По улицам небольшого словацкого городка Викул, прячась от дождя под зонтиками, торопливо проходили люди. В середине дня подул холодный ветер, и дождь на какое-то время прекратился, но затем пошел снова — затяжной и противный, как в позднюю осеннюю пору.

Несмотря на прохладную погоду, в кабинете майора Шеркерта было довольно тепло: еще с утра по его приказу разожгли камин.

В кабинет вошел адъютант в форме охранника «Гиви», которую Шеркерт не любил. Но необходимость конспирации вынуждала и наставника шпионов менять свой мундир СД на офицерский службы «Гиви» или же на гражданскую одежду.

— Господин майор, к вам человек из Львова.

— Из Львова? — удивленно переспросил Шеркерт, зная, что гитлеровские войска уже оставили этот город. — Впустите.

Адъютант вышел. Начальник школы отложил в сторону личное дело одного из своих воспитанников и взял сигару. Вместо того чтобы срезать кончик, он раздавил ее, закурил и удобнее устроился в кресле.

Открылась дверь. В сопровождении адъютанта в кабинет вошел человек, довольно моложавый, высокого роста, в черном несколько измятом в дороге костюме.

— Разрешите, господин майор? — по-немецки обратился к Шеркерту гость.

— Садитесь, — указал майор на кресло и кивнул адъютанту, что он может идти. — Слушаю вас.

— Я от гауптмана Нушке…

— Давайте бумаги, — протянул руку Шеркерт.

Посетитель подал документы. Они свидетельствовали, что Иван Михайлович Черноус руководством провода ОУН направляется в распоряжение «Гиви».

— Здесь указано, что вы украинец. Откуда так хорошо знаете немецкий язык?

— Украинец я только по советскому паспорту, — пояснил Черноус. — Моя мать — немка. Она и научила родному языку.

— Когда выбрались из Львова?

— Еще в начале июля. Вместе с СД, в связи с приближением фронта, переехал в Жешув…

Дальше, чтобы предупредить вопросы Шеркерта, Черноус рассказал, с какими трудностями добирался из Жешува к месту расположения «Гиви». И правда, ему пришлось съездить в Прешов и назад, чтобы изучить обстановку на железной и шоссейной дорогах. Для закрепления легенды даже заходил в полицейские и дорожные учреждения с просьбой помочь быстрее добраться до Моравского Святого Яна.

— Вы знаете кого-нибудь из оуновских руководителей лично?

Черноус назвал четыре фамилии.

— Вам посчастливилось. Один из ваших знакомых находится у нас, — проговорил майор и пристально посмотрел на него.

Черноус держался уверенно, хотя и опасался какой-либо неожиданности.

— Давайте продолжим разговор в присутствии вашего знакомого, — предложил Шеркерт. — Сами понимаете, куда прибыли…

Он нажал кнопку звонка. Появился адъютант.

— Проводите этого господина в двадцать первую комнату, — приказал майор. — Передайте лейтенанту фон Гольцу, чтобы устроил гостя. — И повернулся к Черноусу. — Идите.

Лейтенант встретил Черноуса подчеркнуто официально и поместил в комнате с узким зарешеченным окном. Металлическая кровать, стоящая под окном, была заправлена солдатским одеялом, рядом небольшой столик, заваленный старыми журналами и газетами. Щелкнула обитая скобами дверь, и стало тихо, как в тюремной камере.

Через несколько минут снова противно скрипнула дверь. В комнате появился солдат «Гиви», приказал отдать ремень, перочинный нож и исчез.

«Это похоже на арест. Неужели мои документы вызвали у майора подозрение? А что, если правда придется встретиться с человеком из провода ОУН? — возникали тревожные мысли. „Вам посчастливилось. Один из ваших знакомых находится у нас“, — вспомнились слова Шеркерта. — Кто это может быть? Признает ли он во мне Черноуса? А может, он знает мою фамилию, которую я носил во время наших встреч во Львове? В конце концов скажу, что так было нужно и та фамилия была вымышленной», — успокаивал себя Черноус.

Время тянулось медленно: день сменила ночь, затем наступил беспокойный день. В определенные часы в комнату приносили еду, но ни майор, ни кто-либо другой им не интересовались. Начальник школы не любил лично заниматься делами будущих агентов, постоянно требующими проверки, и поручал это кому-либо из подчиненных. Так было и на этот раз. Шеркерт вызвал своего заместителя Похомко.

— К нам с рекомендациями провода ОУН прибыл какой-то Черноус. Возьмите его бумаги. Прошу разобраться. Покажите этого субъекта господину Симчишину, который, по заявлению Черноуса, знает его как оуновца. Пусть напишет свое мнение, а потом решим, что делать дальше.

Через некоторое время Черноуса ввели в комнату Похомко. Здесь за небольшим канцелярским столом сидел сурового вида капитан в той же форме службы «Гиви».

— Вы знаете, куда попали? Вас не удивляет моя форма? — не здороваясь, начал он.

— Меня послали в школу на обучение, и, по-моему, я попал по назначению. Но не могу понять, почему меня держат под замком, как арестованного, даже ремень забрали. Спасибо, хоть пуговицы не срезали — пришлось бы брюки в руках держать, — вместо ответа сердито сказал Черноус.

— Разве вас не предупреждали, что в нашем заведении так всегда принимают новичков? — скривил тонкие губы капитан, удобнее устраиваясь в кресле.

— Нет, не предупреждали. Хотя я себя новичком в наших делах не считаю…

— Вы хотите сказать, что имеете опыт работы в разведке?

— Разведчиком я не был, но представление о ней имею — не раз приходилось самому допрашивать советских разведчиков.

— Ну-ну, расскажите, когда и где вы так поработали?

— Извините, господин капитан, но я бы хотел знать, в чьи руки, вернее, в чье распоряжение, — усмехнулся Черноус, — меня передал господин майор, поскольку у меня есть определенные обязанности и обязательства. Открыть это незнакомому человеку, пусть даже в вашем заведении, я не имею права. Тем более что нарушение этих условий, как вам известно, сурово карается.

Капитан прищурил глаза, подчеркивая этим свое снисходительное отношение к тому, о чем так наивно распространяется этот оуновец, будущий агент.

— Я Похомко, — самодовольно ответил он, но сразу же понял, что это едва ли произведет на собеседника нужное впечатление, и добавил: — Я Похомко, заместитель майора Шеркерта. Что же касается конспирации, то я в этом деле больше забыл, чем некоторые знают… Запомните: передо мной у вас не может быть никаких тайн. Мы проверяем вас не только во время учебы, но и при выполнении заданий.

— Я понимаю, но…

— Никаких «но» в наших условиях быть не может. Суровая дисциплина и безоговорочное выполнение приказов и заданий, даже если бы это стоило вам жизни. Зарубите себе на носу: к нам легче попасть, чем уйти от нас. Это, безусловно, связано с той конспирацией, о которой вы так заботитесь. Скажу откровенно: мне нравится ваша дисциплинированность. Думаю, вы поняли меня. Теперь перейдем к делу. Документов, которые вы нам представили, еще недостаточно для подтверждения вашей личности. Посмотрим, что покажет проверка. А тем временем я хочу услышать ваш подробный рассказ о себе, родных и близких, о вашем и их отношении к большевистской власти. Были ли среди них коммунисты, комсомольцы, советские активисты, где они теперь находятся? Состояли ли вы сами в комсомоле или в коммунистической партии? Где, когда и кем работали в Советском Союзе? Где находились с начала войны? Когда, где и на какой почве связались с органами безопасности великой Германии, что практически сделали для ее пользы, кто, когда и почему рекомендовал вас для работы в разведке?

Черноус сделал вид, что внимательно слушает Похомко. Он был доволен, что сразу попал к тому, на кого заранее рассчитывал, но и размышлял, каким образом сбить спесь с этого предателя.

— Господин капитан, вы поставили передо мной столько вопросов, что я даже не представляю, как на них сразу отвечать. Мне легче было бы давать ответ на каждый вопрос отдельно, то есть так, как это заведено в наших учреждениях. — Черноус сделал ударение на слове «наших», ибо капитан повел с ним беседу, похожую на полицейский допрос. Но это получилось несколько резко, и он быстро добавил: — Если господин капитан позволит, я постараюсь в письменной форме ответить на все вопросы, интересующие ответственного работника школы разведки, как видно, пользующегося большим доверием и авторитетом в органах безопасности великой Германии.

Польщенный высокой оценкой своей персоны, Похомко как будто подобрел и снисходительно изрек:

— Можно и так. Но прежде всего я должен знать, кто вы?

Черноус глубоко вздохнул, будто собираясь окунуться в глубину воспоминаний, и начал:

— Происхожу из казачьего рода. Отца расстреляли большевики в гражданскую как одного из организаторов борьбы против Советской власти на Дону. Еще мальчиком я поклялся отомстить и делал это, где только мог: травил колхозный скот, поджигал в поле стога хлеба. А когда работал на железной дороге, то в буксы вагонов и паровозов насыпал песок, портил сигнализацию. Но такие акции не столь уж значительны. — Черноус старался показать, как самокритично и объективно он оценивает свои действия. — Более ощутимые удары я начал наносить большевикам с июля сорок первого года, когда стал работать диспетчером станции Батайск. Используя свои возможности, намеренно задерживал на станции эшелоны, возвращал в тыл военные грузы, которые шли на фронт…

Потом перешел на сторону армии великого фюрера и стал работать начальником Кущевской железнодорожной полиции. Здесь, как говорится, я их отблагодарил. Не один коммунист и еврей поплатился жизнью за смерть моего отца. — Черноус прижал платок к глазам и, снова глубоко вздохнув, продолжал: — Со временем, когда я был вынужден оставить родные места и отходить на запад, выполнял задания немецкого командования в Ростове, Таганроге, на станциях Волноваха, Мелитополь, Кривой Рог, Винница, Тернополь. В городе Самборе работал старшим инспектором районной полиции.

— Так вы знаете Самборщину? — с интересом спросил Похомко.

— Конечно, я там работал около года.

Лицо капитана покрылось румянцем. «Вот лучший способ проверить этого болтуна!» — решил он и засыпал собеседника вопросами. Ответы убеждали Похомко, что Черноус говорит правду. Но когда тот сказал, что знает Симчишина, бывшего начальника полиции в Самборе, позже переехавшего во Львов, капитан явно схитрил, скрывая, что уже знает об этом, вскочил с места и воскликнул:

— Очень рад! Вы имеете приятную возможность увидеться с господином Симчишиным. — И сразу же по телефону кому-то приказал: — Разыщите немедленно и пошлите ко мне руководителя связи. — Затем, повернувшись к Черноусу, продолжал: — Господин Симчишин в Самборе был моим наставником в ОУНе. Мы, молодые националисты, называли его своим крестным отцом. Теперь, как видите, поменялись ролями. Достаточно уже старику приказывать. Настало время выполнять приказы других!

В комнату торопливо вошел несколько осунувшийся бывший грозный начальник полиции Самбора Симчишин.

— Господин капитан, вы меня вызывали?

— Узнаёте этого человека? — вместо ответа с веселой улыбкой спросил Похомко, кивая в сторону Черноуса.

— Лицо знакомое, а вот фамилию вспомнить не могу. Стареет память, — пристально рассматривая Черноуса, сказал Симчишин.

— А вы присмотритесь внимательно. Представьте, что этот господин стоит перед вами в хорошо знакомой вам форме.

Разведчик воспользовался намеком и решил не терять времени, вскочил с места:

— Иван Черноус, бывший старший полицейский в Самборе! Наверно, вы меня не запомнили, ведь таких у вас было много, но я запечатлел ваш образ в своем сердце на всю жизнь… Поэтому сразу узнал вас еще во Львове, когда попал в руководимую вами разведбоевку провода ОУН.

— А, Черноус! Теперь вспомнил. Даже припоминаю, как вас дразнили в полиции: «Черноус без вус».

— Вашей памяти можно позавидовать, если вы не забыли даже такой мелочи, — льстиво сказал Черноус, крепко пожимая руку Симчишину и делая вид, что он сердечно рад встрече с «бывшим начальником».

Дальше разговор пошел о судьбе самборских главарей ОУН, бургомистрата и полиции, которые бежали на запад. Некоторых из этих предателей Шостак хорошо знал. Пользуясь этим, он принимал активное участие в важной и, может, даже решающей для него беседе.

Результат не заставил себя ждать: советского разведчика Шостака под именем Ивана Черноуса зачислили в состав немецкой разведывательной школы в Викуле и присвоили личный номер — «72».