Строфа 1

Окно, как и все окна в городе, было распахнуто настежь. С улицы тянуло псиной. Штору выдуло наружу и она трепетала по ветру, как праздничное полотнище. Или как капитулянтский флаг. Все перекрестки были перекрыты бронетранспортерами, и из установленных на них репродукторов неслась бравурная музыка, перемежаемая сообщением комиссара Ружжо:

…как один на площади в ознаменование великой нашей победы в Последней Битве… нерушимому единству-у-у-а-у! Отпор всяческим врага-в-в-ав!

Голос комиссара к концу фраз повышался, срывался на подвывание, и заканчивалось сообщение оптимистическим и восторженным лаем, в полном соответствии с заведенным нынче порядком в славном городе Парадизбурге.

Оглушительные марши и заливистый лай днем и хрупкая тишина по ночам, готовая в любую минуту взорваться топотом подкованных сапог на лестнице и требовательным стуком в дверь. А утром, чуть свет, когда о н и, удовлетворенные ночной охотой, уходили спать, город распахивал настежь окна, потому что никому не хотелось быть заподозренным в укрывательстве чего-нибудь или – упаси боже! – кого-нибудь. Рейсовые бронетранспортеры под присмотром изродов развозили людей на работу, и в опустевшем городе весь день грохотали марши, возносился к серому небу верноподданический лай.

Целыми днями я слонялся по квартире из угла в угол, стараясь не шуметь и не приближаться к окнам, и ждал Веронику. Она приходила уже затемно, после вечернего землетрясения, бледная, с темными кругами под глазами, молча запиралась в ванной, потом садилась в углу кухни, зябко кутаясь в халат, одну за другой курила невесть как добытые сигареты и молчала.

Часа через полтора, немного оттаяв, она начинала говорить и рассказывала о своем главном редакторе, который решил, что он уже о б р а т и л с я, набросился на курьера редакции, прогрыз ему плечо, а потом тяжко мучался рвотой. Об организуемых в школах отрядах юных щенят и об одобренной Советом Архонтов программе подготовки к обращению. Рассказывая, она скрипела зубами, но, перехватив мой испуганный взгляд, спохватывалась, виновато улыбалась и показывала пальцы с коротко подрезанными ногтями.

– Не бойся, у меня не растут. И вообще, из женщин о б р а щ а е т с я лишь каждая десятая.

И уже ночью, свернувшись калачиком и уткнувшись носом мне в плечо, тихо и жалобно шептала:

– Боюсь, не могу больше. Давай уйдем, вот завтра и уйдем. Заветный город или что другое, мне все равно. Страшно, что все вокруг – это наше, наш страх, жестокость и ненависть. Мы породили все, что вокруг нас, и что же теперь – бежать? Стыдно, но я больше не могу. Я хочу от тебя ребенка, но боюсь, что здесь он вырастет монстром. Давай уйдем отсюда, вот завтра и уйдем.

Она засыпала, во сне часто вздрагивала и вскрикивала, а утром, пряча от меня глаза, снова шла на свою работу, потому что еще верила и надеялась. Вот только на что?

А я лежал без сна до утра, и от гнетущего чувства вины перехватывало дыхание.

Это я виноват.

В том, что люди проиграли в Последней Битве.

В том, что Малыш Роланд остался с моим клинком в груди на грязном полу капонира.

В том, что город, снова ставший Парадизбургом, пытается обратить поражение в победу, и завтра будет праздник Ликования.

В том, что в этом мире изроды, оказывается, всегда были по обе стороны баррикад, вот только баррикад больше нет, и те, кто в изродов еще не обратился, изо всех сил стараются, чтобы это произошло и напяливают на себя собачьи маски, стыдясь лица.

В том, что ложь становится правдой, а правда ложью, белое черным и наоборот.

Я виноват во всем, но что толку перечислять? Я устал, мне все надоело, мне все равно, что будет дальше. Может быть, именно поэтому я еще человек?

Выйти отсюда, прикрыть за собой дверь, чтобы не просочилась наружу грязь моего мира, и навсегда забыть дорогу.

Передернуть карту и сделать вид, что ничего не произошло. Грохнуть о стену калейдоскоп, чтобы брызнули во все стороны одинаково мутные стеклышки.

На улице снова грянул марш, и тотчас скрипнула входная дверь.

Вероника!

Я обернулся и передернулся от отвращения, увидев у нее в руках две рыжие клыкастые маски.

– Пойдем, – сказала Вероника. – А вдруг получится?

Строфа 2

– …а у моего клыки подросли. Вчера так за руку тяпнул, я думала – откусит! Такой молодец, вот-вот озвереет по-настоящему.

– Мясца нужно давать свежего, мне верные люди сказали.

– Я тоже слышала: утром и вечером перед сном. Лучше с кровью. Да где его теперь взять?

– Нет, ерунда все это. Суть не в клыках, а в шерсти. Ведь ясно сказано: обращению предшествует обшерстение!

– Будет вам лаяться! В такой праздник – грех. Сказано же в Писании: «Выйдет из Вечного Моря Зверь». Праздник-то какой – дождались!

– Ликуйте! Ликуйте! Все ликуйте!

– Победа! В Последней Битве Победа!

– Кому сказано – ликовать! Не тебе, что ли?! Рожа безволосая!

– Соседа ночью взяли. Кто б мог подумать, такой из себя видный был, с клыками…

– И к нам заходили…

– Ликуйте!

– Да уж, теперь житуха настанет…

– Мало ли под кем не жили. Теперь под изродом поживем. Наше дело маленькое, обшерститься бы вовремя…

– Идут, идут!..

– Идут!

Через площадь, разрезая толпу, шли изроды. Ногти Вероники врезались мне в запястье. Ее лица за клыкастой маской видно не было, но я и так знал, какое оно. Такое же, как у меня, бледное, напряженное и злое.

– Сейчас, вот сейчас, – шептала она.

То же самое шептали еще два или три десятка губ, скрытых под масками изродов из папье-маше. Остальные ликовали, как и было приказано.

Изроды неторопливо поднялись по ступеням Дворца Совета Архонтов, остановились у трибуны, задрали морды, к чему-то принюхиваясь. Вероника тихонько ойкнула, но тут же облегченно вздохнула: двустворчатые двери Дворца распахнулись, и из них выкатился, улыбаясь и приветливо размахивая руками, басилевс Лумя Копилор Первый в сопровождении супруги, по случаю великого торжества больше обычного качающей бедрами.

Басилевс поднялся на трибуну, дождался тишины, и его многократно усиленный голос загрохотал над площадью:

– Изроды! Сограждане! Друзья!

Больше он не успел ничего сказать, потому что прямо перед трибуной на ступенях очутился вдруг какой-то щуплый парнишка, сорвал с себя маску, швырнул ее изродам под ноги, звонко выкрикнул:

– Смерть предателю! – и несколько раз в упор выстрелил в грудь басилевсу. Лумя Копилор упал, а парнишка взмахнул рукой и с криком: «Вы же люди! Бей псов поганых!» – бросился на неподвижно стоящих изродов.

Это было сигналом. В разных концах площади раздались выстрелы. Вероника сорвала с себя маску, в руке у нее оказался пистолет.

– Бей гадов! – крикнула она и вдруг поперхнулась, потому что увидела, как изроды на ступенях с похожим на смех кхэканьем схватили парнишку и швырнули в толпу. В том месте взвился к небу многоголосый злобный и торжествующий вой.

– Эта тоже из них!

Множество рук протянулось к Веронике; ее схватили за волосы. Она не сопротивлялась, в глазах застыло недоумение и обида. Я бросился ей на помощь, но меня оттолкнули. Я тянул к ней руки и не мог дотянуться, я кричал и не мог докричаться.

Беснующаяся толпа поглотила Веронику, растворила в себе, а я снова – в который раз! – оказался в стороне. Меня не замечали ни изроды, ни люди, мне не было места ни по какую сторону баррикад. Рожденные мной, множества моих отражений дрались и им было за что драться. Они пробегали сквозь меня, и не было мне среди них места.

Я повернулся и побежал. А сзади накатывалась волна на полмира, нависла гребнем, захлестывала, и из груди рвался крик ярости, боли и отчаяния.

Строфа 3

– Наконец-то, – сказал Варланд. – Долго же ты добирался.

Он ободряюще улыбнулся, и круглолицый Чилоба, любимец диавардов, тоже улыбался, и уже захмелевший бородатый Приипоцэка, и другие, знакомые и незнакомые Вечные Странники-маги, собравшиеся под просторными сводами шатра Варланда.

– Ну что ж, друзья, – сказал Варланд. – Не будем терять время, приступим. Кто начнет?

– Пожалуй, я, – неторопливо сказал Чилоба, любимец диавардов. – Что можно сказать? Мир создан, он существует, он живет, если, конечно, то, что там делается, можно назвать жизнью. Создатель мира, – он слегка поклонился мне, – перед нами. Но включим ли мы законы, по которым живет э т о т мир, в новый Свод – это вопрос. Давайте же разберемся.

– И разбираться нечего! – воскликнул какой-то юнец, пристроившийся в углу шатра рядом с Лялькой Гельгольштурбланц. – Разве это мир?! Я вот помню…

Варланду хватило лишь косого взгляда из-под нахмуренных бровей, чтобы юнец поперхнулся, густо покраснел и отполз за бочонок с полынным медом, на который с вожделением поглядывал Приипоцэка.

Напряжение оставило меня, и я почувствовал смертельную усталось. Ну ничего, здесь можно отдохнуть, в покое и безопасности разобраться со своими мыслями, а потом… что будет потом, я пока не знаю.

– Создатель нашел еще один способ проникновения в Дремадор, – продолжал между тем Чилоба, любимец диавардов. – Через сон, через мечту и желания настолько сильные, что они становятся явью. Вспомните эпизод с Валериком, Серым и Кондером. Это один из законов мира.

– Позвольте! Позвольте! – раздался брюзгливый голос. – А что, собственно, произошло с этими троими, я как-то запамятовал. А было, право же, довольно любопытно, хотя… М-да, впрочем, какая разница? – обладатель брюзгливого голоса плотнее закутался в пурпурный плащ и, кажется, приготовился вздремнуть, потеряв интерес к происходящему.

– Следующий закон, – сказал Чилоба, – заключается в том, что обитатели мира генерируют добро и зло, и это добро и зло материально. В конце концов накапливается критическая масса зла, материализуется в изродов, которые сами питаются злом, и, воюя с людьми, заставляют их генерировать еще большее зло. И, наконец, третий закон: обитатели мира – суть отражения создателя, который проживает в созданном им мире тысячи жизней одновременно.

– А я все-таки не понимаю! – снова вступил брюзгливый обладатель роскошного плаща. – Борьба добра со злом, тема, конечно, богатая, мы сами в свое время вкусили… да. Но что же там произошло с этой дамочкой, э-э… Доменикой?

– Вероникой, – услужливо подсказал юнец из-за бочонка.

– Тем более! – разозлился вдруг брюзга. – Отравилась она или нет? А если нет, то почему создатель не узнал ее в Институте? Ничего не понимаю! А заморцы, которых сначала не было, а потом они и вовсе исчезают по приказу басилевса?! Нет уж, друзья мои, если говорить по-нашему, по заветногородскому счету, то все это – простите, лабуда! Вот.

Он приготовился было снова задремать, но какая-то мысль не давала ему покоя, и он проснулся окончательно.

– Я вам вот что скажу, уважаемые маги и к ним причисленные, – сказал он. – Мнение мое будет такое: ни в коем случае и никогда!

Я вдруг понял, кого мне напоминает уважаемый маг. Комиссар Ружжо! Но он тут как очутился?! А юнец за бочонком, сколько у него рук? Пять, семь, двадцать четыре?! Не может быть!

– Добро и зло – это мы понимаем, – продолжал пурпурно-плащевый. – Но почему, спрашивается, действует только зло? А добро как же?

– Есть и добро, – возразил Чилоба, любимец диавардов. – Заморы, то есть места, в которых, не действует оружие. Землетрясения, с помощью которых земля, вероятно, хочет избавиться от людей или хотя бы вразумить их…

– Ой-ой-ой! Оставьте, милейший, оставьте! – поморщился Ружжо. – Образованный, а туда же! Нет, я думаю, молодому человеку нужно еще поработать. Нельзя эти, с позволения сказать, законы включать в новый Свод.

– А я бы все сделал по-другому, – проворчал Приипоцэка, почесывая бороду. – Составляющие те же, но все по-другому. Вот когда я творил одобренный всеми свой замок…

И только тут до меня, еще не отдышавшегося после бегства с площади, дошло наконец, чем заняты маги. Спокойно и со знанием дела они препарируют мой мир! Разбирают на кирпичики, разглядывают, качают мудрыми головами и цокают осуждающе языком!

– Постойте! – закричал я. – Что вы делаете?

Варланд вопросительно посмотрел на меня.

– Ты же пришел, – полуутвердительно сказал он. – Ты сделал выбор и пришел, разве нет? Ты создал мир, но он тебе наскучил, ты устал от него и пришел к нам, создателям тысяч миров. Мы играем, пока не надоест, а потом…

– Гиперборейцы, – со вздохом сказал я. – Счастливчики, живущие вечно. Маги, равнодушно отворачивающиеся, когда вам надоедает ваше творение. Но у меня один мир!

Маги зашептались, с осуждением поглядывая на меня. Варланд прокашлялся и сказал:

– Уважаемые маги, я вынужден извиниться. Зачем же ты пришел? – спросил он у меня.

Я пожал плечами. Что я мог сказать? Что устал искать и не знаю, что делать с тем, что имею?

– Да, – сказал Варланд. – Ты еще не сделал выбора. Ты еще ищешь…

Кто-то тоненько хихикнул, кто-то кашлянул. Приипоцэка зачерпнул чашей из бочонка, выпил и, вытирая бороду, сказал:

– Делов-то. Пусть сходит.

Варланд обнял меня за плечи и, подталкивая, направил к выходу.

– Сходи, сходи, – сказал он. – Убедись, а потом будешь выбирать. Мы подождем.

Я отодвинул полог шатра и ступил на дорогу…

Строфа 4

…которая спускалась с холма к поселку.

Дом я узнал сразу. Он стоял в стороне от поселка, и неподалеку было огромное кукурузное поле, длинные зеленые листья шептались над теплой землей.

Не сдержавшись, я гикнул и припустил вниз по склону. Стремительно приближаясь, Дом вырастал на глазах. Дом! Мой Дом с шелковицей у порога и ночными фиалками, надежный и уютный, наполненный доверху знакомыми родными запахами, счастьем и добротой.

Мой Дом!

Не останавливаясь, я влетел в калитку, оцарапался о куст крыжовника, засмеялся счастливо и вдруг словно нырнул в прорубь, дыхание перехватило и бешено заколотилось сердце.

Первой реакцией было возмущение и ярость. Штучки Варланда! Но нет, все правильно. Чего-то такого я подспудно ожидал, но не хотел верить, гнал от себя эти мысли. И вот оно передо мной.

На крыльце сидел светловолосый голубоглазый мальчишка с удивительно знакомой физиономией. Мое появление его не испугало, он отложил в сторону старенький калейдоскоп, которым играл, и с любопытством уставился на меня.

– Вам кого?

Я не нашелся, что ответить, перевел дыхание и в свою очередь спросил:

– Ты что здесь делаешь?

– Живу, – спокойно ответил мальчишка, немного подумал и добавил: – Дома нет никого. Вы что, заблудились?

Я кивнул.

– Ага, – сказал мальчишка довольным тоном. – Я же говорил, что это со всяким бывает, а мне все равно нагорело. Вчера я тоже заблудился… там, – он махнул в сторону кукурузного поля.

– И уснул на земле? – спросил я.

– Откуда вы знаете?

Я пожал плечами. Не мог же я ему сказать, что знаю про него все. И даже знаю, что будет дальше.

…Странный дядька, как угорелый влетевший во двор, попросит воды, а когда я войду в дом, он возьмет калейдоскоп и будет его разглядывать, словно видит эту штуку впервые, а я буду следить за ним из окна кухни. Потом, не дождавшись воды, дядька уйдет.

– Принеси, пожалуйста, воды, – попросил я.

Мальчишка убежал в дом, а я принялся разглядывать калейдоскоп, старательно делая вид, что не замечаю любопытного глаза, наблюдающего за мной из-за шторки на кухне.

Вот и все, думал я. Хотел – получи. Перед тобой Дом, где ты был счастлив. Тот Дом, куда ты хотел привести Веронику. Тот Дом, ради которого ты бежал из города; в поисках которого метался по Дремадору и отказывался от того, что имеешь. Скверную шутку играет с нами память, она делает нас слабыми; то, что было, выглядит гораздо привлекательнее того, что есть.

Ты доволен? Это твой Дом, и не твой, он никогда уже не станет твоим. Так и должно быть, думал я. Все верно, не стоит возвращаться туда, где был счастлив. Возврата попросту нет. Такие дела.

Странно, но у меня не было ощущения потери, наоборот. Облегчение. Огромное облегчение и слабость выздоравливающего, которая, конечно же, пройдет.

Я осторожно положил калейдоскоп на крыльцо и пошел прочь от Дома.

…тот дядька ушел. Но он появился еще раз, еще и еще, подолгу говорил с родителями, убеждал, и наконец они сдались и продали ему Дом, а мы уехали туда, где я больше не был счастлив.

Дорога поднималась на холм. Нет, нет, – думал я. Возврата нет. Теперь я это понимаю. Варланд говорил, что выбор есть всегда. Я выбрал.

Я шел быстро и думал о Веронике, которую нужно обязательно найти, о Камерзане, о Пороте Тарнаде, о Копилоре, и многих других, кого придумал и вызвал к жизни, сидя на крыльце и играя калейдоскопом.

На вершине холма дорога разветвлялась, и стояли два указателя: «Заветный Город» и «Новый Армагеддон». Лишь на секунду задумавшись, я выбрал дорогу и, не оглядываясь, быстро зашагал по ней.