Юрий Нестеренко

АБСОЛЮТНОЕ ОРУЖИЕ

Небольшой отряд отборных американских спецназовцев, оснащенных новейшей военной техникой, послан на враждебную территорию в джунгли, чтобы выяснить связь новых археологических находок со сверхмощным оружием, которое предположительно уничтожило древнюю цивилизацию майя.

— Сэр, полковник Брэддок по вашему приказанию…

— Вольно, полковник. Проходите, прошу вас, — круглым щекастым лицом генерал МакКензи напоминал лениво-добродушного кота, и сейчас это сходство только усилилось. Однако всякий, кому доводилось служить под его непосредственным началом, знал, насколько обманчивы эти слегка прищуренные глаза и мурлыкающие интонации. Брэддок, естественно, тоже хорошо это знал, но как раз это его не беспокоило: он и так понимал, что срочный вызов к генералу означает вовсе не приглашение на партию в гольф. Что полковнику действительно не понравилось, так это второй человек, присутствовавший в кабинете. Лет сорока, с длинным лицом, казавшимся еще длиннее из-за лысеющего лба, загорелый, что немного необычно для декабря (опытный глаз полковника сразу же определил, что это именно загар, а не примесь тропической крови). Но главное — штатский, и притом не только по костюму. Вся манера держаться выдавала в незнакомце человека, ни дня не служившего в армии — и в то же время, однако, привыкшего командовать.

Самое дерьмовое сочетание. Уж кто-кто, а Брэддок мог бы порасcказать, чем кончаются подобные встречи в служебных кабинетах.

— Позвольте представить вам доктора Джонса, — как ни в чем не бывало, мурлыкал МакКензи, от которого едва ли укрылась недобрая тень на лице подчиненного, тут же, впрочем, вновь сменившаяся казенной маской образцового служаки. — Доктор, это офицер, о котором я вам говорил. Полковник Руперт Брэддок — один из лучших наших людей. За последние двадцать лет он поучаствовал практически во всех конфликтах, где были задействованы силы Соединенных Штатов. Первая Война в Заливе, Сербия, Афганистан…

— Прошу прощения, — перебил Джонс, приподнимая левую бровь, — мне казалось, в Сербии мы ограничились воздушными ударами? Сухопутные силы не участвовали?

Генерал молча улыбнулся, и доктор понимающе кивнул, а затем вновь, уже более внимательно, окинул взглядом наградную колодку на мундире полковника. Если он действительно разбирался в орденских планках, то мог заметить, что число наград превышает число кампаний с официальным участием США. И притом награды эти не такого рода, какие даются за выслугу лет.

— Сэр? — решил развить наступление Брэддок. — Разрешите уточнить, верно ли я понял, что руководство операцией поручено мне, сэр? — о какой операции речь, полковник пока что не имел понятия, но показать штатскому, кто из них главный, стоило. Даже если ради этого придется перебить старшего по званию. МакКензи, конечно, простит ему эту маленькую вольность.

— Подтверждаю, полковник, — согласился МакКензи. — Решающее слово всегда за вами. Однако вам необходимо будет прислушиваться к советам доктора Джонса.

Этого еще не хватало! Сбывались худшие опасения. Значит, придется не просто отдуваться за идеи, придуманные штатским в тепле и уюте кабинета. Значит, штатский хочет еще и проконтролировать исполнение этих идей на местности. И ему, Брэддоку, придется лезть в очередную дыру с непрофессионалом на шее, и думать не столько о выполнении задания, сколько о прикрытии докторской задницы — да еще и «прислушиваясь к советам». Когда такое случалось в последний раз, его отряд потерял троих парней, и еще один потом полгода валялся по госпиталям! Притом, что обычно Брэддок возвращался с задания без потерь.

— Да, сэр, — по-уставному ответил полковник. — Разрешите вопрос мистеру Джонсу? — он намеренно употребил «мистер» вместо «доктор».

— Задавайте, — слегка кивнул генерал.

— Вам прежде доводилось бывать там, куда мы направляемся? — обернулся Брэддок к штатскому.

— О да, неоднократно, — расплылся в улыбке Джонс. — Возможно даже, чаще, чем вам.

— Доктор Джонс — археолог, — пояснил, наконец, МакКензи. — Специалист по доколумбовым цивилизациям Америки. В первую очередь по майя, так, док? (Тот кивнул.) Несколько месяцев назад он и его коллега, доктор Маркус Квинсли, отправились в экспедицию в джунгли Гватемалы. Там им удалось сделать важное научное открытие. Раскопать древнее поселение, о котором никто прежде не знал, и некоторые предметы, имеющие большую научную ценность. Но вывезти их из джунглей им не удалось, хотя, разумеется, разрешение на раскопки было оформлено подобающим образом… — генерал сделал паузу.

— Потому что в Гватемале произошел военный переворот, — закончил за шефа Брэддок. — И хунта Мендозы аннулировала соглашения с нашим правительством.

— Да. Но не только. Экспедиция двинулась дальше в джунгли, рассчитывая, несмотря ни на что, продолжить исследования. Однако не успела достигнуть своей новой цели. На нее напал отряд так называемой Партизанской красной армии. Это группировка маоистского толка, воевавшая и с прежним правительством, и с Мендозой. Хотя на самом деле политические лозунги для нее — скорее прикрытие. На самом деле это банальные бандиты, имеющие в джунглях плантации коки и поддерживающие связи с южноамериканскими наркобаронами. Доктору Джонсу и одному из проводников удалось выбраться из этой заварухи. Остальные были захвачены, вместе со всеми трофеями экспедиции. Обслугу из местных бандиты, скорее всего, отпустили — они ведь корчат из себя «защитников народа». Но доктор Квинсли и все находки остаются в их руках.

— Есть уверенность, что доктор Квинсли до сих пор жив? — спросил Брэддок, обращаясь сразу к обоим.

— Я видел, что его взяли в плен живым и не раненым, — ответил Джонс. — Конечно, с тех пор прошло почти два месяца. Пока мне удалось самому выбраться из джунглей, пока перебраться в Штаты — это была отдельная интересная история… Но я не думаю, что его захватили живым для того, чтобы убить. Насколько я знаю, эти люди — преступники, и без колебаний убивают во время вооруженных столкновений, не говоря уже о тех, кто гибнет от их зелья — но человеческих жертвоприношений они все же не практикуют.

— В отличие от ваших любимых майя, — проявил эрудицию генерал.

— Да, — подтвердил без смущения Джонс. — Хотя, вероятно, во многих из них течет кровь майя…

— Требование о выкупе было предъявлено? — перебил Брэддок.

— Пока нет, — ответил МакКензи.

— Плохо, — резюмировал полковник. — За такой срок уже должны были. А если не для выкупа, зачем им еще держать пленника? Только лишняя обуза…

— Я полагаю, Маркус мог задурить им головы, — возразил Джонс. — Рассказами о древних сокровищах. Наши последние находки действительно содержат информацию о некоем затерянном святилище, которое почти наверняка не было разграблено ни конквистадорами, ни их потомками — собственно, туда мы и хотели добраться, но не успели… Если бандиты заглотили наживку, она для них поценнее банального выкупа. Но, конечно, Маркус не может водить их по джунглям вечно. А как только терпение главаря лопнет… В общем, мы должны спешить.

— Ситуация осложняется тем, — добавил МакКензи, — что мы не можем действовать по официальным каналам. Генерал Мендоза, к сожалению, занимает резко антиамериканскую позицию. А мы, в свою очередь, не признаём его режим. Но не настолько, чтобы воевать с ним в открытую. Война на Ближнем Востоке и без того отнимает слишком много сил…

— Ясно, сэр, — коротко кивнул Брэддок. — Спасательная операция на враждебной территории без прикрытия. Насколько точно очерчен район поисков?

— На этот счет у доктора Джонса есть свои соображения, — ответил генерал без энтузиазма, — но, насколько я понимаю, гарантий относительно действий своего друга он дать не может. Заранее они такой вариант не обговаривали. Ведь так, док?

— Увы, — развел руками Джонс. — Я могу лишь ставить себя на его место и предполагать, каким путем повел бы бандитов я. Чтобы, с одной стороны, этот путь занял как можно больше времени, с другой — не вызвал бы у бандитов слишком уж сильного раздражения, а с третьей — оставил бы шанс на встречу со спасательной группой. При всякой возможности Маркус наверняка оставляет пометки для нас. С другой стороны, эти террористы тоже не так просты. Едва ли хоть один из них умеет читать и писать…

— Их главарь, Луис Гонсалес, умеет, — возразил генерал. — В свое время он учился в гватемальском университете Сан-Карлос. Правда, был отчислен с третьего курса.

— … но джунгли они знают, как свои пять пальцев, — докончил свою мысль доктор. — И обмануть их там не слишком легко.

Брэддок нетерпеливо кивнул; в очевидных пояснениях он не нуждался.

— Какова численность противника? — спросил он.

— По нашим данным, общая численность «партизанской красной армии» не превышает восьмисот человек, более вероятная оценка — пятьсот-шестьсот, — ответил генерал, — но в отряде, захватившем Квинсли, скорее всего, было около тридцати.

— Где-то так, — подтвердил доктор. — Конечно, мне было не до того, чтобы их пересчитывать…

— И мы не можем исключать, что за это время отряд соединился с другими — или, наоборот, разделился, — добавил генерал.

— Если они верят, что пленник ведет их к сокровищам, вряд ли они станут умножать число соискателей, — заметил Джонс.

Это было логично, но Брэддок предпочитал не закладываться на оптимистический сценарий, даже если он выглядел теоретическим обоснованным. Он знал, насколько неприятной может оказаться практика, если принимать на веру оптимистические теории.

— Сколько человек выделяется для операции? — спросил он, заранее зная, что ответ ему не понравится.

— Учитывая необходимость максимально скрытной переброски, мы не можем послать большую группу, — не обманул его ожиданий МакКензи. — Доставку и эвакуацию осуществляет один «Найт Хок — С». Соответственно, в вашем распоряжении будут 12 бойцов. Персоналии, как обычно, подберете сами.

— Да, сэр.

Джонс не знал, сколько поднимает «Найт Хок» — и хорошо, что не знал, а то бы не прислушивался к разговору двух военных так спокойно. Этот вертолет способен нести 14 бойцов в полном снаряжении — минус Брэддок и сам Джонс, так что все логично… если забыть о Квинсли. Теоретически на обратном пути их должно было быть 15… следовательно, генерал заранее предполагал, что вернутся не все. И Брэддок был вынужден согласиться, что при такой миссии это вполне вероятно. Хотя, конечно, существовали и альтернативные варианты. Бросить при возвращении всю аммуницию — это даст приличную экономию веса… хотя, конечно, нехорошо оставлять гватемальцам визитную карточку Дяди Сэма. Или, еще более паршивый вариант, оставить на земле пару-тройку человек, чтоб добирались самостоятельно — по крайней мере, до следующей контрольной точки, откуда их можно будет забрать… в практике Брэддока случалось и такое.

И все же, при ограниченных людских ресурсах, полковник предпочел бы иметь в своем распоряжении не 12, а 13 солдат. Пусть Джонс не был кабинетным червем, путь он прошагал по джунглям не один десяток миль, но археолог — это не спецназовец.

— Сэр, обязательно ли доктору Джонсу рисковать в этой операции? Возможно, если он составит для нас подробную карту…

— Доктор будет необходим вам, полковник, — возразил МакКензи, и Брэддок подумал, что эта фраза звучит двусмысленно. Впрочем, хорошо уже, что «доктор», а не «могильщик»… — Во-первых, как человек, хорошо знающий Квинсли и представляющий себе его образ действий. Во-вторых, по своей прямой специальности.

— Но ведь его специальность — археология, сэр?

— Полковник, вашей первичной целью является, разумеется, спасение американского гражданина доктора Квинсли. Но ваша вторичная цель — эвакуация также и находок, сделанных экспедицией Джонса и Квинсли. Они представляют большую ценность, — повторил генерал.

— Настолько большую, чтобы рисковать ради них жизнями моих людей? — вырвалось у Брэддока, которому изменила его обычная выдержка. Нечасто ему доводилось получать столь идиотский приказ. Посылать во враждебные джунгли 14 человек без прикрытия, чтобы вытащить какие-то древние черепки!

Генерал промолчал, не считая нужным повторять приказ, и Брэддок заставил себя остыть.

— Сэр, вы ведь понимаете, что эти штуки сейчас совсем не обязательно там же, где Квинсли. Если они действительно ценные, бандиты могли отправить их в свой базовый лагерь. Или просто выбросить, если считают, что ничего ценного в них нет…

— Полковник, вы командуете группой, вам и оценивать на месте степень риска и возможностей. Но руководство было бы крайне заинтересовано в том, чтобы эти находки были доставлены в Штаты. В целости и сохранности.

— Они хотя бы влезут в вертолет? — Брэддок вновь позволил себе некоторый сарказм. — Что это вообще такое?

— Некоторое количество табличек с письменами и несколько предметов неизвестного, предположительно — культового назначения, — сообщил Джонс. — Предметы изготовлены из золота, серебра и нефрита, так что вряд ли их выбросили, сочтя бесполезным хламом. Общая масса и объем не так уж велики, все это может нести в рюкзаке один человек. И, если вас интересует мое мнение, полковник… я был бы счастлив увидеть их в музее, но я не думаю, что они стоят человеческих жизней.

Что ж, если Джонс хотел поднять свой рейтинг в глазах Брэддока, то очко он заработал.

— Вас ждут в нашем тренировочном лагере, доктор, — напомнил генерал. — У вас, конечно, есть опыт выживания в джунглях, но на сей раз речь идет о боевой операции, так что вам необходимо пройти хотя бы самый усеченный курс подготовки.

— Джентльмены, — откланялся Джонс, выходя из кабинета. Брэддок не услышал обычного «Свободны!», а потому молча стоял и ждал продолжения. Генерал некоторое время тоже молчал, словно боялся, что археолог подслушивает под дверью.

— Вам понятно задание, полковник? — спросил он наконец.

— Да, сэр.

— Боюсь, что не совсем. Не хотел говорить этого при Джонсе, но… на самом деле ваша вторичная задача столь же важна, как и первичная. Возможно… даже более важна.

— Да что ж они такое откопали? — воскликнул Брэддок и лишь пару секунд спустя прибавил: — …сэр?

На самом деле он не был так уж шокирован. Рисковать жизнями четырнадцати человек (точнее, шестнадцати, включая экипаж) ради спасения одного — это хорошо для патриотических фильмов. В реальности, когда такие операции предпринимаются, это, как правило, означает, что этот человек представляет бОльшую ценность, чем «обычный американский гражданин». Или что главную ценность представляет вовсе не он.

— Не знаю, Брэддок, — вздохнул МакКензи. — Скорее всего, просто старинные безделушки — которые, впрочем, могут потянуть на несколько миллионов долларов. Хотя в открытую торговать такого рода вещами все равно не принято… Но, может быть, не только. Если найдете их — обращайтесь со всей возможной осторожностью. Они могут оказаться опасны.

— Опасны, сэр? Какого рода опасность?

— Не знаю, полковник. Это только предположение, притом крайне маловероятное. Может быть, яд. Или инфекция. Знаю, что вы хотите спросить. Джонс прошел полное медицинское обследование, и с ним все в порядке. Но это ничего не доказывает. Возможно, там есть какие-то внутренние полости…

— Откуда вообще такие подозрения?

— Джонс говорит, что так сказано в тех табличках. Древние майя считали, что эти предметы как-то связаны с оружием… очень сильным оружием. Ни подтвердить, ни опровергнуть слова Джонса мы не можем. Таблички в руках бандитов, цифровая камера Квинсли, на которую их засняли — тоже. Скорее всего, конечно, все это чепуха. Суеверные бредни. Но мы должны учитывать любую угрозу. Вы же помните, что произошло в 2010 в Антарктиде.

Брэддок помнил. Это была самая мерзкая из его миссий. Тогда ученые, занимавшиеся бурением антарктического льда с целью изучения климата и атмосферы тех времен, когда этот лед образовался, случайно разморозили древний вирус, извлеченный с двухкилометровой глубины вместе с очередной пробой. Итог — гибель всего персонала американской станции и нескольких российских специалистов, работавших там же в рамках совместного проекта. Титаническими усилиями удалось не допустить международного скандала и вообще каких-либо утечек в прессу. Брэддок тогда участвовал в операции по «стерилизации» станции. Задачей спецназовцев, облаченных в надежные костюмы биологической защиты, было не просто выжечь там все органическое, но и убедиться, что никто из зараженных не смог покинуть станцию. Это было ужасно — некоторые из этих людей были еще живы и в полном сознании, лишь один из них попытался сопротивляться, остальные лишь умоляли… Брэддок знал, что спасти их невозможно, что смерть для них — милосердие, что даже простая попытка переправить их в госпиталь на большую землю будет означать смертельную угрозу для человечества в целом — и все-таки это были гражданские, его соотечественники… Тогда он сделал свою работу, как делал ее всегда. Он даже был морально готов к тому, что на всякий случай и самих стерилизаторов после выполнения задания «стерилизуют» напалмом с вертолетов. И он не осудил бы командование за такое решение. Обошлось. Отделались двумя месяцами карантина. После той операции ему дали полковника.

— В конце концов, никто не знает, отчего погибла цивилизация майя, — продолжал МакКензи. — У ученых есть разные гипотезы, но никто не знает, какая правильна. И правильна ли хоть одна. Я не хочу сказать, что тут есть связь. Но смотрите в оба. И за Джонсом тоже. Сами знаете, чем порой кончается любопытство этих ученых.

— Да, сэр.

— Список участников операции жду от вас к 1600. Свободны.

На улице ярко светило невысокое декабрьское солнце, почти не дававшее тепла; аккуратно подстриженная трава выглядела совсем пожухлой. Калифорния не Аляска, конечно — но и не Гватемала. Полковник подтянул молнию куртки и надел темные очки. Он не любил яркого света. Мало того, что на свету ты отличная мишень — так еще и, входя со света в тень, ты в течение долгих секунд видишь хуже поджидающего тебя противника, уже привыкшего к сумраку. А для того, чтобы умереть, достаточно гораздо меньшего времени…

Направляясь к своему джипу, Брэддок заметил длинную фигуру, подпиравшую сетчатую ограду.

— Вы еще не в тренировочном лагере? — буркнул Брэддок, даже не пытаясь казаться любезным.

— Сержант, который вызвался меня подвезти, куда-то запропастился, — ответил Джонс, отделяясь от забора. — Может быть, вы меня подбросите?

Полковник хотел ответить, что ему в другую сторону, но раздумал. В конце концов, ему так или иначе придется работать с этим археологом, и чем скорее станет ясно, чего от него можно ждать, тем лучше. Брэддок молча кивнул на место справа от водительского.

— Догадываюсь, что вы хотите спросить, — улыбнулся Джонс, когда джип тронулся. — Нет, не Индиана. (Полковник кинул на него удивленный взгляд.) Меня зовут Стивен. Хотя фильмы об Индиане сыграли свою роль в моей судьбе. Думаю, в детстве они стали первым толчком, пробудившим у меня интерес к археологии. Но вы не думайте, я занимаюсь серьезной наукой, а не какой-нибудь мумбо-юмбой. Не ищу ни святого Грааля, ни Ковчега завета.

— Что-то не пойму, причем тут Индиана, — проворчал полковник.

Теперь настал черед археолога удивиться:

— Ну как же! Индиана Джонс. Фильмы. Неужели не смотрели?

— Впервые слышу, — отрезал Брэддок.

«Ночной ястреб», оправдывая свое название, летел сквозь ночь над окутанными туманом джунглями, почти касаясь верхушек деревьев. Нулевая видимость не смущала пилотов — экран системы LANTIRN старательно отображал проплывающий внизу рельеф, подсвеченный радарными и инфракрасными сенсорами, и автопилот уверенно выдерживал минимальную безопасную высоту. Ритмичный рокот в кабине был тише обычного — модификацию «С», наряду с другими стелс-примочками, отличала пониженная шумность винтов, так что сидевшие рядом могли переговариваться не только без помощи наушников и микрофонов, но и практически не повышая голоса — но все же вертолет есть вертолет, совсем бесшумным он не бывает. Брэддок знал, на какое расстояние разносится этот звук в ночном лесу, и надеялся, что точка высадки выбрана удачно — достаточно близко от маршрута бандитов, чтобы можно было отыскать их за реальное время, но и достаточно далеко, чтобы не спугнуть их раньше срока.

Траекторию подлета и дальнейший маршрут наземного поиска ему пришлось планировать в тесном контакте с Джонсом. Археолог оказался, в общем-то, толковым парнем, и, хотя действительно ни дня не служил в армии, во многих вещах, связанных с ориентацией и выживанием в диких лесах, разбирался на вполне профессиональном уровне — так что за пару дней, предшествовавших вылету, первоначальная неприязнь полковника сменилась определенным уважением. Но все-таки Брэддок не забывал, что штатский есть штатский — а главное, интуиция, редко обманывавшая полковника, подсказывала, что доктор чего-то не договаривает. Брэддок, естественно, в первый же день расспросил Джонса о загадочных находках и якобы исходящей от них опасности; археолог ответил, что текст на табличках действительно содержит некие угрожающие формулировки, но, во-первых, в полевых условиях прочитать удалось не все и толкования отдельных фраз могут варьироваться, а во-вторых, запугивать страшными последствиями потенциальных похитителей священных сокровищ — это вполне в традициях древних, и ничего реального за этим, конечно же, не стоит. Полковник и сам был того же мнения, но тон археолога показался ему каким-то слишком уж нарочито беспечным.

Сразу же было решено, что пытаться проследить путь бандитов от места пленения Квинсли нет смысла. Прошло слишком много времени; к тому же сам этот район находился слишком далеко в глубине гватемальской территории, чтобы вертолет мог добраться туда и обратно без дозаправки. Куда перспективней выглядела идея высадиться возле таинственного святилища и ждать там террористов в засаде. Однако точного местонахождения святилища не знал никто, включая доктора Джонса. «Вы же понимаете, на этих табличках не указаны широта и долгота, — пояснял он. — Астрономический календарь у майя был очень точный — но вот с геодезией дело обстояло хуже… Мы определили место лишь очень приблизительно, и то оно зависит от ориентиров по пути. В общем, где-то здесь…» — он обвел карандашом каплевидный контур в западной части равнины Петен. «Добрые полторы тысячи квадратных миль труднопроходимых джунглей, — заметил Брэддок. — На местности мы сможем уточнить по ориентирам.» «А если вы вообще неправильно определили весь район?» «Это не исключено, — спокойно согласился Джонс, — но, в любом случае, Квинсли поведет бандитов сюда, пользуясь нашими расчетами.» Спутниковая съемка ничего не проясняла — многоярусный полог дождевого леса надежно скрывал свои тайны, да и погода последних дней, как назло, не благоприятствовала наблюдениям: в светлое время суток небо над районом поисков постоянно затягивали то облака, то дымка.

Место высадки было выбрано в итоге ближе к острому концу «капли», там, где разброс направлений был еще невелик. Подсчеты показывали, что, в зависимости как от естественных препятствий по пути, так и от тайного саботажа Квинсли, «красные партизаны» сюда либо еще не добрались, либо прошли траверс этого места (поскольку высадка проводилась в стороне от их предполагаемого маршрута) совсем недавно.

В неярком красноватом свете кабины Брэддок окинул взглядом лица своих подчиненных. Каждого он отобрал лично, для каждого это была не первая боевая миссия. Биденмайер. Блэкбеар. Джексон. Эплсворт. Глебски. О'Лири. Хадсон. Вильямс. Кнутт. Хоренстиин. Альварес. Дьюк. Спокойные, уверенные лица. Совсем не как в этих дурацких фильмах. Полковник как-то все же пытался посмотреть один из современных и выключил телевизор, не дождавшись и середины. Холливудские режиссеришки, в жизни своей не служившие в армии, не говоря уж об элитных частях, видите ли, возомнили, что «зритель устал от суперменов» и «войну надо показывать правдиво». Правдиво, в их представлении — это когда солдаты, летящие на задание, психуют, задирают друг друга, громко ржут, глупо бахвалятся, суют друг другу под нос фотографии своих девушек и порнографические картинки и все такое прочее. Полная чушь. Возможно, кто-то из новобранцев так себя и ведет — и то обязанность офицера сразу поставить его на место. Но не профессионалы. Конечно, его подчиненные — тоже люди из плоти и крови. Кто-то из них может напиться, или снять дешевую шлюху, или даже подраться. Но — потом. После возвращения с задания, когда они смогут позволить себе расслабиться. А сейчас они просто летят делать свою работу — которую умеют делать хорошо. У каждого, кстати, есть своя узкая специализация, но отряд не может зависеть от единственного человека — а потому любой из них, независимо от первичной специальности, проходил и снайперскую, и саперную, и медицинскую подготовку. Не говоря уже о рукопашном бое и владении холодным оружием. Любой способен починить рацию или завести без ключа машину. Просто некоторые умеют это делать чуть лучше остальных, только и всего. И потому любой из них уверен в себе, своих товарищах и своем командире. Так и должно быть.

А вот как насчет доктора? На тренировках он вел себя неплохо, да и сейчас, глядя на спокойных спецназовцев, старается держаться столь же уверенно. Но Брэддок, сидевший напротив Джонса, видел, как бегают зрачки археолога и как он периодически быстро покусывает нижнюю губу. Боится. Дело понятное. Джонс не был трусом, но, очевидно, слишком свежи были его воспоминания, как он уползал в джунгли, вжимаясь в грязь и каждую секунду ожидая бандитской пули…

Археолог поймал взгляд полковника и натянул улыбку.

— Мы уже в Гватемале? — спросил он, наклоняясь к Брэддоку, чтобы лучше слышать. Шлемы пока что лежали на коленях, отключенные, чтобы раньше времени не расходовать аккумуляторы.

— Пересекли границу сорок минут назад. Как видите, это совсем не сложно.

— Я и не думаю, что сложно…

— Вот и хорошо. Док, я не хочу сказать, что нас ждет увеселительная прогулка. Это не так, и помнить об этом надо до тех пор, пока вертолет не доставит нас обратно на базу. Но особого риска для вас тоже нет. Вам посчастливилось оказаться в компании профессионалов. Если начнется заварушка, все, что потребуется от вас — это не путаться у них под ногами. Ничего больше. Не надо строить из себя этого вашего Миннесоту.

— Индиану?

— Да, да. Это понятно?

— Вполне. По правде говоря, я и не рвусь… Археология — очень мирная профессия. Мы, конечно, имеем дело с воинами и покойниками, но лишь с такими, которые умерли много столетий назад.

— Вот и славно. Теперь скажите мне вот что. Вы ведь не все рассказали насчет этих ваших находок? Я знаю, что не все. Самое время сделать это сейчас, прежде, чем мы высадимся.

— О, да это, право, пустяки, не имеющие отношения к делу…

— Не сомневаюсь. Если бы сомневался, отказался бы лететь с вами. И тем не менее.

— По правде говоря, я боялся, что вы поднимете меня на смех, — криво улыбнулся Джонс. — И вы, и генерал. Ну и… если быть совсем откровенным, я опасался, что ваше начальство будет против посылки спасательной экспедиции ради одного только Маркуса. Так что мне не хотелось развеивать подозрение, будто наши находки могут представлять интерес для военных…

— А они, значит, не могут.

— Ну вам-то я с самого начала сказал, что все это чепуха. Помните?

— Ну ладно. Теперь я хочу эту чепуху услышать.

— Вам вкратце или подробнее?

— Давайте подробнее. Время еще есть, — Брэддок рассчитывал, что, разговорившись на любимые темы, археолог почувствует себя уверенней.

— Видите ли, у народа майя была весьма своеобразная культура, — начал Джонс. — С одной стороны — достижения, какими мог похвастаться мало кто из их современников. Точные астрономические наблюдения, позволившие им создать календарь на много тысячелетий. Математические изыскания, самостоятельно изобретенная цифра 0 — это сейчас нам кажется, что в ноле нет ничего необычного, а для человека древности требовалось великое озарение, чтобы понять, что «ничто» можно точно так же обозначить цифрой, как и «что-то»… В какой-то мере они были даже знакомы с двоичной системой, точнее, двоично-десятичной — в их языке есть отдельные слова для таких, к примеру, чисел, как 400, 8000, 160000 и 64000000. Шестьдесят четыре миллиона одним коротким числительным «алау» — неплохо, а? В то время как в Европе до самого появления арабских цифр, которые, кстати, на самом деле никакие не арабские, а индийские, самым большим числом фактически была тысяча… Еще у майя были великолепные храмы, дворцы и пирамиды, сложные ирригационные системы, уникальная письменность, скульптура, фрески… В то же время майя не знали ни тягловых животных, ни колеса. Они обрабатывали металлы, но не использовали металлических инструментов! Металл шел исключительно на предметы культа и украшения. Этот народ астрономов и математиков, строивший целые здания ради точных наблюдений за небом, был также и народом кровавых человеческих жертвоприношений. В дни больших праздников после успешных войн число жертв могло переваливать за десять тысяч, с трупов сдирали кожу и тут же пожирали мясо. Некоторые из-за этих противоречий считают, будто у майя был контакт с космическими пришельцами, оттого цивилизованное в их культуре так тесно переплелось с дикарским… но это полная чепуха. Никаких противоречий нет, они возникают лишь в нашем мозгу, привыкшем оценивать других с позиций собственных стереотипов. С точки зрения древних майя наш обычай платить игрокам в мяч миллионы долларов — наверняка не меньшая дикость, чем с нашей точки зрения — их обычай приносить таких игроков в жертву богам.

— Так какое отношение это все имеет к вашим находкам? Они похожи на что-то космическое?

— Да нет, конечно же. Но вы же просили подробнее, — заметно было, что Джонс и в самом деле оживился. — Долгое время одной из главных загадок майя было исчезновение их цивилизации. Она сгинула не полностью, сохранились отдельные поселения на Юкатане и в южных горах, но, тем не менее, основная часть майянских городов внезапно обезлюдела примерно в середине IX века. Основных гипотез было две: климатические катаклизмы, повлекшие длительные засухи, и тяжелая война, скорее всего, междоусобная. Климатическая гипотеза всегда казалась мне сомнительной. У столь развитой цивилизации, живущей в крупных городах, должны были быть запасы зерна, которые позволили бы им пережить несколько неурожайных лет. Пусть не без потерь, но все же пережить. Тем более сомнительно, что это были первые серьезные засухи на протяжении, по меньшей мере, шести веков. Вторая версия куда убедительней, тем более что у майя никогда не было единой империи. Большие города были независимы, имели своих правителей и проводили свою политику. Несколько лет назад были найдены доказательства именно этой версии. Война разразилась между городами Тикаль и Калакмуль. Конфликт развивался с переменным успехом, в него стали втягиваться и другие города, и в конце концов цивилизация рухнула. Такова современная официальная трактовка.

— И что, ваши находки ее опровергли?

— Нет, подтвердили. Но довольно странным образом. Тикаль проигрывал войну и в конце концов был захвачен, а его правителя вместе с приближенными убили прямо во дворце. Это то, что мы знали и раньше. Однако, если верить найденным нами надписям, жреческой верхушке удалось спастись. Они бежали в джунгли, к тайному святилищу, известному лишь посвященным, и создали там оружие возмездия. Его применение будто бы и привело к краху всей цивилизации майя — за исключением отдаленных районов, оказавшихся вне зоны поражения.

— Значит, все-таки оружие? Интересно. И вы в это верите?

— Нет, говорю же вам. При всех своих достижениях, по большинству формальных признаков культура майя не продвинулась дальше позднего неолита. Они в принципе не могли создать никакого… оружия массового поражения. И, по правде говоря, так научно это звучит лишь в моем пересказе. В оригинале там чистой воды мистика.

— И что же там сказано? — этот вопрос Брэддок задал скорее из вежливости: мистика его никогда не интересовала.

— Ну, как я уже сказал, возможны разные трактовки… Язык майя все еще расшифрован не до конца, вы знаете… (Брэддок не знал)…да и, строго говоря, этих языков было добрых три десятка. Если исходить из того, что это юкатек, основной язык классического периода, то, на мой взгляд, сказано там примерно следующее: «Вот, дал непобедимое оружие я вам. Никакая армия, никакая сила на свете устоять пред ним не сможет; всех убьет, все сокрушит в свое время, ибо сказано, что это властелин всей Шибальбы. Утонувшей вещи троекратно бойся.» Ну и дальше этот самый властелин «услышав зов, вышел из врат. Ужас, ужас.» На этом записи обрываются — если, конечно, мы не перепутали порядок табличек. Надо полагать, он пошел убивать всех без разбора — по версии автора текста, разумеется.

— А что такое «Шибальба»?

— Майянское царство мертвых. Довольно колоритное место, при знакомстве с которым становится обидно за скудость фантазии европейских теологов с их описаниями ада. Там заправляли такие, например, личности, как Собиратель Крови и Властелин Гноя. Но, как и у майянских правителей на земле, среди всех этих демонов не было одного верховного, которого можно было бы назвать «властелином всей Шибальбы». Ну или, по крайней мере, упоминания о нем до нас не дошли. Хотя, конечно, можно предположить, что просто знания о нем были слишком сакральными, доступными лишь самым избранным жрецам… Но мне кажется куда убедительней другая версия — что здесь просто некая аллегория. Например, что «властелином Шибальбы» названа сама смерть. Ведь она действительно «в свое время всех убьет, все сокрушит», и никакая сила не устоит перед ней. Но, опять-таки, не смерть в виде старухи с косой или чего-то подобного. А просто жрецы-изобретатели дали той штуке, которую мастерили, такое устрашающее название — «Смерть», или «Властелин Шибальбы». Ну как у русских есть баллистическая ракета «Сатана»… — блеснул доктор познаниями перед полковником, но тут же был перебит:

— Это натовское обозначение. Сами русские назвали ее просто РС-20.

— Ну, не важно. Майя, вероятно, были менее скромными.

— Но вы же сказали, что они не могли создать ничего настолько опасного?

— Конечно, не могли. Но верили, что могут — с помощью всяких мистических ритуалов и всего такого. Полагаю, разочарование результатами было жестоким. Может быть, «ужас, ужас» означает не страшные последствия применения супероружия, а как раз наоборот — то, что из затеи, на которую возлагалась последняя надежда, ничего не вышло. Хотя, возможно, эти таблички были специально подброшены врагам, чтобы напугать их.

— А отчего же тогда погибла цивилизация майя?

— Видимо, от того, от чего считалось и раньше. Упадок, вызванный гражданской войной, наложился на трудности неурожайных лет…

— А что это за «утонувшая вещь»?

— Не знаю. Возможно, та штука, которую они конструировали, находится под водой. Или находилась — прошло одиннадцать с половиной веков, не забывайте.

— А предметы, которые вы нашли, не были под водой?

— Насколько я могу судить, нет. В помещении, где мы их откопали, нет признаков, что оно когда-то было затоплено. Судя по всему, туда даже дождевая вода не проникала.

— Как именно выглядят предметы? Кроме табличек?

— Их всего пять. Четыре размерами около четырех дюймов и один — больше фута. Три маленьких — это статуэтки: золотой человек со скрещенными руками и ногами, серебряный ягуар и нефритовая улитка. Четвертый — кусок горного хрусталя, явно тщательно обработанный, но не похожий на что-либо узнаваемое. Квинсли предположил, что это тоже могла быть статуэтка, от которой откололи куски, но мне так не кажется. Все же разрушение оставляет другие следы, чем резец мастера.

— У майя были абстракционисты?

— Нет, — улыбнулся Джонс. — Пройдись древний майя по галерее современного искусства, он был бы в неменьшем недоумении, чем мы, когда смотрели на эту штуку. В том-то и дело, что все изображения майя, даже весьма причудливые на взгляд современного человека, имели вполне конкретный смысл.

— А большой предмет?

— Еще более странная вещь. Мы не знаем, из чего он сделан. Какой-то сплав, очень прочный и не подверженный коррозии. Точнее можно будет сказать только после лабораторного анализа. Цвет — абсолютно черный. Могу с уверенностью сказать, что находок из такого материала прежде не было. Надеюсь, что Маркус убедил бандитов не выбрасывать эту штуку — она все-таки тяжелая и притом не похожа на драгоценность, с точки зрения безграмотных наркоторговцев, разумеется… По форме это четырехгранная пирамида, из основания которой торчит тонкий цилиндр, точнее, слегка расширяющийся конус. В целом все это напоминает гротескный наконечник копья с куском древка. Жаль, что наши фотокамеры тоже остались у бандитов… Грани пирамиды покрыты какими-то рельефными значками, непохожими ни на одну известную нам систему символов. Некоторые напоминают символы с Фестского диска, который нашли на Крите и не могут расшифровать уже больше ста лет — но, возможно, это чисто случайное сходство. Может быть, это просто орнамент. Хотя обычно орнаменты все же имеют более регулярный характер.

— А в табличках что-нибудь об этом сказано?

— Как я уже говорил, мы не успели прочитать их до конца. Но там несколько раз фигурируют выражения «тот, что открывает» и «те, что говорят». Квинсли предположил, что первое относится к черной пирамиде, а второе — к фигуркам. Возможно, пирамида — это какой-то ключ, и знаки на ее поверхности играют ту же роль, что и бородки на наших металлических ключах.

— А фигурки?

— Не знаю, — пожал плечами Джонс. — В мифологической традиции, конечно, говорить может не только человек, но и ягуар — один из центральных, кстати, образов в майянской культуре, и даже улитка. Но с бесформенным куском горного хрусталя такой эпитет плохо сочетается. Можно предположить, что на самом деле «говорящими» названы только три статуэтки, а четвертый предмет — нечто совершенно отдельное. Для чего они нужны, опять-таки трудно понять. Видимо, как-то связаны с тем самым абсолютным оружием.

— Но они — это не оно само?

— Нет, конечно же, — широко улыбнулся археолог. — Вряд ли даже жрецы майя верили, что простые статуэтки из довольно ценных, но все же не раз применявшихся в майянской культуре материалов могут обладать смертоносной силой адских демонов. Я держал их в руках и могу засвидетельствовать — они мало чем отличаются от других подобных изделий. Надеюсь, когда мы доберемся до святилища, картина станет яснее.

— Хочу напомнить вам, док, что мы — спасательная команда, а не археологическая партия. Наша задача — отбить у террористов вашего друга и ваши находки, но не более чем. У меня нет приказа лезть в древние лабиринты, где неизвестно что может свалиться на голову, и, если этого не потребуют наши главные задачи, мои люди туда не пойдут. Я, разумеется, ни на одну секунду не верю в демонов индейской преисподней, но я слыхал, что в таких сооружениях бывают ловушки. К тому же тысячелетние конструкции иногда обрушиваются просто от старости. И вы туда тоже не пойдете. В другой раз — сколько угодно, но, пока я командую операцией, я отвечаю за всех, кто в ней участвует.

В первый миг Джонс, кажется, собирался бурно протестовать, но понял, что умнее будет не спорить. Тем более что первый пилот оповестил по внутренней связи о приближении к зоне высадки. Спецназовцы зашевелились, в последний раз проверяя снаряжение, надевая шлемы и включая электронику костюмов. «Найт Хок» замедлил скорость; пилот высматривал подходящую площадку. Ни одна из скупых прогалин в сплошной чаще не показалась ему подходящей для безопасной посадки, так что высаживаться предстояло с воздуха. Вертолет завис над крошечной поляной, разгоняя взвихрившийся туман; из открывшихся по обоим бортам люков в ночную мглу вывалились, разматываясь, два троса. Блэкбеар и Биденмайер пристегнулись к ним карабинами и заскользили вниз; следующая пара уже пристегивалась, следующая — занимала очередь. Последними стофутовый спуск преодолели Брэддок и Джонс. Доктор уже несколько раз проделывал подобное во время тренировок, и все же явно нервничал, скользя куда-то во мрак, в то время, как злой ветер от грохочущего винта немилосердно хлестал его кожу и трепал одежду. Ударившись ботинками о мягкую землю, заросшую травой, он почувствовал себя куда спокойней.

«Пума-1, вокруг чисто», «Пума-2, подтверждаю» — звучали доклады в шлеме Брэддока. Полковник сообщил на вертолет, что высадка прошла по плану.

«Понял, Пума-лидер, возвращаюсь. Удачи вам!» — ответил пилот. Невидимая во тьме машина поднялась выше, развернулась и пошла на север. Вскоре рокочущий звук затих вдали.

Группа тем временем уже быстро шагала сквозь заросли, стремясь оказаться подальше от места высадки. Прозрачные забрала шлемов были опущены; туда проецировалась картинка с приборов ночного видения, маленькие стрелочки, указывавшие каждому члену отряда направления на остальных, а также ключевые показатели состояния окружающей среды. В активном режиме оружия специальная насадка на стволе выводила сюда же перекрестие прицела, скорректированное по дистанции с помощью лазерного дальномера. Сейчас индикаторы температуры показывали +11 по Цельсию (после очередного утрясания внутринатовских стандартов в армии, наконец, была введена метрическая система — впрочем, в авиации по-прежнему оставалась британская, что порою приводило к неприятным казусам).

— Свежо тут, однако, — заметил Глебски. — И не скажешь, что тропики.

— Зима все-таки, — откликнулся Джонс; он был облачен в такой же «умный комбинезон» и шлем, но ранец у него был заметно полегче, чем у солдат, а вооружение состояло из одного лишь пистолета. — Ночью в эту пору здесь и холоднее бывает. Ничего, днем будет все 25, если не выше.

Откуда-то спереди-слева донесся треск веток. Стволы штурмовых винтовок моментально развернулись в ту сторону. Индикаторы шлемов отобразили приземистое мутное пятно, движущееся среди деревьев.

— Дикий кабан, — констатировал Хадсон, слегка опуская оружие. Все же еще некоторое время спецназовцы следили за животным. Вспугнутые звери или птицы порой указывают на близость врага лучше любых сенсоров. Но похоже было, что кабан просто спешил куда-то по своим кабаньим делам.

— Не спится ему, — проворчал Брэддок; впрочем, он знал, что жизнь в джунглях не затихает ни днем, ни ночью. — Ладно, пошли.

Привал сделали за три часа до рассвета. Брэддок, как обычно, выставил сторожевое охранение и выделил отряду три часа на сон. Этого было вполне достаточно, учитывая, что перед вылетом участники операции специально получили время для отдыха. Полковник, впрочем, не знал, использовал ли это время по назначению Джонс, но, когда дежурный скомандовал подъем, доктор выбрался из спальника без лишних зеваний и потягиваний. Пока что штатский держался неплохо и бодро шагал вместе со всеми, точнее, с центральной группой. Двоих бойцов полковник выслал вперед в качестве головного дозора, еще по паре — на фланги, и еще двое были назначены в тыловой дозор.

— Как самочувствие, док? — осведомился Брэддок, поравнявшись с Джонсом. Темп, который полковник сразу же задал отряду, был привычным для спецназа, но археологи в своих экспедициях, вероятно, ходили все же медленней.

— Отлично, — беспечно ответил Джонс. — Чувствуете, какой воздух? Только в таких местах и можно дышать по-настоящему. Всякий раз, когда я возвращаюсь в город, мне кажется, что я попал в газовую камеру. Здесь, правда, тоже бывает по-своему скверно, когда зарядят дожди. Но с ноября в джунглях начинается сухой сезон. Ну, относительно сухой, конечно…

— Рад слышать, что вы в хорошей форме — мы должны идти быстро. За трое суток со спутников никаких обнадеживающих данных. Я надеялся, что бандитов удастся засечь хотя бы в инфракрасном диапазоне, но они, видимо, либо вовсе не жгут костров, либо тщательно их укрывают. Главарь у них не дурак, возможно, банду ведет сам Гонсалес… Значит, точное направление нам неизвестно, и придется идти зигзагами, прежде чем мы отыщем либо их след, либо ваши ориентиры. Первый из них ведь должен быть где-то поблизости?

— Первый мы, вероятно, уже прошли — это были две большие старые сейбы, которые сплелись ветвями. Но сами понимаете, если они были старыми в IX веке, то сейчас от них едва ли много осталось. Сейбы все же не секвойи, по стольку не живут, а органика в дождевом лесу разлагается быстро. Между прочим, в мифологии майя сейбы играли важную роль. Они считали, что в центре мироздания находится гигантская сейба, чьи корни уходят в мир мертвых, ствол проходит через мир живых, а ветви простираются в мир богов. Этот образ удивительным образом совпадает с Иггдрасилем — великим мировым ясенем из скандинавской мифологии. Притом, что, хотя нам уже известно о визитах викингов в Северную Америку, их влияние на культуру майя и наоборот исключено. Во-первых, так далеко на юг они не добирались, во-вторых, верования обоих народов сформировались задолго до этих визитов. Кстати, в мировой истории это не единственное подобное совпадение. Никто не может внятно объяснить, например, почему у всех народов мира есть легенды о драконах. Даже у эскимосов, никогда не видевших и простых ящериц…

— Док, это все, конечно, любопытно, но сейчас меня больше интересует ваш ориентир. Как вы там говорили — каменная черепаха?

— Да, второй ориентир. «Где мертвая черепаха спит среди камней, жди полудня. Голова змеи укажет путь».

— Вы понимаете, что это значит?

— Ну, конечно, не то, что в полдень откуда-то там выползают змеи. Полагаю, дело тут в положении солнца. Вероятно, пятна тени и света в этот момент складываются в картину, похожую на изображение змеи. Подобный прием майя использовали при строительстве пирамиды в честь бога-змея Покультама в городе Чичен-Ица… — Джонс бросил озабоченный взгляд на часы в углу шлемного дисплея. — Хорошо бы найти это место до полудня. Маркус наверняка заставил бандитов потерять там лишний день, но мы-то не можем себе этого позволить…

— Не беспокойтесь, док. Зимой на этих широтах в полдень все тени указывают на север.

— Майя были не настолько просты, полковник, — возразил Джонс с ноткой превосходства в голосе.

— Мы тоже, — усмехнулся Брэддок, но не пояснил, что имел в виду.

Надежда археолога не оправдалась. Миновал полдень, час, два, а отряд все шагал сквозь сочную зелень джунглей, не встречая на своем пути ничего примечательного. К счастью, заросли в этом районе были хоть и пышными, но вполне проходимыми; периодически приходилось отводить рукой ветку, но не прорубаться сквозь сплошное переплетение ветвей, лиан и колючек, протянувшееся на километры. Однако спутниковая съемка показывала, что подобные препятствия на пути отнюдь не исключены.

Солнце жарило вовсю, словно стараясь искупить вину за ночной холод. Температура поднялась уже до двадцати восьми по Цельсию. Комбинезоны спецназовцев имели систему электрообогрева, позволявшую, при полностью опущенном забрале шлема, чувствовать себя комфортно в семидесятиградусный мороз (разумеется, до тех пор, пока не сядут аккумуляторы) — но вот с защитой от жары дело обстояло хуже. Белье, созданное в лабораториях ВВС США с применением нанотехнологий, благополучно разлагало пот, отдавало воду внешним поглотителям и убивало бактерии, что, конечно, позволяло членам группы чувствовать себя куда комфортнее, чем бойцам менее цивилизованных эпох и стран (включая, очевидно, и «красных партизан») — но все же влажное пекло джунглей не добавляло удовольствия людям, шагающим в полной выкладке. Вскоре после полудня висевшее над лесом марево загустело, собираясь в облака, скрывшие солнце и погасившие тени, но ощущение парилки от этого, казалось, только усилилось…

— Пума — Пума-3, — раздалось, наконец, в шлемах; это докладывал Джексон из левого флангового дозора. — Наблюдаю, предположительно, ориентир и следы противника. По приборам вокруг чисто, прошу разрешения выйти на открытое место. Пума-4 прикрывает.

Джонс снова посмотрел на часы: 14:48. Да и ни о какой игре света и тени при таком небе говорить уже не приходится. С другой стороны, сразу и ориентир, и следы — это удача. Возможно, Квинсли нашел способ указать им дальнейший путь и без всяких древних фокусов.

— Пума-3 — Пума-лидер, — ответил тем временем Брэддок. — Уверен, что там нет засады, Джим? Лишнее геройство сейчас не требуется, мы скоро все будем у тебя.

— Едва ли они думали о засаде, сэр, — откликнулся Джексон; судя по голосу, что-то его явно веселило. — Думаю, они ушли отсюда несколько дней назад. Около недели, судя по растительности.

Недели? Это полковнику совсем не понравилось. Со слов Джонса выходило, что банда должна была двигаться заметно медленней. Брэддок надеялся, что его группа опережает бандитов и выйдет к святилищу первой — ну или, в худшем случае, отстает от противника на день-два. Но неделя… это могло означать, что они просто не успеют догнать банду. Если только Квинсли не придумает что-то, чтобы основательно задержать своих пленителей в последний момент — до сих пор, кажется, это не очень ему удавалось… С другой стороны, в данный момент опасаться засады и впрямь не приходится. Даже если бы бандиты знали, что их преследуют, они не оставили бы здесь своих столь надолго — а они не знают.

— Ладно, Пума-3, — разрешил Брэддок. — Осматривайся там пока, мы на подходе.

Через несколько минут, ориентируясь по стрелкам в шлемах, они вышли на поляну и увидели, что именно развеселило Джексона.

Твердые породы, слагающие равнину Петен, в этом месте выходили на поверхность, вспучиваясь горбом; вокруг главного каменного вздутия бугрились глыбы поменьше, и сбоку, в особенности если смотреть с северной стороны, все это и впрямь напоминало огромную черепаху, которая лежит, разбросав конечности и вытянув голову. Точнее говоря, гребнистого динозавра, ибо каменный «панцирь», многовековыми стараниями дождей и ветров, был во многих местах покрыт буграми, «шипами» и «наростами», порой довольно причудливых форм. В некоторых камнях выветривание даже провертело сквозные дыры.

Очевидно, в IX столетии здесь были просто голые камни, ну, может быть, слегка подернутые мхом. Однако за минувшие века тот же самый ветер, что некогда выточил гребень каменной рептилии, нанес сюда частички почвы, а затем — и укрепившиеся в ней семена растений, так что в итоге «черепаха» приобрела вид просто заросшего пригорка, даже с небольшими деревцами поверху. Камни кое-где торчали из зелени, но в целом не приходилось удивляться, что на спутниковых снимках — сделанных не в последние дни, а раньше, при лучших метеоусловиях — этот участок не привлекал внимания.

Однако внимание Квинсли он привлек. И тот, очевидно, убедил главаря бандитов, что для продолжения пути необходимо восстановить ориентир в первоначальном виде — то есть выкорчевать деревья и срыть весь лишний грунт. Результаты каковых работ и наблюдали теперь спецназовцы, посмеиваясь и представляя себе старательно вкалывавших на жаре бандитов и их пленника, который, если и принимал участие в общем труде, то, скорее всего, в привычной ему роли распорядителя раскопок.

— Да-а, — констатировал Брэддок, окидывая взглядом кучи перемешанной с травой земли вокруг «черепахи» и валявшиеся на поляне деревца с уже увядшими листьями, — он явно задержал их здесь не на один день. Учитывая, что вряд ли у банды с собой много лопат… им пришлось копать мачете, не иначе.

— Удивительно, как они его не убили за такое, — хмыкнул Дьюк.

— Жажда сокровищ творит чудеса. Но вот если они доберутся до цели, я ему не завидую — причем независимо от того, что они там найдут… Между прочим, док, там действительно могут быть сокровища?

— В тексте о таком, насколько я могу судить, не сказано, — ответил Джонс с мрачным видом — ему явно не понравились реплики о перспективах Квинсли, хотя он и сам понимал, что его друг в большой опасности. — Учитывая, что это тайное святилище, полагаю, что оно строго функционально, ничего лишнего и декоративного там нет. Хотя, конечно, там могут оказаться какие-то культовые предметы из золота. А может быть, и из простой меди… Слушайте, полковник, а давайте, чтобы не ждать завтрашнего полудня, попробуем заменить солнце фонарем? Конечно, это даст нам расходящиеся лучи вместо параллельных, и картина будет сильно зависеть от исходного положения фонаря…

— Есть способ получше, — усмехнулся Брэддок. — Джим, ты уже отсканировал ориентир?

— С южной стороны в двух ракурсах, сэр, пока ждал вас.

— Сделай еще два скана — с северо-востока и северо-запада.

— Да, сэр.

Только тут Джонс обратил внимание на прибор в руках Джексона, отдаленно походивший на радар дорожной полиции. На самом деле это был лазерный трехмерный сканер. После того, как оператор указывал расположение и границы объекта, луч дальномера, двигаясь по принципу телевизионной развертки, определял расстояние до каждой точки исследуемого предмета и, таким образом, считывал его форму. Естественно, для того, чтобы получить полный трехмерный облик, предмет необходимо было обойти с разных сторон.

Пока Джексон сканировал «черепаху», Вильямс достал из ранца ноутбук толщиной не больше полудюйма и разложил его прямо на траве. Экран мигнул — операционная система уже находилась в энергонезависимой памяти, и компьютер был готов к работе спустя какую-то секунду. Результатов сканирования пришлось подождать несколько дольше, но вот, наконец, Джексон направился к своему товарищу, и ноутбук тут же высветил значок, показывающий, что связь со сканером установлена и передача данных начата. Еще несколько секунд спустя на экране выросла точная трехмерная модель «черепахи», сориентированная по сторонам света.

— Вот смотрите, док, — полковник и археолог подошли к Вильямсу. — Здесь мы можем увидеть, в частности, как выглядит объект при освещении любым источником, размещенным где угодно. Сейчас Хенри задаст в качестве источника сегодняшнее полуденное положение солнца…

«Черепаха» на экране окрасилась причудливыми тенями. Солдат покрутил изображение, выискивая нужный ракурс.

— Вот, кажется, и наша змея, — удовлетворенно констатировал Брэддок. — И даже с глазами.

Действительно, тени от нескольких камней, выпиравших из северо-восточной части пригорка, косо падали на неровный бок «черепахи» и сливались друг с другом, образуя при взгляде с земли нечто похожее на извивы змеиного тела (на экране, в мелком масштабе, сходство было особенно заметным, но и наблюдатель на местности должен был его уловить). Особенно показательны оказались две тени от расположенных на разной высоте расширявшихся кверху каменных столбов, в каждом из которых была дыра: две тени с небольшими светлыми пятнами внутри сложились в голову с глазами — не совсем симметричную, но вполне узнаваемую. В отличие от реальной змеи, у этой нос получился острым, и, поскольку отбрасывала его не вершина, а боковой выступ столба, а также и по причине косой поверхности каменного бока, указывал он не на север, а на северо-запад. Вильямс еще немного поколдовал с программой и сообщил точный курс — 315 градусов.

— А что будет в другое время года? — спросил Брэддок. — Мы ведь между тропиком и экватором, летом здесь полуденное солнце светит с севера.

— Сейчас посмотрим, сэр, — Вильямс ввел новые параметры. Теперь программа плавно демонстрировала, как меняются полуденные тени в течение всего года. БОльшую часть года змея толстела или худела, таращилась или жмурилась, но сохраняла свою указательную функцию. Однако при приближении солнца к зениту сначала исчезали глаза, а затем, при переходе светила в северную часть неба, змея и вовсе пропадала, распадаясь на отдельные пятна, отброшенные вверх по склону.

— Не нравится мне это, — покачал головой полковник. — Ориентир должен быть универсальным.

— Тут нет ничего странного, — возразил Джонс. — Майя верили, что не только каждый месяц, но и каждый день благоприятен для одних занятий и неблагоприятен для других. Видимо, летние месяцы просто считались неподходящими для посещения того святилища.

— Ага, летом демоны в отпуске, — усмехнулся Брэддок. — Вашему другу повезло, что он оказался здесь в подходящее время и понял, что это та самая черепаха. Полагаю, у него хватило бы ума сказать бандитам, что он знает дальнейший путь, даже не увидев змеи — но нам его искать было бы сложнее.

— А нам повезло, что бандиты расчистили каменную основу, — добавил Джонс. — Под слоем земли и деревьев мы бы увидели только отдельные пятна вместо змеи, даже с вашим прибором.

— Ну, на такой случай существует ультразвуковой сканер, — не согласился полковник. — Он позволяет определить очертания твердого вещества и сквозь слой мягкого. Но точность, конечно, ниже, чем у лазерного…

Другие солдаты тем временем обследовали местность вокруг. Раз уж точно было известно, что бандиты останавливались здесь и, возможно, даже провели несколько дней — находки могли быть интересными. Почти сразу обнаружилось кострище — выходит, открытый огонь террористы все-таки жгли, но хорошо маскировали. Нашлись дырки от колышков палаток (судя по их числу и расположению, численность банды действительно едва ли превышала три десятка человек) и несколько пустых жестянок из-под консервов и пива — как видно, «красные партизаны» питались не только подножным кормом. Но больше — ничего интересного. Никаких тайных посланий от Квинсли, на которые так рассчитывал Джонс. Должно быть, бандиты не спускали глаз со своего пленника.

— Ладно, — подвел итог Брэддок, — не будем больше терять времени. Порядок следования прежний, курс 3-1-5.

К концу дня Джонс все же выдохся, но изо всех сил старался не подавать вида. Зимняя ночь, хотя и более короткая в этих широтах, чем в умеренном поясе, уже давно вступила в свои права, но отряд продолжал шагать, торопясь сократить разрыв с преследуемыми, едва ли имевшими приборы ночного видения. Когда, наконец, был объявлен привал, археолог стащил с плеч ранец и тут же повалился в траву, где и лежал, пока остальные занимались обустройством стоянки.

— С вами все в порядке? — присел возле него Хоренстиин, по основной своей специализации — медик.

— Просто немного устал, — вымученно улыбнулся археолог, поворачиваясь набок, лицом к собеседнику.

— Могу дать стимулятор.

— Наркотик? — нахмурился Джонс.

— Нет. Он не вызывает привыкания. Хотя злоупотреблять им, конечно, не стоит. Но в разумных дозах…

— Не надо, — решительно мотнул головой ученый. — Справлюсь своими силами. Я в порядке, правда.

— Как знаете. Только не лежите так на траве, — напутствовал его Хоренстиин. — Во-первых, замерзнете, во-вторых, сами должны знать, что за дрянь тут ползает.

— Это точно, — согласился Джонс, нехотя поднимаясь. Днем отряду несколько раз встречались змеи, но их хотя бы можно было заметить, в отличие от неразличимых в траве ядовитых членистоногих.

Утром, когда запиликал сигнал подъема, археолог чуть ли не со стоном выполз из палатки в сырой и холодный мрак. Впрочем, после горячего завтрака и первой мили пути он почувствовал себя лучше. Но в этот день отряду не удалось выдержать прежний темп, и не по вине доктора. Заросли постепенно становились гуще; пока они еще были проходимы, но уже не позволяли развить прежнюю скорость. К тому же и почва сделалась более топкой, кое-где под ногами уже смачно хлюпало. Брэддоку это не нравилось; даже если они шли правильно, кто поручится, что за 11 веков местность, где прежде можно было легко пройти, не превратилась в гиблое болото? Впрочем, найденные на одном из сухих холмиков следы очередной стоянки бандитов подтвердили, что спецназовцы на верном пути — если, конечно, дальше «красные партизаны» не свернули в сторону, убоявшись болота. Дозорные пары рыскали вокруг, высматривая новые следы и очередной ориентир.

— «Следуй за слезами мертвой головы», — повторил Джонс древний текст. — Думаю, это либо какой-то водоем, либо просто нечто блестящее — скажем, выход слюды на поверхность.

— За столько лет и то, и другое могло исчезнуть, — заметил Брэддок. Доктор лишь развел руками — а я, мол, что поделаю. — Между прочим, однообразное воображение у этих ваших майя, — продолжал полковник. — Мертвая черепаха, мертвая голова…

— Так ведь и идем к властелину царства мертвых, — усмехнулся археолог. — Кстати, какое сегодня число?

— Двадцать первое, а что?

— Я ведь уже говорил вам про точный календарь майя? Он был рассчитан на срок, значительно больший, чем просуществовала их цивилизация — причем и в будущее, и в прошлое. Так вот, майя считали, что конец света уже был. Более того, он был четыре раза — но, как видите, миру каждый раз удавалось возродиться. Впрочем, по другим интерпретациям это был не конец света, а конец эпохи — ну, как у Толкиена… Вы читали Толкиена?

— Кто это?

— Понятно… ну, неважно. В общем, мы сейчас живем в пятой эпохе. И она тоже закончится концом света. Но это уже будет последний конец. Окончательный. Причем майя называли и точную дату, когда это произойдет: 23 декабря 2012 года.

— То есть послезавтра? Забавно. Интересно, современные майя в это верят? Любопытно было бы взглянуть, как вытянутся их физиономии утром двадцать четвертого.

— Большинство современных майя, коих, кстати, в Гватемале больше половины населения — испаноязычные католики и едва ли многое знают о наследии своих предков. Хотя, конечно, есть и такие, которые верят.

— Но, полагаю, не среди наших партизанских приятелей. Иначе они думали бы сейчас о спасении души, а не о сокровищах.

— Да и вообще не сунулись бы к запретному святилищу…

— Кстати, им и в самом деле пора подумать о душе, — заметил полковник и похлопал по прикладу своей М16А4. — Для них персональный конец света наступит, надеюсь, даже раньше.

С неба, в очередной раз затянутого низкой облачностью, донесся отдаленный рокот грома.

— Не иначе, майянские боги гневаются, — усмехнулся Джонс.

— Здесь ведь зимой нередко грозы? — не поддержал шутку Брэддок.

— Реже, чем летом, но бывают.

— Пума-лидер — Пума-2, — ожило радио в шлеме. — Впереди водный рубеж, ширина около шести метров.

— Странно, по картам в этом месте нет никакой речки, — заметил полковник.

— Ее практически невозможно обнаружить сверху, сэр. Ветви смыкаются над руслом сплошным пологом.

— Есть следы переправы?

— Пока не наблюдаю, сэр. Берега сильно заболочены, переправляться здесь неудобно. И наверняка в грязи остались бы следы. Но отсюда мне видно не больше двадцати метров берега.

— Понял, Пума-2, ждите нас. Ну, док, — повернулся Брэддок к археологу, — надеюсь, что это и есть ваши «слезы». И что они не заведут нас в самую топь.

До этого отряду уже приходилось перебираться через несколько ручьев, но ни один из них не привлек внимания Джонса: они были слишком мелкими, без выраженного старого русла, так что их возраст явно исчислялся годами, а не столетиями. Поток, к которому спасательная экспедиция подошла теперь, выглядел более основательно. В зеленом полумраке смыкавшейся над головой листвы его мутные воды приобретали зловещий, какой-то ядовитый оттенок. Хоть река и была совсем неширокой, в ней чувствовалась глубина; некогда, вероятно, поток был и шире, пока ил, веками переносимый водой, не сформировал нынешние топкие берега поверх древнего каменного русла.

— Здесь могут водиться кайманы, — заметил Альварес. — И водяные змеи.

Словно подтверждая его слова, в реке возле противоположного берега что-то шевельнулось. По воде разошлись мелкие волны, но существо так и не показалось на поверхности. Глебски поднял штурмовую винтовку.

— Отставить, — возразил полковник. — Ни к чему лишний переполох.

— Да, сэр, — солдат покорно опустил оружие, но все же счел необходимым уточнить: — У меня присоединен глушитель, сэр.

— Если труп, сносимый вниз по течению, всплывет, это может привлечь внимание, — пояснил Брэддок. Он всегда считал, что, хотя приказы должны исполняться беспрекословно и мгновенно, бойцам следует понимать, что и почему они делают.

— Ну что, пойдем вниз по течению? — предложил Джонс, указывая налево.

— Предпочитаю сначала увидеть эту вашу мертвую голову… ну то есть не вашу, конечно, — хохотнул Брэддок. — Во-первых, мы должны убедиться, что это действительно тот ориентир, во-вторых, за эти годы река могла поменять русло. Возможно, у ориентира мы отыщем следы старого. Если река — это «слезы», то голова, полагаю, там, откуда они вытекают.

— Это может быть какое-нибудь озеро, формой похожее на череп, — согласился археолог. — Хотя нет, уж озеро-то было бы видно со спутника — а впрочем, если оно сильно заросло… Не знаю только, насколько далеко мы от истока. Но, если мы правильно шли, ориентир должен быть где-то рядом.

Полковник отдал команду, и они двинулись вправо, не подходя вплотную к вязкой черной грязи и болотной траве берега. Кое-где деревья не просто подступали к реке вплотную, а торчали прямо из воды или нависали над ней подмытыми корнями. В одном месте дерево, росшее на противоположном берегу, рухнуло через поток, образовав естественный мост. Блэкбеар тут же направился к нему и, наклонившись, принялся обследовать переломанную крону и ствол.

— Несколько дней назад здесь переходили на тот берег, — удовлетворенно констатировал он. — С тех пор, должно быть, прошел дождь, размывший следы, но вот здесь и здесь, под ветками, их еще можно разглядеть.

— Значит, мы тоже должны перейти туда, — сказал Джонс, но Блэкбеар предостерегающе поднял руку:

— Весь отряд туда не переходил. Тридцать человек явно наследили бы больше. Они отправили на другой берег в разведку одного-двух, а сами остались на этом.

— Разведчики вернулись? — спросил полковник.

— Если бы не дождь, можно было бы сказать точнее. Но я вижу только следы туда. Возможно, бандиты пошли по обоим берегам.

— Тоже искали ориентир, — согласился Брэддок. — Идем дальше.

Они прошли вверх по течению еще около полумили, когда шедший впереди Биденмайер остановился со словами: «А вот и мертвая голова».

С земли на спецназовцев смотрел пустыми глазницами не метафорический, а самый натуральный человеческий череп с дырой во лбу. Джонс, в силу своей профессии многократно имевший дело с древними человеческими останками, шагнул вперед, обходя остановившихся солдат, но тут же брезгливо поморщился, уловив вонь гнилого мяса.

— Ему не тысяча лет, — уверенно заявил археолог. — Да и не мог бы он пролежать в джунглях столько времени и остаться на виду… Думаю, этот человек умер всего несколько дней назад — вон еще остались ошметки мяса и клочки волос, а остальное объели звери… Господи, надеюсь, это не Маркус!

— Да, — подтвердил Блэкбеар, присев рядом с находкой, — тут постарались хищники. Но парень умер не от их зубов. Эта дырка — входное отверстие пистолетной пули… а вот и выходное, — рукой в перчатке солдат перевернул череп. — Стреляли где-то с метра, не дальше. Дайте-ка мне сканер, сейчас мы узнаем, кто это был.

Практически тем же способом, что и холм-«черепаха», череп был отсканирован в компьютер. На сей раз для обработки информации была запущена другая программа, и вскоре на экране возникло изображение лица. Джонс вздохнул с облегчением. Изображение ничем не походило на доктора Маркуса Квинсли; с монитора смотрел человек с явным преобладанием индейской крови.

— Если не какой-то случайный бедолага, то, видимо, один из бандитов, — предположил Биденмайер. — Интересно, за что они его? Начали делить еще не найденные сокровища?

— Парни, поищите остальные части тела, — приказал полковник.

Это оказалось нетрудно. Прочие останки валялись неподалеку, причем именно по частям — там обглоданная рука с присохшими сухожилиями, здесь кости ноги в лохмотьях штанины. Но больше всего обгрызенных костей, включая ребра и позвоночник, лежали в разрытой могиле. Копали ее явно наспех, забрасывали землей без усердия — вот звери и вырыли покойника. Левую ступню найти так и не удалось, а кость левой голени была словно перерублена немного ниже колена. Блэкбеар внимательно осмотрел эту кость.

— Тут потрудились зубы, определенно, — констатировал он, выпрямляясь. — И скорее всего — каймана. В общем, ясно, что тут произошло. Парень неосмотрительно полез в воду, и на него напал крокодил. Сообщники сумели отбить его и вытащить, или даже он выбрался сам — но уже без ноги. А в таком виде он был им только лишней обузой.

— Итак, у нас одним противником меньше, — удовлетворенно отметил Брэддок, — но где та мертвая голова, которая нам нужна?

— Полагаю, вот она, — откликнулся Джонс, вновь выходя на берег. Чуть выше по течению противоположный берег вздымался, образуя круглый холм, отчасти сточенный водой. На этом срезе, чуть выше нынешнего уровня реки, виднелись два темных проема, облохмаченные сверху свисавшими корнями травы и кустарника. Из этих дыр, уходивших вглубь, стекали в реку два ручья, уже проточившие в каменной основе холма глубокие борозды. При некоторой фантазии холм с этого ракурса действительно можно было уподобить лбу черепа, а дыры — глазницам. Вероятно, в IX веке, когда каменное основание еще не так обросло землей, сходство было еще сильнее.

— Как видите, идти до истока реки не пришлось, — заметил полковник, подходя.

— В этих местах много карстовых пещер, — пояснил Джонс. — По сути, вся равнина под нами похожа на окаменевший швейцарский сыр.

— «Голову» видно только отсюда, — продолжал рассуждать Брэддок. — Они крикнули своему разведчику на том берегу, что нашли ориентир. Тот решил вернуться к своим прямо здесь, полез в реку — и результат нам известен. Окей, теперь мы можем с чистой совестью идти вниз по течению.

На сей раз путь сквозь прибрежные заросли занял около двух часов. Вдали несколько раз рокотал гром, но дождя все не было. Наконец Джонс обратил внимание, что впереди слышен еще какой-то похожий звук, для грома слишком долгий и равномерный.

— Да, — невозмутимо кивнул Брэддок, когда доктор поделился с ним этим наблюдением, — впереди водопад. Я уже давно это знаю. Обратите внимание на скорость течения — для равнинной реки она явно великовата.

Однако реке все же удалось преподнести сюрприз полковнику. Она вильнула вправо, затем влево и за вторым поворотом просто исчезла. Впереди сплошной стеной стоял тропический лес, там, где вроде бы должно было пройти русло, высились вековые сейбы, растопырив огромные плоские корни, похожие на стабилизаторы ракет. И лишь близкий шум падающей воды показывал, что река вовсе не пропадает бесследно.

— Я же говорил — здесь много пещер, — произнес Джонс, подходя к краю провала неправильной формы, куда низвергался пенящийся поток. Дыра была достаточно велика, чтобы по сторонам от водопада осталось достаточно места для спуска. Брэддок направил вниз луч мощного фонаря, озарившего естественную чашу под водопадом, из которой текла дальше подземная уже река, и мокрые камни вокруг. Пещера была не слишком глубокой — метров двенадцать-пятнадцать; при известной ловкости, вероятно, слезть вниз по уступам можно было даже без специальных приспособлений — каковые, впрочем, у отряда имелись в изобилии. Однако полковник не отдал такой приказ.

— Почему мы не спускаемся? — спросил археолог. — Бандиты наверняка прошли там. И это согласуется с текстом: «Где свет светит во тьме, иди на закат» — то есть надо дойти до выхода из пещеры, а от него строго на запад.

— Бандиты, вероятно, прошли, — согласился Брэддок. — Но мне не нравится идея идти вдоль подземной реки, текущей в низкой пещере. Если пойдет дождь, нас может перетопить там, как котят.

— Нну… наверное, придется рискнуть, — неуверенно произнес Джонс. — Едва ли мы отыщем выход поверху, не зная, куда поворачивает река под землей.

— Пума-9! — вызвал полковник вместо ответа. — Давай робота.

Подошел двухметровый крепыш Кнутт и принялся распаковывать свой внушительный ранец. На свет явились рама с электродвигателем, четыре надувных колеса, приземистый герметичный кожух, суставчатая рука-манипулятор, телеобъектив и еще какие-то детали. Сборка заняла не больше четверти часа — и вот уже маленький робот (чуть больше фута в длину, по высоте и ширине при сложенном манипуляторе еще меньше) был готов к работе. Шины, надутые почти до сферического состояния, позволяли ему не только преодолевать препятствия на суше, но и держаться на плаву в воде; привод мог переключаться с колес на небольшой гребной винт. Робот был способен выполнять целый комплекс задач — от простой видеосъемки в видимом и ИК-диапазоне до разминирования. Многие операции его микропроцессорный мозг мог выполнить автономно, но наилучшие результаты достигались в режиме дистанционного управления — однако тут возникла проблема. Радиосигналы не пробились бы из глубины пещеры, а связь по проводу ограничивалась длиной последнего, к тому же провод мог зацепиться за какой-нибудь камень. Оставалось лишь надеяться на лучшее.

Робота аккуратно спустили на тросе вниз слева от водопада. Он коснулся колесами забрызганного пола пещеры, деловито поводил по сторонам объективом и двинулся вперед, транслируя изображение на плоский экран, развернутый Кнуттом наверху. Великан управлял своим маленьким подопечным с помощью небольшого пульта, похожего на геймпад игровой приставки. Впрочем, любители компьютерных игр, привыкшие к ярким спецэффектам, едва ли оценили бы однообразную тускло-серую картинку на экране, передаваемую роботом из абсолютного мрака пещеры. Эту картинку еще и периодически мотало из стороны в сторону, когда робот перебирался через очередную неровность каменного пола. Все же на экране можно было разглядеть и реку, которая, кажется, под землей текла еще быстрее, и своды естественного туннеля. Поначалу пещера выглядела достаточно просторной, словно опровергая опасения Брэддока. Но постепенно подземный туннель начал становиться теснее.

— Ну-ка задержись, — скомандовал вдруг оператору полковник, внимательно глядя на экран. — Подними камеру и дай подсветку во-от сюда… окей. Видите, док? Как по-вашему, что это за пятна?

— Скорее всего, факельная копоть, — ответил Джонс, рассматривая темные мазки на низком потолке.

— Свежие?

— Не похоже. Да и у бандитов, полагаю, все же есть электрические фонари.

— Значит, они остались здесь со времен древних майя?

— Не уверен, что они продержались бы в сыром воздухе 11 веков… хотя при таком освещении и без подробного исследования сказать трудно.

— К сожалению, роботу так высоко не добраться, а то мы могли бы взять соскобы…

— Вполне могу допустить, что эту пещеру посещали и позже, — продолжал археолог. — Индейцы более позднего периода, или конквистадоры. В любом случае, нам это едва ли может помешать. И, значит, вода не доходит до потолка даже в разгар сезона дождей.

— Посмотрим, что будет дальше, — буркнул полковник.

В тот же миг ярко сверкнула молния, и почти без паузы оглушительно грохнул гром, словно рядом взорвался склад боеприпасов. На землю хлынули струи дождя; защитные костюмы отряда были непромокаемы, но вода заливала и прозрачные забрала шлемов, и монитор. Все эти приспособления не боялись коротких замыканий, однако что-нибудь рассмотреть за сплошной пеленой струящихся капель было затруднительно. Брэддок недовольным тоном велел поставить палатку.

В палатке разместились трое — Кнутт, Брэддок и Джонс. Робот продолжал не слишком быстро, но уверенно ползти вперед. Тонкий трехкилометровый провод равномерно, лишь иногда чуть задерживаясь, разматывался с катушки; пещерный рукав сузился еще больше и свернул вправо, и провод, тянувшийся за роботом, должен был протянуться через реку, спрямляя поворот; Кнутт опасался, что здесь он может застрять в неровностях каменного берега, но все прошло благополучно. Однако спустя еще пару минут провод задергался, резко сматываясь с катушки, словно леска со спиннинга рыбака, у которого клюнула акула — хотя камера показывала, что робот едет с прежней скоростью.

— Что это? — воскликнул Джонс. — Или… кто?

Кнутт, не говоря не слова, развернул камеру назад — ровно в тот момент, чтобы увидеть в сером свете пенящийся вал воды, мчащийся по узкому туннелю. В следующий миг бурный поток, уже тащивший протянутый над рекой провод, обрушился на робота. Картинка на экране превратилась в лихорадочно мечущееся месиво, где ничего нельзя было разобрать.

— Вот что ждало бы нас, полезь мы туда, — назидательно изрек полковник.

— Надеюсь, с Маркусом такого не случилось, — пробормотал Джонс. — Странно, в табличках нет никакого предупреждения об опасности. А проявляется она, только когда зайдешь достаточно далеко, и возвращаться поздно…

— Так ведь таблички писались в расчете на местных, которые знают, как опасно соваться под землю в преддверии дождя, — возразил Брэддок. — Бандиты — тоже местные, и, думаю, они дождались безопасного времени…

— Или принесли жертву майянским богам, чтобы не было дождя, — криво усмехнулся археолог. Полковник покосился на него:

— Не хотите же вы сказать, что в это верите?

— В то, что это работает? Нет, конечно. В то, что они так сделали? Это вполне вероятно. Сейчас я думаю, что, может быть, тот безногий… Нет, если ваш человек — он ведь, кажется, сам индеец?

— Блэкбеар? Да. Чистокровный апач, хотя его отец был банковским клерком.

— Если он говорит, что ногу откусил кайман, наверное, так оно и было. Но их главарь мог специально приказать ему плыть через реку, а не вернуться обратно по тому же мосту, по которому он перешел туда — и мимо которого бандиты должны были вновь пройти. Приказал в расчете, что если боги захотят, то возьмут свое…

— Вы же говорили, они — добрые католики. Что, впрочем, не мешает им быть коммунистами и наркоторговцами.

— В таких местах верования порой образуют весьма причудливые сплавы.

Меж тем робот продолжал функционировать. Мельтешение на экране немного уменьшилось, но разобрать по-прежнему ничего было нельзя. Робота несло потоком, периодически стукая о потолок. Кнутт слегка уменьшил объем колес, придав конструкции нулевую плавучесть и притопив ее, чтобы избежать ударов. Теперь процессору робота удавалось более-менее стабилизировать положение, и он держал камеру почти что ровно. Камера, впрочем, по-прежнему не показывала ничего интересного — сплошную муть воды, которая периодически рывком сдвигалась вниз, открывая мокрый каменный потолок в нескольких дюймах над нею, быстро несущийся назад. С катушки стремительно скользнули последние витки, и провод завибрировал, натянувшись, как струна.

— Три километра, — констатировал Кнутт. — Включить обратное сматывание, сэр?

— Отставить, — возразил полковник. — Мы все еще не знаем, где выход из пещеры. Если дождь не кончится скоро…

Судя по тому, как лупил дождь по крыше палатки, кончаться явно не входило в его ближайшие планы. Запрошенная Брэддоком со спутника метеосводка это подтвердила.

— Придется отпустить робота в свободное плавание, — резюмировал полковник.

— Тогда мы его потеряем… сэр, — хмуро заявил Кнутт; в облике великана появилось что-то от мальчишки, узнавшего, что его щенка хотят утопить. — Мощности его мотора не хватит против течения такой силы.

— Я знаю. Сможешь запрограммировать его так, чтобы он послал сигнал, как только окажется вне пещеры?

— Да, сэр.

— Хотя… — Брэддок изучал карту на экране своего собственного ноутбука, — едва ли эта река вновь выходит на поверхность. Русло проходит слишком глубоко, нигде в окрестностях нет такой глубокой котловины. Очевидно, выход, тот, который «свет во тьме» — это просто дыра в потолке, ход, ведущий вверх. Туда можно вылезти, но не выплыть. Вальтер, задача усложняется. Надо, чтобы робот послал сигнал в эту дыру, когда будет проплывать мимо.

— Направленный сигнал, сэр?

— Какой же еще? Другой оттуда просто не дойдет.

— Зависит от многих факторов, сэр. Размер дыры, расстояние до нее по вертикали и горизонтали, скорость потока в том месте… Роботу нужно успеть сориентироваться, и хотя бы один спутник должен быть «виден» через дыру. Не зная заранее всех этих факторов, я бы оценил вероятность успеха как 50 на 50.

— Составляй программу.

— Да, сэр, — ответ прозвучал по-уставному четко, но, казалось, сама спина Кнутта, отвернувшегося к монитору (где поверх картинки из дергающихся серых пятен наложилось окно команд), выражала недовольство. Робот будет потерян в любом случае, а шансы на успех далеки от идеальных. И это притом, что к вечеру дождь наверняка кончится, и еще через час-другой по туннелю можно будет безопасно пройти. Ну и что, что искать выход и выбираться придется ночью — как будто у них нет приборов ночного видения! Конечно, спасение американского археолога важнее спасения робота, а в этом деле может быть важен каждый час. Однако подобная трата робота все равно казалась Кнутту неоправданной; в конце концов, тот мог бы пригодиться и позже, и как знать, насколько важнее оказалась бы его задача…

Но приказ есть приказ. Кнутт ввел последние команды, быстро прогнал симуляционный тест и объявил:

— Даю команду отцепить провод.

— Подтверждаю, — ответил полковник.

Экран робота погас. Натянутый провод обвис.

Теперь взгляды всех троих, сидевших в палатке, сосредоточились на мониторе Брэддока, куда была выведена карта. Если роботу удастся связаться со спутником, спутник, в свою очередь, свяжется с ноутбуком полковника и передаст координаты точки, откуда был послан сигнал.

Прошла минута… две… пять…

— Док, в ваших табличках что-нибудь говорилось о протяженности маршрута? — спросил Брэддок.

— Нет. Но система подземных пещер может быть весьма обширной и извилистой.

— Вальтер, какой была скорость потока в точке отцепления?

— 28 километров в час, сэр.

— Примерно километр за две минуты… ну, подождем еще.

Джонс понимал, что прикидывает Брэддок. Древние майя с факелами едва ли шли по подземелью быстрее, чем 4 км/ч. А время горения факела ограничено. С одним факелом вряд ли они могли пройти больше 5–6 км — а робот прошел три километра еще до точки отцепления. Правда, никто не мешал им брать с собой по несколько факелов и поджигать их по очереди… Джонс представил себе, каково это — милю за милей, час за часом пробираться сквозь ледяной мрак каменного туннеля, едва рассеиваемый дрожащим светом пламени, слышать рядом шум воды и каждую секунду ждать, что наверху начнется дождь и сюда, вниз, хлынет поток, от которого некуда деваться… Бррр! Жутко думать, что он сам чуть было не полез туда, поддавшись не внушавшей опасений ширине начальной части подземного хода.

— Десять минут, сэр. Боюсь, мы его потеряли.

— А ты не бойся раньше времени, — буркнул полковник. — Тем более что, если дальше пещера расширяется, то скорость течения падает.

Прошло еще несколько минут, и тут в палатку просунулась голова Эплсворта в мокром шлеме:

— Сэр, река подходит к палатке.

— Ладно, сворачиваемся, — Брэддок поднялся, складывая ноутбук. И в тот же миг компьютер громко пискнул.

Полковник поспешно снова развернул экран. На мониторе пульсировала ярко-красная точка.

— Он все-таки сделал это! Хорошая работа, Вальтер.

Однако то, что Брэддок разглядел на экране, не слишком ему понравилось. Выход из-под земли находился менее чем в пяти километрах от отряда по прямой — но эту прямую пересекали длинные складчатые холмы, протянувшиеся как раз поперек пути. Крутизна склонов этих холмов в некоторых местах достигала семидесяти градусов. Гряду холмов можно было обойти, сделав шестнадцатикилометровый крюк — но не длина этого пути в абсолютных цифрах смущала полковника, а густота зарослей, хорошо различимая даже на спутниковых снимках. Скорее всего, джунгли здесь срослись в сплошную непроходимую массу, где один километр пути может отнять целый день. Холмы тоже заросли лесом, но не так сильно. Так что вариантов оставалось два — дожидаться, пока кончится дождь и спадет вода, и идти через пещеру, исходя из того, что ночью здесь дождей не бывает, или же лезть через холмы.

Меж тем воды разлившейся реки уже облизывали северный угол палатки, и люди поспешно вышли наружу, под ливень. Двое солдат быстро свернули палатку.

Джонс подумал о роботе, который, исполнив свой долг и послав последний привет на спутник, уплывал по подземной реке все глубже во мрак — теперь уже навсегда. Еще несколько часов проработают его аккумуляторы, камера, периодически выныривая из воды, будет сканировать своды пещеры, электронный мозг будет анализировать обстановку, тщетно ища возможность для возвращения, модули долговременной памяти будут прилежно заполняться информацией, которую уже никто не сможет востребовать. Затем напряжение начнет падать, и системы отключатся одна за другой. Ослепший и парализованный, робот продолжит свой путь в один конец и, скорее всего, в итоге навсегда упокоится в каком-нибудь подземном озере. Впрочем, нельзя исключать, что когда-нибудь он все-таки еще поднимется на свет — если через множество тысячелетий его откопает археолог будущей цивилизации. Учитывая, что робот сделан в основном из химически инертных материалов либо покрыт таковыми, он имеет неплохие шансы сохраниться до той поры. И археолог, обнаруживший его в толще горных пород, чей возраст заметно превышает возраст человеческой цивилизации, возможно, сделает вывод о посещении древней Земли инопланетянами…

— «Утонувшей вещи троекратно бойся», — словно прочитал его мысли Брэддок. — Как по-вашему, это может быть указанием на какой-то предмет, утонувший в туннеле? Или, может быть, все-таки предупреждением об опасности утонуть там?

— Едва ли, — пожал плечами археолог. — Это из другой части текста, не той, что описывает дорогу к святилищу… Какие у нас дальнейшие планы?

— Метеопрогноз плохой, — ответил полковник. — Едва ли пещера станет проходимой раньше, чем через пять-шесть часов. Придется лезть через холмы.

— В дождь по мокрым склонам?

— Именно так, док. По мокрым и крутым. Еще вопросы?

Джонс, с видом «надеюсь, вы знаете, что делаете», натянул лямки своего ранца.

Грязь жирно чавкала под ногами, трава была скользкой, то и дело приходилось переступать через мутные ручьи, а с каждой задетой ветки обрушивался целый водопад — но в целом до подножия первого из холмов отряд добрался без приключений. Здесь участники операции остановились.

— «Гекконки», — скомандовал Брэддок.

Бойцы надели специальные перчатки и бахилы, способные удержать взрослого человека даже на отвесной гладкой стене. Эти простые на вид приспособления были изготовлены с помощью нанотехнологий; миллионы крохотных волосков прилегали к поверхности стены столь плотно, что вступали в действие силы межмолекулярного притяжения — силы Ван-дер-Ваальса. Сам принцип разработчики позаимствовали у природы — именно так устроены лапы ящерицы-геккона, способной бегать даже по потолку. Однако, поскольку спецназовцам приходится карабкаться не только по гладким стенам, искусственные «гекконки» имели и крючочки куда большего размера, и даже выпускающиеся когти двухдюймовой длины.

В тренировочном лагере Джонс прошел инструктаж и короткую практику по пользованию «гекконками», но все же теперь к нему подошел О'Лири, проверил, надежно ли доктор затянул ремни на запястьях и лодыжках (служившие не только креплением, но и контактами для управления когтями с помощью биотоков кожи), удостоверился, что когти нормально выходят и убираются, и хлопнул археолога по плечу, давая добро. Джонс, который был не в восторге от подобной фамильярности, выдавил из себя улыбку и полез на холм следом за уже двигавшимися вверх бойцами.

Поначалу подъем был не слишком крутым, так что достаточно было лишь переставлять ноги, но вскоре участникам операции пришлось карабкаться, используя все четыре конечности — то хватаясь за корни и ветви, то прилепляясь «гекконками» к голому боку скалы, с которого водяные потоки давно смыли всякую почву. Подсознание Джонса, никогда в своей жизни не бывшего ни гекконом, ни хотя бы тренированным спецназовцем, активно противилось способу передвижения, который с точки зрения обычного человеческого опыта означал верное самоубийство; каждый раз, прилепляя руку или ногу к склону, на котором не за что было держаться, доктору приходилось ломать свой инстинкт самосохранения. Однако «гекконки» работали безукоризненно, и постепенно инстинкт примирился с достижениями прогресса. Однако быстрее, чем уходил страх, накапливалась усталость. Сердце стучало где-то в районе горла, мышцы наливались болезненной свинцовой тяжестью — особенно мускулы рук: Джонсу доводилось проходить десятки километров за день, в том числе во время своего недавнего бегства от бандитов, но чемпионом по подтягиванию он не был. В конце концов он застыл на очередном уступе; дождь, наконец, закончился, и до гребня первого (самого низкого) из холмов оставалось не больше дюжины метров, но археолог не чувствовал в себе сил на последний рывок. Полковник, ушедший было вперед (точнее, вверх), заметив это, полез обратно; к археологу направился и Хоренстиин. Медику не требовалось расспрашивать Джонса о его состоянии — биометрические датчики были в каждом из костюмов, и теперь Хоренстиину достаточно было вывести данные археолога на забрало своего шлема.

— Стандартную дозу? — осведомился полковник.

— Да, — кивнул Хоренстиин, извлекая одноразовый шприц, уже заполненный раствором.

— Не надо… — попытался протестовать Джонс. — Я… сейчас… немного отдышусь и…

— Док, мы не на Олимпиаде, и здесь нет допинг-контроля, — пресек дискуссию Брэддок.

Археолог обреченно поднял рукав комбинезона. Игла была очень тонкой, укола он практически не почувствовал. Зато последствия ощутил в первую же минуту. Казалось, усталость и боль уходят с каждым ударом сердца, и с каждым вздохом мозг и все тело наполняет радостная уверенность в своих силах. Пульс, правда, остался несколько выше нормы, но теперь сердце не трепыхалось, как овечий хвост, а стучало мощно и размеренно, словно поршень могучей, идеально отлаженной машины. Джонс почувствовал, что готов одним махом залезть не то что на этот чертов холм, а на Эверест.

— Как самочувствие? — приподнял уголок рта полковник.

— Лучше и представить трудно! — воскликнул ученый, но тут же на его лицо вновь легла тень озабоченности. — Только… знаете, я ведь никогда никакой дряни… не то что «травки» в студенческие годы — я даже кофе не пью…

— Это не наркотик, — повторил Брэддок слова Хоренстиина. — Хотя, конечно, в свободной продаже вы этот препарат не найдете. Потому что силы не берутся из ниоткуда — вы просто тратите ресурсы, которые обычно организм предпочитает сберегать на крайний случай. Позже они восстановятся. Если не переусердствовать с дозировкой.

— А вы не будете делать себе такие уколы?

— Нам пока нет необходимости. Но попозже — вполне возможно.

Зимний день уже подходил к концу. К тому времени, как отряд спустился в ложбину между первым и вторым гребнем, окончательно стемнело, но, как и накануне, люди продолжали путь. Подъем, спуск, снова подъем… Перед штурмом последнего гребня уколы понадобились и кое-кому из спецназовцев. Никто не пытался форсить, делая вид, что он выносливей, чем на самом деле; всякий понимал, что переоценка его собственных сил в критической ситуации может оказаться смертельно опасной не только для него самого, но и для товарищей.

Наконец отряд начал спуск по вогнутому полумесяцем склону последнего холма. Где-то у его подножия, чуть ближе к южному рогу полумесяца, находился выход из пещеры, пока что неразличимый даже с помощью приборов ночного видения. А дальше на запад до самого горизонта простирался сплошной массив джунглей, выглядевших совершенно непроходимыми. Зрелище это, тем более отчетливое, чем ближе к зарослям подходили участники операции, способно было, казалось, повергнуть в уныние любого путешественника — однако полковника только радовало.

— Я опасался, что дождь смыл все следы бандитов, — поделился он с Джонсом, — но теперь у нас не возникнет проблем. Достаточно лишь найти, где они прорубались сквозь чащу, а дальше мы пойдем за ними по этому коридору, как поезд по рельсам за рельсоукладчиком. Если лес и дальше такой же густой, мы можем догнать их уже завтра. В вашем тексте что-нибудь говорится о длине этого участка пути?

— Нет, — буркнул Джонс; несмотря на еще не закончившееся действие стимулятора, у него дрожали руки и ноги, и к тому же разыгрался совершенно зверский аппетит. — И про заросли тоже. Наверное, тогда лес здесь еще не был таким густым. Но это — последняя часть пути. Надо идти от пещеры на запад, пока не увидим храм. Наверное, он не очень далеко, раз не указаны другие ориентиры.

— На что обычно похожи храмы майя?

— На ступенчатые пирамиды с плоской вершиной. Высота может быть до нескольких десятков метров.

— На спутниковых кадрах района нет ничего похожего.

— За 11 веков пирамида могла зарасти травой и деревьями. Да и вряд ли она очень высокая, если святилище тайное. Возможно, сейчас она больше похожа на пригорок, чем на искусственное сооружение.

— Есть шанс, что бандиты не узнают ее, даже если увидят?

— Зависит от ее состояния. Теоретически это не исключено. Но Маркус узнает. Он, как-никак, профессионал.

— Очень хорошо. Значит, у него еще остается пространство для маневра. Надеюсь, мы настигнем их вовремя.

Блэкбеар, спустившийся первым, доложил, что видит выход из пещеры. Вскоре к нему присоединились остальные. В отверстый зев, наклонно уводивший вниз, под холм, еще стекали последние вялые ручейки; можно было расслышать, как далеко внизу, в непроглядной даже для приборов ночного видения тьме, журчит вода.

— Этот ход идет точно в направлении «восток-запад», — заметил Джонс. — Весной и осенью на закате через эту дыру снизу действительно видно солнце.

Куда более важным, впрочем, было другое открытие, сделанное буквально через пару минут: Биденмайер обнаружил место, где мачете бандитов вгрызлись в переплетения ветвей. Теперь уже не оставалось сомнений, что «красным партизанам» и, очевидно, их пленнику удалось благополучно выбраться из-под земли. Перерубленные тут и там ветки, увядшие обрывки лиан, валяющиеся на земле сучья и впрямь образовывали уходящий на запад коридор, идти по которому было не в пример приятнее и быстрее, нежели прокладывать его. Тем не менее, Джонс едва держался на ногах, да и остальные нуждались в отдыхе, и Брэддок объявил привал.

С утра мышцы Джонса болели так сильно, что хотелось стонать. Хоренстиин вновь сделал ему какую-то инъекцию, не столь сильнодействующую, как накануне — «просто чтобы снять неприятные ощущения». Измученный археолог уже не допытывался, насколько она безвредна.

Поскольку спать легли поздно ночью, то выступили в путь уже засветло; накануне дождь сбил жару, но теперь солнце, едва поднявшись над лесом, шпарило вовсю, и сырые джунгли окутались плотным туманом испарений. Тем не менее, идти по проложенной бандитами тропе было легко — особенно учитывая все навигационные приспособления, имевшиеся в распоряжении отряда. Единственное, что беспокоило Брэддока, так это возможность засады возле тропы, поэтому головной дозор (а, стало быть, и весь отряд) продвигался вперед все же не так быстро, как хотелось. Пока что, впрочем, детекторы движения и тепла не фиксировали ничего крупнее и опаснее птиц.

К полудню туман, наконец, рассеялся, и над головой сквозь густую сеть переплетенных ветвей проглянуло ясное небо. Брэддок немедленно запросил свежие данные со спутников, но сплошной зеленый ковер по-прежнему оставался непроницаем для космических глаз. С земли же, несмотря на дождь, удавалось обнаружить кое-какие следы бандитских привалов; судя по тому, сколько раз «красные партизаны» останавливались на ночлег, путь через сплошные заросли занял у них не менее пяти дней, в то время как шедшие по «коридору» спецназовцы преодолели ту же дистанцию уже к вечеру. Последний бандитский привал был, очевидно, сделан совсем недавно.

Деревья меж тем становились все выше и толще, и в конце концов отряд вступил в по-настоящему древнюю часть леса. Многие стволы здесь достигали добрых двухсот футов в высоту. Их пышные кроны тесно переплетались там, наверху, едва пропуская свет даже в полдень, а тем более в вечерний сумеречный час; однако нижние ветви давно засохли и отвалились, а молодой поросли не хватало света. Конечно, кое-какие деревца и кустарники все равно росли в благодатном тропическом климате, но в целом подлесок здесь был слишком чахлым, чтобы образовать непроходимые заросли. Здесь, очевидно, бандиты вновь набрали нормальную скорость, а значит, и спасательной экспедиции рано было думать о привале. Брэддок решил идти всю ночь, при необходимости — вновь прибегнув к стимуляторам, лишь бы настигнуть террористов до рассвета.

Все, однако, разрешилось еще раньше. Внизу все уже лежало в густой тени, но листва в вышине еще золотилась в закатных лучах, когда впереди воздух раскололи автоматные очереди.

Отряд мгновенно залег (замешкавшемуся археологу помогла это сделать тяжелая лапища Кнутта), но уже в следующий миг стало ясно, что непосредственной опасности нет. Стреляли слишком далеко и, вероятнее всего, в другую сторону.

— Пума — Пума-1, огонь очередями прямо по курсу, дистанция на слух — около шестисот метров от позиции головного дозора, — спокойно доложил Биденмайер. — Противника пока не наблюдаю. Стрельба ведется примерно из одного места, ответных выстрелов не слышно.

— Это ведь не по нам? — доктор подполз к полковнику.

— Нет. Даже если бы нас засекли, подпустили бы ближе.

— Тогда кто это?

— Я знаю не больше вашего.

— Может, правительственные войска Гватемалы?

— Едва ли они забрались в такую глушь. Скорее уж бандиты перессорились друг с другом.

— Так чего мы ждем? Маркус в опасности!

— Хотите оказаться в опасности вместе с ним? Док, это ситуация, о которой я предупреждал. Держитесь позади и не путайтесь под ногами у профессионалов. Восьмой, девятый! Прикрываете доктора, если что — без церемоний. Первый, второй! Пошли вперед, но осторожно. Остальные — рассредоточиться и перебежками вперед, сближение с головным дозором до пятидесяти метров. Без приказа первыми огня не открывать. Помните, что доктор Квинсли сейчас может выглядеть не так, как на фото.

На фотографиях, предъявленных спецназовцам, Маркус Квинсли имел щегольской вид и был идеально выбрит, но после двух месяцев плена вполне мог оказаться не менее бородатым, чем партизаны.

Спецназовцы перебегали от дерева к дереву, быстро осматриваясь по сторонам. В сумраке леса они полагались не столько на собственные глаза, сколько на детекторы движения и приемники инфракрасного излучения. Пока что, однако, ни глаза, ни приборы не фиксировали ничего необычного — несмотря на продолжавшуюся впереди автоматную пальбу. Впрочем, характер стрельбы изменился. Стреляли столь же яростно, длинными очередями, но, похоже, в общем хоре стало меньше голосов. Не иначе, несколько стрелков выбыли из строя.

— Пума — Пума-1, вижу впереди троих бандитов. Они залегли и стреляют в северо-восточном направлении. Садят длинными, похоже, больше наудачу, чем в цель. Видимо, патронов у них пока достаточно. Их противника по-прежнему не наблюдаю.

— Пума-лидер — Пума-1, продолжать наблюдение, огня не открывать.

На индикаторах шлемов, помимо зеленых отметок других членов отряда, появились три красные — Биденмайер, по очереди наводя прицел на бандитов, зафиксировал их координаты и передал общей компьютерной системе.

Глебски и О'Лири тем временем пробирались вперед на правом фланге. Судя по сообщению Биденмайера, они сейчас находились даже ближе к неведомым врагам «красных партизан», чем сами террористы — во всяком случае, на этом направлении — и потому удвоили осторожность. И все же силуэт, спрятавшийся за деревом в высокой траве и едва различимый даже в инфракрасном диапазоне, О'Лири заметил слишком поздно.

— Пятый, справа! — крикнул он, и Глебски с оружием в руках начал разворачиваться к источнику опасности — успев повернуться ровно настолько, чтобы стрела, прилетевшая из мрака, ударила его точно в сердце.

Палец Глебски надавил на спуск, отправляя в полет одну за другой восемь пуль, но все они ушли выше цели. Грохота очереди не было — готовясь к бою с превосходящим противником, где главная ставка делается на скрытность и внезапность, спецназовцы установили на свои М16 глушители, так что, если бы не продолжающаяся пальба на западе, тишину нарушили бы лишь быстрые негромкие хлопки, лязганье ходящей туда-сюда затворной рамы и шорох срезанных пулями кустов. Солдат упал в траву, а его противник уже скользил ужом прочь от раскрытого убежища, надеясь занять новую позицию. О'Лири выстрелил тремя пулями. Тело лучника трижды дернулось и застыло.

— Пума — Пума-шесть, в пятого стреляли из лука, я снял стрелявшего, — доложил О'Лири.

— Пума-пять, в порядке? — спросил Брэддок.

— Что мне сделается… — ответил Глебски не по уставу. — Прицел мне сбил, гад. Разрешите осмотреть тело?

— Пока подожди. Там рядом наверняка другие. Седьмой, десятый — на правый фланг, поможете пятому и шестому. Пума, разрешаю превентивный огонь по лучникам, не участвующим в перестрелке с бандитами.

— Ээ… Пума, — вклинился вдруг в радиообмен доктор. — Осторожней там с этими стрелами. Они могут быть отравлены.

— Парни, слышали, что сказал док? Не хватайтесь за эту дрянь голыми руками.

Пожалуй, это был единственный способ, каким стрелы могли повредить спецназовцам. Их защитные костюмы представляли собой сплошной гибкий доспех, где между двумя слоями кевларовой материи находилась жидкая взвесь особых наночастиц, при ударе мгновенно изменяющих конфигурацию с аморфной на кристаллическую. Костюм в этом месте становился твердым и непробиваемым даже для пули из «Калашникова», не говоря уж о стреле — а потом вновь делался мягким и не стеснял движений, что выгодно отличало его от бронежилетов старого образца. Впрочем, удар все же оставался чувствительным и грозил синяком, так что натренированные рефлексы Глебски недаром заставили того немедленно залечь, как только он понял, что по нему стреляют.

— Пума-один, двое бандитов убиты стрелами, один дал очередь веером по лесу и побежал к югу. Вижу троих лучников, один, похоже, ранен. Двигаются в том же направлении. Снять?

Брэддок на миг задумался. Хотя лучники равно враждебны ко всем чужакам, те из них, что стреляют по бандитам, объективно полезны. С другой стороны, если они и дальше будут расправляться с партизанами столь же успешно, можно не успеть спасти Квинсли…

— Сможешь снять всех троих так, чтобы они не успели дать знак своим?

— Без проблем, сэр. Они меня не видят, пропущу мимо и…

— Давай. И осторожней, смотри, чтобы к тебе не подобрались сзади.

Предупреждение было своевременным, но не для Биденмайера. В тот же миг двигавшиеся в арьергарде Альварес и Дьюк были атакованы с тыла. Сразу полдюжины стрел полетели в них из травы — казалось бы, из тех самых мест, которые бойцы только что прошли, не обнаружив никакой опасности. Пять из шести попали в цель; спецназовцы рухнули в траву, но все еще не видели своих врагов, а потому не стали открывать бесполезный огонь. Дьюк вскинул было штурмовую винтовку, но Альварес тихо велел ему не двигаться. Уловка сработала: их, очевидно, сочли убитыми (что было единственным разумным предположением для всякого, незнакомого со свойствами наноброни), и около минуты спустя стрелявшие показались из укрытий. Похоже, у некоторых из них были отрыты настоящие окопы, прикрытые сверху дерном с растущей травой. Теперь спецназовцы впервые отчетливо увидели стражей леса; их почти голые, несмотря на вечерний холод, мускулистые тела блестели, длинные черные волосы были заплетены в косички, а скуластые горбоносые лица не оставляли сомнений в принадлежности к коренной американской расе. Головы венчали высокие шлемы в форме черепа. Помимо луков, аборигены были вооружены ножами и топорами, но самые чувствительные металлодетекторы не среагировали бы на это оружие — лезвия были кремниевыми!

Спецназовцы подпустили их на несколько метров, а затем полоснули очередями в упор. Двое из шестерых умерли не сразу, но ни один не издал ни звука. А детекторы движения уже фиксировали за деревьями новые объекты.

— Пума-двенадцать, — доложил Дьюк, — у нас становится жарко.

— Пума, сбор вблизи моей позиции, — принял решение Брэддок. Аборигены окружали отряд, явно превосходя его численно, и рассеянная тактика, эффективная для нападения с разных сторон, не годилась для обороны.

Нападавшие, похоже, тоже это понимали. Убедившись после нескольких попыток, что обстрел из укрытий не приносит странным пришельцам вреда, они не впали в панику, что было бы естественно ожидать от дикарей (и даже от более цивилизованных солдат, столкнувшихся с неуязвимым противником), а бросились в атаку, пытаясь рассечь отряд на несколько частей и атаковать окруженных со всех сторон врукопашную. Они уже не несли с собой бесполезных луков — вместо этого у многих были дротики и копья, способные хотя и не пропороть наноброню (впрочем, даже это можно было бы сделать, если не резко ударить, а плавно надавить), но нанести заметные травмы просто за счет массы и силы удара.

Судя по всему, в первую очередь лесные стражи стремились отрезать спецназовцев от бандитов, сочтя две эти группы чужаков союзными. В этом была их ошибка; авангард отряда легко отступил на соединение с остальными товарищами, но если бы те же силы были брошены на отсечение Блэкбеара и Биденмайера от основной группы, спецназовцы могли бы оказаться в серьезной беде. Неуязвимость для стрел и даже пуль отнюдь не означала полной безопасности: сильный удар копьем мог иметь последствия вплоть до перелома, а несколько аборигенов, набросившись со всех сторон, могли элементарно схватить солдата за руки и за ноги, а дальше уже сделать с ним, что угодно — например, сорвать шлем и перерезать горло, или сломать позвоночник.

Именно такая угроза нависла над Эплсвортом, в которого при отступлении на левом фланге попало сразу два брошенных копья, сбив его с ног. Спустя пару секунд солдат уже вновь был на ногах, но к этому времени его уже окружали пятеро аборигенов. Эплсворт успел выстрелить в двоих, когда другие двое схватили его сзади, а еще один подсек копьем под ноги, снова валя на землю. «Четыре, нужна помощь!» — крикнул спецназовец в микрофон шлема.

На выручку к товарищу устремился Джексон, бывший ближе всех к Эплсворту. Он успел сделать на бегу лишь два выстрела, ранив одного из нападавших, и тут в его магазине закончились патроны. Перезарядка оружия заняла буквально секунду, однако на пути у Джексона уже выросли еще двое лесных стражей, и один из них метнул свой топорик, попав как раз по штурмовой винтовке. Несмотря на силу удара, солдату удалось удержать оружие, однако от сотрясения патрон перекосило, и М16 заклинило. Времени исправить ситуацию уже не оставалось, и Джексон встретил одного из врагов прикладом в лицо, а другого — ногой в солнечное сплетение. Первый отшатнулся назад и упал в состоянии нокаута, обливаясь кровью из раны на лбу и расплющенного носа, но второй выдержал удар так, словно вместо живота у него была броневая плита, да еще попытался захватить ногу Джексона. Тому пришлось прыгнуть на землю, выворачивая ногу из захвата. Его противник прыгнул с ножом сверху, целя в щель между высоким воротом комбинезона и забралом шлема. Джексон успел увернуться и ударить врага выпрямленными пальцами в кадык. Тот откинулся набок и захрипел. Джексон вывернулся из-под тела противника, машинально отметив, какое оно скользкое — видимо, стражи леса натирались жиром или чем-то подобным, дабы их труднее было схватить в рукопашной схватке — но к обезоруженному спецназовцу уже подбегали еще двое с копьями.

«Бен, лови!» — услышал он. Барахтавшийся под своими врагами Эплсворт сумел бросить товарищу свою штурмовую винтовку. Один из новых противников Джексона попытался отбить ее копьем в воздухе, но не дотянулся буквально на пару дюймов. Джексон схватил оружие и, лежа на спине, прокрутился по кругу, дав две коротких очереди. Когда враги рухнули в траву, расплескивая кровь, он вскочил на ноги и бросился на помощь Эплсворту. С того уже сорвали шлем, и жить ему оставалось считанные секунды.

«Четвертый, замри!» — крикнул Джексон, опасаясь попасть в товарища (что было особенно опасно теперь, когда голова Эплсворта не была защищена). Тот повиновался, хотя инстинкт самосохранения велел извиваться и вырываться изо всех сил. Сидевший у него на спине абориген рванул голову солдата назад и махнул ножом в сторону его горла, но довершить свое движение не успел: три пули Джексона превратили его голову в месиво из крови, костей и ошметков мозга. Следующая короткая очередь сразила второго, а с третьим Эплсворт, высвободивший руки, сцепился сам и после нескольких секунд яростной борьбы сумел свернуть врагу шею.

Но новые аборигены уже спешили к месту схватки, да и нокаутированный начал приходить в себя (его товарищ по-прежнему беспомощно хрипел на земле — как видно, у него была сломана гортань). Джексон дал еще несколько коротких очередей по сторонам, пока Эплсворт подбирал свой шлем и штурмовую винтовку Джексона. Рывок затворной рамы — и заклинивший патрон вылетел в сторону, возвращая М16 в рабочее состояние. Как раз вовремя — теперь Эплсворт прикрыл веерной очередью Джексона, пока тот перезаряжался. Оба солдата бросились бежать в направлении остального отряда. Два дротика пролетели рядом с ними, но не попали. «Третий, четвертый, пригнитесь!» — услышали они по радио, и, едва эта команда была исполнена, над их головами просвистели пули навстречу преследующим их врагам. Полминуты спустя весь отряд был в сборе и занял круговую оборону. Несколько бойцов получили ушибы от ударов копьями и дротиками, но серьезно никто ранен не был.

Еще несколько фигур мелькнули между деревьями, пытаясь метнуть дротики — и рухнули под меткими выстрелами. После этого атаки на позиции спецназовцев прекратились, хотя «красные партизаны» по-прежнему стреляли. Впрочем, не исключено, что они просто палили в темноту, не видя противника.

— Отбились? — спросил Джонс, пытаясь облизнуть сухим языком пересохшие губы. Руки противно дрожали, даже хуже, чем тогда, когда он убегал по джунглям от бандитов. Те тоже были смертельно опасны, но все же не внушали такого страха, как эти безмолвные фигуры, возникавшие из темноты. Ни один из аборигенов так и не издал ни вскрика, даже когда получал серьезную рану.

— Нет, — мрачно возразил полковник, изучая показания детекторов. — Прячутся за деревьями, выжидают. Не иначе, надеются взять нас измором. Док, вы знаете, кто это такие?

— Храмовая стража… — пробормотал археолог. — Черт, я думал, они бывают только в приключенческих фильмах. Никогда не слышал о таком в реальности… в наши дни.

— Вероятно, те, кто с ними сталкивался, уже не смогли об этом рассказать. Но вы не беспокойтесь, мы им не по зубам.

— Я не пойму, — подал голос Кнутт, — если эти чертовы дикари всю жизнь живут здесь, то почему не боятся огнестрельного оружия? А если все-таки выбираются в цивилизованный мир, почему сами не вооружились получше?

— В сумраке леса у лука и дротика есть свои преимущества перед винтовкой, демаскирующей себя каждым выстрелом, — возразил Брэддок. — Но я и впрямь не пойму, почему они нас не боятся. Ну, допустим, сюда уже наведывался кто-нибудь с винтовками… или аркебузами… и такое для них уже не новость. Но они же видят, что стрелы нас не берут, они уже потеряли человек сорок только от нашего огня — а ведь бандиты тоже наверняка хоть изредка попадают в цель… и все равно они не отступают.

— Кажется, они и боли не чувствуют, сэр, — добавил Эплсворт. — Я бил прямо в болевые точки — никакой реакции.

— Какой-нибудь наркотик, — предположил Хоренстиин. — Как у скандинавских берсерков, которые перед боем ели мухоморы. В этих лесах подходящих грибов тоже хватает.

— Но просто обезумевшими они не выглядят, — заметил полковник. — Они не тупо нападают толпой, у них есть тактика, и они перестраивают ее сообразно ситуации. В том числе — неожиданной для них ситуации. Такое впечатление, что им попросту наплевать на собственные жизни — а в остальном они ведут себя вполне разумно.

— Не думаю, что им наплевать, — произнес Джонс. — Просто они солдаты, как и вы. И их задача — не допустить нас к храму. Любой ценой, не считаясь с потерями.

— Даже солдаты капитулируют перед явно превосходящим противником.

— Зависит от того, что стоит на кону. Вот вы, полковник, капитулировали бы перед бандой исламских террористов, рвущихся к пульту управления ядерными ракетами? Или все-таки сражались бы до последнего?

— Все эти байки об абсолютном оружии, спрятанном в храме?

— Во всяком случае, они не считают, что это байки.

— И по-вашему, они караулят тут уже 11 веков? — Брэддок не скрывал своего скепсиса.

— Одиннадцать с половиной, если быть точным. А что? Этот лес вполне может прокормить замкнутую группу, живущую здесь из поколения в поколение. И в этом случае из всех современных майя эти — самые аутентичные. Не затронутые ни испанским влиянием, ни даже смешением с другими индейскими племенами. Удивительно — настоящий реликт, мы словно совершили путешествие во времени! Впрочем, большинство ученых считает, что у майя классического периода не было луков и их заимствовали у тольтеков уже после крушения основной цивилизации. Но большинство может ошибаться — или же, возможно, даже в замкнутой общине имеется свой прогресс, и тогда их культура, конечно, уже не совсем реликтовая…

— И мы должны будем всех их убить, — прервал теоретические размышления полковник. — Иначе они ведь не отступятся? Что ж, не думаю, что Организация Американских Государств это бы одобрила, но…

— Сэр, разрешите предложение, — вмешался Вильямс. — Доктор Джонс ведь знает язык майя? Он мог бы попробовать с ними договориться. Объяснить им, что у нас нет задачи идти в храм. Только забрать доктора Квинсли и…

— Вот именно что «и», — ответил полковник. — И эти «говорящие» и «открывающие» артефакты тоже. А эти дикари тоже считают их частью оружия. Так, док?

— Полковник, помните, я говорил вам, что эти предметы не стоят человеческих жизней. Могу лишь повторить свои слова.

— Тогда речь шла о жизнях моих людей, — нахмурился Брэддок, — а сейчас…

— А майя, по-вашему, не люди?

— Люди, — согласился полковник. — Как и всякий противник на всякой войне. Что не отменяет необходимости его убить. Особенно когда он старается убить тебя.

— Они здесь у себя дома, — напомнил археолог. — Это мы — противник, вторгшийся на их территорию.

— Оставьте эти политкорректные глупости для съездов Демократической партии, — поморщился Брэддок. — Я прибыл сюда, чтобы сделать свою работу, и я ее сделаю. Между прочим, я рискую своей задницей ради спасения вашего же друга — и ваших же находок. Если ваши аутентичные майя согласны отойти на безопасное расстояние и не мешать мне — окей, им не будет причинено ни малейшего вреда. Но если нет…

— Я попробую с ними поговорить, — произнес Джонс без особой уверенности в успехе. — Может, они не догадываются об артефактах и не станут настаивать на обыске.

— Минутку, док. Мне не очень нравится, когда переговоры с противником ведут на языке, который не знает ни один из моих людей. Сначала попробуем, может, они все-таки знают испанский. Пума-одиннадцать!

— Да, сэр, — Альварес приподнял забрало шлема и приставил руки рупором ко рту. — Oye! Decis en espanol?

Молчание было ему ответом. Ни одна из прятавшихся во мраке леса фигур не шевельнулась. На западе по-прежнему стреляли, но уже реже и только короткими очередями. Как видно, «красные партизаны» поняли, что патроны все-таки надо экономить.

— Queremos la paz! No queremos mas muertes! No iremos al templo! — кричал Альварес. — Que disparan — no nuestros amigos!

С тем же успехом он мог бы обращаться к стволам деревьев, за которыми прятались стражи.

— Ладно, док, — мрачно согласился Брэддок. — Вы ведь знаете испанский? (Джонс, основная работа которого проходила в испаноязычных странах, кивнул.) Теперь давайте то же самое по-майянски. И, прошу вас, без самодеятельности.

Археолог повторил слова Альвареса на юкатеке, прибавив, что им нужно освободить друга, который в плену у «тех, которые стреляют», и тогда они уйдут. Снова никакой реакции в ответ.

— Скажите им, что, если они поняли, то пусть отойдут, — нетерпеливо велел полковник. — Пусть отойдут и не подходят к нам ближе, чем на полкилометра. Иначе нам придется снова убивать их воинов.

Джонс перевел. Прошло около минуты, и в лесу возникло какое-то движение. Стражи отходили. Часть из них делала это демонстративно, специально выходя на открытое пространство между деревьями. Впрочем, короткие тропические сумерки уже отгорали, и даже эти смуглые фигуры были едва различимы в темноте — для тех, разумеется, кто смотрел на них невооруженным глазом.

Приборы же, которыми был оснащен отряд, отчетливо показывали, что это отступление продлилось недолго. Стражи отступили лишь на несколько десятков метров — и вновь затаились, выбрав себе укрытия.

Брэддок не сомневался, что так и будет. И все же для проформы уточнил:

— Вы не ошиблись с переводом мер длины, док?

Джонс на миг испытал искушение соврать, но тут же понял, что на кону успех и безопасность всей экспедиции, и отрицательно покачал головой.

— Они считают, что на таком расстоянии мы их не видим, — констатировал полковник. — Пройдет еще немного времени, и они начнут осторожно подползать обратно. Они не намерены нас выпускать.

— Дураки, — гневно процедил Джонс. — Чертовы кровожадные идиоты.

— По-своему они логичны, — возразил Брэддок. — Теперь им точно известно, что мы знаем про храм. И стало быть, даже если мы теперь уйдем — потом можем вернуться с подкреплением. Но и если б мы не сказали про храм, они бы все равно нам не поверили. Если бы мне было поручено хранить секрет абсолютного оружия, я бы тоже не верил на слово. Ну что ж. С такого расстояния они не могут кидать копья и дротики, так что пойдем пока разберемся с «красными партизанами». Пока их там всех не перерезали вместе с доктором Квинсли. Если эти стражи поверили, что мы — враги бандитов, то не станут мешать нам свести с ними счеты — дабы потом прикончить победителей, разумеется. Ну, такого удовольствия мы им не доставим…

Полковник предположил верно: аборигены, прежде пытавшиеся отсечь спецназовцев от бандитов, теперь отошли. Отряд Брэддока осторожно продвигался вперед, помня, что уж теперь-то «красные партизаны» настороже и будут палить по каждой тени. Стрельба, впрочем, практически затихла, лишь изредка щелкал выстрел-другой — и это заставило полковника все-таки отдать команду двигаться быстрее, из опасения, что они могут не успеть спасти Квинсли. Но стражи, должно быть, действительно решили дать одним своим врагам устранить других и ради этого прекратить собственные атаки. Однако, когда до предполагаемой позиции банды оставалось не больше сотни метров, и солдаты, двигавшиеся в первой линии, уже высматривали свои будущие цели, готовясь вот-вот увидеть их в просветах между деревьями — пальба вдруг возобновилась с новой силой, причем дальше, чем рассчитывали спецназовцы. И продолжала удаляться.

— Они пошли на прорыв, — понял Брэддок. — За ними!

Действительно, главарь бандитов, должно быть, сообразил, что, если его люди будут просто отстреливаться, лежа в окружении врагов, которых заметно больше и которые никуда особо не торопятся и не намерены отступать — то все это кончится самым неблагоприятным для партизан образом. Либо иссякнут патроны, либо, даже если аборигены больше не будут атаковать, подставляя себя под пули — вода и пища. В то время как у аборигенов где-то в этом лесу, очевидно, есть селение, откуда женщины и дети могут приносить провизию своим… а вполне возможно, что оттуда может подойти и мужское подкрепление. И все же главарь не пытался пробиться назад, на восток, где шансов, что ему и его людям дадут уйти, было все-таки больше. Он по-прежнему рвался на запад, к святилищу. Должно быть, Квинсли расписал храмовые сокровища уж в очень привлекательных красках — о чем, вероятно, сам теперь жалел, но останавливать разъяренного потерями главаря было поздно. Хотя умный человек должен был понимать, что избранная тактика самоубийственна: допустим, они пробьются к храму, допустим даже, займут его и забаррикадируются так, что станут совершенно неуязвимы для местных с их копьями и луками — и что дальше? Сидеть там и питаться золотом? Ведь ясно же, что пробиться обратно после всех потерь штурма, включая и истраченные боеприпасы, да еще с грузом сокровищ, будет не в пример труднее, чем повернуть назад сейчас…

И тем не менее — партизаны ломились вперед с неистовством, достойным древних берсерков, и даже без всяких псилоцибиновых грибов. Впрочем, как знать, не баловались ли бандиты тем самым зельем, за счет которого существовала вся их «армия»… Спецназовцам пришлось перейти на бег, и тут же О'Лири едва не споткнулся о первый труп бандита. Мимолетного взгляда хватило, чтобы убедиться, что это именно один из партизан, а не Квинсли. Полурасстегнутая грязная куртка и еще более грязная футболка под ней выглядели целыми, лишь на левой штанине джинсов выше колена запеклась кровь — совсем не так много, чтобы можно было заподозрить фатальную кровопотерю. Как видно, предположение Джонса оправдывалось — стрелы храмовой стражи были отравлены; на эту же мысль наводило и застывшее в судорожной гримасе лицо мертвеца. Бандит, раненый в ногу, выдернул стрелу, но было уже поздно… Стрелы в траве видно не было, зато на виду валялось оружие покойника — как и ожидал Брэддок, это был «Калашников» с укороченным прикладом. Магазин отсутствовал — видимо, там еще оставались патроны, и его забрал кто-то из товарищей убитого.

Дальше остывали в траве еще около десятка мертвецов; большинство погибло от стрел, голова одного была пробита дротиком, вошедшим точно в левую глазницу. Очевидно, это было место, где бандиты держали оборону, прежде чем пойти на прорыв. Здесь же в беспорядке валялись брошенные вещи — несколько распотрошенных рюкзаков и даже одна палатка, застывшая на траве бесформенным комом. Не было ли среди всего этого предметов, найденных археологической экспедицией? На беглый взгляд — нет, а на тщательные поиски у спецназовцев не было времени. Они лишь отметили, что между деревьями на некотором отдалении можно разглядеть еще трупы — эти, очевидно, принадлежали аборигенам, которые, однако, со своими луками и копьями каменного века понесли минимум вдвое меньшие потери, чем оснащенные автоматическим оружием партизаны. Без наноброни, даже без классических бронежилетов, последние действительно не имели шансов в обороне и могли рассчитывать только на стремительный берсеркерский бросок.

Впереди отрывисто грохнуло. Затем еще.

— Гранаты, — констатировал на бегу Глебски. — Серьезный разговор пошел.

Снова спецназовцы пробегали мимо тел в траве. Партизаны теряли бойцов одного за другим, но и храмовой страже, лишившейся возможности спокойно стрелять из укрытий по неподвижным мишеням, приходилось непросто. Здесь преимущество стрельбы очередями и наступательных гранат все же сказывалось, и теперь больше потерь несли уже аборигены. Один из бандитов еще корчился в траве, пытаясь выдернуть из груди стрелу; Альварес на миг склонился над ним: «Donde el cientifico? Yanqui? Di!» Однако умирающий был уже не в состоянии давать показания. Меж тем бандитов оставалось уже, видимо, лишь около дюжины. А детекторы показывали, что аборигены, якобы ушедшие по предложению Джонса, продолжают бежать по обе стороны от спецназовцев — пока не пытаясь приблизиться, но то был, очевидно, лишь вопрос времени.

И тут впереди загрохотало с новой силой. Взрывы и стрельба одновременно. Несколько пуль свистнули навстречу спецназовцам, срезая листья с кустарников и обдирая кору с деревьев; одна из них срикошетила от шлема Кнутта. Заметили ли бандиты приближение погони или дали очередь на восток для профилактики — так или иначе, отряду пришлось залечь. Наноброня — штука хорошая, но под очередь из «Калашникова», бьющую со считанных десятков метров, лезть все равно не стоит. Бой впереди тем временем продолжался — и теперь, похоже, на одном месте.

Солдаты ползли так быстро, как могли, лихо орудуя локтями и коленями; в конце концов полковник не выдержал, понимая, что Квинсли может погибнуть в любую секунду, и скомандовал: «Бегом в полуприсяде!» Последнюю сотню футов они пробежали, низко пригнувшись, зигзагами от дерева к дереву — и все-таки опоздали. Стрельба стала резко стихать и полностью прекратилась за несколько секунд до того, как первые спецназовцы достигли поля боя.

Они были почти уверены, что увидят там храм — но храма не было. Была довольно обширная, заросшая травой поляна; из почвы в нескольких местах, в основном ближе к центру, торчали крупные валуны, но непохоже было, чтоб их когда-либо касался инструмент каменотеса. Более ничем особенным поляна не выделялась — но, тем не менее, именно здесь храмовая стража предприняла последнюю попытку остановить «красных партизан». И допустила при этом серьезную тактическую ошибку, выйдя на открытое место. Результат… результат вышел практически ничейным. Поляну устилало больше полусотни мертвецов и умирающих. Все эти люди нашли свой конец буквально за две-три минуты; схватка была исключительно яростной. Некоторые лежали друг на друге, кучами по трое, по четверо. Бандиты все же дорого продали свои жизни.

На ногах оставался лишь один человек. Он стоял и молча смотрел на показавшихся из леса участников спасательной операции.

И этот человек был не Квинсли.

Худое красивое лицо с тонкими властными чертами напоминало испанских грандов, какими их обычно показывают в фильмах. Но вот борода была совершенно не грандская — не то Че Гевара, не то Фидель Кастро в молодости. На стоявшем были черная кожаная куртка с красной повязкой на рукаве, перепоясанная брезентовой лентой с кармашками для магазинов (теперь пустыми), и штаны военного образца с лампасами, заправленные в высокие сапоги. В опущенной руке человек держал «Калашников» с двумя магазинами, смотанными вместе изолентой.

— Echa el arma! — рявкнул Альварес, целясь стоявшему в грудь. Туда же направились еще три ствола. Остальные спецназовцы целились по сторонам, помня, что у аборигенов еще остаются силы на флангах, которые вот-вот пойдут в атаку.

Человек разжал пальцы, и автомат упал на землю.

— Джентльмены, — объявил Брэддок, — позвольте представить вам Луиса Рамона Мигеля Диего Гонсалеса, бессменного — с тех пор, как он грохнул своего предшественника — лидера так называемой Партизанской красной армии Гватемалы. Одиннадцатый, спроси у него, где доктор и где его находки.

Ответ на первый вопрос был очевиден, но полковник не желал мириться с поражением.

Альварес перевел. Гонсалес открыл рот, но едва ли для того, чтоб ответить. Изо рта на куртку выплеснулась струйка крови и потекла вниз по черной коже. Ноги главаря террористов подогнулись, и он упал на колени. Затем — рухнул лицом вниз. Из его спины торчал дротик.

Брэддок окинул побоище тяжелым взглядом.

— Альфа, — ровным голосом приказал он первому отделению, — найдите доктора Квинсли. И добейте всех раненых — исключая бандитов, пригодных для допроса, если таковых найдете. Патроны не тратить.

Джонса передернуло, но он промолчал. В конце концов, майя выделывали вещи похуже. Чуть ли не главной целью в их войнах было захватить побольше пленных, чтобы потом принести их в жертву…

Шестеро спецназовцев, обнажив десантные ножи, выбежали на поляну. Джонс завороженно следил, как Блэкбеар на миг остановился возле стонущего партизана, придавленного телом стража, ногой спихнул мертвеца, присел и сделал быстрое движение лезвием, а затем обтер нож об одежду убитого… Археологу трудно было отделаться от ощущения, что сейчас апач снимет с поверженного врага скальп.

Джексон в это время подбегал к другому, лежавшему безмолвно и неподвижно лицом вниз; на спине горбом выпирал рюкзак, в который вонзилась стрела. Внезапно «мертвец» зашевелился и чересчур резво для раненого вскочил на ноги. Стволы штурмовых винтовок мгновенно нацелились на него — и опустились.

— Рад видеть вас, джентльмены, — сказал доктор Маркус Квинсли. — Признаться, я уже начал опасаться, что вы так и не появитесь.

Его руки были свободны, и вообще похоже, что бандиты обращались с ценным пленником неплохо — изможденным он не выглядел (насколько это вообще возможно для человека, совершившего трудный двухмесячный переход через джунгли, увенчавшийся продолжительным забегом в боевых условиях), и брился в последний раз явно не более суток назад. Даже сейчас, потный и грязный, с налипшими на лоб прядями волос, он умудрялся сохранять в своем облике нечто щегольское. Конечно, едва ли Квинсли мог рассчитывать на столь же хорошее обхождение и после того, как довел бы террористов до храма.

Джонс, прежде чем кто-нибудь успел ему воспрепятствовать, тоже выскочил на поляну. «Маркус!» — воскликнул он, похоже, собираясь заключить друга в объятья. Тот тоже расплылся в широкой улыбке, лишь по голосу узнав человека в комбинезоне и шлеме:

— Стив, дружище! Я знал, что ты выберешься! А этот скафандр тебе идет!

Но трогательной встрече помешал крик Дьюка: «Они пошли!»

Действительно, красные метки на индикаторах пришли в движение. Храмовые стражи, очевидно, рассудили, что внезапно обнаружившийся последний выживший из первой группы чужаков не станет воевать с членами второй — а значит, пора покончить с пришельцами своими силами.

— Пума, в центр поляны! — скомандовал Брэддок, ждавший этой секунды. Сразу же, как только увидел поле боя, он пришел к выводу, что для круговой обороны лучше всего занять позицию в центре поляны за валунами. Хотя, несмотря на валуны, позиция эта оставалась достаточно открытой и хорошо досягаемой для стрел противника, который, в свою очередь, мог бы укрываться за деревьями — однако аборигены еще в лесу прекратили использовать стрелы, убедившись, что они не убивают чужаков из второй группы. Докинуть дротик от края поляны до центра тоже было реально — но запас дротиков куда меньше запаса стрел, а меткость в темноте будет весьма сомнительной — и, опять же, убить человека в наноброне они не могут, хотя их попадания и болезненны. А вот дальше аборигенам придется идти в рукопашную, для чего сперва необходимо пересечь добрую сотню футов открытого пространства. И вот здесь у них против штурмовых винтовок и гранат нет шансов. Если, разумеется, у спецназа хватит боеприпасов, на что полковник очень надеялся. Оптимально, конечно, было бы сначала зачистить поляну — Квинсли мог оказаться на ней не единственным мнимым мертвецом. Но Брэддок понимал, что вряд ли храмовые стражи дадут ему для этого достаточно времени — так оно и вышло.

На бегу четверо солдат буквально сомкнулись вокруг Квинсли, не имевшего защитного костюма (а также и прибора ночного видения); его коллега в результате оказался несколько обделен вниманием, но и так бежал во всю прыть. Первые дротики полетели еще до того, как отряд достиг валунов. В Кнутта, должно быть, привлекшего врагов своим ростом, попало целых два, но он лишь ругнулся без особой злобы и продолжал бежать. Еще несколько секунд — и отряд залег, по мере возможности прячась за камнями и ощетиниваясь оружием во все стороны. Обоих ученых разместили в середине, велев лежать и не высовываться; на Квинсли навалился Вильямс, накрывая всем телом. «Простите, док, придется потерпеть. Лучше я, чем дротики.» «Я понимаю», — выдохнул полузадавленный археолог.

Так Джонс и Квинсли и провели весь бой — вжавшись в землю, лицом в траве, ничего не видя и лишь слыша негромкий клекот штурмовых винтовок с глушителями, короткие неритмичные удары дротиков по камням и отрывисто-резкие взрывы гранат, ручных и из подствольников. И — почти ни единого вскрика. Стражи святилища все так же бежали в бой и умирали молча, даже когда гранаты рвали их тела.

Затем все кончилось. Джонс опасливо поднял голову. Сквозь траву он мало что мог разглядеть, но индикатор шлема не показывал никакого движения. В воздухе стоял запах пороха и крови. В наступившей тишине кто-то громко щелкнул перезаряжаемым магазином.

— Это все? — робко спросил Джонс.

— Это я у вас хотел бы узнать, — проворчал Брэддок. — Вместе с теми, кто был уничтожен в лесу, они потеряли за сегодня почти двести человек. 180 — это как минимум. Как по-вашему, у них остались еще воины?

— Откуда мне знать? В городах майя жили многие тысячи. Но в этой чаще, конечно, нет целого города, иначе со спутников его бы уже заметили. А в маленьком селении двух сотен не наберется даже с женщинами и детьми. Но и селение может быть большим, и самих селений тут может быть несколько. С уверенностью ничего нельзя сказать. Кто-нибудь из них ушел?

— Нет. Даже не пытались. Лезли, как одержимые, пока мы не положили последних. Даже уже видя, что все безнадежно, все равно лезли. В лесу они вели себя умнее.

— В таком случае, полагаю, вы убили всех, — сухо констатировал Джонс. — Иначе хоть кто-нибудь побежал бы за подкреплением.

— Если бы не мы их, они убили бы нас, не забывайте.

— Да, — вынужден был согласиться Джонс. — Если б я знал, что этим кончится, ни за что не пошел бы в эту злосчастную экспедицию. Или оставил бы эти чертовы штуки под землей.

— Кстати, о штуках… Пума, отбой боевой тревоги. Бдительности не терять, но, похоже, в ближайшее время гостей мы можем не ждать. (Солдаты начали подниматься с земли, кто-то довольно потягивался, кто-то полез за фляжкой и сухим пайком, кто-то — за аптечкой, дабы обработать ушибы и ссадины.) Так вот, доктор Квинсли — вам удалось сохранить ваши находки?

— Да, — ответил спасенный археолог; Вильямс уже слез с него, и Квинсли поводил плечами, разминая суставы. — Все здесь, — он приподнял за лямку свой сброшенный на землю рюкзак. — Я сказал им, что без этого мы не доберемся до майанских сокровищ.

— Очень хорошо. Надеюсь, вы не откажетесь продемонстрировать нам, ради чего мы рисковали жизнью. А я пока вызову вертолет. Здесь как раз отличная площадка, — полковник достал свой ноутбук и развернул антенну спутниковой связи.

— Ээ… — растерялся Квинсли, — простите, офицер, не знаю вашего звания…

— Полковник Брэддок.

— …полковник, вы что, хотите, чтобы мы улетели отсюда прямо сейчас?

— Не прямо сейчас. Вертолету понадобится три часа, чтобы до нас добраться.

— Но ведь мы еще должны найти и обследовать святилище, а это может потребовать…

— Это не является целью моей миссии, — отрезал Брэддок.

— Но, полковник, — подключился вдруг и Джонс, только что сожалевший о своем участии в археологической экспедиции, — раз уж мы все равно здесь, и столько людей погибло… что же получается — все это кровопролитие понапрасну? Мы должны, по крайней мере, осмотреть храм!

— Могу лишь повторить вам, док, то, что сказал, когда мы летели сюда. Кроме того, вы видите здесь какой-нибудь храм? Лично я не вижу никакого.

— Храм определенно где-то рядом, — уверенно возразил Джонс; его скорбь по погибшим майя улетучивалась с каждой секундой, вытесняемая азартом ученого. — То, как яростно они пытались не пустить нас дальше, доказывает это. Думаю, до него осталась какая-нибудь пара сотен ярдов, — археолог устремил мечтательный взор на запад, но даже и через прибор ночного видения не увидел ничего, кроме сплошной темно-серой стены деревьев.

— Да хоть бы даже и дюймов. Не препирайтесь, док, здесь командую я.

Ноутбук тем временем поймал сигнал, полковник ввел пароль доступа к шифрованному каналу и передал свои позывные.

— Неужели вам самому не любопытно?! — воскликнул в отчаянии Джонс.

— Если бы меня вело по жизни любопытство, я был бы сейчас репортером светской хроники, — отбрил его Брэддок и сосредоточил все внимание на экране, где мигнула надпись «связь установлена», а затем возникло усталое лицо генерала МакКензи, который, похоже, тоже не спал в этот поздний час.

— Задание выполнено, сэр! Первичная и вторичная цели достигнуты.

— Потери?

— С нашей стороны никаких, сэр.

— Пленные?

— Нет, сэр. Отряд террористов уничтожен полностью. Включая их лидера Гонсалеса.

— Парням из Администрации по борьбе с наркотиками было бы интересно с ним потолковать… Но, в любом случае, вертолет просто не поднял бы еще одного человека.

— Он был убит аборигенами, сэр, — уточнил полковник. — Еще до нашего подхода.

— Вам оказали сопротивление местные жители? — МакКензи нахмурился.

— Изолированное племя, сэр. Вооруженное каменными топорами. Едва ли оно поддерживало контакты с властями страны и вообще с внешним миром, — Брэддок не хуже генерала понимал, какие политические последствия может иметь бойня в джунглях, если эта информация всплывет.

— Какие потери среди них?

— Насколько я могу судить, стопроцентные, сэр. Мы пытались вступить в переговоры, но они не оставили нам другого выхода.

— В настоящий момент опасности нет?

— По имеющимся у меня данным — нет, сэр.

— Хорошо… — протянул МакКензи. — Хорошая работа, полковник, — добавил он уже более уверенно. — Теперь дайте мне Джонса и Квинсли.

— Сэр?

— Как поняли?

— Понял, сэр, — полковник отвернулся от экрана, не скрывая своего неудовольствия. Ну вот, начинается! В самом конце операции ему все-таки хотят посадить на голову этих штатских с их вздорными идеями! — Господа, с вами хочет говорить генерал МакКензи.

Все вышло так, как и опасался Брэддок. Коротко переговорив с учеными, генерал объявил полковнику, что отныне миссия имеет третью задачу — поиск и обследование храма.

— Позвольте заметить, что это существенный риск, сэр, — попытался сопротивляться Брэддок. — Исходя из ожесточенности оказанного нам сопротивления, туземцы очень сильно не хотели, чтобы чужаки проникли в храм. Значит, там могут быть еще какие-то неприятные сюрпризы.

— Полагаю, в вашем распоряжении достаточно совершенные приборы и оборудование, чтобы обнаружить ловушки каких-то дикарей из каменного века, — ответил МакКензи. — Вы помните, о чем мы говорили перед вашим отлетом? Гражданские пусть изучают свои барельефы или что там еще. Но ваша главная задача — проверить, нет ли в храме чего-либо, что могло бы представлять опасность в качестве оружия… стратегического оружия, — генерал, конечно же, не сказал «абсолютного». — Хотя бы с точки зрения суеверных дикарей. Полагаю, что только с этой точки зрения там что-то и может быть. Но нам необходимо в этом удостовериться. И если что-нибудь подозрительное там все-таки окажется — оно должно быть тщательно изучено средствами имеющейся у вас аппаратуры, с соблюдением мер предосторожности, конечно. Если это будет возможно — доставлено на базу. Даже если ради этого кому-то из ваших людей придется возвращаться пешком. Вы меня поняли?

— Понял, сэр.

— Какой у вас остаток боеприпасов?

— Около сорока процентов, сэр.

— Вот и хорошо.

— Когда мы должны начать поиск, сэр?

— Ваши люди нуждаются в отдыхе, не так ли? К поискам можете приступить завтра на рассвете. Думаю, при свете дня это будет делать удобнее.

— Да, сэр.

— До связи, полковник.

Брэддок объявил новость своим бойцам (принявшим ее с профессиональной невозмутимостью, хотя большинству солдат хотелось поскорее убраться из негостеприимных джунглей — впрочем, были и те, кому, напротив, было интересно взглянуть на древний храм) и велел разбивать лагерь.

— Как? Прямо здесь? — воскликнул Джонс.

— Это оптимальная позиция, если вы еще не заметили. Здесь к нам можно приблизиться только по открытому пространству.

— Но я имею в виду… среди всех этих трупов…

— Вас смущают трупы? Вот уж не ожидал от профессионального гробокопателя, — неприязненно ответил Брэддок, который был все еще зол на Джонса из-за внезапно свалившегося третьего задания. Будь такая задача поставлена перед его группой изначально, он бы воспринял ее, как должное; но чего он очень не любил, так это когда планы начальства меняются уже по ходу операции. Вероятно, изначально МакКензи считал тайное святилище легендой — а теперь вот уверовал в его существование… Конечно, по-своему генерал логичен: раз уж группа Брэддока оказалась совсем рядом с храмом, да еще имеет в своем составе двух экспертов-археологов — проще и безопаснее провести обследование силами этой группы, чем нелегально забрасывать сюда еще одну. Но неужели генерал всерьез допускает, что в храме может быть что-то, интересное с военной точки зрения? Так или иначе, приказ есть приказ.

Джонс хранил оскорбленное молчание.

— До утра эти мертвецы нам ничем не помешают, — добавил полковник уже более миролюбиво. — Сами знаете, ночи сейчас холодные. А звери не придут за мертвыми, пока чуют поблизости живых. Уж эти аборигены научили их бояться человека.

— Да, но… я понимаю, мы не можем хоронить такую ораву… но хотя бы как-то прибрать… — неуверенно произнес Джонс.

— Да, пожалуй. Браво! — у археолога мелькнула мысль, что полковник хвалит его идею, но на самом деле тот просто обращался ко второму отделению. — Убедитесь, что выживших не осталось, и сложите из трупов стену вокруг лагеря. Альфа — как поставите лазерный периметр и палатки, поможете Браво, и заодно принесете сюда оружие и боеприпасы бандитов, которые не успели подобрать в первый раз.

Несмотря на усталость, солдаты справились с поставленной задачей довольно быстро. По периметру поляны были воткнуты легкие стержни, на каждый из которых надевались четыре кольца — два с маломощными лазерами примерно того же типа, что и в лазерных указках, и два с фотоэлементами, предназначенными для приема лучей соседних лазеров. Кольца можно было сдвигать по высоте и поворачивать, что позволяло создать лазерную ограду любой формы. Конечно, такая ограда не могла полностью заменить живых часовых — уже хотя бы из-за возможности проползти под высоким лучом или перепрыгнуть низкий — но заметно облегчала их задачу. Стена из трупов представляла собой и вовсе символическую преграду — тел хватило лишь на то, чтобы уложить их в три ряда, их смог бы перепрыгнуть и ребенок — но шанс, что противник в темноте споткнется об это препятствие, все-таки был. Джонс это понимал, и все же старался не смотреть на это жуткое фортификационное сооружение.

Его, впрочем, никто и не заставлял. Полковник пригласил ученых в свою палатку (Хоренстиин уже предложил Квинсли свою помощь, но тот ответил, что полностью в порядке), зажег фонарь, подвешенный к вертикальному стержню (материя палатки была светонепроницаемой), и попросил спасенного археолога продемонстрировать находки.

Связки табличек с оттиснутыми на них майянским письменами, похожими на странные рисунки, Брэддока, конечно, не слишком заинтересовали, а вот пять предметов он осмотрел со всею тщательностью, не снимая при этом перчаток. Первым делом он замерил их радиационный фон — тот оказался в норме, затем поводил вокруг портативным газоанализатором. Особенно старательно он проделал это с черной пирамидой, и даже попробовал отвинтить ее цилиндрическую часть, или «ручку», как он ее назвал. Никаких результатов, однако, это не дало.

— Док, я имею полномочия принять у вас эти вещи на хранение, — объявил он Квинсли.

— Не стоит труда, полковник. Я хранил их эти два месяца и могу потаскать этот рюкзак еще немного, — натянуто улыбнулся тот, явно не вдохновленный мыслью отдать ценные научные находки какому-то военному.

— Не беспокойтесь, они будут запакованы в прочные герметичные пакеты, даже светонепроницаемые, и с ними ничего не случится.

— Говорю вам, в этом нет нужды.

— Простите, док, но у меня приказ.

— Хорошо, хорошо, вы выполните свой приказ, но только после того, как мы выйдем из храма. Видите ли, у меня сильное подозрение, что все эти предметы, или некоторые из них, играют роль, ну, некоего ключа, без которого мы, к примеру, просто не попадем в святилище.

— Доктор Джонс? — Брэддок перевел взгляд на второго археолога.

— Думаю, Маркус прав.

— Хм… ну ладно. Раз, действительно, за два месяца ничего с ними не случилось… не говоря уже о предыдущих столетиях… Значит, говорите, ключ? Ну, эта пирамидка — может, и ключ, тем более что, вы говорите, она так и называется — «то, что открывает». Но остальные… — он вновь поочередно взял их в руки и посмотрел, поворачивая на свету, — мне довольно трудно представить себе замок, который отпирается подобной статуэткой, каким концом ее ни вставляй. Разве что этот камень — он, действительно, огранен снизу, если, конечно, считать, что это низ…

— Как вы сказали? — вдруг заинтересовался Квинсли. — Камень?

— Ну да, — пожал плечами полковник. — А что, по-вашему, горный хрусталь — не камень? Я, конечно, не геолог, но уж если даже алмаз — камень, то это и подавно.

— Камень… — Квинсли, казалось, его не слушал, бормоча про себя. — Что, если и в самом деле…

— Если этот кристалл символизирует просто камень, и ничего больше? — радостно подхватил идею Джонс. — Действительно, раз у майя не было абстрактной скульптуры, то, что имеет форму камня, скорее всего, и означает камень. А такой материал выбран, чтобы важный предмет не перепутали с простым булыжником.

— Но почему камень говорит? — вновь проникся скепсисом Квинсли.

— Пока не знаю, — торопливо качнул головой Джонс, явно испытывавший прилив энтузиазма. — Итак, что мы имеем: камень — улитка — ягуар — человек. По-моему, это некая последовательность. Обозначающая, скажем, процесс эволюции материи.

— Стив, древние майя не слышали об эволюционной теории, — напомнил Квинсли. — То есть, конечно, они считали, что человек создан позже камней, но…

— Да, да, на четвертый раз, из желтого и белого маиса, — нетерпеливо перебил Джонс. — Уж мне можешь не рассказывать. Кстати, обрати внимание — боги создали человека с четвертой попытки, и у нас четыре предмета, последний из них — человек…

— По-моему, это притянуто за уши.

— Возможно, дело не в самих фигурках, а в материалах, из которых они изготовлены, — вмешался вдруг в ученый спор Брэддок. — Горный хрусталь — нефрит — серебро — золото. Каждый следующий ценнее предыдущего, это тоже последовательность.

Квинсли взглянул на полковника снисходительно, как обычно профессионалы и глядят на дилетантов, но Джонс на несколько секунд задумался над этой идеей, прежде чем ответил:

— Сами изображения наверняка имеют значение. Посмотрите, как тщательно изготовлены фигурки. В них явно есть какой-то смысл.

— В таком случае, как звучат эти слова по-майянски? — хотя полковник никогда не интересовался археологией, с основами шифровального дела он был знаком, и почувствовал, что задача начинает его увлекать.

— Я уже думал об этом, — покачал головой Квинсли. — У слова «человек» в юкатеке несколько синонимов. Основные — «уиник», «шиб» и «маак», ну и их вариации…

— «Шиб», говорите? А это их якобы оружие — «властелин Шибальбы»?

— Естественно, об этом я подумал в первую очередь, — поморщился Квинсли, недовольный, что его перебили. — Но улитка — «хт'от», ягуар — «балам» или «чакмоль», ну, тут тоже есть разные варианты произношения… Допустим, «шиб» и «балам» — это «шибаль»… но дальше ничего осмысленного не получается. Правда, до сего дня я не знал, что значит четвертый предмет. Если это действительно камень, то получаем «тунич» или «чьиник»… но это опять же ничего не дает. «Властелин» в тексте — «ахау», у этого слова есть еще синонимы — «юум», «кучкаб», «хмектан» и их вариации, но все равно, с нашими словами это не пересекается.

— «Камень» может быть еще «буктун», — напомнил Джонс.

— Да, верно. Ну и что?

Повисло молчание. Теперь фигурками завладел Джонс, давно их не видевший и словно открывавший заново. Он-то и обнаружил то, чего не мог заметить так и не снявший перчатки полковник.

— Потрогай, Маркус — на этой раковине есть шероховатости, — Джонс протянул другу нефритовую улитку.

— И что?

— А то, что другие фигурки гладкие.

— Нефрит — более мягкий материал, вот и… Впрочем, возможно, ты и прав — эти пятнышки, различимые лишь на ощупь, появились не случайно…

— Пятнышки? Крапчатая улитка — вот что это такое! «Уль»!

— Ну, допустим, «уль», — согласился Квинсли без особого энтузиазма. — Что это нам дает? «Шибаль», «уль» и «тунич-чьиник-буктун»…

— Вот чего я не могу понять, — снова встрял полковник, теперь рассматривавший золотую статуэтку, — так это почему эти древние так любили ваять всяких уродцев. Раньше я думал, что просто от неумения. Но доктор Джонс прав, эту штуку делали весьма тщательно, вон, каждый пальчик на ногах видно… Ну и зачем, спрашивается, они тогда сделали ему голову размером чуть ли не с туловище? Они что, не видели, какая у людей бывает голова?

— Это может иметь символическое значение, — снисходительно пояснил Квинсли. — Например, большая голова может символизировать… — но тут его перебил Джонс:

— А по-моему, все гораздо проще. Нас сбило с толку его лицо, типичное для изображений взрослых. Но обрати внимание на позу. На самом деле это маленький ребенок.

— Думаешь? — с сомнением произнес Квинсли.

— Ну да. Черты, конечно, несколько гипертрофированы, но узнаваемы. Ребенок, «аль». Или «паль».

— Но тогда мы лишаемся слога «шиб», — напомнил Квинсли.

— И что? У нас с этим слогом все равно ничего не вышло. Значит, надо пробовать по-другому… Итак, что у нас получается? «Аль», «балам» или… стоп, если верно предположение о порядке, то начинать надо с камня. «Тунич-чьиник-буктун», «уль», «балам-чакмоль», «аль-паль». Тебе это что-нибудь… Господи, Маркус! Ты помнишь, что сказано в тексте после «властелин Шибальбы»? «Утонувшей вещи троекратно бойся»!

— Мне этот перевод всегда казался сомнительным… Постой, как там в оригинале? «Бууль бааль оош сахаль…»

— Ну! «Бууль бааль»!

— Буктун — уль — балам — аль… Да, сходится. Это слоговая аббревиатура. Вот почему вещи — «говорящие»! Стив, ты гений!

— Простите, что прерываю вашу радость, джентльмены, — вмешался полковник, — но что это, собственно, дает? Ну, из первых слогов названий этих предметов можно сложить по-майянски «утонувшая вещь», и что дальше? Где эта самая вещь и зачем нужны предметы, если она и так упомянута в тексте?

— Вещь, вероятно, в храме, — ответил Джонс, как о чем-то несущественном. — Впрочем, никакой вещи, может быть, вообще нет. И даже скорее всего. Просто эти слова вставлены в текст для обозначения порядка. Мы решили задачу с другой стороны. Мы пытались выстроить последовательность предметов, чтобы понять, что означает их сочетание. А на самом деле их сочетание нужно для того, чтобы показать последовательность предметов. Эволюция и ценность материалов тут ни при чем.

— И что делать с этой последовательностью дальше?

— Надеюсь, мы это поймем, когда проникнем в храм, — беззаботно ответил Джонс.

— А знаете, что мне это напоминает? — ухмыльнулся вдруг Брэддок. — Процедуру запуска ядерной ракеты. Вы в курсе, как это делается?

— Да уж видели не раз в фильмах, — отозвался Джонс. — Сначала два офицера вскрывают каждый свой конверт и сверяют код. Если коды совпадают, они вставляют каждый свой ключ…

— Вот-вот. Этот ваш «буульбааль» как раз похож на такой код для сверки — в одном месте он написан на табличке, в другом — зашифрован через статуэтки. У нас, правда, разные системы записи не применяются, но, пожалуй, такой вариант даже более остроумен… И ключ тут тоже есть. Правда, только один. Вы уверены, что не должно быть второго?

— В тексте о таком не сказано, — возразил Джонс. — И вообще, «тот, что открывает» — не обязательно ключ. И даже не обязательно эта штука, — он кивнул на черную пирамидку. — Но не думаете же вы, что мы найдем в храме атомную бомбу?

— Нет, конечно. Вы же сами разъяснили мне, что это невозможно, — усмехнулся полковник. — Но если эти ваши жрецы верили, что создали что-то действительно опасное, то и меры предосторожности могли придумать похожие.

— Не создали, — негромко произнес Квинсли. — Вызвали.

— Да, да, — кивнул полковник. — Самого страшного демона майанского ада. Ваш друг мне уже говорил.

— Именно так. Они надеялись, что смогут им управлять. И просчитались. В итоге он разрушил их цивилизацию.

Повисла короткая пауза.

— Что вы на меня так смотрите? — широко улыбнулся Квинсли. — Разумеется, я не хочу сказать, что так все и было в реальности. Я ученый, а не рассказчик страшных историй в скаутском лагере.

— В самом деле, — полковник поднялся, почти уперевшись головой в ткань палатки, — не будем уподобляться детям, которые всю ночь слушают байки, а потом с утра не могут встать. Завтра нас еще ждут дела с этим вашим храмом, так что предлагаю по-быстрому поужинать и как следует выспаться.

Однако выспаться у них не получилось.

Подобно большинству людей с непоколебимо здоровой психикой, полковник Брэддок никогда не помнил своих снов и, если бы всякий раз просыпался сам, считал бы, что не видит их вовсе. Однако людей его профессии нередко будят в самые неожиданные моменты, в том числе и посередине сновидения — поэтому полковник знал, что иногда ему все-таки что-то снится. Так вышло и на этот раз: когда запиликал сигнал экстренного вызова, Брэддок, в парадном мундире и при всех регалиях, присутствовал на большом приеме в Белом доме. Он стоял вместе с другими военными и слушал речь Президента США. Поначалу речь выглядела обычной патетической трескотней, и Брэддок не особо прислушивался, но затем обратил внимание, что в выступлении первого лица государства мелькают странные слова — «Буульбааль», «Шибальба» и что-то еще в том же духе. Полковник сосредоточился. «И разрешите поздравить всех вас, народ Соединенных Штатов Америки и все человечество с наступающим концом света!» — жизнерадостно закончил Президент под аплодисменты присутствующих. В тот же миг до Брэддока дошло, что Президент — совсем не тот человек, чье лицо было привычным Америке и всему миру по бесчисленным фото и видеокадрам. На трибуне с крылатым гербом стоял Маркус Квинсли.

И в этот миг сигнал вызова вышвырнул его из сна, словно катапульта — летчика из кабины. «Пума-лидер», — ответил он, открывая глаза и на ощупь включая фонарь.

— Пума-6, — докладывал О'Лири, несший вахту снаружи. — Сэр, доктор Квинсли с вами?

Луч фонаря стремительно скользнул по соседним спальникам. Джонс мирно посапывал, не обращая никакого внимания на осветивший его лицо фонарь. Спальный мешок Квинсли был пуст.

«Он же в Белом доме», — чуть было не ответил Брэддок, но вовремя спохватился. Теперь он проснулся окончательно. Светящиеся цифры на часах показывали 1:22 пополуночи.

— Нет. Что случилось?

— Около двадцати минут назад, сэр, я заметил, как Квинсли вышел из палатки. Он явно старался не привлекать внимания, и я подумал, что ему нужно оправиться. Я не стал смотреть в его сторону, чтобы не смущать его. Вроде бы он кряхтел где-то за камнями, но я не прислушивался. Вы понимаете, сэр, это не те звуки, которые…

— Дальше!

— А потом я понял, что уже давно ничего не слышу, и что назад он не возвращался. Вряд ли он мог прокрасться обратно так, что я бы его не заметил. Но на всякий случай я решил связаться с вами и проверить…

— Он не пересекал периметр?

— Нет, сэр. Сами знаете, включилась бы общая тревога. К тому же его непременно засек бы либо я, либо восьмой с другой стороны лагеря.

— Понял, оставайся на связи и смотри в оба!

Брэддок попытался вызвать Квинсли по радио (после освобождения археологу вручили переговорное устройство), но тот не отвечал. Тем временем полковник уже развязывал рюкзак исчезнувшего. Тот явно стал легче, и, вытряхнув без церемоний вещи на пол палатки, Брэддок убедился в справедливости своих подозрений: все пять древних предметов пропали вместе с археологом. И, кажется, часть табличек тоже.

— Ммм… что… аау-аа… уже рассвет? — проснулся, наконец, Джонс.

— Похоже, ваш друг отправился искать храм в одиночку! — рявкнул полковник и, нажав кнопку общей связи, объявил тревогу.

Полминуты спустя все бойцы были на ногах и при оружии; защитные костюмы во время миссии они и так не снимали. Немногим больше времени ушло на то, чтобы удостовериться в отсутствии доктра Квинсли на территории лагеря. Спрятаться на этом маленьком пятачке было решительно негде, даже схоронившегося за валуном или за одной из палаток нашли бы сразу. Осмотрели даже стену из мертвецов — это отняло несколько больше времени, но Квинсли не оказалось и там. Двое солдат с фонарями прошли вдоль лазерной ограды — теоретически оставался шанс, что пропавший археолог мог проползти под лучом; однако нетронутая густая роса на траве опровергла эту гипотезу. Вся электроника отряда была бессильна обнаружить человека, считавшегося первичной целью миссии.

— Не сквозь землю же он провалился, — пробормотал Брэддок, редко когда чувствовавший себя настолько растерянным.

— Именно! — закричал вдруг Джонс так, что несколько солдат даже обернулись в в его сторону. — Утонувшая вещь… это может значить и просто «погруженная под землю». Храм прямо у нас под ногами!

— Вы же говорили, что это пирамида? — скептически обернулся к нему Брэддок.

— Обычно — да. Но это особое, тайное святилище. Черт, мне следовало подумать об этом раньше! Вот, значит, почему вся храмовая стража предпочла полечь здесь, но не отступить…

— И где же, по-вашему, вход?

Джонс поводил головой по сторонам.

— Думаю, под одним из этих валунов, — заключил он.

— Такой камень не сдвинешь с места и вчетвером, а Квинсли был один, — скепсис полковника вновь усилился.

Вместо ответа археолог сделал несколько шагов в сторону и подобрал с земли один из дротиков, которые так и валялись здесь после боя.

— Эй, что вы собираетесь делать? — крикнул полковник. После того, что вытворил Квинсли, Брэддок почувствовал подозрение и по отношению к его коллеге. Но Джонс, не обращая внимания, решительно направился к ближайшему валуну и несколько раз ударил по нему каменным наконечником. Затем направился к следующей глыбе… Возле четвертой он удовлетворенно махнул рукой, подзывая полковника.

— Слышите? — звук удара камня о камень был не глухой, а гулкий. — Внешность не всегда соответствует внутренней сути. Этот валун выдолблен изнутри. Думаю, Маркус понял это, когда дротики ударялись о камень во время боя.

Джонс попытался сдвинуть валун в сторону, но ему это не удалось, даже когда на помощь пришли двое солдат.

— Возможно, там есть какой-то замок… — пробормотал археолог, вытирая пот со лба.

— Пума-12, — спокойно позвал Брэддок, — давай сюда взрывчатку.

— Нет, не надо! — испугался Джонс. — Это может вызвать обвал, и Маркус… да и вообще весь храм…

— У вас есть альтернатива?

— Сейчас… — археолог ползал на четвереньках вокруг камня, отодвигая траву и светя фонарем. — Ага, вот тут земля рыхлая… только что копали… дайте лопату кто-нибудь!

Ему протянули саперную лопатку, и через минуту он докопался до скрытого в земле основания камня, а точнее — до глубокой пирамидальной выемки у самого основания. Сунув руку внутрь и торопливо выгребя сырую рыхлую землю, Джонс нащупал на гранях выемки многочисленные канавки причудливой формы. Однако внутренняя поверхность была монолитной, без всяких признаков подвижных частей, которые могли бы быть механизмом замка.

— «Тот, что открывает», — довольно констатировал археолог. — Все еще проще, чем мы думали. Эту штуку надо просто вставить сюда и потянуть вверх за ручку. А значки, наверное, никакие не письмена, а просто чтобы лучше держалось…

За неимением специального приспособления, оставшегося у Квинсли, в выемку вставили наконечники нескольких дротиков. Они держались не так хорошо, как специально подогнанная пирамида (Джонс высказал предположение, что она могла быть прямо в этой выемке и отлита), зато их древки были намного длиннее ручки «того, что открывает» и, значит, служили куда лучшим рычагом. Тем более что на эти рычаги навалились сразу пятеро дюжих спецназовцев. Один дротик сломался, другой выскочил, но остальные оправдали возложенную на них надежду, и валун откинулся вверх, как крышка люка, повернувшись на толстой каменной же оси. Он действительно был выдолблен изнутри и, несмотря на это, все-таки довольно тяжел, так что неудивительно, что Квинсли пришлось покряхтеть, поднимая его — а потом, очевидно, опуская обратно, для чего предназначалась аналогичная выемка с внутренней стороны каменной крышки. Брэддок, однако, велел оставить выход открытым.

Под валуном обнаружилось округлое отверстие в каменной толще, диаметром около трех футов; фонари осветили стенки хода, который уводил вниз под углом около 45 градусов, одновременно расширяясь. Вероятно, некогда это был естественный спуск в подземную пещеру, но затем майя расширили его и вырубили ступеньки. Внутри было, как и следовало ожидать, совершенно темно. Археолог устремился туда первым, и Брэддок с трудом подавил желание остановить его и послать вперед кого-нибудь из солдат — но все же рассудил, что здесь профессионал — Джонс, а они — дилетанты. Полковник лишь буркнул доктору, чтоб тот был осторожен и держал пистолет наготове. Вторым в дыру полез Блэкбеар, следом — сам Брэддок, за ним остальные солдаты, за исключением троих. Хадсона, Вильямса и Кнутта оставили наверху — караулить выход.

— Что это такое, док? — Брэддок проводил лучом фонаря по потолку и стенам каменного коридора.

— Где? — обернулся Джонс, доселе больше внимания уделявший ступенькам под ногами.

— Вот. Видите эти трещины?

— Хм-м… да. Но они явно естественного происхождения.

— Естественного? По-моему, они чем-то зацементированы.

— Я сказал лишь об их происхождении. Я не сказал, что их не пытались заделать. Очевидно, майя не хотели, чтобы потолок рухнул им на голову.

— Я тоже не испытываю такого желания.

— Нет, сейчас здесь совершенно безопасно. Трещины заделаны основательно, и если за столько веков ни один камушек не выпал, нет оснований считать, что это произойдет прямо сейчас. Если, конечно, не случиться нового подземного толчка, но, опять-таки, нет оснований… Я думаю, что эти трещины породило именно древнее землетрясение.

— Мне характер этих трещин напоминает кое-что другое. Как будто там, куда мы спускаемся, произошел взрыв огромной силы, разломавший толщу каменной породы. А потом эти ваши майя, или кто еще, уложили обломки обратно и зацементировали. Но несколько выброшенных взрывом камней так и остались сверху — это виденные нами валуны.

— Все-таки думаете об атомной бомбе? — усмехнулся Джонс.

— Уж точно не об атомной, — серьезно возразил полковник. — Радиационный фон здесь слегка повышен — очевидно, в состав этих пород входят радиоактивные изотопы — но только слегка. Это не может быть последствием ядерного взрыва. Собственно, вообще непохоже, чтобы здесь происходил именно взрыв. Нет следов оплавления.

— Тогда что это, по-вашему, было?

— Это я у вас хотел спросить.

— Я вам уже сказал — землетрясение.

— Надеюсь, вы правы.

Холодный и затхлый воздух подземелья был совершенно неподвижен — едва ли отсюда существовал другой выход. Коридор становился положе и одновременно заворачивал влево. Постепенно впереди стал брезжить слабый красноватый свет, но спускавшиеся не сразу заметили его, ибо их фонари были намного ярче. Затем ступени под ногами сошли на нет — пол стал уже почти горизонтальным — и еще через три десятка шагов коридор привел пришельцев в небольшую пещерку. Она была пуста и напрочь лишена какой-либо живописности, но в ее противоположной стене зияло еще одно отверстие, по всей видимости, соединявшее ее с пещерой заметно большего размера. Красный колеблющийся свет шел оттуда. И еще оттуда доносилось приглушенное бормотание.

Полковник, довольный тем, что узкий ход кончился и больше не надо идти гуськом, решительно обогнал доктора; еще несколько солдат сделали то же самое, держа наготове штурмовые винтовки. Брэддок жестом приказал погасить фонари, которые сделали бы членов отряда легкой мишенью. Некоторое время все стояли неподвижно, прислушиваясь. Слова трудно было разобрать, но язык не походил ни на английский, ни на испанский. Альварес по знаку полковника выставил в сторону каменного зева направленный микрофон. Теперь голос в шлемах зазвучал гораздо громче и отчетливей.

— Чего мы стоим? — сразу же расслабился Джонс. — Это же Маркус. Это его голос.

— Это язык майя? — требовательно спросил полковник. — Вы понимаете, что он говорит?

— Похоже на юкатек, но, кажется, какой-то диалект, с которым я раньше не встречался. Странно, Маркус не говорил мне, что знает такую версию языка. Уже само по себе это тянет на большое открытие…

— Ну хоть что-то вы понимаете?

— Он повторяет одни и те же фразы с небольшими вариациями. Не знаю, зачем. Может быть, не уверен в правильном произношении. Кажется, там что-то про кровь и пищу…

— Кровь, говорите? Не нравится мне это. Ладно, вперед. Не расслабляться.

Проход был низким, рослым солдатам пришлось пригибаться — тем сильнее оказался контраст с действительно большой пещерой, где они оказались. В ней легко мог бы поместиться «Боинг-747», если бы, конечно, кому-то удалось протащить его сквозь сплошную каменную толщу. В плане пещера была почти круглой, образуя нечто вроде сильно сплюснутого по вертикали и срезанного снизу шара; в то же время грубые неровности стен не оставляли сомнений, что этот подземный зал — естественный, и основатели потайного святилища не пытались специально придать ему правильную форму. Зато они проделали кое-что другое…

Проход вывел отряд на широкий каменный карниз, нависавший над полом пещеры подобно лишенному перил балкону на высоте около восьми метров. От этого «балкона» вниз вела вырубленная в стене пещеры галерея, двумя спиральными витками против часовой стрелки обвивавшая все помещение, прежде чем достигнуть пола прямо под карнизом. И всю внутреннюю поверхность помещения — стены, пол, потолок — покрывало то, что через приборы ночного видения сперва показалось вошедшим затейливыми барельефами, причудливой резьбой по камню. Но присмотревшись, они увидели, ЧТО послужило материалом неведомым декораторам.

Самое жуткое впечатление производила галерея: здесь мертвецам, наполовину вмурованным в стену, придали вид идущей процессии. Длинная вереница скелетов, словно шагая в затылок друг другу, спускалась с «балкона» до самого пола, дважды опоясывая зал. Левая рука каждого из них держалась за ребро впереди идущего, очевидно, прикрепленная к нему каким-то клейким составом; все же за века многие кости, чаще всего рук и ног, выпали и валялись на полу галереи. У некоторых отвалились обе ноги, но ребра и череп, надежно зацементированные в стене, по-прежнему висели в воздухе над полом, продолжая участвовать в этой процессии смерти. На полу самой пещеры целых скелетов не было: он был вымощен костями, словно чудовищным паркетом. Кости были пригнаны друг к другу настолько плотно, что между ними почти не оставалось щелей; промежутки между большими костями заполнялись маленькими косточками, вероятно, детскими и младенческими. Однако именно потому, что эта сплошная масса костей утратила всякое сходство с человеческими существами, она выглядела не столь гнетуще, как «шествие» на галерее. Потолок походил на булыжную мостовую — вот только роль булыжников здесь исполняли перевернутые черепа; с некоторых еще свисали пыльные остатки волос. Но даже под этими черепами можно было различить трещины, радиально расходившиеся от центра купола — словно и впрямь когда-то могучий удар снизу разломал каменные своды, пробиваясь наверх. На полу же в центре пещеры, как раз под тем местом, откуда расходились трещины, возвышался целый холм из черепов, высотою больше человеческого роста. Мертвые головы не нападали сверху — их явно сложили так специально, все — глазницами наружу, и тоже сцементировали вместе каким-то составом.

— Иисусе милосердный… — выдохнул в наступившей вдруг тишине О'Лири, — сколько же их здесь?!

— Тысяч двадцать как минимум, — тихо ответил Хоренстиин, — а может, и все сорок, или больше. Чтобы понять, скольких они в пол умостили, тут бригаде патологоанатомов на месяц работы…

— Между прочим, есть и христианские церкви, декорированные настоящими черепами и костями, — поспешил заметить Джонс. — Например, Костница в Чехии…

— Джентльмены, мы здесь не на экскурсии, — напомнил Брэддок и шагнул к краю «балкона», увидев, наконец, и источники света, и того, за кем они сюда пришли.

Почти под самым «балконом» над сплошным слоем костей возвышался еще один предмет, не столь, впрочем, высокий, как гора черепов — где-то четыре с половиной фута. Сверху он казался толстым, причудливой формы, каменным столбом, переднюю часть которого покрывали какие-то бугры, а на верхушке выросли два сталагмита — вот только симметричных им сталактитов нигде не было. Между этими сталагмитами виднелись пять глубоких отверстий в камне — самое большое, квадратное, в центре, ориентированное одним из углов на холм из мертвых голов, и четыре совершенно одинаковых круглых дыры поменьше вокруг него, на продолжении диагоналей квадрата. Вокруг столба в девяти каменных чашах пылал огонь, не дававший дыма. А внутри этого огненного кольца, рядом со столбом, частично загораживая его от вновь пришедших, стоял доктор Маркус Квинсли, который уже ничего не бормотал, а заносил над верхушкой столба какой-то маленький предмет и, похоже, совершенно не интересовался происходящим вокруг. Больше в пещере, если верить глазам и приборам, никого не было.

Полковник включил фонарь и направил его вниз. Предмет в руке археолога ярко блеснул серебром, и Брэддок, с его безупречным зрением, понял, что это статуэтка ягуара.

— Черт побери, Квинсли! — гаркнул полковник. — Что это вы вытворяете? Почему вы покинули лагерь без моего ведома?!

Тот, к кому он обращался, нехотя поднял голову и прищурился в свете уже нескольких фонарей, бивших ему в лицо.

— Зря вы сюда пришли, — сказал он.

— В самом деле, Маркус, — поддержал полковника Джонс, также подходя к краю карниза, — что это за балаган? Ты бы еще черный балахон нацепил, и цепь с пентаграммой!

— В этом нет необходимости, — серьезно ответил Квинсли, — одежда ни на что не влияет. Уходите и не мешайте мне. Мне теперь уже никто не сможет помешать.

— Что ты несешь?! — возмутился Джонс. — Мы спасли тебе жизнь, между прочим! И я, вообще-то — твой коллега по этой экспедиции, так что начинать исследования без меня — это, как минимум…

— Это ведь ты догадался, как попасть сюда, Стив? — перебил Квинсли.

— Да уж не глупее тебя!

— Один раз я дал тебе уйти, — вздохнул Квинсли. — С точки зрения логики, не следовало этого делать. Но ради старой дружбы… я решил, что должен дать тебе шанс. По правде говоря, он был маленький. Выбираться из сердца джунглей без оружия и припасов… но ты использовал свой маленький шанс. И сейчас я говорю: уходи. Все уходите, пока не поздно. Хотя на самом деле уже поздно… но, по крайней мере, снаружи у вас будет хоть какая-то надежда. Если будете бежать достаточно быстро.

— Маркус! О господи… Полковник, похоже, мой друг не в себе. Видимо, нервное напряжение последних недель…

— А по-моему, он вполне вменяем, — жестко возразил Брэддок, которому мигом стало ясно, почему бандиты продвигались к цели быстрее, чем ожидалось. — Значит, вас никто не похищал, Квинсли? Вы сами наняли этих людей и инсценировали нападение?

— Да, — спокойно ответил тот. — Через одного из наших проводников. В местных глухих деревушках хватает тех, кто сочувствует партизанам или просто запуган ими. Правительство далеко, а лесные банды близко…

— И вы посулили им несметные сокровища.

— Именно поэтому со мной пошел их главный. Он, конечно, думал, что убьет меня, как только я приведу их к цели. Он не подозревал, что из нас двоих наивный вовсе не я.

— Ну еще бы, — усмехнулся полковник. — Кстати, вы неплохо умеете метать дротик.

— Много лет изучая майя, кое-чему у них учишься… Я не мог допустить, чтобы он попал вам в руки живым, сами понимаете.

— Тем не менее, если бы мы не подоспели, вторая волна дикарей вас бы прикончила, мистер Умник.

— Майя не дикари, полковник! — болезненно поморщился Квинсли. — Кое в чем их культура превосходила вашу, и вы в этом скоро убедитесь!

— И каким же образом? — осведомился Брэддок. Но Квинсли предпочел вернуться к прежней теме:

— Как ученый, я должен признавать свои ошибки. Я действительно недооценил численность и упорство храмовой стражи. Впрочем, тут немалая вина и Гонсалеса. Я предлагал ему взять больше людей, но он не хотел делиться…

— Вы знали, что стража будет здесь? Кажется, для вашего друга это было полной неожиданностью, — заметил Брэддок, в то же время подозрительно косясь на остолбеневшего от изумления и гнева Джонса.

— Точно не знал, но предполагал.

— И поэтому вам понадобился вооруженный эскорт партизан.

— Это — одна из причин.

— А вторая?

— Дар. Кровь. Он не выйдет, не почуяв запах крови и мяса. Но вчера вы преподнесли ему неплохой дар. Даже больше, чем я рассчитывал. Конечно, это меньше, чем в лучшие времена… но он голоден. Он очень давно голоден.

— О чем вы, черт побери, толкуете? — теперь уже полковник готов был усомниться в здравом рассудке Квинсли.

— Жертвоприношение, — негромко пояснил Джонс. — Он расценивает вчерашний бой как массовое жертвоприношение.

— Та-ак, — протянул Брэддок. — Значит, бандиты назначались на роль барашков. И стражники тоже. Ну а если бы стражников все же не было? Или в бою бы полегли не все бандиты? Как бы вы избавились от опеки своих спутников?

— Так же, как я избавился от вашей, — раздраженно поморщился Квинсли. — И вообще, этот разговор мне надоел. Я сказал вам — бегите отсюда, а вы вместо этого играете в вопросы и ответы. Больше я ждать не буду, — с этими словами он опустил фигурку ягуара в одно из круглых отверстий, третье по часовой стрелке от угла, направленного на гору черепов. Статуэтка исчезла полностью и без малейшего стука. Должно быть, дно отверстия было устлано чем-то мягким.

Или же дна не было вовсе.

— Что вы делаете? — крикнул полковник.

— Вызываю демона, если вы еще не поняли, — буднично ответил Квинсли. — Властелина всей Шибальбы, — в его руке уже появилась последняя, золотая статуэтка — ребенок.

Полковник лихорадочно соображал. В демонов он не верил ни на одну секунду, но происходящее ему решительно не нравилось.

В особенности эти трещины на потолке.

— Маркус, ты же ученый! — возмущенно воскликнул Джонс.

— И что с того? Ты предпочел бы, чтобы им управлял неуч?

— Им нельзя управлять! Майя уже пытались, и что вышло? Ну то есть, я хочу сказать, если хоть на мгновение принять всю эту чепуху всерьез…

— Ты просто не в курсе, Стив. Я утаил от тебя несколько табличек. История имеет продолжение. В конце концов жрецам майя все же удалось совладать с демоном и загнать его обратно. Правда, для их цивилизации было уже слишком поздно. Но это не первый случай, когда знания, добытые дорогой ценой, можно без прежнего риска использовать в дальнейшем… Полковник! Нечего делать знаки своим людям! Пока любой из вас спустится по галерее, я уже успею закончить. Или хотите попробовать спрыгнуть? Поломаете ноги.

В распоряжении спецназовцев имелось и третье средство спуска с карниза — четыре троса, но их еще надо было достать и закрепить, что тоже требовало времени. Пусть небольшого, но, чтобы опустить фигурку в дыру, нужно еще меньше.

Что Квинсли и продемонстрировал. Золотой ребенок канул в последнее отверстие. Джонс невольно вздрогнул. Ничего, однако, не произошло. Но Квинсли это ничуть не смутило.

— Здесь не два ключа, — назидательно изрек он, нагибаясь и снова выпрямляясь; теперь в его руках была черная пирамида, которую он держал на ручку острием вниз. — Здесь их пять. Вероятно, все в свое время хранились у разных жрецов, но потом кто-то объединил их в одном месте… — он занес «того, что открывает», над центральным, квадратным отверстием. — В последний раз предлагаю вам — бегите. Меня он не тронет, но вас я защитить не смогу, даже если бы очень хотел. В первое время он будет думать только о еде.

— Зачем вам понадобился демон, Квинсли? — усмехнулся Брэддок, размышляя про себя, каким способом лучше утихомирить спятившего доктора. Тот уже перекидал внутрь каменной хреновины почти всю «вторичную цель», и, несмотря на вызываемое этим фактом понятное раздражение, тем сильнее полковник хотел выполнить хотя бы цель первичную — то есть доставить Квинсли в Штаты живым и по возможности невредимым.

— Зачем? И это спрашивает военный? Зачем обладать абсолютным оружием, противостоять которому не может ни одна армия на свете?

— Маркус, ну это просто смешно, — поморщился Джонс. — Ты обчитался комиксов? Собираешься править миром?

— Стив, это смешно лишь до тех пор, пока не появляется возможность сделать это реальным. Работа археолога, конечно, интересна, но мне осточертело клянчить гранты, дискутировать со старыми маразматиками и читать лекции тупым студентам. Я всегда знал, что рожден для большего. Много большего. Между прочим, эта штука довольно тяжелая, и мне надоело держать ее на весу! Вы еще здесь? Ну, как хотите, — и он начал опускать черную пирамиду в предназначенное для нее отверстие.

— Не стоит этого делать, доктор, — сказал полковник. Его слова прозвучали не очень громко, но интонация была такой, что Квинсли замер, а затем вновь повернул голову в сторону «балкона».

Где и встретился взглядом с девятью штурмовыми винтовками.

Сам Брэддок, впрочем, в него не целился — но стоило ему лишь подать знак… Джонс взирал на происходящее в полной растерянности.

— И что дальше? — криво усмехнулся Квинсли. — Прикажете в меня стрелять? На каком основании, позвольте узнать, вы собираетесь застрелить безоружного гражданина США? Только лишь потому, что я пользуюсь гарантированной мне Конституцией свободой совести и провожу религиозный ритуал согласно своим верованиям?

— Хм… — смутился Брэддок. — Доктор Джонс, спрашиваю вас официально и при свидетелях: есть ли основания считать, что действия доктора Квинсли представляют угрозу национальной безопасности или, как минимум, жизни кого-либо из присутствующих?

Джонс раздраженно пожал плечами. Ему было не по себе, и тем решительней он ответил:

— Разумеется, никаких. Вы же сами понимаете, что вся эта болтовня о демонах — чистейший вздор.

— Однако, — нерастерявшийся полковник вновь посмотрел на Квинсли, — вы говорили, что мы будем убиты, если не уйдем. Угроза убийством есть подсудное…

— Я говорил, что вас сожрет демон, — перебил Квинсли. — Сам я вас и пальцем трогать не собираюсь. Как по-вашему, суд примет такой аргумент? «Он сказал, что нас съест демон, и за это мы его застрелили!»

— Тем не менее, доктор, я должен вас арестовать.

— Вы не полицейский, и тем более не правомочны проводить арест на территории другой страны, где, кстати, находитесь незаконно.

— Прошу прощения — силой данных мне особых полномочий я вынужден задержать вас для дальнейшего разбирательства, — осклабился Брэддок.

— На каком основании?

— По обвинению в сотрудничестве с террористической организацией «Партизанская красная армия Гватемалы» и убийстве Луиса Рамона Гонсалеса.

— Вы уж выберите что-нибудь одно! — хохотнул Квинсли. — Вы сами прибыли сюда убить Гонсалеса и его подручных. И с такой формулировкой вам придется пересажать всех агентов под прикрытием. Результатом моего так называемого сотрудничества явилось уничтожение банды, разве нет?

— В таком случае, доктор, — потерял терпение Брэддок, — я задерживаю вас для оказания экстренной медицинской помощи, ибо есть серьезные основания, и дипломированный медик в моем отряде это подтвердит, сомневаться в вашем психическом здоровье.

— Согласно закону о психиатрической помощи, принудительное лечение может применяться лишь в случае, если имеются веские доказательства социальной опасности пациента, а мы уже разобрали, что у вас их нет. К тому же соответствующее решение должно быть принято на основании заключения не менее чем трех независимых экспертов, имеющих специализацию именно в области психиатрии, а не армейским костоправом. И утверждено судом. Кстати, с каких пор медицинскую помощь оказывают под дулом автомата? Нет, полковник, в Вест-Пойнте, наверное, неплохо учат стрелять, но человека с университетским образованием вам не переспорить. Ладно, джентльмены. Спасибо за доставленное напоследок удовольствие — и прощайте.

С этими словами он опустил пирамиду в отверстие. В отличие от фигурок, она не провалилась в неведомые глубины; основание пирамиды легло заподлицо с верхушкой каменного столба, а ручка осталась торчать вверх. В наступившей тишине все услышали негромкий клацнувший звук.

Квинсли замер в благоговейном ожидании. Остальные тоже невольно застыли неподвижно. Прошла секунда, другая, третья… Ничего не происходило.

— Ладно, полагаю, комедия окончена, — резюмировал полковник. Кто-то шумно выдохнул, стволы штурмовых винтовок опустились. — Пума-2, Пума-5, доставьте доктора Квинсли сюда. Постарайтесь ничего ему не сломать. Доктор, стойте на месте и не сопротивляйтесь. Мои люди обучены способам фиксации пленных, и способы эти весьма эффективны, но болезненны, так что не заставляйте ни их, ни меня повторять дважды… Да, и если вас все еще интересует формальное обоснование — вы задержаны за вандализм. Выразившийся в том, что вы выбросили ценные научно-художественные находки в какие-то дыры в каменной глыбе. Доктор Джонс, как по-вашему, нам удастся их оттуда достать?

Но в этот момент лицо Квинсли, за считанные секунды успевшее сменить выражения удивления, растерянности, возмущения, гнева и отчаяния, вновь просияло.

— Повторить! — воскликнул он. — Ну конечно же! Мы неправильно перевели!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джонс. Прежде всего он был ученым, и как бы безумно ни вел себя только что его друг, если у Квинсли появилась новая версия перевода, ее следовало выслушать.

— Правильно будет так, — не стал скрытничать Квинсли, — «…всех убьет, все сокрушит в свое время, ибо это властелин всей Шибальбы. Скажи «Буульбааль» троекратно — но бойся!» Буульбааль — это не просто кодовое слово и порядок вставки ключей! Это имя демона — Буульбааль!

Прежде, чем возбужденный археолог осознал, что произнес заветное слово над алтарем в третий раз, из каменного столба параллельно ударили две горизонтальные струи огня. Квинсли чудом не пострадал, оказавшись точно посередине между ними. Все же он с проклятием отскочил; пламя, впрочем, погасло за долю секунды до того, как он успел среагировать. И теперь, когда археолог больше не загораживал глыбу-алтарь, остальные смогли рассмотреть ее получше.

Это был не просто толстый каменный столб, на который наросли сталагмиты. Это было изваяние безобразной рогатой головы с низким лбом и выпученными глазами. Именно эти глаза и исторгли пламя только что. Вся морда скульптуры — едва ли это можно было назвать лицом — была покрыта чем-то вроде огромных конических бородавок; ваятелям, должно быть, пришлось немало потрудиться, высекая их. Носа не было вовсе. Вместо него во всю высоту головы, от междуглазья до уходившего в костяной пол подбородка, тянулся чудовищный вертикальный рот с длинными и острыми зубами, смыкавшимися на манер сцепленных в замок пальцев. Джонс достал цифровую камеру и, освещая изваяние фонарем, приник к видоискателю.

В следующий миг пещеру потряс низкий, почти инфразвуковой рев, шедший откуда-то снизу, казалось, из самого сердца земли. Несколько черепов рухнули с потолка и раскололись; скелеты на галерее потеряли еще несколько костей, а у кое-кого из солдат заныли зубы. Затем из глазниц черепов, сложенных горой в центре пещеры, повалил дым, а через несколько секунд тысячами языков выплеснулось пламя. Раздался страшный грохот, и гора взорвалась, словно вулкан Кракатау, расшвыряв обугленные обломки костей по всей пещере. На месте взрыва образовалась большая дыра неправильной формы, из которой все еще поднимался зловонный дым, но уже слабый. А затем… затем из дыры показалась голова.

Создатели каменного алтаря верно передали размер и основные черты. Между двух больших рогов на макушке чудовища даже торчал маленький третий, очень похожий на ручку «того, что открывает». Но все равно изваянию далеко было до оригинала. Грязно-коричневая плоть жирно и мокро блестела, круглые глаза без век, бровей и ресниц, каждый — с голову ребенка, пылали багровым огнем, с бесчисленных зубов в страшной вертикальной пасти стекала тягучая слизь, а из каждой бородавки, словно волос, рос длинный острый шип. Следом за головой чудовище выпростало из дыры многометровые восьмипалые руки, каждый палец которых больше походил на щупальце спрута, однако заканчивался острым когтем. Упершись этими руками в костяной пол, Буульбааль продолжал подниматься.

Первым опомнился Квинсли, ибо он заранее ожидал чего-то подобного. Выкрикивая какие-то слова, едва ли известные авторам научных работ по языкам майя, он бесстрашно устремился навстречу демону. Тот выбрался уже по пояс, продемонстрировав росшую из боков вторую пару рук, толще и короче, чем первая; на этих руках было лишь по два пальца, больше похожих на гигантские клешни. Затем монстр выпростал из дыры тумбообразную ногу, оканчивавшуюся широким плоским копытом, и сделал первый шаг, от которого захрустели древние кости и упало с потолка еще несколько черепов. Когда Буульбааль встал в полный рост, в нем оказалось не менее десяти метров, но его руки при этом свисали практически до земли.

— Аббльсхроог'глачаагхль! — громко возглашал Квинсли, встав прямо перед демоном. — Т'кххрууд'гчхлуук, Буульбааль, льтхроокт'ульб!

Монстр сделал шаг вперед. Казалось, он даже не смотрел на археолога — впрочем, кто знает, как видели эти лишенные зрачков глаза… Затем левая верхняя рука схватила Квинсли за ноги, для чего демону даже не пришлось нагибаться, и поднесла добычу ко рту, ощетинившемуся шестью рядами похожих на клинки зубов. Человек едва успел вскрикнуть, как Буульбааль откусил своему несостоявшемуся повелителю голову вместе с верхней половиной туловища — одним машинальным движением, как проголодавшийся мальчишка откусывает хвост морковки. Толстые вывороченные губы на миг сомкнулись, с чмоканьем высасывая кровь из второй половины тела. А из дыры, оставшейся за спиной монстра, уже слышались другие звуки — заунывный вой, голодный рев, злобный рык тысяч голосов. И с каждой секундой они становились все ближе.

За властелином Шибальбы следовали его подданные.

— Бежим!!! — завопил О'Лири, стряхнув с себя оцепение, и бросился к выходу. За ним устремился Альварес. Еще несколько человек попятились. Джонс продолжал тупо снимать демона, едва ли отдавая себе отчет в том, что делает.

— ОТСТАВИТЬ!!! — грянул на всю пещеру голос полковника, перекрыв даже завывания адских тварей. Солдаты замерли, как вкопанные. Джонс вздрогнул и выронил камеру, но она не разбилась, а закачалась на ремешке, надетом на его запястье.

— Вольфрамовыми — заряжай! — скомандовал Брэддок уже спокойней.

Обычно от пуль, применяемых против живой силы противника, требуется не столько пробивное, сколько останавливающее действие. Иначе пуля пройдет тело навылет, причинив, в большинстве случаев, меньше вреда, чем могла бы при своей кинетической энергии — поэтому нет смысла делать такую пулю слишком твердой. Однако полковник здраво рассудил, что против десятиметрового противника, шагающего по хрустящим костям по направлению к «балкону», бронебойные пули с сердечником из карбида вольфрама будут в самый раз.

Синхронно клацнули отсоединяемые магазины. Молниеносные движения десяти правых рук — и через пару секунд звук повторился: десять магазинов с бронебойными патронами заняли свои места.

— Очередями — огонь!

На штурмовых винтовках уже не было глушителей, и пещера наполнилась адским грохотом, полностью заглушившим настоящие адские звуки. В десяти местах на голове, груди и животе демона взорвались маленькие фонтанчики, расшвыривая куски твердой шкуры (хитин? ороговевшая кожа? что-то еще? вольфраму без разницы). Глебски и Блэкбеар поливали противника огнем сбоку, с галереи, по которой они так и не успели дойти до Квинсли. Брэддок целился в левый глаз; первые пули легли ниже, но полковник знал, что при стрельбе отдача поднимает ствол, и просто позволил законам физики сделать свою работу. Следующие пули вошли точно в цель; тугой багровый шар лопнул, и густая светящаяся жижа, с каждой секундой тускнея, потекла между бородавок.

Буульбааль утробно взревел, но продолжал идти. При его габаритах ему требовалось лишь еще несколько шагов, чтобы дотянуться до «балкона».

— Из подствольников — огонь!

Громко харкнули подствольные гранатометы. Теперь из тела монстра вырвало большие куски, и из глубоких ран потоками хлынула какая-то вонючая бурая мерзость. Выстрел полковника превратил второй глаз чудовища в рваную дыру, а Биденмайеру и Дьюку удалось всадить по гранате прямо в пасть Буульбааля. Во все стороны брызнули обломки страшных зубов — словно сосульки, по которым с размаха ударили железной лопатой. Чудовище захрипело, захлебываясь собственной кровью — или что там было у него вместо крови — и остановилось, беспомощно пытаясь закрыть разодранный рот.

Клацали перезаряжаемые магазины.

— По ранам — огонь!

Теперь демона расстреливали практически в упор, метя туда, где броня его жесткой шкуры уже была разворочена. Пули и гранаты легко рвали незащищенную губчатую плоть. Монстр был в бурой жиже с головы до ног. Он попытался вытянуть когтистые руки в сторону «балкона», но еще три взрыва — и конечности бессильно опали.

Клацанье металла. Грохот выстрелов.

Демон покачнулся. Его морда с вертикальным ртом не была лишена мимики, но столь отличалась от человеческого лица, что едва ли можно было сказать с уверенностью, какое чувство она выражает. Однако Брэддок готов был поклясться, что этим чувством было — безмерное удивление.

Затем Буульбааль рухнул.

Он упал навзничь; своды пещеры содрогнулись от могучего удара, обрушив с потолка целый дождь из черепов. Жуткий визг — боли, страха, разочарования — разодрал воздух. Но это кричал не Буульбааль — он был уже мертв. Это был вопль отчаяния его армии. Какие-то не то хоботы, не то щупальца, успевшие уже вылезти из дыры в полу, теперь, конвульсивно извиваясь, втягивались назад. Меж тем огромный труп начал разлагаться с удивительной быстротой, буквально проваливаясь внутрь себя. Куски брони отваливались и падали в растекавшийся во все стороны буро-зеленый гной. По воздуху поплыл тяжелый омерзительный смрад.

— Газы! — скомандовал полковник. Но бойцы уже и сами герметизировали шлемы и дышали через фильтры; команда потребовалась только Джонсу.

А стены пещеры продолжали вибрировать, и из когда-то заделанных трещин посыпались мелкие камешки. Бурый гной добрался до дыры в полу и потек внутрь. Что-то мерзко чавкнуло, из пролома вырвался фонтан мутной слизи, ударивший в потолок — а затем края дыры начали обламываться и рушиться, проваливаясь внутрь. Одновременно с потолка в разверзающийся на глазах кратер рухнула первая глыба.

— Отступаем! Бегом! — скомандовал Брэддок. Солдаты не заставили себя упрашивать, и даже Джонс весьма резво вклинился между Джексоном и Эплсвортом.

Полминуты спустя карниз и галерея скелетов одновременно обрушились в разрастающуюся пропасть. Но люди уже бежали наверх по коридору. Бежали изо всех сил, слыша, как с грохотом рушатся камни у них за спиной. К счастью, после того, как пропасть целиком поглотила храмовую пещеру, скорость ее роста замедлилась — однако и ход вел наверх не прямо, а загибаясь вправо, чуть ли не параллельно фронту разрушения. Наконец впереди показался яркий свет — это солдаты, оставленные наверху и, конечно, уже наблюдающие происходящую катастрофу, светили в тоннель, пытаясь понять, живы ли еще их товарищи. Одновременно зеленый индикатор в шлеме показал полковнику, что с ними уже можно связаться по радио.

— Пума-шесть-семь-восемь, бегите в лес на восток, не ждите нас! — приказал Брэддок. Неплохо было бы, если бы они прежде взрывом расширили выход, но — слишком рискованно, может завалить проход вообще.

Бинденмайер, бежавший первым, ужом выскользнул на поверхность. В его руке уже был смотанный трос, один конец которого солдат пристегнул карабином к поясу, а другой бросил вылезавшему следом. Тот тоже пристегнулся и передал эстафету дальше… Оказавшиеся наверху, конечно, не удерживались от искушения взглянуть назад, но, увидав растущий кратер на том месте, где еще недавно стоял их лагерь, лишь прибавляли прыти — хотя это, казалось, было уже невозможно.

Джонс не сообразил пристегнуться к тросу, но, по крайней мере, передал его следующему. К тому времени, как край пропасти достиг бывшего тайного входа в святилище, под землей оставались еще двое — Глебски и Блэкбеар (они убегали не с «балкона», а с галереи, и потому оказались последними). Земля ушла из-под ног Глебски, когда он уже успел пристегнуться, но еще не успел выбраться; одновременно куски рушащегося потолка тоннеля ударили его по шлему и по спине. Блэкбеар в это время уже падал, но успел ухватиться за конец троса; трос мотнулся вперед, апача тоже зацепило падающими сверху глыбами, но вскользь. Остальные солдаты почувствовали, как резко натянулся трос, но сумели дружным рывком выдернуть товарищей из продолжавшей расти пропасти. Блэкбеар сразу же вскочил на ноги, не обращая внимания на ушибы, но Глебски тащило на тросе волоком. Похоже, он был без сознания. Тогда апач подхватил пострадавшего, весившего вместе со всем снаряжением под три сотни фунтов, закинул себе на плечи и побежал вперед.

Кратер продолжал расширяться, но все медленней и медленней. Наконец периметр пропасти достиг края поляны. Несколько старых деревьев с жалобным скрипом накренились и повалились в бездну, одно так и застыло на самом краю с наполовину обнаженными корнями. Потом еще пару минут что-то шуршало и сыпалось — и, наконец, затихло. Рост пропасти закончился. Люди смогли остановиться и перевести дух. Хоренстиин немедленно занялся Глебски. Брэддок, усевшись на траву, развернул антенну спутниковой связи.

— Что с ним? — спросил он медика.

— Шлем защитил голову, в худшем случае легкое сотрясение. А вот травма позвоночника беспокоит меня больше. Судя по всему, его жизнь вне опасности, но чем скорее он попадет в госпиталь, тем лучше.

— Я запрашиваю срочную эвакуацию.

Брэддок и Джонс стояли у края пропасти и смотрели вниз. Смотреть, впрочем, было особенно не на что: тьма — она и есть тьма, и даже приборы ночного видения не сильно помогали. Слышно было, как где-то далеко внизу шумит вода.

— 230 метров, — прочитал полковник показания лазерного дальномера. — Глубоковато.

— Возможно, со временем здесь будет озеро, — заметил Джонс.

— Эх, такая была вертолетная площадка… Ну ничего, поднимемся на борт по лестнице. Не впервой.

В самом деле, это было не впервой даже Джонсу — в тренировочном лагере ему пришлось влезать по веревочной лестнице на зависший вертолет дважды.

— За нами скоро прилетят?

— Примерно через полтора часа.

— По-хорошему, поспать бы пока, ночь все-таки… Но у меня до сих пор сна ни в одном глазу.

— Могу понять. Ладно, док, я отозвал вас в сторонку не ради светской беседы. Мы должны согласовать, что будем докладывать. О моих людях не беспокойтесь, они повторят то, что скажу я. Но мне нужно знать ваши намерения.

— Н-ну… — Джонс попытался улыбнуться, — полагаю, если мы расскажем правду, то окажемся на соседних койках в психушке.

— Не окажемся, — серьезно возразил Брэддок. — Меня отправят в военный госпиталь. Без особых, кстати, заморочек насчет трех независимых экспертов и постановления суда… Но по существу вы правы. В такое никто не поверит. Да оно и к лучшему.

— Вообще-то у меня есть доказательства… — продолжал сомневаться археолог. — Я все заснял. Вот, смотрите, — он переключил камеру в режим воспроизведения и поднес маленький экранчик к шлему полковника. Тот некоторое время придирчиво изучал дергающиеся на экране размазанные тусклые пятна. Крохотный динамик деликатно стрекотал, тщетно пытаясь воспроизвести дикую какофонию боя.

— Фальшивка, — вынес приговор Брэддок, — и очень некачественно сделанная. В любом из этих идиотских фильмов все выглядит во много раз достовернее.

— В подземелье не было софитов и штативов, — вздохнул Джонс. — И демон едва ли согласился бы на съемку дублей.

— Хотите совет, док? Сотрите это прямо сейчас. Тогда у вас не будет искушения. И через десять лет вы сами поверите, что просто надышались подземными газами в пещере, где произошел обвал, а остальное вам привиделось.

— Больше всего на свете я хотел бы, чтобы все так и было! Вы понимаете, что самое ужасное? Не то, что мы чуть не погибли, не то, что Маркуса съели у меня на глазах — он все-таки оказался порядочным мерзавцем, а я-то считал его другом… А то, что все это оказалось правдой. Я всю жизнь был убежденным атеистом и отрицал любую мистику — то есть меня интересовали легенды, но именно как легенды, а не… — ученый сокрушенно покачал головой.

— Понимаю. Я тоже не в восторге от случившегося. Черт, да никогда у меня не было такой неудачной миссии! Один раненый — это еще ладно, случалось и хуже, но я провалил все цели миссии, все три!

— И спасли мир, — улыбнулся Джонс.

— Не стоит преувеличивать. Мы всего-навсего грохнули какого-то майянского дьявола.

— Возможно, не только майянского. Вам это имя — Буульбааль — ничего не напоминает? Или, в другой транскрипции, Булбаал…

— М-м-м… Белиал? — проявил-таки непрофильную эрудицию полковник.

— Именно. «Не имеющий хозяина». Князь подземного мира.

— Но ведь у майя не было контакта с… кто там придумал легенду о Белиале? Евреи?

— Так же, как и с викингами, — кивнул Джонс.

— Только не говорите мне, что это ваше мировое дерево тоже существует!

— Думаю, нет. Его бы уже засекли со спутников.

— Так что же у нас с вами произошло в пещере? — вернулся к теме полковник.

— Карстовый провал, — не моргнув глазом, ответил Джонс. — Как раз в тот момент, когда мы туда спустились. Такое случается в этих местах, я говорил вам, эта равнина — как швейцарский сыр. В 2007 прямо в столице Гватемалы в такую дыру провалились несколько домов вместе с жителями. Там, правда, пропасть получилась поменьше — всего 150 метров в глубину. Но тоже круглая. Случайность. Никто не виноват.

— Вы видели и официально подтвердите, что на доктора Квинсли упал многотонный камень, увлекая его в пропасть, — добавил Брэддок. — Спасти его не было ни малейшей возможности.

— Именно так все и было. Зато ваши грамотные и своевременные действия позволили вовремя эвакуировать остальных.

— Ну а теперь не для протокола. Почему все-таки Квинсли сумел вызвать демона, но не сумел его контролировать? Ведь он знал команды.

— «Команды», — усмехнулся Джонс. — Тут могут быть две причины. Первая — ошибки произношения. Тут до сих пор есть разночтения даже в отношении неплохо изученных языков майя, а уж эта магическая тарабарщина… Но я думаю, что куда более существенна вторая причина. Вы помните, какое сегодня число?

— Двадцать третье декабря… Ах, да. Конец света.

— Именно. Помните, что было сказано в тексте? «Всех убьет, все сокрушит в свое время». В свое время! В IX веке это время просто еще не настало, вот жрецам и удалось в конце концов с ним совладать. Но сегодня Буульбааль явился во всей своей силе, дабы забрать давно ему предначертанное. И вел за собой воинство, способное разрушить весь мир. Так что не преуменьшайте своих заслуг, полковник. Вы действительно остановили вторжение, или предотвратили Армагеддон — как вам больше нравится.

— Ну, мы действительно не дали основным силам противника выйти на поверхность. Но не думаю, что даже в худшем случае то, что смог десяток солдат, не сумели бы повторить куда более крупные армии.

— Вот это для меня, кстати, остается непонятным, — заметил доктор. — Было же сказано, что Буульбааль — это абсолютное оружие, что никакая армия, никакая сила в мире не устоит перед ним! Каким же образом всего несколько солдат…

— Ну это-то как раз очень просто, — осклабился полковник. — В IX веке так оно и было. Ни одна тогдашняя армия, и даже все они вместе, не смогли бы его одолеть. Тогда эти ваши майя справедливо называли его абсолютным оружием, но они не учитывали технического прогресса. В XXI веке с такой задачей справляется всего одно отделение пехотинцев. При помощи, конечно, этой замечательной штуки, — полковник похлопал свое оружие по прикладу, словно старого друга по плечу. — Штурмовая винтовка М16А4, док — рекомендую.

— Вы хотите сказать, — улыбнулся Джонс, — что теперь именно это — абсолютное оружие?

— Нет, — серьезно ответил Брэддок, — я слышал, что уже идет работа над модификацией А5.

2007

 

Александр Бачило, Игорь Ткаченко

КРАСНЫЙ ГИГАНТ

Каурый Черт, плохо кованый, полумертвый от усталости и бескормицы, заметно припадал на левую заднюю, но честно тянул разбитую подводу в гору. — Сгубили коня, — вздыхал ездовой тяжелой батареи Алексеев. — Где ж это видано — кровного аргамака с-под седла да в оглобли! Алексеев шел рядом с подводой, изредка «деликатно» встряхивая поводьями. Погонять Черта было ни к чему. Конь и так исходил паром, скользил сбитыми копытами по заиндевелым голышам, но от колонны не отставал. Выучка. Ходил этот конь под седлом еще третьего дня, носил молодого полковника Плошкина по длинной, как дорожка ипподрома, Арабатской стрелке. Да как носил! Коршуном налетал на серые шинели, что звались отчего-то красными, сбивал грудью, пропускал только справа — под шашку азартного в бою полковника. Ходил в атаку лавой на злых кобылиц, посадивших себе на спины людей с длинными пиками. «Ну, пронеси, Господи!» — кричал Плошкин, и Черт проносил его меж пиками в самую кобылиную гущу, и летели под копыта островерхие шлемы… А вот от красных пулеметов не унес. Обожгло обоих — коня и седока; Черта больно укусил свинцовый овод в ногу, а полковника — не больно, в голову. Лежит теперь Плошкин на мерзлом песке и глядит мертвыми глазами на мертвую зыбь Азовского моря, а раненый Черт тащит подводу с ранеными к берегу моря Черного. Жилы рвет конь, торопится вслед за колонной на трясущихся тонких ногах и словно бы уже и сам понимает, что к смерти своей спешит. На корабль ведь не возьмут, да и красным не оставят. Не скакать ему по степям лихим сумасшедшим галопом, как вон тот резвый да сытый полуэскадрон, что грохочет копытами навстречу!

Один из раненых откинул шинель, приподнялся на локтях.

— Что там, Алексеев?

— Разведка прибегла, — сказал ездовой, — должно, с Феодосии… Разведчики, огибая колонну, взрыли придорожную грязь, чуть прикрытую ледком, и осадили у коляски командира дивизии. Один из них спешился, откинув башлык, приложил ладонь к козырьку измятой фуражки, тяжело шагнул на дорогу. Коляска остановилась, а вслед за ней и вся колонна, не дожидаясь приказа, встала. Еще не слыша доклада, все уже почуяли недоброе.

— Ваше превосходительство! Суда из Феодосии ушли, — негромко произнес разведчик.

— Ушли! — разом колыхнулась дивизия, вся, от передового дозора до обозного аргамака Черта.

— Ушли без нас!

— Что за черт?! Этого не может быть!

— Бросили! А как же штаб фронта?

— Драпанул к чертям собачьим!

— Какого черта?!

— Да стой ты, не дергай! — прикрикнул Алексеев на Черта, слышавшего свое имя со всех сторон.

— Сволочи! — раненый повалился на дно подводы и закрылся шинелью с головой.

— Красные идут от Керчи, — продолжал докладывать разведчик, ротмистр Климович. — Возможно, они уже в Феодосии. Нам остается только Коктебельская бухта. Там могли остаться суда.

— Разве что чудом, — в мрачной задумчивости произнес генерал Суханов.

Он вынул из кармана вскрытый конверт с приказом на эвакуацию.

— По планам Генштаба — ни черта там нет…

— Я отрядил фелюгу из Феодосии, чтобы прошла морем до Судака. Если где-то на рейде еще есть корабли, их направят в Коктебель. На фелюге пулемет. — Климович сделал шаг к коляске, взялся за поручень и сказал совсем тихо: — Петр Арсентьевич! Коктебель — это последний шанс! А планы Генерального штаба… — он сморщился, будто хватил кислого, — нижним чинам на курево раздать… В порту о планах никто и не слыхал, осмелюсь доложить. Там, говорят, такое творилось… Генерала Осташко на трапе убили. Женщин бросали за борт…

…Через два часа колонна повернула на Коктебель. У перекрестка дорог на обочине осталась лишь развалившаяся подвода да труп лошади. Когда колесо подломилось, Черт не удержался и упал, храпя и захлебываясь пеной. Подняться уже не смог. Алексееву пришлось его пристрелить…

— Видите вон тот домик с белой трубой? Где аистиное гнездо…

— Ну? — поручик Грызлов взялся за винтовку, впился глазами в черные жиденькие кущи, над которыми кое-где поднимались крыши коктебельских домиков.

— Мы жили там чуть не каждое лето, — вздохнул юнкер Фогель, — с сестрой и с тетками.

Поручик плюнул и снова улегся на солому.

— Нашел время теток вспоминать! Ты еще дядьку вспомни!

— А какие там сливы были в саду! — продолжал Фогель мечтательно, — и шелковица, и урюк, и даже персики!

— Борща бы сейчас… — пробормотал Грызлов, поднимая воротник шинели, — что-то смена не идет…

— Вот у меня в Мелитополе была тетка, — прапорщик Шабалин перевернулся на спину, заложил руки за голову, — такой, доложу я вам, персик! Если б не путался под ногами дядька, так я бы…

— Дядя к нам тоже приезжал! — сказал юнкер. — У него в Севастополе была яхта, и он катал нас до Судака и обратно.

Все трое, не сговариваясь, повернулись к морю. Узкое корытце бухты от вытянутого Хамелеона до вихрастой громады Карадага заполнял серый, подернутый пенкой бульон, в котором не плавало ни единой съедобной крохи — пароходика или баржи.

— Яхта… — проскрежетал поручик. — Где она, та яхта? Помолчали. Что тут скажешь? Не появятся суда, и придется хлебать этот бульон до смертной сытости…

— М-да, — задумчиво произнес Шабалин. — Белеет парус одинокий… зачем-то в море голубом. Что ищет он в стране далекой, черт бы его побрал, когда он нужен позарез?

— Разве это море? — Грызлов обиженно дернул плечом и отвернулся от бухты. — Вот в Палермо, действительно, море. Яшмового цвета!

— Неужели они не придут? — прошептал юнкер Фогель. — Не может этого быть!

— Под ним струя светлей лазури. От страху, видно, напустил… — продекламировал Шабалин.

— Да ну тебя, в самом деле! — вспыхнул юнкер. — Я за дивизию переживаю, за раненых! Одно дело драться, когда прикрываешь отход своих, а другое дело так — без позиции, без надежды… Пока всех не перебьют.

— Да, позиция, конечно… — прокряхтел поручик, устраиваясь поудобнее на соломе. — Всё перегруппировывались! Последним стратегическим шедевром русской армии будет план обороны Карадага…

Фогель впился несчастными глазами в каменную громаду, будто понял вдруг: забавный петушиный гребень из его детства все эти годы готовил страшную казнь…

— Ну, кхм, мы еще повоюем… — он покашлял, закрывшись рукавом, свирепо потерся лбом о сукно. — Патронов, жаль, маловато…

— Маловато! — хмыкнул Шабалин. — Патронов просто нету! На батареях — по полтора снаряда на орудие. А у красных — екатеринодарские склады ломятся, катера, аэропланы — всего в достатке!

— И что же ты, Миша, предлагаешь? — не оборачиваясь, спросил Грызлов. — Сдаваться?

— Помилуй Бог! Разве я сказал — сдаваться? — прапорщик приподнялся на локте. — Ты, ваше благородие, за идиота меня принимаешь?

Некоторое время он укоризненно смотрел Грызлову в спину, потом снова лег.

— Нет, братцы, мужичкам я не дамся, пока жив. Они, сволочи, того и ждут, чтобы мы лапки подняли! Только я еще в Джанкое видел, что они с офицерами делают, спасибо! Уж лучше залезть на гору повыше, оттолкнуться и улететь к едрене-фене, прямо в небеса, иде же несть ни стогна, ни воздыхания, но жизнь бесконечная!

Тяжелый пушечный удар прокатился по бухте, перевалив откуда-то из-за Хамелеона.

— Аминь, — произнес Грызлов. — Вот и мужички…

— Идут! — всполошился вдруг Фогель. — Там, за кустами! Он вскинул винтовку и тоненьким голоском прокричал:

— Огонь!

Прапорщик Шабалин толкнул его в плечо. Выстрел грохнул, пугнув галок из соседнего сада.

— Ты чего палишь, дура? Ошалел со страху?

Над низенькой можжевеловой изгородью показались две отчаянно размахивающие руки.

— Не стреляйте, господа! Свои!

— Кто там? — крикнул Грызлов. — А ну, выходи!

Над кустами поднялся могучего роста человек с густой седеющей шевелюрой, буйно торчащей во все стороны, атакой же всклокоченной бородой. Он был без пальто и без шапки, среди голых, почерневших стволов сада его косоворотка беленого льна сияла, как электрический фонарь.

— Кто такой? — спросил поручик.

— Местный житель, — пользуясь громадой роста, человек легко перешагнул через изгородь. — Доктор Горошин Максим Андреевич.

— Хорош доктор! — хмыкнул Шабалин. — Такому бы молотом махать…

— Доктор? А почему не в армии? — допрашивал Грызлов.

— Комиссован по ранению в девятнадцатом.

— Документы есть?

— Все есть, поручик! Времени нет! Прошу вас немедленно проводить меня к командиру дивизии. Я имею сообщить сведения чрезвычайной важности. Дело идет о спасении ваших жизней, господа!

— Страшное дело, — сокрушался вестовой Гущин, — сколько же эта чугуняка дров жрет! Только перегорело — уже холодная!

— Топи, знай! — фельдфебель Похлебеев, согревая чернильницу в руке, выводил на бумаге нарочито корявыми буквами: «Мандат. Даден товарищу Похлебееву в том, что он является интендантом по заготовке фуража Смертоносной революционной бригады имени товарища Энгельса…»

— Товарища… — вздохнул было фельдфебель, но тут же умолк, спохватившись, и опасливо покосился на вестового.

Тот шуровал в печке и вздоха фельдфебеля не слышал.

Вроде ничего бумага получилась, подумал Похлебеев, пряча листок. Одна беда — товарищи-то сплошь неграмотные…

В сенях заскрипели половицы, щелкнули каблуки, послышались голоса.

— Сам! — Гущин метнулся за занавеску, звякнул там стеклом, мелко застучал ножом.

Дверь раскрылась, на пороге появился генерал Суханов.

— Смир-рна! — гаркнул сам себе Похлебеев, вытягиваясь. — Ваш превосходит-ство…

Генерал махнул рукой, молча шагнул к печке, стягивая перчатки. Из-за занавески появился Гущин с подносом: на маленьком блюдце — тонко нарезанное сало и соленый огурец. Рядом стаканчик водки и черный хлеб. Суханов молча выпил, отщипнул хлеба и кивнул вестовому — уноси.

— От Климовича ничего не было?

— Никак нет! — Похлебеев остановился, прикидывая, продолжать или нет, и все-таки сказал: — Дозорные приводили одного. Просился к вам лично.

— Кто такой?

— Говорит, доктор… Горошин. Генерал пожал плечами.

— Так послали бы его в лазарет. Пусть помогает.

— Я так и хотел. Говорит, срочное дело.

— Ну и где он?

— У начальника разведки.

— Черт знает что! Раненые умирают, а у него срочное дело! Вот они, лекаря! Социаль-демократы, мать их…

Генерал прошел во вторую, маленькую комнату, расстегнул шинель и, не сняв, сел на кровать, застланную узорным покрывалом, с высоченной стопкой подушек под тюлевой накидушкой.

Кажется, кончено. Если суда для эвакуации каким-то чудом не отыщутся, произойдет катастрофа. Дивизия прижата к морю. На ком вина? Определенно, на командире. Для чего задержался в Осман-Букеше? Для чего поверил мерзавцам из Генштаба? Бежать надо было! В Феодосию — и к черту, на пароход.

— Нет! — Суханов отчаянно ткнул кулаком в подушку. — Я сделал все, что мог! И я не побегу…

В дверь поскреблись, просунулась голова фельдфебеля.

— Ваше превосходительство! Прибыл ротмистр Климович.

— Зовите! Зовите! — генерал вскочил с кровати, развалив подушечную башню, и сделал несколько нетерпеливых шагов от стены к стене комнатки.

Климович, исполняющий обязанности начальника разведки дивизии взамен убитого полковника Волынского, вошел бодро, козырнул, но ничего сразу не сказал, кашлянул, будто в сомнении.

— Ну что там, Григорий Сергеевич? — Суханов не мог понять по глазам ротмистра, чего ожидать от доклада, а ведь это было самое важное сейчас. — Суда… есть?

— Ну… как бы вам сказать… Суханов топнул раздраженно.

— Не узнаю вас, ротмистр! Вы солдат или баба? Или меня принимаете за институтку? Рапортуйте! Есть суда?

— Никак нет, ваше превосходительство! — вытянулся Климович. — Судов нет!

«Господи, в руки твоя…» — подумал Суханов, серея лицом.

— Но есть кое-что другое, — неожиданно добавил разведчик.

— Что же? Корыта? Кадушки?

— Кхм… — Климович переминался с ноги на ногу. — Местный житель доктор Горошин утверждает, что обнаружил в пещере под Карадагом тайный склад транспортных средств…

— Ну и что там? Паровозы? Автомобили?

— Никак нет, ваше превосходительство. Летательные аппараты.

Поручик Грызлов первым выбрался на простор из теснин подземного коридора. Заключительный участок пути пришлось преодолевать ползком, поэтому сначала он не увидел ничего, кроме мерцания зеленоватой мглы, затянувшей все вокруг. Но, едва поднявшись на ноги, Грызлов будто из облака вынырнул. Он оглядел открывшееся перед ним пространство огромной пещеры и медленно стянул с головы шапку.

— Миша! Мишка! Где ты там?

Прапорщик Шабалин вынырнул рядом, крутнул туда-сюда головой и только тихо присвистнул.

— Что же это такое, господа? — подал голос Фогель. — Неужели спасение?

— Хотел бы я знать, как можно спастись посредством этих… этих… — Грызлов поднял указующий палец, но сейчас же опустил, чтобы скрыть дрожь.

— Доктор говорил, они летают, — юнкер обводил пещеру большими детскими глазами.

— Куда летают?! — Поручик вытер шапкой потное лицо. — Из пушки на Луну?

— Да хоть бы и на Луну! — голос Фогеля звенел восторгом. — Какое нам дело?

— В самом деле, — едва слышно прошептал Шабалин. — Теперь уж нам без разницы…

В сумерках к тому самому месту, где целый день лежал на соломе секретный дозор поручика Грызлова, подъехали всадники. Никто не мешал им открыто гарцевать в виду моря и скал, никто не открывал беглого огня, не частили пулеметы, завидев красные звезды на шлемах всадников и на папахе их усатого командира.

Но не радовало красного командира молчание пулеметов. Сердит был товарищ Кирпотин, комбриг Первой Конной. За восемь лет походов хорошо выучил Степан Анисимыч хитрую военную азбуку: если прижатый к стенке противник молчит, не огрызается, — значит, не ты его прижал, а он тебя. Это и Яшке-ординарцу понятно. То-то он, пострел, хмурит белобрысые брови и следом за командиром шарит беспокойными глазами по морю впереди и по горам в тылу.

— А ну, Яша, побеги до Тищенки, — сказал комбриг. — Пускай он, сукин сын, явится!

— Да вон он сам бегит! — отвечал глазастый Яшка.

Из-за белых домиков, еле видных в гуще черных ветвей, показались, один за другим, пятеро верховых.

Яшка свистнул в четыре пальца и, приподнявшись на стременах, помахал шапкой. Верховые взяли в галоп, подлетели на махах. Кони заплясали на месте, не желая стоять смирно.

— Товарищу комбриг… — начал было Тищенко, командир развед-эскадрона.

— Суханов где? — оборвал его Кирпотин. Комэск повесил чубарую голову.

— Нема…

— В трибунал пойдешь! — отрезал комбриг.

— Воля твоя, Степан Анисимыч, — Тищенко упрямо тряхнул чубом. — Хоть сам расстреляй. А только моей вины тут нема. Що ж я на конях за им поплыву? Матросики генерала упустили, а Тищенку — под трибунал…

— Ты брось это, товарищ дорогой, — Кирпотин мрачно глядел мимо комэска. — Не ровен час, и правда, попадешь под горячую руку… Мимо братишек мышь не проскочит! Вон они коптят! — Кирпотин вытянул руку в сторону моря, где полосами стлались по воде дымы катеров. — Да ты не сам ли докладывал, что у белых ни ялика малого не осталось? Не могла дивизия морем уйти!

— Что ж они, вознеслись, что ли?! — Тищенко плюнул с досады.

— Вот и разведаешь, когда к стенке поставят.

Степан Анисимыч поводил вверх-вниз стрельчатым усом, что означало у него юмористическую усмешку. Он хотел и еще что-нибудь прибавить, но не успел.

Клочковатый раскатистый грохот прилетел вдруг со стороны моря, отряхнув иней с ветвей мерзлого сада. Кони прянули было прочь, но, приученные к дисциплине и войне, остановились.

— М-мать! — только и сказал комбриг, давясь буквами.

Он сердито глядел на белую дымную полосу, необъяснимо протянувшуюся от моря к небу.

— Это чего? — детским растерянным голосом спросил Яшка. Сейчас же из воды под самой горой ударила еще одна струя. Она тянулась за черным продолговатым снарядом, быстро уходящим в небо. Снова грохнуло и заревело, уж не переставая. Один за другим из-под жирного карадагского гребешка вырывались похожие на баклажаны снаряды и буравили воздух округлыми лбами.

— В кого стреляют-то? — прокричал замкомандира Звягин, но его не услышали.

— Аэропланы такие, что ли? — задумчиво пробормотал Тищенко. Комиссар бригады товарищ Кошман отчаянно тер очки рукавом.

— Несомненно, это извержение! — кричал он, слепо щурясь на дымы. — Вулкан проснулся!

Кирпотин молчал. А черные баклажаны размером с добрый паровоз все выскакивали из-под горы и растворялись в небесном зените.

— Уходит, сволочь… — с ненавистью прошептал комбриг. — Тищенко!

Он толкнул разведчика в плечо.

— Га? — рассеянно отозвался тот, глядя в небо.

— Сыщи мне ход под гору! — прокричал ему в ухо Кирпотин. — Расстреляю, как бог свят! Землю рой! Должон быть лаз! — и хлестнул нагайкой Тищенкова коня.

Тот взвился на дыбы, будто хотел полететь за ревущими снарядами, но поскакал не вверх, а вниз, к морю. За ним, нагоняя, пустился весь разведэскадрон.

Час спустя дымные столбы без следа растаяли в ветреном небе. Кирпотин сидел за столом в том самом доме, где генерал Суханов слушал странные речи доктора Горошина. Командир Беспощадной бригады сердито чертил по карте прокопченным ногтем и кричал на неповинного спеца — начштаба.

— Докладывать-то мне что?! Бумажная твоя душа! Командарм у аппарата ждет, спрашивает, где противник! А я что отвечу?

Спец, обиженно дрожа пенсне, пожимал плечами.

— Формально выражаясь… — начал было он, но комбриг только махнул на него большой, как сковорода, крестьянской ладонью.

— Вот посажу на коня да пошлю тебя самого с докладом! Послушаешь, как там будут выражаться — формально или по матери! Расстрелять, скажут, сукина сына — и все выражения!

Начштаба сокрушенно качал головой.

— Не пойму я вас, Степан Анисимович. Отступаешь — расстрелять. Наступаешь — опять расстрелять! Что же это, извините, за логика?

— Очень даже правильная логика! — Кирпотин грохнул кулаком по столу. — Наша, пролетарская! Извести всю вашу породу мироедскую под корень! Все равно толку с тебя, что с мерина приплоду. Академию закончил, а телеграммы составить не можешь!

Начштаба совсем загрустил.

К его счастью, в этот самый момент распахнулась дверь, и в горницу влетел кипящий от новостей Тищенко.

— Товарищу комбриг! Пымали одного! У его там, пид горою, циле депо этих, як их… Чи паровозив, чи шо…

Размеры пещеры пугали. Каждый, кто входил сюда, сейчас же задирал голову и с опаской глядел на мерцающий потолок. Страшно было представить, что этот необъятный свод удерживает на себе всю каменную громаду Карадага. В зеленоватом светящемся тумане проступали громоздкие тени. Огромные, этажа в три высотой, летательные аппараты выстроились улицей. Черные, почти цилиндрической формы, они действительно напоминали паровозы, поставленные на попа.

— Мать честная! — не удержался комбриг. — Да тут флотилия целая! А месту, месту-то сколько!

Он так отчаянно вертел головой, что чуть не запнулся обо что-то. Из горбатой кучи, внахлест укрытой шинелями, торчала бросая нога.

— Это что? — спросил Кирпотин.

— Офицера, — доложил Тищенко. — Хотилы пидорвать усе, шо осталося, да мои хлопцы их поризалы…

— Поризалы! — комбриг зло пнул торчащую из-под шинели ногу. — А повезет кто?

— Куцы повезет? — не понял разведчик.

— В догон, куда еще? Или ты Серка своего расседлаешь, а седелку на колбасу эту навьючишь? — комбриг подошел к одному из снарядов и похлопал по теплому боку. — Тут знающий человек нужон. Машинист, а то и не один. С кочегаром.

— Есть машинист! — оживился Тищенко. — Як же! Самый наиглавнийший у их! Тильки мовчит, собака!

— Как, то есть, молчит?! — возмутился Кирпотин. — Спроси как следует! Ты соображаешь, чего они с такими аэропланами натворить могут?! — усы Степана Анисимовича гневно зашевелились. — А если возвернутся сейчас, да бомбами?!

— У них нет бомб, — сильный, раскатистый голос грянул вдруг на всю пещеру, заглушив последние слова комбрига.

— Это еще что? — удивился Кирпотин.

— Ты дывысь! Заговорил! — Тищенко радостно замахал руками. — А ну, ведить его до нас, хлопцы!

И, повернувшись к комбригу, пояснил:

— Це ж вин и е! Машинист!

— Хм… машинист… — Степан Анисимович скептически прищурился на седую гриву и буйно всклокоченную бороду доктора Горошина. — Да это поп какой-то, а не машинист… Кто таков?

Голос комбрига был суров, но сам он несколько отодвинулся при приближении доктора, хотя руки того были связаны за спиной.

— У них нет бомб, — повторил Горошин, пропустив мимо ушей вопрос комбрига. — И они не вернутся. Их ждут вечные скитания среди звезд.

— Поп и есть! — рассердился комбриг. — Ты кого мне привел, сволочь?!

Он сгреб Тищенко за грудки и как следует встряхнул.

— Та шо вы, Степан Анисимович! — хрипел придушенный комэск. — Я ж сам бачив, як вин офицеров у ту бочку сажав! Та ще и наказував, як пары разводить! От лопни мои глаза!

Кирпотин повернулся к пленному.

— Можешь управлять?

Горошин молчал. Неверный зеленоватый свет вычертил в пещерных сумерках надменный профиль в косматом облаке волос.

— Ты не отворачивайся, отец, — кротко посоветовал комбриг. — У меня контрразведки нет, но аллилую петь я и не таких святителей заставлял. Говори добром, можешь машиной управлять?

Горошин молчал.

— Так, — кивнул Кирпотин. — Вражина, во всей своей классовой озверелости. А ну, ребята, ставь его к стенке!

Красноармейцы, едва доходившие церковными маковками шлемов рослому доктору до плеча, стали прикладами подталкивать его к вороненому боку ближайшего снаряда.

— К матерой стенке ведите! — прикрикнул Кирпотин. — Попортите мне технику!

— Кончать, что ли? — тихо спросил подскочивший откуда-то Яшка.

— Обожди…

Понятливый Яшка кивнул и снова исчез.

Комбриг подошел к снаряду и коснулся теплой брони. Махина возвышалась над головами, будто четвертная бутыль густого черного крымского вина, стоящая посреди рассыпанного по столу гороха. Одной из горошин, подкатившейся к самой бутыли, был он, комбриг Кирпотин.

— Добротно сделано. Ни шва, ни заклепочки. Где ж тут садиться?

— А на другой стороне дира е! — живо доложил Тищенко.

— Ну, пойдем посмотрим…

Яшка любезно проводил доктора до места, приказал бойцам поставить его у шершавой стены подальше от выхода из пещеры, а самим отойти на положенное расстояние и заряжать. Оставшись с пленным наедине, ординарец сочувственно вздохнул.

— Плохи дела твои, отец. Товарищ Кирпотин шутить не любит. У нас ведь это просто — именем революции, и ты уже стучишься в дверь ко господу-богу нашему. Ан бога-то и нет! Это товарищ Плеханов на опыте доказал. Очень даже глупо может получиться… Семья есть?

Горошин свирепо покосился на Яшку, но снова ничего не сказал.

«Ага!» — подумал ординарец.

— Надо, надо говорить, папаша, — Яшка дружески похлопал Горошина по плечу. — Нечего семью сиротинить. Никто тебе за это спасибо не скажет. Врангелю — конец! Новая жизнь наступает, а ты в расход просишься.

Он укоризненно покачал головой, будто поучал неразумное дитя, а не гордого седого великана.

— Вон товарищ Кирпотин идет! Давай, отец, крой, как на исповеди! Но доктор Горошин не собирался разговаривать ни с красным командиром, ни с его ординарцем.

— Ну, гляди, тебе видней… — Яшка сплюнул под ноги и пошел навстречу командиру.

— Как он? — тихо спросил Кирпотин.

— Кобенится, гадюка! Но ничего, у меня заговорит! Бил?

— Еще нет. Думаю малость постращать. Есть одна зацепочка… Комбриг дернул усом.

— Быстрее стращай! Времени нет! Уйдут белые — своим ходом пущу на небо, догонять! Ты видал, сколько там ручек-штучек, в той машине? Без спеца нам за сто лет не разобраться! Уж на что я машин всяких повидал — и на Путиловском, и на Пресненских мануфактурах спину гнул, — а все равно ни черта лысого не разобрал. Нужен спец.

— Так это мы щас! — Яшка уверенно сдвинул папаху на затылок, подмигнул красноармейцам так, чтоб не видел пленный, и скомандовал:

— Становись! Цельсь! Именем…

— Стойте! — раздался вдруг в глубине пещеры высокий, отчаянно срывающийся голос.

Из зелени тумана выбежала девушка в распахнутой шубке поверх легкого платья. Длинная коса растрепалась, развязавшаяся лента болталась хвостами, расширенные в испуге глаза заплаканы. Но первое, что поразило всех, от комбрига до красноармейца, был не растрепанный вид девушки, а ее красота.

Из-под покрасневших век сверкали влажной зеленью большие, как два моря, глаза. Волосы цвета спелого поля оттеняли южный загар лица. Губы, не знавшие карминов и помад, горели собственным пламенем.

«Ишь какая! — подумал ординарец и невольно разулыбался. — Вот ведь, кабы не война, так и глазом не глянула бы на меня, этакая-то краля! А теперь — совсем другая история. Может, и наш черед пришел…»

— Папа! — крикнула девушка, ловко проскочив между красноармейцами и бросаясь на шею доктору. — Папа! Что они делают?! Ведь ты же ни в чем не виноват! Это ошибка, правда? Скажи им!

Она заглядывала в глаза отца — те же два моря под седой пеной бровей. Она привыкла читать ответы на все вопросы, ныряя в их глубину. Но сейчас они были темны и бездонны…

— Никак дочка, Степан Анисимыч! — радостно шепнул на ухо комбригу Яшка. — Так я и думал, что есть у него якорь на этом свете!

— Вот теперь и побеседуем! — Кирпотин направился к пленному.

— Господи, Катя! — лихорадочно шептал Горошин, покрывая поцелуями глаза, губы, лоб, волосы девушки.

Веревки, стягивающие ему руки за спиной, опасно трещали.

— Зачем же ты пришла?! Что ты наделала, дочь»!

— Дочка ваша? — тепло, по-родственному спросил комбриг. Один ус его смотрел вверх, другой вниз, что на этом нетесаном лице должно было изображать улыбку.

— Хорошая девушка. Прямо невеста! А который годок? Катя отвернулась от него, прижавшись лицом к груди отца.

— Послушайте! — взволнованно заговорил Горошин. — Поверьте же мне наконец! Они улетели навсегда! Очень далеко, к звездам. Никакой опасности от них больше быть не может! Они все равно что умерли!

— Кому это все равно? — оборвал его Кирпотин. — Это тебе все равно! А Советской республике не все равно! Ей покою нет, пока жива хоть одна белая гнида! Хоть на звездах, хоть на облацех! Повсюду будем бить ее, до полного искоренения! И ты нам поможешь.

Доктор молчал.

Катя снова заглянула ему в глаза.

— Нет, — произнес Горошин. — Я не стану… Комбриг развел руками.

— Ну, нет, так нет. Придется нам самим за ручки подергать, наудачу.

— Попробуйте, — доктор усмехнулся. — Но это верная смерть.

— Так ведь мы не сами дергать будем, — разулыбался Кирпотин. — Мы вот Катю попросим! — и, обернувшись к конвойным, добавил: — Взять!

Исполнительные красноармейцы, живо закинув винтовки за спину, подскочили к Горошину, чтобы оторвать вцепившуюся в него девушку.

Но тут случилось непредвиденное. Веревка на запястьях доктора вдруг лопнула, издав глухую балалаечную ноту. Мигом освободив руки, Горошин бережно отодвинул дочь и встретил подбежавшего бойца ударом щедро отпущенного ему природой кулака. Красноармеец покатился по земле и остался лежать неподвижно, а доктор, явно знакомый с приемами английского бокса, тут же принял и второго пациента. Тот, хоть и был здоровым деревенским парнем, в кузнице батьке помогал, но устоять на ногах не смог. Жалобно всхлипнув от удара в подвздошье, он лег и стал ловить ртом воздух у самой земли.

— К ракете! — крикнул Горошин, указывая на черные конусы снарядов, торчащие из тумана.

— Стой, сволочь! — затвор клацнул под рукой старшего расстрельной команды.

Горошин не стал смотреть, как в него целятся, а бросился вслед за Катей. Грохот выстрела скакнул от стены к стене пещеры и заглох в тумане.

— Не стрелять! — гаркнул комбриг. — Спец живой нужен! Отсекай его, гада, от машин!

Со всех сторон послышалось сапожное буханье — солдаты отовсюду бежали к снарядам. Но Кате и Максиму Андреевичу удалось опередить всех. Помог туман и поднявшийся переполох. Доктор с дочерью, незамеченные, добежали до ближайшего снаряда.

— Быстро в люк! — Максим Андреевич подхватил Катю на руки и буквально забросил ее в дыру, зиявшую в корпусе снаряда на высоте человеческого роста. Катя тихо вскрикнула — должно быть, ударилась обо что-то.

— Ничего там не трогай! — предупредил отец.

Он ухватился за край люка, подтянулся и влез в отверстие, к счастью, достаточно широкое даж amp;для его могучих плеч. Внутри снаряда было довольно просторно, но темновато. Мерцание разноцветных огней по стенам придавало большой круглой комнате, в которой оказался Горошин, вид таинственный и праздничный. Впрочем, Максим Андреевич бывал здесь не раз и к виду комнаты давно привык.

Оказавшись внутри снаряда, он прежде всего живо закрыл люк массивной круглой заглушкой, опускавшейся сверху на шарнире и точно подходящей по величине.

— Ну вот и все, — облегченна вздохнул Горошин, закончив работу.

Он повернулся к дочери и вдруг замер. На него насмешливо смотрели веселые и наглые глаза Яшки. Кирпотинский ординарец стоял у противоположной стены и, казалось, любовно обнимал Катю. На самом деле он крепко держал девушку, намотав на руку ее косу и приставив к горлу тусклый кавказский кинжал.

— Дурак ты, папаша, — сказал Яшка. — Хоть и здоровый конь, а дурак. Стой там, не балуй! А не то гляди, косарем, да по белой шейке — чик, и нету барышни, лебедушки моей ненаглядной…

Он провел тыльной стороной ладони по Катиной щеке.

— Не смей! — Катя рванулась, но Яшка крепко держал ее за волосы.

— Тпру, шалая! — прикрикнул он. — Обрежешься же, дура! Кто тебя замуж возьмет? А так, глядишь, и я посватаюсь! Только мне жена смирная нужна. Я ведь, если что не по мне, и убить могу!

Он снова повернулся к Максиму Андреевичу.

— Ну, чего встал, папаша? Отчиняй дверь! Живо!

Он поднес лезвие к лицу Кати, будто собирался ее брить. Она вздрогнула от холодного прикосновения, по щекам ее текли слезы.

— Короче, так, — сказал Яшка, обращаясь к Максиму Андреевичу. — Либо ты везешь нас вдогон за белыми, либо дочке каюк. Что решаешь? Резать аль нет?

— Убери нож, — тихо произнес Горошин. — Я открываю…

Он повернул рычаг, и люк с шипением поднялся, открывая круглый лаз, за которым уже шевелился частокол штыков. Максим Андреевич повернулся к ним спиной.

— Отпусти ее, — сказал он Яшке. — Я покажу, как управлять ракетой.

— Конечно, покажешь, — Яшка подтолкнул Катю к люку. — Куда ж ты денешься?..

Час спустя над уснувшим было Карадагом снова поднялись дымные столбы, и огненные стрелы принялись с воем чертить небо, исчезая в вышине, среди высыпавших уже звезд.

— …А у нас все по-прежнему, — несмотря на тошноту, Мустафа сладко жмурился, как кот, вернувшийся на родную печку.

— Где это — у вас? — ехидно спросил Егор.

Мустафа хоть и летал однажды на «Союзе-ТМ», но полет прошел неудачно, на расчетную орбиту корабль не вышел, и до стыковки с «Миром» дело не дошло. Счастье еще, что спускаемый аппарат отработал штатно, все вернулись живыми-здоровыми. В программу полета задним числом вписали «испытание двигательных систем», а стыковку благополучно потеряли. Тем не менее станцию Каримов знал хорошо, куда лучше своего экипажа, если можно так назвать двух космических туристов, толком не прошедших подготовку. Эх, деньги-денежки! Каких только чудес вы не вытворяете! Можете сделать российскими космонавтами двух богатых бездельников, а можете безжалостно затопить вполне еще работоспособную станцию — красу и гордость отечества!

— Вот мы и дома! — сказал командир, не обращая внимания на ехидного Егора. — Жорик, заползай!

Джеймс медленно, с торжественным видом пересек комингс и вступил на территорию станции, а вернее, вплыл в ее огромный, особенно после тесноты спускаемого аппарата, цилиндрический объем.

— Орбитальная станция «Мир», — сообщил он, как всегда, ни к кому не обращаясь. — Руина великой эпохи!

Счастливый он, позавидовал американцу Егор. Каждое мгновение смакует, будто его в кино снимают. И торжественное слово к любому случаю готово. А я что же? Денег-то не меньше вбухал, надо бы радоваться — мечта детства и все такое… Хотя мои деньги все равно бы пропали. Тетке Вере с ее сизомордым не достались — и хорошо…

— Джеймс! Я давно хотел тебя спросить… — начал он.

— Спросите, Егор, — кивнул Купер. — Ты будешь сто двадцать шестых человеков, задающих мне этого вопроса.

Русские слова Джеймс произносил почти без акцента, но употреблять склонения и спряжения так и не научился.

— Откуда ты знаешь, какой у меня вопрос? — по привычке заспорил Егор. — Может, я ценами на картошку в Оклахоме интересуюсь.

Джеймс добродушно рассмеялся.

— Бросай, бросай, Егор! Со мной за последний два месяца говорили сто двадцать пять русские людей, включительно генерала эфэсби, и все задавали одного и того же вопроса: зачем мне все это нужно? Хотя… — Джеймс наморщил лоб, припоминая, — хотя нет, господин генерал не сказал «зачем». Он произнес другое слово…

— Да мы знаем! — Егор поморщился. Его, как и всех, еще немного мутило в невесомости. — И все-таки зачем тебе это нужно, Джеймс? Ведь никто не узнает!

— Почему не узнает? — любезно улыбнулся Джеймс. — Я напишу об этом полете в своих мемуарах…

— И станешь писателем-фантастом, — подхватил Егор. — Ни одна живая душа в вашей НАСе не знает, что мы здесь. Завтра вернемся на землю, послезавтра «Мир» будет затоплен, и у тебя не останется никаких доказательств.

— На кой черт мне доказательства? — Джеймс высокомерно выпятил толстую нижнюю губу. — Я совершаю этот полет для сам себя, а не для прессы. У русских есть космос, и они им торгуют. У меня есть деньги, и я его покупаю, — Купер приблизился к иллюминатору и с хозяйским видом обозрел окрестное мироздание. — Мне плевать на что думают в НАСА или в Международном Космик Эйдженси. Вы ведь тоже не ради славы полетели, Егор? Наверное, в детстве мечтали стать космонавтом? Вам повезло, ваше детство еще не кончилось, а вы уже космонавт!

— От скуки я полетел, — буркнул Егор. — И назло родне. С детством меня как-то быстро кинули…

Он вспомнил отца, вечно спешащего, вечно с телефонной трубкой возле уха и неизменной бутылкой виски на расстоянии вытянутой руки, не дальше. «Для тебя ведь мудохаюсь, наследник, тебе все достанется, кому еще? Вот погоди, завалю «Интерникель», мы с тобой еще в космос слетаем! А хрен ли нам, мужикам? Все в наших руках! Были б деньги…»

— Что есть слава? — продолжал философствовать Джеймс Купер. — Сублимация половых комплексов. Спросите наш капитан, он тоже не за славой полетел, а за вознаграждением, ему нужно кормить свою большую татарская семья. Правильно ли я говорю, Мустафа, сэр?

Мустафа, хлопотавший возле пульта, не обернулся, только пожал плечами, отчего его крепкая, коренастая фигура качнулась, как на морской волне.

— Я полетел, чтоб вы тут руками ничего не трогали, — буркнул он.

— О! Это совершенно не так! — рассмеялся Джеймс. — Здесь можно трогать руками хоть что угодно! — он ухватился за торчащий из стены шлейф проводов и выдернул его из разъема. — Два дня после сегодня все, что не сгорит в атмосфере, будет лежать на дне океана…

— А ты и рад!

Егора задевало лучезарное настроение Джеймса.

— Я рад, — кивнул Купер. — Очень рад, что я успел. После нас уже никто не сможет сюда побывать…

И тут в обшивку станции постучали.

— Это еще что такое?! — обернулся Мустафа. — Жорик, твои фокусы?

— God damn it! — ошеломленно пробормотал Джеймс и вдруг отлетел к стене, припечатавшись спиной к беговой дорожке. Егор и Мустафа грохнулись рядом. Невесомости не было. Экипаж «Мира» копошился на полу, безуспешно пытаясь преодолеть тяжесть всех своих внезапно вернувшихся килограммов.

— Долетались, мать вашу! — выругался Мустафа. — Кто двигатели врубил?! Поубиваю на хрен, т-туристы!

Егор сел и прислушался.

— Молчат двигатели.

— Как же молчат? А это что?

Где-то коротко взвыли сервомоторы, послышалось шипение стравливаемого воздуха.

— Разгерметизация! — побелевшими губами прошептал Джеймс совсем без акцента.

Но шипение прекратилось, люк запасной шлюзовой камеры плавно отъехал в сторону, и в отверстии холодно блеснуло граненое лезвие винтовочного штыка.

— Не трепыхайсь, хлопцы! — раздался голос из камеры. — Сыдыть смырнэнько, руки в гору! Я вже до вас иду!

Следом за штыком показался длинный ствол винтовки, а потом и лохматая, заросшая бородой голова в папахе.

— Знатна кадушка, — сказала она, озираясь. — Давай сюды, братва!

Человек в гимнастерке полностью выбрался из люка и мягко спрыгнул на пол. Следом за ним снаружи полезли другие — такие же лохматые и с винтовками. Запахло потом и сапогами. Последним в отверстии люка показался молодой парень с маузером в руке.

— Ну, что тут, Тищенко?

— Ось, люды якись, товарыщу командир! — доложил парню красноармеец, появившийся первым. — С виду офицерня!

Командир оглядел сидящих на полу космонавтов.

— Что за люди? Откуда? Куда?

— А-а! Я понял! — сказал вдруг Егор. — Это же артисты! Джеймс, нас с вами кинули! Никакого полета не было! Мы на Земле!

Джеймс, медленно багровея, поднялся на ноги и повернулся к Мустафе.

— Как это понимать, сэр? Что за цирк?

— А ну сядь! Ты! — красноармеец саданул Джеймса прикладом в спину так, что тот перелетел через беговую дорожку и рухнул на велоэргометр.

— Да вы что, клоуны, сдурели?! — Егор вскочил. — Я вам такие терки устрою — в зоопарк не примут!

— Сядь Егор, — тихо сказал Мустафа. — Спокойно. Тут что-то не так.

— Я американский гражданин! — заявил Джеймс, вытирая кровь с разбитой губы. — У вас будет крупных неприятностей!

— Чудные какие-то, — покачал головой бородатый красноармеец. — Яш, а может, в расход их?

— Обожди, — Яшка прищурился на Мустафу. — А ну-ка ты! Иди сюда! Кто такой?

Мустафа поднялся.

— Я майор Каримов, командир экипажа орбитальной станции «Мир».

— Я ж кажу — офицерня! — подтвердил красноармеец.

— Ну а вы кто такие? — спросил Мустафа.

— Ишь любопытный! — бородатый неодобрительно покачал головой.

— Погодь! — оборвал его Яшка. — Мы-то? — он усмехнулся и коротко козырнул. — Командир разведроты отдельного истребительного полка Смертоносной революционной бригады имени товарища Энгельса Косенков! Так что, сами понимаете, господа контра, дело ваше — дрянь!

— Почему же контра? — спокойно возразил Мустафа. — Мы выполняем важное государственное задание. Эта станция — собственность Российской Федерации.

— Российской Федерации? — переспросил Яшка. — Которая РСФСР?

— Да, она построена в РСФСР. Вон и красный флаг на борту, с серпом и молотом.

Яшка обернулся к бородатому.

— Тищенко! Был флаг?

— Не приметил я.

— А вот по зубам как съезжу, чтоб вперед примечал!

— Да врут, поди! Ты на морды-то их погляди! Сразу видать белую кость! К стенке, без разговоров!

— Стой, братва! — Яшка покачал головой. — Как бы нам тут дров не наломать. Может, они спецы…

— Я могу еще кое-что показать! — Мустафа подошел к шкафчику.

— Но-но-но! Руки-то убери! — Яшка поднял маузер. — Тищенко, проверь!

— Что за комедия, Мустафа? — недоуменно спросил Егор. — Чего ты с ними разговариваешь? Мы же на Земле! Концерт окончен, пошли за пивом!

— Сиди, малец, бо тоже схлопочешь! — Тищенко отпихнул Егора от шкафчика и открыл дверцу. — На Земле он! Я той Земли, почитай, уж три месяца нэ бачив… Тут прапор якись! — Он вынул из шкафчика и протянул Яшке треугольный кумачовый вымпел с золотой бахромой и вышитыми гладью портретами вождей мирового пролетариата.

— Ишь ты! — Яшка пощупал ткань. — Красота-то какая! Это на пику, что ли, вешать?

— На стену, — сказал Мустафа. — Комсомольцы подарили. Портреты узнаешь? Ленин, Маркс и смертоносный товарищ Энгельс.

— Ленин?! — Яшка с благоговением погладил портрет. — Так вот он какой! — глаза его подобрели. — Этакий флажок мандата стоит, — он повернулся к Мустафе. — Ты вот что скажи, товарищ спец, у тебя телеграф есть?

— Есть радио, — сказал майор Каримов, подошел к передатчику и щелкнул тумблером. Егор осторожно переглянулся с Джеймсом. Кажется, командир вел хитрую игру.

— Так что ж ты молчал, недогада! — оживился Яшка. — Сказал бы сразу про радио, мы бы тебе и душу не мытарили! Зараз же и узнаем, из которого чугунка ты щи хлебаешь! А ну, передавай на Землю, — он прокашлялся. — Москва, Кремль, Ленину!

Рука Мустафы, тронувшая было регулятор настройки узконаправленной антенны для связи с ЦУПом, остановилась.

— Кому?!

Яшка самодовольно провел ладонью по едва намечающимся усам.

— Да ты не сомневайся, браток! У нас такое донесение, что прямо ему надо! Лично! Пиши, пиши давай! «Героические бойцы Смертоносной бригады имени товарища Энгельса в пламенных битвах на просторах нашей трудовой рабоче-крестьянской Галактики водрузили освободительное знамя диктатуры пролетариата на трех планетах земного типа с кислородной атмосферой!» Ну, чего ты на меня выпучился? Я цельный месяц слова учил! Дальше пиши! «Шлём боевой привет вождю революции и просим помочь с патронами, а также с обмундированием, потому как бойцы здорово дерут его об штыки по причине тесноты в паровозах». Подпись: «Комбриг-один Кирпотин». Фу-у! — Яшка с облегчением вытер пот со лба. — Думал, не довезу!

— «Байкалы»! — раздался вдруг в отсеке громкий голос. — Почему вышли на связь по открытому каналу? Что случилось? Докладывайте!

— У нас тут красноармейцы! — закричал Егор. — С винтовками! Яшка и его бойцы ошеломленно крутили головами, ощетинившись штыками во все стороны. ЦУП озадаченно молчал.

— Ну кто тебя просил?! — прошипел Мустафа.

— Пьяные, сволочи, — послышался из динамика усталый голос. — Узнаю, кто пронес водку на борт — выгоню из отряда! А туристов твоих оштрафую! Так что они без штанов домой отправятся!

— Товарищ руководитель полетов! — сказал Мустафа официальным голосом. — У нас на борту посторонние, называющие себя красноармейцами.

— Спокойно, Каримов! — в голосе руководителя полетов зазвучало спокойствие, которое бывает только при чрезвычайных ситуациях. — У вас отравление закисью азота. Перекройте вентиль три-пятнадцать в кислородном отсеке.

— А ну, дай-ка я сам с товарищем поговорю! — сказал вдруг Яшка, оттеснив Мустафу от пульта. — Слушай, браток! Ты донесение Ленину передал? Ты передавай, не тяни! А не то я сейчас сам на паровозе прилечу и лично с вот этого вот маузера, — он ткнул стволом в панель приборов, — за такую твою несознательность посчитаюсь.

— Кто это говорит? — голос руководителя дрогнул.

— Косенков говорит! Яков Филимоныч. Командир отдельного истребительного… В общем, на паровозе мы! Прилетели с планеты имени товарища Бебеля. Передавай немедля, человечно тебя прошу, не доводи до греха!

ЦУП опять надолго замолк.

— Можно вас спрашивать? — произнес вдруг Джеймс Купер, обращаясь к одному из красноармейцев. — Когда вы отбыли с Земли к этот… Бабель-планета?

— Хрен же его пересчитаешь без луны да без солнца! — задумчиво сказал боец. — Когда ночь, когда день — неизвестно! Но так, по износу обмундирования — месяца три назад выходит.

— А год какой? — спросил Джеймс.

— Да что ты прилип, как банный лист! — оборвал его Яшка. — Прошлый год! В аккурат третью годовщину революции справили, Врангеля с Крыму вышибли и полетели вдогон! — он повернулся к Мустафе. — Ну, чего он молчит, телефонист твой?

— Двадцатый год, — задумчиво сказал Мустафа. — Гражданская война. Это было восемьдесят один год назад.

— Чего-о?! — недоверчиво протянул Яшка. — Ты мне зубы-то не заговаривай, а то ведь я и осерчать могу! Ты мне связь с Лениным давай!

— Не могу, — сказал Мустафа, надеясь, что его слышат и в ЦУПе.

— Ленин умер в двадцать четвертом, а сейчас две тысячи первый.

В повисшей тишине оглушительно щелкнул взведенный курок маузера.

— А вот за эти слова, — медленно вскипая, заговорил Яшка, — ты мне ответишь по всей строгости революционного закона! А ну — к стене!

— Внимание, станция «Мир»! — раздался вдруг незнакомый голос в динамике. — Товарищ Косенков у аппарата?

— Здесь Косенков! — гаркнул Яшка.

— С вами будет говорить председатель Совета Народных Комиссаров товарищ Ленин, — торжественно объявил голос.

Бойцы взволнованно загомонили.

— Давно бы так! — Яшка оправил гимнастерку и подтянул ремни.

— Ну-ка, тихо там! — шикнул он на бойцов.

— Здравствуйте, товарищ Косенков! — бодро прокартавил в динамиках знакомый голос Ильича. — Прочитал ваше донесение. Очень, очень рад! Прекрасную новость вы нам сообщили! Спасибо вам, товарищ!

Яшка обернулся к своим и незаметно махнул рукой.

— Служим трудовому народу! — хором проорали бойцы.

— Боеприпасы приготовлены в известной вам пещере под Карадагом! — продолжал Ильич. — Архиважно набрать их как можно больше!

— Паровоз у нас маловат, Владимир Ильич! — пожаловался Яшка.

— Много ли на нем увезешь…

— А вы проявите революционную смекалку, товарищ! — добродушно рассмеялся Ленин. — Желаю вам удачи!

— Есть проявить смекалку, товарищ Ленин! — радостно прокричал Яшка в опустевший уже эфир.

В динамиках раздалось шипение, хрип, затем откуда-то всплыл далекий, едва слышный голос: «Байкалы», «Байкалы», отвечайте! Не слышу вас! — и снова угас.

Яшка сунул маузер в кобуру и повернулся к бойцам.

— Вот такие дела, братва! — глаза его сияли счастьем. — Довелось мне поговорить с самим товарищем Лениным! Сам век не забуду и внукам расскажу! — Он приосанился. — А теперь слушай мою команду! За оружием пойдем на паровозе Михеева. Иди, Петруха, разводи пары!

Яшка еще раз прошелся вдоль отсека, по-хозяйски заглядывая в Люки, ведущие в другие модули.

— Паровоз Сидорчука остается тут, при станции, чтобы эти неустановленные личности, — он кивнул на космонавтов, — ее куда не отогнали. Уж больно они хитрые. Ну, с ними потом разберемся! Ковзун, Тищенко и Парамонов! Всю эту бочку обыскать, шкафы, переборки порубать на куски и вынести к Сидорчуку, пускай выкинет. Грузить будем сюда!

Яшка направился к люку, уже по пояс в шлюзовой камере он еще раз бросил иронический взгляд на экипаж станции.

— Хе! Ленин у них умер! А Ленин-то он вона — живее всех живых!

Меньше чем через час усилиями добросовестных красноармейцев станция и в самом деле начала напоминать пустую гулкую бочку. Беговая дорожка, велоэргометр, стол — все было развинчено, разломано и исчезло в узком отверстии шлюзовой камеры, соединяющей станцию с паровозом Сидорчука. Экипаж «Мира» поначалу сидел в уголке под охраной одного из бойцов, тихонько переговариваясь.

— Чего-то я не понял, командир, — сказал Егор. — Почему актеры сами декорации разбирают? Наше бабло экономят?

— А по-моему, очень убедительно играют, — откликнулся Джеймс, трогая разбитую губу.

— Это не игра, — Каримов болезненно морщился, глядя, как бойцы вместе с кусками обивки отрывают от стен уникальную аппаратуру. — Не расслабляйтесь раньше времени. Мы с вами еще в космосе.

— Какой там в задницу космос?! — скривился Егор. — Невесомости-то нет!

— По-моему, эти их паровозы создают искусственную гравитацию.

— Сам-то понял, что сказал? Где паровозы и где гравитация?!

— Я одно знаю, — Мустафа упрямо наклонил голову. — Это настоящая станция «Мир» в настоящем космическом полете.

— Ты еще скажи, что Ленин настоящий!

— Тс-с! — Мустафа приложил палец к губам, покосившись на охранника. — В ЦУПе тоже не дураки сидят. Там группа психологов на подхвате, и сработали они гениально. С психами спорить нельзя. Если требуют Ленина — надо дать им Ленина.

— О! Это неплохо придумано! — оживился Джеймс. — Господина Яшку на Земле ждет смирный рубашка!

— А к нам на паровозе прилетят спасатели, — уныло буркнул Егор. — Чип и Дейл.

Тут Тищенко, давно поглядывавший в сторону космонавтов, не выдержал и в порыве классовой ненависти к тунеядцам всех четверых, включая часового, приставил к работам.

— Не хрен даром воздух глотать! — сказал он, вручая плоскогубцы Джеймсу Куперу. — Попрацюй-ка на Советску власть, мррда империалистическа!

Джеймса бросили на разборку кают, а Егора заставили таскать обломки к шлюзу.

— Баню тоже разбирать, что ли? — спросил Мустафа, поигрывая гаечным ключом. — Вещь в полете не лишняя. Смотрите, может, пригодится?

— Оце, што ли, баня? — Тищенко скептически оглядел кабинку со стеклянным окошком и сплюнул. — Нэ трэба. Вша у межпланетному пространстви и так дохнэ!

— Кто это вас таким словам научил? — Мустафа с видимым равнодушием принялся отвинчивать болты, крепившие баню к переборке. — «Межпланетное пространство», «Галактика», «кислородная атмосфера»…

— Та був одын дохтур, — охотно пояснил Тищенко. — Дюже разумный! Ну такий вжэ разумный, аж нэ расстреляли! Щэ, бувало, до зирочки нэ долитилы, а вин вже знае, як их звать!

Со стороны модуля «Квант» послышался слабый пневматический хлопок. Большой шлюз для приема грузового «Прогресса» бодро отработал автоматическую стыковку, звякнула, открываясь, крышка люка.

— А ну, принимай, братва! — послышался голос Яшки. — Да шевелись, похоронная команда! Нам еще ходки три надо сделать!

Изумленные космонавты, заглянув в переходный отсек, увидели, как из транспортного люка один за другим появляются деревянные ящики с веревочными ручками. Однако Тищенко живо разогнал столпотворение возле люка. Экипаж поставили в общую цепочку и велели передавать ящики красноармейцам, которые сноровисто набивали ими модули «Спектр» и «Кристалл».

— Откуда это? — спросил Мустафа, принимая ящик от Тищенко и передавая его Егору.

— Хиба ж ты нэ чув? — спокойно отозвался красноармеец. — От Ленина!

— Кто-то говорил, что в ЦУПе не дураки сидят! — ехидно заметил Егор.

— Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал Мустафа.

— Та тоби и нэ трэба! — успокоил Тищенко. — Як усэ погрузэмо, зараз и до вас очередь дойдэ!

Прошел еще час, в течение которого паровоз Яшки дважды прибывал на станцию, выгружая новенькие трехлинейки, картонные коробки с револьверами системы «наган», снопы кавалерийских шашек и четыре пулемета «максим» в свежей заводской смазке. Весь этот арсенал занял половину объема главного модуля станции. Грузчики валились с ног от усталости.

— Где они набрали этого старья? — удивлялся Мустафа, разглядывая серпасто-молоткастую маркировку ящиков.

— Сказали же тебе — Ленин прислал! — устало вздохнул Егор.

— Эта амуниция выглядит так, будто только что с завода, — заметил Джеймс.

— Ерунда! — возразил Мустафа. — Нет таких_ заводов, я точно знаю!

— Що ж вы за народ такий! — укоризненно покачал головой Тищенко. — Шепоткують и шепоткують Промеж сэбэ — так бы с нагана и вдарыв! А ну, отойдь от ящикив! — он приблизился к люку. — Катю! Та нэси вже кулеш! Обидать пора, бо скоро Яшка вернэтся!

— Иду, иду! — послышался звонкий девичий голос. В отверстии люка появился обмотанный рушником чугунок. — Возьмите, а то уроню!

— Я тоби уроню! — Тищенко подхватил чугунок. — Сорока! Хлиба давай!

— Сейчас, сейчас! — из шлюзовой камеры ловко выпорхнула тоненькая девушка с пшеничной косой, уложенной вокруг головы, и принялась хлопотать, едва стрельнув изумрудами глаз в космонавтов.

Она быстро застелила ящик чистой тряпицей, бегая к люку и обратно, уставила его глиняными мисками и кружками, принесла каравай хлеба странного зеленоватого оттенка.

Красноармейцы, потирая руки, расселись вокруг стола, потянули из-за обмоток разнокалиберные ложки.

— Ну, сидайтэ и вы, — позвал космонавтов Тищенко. — Поснидаем.

Егор, опасливо принюхиваясь, подошел ближе и заглянул в пускающий пары чугунок.

— А что это?

— Фрикандо! — ухмыльнулся Микола, подставляя миску под Катин половник. — Небось не отравишься!

— Обычная похлебка, — сказала Катя, наполняя миску густой маслянистой жидкостью фиолетового цвета с кусками бледно-голубого желе. — Да вы садитесь, садитесь… Ой! — спохватилась она. — У вас же ложек нет! Сейчас я сбегаю!

— Не стоит, — Егор отодвинулся от стола. — Я этого есть не буду.

— А я, пожалуй, попробую! — Джеймс с интересом разглядывал содержимое миски.

— Я тоже, — сказал Мустафа, подсев к ящику. — Нас на тренировках и не такое есть заставляли…

Он взял принесенную Катей ложку и решительно зачерпнул густого варева. Джеймс последовал его примеру. Егор не без зависти смотрел на дружно чавкающую компанию.

— Ну как? — спросил он Джеймса.

— М-м! Бесподобно! — неразборчиво пробулькал тот, не поднимая головы от миски.

— Может быть, вам все-таки налить? — Катя улыбнулась. — А то не достанется!

— Из чего это приготовлено? — Егор еще боролся с сомнениями.

— Из мокрошерстки, — объяснил Микола, вылизывая миску. — На гнилой глаз ловим…

Ложка Джеймса со стуком упала на пол.

— С-спасибо, — выдавил он, бледнея. — Для меня, пожалуй, достаточно.

— И хорошо берет? — спросил Мустафа, продолжая хлебать.

— Когда как, — со знанием дела продолжал Микола. — По первому солнцу только успевай таскать. А второе взошло — и шабаш! На дно ложится.

— А где это два солнца? — Мустафа перестал есть и внимательно посмотрел на Миколу.

— Зараз сами побачите! — Тищенко спрятал ложку за голенище и вынул кисет. — Два солнца — то ще нэ диво! А вот як доберемось до Червонного Гиганту, тут у вас очи-то и повылазять! — он с удовольствием закурил.

— До какого еще Червонного Гиганту?! — возмутился Егор. — Никуда мы не доберемся! Нас на Земле ждут!

Он вдруг почувствовал на себе взгляд Кати. Девушка стояла возле люка, нервно теребя перекинутое через плечо полотенце. В глазах ее читалась тревога и затаенная боль. Она словно хотела и боялась сказать ему что-то.

— Нихто вас не ждэ! — отрезал Тищенко. — Яшка казав, що вы сюды тайком прибули и ни одна собака про то нэ видае! А потому вышла про вас резолюция: разом со станцией забрать у полнэ наше распорядженне!

— То есть как?! — Джеймс изумленно уставился на Тищенко.

— Чья это резолюция? — спросил майор Каримов.

— Известно чья, — разулыбался Тищенко. — Товарища Ленина!

— Звезды, называется… — Егор сердито отвернулся от иллюминатора и снова улегся на кипу шинелей, остро пахнущих суконно-валяльной химией.

Вот уже третьи сутки по часам Егора картина за иллюминатором напоминала штрих-код на банке кофе — черные и белые полосы, слегка окрашенные допплеровским эффектом. Других признаков полета, вроде вибрации или шума двигателей, не наблюдалось.

— Дурят нашего брата, ох дурят!

Лежать было неудобно. Спускаемый аппарат «Союза-ТМ», и без того тесный, был доверху набит новеньким обмундированием, так что незаполненным оставалось лишь крохотное пространство между иллюминатором и люком. Люк был закрыт.

Егор с остервенением бухнул в него ногой.

— Невесомость включите, сволочи! Все бока отлежал!

Ответа он не ждал. «Союз» был превращен в карцер, куда Егора посадили, чтоб не бунтовал. Перед стартом он устроил потасовку с красноармейцами, требуя немедленно прекратить этот цирк и вернуть деньги. Побили не сильно, синяк под глазом почти зажил, но версия о театральном представлении дала в его сознании заметную трещину.

Неужели, правда, летим? Куда? Зачем? Бред какой-то…

Люк с шипением распахнулся, и в отверстии появилась голова Кати.

— Ну что, арестант, все бузишь? — улыбнулась она.

— А чего еще делать? — вздохнул Егор. — Ободрали, как липку, а вместо космического полета подсунули какое-то кидалово… Ты бы на моем месте не бузила?

— Да… — Катя задумалась, вспоминая. — Я на твоем месте еще и кусалась. Ко мне вообще недели две подойти боялись! Но потом, знаешь, как-то привыкла…

— Били? — спросил Егор.

— С ума сошел?! — Катя резко выпрямилась, чуть не ударившись о кромку люка. — Я — дочь дворянина!

— Да им по барабану… — Егор потрогал желвак под глазом. — У меня, может, дедушка — секретарь райкома был! А мне вломили, как простому буржую…

— Странные понятия… — Катя поджала губы. — Да если бы меня хоть пальцем кто-нибудь тронул, папа бы им показал!

— А папа у тебя что, Дзержинский?

— Какой Дзержинский?

— Ну, Калинин там, Молотов, Каганович… Я уже ничему не удивлюсь!

— Вообще-то он доктор… — сказала Катя.

— Ах, ну да! Как же я сразу не догадался! — Егор отпихнул связку сапог, постоянно сползавшую с шинельной кучи. — Большевики ужасно боятся докторов!

— Дурак! — обиделась Катя. — Могу вообще ничего не рассказывать!

Она скрылась за кромкой люка.

— Эй! Я пошутил! — испугался Егор.

Но Катя и не думала уходить. Она появилась снова, с плетеной из синих прутьев корзинкой, покрытой чистой тряпицей.

— Есть будешь? А то, говорят, ты голодовку объявил.

— А чего там? — Егор потянул носом, приподнимая край тряпицы.

— Плюхарики, — сказала Катя. — Чищеные, без усов.

— Пожалуй, поголодаю еще, — Егор поспешно прикрыл плюхариков тряпицей. — Мне и тюбиков хватает.

— Ну и зря, — Катя пожала плечами. — Ваши за обе щеки уплетают…

— Как они там? — спросил Егор.

— Да уж без дела не валяются! — усмехнулась Катя. — Мустафа у Сидорчука в кабине безвылазно сидит, удивляется. Скоро сам ракетой управлять сможет. Яшка ему доверяет…

— А Джеймс?

Катя обернулась и посмотрела куда-то в глубь станции.

— А мистер Купер, — сказала она тихо, — стал душой кают-компании. Обучил обе паровозные команды покеру, выиграл у Яшки золотые часы и проиграл их Тищенко. Бойцы его теперь чуть не на руках носят. Ты понимаешь, о чем я?

— Еще нет, — Егор разглядывал смуглое, лишенное всяких признаков косметики, но все же очень выразительное лицо Кати. К ней невозможно было относиться с недоверием. С первых минут знакомства Егор понял, что девушка не с «этими», в ее глазах он заметил тщательно скрываемую надежду, ожидание помощи. Она, правда, долго не заводила разговоров, приглядываясь к космонавтам, но теперь, кажется, решилась.

— Майор и мистер Купер ведут себя правильно, — горячо зашептала Катя. — Добиваются доверия. А ты только все дело портишь!

— Какое дело? — Егор придвинулся ближе.

Катя снова оглянулась на узкий проход между ящиками, загромождавшими все пространство станции. Откуда-то издали доносились голоса и смех красноармейцев, по обыкновению травивших байки после обеда.

— Вы должны помочь мне освободить отца… — тихо сказала Катя.

— Ничего не понимаю! — Егор заерзал, подминая под себя многоногую сапожную связку. — Да ты лезь сюда! Неудобно так разговаривать!

— Вот еще! — Катя гневно сверкнула глазами. — Это неприлично!

— Почему? — искренне удивился Егор. — Никто ж не видит!

— Тем более неприлично! — Катя смотрела на него строго, словно со старинной фотографии. — Ты иногда кажешься интеллигентным человеком, а иногда — дикарь дикарем!

Чудная все-таки девчонка, подумал Егор. Будто и впрямь с другой планеты или из далекого прошлого. Актрисе так не сыграть…

— Не обращай внимания, — усмехнулся он. — Пролетарское происхождение плюс элитное образование… Так я не понял, что там с папой? То он всем покажет, то его самого спасать надо…

— Что тут непонятного? — вздохнула Катя. — Он остался там, у Красного Гиганта. Его ценят, слушают, как единственного специалиста по ракетам и вообще по космогонии… Но ему никогда не простят того, что он помог скрыться белым…

— Угу, — Егор запустил руку в корзину, выудил плюхарик и захрустел им в раздумье. — Как же он тебя одну отпустил с этими?

Катя прижала палец к губам, прислушиваясь. Где-то хлопнула крышка люка. Голос Яшки звал Сидорчука.

— В том-то и дело, — прошептала Катя. — Я для них — единственная гарантия возвращения. Иначе папа отправил бы Яшку за оружием… куда Макар телят не гонял!

Егор присвистнул.

— Так ты у них заложница? — он потянулся за вторым плюхариком. — Да, не позавидуешь. Одна девчонка на два паровоза мужиков… Неужели не обижают?

— Пусть только попробуют! — Катя нахмурила пушистые брови. — Не беспокойся, женщину никогда не обидят, если она умеет себя правильно поставить. Мы с Нюрой их сразу предупредили: будете руки распускать, мы вас таким обедом накормим — по нужде забегаетесь! Так что опасаются…

Егор осторожно положил плюхарик на место.

— А кто это — Нюра?

— Повариха. — Катя вздохнула. — Хорошая женщина, хоть и пулеметчица. Мы с ней подружились. Правда, ее потом пришлось на Керосинке оставить, из-за беременности…

— На какой керосинке? — не понял Егор.

— Заправочная планета так называется. Да ты ешь, не стесняйся, — Катя снова пододвинула ему лукошко с плюхариками. — Вот прилетим на Керосинку — свеженьких попробуешь. Нюра их готовит — пальчики оближешь! Мне до нее, конечно, далеко… Скучаю я по ней. А по отцу — еще больше…

— Выходит, мы с тобой друзья по несчастью… — Егор задумчиво отломил от лукошка выбившуюся хворостинку, но она, выскользнув из пальцев, приросла обратно. — У меня вот тоже отец погиб…

— Почему — тоже?! — Катя обожгла его взглядом. Егор смутился. Как ей объяснить?

— Понимаешь… есть такая скверная штука, называется «релятивистский эффект»… — Он замолчал. Кто бы мог подумать, что объяснение теории относительности может быть связано с моральными трудностями? — Короче, — запинаясь, продолжил Егор, — пока вы туда-сюда летали, там прошло много лет… Возможно, никого из них уже нет в живых…

— Ерунда какая! — Катя обиженно дернула плечом. — Если не хочешь помочь, так и скажи! — она сердито сунула ему в руки корзинку с плюхариками. — Голодай дальше! Можешь считать, что этого разговора не было!

Ее шаги быстро удалились и затихли в лабиринте проходов между ящиками.

— Катя! — позвал Егор. — Ну подожди, чего ты? Может, я ошибаюсь!

Он прислушался. Шумы на станции затихли. В паровозах, похоже, спали, оттуда не доносилось ни звука. И чего, дурак, вылез со своим релятивистским эффектом? Обидел девчонку. Разве можно так — наотмашь, по нервам? Будто нарочно старался сделать побольнее. Будто мстил за то, что самому уж с папкой не встретиться никогда. Кому мстил? Кате? Что за характер такой дурацкий! Дикарь дикарем!

Шаги вдруг послышались снова — мягкие, осторожные. Слава богу, возвращается!

— Ты извини, — начал Егор. — Я не хотел…

— Not at all! — раздался голос Купера. — Не о чем говорить! Это не стоило мне ни цента, я играл на золотой зуб мистера Тищенко.

— А, Джеймс, — разочарованно протянул Егор. — Какие новости?

— Мы подлетаем к планете Керосинка, — глаза Купера поблескивали радостной хитринкой. — Но мистер Яшка опасается, что нас опередили. Похоже, на заправке очередь… — он выудил из-под наваленных горой шинелей связку остро пахнущих сапог и принялся с интересом ее разглядывать. — Думаю, в сей момент нам следует быть рядом с Мустафа. Идем!

— Так я ж арестован, — Егор сладко потянулся.

— О, ерунда! — вежливо улыбнулся Джеймс. — Благодаря меня ты совершенно свободен.

— Серьезно? — обрадовался Егор. — Как это ты сумел?

— Очень просто, — Джеймс приложил сапог к ноге, после чего по-хозяйски перебросил связку через плечо. — Прикупил джокера к четырем семеркам…

В тесной кабине управления сидорчуковского паровоза яблоку негде было упасть от набившихся в нее красноармейцев. Егор и Джеймс, заглядывая через плечи и головы, видели большой навигационный экран, поделенный на сектора. Через один из секторов протянулась цепочка ярких точек: Земля — заправочная станция — Красный Гигант. В центре другого сектора сияла большая круглая блямба — планета, на которой паровозам предстояло пополнить запасы «керосина».

— Сколько их было-то? — спросил Яшка.

— Я насчитал четыре, — сказал Мустафа.

Он сидел за пультом и двигал блестящие рычажки, увеличивая изображение на экране.

— Приземлились они где-то здесь…

— Ну, ясный пень, — Яшка досадливо поморщился. — В аккурат на заправку!

— Может, наши? — с надеждой спросил молодой Миколка.

— Куда там, — рассудительно сказал Сидорчук. — Наши на Бебеле остались. Мы ж последний керосин со всех паровозов слили…

— То ж воно и е, — заметил Тищенко. — Белые гулеванют, не иначе. Що робыть станем, командир? Надо Семена с Нюркой выручать, не отобьются одни.

Яшка почесал в затылке.

— На четырех паровозах, поди, штыков сорок, аль боле…

— Зато у нас патроны есть! — снова встрял Миколка. — Налетим, да с пулеметов, а?

— Налетел один такой! — осадил его Сидорчук. — Они-то налегке, а мы с обозом.

— Обоз и отцепить можно! — не унимался парнишка. — Чего ему сделается? А сами на двух тачанках, с пулеметами — они и охнуть не успеют!

— Твоя фамилия как? — Яшка повернулся к Миколке. — Фрунзе? Али Тухачевский? Кто ты такой есть, чтоб наперед командира обозом распоряжаться?!

— Да ну что, в самом деле… — обиделся Миколка. — Я дело говорю. Оставить тут гарнизон, к нему и не подступишься!

— Вот тебя и оставим! — отрезал Яшка и повернулся к отделенному командиру. — Прокопенко! Положишь этого стратега с пулеметом против главного люка. Посмотрим, какой он есть герой. Отделению занять оборону, и не дай вам бог старорежимный допустить сюда хоть мыша!

— Эх, — вздохнул Сидорчук. — Я живого мыша уж забыл, когда и видал…

— Мне б еще человека, — задумчиво сказал Прокопенко. — Вторым номером к пулеметчику…

— А вот американца возьми! — Яшка вдруг повернулся к Джеймсу. — Пущай за свободу повоюет! Необстрелянный он, правда, зато руки откуда надо растут! Остальные со мной и с Сидорчуком!

— И мы? — оживился Егор.

— И вы, конечно, — Яшка смерил его косым взглядом. — Не оставлять же вас тут… при оружии.

— И я! — вынырнула вдруг, откуда ни возьмись, Катя. — Яков Филимонович, вы обязаны меня взять!

Яшка посмотрел на нее с изумлением. За все время полета Катя, помня давнюю обиду, не сказала ему и двух слов и уж тем более не обращалась по имени-отчеству.

— Чего вдруг? — смущенно пробормотал он. — Нечего тебе на заправке делать. Без баб справимся…

— Да?! — Катя живо уловила в его голосе неуверенность и, уперев руки в бока, перешла в наступление. — А питаться вы чем собираетесь? Керосином? У меня на кухне плюхарики заканчиваются!

— Нюрка, поди, запасла, — слабо защищался Косенков.

— На такую-то ораву?! — возмутилась Катя. — Много ты запасешь в ее положении!

— Зачем в положении? — Яшка прищурил глаз, подсчитывая в уме. — Вроде должна уже родить…

— Тем более! — отрезала Катя. — Ей ребенка кормить надо, а не плюхариков с пальмы околачивать!

— Ну ладно, ладно, — отмахнулся Яшка. — Полетишь за своими плюхариками. И арестанта этого в подручные возьмешь, — он кивнул на Егора. — Все равно от него толку нет.

— Я тоже хочу на планету! — запротестовал Джеймс. — Я заплатил за этот полет не меньше Егора!

— Отставить! — рявкнул выведенный из себя Косенков, хватаясь за кобуру. — Ты, буржуазия, меня не зли! Не ровен чар, с тобой там беда приключится! А я еще отыграться хочу…

Егор лежал за барханчиком, щурясь на раздвоенное солнце, и слушал, как в листве над головой стрекочут усами плюхарики. По розовато-оранжевому небу Керосинки медленно расползались фиолетовые лишайники облаков.

— Ты зря на песок-то улегся, — голова Сидорчука поднялась над густой щеткой травы. — Там, бывает, брюхогрызка прячется.

Егор поспешно переполз в траву, даже не спросив, кто такая брюхогрызка. Ему и без того хватало впечатлений — со всех сторон доносились звуки и запахи, способные довести свежего человека до истерики. Только флегматичное спокойствие красноармейцев помогало пережить стресс.

Егор затаился в траве, прислушиваясь к хрипловатому рыку справа. Может быть, там обедала какая-то местная живность, а может, просто храпел часовой.

Отряд занял оборону на краю леса, в чаще которого были надежно упрятаны оба паровоза, и ждал возвращения разведчиков. Отсюда до заправочной станции было километров пять.

— Но это если напрямки, болотами, — объяснял Сидорчук. — А если вкруговую, по краю кратера, то верст десять, не меньше. Стало быть, раньше захода второго солнца Тищенку и ждать нечего…

Позади Егора шелохнулись кусты, появился крайне расстроенный Мустафа.

— Что случилось? — спросил Егор.

— Да паровозы эти… — Мустафа оглянулся на лес. — Я вокруг них полазил, померил, прикинул — это просто черт знает, что такое! Не могут они летать! Не должны!

— Чего ты хочешь? Инопланетная техника!

— Хрен тебе — инопланетная! — Мустафа огорченно уселся на песок. — У них снизу клеймо есть: «Подольский завод».

— Швейных машин? — Егор глупо улыбнулся.

— Во-во… — Мустафа меланхолически выдернул из песка прутик, на конце которого обнаружилось отчаянно упирающееся многоногое туловище размером с кошку.

— Ты поосторожнее, — предупредил Егор. — Это, наверное, брюхогрызка.

— Да ну ее в задницу! — Мустафа решительно отломил прутик и принялся чертить на песке не понятные Егору формулы.

— Смотри, накличешь… — подал голос Сидорчук. — Ей ведь без разницы, с какой стороны вгрызаться…

— Тьфу! — Каримов сердито ухватил брюхогрызку за клешню и зашвырнул подальше в лес. — Как вы можете, Антон Пафнутьич, рассуждать о всякой ерунде, когда всей физической науке — кранты?!.

Разведка, как и предсказывал Сидорчук, вернулась на закате второго солнца. Тищенко, перемахнув барханчик, плюхнулся в траву рядом с Егором и сразу принялся с ожесточением отдирать от шинели налипших в болоте тварей. Бойцы его отделения, такие же грязные, как и командир, на ходу стаскивая с себя одежду и почесывая искусанные паразитами спины, углубились в лес. Навстречу им из кустов вынырнул Косенков.

— Ну что, видели? — нетерпеливо спросил он, присев возле Тищенко. — Кто там?

— А бис його знае! — Тищенко снял с шеи уютно присосавшегося было плюхарика. — Однако ж не наши, це вже точно. Я своих усих знаю…

— Стало быть, беляки?

Тищенко неопределенно почесался плечом о корягу. — Выходэ, так…

— Что ты мне вола за хвост тянешь?! — рассердился Яшка. — Погоны-то есть на них?

— Та яки там погоны! — Тищенко сплюнул болотным семечком. — Одиты — кто у чем, я таку одёжу сроду нэ бачив. Бородаты уси, як мужики. Из оружия — тильки шашки та пыки, винтовок нема. Але ж одын — у фуражке. С кокардою…

— Ну, значит, врангелевцы! — заключил Яшка.

— Так а я що кажу! — Тищенко стянул сапог и вытряхнул на траву семейство прыгающих головастиков. — Одно худо. Ни Сэмэна нашего, ни Нюрки нэ побачили. Мабуть, вбили их…

Весть о том, что на Керосинке высадились белые и, надо думать, убили красноармейца Ревякина Семена Григорьевича с беременной женой его Нюркой-пулеметчицей, оставленных тут для пригляда за паровозной заправкой, всколыхнула весь отряд. Угрюмые бойцы, вспоминая добрый Нюркин нрав, украдкой шмыгали носами, а прилюдно грозились отомстить гадам со всей пролетарской беспощадностью. Храбрости мстителям прибавлял тот факт, что у белых не было огнестрельного оружия. Наиболее горячие головы предлагали немедленный штурм заправки и захват четырех белогвардейских паровозов, но осторожный Яшка отложил операцию до восхода первого солнца.

— Здешние болота — это вам не Сиваш, — говорил он, елозя грязным пальцем по наспех нарисованному плану. — Тут по ночам такое ползает — половины бойцов к утру не досчитаемся!

Красноармейцы, дымя самокрутками, нехотя соглашались. Яшка пользовался у них неоспоримым стратегическим авторитетом. Все-таки не зря он два года проходил в ординарцах у самого товарища комбрига Кирпотина. Даже Тищенко, разжалованный из комэсков за мародерство на планете имени товарища Бебеля (незаконная экспроприация запасов меда у трудовых пчел) и поначалу свысока поглядывавший на молодого командира, вынужден был признать его правоту. Да и кому охота посреди ночи тащиться через болото, кишащее плотоядными тварями, как суп — лапшой?

В наступившей темноте бойцы принялись активно готовиться к утреннему наступлению, то есть поужинали и легли спать.

Егор долго бродил по лагерю, выходя к кострам и заглядывая под низко опущенные лапы спящих деревьев. Он искал Катю.

— Кажись, по плюхарики пошла, — сказал ему всезнающий Тищенко. — У болота ее шукай. Да дывыться ж, в тясину не суйтеся. Там хоть и неглыбоко, а дюже погано. У сколопендров брачные пляски почались. Негоже дивчине цьёго бачить…

У края болота Егор остановился. Бледно мерцающие облака стремительно неслись по небу при полном безветрии. Над скальной грядой, обозначившей границу кратера, то и дело вспухали и опадали далекие зарева. В темноте казалось, что вся поверхность болота шевелится, бугрясь и киша телами бесчисленной живности. Впечатление усиливалось хоровым писком, хрустом и сытым отрыгиванием, заглушавшим даже неистовый стрекот плюхариков. Удушливо пахло гудроном и бульонными кубиками.

— Катя, ты где? — вполголоса позвал Егор. — Отзо… — он испуганно замер, оглушенный внезапно наступившей тишиной. Кишение болота мгновенно прекратилось. Последняя маслянистая волна неторопливо прокатилась по водной глади, возвращая ей зеркальную неподвижность.

— Катя… — прошептал Егор, пугаясь собственного голоса.

— К-а-с-с-я, — тяжело вздохнуло что-то в темноте.

Егор попятился. Ну, на фиг! Линять отсюда надо, нету здесь Кати, и быть не может. Какой дурак полезет в это месиво по своей воле?!

Он совсем было уже решил вернуться в лагерь, как вдруг далеко впереди, у скальной гряды, заметил светящуюся цепочку следов. Кто-то шел там вдоль берега, взбаламучивая ногами фосфорический ил и пуская по болоту ленивые волны. Егору даже показалось, что он различает в темноте знакомую косынку, светлым пятном проступающую на фоне камней.

— Катя! Подожди, я с тобой! — он добежал берегом до скал, грядой окружавших болото, и, оскальзываясь на мокрых камнях, заторопился вдогонку.

Трясина мало-помалу оживала. Словно в закипающем супе, то там, то сям вспучивались жирные пузыри, оставляя на поверхности мохнатую пену. В отдалении начинало побулькивать, посвистывать и шкворчать. На каждом шагу из-под ног бросалась врассыпную писклявая мелочь. Позади, в лесу, снова расчирикались плюхарики.

Катина косынка то пропадала за выступом скалы, то снова появлялась у края болота, приближаясь к самой воде. Казалось, девушка не особенно спешила, но Егору, считавшему себя неплохим спортсменом, никак не удавалось к ней приблизиться.

— Катя! — он остановился, задыхаясь. — Да постой же ты! Косынка на мгновение замерла, а затем быстро двинулась навстречу.

— Я зову, зову! — Егор облегченно вздохнул. — Ты не слышишь, что ли?

Катя не откликнулась, приближаясь странной прыгающей походкой. Все ускоряя бег, она с поразительной легкостью преодолевала огромные валуны. Егору вдруг стало неуютно.

— Э! Ты чего? — он невольно попятился и, оступившись на скользком камне, с размаху сел в лужу. Почва под рукой зыбко подалась. Что-то холодное и бородавчатое рванулось прочь, напоследок чувствительно цапнув за палец. Егор вскрикнул, но не от боли, ему вдруг стало ясно, почему движения Кати казались такими странными. Рост, вот в чем дело. Косынка девушки колыхалась на трехметровой высоте, венчая тощее, как жердь, суставчатое тело, размашисто работающее голенастыми конечностями.

Егор отчаянно забился в луже, пытаясь выбраться — совсем как те скользкие твари, которых он храбро топтал по дороге. И тут что-то мягко обхватило его за шею и с силой вырвало из воды. Он панически заверещал, отбиваясь, но его уже затянули в расщелину. Ловкое и проворное существо тяжело навалилось сверху, затыкая рот и не давая дышать.

— Тихо ты! — прошептал вдруг в самое ухо Катин голос. — Не трепыхайся, а то учует!

Егор испуганно затаил дыхание, слушая, как снаружи катится с деревянным стуком нечто дребезжащее, расхлябанное, сипло повизгивающее, словно несмазанная телега, груженная дровами. У самой расщелины стук оборвался. Егора обдало жаром, мучительно захотелось вскочить, заорать во все горло, убежать прочь от этой твари, с этого болота, с этой планеты — домой!

Что-то вдруг громко щелкнуло совсем рядом, а затем «телега», громыхая дровами, покатилась дальше.

— Фу, ушел, — Катя отвалилась к стене расщелины, давая Егору возможность глотнуть воздуха. Несколько мгновений он беззвучно открывал и закрывал рот, прежде чем сумел едва слышно просипеть:

— Это кто?

— Богомол, кто еще… — Катя досадливо перекинула за спину мокрую распустившуюся косу.

— А почему в косынке?

— Да поздно я его заметила! Целый клок волос вырвал! Хорошо, что не вместе с головой… — она отпихнула Егора и, подобравшись к краю расщелины, осторожно выглянула наружу. — Тупая скотина, но как пристанет — не отвяжешься! Идем скорее, пока его нет!

— Куда идти-то? — Егор с трудом сел, брезгливо отряхивая с себя давленую многоногую мелочь. — Дорога к лагерю отрезана.

Катя обернулась и внимательно на него посмотрела.

— Я в лагерь и не собираюсь.

— А куда? — Егор растерянно ворочался в жиже, натекшей с комбинезона.

— На заправку, — сказала Катя. — К своим…

Покидая станцию «Мир», красный командир Яшка Косенков предусмотрел решительно все, кроме невесомости. Едва паровозы мягко отстыковались от шлюзовых люков, станцию огласили истошные вопли красноармейцев. Нелепо дрыгая руками и ногами, они самозабвенно предались броуновскому движению, в которое были вовлечены также несколько ящиков с патронами, пулемет, винтовки, игральные карты, пахучие сгустки явно пищевого происхождения и прочая неподдающаяся учету мелочь.

— Падаем, братцы! — истерически визжал кто-то.

— Маманя! Так твою и растак!

— Иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое…

— Спокойствие, господа! — кричал Джеймс, больше всего боявшийся, что красноармейцы в панике откроют пальбу. — Это есть нормальный режим полета!

— Это есть наш последний и решительный бой! — нестройно подхватили красноармейцы.

— Прощайте, товарищи! — басил командир отделения Прокопенко, сплевывая желудочный сок. — Погибаем за революцию!

— Да погодите вы погибать! — нетерпеливо ворчал Джеймс, с трудом уворачиваясь от Миколки, нарезающего стремительные диагонали в обнимку с пулеметом. — Хватайтесь за что-нибудь и держитесь! Да не за маузер хватайтесь, мистер Прокопенко! Зачем вы такой болван?!

Красноармейцы принялись хвататься друг за друга, сплетаясь в прощальном объятии, и наконец слиплись в большой шевелящийся ком, который Джеймсу удалось отбуксировать к люку и мало-помалу впихнуть в тесный отсек модуля «Природа». Только Миколка с пулеметом одиноко летал от стены к стене в узком проходе между ящиками, которые, к счастью, были закреплены. Джеймс храбро бросился ему наперерез и мощным толчком скорректировал Миколкину траекторию так, что тот влетел прямо в люк и застрял в толще красноармейцев.

— Неплохой клапштос! — похвалил себя Джеймс. — Все в порядке, господа! — крикнул он в люк. — Невесомость требует немножко привыкнуть! Сила тяжести вернется, когда паровозы пристыкуются взад!

— Самого бы тебя в зад, контра! — хором простонал модуль «Природа».

Джеймс пожелал бойцам скорейшего выздоровления и принялся за уборку. К счастью, бортовой пылесос не постигла общая судьба всей аппаратуры станции, и скоро в проходе между ящиками можно было двигаться без опасения вляпаться в неаппетитные комья или случайно проглотить пуговицу.

Когда уборка подходила к концу, из люка «Природы» высунулась перепачканная голова и хмуро попросила:

— Слышь, Купер! Давай-ка сюда свою трубу. Тут тоже прибраться надо, а то командира во все дыры несет…

Несколько часов спустя новый экипаж станции «Мир» понемногу угомонился и заснул, пришвартованный стараниями Джеймса Купера к скобам, поручням и другим надежным причальным приспособлениям. Никто из красноармейцев и не заметил, что во время уборки исчезло все их оружие, включая Миколкин пулемет, и даже деревянная кобура командира отделения Прокопенко была пуста.

Слушая, как всхлипывают во сне измученные бойцы, Купер бесшумно покинул модуль «Природа» и заботливо прикрыл за собой люк.

Дальнейшие его действия немало удивили бы Якова Филимоновича Косенкова, если бы тот вдруг вернулся на станцию в это тяжелое для Красной Армии время. Но Косенков был далеко и не мог видеть, как вальяжный неповоротливый американец вдруг с поразительной ловкостью принялся ворочать ящики и в несколько минут расчистил проход к умолкнувшей еще на земной орбите бортовой радиостанции. Пальцы космонавта торопливо пробежались по клавишам, шкалы и лампочки на панели ожили, из динамика послышались космические шорохи. Джеймс поднес к губам микрофон и, еще раз оглянувшись на люк, негромко произнес:

— May day! May day! Всем, кто меня слышит…

— Ты с ума сошла! — возмущался Егор, едва поспевая за Катей, ловко прыгающей с камня на камень. — Зачем тебе белые понадобились? Ты же на Красный Гигант хотела, к отцу!

— И по-прежнему хочу! — Катя отшвырнула носком ботинка зубастую личинку сколопендры. — Но попасть на планету — это еще полдела. Мне спасти его надо! Некого же надеяться? От тебя-то, как я посмотрю, помощи мало.

— Я тебе уже говорил — поздно его спасать! — Егор вздохнул. Ну как ей объяснить?

Катя поняла его вздох по-своему.

— Вот-вот, — сказала она. — Все отговорки ищешь, а дело-то проще простого! Захватить оружие, прилететь на планету — и освободить! Кто это может сделать, если не белые?

— Неизвестно еще, как эти белые тебя встретят! Нюрку-то с Ревякиным не пожалели!

Катя остановилась и даже притопнула от возмущения.

— Вранье это все! Тищенко болтает, что попало, а ты его слушаешь! Я знаю многих офицеров дивизии, это благородные люди! И потом — они жизнью обязаны папе! Если трусишь — так и скажи!

— Я не трушу, — сказал Егор спокойно. — Я опасаюсь. На стрелку так не ходят — среди ночи, как снег на голову. Я, знаешь, на нескольких успел побывать. Там клювом щелкать не приходится… — он остановился. — Давай так: пока не увидишь своих знакомых, об оружии ничего не говори.

— Почему это? — Катя удивленно округлила глаза.

— По кочану, — объяснил Егор. — Есть у меня одно опасение… В общем, не суетись. Идем спокойно, собираем плюхариков, вроде бы мы и ни при чем… Ждем, когда сами окликнут.

— Зачем столько сложностей? — Катя нахмурилась. — Когда можно прийти и сразу сказать…

Она вдруг осеклась.

— Ну, и что ты скажешь? — усмехнулся Егор.

— Здравствуйте, господа, — неуверенно произнесла Катя.

— Плохо, — Егор покачал головой. — Давай-ка обойдемся и без «господ», и без «товарищей».

— А ведь хлопец дело говорит! — неожиданно раздался у него за спиной хриплый голос. — Мы господ с товарищами на одной пальме вешаем!

Егор резко обернулся и застыл, увидев нацеленное ему прямо в лицо острие копья.

— Ну-ну, не дергайся! — сказал низкорослый бородатый человек, одетый в длинную, до колен, домотканую рубаху, подпоясанную солдатским ремнем.

Двое других, одетых точно так же и таких же коротконогих, целились в Егора из арбалетов.

— И руки подыми! — добавил человек с копьем. — А ты, барышня, кидай сюда туесок, ежели, конечно, в нем бонбы нет!

— Какая бомба, что вы, мужики! — сказал Егор, передавая ему Катину корзинку. — Плюхариков мы собираем!

— Кто ж вас знает, местных, — рассудительно заметил копейщик, вытряхнув содержимое корзинки на землю. — У вас тут, говорят, черт знает чего можно найти! В каждом огороде пулемет зарыт! А может, и патроны есть? — он пытливо прищурился на Егора.

— Нет, — честно признался Егор. — Патронов нету. Только плюхарики.

— Тьфу, срамота! — копейщик брезгливо пнул лаптем шевелящуюся кучу, после чего тщательно вытер его о траву. — И как вы такую страсть в рот берете?!

— Дык куда деваться? — Егор простодушно почесал в затылке. — У сколопендры-то брачные пляски начались, к ней сейчас и не подступишься. Перебиваемся вот, чем бог послал! — краем глаза он поймал изумленный взгляд Кати. — Много ли нам, сиротам, нужно?

— Сиротам, говоришь? — мужик скептически пожевал бороду, щурясь на комбинезон Егора. — А мундирчик-то у тебя не сиротский. Верно, браты?

Арбалетчики, и в самом деле похожие друг на друга, как братья, утвердительно махнули бородами.

— И девка одетая, будто сейчас с ярмарки, — сказал один из них.

— Сестра, стало быть? — продолжал копейщик.

— Единоутробная! — кивнул Егор.

— А что ж вы с остальными-то в бега не подались?

— В бега? — Егор посмотрел на Катю, ожидая хоть какой-нибудь подсказки, но та, похоже, понимала в происходящем еще меньше, чем он.

— Да мы подались было, — Егор был вынужден продолжать наобум, — но отстали чего-то…

— Вот чудаки-люди! — рассмеялся копейщик. — Деревню, пожитки — все побросали! И чего напужались? Батька местных без вины кончать не велит, — он вдруг хитро подмигнул Кате. — Но ежели разбежались — значит, чем-то виноваты, а?

— Так мы ж вернулись! — заспорил Егор. — Сами, добровольно!

— Добровольно, говоришь? — мужик все смотрел, щурясь, на Катю. — Ну, пошли, коли так.

Он сделал знак арбалетчикам, и те расступились, пропуская пленников вперед.

— Куда вы нас ведете? — спросила Катя.

— Ишь любопытная! — копейщик вознамерился было ласково хлопнуть ее пониже спины, но, встретившись с ней глазами, передумал и только облизнулся. — Не боись, сиротка, до батьки нашего поведем. Да не зыркай там глазами-то! Батька у нас строгий, чуть что не по ём — живо к мамке отправит!

Заправочная станция, стоявшая посреди обширного, наголо вытоптанного пустыря, больше всего напоминала саркофаг Чернобыльской АЭС — несколько уменьшенный, но такой же мрачный монолит серого шершавого камня, с крутыми откосами и чем-то вроде трубы на крыше. Четыре паровоза, приткнувшиеся у стены саркофага, казались на его фоне совсем крохотными.

Однако конвоиры, сопровождавшие Катю и Егора, свернули с широкой дороги, ведущей на станцию, и пыльной тропкой привели их в неглубокий распадок, уходящий в глубь леса. По обеим сторонам распадка тянулись вырытые в склонах землянки, над которыми в свете зари поднимались лазоревые струйки дыма.

Катя с удивлением крутила головой, разглядывая ветхие постройки, сложенные из старых рассохшихся стволов.

— Ну, чего ты рот разинула? — Егор незаметно дернул ее за рукав. — Не забывай, что мы местные.

— Я не забываю! — прошептала Катя. — Я тут плюхариков собирала две недели назад. Но ничего этого тогда не было! Когда они успели вырыть целый город?

— Поздравляю! — мрачно буркнул Егор. — Наконец-то до тебя начинает доходить…

— Что доходить? — не поняла Катя.

Ответить Егор не успел. Из темноты наперерез им шагнул человек с тяжелым арбалетом.

— Кто такие? — сурово спросил он, но, узнав конвоиров, опустил оружие. — То ты, Михась?

— А то хто ж? — отозвался копейщик. — Дрыхнете тут, а местные под самым носом шастают!

Из-за кустов появились еще несколько человек с заспанными физиономиями и дрекольем в руках. На голове одного из них тускло блеснула кокардой офицерская фуражка.

— Опять Михась оборванцев привел, — сказал кто-то. — На черта они тебе сдались? Порубал бы на месте — и вся недолга!

— Ну да! Буду я об них тесака тупить! — проворчал Михась, подгоняя Егора. — Чего встал? Шевели копытами!

— А хошь, мы их в штыки щас у березки-то и поставим! — не унимался деятельный советчик.

— Как Борташ скажет, так и будет!

— Ну, веди, веди… Разбудишь батьку, он те зубы-то пересчитает!

Катя и Егор, опасливо косясь на придвинувшихся вплотную людей, поспешили вслед за конвоиром, ощущая спинами недобрые взгляды.

— А девка-то спелая! — голодно произнес кто-то. — Особливо обувка у ей хороша! Прасковее моей в самый раз! Или Глашке! Слышь, коза! Третьей будешь? Пристяжной возьму!

Мужики злорадно заржали.

Катя вцепилась в руку Егора и не отпускала ее до тех пор, пока Михась не привел их к землянке, казавшейся побольше и почище остальных. Здесь он отпустил арбалетчиков, а Егору и Кате велел ждать.

— Почекайте тут. Только не отходите никуда, а то хлопцы с утра злые.

Он толкнул рассохшуюся дверь и скрылся в землянке.

— Ну что, довольна? — зло прошипел Егор. — Вот тебе твои белые и пушистые!

— Я ничего не понимаю! — на глазах Кати блестели слезы. — Это какие-то бандиты! Но откуда они взялись?

— Вывелись, — сказал Егор. — Методом перекрестного опыления. Над лощиной медленно разгорались зеленые лучи первого солнца.

Поселок постепенно просыпался. Где-то заплакал ребенок. По тропе мимо землянок прошла босая, нечесаная женщина с коромыслом на плече.

— Здравствуйте! — сказала Катя.

Женщина не ответила, искоса уколов ее неприветливым взглядом. Наконец из землянки выглянул Михась.

— Заходьте!

В тесном, едва освещенном масляной плошкой помещении было душно, воняло кислым потом и копотью. Батька Борташ, дородный мужик лет шестидесяти, голый по пояс и лохматый, как мультипликационный людоед, сидел на лежанке, по-турецки скрестив босые ноги в полотняных штанах. Перед ним суетилась ядреная молодуха в подоткнутой рубахе, выставляя на низкую массивную колоду, служившую столом, глиняные тарелки с кусками ноздреватого студня, разваренными клубнями и пучками маслянисто поблескивающих трав. Сервировку завершила пузатая бутыль с мутной жидкостью зеленоватого отлива. Молодуха крепкими зубами вырвала из бутыли затычку и доверху наполнила немалую глиняную чеплагу. В благодарность за хлопоты батька отвесил ей полновесный шлепок по обширному заду, и она величаво уплыла за занавеску, стрельнув напоследок в Егора лукавым, но слегка заплывшим глазом.

Батька неторопливо вытянул брагу, меланхолично пожевал кусок студня и только после этого обратил внимание на гостей.

— Ну? — промычал он без интереса.

— Вот, батька, — Михась помялся, поглядывая на бутыль. — На болоте взяли. Говорят — местные.

Борташ хрустнул продолговатым плодом, напоминающим огурец.

— Ну и что мне — целоваться с ними? Али за стол сажать? Нашел в болоте, да там бы и утопил. Самое место для них, сиволапых!

Скотина какая, подумал Егор. Такой и в самом деле утопит — глазом не моргнет. Включай, Егорка, соображалку, а то поздно будет!

— Я извиняюсь, — сказал он, кашлянув. — Михась тут малость не при делах. Мы ведь нарочно к вам шли.

— Чего? — Борташ, вызверясь, уставил на Егора желтые, в кровавых прожилках глаза.

— Нуда, — убежденно закивал Егор. — Как увидели, что паровозы садятся, так и решили — попросимся к вам!

Он покосился на Катю. Девушка молчала. Не то поняла, что Егор пытается выиграть время, не то была слишком испугана происходящим.

— Что еще за паровозы? — нахмурился Борташ.

— Ну, эти, черные. На которых вы прилетели… Батька хрюкнул в баклагу, расплескав самогон.

— Слыхал, Михась? Это они снаряды так зовут! — он оскалил редкий гребешок траченных цингой зубов. — Паровозы! Эх вы, дярёвня!

— Так я и говорю, — радостно подхватил Егор. — Сколько можно в болотах гнить! Отродясь свету белого не видали. Надоело! Возьмите в отряд.

— Ишь чего захотел… — Борташ поморщился, превозмогая изжогу. — На черта мне лишние рты в отряде? Сам видишь — впроголодь живем!

Он залпом опустошил чеплагу и зачавкал, кусая рассыпчатый клубень.

— Сдается мне, батька, — осторожно заметил Михась, — не дюже они на местных смахивают. Уж больно одеты чисто…

— Ну? — Борташ перестал жевать, поднял масляную плошку с коптящим фитильком и впервые внимательно оглядел сначала Катю, а затем и Егора. — А это мы очень просто проверим. Покличь-ка старуху!

Час от часу не легче, подумал Егор, глядя вслед выходящему из землянки Михасю. Зачем нам старуха? Не хватало еще публичных разоблачений. И Катька что-то совсем скисла, как бы не разревелась и не начала с перепуга правду резать. Это сейчас совсем некстати…

Борташ тем временем полностью сосредоточился на миске со студнем, часто наполняя и опорожняя чеплагу и не проявляя к пленникам ни малейшего интереса.

Стукнуть бы по черепу да убежать, томился Егор. Но за занавеской время от времени шелестел еле слышный шепоток. Не было никакой гарантии, что там не прячутся четверо мордоворотов с арбалетами.

Батька сыто рыгнул, отставив миску. Молодуха тотчас появилась с новой переменой блюд — жирным куском мяса на кости, обложенным волокнистой массой, напоминающей макароны под сыром. Егор с трудом подавил накатившую тошноту. Макаронная масса вела себя чересчур активно, раскрывая то там, то сям большие печальные глаза.

Борташ, ловко орудуя здоровенным тесаком, принялся за мясо.

— Водички не поднесете, хозяюшка? — попросил Егор. — В горле пересохло.

Молодуха вспыхнула и, ничего не ответив, скрылась за занавеской.

— С каких это пор местные начали воду пить? — неприятно прищурился на Егора Борташ.

— Шутка! — поспешно ответил Егор. — Народный юмор. А хозяйка у вас ничего — симпатичная!

— Кой черт симпатичная, — набычился Борташ. — Сухая, как плеть. Повывелись девки… — он тяжело вздохнул и неизвестно к чему добавил: — Жуешь, жуешь, никакого вкусу…

Егор на всякий случай взял Катю за руку.

Дверь распахнулась, и в землянку, шаркая босыми подошвами, медленно вползла скрюченная фигура, в которой лишь по обрывкам тряпья, прикрывающим тело, и седому клочку волос на голове можно было узнать человеческое существо. Темные костлявые руки с подагрическими суставами и загнутыми когтями напоминали птичьи лапы, вцепившиеся в клюку, на которую опиралась старуха. Выцветшие до матовой белизны глаза тускло светились в глубоких провалах черепа, обтянутого коричневой морщинистой кожей.

Здравствуй, бабушка-яга, невесело подумал Егор.

— Зачем звал? — спросила старуха неожиданно звучным молодым голосом, при звуках которого пальцы Кати вдруг похолодели в руке Егора.

Девушка смотрела на старуху во все глаза.

— Вот, мать, родня твоя отыскалась, — Борташ утер жирные губы тыльной стороной ладони. — Узнаешь?

Старуха медленно обвела взглядом землянку и остановилась на пленниках.

— Нет, — сказала она, в упор глядя на Катю. — Не узнаю.

— Ну, ты даешь, бабуля! — возмутился Егор. — Совсем на старости лет из ума выжила?! А кто тебе дрова рубил? Воду носил… то есть эту, как ее… — он повернулся к Борташу. — Нашли, кого слушать! У бабки склероз рассеянный с юных лет! У кого хотите спросите! Она ж не помнит, как ее саму звать!

Он чувствовал, что иссякает, и мало-помалу стал приближаться к старухе. Вырвать клюку, первый удар — Михасю по коленкам, потом — по плошке с фитильком, и бежать!

— Не помнит, говоришь? — усмехнулся Борташ. — Вот ты нам и скажи, как ее звать.

Он неспешно вытер тесак о штаны и принялся ковырять им зубах. В землянке повисла неприятная тишина. Егор в панике оглянулся на Катю. Та, казалось, не замечала ничего вокруг, пристально всматриваясь в густо перечеркнутое морщинами лицо, а затем вдруг протянула руку и тронула седой клок волос.

— Нюра, — тихо произнесла она. — Господи, Нюрочка, это же ты! Старуха капризно дернула плечом.

— Знамо, я. Кто ж еще?

Огонек плошки мигнул в Катиных глазах и каплей покатился по щеке. Она обошла старуху кругом, трогая ее плечи, горбатую спину, птичьи лапки, бывшие когда-то полными белыми руками хохотушки-поварихи.

— Но что с тобой произошло?!

— Знамо, что… — старуха неприязненно покосилась на Катю. — Улетели, касатики… Жди, говорят, скоро будем… — она помолчала, горестно поджав бесцветные губы. — Так всю жизнь и прождала… Семена схоронила, сынов троих и дочку Катеньку… В честь тебя имечко у ей было… Да не зажилась. Тоже непоседливая… Потом Василий родился… А от него — Семен и Анютка…

— Этого не может быть! — Катя с ужасом смотрела на старуху, продолжавшую перечислять детей и внуков.

— Я ведь тебе говорил, — прошептал Егор. — А ты не верила…

— Чему я должна верить?! — Катя повернула к нему заплаканное лицо.

— Да ты не реви, девка! — подал голос Михась. — Мы твою бабку не забижали. Кому она нужна, тварь насекомая?! Забирай в полной сохранности, раз уж вы и впрямь родня!

— Э-э, погоди, Михась, — Борташ расплел ноги и спрыгнул с лежанки.

Егор с удивлением обнаружил, что широкий кряжистый торс батьки едва возвышается над колодой, опираясь на коротенькие кривенькие ножки.

— Тут разговор интересный намечается, — Борташ вразвалку подошел к Егору, поигрывая тесаком, и остро прищурился на него снизу вверх. — Куда ж это вы, касатики, летали? На чем?

Егор молчал, глядя на острие тесака, выписывающее восьмерки в неприятной близости от его живота.

Неожиданно в дверь землянки бухнули снаружи, в проеме показалась голова в офицерской фуражке.

— Батька! Там снаряд сел!

— Где? — Борташ метнулся к двери.

— На заправке! Прямо возле наших! О, чуешь?

Издалека вдруг послышался взрыв, а затем несколько коротких очередей.

— Чего это? — растерянно спросил Борташ.

— Пулемет! — неожиданно оживилась старуха. — Нешто сам Яков Филимоныч пожаловали? Слава тебе, господи, дождалась!

Нет, подумал Егор, не пулемет это. Из «калаша» садят! Такую очередь ни с чем не спутаешь. Похоже, тут есть стрелки и кроме Якова Филимоныча.

— Так вот какая у тебя родня! — Борташ угрожающе шагнул к старухе.

— Это не мы! — поспешно сказал Егор. — Мы мирные люди! У нас и бронепоезда-то нет! То есть этого… паровоза! Снаряда!

Новый взрыв грохнул ближе. С потолка посыпалась земля.

— По коням! — рявкнул Борташ. — Ярина, мать твою!

— Тут я!

Занавеска колыхнулась, из-за нее стремительно явилась молодуха в кожаном потнике и полной сбруе. Ремни крест-накрест перехватывали ее сильное тело. Бугрящиеся мышцами руки в шипастых рукавицах крепко держали на сворке целую стаю кошмарных зверюг, казалось, сплошь состоящих из клыков и когтей.

В землянке вдруг стало очень тесно. Егор прижал взвизгнувшую Катю к стене, закрывая ее от рвущихся с поводков тварей. Борташ ловко вспрыгнул молодухе на закорки и пришпорил пятками под бока.

— С этих — глаз не спускать! — велел он Михасю, распахнувшему дверь. — Головой отвечаешь!

Упряжка рванулась прочь из землянки. Борташ на скаку выкрикивал приказы:

— Сивый! Гуртом через лес — в обход! Хромого с арбалетчиками — на холмы! Копейщики, цепью вперед — марш!

По улице рассыпался дружный шлеп лаптей и укатился вдаль, откуда доносились редкие автоматные очереди. Михась запер дверь и повернулся к пленникам.

— Видали? — не без гордости сказал он. — С батькой шутки плохи! Он подошел к колоде и, оглянувшись на дверь, торопливо наполнил чеплагу самогоном из бутыли.

— Глядите у меня! — пригрозил он, поднося чеплагу ко рту. — Шоб ни звуку, ни шороху!

Мутная жидкость без задержки полилась в его широкое горло.

— Мы глядим, глядим, — прошамкала старуха и вдруг едва уловимым движением метнула клюку.

Михась выронил чеплагу и завалился на лежанку, сорвав торчащей из шеи клюкой ветхую занавеску.

Старушка утицей просеменила к нему и, обхватил клюку костлявыми пальцами, всадила ее поглубже. Михась выгнулся дугой и захрипел.

Егор отвернулся. Катя вцепилась в него, дрожа всем телом.

— Не надо смотреть, — он прижал к себе ее голову.

Со стороны лежанки послышалось несколько всхлипов, и все стихло.

— Попомнишь у меня Нюрку-пулеметчицу, интервент! — старуха подошла, обтирая занавеской острый конец клюки. — Больно грозный. Чистый сколопендр! Только дурнее… — она отбросила окровавленную тряпку в угол. — Ну, чего слиплись? Не намиловались за сорок лет? Там Якову Филимонычу, поди, подмога нужна! Пошли!

Старуха ухватила Катю за руку и потащила к двери.

Единственная улица деревни была пуста. У догорающего костра валялся опрокинутый котел, истекающий последними каплями пролитой похлебки. Вдали у серой пирамиды заправочной станции к небу поднимался дымный столб. Старуха повернула в противоположную сторону.

— Куда мы идем? — спросила Катя, едва поспевая за ней.

— Кругалём да напрямки, — не оборачиваясь, ответила старуха. — Так-то оно вернее будет…

Такого Егор еще не видел ни на Земле, ни на станции «Мир», ни в паровозе Сидорчука. Подземный коридор, выложенный светящейся плиткой, уходил в бесконечную телескопическую даль. Через каждые десять шагов из стены выступала сложной конфигурации приборная панель, усеянная живо перемигивающимися огоньками.

— А для чего это? — Егор мог бы поспорить, что приборы имеют внеземное происхождение, если бы не выведенная по трафарету надпись над каждой панелью: «Руками не трогать!»

— А хрен бы его знал! — равнодушно пожала костлявыми плечами Нюрка. — Живет себе помаленьку…

— Егор, — чуть отстав, Катя тронула его за локоть. — Откуда ты знал, что здесь прошло много лет, пока мы летали?

— Парадокс Эйнштейна. Это в школе проходят.

— Да? — Катя опустила глаза. — А мы не проходили…

— Так вы с Эйнштейном в школе, наверное, в одно время учились. Если я ничего не путаю. У меня по истории всегда тройка была.

— По истории, — грустно повторила Катя. — Значит, это правда?

— Ты о чем? О парадоксе?

— Я об отце…

Она оставила Егора и ушла вперед.

Нюрка, не оглядываясь, бодро шаркала босыми подошвами по гладкому полу тоннеля. Катя догнала ее и пошла рядом.

— Как же вы тут жили, — спросила она, — вдвоем на целой планете? Сорок лет…

— Зачем вдвоем… А дети? С детьми-то знаешь как? Где год, там и сорок. А может, и боле… кто их считал?

Клюка ее размеренно ударяла в пол. Казалось, в коридоре тикают невидимые часы, отсчитывающие бесконечное время.

— Поженятся дети — считай, лет пятнадцать прошло.

— На ком поженятся? Тут еще люди были?

— Никого тут не было… — отмахнулась старуха. — Сами поднялись. Старшенькая-то моя не от Семена была… Это уж я ему потом призналась, когда ей пора пришла… Покручинился Семен да Лизавету-то и забрюхатил… А там и покатилось… моих четверо да Лизкиных пятеро… Грех невелик, а жить надо… Товарищ Ленин сказал — плодитесь и размножайтесь…

Егор прислушался. Откуда-то доносился постепенно усиливающийся гул. Пол под ногами время от времени начинал тихонько вибрировать, издавая дребезжащие звуки, вплетающиеся в монотонное бормотание Нюрки.

— …Степан родил Алексея, Алексей родил Якова и Николая от Анютки и Ефросиньи… в пустыню они ушли, не возвращались пока…

Шагов через сто в стене коридора обнаружилось широкое овальное отверстие, за которым вдруг открылся циклопический объем погруженного в полумрак зала. Гул стал оглушительным. Ъ сумеречной глубине бледно мерцали гигантские агрегаты, оплетенные сетью электрических разрядов. Они наполняли воздух сухим треском и запахом озона. Внутри кокона из фиолетовых молний тяжело ворочалось что-то темное, бесформенное, то распадаясь на части, то сливаясь в единую косматую массу.

— Что это? — прокричал Егор, нагнав старуху.

— Заправка! — отмахнулась Нюрка, не замедляя шаг. — Нам туды ненадоть!

Она устремилась дальше по коридору, в конце которого виднелись ступени уходящей вверх лестницы…

Люк вывел их прямо под небо — на утоптанную площадку, укрытую со всех сторон зарослями колючего сухостоя. Снова послышалась автоматная очередь — ца этот раз совсем близко. Бой продолжался. Егор осторожно раздвинул стебли и глянул вниз. Площадка находилась на вершине холма, с которого отлично просматривался почти весь пустырь вокруг заправочной станции и приткнувшиеся у стены паровозы. Паровозов было пять. Неподалеку от них догорала избушка сторожей, пуская в небо коптильный дым.

Издали послышались крики. На краю пустыря закачались копья. Нестройная цепь боевитых мужиков поднялась в атаку. Их зычным ревом подгонял Борташ, скачущий позади строя верхом на Ярине. Мужики преодолели всего десяток шагов, когда ударила новая очередь. Егор перебежал площадку, выглянул с другой стороны и успел заметить вспышки выстрелов внизу, посреди крохотного островка жидкого кустарника. На подступах к островку валялось несколько аспидно-черных трупов. В них нетрудно было узнать тех клыкастых тварей, которых батька держал у себя в землянке за занавеской, Автомат коротко прогрохотал три раза, и наступавшие мужики снова залегли. Борташ, уходя из-под обстрела, пришпорил Ярину.

Егор силился разглядеть среди кустарника фигуру стрелявшего.

— У наших автоматов не было, — сказал он. — А держится хорошо. Молодец.

— Ты вот сюда погляди!

Нюрка, приставив ладонь козырьком ко лбу, смотрела в направлении станции. Там из-за угла гурьбой высыпали борташевские арбалетчики и, прячась в траве, сноровисто расползлись цепью.

— С тыла обходят! — ахнул Егор.

— У меня не обойдут! — старуха подбежала к шалашу, стоявшему посреди площадки, и живо раскидала вязанки сухих трав.

Перед Егором и Катей во всей красе обнажилась классическая средневековая катапульта на больших деревянных колесах.

— Разворачивай! — скомандовала старуха, ухватившись за станину.

Катапульту подкатили к краю площадки. Нюрка оттянула двухметровую ложку в боевое положение и вбила стопорный клин.

— Накручивай! — велела она Егору. — Да смотри не упусти! Без рук останешься!

Егор послушно ухватился за крестообразный ворот храпового механизма.

— А стрелять чем? — прокряхтел он.

— Найдется чем! — старуха ткнула когтистым пальцем в угол площадки. — Катюха! Там, в яме, под пологом! Подноси!

Катя принесла пупырчатый плод размером с арбуз.

— Не легковат? — с сомнением спросил Егор.

— Может, и легковат, — Нюрка уложила «арбуз» в долбленое углубление ложки. — Зато вонюч!

Она послюнявила палец и подняла его над головой.

— Поправку на ветер сделаем! Разверни чуток… Хорош! Эх! Смерть мировой буржуазии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Огонь!

Ложка с визгом поднялась, ударила в перекладину, и пупырчатый снаряд по широкой дуге улетел в поле. Там, где он упал, взметнулся фиолетовый газовый гриб и медленно осел, расползаясь чернильной кляксой. Из травы с истошным воплем выскочил перепуганный борташевец. Бросив арбалет, он схватился за горло и припустил обратно к лесу, плюясь и кашляя на бегу.

— Забористая штука! — с одобрением заметила Нюрка. — От нее даже сколопендры в тину прячутся. Заряжай!

Десять снарядов, разбросанных по полю, полностью сорвали обходной маневр борташевцев. Арбалетчики улепетывали к лесу, провожаемые языками медленно ползущего следом едкого газа.

— С ветром повезло сегодня! — радовалась Нюрка.

Лицо ее, давно сожженное загаром под лучами двух солнц, казалось, снова разрумянилось и помолодело. С юным задором бывшая пулеметчица наводила орудие на цель, успевая помогать и Егору с воротом, и Кате со снарядами.

— Зря молодежь-то моя разбежалась! — звонко щебетала она. — Говорила я им — сами одолеем супостата! Да куда им! Осмирнели от тихого жития!

— А этот разве не ваш? — Егор указал вниз, на кусты, откуда ободренный неожиданной поддержкой автоматчик метко бил одиночными, плотно прижимая к земле борташевцев, наступавших с фронта.

— Не, не мой, — Нюрка с сожалением вздохнула. — Опытный мужчина. У меня таких нет. Да и стрелять нечем.

— О Господи! — ахнула вдруг Катя, следившая за борташевцами. — Смотрите, что там делается!

На краю пустыря взметнулись клубы пыли, из которых, как птичий клин из облака, вырвалась стремительно приближающаяся кавалерия. Экипированные в кожаную сбрую бабы бежали, отчаянно работая пышными бедрами и оглашая пустырь мучительным воплем, слышать который доводилось разве что ординаторам родильных домов. Зверообразные мужики подпрыгивали в седлах, размахивая тесаками и колотя рахитичными ножками в девичьи бока. Казалось, батька Борташ вдруг размножился и, утратив привычную осторожность, ринулся в сокрушительную атаку.

— Ах, я дура старая! — всплеснула руками Нюрка. — Забыла, что у него пол-отряда таких недомерков, как он сам! Думала, из жалости братьев кормит.

— Разворачивать, что ли? — спросил Егор.

— Далеко! — Нюрка прищурилась, закрываясь рукой от солнца. — Не достанем. Но что ж боец-то молчит?! Стопчут ведь!

Егор посмотрел на зеленый островок у подножия холма и увидел, как оттуда выскочил человек в камуфляжном комбинезоне и что есть силы побежал к паровозам, на ходу отшвырнув автоматный рожок.

— Патроны у него кончились!

Человек в камуфляже большими скачками несся через пустырь, но широкий клин кавалерии, изгибаясь серпом, уже отрезал его от паровозов.

— Не успеет! — в отчаянии крикнул Егор.

— Ахти, беда-то какая! — всполошилась Нюрка. — Ну, я вам, кобелям, покажу, как на трудовых бабах ездить! — она рванула станину катапульты так, что колеса прочертили в земле глубокую борозду. — Навались, ребятушки!

Орудие выкатили на новую позицию.

— Катерина, снаряд! — скомандовала Нюрка, прицеливаясь. — Эх, мать вашу! Далеко! Как бы парня не задеть! А ну, Егорушка, крути до упору! Еще давай!

Она подбежала и тоже вцепилась в ворот. Скрученные жгутом толстые жилы неизвестного зверя жалобно стонали, опасно выгибая рукоять ложки.

— Ну, еще маленько! — задушенно прохрипела Нюрка.

И тут жгут не выдержал. Что-то оглушительно выстрелило над самым ухом Егора. Размочаленная многохвостая плетка взметнулась над станиной, едва не задев его по лицу. Ворот легко провернулся и остался в руках у Егора и Нюрки, отлетевших далеко от катапульты.

— Все, отвоевались, — Егор с трудом поднялся, потирая ушибленное плечо. — Нюр, тебя не задело?

Нюрка не отвечала. На глазах одряхлев и потеряв последние силы, она дрожащим кулачком размазывала по сморщенным щекам мелкие старческие слезы. Катя подошла к ней и, присев рядом, молча обняла.

— Простите, ребятки, — всхлипнула старуха. — Подвела я вас, погубила… Что ж за доля моя горемычная… — она принялась раскачиваться, переходя на жалобный вой, и вдруг замерла. — Стой! А это чего?

Егор прислушался. Где-то над болотом, словно отголосок песни, поднималось отдаленное хоровое «Ур-а-а!», сопровождаемое треском винтовочных выстрелов.

— Ур-р-а! — звонко подхватила Нюрка, вскакивая на ноги. — Яков Филимоныч подходят!

На этот раз она не ошиблась. Раздвинув травы, Егор увидел, как со скальной гряды на пустырь выливается поток вооруженных людей и, на ходу разворачиваясь в цепь, неудержимо катится на позиции борташевцев. Над строем трепетал на ветру красный флаг. С пригорка застрекотал пулемет, разом выкосив авангард батькиной кавалерии и прижав остатки клина к лесу. Бабы, сбрасывая седоков, с визгом разбегались кто куда. Лишь один всадник продолжал оставаться в седле, торопливым галопом уходя от обстрела под прикрытие холма, с вершины которого ему в бессильной ярости грозила клюкой отчаянная пулеметчица.

— Финальный заезд, — нервно пошутил Егор. — Первый номер — Борташ на Ярине, от Бунчука и Ясной.

— Уйдет сукин сын! — бесновалась Нюрка. — К паровозам метит! Ярина, исходя пеной, тяжело скакала по склону холма.

— Так не бывать же тому!

Нюрка бросилась к катапульте и вспрыгнула на станину.

— Толкайте!

— Ты с ума сошла! — испугалась Катя. — Разобьешься! Старуха неистово била в землю клюкой так, что катапульта и в самом деле понемногу двигалась к краю площадки.

— Толкайте, вам говорят, сукины дети! В трибунал захотели?! Егор прикинул расстояние и понял, что старухина затея не лишена смысла. По ровному склону тяжелая катапульта могла скатиться наперерез Борташу — прямо под ноги Ярине. Непонятно, правда, как там тормозить… Но думать об этом было некогда.

— Эх! Есаул с урядником на джипе с кенгурятником! — пропел Егор, разгоняя катапульту. — Поехали, бабушка!

Он едва успел запрыгнуть на станину, когда четырехколесное сооружение, разметав травы, ухнуло вниз. Склон холма оказался не таким уж пологим. Катапульта стремительно набирала скорость, перепрыгивая дождевые рытвины, подминая кусты и хрустя колесами на кочках. Впереди нее волной неслась насмерть перепуганная мелкая живность.

Егора отчаянно болтало из стороны в сторону вместе с ложкой, в которую он намертво вцепился, не найдя лучшей опоры. На какое-то время он упустил из виду Борташа и вообще потерял ориентацию в пространстве. Ему казалось, что спуск продолжается долго, что катапульта давно уже скатилась с холма, но продолжает разбег по пустырю, набирая первую космическую скорость.

— Не уйдешь, кобель укороченный! — Нюркин голос прозвенел над самым ухом, перекрывая грохот и треск.

Егор вдруг увидел Борташа. Перекошенное в крике лицо батьки приближалось с ужасающей быстротой. Внушительный тоннаж Ярины не позволял ей мгновенно остановиться и пропустить катапульту мимо себя. В последний момент ей удалось только слегка отвернуть в сторону, и она понеслась вниз по склону, не в силах прекратить все ускоряющийся беспорядочный галоп. Всадник и катапульта мчались теперь параллельными курсами. Нюрка безуспешно пыталась дотянуться острым концом клюки до жирного загривка Борташа. Батька на скаку отмахивался тесаком.

— Гаси его, Шапокляк! — закричал Егор, впадая в азарт. — Вот я его сейчас ложкой!

Он попытался выдернуть тяжелый рычаг из переплетения жил, чудом удерживающих его на весу, но в этот момент раздался страшный треск, и Егор с удивлением обнаружил себя высоко над землей, в свободном полете, траектория которого подозрительно напоминала путь снаряда, выпущенного из катапульты.

«А я, оказывается, успел соскучиться по невесомости», — меланхолически подумал он, и тут наступила тьма…

…Будильник прозвенел, как всегда, в полвосьмого. Егорка зарылся головой под подушку и натянул одеяло повыше, однако проклятый звон ничуть не ослабел. Кто их делает, эти будильники?! Руки бы оторвать! Трещит на всю квартиру, будто не видит, что человек уже проснулся, просто ему нужно поваляться еще минут пять. Ну, две… Ну, хотя бы сон досмотреть. Там было так интересно…

— Егорка, подъем!

Подушка улетела в облака, большая папина ладонь взъерошила Егоркины вихры.

— Ну, минуточку еще… одну…

— Вставай, вставай, в школу опоздаешь!

— А ты меня на джипе подвезешь, — Егорка хитро приоткрыл один глаз.

— Сегодня не могу, — вздохнул папа. — Мы с мамой должны ехать в Звенигород.

В Звенигород?! Егор задохнулся от ужаса.

— Не надо в Звенигород! Вас же там… — он попытался вскочить, но больно ударился головой о низкий бревенчатый накат землянки и рухнул обратно на солому.

— Да уймись ты! — Мустафа крепко ухватил его за плечи, не давая свалиться с лежанки. — Антон Пафнутьич, ноги ему держите! Катя, неси аптечку!

Егор почувствовал, как что-то тоненько ужалило его в бедро, во рту сразу стало горько.

— Папа… — всхлипнул он, проваливаясь в зыбкий сон, на этот раз без видений.

— Товарищи! — скорбно заговорил Яшка, комкая в кулаке фуражку. — Международное положение нашего молодого государства продолжает желать лучшего! Еще бродит по бескрайним просторам нашей рабоче-крестьянской Галактики недобитый враг! Поганая гидра контрреволюции протянула свои когтистые щупальца от планеты к планете, чтобы вырвать из наших рядов такого пламенного бойца, как сегодня! Многие из нас знали Анну Евдокимовну Ревякину не понаслышке! — голос его дрогнул. — Она была верный товарищ, беспощадный борец за наше дело, а некоторых и родила! Тяжкие испытания выпали на ее долю за те две недели, что мы летали туда-обратно! Злобный релятивизм губил ее молодое тело сорок лет без единого патрона посредством буржуазной теории Эйнштейна! — Яшка смахнул набежавшую слезу.

Егор, расталкивая людей, протиснулся вперед. У могилы, вырытой под самой стеной заправочной станции, стоял грубо сколоченный гроб, до половины закрытый кумачовым полотнищем. Нюрка лежала, сложив руки на груди, голова ее была повязана белой Катиной косынкой. Неверный свет факелов скрадывал старческие морщины, лицо Нюрки снова казалось помолодевшим, как во время боя на холме. Только лихой задор пулеметчицы сменился теперь умиротворенным спокойствием человека, завершившего тяжкий труд.

— Но дело ее не погибло! — продолжал Яшка, переборов скорбь. — На место павшего бойца встанут сотни ее близких, а также и дальних потомков, которые стоят здесь, перед нами, благодаря объяснению ученых товарищей. Когда мы улетали, никого из вас, граждане свободной Керосинки, еще не было в живых, а теперь есть! И многие даже лысые. Но я верю! Да, товарищи, я верю в этот… — он покосился на бумажку в руке, — парадокс! Если, конечно, будут добровольцы. Оружия оставим и патронов дадим, но чтоб больше мне этих пряток на болоте не было! Белые к вам прилетят, или зеленые, или еще какой бандитский элемент — заправка должна быть нашей, красной! Не опозоримте высокое звание детей и внуков нашей Нюрки-пулеметчицы, а также Семена Ревякина от второго брака. Заколачивай!

Яшка спрыгнул с возвышения. Двое красноармейцев накрыли гроб крышкой. Стук деревянных молотков отозвался в голове Егора болезненными пульсами. Он отвернулся и увидел рядом с собой Катю, утиравшую заплаканные глаза.

— Зря ты встал, — голос ее еще ломали слезы. — При сотрясении нельзя волноваться.

— Ничего, — сказал Егор. — Я в порядке. Как это произошло? Он снова повернулся к могиле, куда четверо бойцов уже опускали гроб.

Яшка подал команду:

— Товсь! Пли!

Винтовочный залп разорвал тишину и, отраженный стеной, укатился в леса девственной планеты, вспугнув крылатые стаи.

— Пойдем, — Катя потянула Егора за собой. — Тебе нужно лежать. Края облаков, еще тронутые последним лучом заката, медленно угасали над болотом. Дорога, ведущая в деревню, была почти неразличима в темноте. Егор часто спотыкался. Катя повела его под руку.

— Борташа взяли живым, — рассказывала она. — И только благодаря Нюре. Он ее и мертвую не смог от себя оторвать… Так и полз, пока наши не догнали…

Наши. Егор быстро посмотрел на Катю, но промолчал.

— Все как-то странно смешалось, — задумчиво продолжала она. — В банде оказались потомки и белых, и красных… Тех, что до Гиганта не долетели, а высадились где-то по дороге. Но они говорят, что это было лет семьдесят назад… — она вздохнула. — Совсем я запуталась, кто чей потомок, кто с кем воюет… и за что?

— А спасителя нашего нашли? — спросил Егор. — Того, что из кустов стрелял?

— Нет, — Катя покачала головой. — Может быть, он вовсе и не нас спасал. Просто прилетел, заправился и улетел.

— А борташи его не знают?

— Откуда? Они стрельбы-то отродясь не слыхали, только по преданиям помнят…

Егор задумчиво поглядел в ночное небо.

— А ведь он, как пить дать, недавно с Земли…

— С чего ты взял? — глаза Кати недоверчиво блеснули.

— Можешь не сомневаться, — Егор убежденно кивнул. — Наш человек, современный, и к бабке не ходи… — он смущенно замолк, вспомнив Нюрку. — Впрочем, это еще надо проверить…

Отлет эскадры красных паровозов был назначен на раннее утро.

Яшка, вопреки обыкновению, решил на этот раз обойтись без митинга. Еще вчера, после похорон Нюрки, вся власть на планете вместе с четырьмя винтовками и пулеметом, была передана наскоро избранному сельсовету. Новоявленный председатель, внучатый племянник Нюрки со стороны сына второй жены Семена, хоть и схлопотал от Яшки выговор за аморальное происхождение, но клятвенно обещал навести на Керосинке порядок, разбежавшихся по лесам борташевцев изловить, мужикам учинить суд, а верховых баб расседлать и употребить по назначению.

Что же касается самого Борташа, то приговор в отношении него привели в исполнение еще затемно.

Яшка был доволен. Единственное, что не давало ему покоя, так это паровоз, улетевший в разгар сражения с борташевцами. Свой он был или вражеский, но подвергать риску оружие, оставшееся на орбите без присмотра, Косенкову не хотелось. Правда, теперь в его распоряжении вместо двух паровозов было целых шесть, однако людей на них не хватало, а опытных машинистов и вовсе не было. Неожиданно выручил Мустафа. Облазив и обстукав каждый паровоз сверху донизу, он сообразил, что они легко способны двигаться и маневрировать в состыкованном положении, изрядно экономя при этом горючее, за каковое открытие Мустафе была объявлена благодарность перед строем и обещан орден Красного Знамени по возвращении на Гигант.

Егор, отлучившийся из деревни спозаранок, все награждения пропустил и едва не опоздал к отлету. Яшка поощрил его в личном порядке, вручив за мужество в боях с бандитами именной наган, который тут же отобрал за самовольную отлучку.

Еле отвязавшись от Яшки, Егор получил нагоняй и от Мустафы.

— Где тебя черти носят? — напустился на него майор Каримов. — Тут каждая пара рук на счету!

Вместо ответа Егор вынул из кармана и протянул ему стреляную гильзу.

— Что ты на это скажешь, командир?

Мустафа повертел гильзу в пальцах, и густая бровь его недоуменно приподнялась.

— Где ты это взял?

— Там, на пустыре, в кустах.

— Это же от «Калаша»! Пять-сорок пять! Егор забрал гильзу и спрятал в карман.

— Вот и я о том же…

Благодаря инженерному гению майора Каримова и мастерству машиниста Сидорчука старт красной армады прошел в штатном режиме, и спустя полчаса она уже вышла на расчетную орбиту. До стыковки со станцией «Мир» оставались считанные минуты.

Яшка с нескрываемой гордостью бродил вдоль гармошки состыкованных паровозов из конца в конец, любовно дыша на полированные поверхности и по-хозяйски протирая их рукавом.

— Простор-то какой! — кричал он через все шлюзовые переходы.

— Тут ежели плакат повесить, так на нем можно аршинными буквами написать «Да здравствуют Советы рабочих, крестьянских, солдатских, матросских и аборигенских депутатов!» — и еще место останется.

— Яш, зайди-ка сюда, — из командной рубки главного паровоза выглянул озабоченный Сидорчук.

— Иду! — Косенков, нарочито громко топая и по-журавлиному перешагивая через комингсы, приблизился к рубке. — Вспотеешь, пока дойдешь! — радостно сообщил он. — Ну, чего тут у вас?

— Ничего, — проворчал Сидорчук.

— Мы вышли в точку встречи со станцией, — пояснил Мустафа.

— Молодцы! — Яшка одернул гимнастерку. — А ну, покажьте!

— Смотри сам, Яков Филимоныч, Косенков шагнул в рубку, и улыбка медленно сползла с его лица. Навигационные экраны паровоза были пусты. Станция пропала.

— Черт! — поручик Яблонский бросил колоду. — Тройка, семерка, туз! Если вам снова повезет, я всерьез буду считать, что вы в сговоре с пиковой старухой… — он снял китель, сверкнувший золотом погон и воротником, засаленным до свинцового блеска. — Идет за кольцо и сапоги?

— Прошу извинения, — Купер брезгливо пощупал ветхую ткань. — Только за сапоги.

— Однако, братец, ты поразительно скуп для миллионщика! — поручик с укоризной протянул Джеймсу перетасованную колоду. — Сними.

— Какой там миллионщик! — вздохнул Купер, выбирая карту. — Все в прошлом… Вот разве что ваши друзья дадут благоприятной цены загруз…

— Можешь не сомневаться! — заверил Яблонский, пожирая глазами карту в руках Джеймса. — В золоте будешь купаться! Нектар и амброзию вкушать! Кстати, что это я все на «ты», а брудершафта не пили! — он живо наполнил бокалы. — Давай за дружбу!

— С удовольствием, — вздохнул Джеймс, предусмотрительно отодвинув карту на край стола. — Так у вас и золото есть?

— Есть, есть, — поручик с сожалением проводил карту глазами. — Все есть, были бы патроны… — он залпом осушил свой бокал, забыв о брудершафте.

Купер не настаивал. Прихлебывая ароматный ликер, он внимательно присматривался к своему новому знакомому. Поручик казался странноватым, но вполне разумным молодым человеком, к счастью, начисто лишенным деловой хватки. Выходя в эфир с борта станции, Джеймс не мог и надеяться, что будет так скоро услышан и взят на буксир космическим кораблем, прилетевшим не со зловещего Красного Гиганта, а с вполне цивилизованной планеты, расположенной где-то неподалеку.

— Тут главное что? — продолжал Яблонский, занюхав воротником кителя. — Главное — доставить всё в целости и сохранности.

— Могут предполагаться препятствия? — удивился Джеймс.

— А черт его знает! Как масть ляжет… — поручик снова взял карты. — Сам понимаешь, в эмиграции живем. Зачем с властями ссориться, когда патронов нет? Другое дело — с пулеметом! — он ласково погладил маслянистый кожух стоящего у ног «максима». — Может, и отобьемся…

— Что значит — может? — встревожился Купер. — Вы не имеете разрешения властей?

— Да какое там разрешение! — Яблонский махнул рукой. — Сколько лет живем и разрешения не спрашиваем. Ты не волнуйся, прошмыгнем незаметно, разгрузимся в тихом месте — они и знать не будут.

— Но как вы объясните появление товара на планете? Не будут ли вам задавать неудобных вопросов?

— Вопросов?! — поручик вдруг расхохотался. — Нет, эти не будут. На редкость неразговорчивый народ.

Утирая выступившие слезы, он снова потянулся было к бутыли, но тут из узкого отверстия аварийного люка появилась и замерла, словно охотничий трофей на стене, огромная, заросшая рыжей шерстью голова.

— Ну, чего тебе, Родионов? — Яблонский повернулся к люку.

— Так что, вашбродь, там это… — голова неопределенно боднула воздух, кося бизоньим глазом на Джеймса Купера. — Никак, погоня…

Трудно описать радость командира красной эскадры Яшки Косенкова, когда сквозь тугую тьму, заполнявшую навигационные экраны головного паровоза, проклюнулась вдруг едва заметная светлая черточка, не больше риски на сапожной линейке.

— Они? — еще не веря счастью, осторожно спросил он приникшего к экрану Мустафу.

— Судя по дрейфу амплитуды сигнала… — задумчиво протянул космонавт.

— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, — лихорадочно шептал Яшка, растеряв последние запасы атеизма. — Капли в рот не возьму, свечу в три пуда Николе-угоднику…

— Они! — уверенно заключил майор Каримов.

— Ну, сукины дети! — Яшка хватил кулаком в переборку так, что корпус паровоза отозвался колокольным благовестом. — Я же вам покажу, как на рабоче-крестьянскую собственность посягать! Жми, товарищ майор, на всю кочегарку! Догонишь — перед строем расцелую!

Мустафа по-кошачьи фыркнул в отросшие за время полета усы. Соединенные усилия двигателей двух паровозов и без Яшкиных поцелуев обеспечивали изрядное преимущество в скорости. Станция-беглянка вместе с прилепившимся к ней сигарообразным снарядом похитителей все яснее проступала на экране. Егор, Катя и остальная команда столпились за спиной космонавта. Косенков, заранее обнажив шашку, метался в узком пространстве рубки, как тигр в клетке.

Двое суток, прошедшие с момента пропажи станции «Мир», нелегко дались красному командиру. Он осунулся и почернел лицом, а в часы, отведенные для сна, тихо бормотал, подбирая наиболее выразительные формулировки для собственного приговора. Больше всего его угнетала неопределенность. Впервые и с пронзительной ясностью Косенков осознал изотропную сущность Вселенной — станцию могли угнать в любом направлении. Где искать похитителей? Наконец решение было принято. Два паровоза под командой Сидорчука отправились в обратный путь к Земле, два других Тищенко повел к планете, с которой прилетела банда Борташа. И наконец, последняя пара продолжила путь к Красному Гиганту, увозя Яшку навстречу законному возмездию за разгильдяйство.

Но кроме высшей меры есть на свете и высшая справедливость. На полпути между Керосинкой и Красным Гигантом похитители были обнаружены. Во всю силу паровозного двигателя они улепетывали, забирая куда-то в сторону, где не было видно ни планет, ни звезд.

— Слава труду! — растроганно шептал Яшка, украдкой крестясь на экран. — Теперь не уйдут… Ездоков! — гаркнул он. — Готовь пулемет! Раздать патроны!

— Не вздумайте стрелять! — повернулся к нему Мустафа. — Малейшее отверстие в обшивке, и нам всем конец!

Яшка метнул в майора огненный взгляд, с минуту свирепо сопел, наливаясь кровью, и наконец выдавил со злостью:

— Отставить пулемет, Ездоков! Примкнуть штыки! Колючая масса штурмовой команды сгрудилась перед люком, холодно мерцая стальными иглами.

— А мы что будем делать? — спросила Катя.

— Сидеть и не высовываться, — сказал Егор. — Без нас разберутся.

— А если это тот, с Керосинки? — Катя с тревогой следила за экраном, на котором уже отчетливо различались контуры станции и буксирующего ее паровоза.

Егор нащупал в кармане автоматную гильзу.

— Тогда я нам не завидую…

— Ой, — сказала вдруг Катя. — Исчезли…

— Что за черт?! — Мустафа оторопело постучал костяшками пальцев по опустевшему экрану.

— Кто исчез?! — налетел Яшка. — Куда?! Не может того быть!

— Обычное дело, — облегченно хмыкнул Егор. — Гиперскачок в подпространство! Как в «Звездных войнах»!

— Не болтай ерунды, — поморщился Мустафа. — Что-то там есть…

— И я говорю — есть! — горячо поддержал его Яшка. — Просто не видать! Надымили, сволочи! Наддай, майор! Жми на полную!

— В эскадроне у себя командуй! — осадил его Каримов, сбрасывая скорость. — Аккуратно войдем. Мало ли что там внутри…

Планета появилась внезапно, сразу во всю ширь экрана, ослепив Джеймса ярким сиянием облаков, будто магниевой вспышкой.

Купер охнул от неожиданности и прикрыл глаза рукой, как сталевар перед мартеновской печью.

— Откуда это взялось? — пробормотал он, невольно отступив.

— Что, нравится? — поручик горделиво приосанился, как будто демонстрировал американцу творение собственных рук. — Прошу любить и жаловать — Новый Константинополь, страна вечного полдня!

— Почему вечного? — спросил Джеймс.

— Потому что солнца, можете заметить, никакого нет! Облака сами и светят, и греют круглые сутки, не знаешь, когда спать ложиться.

У вас часы есть?

— Есть, — Джеймс поднял руку, демонстрируя штатный хронометр космонавта на пластиковом браслете.

— Можете выбросить, — не оборачиваясь, сказал Яблонский. — Абсолютно никчемная здесь вещь.

Джеймс посмотрел на часы и вдруг обнаружил, что секундная стрелка замерла на месте.

— Как же это может быть? — он потряс рукой и приложил часы к уху.

— А черт его знает! — Яблонский равнодушно пожал плечами, щурясь на экран. — Ни зимы, ни лета, ни дня, ни ночи. Так и живем…

— Садиться, что ли, барин? — извозчицким голосом спросил рыжий зверообразный пилот.

— Куда тебе садиться, дура! — поручик ткнул кулаком в бизоний загривок Родионова. — Расшибемся в лепешку! С обозом-то! Держи повдоль облаков. Разгружать на ходу будем. Ходок в пять-шесть надо управиться.

— А как догонют? — угрюмо буркнул пилот.

— Кто догонит? — поручик самодовольно закрутил ус. — Что ты можешь понимать, деревня?! Мы же под прикрытием невидимости, нас ни из какой пространственной точки наблюдать невозможно! Мы для всех исчезли!

— Как же — исчезли! — упрямо мотнул головой Родионов. — Вон они скочут!

Поручик, вмиг побледнев, впился глазами в дальний сектор экрана, откуда коршунами падали на беззащитный обоз два стремительных сигарообразных тела.

— Эх, видели бы меня сейчас в ЦУПе! — Мустафа, мастерски лавируя, с лету пристыковался к торцевому шлюзу станции, предназначенному для приема «Прогрессов».

На обзорном экране было видно, как второй паровоз под командованием Яшки вцепился в борт корабля похитителей.

По обшивке разнесся тройной условный удар, подающий сигнал к атаке.

— Отчиняй! — велел Ездоков, упираясь в спины сгрудившихся перед люком бойцов, и, вскипая яростью, заорал: — Ну, во имя Отца и Сына — даешь!

Штурмовая команда, очертя голову, бросилась в распахнувшийся люк.

Оставшихся в паровозе Егора, Катю и Мустафу окатила волна звуков: топот ног, лязганье металла, отчаянная матерщина. Кто-то истерично взвизгнул, и вдруг все стихло. Егор осторожно заглянул в темную глубину стыковочного отсека.

— Чего там? — Катя навалилась сзади.

— Да погоди ты! — Егор отпихнул ее локтем. — Не лезь, куда не просят!

— Вот-вот, и ты отойди, — Мустафа отстранил его и скрылся в люке.

Было по-прежнему тихо. Егор, потоптавшись в нерешительности, все же полез следом. Позади него сосредоточенно сопела Катя. Ну что ты будешь с ней делать?!

Узкий проход между ящиками перегораживала молчаливая толпа бойцов.

— Я сказал, все вон! — раздался вдруг высокий, с истеричным повизгиванием голос.

Бойцы попятились. Цепляясь за ящики, Егор приподнялся на цыпочках и глянул через головы.

В центре главного модуля испуганно переминался с ноги на ногу Джеймс Купер, обвешанный гранатами, как новогодняя елка игрушками. Его встряхивал, держа за шкирку, высокий тощий человек в распахнутом золотопогонном кителе с крестами на груди. Нервически дергая усом, он высоко над головой поднимал рубчатый кругляш «лимонки» и демонстрировал его то бойцам Ездокова, то Яшке, до пояса высунувшемуся из аварийного люка станции.

— Только суньтесь, сволочи! Всех взорву к чертовой матери! Косенков, несмотря на угрозы, отчаянно протискивался сквозь люк и размахивал шашкой, пытаясь достать поручика.

— Я американский гражданин, — робко лепетал Джеймс. — Я требую адвоката… то есть этого… консула!

— Вот я щас покажу консула… — Яшка вывалился из люка и скатился на пол.

Увидев, что уговоры действуют плохо, поручик зубами ухватился за кольцо «лимонки» и прошепелявил:

— Шерьежно говорю, гошпода, лучше вам меня не жлить!

— Врешь, контра! — Яшка напружинился, зорко следя за противником, словно тигр, наметивший в стаде антилоп самую вкусную. — Кишка у тебя тонка — подорваться!

— Осторожнее, Яша, — подал голос Мустафа. — И вы, гражданин, не торопитесь, глупостей натворить всегда успеете… — он медленно двинулся к поручику.

— Нажад, крашнопужие! — взвизгнул тот, не разжимая зубов.

— Спокойно, спокойно, — Мустафа предостерегающе поднял руку. — В случае добровольной сдачи мы гарантируем вам жизнь!

— Кто гарантирует? — удивился Яшка. — Да я его, гада, вот этой вот рукой! Э, чего там долго разговаривать!..

Он рванулся к поручику и вдруг полетел на пол, запнувшись о проворную серую тень, кинувшуюся под ноги. По-доминошному брякнув сухими мослами, тень вспрыгнула Косенкову на спину. За ней из темноты между ящиками немедленно выскользнула вторая, третья, четвертая…

— Ни хрена себе, мураши! — сказал кто-то из красноармейцев. Копошащаяся масса муравьев, каждый из которых лишь немного уступал размерами взрослому человеку, полезла из-за ящиков, покрывая стены и потолок станции сплошным ковром. Не успев испугаться, Егор, Катя, Мустафа и все до одного красноармейцы почувствовали себя крепко схваченными и обезоруженными.

— Доигрались, — мрачно бросил поручик, безропотно отдавая гранату обступившим его тварям.

— Что это? — жалобно пролепетал Джеймс, деловито раздеваемый муравьями, как елка по окончании праздников.

— Таможня, — вздохнул Яблонский, складывая руки на груди. — Не советую сопротивляться, господа, наши гостеприимные хозяева чертовски больно кусаются…

Его подхватили и понесли в темноту, вслед за красным командиром, бережно спеленатым клейкой массой.

— Как хозяева?! — Джеймс едва успел ухватиться за брюки, стаскиваемые с него вместе со связкой гранат. — Муравьи?!

— А разве я не сказал? Пардон… — поручик уплыл за ящики, индифферентно глядя в потолок. — Добро пожаловать в Новый Константине… — голос его оборвался.

Пока по широкому коридору таможенной тюрьмы сновали муравьи с грузом конфискованного оружия, ни Джеймс, ни Яшка не отходили от решеток своих камер, провожая каждый ящик тоскливыми взглядами и устало переругиваясь через проход.

— И как же я тебя, вражину, не разглядел?! — убивался Косенков. — Надо было сразу шлепнуть! Ведь учил меня товарищ Кирпотин: «Пожалеешь, Яша, пулю на одного гада, получишь сто ножей в спину революции!»

— Маньяк! — огрызался Купер. — Тебя лечить надо! Электричеством, на стуле!

— Суконка прибавочная! Эксплуататор!

Купер задумался. Его запас русских слов давно подошел к концу.

— Взбесившийся холоп! — выдал он наконец.

— А вот за «холопа» ответишь особо! — пообещал Яшка.

— И за безвесомость! — послышалось из дальней камеры.

— А ты, Прокопенко, вообще молчи! — вскинулся Косенков. — Об тебе уже постановление есть за моей подписью! А печать я тебе промеж глаз влеплю при первой моей возможности!

— Постановление! — плаксиво оправдывался Прокопенко в дальнем конце коридора. — Тебе бы так проблеваться, как нам с хлопцами! Да провисеть сутки кверху задом! Посмотрел бы я на тебя!

— Зараз посмотришь! — крикнул Яшка. — И не лезь в разговор, когда не просят! Не видишь, я классового врага изничтожаю?!

— Изничтожитель! — ядовито заметил Купер. — Просто-таки терминатор! Паутина на штанах не обсохла, а туда же!

— Да хватит вам лаяться, — поморщился Егор. — Башка трещит. Яшка, сердито сопя, отошел от решетки и с остервенением принялся отдирать от одежды остатки липкой муравьиной слюны.

— Подумали бы лучше, как выбираться будем, — Катя зябко поежилась и придвинулась ближе к Егору.

— Бесполезно, барышня! — в полутьме камеры тускло вспыхнул золотой зуб. — Чтобы с этого кичмана кто-то выбрался на своих ногах, так я с вас хохочу!

— Это кто там еще? — строго спросил Яшка.

Одна из трех безмолвных доселе фигур, сидевших у дальней стены камеры, зашевелилась, и на свет вышел прилизанный брюнет с жидкими усиками под вислым носом.

— Засохни, фитиль, — небрежно бросил он Яшке, подсмыкнув драные галифе, из-под которых торчали тесемки кальсон. — Твоей пролетарской жизни осталось на две затяжки!

Длинными желтыми пальцами он выудил из жилетного кармана крохотный чинарик, сунул его под усики и поджег фосфорной спичкой, ловко чиркнув ею о ноготь. Вспышка осветила его голые, расписанные татуировками плечи, костляво торчащие из вырезов жилетки.

— «За вами вскорости придуть конвойные…» — пропел брюнет, опускаясь на корточки перед Катей. — И это будет из печальных картин. Может, обнимемся на прощание?

Он выпустил ртом дымное колечко и тут же втянул его носом.

— Отвали, — сонно сказал Егор, незаметно сжимая пальцы в кулак.

Чем-то неприятно знакомым веяло от этого камерного артиста. Словно из прошлого вдруг пахнуло незабываемым ароматом Бутырского следственного изолятора, где Егора пытались расколоть на показания против отца.

— Мадемуазель, я ж нюхом слышу вашу нерастраченную страсть!

— чернявый, казалось, совсем не обращал внимания на Егора, но двое его приятелей у стены незаметно поднялись на ноги и вразвалочку двинулись к Яшке, свирепо буравящему взглядом затылок назойливого уголовника. — К чему терять последних минут? — продолжал тот.

— Обидно будет, если такое зеленое море, как ваши бездонные глаза, прольется слезами на этот грязный пол!

— Слышь, ты, морда бандитская! — вскипел Косенков. — Отойди от девчонки, тебе говорят!

Чернявый ухмыльнулся, сплюнул пахитоску себе под ноги и аккуратно затоптал босой пяткой.

— Молодой человек — грубиян, — продолжал он, не оглядываясь на Яшку. — Это зря. Перед смертью не надо поганить язык. Скажи одну пару слов, но скажи в масть. И женщины будут долго плакать.

— Яша, сзади! — предупредил Егор и приготовился, не вставая, пробить с носка прямо в челюсть чернявому.

Косенков живо обернулся к двум громилам, маячившим за его спиной.

— Ну-ну, подходи, фартовые! Спробуйте рабочего кулака!

— Не надо кипежу! — поморщился чернявый. — Ребята никого не тронут. На что им чужая работа? — усики его растянулись в нитку над золотозубой улыбкой. — Таких закройщиков, как здешние тюремные муравьи, даже бесполезно поискать! — сказал он Кате. — Один чик, и вы будете иметь головы ваших друзей в свое полное распоряжение!

— Почему головы?! — испуганно спросила Катя.

— А как же?! — чернявый ласково потрепал ее по колену. — Тут за все одна статья, даже за нарушение тишины во время тихого часа. А у вас же полный букет: контрабанда оружием, да еще угон казенного снаряда!

— Ничего мы не угоняли! — Катя брезгливо оттолкнула руку чернявого.

— Верю! — радостно согласился уголовник. — С этими глазами, что у вас на лице, невозможно врать! Но попробуйте объяснить это тому шестиногому болвану, что будет пилить вам горло! Они же буквально слепые в своем озверении! Разговаривают исключительно усами! — он провел желтым пальцем под носом, разглаживая куцые перышки на верхней губе. — Мое бедное сердце разрывается по частям, глядя на эту драму! Чуете, как оно стукотит: «Помоги им, Валет! Заступись за несчастное создание! Если оно, конечно, договорится с тобой за полюбовно!»

— Все сказал? — Егор отодвинул Катю и сел на корточки перед Валетом, едва не упираясь лбом в его вислый нос. — Теперь отползи на парашу и замри, пока я тебе фиксу не почистил! Разводить будешь лохню ушастую под шконкой, а не конкретных пацанов! Ты на кого, баклан, быкуешь? Мой папа спортсменов солнцевских гонял, как шестерок. Въезжаешь?

— Ой, ой! Какой граф к нам пожаловал! — оскалился Валет. — Сеня, Зяма, что ж вы стоите?! Поднесите залетному папироску!

Один из подручных Валета змеей скользнул к Егор/, услужливо щелкнув портсигаром, в котором обнаружились замусоленные самокрутки.

— От петушни не принимаем, — грамотно ответил Егор, помня тюремные правила.

Яшка, потянувшийся было за самокруткой, живо убрал руку. Валет одобрительно кивнул.

— Базаришь мутно, но по ухваткам видно — деловой, — он поднялся на ноги и отошел к решетке. — Только здесь свои законы, молодой человек, и без Валета вам все одно хана. Думаешь, я тебя на понт беру? Иди-ка посмотри, что ты скажешь за этот цирк?

В коридоре вдруг раздался отчаянный вопль и дробный топот муравьев. Мимо решетки пронесли Прокопенко, застывшего в позе эмбриона. Иссиня-белое лицо его было перекошено окаменелой судорогой, и только бешено вращающиеся глаза говорили о том, что командир отделения еще жив.

— Что ж вы, паскуды насекомые, делаете?! — Яшка с разбегу врезался в решетку и затряс ее, что есть силы. — Ну, подождите, дойдет и до вас черед!

Мимо него в скорбном молчании проплыли, уносимые муравьями, еще трое обездвиженных красноармейцев.

— Простите меня, — ошеломленно бормотал Купер, глядя им вслед из камеры напротив. — Я этого не хотел…

— Вы можете их остановить? — Катя вдруг оказалась рядом с Валетом.

— Чтобы нет — таки да! — ухмыльнулся тот. — Мне только переговорить с начальством, и всех отпустят, — он вцепился в Катину ладонь и поднес ее к губам. — Их судьба с ногами лежит в этих маленьких ручках…

— Что вам нужно?

— А что было нужно Адаму от райского дерева? — Валет проглотил слюну. — Чтобы голая Ева потянулась за яблоком, а он бы встрял…

— Что ты его слушаешь?! — Егор оттащил Катю от чернявого. — Врет он все!

— Ну, так любуйтесь дальше, — Валет прислонился к стене, скрестив руки на груди.

— Помогите! — завопил Джеймс Купер.

Решетка его камеры поднялась, и внутрь хлынули муравьи.

— Пусти! — Катя оттолкнула Егора. — Что же вы стоите?! — крикнула она Валету. — Договаривайтесь скорее! Я согласна на все…

Решетка за спиной Егора дрогнула и поползла вверх. Под ней щелкали жвалами сразу несколько круглых, как футбольные мячи, голов. Яшка с размаху пнул по ближайшей голове и остался без сапога. Вскрикнув, он запрыгал на одной ноге, потирая укус на босой лодыжке, а затем тяжело повалился на пол и затих.

Егор отскочил было в глубь камеры и приготовился к бою, но чьи-то руки обхватили его сзади и толкнули навстречу муравьям. Егор ударился о решетку, под ногой его сухо щелкнул капкан, электрическая судорога пронзила все тело и разорвалась пестрой радугой в голове. Замусоренный пол камеры вдруг поднялся дыбом и, налетев, больно ударил в лицо.

— Вот и славненько, — сказал Валет, приобнимая Катю за плечи. — Постой-ка, рыбонька, в сторонке, сейчас ты увидишь, как это делалось в Одессе!

Он опустился на четвереньки перед муравьем, направлявшимся к Кате, и, закрыв глаза, вытянул губы трубочкой.

— Ну, ходи сюда, мой маленький, ходи, солдатик безмозглый, до мене, давай с тобой пообнюхаемся!

Муравей, широко расставив лапы, осторожно обхватил лицо Валета жвалами, будто хотел измерить его череп штангенциркулем. Длинные многоколенчатые усы насекомого быстро обхлопали уголовника по спине и бокам.

— Шмонает, сволочь, — жмурясь от удовольствия, сказал Валет. — С такими талантами только в участке и служить. Беда была бы всему Дерибасовскому околотку. Зяма, запали-ка мне цигарку!

Толстый Зяма быстро раскурил самокрутку и сунул Валету. Тот глубоко затянулся и выпустил густую дымную струю в сопящие муравьиные дыхальца.

— Чуешь, чем козыри пахнут? — интимно прошептал Валет. — Чует, подлец! Ишь, как его забрало!

Муравей попятился, развернулся несколько раз на одном месте и вышел на подгибающихся лапах, приложившись брюшком о косяк. Следом за ним потянулись и остальные, унося на спинах Егора и Яшку.

— Остановите же их! — Катя бросилась за муравьями, но Валет живо вскочил и вцепился ей в плечо.

— Стой, куколка, куда?!

Он втянул Катю обратно в камеру и толкнул к стене.

— У нас еще остались кое-какие расчеты, барышня! — Лицо Валета нервно кривилось.

Он двинулся к Кате развязной танцующей походкой, но пальцы его, теребящие застежки галифе, заметно дрожали.

— Только посмей, мерзавец! — тихо проговорила Катя, отступая в дальний угол. — Глаза выцарапаю!

— Сема, — позвал Валет. — Подержи кошечку за коготки, а то я опасаюсь за свою фотокарточку. А ты, Зяма, отвернись, чтобы не ревновать меня к другой!

На Катю пахнуло душной кислятиной, из-за спины вынырнула волосатая клешня Семы и крепко обхватила ее шею, не давая дышать.

— Что ты облапал девочку, как сторожа в магазине? — веселился Валет, разгораясь. — У кого из нас с ней любовь?! Ты хочешь, чтобы я мусолил один холодный труп?

— Ой, — сказал вдруг Сема, ослабляя хватку. — Ты будешь смеяться, Валет, но, кажется, атас…

Он поспешно убрал руки, и Катя, не задумываясь, сейчас же полоснула ногтями нависшую над ней физиономию.

— Вот тебе любовь!

— Что ж ты, сука, дерешься?! — Валет завертелся волчком, размазывая по щекам кровь, и едва не уткнулся носом в кресты на кителе поручика Яблонского.

Увидев перед собой офицера, уголовник со слезами бросился ему на шею.

— Господин поручик! Уберите психическую из камеры! Это же невозможно сидеть!

Поручик отпихнул Валета и, козырнув, шагнул к Кате.

— Браво, Екатерина Максимовна! Оказывается, вы можете за себя постоять. Впрочем, ничего другого от дочери господина Горошина я и не ожидал!

— Мы знакомы? — Катя машинально поправила растрепавшиеся волосы.

— А как же?! Помните Крым, Карадаг, двадцатый год?.. Я видел вас тогда в доме доктора, правда, мельком. Этакая была кутерьма…

Слезы помимо воли брызнули из Катиных глаз. Не в силах сдержаться, она уткнулась лбом в стену и разрыдалась.

— Ну-ну, полноте, Екатерина Максимовна, — Яблонский смущенно подкрутил усы. — Вам больше нечего опасаться. Вы под охраной офицеров русской армии.

Он кивнул двум сопровождавшим его людям. Те подошли ближе. Катя повернулась, утирая слезы.

— Позвольте представить, — сказал поручик. — Капитан Антонов, прапорщик Штраубе.

Офицеры коротко шаркнули каблуками изношенных сапог.

— Наблюдай на эту картину, Сема, — тихо вздохнул в углу исцарапанный Валет. — Что мене нравится? Сейчас она уйдет с ними совершенно задаром, даже ни разу не получив по морде. Мы с тобой так не умеем. Нету в нас понту офицерского…

После сумрака подземных коридоров, едва освещенных зыбким мерцанием плесени на стенах, небо над муравейником показалось Кате ослепительно ярким.

— Осторожно, здесь ступеньки! — поручик ловко подхватил ее под локоть. — Обопритесь о мою руку.

— Ничего, сейчас это пройдет, — Катя на секунду остановилась. — Голова немного кружится…

Она с наслаждением подставила лицо свежему порыву ветра, напоенного незнакомыми ароматами. Вытесняя из легких затхлый воздух камеры, он действовал опьяняюще.

— Идемте, идемте, господа, — негромко поторопил капитан Антонов. — Не стоит здесь задерживаться.

— Позвольте, я помогу! — поручик бережно обнял Катю за плечи, помогая спуститься. — И не открывайте глаза, пока они не привыкнут к свету. Смотреть здесь решительно не на что!

Но она уже справилась с выступившими было слезами и, щурясь сквозь ресницы, с интересом озиралась вокруг. Утоптанная площадка перед выходом из муравейника была тесно уставлена повозками, напоминающими большие плетеные корзины на колесах, сцепленные друг с другом на манер поезда.

— Балуй, саврасая! — гаркнул позади надтреснутый голос.

Катя испуганно прижалась к Яблонскому. Мимо нее, взрывая пыль неопрятно обломанными когтями, тяжело протопотал огромный, размером с корову, скорпион, подгоняемый щелчками казацкого кнута.

— Не пугайтесь, — успокоил поручик. — Зверь совершенно не опасен. Тягловая сила! А ты, — обратился он к погонщику, — гляди, куда гонишь, вахлак! Не видишь — барышня боится, леший дери твою душу, в Бога… пардон, мадемуазель. Яблонский смущенно прокашлялся.

— Огрубеешь тут, среди членистоногих…

— А что там, в корзинах? — спросила Катя, уловив шевеление за тесно сплетенными прутьями.

— Провиант, — живо ответил капитан Антонов.

— Угу, — кивнул поручик. — Корм для жука-носорога. Офицеры отчего-то рассмеялись.

Угрюмый казак неторопливо ввел скорпиона в оглобли передней повозки и, диковато косясь из-под лохматой шапки, принялся подвязывать постромки.

— Идемте же! — Яблонский потянул Катю за руку. — Нас ждут у полковника Лернера.

— А где все наши? — она с беспокойством оглядела площадку. — Где Егор?

— Здесь, недалеко, — Яблонский указал на тропу, огибающую гигантское здание муравейника. — Вы их скоро увидите.

Катя послушно пошла за ним.

— Что с ними сделали? Они живы?

— Ну, разумеется, живы! Просто не нужно было лезть в драку с муравьями, — поручик бросил торопливый взгляд на повозки, со скрипом тронувшиеся в путь. — Как только ваши друзья придут в себя, их сразу отпустят!

«Я здесь! Я здесь!» — отчаянно кричал Егор. Он видел Катю сквозь прутья корзины, но крик, разрывающий мозг, выходил из одеревеневшей гортани лишь тонким, едва слышным сипением. Слезы застилали глаза, ожившие первыми. Ни рук, ни ног Егор не чувствовал. Он не ощущал даже тяжести тел, горой наваленных на него сверху. Где-то под ним так же едва слышно сипел Яшка. Корзина дернулась, закачалась под аккомпанемент колесного скрипа, и спины офицеров, заслонившие Катю, уплыли прочь.

Повозки, набирая скорость, покатились под гору. Громада муравейника осталась позади, и перед глазами Егора до горизонта распахнулась пыльная степь в неопрятной щетине низкорослых трав.

В надземной части муравейника, куда Яблонский привел Катю, коридоры были гораздо просторнее и светлее, чем в тюрьме. Сложенный из плотно подогнанных стволов пол был гладко оструган и чисто подметен. Через каждые десять шагов стояли кокетливые плевательницы, сделанные из стрекозьих голов с удобно захлопывающимися жвалами. Муравьи, деловито сновавшие взад-вперед, были мельче тюремных и вели себя не в пример скромнее. Встречных людей они аккуратно обходили по стеночке, а то и по потолку.

— Как же вы здесь ориентируетесь? — удивлялась Катя, едва поспевая за Яблонским, уверенно избирающим дорогу в лабиринте переходов.

— Привычка, — поручик вежливо улыбнулся. — Хотя первые лет пятьдесят, конечно, плутали.

— Как пятьдесят?! — Катя недоверчиво посмотрела на него. — Вы шутите?

— Какие уж там шутки! — Яблонский вздохнул. — Вот и господин Купер удивлялся. Все рассказывал про парадокс какого-то еврея. Но у нас тут попросту: ни евреев, ни парадоксов, ни дней, ни ночей. Застыли, как мураши в куске янтаря. Годы летят, а мы все в одной поре. Даже вот китель, прошу прощения, не изнашивается.

— Сколько же вы здесь живете? — Катя округлила глаза.

— Был у нас один умелец, соорудил песочные часы, чтобы время считать, — охотно сообщил поручик. — До ста лет досчитал, да и повесился…

Караульный солдат с короткой пикой вместо винтовки пропустил Катю и Яблонского в помещение под сводчатым потолком, где за конторкой сидела коротко стриженная сухопарая брюнетка и томно курила самокрутку в длинном мундштуке, вяло тыча одним пальцем в клавиши разболтанной пишущей машинки.

— Бонжур, Софи! — произнес Яблонский, подводя к ней Катю. — Позвольте вам представить: Екатерина Максимовна Горошина… впрочем, вы ведь могли встречаться, она — дочь того самого доктора…

Брюнетка окинула Катю цепким фотографическим взглядом.

— А это, Катенька, — продолжал поручик, — Софья Николаевна Пруте, наша добрая фея…

— Софи! — послышался вдруг из-за двери зычный голос. — Как придет этот вшивый засранец, немедля гоните его ко мне!

— Его превосходительство ждет вас, — любезно улыбнулась поручику Софья Николаевна.

Яблонский густо покраснел, одернул китель и взялся за дверную ручку.

— Я сейчас, — сказал он Кате и скрылся в кабинете.

— Присаживайтесь, мадемуазель, — Софи указала на лавку у стены. — Сигарету не желаете? — она вставила новую самокрутку в мундштук, вышла из-за конторки и села рядом с Катей. — Неужели вы дочь Максима Андреевича? Боже мой! Как давно это было! Крым, война, обозные телеги… Несчастные мы люди… Но какими судьбами вы здесь?

— Вчера прилетела, — осторожно сказала Катя.

— Позвольте! — Софи уставилась на нее во все глаза. — Как же это возможно? Вас давным-давно не должно быть в живых!

— Парадокс Эйнштейна… — Катя застенчиво теребила поясок платья.

Софья Николаевна уныло опустила голову.

— Ну да, ну да… Вот и за мной, помню, ухаживал один банкир, тоже, между прочим, Горенштейн. Ради него я бросила сцену, покинула дом — и где в конце концов оказалась? В армейском обозе…

Ее прервал дробный топоток, раздавшийся в коридоре. В приемную, шустро перебирая лапками, вбежал муравей с белой цифрой «три», намалеванной на аспидно-черной спинке, и остановился в дверях.

— Простите, милочка, это ко мне, — Софья Николаевна встала, с хрустом потянулась, прикрывая ладонью зевоту, и взяла с конторки пачку бумаг. — Эх, старость — не радость! — она вдруг опустилась на колени и поползла навстречу муравью, уже шевелящему сяжками в нетерпении. Они сошлись посреди приемной, деловито потерлись дыхальцами, после чего муравей, ухватив жвалами бумаги, опрометью бросился к выходу.

— Смотри не перепутай, ты, таракан исходящий! — крикнула ему вслед Софи, поднимаясь с колен и отряхивая юбку. — Но что же я все о себе да о себе? — спохватилась она, снова подсаживаясь к Кате. — Расскажи-ка мне, детка, как ты прожила все эти годы? Что папенька? Здоров ли? — Катю вдруг кольнул острый проницательный взгляд, обычно занавешенный челкой. — Где-то он теперь? Есть информация?

— Одним словом, оружие и патроны вы упустили! — коротенький полковник Лернер, мерявший сердитыми шажками кабинет, остановился перед Яблонским и вцепился бульдожьим взглядом в полуоторванную пуговицу на его кителе. — Это единственный вывод, который я могу сделать из вашего пространного доклада, не так ли?

— Не совсем так, господин полковник! — стоявший навытяжку поручик осторожно скосил глаз натгунцовую лысину Лернера. — У меня есть нечто более ценное, чем оружие и патроны.

— Вот как? — мохнатая бровь приподнялась над бульдожьим глазом. — Любопытно.

— В приемной вашего превосходительства сидит девушка…

— О, да! Такая редкость стоит мортирного дивизиона, — язвительно заметил полковник.

— Это дочь Максима Андреевича Горошина.

— Какого Горошина? — вскинулся Лернер. — Доктора?

— Именно так, — кивнул поручик. — И она только что с Земли. На лице полковника отразилась сложная игра мысли, как будто бульдог рассматривал бабочку, севшую ему на нос.

— Вы хотите сказать…

— Я уверен, что она сможет доставить нас на Землю. Если мы захватим летающие снаряды…

Полковник несколько раз кивнул, размышляя.

— Снаряды… да, неплохо… Захватим, значит… — он ласково посмотрел на Яблонского и вдруг гаркнул: — Как же мы их захватим, дурья твоя башка, когда оружие ты подарил муравьям?!

— Оружие — ерунда, — упрямо проговорил поручик. — Они вручат нам его сами. Если начнется война.

— С кем война? — Лернер тоскливо отмахнулся. — На всю планету — десяток большевиков, и те в тюрьме…

Яблонский продолжал пристально смотреть на полковника.

— Война между муравейниками…

Над конторкой Софи коротко звякнул подвешенный на шнуре колокольчик.

— Полковник вызывает, — Софья Николаевна встала. — Я вернусь через минуту, никуда не уходите, хорошо? — она взяла потертую папку и, прежде чем войти в кабинет, снова улыбнулась Кате. — И не волнуйтесь за ваших друзей! Мы обязательно что-нибудь придумаем!

Оставшись одна, Катя еще раз оглядела приемную, но не нашла ничего, что задержало бы ее взгляд. Стены, сложенные из потемневших бревен, сводом сходились к большой кляксе светящейся плесени на потолке. Над конторкой, рядом с колокольчиком, висел пожелтевший лист с подписанным полковником приказом о категорическом запрете курения. Других украшений в комнате не было.

Все-таки удивительная женщина эта Софья Николаевна, подумала Катя. Отчего она не поставит здесь хотя бы цветок в горшке? Растут же у них какие-то травы. Неужели можно вот так прожить в муравейнике, среди голых стен, больше ста лет, не видя никаких изменений и не меняясь самой? Однако что-то странное в ней все-таки есть. Как ловко ей удалось в течение десяти минут выудить из Кати все об отце, Егоре, полете до Красного Гиганта и обратно!

Катя покачала головой. Может быть, не стоило так откровенничать? Да нет, ерунда! Это ведь свои! Это люди, которым помог отец, и опасаться их нет причин.

Она попыталась прислушаться к невнятным голосам, доносящимся из кабинета полковника, но их заглушал шум в коридоре. Там постоянно сновали рабочие муравьи, таскавшие туда-сюда входящие и исходящие бумаги, оглашая коридор звонким цокотом коготков по деревянному полу. Неожиданно в этот звук вплелось суетливое ерзанье, приглушенный коленный стук и шарканье. Мимо приемной стремительно прополз на четвереньках человек в комбинезоне космонавта.

— Господин муравей! — прокатился под сводами знакомый голос. — Одну минутку, сэр! Разрешите обнюхать с вами пару вопросов! Да погоди же ты, факин инсект!

— Мистер Купер! — встрепенулась Катя. — Подождите!

Она бросилась к выходу, но дорогу ей заступил часовой с пикой.

— Не велено, барышня! — пробасил он. — Вертайтесь взад!

— Но это мой знакомый!

Кате удалось выглянуть в коридор, но Джеймс Купер уже скрылся за поворотом. Часовой решительно оттеснил Катю обратно в приемную.

— Сядьте на лавку и дожидайтесь! Отсюдова без пропуска не пущают…

— Я что — под арестом?! — вспыхнула Катя.

— А это уж как решат, — часовой отвернулся, оставаясь в дверях.

— …Антонову, Штраубе, Горюнову и Палицкому немедленно прибыть ко мне на совещание.

Полковник расхаживал по кабинету, заложив одну руку за отворот кителя, а другую за спину. Для портретного сходства с аустерлицким героем ему не хватало только треуголки. Софья Николаевна быстро покрывала вынутый из папки лист стенографическим бисером, время от времени значительно переглядываясь с поручиком Яблонским. Поручик сидел у стола с рюмкой в руке, неторопливо смакуя полковничий нектар. Лицо его светилось тихой гордостью.

— Четвертое, — продолжал Лернер. — Установить связь с нашими людьми в Деникинском муравейнике. Они должны провести акцию.

Перо в руке Софьи Николаевны на мгновение замерло.

— Какого рода?

Полковник глянул на секретаршу исподлобья и сейчас же отвел глаза.

— Перебить медоносных тлей, — медленно произнес он, будто набирая воздуха перед каждым словом.

— У-У-У-У-У. - поручик в ужасе зажмурился, опрокинул в рот рюмку и поспешно налил новую. — Это будет почище выстрела в Сараево!

— На месте проведения операции оставить несколько трупов из нашего муравейника, — продолжал полковник. — Поручик, позаботьтесь об этом.

— Слушаю, господин полковник! — Яблонский вскочил и вытянулся по стойке «смирно», забыв поставить рюмку на стол. — Муравьиных?

Полковник со значением посмотрел ему прямо в глаза.

— Всяких.

Поручик дернул щекой.

— Трупы будут.

— И, наконец, самое главное, — Лернер подошел к двери кабинета и прислушался. — С дочери Горошина глаз не спускать! — тихо проговорил он. — Поручаю это вам, Софи.

Софья Николаевна самодовольно усмехнулась.

— Мы уже подружились.

— Очень хорошо! — Лернер потер ручки. — Ну, и как она?

— Колется помаленьку. Между прочим, интересные вещи рассказывает. Оказывается, генерал Суханов с основными силами высадился на каком-то Красном Гиганте, а за ним туда прилетели и большевики…

— Да, я уже слышал об этом от поручика, — кивнул полковник. — И нахожу это весьма любопытным. Надеюсь, вы, с вашим опытом работы в контрразведке, сумеете как следует разговорить девочку. Жду подробного отчета в ближайшее время…

Он не успел договорить. В приемной послышалась отчаянная возня и изумленный вскрик Кати. Раздался тяжелый удар в стену, и все стихло.

— Что за черт?! — полковник опасливо попятился от двери. — Поручик, разберитесь!

Яблонский, первым выбежавший в приемную, обнаружил, что она пуста, если не считать часового, подающего слабые сигналы о помощи из нижнего отделения конторки, куда он был втиснут чьей-то могучей рукой, а может быть, и ногой. Катя Горошина исчезла.

Егору достался топчан у самой двери барака, как раз напротив отхожего места. Впрочем, постоянно свистящие в дверь сквозняки отгоняли неприятный запах в глубь помещения, и он заметно крепчал только возле топчана Яшки. Остальные обитатели барака вовсе не чувствовали никакого запаха. От них самих воняло так, что у непривычного человека слезились глаза.

Сидя на грязной циновке, покрывающей топчан, Косенков сосредоточенно разминал еще бесчувственную лодыжку.

— Ну, я же вам припомню, гниды казематные! Узнаете, как с красного командира обувку мародерить! Таких сапог у самого товарища Кирпотина не было! Кимрянская работа! На Земле, может, лет полтораста прошло, а они как новые!

— Ишь ты, обижается комиссар! — послышался хохоток из дальнего конца барака, где за дощатым столом собрались старожилы. — Не в той корзине, видать, привезли. Без баб!

Стол дружно грохнул. Яшка повернулся к весельчакам спиной и продолжал массировать ногу, беззвучно матерясь не столько от боли, сколько с досады.

Перед обедавшими на столе стоял жбан под пенной шапкой, рядом, наваленные горкой, лежали продолговатые куски вяленого мяса или рыбы — чего-то белесого, иссушенного, покрытого соляной патиной. Каждый едок старался выбрать кусок подлиннее и с усердием принимался колотить им о край стола, прежде чем сунуть в рот. Сухомятку запивали пенной жидкостью, напоминающей пиво только неудержимой отрыжкой у тех, кто ее употреблял. Жидкость черпали кружками прямо из жбана.

— Слышь, Егорка, — Косенков потянул носом, пытаясь не обращать внимания на отхожие запахи, а сосредоточиться на пищевых. — Ты спроворил бы тоже пожрать, что ли… А то я, видишь, не ходок… — он досадливо стукнул онемевшей пяткой о топчан, — да и не о чем мне с этой контрой разговаривать…

Егор направился к столу, ощущая на себе насмешливые взгляды закусывающих мужиков.

— Хлеб да соль! — сказал он, присаживаясь на лавку. — Чем тут кормят-то?

Он потянулся было за волокнистым куском вяленого мяса, но сидящий рядом бугай в гарусной жилетке на голое тело перехватил его руку.

— Кого кормят, а кого и на корм пускают! — заявил он. — Ты сперва себя на облаве покажи, потом за стол садись.

— А что за облава такая? — поинтересовался Егор.

— Увлекательная мероприятия! — вылез мелкий вертлявый парень, которого все звали Блошкой. — Дюже нескучная охота на броневик с лапками. Оттого новобранцев и кормят, только когда с облавы вернутся. Большая економия получается!

— Ну ладно вам, крохоборы, — вступился старик по кличке Кулипаныч, — нашли чего жалеть — жучины вонючей! Ешь, парень, чего там… — он пододвинул к Егору остатки пахучей горки. — Эх! Сейчас бы картошечки с топленым салом намять…

На стол вдруг упал луч света. Дверь барака со скрипом откатилась в сторону.

— Ну вот, пообедали! — скривилось лицо со шрамом.

— Да, парень, не повезло тебе, — Кулипаныч сочувственно вздохнул. — Как бедному жениться, так и ночь коротка… Ну, да ничего, на пустой желудок бегается шустрее…

В дверях барака появился рослый жилистый человек, босой, одетый в такую же мешковину, как и остальные каторжники, но, судя по гордой неторопливой повадке, явный начальник.

— Кончай закусывать, ребята, — хмуро произнес он. — Выходи строиться.

Каторжане молча потянулись к выходу, по дороге снимая со стен нехитрые орудия: гарпуны с хитиновыми наконечниками, жерди, связанные из длинных стволов вроде бамбука, и смотанные бухтами веревочные арканы.

— Вставай, комиссар, — сказал Кулипаныч, проходя мимо Яшки. — Все равно мураши выгонят. Кусучие они, падлы! Побереги задницу.

Косенков с трудом поднялся и, опираясь на Егора, заковылял к двери.

— Ничего, — подбодрил его пожилой каторжник. — В дороге разгуляешься.

По утоптанной площадке перед бараками сновали муравьи-стражники, сгоняя людей в походные колонны. Угрожающе пощелкивали массивные зазубренные челюсти, раздавались команды старших по баракам, слышался надсадный кашель да усталые матерки каторжан.

Стоя в одной шеренге с Кулипанычем, Егор и Яшка удивленно крутили головами. Они наконец могли осмотреться, как следует, — не одним глазом сквозь частые прутья корзины, а во весь окоем. Только видно-то было немного, хоть шею сверни.

Четыре приземистых барака тесно сгрудились на дне обширной воронки с зыбучими песчаными откосами. Над ее краями то там, то сям появлялись и исчезали муравьиные головы.

— Ни хрена себе окопчик! — Яшка прищурился, измеряя высоту склона. — Нарочно такой вырыли?

— Куда там! — подал голос Кулипаныч. — От муравьиного льва осталось. Неделю его отсюда выковыривали. Народу полегло — страсть!

— А в дождь не заливает? — спросил Егор, глядя на песчаные ручейки под ногами сбегающего по склону муравья.

В колонне порхнул смешок.

— Ты, паря, как дождь начнется, сразу народ созывай. Мы такого чуда, сколько здесь живем, не видали!

— А сколько вы здесь живете?

— Отставить разговорчики! — бросил, не оборачиваясь, старший барака. — Вперед — арш!

Вопрос, давно мучавший Егора, остался без ответа. Похоже, никто не собирался объяснять ему, никчемному зэку, каким вообще чудом существуют все эти люди, которых по всем законам физики уж много лет как не должно быть в живых, что они здесь делают и что собираются Заставить делать его самого.

Колонна, потоптавшись на месте, двинулась за старшим.

— Шире шаг! — командовал он. — Ать! Ать! Ать-два-три! На бруствер бегом — арш!

Первые шеренги с разбегу кинулись на сыпучий склон и принялись изо всех сил месить босыми ногами песок, медленно поднимаясь к краю воронки. Егора снова толкнули сзади.

— Шевелись, шевелись, не растягивай строй! Из-за тебя еще и нас покусают!

Мимо, угрожающе взведя капкан жвал, пропылил муравей охраны. Пришлось работать ногами. Яшка пыхтел рядом, чертыхаясь от боли.

Наконец вылезли на край. Впереди до самого горизонта, размытого пыльной дымкой, простиралась сухая серая равнина, над ней гигантскими терриконами поднимались темные купола муравейников.

— Куда гонят-то? — Яшка вцепился в плечо Егора, неловко прыгая на одной ноге: — Ежели до тех вон колпаков, — он мотнул головой в сторону туманной громады у горизонта, — так я, пожалуй, и не дойду.

— Небось дойдешь, — утешил его Кулипаныч. — Вон гляди, где ковыль пожухлый, чуть правее — солончак. А за солончаком — торфяники. Так в тех торфяниках самое гнездо и есть.

— Чье гнездо? — спросил Егор.

Кулипаныч в сомнении пожевал губами, но ничего не сказал.

— Не торопись, комиссар! — встрял вездесущий Блошка. — Увидишь — не обознаешься! Главное — портки держи покрепче!

— Блошка! — прикрикнул старший, пропуская колонну мимо себя. — Опять балаболишь? Гляди, вырву грешный твой язык!

Он поравнялся с шеренгой Егора и пошел рядом, небрежно похлопывая о ладонь короткой дубинкой.

— Что тут у вас? Раненые?

— Новобранцы, вашбродь! — пояснил Кулипаныч. — Не отошли еще после корзины…

Командир окинул Егора и Яшку заинтересованным взглядом.

— Так это вы — комиссары?

— Какие, в задницу, комиссары! — огрызнулся Егор. — На Земле давно ни белых, ни красных нет!

Яшка больно толкнул его в бок.

— Ты ври, да не завирайся! Как это так — нет красных?! — он гордо повернулся к старшему и смерил его презрительным взглядом с головы до ног. — Ну, я комиссар! Намедни лично с товарищем Лениным разговаривал!

— Да ну? — голубые глаза рослого командира насмешливо блеснули. — Ну и как он там? Не хворает?

— Поздоровейше тебя будет! — отрубил Косенков. — Бейте, говорит, товарищи, белую кость до полного истребления! Даже и ту, которая без сапог…

В колонне кто-то явственно хихикнул. Старший и сам не сдержал ухмылки.

— А ну, подтянись, белая кость! — крикнул он, повернувшись к строю. — Не то комиссар всех истребит!

В шеренгах заржали, уже не скрываясь. Обеспокоенные муравьи быстрее засновали вдоль колонны туда и обратно, вздымая пыль.

Плотно утоптанная глина под ногами постепенно сменялась мягким пружинистым ковром иссушенной травы. Мелкая труха поднималась при каждом шаге, окутывая колонну едким облаком. Разговоры смолкли. На лицах утвердилось одинаковое хмурое сосредоточенное выражение. Егор вдруг заметил, что муравьи отстали. Впереди пепельно-серым пятном расползалась обширная низина, сплошь покрытая ноздреватым мочалом торфяников.

— Рассыпсь! — отдал команду старший почему-то шепотом.

Колонна на ходу перестраивалась в цепь, охватывая низину широким полукольцом. Каторжники двигались осторожно, пригибаясь, как под обстрелом, и наконец совсем остановились.

Кулипаныч мягко подтолкнул замешкавшихся Егора и Яшку к командиру.

— Ну, держись, новобранцы, — бросил тот через плечо. — Сейчас поглядим, что у вас за кость комиссарская. Выдать им слегу подлиннее…

— А чего делать-то? — спросил Егор, принимая от Блошки тяжелую жердину в три человеческих роста длиной.

— Тс-с! — Кулипаныч приложил палец к губам.

— Разведка, вперед! — негромко скомандовал старший.

Словно из-под земли, возле него вырос некто долговязый, болезненно подвижный, с мосластыми ногами и развинченными руками-плетьми. Он сразу пал на колени и чутко принюхиваясь к запахам, исходящим от земли, быстро, по-паучьи, пополз напрямик через торфяник.

— Идите за ним, — шепнул Кулипаныч. — Он покажет.

Егор и Яшка, взвалив слегу на плечи, двинулись вслед за пластуном, с невероятным проворством перебегающим от бугорка к бугорку. Иногда он надолго замирал, прижав к земле большое, как вареник, ухо и беззвучно шевеля губами. Пока прислушивался, ноздри его жили своей жизнью, нащупывая следы запахов в пыльном воздухе, глаза становились бессмысленными.

— Поблазнилось…

Он внезапно срывался с места и устремлялся к следующему бугорку.

— Кого ищем-то? — не выдержал Косенков.

— Нишкни!

Припавший к земле разведчик отчаянно замахал на него рукой, выслушивая что-то под землей. Его вздернутый костлявый зад азартно подрагивал. Наконец долговязый поднялся в рост, неторопливо отряхнул порты и с удовлетворением произнес, ткнув пальцем под ноги:

— Здеся!

Повинуясь его знаку, Егор и Яшка осторожно приблизились.

В земле у ног разведчика виднелось небольшое отверстие, обрамленное белесыми клочьями, напоминающими паутину.

— Как засунете слегу, — прошептал пластун, — сразу не шурудите, запихайте поглубже, сколько ходу даст…

— Сюда, что ли? — Яшка, примерившись, всадил заостренный конец жердины в отверстие.

— Куды ж ты без команды?! — насмерть перепуганный разведчик шарахнулся прочь и что есть силы припустил в дальние ковыли.

— Не нравится мне эта охота, — задумчиво сказал Егор, глядя ему вслед. — Похоже, нас на минное поле послали.

— Так, может, и мы пошлем их куда подальше? — Косенков обвел взглядом горизонт. — Да и в бега…

Жердина в руках Егора дернулась.

— Эй, эй! Ты чего? — испугался Яшка. — Сказано тебе — не шуруди!

— Я шурудю? — удивился Егор. — Это ты ее пихаешь!

— Да я ее вообще не держу! — Яшка отступил в сторону, но Егор по-прежнему чувствовал, что слега рвется из его рук, неудержимо погружаясь в дыру. Он разжал пальцы, и пятиметровая жердь, словно макаронина, втянутая голодным ртом, мгновенно исчезла под землей.

— Бежим! — дурным голосом заорал Косенков, но наглядного примера подать не смог. Он беспомощно ковылял, кренясь набок, и, хотя руками отмахивал, как заправский спринтер, скорости это не добавляло.

Егор бросился было ему на подмогу, но земля вдруг зашевелилась, поднимаясь бугром на его пути. Не удержавшись, он кубарем покатился назад, по склону стремительно растущего холма. Яшка пропал из виду, слышались только его крики, заглушаемые утробным гулом сил, рвущих землю изнутри. Почва на вершине холма покрылась трещинами, расселась с глухим шумом и осыпалась по склонам, поднимая тучи пыли. Егор, задыхаясь и кашляя, попытался подняться, но подземный удар снова сбил его с ног. В пыльном облаке, окутавшем холм, со скрежетом ворочалось нечто огромное, сипящее, как пневматика тридцатитонного тягача-заправщика.

— Егорка! Ты где? — снова послышался голос Яшки. — Помоги же, черт!

Сквозь мглистые клубы Егор увидел размытую фигуру, отчаянно ковыляющую прочь от холма.

— Я здесь! — заорал Егор, вскакивая.

Позади него вдруг что-то ухнуло, обвалилось, и сейчас же в каком-нибудь шаге справа в землю ударила облепленная глиной узловатая колонна. Егора обдало грязью. Посыпались жирные комья, обнажая острые полуметровые зубцы, торчащие из колонны во все стороны.

— Мама! — прошептал Егор и, не оглядываясь, побежал туда, где сквозь пыль маячила фигура Яшки.

Волны, прокатывающиеся по глади торфяника, предательски били под ноги. Яшка, с трудом удерживая равновесие, едва брел, раскачиваясь, как моряк на штормовой палубе. Егор, добежав, подхватил его под руку. Яшка испуганно всхрапнул, рванулся, отмахиваясь, но тут же узнал, облегченно повис на шее.

— Живой?! А я уж боялся, тебя завалило!

— Скорее, скорее, Яша! — бормотал Егор, задыхаясь. — Оно идет! Тяжелое буханье, сотрясающее землю, раздавалось все чаще и сильнее.

— А что оно-то?

— Да хрен его знает! Разбудили чего-то…

Над головами, со свистом разрезая воздух, пронеслась тонкая черная плеть, послышался оглушительный щелчок. Яшка, скосив выпученный глаз, вывернув шею, словно взнузданная лошадь, вдруг ахнул, споткнулся и полетел на землю, увлекая за собой Егора.

— Ох, мать твою кавалерию! Это что за тварь?!

Егор с трудом сел, протирая запорошенные глаза, да так и замер.

Пыльное облако на месте развороченного холма уплотнилось, в нем проступила темная масса, над которой из стороны в сторону мотались два гибких, в суставчатой насечке, хлыста. Затем из облака выдвинулась голова — бронированная будка, со стеклянными колпаками глаз по бокам и непрерывно двигающимися жвалами, напоминающими садовые ножницы, если бы существовали ножницы, предназначенные для стрижки вековых дубов под корень. Шипастые ноги-колонны взрыли землю, и чудовище показалось целиком — покатый черный купол размером с трехэтажный дом.

— Жук навозный… — растерянно пробормотал Яшка. — Эк разожрался на трудовом элементе!

Матово сияющие глаза-иллюминаторы жука, набранные из тысяч зрачков, выражали полнейшее равнодушие, но Егор вдруг почувствовал, что чудовище смотрит прямо на него.

— Вставай, вставай! — засуетился он, подхватив Косенкова под мышки. — Уходить надо!

Взвалив тяжелого Яшку на спину, он рванулся было к спасительным ковылям на краю торфяника, но почувствовал, что не может сделать ни шагу.

— Ну, ты чего там?! — рявкнул он. — Нарочно цепляешься?!

Косенков что-то сдавленно промычал в ответ и вдруг с нечеловеческой силой потащил его назад. Егор опрокинулся на спину, заорал от страха, чувствуя, что его все быстрее волокут по земле. Он судорожно задергался, отдирая пальцы, вцепившиеся ему в рубаху, перевернулся на живот и только тут увидел черную плеть, захлестнувшую Яшкины ноги. Суставчатый ус жука выгибался и подрагивал, как удочка, поймавшая крупную добычу. Он неумолимо подтаскивал распластавшегося по земле Яшку все ближе к ротовому отверстию, где скрежетали и лязгали хитиновые пилы, напоминающие шнеки, шестерни и загребущие лапы снегоуборочной машины.

— По-мо-ги! — прохрипел Косенков, вычерчивая скрюченными пальцами глубокие борозды в торфянике.

Егор, спохватившись, кинулся за ним, но опоздал. Отчаянно размахивая руками, Яшка поднялся в воздух и повис вверх ногами возле самых глаз жука. Зазубренные ножницы сухо щелкали в опасной близости от головы красного командира.

Егор закричал, в ужасе закрыв глаза, но тут что-то больно толкнуло его в спину, отбросило в сторону.

— Посторонись, паренек!

Пахнув жарким потом, мимо Егора тяжело прошлепал босыми ногами рослый каторжник с объемистым глиняным горшком под мышкой. Не сбавляя ходу, он ловко уклонился от лязгнувших жвал, широко размахнулся и метнул горшок прямо в голодно чавкающую воронку под ними. Хитиновые пилы во рту жука с хрустом разгрызли угощение, во все стороны брызнула ядовито-зеленая жижа.

Егор готов был поклясться, что на морде жука совершенно необъяснимым образом возникло озадаченное выражение. Оно мгновенно передалось и висящему вниз головой Косенкову, ощутившему вдруг, что он вот-вот выскользнет из ослабевших пут.

Каторжник, убедившись, что его снаряд достиг цели, живо ретировался из-под бронированной головы — и как раз вовремя, чтобы подхватить Яшку, рухнувшего на него с высоты второго этажа. Оба покатились по земле, навстречу набегающей толпе мужиков, вооруженных арканами и крючьями. Егора затолкали со всех сторон.

— Отойди, малец! Под кислоту попадешь!

Из глотки жука ударил фонтан зеленоватой пены, страшные челюсти с хрустом сомкнулись, сведенные судорогой. Многотонная махина, беспорядочно перебирая лапами, завертелась на месте.

— Жив, комиссар? — спаситель поднялся, отряхиваясь. Яшка вдруг узнал его — это был старший барака.

— Вашими молитвами, — буркнул Косенков, озабоченно сгибая руки и ноги. — Вроде, все цело. Стало быть, теперь я твой должник, вашбродь? Вот ведь какая хреновина…

— Жизнь длинная, сочтемся, — сказал старший и протянул руку, помогая Яшке подняться. — Ну, будем знакомы. Прапорщик Шабалин.

Яшка задумчиво вытер ладони о гимнастерку, взглянул исподлобья, но не выдержал и ухмыльнулся.

— Командир разведроты отдельного истребительного… ну, в общем, Косенков моя фамилия. Яшка…

— А я Михаил. Вот и познакомились. — Шабалин хлопнул Яшку по плечу и побежал к загонщикам, обступившим жука. — Братай его, ребята, пока не очухался!

Артель охотников лихо набросилась на чудовище, временно оглушенное муравьиной кислотой. В ход пошли арканы и крючья. Каторжники мастеровито оплетали шипастые лапы и челюсти густой паутиной канатов, постепенно стреноживая жука и лишая его возможности обороняться. Кулипаныч и Блошка, взобравшись по веревкам, оседлали роговые наросты над глазами обреченной твари и с плотницким покрякиванием деловито вырубали под корень поникшие усы. По унылой морде жука стекала лимфатическая слизь и капала на стянутые канатами челюсти непрошенной слезой. Отдельная бригада раздельщиков, зашедшая с тыла, подваживая жердями толстые закрылки, уже вырубала из туши первые аппетитно сочащиеся куски мякоти…

Низкие своды складского коридора давненько не слыхали столь сладостных звуков. Чеканный строевой шаг сотрясал бамбуковую облицовку стен и дощатый настил пола, заставляя канцелярских муравьев робко тесниться по углам и поджимать усики. Сердце поручика Яблонского заливалось соловьем.

— Песню запе-вай! — не удержался он, впервые за долгие годы шагая во главе не инвалидной команды уборщиков, а настоящего воинского подразделения — комендантского взвода, откомандированного полковником Лернером для получения оружия.

— Муравей, муравей, пташечка! — истерически зазвенел тенор запевалы.

— Таракашечка жалобно ползет! — в тридцать глоток рявкнули басы.

Поручик украдкой смахнул влагу с ресниц. Хорошо! Безоблачное настроение, в котором пребывал Яблонский, несколько омрачалось лишь гневом полковника по поводу исчезновения Кати Горошиной. Однако поручик знал, что на ее поиски были брошены лучшие полицейские силы, и не очень волновался. Найдется, куда она денется?

— Шире шаг! — командный голос радостно вклинился в припев. Кованые сапоги загрохотали еще громче.

Далеко опережая строй, по коридорам катилось испуганное шуршание — мураши разбегались врассыпную, словно ошпаренные кипятком, оставляя на полу пахучие потеки и деловую переписку.

— Взво-од! Стой, ать-два!

Яблонский подошел к массивной двери складского помещения и дернул за ручку. Дверь оказалась заперта.

— Это еще что за кес ке се?! — поручик решительно ударил кулаком в широкие доски. — Эй, каптенармус! Отпирай! Так твою перерастак!

Ответа не последовало.

— Да что они там, сдохли все, что ли? — Яблонский попинал дверь ногами, чувствуя спиной выжидательные взгляды солдат. — Вот так у нас всегда, — сконфуженно проворчал он. — Война у порога, а в снабжении армии — бардак!

Взвод сочувственно перетаптывался. Настроение поручика было безнадежно испорчено. Такой патриотический порыв угасили, сволочи!

— Крысы тыловые! — крикнул он, наклонившись к замочной скважине. — Получу оружие — всех к стенке поставлю!

Что-то вдруг оскорбительно хлопнуло его по затылку. Яблонский отпрянул. В двери открылось небольшое окошко, сквозь которое на поручика любезно глядело неожиданно знакомое лицо.

— Слушаю вас, сэр, — сказало оно с едва заметным акцентом.

— Мистер Купер?! — ошарашенно пробормотал Яблонский, потирая затылок. — Что вы здесь делаете?!

— В данный момент обедаю, — ответил космический турист, промакивая губы снежно-белой гигиенической салфеткой. — Но если вы имеете срочное дело, я буду переносить мое пищеварение на попозже. Хотя это очень не полезно.

— Мне нужен начальник склада… — неуверенно начал поручик, едва справившись с изумлением. — У меня предписание полковника Лернера.

— О! Наш милый полковник! — заулыбался Джеймс. — Он уже раздает предписания? Крайне любопытно! Давайте.

Яблонский машинально подал ему бумаги.

— Так это вы начальник склада? А где предыдущий?

— Ищут, — мельком заметил Купер, погружаясь в чтение. — Одну ногу уже нашли…

— А давно ли вы заняли должность? — спросил поручик, снедаемый смутным подозрением.

Джеймс поднял на него один глаз.

— Кто знает? Вы не представляете, поручик, как медленно здесь тянется время!

Он аккуратно сложил бумаги и протянул их Яблонскому.

— К сожалению, ничем не могу помогать.

— То есть как это ничем?! — опешил поручик. — Я пришел за оружием!

— Это очень приятно с вашей стороны — навестить старого друга, — тепло улыбнулся Купер. — Передайте полковнику моего горячего привета! Но попросите его больше не присылать правительственные распоряжения на бланке торгово-закупочной артели!

— Как вы смеете?! — взбеленился Яблонский. — Полковник был на приеме у муравьиной царицы и получил разрешение на выдачу оружия!

— Да-да, — покивал Джеймс Купер. — Мне это известно. Я был у Ее Величества сразу после полковника. Весьма воздушное создание! А какая тонкая ценительница французских духов! Одним словом, мы пришли к выводу, что будущее муравьиной цивилизации отнюдь не в междоусобных конфликтах, а в широкой космической экспансии, для которой нам и пригодится оружие…

— Ах ты, торгаш вонючий! — заорал поручик, багровея. — Большевистский шпион! Да я тебя сейчас по закону военного времени… Взво-од! Слушай мою команду!

— А вот это зря, — поскучнел Джеймс Купер, дергая незаметную рукоятку под столом.

В то же мгновение все шесть дверей, выходящие в коридор, распахнулись, и из них, пружинно щелкая жвалами, высыпали дюжие муравьи-солдаты. Взвод поручика Яблонского был вынужден в беспорядке отступить.

— Не дури, Купер! — кричал Яблонский из дальнего конца коридора. — Война уже идет, и без оружия ее не остановить! Сам прибежишь, когда прижмет, гадюка семибатюшная! Буржуй недорезанный!

Джеймс Купер со вздохом закрыл окошечко.

— Ужасно нервная работа, — сказал он. — И зачем я согласился?

— Не жалеешь ты себя, Джеймс Рональдыч, — сокрушенно покачал головой расконвоированный красноармеец Петухов, взятый Купером в помощники. Он сидел в дальнем углу помещения на мешке с крупой и допивал из котелка мутный пайковый нектар. — Хуже нет — с офицерней лаяться! Невежливый народ. Помяни мое слово — опять с бумажками прибежит!

— А пускай прибегает, — безмятежно улыбнулся Джеймс, вновь заправляя салфетку за воротник. — Никакого оружия тут давно нет.

— Уж это как водится, — Петухов одобрительно вытер губы рукавом. — Не век же ему на складе париться…

— …Поначалу, конечно, голодали, — прапорщик Шабалин переложил гарпун на другое плечо и взялся за рукоять груженых жучиной носилок, помогая Егору и Яшке. — Да ведь человек — скотина приспособляемая, кое-как научились подбирать крохи с хозяйского стола…

Он оторвал свисающий с носилок шматок розовой мякоти и бросил пробегавшему мимо шестиногому стражнику. Тот, жадно щелкнув челюстями, поймал мясо на лету и, благодарно похлопав прапорщика усиками, запылил вдоль строя дальше.

— С муравьями общий язык найти не труднее, чем с константинопольским туркой, — продолжал Шабалин. — Ты его не трогаешь, и он тебя терпит.

— А по виду — так собачье племя, — проворчал Яшка, глядя вслед стражнику. — И замашки у всех одинаковые. Лишь бы людей за ноги кусать!

— Есть и другие, — усмехнулся Шабалин. — У них классовая структура такая, что товарищу Энгельсу и не снилась. Одни солдатами рождаются, другие пролетариями, а третьи — готовыми министрами. И никаких революций…

— Ну да, рассказывай, — буркнул Яшка. — Агитацию разводишь, вашбродь. Будет и на их улице праздник! Придет время — скинут и министров, и царя к ногтю…

— У них царица, — пропыхтел Егор, едва поспевая за носилками. После приключения с жуком Яшка совсем забыл про больную ногу и пер, как лошадь.

— Ты-то откуда знаешь? — сердито покосился он на Егора.

— Читал. Все муравьи — дети одной царицы.

— Совершенно верно, — кивнул Шабалин. — Между прочим, у нее двор почище, чем у английской королевы.

— А ты и у королевы бывал? — съязвил Яшка. — Чего ж теперь в каторжниках ходишь?

— Судьба играет офицером, — прапорщик перехватил носилки поудобнее. — По морде я засветил одному из штабных. Есть у нас такая сволочь — полковник Лернер…

— Ну? — удивился Яшка. — Вот это по-нашему! А чего не поделили? Из-за бабы, поди?

— Скорее, по политическим мотивам, — Шабалин философски сплюнул в пыль. — Он, гад, пайками спекулировал в голодное время, а я узнал. Ну, слово за слово, хотел на дуэль его вызвать, да патроны кончились…

— Бывает, — согласился Яшка. — У нас как-то один взводный проворовался, так мы его тоже на дуэль вызвали. Возле стенки, в шесть стволов. Патроны, правда, тогда еще были…

Он сердито боднул в спину шедшего впереди Кулипаныча.

— Ну, чего ползешь, как неживой? Вон уже родную яму видно. Жрать охота — сил нет! Шагай веселей!

Но колонна продолжала сбавлять шаг, пока не остановилась совсем, отчего-то не решаясь спуститься в воронку, служившую домом и тюрьмой.

— Что-то там стряслось, — озабоченно сказал Шабалин. — Пойду гляну.

Носилки поставили на землю, и прапорщик торопливым шагом ушел вперед. Навстречу ему по колонне катился испуганный шум голосов.

— Братцы! Да что же это?! — крикнули впереди.

Строй рассыпался. Каторжники, побросав ношу, столпились у края воронки. Неожиданно стало тихо. Егор пытался протолкаться в передние ряды, но плотно сомкнувшиеся перед ним спины застыли в оцепенении.

— Чего там? Чего? — напрасно допытывался он, подпрыгивая и заглядывая через головы.

— Порезали всех… — Егор едва узнал выбравшегося из толпы навстречу ему Блошку.

Лицо весельчака и балагура вытянулось и постарело, озорные морщинки вокруг глаз превратились в землистые трещины.

— И людей, и муравьев — в месиво… — подбородок его мелко задрожал, Блошка медленно опустился на землю и схватился руками за голову. — А у меня брательник там, во втором бараке…

— Кто порезал-то? — Егор заработал локтями, протискиваясь к брустверу.

На плечо его легла коричневая ладонь Кулипаныча.

— Не ходи, малец, нечего там смотреть. Камня на камне не осталось…

Толпа раздалась, пропуская дозорных муравьев, которые успели обследовать воронку. Они возвращались, перепачканные кровью по самое брюхо. Двое из них тащили труп необычайно крупного муравья с проломленной в нескольких местах головой. Остальные беспокойно суетились вокруг, возбужденно обхлопывая его усиками.

— А муравей-то не наш, — сказали в толпе. — Бойцовый солдат.

— Гарпунами забили…

— Видать, до последнего держались…

— Это как же понимать, братцы?!

— Похоже, война…

— С кем война? — спросил Яшка у Шабалина. Старший барака хмуро окинул взглядом пыльный горизонт.

— С соседним муравейником.

— Так они что же, — Косенков почесал в затылке. — И друг с дружкой воюют?

— Редко, но бывает…

Из воронки показалась ушастая голова пластуна-следопыта. Он ловко, по-паучьи, вскарабкался на бруствер и запричитал бабьим голосом:

— Беда, ребяты! Воду унесли! Ни единого горшка не осталось! Пусто в погребах!

Толпа всколыхнулась.

— Они что думают — им все дозволено?!

— Догнать и перебить всех! С водой-то не могли далеко уйти!

Муравьи-стражники, похоже, пришли к тому же выводу. Они забегали вокруг, снова выстраивая людей в колонну. Голова ее двинулась вперед, не дожидаясь команды. Подгонять каторжников не было нужды. Грозно рокоча и потрясая дрекольем, колонна рысцой запылила по степи. Впереди галопом неслись несколько дозорных муравьев, вынюхивающих следы. От них почти не отставал голенастый пластун, тоже, казалось, ставший вдруг шестиногим. За ним, прыгая через кочки и подбадривая друг друга матерками, бежали остальные. Порядка в шеренгах не соблюдали. Егора обогнал свирепо оскалившийся Блошка с тяжелым обломком жердины на плече.

Кулипаныч, сипло дыша в спину Егору и Яшке, успевал поучать на ходу:

— Бить надо по усам, они от этого шалеют. А если какой кинется, подсекай ему ноги и гарпуном по шее! Головенка-то на честном слове держится! Да один на один не лезь, держись бригады…

Выскочив на пологое всхолмье, бугристым валом заслонявшее линию горизонта, дозорные остановились и беспокойно зашевелили усами. Муравьи-стражники сейчас же вклинились в людскую колонну, на ходу разворачивая ее в цепь.

Армия каторжников взбежала на песчаный вал и оказалась на краю широкого лога, рассекающего степь надвое — вероятно, русла пересохшей реки. По отлогому противоположному склону беспорядочно сновали черные фигурки муравьев.

— Никак догнали, братцы!

— Ну, Господи, благослови!

Ощетинившись гарпунами и слегами, строй ринулся в атаку, увлекая за собой песчаные лавины.

— Ур-ра! — нестройно прокатилось по цепи.

Противоположный склон вдруг откликнулся звонким эхом. Вражеские муравьи, как по команде, разбежались в стороны, а над обрывом всколыхнулась густая поросль копий.

— Ур-ра! — донеслось оттуда, и навстречу каторжникам обрушился поток таких же оборванных людей, подгоняемых жвалами солдат.

Обе волны неудержимо катились вниз, не в силах задержаться на зыбких склонах.

— Стой! Стой! — отчаянно закричал Шабалин.

Обогнав цепь, он первым оказался на дне русла и заметался в стремительно сужающемся пространстве между армиями.

— Отставить, мать вашу! Куда?! — он перехватил слепо размахивающего дрыном Блошку и отшвырнул его назад, под ноги катящейся толпе.

Крики утихли. Обе армии, тяжело дыша, остановились, разделяемые узкой глинистой полосой на дне русла.

— С ума посходили! — произнес Шабалин, переводя дух. — С кем воевать собрались?

— А чего ж они? — злобно крикнули в толпе. — Сколько наших порезали! За такое убить мало!

— Заткнись, Меченый! — прапорщик поднял руку, требуя тишины. — Сперва разобраться надо.

— Чего там разбираться! — упрямо скривилось лицо со шрамом. — Они воду унесли — не разбирались!

— Подавиться бы вам той водой! — раздалось во встречной цепи. — Кто наших тлей передушил?!

Вражеская цепь угрожающе загудела. Кулипаныч повернулся к Шабалину.

— Командуй, старшой, щас мы им живо наваляем! Шабалин угрюмо покачал головой.

— Остынь, старик. Не терпится кровь пролить за родной муравейник?

— Да я ее с четырнадцатого года лью и не знаю, за что!

— Чего ждете?! — забился Блошка, вырываясь из удерживающих его рук. — Они Макарку зарезали! И вас всех перебьют!

— Не бреши ты, сморчок! — донесся со стороны противника голос, показавшийся Егору неожиданно знакомым. — По соплям получишь за клевету!

Яшка вдруг встрепенулся.

— Прокопенко! Ты, что ли? — крикнул он, вытягивая шею.

— Ох, мать моя! — из вражеских рядов, толкаясь, полез красноармеец в разодранной гимнастерке. — Здорово, командир!

— Как же ты, сукин кот, среди этой сволочи оказался?! — негодовал Косенков. — Ты же из нашего муравейника!

— А хрен его знает, Яков Филимоныч! Тут много таких! Какой-то штаб-ротмистр нас на бабу променял!

За спиной Прокопенко произошло шевеление, и к нему присоединились еще несколько красноармейцев.

Яшка, подсмыкнув обкусанные галифе, строго направился к ним.

— Это как же понимать, товарищи бойцы?! — раскатился его гневный голос, ударяя в высокие берега. — Вы на кого наступаете? На своего же боевого командира наступаете! С бандитами снюхались? Людей по баракам режете? Последние трудовые горшки отымаете!

— Зря ты так, Яков Филимоныч, — насупился Прокопенко. — Не резали мы никого. Нас только что из лагеря пригнали.

— Ишь ты, как ловко устроился! — Косенков хлопнул себя по ляжкам. — Пригнали его! Ты командир отделения или скотина подъяремная? Человеческое разумение у тебя должно быть аль нет?

Он отодвинул понурившегося Прокопенко, прошел между красноармейцами и, уперев руки в бока, остановился перед строем противника.

— Я ведь ко всем обращаюсь, господа хорошие! Привыкли чужим умом жить? За генералами на чужбину полетели, а они вас — в каторгу! Теперь что же, муравьями прикрываетесь? Новых хозяев нашли? А эти самые муравьи… вот прапорщик не даст соврать, — он ткнул большим пальцем через плечо, — только что пустили в расход без малого сотню душ вашего же брата-каторжника. И с вами то же будет! Толпа загомонила.

— Как это так — в расход? За что?

— А ты не врешь, комиссар?

— Я вру?! — прогремел Косенков. — А ты вон у Блошки спроси, где его брательник единоутробный! — он повернулся к своим. — Где Иван да Семен, да Василий с Николаем? Боевые наши дружки, с которыми вместе не одного жука добыли, муравьиного льва за гриву дергали, последним куском делились! — Яшка голодно сглотнул. — Где они, я вас спрашиваю! Лежат верные наши товарищи на сырой земле, далеко разбросав руки да ноги, а кто и головы…

Яшка скорбно понурился, одним глазом из-под нахмуренной брови следя за настроением масс.

— Это верно, — вздохнул кто-то. — Сами как тли живем, а за чужие яйца воюем…

— Хлеба с двадцатого года не видали!

— Думаешь, нам легче? — откликнулся Кулипаныч. — Эвона я последнюю рубаху на охоте изорвал! Кто мне новую выдаст?

— Что рубаха? — подхватили в рядах противника. — Табачку бы хоть на затяжку! Мху, и того покурить не дают, все огня боятся!

— Табачку бы, табачку! — сладким стоном пронеслось по обеим армиям.

Яшка поднял голову.

— Знаю, кончится народное терпение! — голос его возвысился, покрывая общий ропот. — А ну, ребята, вали все сюда, на митинг! Резолюцию принимать будем! Долой войну! Братайся!

Противостоящие цепи дрогнули, рассыпаясь. Каторжники с обеих сторон потянулись к Яшке, бросая оружие и смешивая ряды.

— За что я вас, большевиков, ценю, — сказал, подходя, Шабалин, — так это за ораторский талант. Вроде наврал с три короба, а пронял до самых печенок, будто отец родной!

— Классовое учение всесильно, — назидательно сказал Косенков, — потому что оно верно.

— Немедленно прекратить наступление! — кричал полковник Лернер, перегнувшись через стол и комкая побелевшими пальцами некстати подвернувшиеся под руку наряды на крупу. — Вы слышите, штабс-капитан? Немедленно!

На высоком табурете перед ним, робко поджав рахитичные лапки, застыл большеголовый муравей с необычайно длинными, широко расставленными усиками. Фасеточные глаза муравья безучастно смотрели в разные стороны, многократно отражая стены, пол и потолок — все, что угодно, только не разгневанное лицо полковника. Возле муравья суетился поручик Яблонский, непрерывно поливая его голову охлаждающей жидкостью. Глаза поручика разительно напоминали муравьиные, в них блуждало то же безучастное выражение.

— Александр Тимофеевич, голубчик, — продолжал полковник, выкрикивая слова в самое муравьиное рыльце. — Постарайтесь убедить ваше правительство, что инцидент исчерпан! Как поняли меня? Прием!

Муравей шевельнул усиками. Меж ними проскочила длинная искра, в воздухе запахло озоном.

— Рад бы, господин полковник, да не могу! — утробно прогудел муравей голосом штабс-капитана Пригожина. — Меня никто не слушает. Ее Величество получила от кого-то в подарок полфлакона французских духов и высочайше соизволила послать государственные дела… — в чреве муравья что-то неразборчиво хрипнуло. Он в сомнении поискрил усиками и раздвинул лакированные жвальца, изъявляя готовность к приему новой информации.

— Черт с ней, с царицей! — Лернер грохнул кулаком по столу так, что испуганная чернильница сделала лужу. — Действуйте собственной властью! Верните штрафные батальоны в бараки! Прием!

— Поздно! — глухо отозвался из муравьиного чрева штабс-капитан Пригожий. — Большевики взбунтовали каторжников! На фронте братание!

— Как — братание?! А стража?

— Стражу перебили! Бандой командует прапорщик Шабалин! При нем — красный комиссар!

— Та-ак… — Лернер ошеломленно вытер разом вспотевшие руки о карту боевых действий. На полях будущих сражений длинными полосами пролегли несуществующие бастионы и контрэскарпы. — Поздравляю… Докатились и до революции…

— Они перешли в наступление! — жалобно прогнусавил муравей. — Прием!

— Прекратите панику! — рявкнул полковник. Слюна его зашипела на раскаленной голове живого передатчика. Яблонский поспешно сбрызнул обоих охлаждающей жидкостью. — Неужели вас пугает наступление горстки бунтовщиков?! Истребить всех до единого! Как поняли? Прием!

Лернер вдруг отразился в ячеистых глазах связиста, взглянувшего на него с непередаваемым ехидством.

— Так они не на меня наступают, — выдал муравей голосом Пригожина. — А на вас…

— Ананас… — прошевелил белыми губами Лернер, тяжело опускаясь в кресло.

— Слава Богу, у вас есть патроны! — с воодушевлением продолжал штабс-капитан. — Вы им покажете!

— Патроны?! — истерически взвизгнул полковник. — Какие патроны?!

Трясущейся рукой он схватил чернильницу и что есть силы запустил в голову муравья. К несчастью, перегревшийся передатчик в этот самый момент сухо щелкнул и, выпуская струйки дыма из дыхалец, завалился набок. Летящую чернильницу принял на грудь поручик Яблонский.

— Да, — задумчиво сказал он, обтекая фиолетовыми струйками. — С патронами вышел форменный пердимонокль…

Отряд Шабалина и Косенкова расположился на привал в неглубокой низинке, поросшей более сочной травой, чем остальная степь. Здесь можно было поискать воды и накопать червей на ужин. Каторжники разбрелись окрест, ковыряя землю наконечниками копий. Пластун Тимоха, отошедший дальше других, забеспокоился первым. Отложив пруток с нанизанными на него жирными комариными личинками, он завертел головой, ловя чутьистым носом мимолетные запахи. Пахло взрытой землей, едой, потом, пыльцой отцветающего чайного куста, но откуда-то совсем издалека нет-нет да и потягивало неприятно знакомой кислинкой. Тимоха резво взбежал на пригорок и, приставив костлявую ладонь козырьком ко лбу, цепко вперился в горизонт синими пуговками глаз.

— Ай-яй-яй! Вот беда-то…

Он обернулся и махнул рукой Егору, промышлявшему неподалеку мясистыми корешками съедобных трав. Личинок Егор побаивался.

— Эй, паря, как тебя! Беги за их благородием! Живо!

— А чего сказать? — Егор вытер рукавом перепачканные землей губы.

— Скажи — отобедались! Пора платить…

Дымка, постоянно висящая над горизонтом, неуловимо изменилась. Она быстро сгущалась, словно со стороны муравейника накатывала низкая, распластанная по земле грозовая туча.

— Ну, держись, братва! Целая армия валит!

Высыпавшие на пригорок каторжники с тревогой следили за растянувшимися от края до края степи шеренгами муравьев.

— Хана, славяне, от этакой силищи гарпуном не отобьешься.

— Эх, пулемет бы сюда!

— Ни за понюх погибнем! Что ж теперь делать-то, а?

— «Со святыми упокой» затягивать, больше нечего…

— Слушай мою команду! — голос Шабалина прозвучал негромко, но его все услышали. — В каре — стройсь! Копейщики вперед!

Оборванная масса зашевелилась, выстраиваясь на пригорке плотным четырехугольником, поросшим частой щетиной копий.

Егора, у которого не было копья, оттеснили в глубь строя и сунули в руки обломок жердины, велев колотить по усам, кого достанет.

Муравьиная армия, пополняясь все новыми и новыми проступающими в пыли шеренгами, быстро приближалась.

— Красиво идут… — Косенков сплюнул. — Только барабана не хватает.

— Гвардия, мать их за членистую ногу! — сказал стоящий рядом с ним Шабалин. — Ну что, юноша? — он обернулся к Егору. — Повоюем?

— Окропим снежок красненьким, — ответил Егор первое, что пришло в голову.

Шабалин одобрительно кивнул.

— Изрядно сказано! Молодец, что не боишься!

Я не боюсь?! Егор прислушался к себе и с удивлением понял, что действительно не боится. Странно, еще минута-другая, и он, скорее всего, будет валяться на этом самом пригорке, перекушенный пополам муравьиными жвалами. Веселенькая картинка… Егор сердито мотнул головой. К черту, надоело! Есть более важные мысли для таких минут! Он стал вспоминать родителей, но перед глазами вдруг появилось лицо Кати. Хорошо было бы встретиться еще хоть раз. Он ведь ей так ничего и не сказал… Интересно, что такого ты собирался сказать, лукаво улыбнулась Катя. Егор замялся, подбирая слова. Разве неясно и так? Почему об этом обязательно нужно говорить? Катя насмешливо вздернула бровь. Ты просто боишься… Дудки! Егор гордо выпрямился. Это я раньше боялся! А теперь — ничего я не боюсь!

— Батальо-он! — отчаянно закричал Шабалин. — За Бога, царя и Отчество!

— Коммунисты — вперед! — подхватил Яшка.

— Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам! — грянул строй, перекрывая рокот накатывающей волны хитиновых панцирей с пеной разинутых жвал на гребне. — С Интернационалом воспрянет род людской!

Шеренги сшиблись. Хрустнуло. Песня обратилась в многоголосый вопль. Лавина муравьев, наткнувшись на колючий частокол пик, обтекала пригорок, заключая людей в кольцо. Сомкнутый строй каторжников не позволял муравьям пустить в ход челюсти, зато остро отточенные наконечники гарпунов жалили без промаха.

Егору была видна только потная спина Кулипаныча, орудующего охотничьим багром, как винтовкой в штыковом бою.

— Это вам за сапоги! — гремел голос Яшки в первых рядах. — Ну, кто еще хочет комиссарского тела? Подходи!

Перед стиснутым со всех сторон каре стремительно рос вал мертвых муравьиных тел, но все новые солдаты, щелкая жвалами, взбирались по трупам собратьев и бросались на людей сверху.

Кулипаныч вдруг замер, выронил багор и грузно осел, заваливаясь на спину. Лицо его был залито кровью. Егор кинулся к нему и сейчас же услышал над головой оглушительный щелчок сомкнувшихся челюстей. Он ударил дубиной наотмашь, но она скользнула по гладкому панцирю, не причинив здоровенному, как гоночный болид, солдату заметного вреда. Бронированная голова надвинулась, снова взводя окровавленный капкан жвал. Егор попятился, понимая, что ему не спастись. Но тут на спину муравья, размахивая топором, вскочил Блошка и сноровистыми плотницкими ударами отсек сразу две суставчатые лапы. Ткнувшиеся в землю челюсти взметнули пыльный фонтан у самых ног Егора. Егор заорал, бросаясь вперед и нанося беспорядочные удары по выпуклым сетчатым глазам, тонкой шее и сочащимся белой слизью обрубкам лап…

Он не слышал собственного крика. Ярость, затопившая мозг, отсекла лишние звуки, вытеснила все мысли и чувства. Осталось одно страстное желание убивать. Глаза сами находили очередную цель, ноги точно рассчитывали разбег, прыжок — и руки, не ожидая команды мозга, обрушивали дубину на врага, безошибочно выбирая наиболее уязвимое место. Он не знал, что творится вокруг и как развивается битва. Временами казалось, что он остался один посреди моря черных панцирей, но это лишь придавало ему сил. Он снова крошил хитиновые черепа, косил антенны усов, топтал корчащиеся под ногами тела, а затем откуда-то появлялся с ног до головы заляпанный слизью Яшка или бледный как смерть Шабалин, становился рядом, и нахлынувшая волна муравьев откатывалась прочь, чтобы через мгновение снова захлестнуть пригорок.

— Мельчают, сучьи дети! — прохрипел Косенков во время короткой передышки. — Поначалу вон какие кони перли, — он толкнул ногой отсеченную муравьиную голову размером с камазовский бензобак. — Першероны! А теперь мелюзга, клячи обозные! Верно, Егорка?

Егор впервые огляделся. На пригорке, почти похороненном под грудами тел, вперемешку муравьиных и людских, теснилась жалкая кучка израненных бойцов — все, что осталось от двух каторжных лагерей. Обступившая их муравьиная армия ничуть не поредела, но, казалось, подрастеряла боевой дух. Малорослые солдаты топтались в нерешительности, перестукиваясь усиками и словно бы совещаясь.

— Похоже, гвардию-то мы перебили, братцы, — Яшка вытер перепачканные в крови и слизи руки о гимнастерку. — Все не так обидно помирать.

— Как же, перебили, — откликнулся Шабалин. — Ты вон туда посмотри!

Егор обернулся на его голос и увидел, как в однородную запыленную массу вражеской армии со стороны муравейника врезается жирный антрацитово-черный клин свежих сил. Новые солдаты, не дожидаясь, когда им освободят дорогу, просто перешагивали через мелких соплеменников и, не снижая скорости, неслись в наступление.

— Боевые слоны Ганнибала, — Шабалин с досадой воткнул обломок копья в землю и сложил руки на груди.

— Да уж, ганибала что надо, — помрачнел Яшка.

— Кваску бы сейчас… — тихо сказал Прокопенко. — Да в баньке помыться. А потом уж пускай режут…

— А-а-а, суки! — взвился вдруг Блошка и бросился вниз с пригорка навстречу стремительно приближающемуся клину. — Молись, отродье тараканье!

Ряды мелких муравьев, теснясь и толкая друг друга, расступились перед ним, образовав широкий коридор. Блошка пробежал по нему, размахивая топором, и с криком налетел на переднего солдата наступающей армии. Но схватки не получилось. Бронированный гигант мимоходом срезал патлатую Блошкину голову и продолжал бег, будто и не заметив хрустнувшего под ногой черепа.

— Эх, Блошка, Блошка, — вздохнул Шабалин и широко перекрестился. — Вот и все, господа. Теперь наш черед…

Егор поднял голову. Белесое небо равнодушно смотрело на муравьиную планету мутным, лишенным солнечного зрачка глазом. Совсем как глаз насекомого, подумал Егор. Треснуть бы по нему дубиной!

И вдруг над самой его головой со свистом пронеслись один за другим три огромных крылатых силуэта. Они заложили лихой вираж, разворачиваясь над вражеской армией, и в то же мгновение перед наступающими муравьями взметнулись частые фонтанчики пыли. Раздался никак не ожидаемый здесь, но до боли знакомый звук — длинная очередь из автомата Калашникова.

— Господи Иисусе! — ахнул стоящий рядом Прокопенко. — Аэропланы!

Но это были не аэропланы. Сухо треща крыльями, над муравьиным войском зависли три большие стрекозы. Егор увидел, как, отделяясь от них, цепочкой пошли вниз маленькие черные точки. Он вдруг понял, что произойдет в следующую минуту, и во все горло заорал:

— Ложись!

Каторжники повалились на землю. Сейчас же в гуще муравьев сверкнуло пламя разрыва, за ним другого, третьего. Накатил грохот. Казалось, на равнине разом заработал десяток грязевых вулканов, выбрасывающих в небо бесформенные клочья плоти, обломки панцирей и оторванные конечности. Егор прижался к земле и закрыл голову руками, защищаясь от липко шлепающих вокруг комьев.

— Стойте! — раздался вдруг отчаянный крик Шабалина, напрасно пытавшегося перекрыть грохот разрывов. — Нельзя! Остановитесь!

Егор поднял голову. Прапорщик со всех ног бежал прямо под бомбежку, размахивая руками, будто хотел прогнать налетающих с неба стрекоз.

— Чего это он? — удивился Прокопенко. — По мне — так райская музыка. Будто родную дивизионную батарею услыхал!

— Дура, — заорал на него пластун Тимоха, торопливо поднимаясь на ноги. — Тут ведь кругом торфяники! Они от любой искры занимаются почище пороха!

Взрывы, постепенно отдаляясь, становились тише.

— Ох, мать моя Первая Конная! — изумился Яшка, вставая. — Чисто!

Каторжники зашевелились, отряхиваясь и протирая глаза. На всем пространстве степи, начиная от вала мертвых тел вокруг пригорка и кончая пыльным горизонтом, не было видно ни одного живого муравья. Лишь кое-где среди трупов еще угадывались конвульсивные движения скребущих землю лап да слабые подрагивания усов.

— Разбеглись… — глуповато ухмыльнулся Прокопенко.

— Нам самим разбегаться надо! — Тимоха указал на закопченные пятна, оставшиеся на месте разрывов. Над ними, быстро густея, поднимались столбы желтоватого дыма. Кое-где уже поблескивало пламя. — Сейчас тут такое будет — пожалеешь, что жив остался!

На пригорок, прихрамывая, взбежал Шабалин.

— Уходим. Быстро! Поднимайте раненых!

— Да разве ж теперь уйдешь… — Тимоха безнадежно махнул рукой.

— А где ж спасители? — Косенков, оторвав от гимнастерки распоротый рукав, наспех заматывал кровоточащую рану на локте.

— Вон летят! — Прокопенко, сохранивший артиллерийскую зоркость, несмотря на заплывший глаз, ткнул пальцем в небо, указывая на три едва заметные точки.

— Как бы эти спасители за нас самих не взялись, — проворчал Шабалин. — Наверняка это подарочек от полковника Лернера. Старый маразматик сам не понимает, что делает! — он повернулся к Яшке. — И тебе спасибо, комиссар! Доставил этому дураку оружие!

Каторжники настороженно следили за стремительным приближением трех продолговатых тел, окруженных размытым сиянием. Но стрекозы не собирались нападать. Распластав крылья, они плавно снизились у самого пригорка и замерли, цепко впившись в землю посадочными штангами лап.

Ни дать ни взять вертолетное звено, отрешенно подумал Егор. Не хватает только подвесных турелей и звездочек на фюзеляже…

— Ты гляди-ка, — удивился Яшка. — Да ведь там мужики верхами!

— Два мужика, — поправил глазастый Прокопенко. — И одна баба.

— Катя… — не веря глазам, прошептал Егор. — Катя! — заорал он во все горло и припустил вниз по склону.

— Куда?! Назад! — раздался позади испуганный вопль Шабалина.

Почему «назад»? — удивился Егор. Это же Катя! А с ней Мустафа!

Земля вдруг тяжко просела прямо перед ним, распахивая бездонный провал, из которого ударила в небо нестерпимо яркая стена пламени, отрезавшая его от Кати. Жаркой волной Егора отбросило назад, он покатился по земле, закрывая руками опаленное лицо и слыша со всех сторон панические крики людей, гаснущие в реве огня.

Последнее, что он помнил — страшный рывок, отдавшийся болью в стиснутом стальными когтями теле, свист ветра в ушах и треск крыльев над головой…

Багровые всполохи, проникавшие сквозь иллюминатор, плясали на приборных панелях, заставляя каждый рычажок отбрасывать длинную колеблющуюся тень. Там, внизу, за бортом, гигантскими факелами пылали купола муравейников, раскаленной жаровней светилась бывшая степь. Защитный кокон, окружавший планету, лопнул, открывая равнодушным звездам картину гибели цивилизации муравьев и людей.

Это сон, думал Егор. Это не может быть правдой. Он кожей чувствовал обжигающее дыхание пожара, но из багрового тумана к нему протягивались прохладные руки Кати, касались лба, успокаивали боль. Егор снова проваливался в забытье, из которого его временами ненадолго возвращали знакомые и незнакомые голоса.

— …Привезли нас на стрекозиную ферму, — неторопливо говорил Мустафа. — Там бамбуковые леса стеной. Сплошь паутиной заплетены, непролазная чаща, бежать некуда… — голос улетал вдаль, эхом отдаваясь в голове. Ему на смену выплывал другой, незнакомый.

— Три кубика внутривенно обоим, и повязки поменяй…

— …И вот однажды накормил я свою эскадрилью, — возвращался голос Мустафы, — почистил, выгнал на поле. Огляделся по сторонам — никого. Ну, думаю, сейчас или никогда…

— Опять жар, — тревожный голос Кати. — Еще укол?

— Не нужно, пульс нормальный.

— …Don’t worry, мистер Косенков. Оружие я вернул на станцию, как только вступил в должность. Бедные муравьи нисколько этому не сопротивлялись! Похоже, они лучше людей поняли, чем грозит пребывание оружия на планете… К сожалению, их это не спасло.

— …Отличный аппарат, кстати, — стрекоза! Взлет вертикальный, набор высоты — мгновенный, аж глаза на лоб лезут. Маневренность — куда там «Черной акуле»!

— Да… неприютная была планетка, а все жалко. И людей жалко, и божьих тварей…

— Гляжу — в хвост еще пара пристраивается. Думал, погоня, оказалось, нет — жены моего истребителя! Так звеном и пошли… И ведь что удивительно — вышли прямо на паровоз! Я чуть со своего стрекозла не свалился. Гляжу — ходит вокруг паровоза девочка в белом платьице, грибы собирает. Дюймовочка этакая…

— Четыре кубика…

— Пульс падает…

— Кислород…

Егор открыл глаза, удивляясь непривычной тишине. Голова казалась ясной, жаркий кровавый туман, так долго мучавший его, рассеялся, но приборные панели на потолке не исчезли, каким-то чудом выбравшись из бессвязного нескончаемого сна.

— Очухался? — спросил Яшка.

Егор повернул голову. Косенков, одетый в сиреневое термобелье с трехцветным флагом на груди, сидел на соседней кушетке, неторопливо выскребая деревянной ложкой остатки каши из миски.

— Где мы? — слабым голосом спросил Егор.

— Почитай что дома, — невесело усмехнулся Яшка. — До Красного Гиганта рукой подать.

Егор сел на кушетке, с удивлением обвел взглядом тесное помещение, показавшееся ему смутно знакомым.

— Это что, станция? А где Катя?

— Здесь твоя Катя, — Косенков облизнул ложку, подумал и спрятал ее под подушку. — Мустафа с американцем тоже здесь… И даже груз целехонек, до последнего ящика… — Яшка вздохнул.

— А Шабалин?

Косенков неопределенно повертел в руках пустую миску.

— Сгорел прапорщик. И Прокопенко не спасся…

— Как — сгорел?! Когда?

— А ты не помнишь? — Яшка поднялся, подошел к иллюминатору. — Горяча оказалась муравьиная земля… — голос его звучал глухо, будто увязая во тьме за стеклом. — От стрельбы да от гранат торф занялся, а он у них злее пороху. Ноздреват, как буханка хлеба, тяга шибче печной. Ну и полыхнуло… — он повернулся к Егору. — Только нас с тобой и вытащили…

Егор почувствовал, как по его телу снова пробежала обжигающая волна. Он вспомнил пляшущие в иллюминаторе отсветы и дымные факелы муравейников на багрово мерцающей равнине. Значит, это был не сон…

Тонкая рука легла на его плечо.

— Егор! Ты зачем поднялся? Катя стояла рядом.

— Тебе нужно лежать, — строго сказала она, но глаза под старательно нахмуренными бровями сияли радостью.

— Катя, ты… — подступивший к горлу комок не дал ему договорить, и он молча потерся щекой о ее ладонь.

— Познакомься, — Катя отступила в сторону, и Егор увидел могучую фигуру в камуфляжном комбинезоне, с трудом протискивающуюся сквозь узкий проем люка. Поднявшись седой головой под самый потолок, гигант шагнул к Егору.

— Ну, здравствуй, космический турист!

Егор некоторое время внимательно разглядывал бронзовое лицо в обрамлении отливающей серебром бороды.

— Здравствуйте, доктор Горошин.

На экране паровоза, буксирующего станцию, разгоралась крупная рубиновая звезда. Из-за жирных протуберанцев, вырывающихся далеко за пределы короны, она казалась пятиконечной. Яшка подолгу стоял за спиной склонившегося над пультом Мустафы, вглядываясь в едва заметные искорки планет, рассыпанные по орбитам вокруг огромного светила.

— Которая наша-то?

— Если верить доктору, то вон та, самая блеклая.

— Блеклая… Много твой доктор понимает! Планета имени товарища Бебеля — это тебе не замызганный грош! Она должна сиять, как…

— Как начищенный пятак! — улыбался Мустафа.

Яшка отворачивался, сердито ворча, но из рубки не уходил.

Наконец Красный Гигант заполнил собой весь экран, а планета имени товарища Бебеля превратилась в отчетливо видимый серп цвета расплавленного металла. До выхода на орбиту оставалось меньше часа, и весь экипаж станции собрался в тесной рубке паровоза, наблюдая за тем, как проступают на освещенной части планеты подернутые облачной дымкой очертания большого материка.

Последним в рубку вошел доктор Горошин.

— Ну, вот вам, гражданин Косенков, и дивный новый мир, — сказал он, мельком взглянув на экран. — Надеюсь, наша договоренность остается в силе?

— Я слов на ветер не бросаю, — буркнул Яшка. — Разгрузим станцию, и валите на все четыре стороны.

— Ну-ну, — Горошин демонстративно поправил ремень висящего на плече автомата. — Хочется верить, что на сей раз обойдется без сюрпризов.

— Разгрузить — не проблема, — Мустафа на секунду оторвался от пульта. — Да кому сдавать? Твоего товарища Кирпотина, поди, уж из учебников вычеркнули и из мавзолея вынесли.

— Не кажи «гоп», — сварливо огрызнулся Яшка. — Доктор-то вон жив…

— Со мной — другое дело, — усмехнулся Горошин. — Я следовал за вами, как на привязи, до Земли и обратно, а здесь прошло добрых полтора столетия.

— Боюсь, теперь ваше оружие, — заметил Джеймс Купер, — имеет исключительно антикварную ценность. Кстати, одно время я не без некоторых успехов торговал антиквариат! Если мы найдем новых заказчиков…

— Ты уж однажды нашел! — оборвал его Косенков.

— Не понимаю, зачем вообще оружие, если здесь все изменилось! — Катя тревожно переводила взгляд с одного члена экипажа на другого. — Разве не так? Егор, ты чего молчишь?

— Смотрю, — взгляд Егора не отрывался от экрана. На лице его играли багровые отсветы Красного Гиганта. — Вам не кажется, что эта планета чем-то очень похожа на муравьиную?

Яшка свирепо просверлил его глазами, но тут же сник и отвернулся.

— М-да… — неопределенно протянул Мустафа. — Мрачноватая картинка… — и, заметив сигнальную вспышку на пульте, добавил: — Переходим на орбитальную траекторию.

— Вот и замечательно, — доктор Горошин с искусственным оживлением потер большие ладони. — Скоро все решится само собой.

— Что решится, папа?! — досадливо поморщилась Катя. — Неужели ты не понимаешь, какую глупость мы все совершаем?!

— Нас это не касается, — отрезал доктор. — Тут распоряжается товарищ Косенков. Ему и карты в руки.

Яшка зло посмотрел на Горошина, но ничего не сказал.

— Ну, что же вы? — настаивал доктор. — Командуйте, Яков Филимонович!

— А ты меня не подгоняй! — окрысился Косенков. — Я, может, еще ничего не решил! Прикажу вот Мустафе оглобли заворачивать…

— И поручение партии останется невыполненным.

— Перед партией буду отвечать я — не ты! — Яшка треснул кулаком о пульт. — Не было мне такого поручения — планету за планетой губить! — он тронул Мустафу за плечо. — Вот что, товарищ майор, давай-ка держи обратно на Землю!

— Ну, это вряд ли, — в голосе Горошина появились неприятные нотки. — В крайнем случае, комиссар, можно ведь обойтись и без тебя.

Яшка вдруг увидел, что ствол автомата нацелен ему прямо в живот.

— Отойди от пульта, — продолжал великан, — и подними руки повыше. А не то наглотаешься пилюль — не переваришь…

— Ты кому грозить вздумал, сволочь?! — Косенков вдруг яростно бросился на доктора, но, сбитый молниеносным движением приклада, перелетел через пульт и рухнул в углу.

Горошин передернул затвор и предостерегающе посмотрел на Джеймса и Мустафу.

— Без глупостей, господа. Оружие должно быть доставлено на планету.

— Папа! — испуганно вскрикнула Катя. Горошин, не оборачиваясь, махнул рукой.

— Не волнуйся, девочка, все в порядке.

— Я так не думаю, — сдавленно произнес Егор.

Горошин живо обернулся и замер, увидев прижатый к виску дочери ствол нагана. Обхватив Катю за шею, Егор медленно отступал к стене.

— Бросьте оружие, доктор, — сказал он. — Или как вас там? Вы ведь на самом деле никакой не доктор, правда?

— С чего ты взял?

— Вам нужно тщательнее следить за речью, — именной, подаренный Яшкой наган мелко дрожал в руке Егора. — Слишком много киношных фразочек, которых в двадцатом году еще не было. Проговариваетесь.

— Ты с ума сошел! — хрипела Катя, пытаясь вырваться. — Пусти сейчас же!

— Не трепыхайся, — посоветовал Егор. — Я ведь могу и выстрелить. С тобой тоже далеко не все ясно. Мустафа, возьми-ка у Максима Андреевича ствол…

Горошин, не сводя глаз с Егора, медленно снял автомат с плеча и отдал Каримову.

— Отпусти ее, она ничего не знает.

— Сейчас узнает, — пообещал Егор. — Это ведь вы подсунули Яшке оружие и посоветовали угнать станцию?

Катя застыла, с ужасом глядя на отца. Горошин помялся.

— У нас не было выхода. Появление на земле аппарата из будущего да еще с ротой красноармейцев на борту неизбежно привело бы к нашему разоблачению.

— Поэтому вы сделали все, чтобы красные и белые перестреляли друг друга в космосе?

Горошин склонил голову.

— Это не мое решение.

— А чье? Фальшивого товарища Ленина? Не скромничайте, Максим Андреевич, вождя пролетариата тоже подкинули вы или ваши коллеги, ведь нужно было, чтобы все прошло тихо и тайно.

— Ах ты ж, сучий потомок! — простонал лежащий в углу Яшка, сплевывая кровь. — Над святым посмеялся, гнида!

— Историю нельзя переписывать, — угрюмо произнес Горошин. — Даже из человеколюбия. Земляне не могут допустить появление во Вселенной новой, не зависимой от них цивилизации. Я нарушил это правило, когда помог спастись врангелевцам. С тех пор расхлебываю…

— Ничего себе, человеколюбие! — всплеснул руками Купер. — Сколько планет вы собирались спалить, чтобы замять это дельце?

Горошин отчаянно замотал головой.

— Все это вышло случайно! Лично я хотел только спасти дочь и вернуться назад, в свой две тысячи сотый год…

— Две тысячи сотый? — Джеймс, Егор и Мустафа переглянулись.

— А что вы делали в двадцатом? — спросил Джеймс. — Шпионаж? Диверсии? Устранение неугодных предков?

— Экскурсии, — грустно сказал доктор.

— Да ладно! — Егор недоверчиво махнул на него наганом. — Что еще за экскурсии?!

— Самые обычные, — доктор пожал плечами. — У меня было туристическое бюро, доставлявшее людей в прошлое. Историки, литераторы, просто любопытные — сотни туристов… К сожалению, технологии обратного переноса в будущее не существует. Поэтому приходилось совершать небольшой космический полет на околосветовой скорости, с расчетом вернуться в свое время. Для этого у меня был запас кораблей. Только и всего…

— Только и всего… — задумчиво повторил Егор, машинально поглаживая Катю по волосам. — Можно больше не вырываться, — сказал он ей, чмокнув в ушко. — Похоже, теперь наш папа говорит правду…

— Чей-чей папа? — с беспокойством спросил Горошин. — Вы-то здесь при чем?!

— Спокойно, папаша! — улыбнулся Егор, пряча пистолет в карман. — Из любого, даже самого глупого положения всегда можно найти выход! Что если вам совершить еще одну экскурсию в прошлое?

Максим Андреевич опустил седую голову.

— Меня больше не пустят. После крымского инцидента путешествия во времени запрещены.

— Придется разрешить, — твердо сказал Егор. — Уничтожить внеземную цивилизацию силами товарища Косенкова вам не удалось…

Каурый Черт, плохо кованый, полумертвый от усталости и бескормицы, заметно припадал на левую заднюю, но честно тянул разбитую подводу с ранеными в гору.

— Сгубили коня, — вздыхал ездовой тяжелой батареи Алексеев. — Где ж это видано — кровного аргамака с-под седла да в оглобли!

Алексеев шел рядом с подводой, изредка «деликатно» встряхивая поводьями. Погонять Черта было ни к чему. Конь и так исходил паром, скользил сбитыми копытами по заиндевелым голышам. Глядя на него, Алексеев чуть не плакал. Жилы рвет конь, торопится вслед за колонной на трясущихся тонких ногах, не жалея сил, словно бы уже и сам понимает, что к смерти своей спешит. На корабль ведь не возьмут, да и красным не оставят. Не скакать ему по степям лихим сумасшедшим галопом, как вон тот резвый да сытый полуэскадрон, что грохочет копытами навстречу!

Один из раненых откинул шинель, приподнялся на локтях.

— Что там, Алексеев?

— Разведка прибегла, — сказал ездовой, — должно, с Феодосии… Разведчики, огибая колонну, взрыли придорожную грязь, чуть прикрытую ледком, и осадили у коляски командира дивизии. Один из них спешился, откинув башлык, приложил ладонь к козырьку измятой фуражки и шагнул на дорогу. Коляска остановилась, а вслед за ней и вся колонна, не дожидаясь приказа, встала.

— Говорите прямо, Климович, — генерал Суханов не мог понять по глазам разведчика, чего ожидать от доклада, а ведь это было самое важное сейчас. — Суда… есть?

— Хм… как бы вам сказать…

Суханов раздраженно притопнул, качнув коляску.

— Не узнаю вас, ротмистр! Вы солдат или баба? Или меня принимаете за институтку? Отрапортуйте решительно! Есть суда?

— Так точно, ваше превосходительство! — вытянулся Климович. — Английский транспорт «Утопия» ждет под парами!

«Слава тебе, Господи!» — Суханов поднял глаза к белесому, лишенному солнечного зрачка небу, равнодушно взиравшему на него, словно глаз насекомого.

— Чудом удалось задержать, — продолжал ротмистр, — остальные ушли.

— Благодарю вас, Григорий Сергеевич, — Суханов с чувством пожал руку разведчика. — От себя и от всей дивизии.

Ротмистр покачал головой.

— Это не моя заслуга, Петр Арсентьевич. Некто доктор Горошин, из местных, буквально силой вынудил английского капитана задержаться. Сам Бог нам этого доктора послал. Я оставил ему в помощь прапорщика Шабалина с пулеметным отделением, но следует поторопиться, ваше превосходительство, красные наступают от Керчи. Прикажите прибавить шагу…

— Егорка! Где ты там? — сквозь бамбуковую занавеску на окне в комнату просунулась коротко стриженная и дочерна загорелая голова отца. — Самое интересное пропустишь!

Егор с сожалением оторвался от книги.

— Страничка всего осталась.

— Страничку можно и потом дочитать, — торопил отец. — А станция ждать не будет. Бульк — и все. Зря, что ли, пол земного шара отмахали?

— Иду, иду! — Егор заметался по комнате в поисках фотоаппарата. Вечно папка не кладет его на место!

— Да вон же твой фотоаппарат, на вешалке! — отец нетерпеливо гремел занавеской. — Майку надень! Все-таки историческое событие…

— Ну ее на фиг! — отмахнулся Егор. — Будем гордиться загаром… раз больше нечем.

— Та-ак, — грозно протянул отец. — Это что сейчас было? Ворчание красного коня?

— Сам же говорил, что полетим на «Мир» космическими туристами!

Отец нахмурился.

— Мало ли что я говорил… Кто ж знал, что все так быстро произойдет? Не успели… Да и ладно, деньги целее будут.

— Эх! — Егор мечтательно прищелкнул языком. — Скакнуть бы в прошлое на годик-другой, слетать туда-обратно, а там — пусть топят!

— Фантазер, — вздохнул отец. — Историю, брат, не перепишешь… — голова его скрылась за занавеской. — Короче, ты тут можешь мечтать, а я пошел. Встретимся на пляже!

Егор торопливо нахлобучил соломенную шляпу туземного плетения, повесил фотоаппарат на шею и выбежал из бунгало, тут же пожалев, что забыл обуться. Раскалившийся за день песок больно обжигал пятки. Егор издал аборигенский клич и вприпрыжку понесся к пляжу, где в чахлой тени пальм уже толпился пестрый курортный люд.

— Be careful, boy! — долговязый сосед-американец, с ног до головы обвешанный камерами, поспешно отвернулся, сберегая оптику от фонтанов песка.

— Айм сорри, мистер Купер! — не останавливаясь, бросил Егор.

На пляже было не протолкнуться. Всю полосу берега, включая обрывы, окружающие лазоревую лагуну, облепила публика, ощетинившаяся объективами и биноклями. Для разминки снимали друг друга. Бесцеремонно расталкивая толпу, кругом сновали черноногие продавцы пива и мороженого в строгих нарядах, состоящих из форменной кепки с эмблемой отеля «Фиджи», белой бабочки на шее и простыни на бедрах.

Надо было с крыши снимать, с запоздалым сожалением подумал Егор. Тут одни уши да лысины выйдут.

— Егорка, сюда! — окликнул отец.

Он затесался в толпу низкорослых японцев, возвышаясь над ними, как Останкинская башня над девятиэтажками. Мудро, оценил Егор и заработал локтями, протискиваясь к нему.

— Look! Look! — истерически завопил вдруг кто-то. — There they are!

Толпа ахнула, как один человек. По всему побережью прокатился дружный залп щелкающих затворов.

Егор вскинул фотоаппарат, лихорадочно шаря глазами вдоль линии горизонта.

— Наверх смотри, балда! — крикнул отец, тыча пальцем в небо. Егор поднял голову. В ослепительной голубизне медленно ползли три белые черточки, похожие на инверсионный след самолета. Он поймал их в объектив, запустил zoom и разглядел дымные шлейфы, тянущиеся за едва мерцающими огоньками. Он успел дважды щелкнуть затвором, когда его неожиданно толкнули под локоть.

— Поосторожнее! — Егор сердито обернулся.

— Извините, — по-русски сказала тоненькая загорелая девушка в белом сарафанчике. Она отступила в сторону и снова поднесла к глазам видеокамеру.

«Катя!» — чуть было не вскрикнул Егор, но вовремя удержался. Почему именно Катя? Может быть, Юля или Наташа? Где я мог ее видеть? Точно не на пляже и не в отеле. А вдруг еще в Москве? В школе? Или на тусовке в «Би-2»? Ни черта не помню! Но лицо определенно знакомое…

Возможно, где-то в другой жизни или в альтернативной реальности, по привычке расфантазировался Егор, они были знакомы, дружили, а может, даже испытывали вместе невероятные приключения. Но кто-то повернул в прошлом большой черный переключатель — и все пошло иначе. Как не было полета на станцию «Мир», так не было и встречи с этой девушкой в белом сарафанчике. Историю, брат, не перепишешь… Хотя это мы еще посмотрим!

Словно почувствовав его пристальный взгляд, девушка опустила камеру и улыбнулась.

— Ну вот и все.

— Как все?! — Егор живо вскинул голову, но успел разглядеть лишь тающие белые полоски над самым горизонтом.

Толпа зашевелилась, медленно разбредаясь и разноязыко делясь впечатлениями. Кто-то хвастался, что успел снять момент отделения «Прогресса». Ему возражали, что «Прогресс» был отстыкован от станции еще на орбите. Кто-то жаловался, что за такие деньги зрелище могло быть и покруче. Долговязый Джеймс Купер, вручив гостиничному бою всю свою аппаратуру, разделся и полез купаться, как видно, в надежде отыскать плавающие в океане обломки станции. Отца не было видно: наверное, вернулся на корт.

Егор шел в двух шагах позади девушки, не решаясь заговорить. Их обогнала компания спортивных, подтянутых ребят в одинаковых футболках.

— Все-таки жалко, — сказал один из них. — Так и не довелось на «Мире» поработать. А ведь это как-никак эпоха…

Девушка вдруг обернулась к Егору.

— Видел? — шепотом спросила она. — Космонавт!

— Ага, — Егор авторитетно кивнул. — Карим Мустафаров.

— Мустафа Каримов, — в изумрудных глазах девушки запрыгали смешинки.

Егор хлопнул себя ладонью по лбу.

— Точно! Это я на солнышке перегрелся. Скоро собственное имя забуду, — он протянул руку. — Кажется, Егор…

Она засмеялась, тряхнув пшеничными волосами, рассыпавшимися по плечам, и коснулась его ладони тонкими прохладными пальцами.

— Катя…

 

Антон Орлов

ПОСЛЕДНИЙ ПОРТАЛ

Трое молодых людей: юноша и две девушки, зарабатывающие на жизнь участием в пиар-акциях, отправились в туристическую поездку в параллельный мир. Вся туристическая группа была возмущена их наглым поведением. В глубине души все мечтали, чтобы эта троица как-нибудь «случайно» отстала от группы и затерялась в сумасшедших джунглях. И вскоре их нарочно «забыли» в деревенской гостинице…

— Подъем!.. Подъем!..

Шевеление на потолке.

За последние несколько дней и эти выкрики, и утренняя активность потолков, смахивающая на продолжение сновидений, стали для участников Магаранского вояжа, организованного турагентством «Реджинальд-Путешественник», обычным делом.

Они самым отчаянным образом опаздывали.

Два портала, Арешанский и Валайский, закрылись преждевременно, чего никто не ожидал. Третий, Равдийский, пока еще функционировал, но находился на отшибе, на южной окраине Магаранского архипелага — глухие, малонаселенные места. Его держали про запас, и теперь все, кто не успел вернуться, устремились на Равду. Если верить прогнозам, он тоже протянет недолго.

Издержки экскурсий в параллельное измерение.

На высоком беленом потолке вяло шевелились потревоженные людским переполохом перекидники, похожие на распластанные листки бумаги одного цвета с грязноватой штукатуркой. Если присмотреться, можно увидеть тонкие клейкие нити, свисающие из середины некоторых «листков» — это те, кому за ночь не повезло, продолжают с флегматичным упорством подстерегать добычу, хотя ночная мошкара уже попряталась до следующих сумерек.

Визг и всплеск суеты: один из перекидников шлепнулся сверху кому-то на голову. Его тут же сбросили на пол, попытались растоптать, но верткая тварь спаслась, забившись под койку.

— Господа не отвлекайтесь, чтобы нам не пропустить очередь и вернуться на Землю! — крикнула женщина в форменном жакете с эмблемой турагентства.

С тех пор как началась катавасия с порталами, ее хорошо поставленный голос сорвался до хрипловато-визгливого, как у лоточницы, торгующей на морозе. Миловидное лицо осунулось и поблекло. Остальные три десятка туристов тоже выглядели не лучше. Общее для всех выражение лихорадочной, как болезнь, спешки и боязни не успеть.

Вояж предполагался всего-то четырехдневный: посещение Дубавы — столицы Магарана, фольклорный праздник, ознакомительная вылазка на опушку Леса, катание на зверопоезде, закупка сувениров, и домой. Тут-то Валайский портал и схлопнулся, буквально перед носом. Была связка между двумя мирами — и нет ее.

— Занимаем места! Завтракаем в автобусе! — надрывая истерзанный голос, командовала сотрудница турагентства.

Как обычно, кто-то замешкался, кто-то задержался в туалете, остальные нервничали.

— Неорганизованный электорат, — заметил с кривой улыбочкой темноволосый парень, обращаясь к своей спутнице, некрасивой, но бойкой блондинке. — Его только пинками…

Та презрительно усмехнулась:

— Электорат, чего ты хочешь!

Словцо прозвучало, как ругательное. Да оно в их устах и было ругательным.

Наконец все устроились, и автобус покатил сначала по городской улице, потом по грунтовой дороге мимо тучных полей, пастбищ, огородов и виноградников, купающихся в солнечной зыби. Золотое царство изобилия, как пишут в рекламных проспектах. Впрочем, изобилие здесь царит в течение того долгого полугодия, которое приходится на конец весны, лето и начало осени. Другая половина долгого года мало напоминает идиллию.

Не стоит путать год и долгий год. В здешнем летоисчислении сам черт ногу сломит. Один долгий год равняется тридцати двум земным, или стандартным, и каждый сезон на Долгой Земле длится восемь лет. Порталы, соединяющие два измерения, открываются в начале лета, в конце закрываются, и потом почти четверть века никакой связи. Отсюда следует, что первые колонисты, перебравшиеся на жительство в новый мир, были рисковыми людьми. Или же им до того опротивела земная политика со всеми ее сопутствующими эффектами, что разнообразные страсти-мордасти, которых, к слову сказать, на Долгой Земле в избытке, не особенно их напугали. И еще отсюда следует, что участники злополучного вояжа, если не успеют вовремя к последнему действующему порталу, застрянут здесь очень надолго.

Дорога привела к прибрежному городку: склады, гаражи и конторы Трансматериковой компании, казармы гарнизона, жилые дома с подворьями. Громадные темные лопухи у заборов наводили на тревожные мысли: казалось, неспроста они вымахали до таких размеров.

Над постройками, принадлежащими транспортной монополии, полоскались флаги с зеленой путеводной звездой и диагональной полосой, символизирующей дорогу. Над казенными зданиями — государственные стяги с Летней короной в венке из цветов, виноградных лоз и колосьев. Фон и у тех, и у других какой придется, праздничное разноцветье.

И вздымалась выше самых высоких крыш береговая стена, сложенная из замшелых бетонных блоков, а за ней маячили кроны вековых деревьев. Лес.

Автобус выехал на площадь с бронзовой статуей в центре и затормозил возле трехэтажного бревенчатого строения с резными карнизами. На крыше реял флаг с символикой Трансматериковой компании.

Высунувшись наружу, сотрудница турагентства спросила у старика, подметавшего мостовую:

— Извините, вы не знаете, когда выходит караван на юг?

— Так он на рассвете ушел. Часа два или даже поболе…

Сразу понятно: этому счастливому человеку не надо никуда мчаться сломя голову.

— Мы что-нибудь придумаем, не волнуйтесь! — повернувшись с бледной улыбкой к туристам, заверила сопровождающая.

Нервным движением одернула жакет, спрыгнула на брусчатку и направилась к двери, похожей на плитку темного шоколада.

Отсутствовала она долго, и пассажиры тоже высыпали наружу. Летняя теплынь, небо дивного райского оттенка, экологически чистый воздух. В конце концов, облажавшемуся агентству «Реджинальд-Путешественник» за все эти удовольствия деньги заплачены!

Над площадью господствовала статуя из позеленевшей бронзы: женщина в длинной складчатой тунике, похожая на античных богинь. У подножия постамента серебрилась в траве россыпь монет. На счастье.

Об этой достопримечательности туристам уже рассказывали. У Трансматериковой компании (в просторечии — Трансматери) есть своя собственная фирменная богиня, которую тоже называют Трансмать. Началось с игры слов, потом зародились суеверия, руководство монополии углядело в этом удачный ход, способствующий укреплению корпоративной культуры. Изваяние божества дальних дорог, покровительницы странников, можно увидеть и в офисах компании, и на площадях. Не то чтобы ей всерьез поклонялись, но караванщики верят, что в трудную минуту она приходит на помощь — отводит опасности, подсказывает направление заблудившимся, бережет машины от поломок.

А чему удивляться? Это же сумасшедший мир, и все в нем с точки зрения нормального человека неправильно.

Чудовищно растянутые времена года.

Острова здешние — вовсе не участки суши, окруженные водой, как предполагается по законам здравого смысла. Вместо океана их со всех сторон окружает Лес — именно Лес, с большой буквы. Моря, возможно, где-то и существуют, но никто из людей никогда их не видел. Над этим сумасшедшими колдовскими дебрями не могут летать ни самолеты, ни вертолеты, ни, на худой конец, аэростаты. Любой аппарат, будь он легче или тяжелее воздуха, упадет вскоре после того, как пересечет так называемую береговую линию.

Кстати, магия здесь не сказки, а реальная сила, и колдуны — считай, представители престижной профессии, зато для программиста или сисадмина работы по специальности не найдется, любая электроника на Долгой Земле мигом приходит в негодность. В общем, все наоборот.

Если на островах, заселенных потомками земных колонистов, с флорой и фауной все в порядке, то Лес кишмя кишит странными растениями и невообразимыми живыми видами. И в довершение всего — агрессивные автохтоны, племена кесу. Эти сладкоголосые сирены, строением тела и пропорциями похожие на людей, но с головы до пят покрытые бархатистой серой шерстью, много, много хуже кровожадных монстров из компьютерных игр. Хотя бы потому, что они, в отличие от последних, настоящие.

Одним словом, сумасшедший мир. Боже не приведи остаться в нем навсегда.

Безумие заразительно, и пассажиры опоздавшего автобуса тоже стали бросать мелочь к подножию бронзовой покровительницы странников. Кто украдкой, а кто и в открытую, не таясь. Пусть она поможет им вернуться домой!

Трое держались особняком. Темноволосый юноша с повадками молодежного организатора и две девушки, похожие друг на друга многоопытным оценивающим выражением, напрочь приклеившимся к их двадцатилетним мордашкам. Марат, Эрика и Олимпия. Между собой они не сказать чтобы очень ладили, но на всех прочих посматривали свысока — троица небожителей, инкогнито спустившаяся на землю. Остальные туристы отвечали на это постепенно усиливающейся неприязнью и гадали, кто это такие. Версий было две: то ли шайка мошенников, то ли дорогие проститутки со своим сутенером.

Их наглые шуточки и бесцеремонные манеры всех возмущали, но связываться никому не хотелось. Сразу видно, что этим троим палец в рот не клади. В глубине души каждый мечтал о том, чтобы они как-нибудь невзначай отстали от группы и потерялись в сумасшедших кущах Долгой Земли.

Они и сейчас были в своем репертуаре: обособившись в сторонке, хихикали и отпускали насмешки в адрес «легковерного электората», который попался на пиар-уловку и швыряется деньгами на радость дворнику с метлой. В этот раз наверняка дошло бы до взрыва, но тут из дверей выскочила зареванная представительница турагентства, преследуемая рослым мужчиной в форме Трансматериковой компании.

— У нас нет ни одной машины на ходу! Понимаете, нет, я ничем не могу вам помочь! Две на ремонте в разобранном виде, третья ушла сегодня утром, что я могу сделать?

— У вас должны быть машины! Должны… — она упрямо всхлипнула.

— Ну, пошли в автопарк, сами убедитесь!

Кажется, он искренне хотел ее утешить.

Ограда автопарка сквозила в конце широкой улицы. За ними увязалась вся группа. Мимо наводящих оторопь лопухов в половину человеческого роста, какие на Земле можно увидеть только в самом раннем возрасте, мимо крепких построек в два-три этажа с разноцветными флагами на коньках крыш. Автобус на малой скорости потащился следом.

Навстречу попалась пара деловитых овчарок в ошейниках с жетонами, они обнюхивали заросли лопухов на предмет нежелательной живности, которая, неровен час, проберется сюда из Леса.

— Эти собаки на государственной службе, — оглянувшись на туристов, дрожащим голосом пояснила женщина из агентства.

Как на экскурсии. Впрочем, они уже это слышали.

Вся толпа остановилась перед оградой.

— Сами видите, ни одной машины, — кивнув на решетку, сказал представитель компании.

На большой, с футбольный стадион, забетонированной площадке выстроились грузовики, тягачи, трамбовщики, бензовозы, пассажирские фургоны, бульдозеры, вездеходы, автоцистерны.

Все верно, ни одной машины, и нет здесь ни намека на издевку. Уйма всевозможной техники на колесах — но для путешествия через Лес нужна таран-машина, ее-то и не видно.

Общий гвалт, ругань, слезы и выкрики. Два варианта: дождаться следующего каравана, который пойдет только через неделю, либо доехать до Равды с пересадками на поездах, ближайший будет через три дня.

Столько ждать? Равдийский портал за это время может закрыться.

Кто-то спросил, нельзя ли просто поехать по просеке и догнать ушедший утром караван? Чистое безумие, покачал головой менеджер из Трансматериковой, мы так не делаем. Вся группа, однако же, за эту идею ухватилась: последний шанс. Женщина из турагентства потребовала, вытирая слезы, чтобы немедленно открыли береговые ворота.

Да, на свой страх и риск, и никто не имеет права их тут задерживать! Им нужно вернуться домой, и точка.

Опять болит голова. Последствие той подставы. Заказчик уверял, что полиция куплена и разрешение на акцию есть, дело верное и безопасное. С утра до обеда постоять с плакатами, покричать «Плесневский, убирайся!», «Плесневского под суд!» — и за это каждому по хорошему куску бабла сразу после мероприятия, наличка уже готова. Откуда было знать, что все туфта, Плесневский успел замириться с властями вплоть до самого верха, а с силовиками никто ничего не улаживал? Их втравили в несанкционированное дерьмо и денег не заплатили. Сунули каждому по символическому стольнику — надо думать, на бинты и зеленку, и то после того, как Аргент несколько дней подряд обивал пороги и донимал заказчика. Вдобавок целые сутки продержали в душегубке, хотя они не какие-нибудь там обманутые вкладчики или разочарованные избиратели, а профи, работающие по найму.

Ола тогда получила дубинкой по голове. В больнице сказали: сотрясение мозга, есть небольшая гематома. Хотя прошел почти год, временами болит, и до сих пор жалко длинного кашемирового пальто, которое порвалось и извозилось в грязи.

Но вообще-то жаловаться нечего, работа у нее не из самых паршивых. В несанкционированную акцию они тогда по случайности вляпались, обычно Аргент принимает заказы от надежных клиентов, которые с верховной властью дружат и с полицией обо всем договариваются загодя. Правда, нередко бывает, что платят в три-четыре раза меньше обещанного, но это уже так, издержки профессии. Чтобы политик — да не обманул? Несмотря на эту специфику, по-любому получается больше, чем у продавщиц в магазине или у клерков-операторов в каком-нибудь офисе средней руки.

Ола даже смогла позволить себе вояж в параллельное измерение. Давняя мечта. Она еще в детстве разглядывала, как зачарованная, снимки здешнего Леса и его странных обитателей: и пугало, и влекло с одинаковой силой. И потом, когда заблудилась в дебрях переходного возраста, когда познакомилась с Аргентом, пригласившим ее в свое «Бюро ДСП» (Движущая Сила Политики — ни больше, ни меньше!), эта тяга все равно не исчезла.

Словно к одному из нервных окончаний привязали тонюсенькую, как волосок, нить, которая то подолгу не дает о себе знать, то вдруг натягивается, и тогда становится тоскливо — хочется все бросить и пойти за ней, даже если она ведет за край земли.

Определение в самый раз. Нить и вправду увела Олу за край Земли — в соседний мир. Минувшим летом, когда выдался период затишья, спроса на услуги ДСП не было, и стало невтерпеж от комариного нытья тоски, она отправилась на консультацию к психологу. Тот посоветовал побывать на Долгой Земле с экскурсией, порекомендовал недорогое турагентство «Реджинальд-Путешественник» — наверняка он с ними в доле, шлет туда всех своих захандривших пациентов.

Ола раздумывала и колебалась: ей вдруг стало боязно очутиться лицом к лицу со своим давним наваждением. А тут как раз подвалил выгодный заказ — серия акций протеста «Молодежь против рекламы контрацептивов», и Аргент мобилизовал всю свою банду, за этой беготней Ола отвлеклась от мыслей о колдовском Лесе. Потом из-за громкого скандала с взятками были назначены досрочные выборы в городской парламент по двум округам, тоже работенки по горло. Ола дотянула до зимы, а на Долгой Земле между тем заканчивалось долгое лето: порталы скоро закроются, успевайте посетить параллельный мир!

Она решила, что дальше тянуть нельзя, иначе эта ноющая комариная тоска рано или поздно ее доконает. Взяла четырехдневный вояж, самый дешевый. Аргент ее отпустил: он понимает, что ребятам надо время от времени отдыхать. Чтобы побольше огня в глазах, чтобы хватало пороху часами стоять на морозе и скандировать лозунги, заражая своим настроением косный электорат. Заказчики предпочитают заводных, энергичных, а конкурентов у ДСП хватает.

Двое этих самых конкурентов, Марат и Эрика, в настоящий момент сидели перед Олой, скрытые высокими спинками кресел. Критиковали турагентство, не предусмотревшее неувязку с порталами — она слышала их резкие голоса.

Отношения с этой парочкой у нее были сложные. Аргент и их босс — соперники, то заказы друг у друга перехватывают, то сшибаются, представляя интересы противоборствующих сторон. Естественно, «банды» тоже между собой на ножах.

Вначале, опознав подозрительно знакомые физиономии, Ола и Марат с Эрикой начали друг дружку подкалывать. Ага, их двое, но Ола все равно не давала спуску. Она симпатичнее Эрики. У той волосы пышные, а у нее черты лица тоньше. И если стрижка под мальчика, то это не потому, что на голове ничего не растет, просто прошлой зимой ей в больнице выстригли плешь, чтобы наложить шов на рассеченную кожу. Ну, после того удара дубинкой. Ола потом сходила в парикмахерскую, иначе было ни то ни се, а сейчас опять решила отращивать длинные волосы. Назло Эрике она кокетничала с Маратом, и тот охотно откликался, даже уговаривал ее бросить «это отстойное аргентово бюро» и переходить к ним в «ДСП-Успех». На физиономию он ничего, но видно, что может быть опасным, об этом Ола ни на минуту не забывала.

С Эрикой поначалу жестоко цапались, однако это поутихло, когда обнаружилось, что их непонятно почему невзлюбили все остальные — эти придурки, этот тупой электорат. Наверное, из-за того, что ощутили их умственное превосходство.

Отсюда и сложности. С одной стороны, они игроки из разных команд, конкуренты, а с другой — надо сообща давать отпор оборзевшему стаду.

За этой изматывающей, хотя и бескровной войной на два фронта Ола попросту проглядела все то, ради чего заплатила деньги «Реджинальду-Путешественнику». Ее внимание почти без остатка было поглощено расчетливым заигрыванием с Маратом, непримиримым соперничеством с Эрикой, придумыванием саркастических замечаний в адрес окружающих придурков. Да еще терпеть косые взгляды, перешептывания за спиной… Почему это скопище обывателей относится к ней так враждебно? Насчет Марата и Эрики понятно, сами виноваты, но к ней-то за что? Ну нет же никаких причин для того, чтобы ее не любили!

То, что происходило на периферии — экскурсия по Дубаве с ее бульварами, каналами и деревянными кружевами, фольклорные танцы вокруг роскошного цветника, дегустация местной кухни, катание на зверопоезде, который и взаправду оказался длинным, как состав метро, здоровенным червяком с твердокаменной шкурой и вонючими полостями-вагонами — все это проскальзывало мимо, как общий фон.

Есть такое кафе, называется «Калейдоскоп», то самое, где она познакомилась с Аргентом. На стенах-экранах постоянно меняются калейдоскопические узоры, отсюда и название. Сидишь за столиком, в темпе ешь, поглядывая на часы, или, наоборот, с кем-нибудь общаешься, и едва замечаешь эти затейливые цветные абстракции. Вот и здесь получилось то же самое.

Даже знакомство с Лесом не оказалось исключением. Сперва, как их привезли на опушку, Ола почти оцепенела, увидев нереально огромные деревья, опутанные массой цветущих лиан, и услышав тягучий шелест, похожий на рокот прибоя, а после стало не до того. Уж конечно, Марат и Эрика сразу начали острить насчет электората, который тупо восторгается живой природой, и тогда она присоединилась к ним, через силу стряхнув незримые щупальца Леса. Щупальца подождали-подождали — и исчезли, оставив после себя сладковатый мятный холодок, потом и он сошел на нет. Никуда не денешься, надо держать марку и выделяться из толпы, особенно если рядом конкуренты.

Тряска на ухабах, как будто весь мир пошел вразнос. Решившийся на беспримерную авантюру автобус с натужным ревом катил по просеке, а Ола, уткнувшись в стекло, вглядывалась в зеленую мглу, полную вкрадчивых движений, переливов светотени, разноцветных брызг — и прощалась со своим наваждением.

После полудня доехали до острова Хинсо. Тамошних жителей это вогнало в шок, а с точки зрения туристов — ну, прокатились по вашему Лесу, ну и что здесь такого особенного? «Без вооруженного конвоя, без таран-машины, да вы сумасшедшие!» Ага, кто бы говорил о сумасшествии в этом давно спятившем мире…

Парень, который был за водителя (местный шофер умыл руки, обронив на прощание, что еще хочет пожить на этом свете), чувствовал себя героем, и все поздравляли его с успешным преодолением первого участка трассы. Все, кроме троицы избранных — у этих, как обычно, иронические ухмылочки, снисходительные гримасы, ничего другого от них не дождешься.

Полтора часа на обед и на посещение туалета (отлучаться в кусты в Лесу — предприятие рискованное), и снова в путь, чтобы до наступления темноты оказаться на острове Магеллани.

Во время обеда в деревенском трактире, слишком тесном для такого столпотворения, наконец-то дошло до открытой стычки с нахальной тройкой.

Давно уже назревало. Кто-то, не стерпев обидного высказывания будто бы в пространство, сделал замечание — и пошла перепалка. Ругань продолжалась и после, когда поехали. Каждому хотелось убить этого самоуверенного мерзавчика и двух наглых шлюшонок, а те за словом в карман не лезли, но скоро стало не до того.

За автобусом увязалась стая саблезубых собак. Мохнатые твари с торчащими клыками мелькали справа и слева, рычали, лаяли, прыгали, норовили вцепиться в колеса. Неизвестно в чью пользу бы все это закончилось, не попадись навстречу патрульный вездеход с острова Магеллани. Псы исчезли в зарослях после первой же пулеметной очереди, а военные проводили автобус до береговых ворот, обозвав благодарных туристов чокнутыми.

Маленькая бревенчатая гостиница благоухала смолистой древесиной. Марат, Олимпия и Эрика без церемоний оккупировали мезонин. Что ж, хотя бы с глаз долой, без них лучше. Остальные разместились в номерах на первом этаже, в неимоверной тесноте. Решетчатые ставни на окнах закрыты — мало ли что за нечисть может залететь сюда в потемках. Два колеса пришлось поменять, и настрой после встречи с лесными собаками у многих был уже не тот, но все равно завтра с первыми лучами солнца — дальше по просеке.

Перевалило за полночь, когда заскрипели двери и раздался голос хозяина гостиницы:

— Господа туристы, кто у вас будет за главного? А то вариант имеется, но, если желаете воспользоваться, езжать надо сейчас!

— Что такое? — сонно встрепенулась сотрудница турагентства.

Остальные тоже зашевелились.

— Утречком в сторону Равды внеурочный поезд пойдет, а вокзал далеко, на другом конце. У меня сродственник там работает, по телефону поговорили. Этот рейс должон был сегодня после обеда пройти, а еще на Милве заметили, что поезд нехороший, придержали его. И правильно сделали — двух часов не минуло, как он взбесился, скотина этакая, и в Лес умотал. Ладно хоть никого не уволок, без людей… Погонщики соскочить успели. Заместо него другой пустили, и тот уж вечером прибыл, с опозданьицем. Решили не гнать на ночь глядя, поэтому дальше он отбывает после рассвета. Если на него успеете, доедете до Равды по-людски, в целости и сохранности. Я специально ради вас родне позвонил и все разузнал! Вот, оказалось, не зря. У меня сынок шоферит, все дороги на нашем острове знает, возьмет за это недорого, по-божески. Ну, как?..

Грузились в автобус в нервозно-веселой спешке. К ней, впрочем, примешивался знобящий холодок: над двором парили, шевеля полосатыми щупальцами, создания, похожие на медуз. Здешние упыри. Яркий свет укрепленных на заборе вычурных фонарей им не нравился, а не то началась бы потеха: такую тварюгу не прихлопнешь, как комара!

— Подождите, — пересчитав своих подопечных, всполошилась женщина из турагентства. — Троих же не хватает…

— Всего нам хватает! — властно перебил пожилой мужчина с солидным брюшком и бесполезным на Долгой Земле позолоченным браслетом-пультом на волосатом запястье. — Все в сборе, поехали!

— Молодняк ваш, который наверху, — спохватился хозяин. — Я сбегаю, разбужу…

— Не надо, — мужчина вытащил несколько купюр и сунул ему, не считая. — Никого не надо будить. Те трое не с нами. Они остаются.

— А… — заикнулся было владелец заведения.

Но тут остальные пассажиры запереглядывались и тоже начали доставать деньги.

Хозяин ретировался наружу озадаченный, зато разбогатевший, с пригоршней ассигнаций — и поскорее на крыльцо, пока медузники не набросились. Если они давно не жравши, их даже электрический свет не остановит.

А многострадальный автобус вырулил на шоссе и помчался через весь остров к вокзалу.

— Суки они! Ну, суки же самые настоящие…

Голос Эрики прозвучал по-детски жалобно.

Трое брошенных на произвол судьбы укрылись под навесом возле двери, заколоченной крест-накрест гнилыми досками. От остального мира их отрезал ливень, обрушившийся из разорванных изжелта-серых небес, но даже сквозь эту плескучую завесу ощущалась характерная для здешних вокзалов звериная вонь. Старые доски крыльца колебались под ногами, как палуба корабля.

«Как будто нас посадили на неуправляемый корабль и отправили в никуда, — подумалось Олимпии. — Вернусь домой — подам в суд! Суки они, суки…»

Все трое сошлись на том, что «забыли» их нарочно. Поезд, на котором уехала остальная сволота, ушел на рассвете, еще до того как они проснулись. Хозяин бормотал что-то неубедительное, отводя взгляд, и некогда было с ним разбираться — следовало ловить машину и мчаться вдогонку.

Несколько часов езды. Магеллани — второй по величине остров Магаранского архипелага, а двигатели у местных машин так себе. Когда, наконец, добрались до цели, выяснилось, что зверопоезда след простыл, следующий ожидается по графику через два дня, и то не в нужную сторону.

— Кто-нибудь что-нибудь предлагает или как? — со злостью спросила Эрика.

От влаги ее волосы еще сильнее распушились, их искусственная белизна ярко выделялась посреди дождевой акварели в коричневых и серебристо-серых тонах. Большой бесцеремонный рот сердито кривился. Ола смотрела то на нее, то на Марата — на его заурядно-привлекательной физиономии успешного молодого функционера буря чувств отражалась скупо, сказывалась привычка к самоконтролю. Главное, не глазеть по сторонам, а то нервы совсем сдадут, потому что в гуще ливня что-то мелькает и приплясывает — верткое, блестящее, ускользающее от взгляда, почти неразличимое среди хлещущих с неба струй.

— Нам нужна машина, — с искренним и вдумчивым выражением, словно не со своими общался, а парил мозги электорату, произнес Марат. — На гусеничном ходу, типа вездехода или танка. Таран-машины прокладывают дороги для караванов, а здешняя армия, которая воюет с кесу, обходится без них. Короче, скидываемся, подкупаем солдатиков и едем на Равду.

Дождь, наконец, иссяк. Повсюду стояли зеркальные лужи — провалы в облачную бездну, которая прячется, должно быть, под мостовой. Там застыли опрокинутые мокрые дома, телеграфные столбы, деревья, заборы. Кое-где водяную гладь рассекали длинные стеклянисто-прозрачные змейки толщиной с мизинец. Ола подумала, что это, наверное, они прыгали под дождем, и самочувствие чуточку улучшилось — хотя бы одну загадку долой. В этом мире, при всем его обманчивом сходстве с Землей, слишком много непонятного и неопределенного.

Рано обрадовались. План Марата, при всей его вопиющей рациональности, оказался неосуществимым.

Вы, ребята, наивные или просто наглые? Совсем господа туристы рехнулись… Армия — это вам не лавочка частных перевозок! Дожидайтесь поезда. Нет, мы не будем ради вас гонять через Лес машину, которая в любой момент может понадобиться для боевых действий против кесу, обращайтесь в гражданские транспортные службы. Идите отсюда на…

Они покинули военную комендатуру, изо всех сил хлопнув дверью, так что с потолка посыпались чешуйки штукатурки и впридачу перекидник, который тут же забился в угол, на глазах темнея под стать половицам.

Попытки договориться с солдатами в трактире тоже ни к чему не привели. Сами-то понимаете, о чем просите?! Это же нарушение Устава, чревато расстрелом! Не паникуйте, никуда ваш портал не убежит. А убежит — невелика беда, здесь тоже можно жить. Оставайтесь, девчонки, с нами, мы вас замуж возьмем!..

Замуж за них ни Ола, ни Эрика не хотели. Ушли из трактира злые. Девушки бормотали ругательства, Марат выглядел сосредоточенным, словно какой-то новый план в уме просчитывал.

Из-за Леса, из-за береговой стены выползали синевато-сиреневые сумерки, напоенные тревожными ароматами. Скоро оттуда же налетят медузники, надо искать ночлег.

— Не ночлег, а машину, — хрипловатым голосом креативщика, который сутки напролет не ел и не спал, жил на одном кофе, но все-таки родил гениальную идею, возразил Марат.

— Как ты это себе представляешь? — буркнула Ола.

— Сели и поехали, вот как. Главное — выбраться за ворота.

— Ты серьезно?

— А у нас есть выбор? — Он по-мальчишески скривился. — Подумай, что будет, если окажется, что мы подвид А! Хочешь в двадцать пять лет состариться?

Это из здешних сюрпризов. Если прожить на Долгой Земле безвылазно три-четыре года — то есть три-четыре нормальных года — ты автоматически становишься участником лотереи, затеянной самой матушкой-природой этого сумасшедшего измерения. Выигрыш — долгая жизнь, триста с лишним лет, причем признаки старения появятся только после того, как перевалит за третью сотню. Таких счастливчиков называют подвидом С. А подвид А — это проигравшие, они стремительно дряхлеют и умирают, и никакое лечение не спасает. Причины мутаций по сей день не выявлены. Можно, впрочем, не выиграть и не проиграть, остаться человеком с обычным сроком жизни, как на Земле — это подвид В. Хуже всего то, что заранее не предскажешь, как повлияют на твой организм здешние мутагенные факторы.

— И работы по нашему профилю не найдем, у них же никакой демократии, — процедила Эрика, пнув подвернувшийся камень.

У камня выросли ножки — не две и не четыре, а несколько пар — и он юркнул в лопухи у забора. Мелкое существо из тех, что таскают на себе свой домик, но при этом бегают проворно, на зависть земным улиткам и черепахам.

— Не скажи, у них ведь конституционная монархия, есть парламент, всякие фракции, — возразила Ола. — Можно пристроиться… Но я тоже считаю, надо прорываться домой. Только что нам будет за угон военной машины?

— Ничего не будет, — агрессивно усмехнулся Марат. — Портал же вот-вот закроется! Доедем до Равды, проскочим на ту сторону, и дальше они нас потеряют, а к следующему долгому лету срок давности пройдет. На Земле никто ничего не узнает. Главное — захватить машину.

— Тогда я «за», — решила Ола. — Пошли захватывать.

Легко сказать. Халатность тут не поощряется, военную технику без присмотра не оставляют. Часовые, колючая проволока, прожектора на вышках… Крохотный плюсик: все эти меры не от людей, а от автохтонов.

Забились в гущу кустарника возле одноэтажной постройки с вывеской над дверью. Что за вывеска, в потемках не разобрать, но, похоже, это магазин, закрытый ввиду позднего часа. Заросли спасали и от чужих глаз, и от медузников — те уже выплыли на охоту, и парочка этих упырей, большой и маленький, вилась поблизости, однако переплетение веток мешало им добраться до людей.

— Они к нам внимание привлекают, — с досадой отметил Марат. — Если что, мы сидим в кустах, потому что их испугались, понятно?

— Кто пойдет за машиной? — поинтересовалась Эрика. — Олимпия, давай ты!

— Почему я?

— Ты же считаешь себя неотразимой! Отвлечешь их, а Марат угонит вон ту бандуру.

«Та бандура» остановилась в полусотне метров от засады, на другой стороне улицы, и была патрульным вездеходом. Четверо парней в шлемах и бронежилетах устроились в решетчатой загородке под низким оцинкованным навесом, возле закрытого ставнями окошка в кирпичной стене. Ставни распахнулись, выпустив наружу волну кухонных запахов и показав ярко освещенную картинку: посетители получили по кружке и по пирогу. Точка быстрого питания для военных.

Окошко снова закрылось. Подвешенный на искривленном кронштейне фонарь золотил ржавые завитки решетки, вокруг него шуршала мошкара. Казалось, солдаты посажены в клетку и выставлены на обозрение любопытствующим ночным обитателям этого мира.

Ола, Марат и Эрика тоже чувствовали себя как в клетке. Начали обвинять друг друга, шепотом переругиваться. Наверху, за просветами в листве, медлительно извивались мохнатые щупальца в черно-белую полоску. Здешние кровососы умеют ждать. Патрульные умяли свой ужин и уехали, и если раньше было боязно, что они заметят засаду, то теперь, без них, стало по-настоящему страшно.

Пустынная ночная улица, темные дома с наглухо закрытыми ставнями, неподвижный завораживающий блеск широко разлившихся луж. Возле фонарей бесятся не только облака мошкары, но и какие-то неведомые создания покрупнее, издали не рассмотришь. Над крышами плавают медузники, высматривая поживу — ни дать ни взять медузы в черной воде, из-за них кажется, что городок давно затоплен и находится на дне морском, поэтому какие тут могут быть машины?

Наваждение развеял приближающийся рокот мотора. Трое туристов вернулись к прежней теме, хотя уже разуверились в успехе своей затеи. Разговоры об угоне помогают бороться со страхом, а сидеть им тут до утра, и желательно, чтобы нервы не сдали.

— Вы хотите криминально украсть у солдат лесной вездеход?

Услышав этот вопрос, заданный негромким голосом, похожим на замирающий перезвон серебряных колокольчиков, они чуть не бросились из кустарника на дорогу.

Застукали с поличным. До этого мгновения никто не подозревал, что их тут, оказывается, не трое, а четверо! Да еще сам этот дивный голос… Ола не знала, что там подумали Марат и Эрика, но у нее мелькнула мысль, что с ними заговорил ангел, спустившийся с кишащих медузниками ночных небес. Ее отношения с религией были прагматичными и взаимовыгодными: постоять пару часов с плакатом типа «Презерватив — враг нации» или «Долой секту» — получить честно заработанный гонорар, дальше этого нехитрого бизнеса дело не шло, но сейчас обстановка располагала.

— Ты кто? — Марат повернулся к полуночному ангелу, выставив перед собой нож, купленный в дубавском магазинчике сувениров.

И сдавленно вскрикнул, когда его руку молниеносно перехватили и вывернули, заставив выпустить оружие.

— Я не враг. Я тоже хочу украсть такую машину. Надо вместе. Не бойся.

Шум нарастал. Из-за угла вывернул еще один вездеход, подъехал, расплескивая лужи, к решетчатой загородке.

— Тихо! — потребовала незнакомка.

На ней был наглухо повязанный темный платок, лицо скрывала маска — то ли натянутый на голову чулок, то ли заправленная под платок вуаль. Это придавало ей сходство с назгулом из «Властелина колец», но назгулы не разговаривают такими чарующими голосами. На руках у нее, несмотря на теплую погоду, были замшевые перчатки.

— Что ты предлагаешь? — шепотом поинтересовался Марат, растирая запястье.

— Они здесь едят, мы подойдем близко, тогда я их избавлю… нет, избавлюсь от них. Мы сядем в машину и через ворота поедем в Лес. В ту сторону, где Равда, на юг. Мне тоже хочется в ту сторону. Вы скажите, что заблудились, я иду позади вас. Надо делать как я сказала.

Четверка новоприбывших получила еду из окошка. Ставни со стуком захлопнулись.

— Надо сейчас! — распорядилась союзница. — Сначала громко зовите на помощь, чтобы солдаты не стреляли.

— Помогите! — крикнул Марат. — Мы здесь, помогите!

Ола с Эрикой подхватили:

— Прогоните этих тварей!

— Они нас сожрут!

— Помогите, пожалуйста!

Все трое умели выдавать предусмотренный сценарием текст бесхитростно и убежденно. В конце концов, они же профи. Не электорат какой-нибудь!

— Кто там? А ну, выходи!

Патрульные высыпали на улицу, оставив еду на столе под навесом. Марат и обе девушки выбрались из кустов на дорогу, на всякий случай с поднятыми руками.

— Уберите своих медузников! — плаксиво тянула Эрика.

— Мы туристы! — вторила ей Ола.

Один из солдат вскинул пистолет. Хлюпающий звук над головами. Упырь метровой длины, с развороченным, сочащимся кровью «куполом» шлепнулся в лужу, суча полосатыми щупальцами, издавая едкий предсмертный запах, от которого защипало в глазах и запершило в горле. Его мелкий собрат улетел.

— Идите сюда!

— У нас еще сумки в кустах, — торопливо сообщила Ола. — Мы ходили, искали приличную гостиницу, и к нам привязалась эта летучая дрянь…

— Ребята, не подбросите до гостиницы? — Марат изобразил смущенную улыбку сильно напуганного, но стыдящегося своей трусости парня. — Или можно, мы хотя бы в этой вашей закусочной до утра переждем?

Ему никто не ответил. Солдаты, внезапно потерявшие интерес к происшествию, расслабленно пошатывались, глядя прямо перед собой безучастными стекленеющими глазами. В свете фар Ола заметила, что у одного из них под нижним веком торчит невесть откуда взявшийся черный шип, а другому такой же вонзился в небритую щеку. Еще секунду назад никаких шипов не было.

Девушка в платке выскочила вперед. Жестокие отключающие удары. Последний из четверых вяло потянулся к кобуре, но сделать ничего не успел — его оглушили раньше.

Инициативу перехватила незнакомка, туристы послушно и торопливо выполняли ее распоряжения. Затащить солдат в кусты. Забрать оружие, шлемы, бронежилеты. Теперь в машину. Она села на место водителя, Марат — рядом, Ола с Эрикой — на заднее сиденье. Внутри тесно и душно, пахнет бензином, порохом, чужим потом, старой кожей.

Как будто смотришь кино и одновременно сама в нем участвуешь. Как будто все это не по-настоящему. Если вникнуть, так оно и есть… Скоро закроются все до единого порталы, соединяющие Землю с Долгой Землей, и о том, что здесь произошло, никто не узнает. Так что можно считать это сном, компьютерной игрой, фильмом с эффектом присутствия, галлюцинацией — одним словом, тем, чего на самом деле не было. Не заморачиваться насчет ответственности и не беспокоиться о последствиях. Если они успеют, все будет списано со счета. Главное — проскочить на ту сторону.

Береговые ворота — арка в бетонной стене, две громадных массивных створки. По бокам пара округлых башен, наверху ярятся прожектора. Угнездившиеся на стыках бетонных плит травинки и ползучие побеги выделяются в их победоносном свете с поразительной отчетливостью, словно в рисованном мультфильме, а пятна «волчьего бархата», здешней неистребимой напасти, похожи на слабо искрящиеся куски шикарной дорогой ткани.

Ола все это видела сквозь мутноватый от грязи триплекс. А ну, как их сейчас разоблачат и арестуют?

Обошлось. Когда появился часовой, Марат, в бронежилете и низко нахлобученном шлеме, приоткрыл дверцу и ответил на заданный вопрос так, как научила неизвестная девушка. Сама она в это время отвернулась и склонила спрятанное под маской лицо, будто что-то высматривала возле торчащего из пола рычага.

Часовой не обратил внимания на неуставную куртку под бронежилетом — а возможно, такие вольности здесь допускаются, если армейская форма пострадала во время прошлой вылазки в Лес и ее не успели привести в порядок. Так или иначе, он не заподозрил неладного. Кивнул, не дослушав, и вразвалку побежал отодвигать засовы. Ола со вздохом облегчения откинулась на истертую кожаную спинку. Ее колотило, как в душегубке после того гребаного несанкционированного митинга.

Вдоль стены тянулась широченная, как автострада, забетонированная полоса. По ней и поехали. Разминулись с другой патрульной машиной, потом слева замаячили какие-то ирреальные развалы, мокро поблескивающие в свете фар — то ли руины, то ли свалка. Скорее, грандиозная свалка. Миновав ее, свернули с бетона в манящую влажную темень. Вырвались.

Неприятности начались на исходе следующего дня, в низине, оккупированной то ли местной разновидностью молочая, то ли кактусами с длинными серебристыми иглами. На поверку эти выросты оказались гибкими, щекочущими, без острых кончиков — скорее похожи на щетину синтетической щетки, чем на колючки.

— Здесь далеко не ходите, — предупредила Эва. — Здесь опасные плотоядные хищники, зато есть текучая вода.

За прошедшие сутки они привыкли к ее манере изъясняться, только Эрика иногда ухмылялась. Сразу ясно, что общераспространенный долгианский язык для Эвы не родной. Для них, само собой, тоже, но они перед началом вояжа воспользовались дополнительной услугой турагентства «Реджинальд-Путешественник»: минимальный гипнолингвокурс — пять тысяч слов плюс грамматические конструкции, гарантия полгода. Хорошая штука эти гипнокурсы, никакой мороки с учебой. Правда, после истечения договорного срока все меркнет и забывается, но, если обратишься повторно в ту же фирму, обслужат со скидкой.

Кроме того, есть общественные движения, недовольные расцветом гипнобизнеса — оно тоже неплохо, «Бюро ДСП» несколько раз перехватывало заказы на организацию пикетов. Можно считать, Ола заработала денег на оплату гипнокурса, простояв энное количество времени с плакатом «Гипнообучение пожирает мозги».

Их соучастница выросла в глуши и с детства шпарила на деревенском диалекте, пока не попала в город и не начала зубрить литературный язык, который для нее все равно что иностранный. То, что с IQ у нее никаких проблем, понятно без всяких тестов, и точно так же понятно — по множеству мелких черточек — что она дикарка самая натуральная, «леди-ковбой», как обозвал ее Марат.

Видно, что словарный запас у девочки богатый, но фразы она не всегда лепит правильно и вместо ходовых словечек нередко использует материал из учебника — это выдает ее с головой. Если Эва совершила какое-то преступление и находится в розыске, об этом наверняка сказано в разосланной ориентировке.

Впрочем, особых примет у нее и без того хватает. Недаром она прячет лицо, даже ест отдельно от остальной компании, укрывшись за вездеходом.

Минувшей ночью, благополучно удрав с острова Магеллани, они часа три-четыре странствовали в потемках. Все дальше и дальше на юг. Броня и триплекс защищали их от того, что творилось снаружи, а там много чего творилось: ночная жизнь Леса, насыщенная малопонятными для людей событиями.

За буреломом, который пришлось объезжать, кто-то низко и протяжно выл — то ли на белую луну, притаившуюся в кронах вымахавших до поднебесья лесных великанов, то ли просто так. В темноте мерцали огоньки — золотистые, голубые, изумрудные, сиреневые — словно там были развешаны разноцветные фонарики. Совсем близко проплыло искривленное замшелое дерево, его ствол и ветви густо облепили грибы с мерцающими шляпками. Вот что это за иллюминация…

Красиво, с тихим восторгом отметила Ола.

Не вслух, разумеется. Не дура. В присутствии Марата и Эрики что-нибудь такое только ляпни!

Она отвернулась к окошку, чтобы Эрика не увидела, как восхищенно блестят у нее глаза. Может, на самом-то деле они ничуть не блестели, но лучше подстраховаться. Репутация — это серьезно.

Хлопанье множества крыльев, похожее на оглушительно громкий шепот — даже гул мотора не смог его перекрыть. Должно быть, вездеход потревожил задремавшую стаю птиц. Их самих Ола так и не увидела, только черные ветки в темноте раскачивались, словно вековые деревья, всполошившись, размахивали сразу всеми своими руками.

Миновали поляну, где лежал полускрытый травой труп какого-то животного, и рядом шла драка: в один бешеный клубок сцепились медузники с глянцевыми шляпками, щетинистые гусеницы-переростки, верткие зверьки, напоминающие земных хорьков, довольно крупные членистоногие создания и по меньшей мере одна саблезубая собака с обломанным клыком. Вся эта куча-мала остервенело выясняла отношения, не обращая внимания ни на выползшего из-под сени деревьев механического монстра, ни на то, что в это самое время до падали добрался выводок шмыргалей, похожих на мохнатые черные клубки.

Сверху плавно спикировал медузник, которого не успевшая свернуться дармовая кровь заинтересовала больше, чем возможность поучаствовать в тотальной разборке. Однако едва он пристроился, оплетя щупальцами шею погибшего животного, как один из «хорьков» с негодующим верещанием выскочил из общей свалки, вцепился зубами в край шляпки и потянул наглеца прочь от еды.

— Это конкуренция, — прозвенел серебристый голосок местной девушки. — Животные совсем как люди.

Марат что-то негромко сказал в ответ. Ола, успевшая более или менее его изучить, подумала, что теперь он будет флиртовать не с ней, а с новой знакомой. Ну и на здоровье. Лишь бы домой вернуться.

Поляна с разыгравшейся на ней драмой осталась позади. Морщинистые стволы в три обхвата. Осколки лунного света на переливчато-черных прогалинах. Стук по крыше вездехода — то ли падают перезревшие плоды, то ли кто-то прыгает.

Чащу сменило редколесье. С правой стороны маячил за деревьями длинный темный забор.

— Там кто-то живет? — спросил Марат.

— Нет, он больше не живет. Ушел в иной мир. Это мертвый поезд.

— Тогда поехали отсюда. Запашок от него, наверное…

— Мы едем. Завтра днем будет погоня, но они нас не найдут.

— Как тебя зовут, ниндзя? — осведомился Марат, выдержав паузу.

— Эвой меня называйте. Я тоже хочу знать, как называют по именам вас.

Они представились, про себя посмеиваясь над ее манерой выражаться.

Остановились после восхода солнца. Несколько часов сна. Когда проснулись, Эвы в машине не было. Все трое ринулись наружу: физиологические потребности требовали удовлетворения, а кабинки с биотуалетом в этом допотопном транспорте не оказалось. Долгая Земля — отсталый мир, и удобства здесь не те, что на родной Земле. Еще одна причина, чтобы не хотеть остаться здесь насовсем.

Еды у них было негусто: две с половиной пачки печенья, четыре плитки шоколада, один апельсин. Зато в ящике под задним сиденьем обнаружили стратегический запас сухарей, копченой колбасы, опять же шоколада с гордым названием «Гвардейский» и несколько банок сгущенки. Раз уж они угнали вездеход — все, что внутри, теперь тоже принадлежит им, это вроде как в компьютерной игре. До Равды продовольствия хватит.

Эва, когда вернулась, предъявила права на свою долю сгущенки и шоколада, остальная провизия ее не заинтересовала. О колбасе она высказалась неодобрительно:

— Копченое мясо — это испорченное мясо, неполезно и невкусно.

— Упертая вегетарианка, — толкнув локтем Олу, шепнула Эрика. — Или из какого-нибудь движения за здоровое питание… От таких жирные заказики иногда перепадают!

Все это тихо, чтобы Эва не услышала.

Как она выглядела — было из разряда загадок. Просторная серо-зеленая куртка наглухо застегнута. Видавшие виды камуфляжные солдатские штаны, высокие шнурованные ботинки. Перчатки, темный платок, вуаль из блестящей черной сетки, настолько мелкой, что под ней ничего не разглядишь. Высокая, длинноногая, стройная — вот и все, что можно сказать об Эве наверняка.

— Почему ты носишь эту паранджу? — не удержалась Ола.

— Что такое паранджа?

— Твоя сетка. Почему ты прячешь лицо? Это, что ли, какой-то обычай?

— Потому что больная кожа.

— Оно не заразное? — насторожилась Эрика.

— Нет, не микроорганизмы, не зараза. Нехорошо смотреть. Из-за этой некрасивой проблемы на лице я имею комплекс неполноценности. Я застенчивая.

— У тебя зато голос красивый, — поддавшись неожиданному порыву, попыталась подбодрить ее Ола. — Такой нежный, мелодичный… Если бы у вас на Долгой было радио, тебя бы туда обязательно взяли.

— Польщена комплиментом, — жеманно, словно кокетничая с мужчиной, отозвалась из-под своей непроницаемой вуали Эва.

— Не расстраивайся, — подхватила Эрика. — По пьяни залезешь в койку с каким-нибудь набухавшимся парнем — и никаких делов, ночью все кошки серы!

Вот это понравилось Эве меньше. Откуда взялся нож, из кармана или из рукава, Ола не отследила. Просто не успела. Стремительное движение — и Эва уже стоит перед Эрикой, заломив ей руку и приставив острие к горлу. Разворот такой, чтобы остальных тоже держать в поле зрения, но Марат, похоже, решил, что в конфликтах между девчонками его дело сторона, а Ола тем более не собиралась заступаться за стервозную конкурентку.

— Кошки серы — это значит, я тоже такая серая? — прошипела Эва. — Какой намек ты хотела обо мне сказать?

— Ты с ума сошла?! Это же выражение такое! Ну, образное… — морщась, оправдывалась Эрика. — Пусти!

— Что ты имела в виду?

— Ну, все кошки по ночам кажутся серыми, потому что темно, а пьяному парню в постели все равно, какая у тебя кожа! Я не хотела тебя обидеть, убери свой дурацкий ножик! Да что вы стоите, скажите ей, что я ничего такого не говорила!

Наконец Эва отпустила ее и спрятала нож. Секунда — и все, Ола опять не поняла, где она его держит. Наверняка ей уже случалось пускать его в ход, и нелады с законом у нее нешуточные, по меньшей мере ограбление банка… Добывает деньги на дорогостоящую терапию? Это объяснение казалось правдоподобным. На Долгой Земле лечением болезней занимаются не только врачи, но еще и колдуны, и если не те, так другие что-нибудь придумают. Вероятно, от этой кожной дряни, из-за которой Эва ходит укутанная, избавиться можно, зато гонорары специалистам — ого-го какие!

Или она таких дел натворила, что ей грозит смертная казнь, вот и решила смыться через портал на параллельную Землю? Тогда ясно, почему прибилась к туристам… Тоже логичное объяснение.

В общем, одно из двух. Но получается, все к лучшему, потому что без Эвы им вряд ли бы удалось украсть машину. Надо иметь в виду, что она вспыльчивая, и постараться с ней не ссориться. Сделав такие выводы, Ола прильнула к окошку.

Там мало что рассмотришь: скользит мимо сплошная масса листвы — сотни оттенков зеленого, свисают лианы, вспархивают птицы. Стволы деревьев облеплены невзрачными при дневном свете грибами, лиловато-серыми или бледно-желтыми, а на этих грибах растут другие грибы, помельче, а на них — совсем крохотные, и так до бесконечности. Изредка попадаются невиданные роскошные цветы — жаль, нет времени разглядеть их как следует. Впрочем, иные из этих цветов вдруг начинали шевелиться, выпускали членистые лапки и уползали в травяные заросли. Олу передернуло, когда она заметила эту метаморфозу впервые. Пожалуй, лучше их вблизи не разглядывать.

Иногда Эва останавливала машину, заглушала двигатель, выбиралась наружу и, опустившись на колени, припадала к земле. Ключ от зажигания она каждый раз предусмотрительно вынимала и забирала с собой.

Слушает, нет ли погони. Ола сразу это поняла, а Эрика начала хихикать и острить, решив, что Эва молится. Правда, она позволяла себе хихикать, пока той не было рядом, а потом мигом замолкала.

«Я сообразительнее Эрики», — отметила Ола с удовольствием.

Марат отмалчивался. Внешняя пассивность, цепкий вдумчивый взгляд, неизменная улыбка с легким налетом фальши. Видно, что он все принимает к сведению и ни с кем не хочет портить отношения. Ола ничего не имела против такой позиции, и все-таки поведение Марата ее беспокоило. Словно он задумал какой-то подвох, но непонятно, против кого и с какой целью. Может, хочет бросить их и укатить в одиночку? Если да, зачем ему это нужно?

Позже, когда небо стало желтовато-розовым с переходом в сиреневый, вездеход остановился в низине серебристых кактусов — хотя на самом деле это были не кактусы, а непонятно что. Эва сказала, что усы у них съедобные, только надо искать молодые побеги, не успевшие затвердеть. На этой стадии они светло-зеленые, а серебристыми становятся, когда засыхают.

Усы оказались вкусными, с кислинкой, и напоминали хвою лиственницы, которую Ола объедала на турбазе в пригородном лесопарке.

Марат отсиживался в машине, Эва таинственно исчезла, захватив с собой ключ. Ола и Эрика увлеклись сочными кисловатыми побегами и остановиться не могли: взыграла та самая жадность, с какой набрасываешься на жареные семечки, или на землянику, или на засахаренный миндаль, а все остальное побоку.

Эва сказала не отходить далеко от машины, но сама-то ушла… И вовсе не далеко, вездеход стоит за теми «кактусами»… Они словно соревновались и, заметив среди сухого серебра прозелень молодых стебельков, сразу кидались на добычу, отталкивая друг друга.

Сами не заметили, как очутились на открытом месте. Или, точнее, на краю не то кратера, не то глубокого оврага в форме воронки. В диаметре около трех метров крутые склоны поросли пучками травы, а на дне как будто свалена ржавая арматура — привезли и выкинули посреди Леса. Присмотревшись, Ола поняла, что это не покореженные трубы, как показалось вначале, а всего лишь засохший кустарник. Путаница изломанных ветвей ржаво-коричневого цвета. Страшновато выглядит. Если туда скатишься, запросто свернешь шею. Первый импульс — поскорее отсюда уйти, но на кактусоподобных растениях, обрамляющих воронку, видимо-невидимо сочных побегов… Агрессивно переглянувшись, девушки принялись наперегонки обрывать съедобные стебли.

Когда почва под ногами заколебалась и провалилась, Ола успела только вскрикнуть. Нет, не только… Еще она успела — не размышляя, рефлекторно — обеими руками вцепиться в подвернувшееся корневище, толстенное, как канат. В этом месте оно петлей выступало наружу, оба конца уходили в землю. Наверное, далеко тянется… Эрика тоже за него ухватилась.

— Оползень… — выдавила Ола.

— Надо выбираться, — тяжело дыша, отозвалась Эрика. — По очереди, чтобы эта штука выдержала. Я первая!

Она дергалась и извивалась всем телом, однако подтянуться ей никак не удавалось. Со стороны это выглядело нелепо, но Ола сама находилась в таком же положении, и ей было не до смеха. Когда Эрика, обессилев, беспомощно распласталась на земляном склоне, она попыталась проделать то же самое. Ага, с аналогичным успехом! И руки начинают уставать… Может, с другой стороны откос не настолько крутой? Еще один вариант: осторожненько сползти на дно, отдохнуть, а потом, собравшись с силами, выкарабкаться наверх. Можно будет наломать ветвей того ржавого кустарника, чтобы использовать их, как рычаги.

Хороший был план… А еще лучше то, что, прежде чем приступить к его осуществлению, Ола догадалась посмотреть вниз.

Ветви шевелились. До поры до времени скрюченные, теперь они медленно распрямлялись, шарили вокруг, словно что-то искали вслепую.

Страх ударил по нервам, как будто шарахнуло электричеством из неисправной розетки.

— Помогите! Марат, Эва! Помогите!

Эрика тоже поглядела вниз, увидела, что за ужас там копошится, и тоже закричала.

Кущи серебристых «кактусов», выше — теплое шафрановое небо. Эта безмятежная картинка прыгала перед глазами, перекошенная и размытая, и никак до нее не добраться, хотя расстояние до края — всего-то полметра, не больше.

Внизу шуршало и щелкало. Бросив еще один взгляд через плечо, Ола обнаружила, что пара узловатых суставчатых «ветвей» с плоскими клешнями на концах тянется в их сторону, все выше и выше, неуверенно ощупывая склон.

Эта пакость их чует, но не видит.

— Помогите!!!

Говорят, что у человека в состоянии аффекта мобилизуются скрытые резервы, и тогда он способен на невероятные подвиги. Ну, и где же этот аффект, сейчас бы в самый раз…

— Помогите!

— Вы две дуры! — констатировал мелодичный голос.

— Эва?! — запрокинув голову, Ола увидела сквозь слезы темный силуэт на краю. — Сделай что-нибудь! Пожалуйста! Скорее!

— Я заплачу, сколько скажешь! — перебила Эрика. — У меня есть деньги и золото, с собой, в карманах, вытащи меня!

Еще один беглый взгляд вниз. Рыжевато-коричневые клешни, отливающие тараканьим глянцем, вот-вот дотянутся и схватят за ноги.

— Эва, помоги! — всхлипнула Ола.

Силуэт исчез. Она ушла? Пока сбегает за веревкой, пока вернется обратно… Сверху посыпались мелкие комки земли, потом из-за края высунулась замотанная платком голова и протянулась рука в грязной замшевой перчатке.

— Руку мне дай! — приказала Эва. — Быстро, иначе смерть.

Сделав отчаянное усилие, Ола подобралась, перенесла вес на правую руку, а левую, исцарапанную и начинающую неметь, подняла вверх. Пальцы Эвы сомкнулись у нее на запястье, словно стальной браслет, обтянутый заскорузлой замшей. Вот это хватка… Затем последовал мощный рывок.

«Да она сильная, как парень!» — потрясенно и счастливо подумала Ола, сознавая, что спасена.

Лежа навзничь, она видела над собой вечернее небо цвета экзотического чая, верхушки ощетинившихся белесыми усами растений, черную рябь поднявшейся мошкары. Сбоку, вне поля зрения, что-то всхлипывало и шуршало, потом раздался пронзительный захлебывающийся крик — скорее животный, чем человеческий.

— Другую спасти не успела, — бесстрастно произнесла Эва.

После чего выдернула нож, по самую рукоятку вонзенный в землю, тщательно вытерла лезвие пучком травы и, приподняв штанину, убрала в ножны, прилаженные к потрепанному кожаному ботинку.

«Она за него держалась, чтобы я не утянула ее вниз, — поняла Ола. — Это не тот, которым она угрожала Эрике, у нее с собой целый арсенал, как у ниндзя. Господи, скорее бы Эрика умерла… Ну, скорее бы, нельзя же так…»

Доносившиеся из ямы крики перешли в пронзительный срывающийся визг, потом, наконец, прекратились. Эва подошла к краю и, придерживаясь за мохнатую лапу «кактуса», поглядела вниз. Ола смотреть не стала. Ее била дрожь, все вокруг казалось померкшим. Ага, солнце почти село, и розоватая желтизна утекла за горизонт, только на западе чуть-чуть осталось, над темной стеной вековых деревьев. Мягко наползающие сумерки, наполненные стрекотом и шуршанием вечерних насекомых, как будто пытались сгладить впечатление от разыгравшейся драмы.

— Эва, спасибо, — шмыгнув носом, пробормотала Ола. — Я тебе должна. Если что, я тебе тоже помогу, можешь на меня рассчитывать, честное слово.

— Ты сказала — Лес тебя слышал, — безмятежно отозвалась Эва негромким нежным голосом. — Здесь нельзя бросать слова. Нарушишь слово — будет плохо.

— Ага, — согласилась Ола, еще раз судорожно всхлипнув напоследок.

Марат дожидался в машине. Бледный, хмурый, вспотевший от страха. Если бы он вместе с Эвой прибежал на крики и принял участие в спасательной операции, Эрика, возможно, осталась бы жива… Поднявшееся возмущение быстро улеглось: каждый за себя, твои проблемы — не мои проблемы и, соответственно, наоборот. По крайней мере, так обстоят дела в среде дээспэшников. Здесь, на Долгой, может, и процветают всякие архаичные понятия типа взаимопомощи и чести, но нас это не касается — мы посторонние, туристы. Мы тут не живем, побывали на экскурсии, а теперь возвращаемся домой, счастливо оставаться.

Ола отвела глаза и ничего Марату не сказала.

Потом он сам начал расспрашивать, что случилось, и пришлось объяснять. Кажется, не поверил.

«Думает, что мы ее убили, — щурясь в ответ на прищур Марата, догадалась Ола. — И ничего не докажешь… Ну и дурак, ну и наплевать. Он ведь тоже не докажет, даже делиться своими дурацкими подозрениями ни с кем не станет, иначе придется сознаться, что мы угнали вездеход. Идея, кстати, была его — если что, я об этом напомню. Но он ни полсловечка никому не сболтнет. Мы будем делать вид, что всего этого не было. То, что сейчас происходит, на самом деле будто бы не происходит… даже без «будто бы». Мы находимся в виртуальной реальности, которая скоро сотрется, как в том фильме, как же он назывался?.. Поэтому наши поступки, совершенные здесь, на самом деле не имеют никакого значения».

Эти размышления действовали не хуже слабоалкогольного коктейля и помогали отвлечься от саднящих, как свежий порез, подробностей: копошащаяся дрянь на дне воронки, гипертрофированные суставчатые конечности тараканьего цвета, страшный крик Эрики… Надо приучить себя к мысли, что этого не было, но сначала — обязательное условие — надо оказаться по ту сторону Равдийского портала.

Утром Марат и Эва поругались из-за оружия, изъятого у бесчувственных патрульных. Марат требовал пистолет, Эва отвечала, что солдат победила она, поэтому все их оружие принадлежит ей — «это законно». Ему так и не удалось выяснить, где она припрятала трофейные стволы, хотя во время ее утренней отлучки обшарил и ящики под сиденьями, и металлические шкафчики с захватанными дверцами на скрипучих петлях. Видимо, имелся тут еще какой-то неприметный тайник, но для того чтобы его найти, надо было знать, как устроены машины этой модели.

— Думаешь, мы едем на Равду? — с кривой улыбочкой осведомился Марат, вытирая руки ветошью после бесплодных поисков.

— А куда? — отозвалась Ола.

— Туда, куда нужно ей. На юг — допустим, но вопрос еще, на какой юг… — Многозначительно помолчав, он продолжил: — Бензин кончается, сегодня хочешь не хочешь придется завернуть на заправку. Впереди по курсу Манара. Если что, запомни: Эва нам угрожала, заставила принять участие в нападении на солдат, сказала — иначе зарежет, а потом взяла нас с собой как заложников. Сориентируешься на месте. В общем, имей в виду… — Он нервно подмигнул и отвернулся, словно никакого разговора между ними не было.

До Манары доехали после полудня. Эва проинструктировала, что сказать, если возникнут вопросы: вездеход купили подержанный, законная сделка, военные иногда продают старую технику фермерам с отдаленных островов и прочим желающим.

Ола с Маратом переглянулись: эх, знать бы об этом раньше… Впрочем, у них все равно не набралось бы денег на такую покупку. Армейская машина, пусть даже списанная — это не какой-нибудь там бросовый сувенирчик!

Вид у заляпанного грязью вездехода был вполне неказистый: сойдет за отслужившую свой срок рухлядь.

Опять зарядил дождь, и береговая стена Манары выплыла навстречу, словно обнажившееся при отливе основание бетонного мола. Твердыня из мокрых серых плит, покрытая пятнами фиолетово-черного «волчьего бархата» и нежной прозелени; циклопическая арка с бронированными двустворчатыми воротами.

Из забранного решеткой оконца спросили, кто такие. Ола ответила, как научила Эва: фермерша с Хибины и с ней двое попутчиков.

Помнится, мелькнула недоуменная мысль: почему Эва сама не захотела разговаривать с береговой охраной? Смущается? Но тут ей нечего комплексовать — такой чарующий музыкальный голос мог бы принадлежать разве что ангелу или сирене!

Дождик жемчужный, моросящий, ни намека на ветер. На улицах людно: провинциальный час пик. Бензоколонка располагалась по соседству с автомастерской — приземистым зданием из темного кирпича, местами крошащегося, как надкушенная вафля. Несмотря на ветхий экстерьер, внутри кипела работа, из-за ржавых решеток, перекрывающих громадные арочные проемы, доносились голоса и лязг инструментов.

А на другой стороне улицы — трактир с открытой верандой под блестящим навесом, все столики заняты, пахнет жареным мясом, луком, тушеной капустой. Хорошо бы там пообедать или купить еды в дорогу. Сейчас, когда вернется Марат… У него еще в пути схватило живот, и он мужественно терпел, время от времени страдальчески гримасничая, а как только доехали до места, замогильным голосом сообщил, что больше не может, и сбежал в туалет при трактире. Олу это порядком насторожило: если у него кишечная инфекция — никакой гарантии, что она не подцепила то же самое. Пока никаких симптомов не наблюдается… Вроде бы не наблюдается…

Они с Эвой стояли около вездехода и ждали своей очереди на заправку. Эва была дико напряжена, даже воздух вокруг нее казался наэлектризованным. Ола взяла ее за руку, та ответила легким благодарным пожатием. Боится, что вот-вот нагрянет полиция?

Судя по всему, известие о нападении на патруль и угоне военной машины еще не дошло до Манары. А если и дошло, с теми злоумышленниками их не отождествляют. Заправиться, запастись какой угодно едой — и рвать отсюда.

Спустившийся с веранды нетрезвый парень пересек улицу, остановился в двух-трех шагах от девушек. Несколько секунд глядел, засунув руки в карманы когда-то хорошего пиджака, потом поинтересовался:

— Красавица, чего это вы прячетесь? Болеете, что ли?

— Это не заразное! — с вызовом ответила Ола. — Не твое дело, вали отсюда!

Парень бессмысленно ухмыльнулся, поморгал красными веками, пожал плечами и потащился прочь.

Подошла их очередь. Эва опять язык проглотила, так что общаться с чумазым техником пришлось Олимпии. Про себя чертыхнулась: у одного диарея, у другой ступор — хороша банда угонщиков!

— Марата не ждем, — чуть слышно прошелестела Эва, когда баки были заполнены. — Едем обе… да, едем двое, без мужчины.

— Все-таки не бросать же его здесь… Он же тогда не доберется до портала… Да вот он идет!

Марат появился на пороге трактира. Бледный, но, похоже, его отпустило.

— Тогда сейчас я тоже туда сбегаю, — решила Ола. — Уложусь в пятнадцать минут, только, чур, без меня не уезжать! Тебе купить вкусненького?

— Шоколад. Другого не надо.

Марат подошел, вымученно улыбаясь. Губы у него слегка дрожали, и в придачу щека подергивалась — тик, раньше такого не наблюдалось.

— Я почти в порядке. Ты куда?

— Туда же — и за провиантом. Тебе чего-нибудь взять?

— Шутишь?

— Ага, желудочной минералки, если она там есть. Не бойся, я в темпе.

Ну и туалет у них, надо сказать… В целом ничего, чистенький, но до того густонаселенный, что оторопь берет. Хорошо близоруким — они перед тем, как сюда завернуть, могут снять очки и всех этих экспонатов не увидят.

На потолке шуршат перекидники, фактурой и расцветкой повторяющие потрескавшуюся шероховатую поверхность штукатурки. Один из них не удержался, свалился в открытый бачок, и теперь то отчаянно барахтается, то расправляется на воде, словно намокший лист бумаги. По кафельной плитке ползают серые призраки мокриц и плоские кляксы в черно-красную крапинку, величиной с ноготь. И еще что-то осторожное, деликатное, не желающее выставлять себя напоказ, притаилось за тронутыми ржавчиной водопроводными трубами. Впору сюда туристов на экскурсию водить, за отдельную плату!

А когда Ола посмотрелась в зеркало — хм, не так уж плохо она выглядит, несмотря на вчерашний кошмар, губы яркие, хотя и не накрашены, и в глазах прибавилось авантюрного блеска — из-за рассохшейся деревянной рамы высунулся и тут же спрятался живой мохнатый шнурок пронзительно-оранжевого цвета.

Да уж, в таком туалете не расслабишься… И никто до сих пор не настучал в местную Санитарную Службу! Привыкли.

Бегом купить еды в дорогу. Деревянные столы, суровые стулья с высокими спинками, люстра в виде железного колеса, утыканного по ободу тусклыми электрическими лампочками. Посетители одеты неброско, никакой индивидуальности… В мегаполисах Восточноевропейской Конфедерации так одеваются самые опустившиеся из бомжей, которые уже на все забили, а здесь — вполне благополучные граждане. Лозунги типа «Выделяйся!» или «Не дай смешать себя с толпой!» у них не в ходу, и наряжаются они только по праздникам. В больших городах вроде Дубавы, Танхалы, Ривероны с модой обстоит еще куда ни шло, хотя меняется она не так быстро, как на Земле, а те, кто живет в глуши, да к тому же по соседству с Лесом, о ней вообще не вспоминают: для них главное, чтобы одежда была удобной и добротно сшитой. Ола на эту тему читала перед вояжем, для общего ознакомления.

Если она тут застрянет, она тоже лишится индивидуальности… Подумав об этом, протестующе поежилась, упрямо вздернула подбородок и направилась к двери, таща увесистый полиэтиленовый пакет с еще тепленькими пирогами, шоколадными конфетами, яблочным соком и минералкой. На розовой этикетке значилось, что минералка заговоренная и расстройство пищеварительной системы снимает в два счета.

За полосой кустарника с мелкой листвой, сверху зеленой, с изнанки темно-красной, виднелся забрызганный грязью бок вездехода, наполовину заслоненного еще более грязным грузовиком. Дождь закончился, зато скандал был в разгаре. Кто-то в кого-то въехал или клиента обсчитали? Взбудораженная толпа, все галдят, кое-кто повытаскивал оружие — здесь, на Долгой, на него никаких запретов, ходи хоть с ножом любой длины, хоть с пистолетом, хоть даже с мечом, как сбрендивший ролевик.

— Что за разборки? — поинтересовалась Ола у невысокого парня в пятнистой от грязи штормовке, зато вооруженного револьвером с золотой насечкой.

Ответить тот не успел.

— Тихо! — перекрыл общий гомон густой мужской голос, такой властный, что все разом смолкли. — Назови свое имя!

В толпе Ола чувствовала себя как рыба в воде: в конце концов, она специализировалась именно на работе с толпой, на митингах, уличных заварушках и живой агитации. Пока обладатель министерского баритона излагал свое требование, она успела пробраться вперед, бесцеремонно протискиваясь между тесно стоявшими людьми, дружески улыбаясь и кивая, если на нее оглядывались. Это столпотворение перекрыло всю дорогу, не лезть же напролом через кустарник! Она не собиралась задерживаться — ее с нетерпением ждут, и пакет тяжеленный — но, увидев, что происходит, так и приросла к месту.

На пятачке, со всех сторон окруженном публикой, друг напротив друга стояли двое: Эва и мужичок средних лет, одетый так же неважнецки, как все остальные, лысоватый, бледновато-смуглый, с претенциозной бородкой.

— Скажи, как тебя зовут! Кто ты такая?

— Я с Хибины, Эва Бариче, — голос звучал глухо, как будто за то время, пока Ола ходила в трактир, девчонка успела подхватить простуду. — У меня на Хибине есть ферма. Что вам нужно?

— Ты врешь. Я знал Эву Бариче, ее год назад съели кесу. Открой лицо!

Ола заметила Марата, стоявшего за спинами у парней из мастерской, вооруженных ломиками и гаечными ключами. Наверное, он в курсе, что случилось и почему этот потрепанный хмырь с бородкой испанского гранда привязался к их союзнице.

Хмырь театрально сверкнул глазами и выбросил вперед руку. Всего-навсего жест, как в пантомиме. К Эве он не прикоснулся, даже дотянуться до нее не смог бы — их разделяло расстояние в несколько шагов — но она упала на колени, словно получила подсечку.

— Скажи свое настоящее имя! — На этот раз от его выкрика у Олы слегка заныло в ушах. — Твое имя!!!

— Эвендри-кьян-Ракевшеди, — с рычанием, как будто борясь с собой и выталкивая слова через силу, выдавила девушка.

По толпе пронесся изумленный вздох. Ола тоже удивилась: какое, оказывается, странное у нее имечко…

— Открой лицо!!!

Механически подняв руку, Эва сдернула платок вместе с вуалью. Толпа снова потрясенно ахнула, и Ола на этот раз заодно со всеми.

С лицом было все в порядке: высокие скулы, тонкий нос, небольшие заостренные ушки, слегка раскосые миндалевидные глаза. Только о коже ничего не скажешь — ее просто-напросто не видно, как будто она сплошь покрыта серым бархатом. Бордовый цвет радужки и обнажившиеся в страдальческом оскале острые клыки не портили общего впечатления. Наверное, она была красивой девушкой — если все это считается красивым по меркам ее расы.

— Пристрелить ее!

— Кесу в городе!

— Убить эту тварь!

— Повесить на воротах!

— Стойте! — «Психолог», как определила его Ола, повысил голос, перекрикивая толпу. — Не мешать! Эвендри-кьян-Ракевшеди, кто ты в своем племени?

— Даго-ракау, — нечеловеческое лицо с мелкими тонкими чертами исказила напряженная гримаса. — Воин-ученик.

— Каков твой возраст?

— Одна весна и одно лето.

Ола перевела ответ в привычные единицы измерения: получается, около шестнадцати. Совсем девчонка… У кесу процветает матриархат, и по меркам своего народа она принадлежит к сильному полу. Хотела самоутвердиться в глазах взрослых, украв у людей вездеход?

— Кто-то научил тебя говорить на нашем языке и водить машину, — задумчиво произнес «психолог». — С этим мы разберемся… Эй, сейчас она потеряет сознание, тогда вы ее свяжете — ты и ты, поняли? Не набрасываться, не пинать, сначала нужно допросить!

Он снова вскинул руку — неторопливым жестом человека, уверенного в том, что никто ему не помешает довести начатое до конца. Но ему помешали.

Зачем она это сделала? Нет, правда, зачем?

На профессиональном сленге это называется «флэш-данс», и до сих пор в активе у Олы был всего один такой смертельный номер. Прошлой осенью, во время предвыборных гонок, когда попал в переплет из-за своей строительной аферы крупный политик, которого непонятно почему прозвали Скельсом, известный также как Скельс-Вонючка. После очередной встречи с электоратом его окружила на улице толпа облапошенных акционеров — те требовали денег и не пускали Скельса к машине, а полиция не лезла, потому что загодя получила от его конкурентов гонорар за невмешательство.

День, как на заказ, выдался зыбкий, сумрачно-слякотный: что ни случись — кровь тут же будет смыта, следы затеряются в месиве грязи, участники происшествия бесследно исчезнут посреди круговерти мокрого снега, в складках тяжелых туч, которые за ближайшим углом провисают до земли.

Пострадавшие не желали слушать никаких обещаний и все больше распалялись. Порвали бы и Вонючку, и его охрану, но кто-то догадался позвонить Аргенту, чтобы тот оперативно прислал своих ребят.

Ола тоже была в той группе. Они попросту оттянули внимание толпы на себя: один начал скандалить из-за якобы случившейся карманной кражи, другой заорал насчет распродажи бытовой техники со скидками, третья изобразила родовые схватки. В общем, импровизировали, кто во что горазд, создавая сумбур и обеспечивая клиенту возможность ретироваться под шумок.

Скельс, хоть он и Вонючка, с Аргентом расплатился сполна. Даже ему было ясно, что случай не тот, чтобы нарушить уговор, иначе в следующий раз никакой тебе скорой помощи.

Тогда Ола рисковала за деньги. За очень хорошее бабло. А сейчас ее словно толкнуло изнутри — и она рванулась вперед, в круг. Мгновенное озарение: надо оказаться на линии между Эвой и «психологом». Этот хмырь крут, сразу видно высококлассного профи, но Ола тоже профессионалка со стажем работы в ДСП три с половиной года! Она знала, что надо делать, но хоть убейте, не знала, зачем она это делает.

— Это как это так?! — пошел флэш-данс, побольше истерики в голосе, и вопить погромче, чтобы у всех в ушах зазвенело. — Это что получается, мы же вместе ехали, я же думала, что она человек!

«Психолог» отшатнулся. Что бы он ни собирался сотворить, из-за неожиданной помехи все пошло насмарку.

Справа мелькнуло лицо Марата — бледное, ошеломленное, раздосадованное.

Пакетом пришлось пожертвовать. Зазвенело бьющееся стекло, продукты высыпались на землю, это на секунду-другую зафиксирует внимание тех, кто стоит в переднем ряду.

За спиной — всплеск возгласов и шум драки. Не оглядываться!

— Почему нас об этом не предупредили?! — вцепившись в «психолога», закричала Ола. — Мы туристы, мы здесь за все деньги платим, в том числе за нашу безопасность! Мы пожалуемся!..

Он все-таки оторвал ее от себя, оттолкнул с такой силой, что она упала. Больно ударилась бедром. Повернулась, морщась. Эвы на прежнем месте уже не было.

Звуки выстрелов. Люди вокруг суетились, вразнобой говорили, ругались. Некоторые зажимали резаные раны, меж пальцев сочилась кровь. Видимо, Эва, избавленная от парализующего воздействия «психолога», сразу выхватила свои ножи и прорвалась через толпу, она же быстрая, верткая… На исход в этом роде Ола и понадеялась, когда решилась на флэш-данс.

Сидя на земле, среди раздавленных пирогов с вылезшей начинкой и растоптанных конфет в розовых и лиловых обертках, она продолжала нести околесицу, истерически всхлипывая — сейчас это самый верный способ самозащиты. Ее ругали, обзывали дурой. Марат тоже подошел, остановился над ней, глядя с нехорошим понимающим прищуром.

Догадался. «Психолог» — его называли Казимиром — бросил на нее тяжелый взгляд, от которого заныли зубы, но потом устремился в ту сторону, где звучала теперь уже отдаленная стрельба.

Ола поднялась на ноги, начала отряхиваться. Ее как только ни обложили, однако до рукоприкладства не дошло. Похоже, все, кроме Марата и Казимира, решили, что она просто идиотка набитая, сумасбродная туристка, что с дуры возьмешь… На ближайшее время лучше не выходить из образа.

— Продукты пропали, — глуповато и жалостливо улыбаясь, сказала она Марату. — Ненавижу эти пакеты, сами из рук выскальзывают.

— Ты что натворила? — прошипел Марат.

Около них уже никого не было: одни погнались за Эвендри-кьян-Ракевшеди, другие под навесом, где стояли облезлые белые скамейки, оказывали помощь раненым.

— Поехали отсюда. Я смотрела справочник, на Манаре береговых ворот три штуки. Через эти нас могут не выпустить, надо уходить через другие. Ну, стартуем?

Он кивнул, соглашаясь, хотя глядел на нее едва ли не с ненавистью. Что бы ни случилось, главное — успеть к порталу. Когда они окажутся дома, все, что здесь было, потеряет значение.

— Зачем тебе это понадобилось?

Вездеход катил по крапчатой розовато-серой брусчатке, от которой рябило в глазах. Дома с металлическими балкончиками, похожими на арфы. Три-четыре этажа. Только один раз попалась восьмиэтажка с облупившейся позолотой на решетчатых оконных ставнях.

— Тренировочное упражнение. Хотелось посмотреть, получится или нет. Где бы я еще могла так попрактиковаться? Слушай, какая разница, если мы едем домой?

— Это была кесу. Они для здешнего населения то же самое, что для нас террористы или маньяки-убийцы.

— Скорее как индейцы в Северной Америке — ну, как те, которых показывают в кино. Я не понимаю, из-за чего ты лезешь на стенку?

— Надо сначала думать, потом действовать! Я это Эрике сколько раз объяснял… Я не спрашиваю, что стало с Эрикой, но сейчас из-за твоего сольного номера нам грозят большие неприятности. Если бы ты работала не у Аргента, а у меня, я бы тебя уволил! Артистка чертова… Я еще вчера догадался, кто такая эта Эва. И ты могла бы догадаться, если бы немного подумала. Разве ты не слышала о том, что у женщин кесу необыкновенно мелодичные голоса? Я сыграл расстройство желудка, а сам переговорил с персоналом трактира и попросил их вызвать сюда местного колдуна. Казимир — колдун. Если что, я тебя прикрывать не буду, выкручивайся сама! Зачем, спрашивается, зачем?..

— Что стало с Эрикой, я уже говорила. Не хочешь — не верь, хрен буду оправдываться, не на суде. Да что ты завелся, я просто должна была посмотреть, получится или нет!

Вездеход в очередной раз содрогнулся, Марат выругался. Ола время от времени поглядывала на его бледный профиль. Озабоченный, сосредоточенный, глаз прищурен, в углу рта брезгливая складка. На лбу, под размазанной темной прядью, блестят капельки пота. Ему впервые пришлось управлять настолько примитивным и вместе с тем настолько убойным рыдваном: нужно смотреть в оба, чтобы не смять ненароком припаркованный у обочины легковой автомобиль, не своротить киоск на углу — шедевр деревянного зодчества, украшенный лакированной резьбой, не задавить громадную пятнистую свинью, неохотно уступившую дорогу наползающей махине. И одновременно с этим он злился на Олу. На его месте она бы тоже злилась.

— Сначала надо думать, потом экспериментировать, вы же этого не понимаете! Продвигаются те, кто думает, а вы всегда будете пушечным мясом! Если они эту зверушку не поймают, они вспомнят о тебе, и я из-за тебя страдать не собираюсь. Зачем ты сделала такую глупость?

— Да брось, Марат, ты же сам говорил: все, что здесь было — не в счет.

— Это если мы отсюда вырвемся, но мы пока еще здесь! Спрашивается, зачем тебе это понадобилось?

Ола на миг представила себя в роли его жены — и ужаснулась. Бр-р, не надо, не надо… С таким свяжись — замучает упреками и поучениями по каждому мало-мальскому поводу. А что бы он сказал, если бы понял, из какой области пришли смутные импульсы, подтолкнувшие ее к этой выходке? Но он, к счастью, ничего не понимает, поэтому пусть себе ругается, переживем.

Ола вернула долг. «Ты сказала — Лес тебя слышал». Кем бы ни была Эва, она спасла ее от того кошмара в яме. Могла ведь и не спасать… Другое дело, что долги надо отдавать с умом, когда оно тебе выгодно, а делать это себе во вред — глупость несусветная. Ола поступила, как самая последняя альтруистка. У дээспэшников это оскорбительное словечко, и произносят его всегда с ухмылкой, с уничтожающей интонацией. Пусть тебя обзовут кем угодно, лишь бы не альтруистом! Это близко к «лоху» или «доброй душе», только еще хуже. В общем, такое дно, что дальше катиться некуда, и если Аргент узнает, что Ола совершила альтруистический поступок, он ее без разговоров вышвырнет на улицу.

Изображать альтруиста, ломая комедию перед электоратом — это другое дело, и у многих политиков это коронный прием, но есть вещи, которые простительны, только если они совершаются понарошку.

Судя по всему, Марат не догадывался об ужасной подоплеке ее поступка.

«Даже не подозревает, что рядом с ним сидит падшая женщина, — подумала Ола, припомнив выражение из какого-то исторического фильма с нарядной мебелью, шпагами и каретами. — Ох, что бы он сказал, если бы все понял…»

Правда, «падшими женщинами» называли за другое — если с кем-нибудь переспишь не в браке, но суть та же: постыдное деяние, после которого тебя с позором изгоняют из приличного общества.

Пусть Марат и дальше считает ее безбашенной девахой, которая отмочила черт-те что эксперимента ради, без всякой задней мысли. Главное, не переигрывать, а то он почувствует симуляцию.

Но зачем, на самом-то деле? Сказать об этом не вслух, про себя, делая вид, что заинтересованно смотришь сквозь забрызганное грязью лобовое стекло на загородную дорогу, уползающую мимо полей к прояснившемуся бирюзовому небу.

Затем, что надо было вернуть долг. Затем, что Лес хотел, чтобы она это сделала.

Отсюда следует, что Ола, по всей вероятности, начала потихоньку сходить с ума.

Неприятности поджидали их в городишке возле южных береговых ворот, в сумерках похожем на скопище грибов величиной с дом. Нелегкая дернула Марата остановиться около непрезентабельного ночного ресторанчика, окруженного венцом уютно-тускловатых электрических фонарей, и спросить дорогу. Сколько рассуждал о том, что сперва нужно думать, потом действовать — и нате вам! С другой стороны, эта Хаяла с ее домами-поганками оказалась не такой уж маленькой, могли бы всю ночь по ней колесить. В загородной местности не заблудишься, на каждом перекрестке указатели, а здесь как будто соорудили ловушку-лабиринт для наивных туристов.

После путешествия по приветливому сельскохозяйственному царству, в отсутствие погони и прочих наглядных проблем, они расслабились самым непростительным образом, и когда вышедший из ресторанчика парень предложил показать дорогу, никакого подвоха не заподозрили. Обрадовались…

Аборигену было около двадцати пяти, если только он не принадлежал к подвиду С — тогда могло оказаться и в десять раз больше. Подвыпивший, но не то чтобы пьяный, хорошо одетый (с поправкой на местные вкусы), к тому же в дорогих кожаных ботинках, внушающих доверие. Глаза нагловатые и веселые, слегка затуманенные после пирушки.

Он уверял, что дорогу проще показать, чем рассказать, у него приятель живет неподалеку от этих самых ворот, сейчас он за ним сбегает, пара минут. Исчез в заведении, спустя четверть часа вернулся с приятелем — таким же приличным молодым человеком.

Между тем сумерки сменились тяжелой предгрозовой мглой, в отдалении рокотало. Серебряные всплески в небе, предшествовавшие грому, производили на Олу странное впечатление. Тревожное — не то слово. Каждый раз, когда сверкали эти холодные, как блеск ножа, сполохи, у нее ныло в области солнечного сплетения и по коже пробегали мурашки. Вдобавок дикое напряжение, словно каждый нерв слегка подрагивает. До сих пор у нее никогда не наблюдалось такой метеозависимости! А Марат определенно ничего похожего не чувствовал, только злился из-за наметившейся задержки.

Грозовой фронт надвигался на Хаялу с юга, из-за береговой стены. Кто же в такую погоду сунется в Лес, кроме правонарушителей, у которых есть веский повод поскорее смыться с острова? Да и рискованно туда соваться… Добровольные провожатые (один уселся за руль, другой устроился на заднем сидении рядом с Олой) тоже высказались на тему погоды: первый заметил, что «эту грозу, колдуны гребаные, кто-то вызвал», второй, глубокомысленно хмыкнув, с ним согласился.

Почему ни она, ни Марат не обратили внимания на автомобиль, который от самого ресторанчика висел у них на хвосте? Марат, сидевший рядом с водителем, всю дорогу, должно быть, прикидывал и прокручивал, как бы поубедительнее соврать береговой охране, да еще нервничал из-за этой атмосферной пакости, наползающей с той стороны, куда им предстояло отправиться. Олу тоже занимали другие вещи — отвратительное самочувствие и заигрывания соседа, который норовил то руку ей на колено положить, то за талию приобнять. Она его отпихивала, а он ухмылялся и продолжал свои поползновения. Вдобавок можно было и не понять, что это слежка: машина преследователей временами отставала, исчезала, потом снова возникала из-за угла. Никакой уверенности, что это не множество случайных попутных автомобилей, а каждый раз один и тот же. После Ола поняла, что их целеустремленно сопровождали, а тогда, на темных малооживленных улочках, просто отметила, что кто-то еще едет в ту же сторону, и не придала этому значения. Они ведь дээспэшники, а не секьюрити, у них другой профиль.

Береговая стена — сплошная темная полоса повыше иных домишек. Когда сверкали молнии, она высвечивалась на фоне клубящихся туч и казалась сокрушительно величественным сооружением. Это окончательно усыпило бдительность: вот же, почти приехали! Значит, и пресловутые ворота где-то рядом.

Окраина. Строения поредели и съежились до одного-двух этажей, вдоль улицы потянулись дощатые заборы. На окнах ставни, глухие деревянные или узорчатые металлические, свет почти везде потушен — наверное, чтобы молнией не шарахнуло, хотя крыши утыканы громоотводами, как подушечки для иголок.

Еще поворот. Заросшие бурьяном ничьи огороды. Фрагменты покосившихся гнилых заборов. Впереди — кирпичное сооружение, покрытое то ли белесой коростой, то ли остатками штукатурки.

До береговой стены уже рукой подать. Молнии лупят совсем близко, и какая-то из них, безусловно, угодила куда не надо — оглушительный треск и грохот всех заставили вздрогнуть; потом провожатые начали строить предположения, что бы это могло быть.

Вездеход повернул к той вконец запаршивевшей кирпичной развалюхе, словно так и договаривались. Надо переждать грозу, объяснил парень, сидевший за рулем. Все равно пока не закончится, никто не побежит открывать ворота. Марат что-то пробормотал в ответ, соглашаясь. Ола в очередной раз отпихнула приставучего соседа и с облегчением откинулась на спинку сиденья, обтянутого засаленной кожей. Наконец-то отпустило! Непонятные мучительные ощущения, связанные, очевидно, с грозой, исчезли так же внезапно, как и появились.

Проехав под аркой в раздолбанной кирпичной стене, вездеход остановился посреди внутреннего дворика. В свете фар блеснуло битое стекло. Кучи мусора.

— Пошли пока в дом, — позвал парень. — Там лампа есть.

Первые капли тяжело шлепались на броню, на головы, на землю. Наверное, каждая из них величиной с кофейную чашку.

Ола все еще наслаждалась наконец-то вернувшимся нормальным самочувствием, прислушиваясь к отдаленным крикам и вою сирен, когда пьяный ухажер облапил ее и потянул к крыльцу. Другой присел на корточки, принялся шарить под ступенькой, светя карманным фонариком. Нашел ключ, отпер дверь, и та с берущим за душу скрипом распахнулась.

Под аркой сверкнули фары, из темноты выплыл легковой автомобиль, остановился рядом с вездеходом. Вышли еще трое парней.

Первый укол беспокойства: это все больше напоминало затасканный эпизод из криминального кино. Ола с Маратом начали требовать, чтобы их немедленно проводили к воротам, но момент был упущен, стоило спохватиться раньше.

Сумбурная борьба под канонадой редких, но увесистых дождевых капель. Ола подвернула ногу, вдобавок получила кулаком в подбородок, так что внутри что-то хрустнуло и во рту появился привкус крови.

Первым перестал сопротивляться Марат. Спросил, чего им надо. Как выяснилось, тут уже знали, что в Яниге по вине двух гребаных туристов от колдуна Казимира сбежала кесейская лазутчица; пусть на Долгой Земле нет радиосвязи, зато на островах есть телефонные и телеграфные линии. Туристы эти еще и вездеход у военных украли — кто его найдет, получит от властей денежную премию, а самих преступников объявили вне закона.

«Ага, чтобы самосуд — и никаких официальных прецедентов, которые в будущем смогут повредить туристическому бизнесу, — продолжая с беспомощным упорством вырываться, подумала Ола. — Им будет удобней, чтобы мы просто исчезли, чтобы никаких концов…»

Марат валил все на нее, оправдывался, заискивающе улыбался. Трое новоприбывших запихнули его в свою машину и увезли в сырую темноту за аркой — Ола решила, что убивать.

Ее втащили в большую обшарпанную комнату. С потолка сиротливо свисает слепяще яркая лампочка. В оконных рамах торчат осколки. Впрочем, ставни закрыты, и кажется, что здесь вообще нет ни одного окна. Кое-какая престарелая мебель. Воздух затхлый, пахнет отсыревшей древесиной, гнилью, чем-то прокисшим.

В углу — широкий матрас, накрытый рваным ковром непонятного цвета, на него Олу и швырнули.

Каждый предмет одежды она отдавала с боем. Когда-то начинала ходить на курсы женской самообороны, около месяца, потом бросила. Напрасно бросила… Парни гоготали, им было весело.

Вернулись те трое, что уехали с Маратом. Насколько можно было понять из обмена репликами, он все-таки сумел до некоторой степени их обработать, и его отпустили: «Отвезли за Осиные пустыри, напинали и оставили, пусть идет, куда хочет, все равно не он виноват, а девка». Выкрутился за ее счет.

Еще они рассказали, что колдовские молнии разбили вдребезги береговые ворота, и сейчас там устанавливают временные щиты. По словам солдат, кто-то выскочил наружу и сиганул в Лес — и как будто не человек это был, а кесу. Возможно, та самая. Она, говорят, в Яниге угнала машину, перехватить не успели. Значит, рванула сюда, в Хаялу, а здесь ей помогли, и это паршивей всего, потому что помогал человек, какой-то мерзавец-ренегат из колдунов. Его тоже видели, возник из темноты и нарисовал на створках ворот знаки, притягивающие молнии. Часовые стреляли, но пули, естественно, ушли мимо, кто же попадет в колдуна! И никто его не опознает, потому что он, сука, перед вылазкой замотал лицо черной тряпкой. Спорим, и сама гроза эта гребаная — его работа!

Предательство колдуна, который якшается с кесу, вызвало взрыв негодования и лавину экспрессивной ругани. Об Олимпии на некоторое время забыли, но, когда она попыталась отползти к двери, прихватив с собой джинсы и кроссовки, этот маневр заметили. Один пнул ее так, что она покатилась по полу, остальные радостно заржали.

Дождь забарабанил по ставням в полную силу. Двое парней сходили забрать из багажника ящик с пивом и успели насквозь промокнуть.

Задвинули ржавый засов на входной двери. Кто-то спросил, взяли или нет ключи от зажигания из машины и краденого вездехода, а то всякое бывает… Взяли. Да в такую погоду никто не пойдет шататься по окраине; к тому же теперь, когда береговые ворота раздолбаны, из Леса всякая погань поналезет. Вот именно, подхватил тот, который беспокоился о ключах, поэтому вдруг найдутся желающие хапнуть чужой транспорт, тем более что за вездеход награду отвалят! Там же все развезло, возразил другой, поедешь — увязнешь, и мы тут до утра застряли. Зато пиво есть, и девка есть.

Они занялись Олой. Противно было до тошноты. Сам по себе половой акт — в общем-то ничего особенного, если ты уже не девочка, а девочкой Ола не была с четырнадцати лет. Но их глаза, ухмылки, высказывания — вот это настоящее дерьмо, это хуже всего.

Внезапно все настороженно замерли, даже тот, который в этот момент был на ней. Не только дождь по ставням стучит — еще и в дверь кто-то колотит.

Мелькнуло фантастическое предположение: вдруг это Марат решил не бросать ее в беде и вернулся? Но, во-первых, как он мог бы ее выручить, один против пятерых, а во-вторых, чтобы такой как Марат — и не бросил в беде… Несмотря на все доводы против, абсурдная надежда продолжала трепыхаться — или это просто жилка на шее дергалась, нервный тик.

— Открывай!

Голос куда более низкий, чем офисный тенор Марата.

— Чего надо?

— Укрыться от дождя, — с угрожающей интонацией отозвался визитер.

— Да ты сначала культурно разговаривать научись! — обиделся тот из парней, который перед этим больше всех матерился. — Вали, куда шел!

— Открывай, дверь сломаю! А сначала машину разобью!

Переглянувшись, они повытаскивали оружие. Насильник застегнул ширинку и присоединился к остальным. Двое встали по обе стороны от двери, тогда один из оставшихся отодвинул засов и проворно отскочил назад.

Как только гость переступил через порог, из засады на него набросились… И сразу осели на пол. Он держал по ножу в каждой руке и ударил одновременно вправо и влево. Если не насмерть, то близко к этому.

Остальные открыли стрельбу. Вернее, попытались это сделать, но у всех троих пистолеты дали осечку.

«Вода попала в стволы», — предположила Ола, измученно и растерянно моргая.

Пара секунд — и еще двое агонизируют. Пятый, отшвырнув бесполезный пистолет, тоже выхватил нож, но руки у него дрожали, и голос тоже дрожал:

— Ты чего?.. Мы что тебе сделали?!

— Если я велел открыть, надо открывать сразу, — процедил победитель, перед тем как нанести последний удар.

Его противник не успел парировать, с животным стоном повалился ничком и еще какое-то время скреб ногтями грязные половицы. Не обращая больше на него внимания, гость посмотрел на Олу, словно раздумывая, не стоит ли ее тоже прирезать.

— С-сп-пасибо, — выдавила Ола.

Похоже, это был правильный ход.

Сумрачно оглядевшись, парень вытер ножи о бархатную безрукавку, валявшуюся возле ящика с пивом. Закрыл дверь, за которой колыхалась водяная завеса, задвинул засов.

Ола наблюдала за ним, съежившись на испачканном липкой субстанцией матрасе. Может, он окажется еще хуже, чем эти отморозки, вместе взятые… Получил в качестве трофея голую девчонку и несколько уцелевших бутылок пива — нетрудно догадаться, что будет дальше! А ей больно, словно там, внутри, все содрано до мяса.

Сбросив на пол чью-то куртку, висевшую на спинке хромого стула, покрытого потрескавшимся черным лаком, он пристроил на ее место свою, основательно промокшую. Потом неприязненно поглядел сверху вниз на девушку и с раздражением бросил:

— Ты бы хоть оделась, что ли…

— Да, да, сейчас, — два раза подряд благодарно кивнув, пробормотала Ола.

Каким бы грубияном он ни был, насиловать ее не собирается, это главное.

Кое-как натянула трусы. «Молния» на джинсах сломалась, зато пуговица на месте. Лифчик почти не пострадал. Футболка с логотипом «Реджинальд-Путешественник» — подарок от туристической фирмы — разорвана сверху донизу, но концы удалось завязать в узел.

Одновременно с этим она исподтишка наблюдала за парнем. Тот извлек из ячейки ящика бутылку, пренебрежительно сощурился, поставил обратно. Не любит он пиво… Достал из кармана своей куртки, висевшей на стуле, небольшую глянцево-черную фляжку с золотыми переливами, открутил пробку, сделал несколько медленных глотков. Судя по фляжке, что-то дорогущее. Коньяк, наверное. Откинулся на спинку стула, вытянул ноги, словно капитулировав перед навалившейся усталостью.

Когда Ола, уже одетая, доковыляла до серого кресла у стены — не понять, от грязи оно такое или это его исходный цвет — парень открыл глаза и потребовал:

— Расскажи, кто ты такая.

Начала соображать, что выдать и как это преподнести, а он с усмешкой, от которой кому угодно стало бы неуютно, добавил:

— Лучше правду.

Ладно… Раз он перерезал пять человек только за то, что его не пустили спрятаться от дождя, вряд ли у него шибко идиллические отношения с законом, так что закладывать ее он не побежит. А что касается награды за вездеход — пусть забирает на здоровье. От этого гроба на колесах надо держаться подальше, словно она вообще ни при чем.

Ола рассказала всю историю, как есть, несколько раз подчеркнув, что до самого последнего момента не знала, кто такая Эва, а на автозаправке в Яниге у нее просто истерика началась. Но это пусть, а самый скользкий момент — то, что они с Маратом так по-дурацки угодили в западню. Стыдно ведь, что новый знакомый о ней подумает… Попались, как дети, как электорат на посулы кандидата в парламентарии! Впрочем, она упомянула, что с началом грозы ее развезло хуже некуда, могла бы и вовсе отключиться. На этом месте слушатель, до сих пор сидевший с непроницаемой скучающей физиономией, неожиданно заинтересовался, начал задавать уточняющие вопросы, а Ола и рада была увести разговор подальше от своего глупого промаха.

— Ты понимаешь, почему испытывала такие ощущения?

— Метеозависимость. Хотя со мной это в первый раз… Из-за стресса.

Он презрительно искривил угол рта, как будто услышал явную глупость, и произнес задумчиво, обращаясь скорее к самому себе, чем к ней:

— Что же с тобой делать?

— В любом случае спасибо за то, что ты для меня уже сделал. Когда ты сюда ворвался, это было потрясающе!

Ола постаралась выдать благодарную и восхищенную улыбку самой высшей пробы, но его, похоже, не волновали улыбки спасенной девушки. Сощурив холодные голубые глаза, он что-то обдумывал, глядя сквозь собеседницу. Хотя стоит чему-нибудь в этой комнате шевельнуться — наверняка заметит.

Ола наконец-то рассмотрела его как следует. Очень молод, примерно ее ровесник — лет двадцать или двадцать с небольшим. Рослый, широкие плечи, мускулистые руки. Черты худощавого продолговатого лица правильными не назовешь, но они, пожалуй, скорее привлекательные, чем нет — по крайней мере, сейчас, когда выражение задумчивое, а не злое. Светлые волосы почти до пояса — ей бы такие… Он их отжал и отбросил назад, с кончиков уже не капает, но все еще мокрые, прилизанные — долго будут сохнуть.

— Когда закончится дождь, я тебя отведу.

— Куда?

Он не ответил, а переспрашивать она не рискнула. Так и сидели, пока шум дождя не начал стихать.

Светловолосый парень натянул отсыревшую куртку, накинул капюшон и выволок наружу все пять трупов, один за другим. Пока он с ними возился, Ола надела ветровку с выдранной «молнией» и заодно обнаружила, что ходить может разве что через силу — щиколотка распухла, при каждом шаге болит. Нижняя челюсть тоже ноет, но это сейчас не так важно.

— У меня нога не в порядке, — сообщила она испуганным и в то же время деланно бодрым голосом. — Ничего, до машины как-нибудь дохромаю.

— Нельзя на машине. Будет проверка, остановят. Пойдем пешком.

— У меня там, кажется, вывих или растяжение.

— Растяжение. И трещина в челюсти.

— Думаешь? Надо будет сделать рентген…

— Я тебе это и без рентгена скажу. Еще травмирована слизистая, занесена инфекция. Ладно, с этим сейчас разберемся, а все остальное потом. Ложись на матрас.

— Ты, что ли, медик? — поинтересовалась Ола, укладываясь.

Он опять презрительно усмехнулся. До чего несимпатичная привычка — спрашивать безапелляционным тоном и в то же время не отвечать на чужие вопросы.

Ола потянулась к пуговице, но парень остановил — «не надо» — и положил ей руку на низ живота. В следующий момент она выгнулась дугой, закричала от боли. Как будто у него из ладони ударил огонь! Длилось это две-три секунды, потом он убрал руку, боль затихла.

— Что ты сделал?

— Выжег заразу. Теперь быстро заживет.

После этого небрежного пояснения он вышел, и Ола решила, что ее бросили на произвол судьбы, но парень вскоре вернулся с большим куском брезента. Автомобильный тент, изъятый, вероятно, из багажника машины похитителей.

— Я тебя в это заверну. О том, что здесь было, никому ни слова, понятно?

— Конечно. Не дура. Кстати, как тебя зовут?

— Реджи.

Ола вначале поверила, что он и вправду Реджи, но потом сообразила: он же просто прочитал надпись на разорванной футболке! Как раз половина имени на виду.

Когда вышли на крыльцо, спохватилась:

— Надо взять из вездехода мою сумку с вещами.

— Сумку я не понесу.

— Ну, хотя бы документы и деньги оттуда забрать, и еще мелочевку. Я надену другую куртку и распихаю все в карманы. Реджи, пожалуйста!

Он скорчил злую физиономию, но все-таки уступил. Пока лазил за сумкой, Ола увидела в падавшем из дверного проема свете отвратную картинку: трупы лежат в ряд под кирпичной стеной, их частично облепило что-то черное, мохнатое, шевелящееся.

— Реджи, это что такое?!

— Шмыргали, — равнодушно пояснил тот, выбираясь из вездехода. — До утра обглодают, одни скелеты останутся.

Господи, если бы ему не пришло в голову укрыться от дождя в этой развалюхе, на их месте могла быть Ола… Впрочем, представлять себе неосуществившиеся варианты и переживать по этому поводу — никчемное занятие. Поскорее переодеться, рассовать по карманам самые нужные вещи. Потом Реджи закутал ее в брезентовый чехол и взвалил на плечо. Испугалась: вдруг уронит… Не уронил. Напоследок она успела бросить взгляд на своих недавних мучителей: шмыргалей стало больше — наверное, слетелись со всей округи — сплошная колышущаяся масса, из-под которой торчат окоченевшие ноги в ботинках, а лиц не видно.

После этого она ничего больше не видела, только слышала размеренный звук шагов, чавканье грязи. Куда Реджи ее несет — в больницу, в лабораторию? Он проявил заинтересованность, когда услышал о ее реакции на грозу, как будто персональная ценность Олы мгновенно выросла с нуля до весьма приличного показателя, но какой в этом смысл, и хорошо это для нее или снова какая-нибудь пакость? Чувство времени исчезло. Непонятно, сколько они уже так идут… Все равно в этом ненормальном мире время растяжимое, как резина. Потом она услышала низкий хрипловатый голос Реджи с характерной для него повелительной интонацией:

— Эй, подойди сюда!

— Чего? — опасливо отозвался другой мужской голос.

— Держи вот это.

Она почувствовала, что ее передают из рук в руки.

— Пошли, — приказал Реджи.

«Он не просил помочь и ничего не объяснял. Такое впечатление, что просто окликнул первого встречного — и теперь тот тащит вместо него багаж, то есть меня!»

Два раза их останавливали и спрашивали, «что это такое».

— Мешок с картошкой, — отвечал Реджи. — Из ямы на огороде. Бабка меня прибьет, если без картошки домой вернусь. Ей все равно, какая погода.

Как это ни странно, ему верили.

«Неужели не видно, что не мешок это, а завернутый человек? — изумлялась про себя Ола. — Здесь, что ли, все такие тупые? Или Реджи их гипнотизирует?»

Его спутник и вовсе молчал, словно воды в рот набрал.

Наконец Реджи взял у него Олу и велел возвращаться домой, шепнув на прощание:

— Забудь об этом.

Понес ее дальше сам, но вскоре остановился. Несколько ударов — как будто ногой в дверь. Через некоторое время откликнулся дребезжащий старушечий голос:

— Иду, иду! Не колоти, безобразник!

Лязг замка. Скрип.

— Кого опять сюды приволок? — протестующе ахнула старуха. — Ну, смотрите, что делает, и хоть бы какой стыд имел… Тут тебе что — притон? Почему ты всегда их ко мне волокешь?

— Потому что я тут живу, — огрызнулся Реджи, укладывая Олу на пол.

— Живет он тут… Гнать тебя надо поганой метлой! Куда ложишь, волоки его к себе на второй этаж! Тута тебе не притон! Матери нажалуюсь, охальник! Творит что хочет, совсем от рук отбился…

— Это девушка, — он развернул брезент, и Ола зажмурилась от яркого света.

— И правда, девка… — склонившись над ней, констатировала старуха.

Вылитая баба-яга: мясистый крючковатый нос, седые космы, коричневое морщинистое лицо, а глаза под кустистыми бровями неожиданно умные, острые, проницательные.

— Та самая туристка с Земли Изначальной, которая помешала Казимиру, — вполголоса добавил Реджи. — Посмотри сама, что это такое.

— Тьфу ты, обормот! Девка — это тебе не что, а кто!

После этого Ола сразу почувствовала к старухе симпатию, несмотря на ее типично ведьмовскую наружность.

Та впилась в нее изучающим взглядом, потом распорядилась:

— Ставь воду для отваров.

Это было сказано уже другим тоном — серьезным и деловитым, словно врач дает инструкцию младшему медперсоналу, и Реджи безропотно двинулся к двери.

— Не наследил? — бросила ему в спину ведьма.

— Нет.

У Олы в глазах рябило от убранства комнаты: лоснящийся бархат, люстра из разноцветных стекляшек, оплетенная извилистой резьбой старая мебель, малиново-золотая роспись по черному лаку. Из дверного проема поплыл густой запах трав, и глаза сами стали слипаться. Напоследок мелькнула мысль: «Как же я теперь доберусь до портала?»

Пробуждение среди наползающих друг на друга пестрых ковриков, бокальчиков с потускневшей глазурью, этажерок с истрепанными книгами и разлапистыми древесными корнями. Как будто ничего не болит. С улицы доносится шум, словно там происходят спортивные состязания или масштабный мордобой.

На ней была чужая хлопчатобумажная кофта в горошек, отделанная ветхими кружевами. Левый голеностоп перебинтован — профессионально, как в травмпункте.

Ступая осторожно — никаких болезненных ощущений, однако не могло же все так быстро сойти на нет — Ола добралась до окна, отодвинула тяжелую штору с вышитыми золотыми букетами. Вот это картинка! По улице носится животное, похожее на кабана с дикобразьими иглами, а двое мужчин в форменных комбинезонах Санитарной Службы и полицейский стреляют в него, но попасть не могут. Прохожие жмутся к стенам. Жаль, нет кинокамеры… Впрочем, с кинокамерой она бы намучилась: цифровая видеотехника на Долгой не работает, и те, кто хочет поснимать, берут с собой аппаратуру, изготовленную по технологиям двадцатого века, а там никаких встроенных компов — вроде как сам пользователь вместо компа.

Свинобраз скрылся за углом, преследователи побежали за ним.

Ола потрогала подбородок: не больно. Кажется, дешево отделалась.

Психологические терзания затихли еще вчера. Насильники были убиты у нее на глазах, каждый пережил напоследок пусть коротенькую, но агонию — такая развязка хоть кого бы удовлетворила, так что можно выбросить мерзкий инцидент из головы и подумать о насущном. О возвращении домой.

Дверь не заперта. Пол застелен разноцветными циновками, по стенам висят пучки высушенных трав. Из проема в конце коридора доносятся голоса:

— …Идет сюда. Я бы эту девку взяла в ученье… Жалко, нельзя ее тут оставить, пока переполох не уляжется. Слышь, может, хотя бы она тебе по нраву придется? Не из нашенских, иноземная туристка… Ты глянь, она и телом ладная, и лицом пригожа, а что волос у ей на голове мало — не беда, отрастут…

Собеседник что-то буркнул в ответ, и на этом диалог прервался, потому что Ола остановилась на пороге и поздоровалась. Вчерашняя старуха приветливо осклабилась в ответ, а Реджи — тот едва удостоил гостью взглядом. На нем были добела вытертые джинсы и черная атласная рубашка, волосы стянуты на затылке, под глазами тени.

— Поди отдохни, — вздохнув, посоветовала старуха. — Завтра утречком уйдете, к тому времени и девка поправится. А покуда выспись, да перед этим отвара попей. Ишь, глаза-то красные, ровно у кесу… Вы, молодые, силы экономить не умеете.

Реджи удалился молча. Хозяйка сокрушенно покачала головой, словно извиняясь за его манеры, и проводила Олу в «умывальную комнату», а после дала длинное шелковое кимоно с малахитовыми разводами, усадила за стол и принялась угощать какао, чаем с душистыми травами, всякими лакомствами.

Звали ее Текуса. Она была не прочь оставить девушку у себя, если та не успеет уйти на Землю через Равдийский портал — Ола это быстро уловила и слегка забеспокоилась. Неплохо, когда есть запасной аэродром, но вдруг старуха, увлеченная своими непонятными планами, не захочет ее отпустить?

— Не боись, у нас тут хорошо, и каждое время года на свой лад хорошее, — расхваливала Текуса свой мир. — Оно, конечно, иные в зимнюю пору бедствуют, но такие, как мы с тобой, хоть летом, хоть зимой живут припеваючи.

— Что вы имеете в виду? — вылавливая позолоченной ложечкой с витым черенком клубничину из сливок, осторожно спросила Ола.

— Ведьма ты. Да еще к Лесу отзывчива, а таких мало, кому лесное колдовство доступно, по пальцам перечесть… Этот бандит потому и приволок тебя ко мне.

— Если б я была ведьмой, не вляпалась бы в такую историю.

— А неученая потому что! Ну, это дело наживное, всему выучишься… Вишь, гроза-то вчера особенная была, колдовская, но простой человек не почуял бы, а опытный колдун опять же почуял бы по-другому, без хвори. Когда ты о своих недомоганиях сказала, он смекнул, что к чему — тут он молодец, мигом все схватывает. Окромя того, Казимир знатный специалист, и не будь ты ведьма, не смогла бы перебить его чары.

В общем-то, лестно… Жила себе и не подозревала о собственном потенциале.

— А кто вызвал вчерашнюю грозу?

— Кому надобно было, тот и вызвал, — безразлично обронила старуха, подливая к себе в чашку сливок из серебряного кувшинчика, с одного бока покрытого темноватым налетом, с другого до блеску начищенного. — У кажного свои дела…

У Олы мелькнула мысль, что Текуса и Реджи к этой искусственной грозе еще как причастны! И Реджи не случайно оказался вчера вечером поблизости от береговых ворот, и в дом так бешено ломился потому, что потерял много сил и нуждался в отдыхе — иначе, наверное, свалился бы на улице. Разделавшись с пятерыми подонками, он в течение некоторого времени находился в полуобморочном состоянии; Ола вспомнила, каким измученным было его жесткое худощавое лицо, когда он с прикрытыми глазами развалился на стуле. Наверняка это он нарисовал на воротах колдовские знаки, притянувшие молнии, и помог Эвендри-кьян-Ракевшеди сбежать. Но такие догадки лучше держать при себе.

Дипломатично поинтересовалась:

— Сколько лет вашему внуку?

— Двадцать второй пошел, ежели по стандартному считать. Не внук он мне. Ученик. Страсть до чего способный, но невоспитанный, как есть бандит. Мать у него настоящая дама, служила при дворе Зимней Госпожи, а этот вона какой — уж сама поглядела! Вишь, мать его еще во младенчестве чужим людям отдала, которые и колотили кажный день почем зря, и куском попрекали, оттого злой вырос.

— Что же она так поступила?

— А нельзя было иначе. Спасала она его, проклятье отвела. Кабы не это, он бы еще малым дитем помер. Глянь вот, какая была его мать, когда служила придворной дамой у Зимней Госпожи!

Старуха с театральным кряхтением выбралась из-за стола, выдвинула нижний ящик солидного темного комода с выпуклыми завитками. Ола думала, что она покажет портрет, но та вытащила и встряхнула, расправляя, тончайшую, словно из молочного тумана сотканную накидку, расшитую жемчугом и серебряными узорами, напоминающими изморозь на стекле.

— Вишь, церемониальное одеяние, — с уважительным вздохом пояснила Текуса. — Вона как одевалась, пока жила во дворце и по молодости да по глупости не попала в беду. Это она мне подарила, я ведь учила ее премудрости, и с бандитом ейным уже одиннадцать лет маюсь. Ох, намаялась… Так-то он по всем статьям хорош — и собой видный, и силы хоть отбавляй, и работы не боится, и в ученье все на лету схватывает, но неотесанный, как рыло подзаборное! А еще то плохо, что к девкам у него нет интересу, — она заговорщически понизила голос. — Завлекла бы ты его, а? Я вижу, он тебе приглянулся, вот и перевоспитай парня, доброе дело сделаешь.

— Мне домой надо, — жалобно отозвалась Ола, разглядывая умопомрачительную накидку: такая вещь дает некоторое представление о стиле придворной жизни!

— Зачем тебе домой? Здеся лучше, а у вас там все неправильно.

Она испугалась, заподозрив, что Текуса постарается ее задержать.

— Вдруг я подвид А?

— Никак не А, уж это я бы сразу углядела. Вот не скажу пока, В или С… Будь ты из наших, тоже враз бы определила, никаких делов, а с вами, иноземными, поначалу неясно. Ежели С, тогда совсем хорошо — будешь такая, как я.

Это не вдохновляло: стать такой же бабой-ягой — совсем не хочется.

— Да ты не боись, я же не всегда была старая, — усмехнулась Текуса, как будто прочитав ее мысли. — Чего хочешь, если я уж пятый стольник разменяла! А стариться начала, когда мне за триста сорок перевалило, до того была покраше тебя, мужчины да парни за мной стаями бегали. Раз ты способная по колдовской части — наверное, все-таки С, но боюсь соврать. Поживем — увидим.

— Я обязательно должна вернуться.

— Тьфу, уперлась! Да что у тебя там есть, чтобы туда возвращаться?

— У нас высокие технологии, компьютеры, телевидение — без этого невозможна полноценная жизнь. Кроме того, у меня работа с хорошей зарплатой, с перспективами…

— Шаромыжная у тебя работа. А здесь колдуньей станешь, люди будут уважать.

— Почему вы решили, что шаромыжная?

— Оно в тебе читается, будто в книге, — старуха скривилась, отчего усилилось ее сходство с гротескной бабой-ягой. — Такой дрянью занимаешься, что никакого другого названья этому делу нету. А за все приходится платить — рано или поздно, не в этой жизни, так в последующей. Одумайся, девка, повороти на другую дорожку…

Ввязываться в дискуссию не стоит. Во что бы то ни стало добиться, чтобы ей помогли добраться до портала!

— Я обязательно об этом подумаю. Но я все-таки человек своего мира, и даже если решу эмигрировать на Долгую Землю, сначала мне надо побывать дома, решить некоторые вопросы…

Она постаралась искренне улыбнуться. Текуса смотрела на нее с откровенным осуждением.

За окном в добротной раме — новый всплеск шума, крики, собачий лай. Те же и увязавшаяся за ними дворняжка, только теперь работники Санитарной Службы и полицейский уже не гонятся за свинобразом, а сами от него убегают. Наверное, расстреляли впустую весь боезапас.

— Что это за свин такой экзотический? — спросила Ола, чтобы сменить тему.

— А зверь лесной. Ворота вчерась порушились, вот и набежало в город зверья.

Утром, едва солнце озарило изнутри клубящуюся в небесах перламутровую хмарь, Реджи и Ола уже стояли под навесом сквозистого бревенчатого сооружения и ждали рейсовый автобус до Пахты. Ола запоздало спохватилась: так и не узнала, как Реджи на самом деле зовут. Старуха ни разу не назвала его по имени — или «бандит», или «негодник».

Он не проявлял желания общаться и попытки завязать разговор игнорировал, в лучшем случае цедил что-нибудь односложное. Хам. Если позавчера, после той резни, Ола боялась, что он начнет приставать, то теперь ей уже хотелось, чтобы он пошел на сближение.

«Черт побери, если ты спас девушку, это тебя кое к чему обязывает! Живете в своей дыре без телевидения, откуда же культуре взяться…»

После это здравой мысли она отвернулась к пустырю, где теснились мокрые от росы лопухи с устрашающе мощными черенками. Похоже, под шершавыми листьями королевских размеров что-то притаилось, потому что временами они сами собой начинали шевелиться. Дальше, по ту сторону бетонной дороги, стояли двухэтажные дома с крутыми черепичными крышами на европейский манер и лепными звериными мордами на оштукатуренных фасадах — вроде того, в каком живет Текуса. Все это подернуто постепенно тающей жемчужной дымкой, словно компьютерный спецэффект. Засмотревшись, Ола пропустила тот момент, когда к ним подошли.

— Где ты был позавчера после захода солнца?

Полицейский и двое из Санитарной Службы, но не те, которые играли в догонялки со свинобразом. Видимо, после неприятности с воротами множество таких групп патрулирует город на предмет незваных гостей.

Блюститель закона был круглолицый, пухлощекий, с несерьезным вздернутым носом. Отсутствие внешней брутальности он компенсировал пронизывающим взглядом и суровой речью: все жестко, все схвачено. Старший из представителей Санитарной Службы, здоровенный детина, с подозрением косился на лопухи, всем своим видом показывая, что его забота — несанкционированная флора и фауна, а не люди. Зато другой, совсем еще мальчишка — стажер, наверное, — расстегнул кобуру, агрессивно уставился на Реджи и занял такую позицию, чтобы отрезать ему путь к бегству, если дойдет до задержания.

Так как Ола, обидевшись на спутника, отступила в сторонку, на нее не обратили внимания. Вероятно, даже не поняли, что они вместе. Текуса заставила ее повязать косынку из розового шелка, и стриженую туристку, причастную к угону вездехода, в ней не признали.

— На огород за картошкой ходил, потом вернулся домой, лег спать, — хмуро выцедил Реджи. — В чем дело?

— На огород — в сумерках?

— Да мне хоть в полночь, разница невелика.

— Не ты береговые ворота снес?

— Оно мне надо?

— Где был во время грозы?

— Что вы, в самом деле, от него хотите? — Ола выступила вперед, скроив смущенную плаксивую гримасу. — Извините… Со мной он был, просто я попросила его никому не рассказывать… Я заблудилась, мы встретились на улице и потом вместе прятались от этой жуткой грозы. Я не местная, здесь проездом, и мне попадет, если дома узнают, что я была ночью с незнакомым парнем, — она шмыгнула носом, как будто готовилась разреветься. — Честное слово, мы всю грозу провели вместе, на какой-то улице… Не знаю, на какой, но это, по-моему, далеко от ворот.

— Ладно, вот что… — полицейский недовольно поморщился. — Придешь в участок, напишешь объяснительную — где был, чем занимался, с точным временем. Ворота разбились из-за ворожбы, однозначный факт, и колдуны, кто на позавчерашнее число находился в Хаяле, должны подтвердить свое алиби. Про тебя всякое болтают… Ну, пошли, шуганем, что там шебуршится!

Патрульные двинулись вдоль края заросшего пустыря. Реджи бросил на Олу мимолетный взгляд — скорее угрюмый, чем благодарный.

— С тебя коробка конфет! — игриво шепнула девушка.

Он искривил губы в злой ухмылке. Все понятно, говорить «спасибо» нас в детстве не научили… Оскорбленная, Ола уже приготовилась сказать это вслух, но тут стажер из Санитарной Службы повернулся и кинулся обратно — с таким решительным выражением на лице, словно сейчас с ходу полезет в драку.

— Ты дал промашку, — сообщил он вполголоса, остановившись в двух шагах перед Реджи. — Ты приказал мне все забыть, а я кое-что помню! Нереально, как сон, но все-таки помню.

Его старшие товарищи подобрали суковатые палки — после недавней грозы на земле валялось полным-полно веток — и начали шуровать в подозрительных лопухах.

— Не знаю, о чем ты, — равнодушно произнес Реджи. — Можно подробности?

— Знаешь.

Парень был на полголовы ниже и уступал ему в мышечной массе, но лицо яростно пылало — как у школьника, вступившего в борьбу за справедливость. Светловолосый колдун смотрел на него с затаенной усмешкой, слегка сощурив рысьи глаза. Он заметно оживился, этот неожиданно всплывший конфликт заинтересовал его больше, чем возможность поболтать с Олой.

Из-за чего сыр-бор? Уж не этого ли парня Реджи заставил в ту ночь тащить «мешок с картошкой»? Вряд ли, решила Ола, тут что-то другое, счеты посерьезней.

— Я не отвечаю за чужие сны.

Ну и пакостная у Реджи усмешка: как будто и пытается успокоить оппонента, и в то же время подначивает, да и голос слишком уж вкрадчивый.

— Зато отвечаешь за свои грязные делишки, которые были наяву.

В лопухах кого-то спугнули.

— Франц, давай сюда! — окликнули парня.

— Тебя, кажется, зовут. Иди, а то выговор схлопочешь.

— Дело не такое, чтобы судиться, и я все равно ничего не докажу, но ты со мной будешь драться насмерть, понял? Хоть на мечах, хоть на ножах…

— Ты со своими снами вконец помешался. Я же тебя как цыпленка зарежу. Лучше угомонись и живи дальше.

— Если не примешь вызов по-хорошему, я при свидетелях плюну тебе в морду! — сиплым от ненависти шепотом пообещал парень.

— Франц, чтоб тебя, иди скуриллу ловить! — заорали с пустыря. — Уходит!

Из лопухов выскользнула переливчато-черная капля величиной с собаку средних размеров, она двигалась стремительными рывками — то вправо, то влево. Патрульные замахивались на нее палками и проворно отскакивали, если дистанция сокращалась. Пассажиры, стоявшие на остановке, подбадривали их азартными выкриками. Внезапный прыжок — и скурилла уже на бетонной полосе, но тут почти синхронно прозвучало два выстрела, капля остановилась, конвульсивно задергалась. Преследователи добили ее палками, особенно свирепствовал Франц — словно перед ним злейший враг. Не иначе, представлял, что это не скурилла, а Реджи. Выехавший из-за домов автобус вильнул в сторону, объезжая кроваво-черную кляксу на бетоне.

Франц снова подбежал к ним, пробормотал, как невменяемый, задыхаясь:

— Запомни, что я сказал!

И бросился догонять своих.

— Интересная у тебя жизнь, — заметила Ола, искоса поглядев на Реджи.

— Не жалуюсь, — буркнул тот.

Народу в салоне с грязноватыми плиссированными шторками на окнах было немного. Устроились на заднем сиденье, подальше от остальных пассажиров. Автобус тронулся.

— В следующий раз пришибу, — еле слышно пообещал Реджи.

— Да в чем дело?

— Кто тебя спрашивал, когда я объяснялся с полицейским?

— Я же хотела как лучше! — Ола с трудом выдерживала его тяжелый взгляд. — Обеспечить тебе алиби…

— Не ври, если не умеешь. Если бы рядом находился колдун, способный читать мысли, тебя бы застукали на лжи. Полиция иногда практикует такие ловушки.

— Во-первых, не знала, могли бы предупредить. И сам-то ты тоже морочил ему голову!

— Мои мысли не прочитаешь. Есть приемы защиты, есть также приемы умственного камуфляжа… Пока не научилась, помалкивай.

Ола проглотила обиду. Спустя примерно полчаса, когда солнце поднялось выше и выбралось из перламутровой зыбучки на простор лазурных небес, она предприняла еще одну попытку завязать беседу:

— Будешь драться на дуэли?

— С кем? — спросил Реджи сквозь зубы.

— С этим парнем, Францем.

— Еще чего… Он сегодня же сляжет с лихорадкой, а когда очнется, уже не вспомнит ни о каких снах и претензиях. Не лезь не в свое дело.

Лучше не развивать эту тему. Ола догадалась, с чего он такой злющий: видимо, переживает из-за допущенной ошибки. Франц ведь сказал: «ты дал промашку». Задетое самолюбие — это серьезно.

— А почему они от скуриллы шарахались?

— Она плюется жгучей слизью.

— То-то все трое были в перчатках… У них так полагается по правилам?

На это Реджи ничего не ответил и весь остаток пути хранил неприязненное молчание.

Пункт назначения — городок Пахта на западной окраине Манары. Там есть станция зверопоездов, можно сесть на проходящий до острова Хибина.

— Это вам по дорожке, — ворковала Текуса. — Слезете, не доезжаючи, а дальше прямиком через Лес.

— По Лесу гулять пешком опасно, — засомневалась Ола, вспомнив брошюры для туристов, живописующие лесные ужасы.

— С этим бандитом можно, — старуха махнула сухой коричневой рукой. — Он к лесной магии способный — как его мать, как я, как ты, и обучен уже многому. Главное, в Лесу во всем его слушай и не своевольничай.

Скудно освещенный вонючий зал с растрескавшимся бетонным полом. Плакаты на беленных известкой стенах гласили:

«Поезда не дразнить!»

«Пассажирам заходить в зону кормления строго воспрещается»

«За вещи, упавшие в транспортную траншею, администрация ответственности не несет»

Перед полукруглым окошком кассы очередь из нескольких человек. Пока Реджи брал билеты, Ола изнывала от беспокойства. Вдруг возникнет какая-нибудь помеха: или нагрянет по их души полицейский патруль, или нарисуется еще один желающий свести с Реджи непонятные, но жестокие счеты… Или объявят, что поезд взбесился, и тогда уж точно никто никуда не уедет.

Ничего не произошло. Через туннель они вышли на платформу по ту сторону береговой стены. Зверопоезд даже отдаленно не напоминал железнодорожный состав: как будто тянется параллельно перрону невысокая галерея без окон, с темными овальными проемами вместо дверей, обитая морщинистой кожей — местами серой, местами коричневой, в пестрых пятнах плесени. Эта штука походила скорее на примитивное экзотическое сооружение, чем на транспортное средство или живое существо.

С той стороны, где находилась голова, доносились чавкающие звуки и лязг цепей: пустотелый червь-путешественник поедал честно заработанное угощение. В ожидании, когда закончится его трапеза, пассажиры слонялись по платформе, наслаждаясь относительно свежим воздухом. У Олы екнуло в груди, когда среди них мелькнул Марат. Он, точно он! Осунувшийся, в грязной куртке, с подбитым глазом, без багажа.

Время от времени он тревожно озирался, но Олу, кажется, не узнал. И не удивительно, где ее узнать — в низко повязанной косынке, с рюкзаком за плечами, да еще в компании местного парня… К тому же Марат, скорее всего, считает, что ее уже нет в живых.

— Что случилось? — осведомился Реджи.

Ага, общаться не хочет, едва замечает ее присутствие, а чуть что — сразу обратил внимание!

Подавив праведное возмущение, Ола объяснила:

— Вон тот парень, Марат, тоже турист из наших, мы вместе доехали до Манары. Помнишь, я рассказывала?

Реджи поглядел, изучая и запоминая, потом отвернулся.

Кормежка закончилась, объявили посадку.

Туловище гигантского пустотелого червя делилось на сегменты — их, не мудрствуя, называли «вагонами» — и Реджи с Олой, посмотрев, куда направится Марат, сели в другой вагон.

Возможно, Марату повезет добраться до Равды раньше, чем заветная дверца закроется. Возможно, Ола тоже ухитрится благополучно вернуться домой. И если они когда-нибудь в будущем встретятся, оба сделают вид, что незнакомы, ни слова друг другу не скажут, поскорее разойдутся в разные стороны. Ола знала это с совершенной определенностью. Подлость, пусть даже имевшая место в «несуществующем» мире, не может быть аннулирована. В этом знании было что-то страшноватое, неприятно взрослое. И еще: Марат тем вечером пострадал сильнее, чем она. Как он унижался, лебезил — это надо было видеть! Она-то что — молча сопротивлялась, пока была в состоянии, потом пришел Реджи и всех перерезал. Главное, она не унижалась, поэтому ничего, если разобраться, не потеряла, а от Марата как будто откололся кусок — и это уже невосстановимо. Тоже взрослое знание, немного пугающее. Между прочим, взрослеть форсированными темпами — это в ее планы не входило, она отправилась в Магаранский вояж не за этим.

Вагон — продолговатая полутемная полость, вся в кожистых складках. Пассажиры сидят на тюфяках, багаж лежит в специальных ящиках. Сквозь щели в толстой шкуре — их довольно много — внутрь проникает дрожащий солнечный свет. Запах, как в зоопарке… Ладно, можно привыкнуть.

— Реджи, а как мы сойдем? — оторвавшись от невеселых взрослых мыслей, спросила Ола. — Как ты поймешь, где выходить, здесь же нет окон?

— Подобрал тебя на свою шею… — сквозь зубы вымолвил Реджи, не скрывая свирепой досады.

«Все равно не отстану, — с нарастающим ожесточением решила девушка. — Хамло. Чем тебя можно заинтересовать, на что поймать?..»

Через некоторое время он бросил:

— Выпей отвар.

И протянул стеклянный пузырек.

— Зачем?

— Лекарство.

— У меня уже ничего не болит.

— Ага, конечно… Это потому, что я нахожусь рядом и держу твой организм под контролем.

«Смотри-ка, на длинную фразу расщедрился!» — мрачно отметила Ола, глотая противное содержимое склянки.

Надо что-то предпринять, растормошить его. Даже когда он бессовестно издевался над Францем, это больше походило на нормальное человеческое общение, чем его поведение по отношению к ней.

Прошло еще около часа, и он предупредил:

— Подъезжаем. Готовься на выход.

Надевая рюкзак под удивленными взглядами других пассажиров — до станции-то еще далеко! — Ола пыталась предугадать дальнейшие действия Реджи. Не угадала. Он не стал ни рвать стоп-кран — интересно, есть у этой зверюги стоп-кран, спрятанный где-нибудь в складках шкуры? — ни предлагать мзду проводнику. Поезд сам замедлил ход, остановился, в боку раскрылась перепончатая диафрагма.

— Наружу!

Реджи подхватил ее за локоть, и они вместе шагнули в душистые травяные заросли. Диафрагма тотчас сомкнулась, зверопоезд пополз дальше, исчез за деревьями. Мутная зеленоватая вода в транспортной траншее плескалась, постепенно успокаиваясь, на ее поверхности играли солнечные блики. Ола жмурилась после вагонного полумрака.

— Как ты устроил, чтобы поезд остановился?

— Приказал ему остановиться. Идем.

Это путешествие по Лесу стоило того, что ей пришлось тут перетерпеть. Еще как стоило! Она была… счастлива? Ола не привыкла думать о жизни в таких категориях, но слово было самое подходящее. Среди этих буйных трав, лиан, древесных стволов, выпирающих из земли старых корней, окрашенных мягкой прозеленью теней и столбов горячего медового света ей было так хорошо, как никогда раньше. Вот именно ради всего этого она и отправилась на Долгую Землю! Теперь можно со спокойной совестью вернуться домой.

Реджи скользил рядом с непринужденной кошачьей грацией. Или, скорее, с леопардовой — крупноват он для кошки. Еще в вагоне, прежде чем надеть свой рюкзак, он извлек оттуда и приладил за спиной пару коротких узких мечей в лакированных ножнах, так что рукоятки торчали над плечами. Впрочем, оружие ему до сих пор так и не понадобилось. Один раз из норы, прикрытой стелющейся разлапистой листвой, высунулась заросшая бурой шерстью оскаленная морда внушительных размеров, за которой угадывалось в смрадной темноте подобравшееся мускулистое туловище, но Реджи только посмотрел на зверя — и тот втянул голову обратно.

На ночлег остановились на прогалине с мягкой травой. Развели небольшой костер.

Небо прямо-таки роскошное — сумеречно-сиреневое, с золотистыми облаками на западе. Сплошная масса деревьев окутана прохладным вечерним маревом, скрадывающим очертания, и стрекочут на разные лады невидимые насекомые. Наверху темными пятнышками маячат медузники — один, другой, а вон еще парочка — но людей они словно не замечают. А напротив сидит вполне себе привлекательный парень, который, хоть убей, все попытки Олы завязать флирт игнорирует с ледяным безразличием, ноль градусов по Кельвину.

Пытаясь добиться какой ни на есть ответной реакции, она начала рассказывать обо всем вперемешку. О своей квартирке на двадцать четвертом этаже, малогабаритной, зато нашпигованной всевозможной умной автоматикой. О колоссальных автомобильных пробках, из-за которых, если не хочешь опоздать на важное мероприятие, надо выходить из дому пораньше и бежать до места бодрым аллюром («поэтому не удивляйся, что я в ходьбе такая выносливая»). О постоянной борьбе с компьютерными вирусами — отовсюду лезут, никакого от них спасу. О том, как во время несанкционированной акции ее стукнули дубинкой по голове и потом сутки продержали в переполненной душегубке («а раньше у меня волосы были не хуже твоих, не думай!»). О других публичных акциях, за которые, наоборот, недурно платили, хотя и меньше обещанного, но тут уж ничего не поделаешь, клиентура такая, одно слово — политики.

Глядела она мимо Реджи, на Лес, но в какой-то из моментов перевела взгляд на озаренное оранжевым пламенем лицо собеседника — и обнаружила, что тот внимательно слушает. Наконец-то… Глаза у него стали хищные, рысьи. Такими же глазами он смотрел на Франца из Санитарной Службы, а теперь — на нее! Ола даже осеклась от этой разительной перемены.

— Расскажи о своей работе, — скорее потребовал, чем попросил Реджи, когда пауза затянулась.

Болтать о ДСП с непосвященными — это строго-настрого запрещено, за это как минимум выгонят из бюро и больше ни в одну такую организацию не возьмут, не говоря о прочих непредсказуемых неприятностях… Но ведь никто не узнает, последний портал скоро закроется, и для обитателей Земли эта соседняя реальность бесследно исчезнет. А кроме того, ни на что другое Реджи не ловится!

И она взахлеб рассказывала, а Реджи с жадным интересом слушал.

— Мы не мелкая лавочка, мы получаем заказы со всей Восточноевропейской Конфедерации. Когда парламентские выборы, вообще не передохнешь… Ну, знаешь, там есть, за что биться! Власть у депутатов, конечно, с ограничениями, не то, что президентская, но все равно влияние громадное. Сколько им бизнес за всякие решения отстегивает… Понимаешь, они одновременно и марионетки, и хозяева.

— Затраченных усилий стоит только верховная власть, — негромко произнес Реджи, слегка искривив рот в своей фирменной презрительной усмешке.

— Не скажи, если ты попал в парламент — во-первых, ты до конца жизни обеспечен очень даже нехило, пенсия будет офигенная, всякие льготы, еще взяток нахапаешь… Это вроде как самый главный выигрыш в лотерею, и мы им этот выигрыш на блюдечке преподносим. Разные там закулисные интриги, скрытые рычаги тоже имеют значение, но фокус в том, что свои рычаги есть у каждого, кто не придурок, а баллотируется всерьез, и они между собой как бы на равных, а мы для наших клиентов создаем перевес. Еще многое зависит от личного фактора, от имиджа, а то среди кандидатов иногда попадаются такие кадры, которые даже вытягивать бесполезно. Конечно, лучше работать с теми, у кого хорошие шансы.

— Если бы я пришел к вам, как клиент, как бы ты оценила мои шансы?

Ого, ничего себе вопросик!

— Ну, харизма у тебя однозначно есть, это большой плюс, а над имиджем надо основательно поработать. Запомни: что бы ты ни делал — это все туфта, главное — что и как ты говоришь, как себя преподносишь. У тебя, извини, манеры не очень-то… Выражение лица недружелюбное, это отпугнет избирателей. Тебе надо научиться улыбаться — по-настоящему, приветливо и фотогенично, а не угрожающе ухмыляться, как ты умеешь. Еще ты некультурно ешь, чавкаешь во время еды, как зверь, для будущего политика это минус. И когда общаешься с людьми, надо говорить «спасибо» и «пожалуйста», выражать симпатию к электорату — хотя бы во время предвыборной гонки, а потом, когда тебя уже выбрали, можно опять на это забить. Короче, научись пользоваться своей харизмой, стань приятным собеседником, грамотным лидером — и вперед! — Ола улыбнулась собственной шутке.

Реджи как завороженный смотрел на огонь, в его зрачках плясали оранжевые отблески.

С утра заросли были окутаны нежнейшим перламутровым маревом, и небо стало белесое, словно его сплошь затянуло тополиным пухом. Ола не могла решить, какой Лес нравится ей больше — сегодняшний или такой, как вчера. И наверняка у него еще много других обликов… По выступающим из тумана ветвям ползала всякая причудливая мелюзга: увидеть что-нибудь в этом роде на экране компа было бы очень даже любопытно, а вживую — оторопь берет.

Ола поглубже надвинула капюшон старой брезентовой куртки, которую дала ей Текуса, а то вдруг что-нибудь упадет с ветки — да и за шиворот. Они довольно-таки крупные, по пять, по десять сантиметров, и напоминают скорее население кораллового рифа, чем обыкновенных насекомых. Или это не насекомые? Интерес боролся с отвращением, она больше смотрела по сторонам, чем на впереди идущего спутника, и прозевала тот момент, когда он остановился. Налетела с разгону, заставив его сделать еще один шаг вперед, и только тогда обнаружила, что их тут уже трое.

На пригорке, поросшем трехлепестковыми белыми цветами, стояла женщина, похожая на Реджи, как родная сестра. Тот же тип внешности, но в более удачном варианте: если Реджи, при всем его мрачноватом шарме, красавцем не назовешь, то ее узкое продолговатое лицо показалось Олимпии невероятно изысканным, как на старинной картине из тех, что хранятся в музеях и в частных коллекциях. Прямые светлые волосы завидной длины — тоже точь-в-точь как у него. Свободная черная рубашка навыпуск, штаны заправлены в поношенные полусапожки. На макушке повязана черная шелковая косынка, на такой манер, как у мультяшной ведьмы. Никакого оружия… разве что в рукавах или на поясе под рубашкой.

— Вал, я не спрашиваю, где ты столько времени болтался и почему опять ушел, не предупредив. Меня интересует только одно: почему перед тем, как пуститься во все тяжкие, ты не расчесал Рыжика?

— Он убежал, — буркнул Реджи, который на самом деле оказался Валом.

— Мог бы поймать! — обвиняющим тоном возразила незнакомка. — Мне пришлось битый час распутывать колтуны. Его надо вычесывать каждый день.

— Я не один, — извернулся Вал. — Со мной девушка, ее зовут Олимпия.

— О… — Женщина словно только теперь заметила Олу. — Здравствуйте, приятно познакомиться, Изабелла, — и снова обратилась к собеседнику: — Ты применил чары, отводящие взгляд? Провел даже меня!

Парень сдержанно ухмыльнулся. Видно было, что похвала этой Изабеллы ему небезразлична.

— Она с Изначальной.

— Еще один сюрприз… — Светловолосая шагнула вперед, взяла Олу за руку, ее лицо озарила теплая улыбка. — Я очень рада, что у Вала наконец-то появилась девушка, давно пора…

— Ма, это не то, что ты подумала, — угрюмо процедил Реджи-Вал.

«Ма? — изумилась про себя Ола. — Ей же двадцать пять, не больше! Хотя если она С…»

— Жаль, — вздохнула Изабелла. — Ну что ж, идемте…

Бревенчатый дом на холме посреди затуманенного Леса, вокруг — кольцо сараев и частокол с вырезанными из дерева масками то ли демонов, то ли зверей.

Внутри странновато, но симпатично. Ни плесени на стенах, ни паутины по углам, как можно было ожидать, поглядев снаружи на старую потемневшую постройку. Невообразимая смесь предметов из разных жизней. На полу растрепанные травяные циновки, зато занавески на окнах из потускневшей серебряной парчи. Мебель простая, грубо сколоченная, а перед громадным зеркалом в лакированной черной раме — и как его только притащили сюда через Лес! — разложены на столике первоклассные косметические принадлежности из дорогих наборов, шпильки и гребни, украшенные драгоценными камнями, целое столпотворение изящных флакончиков с туалетной водой. С допотопными сундуками соседствует распотрошенный ноутбук: кто-то удовлетворял свою природную любознательность. Множество книг, и лежат они как попало, на полках, на сундуках, стопками на полу.

На стенах развешано холодное оружие — кинжалы, кривые сабли, мечи с замысловатыми гардами. Впечатляет, а все равно пушка надежней… Потом Ола вспомнила, как пистолеты тех уродов дружно дали осечку: наверное, Вал применил тогда какие-то колдовские чары. Все-таки не факт, что пушка лучше клинка — по крайней мере, в этом сумасшедшем измерении.

«Мне же надо домой, надо поскорей мчаться к порталу, а я здесь время теряю!» — Эта мысль, как внезапный визг тормозов за спиной, заставила ее разом напрячься и запаниковать.

— У тебя есть время, — взглянув на нее, мягко сказала Изабелла. — Еще несколько дней. Равдийский портал закроется не сегодня и не завтра. Можешь мне поверить, иногда я предчувствую будущее.

В доме находился кто-то еще, по меньшей мере, один человек. Колыхнулась межкомнатная штора из потрепанного вишневого бархата, и Ола увидела, что вовсе это не человек: существо с гибким и стройным девичьим телом, но покрытое с ног до головы гладкой шерстью пепельного цвета, с когтистыми пальцами, заостренными эльфийскими ушками и монголоидным разрезом глаз. На ней были шаровары из темной материи и зашнурованная на груди безрукавка, расшитая черным, изумрудным, винно-красным бисером, а на когтях — лак самого ходового розового оттенка, последнее поражало больше всего.

Эвендри-кьян-Ракевшеди чинно поздоровалась, назвав Олу по имени.

«Ага, кто бы теперь сомневался, что ворота на Манаре разнес Реджи, или Вал, или как его там еще… Стоп, они же мысли читают и знают, что я знаю! Но ведь я и сама в этой истории по уши…»

Обед — просто объедение. И опять эта смесь стилей: простецкие глиняные миски и аристократическое столовое серебро сногсшибательной работы. Осталось, наверное, с тех времен, когда Изабелла была придворной дамой в Танхале. Пришли два кота, Рыжик и Уголек: один — оранжевый потомок персов, шерсть волочится по полу, другой — типичный ведьмин кот, гладкий, угольно-черный, похож на пантеру в миниатюре. К хозяйке и к Эвендри они самозабвенно ластились, по отношению к Валу проявляли сдержанность, гостью изучали, сохраняя дистанцию.

— Тебе нравятся кошки? — спросила Ола у Эвендри.

— Кошки красивые, — улыбнулась кесу.

Изабелла и Вал беседовали вполголоса, обмениваясь непонятными для непосвященных обрывками фраз. Ола насторожилась, уловив, что речь зашла о ней.

— Что ты об этом думаешь? — с набитым ртом поинтересовался Вал.

— Ужас что такое, — сокрушенно отозвалась Изабелла. — Но потенциал есть. Ты хорошо сделал, что захватил ее с собой.

«Хм, ужас — это обо мне? — дипломатично глядя в миску, подумала Ола. — С чего бы?»

Потом начались уговоры.

На Долгой Земле есть Лес с коренным населением — сородичами Эвендри, и есть острова, где живут потомки земных колонистов. По словам Изабеллы, жизненно важно, чтобы между ними не было четкой границы — линии фронта. Надо поддерживать баланс, а для этого нужны люди, которые любят Лес и не смотрят на него, как на враждебную силу. Таких немного даже среди колдунов, хотя колдуны, способные на внутренний контакт с Лесом, находятся в более выигрышном положении, чем их коллеги, лишенные этого качества. Встречаются такие и среди обыкновенных людей — они становятся сборщиками ценных трав, следопытами караванов на службе у Трансматериковой компании, погонщиками зверопоездов, а то и художниками, рисующими лесные пейзажи. Разное социальное положение, разные характеры, несхожие взгляды на жизнь и моральные принципы — но все вместе они образуют ту прослойку, благодаря которой нет войны между Лесом и людьми. Ола тоже принадлежит к их числу, хотя и родилась на Земле Изначальной, вдобавок она прирожденная колдунья. Неужели ей не хочется остаться здесь?

— Что будет, если я откажусь? — осведомилась Ола, ожидая, понятное дело, более или менее жесткого ультиматума.

— Ничего. Будешь жалеть об этом у себя на Изначальной, жалеть и тосковать. Портал закроется, и вернуться сюда ты сможешь через четверть века, не раньше. Подумай хотя бы до завтра.

Вот и все, и никаких угроз… Отсутствие давления иногда обескураживает почище любого прессинга.

Еще Ола узнала, что Эвендри принадлежит к знатному роду, все равно что принцесса или княжна, и сейчас она в бегах, а Изабелла предоставила ей политическое убежище.

— От врагов? — с сочувствием спросила Ола.

— От своих, — усмехнулась колдунья. — От взрослых. Будет ее высочеству выволочка за эту авантюру с машиной… А ты умница. Очень важно то, что выручили ее люди. Если бы Эвендри на Манаре убили, это вызвало бы очередное обострение отношений. Между кесу и государственными карательными отрядами постоянно происходят стычки, эта ежедневная война то затухает, то разгорается. Перманентная ничья. К счастью для людей, кесу ведут боевые действия небольшими разрозненными группами и не могут объединиться в армию — у них для этого не тот образ мышления.

— Человек мог бы их объединить, — вскользь заметил Вал, который перекладывал на пол коробки и мешочки, громоздившиеся на древнем рассохшемся сундуке в углу.

— Вряд ли найдется человек, у которого это получится, — безучастно отозвалась Изабелла, потом неожиданно нахмурилась и уже другим тоном, в котором сквозила тревога, добавила: — Вал, это скверная идея, это приведет к большим потрясениям и жестокостям с обеих сторон.

Тот повернулся, внимательно посмотрел на мать, но ничего не сказал и продолжил свои раскопки в углу.

Изабелла глубоко вздохнула, сплела тонкие нервные пальцы.

— Что бы я ни говорила, ты все равно сделаешь то, что сделаешь, — она как будто обращалась к самой себе, голос ее звучал печально.

— А вы на чьей стороне?

— Ни на чьей. На обеих сразу. Я сохраняю нейтралитет, промежуточное положение между теми и другими, и стараюсь, насколько от меня зависит, смягчать противостояние. Я посредница, дипломат… Хотя никто не давал мне верительных грамот.

Вал откинул тяжелую крышку и начал выкладывать на пол старые пожелтелые книги.

— Что ты ищешь? — заинтересовалась его действиями Изабелла.

— Тут вроде было что-то об этикете и о поведении за столом. Мне все это надо.

— Замечательно… — пробормотала колдунья с одобрением и в то же время с легкой опаской. — Посмотри еще в северной комнате на красной этажерке, там есть «Правила хорошего тона для молодых людей», школьное издание, и «Искусство куртуазной беседы» без обложки.

— Угу, — отозвался Вал — не куртуазно, зато с энтузиазмом. Отложил кое-что в сторону, остальное свалил обратно в сундук.

«Мое облагораживающее влияние! — заметила про себя Ола. — Не иначе у него созрела светлая мечта баллотироваться в депутаты, и мальчик решил привести в порядок свой имидж, чтобы с ходу электорат не распугать…»

Впрочем, она позволила этой мысли оформиться уже после того, как Вал ушел из комнаты, прихватив стопку книг.

— Кажется, ты надоумила его заняться политикой, — озабоченно пробормотала Изабелла. — К сожалению… Но сделанного не воротишь.

— Думаете, у него совсем нет шансов?

— Думаю, он горы своротит, чтобы добиться своего, и не посчитается с тем, что эти горы кого-нибудь раздавят. Боюсь, натворит он дел… Я знаю, это я виновата, что он стал таким какой есть, но у меня не было другого выхода, — она словно оправдывалась перед Олой. — У каждого своя опасная территория, и для него это любовь. Я нередко предчувствую, что случится дальше, и когда Вал родился, я уже знала: он должен вырасти без любви, иначе умрет в раннем детстве. Я отдала его на воспитание в семью одного отставного сержанта, в отвратительную семью… Он там жил до десятилетнего возраста, а когда опасный период миновал, его забрала к себе Текуса. В той семье с ним обращались грубо и жестоко, и он до сих пор ненавидит военных, что особенно плохо — всех без разбору. Три года назад того сержанта и его старшего сына кто-то заколол поздним вечером на задворках усадьбы, заподозрили Вала, но он сумел доказать свое алиби.

«Липовое было алиби, — мысленно хмыкнула Ола. — Да ты и сама это понимаешь».

Изабелла печально посмотрела на нее, отвела взгляд, продолжила:

— Когда мы встретились после разлуки, он был уже подростком. Нелюдимым, угрюмым, дерзким… Он признал целесообразность того, что я сделала, но, пока я жива, не сможет мне этого простить. Ладно, я еще тогда решила: лучше пусть он не любит меня, чем рано умрет.

— Он же все-таки общается с вами… — сознавая, что это звучит малоубедительно, напомнила Ола.

— У меня можно многому научиться. Что касается колдовской силы — тут он далеко меня превосходит, потенциал громадный, но кроме силы в чистом виде есть еще знания, которых Валу пока не хватает. Ты тоже могла бы стать моей ученицей.

Учиться за компанию с Валом? А что — наверное, это их сблизит… Ола впервые призадумалась об альтернативных вариантах своего ближайшего будущего.

— Нет, — грустно покачала головой Изабелла. — Я была бы только рада, если бы ты ему понравилась, но не хочу обманывать, этого не произойдет.

— Что, совсем безнадежно?

Кивок.

— Понятно… Тогда я все-таки домой.

— Встретишь другого. У нас есть из кого выбирать, не то что в ваших мегаполисах. Когда я познакомилась с отцом Вала, я совсем потеряла голову… Он был караванщиком с Лаконоды, простой механик, но такой потрясающий парень! А я тогда состояла в свите Зимней Властительницы. У нас началась такая любовь, что я махнула рукой на свое общественное положение, и нисколько об этом не жалею. Придворные дамы Зимней Госпожи не имеют права на подобные приключения, и со службы меня с позором выгнали, тогда я уехала с Кордеи на Магаран.

— А отец Вала?

— Думаю, он нашел бы меня, если бы захотел, — невозмутимо ответила Изабелла. — У него на Лаконоде была семья. Ты знаешь о наших обычаях?

— Ну, в целом да. Летом и весной нравы свободные, а осенью и зимой строгие, и для граждан, и при дворе сезонного монарха.

— По закону меня могли приговорить к исправительным работам, но поскольку я колдунья, решили не связываться и не доводить дело до суда, обошлось изгнанием.

— Колдунов не судят?

— За уголовные преступления судят, а если что-нибудь несерьезное — улаживают неофициально, с поблажками. Разве там, у себя, ты можешь рассчитывать на такие привилегии?

Все подводит к одному… Как бы повернуть, чтобы она не тянула время, а наоборот, помогла добраться до портала?

— Давайте я лучше вернусь сюда в начале следующего долгого лета? Мне будет сколько… сорок четыре — по-моему, совсем не поздно, чтобы учиться на колдунью. Обязательно вернусь и тогда стану вашей ученицей, обещаю вам.

К счастью, Изабелла вряд ли имеет представление о том, чего стоят обещания дээспэшников.

— Меня здесь уже не будет, — спокойным, даже будничным тоном возразила та. — Меня убьют в конце осени, когда ляжет первый снег. Не знаю, где и каким образом это произойдет, но после первого снега все обрывается.

— Кто? — растерянным шепотом спросила Ола, немного напуганная этим признанием. — Он?..

— Нет, я же сказала, он знает, почему я с ним так поступила, и оценил разумность моего поступка. А когда меня убьют, он наконец-то простит — и, боюсь, захочет за меня отомстить. Месть плоха тем, что заодно с виновными страдают невиновные.

— Вам же удалось сделать так, чтобы Вал не умер в детстве, так разве нельзя что-то придумать, чтобы вы тоже спаслись?

— Смотря кто твой противник. Или, вернее, смотря кто или что тебе противостоит. В случае с Валом это была просто роковая мозаика событий и взаимосвязей, я без труда вычислила, как ее можно разрушить, а здесь… — Изабелла запнулась, сощурила глаза — голубые, как у ее сына, но не холодные, а наполненные теплым аквамариновым светом и, пожалуй, немного беспомощные. — У меня противники серьезные.

— Другие колдуны? — допытывалась Ола. — Или кесу?

— Нет. Не важно. Кое-кому не нравится, чем я занимаюсь — живу в Лесу, дружу с кесу, изучаю кесейскую магию… Но убьют меня не за это. Мне предстоит случайно — или, возможно, не совсем случайно — узнать такое, что мои будущие убийцы хотят сохранить в тайне.

— Так не узнавайте эту информацию, и все!

— Если я не в курсе, о чем идет речь, я вряд ли вовремя пойму, какого знания мне следует избегать.

Вот так проблемка! Ола могла только смотреть на нее с сочувствием, ничуть не притворным.

— Не беспокойся, для тебя никакой опасности не будет, — мягко добавила Изабелла. — Это коснется только меня и больше никого.

— Мне бы все-таки нужно домой, — для приличия немного выждав, сказала Ола.

— Подумай до утра, ладно? Если не передумаешь, Вал проводит тебя к порталу. Надо, чтобы ты решила остаться с нами по доброй воле, обучение лесной магии плохо сочетается с принуждением. Только имей в виду, это очень важный для тебя выбор. У себя на Земле ты занимаешься неправильными делами, хуже проституции. Ты похожа на замусоренную лужайку. Трава и цветы пока еще пробиваются сквозь наваленную сверху дрянь, но если так будет продолжаться, скоро они совсем зачахнут. С течением времени мусора становится все больше, отдельные участки мертвеют. У тебя есть возможность изменить свою жизнь, хорошенько подумай! Боюсь, к следующему долгому лету от тебя уже ничего не останется, хотя формально ты по-прежнему будешь живым человеком…

Ола не передумала.

После завтрака вместе с Валом отправились в путь верхом на грыбелях — эти местные животные выглядели как помесь лося и лошади. Удалось удивить остальное общество: они-то предполагали, что городская девчонка с Земли не умеет ездить верхом, и Реджи-Вал, само собой, заранее скроил раздосадованную мину — типа, связался и теперь всю дорогу ее опекай, — но в этот раз Ола взяла реванш! Позапрошлым летом она три недели отдыхала на загородной конной базе и вовсе не была новичком.

Вначале проехали через тихое царство белоствольных деревьев-арок, поросших побегами с мелкой беспокойной листвой. Похоже на плоды генетического эксперимента… Когда Ола сказала об этом, Вал подтвердил: говорят, что много лет назад эту разновидность создали кесейские колдуньи.

Изогнутые стволы мягко белели в приглушенном солнечном свете, и настроение было мягкое, умиротворенное — как будто Лес ласково уговаривал ее остаться. Пусть не старается, у нее свои планы! Вот если бы начал уговаривать Вал — тогда бы, наверное, не устояла… Он не сделал ни единой попытки. Видимо, считает, что мелкое лицемерие — это ниже его достоинства. Что ж, спасибо и на том, что не стал морочить голову, как поступил бы на его месте почти любой дээспэшник.

Ола уже поняла, что не нужна ему, и никогда не будет нужна, и той ночью в Хаяле она осталась жива только благодаря своему «колдовскому потенциалу», вызвавшему у него интерес. А иначе он бы ее убил, не моргнув глазом, как ненужную свидетельницу.

После полудня сквозистую рощу древесных арок сменили заросли «русалочьих хвостов»: стволы с заостренными верхушками, покрытые плотно прилегающими листочками, напоминающими чешую. Трава внизу была темная, ветвящаяся, косматая.

Вспоминая Изабеллу, Ола испытывала смесь сочувствия и раздражения. Она, хоть и колдунья, похожа на выдвиженцев от тех общественных организаций с либерально-гуманистическими программами, у которых ни гроша денег, никакой солидной поддержки, проблематичные отношения с верховной властью и нулевые шансы на победу. С такими клиентами ДСП не работает, и если бы Изабелла Мерсмон решила попытать счастья на парламентских выборах, Ола ни за что бы на нее не поставила. Другое дело ее сын: этот, пожалуй, мог бы выиграть… Завербоваться к нему в команду — перспективное начинание.

— Хорошо, мне пригодится твой опыт, — как ни в чем не бывало, словно она произнесла это вслух, отозвался Вал. Таким тоном, будто он работодатель и берет ее к себе в штат.

Ола хотела сказать что-нибудь вроде «Нехорошо подслушивать чужие мысли!», но вместо этого спросила:

— А сколько заплатишь? Я профи, мои услуги стоят дорого!

— Внакладе не останешься.

«Мамочки, да он же всерьез! И это я натолкнула его на мысль о борьбе за власть, на то я и ДСП… Кто мы с ним такие — двое вчерашних тинейджеров, девчонка из мегаполиса, которая с утра до вечера носится как угорелая, чтобы заработать на кусок хлеба с маслом, и парень из долгианского захолустья, поболтали о том, о сем, о политике, такая болтовня все равно что игра… А он взял и завелся с пол-оборота, как будто из этого может что-то получиться!»

Реджи-Вал искоса взглянул на нее — на этот раз с иронией, как будто она подумала глупость.

Переночевали в Лесу, утром добрались до Равды. Грыбелей Вал расседлал и отпустил.

— Их не сожрут какие-нибудь рыщаки, или медверахи, или саблезубые собаки? — спросила Ола, припомнив самых популярных здешних хищников.

— Они под защитой, — усмехнулся Вал. — Когда понадобятся, придут на мой зов.

Портал находился недалеко от Эбы, единственного на этом острове городка. Обширная площадка, огороженная металлической решеткой, посередине еще одна разомкнутая полукруглая ограда — там и располагается связка, соединяющая два измерения. С виду совсем не впечатляет.

Вокруг теснятся постройки, возведенные в начале долгого лета, одни бревенчатые, другие кирпичные. Чего здесь только нет: таможня, склады, торговые представительства, офисы туристических агентств, магазины, закусочные… Большая часть этих заведений уже закрылась, окна заколочены, на дверях замки: до свидания, до следующего сезона! Впрочем, народу кругом достаточно, спешащие домой туристы все прибывают и прибывают. А к западу от портала раскинулся рынок — стеклянные и дощатые павильончики, лотки под вылинявшими полотняными навесами. Там тоже пока еще людно, хотя пустующих мест хватает.

— Пошли, покажу, где я буду сидеть, — позвал Реджи. — Если передумаешь и вернешься, ищи меня на рынке. Налево от ворот, прилавок под лиловым тентом.

— Подрабатываешь торговлей с лотка? — удивилась Ола.

— Это занятие дает массу полезных впечатлений.

Расстегнув потрепанную кожаную сумку, он начал выкладывать на прилавок свой товар. Лакированные панцири неведомых зверушек, вырезанные из благоухающего ароматного дерева фигурки и шкатулки, желуди величиной с кулак — обычная сувенирная мелочь.

— Ну, счастливо! — бросила Ола.

Возле ворот обернулась и помахала ему на прощание. Вал помахал в ответ, улыбнулся — да так приветливо, что она глазам своим не поверила. А после поняла: это же он начал применять на практике ее советы! Быстро учится… С такой улыбкой хоть для предвыборного агитационного листка снимайся, пройдет на ура.

Не оглядываясь больше, Ола пошла к порталу. Одежка на ней местная, дурацкая, но документы с собой, это главное, и деньги тоже уцелели. Она успела, все-таки успела…

Забегаловка на семнадцатом этаже торгового центра «Бестмегаломаркет». На четвертом этаже кафе получше, но там собрался на еженедельную встречу здешний Клуб Покупателей, и Олу не пустили, потому что у нее нет членской карточки. Пришлось подняться на верхотуру. Тут тоже неплохо: тепло, сухо, кофе горячий — что еще нужно, когда снаружи, за давно не мытой стеклянной стеной, клубятся зимние облака, высятся неухоженные многоэтажки, суетятся далеко внизу автомобили и пешеходы, и плывут мимо зыбкие вихри метели, с утра набросившейся на город.

Ола торчала здесь уже шестой час. Или, кажется, даже седьмой. Купила нормальную одежду и мобильник, переоделась, накрасилась в туалете, связалась с Аргентом — «хорошо, что появилась и отзвонилась, завтра проводим акцию «Скажем нет спиртосодержащей парфюмерии», в поддержку министерской инициативы, подходи».

— Ага, буду, — пообещала Олимпия.

А потом, вместо того чтобы спуститься в подземку, поднялась на семнадцатый этаж. Кофе у них на три с плюсом, но это не важно. Главное, что отсюда виден портал, занимающий место бывшего сквера на задворках «Бестмегаломаркета»: площадка за полосатой оградой, вокруг полицейское оцепление.

Срок визы, между прочим, до сих пор не истек, а что касается уважительного предлога, так она же дээспэшница и в придачу ведьма, чтобы она — и не прорвалась… Но после уже не переиграешь. Навсегда отказаться от преимуществ современной цивилизации?

Какой-то из двух миров должен исчезнуть. То есть на самом деле останутся оба, но для Олы один из них как бы исчезнет. Надо выбрать, который.

И если бы еще было достаточно времени на размышления, а то ведь портал в любую минуту может закрыться! Нужно решать сейчас, именно сейчас, не откладывая: идет она туда или спускается в метро.

От этой дилеммы у Ола разболелась голова. Хватит тянуть, надо принять окончательное решение… Вот только сначала она допьет свой кофе, то ли пятую, то ли шестую по счету чашку…

 

Василий Мельник

МАГИСТР

Мировой оккультизм постигла беда: некий Зверь вызывает на магический поединок и убивает одного за другим адептов высших степеней посвящения. Убивает без разбора: христианских иерархов, поклонников Сатаны, великих шаманов и лам. Долгое время никто не может не только остановить Зверя, но даже выяснить, кто он таков.

Убийственный холод капля по капле просачивается в меня. Воздух в помещении уплотнился до состояния воды у точки замерзания, дышать им мерзко и больно, но за окном бушует безумная пурга, и нет возможности распахнуть форточку. Плохо. Это называется декабрем. Ледяная зимняя вьюга безжалостно гудит в моей голове, из пустых воспаленных глазниц на подушку сыплются сухие снежинки. Где калорифер?.. Нельзя бодрствовать, когда снаружи творится такое. Но спать в то время, как отвратительное чудовище одиночества раз за разом погружает когти в мой меркнущий разум — самоубийство. По-видимому, часовая стрелка недавно перевалила за цифру «три»; вскоре из леса должны выйти саблезубые тигры. Как холодно. Все обледенело. С потолка свисают гигантские сосульки, покрытые сизым инеем, они распространяют вокруг себя парализующий, инфернальный мороз. Может быть, сегодня я не дождусь саблезубых тигров и умру раньше обычного. На этот раз пытка превзошла все возможные пределы.

Кругом пронзительная тишина. Гололед. Мрак. Отчаяние. Ужас разложения.

Сейчас вернется боль.

Замерзший ветер воет, словно бешеный пес — протяжно и злобно. Снежная крупа неистово колотится в оконное стекло. Если из последних сил, на локтях подползти совсем близко к окну, можно ощутить мертвящее дыхание абсолютной зимы, которое сквозит изо всех щелей. Ночь безучастно парит над миром на невидимых крыльях.

Холод и темнота — синонимы. В моем окне темнота, помноженная на холод.

Больно лежать. Больно сидеть. Больно стоять. Больно открывать глаза, больно закрывать глаза. Больно двигаться. Больно не двигаться.

Нельзя спать.

Что-то движется в глубине бездонной черноты. Движется и замирает, усаживается на задние лапы и устремляет на меня безглазую морду с вытянутыми вперед массивными челюстями, мерзко принюхивается и облизывается — ждет, когда я сдамся. Не дождавшись, движется снова, перетекает на новое место и опять замирает, и каждое движение безымянной твари вызывает новый всплеск боли в натянутых как струны нервах, новый приступ панического Ужаса и почти физиологического отвращения. Краем сознания я улавливаю эти вкрадчивые, стремительные, нечеловеческие движения внутри своей головы. Интересно, как долго мой разум сможет выдерживать пытку?..

Три часа утра — час волка, время самоубийц. А саблезубые тигры — они давно здесь…

Незадолго до начала третьего приступа великосхимник Михаил окончательно понял, что до рассвета ему не дожить.

Он лежал навзничь на неструганых деревянных нарах, в нескольких местах обожженных керосиновой лампой, и беззвучно перебирал сухими губами прохладные, родниковыми каплями падавшие на пылающий мозг слова чистой молитвы Животворящего Креста. У него уже не было сил ни говорить, ни двигаться. Страдальческий взор Михаила блуждал по келье, но взгляду не что было зацепиться, чтобы дать схимнику возможность отвлечься хоть на мгновение от нестерпимых воспоминаний об ослепительных муках, только что жадно пожиравших его тело и разум. Раскаленная колючая проволока с торчащими во все стороны бритвенными лезвиями, раз за разом туго стягивавшая сердце Михаила на протяжении последних суток, ненадолго ослабла, и теперь он молча наслаждался короткими мгновениями отсутствия пытки, хотя и понимал, что боль может вернуться в любую минуту.

Осторожно вздохнув, чтобы не потревожить свернувшуюся в груди ядовитую змею, он дотянулся кончиками пальцев до живота и осторожно потрогал страшно зудящую кожу, не решаясь почесать, чтобы не разодрать до крови саднящие язвы. Тело под власяницей чесалось неимоверно, и Михаил точно знал, что все оно покрыто огромными отвратительными струпьями. Жестокий псориаз пощадил лишь открытые участки тела несчастного, поэтому ни настоятель, ни келейник, ни братья во Христе до сих пор ничего не заподозрили.

— Господи, укрепи… — едва слышно пробормотал Михаил, с омерзением ощущая, как его голос срывается на жалобное поскуливание. — Господи, не оставь…

Распухший язык с трудом ворочался в пересохшей гортани, царапался во рту, словно гигантская сколопендра, неловко касался огромных гноящихся волдырей на нёбе и внутренней поверхности губ, выпуская из них мерзкий гной. Точно такие же герпесные гнойники мучили великосхимника под мышками и в паху. Теперь, когда отпустила страшная боль, ввинчивавшаяся ему в сердце, он снова начал ощущать все свои недуги. Каждую песчинку в ноющих почках. Каждый конвульсивно и болезненно бьющийся в основании глазного дна кровеносный сосудик. Жестокий уретрит, изнуривший его жгучими, бесконечными и бесплодными попытками помочиться. Непереносимые артритные ломки почти во всех суставах, казалось, выворачивавшие кости наизнанку. Пронзительная, умопомрачительная зубная боль, особенно эффективная в сочетании с запущенным хроническим стоматитом.

— Господи, укрепи…

Закрывать глаза было невыносимо больно, и он снова с отвращением скользнул взглядом по келье. Шаткий стол посреди комнаты был завален грудами слипшихся таблеток неопределенного цвета, грязными одноразовыми шприцами, разбитыми термометрами, гнилыми обломками гробовых досок, вымазанными мокрой глиной, скомканными страницами из порнографических журналов. Венчала осыпающуюся композицию огромная дохлая крыса, из остекленевших глаз которой медленно сочилась и капала на пол черная кровь. Изредка по бревенчатой стене стремительно и бесшумно бегали пауки и огромные рыжие тараканы уродливых форм, но Михаил уже не мог сказать наверняка, галлюцинация это или реальные насекомые. Мертвая тишина сдавливала барабанные перепонки, словно вода на большой глубине. В этой тишине отчетливо улавливалась размеренная вибрация окружающего пространства — сатанинская вибрация «ом». Невидимый противник временно ослабил пытку, чтобы монах не умер, но он все ещё присутствовал здесь, продолжая: контролировать ситуацию. Михаилу просто дали понять, что облегчение возможно. Великосхимник знал, что после короткой передышки вернутся умопомрачительная боль и безумные, сводящие с ума кошмары. И, может быть, в этот раз Зверю удастся сломить его сопротивление и заставить совершить смертный грех… А может, Михаил наконец сойдет с ума, и тогда кошмар закончится. Облизнув гноящиеся губы, великосхимник начал читать молитву вслух, чтобы заглушить проклятые вибрации, но его голос был едва слышен в ледяном пространстве насквозь промороженной кельи:

— Отче наш, иже еси на небеси… Да святится… Да приидет… Хлеб наш насущный… И введи нас во искушение, огавакул то сан ивабзи…

Михаил осекся, внезапно осознав, что «Отче наш» превратился в исковерканную сатанинскую молитву. Измученный непрекращающейся пыткой, теряющий связь с реальностью мозг привычно перевернул строчку — слишком часто монах когда-то читал эти слова задом наперед. Господи, да что же это!..

На жестком ложе в дальнем углу кельи беспокойно ворочался и бормотал во сне келейник Варфоломей. В миру он был невежественным агностиком и страшным грешником. Несколько лет назад брат Варфоломей, в то время еще носивший какую-то собачью кличку вместо имени, состоял в рядах одной из организованных преступных группировок на должности штатного киллера. Получив очередной заказ на одного провинциального предпринимателя, который неосторожно запутался в огромных долгах, Варфоломей начал детальную разработку операции по устранению объекта и в ее ходе Божьим промыслом выяснил, что намеченная жертва — его давно потерянный родной брат, которого он разыскивал всю жизнь. Мгновенно и безоговорочно уверовавший в силу Господа, Варфоломей тут же переписал на себя долг брата, причем для устранения разногласий с кредиторами ему пришлось бесплатно выполнить еще несколько заказов — в то время в его голове Все еще царил полнейший сумбур, так до конца и не улегшийся даже после нескольких лет строгой монашеской жизни. Выплатив долг, Варфоломей Отправился к местному архимандриту, добился у него возможности исповедаться и покаялся во всем. Сначала архимандрит настаивал, чтобы он предал себя в руки земного правосудия и до дна испил горькую чашу покаяния, бывшему киллеру удалось убедить владыку, что в этом случае ему не дожить даже до суда — слишком много людей жаждали его крови. В конце концов архимандрит смилостивился и передал дело Варфоломея по церковным инстанциям, рекомендовав назначить ему тяжелейшее покаяние в удаленном таежном скиту для самых страшных грешников. Потрясенный случившимся, чудесным образом спасенный брат бывшего киллера постригся в иноки и теперь замаливал грехи мира где-то в Новгородской области.

Келейник рассказывал соседу историю своего воцерковления довольно часто и красочно. В первый раз Михаил испытывал к нему сострадательное удивление, во второй — брезгливую жалость, в третий и все последующие разы — постепенно усиливающееся холодное раздражение, которое ему приходилось искупать потом жестокой епитимьей и самоограничениями История Михаила была гораздо занимательнее, но он никогда и никому её не рассказывал — с того самого момента, как патриарх благословил его оплакивать свои злодеяния в строгом таежном скиту…

«Гордыня», — тихо вздохнул Михаил. В его судьбе не было ничего, совершенно ничего занимательного, тем более в сравнении с судьбой соседа. Нужно принять на себя дополнительную повинность, чтобы изгнать из сознания эти крамольные мысли. Допустим, триста земных поклонов с молитвой мытаря после начала трапезы — и только после этого позволить себе вкушать пищу. Если не успеет уложиться в отведенные на трапезу четверть часа, то тем лучше для души… Разумеется, все это — помимо епитимьи, которую наложил на него за горделивые мысли духовник после завтрашней исповеди. Однако в последнее время настоятель все чаще стал назначать ему демонстративно легкие покаяния, и Михаил, который не был удовлетворен таким попустительством, старался тайком разнообразить наказания своего грешного тела, по мере возможности укрывая их от испытующего взора преподобного…

Нет. Если он опоздает на трапезу и на целый день останется без еды, разговора с настоятелем избежать не удастся. Надо придумать что-то другое.

Несмотря на преклонный возраст, а также тяжкие лишения и самоистязания, к которым приговорил себя в свое время отец настоятель, он все еще выглядел здоровяком. Когда-то преподобный служил капитаном разведки в Афганистане. Ему пришлось пережить слишком много бесчеловечного и нестерпимого. Он видел кровь, боль и смерть друзей, он видел обугленные трупы детей, которые порой оставались в кишлаках после проведения боевых операций. На его руках долго и мучительно агонизировал сержант-срочник с ожогом восьмидесяти процентов поверхности тела, а вертушка не могла забрать раненого, потому что душманы до самого вечера простреливали ущелье. Окончательный надлом произошел в его душе после того, как они с командиром батальона заживо сняли кожу с троих пленных моджахедов, которые неделей раньше поступили так же с разведчиками из его роты. Вернувшись на родину, капитан сразу уволился из рядов СА и поступил в семинарию. В православной вере он сумел обрести новый внутренний стержень, он столь ревностно брался за любое порученное ему дело и за самый безнадежный приход, что вскоре начал довольно быстро карабкаться вверх по ступеням церковной иерархии. Однако такое служение Господу не могло его удовлетворить: по-прежнему ночами к нему приходили обожженные дети с недоуменными глазами, по-прежнему он вел нескончаемые воображаемые беседы на непонятном языке с тремя угрюмыми бородатыми мужчинами, истекающими кровью. Ему прочили большое будущее в церковных структурах, но несколько лет назад он внезапно и бесповоротно решил удалиться от мира, причем испросил разрешения патриарха на самый суровый скит, какой только имелся на территории страны. Единственное, на что удалось его уговорить, — принять сан настоятеля таежного монастыря вместо старенького преподобного, которому окончательно подорванное здоровье уже давно не позволяло жить в столь диком месте и в таких тяжелых условиях. Впрочем, со временем новоиспеченный настоятель перестал корить себя за проявленное малодушие, ибо назначать строгие наказания подопечным оказалось для него гораздо мучительнее, чем самому исполнять назначенную другим епитимью…

Михаил преклонялся перед мужеством и божественной любовью настоятеля. Однако бесы прошлого не оставляли его в покое. Как справедливо учило Писание, во многой мудрости много печали. Будучи в прошлом известным психологом, Михаил профессионально-бездумно подмечал в поведении преподобного косвенные признаки, выдававшие в нем латентного пассивного гомосексуалиста, боящегося признаться в этой пагубной страсти самому себе, подсознательно страдающего от невозможности реализовать свою сексуальность и вынужденного сублимировать ее в крепкую мужскую дружбу и отеческую заботу о большом мужском коллективе. Каждый раз, поймав себя на подобной дерзкой мыслишке, Михаил подвергал свою плоть истязаниям с особенным пылом…

Его самого привела в скит как раз любовь к мужчине. Вообще-то в грешной прошлой жизни он никогда не придавал особого значения тому, как именно устроены половые органы у людей, к которым он испытывал сексуальное влечение. То, что впервые по-настоящему он смог влюбиться только в представителя своего пола, просто немного его позабавило. Это веселило его до тех пор, пока страсть не захлестнула его с головой, не перевернула несколько раз в глубине потока и не потащила неудержимо за собой, по камням и затопленным корягам — к грохочущему впереди водопаду.

Измученный и обессиленный, он открылся на исповеди тому самому молодому священнику, образ которого зажег в его сердце всепожирающий огонь. Это был жест отчаяния, он просто переложил бремя решения на чужие плечи, Втайне надеясь, что священник ответит на его любовь. Однако тот был строг и, Ужаснувшись тем злодеяниям против людей и Бога, которые Михаил успел сотворить за время своей службы Черному Козлу, категорически велел ему уйти в таежный скит. Случай Михаила был совершенно экстраординарным, его статус в Темном ордене оказался слишком велик, поэтому судьбу его решали на уровне патриархии. Через некоторое время многое осознавший и отрекшийся от себя новопостриженый великосхимник, пройдя послушание и иночество в Монастырях Центральной России, оказался здесь… «Магистр», — шевельнулось в голове.

Слабый шорох ветра в прибрежных камышах. Шелест высохшей паутины. Крадущиеся шаги за спиной.

«Магистр, ку-ку!» Ку-ку, подумал Михаил.

«Ты готов побеседовать, наконец?» — нетерпеливо.

Шепот прошлогодней травы. Исчезающе тонкий запах гнили. слышное шуршание чешуи.

— Не о чем нам с тобой… — беззвучно шевельнулись сухие губы.

«Жаль. Мне уже наскучило, и тут комары. Впрочем, как тебе будет угодно. Времени у меня вполне достаточно».

В груди снова начала постепенно раскручиваться тугая спираль бешено пляшущих бритвенных лезвий, и Михаил со свистом втянул морозный воздух в пылающие легкие.

«Ты можешь остановить это в любой момент, — напомнил невидимый собеседник. — Тебе достаточно просто выйти ко мне».

— Лучше войди сам. — Михаил говорил тихо, медленно, хрипло, с трудом. — С расстояния двух шагов твоей силы хватит, чтобы вскипятить мне мозги. Ну? Не можешь?.. — Он болезненно закашлялся. — Жгутся святые лики-то, а, бесопоклонник?

«Ради всего святого, Монтрезор! Ты всерьез полагаешь, что меня смущают ваши замшелые артефакты и гнилые доски с дилетантскими изображениями давно истлевших в земле постников и столпников? Вот эти варварски обрубленные, позеленевшие медные свастики с вытянутыми нижними концами, которые вы носите на кожаных шнурках вместо оберегов? Кастрированный Священный Анх, на котором вы зачем-то рисуете фигурку распятого бородача в колючем венке? Нет, магистр. Ваша примитивная мифология меня совершенно не занимает. Но я осмелюсь напомнить, что совокупность множества собранных в одном месте великих злодеев, пусть даже и раскаявшихся, каждый из которых неосознанно или сознательно строит для себя в окружающем психологическом пространстве башню из слоновой кости — это Дом Боли. А в Дом Боли порой проникнуть тяжелее, чем в пентаграмму магуса. Безусловно, ты можешь избрать стезю мученика и мучиться до тех пор, пока не сдохнешь как собака. Это твое святое право. Но мучиться придется еще очень, очень долго. И тебе ли объяснять, посвященный, что значит сдохнуть в Доме Боли?»

Михаил это знал. Таежный скит, в котором он находился, был одним из наиболее строгих на территории страны. Сюда направляли людей, покаявшихся в самых страшных преступлениях против Господа и готовых искупить свою вину ценой невероятных физических и моральных страданий. Суровый духовный подвиг предполагал круглосуточное ношение схимы, власяницы и тяжелых вериг, постоянный строгий пост, регулярные самобичевания и многонощные бдения. Большую часть дня великосхимники проводили на ногах, непрестанно оплакивая свои грехи и умоляя Господа помиловать их грешные души. Больше десяти лет здесь не выдерживал никто. На ментальном плане атмосфера в этом месте была совершенно кошмарная. Нечто подобное Михаил ощущал лишь один раз за всю свою жизнь, когда навещал в сумасшедшем доме одного бывшего магистра. С тех пор он старался обходить сумасшедшие дома и тюрьмы десятой дорогой. Над таежным скитом многие километры ввысь и в стороны воздвигся призрачный замок отчаяния и страданий, астральный храм ужаса — Дом Боли. Церковные иерархи ничего не могли с этим поделать, а может, и не хотели; Дом Боли вполне мог быть дополнительным, психологическим средством истязания… прости, Господи, очищения!.. для насельников скита. Каждый из обитавших здесь великосхимников непрерывно, денно и нощно ощущал на себе парализующую тяжесть этой гигантской, гнетущей глыбы чувства вины, страха и истерии. Обитатели Дома Боли не знали мира и покоя, но невыносимо страдали на всех материальных и нематериальных планах бытия, и лишь Михаил, бывший маг, целиком осознавал, насколько велики на самом деле эти страдания. Может быть, еще преподобный настоятель, великий интуитив и подсознательный экстрасенс.

«Магистр!»

Аюшки, безразлично подумал Михаил.

«Дом Боли, Магистр».

Господь мой Иисус Христос, подумал Михаил.

«А после смерти — Гулкая Пустота. Врагу не пожелаешь, Магистр».

Святый Боже, Святый Крепкий…

«Выходи, трусливая тварь! Выходи и сражайся, как подобает темному воину!»

Святый Бессмертный, помилуй нас…

«Тьфу, пакость! Ну с чего ты взял, что этот набор слов поможет тебе? Он хорош в качестве самовнушения, но как боевое заклинание… Ты же сам в него не веришь! Не работает, Магистр».

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…

«Аминь».

Поток кипящей кислоты обрушился на великосхимника, захлестнув все тело такой чудовищной болью, что рассудок едва не сорвался в Гулкую Пустоту. Однако Зверь внимательно следил за состоянием Михаила и заботливо, почти нежно удержал его на самом краю пропасти. Бензопилой взревела бешено завертевшаяся огненная цепь, опоясав сердце страждущего монаха. Ослепленный и оглушенный великосхимник беспомощно извивался на ложе, впившись побелевшими пальцами в пылающую грудь, пытаясь разорвать ее и раздавить в кулаке свое глупое сердце, причиняющее ему столько чудовищных, нечеловеческих мук.

Келейник Варфоломей разметался во сне; ему явно снился дурной сон. Атмосфера в келье, пропитанная темными вибрациями, не располагала к хорошему отдыху. Стиснув зубы, чтобы не закричать, Михаил сквозь пелену мутных слез бросил на соседа отчаянный взгляд. Вот оно, спасение. Подползти к Варфоломею, ухватить слабеющей рукой за плечо и трясти, трясти, пока этот… этот брат во Христе… не проснется. Поднимется братия, преподобный сумеет его отмолить… преподобный сумеет, у него очень высокий магический потенциал… братия воздвигнет мощный духовный щит, и Зверь останется ни с чем. Разумеется, схватить его не удастся — слишком верток и осторожен, ускользнет, как уже бывало много раз…

А потом вернется опять. Вернется озлобленный и нетерпеливый, с новым набором пыточных инструментов, причудливее и кошмарнее прежних, Либо не вернется — и это будет еще хуже. Потому что это будет означать что Зверь решил оставить схимника в покое, перешагнуть через него и сразу выйти на следующего по силе соперника. А следующими, насколько помнил Михаил, были Всадник Ибикус из Австралии и митрополит Николай.

Михаил не мог допустить гибели владыки. Даже если бы следующим оказался Ибикус, за ним все равно рано или поздно последовал бы митрополит. На сегодняшний день Зверь был чересчур силен, и Всаднику Ибикусу не под силу было остановить эту универсальную машину смерти. Патриархия делала все возможное, чтобы максимально обезопасить иерархов от посягательств Антихриста, и каждый лишний час, выигранный у порождения тьмы мог иметь решающее значение. В конце концов Зверь непременно споткнется на сопернике, который окажется ему не по зубам. Но для этого соперник должен быть максимально подготовлен, тренирован и очищен на всех планах бытия. Для этого нужно драгоценное время. Много драгоценного времени.

Нет. Он никому ничего не скажет. Он никому ничего не сказал за истекшие сутки, ставшие самыми страшными в его жизни, и он будет терпеть столько, сколько понадобится. Он будет терпеть максимально долго, чтобы у владыки Николая было достаточно времени подготовиться к последней схватке. Главное — не выдать себя стоном или исполненным муки взглядом, не потерять сознания от боли, голода и нервного истощения, стоя перед алтарем. В конце концов, он страждет за собственные грехи. Если бы он не был когда-то темным магом Внутреннего круга, Зверь теперь не пришел бы за ним. Это его епитимья, его наказание, его духовный подвиг. Да будет так.

Свирепые судороги скрутили тело бывшего сатанинского магистра. Он бился на жестком ложе, беззвучно крича и хватая ледяной воздух широко разинутым ртом, он судорожно скреб пальцами по неструганным доскам, загоняя под ногти занозы и даже не замечая этого, он выл шепотом, он корчился и извивался, теряя человеческий облик. Его сознание затопила беспощадная, невыносимая боль. Он весь состоял из боли, он пил боль огромными глотками, обжигаясь, он осязал и обонял боль, он чувствовал жгучий и чуть пряный вкус боли. Боль пахла полынью и камфарой. На сей раз, похоже, Антихрист окончательно вышел из себя и все же решил убить его. Снова, и снова, и снова, и снова все нервы великосхимника звенели под обрушивавшимися на них аккордами боли. Боли было столько, что он уже не мог вмещать ее целиком, и она начала выплескиваться наружу. Боль разбрызгивалась по стенам, боль ртутными каплями падала на пол, мелкие брызги боли долетали до Варфоломея, неистово ворочавшегося на нарах. Михаил понял, что захлебнется болью, когда та затопит келью и захлестнет его ложе.

Ему казалось, что пытка продолжается много часов. Он не был способен рассуждать, не был способен воспринимать окружающее. Вокруг была только жгучая, ослепительная боль. Вселенная стала болью. Все, к чему он прикасался, было болью. Все вокруг было болью.

А потом он внезапно с размаху рухнул в прохладные и спокойные воды лесного озера.

Нет, это лишь показалось ему. Не было никакого озера. Он лежал на нарах, весь в холодном поту, и смотрел в потолок. Мышцы живота свела последняя рефлекторная судорога, но боли уже не было. Вообще не было, словно кто-то разом захлопнул двери ада — и состояние полного отсутствия боли внезапно повергло схимника в эйфорию. Он не мог шевельнуться, но все его тело наслаждалось неожиданно обретенной свободой.

На самом деле от начала пытки прошло не более пяти минут.

Счастье — это отсутствие боли, подумал Михаил. Я умер?

«Ага, сейчас. Не дождешься».

Понятно.

Великосхимник медленно спустил ноги на пол, сел на нарах. То, что он пережил только что, было чудовищно, и теперь его избавившееся от мучительной пытки тело ощущало невероятную легкость. Все, что терзало его целые сутки, исчезло без следа. Михаил приподнял власяницу — кожа под ней была покрасневшей, натруженной, но чистой. Тренированное сердце спортсмена, которое он еще не успел надорвать лишениями за время монашества, уверенно и ровно билось в груди без каких-либо болезненных ощущений. Михаил прикоснулся языком к нёбу — отвратительные герпесные пятна пропали. Великосхимник был совершенно здоров, если не считать легкой близорукости, которую он заработал еще будучи магистром Хромого Козла, и саднящих заноз под ногтями. Эй, подумал Михаил. Животное! Тишина на ментальном плане.

Он окинул взглядом келью. Строгое убранство, ничего лишнего: стол из неструганных кедровых досок, два жестких ложа, иконы перед зажженной лампадкой в красном углу. Стульев великосхимникам не полагалось. Груды тошнотворного мусора, которые чудились ему в бреду лихорадки, растворились в пространстве так же, как и фантомные боли.

Михаил неторопливо встал, приблизился к узкому и низкому оконцу, опершись о бревенчатую стену, выглянул наружу. В келье было тепло, никакой рычащей метели за стенами не было. Разумеется; в августе метелей не бывает даже в тайге. Лес вставал черной непроницаемой стеной в двух Десятках метров от избушки, в небе виднелось красноватое зарево от карабкающейся на небосклон луны.

«Нравится, магистр?»

Еще как, подумал Михаил. Спасибо Господу за все это. Спасибо за чудо мироздания. Спасибо за избавление от жесточайших мук, на которые ты меня обрек…

«Нет, магистр! Неверно. Спасибо мне, Зверю Евронимусу, только что Одарившему тебе целую вселенную, потому что всего полминуты назад ты ^л способен лишь ползать во прахе и не мог даже выговорить толком имя своего хозяина».

Ступай в огнь вечный, анафема, безразлично подумал Михаил.

«Иди ко мне. Я покажу тебе любовь, я научу тебя смеяться».

Великосхимник тяжело вздохнул. Антихрист тоже был прекрасным психологом. Эти мгновения без пытки, без малейшей боли, без гнойных пятен во рту без фантомных камней в почках — на самом деле они были еще тяжелее, чем сама пытка, отравленные подсознательным ожиданием того, что в любую секунду все вернется. Михаил не желал, панически боялся продолжения пытки. Он знал, чад многие христианские анахореты изнуряли себя до такой степени, что начинали воспринимать муки как удовольствие. Но он не был святым, он не был старцем. Ему хотелось только одного: покоя. Только покоя. Разве этого много?..

«Тайм-аут заканчивается, магистр. Рекомендую собрать в кулак остатки воли — дальше я приготовил тебе нечто совершенно потрясающее».

Губы великосхимника непроизвольно задрожали. Прислонившись лбом к оконному стеклу, он с отчаянием смертника смотрел на встающую над лесом луну. Неужели Господь отвернулся от него? Никто не должен так ужасно страдать, даже величайшие грешники. Никому в целом мире нет до него дела, кроме ветхозаветного змея, нетерпеливо кружащего вокруг скита.

На стекле, которого он касался лбом, осталось туманное пятно от холодной испарины. Видит Бог, он сделал все что мог. Он тянул до последнего, но больше не способен выносить этот кошмар. Слаб и малодушен человек. Только что он был готов вынести любую муку, и вдруг разом дрогнул, не в силах вновь пройти через чудовищную пытку, не в силах вновь пережить этого ужаса… |

Ступай к нему.

Это был не шепот, не голос, не огненные письмена, вспыхнувшие перед помертвевшим взором. Просто ощущение уверенности: так будет правильно. Словно легкий ангел, пролетев над головой Михаила, задел его своим светлым крылом. Ступай к нему, Воин Судьбы, ты под надежной защитой! Ты в руце моей; древний змий не властен над тобою. Ничего не бойся.

Последний болевой шок, который был гораздо сильнее предыдущих, словно сместил что-то в сознании Михаила. Внезапно он остро ощутил, что всё это — и любовь к молодому священнику, и скит, и долгое мучительное покаяние, и последняя страшная ночь — были лишь очищением и укреплением для его грешной души, что все это было лишь прелюдией к этому мгновению, что истинным его жизненным предназначением как раз и было выйти сейчас; к Антихристу и попытаться прервать его кровавый путь. Михаил не знал, как это будет, но не сомневался, что Господь не оставит его: Он был рядом, Он ни на миг не забывал про своего смиренного раба. Едва ли Михаил мог сказать откуда у него такая уверенность, но это определенно не было внушением Зверя — на таком расстоянии тот был способен лишь наводить фантомные боли, и сейчас великосхимник прекрасно ощущал его ярость и досаду оттого, что объект внушения по-прежнему отчаянно сопротивляется.

Ступай к нему. Сим победиши.

В его сознании рождалось что-то огромное и мощное. Словно ворочался в тесном яйце готовый проклюнуться и расправить крылья могучий орел. От уныния не осталось и следа.

— Подожди, бес. Я выхожу.

«Поздравляю, магистр! Кажется, ты начинаешь приходить в себя. Вот тебе азимут…»

В темя вонзилась ледяная игла, но теперь это была не пытка — боль должна была ослабевать по мере приближения к Зверю, сигнализируя, что Михаил на верном пути. Впрочем, этот маркер был уже излишним — внутренним зрением инок и так уже зафиксировал, где находится его нетерпеливый визави.

Михаил брел в кромешной тьме через старые высохшие буреломы, ямы со скользкими осыпающимися склонами и непроходимые еловые заросли. Было полнолуние, но ни один фотон света не проникал через сплошной массив сомкнутых древесных крон, раскинувшийся на много километров вокруг. С каждым шагом ледяная игла понемногу таяла в голове схимника. Он в кровь обдирал руки о колючие сучья, крепостью соперничающие с металлическими прутьями, дважды ему едва не выбило глаз внезапно выхлестнувшейся веткой, несколько раз он больно падал и после одного особенно неудачного падения едва не сломал ногу. Однако все эти напасти казались пустяками по сравнению с тем, что ему пришлось пережить за последние сутки; ощущение невероятной легкости и свободы переполняло Михаила, словно он только что покинул тюремную камеру-одиночку, в которой провел половину жизни. Кроме того, он сейчас шел на верную смерть, и мелкие неудобства уже не могли всерьез расстроить его.

С неба внезапным потоком пролился мутный лунный свет. Все эти полтора километра он прятался высоко в глухих кронах деревьев и дремучих еловых лапах, и вдруг низвергся сверху искрящимся серебристо-багряным водопадом. Великосхимник выбрался на обширную поляну посреди леса.

Не только лунный свет раздражал приспособившееся к темноте зрение на этом островке свободного пространства посреди безбрежного древесного моря. Оранжевое пятнышко мерцало на границе тьмы и мутного серебристого марева, и Михаил уверенно устремился к нему.

Зверь Евронимус, низко свесив голову, сидел перед небольшим костром. Он был одет в стильный плащ и дорогие брюки; в любое другое время Михаил оторопел бы, встретив в сердце тайги человека, экипированного столь неподходящим для этих суровых и диких мест образом, однако Зверь находился за пределами обычных человеческих представлений, поэтому монах совершенно не удивился. На ногах у Антихриста, впрочем, были крепкие армейские ботинки — едва ли он сумел бы добраться сюда в модельных туфлях. В руках Евронимус держал над костром два прутика с нанизанными на них крупными грибными шляпками.

— А, доброй ночи, Виктор Сергеевич! — вскинув голову, Антихрист радушно улыбнулся. — Как самочувствие? Ничего не беспокоит?

— Ничего, все в порядке, — сдержанно проговорил Михаил. — А ты легко одет для этого климатического пояса, бес.

— Аскеза, — приподнял уголки губ Зверь. — Христос, осмелюсь напомнить, сорок дней постился в пустыне, в результате чего многое понял. Хотя тайга, конечно, не совсем пустыня, но тоже территория, вполне подходящая для воспитания стоицизма. — Повертев один из прутиков над огнем, он протянул его великосхимнику: — Хотите грибка, отче?

— Нет, не хочу, — покачал головой Миахил.

— Ну, ладно вам — «не хочу»! — Антихрист фыркнул. — Сколько вы съели за последние три дня? Дюжину ложек капустной похлебки? Съешьте грибка, Магистр.

— Христос постился сорок дней, — хмуро повторил его слова великосхимник.

Жареные грибы пахли совершенно одуряющее, но монашествующий не мог позволить себе взять что-либо из рук адского создания. Это было новое искушение, которое следовало преодолеть, дабы не погубить свою душу на веки веков.

— Славные грибки! — Зверь широко и дружелюбно улыбнулся, словно снимался в рекламном ролике. Он снял с импровизированного вертела одну шляпку и катал ее по ладони: гриб был горячий. — Жаль, что псилоцибиновые тут не растут. Климат не тот, холодно. Зато есть чага… — Он перехватил взгляд Михаила и снова усмехнулся: — Да расслабьтесь вы, Магистр! Вам не предлагаю. Это обыкновенные подберезовики. Попробуйте, очень аппетитные! Нет? — Пожав плечами, он бросил подкопченную шляпку в рот и стал тщательно, с удовольствием ее пережевывать. — Восхитительно! Горячие. Сок так и брызжет. Дары природы. Мы стремимся попробовать наиболее редкие и изысканные деликатесы, мы тратим на это уйму времени, денег и здоровья, Но самым восхитительным блюдом оказывается грязная шляпка подберезовика, которую ты своими руками сорвал и поджарил на костре после длительного перехода по тайге! Это ли не величайшая ирония мироздания?

Михаил молчал, задумчиво глядя в огонь.

— Так же и в жизни, — продолжал разглагольствовать Евронимус с набитым ртом. — Пресытившись чудесами Благого Божества, мятущийся темный адепт вдруг слышит вдали чистый колокольный звон. Словно под гипнозом, он идет в храм Врага — и вдруг ощущает сатори, пронзающее его насквозь, как член любовника! А?

Михаил молча смотрел в огонь.

— Вот только грязные грибные шляпки, запеченные на костре, равно как и колокольный звон, довольно быстро приедаются. Начинаешь тосковать о тишине, тонких деликатесах, ноже и вилке. А еще лучше — о симфонической музыке и палочках для еды. — Зверь ласково усмехнулся. — Не правда ли, коллега?

— Я тебе не коллега, рогатый, — грубо произнес наконец Михаил, не отрываясь от созерцания огня. Казалось, вид противника ему неприятен, поэтому он старался не смотреть на него. — Давай поскорее покончим с этим, ибо тошнотворно мне сидеть тут и слушать твои жалкие умствования.

— Все мы регулярно умствуем, — пожал плечами Антихрист. — Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Вы, Виктор Сергеевич, умствуете теологически, наивно полагая, что ухватили за хвост Истину в форме божественного откровения. Я умствую на гастрономическую тему. Все мы в конечном итоге уподобляемся тем комическим слепцам из древней басни, которые, пощупав слона с разных сторон, сделали ряд авторитетных экспертных заключений о том, что слон похож на змею, лист пергамента, колонну, стену, веревку и так далее. Давайте-ка действительно ближе к делу. Итак, насколько я понимаю, теперь вы готовы сразиться?

— Нет, — покачал головой Михаил. — Я не стану с тобой сражаться.

— Пустое, — отмахнулся Антихрист. — Я хочу этого, а значит, так будет. Раньше или позже — какая разница? У меня впереди вечность. — Он снова вперил острый взгляд в переносицу Михаилу. — Но зачем же вы тогда вышли из скита, любезный Виктор Сергеевич, если так-таки и не собираетесь драться?

— Чтобы сказать тебе это в лицо, — серьезно ответил великосхимник, глядя поверх головы собеседника на поднимающуюся над лесом луну. — Нарасстоянии, похоже, ты не способен понять столь простую мысль.

Лицо Антихриста стало бесстрастным. Он снял с прутика еще один гриб и принялся задумчиво его жевать.

— Боюсь, ты издеваешься надо мною, — наконец нехотя проронил он. — Ты не можешь не понимать, что на расстоянии двух шагов и вне Дома Боли я уничтожу тебя в течение четырех секунд, если ты не станешь сопротивляться. Ты не боишься смерти, Магистр?

Михаил неопределенно пожал плечами.

— Думаю, что нет, — безразлично произнес он. — Все в руках Господа.

Делай, что задумал, бес.

— Да не бес я! Видишь ли, в этом коренное отличие наших учений. В твоем бог снисходительно спускается с небес, чтобы на некоторое время стать человеком. В моем все наоборот — достойный человек, впитывая Силу и приобретая бесценный опыт, постепенно становится богом. Ты и сам мог стать таким человекобогом. Почувствуй разницу. — Антихрист помолчал, неторопливо двигая челюстями. — Значит, смерти не боишься. Весьма достойно. Небось, и пыток не боишься, стоик?

— Пыток боюсь, — снова пожал плечами великосхимник. — Но пытками тебе все равно ничего не добиться.

— Будто уж, — хмыкнул Зверь. — Смотри: двадцать часов непрерывных пыток — и ты сам приполз на пузе. Может быть, имеет смысл надавить еще немножко?..

— Я просто пришел на тебя взглянуть, — сказал Михаил. — На букашку, которая наделала столько шуму. Обыкновенное человеческое любопытство. А теперь отправляйся в преисподнюю, которая тебя породила. Я не собираюсь с тобой сражаться. Силой Господа нашего Иисуса Христа заклинаю тебя: поди прочь!..

— Да погоди ты со своим Христом, — нахмурился Зверь, пристально глядя на собеседника. — Ты знаешь, я вообще-то неприятно удивлен тем, как крестовики сумели за такой короткий срок настолько промыть тебе мозги. Ты же разговариваешь и мыслишь каноническими штампами! Впрочем… — Он внезапно протянул растопыренную ладонь и положил ее на темя Михаилу, так что тот даже не успел отстраниться. Замер на долю секунды, словно замеряя пульс. — Э, брат! Да тебе же сделали полную фронтальную лоботомию!..

Антихрист выглядел ошарашенным. На его лице возникло выражение такой детской обиды, что Михаил едва не расхохотался в голос — настолько нелепо и неуместно это сейчас выглядело.

— Сколько наглухо закрытых участков мозга! Никогда еще такого не видел, Дурачок, они же заблокировали все твои центры агрессии, а вместе с ними — талант, пассионарность и магические способности! А я-то думаю, с какой стати великий магистр внезапно превратился в воцерковленный овощ!.. — Евронимус сокрушенно покачал головой. — Вот беда-то… — Зверь глубоко задумался; его челюсти машинально двигались из стороны в сторону, перетирая очередной гриб. — Что ж, — снова очаровательно улыбнулся он, — ничего не поделаешь. Значит, такова судьба. Придется мне просто раздавить тебя — безо всякого удовольствия, как таракана. Вот только безумно жаль потраченного на тебя времени… Впрочем, всякий опыт бесценен, даже столь мизерный и нелепый.

— Это мы еще поглядим, — негромко произнес Михаил, глядя в подпрыгивающее пламя костра. — Насчет раздавить.

— Битва? — с радостным недоверием вскинулся Антихрист.

— Нет, — покачал головой Михаил. — Сила Христа.

— О, — вновь опечаленно сник Зверь.

Некоторое время они молча сидели, завороженно наблюдая, как огонь с треском пожирает сложенные шалашиком сучья. Они думали каждый о своем — и оба об одном и том же.

— А ведь я знаю, почему ты подался к иисусопоклонникам, — задумчиво проговорил Зверь. — Ты просто испугался. Ты трус. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что я иду по иерархии строго снизу вверх. Так что однажды должен был наступить твой черед, Магистр, и ты смертельно испугался, видя, как широко шагаю я по трупам твоих предшественников, попирая их раздвоенными копытами. Ты предпочел жалкое, никчемное прозябание в этом таежном скиту доблестной битве и благородному поражению. Ты предпочел отдать крестопоклонникам в качестве позорной дани все свои способности, весь свой талант, всю потенцию за лишние десять — двенадцать лет жалкой жизни, которые ты будешь влачить в голоде, холоде и непрерывном страдании в стенах Дома Боли.

— Ты все меряешь по себе, пес, — устало проговорил Михаил. Длительная пытка здорово вымотала его, и сейчас он чувствовал себя утомленным. Впрочем, трескучие речи собеседника утомляли его еще больше. — Боюсь — тебя, нелепое создание, возомнившее себя богом? Я уже устал от твоей болтовни, ничтожество. Когда ты начнешь меня убивать? Может быть, это ты боишься меня — жалкого, никчемного, слабого монаха?

— Увы, — пожал плечами Зверь. — Я уже давно ничего и никого не боюсь. А иногда хочется. Мне просто больно и горько, что я сейчас сижу напротив пустой выжженной оболочки, оставшейся от человека, который мог бы стать богом. Которого я вполне мог бы назвать учителем, если бы хоть один человек на свете мог претендовать на это звание. И у меня рука не поднимается просто уничтожить эту оболочку, поскольку в ее голове еще блуждают оттенки мыслей и чувств некогда великого иерофанта. Поэтому я сижу здесь и беседую сам с собой, — ибо едва ли имеет смысл беседовать с этой ничтожной оболочкой, — вместо того чтобы немедленно встать, развернуться и молча уйти, оставив за спиной дымящийся труп. Это смешно, но я, по-видимому, до крайности сентиментален.

— Ты работаешь языком как помелом, бес.

— Стараюсь, отче. — Зверь шутовски поклонился.

Два движения, подумал Михаил, кончиками пальцев поглаживая высовывавшиеся из-под власяницы звенья вериги. Чуть податься вперед и молниеносно накинуть выдернутую из рукава цепь на горло сидящего напротив Антихриста. А потом из последних сил потянуть ее концы в противоположные стороны. Когда-то, в прошлой жизни, один магистр мастерски обращался с нунчаками…

Михаил поднял взгляд и посмотрел на Зверя. Тот сидел, лукаво улыбаясь, в расслабленной позе, словно приглашая: ну, давай, Магистр. Попробуй.

Великосхимник молча опустил глаза. Лорд Евронимус был невероятно коварен и опытен. Разумеется, он только и ждет атаки. Магическая битва — это его стихия, его величайший талант. Зверь слишком далеко ушел по Пути Воина еще когда был темным неофитом, а сейчас, когда он стал ночным кошмаром для всех людей Силы, его мастерство и мощь увеличились во много раз. Не сразу Архонты догадались связать серию загадочных смертей низших иерархов Темного ордена, начавшуюся пять лет назад, с его фигурой. Поначалу грешили на конкурентов из церкви Врага, на разборки внутри самого ордена, на Псов Христовых, на международный эскадрон смерти, уже не первый год под негласной опекой Интерпола тайно уничтожавший крупных наркоторговцев, террористов и производителей детской порнографии. Однако сканирование коры головного мозга нескольких оставшихся в живых, но лишившихся рассудка жертв принесло неожиданные результаты: выяснилось, что все это — результаты жестоких магических поединков. Молодой посвященный из низших иерархов, собственным произволом присвоив себе орденское имя Лорд Евронимус и библейскую кличку Зверь, появлялся то в одном, то в другом месте земного шара, вынуждая людей Силы к поединкам. При этом он не делал различия между темными адептами, слугами Врага, хасидскими цадиками или буддийскими ламами — всякий посвященный мог стать объектом нападения.

С каждым разом Зверь выбирал себе все более мощного и серьезного противника. Для посвященных всех ступеней не было секретом, что всякий выигранный поединок с мощным соперником духовно обогащает адепта и Делает его сильнее на всех планах бытия, в первую очередь из-за оттачивания в смертельной схватке навыков боевой магии и магической защиты. Однако выигрышная серия Лорда Евронимуса чересчур затянулась. Он Шел по списку великих духовных воинов снизу вверх, не пропуская ни одной сколько-нибудь заметной фигуры, обладающей Силой. Уничтожая соперника, стоящего на менее высокой ступени Посвящения, он получал бесценный опыт для борьбы с более сильным противником.

Иерархов различных магических учений начали прятать и охранять, словно первых лиц государств, однако для Лорда Евронимуса словно не существовало преград. Он по-прежнему равномерно и неумолимо наносил смертельные удары, неторопливо поднимаясь по неофициальной табели о рангах и вычеркивая из нее все новых и новых магусов. Узнав, что его анонимность раскрыта, Зверь прислал Архонтам письмо, в котором заявлял, что он — пробужденный для последней битвы Антихрист, и благодарил высших иерархов Темного ордена за множество прекрасно подготовленных магических бойцов, которых он с несказанным наслаждением употребил в пищу. Евронимуса пытались обнаружить и уничтожить элитные спецслужбы Ватикана — «Священный Альянс» и «Опус Деи», его выслеживали лучшие экзекуторы Рогатого, на его поиски были брошены значительные силы самых мощных государств Креста, Полумесяца и Могендовида, но все напрасно: безумный магистр ускользал из самых хитроумных ловушек. Он менял лица, имена и паспорта как перчатки — казалось, он с легкостью меняет даже собственные биометрические данные. Тогда Михаилу уже приходило в голову, что таинственный противник слишком могуч для обычного посвященного. Возможно, впитывая опыт и Силу огромного числа поверженных иерархов, он действительно понемногу становился божеством, все более уверенно карабкающимся к вершине горы трупов.

Было ли это реальной причиной того, что Михаил в конце концов оказался в таежном скиту? Он запрещал себе думать об этом, но червь сомнения подтачивал его веру. Спрятаться за чужие спины, трусливо бежать, чтобы спасти свою жалкую жизнь и душонку — это было вполне в стиле того многогрешного человека, каким он был в то время. В отчаянии продать себя со всеми потрохами самой могущественной сущности из тех, о существовании которых он когда-либо знал или догадывался, в надежде на астральную защиту…

Самозваный Антихрист снова разглагольствовал о чем-то. Михаил не чувствовал ни гнева, ни раздражения от его ядовитых слов — только сумрачную, глухую тоску. Он пришел сюда, твердо зная, что не станет сражаться со Зверем. Он пришел, чтобы Зверь убил его. У него больше не было уверенности в том, что он поступил правильно. Господь наверняка поймет его и простит. Господь всемилостив… Однако он больше не чувствовал себя в длани всемогущего и всепонимающего божества. Эйфория понемногу куда-то ушла, и теперь великосхимник просто с тоской коротал время, ожидая, пока адское создание наконец наиграется и прикончит его.

— В учении Христа изначально заложена системная ошибка. Оно направлено на подготовку человечества к битве могущественных эфирных сущностей. А ведь бог и дьявол — это лишь то, что мы из них делаем. Сатанисты интуитивно уловили, что во всякой религиозной системе первичен человек, а боги и демоны суть плоды его собственного сознания и подсознания. Да, христиане добились определенных исторических и политических успехов. Да, магические способности ваших высших иерархов весьма значительны и заслуживают всяческого уважения. Да, вы умеете строить Астральный Храм и эффективно использовать свойства Дома Боли. Но вы неизбежно проиграете, поскольку ваше громоздкое вооружение, оттачивавшееся веками, направлено на битву с глобальным противником. Вы бессильны против диверсанта-одиночки со штык-ножом, который без особых усилий вскроет вашу оборону как консервную банку, а потом перережет вас, беспомощных, словно баранов, пока вы в панике осуществляете артиллерийские залпы по площадям в ста километрах от него и пытаетесь выкатить из ангара неуклюжие стратегические бомбардировщики. Сатанисты, впрочем, проиграют тоже, потому что хоть они и избрали правильную стратегию, их тактика не выдерживает никакой критики. Несчастные идиоты, — весело проговорил Зверь. — Дети, истинно что дети; взрослые дети. Они ведь прекрасно понимают, что сатанизм — религия предельного, возведенного в абсолют прагматизма, апология клинического индивидуализма. С чего же они решили, что их Темный Господь вдруг нарушит постулаты собственного учения и возьмет их в свое Царствие, хотя не получит от этого ровно никакой выгоды? Они считают себя столь интересными собеседниками, без которых Люциферу будет скучно на этой земле, или наивно полагают, что Князь окажется обременен нелепым чувством благодарности, если они помогут его возвышению? Высшие иерархи Темного ордена, похоже, так до конца и не сумели осознать, что они — вовсе не добрые няньки и не пастыри Антихриста, не черное воинство, не возлюбленные верные слуги у подножия трона и даже не презренные черви в грязи у моих ног. Что они просто мясо для Зверя, которое необходимо мне, чтобы набраться сил перед Последней Битвой…

— Ты безумец, — сказал Михаил, прикрывая слезящиеся от дыма глаза. — Ты сумасшедший, возомнивший себя богом. Рано или поздно темные прикончат тебя и будут совершенно правы. И я стану тихонько скорбеть в скиту о твоей навеки загубленной душе.

Зверь тепло улыбнулся ему, словно услышал изысканный комплимент.

— Нам нужно было встретиться лет пятьсот назад, Магистр, — проговорил он. — Возможно, тогда мой путь наверх был бы гораздо короче. За меня было бы кому молиться.

— Пятьсот лет назад меня без разговоров сожгли бы на костре, — пожал плечами Михаил. — Список моих злодеяний огромен. Но бесконечно милосердие Божье.

— Милосердие Божье?! — саркастически переспросил Иальдабаоф. — Теперь я — Бог! Сейчас ты можешь рассчитывать только на мое милосердие, червь, жалкая оболочка, потому что сейчас я — божество, и лишь я держу в своих руках тончайшую нить твоей…

Он произносил еще какие-то слова, непонятные и уже ненужные, потому что реальность вокруг застывшего в глубочайшем изумлении Михаила вдруг начала оплывать, словно церковная свеча, истаивать подобно куску сухого льда, стремительно менять очертания, приобретая вместо расплывчато-иллюзорных строгие, законченные и очень знакомые формы. Великосхимник с удивлением окинул взглядом поляну. Он оценивающе посмотрел на странного незнакомого человека в испачканном глиной осеннем плаще, сидевшего на пеньке, закинув ногу на ногу, и вдохновенно разглагольствовавшего о какой-то ерунде, — и машинально отметил чрезвычайно высокий магический потенциал оратора. Он потер кончиками пальцев друг о друга, с наслаждением ощутив знакомое чувство маленькой колючей искры, проскочившей между пальцами.

Евронимус обожал благодарных собеседников, которые умеют слушать, не прерывая плавное течение его мыслей, поэтому еще около минуты он продолжал страстный монолог, не обращая внимания на странную неподвижность великосхимника.

Память возвращалась к Михаилу рывками, но быстро и четко. Один из эпизодов прошлого он на

долю секунды задержал в сознании, прежде чем опустить в предназначенный ему кластер воспоминаний.

— Клянусь выменем Черной Свиньи, все это по-прежнему выглядит безумной авантюрой, — задумчиво проговорил он, покатав на языке глоток драгоценного вина многолетней выдержки. — Сразу, с первого же хода. К примеру, сможем ли мы сохранить достаточную секретность в стане Врага?

— Чепуха, Магистр! — с жаром возразил Епископ Галеатус. Он был возбужден, в его глазах плясали красные точки. — С херстианской верхушкой мы договоримся без труда. Пока на низшем уровне Армия Сатаны и Псы Христовы режут друг друга в капусту, мы с Конклавом вершим настоящие дела. — Он качнул бокалом. — Кто знает, куда бы рухнул мир, если бы мы с крестовиками не нашли общего языка еще в средние века? Давно известно: худой мир лучше доброй ссоры…

— Кроме того, не забывайте, брат, что у них тоже серьезные потери в руководстве, — проговорил Всадник Ибикус. — Лорд Магус лично встречался с Папой и беседовал с ним на эту тему. Крестопоклонники не меньше нас заинтересованы в ликвидации Звереныша. И честно говоря, идея этой операции принадлежала им.

Девять иерархов Внутреннего круга, съехавшиеся в Рим для срочной выработки стратегических решений по проблеме самозваного Антихриста, сидели за круглым столом в Красном зале дворца, принадлежавшего одной из влиятельных масонских лож. На пустом мозаичном столе стояла початая бутылка вина, из которой Епископ Галеатус время от времени деликатно подливал в бокалы присутствующих: совещание было секретным, и обслугу было решено на него не допускать.

— Где гарантии, что ловушка захлопнется? — напрямик поинтересовался Михаил, которого в то время еще звали Магистром Нергалом.

— Гарантий нет, — покачал головой Галеатус. — Но шансы весьма высоки.

— Риск слишком велик, — произнес Магистр.

— Альтернативы тоже нет, — отрезал Епископ. — Или он уничтожит нас поодиночке.

— Послушайте, брат, — мягко проговорил Всадник Ибикус. — Мы ведь тоже рискуем, и рискуем ничуть не меньше вас.

Нергал задумчиво посмотрел на него. Да, четыре боевых мага, стоявшие выше него в иерархии, действительно согласились временно передать всю свою Силу единственному бойцу, которого Архонты планировали выставить против хитрого и осторожного Зверя. Технология добровольной передачи Силы от мага к магу была новой и не то что не отлаженной, но даже еще не апробированной. В древних манускриптах имелись указания на подобную практику, но уже в то время они расценивались как замшелые легенды. И тем не менее ученым и магам Рогатого удалось практически невозможное. Технология создания идеального воина, обладающего мощью нескольких опытных астральных бойцов, была разработана и теперь ждала только безумца, который согласится выступить добровольцем-испытателем. Добровольцем предлагалось выступить ему, Магистру Нергалу.

— Поймите нас правильно, брат, — вкрадчиво проговорил Приор Мидянин. — Мы не собираемся вас насиловать. Вы вправе отказаться, ибо Сатан никогда ни к чему не принуждает своих возлюбленных детей. Вы свободны в любых своих действиях и стремлениях. — Он помолчал, монотонно перебирая кипарисовые четки с деревянным крестом Нерона. — Но тогда нам придется предложить высокую честь стать Воином Судьбы следующему помощи магусу, брату Ибикусу. Эрго, к тому времени, как Звереныш столкнется с ним и будет повержен, вы уже останетесь за спиной самозваного Антихриста. Как ни печально, вы станете последней жертвой безумца, прежде чем будет положен конец его преступлениям.

Всадник Ибикус хранил бесстрастное выражение лица. Нергал готов был поклясться, что его до печеночных коликов страшит возможность стать Воином Судьбы.

Предприятие и в самом деле было предельно рискованным. Разумеется, чуткий Евронимус едва ли добровольно вышел бы против столь мощного соперника. На бой его еще нужно было выманить. Для пущего правдоподобия Архонты планировали поместить Воина в строгий монаший скит — якобы он малодушно испугался неминуемого поражения от руки Антихриста и решил укрыться от схватки. Зверь должен был сам отыскать его и прийти за своей смертью.

Обмакнув губы в драгоценное вино, Магистр произнес:

— Насколько я понимаю, в Темном Ордене есть еще несколько иерофантов, которые стоят сейчас ступенью или двумя ниже меня.

Галеатус озадаченно поскреб кончик носа.

— Видишь ли, Магистр, — осторожно произнес он, — для твоего внедрения в монастырь необходимо определенное время. Довольно много времени. Мы же не хотим, чтобы такая ответственная операция провалилась из-за пары тупых рыцарей-приоров, которые умеют только набивать брюхо и изредка ассистировать Лорду Магусу в ритуальных церемониалах?..

— Понятно, — кивнул Магистр. — Мы ими жертвуем, чтобы не спугнуть Евронимуса.

— Именно! — Епископ воздел палец к потолку. — Твое внедрение в скит требует времени, за которое Зверь успеет убить рыцарей. В великих шахматах мироздания все время приходится идти на жертвы.

— Рыцари-приоры — это не пешки.

— Порой для того, чтобы выиграть партию, необходимо пожертвовать несколько крупных фигур.

Вновь воцарилась тишина.

Магистр Нергал опустил взгляд. По крайней мере, Галеатус честен и не пытается юлить. С той же легкостью Архонты пожертвуют и самим Нергалом. На кону стоит слишком много.

Смертельная схватка с Антихристом была лишь частью риска этого безумного предприятия. Гораздо рискованнее было другое. Воин Судьбы временно терял часть личности. Для того, чтобы Зверь не смог дистанционно считать информацию прямо у него из головы и раскрыть обман, предполагалось искусственно заблокировать часть отделов головного мозга Воина Судьбы, отвечающих за память и течение Силы. Добровольцу, согласившемуся сразиться с Евронимусом, пришлось бы пройти процедуру установки множества психологических блоков, делающих его нерассуждающим рабом Врага. Ключом, активирующим прежнюю личность и новообретенные учетверенные магические способности, должна была стать одна из фраз, произнесенных горделивым самозваным Антихристом. Таких фраз было около трех сотен, все они были произнесены им перед другими магическими поединками, и ни одна из них не могла прозвучать в стенах монастыря, поскольку все они были страшными кощунствами, и «Теперь я — Бог!» представлялась одной из самых невинных.

Никто не мог дать гарантии, что после активизации ключа прежняя личность Воина восстановится в полном объеме. Никто не мог дать гарантии, что Зверь непременно скажет одну из трехсот ключевых фраз. Наконец, никто не мог дать гарантии, что объединенной магической мощи пяти магистров хватит, чтобы победить Зверя. Одним словом, Магистру Нергалу предлагалось сыграть в русскую рулетку при помощи револьвера, в барабан которого заряжены все патроны. Но он — согласился.

— …лишь смерть и безумие, — как сквозь вату доносилось до него с противоположной стороны костра. — И самое смешное, что вы сами уверены, будто…

Михаил окинул пытливым взором странного человека, который сидел напротив него на лесной поляне. Орел Силы уже окончательно вылупился из яйца, и теперь бывший великосхимник не испытывал ничего, кроме величайшего облегчения и глубокой уверенности в своих возможностях. Зверю конец.

Евронимус, похоже, что-то почувствовал, потому что осекся на полуслове. Вскинув глаза, он наткнулся на холодный, надменный и жесткий взгляд Михаила, совершенно непохожий на пылающий взгляд страждущего монаха. Мгновенно вскочил на ноги, поспешно сунув руку в карман плаща.

— Магистр?.. — тихо спросил Зверь.

— Магистр, — безразлично кивнул Михаил Нергал, поднимаясь вслед за ним. — Сразимся?

— Антихрист мгновенно почуял опасность, но никак не мог определить, откуда она исходит, и это его страшно обеспокоило. В пространстве повис почти осязаемый запах Силы. Больше суток он добивался от Магистра битвы, но теперь, когда тот принял вызов, Зверю стало весьма не по себе.

— Сразимся, — глухо сказал Зверь.

Они замолчали, глядя, как стремительно ползет по темному небу гигантская кроваво-красная, косо срезанная сверху луна. Евронимус наклонил голову и снова замер. Наступила тишина, только в кустах осторожно пробовало смычком лапки струну крылышка какое-то голосистое насекомое. Зверь со свистом втянул в себя воздух и шевельнул рукой в кармане плаща — в пространстве повис тонкий звон сталкивающихся ключей или каких-то других мелких металлических предметов. Над головами людей Силы с тревожным шелестом волновались сомкнутые кроны деревьев. По левому виску Евронимуса медленно скатилась крупная капля пота. Насекомое в кустах внезапно умолкло, и Антихрист с изумлением заглянул в глаза Магистру: почему оно это сделало? Из его ноздрей побежал стремительный ручеек черной, маслянисто отблескивающей в лунном свете жидкости. Зверь сделал неуверенный шаг в сторону, пытаясь сложить из пальцев левой руки какую-то фигуру, но пальцы отказывались ему повиноваться. Михаил стоял неподвижно, безучастно глядя себе под ноги. Еще одна капля пота стекла ему на переносицу, и в тишине отчетливо раздался леденящий душу звук — зубы Магистра Нергала, вопреки его воле, громко скрежетали друг о друга. Резкий порыв ветра ударил в спину Зверю, и глубочайшее изумление на его лице сменилось выражением запоздалого понимания. Сделав еще один шаг назад, Евронимус пошатнулся, медленно, словно нехотя, опустился на колени и повалился в высокую траву, придавив локтем муравейник.

Магистр сразу же, словно у него подломились ноги, опустился на четвереньки. Некоторое время он стоял так, уткнувшись лицом в правое предплечье. Наконец ему с трудом удалось снова встать на ноги и сбросить с головы куколь схимы. Перешагнув через труп Зверя, он, пошатываясь, пересек поляну и добрался до лужицы с мутной зеленой водой, которую приметил у вывороченных корней древней, покрытой пятнами лишайника ели. Раздвинув руками ряску, Михаил набрал в ладонь мерзко пахнущей воды и остудил пылающее лицо. Больше всего на свете ему хотелось упасть на бок и провалиться в беспамятство, но делать этого сейчас не следовало ни в коем случае — вскоре ему предстояла схватка с экзекуторами. Впрочем, экзекуторы не могли находиться слишком близко, иначе чуткий и подозрительный Зверь засек бы их еще на подступах и не пошел на контакт с Михаилом, поэтому у магистра еще было время, чтобы достойно подготовиться к встрече.

С самого начала он понимал, что самоотверженного глупца, решившегося на психологическую блокаду и постороннее вторжение в свой мозг, чтобы сразиться с Лордом Евронимусом, темные в живых не оставят. Он прекрасно понимал, что увеличенная в несколько раз магическая мощь, заключенная в его сознании и позволившая ему уничтожить Антихриста — слишком опасный соблазн для всякого посвященного и что Архонты наверняка отдали приказ о физическом устранении Магистра Нергала после того, как он сломает Зверя. Однако Михаил сознательно пошел на огромный риск, ибо в случае успеха выигрыш мог быть фантастическим. И он выиграл — использовав в битве со Зверем лишь часть своих новых, поистине безграничных возможностей, что уже само по себе было чрезвычайно рискованно, Магистр сохранил после схватки достаточно энергии, чтобы сразиться с экзекуторами, виртуозными убийцами, но слабыми магами, и отправить их в Гулкую Пустоту вслед за Антихристом. Ну, а потом… Михаил обессилено зажмурился от сладостных перспектив, которые открывало ему новообретенное могущество. Возможность уничтожить и темную, и светлую верхушку посвященных. Возможность стать единственным человеком Силы на планете. Возможность самому стать демиургом, играющим судьбами этого мира.

С противоположного конца поляны донесся тихий завывающий вздох. Тяжело дыша и с трудом передвигая ноги, Михаил вернулся к поверженному противнику и присел рядом с ним на корточки. Зверь уже снова был в сознании, однако в его лице не осталось ничего осмысленного. Он лежал на спине и широко раскрытыми глазами смотрел на луну, ползущую среди туч, словно чудовищный жук. В его голове больше не было маниакальных идей и запретных знаний — там оставались лишь простейшие рефлексы и желания. Разум Зверя сейчас блуждал в Гулкой Пустоте, и выбраться оттуда у него не было никаких шансов. Магистр тщательно обшарил карманы плаща противника: зажигалка, складной нож, темные пентакли, несколько пакетиков пресервов — все это пригодится, когда ему придется выбираться из тайги. Он потерял слишком много сил в схватке и потеряет ещё какое-то количество энергии, уничтожая экзекуторов, поэтому проделать многодневный путь до человеческих поселений тем же способом, каким пришел сюда Зверь, на чистом энтузиазме и силе воли, во имя аскезы, ему было не под силу. Ему придется не пересекать тайгу прогулочным шагом — ему придется выживать в тайге, поэтому любой подобный предмет был сейчас для Михаила на вес золота.

Очистив карманы Евронимуса, магистр не отказал себе в удовольствии еще раз перешагнуть через его безвольное тело и, двинувшись в чащу леса, с наигранным пафосом громко произнес:

— Теперь я — Бог!

Это прозвучало лаконично, солидно и убедительно. И да не будет у тебя больше других богов, кроме меня, человече. Прекрасный слоган для агитационной листовки на очередных выборах верховного аркана Таро.

Остановившись на границе лунного света и тени, магистр оглянулся и бросил последний печальный взгляд на распростертое тело бывшего претендента на мировой престол. Как ни странно, он тоже ощущал странную грусть и смятение, глядя на оболочку человека, которому не хватило совсем чуть-чуть, чтобы стать божеством. Видимо, он тоже был не лишен определенной сентиментальности.

Впрочем, какие пустяки. Зверь стал мясом для Бога. Звери испокон веков даны нам в пищу.

Евронимус бездумно коснулся рукой своего лица и неловко размазал по нему струящуюся из носа кровь.

Запиликавшее было голосистое насекомое вновь испуганно умолкло. Михаил сделал шаг вперед, но ноги почему-то отказывались его держать. Тяжело обняв ствол старой сосны, обдирая ладони о ее чешуйчатую шкуру, пачкая руки густой янтарной смолой, магистр начал медленно сползать на усеянную пожелтевшей хвоей землю. Что-то было не так. Реальность расползалась под его пальцами, словно нагретая резина. Небо опустилось совсем низко, пространство начало все быстрее и быстрее закручиваться вокруг Михаила, вызывая нестерпимую тошноту. И магистр хрипло закричал, ибо понял, что все-таки проиграл. Он в отчаянии поднес ладонь ко рту и наполнил ее черной кровью из носоглотки.

Те, кто копался в его мозгах, наверняка предвидели ситуацию, при которой пациент сумеет не только победить сильного противника, но и выйти из-под контроля Ордена. На этот случай они заложили в подсознание восстановившего свою личность сатанинского магистра программу самоуничтожения, которая приводилась в действие определенными кодовыми фразами. Теми же самыми кодовыми фразами. Возможно, от ключей, произнесенных посторонними людьми, магистр мог бы себя обезопасить, бесследно затерявшись на просторах Евразии, но от одной из коротких реплик, которая никак не могла прозвучать из уст великосхимника Михаила, но которую, по мнению темных, почти наверняка должен был произнести обуянный гордыней Магистр Нергал, он уберечься не сумел.

Исчезнувшего из таежного монашьего скита насельника Михаила так и не нашли. Не обнаружили и тела Зверя Евронимуса, самозваного демиурга, одного из длинной вереницы тех, кто когда-либо пытался переделать мир по образу и подобию своему. Кроме того, в элитном римском нейрохирургическом госпитале в одну ночь скончались, не приходя в сознание, четыре уважаемых человека, лежавших в коме в соседних одиночных палатах — профессор Московского университета, блестящий южнокорейский психоневролог международного уровня, президент американской транснациональной корпорации и скромный библиотекарь из Австралии. Разумеется, никому, кроме Внутреннего круга, и в голову не пришло увязать все эти трагические события между собой.

А еще через несколько дней в своей келье повесился сосед Михаила, келейник Варфоломей, неудавшийся киллер и неудавшийся монах, разум которого не смог вынести тягостной атмосферы темной силы, оставшейся после грандиозной битвы двух высших магистров.

 

Сергей Чекмаев, Пауль Госсен

МИЛИТАРИСТЫ

«Сетевые» друзья Инна, Марат и их приятели по интернету встретились в виртуальном Новосибирске и сели в экспресс Новосибирск-Диксон, чтобы добраться до уровня Е16 — ветки, которой в «реале» не существовало вообще. Два года назад там пропал однокурсник Марата, который интересовался заблокированными уровнями…

1

Виртуальный Новосибирск практически не отличался от настоящего. Сеть проспектов и улиц по обе стороны Оби, изобилие фирменных бутиков и торговых центров, разношерстная публика со всех концов Земли. Лишь черные полосы на рекламных щитах скрывали анатомические подробности фотомоделей. Глупо, конечно, в реале те же самые плакаты буквально щеголяют излишней откровенностью, но за полвека сетевой цензуры на обнаженку никто не смог придумать ничего лучше. А пользователи привыкли — человек привыкает ко всему. Даже к цензуре виртуала, обещавшего некогда полную свободу и отсутствие любых ограничений, а теперь скованного тотальным контролем и запретами на любые проявления секса и насилия.

До отхода поезда у Инны оставалось три часа: она немного посидела в кафе, а потом вернулась на вокзал. Вроде бы время есть, а побродить по улицам все равно не успеешь, даже с учетом виртуального уплотнения. Да и что это за экскурсия на такой скорости! Инна училась в педагогическом, и в Новосибирске раньше бывала, но всегда проездом. Жаль, что и в этот раз не получится осмотреть город.

«Встретимся у касс, — написал Марат, сетевой приятель из Бийска. — Возле скульптуры пионера с горном. Раритетная вещь — в реале таких давно переплавили… Еще должны быть Кристина и Игорь из Питера, Клещ из Кемерово и две девчонки из Свободной Маньчжурии. Короче, в 17:30 у горниста. Ну, бывай!»

Пионера с горном Инна нашла быстро — его просто нельзя было не заметить. Достала из дорожной сумки фотоаппарат, выбрала подходящий ракурс, и вместе со щелчком затвора (имитация, само собой) услышала голос служащего веб-банка:

— Подтвердите платеж $0,99 — пошлина за съемку в фонд виртуализации утраченных исторических памятников. В случае отказа удалите снимок.

— Я же говорил — раритетная вещь, — рядом с Инной появился высокий смуглый парень. — Признала?

— Нет, — ответила она, пожимая протянутую ладонь. — На аватарах ты совсем другой.

— Там старая фотография, со второго курса еще. А я тебя сразу узнал… Смотри, вон Кристина с Игорем. Ха, Ромео и Джульетта в мрачных тонах.

Питерцы очень импозантно смотрелись в черной форме сетевых археологов. Поздоровавшись, они скинули рюкзаки, и Игорь попытался обнять Кристину прямо перед горнистом.

— Айн-цвай — полицай, — послышался насмешливый голос. — Не расслабляйтесь, мент рядом.

Усатый, плечистый бугай в новомодной тельняшке ухмылялся также заразительно, как и во всех своих многочисленных интервью. Инна много раз видела их в сети: Клещ был известным следопытом, пару лет назад где-то на Сахалине нашел и разрядил бомбу времени — хакерскую программу индонезийских сепаратистов.

Игорь и Кристина поспешно разжали объятия, обходящий платформу милиционер с неодобрением покосился на них. Но ничего не сказал, хотя и мог — камеры наблюдения наверняка зафиксировали пылкие эмоции питерцев. И тогда уже предупреждением не отделаешься: объятия — штраф 25 долларов, поцелуй — 50. Более серьезные удовольствия карались лишением свободы сроком до трех месяцев.

— Повезло, — хмыкнул Клещ, пожимая следопытам руки. — Настоящий мент в Сеть вылез, не программа. Он и так на патрулировании зарабатывает, ему влом за каждым нарушителем гоняться. Ну что, все в сборе? Марат еще про китаянок писал.

— Харбинский задерживается на двадцать минут. Должны вот-вот быть. Успеют.

Появление китаянок в кассовом сопровождалось ропотом, не понять — одобрительным или осуждающим. В Свободной Маньчжурии с запозданием на век бушевала сексуальная революция. Девушки были совершенно голыми, но сетевые программы-цензоры, как и в случае с рекламой, прикрывали их тела полосками, со стороны походившими на черные бикини. При резких движениях полоски не всегда поспевали за девушками, что, впрочем, нимало их не смущало. К тому же, штрафных санкций в данном случае не полагалось.

Милиционер выругался и ушел.

Обалдевший Марат в первую минуту даже не нашелся, что сказать. Игорю ревнивая Кристина закрыла ладонью глаза, и только Клещ без капли смущения пялился на полоски-цензоры. Понимая, какое впечатление производят на мужчин, девушки представились первыми. Звали их почему-то Мэри и Вирджиния, по-русски они говорили почти без акцента. Судя по некоторым оборотам — сами, а не через программу-переводчик.

— Пора, — Марат наконец-то пришел в себя, взял у Инны дорожную сумку и закинул на плечо. — Наш двести второй, пятый путь. Двинули.

Экспресс «Новосибирск-Диксон» делал в пути всего три остановки — в Томске, Верещагино и Норильске. На всех остальных станциях, как объяснил Марат, следовало катапультироваться, на этот случай в каждом купе имелись специальные кнопки.

Через полчаса после отхода они остались втроем — Игорь с Кристиной уединились в соседнем купе, а китаянки отправились эпатировать публику в вагон-ресторан.

— А мы свою остановку не прозеваем? — спросила Инна.

— Куницыно? Если и прозеваем — не страшно, — ответил Клещ. — Нам же не станция нужна, а уровень Е16. А это еще километров тридцать вдоль рельса топать, по любому гулять придется, что в одну сторону, что в другую… Ты не беспокойся — нам еще ехать и ехать. Хорошо если к вечеру доберемся.

— Так долго! — удивилась Инна. — А говорят, поезда в сети ходят раза в три быстрее, чем в реале.

— Ну, в реале этой ветки и вовсе нет, — встрял Марат, не желая уступать инициативу. — Не построили и даже не планируют. Болото сплошное — вечная мерзлота все тает и тает.

Клещ кивнул.

— А расстояния здесь огромные. Так что к вечеру в самый раз… Ну что сообразим за знакомство? — и он извлек из сумки бутылку минералки.

— С пузырьками? — спросила Инна. — Я не буду.

— С какими пузырьками? «Столичная»! Пришлось перелить, конечно, в другую посуду. А то бы сирены уже орали на весь экспресс.

Марат уже нарезал хлеб, доставал консервы. Подмигнул Инне: не зевай, мол.

— Как же вы водку в виртуал пронесли? Там же столько датчиков…

— Ты погуляй здесь с мое — и не тому научишься, — Клещ уже разливал водку по стаканам. — А датчики — они же на этикетки реагируют… И давай, Инна, на ты. Я ж не декан в твоем институте.

— Давайте… — ответила Инна. — То есть, давай… А может нам других подождать? Пьем-то за знакомство.

— А мы повторим, — сказал невозмутимый Клещ. — У меня еще есть.

Выпили и закусили. Потом выпили и закусили снова, разговорились само собой. Сначала Клещ рассказал про бомбу времени — куда деваться, Инна и Марат насели на него вместе (попутно выяснилось, что Клещ — не прозвище и не фамилия, а имя, вписанное в паспорт), потом Инна вспоминала, как ездила с сестрой Антарктиду, Не сетевую — реальную, с пингвинами и морозами.

— Вы не поверите, ребята, скучища-а невероятная! Пингвинов я и раньше видела, в зоопарке, а больше и нет ничего, один лед. Доехали на автобусе до южного полюса и повернули обратно…

Тут в купе вернулись остальные следопыты, подсели к столу. Клещ открыл вторую бутылку, и разговор плавно перешел на цель экспедиции.

— Что-то там было раньше, — начал Марат, — но после введения всеобщей цензуры весь уровень заблокировали. Я перетряс несколько сетевых библиотек, просмотрел газетные подшивки: до 2025 года все затянуто черными лентами, после — и вовсе ни слова. Обратился с запросом в Академию Виртуальной Истории, получил отписку: «Уровень Е16 засеян тайгой в 2019, дальнейшее развитие района не проводилось».

— А почему ты решил, будто там что-то было? — спросила Инна. — С чего такой интерес?

— Да, Марат, расскажи толком, — поддержала ее Кристина. — Не все в курсе.

— Два года назад там пропал мой однокурсник, — сказал Марат, — Андрей Климкин, черный археолог. У него прямо-таки нюх был на заблокированные уровни. E-шестнадцатый он первым раскопал, поехал туда и пропал. Через три месяца поисков у маленькой речушки нашли палатку, пустую, и ничего больше. По официальной версии Андрей утонул. А чем он занимался все это время на закрытом уровне, какие «раскопки» вел — установить не удалось. Я проанализировал статистику исчезновений и опешил: в тех местах с двадцать пятого года пропало девять человек. Вроде, не так и много, но на соседних уровнях — вообще по нулям…

— Разберемся, — сказал Клещ и подмигнул куда-то в пространство, скорее всего Инне. — И не в таких делах разбирались…

Минут через десять экспресс остановился в Томске.

— Быстро доехали, — сказал Марат. — Пойду — потопчусь на перроне. Кто со мной?

— Я, — Инна поднялась вместе с ним.

Но стоянка была совсем короткая — три минуты. Они прошлись вдоль вагона и снова запрыгнули в тамбур.

— Тайга здесь красивая, — сказала Инна.

— Ты погоди, — ответил Марат. — За Колпашево уссурийская начнется — с тиграми и даже лианами, кто-то из программистов напутал, а после исправлять не стали…

2

— Приготовились, — сказал Клещ. Он сидел в крайнем кресле у окна и смотрел на стремительно проносящуюся тайгу, время от времени сверяясь с картой. — Сейчас будет поворот, за ним станция. По моей команде жмите синюю кнопку на правом подлокотнике. Красную не трогать — она для возвращения. Ага, вот и станция.

Инне еще ни разу не приходилось катапультироваться, и прежде чем нажать кнопку она зажмурилась.

— Черт, — послышался голос Игоря, — не работает.

— И у меня, — сказала Кристина с досадой.

Инна открыла глаза. Ничего не изменилось — следопыты остались в купе, Клещ и Марат вновь и вновь давили на кнопки. За окном промелькнули несколько домов, платформа, приземистое здание станции.

«Куницыно», — успела прочитать Инна.

Клещ связался с диспетчерской и, не включая обратку, минуты две крыл невидимого собеседника от всей души. Ему ответили не менее эмоционально, а потом объяснили, что катапультироваться на уровне запрещено приказом номер таким-то от второго июня сего года.

— Люди здесь пропадают, — пояснил диспетчер и отключился.

— И что делать? — спросила Инна.

— Что и собирались, — ответил Клещ и несколько раз подряд нажал на кнопку. — Кончится же где-то запретная зона… — и тут он исчез.

Инна катапультировалась следом и сразу, без всякого перехода, оказалась в лесу. Чуть в стороне, с интересом оглядываясь по сторонам, в кресле сидел Марат. Больше никого не было. Они покричали «ау», и издалека вроде бы кто-то отозвался, правда, совершенно непонятно с какой стороны. Следопыты попытались связаться с друзьями — но так и не смогли выйти на связь, опции коммуникатора почему оказались заблокированными.

Марат умело сложил свое кресло до размеров блокнота, спрятал в карман, помог Инне.

— Вернемся на железную дорогу, — сказал Марат, — и пойдем в сторону Куницыно. Где-то в той стороне Клещ — он же первый катапультировался.

— А кто второй? — спросила Инна.

— Я не заметил, — ответил Марат. — Я на тебя смотрел.

Минут через десять они вышли на Игоря — он сидел на рельсе, мрачно поглядывая по сторонам.

— А остальные где? Никого не могу вызвать — похоже, у меня связь накрылась.

Инна пожала плечами.

— Не знаем. Похоже, связь здесь вообще не действует.

— Чертовщина какая-то! Это вы кричали?

— Было дело, — подтвердил Марат.

На станцию они вышли часа через полтора, не слишком уставшие (рюкзаки в сети почти ничего не весили), но очень расстроенные. Похоже, их поход кончился, не начавшись. Ни Клещ, ни Кристина, ни китаянки так и не нашлись. По дороге Марат с Игорем в два голоса вопили на весь лес, несколько раз, когда им чудились ответные крики, следопыты сворачивали в тайгу, но безрезультатно.

В здании станции горел свет, она блистала надраенным кафелем и была совершенно пуста. На стенах висели расписания с незнакомыми названиями. Судя по ним, поезда здесь ходили не часто. Электронное табло в знак того, что еще работает, тоскливо подмигивало одинокой точкой в правом нижнем углу.

— Не понимаю, — развел руками Марат. — Пусть Кристина и китаянки после нас катапультировались. Значит, они еще подойдут. Но Клещ-то уже давно должен быть здесь.

— Я поищу девчонок, — сказал Игорь. — Мало ли что… А вы здесь подождите. Если кого встречу — буду к вам посылать.

И тут в дверь ввалились Клещ и Кристина.

— Где это вы были? — ревниво поинтересовался Игорь.

— Шли вам навстречу, — ответил Клещ. — Только у меня связь отказала. У Кристины тоже… А что за станция?

— Куницыно.

— Другой здесь нет, — добавил Игорь.

— Э-эх, следопыты, — хмыкнул Клещ. — Куницыно мы проехали, потом я катапультировался и все время шел вперед, вам навстречу — то есть от Куницыно удалялся. Сперва один, потом встретил Кристину.

— Дела-а, — протянул Игорь. — Прямо как в «Новом возвращении ведьмы из Блэр».

— Ладно мистику-то разводить, — сказал Марат. — Снаружи-то что написано? Мы и не посмотрели.

Он поднялся. Инна и Игорь вышли следом.

На щите, косо прикрепленном поперек фасада, значилось: «Станция». Марат почесал в затылке.

— Лаконично. Только если верить карте, никакой «Станции» здесь нет. Куницыно, следующая — Бахта.

— Эй, идите все сюда! — донесся изнутри голос Клеща.

Он стоял у самого выхода и с изумленным видом нажимал на кнопки торгового автомата. В зале ожидания их было всего два, один продавал билеты, второй — колу и шоколадки. Но Клещу все никак не удавалось заполучить вожделенный батончик, автомат наотрез отказывался признавать кредитные карточки и требовал расплатиться наличными.

— Наличные в сети, да ты совсем озверел! — сказал Клещ и саданул автомат изо всех сил. Тот загудел, но шоколадкой так и не поделился, зато выплюнул сдачу: виртуальный пятицентовик 2011 года с профилем Гагарина. — Юбилейный! Их же запретили! — Клещ подкинул монетку на ладони и спрятал в карман. — Да ему цены нет!

Неожиданно очнулось электронное табло, сообщив, что пассажирский поезд «Порт-Северный — Город-Южный» прибудет завтра в 10:15. Следопыты переглянулись.

— Город-Южный, — сказала Инна, — никогда не слышала о таком. Не нравится мне это все. Пойдем, посмотрим вокруг?

Домов, хотя бы и заброшенных, они так и не нашли. Единственная дорога, извилистая, поросшая бурьяном, вела в тайгу. Указатели отсутствовали. В окрестностях станции вообще все выглядело так, словно отладчики давным-давно не появлялись в этих местах. Если не считать саму станцию, конечно, чистенькую, надраенную до блеска.

— Значит так, — сказал Клещ. — Это не Куницыно, в чем все могли убедиться, хотя туда в любой момент можно вернуться вдоль рельса. Но прежде надо найти Мэри и Вирджинию. Судя по всему, они катапультировались последними. Сейчас соберем веток, разведем костер, немного отдохнем и перекусим. А если девчонки к тому времени не подойдут — двинем им навстречу. И лучше с факелами, а то скоро совсем стемнеет. Другие предложения есть?

Других предложений не было. Парни разожгли костер, достали консервы, Клещ, подмигнув, выудил из рюкзака еще одну пластиковую бутылку «Столичной».

— Не помешаю? — Марат сел рядом с Инной, их плечи соприкоснулись. Стало тепло и уютно, взбалмошный день подходил к концу.

— Это и есть уссурийская тайга? — спросила Инна.

— Она.

— И тигры здесь водятся?

— Конечно. Что, испугалась?

— Ну, немножко. Ты же меня защитишь?

— Да ты и сама с ними справишься. Они же беззубые — хищных зверей в сети нет.

Тут со стороны станции послышались голоса. Следопыты закричали и замахали руками. Из вечернего тумана прямо на них выскочили Мэри и Вирджинии, и все на мгновение опешили, даже Клещ. Цензурных полос на телах девушек больше не было.

3

Утром следопытов разбудил рев реактивных двигателей. Два истребителя пронеслись над станцией и, заложив крутой вираж, ушли на север. Следопыты быстро собрали палатку, затушили костер. Коммуникаторы по-прежнему не работали, как и вчера никому не удалось даже выйти в режим связи.

— Похоже, мы попали, куда хотели, — констатировал Клещ. — Забрели на заблокированный, всеми забытый подуровень. Отсюда и раритетный пятицентовик. Кричать «вау», равно как и унывать не будем, а пойдем-ка на станцию. Если я все правильно помню, в 10:15 приходит поезд. Попробуем разобраться. Вот еще что… — он вытащил из рюкзака куртку и протянул Вирджинии. — Возьми, прикройся. Ребята, найдите что-нибудь для Мэри. Тут не свободная Маньчжурия, а тайга. Всяко может случиться.

На этот раз станция оказалась переполненной. Что интересно — исключительно мужчинами от двадцати пяти до пятидесяти в серых костюмах, галстуках. В руках у каждого — солидный портфель или дипломат. Одни молча сидели в зале ожидания и терпеливо глядели на электронное табло, другие стояли в очереди возле кассового автомата. Судя по всему, виртуальные наличные у них водились.

— Нам в Куницыно, — обратился Марат к последнему в очереди. — Не подскажете, как добраться?

Мужчина радушно улыбнулся, прямо как страховой агент при виде клиента, и молча указал на табло. Табло сообщало, что в связи с прохождением спецсостава АМ5, все пассажирские рейсы на сегодня отменяются.

— А автобусом? — спросил Клещ.

Мужчина снова молча улыбнулся, но на этот раз всем показалось, что он не понял вопроса.

— Сам-то куда едешь? — поинтересовался Марат.

— Я не еду, — ответил мужчина с прежней улыбкой. — Я сдаю билет.

Ничего не удалось выяснить и у остальных.

— Манекены, а не люди, — сказал Клещ, отозвав следопытов в сторону. — Похожи на самые примитивные программы. Судя по всему, выполняют роль массовки и ни на что серьезное не способны.

Хлопнула дверь, в зал ожидания вошли люди в военной форме — офицер, судя по богато украшенным эполетам на плечах, и двое рядовых.

— Документы, пожалуйста, — сказал офицер, ни к кому конкретно не обращаясь. Люди в серых костюмах дружно извлекли паспорта, но военный патруль, не замечая их, двинулся к следопытам.

Клещ достал чип-карту, удостоверяющую личность, и протянул офицеру. Тот повертел ее в руках. Похоже, он просто не знал, что с ней делать.

— Документы, — повторил он.

— А это что? — набычился Клещ.

Офицер не ответил и требовательно взглянул на остальных. Следопыты предъявили свои чип-карты.

— Куда следуете?

— В Куницыно, только поезд отменили…

— Где это?

— Соседняя станция.

Офицер снова задумался, на этот раз надолго, потом решительно спрятал чип-карты в карман.

— Следуйте за мной.

— А в чем дело… — начал Марат, но один из солдат деликатно подтолкнул его к выходу.

— Куда вы нас ведете? — подала голос Кристина. — У нас документы в порядке.

— Разберемся, — ответил офицер.

На улице стоял архаичного вида автобус. Почему-то ярко-оранжевого цвета. Но удивиться как следует следопыты не успели, запел рельс, издалека донесся свисток подходящего поезда. Через минуту на станции Станция остановился спецсостав. Видимо, тот самый АМ5. Клещ присвистнул, остальные поразевали рты. Состав был гружен танками, абсолютно новыми, сверкающими, явно только что из сборочных цехов. Мэри и Вирджиния почему-то засмеялись и быстро-быстро заговорили между собой по-китайски.

— Всем в автобус, — приказал офицер, посматривая на небо. — Быстро!

С севера вновь приближался реактивный гул.

Они отъехали совсем недалеко, когда сзади один за другим выросли грязно-серые столбы разрывов — самолеты накрыли станцию бомбовым ковром.

— Это что, война? — спросила Инна, глядя, как жирный черный дым стелется над верхушками деревьев.

— Еще вчера началась, — ответил офицер без всяких эмоций.

Ехали минут сорок, на плохой бетонке автобус изрядно трясло. Кругом сплошной стеной стояли кедры. Следопыты молчали, прислушивались. На станции еще долго что-то рвалось, с грохотом выбрасывая вверх пылающие обломки, потом все стихло. Клещ неодобрительно косился на офицера и все делал какие-то знаки Марату. Тот кивал головой, соглашаясь, Инна так и не поняла с чем. Может, побег замышляли? Ой, не стоит! У солдат — автоматы, у офицера — пистолет в кобуре, еще стрелять начнут. Она нашла и сжала ладонь Марата. Тот оглянулся, кивнул одобряюще: не бойся, мол.

«Хороший парень, — подумала Инна. — Похоже, я крепко втюрилась».

Наконец дорогу преградил шлагбаум. Офицер выглянул из автобуса, проревел несколько слов — пароль, наверное, и шлагбаум поднялся. Еще через пару минут они остановились, офицер оглянулся и приказал:

— На выход!

— Кругом тайга, — впервые за долгое время подал голос Игорь, с утра он был хмур и держался на расстоянии от Кристины. — Куда вы нас привезли?

— На выход, — повторил офицер и распахнул дверь.

Едва следопыты ступили на землю, как снова заработал мотор, автобус дернулся и укатил.

— О-па, — сказал Клещ. — Что делать-то будем?

Остальные молчали.

— Полковник Петров, — произнес четкий голос у них за спиной. — Жду приказаний.

Он возник словно из ниоткуда — крепкий мужчина с круглым, землистого цвета лицом и залысинами. Дородная фигура затянута в защитную форму без погон и прочих знаков различия.

Полковник улыбался.

— Чьих приказаний? — Клещ, как обычно, нашелся первым.

— Ваших. Я вас, ребята, столько лет дожидался.

Все разъяснилось, когда следопыты, надежно укрывшись в подземном бункере, пили чай с галетами. Вдоль стены выстроились в ряд допотопные мониторы, на экранах стремительно бежали цифры, подмигивала красными значками карта. На противоположной стене висело большое оранжевое знамя. Улыбчивый Петров оказался очередной программой, а станция и тайга вокруг нее — зоной действия военно-стратегической игры «Милитаристы».

— Своим появлением на уровне вы запустили игру, — пояснил Петров, подливая кипяток. — Вам предстоит возглавить армию оранжевых и развернуть военные операции против фиолетовых, таковы правила. Вчера мы довольно успешно теснили противника. Но сегодня в 9:52 фиолетовые разбомбили военный состав АМ5 в районе станция Станция и предприняли контрнаступление в сторону поселка Поселок. — Петров указал на монитор с картой. — Контрнаступление в настоящий момент приостановлено нашей пехотой. Враг временно прекратил натиск и окапывается на достигнутых рубежах. Наши потери составляют — 24 %, потери противника — 13 %…

— Ребята, — Марат обжегся чаем и отодвинул кружку. — Вы понимаете, что мы обнаружили? Настоящую военную игру начала века. Были такие, но потом их запретили специальным постановлением… Да это же археологическая сенсация! Нет, Климкин знал, где искать.

— Да погоди ты! — нахмурился Клещ. — Где он теперь твой Климкин?.. А как выйти-то из игры?

Полковник опять заулыбался.

— Победить или проиграть. Один из вариантов завершения игры — захват знамени противника. Наше хранится здесь, в бункере, знамя фиолетовых по непроверенным агентурным данным где-то в районе фабрики Фабрика.

— Что ж, значит, сыграем, — ухмыльнулся Клещ. — Чур, я маршал.

Марат хлопнул его по плечу.

— Прежде в званиях разберись. Ты, небось, и не знаешь, как они на погонах обозначаются.

Клещ отмахнулся.

— А кто из нас знает? Ты, что ли? Ерунда, в войне это не главное.

— Ты умеешь воевать? — удивленно спросила Мэри.

— Не может быть! — вторила ей Вирджиния.

В голосе китаянок слышалось восхищение.

— Никогда не доводилось. Но дело-то нехитрое. Мудрить не будем, полковник, — обратился Клещ к Петрову. — Все силы бросим к фабрике. Что там у нас осталось. Танки?

— На станции Станция в настоящий момент идут восстановительные работы, товарищ маршал, — отрапортовал полковник. — Новый состав с танками прибудет только завтра. На мобпункте города Город-Южный заканчивается мобилизация резервистов. Сейчас в наличии штурмовые части особого назначения, два инженерных батальона, самоходный артдивизион и мотопехотная бригада неполного состава.

— Ну и хватит. Фабрику блокировать и захватить сегодня к 21:00. Задание понятно?

— Слушаюсь, товарищ маршал! — вытянулся Петров, и по экранам мониторов побежали строчки нового приказа.

— Вот и отлично, — сказал Клещ. — А что это ты, полковник, все чай подливаешь? Водка есть?

Оставив Петрова наблюдать за мониторами и переодевшись в военную форму оранжевых, следопыты выбрались из бункером и расположились на небольшой полянке. Кедры тихо шумели над головой, но где-то далеко бухали невидимые орудия. Война разгоралась.

Клещ с Игорем раскупорили бутылку из неприкосновенных стратегических запасов полковника. Кристина и китаянки отправились на поиски небольшой речки Речка, что судя по картам протекала неподалеку, — искупаться. Марат с Инной собрались следом.

— Ой, — сказала Инна. — Цензурных полос нет, а я без купальника.

— Я отвернусь.

— Ага, так я и поверила, — ехидно сказала она и вдруг хлопнула себя по запястью. — Комар! Кусается, гад, да как больно. Что ты там про беззубых виртуальных тигров рассказывал?

— Так это в обычной сети. А это старый уровень. Здесь и правила полувековой давности.

— Значит, и тигры здесь кусаются?

— Выходит так, — Марат нахмурился. — И, может быть, не только тигры.

4

Разведка оранжевых попалась на дезинформацию противника. Агентурные данные оказались туфтой: никакого знамени на Фабрике не было. Штурмовые части попали в засаду. Авиация фиолетовых проутюжила район бомбовым ковром, после чего наспех организованную оборону мотострелков взломали танковые клинья.

— …потери составили 93 %, — закончил доклад невозмутимый Петров и добавил, что ждет новых приказаний. Было около семи вечера, солнце стояло еще высоко, пищали комары, неутомимо стучал дятел, и трудно было представить, что где-то неподалеку недавно закончилась бойня.

Мэри и Вирджиния снова заспорили между собой. Клещ и Игорь усердно протирали заспанные глаза. Кристина, закусив губу, молчала и смотрела куда-то в сторону. Марат, не зная, что сказать, оглянулся на Инну.

— Пока фиолетовые не захватили знамя, игра не окончена, — продолжал Петров. — Но расположение бункера скорее всего известно противнику, и фиолетовых можно ждать в любой момент. Единственный выход — уйти в тайгу, спасти знамя, правила игры позволяют организовать партизанское сопротивление.

— А ведь как все хорошо начиналось, бункер, водочка… Погоны опять же маршальские, — Клещ похлопал себя по плечу. — А теперь, значит, партизанщина. По болотам ползать, составы под откос пускать… Впрочем, есть и другой вариант, ребята. Сдать знамя фиолетовым — и игре конец. Доберемся до Куницыно, свяжемся с Академией Виртуальной Истории. Слава и кандидатский минимум всем обеспечены… Вы как? — следопыты молчали. — Ага, притихли. Вот и я думаю, что слава пока подождет. Где знамя, Петров? Поиграем еще.

Но далеко уйти не удалось, их настигли и окружили часа через два. Скутеры фиолетовых — явно на антигравах или на воздушной подушке — стремительно проносились среди деревьев, срезая под корень траву и мелкий кустарник. Рев моторов слышался теперь со всех сторон. Следопыты залегли в небольшом овраге, вжались в землю, над их головами засвистели пули.

— Ну вот, и партизаны из нас никакие, — сказал Клещ. — Сейчас еще пуль наглотаемся. Эй, Петров, что будет, если кого-нибудь из нас пулей заденет?

— Мгновенный возврат в реал.

— Банально, — вздохнул Клещ.

Сверху затрещали ветки, и на краю оврага показались солдаты в грубых шинелях с фиолетовыми петлицами.

— Руки за голову! — скомандовал совсем еще молоденький майор, лет двадцати, не больше. — Выходить по одному! Ну, быстро!

Первым поднялся Игорь, с трудом выбрался из оврага, положил руки на затылок. Его обыскали, сорвали погоны, поставили лицом к ближайшему дереву. Следом наверх вскарабкалась Кристина. К ней подступили двое фиолетовых, тот, что постарше, ухмыльнулся и грубо рванул на девушке блузку. Она попыталась увернуться, но второй солдат крепко схватил ее за руки.

— Вот черти, — скривился Клещ, распахнул маршальскую шинель и достал спрятанное знамя. — Не там ищите, уроды. Забирайте и оставьте девчонку в покое.

Он поднялся и шагнул вперед. Какое-то время майор без всякого интереса смотрел на Клеща сверху вниз, как на досадную помеху, потом поднял пистолет.

— Я сказал, выходить по одному. Еще шаг и я стреляю.

Солдаты гогоча продолжали раздевать Кристину.

— Да забери ты его! — не на шутку разозлился Клещ. Он размахнулся и швырнул оранжевый рулон в майора. Знамя хлопнула офицера по лицу, тот отпрянул, поймал шелк и снова навел пистолет на Клеща.

— Все, игра окончена! — кричал тот. — Получили, что хотели?! Гуд бай, мальчики! Люди едут домой!

Пуля ударила его в грудь, потом вторая, третья. Клещ вздрогнул, повернулся и стал медленно оседать на землю. Инна увидела его раскрытые от удивления глаза, увидела кровь на шинели и вдруг поняла, что ни в какой реал Клещ сейчас не вернется, а упадет на землю и умрет. Марат прав, здесь кусаются не только тигры…

Их опять везли в автобусе, на это раз — фиолетовом. Кристина всхлипывала, остальные молчали. Клеща они похоронили возле оврага: саперными лопатками вырыли яму, опустили тело. Марат хотел как-то пометить могилу, воткнуть хотя бы ветку, но майор не позволил. Он все время смотрел на часы и подгонял пленников.

Ехали долго, часа три, но уровень Е16 все не кончался. Судя по всему, игровое пространство, распакованное из архива появлением следопытов, занимало огромную территорию. Наконец тайга закончилась, и автобус остановился перед большими воротами. По обе стороны от них тянулась ограда из колючей проволоки, наверху, рядом с бочонками изоляторов то и дело проскакивали фиолетовые искорки. Пахло озоном.

— Сизифов труд, — сказал Марат и утер пот со лба. — Сколько рельсы не таскай — они не кончаются.

— Похоже на программную ошибку, — кивнул Игорь.

— Умышленную ошибку, — вставила Инна. — Надо же им чем-то нас занять.

Вот уже четвертый день следопыты и еще сотни две военнопленных из числа оранжевых расчищали территорию разбомбленной станции. Таскали и грузили искореженные рельсы, которые были подозрительно тяжелыми для виртуала, словно кто-то решил согнать с военнопленных семь потов. Как только заполнялся кузов одной машины — подъезжала следующая. Сначала ребята подумали, что управятся с работой в считанные часы, но вскоре выяснилось, что рельсы не кончаются. На только что расчищенном пространстве из ниоткуда возникали новые куски монорельсового полотна — и так без конца. Никого кроме следопытов это не удивляло — ни троих охранников, лениво смолящих такие же бесконечные сигареты, ни других военнопленных.

На покосившемся фонарном столбе оглушительно орал сверкающий громкоговоритель. Передавали в основном постановления новой военной администрации и марши. Судя по содержанию постановлений, фиолетовые планировали создать на уровне что-то типа военной диктатуры.

— Почему не произошла остановка игры? — в который раз задал вопрос Марат. — Они же получили знамя? Что не так?

Он швырнул очередную рельсу в грузовик, и тут — весьма вовремя — охранники объявили получасовой перерыв.

Пленникам раздали бумажные пакеты: бутылка с водой, два ломтика черствого хлеба, гнилое яблоко.

— Сволочи! — сказал Игорь. — Не могли нормальное яблоко запрограммировать.

— Мы военнопленные, — ответил Марат. — Нам такое и полагается.

С трудом сдерживая отвращение, следопыты принялись за еду. Мэри и Вирджиния закурили — пару дней назад у них появились знакомые среди охранников, взявшие на себя обеспечение девушек. От сигарет, добытых таким способом, остальные отказались, сколько китаянки не настаивали. Зато у Игоря под глазом багровела ссадина — Кристина не курила и потому не нашла с солдатами общего языка. Услышав крики, Игорь примчался на помощь, отшвырнул чересчур назойливого охранника и тут же получил по лицу прикладом.

— Кажется, я поняла, — сказала вдруг Инна. — Мы напрасно ждем окончания игры. Фиолетовые не хотят ее прекращать, видимо, они сумели внести изменения в программу.

Марат и Кристина хмыкнули. Игорь выразительно покрутил пальцем у виска.

— Послушайте же! За пятьдесят лет фиолетовые собрали немало информации, поступающей снаружи, и совершили некий эволюционный скачек. Они уже знают, что их мир живет только во время войны. А война начинается, только когда на уровне появляются настоящие игроки, не программы. Все, кто попадал сюда раньше, твой однокурсник Климкин, например, — Инна посмотрела на Марата, — проигрывали и погибали. Ведь мы разучились воевать, а из-за цензуры разучились даже играть в войну.

— Почему же сразу погибали? — нахмурился Марат.

— Потому что подобные игры давно запрещены, и фиолетовые понимают… хотя в прошлый раз на их месте могли быть оранжевые… в общем, местные понимают, как только живой игрок выйдет с уровня или тем более в реал, то сразу же сообщит в Академию Виртуальной Истории, уровень заблокируют, и никто никогда не запустит игру снова. И придет конец их маленькому мирку. Так что проигравших просто убивали.

Судя по окаменевшим лицам, каждый моментально вспомнил узкую траншею, кровь на мундире с нитками от сорванных погон, фигуру Клеща, согнутую в нелепой позе. И град сухой земли сверху.

Первым пришел в себя Игорь.

— Любая игра когда-нибудь кончается, — сказал он.

Инна быстро закивала.

— Вот-вот! Поначалу они этого не учли — смерть игрока означала конец игры, и жизнь здесь замирала, пока не появлялся следующий любопытный. Но постепенно местные поняли, что надо делать. Теперь они не собираются нас убивать. По крайней мере, всех, — быстро поправилась она. — Напротив, победа над оранжевыми — только начало. Мы наблюдаем зарождение их цивилизации. Уже создана военная администрация, принимаются какие-то решения…

— Надо уходить, — Марат решительно отбросил гнилое яблоко в сторону и поднялся. — Если ты права, они вполне могут заблокировать уровень Е16 изнутри, чтобы обезопасить себя от наладчиков извне. Техника начала века подобное уже позволяла. Создастся цивилизация закрытого типа, никак не связанная с нашим сетевым пространством, уровень превратится в самостоятельную вселенную, и мы уже никогда не сможем вернуться домой.

— Что ты предлагаешь? — спросил Игорь. — Побег? Из лагеря? Да там кругом проволока под током. Нет, не получится.

— Значит, бежим отсюда, прямо сейчас, — Марат залпом допил воду и взял бутылку за горлышко. — Нам понадобится оружие. Мэри! Вирджиния! Сможете отвлечь охрану?

Китаянки переглянулись, потом решительно стянули через голову гимнастерки и замахали ими над головами.

— Мальчики! Тут такая беда. У нас кончились сигареты.

5

Их гнали до самой границы уровня. Знакомые уже скутеры шли на обгон, со свистом вылетали из кустов то слева, то справа, поливали захваченный автобус пулеметным огнем. Следопыты отвечали редкими очередями — берегли патроны. Три автомата, отобранные у охранников, — почти ничего против целого отряда мотострелков.

Первой убили Кристину, никто даже не заметил когда и как. Девушка вдруг тихо сползла с сидения. Потом рядом с автобусом разорвалась граната, брызнули стекла, громко застонала раненная Мэри.

Инна бросилась к ней, крикнула Вирджинии:

— Ее надо положить на сидение! — и наткнулась на остекленевший взгляд. На груди китаянки расползалось темное пятно.

Игорь отстреливался из заднего окна, приговаривая:

— Ну, иди сюда, иди! — Пару раз он громко выкрикнул: — Попал! — а потом выронил автомат и уткнулся лицом в кожаное сидение.

Марат гнал автобус вперед, а вокруг свистели пули, и было ясно, что не одна, так другая вот-вот ткнет его в затылок, и она бы наверняка ткнула, но вдруг мотострелки начали исчезать один за другим, налетая на невидимую преграду. Уровень Е16 остался позади.

— Останови, — крикнула Инна. — Надо перевязать Мэри.

Марат затормозил, выдохнул и выпустил руль. В правом стекле зияли как минимум дюжина пробоин. Левого вообще не было.

— Сейчас помогу, — сказал он и обернулся

Инна тихо плакала. Неподвижная Мэри широко открытыми глазами смотрела в потолок. Она не дышала.

И тут у Инны в кармане заработал коммуникатор — хлынул поток накопившихся сообщений. Голоса были знакомые, но как будто из другого мира. Мама, девчонки с факультета, профессор Михеев, Максим… Все волновались, спрашивали, почему не звонишь, шутили, хохмили… Не дослушав, Инна отключилась.

— Нам надо вернуться! — сказала она.

— Что? Куда?

— Назад, к станции.

— Спятила?

— Послушай, Марат! Мы можем вернуться, организовать партизанскую борьбу. Отбить свое знамя, захватить знамя фиолетовых — и победить. Тогда игра окончится. Мы перезагрузим ее, и наши друзья окажутся живы. Если зарождение новой вселенной не состоится, если все окажется просто обычной игрой, то игроки, как и положено по правилам, вывалятся в реал. А иначе Клещ, и Кристина с Игорем, и Мэри, и Вирджиния навсегда останутся неподвижными куклами в виртуальных костюмах.

— Погоди, — Марат попытался освоить информацию. — Но ведь это очень сложно. Ты же сама говорила: мы не умеем играть в такие игры — они давно запрещены. Мы или погибнем там, или окажемся запертыми в новой вселенной.

Инна вытерла слезы.

— Но у нас есть шанс. Это неправильно, что запретили военные игры — мы разучились побеждать. Закисли в залепленном цензурными лентами мире. Но мы научимся, Марат! Обязательно научимся. Не может быть игры, в которую нельзя выиграть. Таких игр просто не существует!

— Ты уверена, что сможешь научиться? Ведь война — это не только победы, фанфары и сражения. Плен, пытки, расстрел заложников, предательство — для тебя, да и для меня тоже… для всех нас — лишь кадры из учебных фильмов и строчки из архивов. А для них, — Марат ткнул пальцем за спину, — нормальная, повседневная жизнь. Они ведь так запрограммированы.

— Ты прав, — спокойно, почти без эмоций ответила девушка. — Но бросить своих мы тоже не можем. Иначе станем, как они там, на уровне Е16. Оставить друзей умирать — это ведь тоже предательство… Прошу тебя, Марат!

Марат пристально смотрел на нее и ничего не говорил, но Инна уже знала, что он ответит.

 

Михаил Кликин

ВСЁ САМОЕ НЕОБХОДИМОЕ

Космический корабль «Голубой марлин» совершил аварийную посадку на поверхность неизвестной планеты. Корабль оказался необратимо поврежденным, а воздух планеты непригодным для дыхания. Экипажу оставалось жить всего несколько часов. И тогда решили открыть черный ящик — новейший универсальный спасательный комплект.

* * *

Подраненный «Голубой марлин», медленно кружась, падал в полную звезд бездну. Если верить бортовому компьютеру — а не верить ему не было оснований — падение должно было завершиться через двенадцать часов и двадцать две минуты ударом о каменистую землю неизвестной планеты. Остывшие дюзы молчали вот уже третий день, сберегая драгоценные остатки топлива для последнего маневра, целью которого должна была стать попытка приземления.

Электронный мозг «Голубого марлина», опираясь на известные ему одному данные, высчитал, что вероятность удачной посадки составляет 6 %.

День назад эта цифра была вдвое меньше.

— Наши шансы повышаются, — сказал капитан Гриффин.

— Это радует, — ответил Айтман. На лице первого пилота не было и тени радости.

Шесть человек экипажа, собравшись в общей каюте, пытались делами и разговорами отвлечь себя от ненужных сейчас мыслей.

— А ведь нас предостерегали! — сказала Аза Фишер, штурман высшей категории. Как все штурманы, она знала множество примет. Как большинство женщин, она в эти приметы верила.

— Кто предостерегал? — удивленно посмотрел на нее Джо Дельвиг, техник-специалист широкого профиля.

— Высшие силы, — многозначительно произнесла Аза Фишер и указала пальцем на низкий потолок.

— Ну да, ну да, — покивал Айтман. — И это радует.

Саманта Голдфильд, корабельный врач, в приметы и в высшие силы не верила — как и большинство медиков, но как все женщины она была страшно любопытна. И потому спросила:

— И что это были за предостережения?

— Ну как же… — дернула плечиком Аза Фишер. — Помните пса с подпалинами, сидящего возле бара? И неужели не обратили внимания, что ветер дул нам в лицо, когда мы шли к кораблю? А эта задержка из-за ящика! Заметьте — из-за черного ящика!

— Этот ящик теперь есть на каждом корабле, — сказал капитан Гриффин. — Так что высшие силы тут не при чем.

— Ну да, ну да, — Айтман хмыкнул. — А по-моему, как раз тут без высших сил не обошлось.

— Это ты о Правительственном Комитете?

— О нем самом…

Согласно директиве Комитета теперь каждое космическое судно, отправляющееся за пределы Солнечной Системы — легкая ли это яхта, торговый корабль или неповоротливый крейсер — должно было иметь на своем борту новейший универсальный спасательный комплект УСК-982.

— Этот черный ящик может всех нас спасти. — Маргарет Блэкборн, второй пилот, была самым молодым членом команды, ей не исполнилось еще и двадцати пяти. И, как это свойственно молодежи, она с любовью и истовой верой относилась к разным техническим новинкам. — Я вчера почитала брошюру, что прилагалась к комплекту. Это поистине удивительная разработка! Там есть всё необходимое для жизни в любых планетных условиях!

— Ну да, ну да. — Лицо Айтмана выражало высшую степень скепсиса.

Спасательные комплекты раздавались поспешно и бесплатно. Спонсором выступало Объединенное Правительство Трех Планет. Подобные подарки очень настораживали первого пилота.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал капитан Гриффин и обратился к первому пилоту: — А не сыграть ли нам в шахматы?

— Почему бы и нет.

В каюте на некоторое время воцарилась тишина.

Аза Фишер, зевнув, поднялась с кресла, подошла к полке с видеодисками. Выбрала один из тех, что бесплатно раздавались в баре космопорта. Вслух прочитала название фильма:

— «Венерианская пыль»… Кто-нибудь смотрел?

Фильм был новый. Потому никто не стал возражать, когда Аза включила проектор.

Как на всех бесплатных дисках, на этом было множество рекламы.

— А вот и наш ящик, — сказал Джо Дельвиг, узрев на экране знакомый контур универсального спасательного комплекта.

Даже капитан и первый пилот отвлеклись от игры, чтобы послушать бодрый мужской голос, рассказывающий об уникальной новой разработке, призванной сберечь жизни многих и многих людей.

Потом была реклама напитка «Ред Диггль» — лучшего попутчика в долгом пути; фирменной одежды «Ли Тли» — лучших костюмов для космических первопроходцев; мыла «Спэйс Баббл» — лучшего моющего средства, способного добела отмыть астероид.

Завершала блок, как и обычно, реклама, снятая по заказу правительства. Улыбающийся мускулистый блондин, держа в одной руке знамя Трех Планет, другой рукой призывал следовать за ним в зияющий чернотой космос. Торжественный баритон за кадром говорил о необходимости осваивать новые миры, о важности экспансии, о величайшей миссии человечества, грозил вырождением, истощением ресурсов и нашествием более расторопных врагов, обещал помощь и всяческие блага от правительства.

— Ищите дураков, — хмыкнул Айтман и двинул черную ладью. — Шах!

* * *

Манёвр удался лишь частично. «Голубой марлин» сумел погасить скорость, но не смог как следует выровняться и разорвал себе брюхо об острые зубья валунов. Будто потроха вывалились на каменистую почву перебитые кабели и порванные шланги, зашипел, вскипая, жидкий азот, широким веером расплескалось масло.

Скрежеща, сея искры, теряя куски обшивки и части начинки, корабль прополз несколько десятков метров и остановился.

— Все живы? — спросил, поднимаясь, капитан Гриффин.

Быстрая перекличка подтвердила, что все.

— Травмы есть?

У первого пилота был разбит нос, техник подвернул руку, врач набил шишку.

— А у меня что-то хрустнуло, — Аза Фишер, засыпанная видеодисками, не торопилась подняться. — Когда бросило на стенку. Словно лопнуло что-то. Внутри.

Из складок одежды она вытащила серебристые осколки и удивленно на них уставилась.

— «Венерианская пыль», — сказал, морщась, первый пилот Айтман. — Поделом ему.

Кораблю досталось куда больше, чем экипажу.

— Регенеративная система работает в четверть мощности, — докладывал Джо через двадцать минут, прогоняя стандартную последовательность тестов. — Правый двигатесь отказал. В левом какие-то проблемы с охлаждением. Герметичность корпуса нарушена, идет утечка воздуха.

— Что за бортом?

— Давление чуть меньше атмосферы. Температура минус три градуса по Цельсию. Состав воздуха определяется.

— Маяк включен?

— Да. Подтверждения, что кто-то принял сигнал бедствия так и нет.

— Это вопрос времени. Будем ждать.

* * *

Об универсальном спасательном комплекте вспомнили, когда стало ясно, что дела обстоят из рук вон плохо. Воздух неизвестной планеты не был ядовит, но для дыхания он не годился. Регенеративная система корабля медленно умирала, значит, вскоре и без того слабый приток кислорода должен был прекратиться. Забравшись в скафандры, можно было на пару часов отсрочить неминуемое — но в конце-концов…

— Там есть всё самое необходимое, — приговаривала Маргарет Блэкборн, заглядывая через плечо листающего брошюру капитана. — Всё необходимое для жизни.

Она ежилась, выдыхала облачка пара. В корабле было холодно — по какой-то причине отключились отопители.

Вытащить ящик из грузового отсека оказалось делом непростым. На этой планете сила тяжести была несколько меньше земной, но даже здесь ящик весил несколько сот килограммов.

— А не открыть ли его прямо тут? — яростно пыхтя, предложил Айтман.

— Можно и внутри корабля, — столь же яростно пыхтя, ответил капитан Гриффин. — Но только если нет иного выхода. Так сказано в брошюре.

От Азы, Маргарет и Саманты было мало толку. Да и подвернувший руку Джо не мог работать в полную силу. Так что капитан и первый пилот потом обливались, помаленьку двигая черный параллелепипед к подъемнику грузового выхода.

— И что там может быть? — Айтман на миг выпрямился и вытер лоб.

— Допыхтим — узнаем, — буркнул Гриффин.

Кое-как они разместили ящик на платформе подъемника. Залезли в легкие скафандры, включили голосовую связь:

— Слышишь меня?

— Да, капитан. Отлично слышу.

— Хорошо. Теперь выходим. Остальные следом, через основной шлюз.

Планета встретила их неласково — не как гостей, а как завоевателей. Налетевший ветер осыпал их пылью, солнце обожгло лицо даже сквозь затемненный светофильтр.

Черный ящик опустился в пяти метрах от корпуса корабля — дальше гидравлические штанги подъемника просто не дотягивались.

— Ну что? — Капитан осмотрел собравшуюся команду. — Начнём?

Процедура активации была предельно проста. Необходимо было одновременно повернуть два ключа, скрывающиеся в нише под металлическим щитком. Что капитан незамедлительно и проделал.

Несколько секунд ничего не происходило. Потом монолитный ящик треснул в нескольких местах и распался на десяток больших кусков, больше всего похожих на глыбы антрацита. Через миг и они рассыпались в порошок.

— Черт побери! — удивился Гриффин.

А потом в его шлеме что-то громко лопнуло — и капитан оглох.

* * *

— Это был электромагнитный импульс, — докладывал Джо примерно через час. — Он вывел из строя вашу рацию и наш маяк. Я пытаюсь их починить, но не уверен, что получится.

— А откуда он взялся, этот импульс? — недоумевал капитан, листая брошюру. Она ничего не проясняла — как и любая другая реклама. — Так и должно было быть? Что вообще произошло?

— Сложно сказать.

— «Всё самое необходимое», — ехидно процитировал Айтман. — Кто бы мог подумать, что нам необходима черная пыль.

— А может произошла какая-то ошибка? — предположила Саманта, высунув нос из одеяла. — Мы получили не УСК-982, а нечто другое.

— Ну да, ну да, — покивал первый пилот. — Ошибка, как же…

Электронный мозг корабля не подавал признаков жизни. Но и без него было ясно, что вероятность счастливого исхода стремится к нулю. Жить людям оставалось максимум два дня.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал капитан. — Меньше двигайтесь, меньше разговаривайте. Берегите кислород. Спите.

Он вспомнил, что смерть во сне всегда казалось ему лучшей из смертей. Но вслух произносить это он не стал.

* * *

Их разбудили едва слышный скрип и тихое постукивание.

Капитан открыл глаза и некоторое время лежал, глядя на странным образом изменившийся потолок.

— Я что, всё еще сплю?

— Кажется, нет, капитан, — отозвался Джо. — Если вы про шум, про потолок и про стены — то я это тоже слышу и вижу.

— Стены? — Гриффин повернул голову. — Действительно, стены тоже. Но как же?.. Почему?.. Я ничего не понимаю.

— Высшие силы, — буркнул со своего места Айтман. — Чую, это их проделки.

За то время, пока экипаж спал, корабль превратился в решето. Все его металлические части сделались пористыми, будто ржаной хлеб. Сквозь некоторые дыры можно было просунуть кулак.

— Почему мы еще живы?

— Кажется, потеплело.

— Да и воздух стал другой. Неужели не замечаете?

— Это сон. Или предсмертное видение. Говорят, замерзающим всегда кажется, что они попали в тепло. Так же и мы.

— А может виной всему тот порошок из черного ящика? Может, это был галлюциноген? Средство облегчить мучения.

— Ну да, ну да. Всё самое необходимое.

Они выбрались из-под одеял, с некоторой опаской ступили на пол.

— Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? — пробормотал Гриффин, с ужасом осматривая свой обветшавший за считанные часы корабль.

— Мы надеялись, что это вы нам объясните, — сказала Маргарет Блэкборн.

Ни одна дверь не работала. Переборки можно было проткнуть пальцем. Стальные балки словно подверглись действию кислоты. От медных кабелей осталась лишь провисшие изоляционные оболочки. Скафандры превратились в бесполезные пластиковые лохмотья.

— И что это за шум, хотелось бы мне знать.

Капитан прошелся по каюте, высматривая что-нибудь покрепче, да потяжелее. Выбрал стул из черного пластика, привинченный к полу, легко его выломал, взял в руки. Сказал, прищурясь:

— Попробуем выбраться отсюда, — и мощным ударом легко разорвал истонченный пористый металл переборки.

Они прошли сквозь три стены и остановились перед последней дверью. Через крохотные, будто иглой пробитые отверстия внутрь шлюза врывались тонкие лучики света.

— Отвернитесь, — велел капитан и, крепко зажмурившись, ударил стулом в податливую, словно ржавая жесть, стену.

* * *

Странная, удивительная картина предстала их глазам.

Над покореженным корпусом «Голубого марлина» вздувался ажурный купол, больше всего напоминающий гигантский мыльный пузырь на металлическом каркасе. Если присмотреться, то можно было заметить, как по сплетенным балкам, по тросам растяжек ползают какие-то крохотные существа. Там, где купол соприкасался с землей, этих созданий было много больше. Они там просто кишели, будто муравьи в разворошенном муравейнике.

— Это что, местные обитатели? — не веря своим глазам, пробормотала Маргарет Блэкборн.

— Должно быть, они разумны.

— Почти наверняка.

— Интересно, как они узнали, какая температура нам нужна, как выяснили, что нам требуется кислород, и что их солнце для нас опасно?

— Должно быть, они проанализировали условия внутри корабля.

— Каким образом?

— Проникнув внутрь, конечно. Это они изъели стены, разве еще не понятно?

— Надо попробовать установить с ними контакт.

— Просто поразительно, насколько быстро они возвели это сооружение.

Джо Дельвиг спрыгнул на землю и, широко шагая, направился к границе купола.

— Эй! — окликнул его капитан. — Они могут быть опасны.

— Не думаю, — обернувшись, ответил Джо. — У меня есть одна теория, и я собираюсь ее проверить.

* * *

Джо Дельвиг, техник-специалист широкого профиля, вернулся через двадцать минут. У него был слегка очумелый вид.

— Это роботы, — сказал он и швырнул одно из созданий внутрь корабля.

Капитан Гриффин наклонился, с некоторой опаской взял в руки поджавшее лапки существо, провел пальцем по его округлому тельцу, тронул ногтем выпуклые бусинки глаз.

— Ты уверен?

— Да. У него на брюхе есть маркировка. У каждого из них.

— Но откуда они взялись?

— Из ящика. Того самого.

— Там же ничего не было. Ящик просто рассыпался в пыль.

— Это не простая пыль. Каждая пылинка — крохотный механизм, молекулярный робот, запрограммированный на создание себе подобных. Только представьте, сколько их там было — мириады! Их разнесло по всей округе, некоторые попали на обшивку корабля — и они взялись за работу. Они извлекали металл, откуда только могли, они добывали алюминий, медь, кремний, цирконий — и строили мириады других роботов, более сложных, более умелых. А потом те, новые, создали еще одно поколение механизмов. Не могу сказать, сколько раз это повторялось, и закончилось ли сейчас. Возможно, в данный момент под землей или за пределами купола строятся механизмы по сложности не уступающие системам «Голубого марлина».

— Всё самое необходимое, — округлив глаза, прошептала Маргарет Блэкборн.

— Именно, — сказал Джо. — Эти роботы дают нам всё необходимое: они вырабатывают кислород и воду, они строят защитные сооружения, они генерируют энергию и, наверное даже, они способны обеспечить нас органической пищей.

— Замечательно. — Капитан качал головой, разглядывая похожий на насекомое механизм. — Просто замечательно. Теперь нам остается только сидеть и ждать, пока прибудут спасатели.

— Боюсь, этого не случится, — сказал Джо Дельвиг и сжал губы так, что они побелели.

— То есть?

— Возле купола я нашел еще кое-что… — Джо достал из кармана нечто, похожее на короткую металлическую трубку. — Их там много таких. Чтоб мы случайно не прошли мимо, роботы производят их сотнями. Из алюминия, кажется. Думаю, его в избытке в этой земле.

— И что это?

— Свиток, капитан. — Джо закинул трубку в корабль. — Письмо на фольге. Обращение к нам.

Первый пилот Айтман поднял свернутое письмо. Глянул на капитана.

— Читайте, первый пилот, — сказал Джо. — Там не очень много букв.

— «Если вы читаете эти слова, значит, вы потерпели крушение и активировали универсальный спасательный комплект, — вслух прочел Айтман. — Теперь вам не о чем беспокоиться. У вас есть всё самое необходимое для жизни. И с каждым днем условия будут улучшаться…»

— Как это понимать? — спросил капитан.

— Думаю, со временем купол будет расширяться, — сказал Джо. — Может быть даже однажды он просто не потребуется. Почти уверен, что эти роботы способны изменить климат на всей планете. Пара сотен лет — и здесь будет вторая Земля.

— Пара сотен лет?

— Вполне подходящее время для освоения планеты. Человечество ведь должно как-то расселяться за пределы Солнечной Системы. Экспансия, величайшая миссия, и всё такое.

— Я никак не пойму, к чему ты клонишь, Джо.

— Читай, Айтман.

— «Сообщаем вам, что на помощь рассчитывать не следует. Данная планетная система помечена как система-ловушка. Всем навигационным компьютерам запрещено приближаться к ее границам ближе чем на 3 световые минуты…»

Капитан вздрогнул:

— Это как же понимать?

— А чего тут непонятного? — сказал Джо. — Нас сделали первопроходцами. Пионерами. Нам выпала честь, мы понесем знамя человечества, на нас возложена почетная миссия — ну и всё такое…

Капитан долго разглядывал невесело ухмыляющегося техника, будто надеясь увидеть в его глаза лукавую искорку, словно желая услышать от него, что весь этот разговор — затянувшаяся шутка, несмешной розыгрыш.

— Теперь наш дом здесь, — сказал Джо. Он обернулся, широко повел руками. — Всё это теперь наше.

— Точно такие ящики есть на других кораблях, — тихо сказал Гриффин.

— Да, капитан.

— По официальным данным, каждый год крушения терпят около трех десятков кораблей разного класса.

— Замечательный план расселения, не правда ли? Раньше мы заселяли одну-две планеты в три года. Теперь каждый год на тридцати планетах будут появляться поселения.

— Здесь еще какая-то приписка в самом конце, — угрюмо сказал Айтман. — «В.З. гл. 1 ст. 28». Что это может означать?

Аза Фишер подняла руку, будто школьница:

— Это ссылка на Библию, — сказала она. — Ветхий Завет, глава 1, стих двадцать восьмой. — Она устремила взгляд к небу и нараспев процитировала: — «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею…»

Первый пилот фыркнул, плюнул на землю и цепко оглядел стоящих рядом женщин.

 

Леонид Кудрявцев, Дмитрий Федотов

ЧИСТАЯ ПРАВДА

1.

Я лежал на пляже начала времен. Серо-зеленые волны одна за другой накатывали на мои голые ноги и, облизав их до колен, отступали. А с безоблачного темно-синего неба жарила беспощадная, почти белая звезда, которую через пару миллиардов лет назовут Солнцем. Я лежал и лениво думал о том, что время чем-то напоминает эластичную ткань. Вот к примеру я где-нибудь в меловом периоде убиваю бабочку и ткань слегка натягивается. Многое ли зависит от крохотного насекомого? Вот я не даю наполеоновскому солдату украсть поросенка у многодетной крестьянской семьи и натяжение усиливается. Вот я во время революции спасаю от расстрела старого попа, и ткань времени начинает слегка пружинить. Следующее прикосновение, еще и еще… После того, как натяжение достигнет рокового предела, полотно причин и событий порвется, расползается на лоскуты, а там… Сколько нужно прикосновений и какой силы они должны быть, для того чтобы это случилось?

Я — вольный собиратель. Я выжил во времени лишь благодаря таланту добывать хлеб насущный так, что эти волны и вовсе не возникают, могу определить какой именно предмет можно взять или какое животное убить, для того, чтобы не повредить ткань времени. Я легко определяю опасные места, в которых вероятность возникновения времятрясения выше всего. Ну а если все-таки когда-нибудь совершу ошибку, то при некотором везении, даже смогу ее исправить. И все-таки иногда мне хочется посмотреть, как рвется ткань времени и что при этом происходит. Занятное, должно быть, зрелище.

Я даже попытался прикинуть, каким оно может быть, но тут явился заспанный Бородавочник и сообщил:

— Крэг, у нас кончилось мясо.

— Ну и что? — лениво откликнулся я.

— Похавать бы… — Бородавочник зевнул во всю пасть и почесал пятерней волосатое пузо.

— Какое мясо вам желательно сегодня, сэр? — ехидно спросил я.

— Молодого динозавра, — с самым безмятежным видом заявил этот обжора. — Нежное, сладкое мясцо.

Неандерталец. Что с него возьмешь? Если его не накормить, покоя не будет.

Я вздохнул и привычно оглядел пляж в поисках нужной Двери. И почти сразу увидел знакомый жемчужный контур между двух облепленных водорослями валунов возле самой кромки прибоя. Я слегка прищурился, и Дверь приобрела более привычный вид — обшитый дерматином прямоугольник с круглой ручкой под бронзу.

— Молодчина, Крэг! То, что надо! — Бородавочник обрадовано хрюкнул и помчался к бунгало за снаряжением.

Через полминуты он выскочил наружу со здоровенным походным рюкзаком на плече и огромной аркебузой в руках.

— Взял бы лучше бластер, — посоветовал я, не особенно надеясь, что он прислушается к моим доводам, — если промахнешься, то зарядить по-новой свою пушку не успеешь. Динозавр ждать не будет.

— Ничего, авось не промахнусь, — заявил Бородавочник. — А от бластера мясо вечно паленым воняет. Пошли, Крэг, жрать хочется!

Мы подошли к Двери, и я повернул бронзовую ручку. За Дверью открылся почти такой же пляж, только песок был крупным и бело-розовым, а не мутно-желтым как в начале времен. Да цвет воды стал более насыщенным.

— Юра? — на всякий случай уточнил осторожный Бородавочник, выглядывая из-за моего плеча.

— А ты что думал — мел? — хмыкнул я. — Если ты не пьян, Дверь всегда открывается куда нужно. Забыл?

— Ладно-ладно, пошли.

Бородавочник вразвалочку потрусил к темно-зеленой стене леса, которой заканчивался пляж, метрах в ста от нас. У зарослей он остановился и, дождавшись меня, предложил:

— Давай сегодня анкилостика завалим, или лучше галли… этого, который со страуса размером. А то попадется какое-нибудь чмо тонн на десять… чего с ним делать?

— Тогда надо было винчестер брать, — объяснил я, — твоя аркебуза из галлимимуса просто бифштекс сделает.

— А я в заряд меньше пороха насыплю. Ты Крэг, главное найди их, а уж я не подкачаю.

Кроны гигантских араукарий закрыли от нас солнце. Едва мы под ними оказались, как исчез дувший с океана ветер, а ноги наши по щиколотки погрузились в мох. Скоро под подошвами захлюпало и зачавкало. Где-то близко было болото, а юрские мхи являются прекрасными накопителями воды. Чуть погодя, как по команде, из душной зеленой глубины на нас налетели здоровенные, с ноготь размером, москиты. Но Бородавочник был начеку и мгновенно включил «пугалку», хитроумный приборчик для отпугивания разных кровососов, подобранный нами год назад, а то и два, кажется в двадцать первом веке.

Некоторое время мы молча продирались сквозь чащу, потом начался подъем, и скоро мы оказались на сухой возвышенности, на которой лишь кое-где виднелись огромные секвойи. Все остальное пространство покрывала высокая, в рост человека трава, а так же кустарник с сочными мясистыми листьями — любимым лакомством мелких травоядных динозавров, вроде галлимимуса.

Не сговариваясь, мы засели между толстыми серыми корнями ближайшей секвойи. Получилось нечто вроде индивидуального окопчика. Бородавочник тут же принялся заряжать свое огнестрельное чудовище, потом вогнал сошку в упругий толстый дерн и принялся выверять сектора стрельбы как заправский снайпер. Честно говоря, стрелок он был еще тот. В пасущегося аллозавра шагов с двадцати, конечно, попадет, а вот в бегущего галлимимуса лучше и не пытаться.

Однако далее события стали разворачиваться самым неожиданным образом. Не успели мы перекурить, как кусты напротив нашей засады пришли в движение. Бородавочник выплюнул сигарету, воздвиг аркебузу на сошку и возбужденно засопел, азартно водя стволом из стороны в сторону. Мы ожидали увидеть кого угодно, но только не существо, выползшее на четвереньках из зарослей папоротника прямо на нас.

— А-а-бу-бы! — сказало существо, уставившись на нас безумными круглыми глазами.

Сразу же после этого оно застыло, словно окаменев.

Минуты через две Бородавочнику надоело держать пришельца на мушке, и он, шмыгнув носом, спросил:

— Слышь, Крэг, че с ним делать-то?

Существо ожило и, шустро вскочив на ноги, завопило:

— Братцы, т-товарищи, не стреляйте! Я свой!

— Вот тебе — сходили за мясом! — Бородавочник крякнул и опустил аркебузу.

— Ты кто такой? — стараясь говорить грозно, спросил я.

— Лёлик… то есть Илья.

— Откуда ты взялся? Да еще в таком виде?

Парень и впрямь выглядел странно. Заросший рыжей кудлатой бородой до самых глаз, одетый в грязные и рваные остатки костюма, он напоминал мне сбежавшего из цирка орангутана. Особенно дико и нелепо смотрелся почти новый галстук, болтавшийся на тощей, грязной шее.

— Я не знаю, — уныло сообщил Лёлик. — А где я, братцы?

— В юрском периоде мезозойской эры, примерно за сто пятьдесят миллионов лет до твоего рождения, — объявил Бородавочник.

Сев на корточки, он достал из кармана сигареты. Я последовал его примеру и некоторое время мы молча курили, а Лёлик также молча с завистью смотрел на нас, глотая слюну.

— И все-таки как ты здесь очутился? — снова спросил я, тщательно загасив окурок. — Во сне?

— Н-нет, — Илья энергично помотал лохматой головой.

— Ну тогда что ты сделал такого, необычного? — встрял Бородавочник.

— Я уборку дома делал, бибилиотеку чистил, — добросовестно попытался припомнить Лёлик. — Торопился закончить к приходу жены и решил на балкон Карла Маркса вынести, все двадцать пять томов сразу…

— Силен мужик! — сказал я.

— А чего сразу-то? — удивился Бородавочник.

— Торопился…

— Ну и?..

— Поднял…

— Ну и?..

— Думал, глаза лопнут. Но дотащил, а потом увидел мушек, больших таких. Вроде жужжали даже…

— А на борт сколько принял накануне? — съехидничал Бородавочник.

— Вообще не пил! — обиделся Лёлик.

— И что дальше?

— Ну, показалось, будто это настоящие мухи летают, я и схватил одну… — …а потом увидел яркий свет и хлопнулся прямо в папоротник! — радостно закончил Бородавочник.

— Да… А откуда вы знаете?! — изумился Илья.

— Догадались, — я показал за его спиной Бородавочнику кулак.

Не хватало еще, чтобы этот трепач рассказывал каждому встречному найденышу законы вольных собирателей. Кстати говоря, в данный момент он собирался обнародовать один из самых важных. Закон о последствиях осуществления гипотетически невозможных действий.

— Так вы мне поможете? — в глазах у Лёлика вспыхнула надежда.

— В чем?

— Ну… назад вернуться, то есть, вперед… д-домой в общем.

— А тебе туда надо? — по-простецки ляпнул Бородавочник.

— Конечно.

— Не пойдет, — сказал я. — Дело сделано. Ты провалился в другое время. Там, у тебя дома, твое исчезновение уже зафиксировано. Ты уже везде значишься, как пропавший, во всех мыслимых документах. Все уже помнят, что ты исчез бесследно. Ну и так далее…

— Как это? — удивился Лёлик. — Не понимаю.

— Он говорит, что если мы попытаемся вернуть тебя домой, то тем самым можем повредить ткань времени, — объяснил словоохоливый Бородавочник.

— Но я же…

— Повезло, — жестко сказал я. — А иначе ты должен был просто исчезнуть без следа. Нам, если мы решим тебе помочь, может так не подфартить. Очень на это велики шансы. И не будем мы рисковать подобным образом, нет у нас такого желания.

— А что есть? — спросил найденыш.

— Поохотиться, — брякнул неандерталец и похлопал ладонью по аркебузе, — а живем мы…

Договорить ему не удалось. Неподалеку послышались тяжелый топот и хруст, а потом прямо перед нами из зарослей папоротника выломился молодой анкилозавр. Лёлик тихо охнул и мешком свалился в траву. Бородавочник хмыкнул, потом плотоядно облизнулся и сказал:

— По-моему, подходящий экземпляр, а, Крэг? С ним все в порядке?

— Ты кого имеешь в виду? — уточнил я.

— Анкилостика, конечно! Гляди, всего-то кило на триста будет. Так как, берем?

Пришлось окинуть рептилию оценивающим взглядом. А та очевидно решила, что мы не представляем для нее опасности и мгновенно успокоившись, принялась как ни в чем ни бывало обгладывать ближайший куст араукарии.

Я слегка прищурился, увидел характерное зеленоватое свечение вокруг туши динозавра и вынес вердикт:

— Неприятных последствий не будет.

— Мне тоже так показалось. Сейчас я его…

— Погоди, ты помнишь, что холодильник у нас накрылся еще неделю назад, а новый мы пока не подобрали? — напомнил я чревоугоднику.

— Не боись, Крэг, я его пущу на солонину!

Бородавочник нацелил ствол аркебузы на ящера, а я зажал уши.

Грохнуло так, словно выстрелили из полевого орудия. Костяная броня анкилозавра не выдержала удара сорокаграммовой свинцовой пули, выпущенной с каких-нибудь двадцати шагов. Несчастному животному почти оторвало плоскую треугольную голову, так что оно даже не мучилось. Бородавочник издал торжествующий рык, здорово смахивающий на рев тираннозавра, и выхватил из рюкзака топор.

— А что с ним-то делать будем? — кивнул я на лежавшего в траве Лёлика.

— Да плюнь ты на него, Крэг! Пусть сам выкручивается, — отмахнулся мой приятель.

— Нет, — твердо сказал я. — Он не сможет сам, понимаешь? Отведем его в Поселок, авось и приживется.

— А если нет? — спросил Бородавочник.

— Тогда с ним случиться то же, что и с другими, не сумевшими стать вольными собирателями, — сказал я, — а у нас будет чиста совесть. И вообще, не задавай дурацких вопросов!

2.

Мы приволокли Лёлика в Поселок и, как положено, сдали с рук на руки старому Миронычу, владельцу единственного в Поселке кабака, служившего одновременно складом собранных вещей и постоялым двором.

Время от времени найденыши появлялись. Кто-нибудь из старожилов натыкался на очередного «лёлика» и приводил его Поселок. Тут они попадали в лапы Миронычу, некогда добровольно взявшему на себя, кроме множества других, еще и обязанность приглядывать за новенькими. Опыта ему было не занимать, поскольку он в свое время был знатным вольным собирателем. Тягу к оседлому образу жизни Мироныч ощутил после того как во время очередной вылазки забрел в триасовое болото и просидел на ветке гигантского папоротника аж пять дней, спасаясь от навязчивого соседства компании хищных текодонтов…

Когда через неделю мы с Бородавочником снова появились в Поселке и зашли в кабак выпить по кружечке кваса, Мироныч встретил нас весьма неприветливо.

— В чем дело? — поинтересовался я у старика.

— Ваш найденыш меня достал! — заявил в ответ Мироныч, наливая квас в большие деревянные братины.

— Кусается? — не моргнув глазом, уточнил Бородавочник.

— Если бы! — Мироныч со смачным стуком водрузил полные братины на стойку перед нами. — Слушай, Крэг, помнишь, мы договорились, что случайников больше не принимаем?

Я смущено пожал плечами:

— Извини, дружище, не мог я его там бросить…

— Ну да, а мне теперь за вас — отдувайся!

— Да чего он натворил-то? — недоуменно спросил Бородавочник и припал к своей посудине.

— Во-первых, он отбил у Баламута Хильду, — начал перечислять Мироныч, загибая толстые как сосиски пальцы.

— Вот это да! — хором выдали мы с Бородавочником.

Невероятно! Дело в том, что по непонятным причинам женщин среди найденышей почти не попадалось, а из-за тех, что все-таки оказывались в Поселке, возникали самые настоящие дуэли, чуть ли не до смертоубийства. Победитель брал женщину на свои полные обеспечение и ответственность, потому что ни одна особа женского пола так до сих пор и не стала вольным собирателем, впрочем как и матерью. Не рождались здесь дети — и всё тут! В общем, для того чтобы обзавестись женщиной, надо было либо найти случайницу, либо победить ее покровителя на дуэли.

— Неужели этот хлюпик побил Баламута?! — изумился я.

— В том-то и дело, что нет! — Мироныч вдруг как-то сник и нацедил себе квасу в обычную кружку. — Не было никакой дуэли. Баламут позавчера ушел в рейд, а ваш Лёлик встретил Хильду на улице, поговорил и зашел к ней в гости…

— Ну и что? В гости никому не возбраняется, — перебил старика Бородавочник. — …а сегодня с утра Хильда со всем своим барахлом явилась сюда, — не обращая на него внимания, продолжал Мироныч, — и объявила, что пришла жить к Илюшеньке!

— К кому?!..

— К Лёлику вашему!

— И ты пустил?

— Конечно. Она же сама так решила. — Мироныч допил квас одним глотком и спросил: — Чего-нибудь интересного притащили?

— Есть кое-что, — ответил я. — Погоди, а чем еще Лёлик тебя достал?

— Да уже целую неделю за мной ходит и вопросы дурацкие задает!

— Например?

— Ну, мол, почему на складе собранных вещей кладовщика нет. Или вот: на какие средства содержится постоялый двор? А кто, мол, торжищем руководит, квоты устанавливает…

— Чего устанавливает? — поперхнулся Бородавочник.

— Квоты…

— Это что за хрень?!

— Ну… не знаю я! Говорю же — достал! — Мироныч яростно уставился на неандертальца.

Я удивился.

Как можно руководить торжищем? И зачем?!..

Два раза в месяц вольные собиратели приходят на площадь перед домом Мироныча с найденными вещами. После того как старик открывает склад, каждый желающий может войти в него и поменять любую свою находку на любую другую, находящуюся на складе вещь. Если ничего подходящего на складе для обмена не обнаруживается, то лишние вещи отдают Миронычу. Тот за это угощает собирателей квасом, а так же свежими овощами и фруктами со своего огорода. И все довольны.

— Да не нервничай ты так! — примирительно сказал Бородавочник. — Давай-ка лучше, открывай свои кладовые — полдень: пора торжище начинать.

Втроем мы вышли на площадь, где уже собралось человек двадцать вольных собирателей с мешками, рюкзаками, чемоданами на колесиках и антигравитационными тележками, гружеными всякой всячиной. Народ подобрался в этот раз бывалый, степенный. Никто не шумел, не ворчал — чинно сидели или стояли небольшими кружками, тихо переговариваясь и неспешно покуривая трубки, сигареты, папиросы, кальяны и самокрутки. Мироныч вразвалочку подошел к широким воротам склада, откинул засов и открыл одну створку.

— А ну, подходи, люд честной! — зычно гаркнул он. — Говори, чего кому надо.

— Мы первые сегодня, — засуетился Бородавочник, скидывая рюкзак. — Крэг, чего нам нужно-то?

— Зарядник для аккумуляторов на солнечных батареях и два комплекта снаряжения для дайвинга, — сказал я.

— А отдаете что?

Бородавочник кивнул на рюкзак:

— Новый кухонный комбайн и амфору оливкового масла.

— Амфору?

— Прямо из Древних Афин.

— Годится, — Мироныч кряхтя направился в глубь склада, — пошли со мной, а то эти акваланги шибко тяжелые.

Некоторое время спустя мы вытащили оборудование на улицу, и тут буквально нос к носу столкнулись с Лёликом.

За неделю, что мы не виделись, Илья отмылся, побрился и даже, по-моему, поправился килограммов на пять. Во всяком случае физиономия у него оказалась почти круглой и заметно лоснящейся. Да и во всем облике найденыша теперь проступала некая вальяжность или солидность, что ли? Впрочем, при виде нас Лёлик искренне улыбнулся, поздоровался и даже помог мне оттащить в сторону пакет с гидрокостюмом.

— Как жизнь, Илюха? — Бородавочник осклабился и чувствительно хлопнул парня по плечу.

— Спасибо, не жалуюсь, — поморщился Лёлик и осторожно отодвинулся подальше от опасного соседства.

— Чем занимаешься? — продолжал Бородавочник как ни в чем не бывало, усевшись верхом на баллон и закуривая сигарету.

— Да так, присматриваюсь пока… — уклончиво ответил найденыш.

— И чего высмотрел?

— Живете вы тут как-то… странно.

— Ну да?!

— Ага… Как-то все тут у вас… неорганизованно, — Лёлик заметно оживился, да и голос его зазвучал гораздо увереннее. — Да, именно так! Неорганизованно! Ну, сами посудите. Вот например этот ваш склад…

— А что с ним? — почти искренне удивился Бородавочник.

— Им кто-нибудь занимается?

— Мироныч приглядывает…

— А он кто?

— То есть? — я не выдержал и вмешался в этот странный разговор.

— Ну, какая у него должность? Обязанности? Отвечает он перед кем? — наседал на нас Илья, все более распаляясь.

— А что такое должность? — поинтересовался Бородавочник и нахально улыбнулся.

На найденыша было жалко смотреть. Сначала, видимо, он не понял смысла вопроса и несколько секунд хлопал ресницами, переводя взгляд с Бородавочника на меня и обратно. А когда до него наконец дошло, Илья повел себя почти как ребенок: брови его встали домиком, нижняя губа затряслась, а глаза подозрительно заблестели. Чтобы не доводить дело до ссоры, я поспешно сказал:

— Не обижайся, Илья, просто этот увалень никогда нигде не учился, не работал и все его действия можно спокойно зарифмовать со словом «жрать».

Лёлик с надеждой посмотрел на меня и неуверенно улыбнулся. Зато теперь надулся Бородавочник.

— Я читать и писать умею, а вещи, между прочим, тоже вижу. Не так как ты, конечно, но очень даже неплохо, — заявил он.

Решив поговорить с Бородавочником попозже, я сказал:

— Илья, послушай меня. Мироныч здесь самый старый из вольных собирателей, потому ему и доверяют. Он ни разу никого не обманул. Да и вообще, у того, кто хоть раз уличен в жульничестве судьба незавидная: ни меняться с ним никто не станет, ни предупреждать о волнах, времятрясениях или, хуже, временных ямах. Учти, изгои долго не живут.

— А причем тут обман? — удивленно спросил Лёлик.

У меня отвалилась челюсть: он ничегошеньки не понял?!

— Знаешь, Илюха, а Баламута ты лучше стороной обходи, — сказал Бородавочник, аккуратно загасил окурок и поднялся. — Пойдем, Крэг, поскольку здесь Дверь открывать нельзя, нам предстоит эту прорву железа переть аж через весь Поселок.

— Ты, Илья, постарайся все-таки усвоить одну вещь, — сказал я, вскидывая на плечо сбрую с баллонами. — Мы, вольные собиратели, живем тут не потому, что не можем жить где-нибудь еще, а потому, что не хотим жить по-другому. Нас вполне устраивает все как оно есть: и Поселок, и Мироныч со своим постоялым двором и складом, а также неписанные правила нашей жизни.

— А если они меня не устраивают, мне что, пойти и утопиться? — с вызовом спросил Лёлик. — Или меня объявят здесь персоной нон грата и в двадцать четыре часа…

— Ни персоной, ни гранатой тебя никто не называет, — Бородавочник кряхтя закинул за спину тяжеленный рюкзак, — и выгонять не будет. Сам уйдешь.

— Ну, это мы еще посмотрим, — неопределенно пообещал Лёлик и, гордо выпрямившись, пошел прочь от склада по направлению к дому Мироныча.

Навстречу, будто ждала, выскочила Хильда и повисла у Ильи на шее, целуя и что-то приговаривая. Бородавочник сплюнул и отвернулся. А я смотрел на них и на душе у меня скреблось целое стадо голодных кошек: чего-то я не доглядел, что-то упустил и, похоже, очень важное.

Но что именно, я так и не понял. Что ж, время все расскажет и все расставит по местам. Я решительно направился к окраине Поселка.

— Пошли, Крэг, жарко. И жрать охота! — с готовностью подскочил неандерталец и демонстративно потер брюхо.

3.

Мне давно хотелось навестить Атлантиду. Не ту, какой она была во время своего расцвета, а уже после того, как опустилась под воду. Не давала мне покоя идея о том, что там можно знатно прибарахлиться. В самом деле, почему бы и нет? Вещи, обреченные вечно покоиться на дне морском, по идее должны относиться к тем, которые можно брать безбоязненно. И их там должно быть много, буквально горы. Только успевай доставать из воды. Кстати, раз об этом зашел разговор, прежде чем пускаться в подобную авантюру, было бы неплохо овладеть навыками подводного плаванья.

Именно поэтому, заполучив у Мироныча акваланги, мы немедленно вернулись к себе, в начало времен, и принялись осваивать технику дайвинга. Отправились мы исследовать Атлантиду лишь приобретя в этом деле надлежащий опыт. Бородавочник так увлекся новым для него делом, что вылезал на берег только чтобы перезарядить баллоны, ну и, конечно, подкрепиться…

Таким образом в следующий раз мы выбрались в Поселок только через месяц. И первой неожиданностью, встретившей нас по возвращении, был самый настоящий шлагбаум перегораживающий его единственную улицу в самом начале. Рядом обнаружилась полосатая будка, а в ней — не кто иной, как Баламут! Чисто выбритый, причесанный, в пятнистых штанах, такой же куртке и с бластером на широком армейском ремне.

Увидев нас, Баламут вразвалочку вышел навстречу, засунув могучие длани под ремень и, покусывая жухлую травинку, уставился будто увидел впервые. Мы удивленно переглянулись. Потом Бородавочник спросил:

— Ты чего тут делаешь, Баламут? И что это за бревно поперек дороги? Какого…

— Уймись, бродяга! — послышалось в ответ. — Поселок теперь не пристанище для охламонов, вроде вас, а независимая и самодостаточная территориальная единица. Я здесь как раз поставлен для того, чтобы по Поселку не шлялись всякие… проходимцы!

— Ты чего несешь, а?! — Бородавочник аж задохнулся от возмущения. — Опять травы обкурился? А ну, убирай свою хреновину и катись отсюда, пока я из тебя всю пыль не выбил!

Я покачал головой.

Ох, не нравилось мне все происходящее! Что-то оно здорово напоминало. Нечто знакомое, виденное мной еще до того, как я стал вольным собирателем, из моего родного двадцатого века.

Пока я об этом думал, дело приняло совсем неприятный оборот. Покраснев от гнева, Баламут отступил на шаг и схватился за ребристую рукоять бластера.

— Стоять! Предъявите документы!

— Какие документы? — вмешался я, видя, что всё вот-вот кончится потасовкой. — Баламут, ну-ка успокойся. Ты что, в нас и в самом деле стрелять надумал? С ума сошел?! Лучше объясни толком, что тут у вас произошло, пока нас не было.

Мои слова похоже подействовали. Баламут провел ладонью по лицу, словно стирая с него невидимую паутину. После чего горестно вздохнул и неохотно признался:

— Да я и сам толком не понимаю!

Усевшись на шлагбаум, он достал из нагрудного кармана мятую пачку сигарет и предложил мне, демонстративно игнорируя Бородавочника. Я взял две, одну отдал обиженно сопящему неандертальцу и вынул зажигалку. Все дружно закурили и посчитали инцидент исчерпанным. Баламут совсем успокоился, посветлел лицом и сообщил:

— Понимаешь, Крэг, теперь Поселок не просто место, где мы отдыхаем и меняемся собранными вещами, теперь он — организованное независимое поселение! И каждый его постоянный житель имеет карточку гражданина независимого поселения, а остальные должны получать временные регистрационные свидетельства…

— Кто все это придумал?!

— Совет независимого поселения.

— Чего-о?! — встрял Бородавочник. — Какой еще совет?! Кому он советует? И вообще…

— Заткнись, а? — ласково попросил я. — Так что это за совет, Баламут?

— Его Илья Иванович учредил! — с уважением в голосе сказал Баламут. — Чтобы, значит, жизнь у вольных собирателей лучше стала, интереснее. Порядку же никакого! Вещи тащат — кто во что горазд, никакой системы, никакого учета. На складе вообще черт ногу сломит! Один Мироныч за всех отдувается, а он инвалид по профессии…

— Как это?!

— Ну, как получивший травму на трудовой стезе, он имеет право на заслуженный отдых, — Баламут дикими глазами уставился на меня. — Крэг, чего это я сказал, а?

— Все нормально, ты просто на солнце перегрелся, — поспешил я успокоить парня. — Так как же нам все-таки в Поселок пройти?

— Ладно уж, так идите! — махнул рукой Баламут и слез со шлагбаума. — Щас открою.

— А если не «так»? — все же поинтересовался я.

— Ну, вообще-то сбор таможенный положено брать…

Бородавочник выбросил окурок и не удержался, спросил:

— Это еще что?!

— Каждый, желающий попасть в Поселок, должен без-воз-мезд-но, — старательно выговорил трудное слово Баламут, — передать в пользу Совета какую-нибудь из найденных вещей.

Бородавочник присвистнул и заявил:

— Ни фига себе, лихо придумано! И что я лично должен отдать?

— Да вот, — Баламут вытащил из кармана вчетверо сложенный листок, — есть ежедневно обновляемый список. Здесь указано то, что уже имеется у Совета. Чтобы не повторялось…

— Интересно, — хмыкнул я, пробежав список глазами, — это нужно каждый раз вносить, как приходишь в Поселок?

— Наверное, — пожал могутными плечами Баламут. — Да, ладно, проходите…

— Нет уж, мы друзей не подводим! — я решительно скинул рюкзак и распустил ремни. — Держи.

— Что это? — Баламут равнодушно покрутил в руках блестящую коробочку со множеством отверстий и кнопок.

— Машинка для выдавливания прыщей. Сделано в Атлантиде.

Бородавочник покосился на меня, вздохнул и извлек из-за пазухи необычную восьмигранную бутылку с изогнутым как у кальяна горлышком.

— Вот, от себя отрываю! — страдальчески морщась, заявил он. — Фляжка-самобранка!

— Чего-о?! — поразился Баламут.

— Самонаполняющийся сосуд, — пояснил я. — Вот тут кнопки сбоку, видишь? Белую нажимаешь — в бутылке молоко появляется, синюю нажмешь — вода будет…

— А желтую? — оживился Баламут.

— Чай получишь, — буркнул Бородавочник, — с лимоном.

— Красную?

— Это подогрев…

— Где тут коньяк или пиво?

Водя пальцем по разноцветным выпуклостям, Баламут от азарта аж засопел.

— Только квас есть — коричневая, — в голосе Бородавочника прорезались тоскливые нотки. — Выпивки тут вовсе нет!

— Откуда вы ее взяли, Крэг?!

— Из летающей тарелки в море выпала, когда мы там с аквалангами ныряли.

— Ладно, теперь уж точно проходите! — повеселел Баламут. — И топайте сразу в Совет, на регистрацию. Он рядом с таверной «У Мироныча». Хильда этим занимается…

Полосатая лапа шлагбаума медленно приподнялась, открывая путь, и мы с Бородавочником дружно попылили вдоль пустынной улицы, плавно огибавшей холм, закрывавший от нас главное место Поселка — площадь торжища со складом и домами, принадлежащими трем старожилам: Миронычу, Баламуту и Аристотелю. Но если в первых двух жили именно Мироныч и Баламут, то в третьем доме давно уже никто не жил. А куда девался загадочный Аристотель, построивший его, никто не помнил. Более того, даже насчет личности этого парня было известно крайне мало — то ли философ, то ли строитель, то ли вообще инопланетянин, которого за бунт и инакомыслие высадили на первую попавшуюся планету, снабдив солью, мылом и портативным полевым синтезатором. По легенде именно Аристотель и построил первый дом-пристанище, с которого начался Поселок.

И вот теперь, едва выйдя на площадь, мы с изумлением увидели над крыльцом дома Аристотеля яркую вывеску «Совет независимого поселения вольных собирателей». Ниже и сбоку прилепилась табличка поскромнее: «Регистрационная палата. Прием заявлений ежедневно с 12 до 13 часов».

— По-моему, нам сюда, — сказал я, поднимаясь по скрипящим ступенькам на крыльцо.

— А может, не надо, Крэг? — Бородавочник опасливо покосился на вывеску. — Ну их к трилобитам!

— Хорошо, подожди здесь, — улыбнулся я, бросил ему рюкзак и толкнул тяжелую дверь.

Я оказался в большой, ярко освещенной прихожей, в которой было еще две двери. На той, что напротив входа, висела табличка «Председатель», на другой — «Регистрационная палата», а под ней канцелярской кнопкой пришпилен листок бумаги с надписью печатными буквами «Ya na obede. Hilda». Пожав плечами, я вышел на улицу и сел на ступеньку рядом с Бородавочником. Тот уже успел закурить папиросу и дымил ей с весьма озабоченным видом.

Последовав его примеру, я сделал несколько затяжек, а потом объяснил:

— Облом, напарник. Мадмуазель Хильда изволят обедать.

— Ну и… — обрадовался было Бородавочник, но тут же вновь посерьезнел. — Крэг, а может, нам тоже… м-мм, перекусить маленько?

— Мы же с тобой два часа назад по пол-фазана съели?!

— Я говорю, маленько…

— Вот проглот! Ладно, пошли к Миронычу.

Мы пересекли площадь и остановились перед знакомым, приземистым домом, на котором теперь тоже появилась кричаще-аляпистая квадратная вывеска «Таверна «У Мироныча». Слава времени, внутри никаких особых изменений не произошло. По-прежнему за широкой, отполированной до блеска локтями посетителей стойкой маячила кряжистая фигура хозяина, по-прежнему в большом полутемном зале было малолюдно, пахло яблоками, квасом и жареной картошкой.

Мы, как всегда, молча уселись за крайний слева от входа стол, а Мироныч, как всегда, ровно через минуту принес пару дубовых братин с душистыми шапками янтарной пены — квас у Мироныча отменный! Но едва мы сделали по первому глотку, как из дальнего угла раздался до боли знакомый голос:

— Клянусь времятрясением, это Крэг!

Я присмотрелся к приближающейся тощей фигуре и, не сделав второй глоток, в полном изумлении поставил братину на стол.

— Чтоб мне в межвременье провалиться! Вицли?!

— А то!

Вицли сложился как скорняжный метр, усаживаясь между мной и замершим столбом Бородавочником.

— Откуда ты свалился, старый лис? Тебя уже все похоронили! — я с радостью пожал сухую, но еще крепкую ладонь старого собирателя.

Вицли-Пуцли был живой легендой Поселка. Его привел Мироныч, подобрав полумертвого от голода парня на окраине опустевшего после эпидемии чумы средневекового Парижа. Поступок, прямо скажем, рисковый. Оба вполне могли застрять в межвременье — просто не пройти через Дверь. Но, как я позже понял, в этом случае также сработал закон о последствиях осуществления гипотетически невозможных действий: раньше никому из вольных собирателей и в голову не приходило, что подобное возможно. Тем не менее повторить опыт Мироныча никто так и не решился. Найденыш очень быстро оклемался и таскался за спасителем повсюду как цыпленок за курицей, а когда с тем случилась знаменитая неприятность в триасовом болоте, не кто иной как Вицли приперся в Поселок и поднял собирателей на спасение ветерана. Так и осталось загадкой для всех, каким образом необученный найденыш сумел открыть нужную Дверь, потому что еще раз проделать это он не смог. Группе добровольцев пришлось несколько дней прочесывать негостеприимный триас, пока они не нашли место, где можно было уловить легкую временную рябь, оставшуюся после Двери.

С того дня Вицли стал знаменитостью, а позже — настоящим вольным собирателем, рисковым и удачливым. Но год назад вдруг пропал. Его искали, даже обнаружили последнюю Дверь, в которую он вошел — Пекин восемнадцатого века, но дальше след оборвался…

— Рано, рано меня отпевать! — Вицли-Пуцли бесцеремонно отхлебнул из моей братины. — Ф-фу, что вы пьете?! Мироныч, будь другом, угости нас чем покрепче!

— Так нету больше, Вицли, малыш, — ласково-извиняющимся тоном отозвался старик, — ты же вчера последнюю бутылку рейнского допил, а со склада теперь только за подписью Ильи Ивановича выдают.

— Пуцли!!! — вдруг заорал очнувшийся от столбняка Бородавочник и с размаха хлопнул приятеля по спине.

Тощий Вицли едва не вылетел из-за стола, поперхнулся и ошалело уставился на приятеля.

— Друган! Живой! — продолжал орать Бородавочник, тыкая его под ребра пудовым кулачищем.

— Уймись, напарник!

Перегнувшись через стол, я перехватил руку Бородавочника, а после того как тот слегка успокоился, спросил у Вицли:

— Так где ты пропадал все это время?

Тому наконец удалось утвердиться на стуле и обрести прежнюю уверенность.

— Знаешь, Крэг, я и сам толком не понял, — признался Вицли. — Я тогда здорово опиума обкурился в Пекине. Очнулся — лежу на берегу озера на травке. Птички поют, солнышко светит — благодать! Рядом лесок небольшой, земляники и грибов там — видимо-невидимо. Ну, искупался я, позагорал, ягодки поел, поспал, еще раз искупался… А солнышко все светит и светит, а птички все поют и поют!..

— Ясно! — Я непроизвольно поморщился. — В яму провалился!

Временные ямы для вольного собирателя являются самой страшной бедой после времятрясения. Попадают в них редко, в основном начинающие найденыши, возомнившие себя крутыми собирателями, но на моей памяти никто из них не вернулся. Лишь пару-тройку раз, когда после времятрясений часть ям выравнивалась, находили мумифицированные останки несчастных.

— Ни хрена себе! — крякнул Бородавочник и сделал изрядный глоток из своей братины. — Как тебе удалось выбраться?

— А никак! — Вицли аж передернуло. — Через какое-то время…

— Через год!..

— А?.. Ну да… Яма эта сама вдруг раскрылась, и меня вышвырнуло то ли в ледниковый период, то ли просто на полюс. Я едва не околел после того курорта возле озера.

— Значит, было большое времятрясение, коли такая огромная ямища вывернулась? — Бородавочник озадаченно посмотрел на меня.

— Не было, напарник, точно не было, — не очень уверенно сказал я. — Я бы почувствовал.

— Но как же тогда?

Действительно, как? Сообщение Вицли сильно меня встревожило и насторожило. Если его освободило не времятрясение, то значит кто-то из вольных собирателей нарушил правило малых воздействий и взял какой-то значимый раритет, имеющий прямое отношение к развитию истории. Ткань времени в этом месте резко натянулась, и яма по соседству расправилась. Но кого могло занести в средневековый Пекин? Что там было взято? И главное — для чего? Все ведь знают о последствиях таких поступков, и нужны очень веские причины, чтобы пренебречь правилами.

— Слушай, Вицли, открой нам Дверь, через которую ты в Пекин ходил.

— А зачем это тебе, Крэг? — поинтересовался он.

— Да вот, мы тоже решили к китайцам прогуляться, — я незаметно подмигнул неандертальцу.

— Саранчи жареной с пивком погрызть, — поддакнул сообразительный Бородавочник.

— Ну, это святое дело! — расплылся в улыбке Вицли-Пуцли. — Сейчас открою!

4.

В Пекине восемнадцатого века было очень людно и суматошно — не город, а сплошной базар. Создавалось ощущение, что все только продают, но никто не покупает. Нас с Бородавочником орущие продавцы чуть на части не порвали, пытаясь всучить свой товар. Через полчаса голова моя гудела как колокол, а перед глазами плавали полуразмытые раскосые физиономии, кривляющиеся, подмигивающие, и почему-то показывающие синие языки. Бородавочник выглядел не лучше: глаза квадратные и стеклянные, нижняя губа отвисла и к ней приклеился подозрительный «бычок», больше похожий на опиумную самокрутку. Я протянул руку, оторвал «бычок» и выбросил его через плечо. Бородавочник этого даже не заметил. Он шел за мной, механически переставляя ноги, и, глупо улыбаясь, пялился во все стороны.

У меня появилось искушение плюнуть на все и отправиться по нашим обычным делам, но тут я вдруг заметил впереди, у рядов со знаменитым дэхуанским фарфором, знакомую сутулую фигуру.

— Эй, напарник, очнись! — я чувствительно ткнул Бородавочника в бок. — По-моему, это Ёсик?

— А?.. — лицо неандертальца приняло наконец осмысленное выражение. — Где? Кто?..

— Вон там, кажется, толчется не кто иной, как Проныра Ёсик.

Я показал направление.

— Точно! Ну и глаз у тебя, Крэг! — Бородавочник зевнул во весь рот и почесал пузо. — Что же он тут делает?

— Пошли, узнаем.

Мы двинулись к рядам, но тут вдруг Ёсик (теперь я был уверен, что это он!) как-то странно шмыгнул боком от прилавка в сторону, в толпу и быстро пошел прочь.

— Неужели спер?! — выдохнул Бородавочник и азартно засопел: — Поймаем его, Крэг?

Проныру давно уже подозревали в жульничестве и воровстве, но до сих пор никому на горячем его словить не удавалось. Одно из правил кодекса вольных собирателей гласило: «Воровство — прямой путь к времятрясению. Подбирать следует только утерянные во времени вещи…». И вот теперь мы наконец стали свидетелями того, как Ёсик это правило нарушил.

— Давай, напарник! — скомандовал я, и соскучившийся по приключениям Бородавочник сорвался с места, словно подхваченный ураганом.

Он не успел! Проныра заподозрил неладное, когда неандерталец был еще на пол-пути к нему. Оглянувшись, Ёсик увидел приближающееся лохматое возмездие, присел, а мгновением позже перед ним вспыхнул призрачно-жемчужный контур Двери. Проныра кинулся в нее головой вперед, будто в воду, и исчез. Рычащий Бородавочник в отчаянном прыжке попытался нырнуть следом, но было поздно. Дверь растаяла, и неандерталец растянулся во весь рост на пыльной мостовой. Когда я подошел, он сидел в окружении лопочущих китайцев и, отплевываясь, громко ругался так, как могли ругаться только в каменном веке.

Я поспешил успокоить его, похлопав по загривку, и сказал:

— Идем, напарник, Проныру уже не догнать. Будем надеяться, что он не стащил нечто важное. Нам сейчас следует…

Договорить я не успел. Окружающий мир дрогнул, и по нему прокатилась волна искажений.

Большая часть домов на улице, на которой мы находились, изменилась, они стали беднее и ниже, а толпа заметно поредела, причем европейские лица, там и тут видневшиеся раньше, теперь исчезли совершенно.

В тот же миг меня скрутил дикий приступ тошноты. Я согнулся дугой и меня вырвало. Бородавочнику, кстати, тоже досталось. Он позеленел и судорожно захрипел. Преодолевая слабость, я оглянулся в поисках ближайшей Двери, и вдруг она сама открылась прямо перед нами. Налетел ледяной ветер, и нас буквально втянуло в эту Дверь.

Кувыркаясь, мы покатились по глубокому рыхлому снегу, но не завязли в нем, а несомые все тем же странным ветром, влетели в следующую самостоятельно открывшуюся Дверь. Выпали мы из нее в полной темноте на что-то мягкое и теплое. Причем это «что-то» тут же вывернулось из-под нас с громовым рыком, оказавшись гигантским саблезубым тигром, до нашего появления мирно спавшим под раскидистым деревом. Спасло нас лишь то, что у Бородавочника с перепугу прорезались древние инстинкты, и он, дико взревев, вскочил на четвереньки, приняв угрожающую позу. Тигра это слегка озадачило, и он, припав к земле, некоторое время в нерешительности ворчал и бил хвостом по траве. Этой заминки мне хватило, чтобы лихорадочно оглядевшись, увидеть знакомый, мерцающий контур следующей Двери…

5.

— Как думаешь, Крэг, нас так расколбасило из-за Проныры?

Задав этот вопрос, Бородавочник лениво потянулся и сунул в рот горсть ягод земляничного дерева.

— Мне кажется, не только из-за него, — я тоже сорвал одну ягоду с висевшей надо мной ветки. — Понимаешь, слишком странный эффект получился: до сих пор Двери никогда сами собой не открывались! Это нечто новенькое. Такое впечатление, время пытается как бы очиститься, что ли, от вредных для него воздействий, например. Словно в комнате появился плохой запах, и она сама пытается от него избавиться. Как это может сделать комната, у которой нет вентилятора? Ну, к примеру, она попытается вывернуться наизнанку. Вот так же и время.

— Допустим, но откуда взялось это? — Бородавочник приподнялся и стал набирать в шляпу крупные, сочные ягоды. — Ведь земляника всегда травкой была. И вообще, почему наша Дверь открылась не в начало времен, как должна была, а непонятно куда?

— Меня это тоже беспокоит, напарник, и очень сильно, — вздохнув, я сел и прислонился спиной к гладкому зеленому стволу. — Но ведь Проныра совершил покражу явно не для себя. Что его могло заинтересовать в средневековом Китае? Отродясь он антиквариатом не пробавлялся, наоборот, все больше техникой, электроникой всякой.

— Значит, действительно заказ выполнял, — Бородавочник жизнерадостно улыбнулся. — Крэг, пошли в Поселок! Найдем украденную Ёсиком китайскую хрень и накостыляем ему по шее принародно, чтоб неповадно было!

Я решил несколько охладить его пыл и напомнил:

— Забыл про сквозняк и саблезубого? Ты уверен, что мы доберемся до Поселка?

— Чтоб ему мамонтом подавиться! — выругался Бородавочник. — Так что нам теперь, всю жизнь здесь землянику жрать?!

— Ты лучше подумай, кто мог Проныру на кражу подбить?

Сказав это, я сорвал еще одну ягоду. Все-таки вкусные они были, заразы!

— Ну, не Мироныч же? И не Баламут — на фига ему это?.. — пробормотал неандерталец. — Может, Хильде что понадобилось?.. Нет, она теперь с Лёли… Илюха! Только он и мог!

Высказав эти соображения, неандерталец самодовольно почесал собственное, заметно раздувшееся от земляники брюхо и вопросительно посмотрел на меня.

— Молодец, напарник! — похвалил я. — Мне тоже так кажется. Больше некому.

— Зачем он это делает? — удивился Бородавочник.

— А ты как думаешь?

— Ну хорошо, тогда зачем остальные вольные собиратели подчиняются твоему найденышу? Они-то должны прекрасно понимать, что все закончится катастрофой. Что он с ними сделал?

Я вздохнул.

— Именно: что сделал. Ты правильно выразился.

— Что, что?

— Как тебе объяснить…

— Объясняй, как есть.

— Ну, вот чтобы тебе было понятно. Лёлик, он — чиновник, бюрократ. Ты не знаешь, что это за зверь, поскольку во времена первобытно-общинного строя их не было.

— Не было, — подтвердил Бородавочник.

— В общем, долго объяснять, как они появились и каким образом дошли до жизни такой. Главное, что к концу двадцатого и началу двадцать первого века чиновники превратились в некое сообщество…

— А покороче нельзя, Крэг? — прервал меня неандерталец, который терпеть не мог длинных рассуждений.

— Можно, — сказал я. — В общем, Лёлик этот вроде шамана. Плохого шамана. Охотиться он не умеет, огонь поддерживать — тоже. Собирать коренья и то неспособен. Умеет он лишь говорить красивые, непонятные слова и с помощью этих слов заставлять других на себя работать. Вот это он умеет просто великолепно, этому он учится всю жизнь.

— Любой нормальный шаман, кроме всего прочего, еще должен предсказывать погоду, колдовать, чтобы охота была удачной, и лечить людей, — со знанием дела уточнил неандерталец.

— Все верно. Чиновники долгое время тоже были полезны обществу. Однако с течением времени их умение заставлять других людей работать на себя лишь с помощью слов совершенствовалось. И наконец настал момент, когда они осознали, что работать им ни к чему. Зачем делать хоть что-то, если кормят и так, если все блага получаются не за умение работать, а всего-навсего за умело подобранные слова и интонации? Понимаешь?

— Ах, вот как, — сказал Бородавочник. — И этот Лёлик…

— Да, он всего-навсего занимается привычным делом.

— Зачем же мы его тогда притащили в Поселок? Ну я-то — ладно, не знал. А ты?

Я молча развел руками. Что тут можно сказать? И на старуху бывает проруха.

— Но, Крэг, ты же это сделал не специально?

— Нет, конечно, — сказал я. — Мне как-то в голову не пришло, что Лёлик сможет найти применение своим способностям и здесь, в Поселке. Я должен был насторожиться уже тогда, когда он переманил Хильду у Баламута… Эх, да что там говорить!..

Бородавочник был — сама рассудительность.

— Действительно, — кивнул он, — что там говорить? Сейчас мы должны придумать, как отсюда выбраться.

— Сделать это будет не просто трудно, а…

Я снова не успел договорить. Земля под нами ощутимо вздрогнула, с дерева посыпались спелые ягоды, солнце, стоявшее в зените, вдруг начало быстро тускнеть как догорающий уголек, а стремительно темнеющий горизонт неожиданно пополз вверх.

— Крэг! — заорал Бородавочник, приседая от страха. — Что это?!

— Звиздец идет! — огрызнулся я, хватаясь за ручку проявившейся рядом Двери. — Бежим отсюда!

Мы прыгнули в проем Двери и буквально вывалились по ту сторону на… ту же поляну с земляничным деревом! Только в этот раз на нем не было ягод, ветви сплошь были усыпаны крупными белыми цветами, над которыми кружили большие толстые пчелы, подозрительно похожие на человечков в полосатых комбинезонах. Я пригляделся и убедился, что это действительно маленькие люди, похожие друг на друга как близнецы. У каждого из них в руках были крохотный веник и баночка, куда они сметали пыльцу. Причем за спиной у них работали вовсе не крылья, а крутились самые настоящие пропеллеры!

— Крэг, это глюки, или я на самом деле вижу стаю эльфов? — слабым голосом спросил Бородавочник, вставая на ноги.

Земля снова задрожала, солнце покраснело, а горизонт пошел крупными волнами. Я опять открыл нашу Дверь…

Только с пятой попытки мы оказались на обочине знакомой песчаной дороги. Шлагбаумов теперь было два, и они, один за другим, загораживали проход, А еще по обе стороны от дороги появились заросли густого, колючего кустарника, явно заменяющего живую изгородь. Они тянулись до самого горизонта, не давая обойти шлагбаумы стороной. По идее мы еще могли воспользоваться Дверью, но кодекс вольных собирателей в пределах Поселка такие перемещения запрещал. И это было оправдано, поскольку возникающая после каждого перемещения временная рябь рассеивается не сразу. Если в пределах Поселка постоянно шастать через Двери, то рябь усилится и превратится, например, в резонансную волну. А там уже не далеко до мощного времятрясения. С ним же шутки плохи.

Караулка теперь стояла между шлагбаумами и за время нашего отсутствия разрослась до размеров небольшого домика. При нашем появлении из него вышел не Баламут, как мы ожидали, а не кто иной как Вицли-Пуцли, в новенькой пятнистой «комке», преисполненный чувства собственной значимости и надутый словно индюк.

— Здорово, Пуцли! — рявкнул Бородавочник и попытался облапить приятеля.

Уворачиваясь от объятий, Вицли сделал шаг назад и тут же потребовал:

— Ваши документы, гражданин!

— Какие документы, Пуцли, бивнем тебя по башке?! — взвился Бородавочник. — Это же я!

— Мы не проходили регистрацию, — поспешил вмешаться я. — Были в длительной… экспедиции.

— Тогда платите таможенный сбор, — заявил Вицли. — Двадцать монет с носа.

— А с задницы не хочешь? — зарычал Бородавочник.

Его ноздри при этом расширились, в глазах вспыхнул недобрый огонек, а верхняя губа приподнялась, обнажая не совсем человеческие клыки. Самый настоящий, живой неандерталец!

Я покачал головой.

Увы, похоже, никакое воспитание не в силах вытравить наследственную память. Это в генах — в опасной ситуации, если под рукой нет увесистой дубинки, обнажать клыки и пытаться перегрызть противнику горло.

Торопливо обшарив карманы, я выудил горсть мелких монеток — таэлей, имевших хождение на всем древнем Востоке, в том числе и в Китае.

— Вот плата за вход, господин таможенник, — со всем возможным сарказмом сказал я, протягивая деньги.

Не моргнув глазом, Вицли ссыпал монеты в карман «комки» и повернул рычаг на стене сторожки. Оба шлагбаума стали со скрипом подниматься, причем, один почти тут же заклинило. Для того чтобы пройти под ним, нам пришлось нагибаться.

Презрительно фыркнув, Бородавочник заявил:

— Работнички, медведь их задери! Крэг, неужели это все Илюха натворил?

— А больше некому, — вздохнул я. — И если ничего не придумать, кончится все очень плохо!

— Может, его того… обратно в юру отправить? — предложил Бородавочник. — Тираннозавру на обед?

— Как ты его отправишь? Волоком потащишь? — возразил я. — Он не дурак, по собственному желанию на верную гибель отправиться. И потом, ты слышал, как к нему теперь остальные относятся: Илья Иванович — с уважением! Кто ж нам позволит его увести? И с Дверями что-то происходит непонятное…

— Что же тогда делать, Крэг?

— Не знаю. Подумать надо…

Бородавочник тут же сел на корточки посреди дороги, достал сигареты и закурил.

— Ты чего расселся? — поинтересовался я.

— Думать буду, — неандерталец выпустил клуб дыма. — Я на ходу думать не могу. Слушай, Крэг, неужели Илюха всем ребятам голову задурил? Не может этого быть! Мы-то с тобой не поддались?

— Возможно, не всем, — я тоже вытащил сигареты, зажигалку и присел на камень у обочины. — Только вот времени у нас на выяснение настроений почти нет.

Словно в подтверждение моих слов почва заметно вздрогнула, по земле пробежала легкая рябь, и дорога из песчаной превратилась в асфальтовую, а валун подо мной трансформировался в полосатый бетонный блок дорожного отбойника. Солнце мигнуло пару раз и подернулось белесой пеленой, а воздух стал тяжелым и влажным как перед грозой.

— Ты как всегда прав, Крэг, — поежился Бородавочник. — По-моему, надо просто собрать всех на площади и прямо сказать, мол, ребята, или нам всем приходит большой звиздец, или мы живем по старому. Вот же — нагляднее некуда!

Он кивнул на преобразившуюся дорогу.

— Нас не станут слушать или того хлеще: выгонят из Поселка… Но, кажется, я знаю, что надо делать, напарник! И если я окажусь прав, все вернется на свои места. Пошли!

Преданный Бородавочник тотчас встал и выбросил окурок.

— Тебе виднее, Крэг! Я всегда с тобой.

6.

Поселок изменился до неузнаваемости. Вокруг вымощенной гранитной брусчаткой площади аккуратным кольцом стояли новенькие, пахнущие штукатуркой одинаковые коттеджи а-ля Средний Запад перед Великой депрессией. Возле каждого дома был разбит палисадничек с сиреневыми и розовыми кустами, и торчала мачта с фонарем. Вместо глинобитного склада теперь красовался большой ангар из листового алюминия с откатными дверями, а дом Мироныча стал двухэтажным и кирпичным.

Бородавочник ошалело помотал головой, развел руками и сказал:

— Чтоб меня рогач затоптал! Это что такое?

— Экскурсии сейчас устраивать у нас нет времени, — поторопил я его, — идем!

Мы направились к зданию с вывеской «Совет независимого поселения Freemisertown».

Я очень спешил. Потому что мне было страшно. Потому что когда-то, в прошлой и унылой жизни, я все это уже видел. Потому что я знал, чем все это может закончиться. А еще мне было обидно и стыдно. Потому что ведь именно я принес всем этим хорошим и разным людям, мечтавшим жить, как им хочется, а не как положено, самую опасную из болезней, от которой у них просто нет защиты, иммунитета, а потому она для них — верная гибель. И теперь я просто обязан был уничтожить ее источник… или сгинуть вместе со всеми.

Я шел и надеялся только на одно: застать Лёлика одного, чтобы никого больше рядом не оказалось. И для задуманного у меня была только одна попытка. Если дело не выгорит, то повторить ее мне не удастся.

В знакомой приемной было пусто, а на двери с табличкой «Председатель» висела записка «Сегодня приема не будет». Чувствуя, как мной постепенно овладевает ужас, я остановился перед ней и попытался прикинуть, где же наш председатель может быть. Куда он мог уйти?

В отличие от меня Бородавочник сомнений не ведал. Решительно отодвинув меня в сторону, он со всей своей силы жахнул кулачищами по крестовине. Не выдержав первобытного напора, дверь с грохотом провалилась внутрь кабинета.

Лёлик сидел за столом у окна с пустым стаканом в руке, а рядом с ним стояла Хильда. В руках у нее был бокал, наполненный темно-красной жидкостью. Еще я заметил, что по обе стороны от стола в углах кабинета светились призрачным голубоватым светом дэхуанские императорские вазы. Похоже именно их и спер в Пекине дурак Проныра.

— Ну, здравствуй, Илья Иванович, — мрачно сказал я.

Хильда хотела было что-то промолвить, но, напоровшись на яростный взгляд Бородавочника, осеклась и застыла с полуоткрытым ртом. А вот председатель не подкачал. Совершенно спокойно, так, словно подобные появления в его кабинете были обычным делом, он проговорил:

— Физкультпривет! Что-то вас давненько не видно было?

— Давненько? — Бородавочник нехорошо улыбнулся и, передвинувшись к окну, оказался у нашего найденыша за спиной. — Дела разные, Илюха, появились! В последнее время у нас их просто невпроворот.

В лице Лёлика что-то дрогнуло. Похоже, маневр неандертальца ему не понравился. Очень не понравился.

— А вы, ребята, вид на жительство уже получили? — мягко спросил он. — Мне вот тут в Совете как раз не хватает пары консультантов по доисторическому периоду. Я вам хотел предложить…

— Ты, Илья Иванович, не просто паразит, ты самый настоящий разрушитель мироздания, — сказал я почти нормальным голосом. — И я думаю, зря мы тебя сюда притащили!

— Да ты что, Крэг?! — Лёлик поставил стакан на стол и попытался встать, но тяжелая волосатая длань неандертальца пригвоздила его к месту. — Я же как лучше хотел, — голос у Лёлика предательски дал петуха, — чтобы порядок, чтобы все…

— Кому лучше, Илья Иванович?

— Всем! Люди стали жить лучше, — уже не сдерживаясь, взвизгнул Лёлик. — Да ты в окно посмотри, как они жить начали!

В этот момент по Поселку прокатилась очередная волна трансформации. Комната, в которой мы находились, превратилась в каземат с плесенью на стенах, стол обернулся доской на козлах, председательское кресло — перевернутым бочонком, а по углам зачадили смоляные факелы. Пол оказался по щиколотку залит воняющей прокисшей кожей водой. И самое неожиданное — исчезла Хильда! Я невольно передернул плечами: дело принимало совсем плохой оборот.

— Лучше, говоришь? — повел я рукой вокруг. — Полюбуйся, твоя работа.

— Нет! Это не я! — у Лёлика явно начиналась истерика. — Это ты во всем виноват! Да, ты! Если бы…

Самый удобный момент, для того чтобы претворить в жизнь свой план. Ну, с Богом!

— У меня нет времени с тобой препираться, — оборвал я его, — и нет желания утирать тебе сопли! Ты должен немедленно признать, что действовал вполне сознательно, в угоду собственному честолюбию, наплевав на последствия и обманув многих жителей Поселка. Иначе… — я чуть повернул голову и прищурился.

У противоположной стены возник жемчужный контур Двери. Я немного напряг зрение, контур превратился в массивную дубовую воротину с кованым кольцом посередине.

— Не пойду я туда! — вскрикнул Лёлик. — Вы не имеете права! Я буду…

Он снова попытался вскочить, но Бородавочник был начеку и припечатал его рукой к бочонку.

— Караул! Спасите-е!!! — дурным голосом заорал Илья.

— Если не сознаешься, я открою Дверь, — спокойно и раздельно сказал я, — и тебя просто вытянет туда сквозняком. Нам даже не придется вытаскивать тебя из-за стола…

— А уж где ты окажешься, мы не знаем, — поддакнул Бородавочник и демонстративно отпустил плечо Лёлика. — Может, у динозавров, а может, и вовсе у трилобитов. Открывай, Крэг, чего тянуть!

— Стойте! Не надо! — Илья в отчаяньи схватился за голову. — Я признаюсь! Да, я все сделал сознательно! Понимаете, я ведь никогда ничего не делал сам. Меня не учили… Я руководитель… Это очень важно для общества, для людей… кто-то должен организовывать, рисовать перспективу, планировать… ну и благами за это пользоваться особыми. За свой нелегкий труд…

— Ты нарушал закон малых воздействий, про который тебе не могли не сообщить, причем неоднократно! — давил я. — Признавайся!

— Да, — окончательно сник Лёлик, — признаю. Нарушал. Очень уж перспективы открывались заманчивые. А закон… что закон? Сообщили мне о нем. Думал, обойдется как-нибудь. Раньше-то сходило с рук. И дела тогда были помасштабнее, не чета этому вашему поселку. Поймите, я могу делать только это и только так, как меня научили. По-другому у меня все равно не получится. И значит…

Яркая вспышка прервала исповедь Ильи, и на мгновение, показавшееся мне бесконечно долгим, все вокруг залило ослепительным светом. А когда вернулось нормальное дневное освещение, мы с Бородавочником оказались одни в пустой пыльной комнате.

7.

Я испустил вздох облегчения и, почувствовав, что у меня буквально подкашиваются ноги, сел на пол.

Получилось! Все-таки получилось! А я уже потерял надежду.

— Что случилось, Крэг? — озираясь, спросил Бородавочник. — Где этот паразит?

Голос у него был хриплым, словно он выкурил зараз пару пачек сигарет.

— Все нормально, — объяснил я. — Теперь все будет как раньше.

Можно было ответить и поподробнее, но в этот момент меня больше занимали собственные руки. Я в первый раз увидел, как у меня трясутся пальцы. Словно у алкоголика с очень большим стажем.

— Ответь, куда делся Лёлик? — не унимался неандерталец. — Он не вписался в ткань времени, да? Не вписался?

— С ним все в порядке, — неохотно объяснил я. — Он в своем времени. Живет и в ус не дует. Могу поспорить, вовсю создает какие-нибудь общества и советы, или что-нибудь опять организовывает, председательствует, — в общем, занимается привычным делом. Думаю, он даже ничего о путешествии во времени не помнит. Все вернулось к начальной точке, к моменту, с которого ткань времени стала натягиваться. Мы произвели необходимые действия, и она, вместо того чтобы разорваться, просто распрямилась, вернулась к первоначальному состоянию.

— Не помнит, говоришь? — Бородавочник в задумчивости почесал брюхо. — А мы, мы-то почему тогда все помним? Чем мы от него отличаемся?

Я улыбнулся.

— Мы — другое дело. Мы — дети времени. И не забудь, с нас все началось. Не вздумай мы поохотится на динозавров, ничего бы и не случилось. Если у нас забрать память, если нас вернуть в начало, то все может повториться. А потом еще раз, и еще… Петля времени, это называется.

— Хочешь сказать, что время разумно? Что оно умеет предохраняться от петель времени?

— Эк тебя занесло, приятель, мудреешь прямо на глазах, — весело сказал я. — Запомни: не стоит создавать количества сущностей более необходимого.

— Запомню, — ответил он. — А все-таки, почему…

Я развел руками.

— Не знаю. Есть многое на свете друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

— Это ты брось, — заявил Бородавочник. — Умный, да? Ну-ка, давай, выкладывай немедленно: в чем тут дело?

— Честно — не знаю, — заявил я. — Возможно, без петли времени тут все-таки не обошлось. Вдруг мы уже тысячу раз находили этого Лёлика, а далее — по сценарию, по кругу? И ничего мы об этой тысяче раз, конечно, не помним.

— Это нечестно! Я так не согласен…

— Успокойся. Природа мудра и весьма последовательна в своих действиях. Но ее интересы иногда не совпадают с интересами собственных детей. То есть нас…

— Ну?

— Думаю, природа просто не могла сразу разрешить этот конфликт, поэтому ей и понадобилось несколько циклов. Поэтому петли времени несколько отличались одна от другой, — продолжил я. — Совсем чуть-чуть, но отличались. И где-нибудь на десятой, тысячной или миллионной, получилась петля, в которой мы, по какой-то причине отправив Лёлика туда, откуда он явился, не потеряли при этом память. Петля исчезла, и время снова пошло обычным ходом. Оно самовосстановилось. При этом память о всех предыдущих циклах… вариантах самоуничтожилась. Для всех нас их просто не было. Понимаешь?

Бородавочник поскреб массивный подбородок и задумчиво сказал:

— Слушай, а может, когда мы берем во времени какие-то вещи, происходит то же самое?

— Вполне возможно, — я посмотрел на напарника с невольным уважением. — Причем мы забираем как раз те вещи, после исчезновения которых времени для восстановления не нужно производить кардинальных изменений. Поэтому и не возникает времятрясений, все, так сказать, обходится малой кровью.

— А Хильда? — спросил неандерталец. — Она не исчезла?

— Что ей сделается? — ответил я. — Спорим, сейчас она как ни в чем не бывало готовит Баламуту ужин или убирается по дому.

— Если твои предположения верны.

— Если они верны, — кивнул я.

Вот чего у меня не было, так это полной уверенности. В конце концов я всего лишь озвучил теорию, которую обдумывал на пляже начала времен. Все происшедшее можно было объяснить и дугим способом, точнее — многими другими. Что, если я ошибся, и мы, к примеру, просто провалились в другую реальность? Вот выйдем из дома, а там…

Нет, лучше сразу, что называется, в омут головой. Кажется, все последствия шока у меня прошли. И руки уже не дрожат, и ноги более не подкашиваются.

Я встал с пола и скомандовал:

— Вперед!

— С тобой — хоть куда, — буркнул неандерталец.

Мы вышли из дома Аристотеля и, остановившись на крыльце, как по команде испустили вздох облегчения. Перед нами была знакомая площадь. Такая, как раньше. Точнее — такая, как всегда. И Мироныч уже открыл дверь склада, и к нему уже подтягивались нагруженные находками вольные собиратели.

— Ты прав, — признал Бородавочник. — Твоя теория верна.

— А ты сомневался? — сказал я.

Про себя я, конечно, подумал, что это тоже ничего не доказывает, и всему окружающему можно запросто найти по крайней мере еще несколько таких же правдоподобных и логичных объяснений. Так что ничего лично для меня еще не было ясно. Может быть, в будущем мне удастся найти другие доказательства своим умозаключениям. А может, и нет. Кто знает?

— Так что все-таки ты сделал с Лёликом? — поинтересовался неандерталец. — Мне страшно любопытно. Вдруг окажусь в подобной ситуации без тебя?

Почему бы и не объяснить? Вдруг действительно окажется.

— Применил закон о последствиях осуществления гипотетически невозможных действий. Тот же самый, благодаря которому Лёлик оказался здесь. Помнишь, он мушек перед глазами ловил?

— А что он такого невероятного сделал на этот раз?

Я улыбнулся:

— Он правду сказал. Чистую, словно слеза младенца, правду.

— И только-то? — удивился неандерталец.

— Думаешь, мало? — ответил я. — Бюрократ и правда — вещи абсолютно несовместимые. Между прочим, ты меня совсем замучил вопросами. Пойдем-ка лучше на склад. Помню, там лежал плазменный резак. Он нам пригодится, для того чтобы попасть в тарелку, упавшую в Тунгусской тайге.

 

Олег Овчинников

ИИ

— Красный или белый? — требует Михал Палыч.

— Ну, красный.

— А без ну?

— Красный… думаю.

— Ты не думай, ты режь.

Щелк!

Рука-клешня появляется из-за спины, кладет на несгораемый стол следующую «машинку».

— Синий, зеленый или желтый?

— Синий… Да… синий.

— Ты режь, режь.

Щелк!

Интересуюсь:

— Вам проводов не жалко?

— Не отвлекайся. Белый, желтый, голубой или красный?

— Белый. Нет, постойте… Голубой!

— Некогда стоять! Режь!

Щелк!

— Может, хватит? А то уже руки дрожат.

— Давай, давай. Не все же на монетках и кубиках тренироваться.

— А в чем, простите, разница? Цепь же не замкнута.

— Умный! А сейчас? — Трехпалыч давит на кнопку.

— Эй, погодите!

— Некогда годить! Синий, зеленый, желтый, красный или белый?

— Желтый! Хотя… Стоп! Тут же два желтых!

— Наблюдательный! Левый или правый?

— Левый! — Щелк! И что-то такое в карей глубине под насупленными бровями. — И правый, правильно?

— Режь! — рычит шеф. После «Щелк!» — шумно вздыхает. — Дальше!

— Да их тут двенадцать!

— А должно быть одиннадцать. Или десять. Давай!

— Не могу! Я уже не вижу.

— Так разуй глаза! Режь!

Щелк! И — Господи, Господи, помоги! Щелк!

— Все! Молодец. А теперь — живо в буфет. Минералки там возьми, кофе. Заварное с кремом.

От облегчения слабеют колени. Выдыхаю так, что кажется: случись поблизости воздушный шар, надул бы с первой попытки. Предлагаю на радости:

— Может, сначала прибрать?

— Живо, я сказал! — Рука-клешня цепляет за шею, тащит за собой.

Выходим почти бегом. Уже в коридоре вспоминаю:

— А дверь?

— Да что дверь?

Михал Палыч вжимается в стенку за поворотом. И меня вжимает — за компанию. Вдруг — бах-барабах! Выглядываю — дверь на полу, рядом — ошметки штукатурки. Лаборант Сашка таращится из кабинета напротив. Увидев меня, улыбается понимающе, изображает лицом: «Се ля ви, старик» и уходит к себе.

— Вот стол — да, жалко, — как ни в чем не бывало заканчивает шеф. — Не напасешься на вас.

— Так вы… Так вы там… Серьезно? — бормочу, а у самого губы дрожат.

— Не ной. Не так уж серьезно. Там таймер на десять секунд. — И вдруг — о, чудо! — кажется, начинает оправдываться: — А как с вами еще? Привыкаете ведь, расслабляетесь…

— А если бы… — Глотаю комок размером с кулак. — Ну… Не успели?

— Ну… Даже не знаю, — изрекает шеф и чешет подбородок трехпалой лапой.

Пора привыкнуть, говорю я себе, третий месяц пошел, так что пора привыкнуть.

И — не могу.

В первый раз я увидел будущего шефа весной на экзаменах. Он сидел за столом между семинаристом и поточным лектором. Этих двух я знал, потому что время от времени (чаще не получалось) появлялся на лекциях и семинарах, а вот могучий старикан в черном костюме, похожий на огромного сыча, заставил меня поволноваться. Он молчал всю дорогу, пока я отвечал билет, и не задал ни одного дополнительного вопроса, только выстукивал по столу дробь, в которой словно бы чего-то не хватало, и зыркал из-под бровей так, что думалось невольно: «Ну все, приятель, вот и кончилась твоя пятерочная полоса». Однако обошлось.

Через полчаса он отловил меня в коридоре по дороге в буфет. Предложил отойти в сторонку, взял за пуговицу и представился:

— Меня зовут Михаил Павлович. Для краткости — Михал Палыч. За глаза — Трехпалыч — вот из-за этого… — Махнул перед лицом своей клешней. — Кстати, я не обижаюсь.

— Очень приятно, — пробормотал я, слегка ошеломленный его откровенностью.

— Да… — Он сунул в рот папиросу, пожевал, не зажигая, и спрятал в кулак. — Касательно экзамена. Вы сколько вопросов выучили? Только честно.

— Честно? — Я пожал плечами. — Ну, половину.

— А еще честнее? — Карие глаза прищурились требовательно.

— Два, — неожиданно признался я. — Один из первой половины и один из второй.

— Два из шестидесяти четырех… — пробормотал он и снова пожевал папиросу.

— А что?

— Отвечали чересчур уверенно. Особенно про Гауссиан — преподаватель еще вопрос задать не успел.

— Допустим, — ощетинился я. — И что теперь? Переэкзаменовка?

— Да нет, зачем же. Вы, кажется, в буфет шли?

— Ага.

— А почему в этот? На седьмом этаже ведь ближе.

— Да, но там сейчас убирают, — ляпнул я.

— Так вы поднимались на седьмой?

Я вздохнул.

— Вообще-то нет.

— Понятно. А что у вас в пакете? Ну-ка, живо!

Я, признаться, спасовал перед такой бесцеремонностью. Послушно развел в стороны полиэтиленовые ручки. В пакете не было ничего, кроме зачетки и зонтика.

Михал Палыч кивнул и спросил невпопад:

— А чем вы вообще планировали заниматься после университета?

Вот это «планировали» меня сразу насторожило. Я не ответил. Во-первых, не знал как, во-вторых, просто не успел.

— Хотя зачем ждать? — продолжил мысль без пяти минут мой шеф. — У вас ведь каникулы сейчас начнутся. Хотите подработать? Денег много не обещаю, вы же пока по совместительству, зато скучно не будет. Опять же столовая у нас — хорошая, недорогая. График работы — гибче некуда. Что еще…

Он много чего еще говорил, этот странный могучий старикан, а я смотрел на него, как мышонок на сыча, иногда даже кивал, только в конце решительно тряхнул головой и спросил:

— Постойте! Почему вы так уверены, что я соглашусь?

Михал Палыч ничего не сказал. Но зыркнул так, что пропала охота переспрашивать.

— Бери чистый лист. Пиши. По центру — два икса, римское двадцать. Дальше с красной строки. В толпе гостей пустое место, вокруг прозрачная стена. Тоска в груди. И взгляд на кресло, где миг назад была она. Написал?

— Сейчас, секунду… Написал. Это стихи, да? — сообразил я.

— Гений! — вздохнул шеф. — Напомни потом, чтобы поднял тебе зарплату. Ты что, все в одну строку записал?

— Ну да. Вы же не предупредили…

— Ладно. Бросай листок в корзину, бери чистый. Пиши с начала. Римское двадцать. Дальше… Каждый раз, когда я делаю паузу, начинай с красной строки и с заглавной буквы. Понятно?

Я кивнул.

Михал Палыч отвернулся к окну, закурил и продолжил диктовку.

— Вале — тоже с большой буквы? — уточнил я.

— Нет, с маленькой. С маленькой латинской буквы. Или ты уже написал?

— Нет-нет, — поспешил откреститься я, добавив про себя: «Слава Богу!»

— Тогда пиши дальше.

— Тра-ла-ла-ла-ла? — на всякий случай переспросил я.

— И тра-ла-ла-ла-ла лорнет, — терпеливо повторил шеф. — И прекрати меня перебивать. Пиши.

— Так. В «Eugene» над средней «e» левый штрих не забыл поставить?

— Нет, — соврал я. Честно говоря, со средней «e» в этом слове у меня возникла проблема, ведь я записал его как услышал: «Эжен».

— Хорошо, тогда пиши дальше. Отступи немного. По центру — римское двадцать один. И с красной строки. Казалось, все давно остыло…

Михал Палыч продиктовал еще одиннадцать строчек и замолчал — до того внезапно, что я спросил на свою голову:

— А дальше?

— Дальше сам.

— Опять двадцать пять! Что сам-то?

Он раздавил папиросу в пепельнице и закурил новую. Глубоко затянулся и с наслаждением выпустил целое облако ядовитого дыма.

— Так. Бери чистый лист. Пиши.

— А на компьютере, я извиняюсь, нельзя?

— Нет. Помнишь анекдот про миллион обезьян за пишущими машинками?

— Это про «Войну и мир»? Ну.

— Не нукай! Брехня это. Только от руки. Моторная функция, связь с мозгом.

— Не понял.

— Ты и не должен. Пиши. По центру — римское двадцать. С красной строки. В толпе гостей…

Передний край сиденья впивался в бедра. Кто только выпускает такие стулья? И табак Трехпалыча сегодня вонюч как сорок тысяч раздавленных клопов. Хоть плачь. Садист! Садист, палач и инквизитор! Нет, не так. И инквизитор, и палач.

Сам не знаю, зачем я записал это на листке, когда шеф в очередной раз закончил свой диктант.

— И всякий сам себе, хоть плачь, и инквизитор, и палач, — промурлыкал Михал Палыч, который оказывается, уже минуту стоял за моим плечом. — Ну вот, можешь же.

— Тра-ла-ла-ла-ла, — пробормотал я.

— Что?

— Нина Воронская — кто это?

— Долго объяснять, — поморщился шеф. — Зачем тебе?

— Это ведь она была вместо «тра-ла-ла-ла-ла»? Убейте меня, если я знаю, кто это, но там точно было «И Нины Воронской лорнет блеснул насмешливо, игриво», да? Скажите, да?

— Да, да. — Он взмахнул трехпалой лапой. — Или нет. Это же только вероятности… Ты не отвлекайся, пиши дальше.

— Что дальше? Что дальше-то? Вы этого хотите? Этого? — Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы жгучей и какой-то детской обиды. А может, дело было в табачном дыме. — И перестаньте пыхтеть мне в лицо, вы… вы…

Буквы подпрыгивали на месте, строчки наплывали друг на друга, но рука, как ни странно, писала. И остановилась не раньше, чем вывела внизу страницы «Как сердце бешено стучит при виде чувственных ланит», потом перевернула листок, поставила в центре римское XXV и закончила чем-то совсем уж хрестоматийным: «Ужель та самая Татьяна».

— Тихо, тихо, тихо! — пробормотал Трехпалыч и потянул у меня из-под носа листок. — Достаточно. Что там получилось?

Первым, кого я встретил, выйдя от шефа, был лаборант Сашка. Он стоял в дверном проеме и протирал какую-то колбу концом перекинутого через плечо полотенца, похожий на скучающего бармена. При виде меня — оживился, спросил участливо:

— Что, Пушкиным пытал?

— Ну!

— И докуда дошел?

— До ланит.

Кивнул одобрительно.

— До ланит — хорошо. Многие на палаче ломаются.

Я смерил его взглядом, злой как тысяча чертей.

— И что там по расписанию дальше? За звездами падающими наблюдать? Или искать ржавую иголку в Марианской впадине?

— Дальше — не знаю, — развел руками Сашка. — После Пушкина индивидуальная программа. Но скучно не будет, поверь.

— Да я уж понял.

Действительно, понял, еще в июне, когда впервые прочел на латунной табличке у входа лаконичную надпись «ИИ» и спросил у Михал Палыча, который вышел меня встретить, что она означает.

— То есть первая «И» — «институт», — предположил я. — А вторая?

— А сам не догадываешься? — усмехнулся шеф, который в одностороннем порядке перешел на ты, стоило нам переступить порог здания.

Я задумался ненадолго.

И — догадался.

Этим утром шеф был особенно мил. Поздоровался первым и дважды пошутил, причем оба раза удачно. В общем, и простой человек с улицы сообразил бы: грядет что-то, ой грядет, а уж любой сотрудник нашего больного на первую букву НИИ — и подавно. Так оно и случилось.

— Вот, — сказал Трехпалыч и поставил на стол бочонок — сорок сантиметров в высоту, двадцать в диаметре. Он был серый, но какой-то неоднородно-серый. Из курса детсадовской лепки я знал, что добиться такого эффекта можно, смешав разноцветные бруски пластилина в один комок. Кстати, на вид бочонок казался пластилиновым, хотя, скорее всего, был изготовлен из более прочного и эластичного материала. В крышке бочонка я насчитал двенадцать дырочек. Словом, если вы когда-нибудь коллекционировали каучуковые солонки, шефу удалось раздобыть довольно крупный экземпляр.

В расположении дырочек на крышке мнилось что-то гипнотическое. Каждая была диаметром с кончик мизинца. Или чуть меньше. Мне захотелось проверить.

— А можно… Ой! — сказал я, когда похожая на клешню лапа шлепнула меня по запястью.

— Руки под стол! — рявкнул Михал Палыч.

Но я и сам уже пожалел о своем порыве.

Из дырочки, в которую я чуть было не сунул палец, показалось что-то желтоватое, напоминающее сдвоенную трубочку для коктейля, только потоньше и со срезанным наискось концом. Показалось и исчезло, показалось и исчезло, как будто дважды кольнуло воздух.

— И вообще держись-ка ты подальше. — Шеф за края стянул дырявую крышку, потом медленно уложил бочонок набок и легонько постучал по дну. — Ну давай, выбирайся, красавица.

Прошла секунда, другая — и из бочонка на стол выбралось нечто.

Бабочка не бабочка, стрекоза не стрекоза, гадал я. Глаза у странного существа были точно стрекозиные — круглые, блестящие, симметрично торчащие по бокам головы, а вот туловище-веретено и белые, с отливом в голубизну, крылышки достались ему явно от бабочки. Были, правда, еще какие-то надкрылки цвета спелого каштана, которые начинались на затылке и спускались до середины туловища.

— Кто… — начал я и не договорил.

Бабочка-стрекоза развернулась ко мне — вероятно, среагировала на голос — и взметнула туловище вверх, одновременно расправив крылья. Она держалась почти вертикально, опираясь на верхние лапки, которые оказались гораздо длиннее и мощнее остальных. И хоть росту в ней было от силы сантиметров десять, это зрелище показалось мне одновременно грозным и величественным. Богомол не богомол, мысленно присовокупил я и все-таки повторил вопрос, правда, вполголоса:

— Кто это?

— Знал бы, зачем бы тебя звал? — резонно заметил шеф.

Я кивнул — давно пора привыкнуть — и осторожно заглянул в бочонок, однако ничего напоминающего сдвоенную трубочку для коктейля внутри не обнаружил. Строго говоря, бочонок был пуст.

— Откуда это?

И вдруг — хлоп! — как детская забава, как свисток с бумажным языком на конце, изо рта у существа выскочила желтая молния. Выскочила сантиметров на сорок и моментально втянулась обратно. Я еле успел убрать локоть.

— Держись подальше, — напомнил шеф.

— Что это, язык? — спросил я, отодвигаясь на безопасное расстояние.

— Нет, язык выше. Что-то вроде полых трубок, между ними — перемычки.

— Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, — пробормотал я.

— Похоже.

— Но как они умещаются у нее внутри?

Трехпалыч пожал плечами.

— Пока непонятно. Пневматика какая-нибудь. Или гидравлика. Видишь, они и сейчас немного торчат.

— Точно! — Концы трубочек-рельсов выпирали изо рта, как не по размеру подобранная вставная челюсть. — Погодите-ка, а это…

— Только близко не наклоняйся, еще стрельнет! Глаза береги.

Но мне было уже не до рельсов-трубочек, выстреливающих изо рта, даже не до собственных глаз.

— Это ведь не надкрылки, да? — прошептал я. — Это… Там, по кругу, это же… волосы, да?

— Да, да.

— Но ведь… Откуда это? — повторил я. — Хотя бы с какой планеты?

— С нашей планеты, с нашей, расслабься. Отловлено в Битцевском парке.

— Оно летает?

— Пока нет. Видишь же, крылышки еще маленькие.

— А чем питается?

— Насколько мы успели заметить, ничем.

— Но как же…

— Сам в недоумении, — отрезал шеф.

Я открыл рот, готовый задать еще десяток дурацких вопросов и получить десяток соответствующих ответов.

И — промолчал.

— Ну что, никаких проблесков?

Я замешкался в поисках остроумного ответа и, ничего не надумав, вздохнул. Ни-ка-ких. Со дня нашего знакомства с бабочкой-стрекозой тянулась вторая неделя, а мне так и не удалось ни идентифицировать загадочное существо, ни понять, с чем его едят… или хотя бы чем питается оно само. Может, моими эмоциями? В таком случае не удивительно, что наша подопечная день ото дня выглядит все жизнерадостнее и ухоженнее, ведь я, должно быть, закормил ее унынием, переходящим в отчаяние, и осознанием собственной никчемности.

— Напомни потом, чтобы вычеркнул тебя из премиальных списков. Иждивенец. Ладно, включай камеру. — Шеф провел клешней по голове, приглаживая волосы, и заглянул в объектив: — Эксперимент номер… Какой там?

— Сорок седьмой.

— Эксперимент номер сорок семь. Изменение объема. Давай стеклянный шар.

— Прозрачный?

— Да. И подставку на минус четыре.

— Маловата, — проворчал я.

— Нормально. Ты же видишь, она в силу входит.

«Я вам не проблесковый маячок. Вот как надо было ответить!» — запоздало сообразил я. К сожалению, развитая интуиция имеет мало общего со скоростью реагирования. Впрочем, где она — развитая? На кого меня старого кинула? Шевельнулась напоследок — в тот раз, когда я впервые догадался засунуть в бочонок красный кубик, чтобы час спустя вытащить назад бледно-розовый — и на этом, кажется, исдохла.

Я поместил в центр стола подставку — стеклянный диск на трех изогнутых ножках, посередине — круглое отверстие. Сверху положил шарик. Он погрузился в отверстие на треть.

— Давай, давай, давай…

Михал Палыч похлопал по дну бочонка, и существо, которое я всю последнюю неделю называл про себя не иначе как Мучительница, предстало перед нами. Сверкнуло глазищами на шефа, на меня, затем уставилось на стеклянный шар. Я начал отсчет: и раз, и два, и три… А когда уже на «четы…» мелькнула желтая молния, закончил: — «…ре. Хорошо хоть ждать не пришлось».

Рукой в защитной перчатке я снял шар с подставки и зажал между лапками штангенциркуля. Покачал головой.

— Вообще не в ту сторону. Плюс полтора.

Шеф посмотрел с тоскою.

— А предсказать не мог?

— Нет. — Я скрипнул зубами. — Хотите я вам землетрясение в Токио предскажу?

Михал Палыч немного оживился.

— А оно будет?

Я мысленно досчитал до десяти.

— Когда-нибудь. Не сегодня.

В том-то и беда. Я совершенно не мог сказать, какой фокус выкинет Мучительница через секунду. Она была закрыта от меня, и я даже не понимал чем. Серость какая-то, бесформенная серость. Без единого проблеска.

Следующая фраза Трехпалыча и то лучше поддавалась прогнозированию. Хотя я никогда раньше не видел, чтобы он с кем-нибудь сюсюкал. Со мной так точно.

— Ничего-ничего. Сейчас наша красавица постарается… Сильно-сильно постарается, правда, голубушка? А ты чего встал? Клади шар.

Я положил шар на подставку. Теперь он на три четверти торчал из отверстия. Но это продолжалось недолго.

Под мое заунывное «и тридцать девять» желтая молния накрыла цель, и шарик с дробным стуком ударился о столешницу.

Михал Палыч подпрыгнул на месте от восторга.

— Пять миллиметров! — ликовал он. — А то и шесть! Я же говорил, она входит в силу! Ух ты, моя красавица!

Пожалуй, он расцеловал бы Мучительницу, если бы не риск остаться на всю жизнь с заячьей губой. Или сменить цвет глаз. А то и форму носа.

Я выудил шарик из отверстия в подставке и внимательно рассмотрел на фоне окна. На гладкой поверхности не было ни трещины, только в сердцевине, прежде прозрачной, переливалась тонкая цветная паутинка.

— Смотрите, там как будто радуга, — сказал я.

— Отлично. — Не думаю, что шеф меня расслышал. — Сделай крупный план, отметь в журнале и приготовь все для следующего эксперимента. Кстати, который там?

— Не помню.

— Не ври!

— Сорок восьмой, — буркнул я.

— Эксперимент номер сорок восемь. Изменение цвета, — объявил он в камеру. Затем посмотрел на меня вопросительно и, не дождавшись ни кивка, ни покачивания, скривился. — Или формы. Достань два кубика.

— Дерево или пластик?

— Пластик. Сиреневый и… зеленый.

— Она не любит зеленый.

— Она не любит зануд.

— Тогда сами доставайте, — огрызнулся я. — Или Сашку позовите. Он лаборант, ему положено.

Седая бровь саркастически изогнулась.

— А ты чем лучше?

Действительно, подумал я, чем? Если все, на что я способен, это считать секунды, взвешивать граммы и отмеривать миллиметры. Получается, ничем.

И — подчинился.

Эксперимент по превращению цветных кубиков в какие-то серые обмылки с закругленными краями утомил меня. Я напомнил шефу, что следующий номер сорок девять и отпросился на полчасика — подышать. Михал Палыч отпустил меня с легким сердцем, обозвав всего лишь ренегатом. Думаю, он не скучал по мне. Пирамидки, кубики и шарики заняли внимание шефа целиком. Он даже не курил с утра. То есть пару раз, забывшись, вытаскивал из кармана мятую пачку, но, поглядев с умилением на свою новую любимицу, убирал обратно.

Я спустился во внутренний дворик института. Скамеек тут не было, и я уселся на бордюр, опоясывающий клумбу, благо кто-то из моих предшественников оставил на камне сложенную вчетверо газету.

Не знаю, бордюр ли сыграл свою роль или душный запах цветущих гладиолусов, но в какой-то момент я сказал себя: «Стоп! Это уже было». Редкий случай, когда меня посетило не привычное, как я это называю, «воспоминание о грядущем», а нормальное человеческое дежа вю. Потому что это действительно было — и бордюр, и клумба за спиной, правда не с гладиолусами, а с тюльпанами. Весь город был красным от тюльпанов по случаю Дня Космонавтики.

Мы сидели втроем, подложив под себя ранцы: я, Мишка Дуренков и Максим Широбоков. Уроки уже кончились, а домой пока не хотелось. Начало апреля выдалось жарким.

— А давайте играть в машины, — предложил Максим, и они с Мишкой стали на ходу выдумывать правила.

Мишка говорил, что надо назвать марку машины, которая проедет по улице, а Максим настаивал, что достаточно угадать цвет.

Припекало. Я запрокинул голову, подставляя лицо солнечным лучам, и увидел в блуждающем сиянии под веками красные «Жигули».

— Красные «Жигули», — сказал я.

— «Москвич», — включился в игру Мишка. — Все равно какого цвета.

— Автобус, — сказал Максим и зачем-то уточнил: — Желтый. — Как будто были другие варианты.

Выиграли красные «Жигули».

— Давайте еще раз, — загорелся Мишка. — «Волга». Такси. С шашечками.

— Автобус. Желтый, — упорствовал Максим.

— «Волга», — согласился я, зажмурившись, — только без шашечек. Белая. — Потом зажмурился еще раз и назвал номер.

— Как ты это делаешь? — спросил Мишка полминуты спустя, провожая взглядом белую «Волгу».

Я пожал плечами и улыбнулся. Меня забавляли выражения лиц моих школьных приятелей.

После этого наступило затишье. За несколько минут мимо нас не проехало ни одной машины. За это время Мишка успел раз пять поменять свой прогноз, зато Максим с его желтым автобусом был непоколебим, как скала.

— А ты чего молчишь? — дернул меня за рукав Дуренков.

Я вздохнул и зажмурился. Потом еще раз зажмурился. И еще раз — изо всех сил. В голове зашумело, за ушами что-то щелкнуло, но это ничего не изменило.

— «Чайка».

Мишка только присвистнул, а Максим уверенно сказал:

— Врешь!

«Чаек» в городе не было отродясь. Только несколько штук на полке в «Детском мире», но и они оставались маняще-недосягаемыми. Одиннадцать рублей двадцать копеек!

Еще пару минут я мужественно сносил глумливые нападки, а потом по центру проезжей части, прямо по разделительной полосе в сопровождении восьми мотоциклистов промчалась Она. Совсем такая же, как в «Детском мире»: черная и сверкающая, только в масштабе сорок три к одному.

На День Космонавтики городские власти пригласили Алексея Леонова.

Когда она скрылась из вида, мы надолго замолчали. Машин на улице снова стало много, но поиграть больше никто не предлагал. Только когда мимо проехала поливалка, Максим сказал:

— Смотри, смотри, радуга!

— Ого! — вторил ему Мишка. — Двойная!

Я тоже посмотрел в ту сторону, но увидел только мокрый асфальт и пыльный бок цистерны. А еще какое-то серое марево, на котором у меня никак не получалось сосредоточить взгляд.

Потом было много чего еще. Фокусы с монеткой, цитирование таблиц Брадиса у доски и угадывание телефонного номера за поцелуй. Я учился, выражаясь языком Трехпалыча, входил в силу — точь-в-точь как наша подопечная, которой еще неделю назад требовалось пять-шесть касаний, чтобы ужать стеклянный шарик хотя бы на миллиметр. Но никогда больше я не видел радугу. Вплоть до сегодняшнего утра.

Каждому свое, подумал я. Кто-то умеет решать сложные уравнения, кто-то просто угадывает ответ. А кто-то, возможно, видит за иксами и игреками линию удивительной красоты. Каждому свое.

Я, например, могу, не вставая с газеты, прочесть все заголовки. Только зачем? Они и так не сильно меняются от выпуска к выпуску. Кто-то кого-то посетил с официальным визитом. Кто-то где-то что-то разбомбил, и его за это мягко пожурили. Кто-то призвал своих политических сторонников в едином порыве выйти на марш протеста, а потом подумал-подумал и улетел на недельку на Корфу. Нет-нет, мой метод чтения газет, пожалуй, самый правильный. Разве что на последней странице… Так. В Манеже прошла выставка художника… Последний российский блокбастер набрал в прокате… В преддверии нового учебного года… В Битцевском парке обнаружен очередной «дворец»… Стоп!

Я все-таки поднялся с бордюра и развернул газетный лист. Пытался читать последовательно, но взгляд заметался по строчкам. Так-так… Пенсионер-энтузиаст… Наутро на месте скворечника… Уже третий случай за последние… Личность неизвестного мастера до сих пор… Мы надеемся…

— Угу, надейтесь, — пробормотал я и посмотрел на окна четвертого этажа. Потом снова на газету.

Внизу статьи была фотография: висящий на ветке березы дворец с конической крышей, четырьмя башенками по углам, крошечными колоннами у входа и арочными окошками. Как настоящий, только в масштабе один к тысяче. Хорошо, что фото черно-белое, подумал я. Иначе я бы не разглядел. Это как радуга. Как серое марево, на которое неуютно смотреть. Как обрывки снов, детских сказок и чего-то еще. «Личность неизвестного мастера», — прочел я еще раз и усмехнулся. Я знал одного мастера, для которого форма, цвет и размер предмета не имеют значения. Не самого создателя дворца, конечно, но кого-то из его младших родственников.

Я свернул газету в трубку и, зажав ее в кулаке на манер эстафетной палочки, бросился к лестнице. Взбежал на четвертый этаж, ворвался в кабинет шефа и, присев на корточки перед столом, чтобы оказаться вровень с круглыми блестящими глазищами, выпалил три слова. Хотите узнать какие?

— Здравствуй, добрая фея!

Видели бы вы, как она заулыбалась. Волшебная палочка выскочила чуть не на полметра.

Михал Палыч постоял немного, изображая дуплистый дуб, потом громко щелкнул челюстью, покачал головой и показал мне один из трех пальцев на правой руке. Большой.

— Давай, давай, давай, — ласково прошептал я и постучал по столешнице снизу.

Мучительница быстро-быстро замахала крылышками.

И — взлетела.

 

Василий Головачев

НИКОГО НАД НАМИ

I

Август выдался душным и жарким, почти без дождей. Вездесущая пыль проникала в дома и машины, скрипела на зубах, и даже в новом здании аэропорта, оборудованном кондиционерами, пахло пылью и нагретым асфальтом.

Гордеев с удовольствием выпил ледяной минералки в буфете, послонялся по залу аэропорта, потом объявили начало регистрации на рейс, и он в числе первых пассажиров подошёл к стойке. С любопытством глянул на двух парней-инвалидов, подошедших следом. У обоих не было ноги до колена: у светловолосого — правой, у шатена — левой, — и оба опирались на короткие костыли, начинавшиеся от ладоней. Тем не менее парни выглядели спортивно, легко несли большие сумки и не стеснялись людских взглядов.

Через минуту, послушав их разговоры, Гордеев понял, что они и в самом деле спортсмены, члены сборной команды Томской губернии по футболу среди инвалидов. С завистью подумав о таком ярком проявлении жизненной силы, он почувствовал уважение к этим ребятам. Пройдя контроль, Гордеев с небольшой сумкой через плечо вошёл в зал ожидания. Снова увидел инвалидов, присевших за столик в небольшом кафе: они пили чай.

В этот момент в зал, пройдя регистрацию, ввалилась шумная компания парней и девиц, явно подогретых алкоголем. Вели они себя нагло, не обращая внимания на окружающих, изъяснялись на языке, который трудно было назвать русским, матерились, целовались, хохотали, и Гордеев со вздохом подумал, что, несмотря на технический прогресс и рост благосостояния народа, о чём наперебой сообщали газеты, ростом морали и воспитания отечественный социум не отмечен.

Компания не уместилась за столиками кафе. Тогда один из самых громогласных её участников, вероятно, вожак, вдруг подошёл к инвалидам и развязно бросил:

— Эй, мужики, ослобоните места, мы тут с утра заняли.

Спутники верзилы заржали.

— В самолёте насидитесь, — добавил он с ухмылкой.

Инвалиды переглянулись.

— Допьём чай и уйдём, — тихо сказал один из них, светловолосый.

— Чай можете допить и стоя, — хмыкнул верзила. — У вас ещё осталось по одной ноге.

Человек — звучит гордо, но выглядит отвратительно, вспомнил Гордеев.

Он встал, подошёл к веселящейся компании.

— Не трогайте их.

Верзила оглянулся.

— А это ишо хто нарисовался? Давно не били, папаша?

Гордеев сделал стремительный и точный выпад пальцем в шею верзилы — никто этого практически не заметил, — посмотрел на севшего на корточки, осоловевшего парня.

— Человек человеку — друг, товарищ и брат. Понял, сволочь? — Гордеев оглядел притихших, не понявших, что произошло, спутников верзилы. — Вызвать милицию или подружимся?

Парни зашумели, сообразив, что мужик в возрасте, не выглядевший крутым, проявил неожиданное умение, подхватили своего вожака, усадили на стул, захлопотали вокруг, поглядывая на Гордеева с опаской и уважением.

— Спасибо, — сказал светловолосый инвалид, сохраняя свой застенчиво-независимый вид. — Вряд ли они начали бы сгонять нас силой.

— Терпеть ненавижу хамов! — угрюмо проговорил Гордеев, возвращаясь на место и анализируя свой поступок. Обычно он ни в какие разборки на виду у людей не вмешивался, и что вдруг на него нашло, понять не мог.

Поймал взгляд парня-инвалида. Насторожился.

Взгляд этот был странно оценивающим и насмешливым, будто инвалид знал нечто такое, что было скрыто от самого Гордеева. Так мог бы смотреть профи спецназа, прошедший хорошую жизненную школу и готовый к выполнению задания. Мешала воспринимать парня спецназовцем только его явная некомбатантность, отсутствие правой ноги.

Гордеев бросил на парочку более внимательный взгляд.

Сердце защемило.

Они были слишком тихими и выглядели незащищёнными, чтобы представлять собой спецназ. Либо наоборот, когда-то и в самом деле служили в строю, пока не получили инвалидность во время одной из боевых операций. Таких Гордеев жалел, так как сам был ветераном армейского «Барса».

Объявили посадку в самолёт. Оглядываясь на шумную компанию в кафе, пассажиры потянулись к выходу на посадку.

У Гордеева прожужжал мобильный. Он отошёл в сторонку, поднёс к уху изящную трубочку смартфона.

— Петрович, — раздался в трубке задыхающийся голос, — меня пытаются…. — Возня, сдавленный мат. — Уходи, Петрович! Тебя тоже на…

В трубке захрипело, издалека прилетел странный квакающий звук, тихий вскрик, и всё стихло.

— Кто говорит?! — с запозданием спросил Гордеев, внезапно соображая, что квакающий звук — это выстрел.

Подержал трубку возле уха, пытаясь вспомнить, кому принадлежал голос. Вспомнил: ему звонил Саша Веничко, бывший старлей бывшей опергруппы «Альфа», с которым он участвовал в последней операции. Что он хотел сказать этим: «Тебя тоже на…»? Найдут? Кто?

— Пассажир, заходите в самолёт, — сказала дежурная по посадке.

Гордеев очнулся, спрятал мобильник, поднялся по трапу последним. А в самолёте ему показалось, что на него сквозь прорезь прицела глянула сама Смерть.

Не показав, однако, виду, что заметил оценивающие взгляды (снова инвалиды-спортсмены, интересно, чем он их так заинтересовал?), Гордеев сел на своё место, посидел в расслабленной позе, прислушиваясь к предполётной суете бортпроводниц, потом взялся за трубку мобильного.

На первый звонок никто не откликнулся. Зато ответили на второй:

— Слушаю, Петрович.

— Солома, — заговорил Гордеев так, чтобы его никто не услышал, — мне только что позвонил Веник…

— Он и мне вчера звонил, утверждал, что за ним следят.

— Похоже, его накрыли.

Пауза.

— Кто?

— Не знаю. Урмас молчит. Обзвони всех наших и будь осторожен.

— Хорошо.

Гордеев откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза.

Вспомнилась последняя операция, в которой ему предложили участвовать в качестве командира группы. А задание выдал не кто иной, как сам Бугор, то есть генерал Чернавский, начальник Управления спецопераций Службы разведки Минобороны. Несколько лет назад Гордеев и сам служил в Управлении, дошёл до полковника, но вынужден был уйти на покой, получив ранение.

«На покой…»

Гордеев усмехнулся. Как оказалось, покой таким, как он, и в самом деле только снится.

— Есть дело, Иван Петрович, — сказал Чернавский; он пригласил гостя к себе на дачу, расположенную в двадцати километрах от Москвы. — Знаю, что ты списан вчистую, но только ты способен его провернуть.

— Что за дело? — полюбопытствовал Гордеев вопреки воле. В свои 48 он не чувствовал себя стариком, несмотря на былые раны, и был уверен в своих силах, как и прежде, в молодости.

— Ты что-нибудь слышал о работе Федерального следственного комитета?

Гордеев помолчал немного, озадаченный вопросом.

— Кажется, комитет создан пару лет назад…

— Три года тому, в две тысячи седьмом. Так вот, у нас есть данные, что его начальник работает на государственно-криминальную структуру «Купол».

— Ну и что?

— Все материалы я тебе дам. Его надо убрать. Он сосредоточил в своих руках такую власть, что ни «контора», ни президент не могут с ним ничего сделать. По сути, он контролирует всю страну.

— Ни больше ни меньше, — усмехнулся Гордеев.

— Ни больше ни меньше, — развёл руками Чернавский. — Возьмёшься? Группу мы тебе подберём. Техническое сопровождение обеспечим.

— Я не киллер, — покачал головой Гордеев.

— Когда ты узнаешь, какие делишки проворачивает господин Миркис, поймёшь, что иным способом его не остановить. Правовых мер не существует. Почитаешь, подумаешь, потом позвонишь.

Гордеев думал три дня, взвешивая решение. И согласился.

Через три месяца после этого разговора начальник Федерального следственного комитета генерал Миркис погиб на острове Новая Земля. Вертолёт, в котором он летел из Диксона на северный мыс острова, к строящемуся на шельфе нефтяному терминалу, потерял управление и вынужден был приземлиться на краю болота.

Как оказалось, по нему было сделано два выстрела, — один, когда машина была ещё в воздухе, второй — когда вертолёт сел, — из снайперской винтовки крупного калибра ТОЗ-7. Одна пуля попала в двигатель, вторая прошила борт вертолёта аккурат в том месте, где сидел Миркис. Эта же пуля пробила и грудь генерала. Скончался он практически мгновенно.

Лишь позже стало ясно, что среди сопровождавших генерала лиц был наводчик, руководящий снайпером высокого класса, а следователи ФСК, «вылизавшие» впоследствии место приземления вертолёта обнаружили там следы трёх человек…

Гордеев очнулся, услышав голос бортпроводницы: объявили посадку.

Снова спины коснулся чей-то колючий неприятный взгляд.

Спортсмены-инвалиды? Или кто-то ещё? И не означает ли это, полковник, что тебя ведут?

Гордеев встал, прогулялся до туалета, прислушиваясь к своим ощущениям.

Никто, кроме проводницы, не обратил на его поход никакого внимания. Хотя при этом психологическое ощущение взгляда в спину сохранилось. Всё-таки за ним следили, это становилось очевидным.

Он вернулся на своё место, заговорил с пожилым соседом о погоде, продолжая держать себя в состоянии «резонансной струны», и поймал-таки взгляд того, кто наблюдал за ним из глубины салона. Это был тот самый вожак угомонившейся компании, проявивший некий особый интерес к обидчику. В принципе его поведение было понятно, на месте верзилы и Гордеев чувствовал бы себя неуютно. С другой стороны, вёл себя парень совсем не так, как прежде, и это настораживало.

Самолет произвёл посадку, вырулил к зданию аэропорта.

Пассажиры зашевелились, начали доставать поклажу.

Гордеев тоже вытащил свою небольшую спортивную сумку с эмблемой «СК», неторопливо побрёл к выходу, сел в автобус.

За ним смотрели с трёх сторон!

Сомнений не оставалось: его действительно вели.

И тогда он сделал нестандартный ход. Вылез из автобуса, расталкивая пассажиров, быстро сказал дежурной, готовившейся отправить автобус к зданию аэропорта:

— Извините, я потерял в салоне мобильный телефон! Отправляйте автобус, пока я буду искать.

— Не положено, — отрезала суровая девушка в синей униформе.

— Тогда ждите.

Чувствуя на себе взгляды пассажиров, Гордеев взбежал по трапу в самолёт, объяснил удивлённым бортпроводницам, что ему нужно. Сделал вид, что ищет мобильник. Дошёл до хвостовой части салона, где уже был открыт грузовой люк, причём с другой стороны самолёта, и спрыгнул на землю, переходя в темп.

Рядом с электрокаром для груза стоял полосатый автомобильчик службы охраны аэропорта с открытыми дверцами, в котором скучали двое мужчин в синем. Сообразить, что происходит, они не успели.

Гордеев одним движением выбросил водителя из машины, сел на его место, погнал автомобиль мимо шеренги самолётов к ангарам, держась за руль левой рукой, а правой придерживая заваливавшегося на него охранника.

Опешившие сотрудники служб аэропорта, встречавшие самолёт, опомнились, когда автомобиля охраны уже и след простыл.

Бросив машину за ангаром, так, чтобы её не сразу заметили со стороны лётного поля, Гордеев обогнул ангар, сел в бензозаправщик, оставленный водителем, и спокойно выехал на асфальтовую дорожку, ведущую к зданиям технического обслуживания аэропорта. Через пару минут, проводив глазами мчавшиеся к ангарам машины: бело-синюю техничку и два милицейских «Форда», он вышел у склада, пересёк его и оказался за территорией аэропорта. Не мешкая, перешёл дорогу, редкую лесополосу, проголосовал и сел в остановившуюся старенькую «Калину».

Никто их не преследовал.

Шокированные его маневром охранники аэропорта и милиционеры продолжали искать нарушителя правопорядка в самом аэропорту. К темпу, предложенному бывшим полковником ГРУ, они готовы не были.

Через полчаса Гордеев расплатился с водителем «Калины» и сошёл у метро «Юго-Западная».

II

Солома, то есть в миру Виктор Андреевич Соломин, капитан ФСБ, уволенный в запас по ранению в возрасте тридцати шести лет, позвонил вечером:

— Петрович, ты живой?

— Живой пока, — хмуро ответил Гордеев, поселившийся у приятеля в Химках. — Отцепил «хвост» утром, хотя не понимаю, кому вздумалось следить за мной.

— Плохи наши дела, командир. Урка убит, Дорик тоже, Корень не отвечает. Похоже, за нас взялись всерьёз.

— Кто?

— А хрен его знает! В голову приходит только наша последняя оперуха.

— Мне тоже, — признался Гордеев. — Кто-то решил убрать лишних свидетелей по делу Миркиса.

— Неужели теперь придётся всё время в бронике ходить?

— Нет повести печальнее на свете, чем загорать в бронежителе, — невесело пошутил Гордеев.

Соломин хохотнул.

— Эт точно. Что будем делать, командир?

— Я дозвонился до Лося, он прилетит в Москву завтра. Постарайся найти Корня. Соберёмся, помаракуем, как выпутываться из этого положения.

— Я думал, завяжу со службой, поживу спокойно. Так хочется чего-то большого и чистого.

— Помой слона, — посоветовал Гордеев, выключая мобильник.

Вечер он провёл в компании с приятелем Гошей, с которым учился в школе, и его подружками, ни одна из которых ему не понравилась. Впрочем, о развлечениях он думал меньше всего. Голова была забита мыслями о ситуации и о судьбе бывших членов группы: Корня — Кирилла Ковени, лейтенанта спецназа ГУИН, Лося — Логуя Сэргэха, якута, охотника и следопыта, прекрасного актёра, способного сыграть и немощного старика, и «японского дипломата», Веника — Саши Веничко, классного рукопашника, из лейтенанта внутренних войск переквалифицировавшегося в главу частного охранного агентства в Тюмени, Урки — Урмаса Кестудиса, латыша, водившего все виды авто и авиатранспорта, и Дорика — Аркадия Дормана, специалиста по компьютерной технике высокого класса. Все они входили в состав опергруппы, сумевшей ликвидировать врага государства, и половина из них уже находилась за пределами реального физического контакта.

Наутро снова позвонил Соломин и радостно сообщил, что Корень жив-здоров, но прячется на Смоленщине, так как почуял слежку и решил перестраховаться.

— Будет к двум часам на «запасном аэродроме», — добавил Соломин.

— Хорошо, я подъеду, — сказал Гордеев. — Заметишь слежку — дай знать.

«Запасным аэродромом» они называли явочную квартиру в Строгино, о которой никто из бывшего начальства не знал, в том числе и сотрудники Управления спецопераций. Квартира принадлежала какому-то родственнику Соломина, который большую часть года пропадал в экспедициях по Западной Сибири в поисках новых нефтяных месторождений.

В два часа дня они собрались вместе в четырёхкомнатной квартире, отделанной в соответствии со вкусом владельца ценными породами дерева: Соломин, Лось — Сэргэх, Корень — Ковеня и Гордеев. Придирчиво оглядели друг друга, оценивая внешние изменения.

Корень завёл усы и бородку.

Соломин наголо побрил голову.

Лось превратился в респектабельного дипломата — с виду, отрастил седую шевелюру, нацепил очки с золотой оправой. Узнать его было трудно.

Не изменился только сам Гордеев, тщательно брившийся каждый день и ухаживающий за длинными — ниже мочек ушей — бачками; назвать их бакенбардами не поворачивался язык. Волосы Гордеев подравнивал каждый день и не позволял им вырастать длиннее трёх миллиметров.

— Что происходит, пацаны? — первым нарушил молчание кряжистый, невысокий Ковеня.

— Убит Веник, — помрачнел Соломин. — Прямо на пляже в Крыму. Урмас разбился на мотоцикле под Ригой. Дорик угорел в бане. Всё понятно?

— Кассетная ликвидация…

— Догадливый. И, судя по всему, мы на очереди.

— То-то я неделю назад почуял — менять хавиру надо. Ветерок холодный подул.

Все одновременно посмотрели на Гордеева.

— Я знаю столько же, сколько и вы, — признался он. — Нужна инфа. Кто идёт по следу, зачем, кто распорядился нас уконтропупить, причины. Надо поднимать связи, искать ответы на вопросы. Жаль, что Дорик убит, нам очень нужен сильный компьютерщик.

— Мой двоюродный брат работает в отделе компьютерной защиты при штабе Минобороны, — сказал Соломин. — Классный спец, уже майор. Могу предложить ему работу. Что надо?

— Покопаться в базе данных Управления спецопераций.

Соломин присвистнул.

— Он не хакер. Хотя почему бы и нет? Поговорю с ним, обрисую ситуацию. Параметры задачи?

— Дело Миркиса. Тайные пружины, секретные данные, политика, работа Комитета, чьи права он урезал, кого достал, кому перекрыл кислород.

Соломин и Ковеня переглянулись.

— Миркис был полной сволочью, — неуверенно сказал бывший капитан. — Мы же изучали досье на него.

— Никто и не сомневается, — сказал Гордеев. — Однако нам от этого не легче. Нужна адекватная информация по теме. Вообще касается всех — поиск дополнительных данных. Поднимайте свои связи, попытайтесь определиться, кому мозолит глаза наша команда. Только поосторожнее. Заметите слежку — ложитесь на дно и предупредите остальных, не рискуйте.

— Кто не рискует, тот не пьёт… — начал Ковеня.

— …валерьянку, — отрезал Гордеев.

III

На следующий день они снова собрались вместе.

На улице по-прежнему было жарко и душно, асфальт плавился под лучами солнца, и даже на седьмом этаже, где находилась явочная квартира, стояли запахи гудрона и пыли.

Закрыли форточки, включили кондиционер, полегчало.

— Веня взломал «сейф» МВД, — сказал Соломин, имея в виду закрытую директорию Министерства внутренних дел. — Там по делу Миркиса ничего особенного нет, только официальные данные. Генерала успокоили «террористы».

— У меня пока тоже ничего, — буркнул изнывающий от жары плотный Ковеня; он держал в руке запотевшую бутылку «Балтики». — Ни одна связь не работает. Кто уволился, кто переведен в другую контору.

Соломин посмотрел на Сэргэха.

— А ты что молчишь, якут?

— Я плохо говорить рюски, — веско сказал «дипломатообразный» Лось.

Ковеня засмеялся.

Гордеев недовольно посмотрел на него.

— Нужен «язык», — продолжал Сэргэх нормальным голосом, практически без акцента. — Лучший «язык» в нашем положении тот, кто ставил перед нами задачу.

— Генерал Чернавский.

— Вот его и надо потрясти.

Гордеев оценивающе глянул на безмятежное с виду лицо «дипломата», перевёл взгляд на товарищей.

— Ваше мнение?

— А сможем мы достать генерала? — скептически хмыкнул Ковеня. — Нас осталось четверо, да и без снаряжения мы — что крокодил без зубов.

— Не лепи горбатого, крокодил, — махнул рукой Соломин. — Снаряжение мы найдём. У меня кое-что припасено. А вот пара профи команде не помешали бы.

— Где ты найдёшь профи?

— Я знаю одну девушку, — сказал Сэргэх.

— Девушку? — фыркнул Соломин.

— Она отличная гонщица, тусуется с аквабайкерами, хорошая спортсменка, лет 15 занимается единоборствами. Два года назад бандиты убили её мужа и сынишку трёхлетнего.

Оперативники переглянулись.

— Уроды! — проворчал Ковеня.

— Возможно, она и хорошая спортсменка, но я против баб в команде, — сказал Соломин. — К тому же её ещё уговорить надо.

— Не надо, — качнул головой Сэргэх. — Она мне уже помогала. И она злая на мужиков, прошу учесть.

— Ты хочешь сказать — она их не любит? Или сильно наоборот?

— Хорошо, попробуем, — принял решение Гордеев. — Отвечаешь за неё. Начинаем работать. Первая фаза — слежка за генералом. Солома на контакте с братом: может, всё-таки удастся откопать нужную инфу через сайты «конторы». Готовим снаряжение. Я разрабатываю план контакта. Через три дня выходим на активную фазу. Приняли?

Все дружно соединили сжатые кулаки.

IIII

Первым слежку заметил Лось. Тут же сообщил остальным.

Команда «ощетинилась», отработала профессиональный «съём» «хвоста» и перенесла явку в квартиру двоюродного брата Соломина, компьютерщика, который согласился покопаться в базах данных спецслужб.

— Непорядок, однако, — сказал мрачный Ковеня, пригладив пальцем брови. — За нами пошли не любители, настоящие охотники.

— Тем более надо ускорить выход на генерала, — сказал Соломин. — Командир, предлагаю прищучить Чернавского прямо в его кабинете, в Конторе. Чем наглее мы будем действовать, тем сложнее будет просчитать наши маневры.

— Ты всегда отличался умом и сообразительностью, — поморщился Ковеня. — Если уж нас вычислили здесь, на третий день после встречи, то…

— Что? Нас никто не станет искать в «конторе». А ежели будешь сидеть как пингвин и прятаться в утёсах, как писал старик Горький, оперуху не провернёшь. Знаешь, как сейчас говорят? Глупый пингвин робко прячет, смелый нагло достаёт.

— Командир, у него крыша поехала!

— Отставить базар! — коротко сказал Гордеев. — Я тоже считаю, что действовать надо нестандартно и быстро. Вариант Соломы не идеален, но лучшего нет. Будем готовиться к походу в «контору». Лось, где твоя аквабайкерша? Я хочу с ней поговорить.

— Ждёт приглашения.

— Зови.

Сэргэх набрал номер, продиктовал кому-то адрес.

Несколько минут все терпеливо ждали, переглядываясь, когда придёт знакомая Лося.

Наконец, прозвенел звонок, Лось открыл дверь и ввёл в прихожую девушку, представил:

— Вика.

Соломин заулыбался, расшаркался:

— Виктор.

Ковеня кивнул, настроенный скептически. Женщин он воспринимал только в качестве производителей детей.

Гордеев встретил взгляд Вики, и сердце забилось сильней. Показалось, что он временно оглох. Еле сдержался, чтобы не потрясти головой, как конь, освобождаясь от странного ощущения.

В глазах девушки на миг протаяли насмешливые искры. Она почувствовала некий неосязаемый лучик интереса, связавший их эфемерным мостиком понимания и ожидания.

Вряд ли её можно было назвать красавицей, но Вика была миловидна, стройна, и в ней прятался некий чувственный призыв, след женской неустроенности, возбуждающий ответное желание защитить, помочь, стать необходимым.

— Мы по-моему где-то встречались, — сказал Соломин. — Вы случайно не учились в театральном?

— Нет, — сухо обронила девушка.

— Давайте о деле, — сказал Гордеев. — Вика, вы в курсе, что происходит?

— В курсе, — так же односложно ответила она.

Её лаконичность производила впечатление. Судя по всему, мужчин она и в самом деле недолюбливала.

— Вот план, — сказал Гордеев, выводя на дисплей схему предстоящей операции. — Расписан по минутам. В «контору» пойдут трое: я, Солома и Лось. Корень начнёт отвлекающие маневры. Вы, Вика, понадобитесь нам на завершающей стадии операции как «медсестра». В Управлении есть собственный медпункт, и вы получите вызов к генералу Чернавскому, которому внезапно «станет плохо». Теперь конкретика…

IIIII

Утром 17 августа у двухэтажного здания в Старохолмском переулке, известном как «строение 22 Управделами президента РФ», а на самом деле принадлежащем Федеральной службе безопасности, появился старый пикапчик «Фольксваген» с надписью на борту: «Лучшая пицца». Он попетлял по улице между припаркованными автомобилями, выехал на тротуар и врезался в одну из каменных колонн, обозначавших крылечко «строения 22».

Тотчас же к пикапу сбежались охранники учреждения, удивлённые необычным инцидентом.

Из пикапа с трудом выбрался явно нетрезвый водитель в синей робе, с белой кепочкой «Пицца» на голове, усатый, с бородкой, горестно воззрился на разбитый передок машины.

Это был Ковеня.

Мимо него и охранников к зданию с интервалом в одну минуту прошли три человека: полковник Гордеев (документы были настоящими), старший следователь капитан Юкава (Лось) и капитан Дондурей (Солома). Документы у них были «липовыми», но практически неотличимыми от настоящих удостоверений сотрудников Управления спецопераций. Охранники, занятые разбирательством инцидента с пьяным водителем пикапа, не обратили на них особого внимания.

Точно так же поступил и охранник у турникета, пропустивший гостей без должного изучения документов. Гости шли уверенно и подозрений у охранника не вызвали.

Все трое поднялись на второй этаж здания, хорошо изучив расположение его помещений и коридоров.

Гордеев первым вошел в приёмную Чернавского.

С тем же интервалом в одну минуту следом в приёмную уверенно прошли Лось и Солома.

Оружия у них не было, но все трое в совершенстве владели навыками бойцов спецназа и принялись действовать, исходя из предположения о наличии в приёмной и кабинете генерала систем видеоконтроля и обеспечения безопасности.

Секретарь-адъютант Чернавского, белобрысый, подтянутый майор с неподвижным угрюмоватым лицом, оторвался от дисплея компьютера, глянул на первого посетителя.

— Слушаю вас.

Гордеев издали показал ему своё удостоверение:

— Полковник Гордеев. Доложите генералу, что я прибыл.

Адъютант бросил взгляд на бумаги на столе.

— Вас нет в списке приглашённых.

— Меня генерал примет.

— Но я не имею…

В приёмную вошёл Лось. Он был чрезвычайно импозантен, важен, уверен в себе и значителен. Золотые очки придавали его виду определённую властную законченность. На лице Сэргэха явно читалось, что ждать он не привык.

— У меня срочное дело к Борису Самсоновичу.

— Э-э… — глянул на Гордеева адъютант. — Как о вас доложить?

— Старший следователь по особо важным делам Юкава.

— Сейчас спрошу. — Адьютант потянулся к селектору.

— У меня тоже важное дело, — сварливо сказал Гордеев, сделав два шага к двери кабинета Чернавского. — Майор, сообщите обо мне генералу, немедленно!

Лось посмотрел на него как на деталь интерьера, тоже приблизился к двери.

— Вы подождёте, милейший.

— Это вы подождёте, милейший!

В приёмную вошёл Солома.

— О, здесь очередь?

Адъютант, переводивший неуверенный взгляд с одного посетителя на другого, встал из-за стола, взялся за ручку двери:

— Минуту, я доложу генералу о…

Гордеев сделал практически незаметный выпад пальцем, и закативший глаза белобрысый майор осел на пол. Солома и Лось подхватили его на руки, усадили на диванчик, прислонив к спинке.

Лось пробежался глазами по экрану компьютера, по клавиатуре селектора, набрал какой-то номер.

Гордеев распахнул дверь и скрылся в кабинете Чернавского. Генерал стоял у окна, выходящего в парк, и беседовал с кем-то по телефону. На стук двери он обернулся, произнёс несколько слов и застыл, открыв рот.

— Привет, Бугор, — вежливо сказал Гордеев.

Чернавский — невысокий, полный, с пышной вьющейся шевелюрой, очнулся, облизнул губы.

— Гордеев?

— Неужели я так сильно изменился?

Генерал бросил взгляд на стол, где располагались селектор, подставка с карандашами и ручками, плоский дисплей и клавиатура.

Гордеев покачал головой.

— Не стоит пытаться, Борис Самсонович, охрана всё равно не успеет. К тому же я пришёл с мирными намерениями. Зачем вы отдали приказ ликвидировать команду?

Чернавский хотел было нажать на мобильнике какую-то кнопку, и Гордеев метнулся к нему, ускоряясь до почти полного исчезновения. Ловко выхватил мобильник из руки генерала.

— Извините, Борис Самсонович, это лишнее. У меня очень мало времени, поэтому извольте отвечать быстро и конкретно. Мы оба знаем, что происходит. Итак, вопрос первый: зачем? Вопрос второй: кому это понадобилось? Не верю, что лично вам.

— Ты… отсюда… не выйдешь! — проговорил Чернавский сдавленным голосом.

— Выйду, — спокойно возразил Гордеев. — К тому же я не один.

— Сколько б вас ни было… Вы не представляете, с кем связались.

— Так просветите.

Лицо Чернавского внезапно покрылось испариной, покраснело. Он схватился рукой за грудь, зашатался.

— Я… программ… коне…

— Что с вами?!

— Кретин… сунул нос…

— Куда, чёрт побери?!

— Не пове… — Чернавский сделал боком два шага к столу, рухнул на стул. — Во… ды!

Гордеев поискал глазами графин, обнаружил начатую бутылку тоника, подсунул генералу. Но тот не отреагировал на «жест доброй воли». Расширившиеся, ставшие безумными глаза Чернавского остановились, жизнь ушла из них.

Гордеев дотронулся пальцем до шеи генерала, пульса не нащупал.

— Пся крев!

В кабинет заглянул Соломин.

— Ну, что тут у вас? Помочь?

— Уходим!

Гордеев подтолкнул удивлённого Виктора к двери, выскочил из кабинета сам.

— Вика сейчас будет, — доложил «Юкава»-Лось.

— Отставить! Сворачиваемся! Все объяснения потом!

Привыкшие повиноваться члены группы подчинились приказу без лишних вопросов. Однако за дверью приёмной их ждал сюрприз.

Быстро идущий по коридору мужчина средних лет, одетый в бежевого цвета летний костюм, бросил на ходу Гордееву связку ключей:

— Подземная парковка, чёрная «Вольво» S60, номер сто сорок шесть. Сесть и ждать!

Мужчина скрылся за дверью приёмной.

Гордеев колебался ровно две секунды.

— За мной!

Они спустились в подвал здания, превращённый в парковку для автомобилей Управления, сели в красивую чёрную «Вольво» с затемнёнными стёклами.

— Кто это? — подал голос Соломин.

— Не знаю, — ответил Гордеев, прислушиваясь к своим ощущениям: на душе было тревожно, но не до паники.

— Вика на улице, — доложил Сэргэх, закончив почти неслышные переговоры по мобильнику.

— Пусть уходит и ждёт звонка. Где Корень?

— В местном отделении ДПС, объясняется с инспекцией.

— Пусть уходит тоже и ждёт сигнала.

Лось снова взялся за мобильник.

— А не накроют нас здесь, как тараканов? — вполголоса заметил Соломин. — Тот тип увидит, что секретарь в отключке, а генерал и вовсе дуба дал.

Гордеев промолчал. Он думал примерно о том же и готов был действовать, поднимись тревога. Но её всё не было, сирены и звонки молчали и появлявшиеся на стоянке сотрудники Управления вели себя спокойно.

Наконец, в машину сел мужчина в костюме. Молча включил двигатель, вывел «Вольво» наверх. Ворота открылись автоматически, и машина выехала с территории Управления.

IIIIII

Остановились в каком-то тупике на Старой набережной, за шеренгами пыльных кустов.

Мужчина в костюме заглушил мотор, посмотрел на сидевшего рядом Гордеева, оглянулся на пассажиров на заднем сиденье. Покачал головой, усмехнулся.

— Не уследили мы за вами.

— Вы кто? — угрюмо поинтересовался Гордеев.

— Пришелец без пальто, — снова усмехнулся водитель. — Я полковник Сергеев, Вадим Зосимович. Начальник второго научно— технического отдела «конторы». Какого дьявола вас понесло к Чернавскому?

Гордеев покосился на спутников.

— Откуда вы знаете о нас?

— Вы были лучшей командой, когда-либо сформированной в Управлении.

— И поэтому нас решили замочить? — хмыкнул Соломин.

— Вы стали опасными свидетелями.

— Чего?

— Смены власти.

— Но ведь эта самая власть с нашей помощью решила одну из своих проблем!

— Власть проблем не решает, она их финансирует.

Пассажиры «Вольво» переглянулись.

Сергеев засмеялся.

— Мне нравится ваша реакция. Теперь поговорим серьёзно. Рассчитываю на ваше терпение и креативность, так как речь пойдёт об очень необычных вещах. Вы фантастикой не увлекаетесь?

Гордеев озабоченно потёр щеку пальцем.

— Это имеет какое-то отношение к теме разговора?

— Прямое.

— Нет, я фантастику не читаю.

Лось промолчал.

Соломин пожал плечами:

— Читал в детстве: Беляев, Ефремов, Уэллс…

— Вам будет легче воспринимать мои слова. Жизнь на нашей красивой планете контролируется…

— _зелёными человечками, — фыркнул Соломин.

Гордеев бросил на него предупреждающий взгляд.

Соломин засопел.

— Шутка.

— Не зелёными и не человечками, — серьёзно возразил Сергеев. — Это две разумные системы с разными подходами и целями. Назовём их для определённости «змеями» и «ящерами».

— Почему не крысами? — не удержался Соломин, виновато посмотрел на Гордеева, поднял руки вверх. — Всё, больше не буду.

— Этот контроль осуществляется давно, больше десяти тысяч лет, с тех пор как «змеям» удалось столкнуть лбами две земные цивилизации.

— Кажется, я читал: Гиперборею и Атлантиду, верно?

Сергеев не обратил внимания на реплику Соломина.

— Однако в последнее время верх начала брать система «ящеров», которая провела ряд успешных операций и нейтрализовала влияние «змей» на американских континентах и в Азии. Теперь она занялась Россией. Ликвидация господина Миркиса, ставленника «змей», с вашей помощью как раз является одной из таких операций «ящеров», на которых работал и Чернавский. Теперь понимаете, в разборки какого уровня вы вмешались?

— Вы шутите? — недоверчиво спросил Соломин.

— Когда мне рассказали эту историю, я отреагировал точно так же.

— Допустим, мы поверим в вашу сказку, — проговорил Гордеев. — Кого представляете вы? «Змей», «ящеров»?

— Ни тех, ни других. Я один из сотрудников системы «Три Н», которая пытается нейтрализовать внешнее давление на цивилизацию.

— Что такое «Три Н»?

— Аббревиатура слов «Никого Над Нами». Человечеством управляли так долго и бездарно, что пора с этим кончать. Мы пытаемся создать организацию, которая смогла бы освободить людей и от «змей», и от «ящеров».

— Ну, и как, получается? — прищурился Соломин.

— Информационный уровень противостояния нам уже доступен, оперативный ещё нет. Вот почему мы тоже ищем профи вашего класса, которые стали бы с нами работать.

— А если мы не захотим?

Сергеев улыбнулся.

— Разве у вас есть выбор?

— То есть вы хотите сказать, что, если мы не согласимся, вы нас закопаете?

— Уймись, Солома, — сказал Гордеев. — Всё это пока слова, нужно подтверждение.

— Мы его вам предоставим.

— И нам нужно подумать.

— Вылезайте.

Переглянувшись, Гордеев, Соломин и Сэргэх вылезли из машины. Полковник подал Гордееву блеснувшую металлом пуговку.

— Читайте, смотрите, размышляйте. В конце мой номер телефона. После просмотра флешка самоликвидируется. Что бы вы ни решили — звоните.

Урча мотором, «Вольво» развернулась, уехала.

Соломин сплюнул под ноги, сунул руки в карманы.

— Бред!

— Что будем делать? — вежливо спросил Сэргэх.

— Звони Корню, Вике, поедем смотреть материал.

— Интересно, как им удастся замять скандал, если генерал и в самом деле дал дуба? — поинтересовался Соломин.

Гордеев не ответил.

Пришло вдруг ощущение разверзающейся под ногами бездны, подул ледяной ветер, по спине побежали мурашки. Он представил масштаб контроля, осуществляемого «змеями» и «ящерами»: не над одним человеком, не над группой и даже не над отдельной страной — над всем человечеством, — и ему стало неуютно.

IIIIIII

Вторая встреча с полковником Сергеевым, речь которого Соломин эмоционально оценил как «бред», состоялась в пансионате «Зелёные дали». Пансионат принадлежал Главному Управлению исполнения наказаний и располагался в двадцати километрах от Москвы, на берегу небольшого красивого озерца.

Гордеев, Соломин, Сэргэх и Вика прибыли туда как обычные отдыхающие, на двое суток — с пятницы по воскресенье; путёвки им, естественно, обеспечил Сергеев. Корень, сыгравший роль пьяного водителя пикапа, подъехал к ним как гость, совершенно преобразившись. Он тоже был очень талантливым актёром, и даже Гордеев не сразу признал в «вальяжном чиновнике презрительного вида» бывшего капитана спецназа ГУИН.

На берегу озера стояли мангалы, беседки, в одной из которых и собрались члены группы, якобы для «полнометражного» отдыха с шашлыками и пивом. Сергеев подошёл позже, в сумерках, вместе с молодой девушкой по имени Алина, оказавшейся его дочерью и — как выяснилось позже — координатором центрального трикстера, то есть офиса, системы «Три Н».

Соломин обратил внимание на ещё одну компанию неподалёку, а также на подплывшую ближе весельную лодку с двумя парнями, и Сергеев его успокоил:

— Это наши.

Начали жарить шашлыки.

С виду их компания ничем не отличалась от таких же отдыхающих, но если бы кто-нибудь мог подслушать разговоры мужчин, он бы принял их за сбежавших из психбольницы пациентов. Тем не менее никто из присутствующих уже не сомневался в реальности структуры «Три Н», а материал о наличии контроля над деятельностью цивилизации, усвоенный Гордеевым и его товарищами, не оставлял места для сомнений.

Системы «змей» и «ящеров» существовали в действительности и очень тонко управляли процессами, структурирующими современный социум.

Россию контролировали «ящеры», удачно воспользовавшиеся год назад группой Гордеева для своих целей. Они же «пасли» Индию, почти всю Центральную Азию и Китай, половину Африки.

«Змеи» вели обе Америки, Австралию, Полинезию и Южную Африку.

И обе системы не упускали момента, чтобы потеснить соперника, воспользоваться его ресурсами или сменить лидеров властных институтов, как это случалось чуть ли не каждый месяц в той или иной стране.

— Ну, хорошо, вы меня убедили, — сказал Соломин после двух часов «шашлычного отдыха». — Нами управляют «змеи», «ящеры» и всякая сопутствующая им шелупонь. Что с того? Чего вы хотите от нас?

— Разве ты ещё не понял? — криво улыбнулся «чиновник»-Корень. — Нас попросят кого-нибудь замочить.

— Не совсем, — остался спокойным Сергеев. — Одним «мочиловом» не обойтись. Мы предлагаем вам полноценное долговременное сотрудничество. Материалы, которые вы изучили, дают лишь общую картину проблемы. На самом же деле взаимодействие контролирующих Землю систем и пересечение потоков их интересов намного сложнее и масштабнее.

— Как же они вас терпят? — хмыкнул Соломин. — Неужели не догадываются о существовании «Три Н»?

— Не догадываются — знают, — вмешалась в разговор Алина, исподтишка наблюдавшая за каждым участником беседы. — Их возможности много шире наших, и бывали случаи, когда наши руководители уничтожались вместе с центрами управления «Три Н».

— Причём необязательно в результате каких-то спецопераций, — добавил Сергеев. — Достаточно было сориентировать спецслужбы определённых государств, чтобы нас начали искать как «террористов» или криминальных воротил. К примеру, распад СССР являл собой крупную диверсию «змей», в результате чего они получили доступ к управлению более мелкими государствами: Украиной, Эстонией, Латвией, Литвой, Туркменистаном, а потом добрались и до Югославии и Чехословакии. Однако все эти данные вместе с анализом ситуации вы получите, если…

— Если согласимся с вами работать, — закончил Гордеев, чувствуя на себе взгляды двух женщин: и Вика, и Алина почему-то больше изучали его поведение, нежели реакцию остальных членов группы. Впрочем, вполне возможно, объяснялось это тем, что он был старшим в группе.

— Разумеется, — согласился Сергеев.

— И всё же вы не ответили на вопрос, — впервые заговорил молчаливый Лось. — Мы имеем право отказаться?

— А вы оцените сами, — усмехнулся Сергеев. — Вы получили доступ к секретной информации и являетесь носителями чужих тайн, от которых зависит судьба цивилизации. Ни много ни мало. Но даже если мы отпустим вас, «ящеры» всё равно будут вас преследовать до тех пор, пока не ликвидируют по одному. А возможностей у них, повторюсь, хватает.

— Сволочи! — сказал Корень индифферентно, неизвестно кого имея в виду.

— Вас было семеро, — тихо напомнила Алина. — Осталось четверо. Убиты также сотрудники Управления, принимавшие участие в экипировке и компьютерном сопровождении операции с Миркисом.

Бойцы Гордеева переглянулись.

— Я бы подождал… — начал Соломин.

— Как это выглядит? — перебил его Гордеев. — Все мы смотрели американские блокбастеры типа «Люди в чёрном», «Люди Икс»…

Сергеев засмеялся и тут же перестал:

— Простите.

Алина улыбнулась.

— Не поверите: эти фильмы оплачены и сняты по заказу «змей», чтобы люди не верили ни в каких пришельцев. Так легче управлять массами. В то время как система контроля работает и её метастазы охватили практически весь наш мир.

— Самая большая победа дьявола…

— Что?

— Существует пословица: самая большая победа дьявола кроется в том, что он сумел убедить людей, что его не существует.

— В самую точку, — кивнул Сергеев. — Хотя есть и другая пословица: бог любит, когда все знают, что он есть, но не любит, когда его ищут.

— Бог? — в сомнении поднял брови Соломин. — Кто же из них взял на себя роль бога? «Змеи» или «ящеры»?

— Не цепляйтесь к словам, всё намного сложнее, чем вы себе представляете. По возможностям все контролёры почти боги, по этическим критериям — дьяволы. Но об этом мы ещё поговорим, если не возражаете.

— Как они хотя бы выглядят? В вашем досье нет ни намёка на внешний вид тех и других.

Сергеев посмотрел на дочь.

Алина заколебалась было, но поняла, что отказ удовлетворить просьбу присутствующих будет выглядеть странно, и достала изящный смартик с объёмным дисплеем.

Над окошечком смартфона встал зелёный лучик, развернулся в почти невидимый световой конус, внутри которого протаяло изображение.

— Обыкновенная баба, — сказал Соломин недоверчиво.

— Носитель, — сказала Алина.

Фигурка женщины в конусе видеообъёма изменилась. Лицо её стало плоским, затем щёки провалились, нос вытянулся вперёд, глаза превратились в узкие щели.

— Мама моя! — пробормотал Соломин. — Что это?!

— «Змея», — спокойно сказал Сергеев. — Разумеется, всё это камуфляж. Я имею в виду форму тела носителя. Контролёры не внедряются в живые объекты, как в кинофильмах ужасов, но их техника позволяет создавать идеальные «кибернетические контейнеры» для доставки эмиссаров на Землю. Хотя делают они это крайне редко.

— А как выглядит «ящер»?

Алина коснулась ногтем кнопочки на смартфоне.

Женщина-«змея» в конусе экранчика исчезла. Вместо неё появился мужчина в строгом костюме.

— Мужик? — оглянулся на Гордеева Соломин. — Почему мужик?

— «Ящеры» крупнее по габаритам, — пояснил Сергеев. — Поэтому им легче маскироваться под мужчин. Но и они используют нечто вроде роботов, оболочки которых имитируют тела людей. На прямые контакты идут неохотно, во избежание утечки информации. Кстати, и «змеи», и «ящеры» имеют не два, а три пола, главным из которых, так сказать, рабочим, является «средний», обезличенный.

— Гермафродит? — фыркнул Соломин.

Лицо мужчины в конусе видеоэкранчика искривилось, поплыло, приобрело очертания звериного черепа, чем-то действительно похожего на череп динозавра.

— Так он выглядит в натуре, — тихо проговорила Алина, одним движением выключила смартфон, поднялась. — До свидания. На раздумывайте долго, звоните.

Полковник и его дочь вышли из беседки, направились к берегу озера, сели в подплывшую лодку. Лодка быстро пересекла озеро.

Следом за ними разбрелись и другие «любители шашлыков», отдыхавшие неподалёку. По-видимому, все они являлись сотрудниками «Три Н».

Стало совсем тихо.

Солнце село. Похолодало. Над озером поплыли струйки тумана. По берегу озера зажглись фонари.

«Чиновник»-Корень пригладил шевелюру, посмотрел на Гордеева.

— Я человек простой. Может, послать их на хрен? Пусть сами разбираются со всеми этими «змеями» и «ящерами». Свяжешься с такими, неприятностей не оберёшься.

— Неприятности приходят и уходят, — меланхолически заметил Сэргэх, — а их творцы остаются.

— Ты что, Лось? — удивился Соломин. — Хочешь податься в наёмники?

— А ты хочешь жить спокойно, зная, что нас дёргает за ниточки всякая нечисть? — усмехнулся Сэргэх.

— Ну, допустим, меня никто не дёргает.

— Я «за», — проговорила вдруг Вика.

Все оглянулись на неё.

Гордеев поднялся, тряхнул плечами, разминаясь, сбежал на дорожку.

— Кто со мной купаться?

Четыре пары глаз уставились на него настороженно и оценивающе. Хотя Вика, наверное, уже догадалась, какое решение он принял.

— Я с вами, командир.

— Купальник есть?

— Можно и без купальника.

— Тоже верно.

Вика сошла на траву и направилась вслед за Гордеевым.

Оставшиеся в беседке мужчины обменялись взглядами.

— Пожалуй, я тоже окунусь, — сказал Соломин и побежал к берегу, на ходу стаскивая с себя рубашку.

Лось молча двинулся за ним с бутылкой минералки.

Корень остался один, глядя на купающихся, прислушиваясь к их весёлым голосам. Потом крякнул, плеснул в стакан из почти непочатой бутылки водки, выпил и тоже побрёл к берегу, насвистывая какой-то мотивчик.

Над ним с тихим жужжанием пролетело какое-то крупное насекомое.

Корень поднял голову, погрозил небу пальцем:

— Не подсматривай!

Впрочем, он бы не сильно удивился, узнав, что «насекомое» является летающей телекамерой. Нанотехнологи в настоящее время могли создавать и более миниатюрные аппараты.

IIIIIIII

Два месяца спустя Гордеева пригласили в офис центрального трикстера «Три Н», располагавшийся в здании Газпрома в Москве на вполне законных основаниях: глава трикстера являлся одновременно и начальником службы безопасности Газпрома.

Каким образом триэновцы сумели организовать свой офис в самом сердце охраняемого, как Кремль, здания, напичканного электронными сторожевыми системами и телекамерами, можно было только догадываться.

Но, попав в офис, Гордеев увидел суперсовременный интерьер, новейшие объёмные дисплеи компьютеров, системы шумоподавления, и проникся важностью и значимостью того дела, каким занималась «Три Н».

Глава трикстера также оказалась женщиной, как и её «правая рука» Алина Сергеева, которая встретила и проводила гостя в офис. Звали её Брониславой Константиновной.

Кабинет Брониславы был небольшой, однако сформированный в стиле «мобайл», полностью автоматизированный, сверкающий металлом, фарфором и стеклом. Он произвёл на Гордеева большое впечатление.

Начальника группы усадили в красное кожаное кресло, предложили кофе, и ему пришлось согласиться, хотя кофе он не любил.

Брониславе Константиновне на вид было около сорока. Оказалось — и она сама затронула эту тему, — что ей далеко за шестьдесят. В юности она увлекалась спортом — бегала на длинные дистанции, завоёвывала медали, и продолжала следить за фигурой и позже, в зрелом возрасте. Волосы у неё были короткие, с рыжеватым отливом, а строгое лицо всегда хранило суровое непреклонное выражение, что говорило о жёстком решительном характере руководителя российского отделения «Три Н».

С минуту поговорили о самочувствии всех членов группы, об их психическом здоровье, об устройстве на новом месте: все четверо плюс Вика жили теперь на базе «Три Н» под Волоколамском. Затем необязательные, по мнению Гордеева, разговоры закончились, и Бронислава Константиновна вперила в его лицо прямой взгляд.

— Вы готовы выполнить задание?

Гордеев, давно ждавший этого вопроса, кивнул.

— Группа тренируется, все в тонусе.

— Отлично. Тогда посмотрите на этого человека.

Над полусферой дисплея встало призрачное объёмное облачко, внутри которого проявилась фигура человека.

— Сурко, — сказал Гордеев озадаченно.

— Совершенно верно, — согласилась Бронислава Константиновна. — Глава Федеральной Счётной палаты.

— Неужели он тоже чей-то резидент? — удивился Гордеев.

— Он куратор тестуд-операнда в России.

— Чёрт побери! Вы хотите сказать, что он — «ящер»?!

— Изредка куратор использует своего двойника, поэтому нам нельзя ошибиться. После того, как мы его… э-э, нейтрализуем, его место займёт наш человек.

— Понятно. — Гордеев вдруг вспомнил последнюю операцию. — Значит, Миркиса на его посту тоже заменил протеже «ящеров»?

— К сожалению, вы правы. Мы не успели подготовить замену. Поэтому генерал Кириенко, сменивший Миркиса, тоже должен… э-э, уйти в отставку. Только после этого его место сможет занять наш ставленник.

— Вы думаете, это поможет?

Бронислава Константиновна сдвинула брови.

— Вы должны были изучить нашу стратегию.

— Изучал, помню: постепенное замещение эмиссаров «змей» и «ящеров» на сотрудников «Три Н», воспитание собственного электората, молодой смены, и в финале — единовременная акция по ликвидации всей сети пришельцев.

— Тогда к чему ваши вопросы?

Гордеев пожал плечами.

— Вы же сами говорили, что чужаки имеют гораздо больше возможностей, чем наши технари. Они просто задавят нас.

— Не задавят, мы тоже… — начальница «Три Н» поискала слова, нашла поговорку: — не лаптем щи хлебаем. У нас отличные консультанты… — Бронислава Константиновна осеклась. — Короче, полковник, вы согласились работать…

— Да я и не отказывался, — сказал Гордеев, размышляя, о каких консультантах шла речь. — Давайте вводную.

— Вводную вы получите у координатора трикстера. Хочу только предостеречь вас от каких-то поспешных выводов при получении той или иной информации. Если что-то недопонимаете, лучше спросите у компетентных людей.

— Вы о чём? — не понял Гордеев.

— Приобрести опыт, не подвергаясь опасности, всё равно что жить, не будучи рождённым. — Собеседница дала понять, что аудиенция закончена.

Гордеев встал, щёлкнул каблуками, вышел из кабинета, представляя, как сейчас за ним наблюдает охрана через зрачки телекамер. Захотелось узнать, как работает система защиты офиса при полном отсутствии — с виду — охранников, но мысль мелькнула и исчезла.

В коридоре его встретила Алина.

IIIIIIIII

«Мечта», яхта господина Сурко, ничем не отличалась от яхт известного российского олигарха, имея на борту ракетный противовоздушный комплекс «Гарпун», два вертолёта и мини-субмарину. Хотя о приобретении яхты главой Федеральной Счётной палаты широкая общественность не знала. Казалось бы, подобраться к ней незамеченным или прокрасться на борт невозможно. Однако после недолгих размышлений Гордеев избрал именно этот вариант, зная, что сверхнаглая и сверхбыстрая атака часто неудержима.

Шестнадцатого октября яхта снялась с якоря в Калининградском порту и отправилась в море.

Семнадцатого она прошла между Оркнейскими и Шетландскими островами, миновала остров Рону и взяла курс в океан. В планах её владельца было посещение многих экзотических островов, а также двухдневная стоянка у острова Южная Георгия.

Почти вся группа Гордеева, получившая всё необходимое спецоборудование для проведения операции, ждала появления яхты на траверзе Азор, находясь на борту подводной лодки. Отсутствовала только Вика. Ей удалось, не без помощи триэновцев, естественно, устроиться на борт «Мечты» в качестве тренера по аквабайку. Прежний тренер внезапно попал в больницу с острым приступом аппендицита, а господин Сурко очень любил этот вид спорта и зачем-то хотел освоить приобретённый командой катерок «Анаконда».

Подводная лодка, не имевшая никаких опознавательных надписей и номеров на борту, принадлежала Управлению спецопераций и являла собой новейшее судно с большим запасом хода. Она двигалась под водой со скоростью в 36 узлов, практически бесшумно, могла нырять на глубину до 400 метров, и обнаружить её в водах океана было очень трудно. В принципе Гордеев привык к тому, что обеспечение подобных спецопераций поддерживается на высочайшем уровне, в соответствии с возросшими научно— техническими достижениями военспецов, но использовал современную субмарину, пусть и небольшую, для поддержки операции впервые.

Восемнадцатого октября подводная лодка всплыла ночью посреди Атлантики, в 50 милях от идущей тихим ходом яхты Сурко. Из её недр был извлечён небольшой парусник типа «Хамсин», на каких любят форсить молодые миллионеры. На борт парусника перешли Алина Сергеева и её молчаливый спутник, который должен был сыграть роль миллионера: красивый, мускулистый, загорелый, уверенный в себе. После этого лодка погрузилась в океан и затаилась на трёхсотметровой глубине.

Рано утром девятнадцатого октября экипаж «Мечты» получил сигнал бедствия. А ещё через полтора часа впереди по курсу появился и источник сигнала — перевернувшийся парусник с ярким именем по борту: «Фортуна».

Под его форштевнем в резиновой лодке сидели всего два пассажира, точнее, владелец парусника англичанин ливийского происхождения Эбрэхем Найт и его спутница Ангелина Брайан. По их словам, восточный ветер отнёс их судёнышко в океан, потом в паруснике открылась течь, он перевернулся, но, к счастью, не затонул. Найту даже удалось пробраться в рубку и включить сигнал SOS.

Посоветовавшись с владельцем яхты, капитан «Мечты» приказал матросам взять терпящих бедствие англичан на борт, и яхта отправилась дальше. Капитан пообещал высадить молодую пару в ближайшем португальском порту.

В этот момент субмарина, притаившаяся в глубинах океанских вод, бесшумно поднялась на глубину в сто метров и выпустила отряд аквалангистов — то есть группу Гордеева в полном составе. Аквалангисты добрались до киля яхты и с помощью спецприспособлений закрепились вокруг устроенного в ее днище люка, через который яхта могла десантировать собственную мини— подлодку или аквалангистов. После этого им оставалось только ждать, когда агенты «Три Н» на борту «Мечты» начнут действовать.

«Момент истины» наступил в два часа ночи двадцатого октября.

Вика нашла «спасённую» пару яхтсменов, обрисовала порядки на борту судна, и троица начала действовать.

Поскольку коридоры, мостики и лестницы на яхте просматривались телекамерами, надо было сначала обезвредить систему наблюдения, для чего Вика направилась в центральную ходовую рубку, в которой находилось всего два человека: старший помощник капитана и дежурный навигатор. Они спокойно играли в шахматы, изредка бросая взгляды на экраны мониторов. Всем хозяйством яхты управлял компьютер, который контролировал в том числе и системы безопасности судна, поэтому можно было особо не напрягаться, имея на борту важную персону.

Вика постучала, отвлекая играющих мужчин. Ей открыли, не ожидая никакого подвоха от симпатичной тренерши босса, и она двумя ударами отправила старпома и навигатора в глубокий сон. После этого к ней присоединились и Алина со своим спутником.

Сначала они впустили группу Гордеева, перепрограммировав устройство открывания нижнего водолазного люка таким образом, чтобы компьютер при открывании замков не включил тревогу. Однако Алина предпочла перестраховаться, для чего направила на нижнюю палубу Вику, которая тем же манером отвлекла двух охранников, лениво потягивающих из банок пиво.

Парни естественно попались на удочку, завязалась игривая беседа, а когда сработали замки и начали открываться створки люка в сухом днище под мини-подлодкой, Вика легко справилась с отвлекшимися охранниками, сбросив одного за другим в бурлящую воду. Назад они уже не всплыли.

Бойцы Гордеева выбрались на бортик бассейна с закреплённой в нём мини-субмариной, освободились от аквалангов и гидрокостюмов.

Вика молча подняла вверх кулак и показала пальцем, куда надо идти. Отряд бесшумно направился к лестнице на вторую палубу.

К этому моменту Алина и Эбрэхем Найт разобрались с компьютером яхты окончательно и могли теперь управлять системами теленаблюдения и тревожного режима. В результате Гордеев с бойцами беспрепятственно добрались до рубки и присоединились к триэновцам.

Общее совещание длилось две минуты.

Алина подала сигнал к началу финальной стадии операции. Группа двинулась вперёд, приготовив оружие. В рубке осталась Вика, контролирующая через телекамеры всё движение в коридорах и отсеках яхты.

Соломин обратил внимание Гордеева на то, как были вооружены Алина и Эбрэхем Найт: «Посмотри, командир, ты когда— нибудь видел такие «пушки»? — но Гордеев молча ткнул его в плечо, давая понять, что это не его дело.

Апартаменты владельца яхты располагались на второй палубе, за гостиной, имея три выхода, причём один из них вёл на третий уровень судна, а оттуда к мини-субмарине. Этот выход пришлось перекрыть в первую очередь, чтобы господин Сурко не смог ускользнуть с помощью подлодки.

— Открывайте огонь на поражение, — сказала Алина Корню, которого решили оставить здесь. — Как только заметите какое— нибудь движение. Сурко — не человек, и его динамика намного выше вашей.

— Хорошо, — пожал плечами Ковеня.

Разделились на две небольшие группы: Алина и Эбрэхем Найт направились ко второму выходу из каюты Сурко, Гордеев с Лосем и Соломиным — к гостиной.

Однако гостиная охранялась, у её двери топтался сурового вида толстяк в синей форме, с автоматом через плечо, поэтому пришлось прибегнуть к отвлекающему маневру.

Передали о препятствии Алине, она вернулась, разделась и вышла вперёд в одном купальнике. Пока обалдевший охранник хлопал глазами, его тихо сняли из бесшумного «бизона».

Алина оделась, тонкой усмешкой ответив на взгляд Гордеева, и группа направилась дальше, не производя никакого шума. Вике в рубке даже показалось, что по кораблю движутся призраки, а не люди, о чём она, естественно, никому не сказала.

Сняли ещё двух охранников в самой гостиной — уже без помощи Алины. Затем Вика на несколько мгновений отключила систему защиты апартаментов, чтобы отдыхавший в них Сурко не смог случайно увидеть десант: у него был свой монитор телесети, а также комплекс спутниковой связи, — и группа с помощью тихого направленного взрыва разнесла дверь в его каюту.

IIIIIIIIII

Нельзя сказать, что их ждала засада. Всё-таки действовали десантники профессионально и шума создавали не больше, чем мыши в норке. И всё же первых бойцов группы, Солому и Лося, ворвавшихся в апартаменты Сурко, встретил кинжальный огонь из двух автоматов с насадками бесшумного боя.

Гордеев почуял неладное за мгновение до того, как нырнуть в дымящийся проём двери.

— Ложись! — рявкнул он, бросаясь на пол и отвечая длинной очередью из такого же бесшумного «бизона».

Однако было уже поздно.

Соломин получил пять пуль в грудь, и, хотя нитридный бронежилет выдержал, удары пуль, выпущенных с расстояния всего в пять метров, отбросили его назад и сработали как оглушающие удары молотом.

Лось тоже владел чувством «ветра смерти», вложенным в его психику на уровне инстинкта, поэтому он упал на пол практически вместе с Гордеевым. Но пули всё же пропахали ему спину, одна отрикошетила, порвав ухо, и бывший «капитан ФСБ Юкава» выбыл на какое-то время из боя.

Тем не менее очередь Гордеева достала одного из охранников, заставила второго искать укрытие за экзотической формы диваном, и Гордеев успел прокатиться мячиком по полу большой, роскошно обставленной каюты с огромными квадратными окнами и замереть по другую сторону дивана.

Время как бы замедлилось, сгустилось, превращаясь в призрачную субстанцию, живущую отдельно от происходящего.

Стук сердца показался Гордееву громом в наступившей пугливой тишине.

Он заметил мелькнувшую под диваном тень, перекатился влево, выстрелил. Охранник, вознамерившийся сменить позицию, получил пулю в ухо и в падении с грохотом разнёс витрину с красивыми кубками, встроенную в стену.

Гордеев вскочил, держа под прицелом открытую дверь в спальный отсек каюты… и отлетел к противоположной стене от сильнейшего удара в грудь! Едва не потерял сознание! Но инстинкты сработали без промедления, и он, ударившись всем телом о стену каюты, заученно соскользнул на пол как струя воды. Перекатился вправо, рывком поднялся на ноги, пытаясь разглядеть нового противника сквозь кровавый туман в глазах… и снова отлетел назад от такого же мощного, тупого, принятого всем телом удара!

Сознание на мгновение помутилось.

Однако тело продолжало выполнять защитно-активную программу, «вбитую» в подсознание двумя десятками лет тренировок, и он не свалился замертво, а попытался уйти с линии атаки противника.

Как известно, адепты боевых искусств осознанно вводят себя в состояние «немысли», так как тело при этом реагирует на угрозу адекватно ситуации и гораздо быстрее, чем сознание. Точно так же состояние «немысли» спасло Гордеева от третьего удара (выстрела, как потом оказалось, из оружия, которым владел Сурко и о котором отечественная военная наука ничего не знала).

Гордеев буквально «исчез» и «проявился» в двух метрах от того места, куда его унесла инерция удара. Третий выстрел Сурко пришёлся на ещё одну нишу с красивыми вазами, разнося их на куски.

И в этот момент в схватку вмешались Алина и её спутник, проникшие в каюту Сурко с другой стороны. Сквозь рассеивающийся туман в глазах Гордеев увидел необыкновенную картину — бой Эбрэхема Найта с «ящером»-Сурко.

Алину Сурко успел отправить в нокаут, выстрелив в неё из того же оружия, что сразило Гордеева (впоследствии выяснилось, что это разрядник гравитационных импульсов), а вот Найт сумел уклониться и выбить странной формы пистолет из руки Сурко.

Впрочем, тот, несмотря на комплекцию тяжеловеса, владел скоростным режимом не хуже, змеиным приёмом достал противника, выбил у него из руки оружие, и они схватились врукопашную.

Гордеев впервые в жизни увидел, как дерутся п р и ш е л ь ц ы!

Что Эбрэхем Найт — неземлянин, стало ясно уже в первые мгновения схватки. Он двигался и н а ч е, не так, как человек. Скорее — как гигантское насекомое. И намного быстрее!

Однако это обстоятельство не сразу принесло ему ощутимое преимущество, поэтому прошло минуты три, прежде чем стало понятно, что Найт побеждает. Он сделал несколько стремительных выпадов руками и ногами, опять же — совсем не по-человечески, со все той же «насекомьей грацией», отчего у Сурко появились длинные алые полосы на плечах и на животе (дрался он полуголым, в одних шортах). Затем рука Найта вонзилась в горло противника, и Сурко, быстро-быстро семеня ногами, отбежал к двери в спальню, держась за горло. Из-под рук его скатился на грудь ручеёк крови.

Эбрэхем Найт остановился, глядя на противника ничего не выражающими глазами.

Сурко сделал движение, словно хотел присесть и схватить что-то на полу.

Алина, пришедшая в себя, выстрелила.

Во лбу Сурко появилась дырка, голова его дёрнулась, и он тяжело упал навзничь, шаря вокруг себя окровавленными руками.

Алина выстрелила ещё раз.

Сурко затих.

Гордеев с внутренним скрежетом встал, чувствуя себя так, будто по нему не раз проехался асфальтовый каток.

Лицо Сурко стало изменяться, в несколько мгновений посерело, взбугрилось, превратилось в ящеровидную морду с оскалившимся ртом-пастью. Зеленоватые, глубоко запрятанные глаза ещё некоторое время светились изнутри, потом подёрнулись матовой плёнкой, застыли. Кожа по всему телу сморщилась, приобрела зеленовато-серый оттенок, стала похожа на крокодилью броню.

— В кубриках началось движение! — раздался в наушниках раций голос Вики. — Тревога!

— Уходим! — бросила Алина. — Забирай его.

Эбрэхем Найт легко взвалил на плечо безвольное тело Сурко, также потерявшее человеческую форму. По-видимому, камуфляжная система «ящера» перестала работать, и глазам оперативников группы стал доступен его настоящий вид.

Гордеев тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения.

Алина посмотрела на него.

— Полковник, не теряйте времени!

Гордеев очнулся, подошёл к Соломину. Тот заворочался, слабо ругаясь.

Зашевелился и Лось.

— Сможете идти?

— Я весь в дырках, — пробормотал Соломин, цепляясь за протянутую руку. — Что тут произошло?

— Потом, потом, вставай.

Эбрэхем Найт с Алиной нашли люк, ведущий на нижнюю палубу, начали спускаться. За ними полезли оглушённые, с трудом передвигающиеся бойцы Гордеева.

К гостиной сбежались охранники, встреченные огнём Гордеева. Отступать пришлось, выдерживая плотный автоматный огонь, огрызаясь короткими точными очередями.

Внизу, в отсеке с подлодкой, отступающих встретил потный взволнованный Корень, с оторопью поглядывающий на тело бывшего главы Федеральной Счётной палаты.

— В лодку! — скомандовала Алина.

— Там осталась Вика! — оскалился практически неразговорчивый Сэргэх.

— Она выберется самостоятельно.

— Мы должны подождать её!

Алина направила ствол пистолета-пулемёта на Лося.

— Сорвём операцию!

Гордеев упёр ей в висок ствол своего «бизона».

— Мы её подождём!

В руке Эбрэхема Найта появилось оружие.

Все замерли.

— Вика, за борт! — проговорила Алина в бусину рации на губе.

— Ухожу! — отозвалась спутница Лося.

— Ну? — Алина посмотрела на Гордеева. — Довольны? Мы подберём её в море.

Бойцы протиснулись в открывшийся люк верхней гондолы мини— субмарины, и подлодка погрузилась в воду.

Охранники яхты рискнули войти в отсек только спустя минуту после того, как помещения опустело.

IIIIIIIIIII

Два часа спустя десантники смогли пересесть с мини-подлодки на борт основной субмарины, захватив с собой и Вику, сумевшую воспользоваться суматохой на яхте и нырнуть в воду в акваланге. В небольшой кают-компании субмарины состоялось совещание всех участников событий, которое начала Алина. Отсутствовал лишь «Эбрэхем Найт», что не понравилось Соломину. Он потребовал, чтобы спутник Алины тоже прибыл на «разбор полётов».

— Он… занят, — с небольшой заминкой сказала дочь полковника Сергеева.

— Кожу с «ящера» сдирает? — усмехнулся Корень, имея в виду убитого Сурко.

Алина посмотрела на него с недоумением, потом поняла, что Ковеня шутит.

— Что за бред! Он занят… своими делами.

— Пусть придёт, у нас к нему есть вопросы.

— Здесь командую…

— Позовите! — перебил её Гордеев.

Алина заколебалась, глядя на затвердевшее лицо командира группы, потом вышла и через минуту пришла с Найтом.

— Итак, начнём.

— Давайте начнём мы, — сказал ершисто настроенный Соломин. — Кто этот отважный господин Найт?

— Сотрудник «Три Н»…

— Он не человек, это заметно. Кто он? Робот? Киборг? Ещё один пришелец?

Алина оглянулась на невозмутимого спутника.

— Вам этого знать не…

— Говорите! — снова перебил девушку Гордеев. — Мы обязаны знать всё. Я видел, как этот парень дрался с Сурко: он не человек! Если хотите, чтобы мы верили вам и продолжили сотрудничество, говорите всю правду.

Найт кивнул.

Алина пожевала губами, оглядела ждущие лица присутствующих.

— Хорошо, поясню в пределах необходимого. Полное информирование не в моей компетенции. На базе вы получите дополнительные сведения по данному вопросу… если командование сочтёт нужным дать их вам. Эбрэхем Найт и в самом деле не человек. И не киборг. Он сотрудник Галактической Контрольной Комиссии, которая пытается добиться равновесия на Земле между всеми внешними… э-э, силами.

— То есть как это? — поднял брови Соломин. — Вы же утверждали, что ваша цель — не допустить никакого внешнего контроля! Ваша организация потому и называется «Три Н»: «Никого Над Нами»!

— Они не вмешиваются в наши дела…

— Всё равно они нам — чужие!

— Вы не понимаете…

— Успокойся, Витя, — сказал Гордеев. — Разберёмся без эмоций. — Повернул голову к Алине: — Он прав, эти парни не должны контролировать земной социум, потому что в ином случае они всё равно будут над вами. И над нами тоже. Вы же по замыслу службы не хотите этого. Или я чего-то не понимаю?

Лицо Алины окаменело.

— К сожалению, я действительно не уполномочена отвечать на подобные вопросы.

— Вы же координатор… этого… трикстера, — с подозрением сказал Ковеня. — Неужели вы тоже зависите от кого-то?

— В нашей орзанизации создана жёсткая властная вертикаль…

— Ну, хорошо, мы поняли, вы тоже «шестёрка», — хмыкнул Соломин, кивнул на неподвижного Найта. — Кто он всё— таки? Я имею в виду, к какому типу существ принадлежит?

Алина посмотрела на спутника.

Фигура Найта вдруг на секунду изменилась, сквозь человеческие формы проглянули какие-то металлические рёбра, чешуи, суставчатые пластины. Лицо его тоже на мгновение стало странным, наполовину человеческим, наполовину «насекомьим». И снова перед замершими людьми стоял человек.

— Дьявол! — выдохнул Соломин.

— Он инсектоморф, — сказала Алина. — Родич нашим насекомым в какой-то мере. Хотя его род намного древнее. Но к делу. Нужно выполнить ещё одно задание. Один из «ящеров», претендующих на роль главного координатора их сил, живёт в Китае. Он договорился с главным координатором «змей», обжившимся в Вашингтоне, о переделе сфер влияния. У нас есть уникальная возможность одним ударом покончить с ними обоими. Времени на подготовку достаточно — пять дней. Информация здесь.

Найт подал ей плоский «ключик» флешки. Алина протянула флешку Гордееву.

Тот покачал головой.

— Как легко у вас всё получается. Нам надо подумать. То, что мы узнали, слишком неожиданно.

— Вы не можете обсуждать приказы.

— Ещё как можем!

Найт внезапно выхватил пистолет-разрядник, направил на Гордеева.

В то же мгновение команда полковника вытащила своё оружие, очень быстро, слаженно, без единого лишнего движения, и на Эбрэхема Найта уставились три ствола «бизонов». Четвёртый — Вики — глянул в лицо Алины.

Повисла пауза.

Алина оценивающе посмотрела на спутника, в её глазах промелькнуло сомнение.

— Опустите оружие.

— Не слишком ли часто вы сами его достаёте? — прищурился Гордеев.

— Хорошо, мы согласны. Подумайте, поговорите, прикиньте варианты возможных ситуаций, — Алина явно намекала, что группа находится на борту подводной лодки, — и свои возможности. Через час поговорим.

Она пошла к двери.

Найт паучьим движением спрятал пистолет, вышел вслед за ней, не оглядываясь.

В кают-компании стало тихо.

— Влипли, — сказал Ковеня невесело. — Чуяло моё сердце. Отсюда нам не выйти. Что будем делать, командир?

— Не из таких положений выбирались, — показал зубы Соломин.

— То на земле, а то — под водой. Пустят газ в каюту — и кранты.

— Никого… никого… — тихо проговорила Вика. — Никого… над нами…

Все посмотрели на неё.

Гордеев понял, улыбнулся.

— Предлагаю согласиться и поиграть с ними в эти игры.

— Ты что, командир… — начал Соломин озадаченно.

Гордеев прижал палец к губам, быстро написал на листочке бумаги: «Соглашайтесь! Мы — люди! Организуем свою «Три Н», настоящую, и станем истинно теми, кто против любых «пастухов»!

Бойцы отряда прочитали текст, переглянулись.

Сэргэх взял листок, поджёг от зажигалки, растёр пепел по столу.

— Я — за!

— Один за всех, — хмыкнул Соломин.

— Все за одного! — засмеялся Корень.

Вика протянула руку, и на её узкую ладошку легли четыре крепкие мужские руки.

27 июля 2007 г.

 

Евгений Гаркушев

МЕНТАЛЬНАЯ ЛИПОСАКЦИЯ

От рекламных вывесок рябило в глазах. «Модная линия», «Диетическое питание», «Китайская кухня»… И распродажи, распродажи, распродажи. Весна! Всем хочется выглядеть ярче и красивее. Вот только что делать, если за зиму набралось лишних пять килограммов, юбка обтягивает бедра не просто вызывающе, но уже с угрозой лопнуть, а пояс больно врезается в живот? А сил нет никаких. Авитаминоз, депрессия, да и вообще — так хочется есть, и так тяжело двигаться!

Лена с трудом отвела взгляд от рекламного плаката кафе быстрого питания с изображением диетического бутерброда: куриная грудка на аппетитном кусочке ржаного хлеба, с нежно-зеленым листиком салата и капелькой майонеза. Соседняя вывеска, словно в насмешку, кричала огромными буквами: «Ментальная липосакция. Революционные технологии! Мгновенный эффект. Безболезненная потеря трех — десяти килограммов веса!» Как раз то, что ей нужно. Те самые три — десять килограммов. Ну, пожалуй, десять — это даже чересчур, а вот четыре — восемь звучит гораздо интереснее. Только ведь обманут! Опять обманут! Возьмут деньги, а вес или исчезнет на неделю, а потом вернется с процентами, или вообще не исчезнет: «мы вернем вам половину уплаченной суммы». Да и для здоровья вредно…

Еще несколько шагов — и Лена едва не упала. Каблук попал в едва видную на тротуаре трещину и сломался!

— Корова, — прошептала самокритичная девушка. — Каблуки не выдерживают…

Широкая стеклянная дверь, ведущая к чудесам ментальной липосакции, оказалась как раз напротив. На ней белел отпечатанный на принтере листок: «Весенние скидки — двадцать процентов». Это было последней каплей. Лена, прихрамывая — казалось, холодный полированный гранит пола стал ощутимо ближе — вошла. Может быть, здесь и магазин какой-то есть? Купить какие-нибудь туфли…

Но магазина в просторном холле не оказалось. Мужчина лет пятидесяти, в синей униформе, с большими залысинами, кинулся навстречу девушке.

— Решились на липосакцию, сударыня? — заговорил он низким вкрадчивым голосом. — Или хотите больше узнать о методе? Самые передовые технологии, полная безопасность!

— Вообще-то, у меня каблук сломался, — призналась Лена.

— Ах, какая неприятность! Скинуть несколько килограммов — и нагрузка на обувь значительно уменьшится! Каблуки не буду ломаться вообще!

— Вам бы только уговорить на операцию!

— Никаких операций! Никаких зондов! Только воздействие электромагнитного поля! Абсолютно безвредное.

— Жить вредно, — философски заметила Лена.

— Жить — возможно. Но не избавляться от лишнего веса у нас! Присядьте, сударыня! Я изложу вам суть метода. Она очень проста.

Лена доковыляла до одного из удобных кресел, с облегчением опустилась в него. Рядом устроился служитель. Девушка, наконец, смогла рассмотреть его бейдж: «Семен Дормидонтов, консультант». Оглядевшись по сторонам, Лена увидела, что консультант здесь не один. В дальнем углу, у конторок, стояло еще несколько человек в униформе: юная девушка, женщина постарше и довольно симпатичный молодой мужчина. У них посетителей не было.

— Суть нашего метода — прямое воздействие на мозг, — объяснил Дормидонтов, когда Лена перевела дух. — Вы проходите электростимуляцию, после чего лишний жир исчезает сам в течение трех дней. Максимум — недели.

— Если не подействует, вы вернете деньги? — предположила девушка.

— Вернем, несомненно. Да и что там возвращать? Суммы чисто символические. В любом хирургическом салоне с вас возьмут вдесятеро дороже.

— А если после вашей стимуляции я, скажем, потеряю память?

— Непременно потеряете, — радостно ухмыльнулся консультант. — В этом-то и суть нашего метода.

Лена испуганно воззрилась на собеседника.

— То есть как?

— Именно так. Не всю память, естественно. Отдельные эпизоды.

— И зачем же мне это нужно?

— Позвольте, я вам расскажу, а потом вы примете решение?

— Конечно, — согласилась Лена. Контора нравилась ей все меньше, но стало интересно — что эти прощелыги предлагают людям.

Консультант махнул рукой, и к ним подошла худенькая девушка-консультант, что прежде ожидала возле конторки.

— Извольте взглянуть на Оксану, — заявил Дормидонтов. — Потеряла двенадцать килограммов. Пришла к нам такой пышечкой… Наблюдая за пациентами, решилась испробовать метод. Ничуть не жалеет. Правда, Оксаночка?

— Ничуть не жалею, — широко улыбнулась Оксана. Улыбка должна была выглядеть радостной, но показалась Лене какой-то глупой. Впрочем, каждая норовит придраться к девушке, которая легче килограммов на десять при том же росте…

— А вы… Как вас зовут, сударыня? — спросил консультант.

— Елена.

— Так вот вы, Леночка, можете безболезненно сбросить килограммов пять. Я смотрю, жизнь у вас была интересной, в круизы наверняка ездили, цветы вам молодые люди дарили?

Лена нахмурилась. Тут что, контора сумасшедших? Или только этот консультант бредит?

— При чем здесь круизы? Какое они имеют отношение к делу?

— Самое прямое. Для того, чтобы лишить вас жира, нужно лишить вас приятных воспоминаний. Скажем, ездили вы с молодым человеком куда-нибудь на Сейшельские острова. Хорошо проводили время: любовь, романтика, ужины под луной… А все это — лишние килограммы. И, допустим, вы уже расстались с этим молодым человеком. Ну и зачем вам сентиментальные воспоминания? Зачем лишняя боль в сердце?

— То есть вы хотите сказать, что воспоминания можно стереть? — опешила Лена.

Оксана вновь улыбнулась — еще более широко и глупо.

— Не только можно, но и нужно.

— И каким образом это поможет мне избавиться от лишнего веса?

— Самым прямым, — Дормидонтов попытался изобразить мудрую и загадочную улыбку, что вышло у него не совсем удачно. — Как выяснил еще в прошлом десятилетии известный психиатр и физиолог Дубровин, вес набирается только тогда, когда человеку хорошо. Если человеку не было хорошо — он не набирает вес, не откладывает жир. Запасы только расходуются. Если нет воспоминаний о хорошем — значит, жир, который пациент набрал, отсутствует в генной карте организма. Такие «неучтенные» продукты выводятся очень быстро — в срок от одного до семи дней, в зависимости от особенностей метаболизма, гормонального обмена и прочих факторов.

Оксана повернулась в профиль — наверное, чтобы продемонстрировать потенциальной клиентке впалый животик.

— Нет, вы какую-то ерунду говорите, — не согласилась с консультантом Лена. — Если вас послушать, так миллионеры должны от жира лопаться, а бедняки, или заключенные в тюрьме, которые за свободой тоскуют, все как спички. В тюрьме ведь какие положительные эмоции?

— Все в мире относительно, — философски заметил Дормидонтов. — У миллионеров хватает проблем, у заключенных — своих радостей. Но главное даже не в этом. Калории, которые могут пойти на образование жира, расходуются и естественным путем. Если вы съели пирожное, а потом пробежали километр, ни грамма жира не отложится. У вас была возможность отложить жир, но вы ее не использовали. И наоборот — бывает, съешь целый торт без радости, и только похудеешь.

— Со мной такого никогда не было, — вздохнула Лена.

— Это, наверное, оттого, что вы не ели торты без радости. Или просто этого не заметили. И вообще, слышали ведь, что почти все толстые люди — добрые?

— Слышала, конечно.

— Еще одно подтверждение теории. Если вы по-доброму относитесь к миру, мир добрее к вам.

Как практичная девушка, Лена начала прикидывать, с какими воспоминаниями ей было бы легко расстаться. Поездка в Крым прошлым летом… Нет, там было так здорово! Отдых на Кипре с Леонидом… Да, Лёня, конечно, оказался размазней и маменькиным сынком, к тому же, жадным, да и характер у него, как выяснилось потом, скверный, но на Кипре отдохнули неплохо. Хороший отель, пляжи, фрукты, терпкое вино. Хотя, в общем-то, Кипром пожертвовать можно. Фильм о тамошних красотах посмотреть — и ладно. Ведь фактически она там была!

Дормидонтов, уловив задумчивость в глазах Лены, заявил:

— Кстати, с точки зрения большинства религий процедура ментальной липоксации греховной не является — если вы размышляете над этим.

— Не поняла, — протянула Лена.

— Ну, как же… — лицо Дормидонтова сделалось постным. — Вы ведь добровольно отказываетесь от воспоминаний. И сладких, и греховных, и добрых, и злых. От духовного опыта. Но иерархи большинства церквей и конфессий дали заключение, что отказ от воспоминаний душе не вредит, а в некоторых случаях и помогает. Для души, вечной и неизменной, они остаются, как опыт. И после Страшного суда, реинкарнации или перехода в другой мир, телесный или бестелесный, воспоминания будут возвращены; а тело суть субстанция вторичная, и, если мучили вас помыслы греховные, или вожделения, будучи забыты, они не дадут вновь впасть в грех.

— Вы говорите, как проповедник.

Консультант потупился:

— Много с ними общался. Когда оформляли лицензию. Я ведь в деле с самого основания. Работник с опытом. Поэтому плохого вам не посоветую.

— А «под списание» попадают только круизы? — уточнила Лена

— Нет, конечно! — воскликнул Дормидонтов. — Все, что угодно. Ужин в ресторане. Прогулка под луной. Получение диплома. Торжество над соперницей — пусть и мимолетное… Только цена у каждого воспоминания своя.

— То есть?

— Ну, за хороший круиз можно два-три килограмма жира снять. А за романтический ужин — граммов пятьдесят, хоть вы и съели на нем целого кабана. Тут арифметика сложная, нелинейная.

— Вы говорили, что стоит липосакция недорого…

— Пятьдесят рублей за килограмм.

— Действительно, немного, — приятно удивилась Лена. — Не понимаю, как вы при таких расценках умудряетесь содержать приличное помещение, столько персонала? Народ к вам, как я заметила, толпами не идет.

— Пока не идет, — нахмурился Дормидонтов. — Но, главное, мы ведь не только покупаем воспоминания, но и продаем. Тут система непростая — если есть желание, зайдите на сайт «Психиатрической ассоциации», там все подробно расписано. Липосакция — явление побочное. Так сказать, «отходы производства». Удалить излишки ваших воспоминаний выгодно и нам, и клиентам — на них найдутся покупатели.

— На мои воспоминания?

— В обобщенном виде, естественно.

— Ну, если только в обобщенном, — покраснев, заметила Лена.

— Именно так, сударыня. С извращенцами и аферистами не работаем. Возвращайтесь, не пожалеете.

— А сегодня мне даже контракт не предложат посмотреть?

— Смотрите на здоровье. Согласно лицензии, заключить договор мы сможем только завтра, когда вы все обдумаете.

Молчаливая Оксана вручила потенциальной клиентке несколько листочков и широко улыбнулась. К улыбке ассистентки консультанта Лена уже начала привыкать.

* * *

Дома, поедая орехи в сахаре и запивая их крепким кофе, Лена тщательно изучила рекламный проспект компании «Ментальная липосакция». На восьми страницах брошюры — глянцевая бумага, цветные иллюстрации — доступно излагался метод профессора Дубровина. «Безопасность, надежность, взаимопомощь» — под таким девизом осуществляла свои процедуры компания.

Брошюра обещала полную безопасность. Стертые, а точнее, перезаписанные воспоминания нельзя было использовать во вред прежнему носителю. Новый хозяин опыта не знал имени и адреса «донора», не мог вспомнить пароль его кредитной карточки — словом, он помнил о чужом прошлом, как о приятном сне. И было, и хорошо, но деталей — очень мало. Никаких цифр, очень мало конкретики.

Посетила Лена и сайт «Психиатрической ассоциации», который рекомендовал Дормидонтов. Оказалось, чужие воспоминания использовались для благого дела — лечения неврозов и зависимостей, фобий и психических травм. А для перезаписи воспоминаний можно было использовать только квантовый метод, полное дублирование. То есть, воссоздав воспоминания на носителе, нужно было полностью удалить их из мозга. И с носителя в чужой мозг они переносились, стираясь. Именно поэтому компании постоянно были нужны доноры — запись одного воспоминания можно было использовать только один раз.

Процедура ментальной липосакции была сложной и дорогостоящей. Даже если бы ее предложили Лене по себестоимости, обошлась бы она не в пятьдесят рублей и даже не в пятьсот. Но платили те, кому были нужны чужие воспоминания. А «донорам» ассоциация могла бы и приплачивать — если бы не психиатрическая конвенция, запрещающая продажу ментальных продуктов во избежание разрушения личности.

Ведь кому-то нужно сбросить несколько лишних килограммов, а кто-то тривиально хочет есть. Или, что скорее, пить. Алкоголик, продав все хорошие воспоминания, деградировал бы как личность полностью. А кому потом нужны судебные процессы, недееспособные индивидуумы, протесты уполномоченных по правам человека? Во всяком случае, не «Психиатрической ассоциации».

Лена рекламным материалам поверила. И решила начать килограммов с трех: Кипр, пара ужинов с Леонидом, цветы, подаренные Артуром — и было-то всего один раз, чего об этом помнить; новое платье в девятом классе — в конце концов, не так оно ей и шло, хотя радости было много. Три килограмма, сто семьдесят рублей — за мелкие воспоминания платить приходилось дороже. Все равно, как интернет по карточкам. Карточки большого номинала — время доступа дешевле, маленького — время дорогое.

Очень хотелось позвонить Маринке. Та была в курсе всех новинок, в прошлом году худела по новозеландской диете — и скинула два килограмма. Правда, потом набрала три, но все же… Слышала она о ментальной липосакции? Начнет рассказывать всякие ужасы, или побежит в клинику раньше нее. А будет так приятно продемонстрировать ей стройную фигуру! И записать в актив еще одно воспоминание: торжество над соперницей. Пусть Маринка и подруга, но каждая подруга, даже самая лучшая — все равно соперница.

* * *

В лечебном центре «Психиатрической ассоциации» людей оказалось куда больше, чем в представительстве компании на главной улице. Да и располагался лечебный центр почти на краю города — если озабоченных проблемами лишнего веса женщин проще найти в фешенебельном районе, то для того, чтобы избавиться от веса, они поедут и на окраину. В коридорах лечебного центра бродили не только «доноры», желающие избавиться от воспоминаний и лишнего веса, но и другие пациенты. Некоторые выглядели нездорово: разболтанные движения, лихорадочно блестящие глаза, крикливые голоса… У неопрятного, давно не стриженого старика в темной одежде из уголка рта бежала струйка слюны. Заметив взгляд Лены, он бросился к ней через весь холл. Девушка испугалась, что старик ударит или укусит ее, но он хотел только поговорить. И даже слюну для этого вытер — прямо рукавом не слишком чистого пиджака.

— За воспоминаниями, красавица? Ты осторожнее, осторожнее будь, — прошамкал он.

— Чего же бояться? — спросила Лена, удивляясь сама себе. И зачем ей поддерживать беседу, тем более, что она явилась сюда вовсе не за воспоминаниями?

— Случаев. Патологий, — торжественно изрек старик. — Вот, недавно миллионер один на удочку попался. Покушение на него неудачное совершили, психоз развился. Надо было ему память заштопать. Он — сюда, воспоминания заказал по высшему разряду. И что? Шизофрения.

— Отчего?

Старик радостно закудахтал.

— Да оттого, что ему девичьи воспоминания вживили. Женщин-то доноров больше — все похудеть хотят. Оно бы ничего, да девица попалась интересная. Самым светлым воспоминание в ее круизе оказались любовные утехи с двумя стройными мулатами. И вот, наш миллионер, убежденный гомофоб, вдруг обнаруживает, что когда-то его ласкали, да и не только ласкали, мускулистые мулаты. А что самое главное, ему это нравилось! Готово дело — раздвоение личности!

Доктор в зеленом халате решительно оттер старика от Лены.

— Не слушайте его, Елена Николаевна, — твердо заявил доктор, взглянув на бейджик девушки. Бейдж-пропуск ей выдали в представительстве, объяснив, что самой искать нужные кабинеты не придется — ее сразу отведут, куда нужно, стоит только попасться на глаза кому-то из медицинского персонала.

— Почему же? — протянула девушка. — Очень интересно.

— Степан Викторович, как всегда, фантазирует. Передает медицинские легенды, популярные среди наших пациентов и, как правило, весьма далекие от истины. Но рассказчик он хороший, этого не отнять.

Старик довольно осклабился.

— Вас уже полчаса, как на электропроцедурах ждут, Степан Викторович, — сверившись с карманным коммуникатором, объявил эскулап. — А вы тут за девушками ухаживаете. Нехорошо! Поторопитесь в оранжевое крыло! Елена Николаевна, вас попрошу пройти со мной.

Доктор стремительной походкой двинулся по холлу. Лена едва поспевала за ним.

Два поворота, массивная дубовая дверь, и они очутились в просторном кабинете. Рыжая медсестра, а, может быть, женщина-техник, суетилась возле большого аппарата. Она была довольно полной, что Лену удивило. Уж о своем весе у нее была возможность позаботиться. Или все воспоминания так дороги?

— Система готова, Павел Андреевич, — доложила рыжая медсестра. — Когда приступаем?

— Да прямо сейчас. Делайте тестовый анализ, а я пока проведу беседу с пациенткой.

Лена нервно поежилась. Аппарат выглядел страшновато: два больших металлических блока, мигающих разноцветными светодиодами, массивный обруч на гибком кронштейне над мягким кожаным креслом. Что девушке в кресле не понравилось — так это фиксаторы для рук и для ног.

Доктор присел за стол, застучал по сенсорам ноутбука. Не поднимая взгляд от экрана, обратился к Лене:

— Хочу еще раз объяснить — если вы являетесь носителем государственных секретов, вам не рекомендуется проходить процедуру. Хотя, использовать воспоминания в утилитарных целях практически невозможно, мы соблюдаем ограничения, принятые в законодательном порядке.

— Я не знаю никаких государственных секретов.

— Мы проведем предварительное зондирование — в тестовом режиме. Во время него вы будете отвечать на вопросы. Это делается для того, чтобы локализовать области воспоминаний. Затем ваше сознание будет отключено, и мы перепишем воспоминания в квантовом режиме. Если понравится — всегда рады вас видеть.

— А вы не сотрете что-нибудь важное?

— «Психиатрическая ассоциация» — солидная компания, дорожащая своей репутацией. Скандалы нам не нужны, — Павел Андреевич улыбнулся, но улыбка вышла дежурной. — Впрочем, если вы опасаетесь, можете отказаться. От пятнадцати тысяч клиентов, что были здесь до вас, нареканий не поступало.

— Неужели никто не отказался? Не побоялся выставить свои воспоминания напоказ? — спросила Лена.

— У нас лечатся почти что ангелы. Им нечего скрывать, — на этот раз улыбка доктора выглядела почти искренней.

Лена села в кресло. Медсестра зафиксировала ей руки и ноги, надела на голову обруч, а на обруч — шлем, который извлекла откуда-то из недр аппарата. Лене становилось все тревожнее — и тут в кабинете что-то грохнуло. Если бы не фиксаторы кресла, девушка вскочила бы с кресла.

Доктор помахал Лене рукой.

— Нам нужно было определить текущие координаты записи памяти. Для этого вас испугали. Извините, Елена Николаевна.

— Предупредить нельзя было?

— Нет. Тогда бы вы не испугались.

Доктор не выходил из-за ноутбука — щелкал клавишей мышки. Лене вдруг явственно вспомнился Массандровский пляж в Ялте, высокие волны, горячее дуновение ветра, напоенного ароматом кипариса.

— Стираем? — спросил Павел Андреевич.

— Нет! — испугалась Лена, догадавшись, что доктор воздействует на разные участки коры мозга.

— Идем дальше.

А вот и Леонид… Ведет ее в японский ресторан. Оглушительно стрекочут цикады, пахнет ночная фиалка и так ярко сияют в небе звезды… И она любит Леонида, ей очень хорошо.

— Да, — твердо заявила девушка.

— Есть. Зафиксировал. Два с половиной килограмма. Пойдем дальше.

По мелочи набрали еще килограмм. Цветы, которые вручал Артур, в воспоминаниях так и не нашли. Зато наметили под стирание пару эпизодов, о которых Лена прежде не вспоминала. Покупка новых сиреневых туфель — что толку о них помнить, когда туфли давно уже износились и выброшены? Катание на лошади в Геленджике — подумаешь, лошадь, а потянула на триста граммов жира.

А потом Лена на мгновение отключилась. Когда пришла в себя — ничего не изменилось. Доктор стоял над ней и улыбался.

— Поздравляю, Елена Николаевна! В ближайшую неделю вы лишитесь четырех килограммов жира.

Лена испуганно вгляделась в незнакомое лицо. Она не помнила, как очутилась в кресле, не помнила, как попала в кабинет. Казалось, только что была в коридоре — полусумасшедший старик рассказывал ей о мулатах — и вот этот кабинет, кресло, процедура закончена.

— Помните, как ездили на Кипр? — поинтересовался незнакомый доктор.

— Я туда не ездила, — прошептала Лена. — С чего вы взяли?

Ощущения были крайне странными. Вроде бы, она разговаривала о Кипре с консультантом в представительстве «Психиатрической ассоциации» — но, выходит, обманула его? Ведь никакой поездки на Кипр не было.

— Значит, процедура прошла успешно, — сообщил доктор. — Спасибо за сотрудничество с нашей ассоциацией, сударыня. Хочу предупредить вас о возможных побочных эффектах избавления от лишнего жира. На протяжении следующих трех-пяти дней вас может неожиданно бросать в жар. Возможно обильное потоотделение — запаситесь дезодорантом. Иногда случается повышенная моторная активность и даже судороги, но, надеюсь, до этого не дойдет. Если ваше состояние будет вызывать у вас беспокойство — вызывайте нашего специалиста.

— Хорошо, — ответила Лена. — А я правда похудею?

— Наверняка.

Лена поднялась из кресла и неуверенными шагами двинулась к выходу из кабинета.

— Я провожу вас до выхода, — любезно предложил доктор.

Через три дня Лена обнаружила, что стала весить на три килограмма меньше. Обошлось без судорог и повышенной моторной активности. Может быть, она и правда больше потела — но дни стояли жаркие, не поймешь…

Однако, столь необходимого впечатления — «торжества над соперницей» — Лена не получила. Маринка к моменту их встречи похудела на восемь килограммов и щеголяла по городу в невообразимо узких белых джинсах.

Когда Лена встретилась с подругой в кафе, Марина, не стесняясь, заказала три калорийных пирожных и кофе со сливками, с аппетитом все съела, а потом достала из сумочки небольшую металлическую палочку на резиновой ручке.

— Ты, как всегда, плетешься в хвосте истории, — усмехнулась Марина, заметив удивленный взгляд подруги. — Наверняка сделала себе ментальную липосакцию и думаешь, что далеко продвинулась вперед?

— Я ничего не думаю…

— Думаешь… Я липосакции подверглась еще месяц назад. И с тех пор хожу везде с электрошокером.

— От кавалеров отбоя нет?

— И это тоже, хотя я, честно говоря, плохо помню. Но электрошокер не для них. Сейчас нажму на кнопочку — и сотру воспоминания о таком приятном и вкусном ужине. Жиры, которые получил организм, просто не усвоятся. Превентивная мера.

— Но зачем тогда было наедаться? — изумилась Лена.

— Не могла остановиться. Проблема человека в том, что он не может остановиться.

— Пожалуй, так, — протянула Лена.

— Надо постоянно забывать обо всем: о вкусном ужине, приятной прогулке, хорошем сексе. Не помня о радостях, не получишь печалей.

— А почему мне не предложили такой прибор?

— Это незаконно, милочка, — усмехнулась Марина. — Продажные политиканы боятся дать людям свободу. И «Психиатрическая ассоциация» такими делами не занимается… Ну, ладно, я чувствую, жиры уже начали откладываться…

Марина приложила палочку к виску, притронулась к сенсору. Лицо ее на мгновение перекосилось, после чего она уставилась на Лену непонимающими глазами, потом пробормотала, как в полусне:

— Ты, наверное, только что прошла липосакцию? Старо. Я вот ношу с собой замечательный приборчик…

— Ты уже рассказывала.

— А, значит, мы поели? Отлично. Официант, счет!

Вынимая из кошелька купюры, Марина недовольно проворчала:

— Как же я много ем… Впрочем, денег хватает, счета оплачивают… А с весом проблем нет. Кстати, Леночка, как твой Леонид?

— Мы расстались с ним два года назад, — испуганно прошептала девушка.

— Вот как… А на Кипр съездили?

— Нет, — ответила Лена.

— И правильно. Нечего там делать. Хочешь избавиться от последствий сегодняшнего ужина?

— Нет! — испуганно отстранилась Лена. — Я совсем мало съела! И я боюсь!

— Чего? Ты же не боишься лечь спать? После сна многие воспоминания потускнеют… А об этом ужине ты не будешь помнить уже через месяц! Так почему не стереть воспоминания сразу?

Действительно, почему? Неужели ей так дороги воспоминания о пустом трепе с Маринкой? Или о пирожном-трубочке, которое она съела? Или сегодня произошло что-то стоящее, такое, что обязательно нужно запомнить? Нет… Но жизнь состоит из мелочей. Сотрешь мелочи — сотрешь всю жизнь. И что толку становиться изящной и почти невесомой?

— Ну, пока, — Маринка заглянула в записную книжку и внезапно засуетилась. — Мне еще Галку надо навестить.

— Какую?

— Какую? — задумалась Марина. — Ну… Она еще педагогический заканчивала… Не помню фамилии. Сейчас в больнице лежит.

— В какой?

— В психиатрической.

— Дохуделась?

— Нет, что ты… Это ведь совсем не вредно. А у Галки мания величия.

— С чего вдруг? — удивилась Лена, вспоминая тихую девушку в очках — если это, конечно, была та самая Галка.

— Ну, когда она о своем бывшем муже забыла, и о том, как он ее в люди вывел, да наследство оставил — крышу сорвало. Я, честно говоря, плохо помню. Каждый раз наемся у нее чего-нибудь — посетители много вкусного приносят — приходится шокер включать. Так что все наши разговоры не упомню.

— Понятно.

— Ну, пока! Не толстей!

Маринка упорхнула, а Лене отчего-то взгрустнулось. Неужели и ей придется ходить всюду с записной книжкой? Или с диктофоном… Но ведь диктофон потом надо прослушивать — а когда успеешь? А самое главное — как неуютно не помнить того, что было с тобой полчаса назад! А если и полгода назад — в чем разница?

На улице совсем стемнело. Лена брела под яркими звездами. Неожиданно она вспомнила о том, что Артур не только дарил ей цветы. В тот же вечер он показывал ей созвездие Лебедя и Кассиопею, Весенне-летний треугольник и Млечный путь. Она не помнила, как найти созвездия, не помнила рассказа о Млечном пути — но это было… Было…

А Кипра уже не было. Не было части ее жизни. Только сейчас девушка осознала весь ужас происходящего. Ведь, борясь с лишними килограммами, можно стереть всю свою личность. Стать другим человеком. Лучше, хуже — какая разница? Она не хотела меняться! Во всяком случае, не хотела меняться так!

Утром девушка вновь стояла в холле представительства «Психиатрической ассоциации». Дормидонтов выслушал ее сбивчивый и взволнованный рассказ с понимающей улыбкой.

— Никаких проблем. Мы вернем вам воспоминания. Квантовый метод перезаписи почти никогда не дает сбоев. А воспоминания некоторое время «вылеживаются». Мало ли…

— Как хорошо!

— Да, неплохо. Мы ценим клиентов и их воспоминания. Но я сразу предупреждал вас: вживление воспоминаний стоит гораздо дороже, чем снятие. Много дороже. Вам придется заплатить около трех тысяч. Может быть, четыре.

— Я возьму кредит. Отдам любые деньги…

— И жир… Вы снова наберете массу тела.

Лена погрустнела.

— Впрочем, тут возможны варианты, — неожиданно заявил Дормидонтов. — Если некоторое время соблюдать диету, изменения, которые произошли в вашем организме, закрепятся. Сейчас мы работаем над новой методикой — снижением веса путем временного удаления воспоминаний. Правда, стоит это очень дорого и занимает много времени. Хирургические методы пока дешевле.

— Я не хочу худеть, — ответила Лена. — Хорошего человека должно быть много. И в теле, и в мыслях. Ведь так?

 

Юрий Нестеренко

ВОЙНА МИРОВ — XXI

Вокруг, куда ни глянь, была синева. Точнее, целых две синевы: бледно-прозрачная сверху и темно-густая внизу. Ни одна из них не была совершенной: небо, хотя и безоблачное, чересчур вылиняло от жары, и солнце плавало в белесом мареве, как желток на сковородке среди начинающего мутнеть белка. Океану, в свою очередь, не хватало глянца и упругости: его кожа была дрябло-морщинистой и производила впечатление не силы, а дряхлости. Вспухавшие то тут, то сям гноящиеся барашки лишь усиливали это ощущение. Открытый океан редко бывает абсолютно спокоен, но все это вялое бултыхание природы внизу не способно было потревожить покой рукотворной — точнее, машинотворной — громады корабля. Наверное, здесь даже можно было бы играть в бильярд. Впрочем, бильярдных столов на судне все-таки не было, и это, пожалуй, было единственным легальным развлечением, не доступным на борту самого большого и самого роскошного из круизных лайнеров планеты Земля.

Тем не менее, люди, собравшиеся в зале, скучали. Мысль о том, что они находятся на корабле, где сутки в самой скромной из туристических кают стоят больше, чем многие из жителей этой планеты зарабатывают за всю жизнь, ничуть их не воодушевляла. По роду своей деятельности они привыкли к роскошным дворцам и шикарным антуражам. Привыкли и к осознанию собственной значимости. От них, этих людей, зависело и в самом деле очень многое. Их слов ждали миллионы человек по всему миру. Порою одно слово, оброненное кем-то из них, вызывало лихорадку на биржах и экономические потрясения в целом регионе. Вопросы войны и мира тоже в очень значительной степени зависели от того, что скажут они. Кое-кто говорил, что именно эти люди правят миром. Они скромно посмеивались, но нередко внутренне соглашались. В конце концов, их побаивались и правители, и генералы, и миллиардеры — сами же они не боялись никого. Ну кроме, может быть, собственных главных редакторов.

Все эти люди были журналистами ведущих мировых СМИ, аккредитованными для освещения очередного саммита Большой Восьмерки. Саммит продолжался уже второй день, что, собственно, уже само по себе предопределяло скуку. В первый день, конечно, тоже не происходит ничего интересного, сплошная протокольная рутина — но, по крайней мере, эту рутину можно и нужно снимать, и есть возможность вдоволь покомментировать очередность прибытия лидеров, туалеты их жен (и мужей) и все такое прочее. А затем — начинаются совещания в закрытом формате, и корреспондентам остается только сидеть в баре пресс-центра и ждать, пока лидеры — ну или, в худшем случае, их представители по связям с общественностью — выйдут к ним с очередным отчетом о проделанной работе. Вероятнее всего, отчеты второго дня будут малоинтересными, это не большая пресс-конференция в конце. Что-нибудь в стиле «в конструктивной обстановке обсудили текущие вопросы и проблемы мировой политики…» Но уж лучше это, чем вообще ничего. Однако ожидаемого брифинга все не было. Его ждали с минуты на минуту, но минуты складывались в часы, и ни одна собака на борту не спешила прояснить ситуацию. Элита мировых СМИ, пригвожденная неопределенностью к помещению пресс-центра, тянула коктейли через соломинки, гоняла со скуки игрушки на своих ноутбуках и раздраженно недоумевала, что, черт побери, можно обсуждать так долго.

Их бы очень удивило, узнай они, что еще утром того же дня в таком же недоумении относительно повестки саммита пребывал и самый ненавидимый человек на Земле. Хотя уж ему-то, казалось бы, положено знать такие вещи в первую очередь. Не только среди обывателей, окормляемых с экранов и газетных страниц, но и среди окормителей многие были искренне убеждены, что именно этот человек и формирует повестки таких встреч. Ну или по крайней мере, как считали те из них, что любили рассказывать истории о его невысоком интеллекте — что это делают его помощники, министры и генералы.

Однако Президент Соединенных Штатов Америки действительно не знал, о чем пойдет речь. И ему это очень не нравилось. Собственно, ему это не нравилось гораздо больше, чем журналистам — ибо он понимал, что речь идет о вещах куда более важных, нежели сюжет в вечерних новостях. Прежде он никогда не оказывался в столь дурацкой ситуации, и его предшественники, насколько он знал, тоже. Причем в том же положении, судя по всему, находилось и большинство его коллег. За исключением британского премьера, который, собственно, и заварил всю эту кашу.

Хозяйкой саммита на сей раз выступала Великобритания, и именно ее премьеру принадлежала идея провести встречу в открытом море, на борту «Королевы Мэри II». Британия словно решила напомнить о временах, когда она правила морями. Хотя сам лайнер, естественно, принадлежал частной компании, и бог ведает во сколько его аренда под саммит обошлась британским налогоплательщикам — ну да об этом пусть болит голова у Джеймса и его партии… Теоретически считалось, что подобная морская экзотика обусловлена соображениями безопасности. Действительно, обеспечить надежную охрану судна в Атлантике было если и не дешевле, то проще, чем переводить на осадное положение целый город. В первый день, правда, два катера с антиглобалистами все же попытались прорваться, но были перехвачены быстроходными эсминцами флота Ее Величества еще на дальних подступах. Не пришлось даже открывать предупредительный огонь. Казалось, даже сами антиглобалисты были рады, что отметились, а теперь могут с чистой совестью поворачивать обратно. Одно дело — многотысячной толпой кидаться камнями в полицейских под прицелами сотен телекамер, и совсем другое — напрашиваться на неприятности посреди открытого океана, где твоих подвигов все равно никто не оценит. Ну, можно взять журналистов с собой на катер, разумеется, но все равно — не тот масштаб, не тот резонанс…

Это все верно. Однако это не объясняло, зачем британскому премьеру понадобилось срочно форсировать встречу, перенося ее на неделю раньше намеченного срока. И тем более не объясняло прямых намеков на некий вопрос особой важности, который-де необходимо обсудить сверх официальной повестки саммита — намеков, которые британская сторона упорно отказывалась конкретизировать. Впервые в жизни после разговоров со своим ближайшим союзником президент США вынужден был теряться в догадках — и все штатные аналитики из ЦРУ, Госдепа и прочих служб не в состоянии были ему помочь. Аналитики выдавали те версии, до которых он мог додуматься и сам — британцам стало известно о какой-то очень крупной гадости, скажем, еще одна страна-изгой заполучила оружие массового поражения, а может, даже и не страна, а какая-нибудь террористическая организация… но даже это не объясняло фантастической скрытности британской стороны. В таких случаях действуют не так — тут, напротив, союзные спецслужбы и главы государств были бы оповещены в первую очередь…

Окончательно Джеймс взвинтил обстановку, когда заявил, что обсуждение таинственного «вопроса» должно пройти без переводчиков. Это было уже просто за гранью элементарной дипломатической вежливости. В принципе в большей или меньшей степени английский знали все восемь лидеров — но именно что «в большей или меньшей»…

И вот семь самых могущественных людей на Земле — или, во всяком случае, считавшихся таковыми — ждали восьмого, стараясь ничем не демонстрировать своего раздражения и нетерпения. А то и страха, если называть вещи своими именами. Ибо всем им, а не только президенту США, аналитики сказали примерно одно и то же: речь может идти только об очень, очень серьезной гадости. Такой, по сравнению с которой перманентно плохие новости последних лет покажутся рождественской сказкой.

Открылась белая дверь, блеснув золотой отделкой, и в отведенной для переговоров зале появился, наконец, возмутитель спокойствия — премьер-министр Великобритании.

— Доброе утро, леди и джентльмены. Извините за задержку, необходимо было обеспечить некоторые… Прошу вас проследовать за мной.

— Я правильно понимаю, Джеймс, что это помещение кажется тебе недостаточно безопасным? — осведомился президент США, натягивая улыбку. Впервые ему пришла в голову мысль, что все эти нелепости могут объясняться сугубо медицинскими причинами. Мания преследования вполне может развиться и у премьер-министра. Тем более, не прошло еще и трех месяцев с момента покушения…

— Нет-нет, здесь безопасно, даже слишком… просто некоторые технические аспекты… Пожалуйста, идемте. Скоро вы сами все увидите. Не волнуйтесь, никто не заметит, что мы покинули залу для переговоров. Я обо всем позаботился.

По-прежнему недоумевая, лидеры вышли в пустой тамбур, затем в столь же безупречно пустой коридор, устланный красным ковром. Сияющий зеркалами лифт увлек их вниз до самой первой палубы. Снова по коридору, теперь уже с синей ковровой дорожкой, через дверь с табличкой «Только для персонала!» Здесь уже — никаких ковров, зато — двое часовых в форме, отрывисто отсалютовавшие главам государств и вновь замершие на своем посту. Еще один короткий спуск, еще переход — опять охрана и раздвижные ворота без всяких табличек, зато с кодовым замком. Британский премьер проводит по щели замка своей карточкой, а охранник — своей, и лишь после этого красный огонек сменяется зеленым. Вторые ворота; здесь премьер вводит код вручную, первым проходит внутрь и останавливается. Главы государств следуют за ним.

Они оказались в помещении без окон, которое едва ли когда-либо мыслилось, как жилое. Роскошью пассажирских апартаментов «Королевы Мэри» здесь и не пахло — голые стены, простые плафоны дежурного освещения, никакой мебели, кроме нескольких легких пластиковых стульев, явно перенесенных сюда с палубы. Посреди помещения покоился цилиндр из тусклого металла, похожий на консервную банку высотой около полутора метров и вчетверо большего диаметра.

— Некоторое время назад, — сообщил британский премьер, — станции слежения береговой охраны на западном побережье Англии засекли странный радиосигнал. Он был запеленгован, и к месту, где предположительно терпело бедствие неизвестное судно, отправился спасательный корабль. Судна там не оказалось. В море плавал вот этот предмет. Он был поднят на борт и…

В этот момент крышка цилиндра начала отвинчиваться, сначала медленно, а затем все быстрее. Британец понял по взглядам коллег, что за его спиной что-то происходит, и поспешно обернулся через плечо.

— …впрочем, полагаю, в технических подробностях нет нужды, — скомкал он свою речь. — Леди и джентльмены, думаю, вы поймете, почему я не мог объяснить вам суть дела раньше. Существовал лишь один способ, чтобы вы приняли это всерьез — вы должны были увидеть это лично… — крышка с глухим стуком откинулась. Внутри цилиндра послышался плеск и какая-то возня.

— Позвольте представить вам, — громко заключил британский премьер, и в его обычно ровном голосе прорезались истерические нотки, — его превосходительство Ахваакла Гву-Кхроо-Гла, посла цивилизации марсиан.

Из цилиндра выпростались три щупальца черного цвета. Затем показалась большая, маслянисто-лоснящаяся шишковатая голова с двумя круглыми глазами и неким подобием клюва между ними. Со щупалец капало.

— На Марсе нет жизни, — сказал президент США. В чем — в чем, а в этом он был уверен. Сразу несколько взглядов коллег, возмущенных подобной бестактностью, обратились в его сторону.

— Да, жизнь на Марсе угасла около миллиарда лет назад, — любезно пояснило существо. Оно говорило по-английски хотя и не без акцента, но лучше, чем кое-кто из присутствовавших. Клюв при этом не двигался, так что трудно сказать, как был устроен его речевой аппарат; голос звучал глухо, словно доносился сквозь преграду. — По вашему летоисчислению. К счастью, к этому времени моя цивилизация уже располагала достаточными техническими средствами, чтобы избежать участи остальной биосферы нашей планеты.

— Позаворите, — вмешался вдруг премьер-министр Японии; в свое время детская любовь к фильмам о Годзилле привела его к серьезному увлечению палеонтологией. — Мараса не сатарасе Земери, но мириарда рета — это конеца мезопоротерозоя, на Земере тогода зири торико однокаретоцыные…

— Развитие жизни на вашей планете происходило крайне медленно и неэффективно, — ответил пришелец. — Фактически вся ваша биологическая эволюция — это последние полмиллиарда лет, хотя первые организмы появились задолго до этого. Можно сказать, что три миллиарда лет ваши одноклеточные просто теряли время впустую, — пришелец выгнул концы щупалец, что, возможно, следовало интерпретировать, как улыбку. — На Марсе процесс шел значительно быстрее, в силу ряда причин. Во-первых, Марс меньше и дальше от Солнца, поэтому он раньше остыл после формирования из первичного облака. Во-вторых, изначально слабое магнитное поле плохо защищало от солнечной радиации, что намного ускорило темпы мутаций. В-третьих, чрезмерная комфортность земных условий в целом не способствовала быстрому развитию. Все эти ваши эволюционные зигзаги и тупики — марсианская жизнь просто не могла себе такого позволить. Путь ее развития был намного прямее и проще. У нас никогда не было большого разнообразия видов, и само устройство наших организмов заметно проще вашего. Зато к тому времени, как мы вышли в космос, на Земле не было никого, кроме одноклеточных, — он вновь шевельнул щупальцами, приглашая, видимо, присутствующих оценить плюсы и минусы различных эволюционных стратегий, и продолжал: — Однако Марс с его меньшей массой, к сожалению, терял атмосферу быстрее Земли. А вулканическая деятельность, которая должна восполнять недостаток газов, тоже угасла быстрее, в силу той же причины. К тому времени, когда наша планета сделалась окончательно непригодной для жизни, мы еще не располагали технологией быстрых межзвездных полетов. Зато мы уже владели технологией анабиоза. Поэтому после того, как были отправлены несколько экспедиций на поиски подходящих для жизни планет в других звездных системах, остальные марсиане остались ждать их возвращения в анабиозных камерах глубоко под поверхностью планеты. Разумеется, звездолетчики тоже должны были провести большую часть времени в анабиозе, выходя из него лишь после прибытия к очередной звезде. Мы отдавали себе отчет, что эти поиски займут сотни тысяч, возможно — миллионы лет…

— А почему вы… — вырвалось у итальянского премьера, но он осекся, сообразив, что подобный вопрос может быть опасным.

— Почему мы не переселились на Землю? — понял его мысль марсианин. — Во-первых, на вашей планете слишком большая сила тяжести. Она составляет 2.6 от марсианской — это чересчур много, особенно для не имеющих твердого скелета существ. Собственно, именно по этой причине я вынужден общаться с вами, находясь в емкости с жидкостью, что хоть как-то компенсирует мне повышенную гравитацию. Во-вторых, атмосфера Земли к тому времени содержала еще слишком мало кислорода. Ее преобразование было признано более дорогим проектом, чем межзвездное переселение на планету с оптимальными условиями. Тогда мы рассчитывали, что непременно отыщем такую планету в течение ближайшей пары миллионов лет. К сожалению, поиски затянулись на гораздо более длительный срок. Большинство планет с подходящей силой тяжести либо уже пребывали в том же состоянии, что и наш Марс, либо это ожидало их в обозримом будущем. Несколько наших кораблей, судя по всему, погибли. Лишь одному после обследования многих тысяч звезд удалось основать жизнеспособную колонию на спутнике планеты-гиганта, приливные силы которого обеспечивают дополнительную активность тектонических процессов. Впрочем, Новый Марс тоже ждал непростой путь. Но в конечном счете посланцы новой марсианской цивилизации, уже создавшей сверхсветовые корабли, прибыли сюда и вернули к жизни своих предков, ждавших миллиард лет. Разумеется, нас не могли не заинтересовать и изменения, произошедшие за это время на вашей планете. И наши разведчики обнаружили появившийся здесь ресурс, представляющий для нас значительный интерес. По поводу какового ресурса я и уполномочен сделать вам предложение от имени Воссоединенных Марсов.

Посол замолчал, выжидая, пока кто-нибудь (это оказался итальянец), не выдержав затянувшейся паузы, не спросит, о каком ресурсе речь.

— Речь о продукте биологического происхождения, производимом вами, — пояснил марсианин.

— Мы охотно готовы сотрудничать с Марсом в области экспорта нашей сельскохозяйственной продукции, — поспешил застолбить позицию президент России.

— Рад это слышать, — изогнул щупальца пришелец. — Я не сомневаюсь, что мы, как цивилизованные существа, найдем общий язык с учетом взаимных интересов. Правда, продукт, о котором я говорю, не является результатом вашего так называемого сельского хозяйства. Вы производите его непосредственно, без помощи специальных технологий.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился президент США.

— Я имею в виду кровь особей вашего вида, — любезно пояснил марсианин.

— К…кровь? — растерянно поперхнулся президент Франции. — Это нье перевод ошибошни? Le sang?

— Oui, — подтвердил посол. — Le sang. Le sang humain.

— Pourquoi… з-зашэм?

— Главным образом из гастрономических соображений, — пришелец был все так же любезен. — В настоящий момент человеческая кровь признана самым вкусным деликатесом на обоих Марсах. Кроме того, она содержит немало интересных веществ, точнее говоря, структурированных комбинаций, которые, несмотря на все физиологические различия между нашими видами, могут быть нам полезны. Ваша эволюция шла чрезвычайно медленным и сложным путем, громоздя сложные конструкции там, где можно обойтись простыми… но этим-то она и интересна. Некоторые побочные свойства этих структур, о которых вы, при вашем нынешнем уровне науки, сами еще имеете довольно смутное представление…

— Они пьют нашу кровь, — сказал президент США. — Эти… существа пьют нашу кровь и хотят делать это и впредь. Ты знал об этом, Джеймс?

Премьер-министр Великобритании убито кивнул.

— Я был первым из политических лидеров Земли, с кем он вышел на контакт. Именно поэтому я пригласил вас сюда. Мы должны принять решение.

— Решение? — вскинулась премьер-министр Канады. — О каком решении вы говорите? Вы что же, хоть на миг можете допустить, что мы согласимся…

— Боюсь, некоторые из присутствующих не вполне понимают ситуацию, — деликатно заметил пришелец. — Воссоединенные Марсы заинтересованы в постоянном и беспрепятственном получении упомянутого ресурса, и намерены добиваться этого имеющимися в нашем распоряжении средствами. Каковые у межзвездной цивилизации, как вы можете догадаться, довольно существенны. Однако марсиане решительно осуждают варварские, нецивилизованные методы, которые нанесли бы ущерб обеим заинтересованным сторонам, и надеются на разумное и конструктивное решение вопроса, достойное нашей и вашей высококультурных рас. И поверьте, я не стал бы обращаться к лидерам землян с предложением, которое не было бы выгодно для каждой из сторон.

— Возимозино, кырови зивотыныхы вамесато церовецесекой…

— Нет, к сожалению, я вынужден отвергнуть предложение уважаемого главы Японии. Кровь других видов животных представляет для нас значительно меньший интерес. Вы ведь и сами употребляете в пищу отнюдь не любых представителей фауны, так что должны нас понять. В принципе, нас могла бы устроить кровь других антропоидов. Но они весьма малочисленны и обитают в основном в труднодоступных лесах. Даже если бы вы организовали их отлов и поставку, этот ресурс был бы исчерпан чрезвычайно скоро. Людей, в свою очередь, уже почти семь миллиардов, и их численность продолжает расти. Может быть, вы все же выслушаете наше предложение?

— Мы вас внимательно слушаем, — поспешно произнес президент России.

— Воссоединенные Марсы согласны не рассматривать в качестве пищевой базы страны Большой Восьмерки. А также иные цивилизованные государства Земли, в особенности обладающие оружием массового поражения. Помимо прочих издержек, применение такого оружия нанесло бы существенный ущерб биосфере всей вашей планеты, а значит — количеству и качеству интересующего нас продукта. Таким образом, мы гарантируем всем цивилизованным странам Земли безопасность и невмешательство — и, как вы видите, у наших гарантий есть твердые основания. Взамен мы просим признать нашей законной пищевой базой так называемые страны третьего мира, население которых составляет в настоящее время около семидесяти процентов населения Земли, причем это соотношение продолжает изменяться не в вашу пользу. Нам известно, что эти страны представляют для вас источник нарастающих проблем, таких как терроризм, нелегальная иммиграция, наркотики, преступность, военные конфликты, эпидемии и так далее. Вы тратите значительные средства на так называемую помощь этим странам, не имеющую сколь-нибудь заметного положительного эффекта. При этом данные страны в массе своей глубоко враждебны вам и, несмотря на низкий технический уровень, представляют для вас угрозу уже хотя бы из-за численного превосходства. Кроме того, некоторые из них владеют ценными для вас минеральными ресурсами, что позволяет им осуществлять прямой экономический шантаж ваших цивилизованных государств. Мы готовы избавить вас разом ото всех этих проблем, в том числе предоставив соответствующие минеральные ресурсы в ваше распоряжение. Как видите, наше предложение действительно носит взаимовыгодный характер.

— И каким же образом фы это зебе представляйте? — воскликнула канцлер Германии.

— Оптимальным был бы вариант сотрудничества. При котором ваши страны сами взяли бы на себя заботу о снабжении нас продуктом в необходимых количествах, а мы, в свою очередь, предоставили бы вам все необходимые технологии, позволяющие нивелировать сопротивление аборигенов…

Тут, однако, марсианина перебило сразу несколько возмущенных возгласов, и он, ничуть не смутившись, перестроил свою речь:

— Впрочем, мы понимаем, что в вашем мире подобное решение может вызвать слишком большие сложности политического характера. И готовы, во имя доброй воли, согласиться на нулевой вариант. В этом случае мы сами займемся заготовками на кормовых территориях. Мы располагаем для этого необходимыми техническими средствами. От ваших стран требуется только — не вмешиваться. И, соответственно, не оказывать никакой помощи возможным силам сопротивления и не давать убежища тем, кто попытается бежать от нас на вашу территорию. Что, как вы понимаете, полностью отвечает вашим собственным интересам.

— И что будет потом, после того, как вы выпьете кровь развивающихся стран? — прищурился российский президент. — Кто следующий?

— Я понимаю озабоченность уважаемого лидера России, — снова изогнул щупальца Ахваакл. — Его страна лишь недавно стала членом Большой Восьмерки, и правомерность ее причисления к цивилизованным государствам до сих пор многими подвергается сомнению. Тем не менее хочу заверить, что мы не планируем расширение кормовой базы. Первоначально, конечно, потребление будет превалировать над воспроизводством, поскольку численность населения третьего мира чересчур велика. Но затем мы стабилизируем ее на новом уровне и будем этот уровень поддерживать. В конце концов, нам не выгодно ни исчерпание продукта, ни излишнее его количество. Вы ведь сами деловые люди и понимаете, что такое кризис перепроизводства.

— Нам необходимо обсудить ваше предложение, — произнес британский премьер. — Мы вернемся после того, как выработаем… э-э-э… согласованную позицию.

— Я понимаю, — склонил щупальца марсианин. — Я подожду.

— Прошу вас, — британец направился к выходу, увлекая за собой остальных.

На сей раз идти пришлось недолго — каких-нибудь два десятка метров по коридору. Новая комната для переговоров выглядела столь же неприветливо, как и временное обиталище марсианина — более всего она напоминала внутренность металлического контейнера, но ей постарались придать хоть какую-то видимость уюта: здесь уже стояли настоящие кожаные кресла, окружая столик с фруктами и напитками. Хозяин саммита опустился в одно из кресел; остальные лидеры последовали его примеру (во время переговоров с инопланетянином никто из них так и не присел).

— Это помещение полностью защищено от прослушивания и экранировано от радиоволн, — сообщил он.

— А то? — удивился президент России. Он считал такие вещи самоочевидными.

— То — нет. Таким было требование… нашего гостя. Он поддерживает радиосвязь со своими.

— Предупреждать надо, — нахмурился российский лидер, но его перебил премьер Италии:

— Вы пытались расшифровать сигналы?

— Пытались. Какая-то тарабарщина…

— Я правильно понимаю — он передает радиосигналы? — уточнил президент США.

— Да.

— С помощью какого-то прибора?

— Впечатление такое, что передатчик находится прямо внутри его организма. Ну, тут нет ничего удивительного — у нас и у самих уже есть такие разработки…

— Вот это-то как раз и удивительно. Неужели такая древняя и могучая цивилизация не придумала ничего лучше радиосвязи?

— Если в фантастических романах пишут, что такую связь непременно придумают, это еще не значит, что так и будет на самом деле, — снисходительно улыбнулся британский премьер.

— У них есть сверхсветовые корабли. Должна быть и сверхсветовая связь. Иначе эти их Воссоединенные Марсы просто не могли бы функционировать, как единое государство.

— Ну, наверное, есть. Но дорогая. На коротких расстояниях проще обойтись радиосигналами. К чему ты клонишь, Джордж?

— К тому, — улыбнулся президент Соединенных Штатов, — что наши холливудские умельцы стряпают монстров и поубедительней. Ты уверен, что это инопланетянин? Вы его обследовали?

— Марсианский посол — не подопытная свинка, знаешь ли, — недовольно ответил британец. — Конечно, мы пытались определить его природу, но лишь дистанционными методами… И могу тебя заверить — и всех вас — что это не кукла. Это — живое существо, не встречающееся на Земле.

— А по-моему, он похож на самого обыкновенного осьминога, — упрямился американец.

— Только отдаленно. Во-первых, у него семь щупалец…

— А у осьминога сколько?

— Восемь, — ответил британский премьер и не без ядовитости добавил: — Вообще-то это следует из его названия. Есть еще спруты, у них десять. А нечетное количество конечностей для земной фауны вообще не характерно. Кроме того, где на Земле ты видел говорящего осьминога?

— Полягаю, мы дольжны делять не фид, что ничего не проицошлё, а обзудить зделянное нам предлёжение, — решительно перебила канцлер Германии. — Думаю, что фыражу общее мнение, езли скажу, что оно абзолютно…

— Неприемлемо, — радостно подхватил российский президент.

— … чудовищно, — закончила фрау канцлер, одарив русского коллегу неприязненным взглядом.

— Ультиматум, — тихо произнес британский премьер. — Давайте называть вещи своими именами: речь идет об ультиматуме.

— Преждэ всего, — подал голос французский президент, от волнения то и дело сбиваясь на привычное ударение на последний слог, — давайтэ утошним, какими силами обладают наши… эээ… партнери.

— У нас нет агентов на Марсе, — невесело усмехнулся англичанин. — Но если они способны к межзвездным полетам — очевидно, их уровень намного превосходит…

— О межзвездных полетах мы знаем только с его слов, — перебил президент США.

— Мои аналитики прорабатывали и эту версию, — невозмутимо ответил премьер Великобритании. — Даже если предположить, что это блеф и Нового Марса не существует, все равно для того, чтобы выжить на старом в его нынешнем состоянии, требуется весьма высокий уровень технологий. То же самое, даже в еще большей степени, верно и для любой другой планеты Солнечной системы. Так что, в любом случае…

— Тем не менее, ядерного оружия они боятся, — возразил американец.

— И он объясниль, почему, — заметила фрау канцлер.

— Так он вам и скажет всю правду! — фыркнул президент США. — Конечно, им не нравится, что люди, пострадавшие из-за радиации, не подойдут им в пищу. Но, думаю, куда больше им не нравится перспектива получить ракетой в лоб. Какие бы у них ни были супер-пупер технологии, едва ли они спасают от взрыва в несколько десятков мегатонн.

— Я бы не быры сытори категорицен, — вежливо заметил японец. Его улыбка оставалась по-восточному непроницаемой, хотя, по понятным историческим причинам, тема американского ядерного оружия не доставляла ему удовольствия. — Есь разыные физицесекие теории…

— В самом деле, — поддержал его президент России. — Мы не раз указывали нашим американским партнерам, что попытки решать все проблемы современного мира с позиции силы — неприемлемы и контрпродуктивны.

— Вот именно, — подхватил француз. — Моя страна категоришески против действий непродуманних, вовлекаюших нас в войну межпланетную. И, как шлен постоянни Совбеза ООН, Франс наложит вето на любие действия такого рода, — кажется, вслед за этим решительным заявлением он почувствовал себя неуверенно и потому поспешил добавить: — Полагаю, коллеги по Евросоюзу нас поддержат.

— Никто в Ойропе не хочет фойны, — согласилась фрау канцлер.

— Но марсиане?… — напомнила премьер-министр Канады.

— Марсиане, насколько я понимаю, тоже ее не хотят, — ответил итальянец.

— Вы что же, предлагаете просто принять их требования? — возмутилась глава канадского правительства.

— Нет, — ответил французский президент. — Разумеется, нет. Ми решительно и безоговорошно осуждаем варварские и антигуманние намеренья марсиан. И ми намерени видвинуть в Совбезэ соответствуюшую резолюсью…

— А если они не прислушаются к вашей резолюции? — усмехнулся президент США.

— Тогда… — француз нервно вздохнул, как перед прыжком с высоты в холодную воду, — в слушае агрессьи марсиан против любой из стран Союза Североатлантишеского… Франс будет… верна своим обязательствам союзним.

— Шпазибо, — с чувством сказала канцлер Германии, — мне былё фажно это от фас услишать.

— Што же касается стран, с которими ми нье связани обязательствами о взаимопомоши… ми нье связани с ними обязательствами о взаимопомоши, — закончил французский лидер.

— От нас требуют не оказывать никакой помощи, — напомнила канадский премьер. — В том числе не принимать беженцев, что противоречит гуманным традициям…

— Ужестошенье политики иммиграсьонной — это требованье избирателей, — перебил француз. — Ми нье должни забивать о волэ народа, избравшего нас. Дело тут вовсэ нье в марсианах…

— Мы дольжны профодить мониторинг дейстфий марзиан и отслеживать фсе факты нарушения ими праф челёфека, цаконоф и обычаеф фойны, — твердо добавила фрау канцлер. — И мы будем добифаться, чтобы марзиане дейстфофали в рамках гуманизма и международных норм.

— Но только путем переговоров, — подхватил глава Франции. — Путем мирним.

— Марсианам не нужны переговоры. Им нужна наша кровь, — напомнил президент США.

— При всем уважении к коллеге — не наша, — возразил итальянец. — Им нужна кровь людей, многие из которых, марсианский посол прав, действительно являются нашими врагами. Разумеется, я решительно осуждаю любой геноцид. Но давайте взглянем на вещи трезво — действия марсиан и в самом деле способны понизить террористическую угрозу…

— Но не ценой же тотального уничтожения населения целых стран и континентов! — возмутилась канадка.

— О тотальном уничтожении никто и не говорит, — парировал итальянский премьер. — Посол ясно сказал, что они намерены поддерживать численность населения на неком стабильном уровне. И если мы убедим их использовать в качестве кормовой базы именно деструктивные, террористические элементы…

— Едва ли они станут утруждать себя разбирательствами, кто террорист, а кто нет, — сумрачно заметил премьер-министр Великобритании. — Вас сильно заботит, бодливый или спокойный нрав у коровы на ферме? Вас заботит только вкус ее мяса. Если вам придется забивать ее лично, то, пожалуй, спокойную вы выберете даже охотней — с ней возни меньше.

— Тем не менье, ми должни убеждать марсиан проявлять гуманизм, — решительно произнес французский президент. — Возможно, забирать кровь методами нелетальними…

— Те же самые коровы, — пробормотала премьер-министр Канады. — Только не мясные, а молочные. Гиганские фермы, ряды стойл, где привязаны люди, у которых регулярно выдаивают кровь… Лучше уж сразу, чем так.

— Тем не менее, вы же не хотите, чтобы в подобную ферму превратилась ваша собственная страна? — обернулся к ней итальянец; госпожа премьер побледнела. — Марсиане предлагают нам мир и безопасность. И было бы безответственностью, я бы даже сказал — преступной безответственностью по отношению к избравшим нас народам, отвергнуть это предложение.

— Безусловно, — горячо поддержал его француз. — По-моему, ми все тут договорились, што осуждаем и отвергаем насилье.

— Минуточку, — вмешался президент России. — Мне кажется, некоторые коллеги в очередной раз торопятся принять решение без должного учета мнения нашей страны.

— Напротиф, мы фас фнимательно слушайм, — сказали губы германского канцлера, в то время как ее глаза говорили иное: «Ох уж эти русские, вечно с ними сплошные проблемы!»

— Как вам, коллеги, хорошо известно, в тех государствах, которые вы не вполне корректно называете странами третьего мира, у России имеются существенные экономические интересы. Я бы сказал — весьма существенные. Утрата соответствующих рынков будет означать болезненные потери для российского бюджета.

— И что вы предлагаете? — осведомился итальянский премьер, совсем недавно принимавший российского главу с официальным визитом и позировавший в обнимку с ним перед телекамерами.

— По-моему, это очевидно. Если мы хотим принять консолидированное решение, оно должно предусматривать компенсацию наших потерь.

— О какой зумме идет речь? — предпочла сразу уточнить канцлер Германии.

— Поскольку наши потери не будут разовыми, то и разовая сумма не может нас устроить. Нам необходим новый стабильный источник дохода. Как вы слышали, марсиане готовы передать в распоряжение наших стран минеральные ресурсы тех территорий, где… они больше не потребуются. (Француз и итальянец довольно кивнули: наконец нашелся кто-то, кто решился назвать вслух этот деликатный, но очень веский аргумент.) К сожалению, для России как экспортера сырья это означает лишь дополнительные значительные убытки. Поэтому мы предлагаем решить обе проблемы разом, передав нашей стране право эксклюзивного контроля над 35 % освобождающихся месторождений.

— Это шантаж, мой дорогой друг, — широко улыбнулся итальянец.

— Это политика, мой дорогой друг, — в тон ему ответил россиянин.

— Это предложенье заслуживает обсужденья, — дипломатично изрек француз. — Конешно, тридцать пять — это нье реальное шисло, но если говорить, скажем, о пятнадцать…

— Вы хотите купить согласие России за два с половиной процента? Позволю себе напомнить, что моя страна остается одной из ведущих ядерных держав. И, хотя и является твердым сторонником мирных решений, способна в одиночку дать отпор любому агрессору.

— Как насчет фоземнадцати? — предложила фрау канцлер. — Что фы скажете, коллеги — можем мы предлёжить русским фоземнадцать?

— Двадцать пять, — твердо изрек президент России.

— Такие вопросы с наскока не решаются, — примирительно заметил итальянский премьер. — Здесь необходимы тщательные экономические расчеты, заключения экспертов, и только потом… Предлагаю пока что зафиксировать тот факт, что мы понимаем озабоченность нашего российского коллеги и готовы компенсировать потери его страны выделением дополнительной доли во вновь освобождающихся нефтегазовых месторождениях, а конкретный размер этой доли будет определен путем переговоров между сторонами…

— Разве я говорил только о нефтегазовых? В развивающихся странах немало и других полезных ископаемых.

— Имейте совесть, мой дорогой друг!

— Это слишком большая роскошь для политика, — улыбнулся российский президент. — Впрочем, моя страна всегда ценила мир и добрую волю выше наживы. Поэтому я согласен ограничиться углеводородами.

— Итак, разногласия преодолены? — радостно осведомился француз. — Значит, ми можем пойти к марсианскому послу и объявить…

— Нет.

Все обернулись в сторону президента США.

— Джордж… — пробормотал британский премьер.

— Нет, — повторил самый ненавидимый человек на Земле. — Я слушал, как далеко вы намерены зайти… и мне жаль, что я услышал то, что услышал. Я сам давно уже не бойскаут и понимаю, что такое политика… но есть вещи, на которые нельзя идти ни при каких обстоятельствах. Я знаю, недоброжелатели зовут меня мировым жандармом… может быть, и кто-то из вас употребляет этот оборот в кулуарах… что ж, настала пора вспомнить, что задача жандарма — не наказывать и не лишать свободы, а защищать невинных. Как президент страны, которая последовательно борется за свободу, демократию и права человека во всем мире, как христианин, как представитель человеческого вида, наконец… я не могу допустить, чтобы какие-то инопланетные ублюдки высасывали людей на завтрак, словно апельсины! И если помешать этому можно только ценой войны — что ж, мы будем воевать. Как сказал Рональд Рейган, есть вещи поважнее, чем мир. Разумеется, я очень рассчитываю на помощь наших союзников и партнеров. Но даже если никто не придет нам на помощь — Америка будет воевать в одиночку. За свободу и достоинство всех людей на земном шаре, а не только членов Восьмерки или НАТО. Да, я понимаю, что в результате этой войны, где нам, возможно, придется применить все имеющиеся виды оружия, многие из этих людей умрут. И в нашей стране, и за ее пределами. Но они, по крайней мере, умрут как люди, а не как кормовой скот. Мне нечего больше сказать, леди и джентльмены.

Повисла пауза. Первым нарушил молчание президент Франции.

— Прекрасная решь, — сказал он, даже не пытаясь скрыть раздражения, — но ми здесь нье на митингэ. Ми должни бить реалистами и исходить из реального…

— Помолчите, — брезгливо перебил его премьер Великобритании. Француз ненавидяще зыркнул в ответ — «опять этот проклятый остров идет поперек континентальной Европы!» — но, неожиданно для самого себя, сбился и замолчал.

— Спасибо, Джордж, — сказал англичанин. — Я… признаюсь, с того момента, как мне доложили об этом… об этой твари — я был в растерянности, наверное, самой большой растерянности не только в моей политической карьере, но и во всей моей жизни. И я действительно склонялся к мысли, что… Но твои слова поставили все на место. Я вспомнил, что значит быть британским джентльменом, черт побери! Я тоже знаю, как нас называют недоброжелатели. «Пятьдесят первый штат США» и все такое. Но дело не в наших союзнических отношениях с Америкой. Дело в британской чести. Простите, коллеги, если мои слова звучат патетически. Мы с вами слишком привыкли к тому, что если кто-то говорит не о наполнении собственного брюха — значит, он или лжет, или недоговаривает. Поэтому, кстати, мы сразу же поверили марсианину… И, может быть, именно поэтому марсиане пришли сейчас. Но они ошиблись, и мы докажем им, что они ошиблись. Правительство Ее Величества с возмущением отвергает предъявленный нам ультиматум и будет защищать Землю от инопланетной агрессии всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами.

— Евросоюз нье поддержит это решенье, — прошипел французский президент.

— При всем уважении, вы не можете говорить за весь Евросоюз, — заметил вдруг итальянец. Француз посмотрел на него с видом «и ты, Брут!»

— Я барагодарю увазаемыхы корега, — церемонно поклонился японец. — Дыря народа Нихон цесыти — не пусытое сырово. Вы зынаете, цыто мы не имеем сывоей армии и темы борее ядероного орузия — торико неборисие Сиры Самообороны. Но высе наси высокие техонорогии, веси тыруды насихы уцёныхы — вы расыпорязении Антимарасианысыкой Коариции.

— Я думаю, это может стать новым шансом для мира, — прочувствованно произнесла премьер-министр Канады. — К сожалению, лучше всего людей сплачивает общая беда. Но это дает и надежду. Надежду положить конец той нелепой вражде между ведущими странами и остальным миром, о которой говорил этот… мешок со щупальцами. Люди в менее развитых и богатых странах, наконец, убедятся, что мы им не враги, что все мы, независимо от цвета кожи и религии — земляне, и должны вместе обустраивать и защищать нашу общую Землю…

— Ви вообшэ отдаетэ себэ отшёт, о шём решь? — не выдержал президент Франции. — Нье о посилкэ самолёта с помошью гуманитарной, нет. Решь о войнэ ядерной с результатом неизвестним.

— Езли протифник решится ее начать, — заметила канцлер Германии. — Марзиане рассчитыфали на отсутстфие зопротифления рацвитых государстф. З другой штороны, крофь является для них не жицненно фажным резурсом. Это просто лякомство. Готофы ли они к зерьёцной фойне из-за лякомства?

— Люди в свое время воеваль из-за пряностей, — напомнил француз. — Американская революсья произошла из-за шая.

— Можете договориться с марсианами в индивидуальном порядке, — желчно произнес премьер Великобритании. — Если вам не дают покоя лавры маршала Петэна. Видимо, не зря ходят анекдоты, что во французской армии существует три уровня боеготовности — «прячься», «сдавайся» и «сотрудничай с врагом». Только не рассчитывайте, что эти ваши сепаратные переговоры с людоедами останутся в тайне. Кстати, нашему русскому коллеге тоже стоит подумать, понравится ли его восточным партнерам его намерение сдать их марсианам в обмен на нефть и газ…

— Мне казалось, британские джентльмены уделяют больше внимания этикету, — натянуто улыбнулся президент России. — И хочу заметить, что Россия никому не позволит говорить с собой, как с провинившимся школьником…

— Господа, господа, не ссорьтесь, — взмахнул руками итальянский премьер. — Вопрос действительно крайне непрост, и я убежден, что сейчас мы в принципе не сможем его решить. Евросоюз должен выработать консолидированную позицию с учетом мнения всех своих членов, после этого необходимо провести переговоры в рамках НАТО…

— Какое бы решение ни принял Евросоюз — мое останется неизменным, — перебил президент США. — А это значит, что общего согласия на условия марсиан в любом случае не будет. А это лишает их ультиматум смысла. Им в любом случае придется воевать с ядерной державой.

— Державами, Джордж, — с улыбкой поправил англичанин.

— Спасибо, Джеймс. А это, в свою очередь, лишает смысла и позицию коллаборационистов. И я намерен пойти и объявить этому беспозвоночному кровососу, что его ультиматум отвергнут. Разумеется, каждый из вас вправе сделать свое заявление. Но помните — чем тверже будет наша позиция, тем меньше шансов, что марсиане решатся на войну. И от того, что вы сейчас скажете, зависит, в каком свете войдут в историю и ваши страны, и вы лично.

— Если у шеловешества вообшэ ешё будэт исторья, — проворчал президент Франции.

— А вот это зависит от людей гораздо в большей степени, чем от марсиан, — ответила премьер-министр Канады.

Доктор Витторио Марчионе, член Коммунистической партии Италии, активист антиглобалистского движения, в прошлом — профессор романского университета «Ла Сапьенца», с треском изгнанный оттуда, по версии самого синьора Марчионе, за драку с полицейскими во время пацифистской демонстрации, где отважный преподаватель лично возглавлял своих студентов, а по версии людей осведомленных — за сексуальные домогательства к первокурсницам, и ныне нашедший приют и заработок вдали от родины, в гостеприимных стенах Сорбонны, чрезвычайно торопился. Он суетливо, без подобающей ученому мужу системы, метался по комнате, выдергивая то книги из шкафа (интересовавшие его не сами по себе, а благодаря заложенным между страницами некоторых из них конвертам), то ящики из стола, и швырял выбранные вещи в болтавшуюся на плече сумку с расстегнутой молнией. В кармане доктора то и дело надрывался мобильный телефон, но менее всего синьор Марчионе был настроен отвечать на звонки. Наконец, рывком застегнув молнию и запихав в карман брюк связку ключей на цепочке, пристегнутой к поясу, доктор бросил прощальный взгляд на оставленный ноутбук, только что лишившийся всей информации на жестком диске, и выбежал из квартиры, громко захлопнув дверь. Лифта он дожидаться не стал, тем более что древняя металлическая клеть, помнившая еще времена де Голля, ползала между этажами старого дома со скоростью больной черепахи, и помчался вприпрыжку вниз по лестнице. Телефон в очередной раз зазвонил, и Марчионе не удержался — на бегу бросил взгляд на экранчик. У него слегка отлегло от сердца — это была всего лишь Бриджит. Хотя сегодня даже этот разговор едва ли обещал быть приятным. И все-таки доктор полностью вытащил маленький аппаратик из кармана и поднес к уху, нажимая кнопку.

Предчувствия его не обманули. Конечно же, Бриджиту интересовало дело, и игривый тон она отвергла сразу.

— Да, — раздраженно отвечал Марчионе, широко, насколько позволяли его короткие ноги, шагая в направлении подземного гаража. — Да, у нас ничего не вышло. Они отвергли предложение. Все отвергли, даже ваш трусливый недоносок. Откуда я знаю, почему? В их мозги я пока что влезть не в состоянии. Наверное, испугались американского папочки с его большой ядерной дубинкой. Иногда самые красивые планы терпят крах, такова жизнь. Мой осьминог здесь ни при чем! Ты же сама видела… И вообще, это не телефонный разговор! Я тебе потом перезвоню. Я знаю, что Жак не может дозвониться! Все равно мне нечего сообщить ему сверх того, что он уже знает, можешь так ему и передать. Все, целую, пока!

Доктор спустился в гараж и быстро прошел к своему «Пежо». Совсем маленькая машинка, хотя теперь синьор Марчионе мог позволить себе целый лимузин. Но лимузин на узких парижских улочках просто не развернется, да и, главное, привлекать к себе внимание абсолютно ни к чему. Особенно теперь.

Пикнула сигнализация, узнавая хозяина. Доктор открыл дверцу, закинул сумку на заднее сиденье и вытянул за цепочку из кармана ключи, зная по опыту, что в сидячем положении сделать это сложнее.

— Далеко собрался? — осведомился вкрадчивый голос у него за спиной.

Ноги Витторио мгновенно сделались ватными, а сердце пустилось в такой галоп, какого оно не знало даже в лучшие моменты интимной жизни почтенного преподавателя. Выроненные ключи закачались на цепочке, побрякивая о штанину. Медленно, понимая, что дергаться — себе дороже, Марчионе обернулся.

За ним, словно в детской страшилке, стоял черный человек. На нем были черные начищенные ботинки, черный костюм, черные перчатки (несмотря на жару на улице — впрочем, в гараже было прохладно) и большие черные очки (и что он только умудрялся в них видеть при неярком гаражном освещении?) У него были густые жгуче-черные волосы, черные усы и черная борода — куда более коротко и аккуратно подстриженная, чем это обычно бывает у воинов Аллаха, но все равно смотревшаяся как-то не по-европейски. Лицо человека — та его часть, что выступала из-под растительности и очков — было всего лишь смуглым, но при таком освещении казалось почти черным и оно.

— Я как раз хотел вам позвонить, — выдавил из себя Витторио.

— Может быть, еще и подъехать? — недобро усмехнулся черный. — Шейх Мухаммед интересуется, где обещанный тобой результат.

— Я… я не виноват! — голос Марчионе сорвался на визг. — С моей стороны все было сделано безупречно! Вы же сами его видели! Просто они отказались! Я не знаю, почему они отказались!

— Может быть, потому, что распознали подделку, а? — черные очки еще более приблизились к лицу Витторио, словно глазницы черепа самой Смерти.

— Нет! Точно нет! Они до самого конца обращались с ним, как с послом! И выполнили «его» требование спустить его вместе с контейнером за борт и оставить в нейтральных водах вне видимости кораблей. Да если б они что заподозрили, они бы его распотрошили!

— Мне кажется, распотрошен будет кое-кто другой, — жирные губы снова сложились в усмешку. — Ты хочешь сказать, что двадцать миллионов долларов, которые шейх Мухаммед выделил на твою работу, пошли верблюду под хвост? Спущены за борт в нейтральных водах?

— И вовсе даже не под хвост! — возмутился Витторио, отчасти вновь обретая уверенность в себе. — С научной точки зрения, это очень перспективная разработка! Генетически модифицированный осьминог с имплантированным приемопередатчиком и модулем дистанционного управления с обратной связью, подключенным напрямую к нервной системе… Это, между прочим, прямая дорога к созданию из животных телеуправляемых солдат!

— И зачем это нужно? — презрительно скривился черный.

— То есть как «зачем»? Оператор может выполнять смертельно опасные миссии, управляя таким существом по радио и находясь за тысячу километров в полной безопасности!

— Высшее счастье правоверного — стать шахидом во имя Аллаха, — проинформировал черный, кривя губы еще более презрительно. — Ты хочешь лишить воинов Всевышнего этого счастья? Кем ты хочешь населить рай — осьминогами? Стоимостью по двадцать миллионов штука, — добавил араб как бы между прочим.

— Я… я не то имел в виду! — Марчионе попятился и уперся спиной во внутреннюю сторону открытой дверцы своей машины. — Просто, есть же места, куда человеку не проникнуть, или особые, специфические задачи… как в данном случае…

— И как ты справился с этой задачей? Лучше было просто засунуть в эту твою тварь бомбу и взорвать, когда они подойдут поближе.

— Я же уже объяснял! Во-первых, это почти наверняка бы не сработало. Сейчас есть очень чувствительные детекторы. Взрывчатку или яд засекли бы по считанным молекулам в воздухе вокруг него. Во-вторых, моральный эффект от обнародования записи их сговора с врагами человечества был бы намного эффективнее любых бомб! В случае успешного теракта их место заняли бы их заместители, только и всего. А многие им бы еще и сочувствовали. Вспомните, что было после 11 сентября! А так — мало того, что все увидели бы их подлую сущность, так они еще стали бы всеобщим посмешищем из-за того, что купились на наш трюк…

— Но они на него не купились, — жестко напомнил черный.

— Нет, я же говорю — они нам поверили…

— Так или иначе, за свои двадцать миллионов шейх Мухаммед получил набор речей, которые его враги могут смело вставлять в свои предвыборные ролики. Как по-твоему, кто за это должен ответить?

— Я не давал стопроцентной гарантии! — снова взвизгнул Витторио. — Шейх Мухаммед деловой человек, он не может не понимать, что вложения не всегда оправдываются!

— Шейх Мухаммед — деловой человек, — согласился араб. — Более того, он азартный человек. Он любит верблюжьи бега. И знает, что не всякая ставка приносит выигрыш. Но знаешь ли ты, что он делает, если его верблюд не оправдывает сделанную ставку? — черный человек сделал неуловимое движение, и в его руке возник пистолет. Черный, с черным глушителем. По-своему это было даже забавно, но Витторио было не до юмора.

«Этого просто не может быть, — металось в голове у доктора. — Не может какой-то араб взять и пристрелить меня среди бела дня в центре Пари! Сюда же кто-нибудь войдет или въедет в любую секунду!» Но в глубине души Марчионе прекрасно понимал, что — еще как может.

— Я верну деньги, — пролепетал он, — только мне нужно время. Если шейх согласится подождать пару ме… Месяц! Две недели, клянусь!

— Я устал от твоей болтовни, — заявил черный человек, поднимая руку и чуть отступая назад: он не хотел, чтобы кровь забрызгала его дорогой костюм.

— По… пожалуйста, — проблеял Витторио и почувствовал, как по ноге побежала теплая струйка. В следующий миг его ноги подогнулись, и он упал на колени к ботинкам черного. Черный глазок пистолета сопроводил его движение, целя в голову.

— Ради бога… — молитвенно сцепил руки Марчионе. — Ради Аллаха! Я… я приму ислам! Вы же не убьете единоверца? Илль Алла… как там дальше?

— Не тебе пятнать имя Аллаха, неверная собака, — ответил черный, нажимая на спуск. То, что только что было доктором Витторио Марчионе, практически беззвучно повалилось на бетонный пол. Кровь, вытекающая из пробитой головы, казалась почти черной. В ней плавали кусочки мозга.

Араб нагнулся, думая затолкнуть труп в машину и закрыть дверь, но, уловив запах мочи, резко выпрямился, брезгливо морща нос. Все же он заглянул в «Пежо», чтобы забрать сумку убитого. Затем исполнитель воли шейха спокойно повернулся, чтобы уйти.

И увидел, что к нему направляются двое в белых костюмах и белых шляпах с широкими полями, практически оставлявшими в тени их лица.

Араб был почти на голову выше низкорослого Марчионе, но эти двое были на голову выше его самого. При этом они были тощими, узкоплечими, с длинными узкими лицами и длинными тонкими конечностями; рукава и штанины болтались на них, словно на жердях огородных пугал. Если бы посланец шейха Мухаммеда разбирался в энтомологии, он бы решил, что эти двое напоминают по комплекции не то богомолов, не то палочников. А если бы он был специалистом в области анатомии и космической медицины, то мог бы предположить, что такие фигуры формируются в условиях пониженной гравитации. Но араб разбирался главным образом в убийствах, и потому, увидев нежеланных свидетелей, поспешил пустить в ход пистолет, который все еще держал в руке.

Однако, как бы быстро он ни вскидывал оружие, правый из белых оказался быстрее. Тонкая прозрачная трубочка метнулась из его рукава и вонзилась в шею бойца Мухаммеда, безошибочно отыскав артерию. В тот же миг все мышцы черного человека сковала каталепсия; некоторую способность шевелиться сохранили лишь нижняя челюсть и язык. Второй белый аккуратно вынул пистолет из одеревеневшей руки.

— Так-так-так, что тут у нас? — сказал он на скверном французском, обходя живую статую и наклоняясь на несколько секунд над вторым неподвижным телом. — Ага, кажется, понимаю. Наш контрагент не удовольствовался технологиями и средствами, которые мы передали ему для создания биотранслятора. И запросил деньги за ту же самую работу еще и у другой организации. Каковая организация осталась не удовлетворена результатами в не меньшей степени, чем мы… Верно? — последнее слово он произнес резким и отрывистым тоном приказа.

— Да… — выдавил из себя черный человек, с трудом ворочая языком. Не ответить он не мог. Темно-синяя жидкость, поступившая по трубочке, совершенно лишила его воли.

Несколько минут спустя двое белых знали уже всю интересовавшую их информацию. Включая и контакты, за которые кое-кто в ЦРУ не пожалел бы отдать несколько лет жизни.

— Скверные существа люди, — констатировал левый белый на языке, в котором не было уже совершенно ничего от французского, — им совершенно невозможно доверять. Вовлечь в наши дела такую кучу посторонних, сознательно запланировать огласку конфиденциальных переговоров…

— Хуже всего то, что их лидеры отвергли наше план, — сумрачно заметил его товарищ. — До сих пор не могу понять, как такое случилось. Мы ведь выбрали самых цивилизованных из них. И сделали им исключительно разумное и выгодное предложение. У них не было никаких причин для отказа.

— Варвары, — ответил левый. — Даже самые цивилизованные из них — все равно варвары, не способные рассуждать и действовать рационально.

— Может, все-таки не следовало создавать биотранслятор на базе вида, столь отличного от них? Может, знай они, насколько на самом деле мы на них похожи, переговоры прошли бы успешнее?

— Ты что, хотел бы рисковать жизнью, встречаясь с их боссами лично? Вот именно, я тоже нет. Значит, сами мы явиться на переговоры не могли. А если бы мы сделали биотранслятор из человека, они бы ему просто не поверили. Можно было, конечно, использовать в качестве базы низшего антропоида… как они их называют?

— Обезьяны?

— Вот-вот. Но люди воспринимают их именно как низших, это слишком глубоко впечатано в их психику… Нет, я настаиваю, что выбранная биоформа была оптимальной. Монстр со щупальцами — это классический человеческий архетип пришельца.

— Твои теоретические рассуждения чрезвычайно убедительны, но что нам теперь делать на практике? Не можем же мы, в самом деле, всерьез с ними воевать. Гву-Кхроо-Гла — это коммерческая корпорация, у нас нет вооруженных сил.

— Спасибо, что напомнил, — ядовито изрек левый. — А то я сам не знаю.

— И что с нами сделают на Новом Марсе, когда мы доложим о неудаче, ты тоже знаешь?

— Ну, что сделают… Ну, оставят без премиальных, ну, задержат следующий ранг. Не уволят же, в конце концов! Начальство тоже понимает, что это бизнес, здесь не бывает стопроцентных гарантий.

— Все равно ужасно жалко… Такой продукт пропадает! — синяя жидкость в трубочке оттянулась назад, сменившись темно-красной, которая потекла в противоположном направлении. — Будешь? — спохватился правый, вспомнив о вежливости.

— Из одной емкости? — левый был большим чистюлей. — Впрочем, ладно, давай, — вторая прозрачная трубка выстрелила теперь уже из его рукава и вонзилась в артерию посланца Мухаммеда с другой стороны шеи. Некоторое время слышалось только довольное посасывание и причмокивание.

— Люблю трезвенников, — заметил правый. — Алкалоиды заметно портят вкус, не говоря уже о разрушении тонких структур…

— Таким, как этот, религия запрещает употреблять этанол, — ответил левый и вдруг, сделав большой глоток, замер.

— Ты чего? Не подавился? — участливо осведомился правый.

— Нет… просто у меня появилась идея. Я думаю, не все еще потеряно — хотя придется рискнуть и обойтись без посредников. Допивай, и пойдем.

Две трубки синхронно отсоединились от шеи и исчезли в белых рукавах. Обескровленный труп рухнул на бетон рядом с простреленным.

Бойцы различных спецподразделений, не первый год ищущие лидера террористов по самым глухим пещерам в афганских и пакистанских горах, были бы весьма удивлены, попав в этот роскошный кабинет с видом на Персидский залив и узнав, что их цель находится именно здесь. Нет, разумеется, не полусумасшедший длиннобородый фанатик с горящими глазами на изможденном лице, что так любил позировать с автоматом Калашникова и записывать телеобращения с проклятиями в адрес Америки. Тот и впрямь прятался в какой-то шакальей норе, если вообще был еще жив — однако давно уже мало на что мог повлиять. Нет, хозяин кабинета был человеком солидным во всех смыслах, включая весьма упитанную комплекцию, и уважаемым не только единоверцами. Член правящей королевской семьи и, если верить официальной генеалогии, прямой потомок пророка, в честь коего и был назван, шейх Мухаммед не раз с улыбкою пожимал руки и президента Америки, и других западных лидеров, встречаясь с ними на различных саммитах. Даже израильские политики отзывались о нем как о человеке умеренном, с которым вполне можно иметь дело. И, разумеется, как один из богатейших людей Земли и совладелец многих компаний, в том числе и за пределами Аравийского полуострова, шейх пользовался неизменным уважением в деловых кругах всех частей света.

Истинная и главная деятельность шейха тоже охватывала все части света, и людей, так или иначе вовлеченных в нее, было гораздо больше, чем всех бизнесменов, вместе взятых. Их были многие миллионы. Но знавших подробности об этой деятельности и роли в ней шейха Мухаммеда было, на самом деле, не так уж и много. И смертность в этой группе была аномально высокой.

Сам шейх никого не боялся — ну или, может быть, почти никого. Он знал, что у него есть могущественные враги (не столько среди западных лидеров, коих он искренне презирал, сколько среди кровных родственников), но был уверен, что Аллах не допустит гибели человека, чья миссия — утвердить над всей Землей зеленое знамя ислама. Однако нынешних своих посетителей, одетых в белые европейские костюмы, но не следующих европейскому обычаю снимать шляпы в помещении, шейх опасался. Говоря с ними, он чувствовал себя так, словно заключает сделку с самим Иблисом. Однако разве не сказано мудрыми богословами, что и Иблис может послужить целям Всевышнего?

— Никакого атомного оружия, — твердо повторил один из гостей, стоя спиной к окну, выходившему на залив; там по голубой, сверкающей солнечными искрами глади полз к океану очередной танкер. — Это не обсуждается, и не будем больше возвращаться к этой теме. Но вы получите от нас другие виды технологий. Технологий, которых нет и еще долго не будет у вашего противника. Большинство из них не убивают напрямую, но позволяют делать много других интересных вещей. Нарушение работы энергосистем, дезорганизация коммуникаций и все такое прочее. Полагаю, вы знаете, как всем этим можно воспользоваться.

— О да, уважаемый, — кивнул шейх, — благодарение Аллаху, милостивому и милосердному, знаю.

— В обмен на это, — продолжал гость, — вы обеспечиваете нам постоянные и бесперебойные поставки интересующего нас продукта в оговоренных количествах.

— После нашей победы вы получите столько крови неверных собак, сколько пожелаете!

— Насколько я понимаю, — заметил второй гость, и в его тоне Мухаммеду послышалась насмешка, — в случае вашей победы так называемых неверных на этой планете просто не останется.

— Да, но… — смутился шейх.

— Но это не является препятствием для нашей сделки, — продолжал второй. — Равно как и сроки, необходимые для достижения вашей победы — они могут быть весьма длительными, в то время как поставки должны начаться в течение полугода. Дело в том, что кровь правоверных устраивает нас даже больше — во всяком случае, тех из них, кто соблюдает запрет на употребление этилового спирта.

— Соглашайтесь, — подхватил первый гость, — представленные нами расчеты показывают, что требуемый уровень поставок позволит вам поддерживать стабильную численность населения. Даже с учетом неизбежных потерь, которые вы будете нести в борьбе с западными странами.

— Это очень непростое решение… — лукаво прищурился шейх.

— А в ознаменование нашей сделки, — поспешно произнес первый, жестом фокусника извлекая дорогой футляр и демонстрируя сверкающий множеством граней драгоценный камень размером с кулак взрослого мужчины, — позвольте преподнести вам лично этот редчайший голубой бриллиант. Ручаюсь, второго такого на Земле нет.

Собственно, первого такого на Земле тоже не было — на всей планете попросту не существовало давлений и температур, способных породить такой камень. Шейх, правда, не разбирался в физике, но в ювелирном деле кое-что смыслил. Он осторожно взял ощутимо тяжелую драгоценность и залюбовался ею на просвет, ощущая пальцами благородную прохладу, которую никогда не сохранить стеклянной подделке.

— Что ж, — сказал он наконец, бережно укладывая бриллиант на бархатную подушечку, — для истинных мусульман нет большего счастья, чем отдать свою кровь ради дела Всевышнего. Вы получите то, что хотите.

— Постоянно и бесперебойно, — напомнил второй гость.

— Разумеется, уважаемый.

Двое агентов Корпорации стояли возле обзорного экрана, на котором постепенно уменьшалась Земля. Синева ее диска не была совершенной: тут и там ее пятнали кляксы облаков, а над крупными городами можно было различить пятна смога.

— Все же симпатичная планетка, — заметил левый, — хотя я рад, что мы с нее, наконец, убрались. Эта почти трехкратная сила тяжести, что ни говори, задалбывает.

— Надо было сразу обратиться к этим, а не к тем, — ответил правый, — не потеряли бы время.

— Кто ж знал, что своих здесь сдают охотнее, чем чужих, а с фанатиками договориться легче, чем с прагматиками… Но уж зато премиальные теперь получим по максимуму!

— Да, мы ведь даже добились поставок силами самих аборигенов.

— И все-таки — до чего варварская раса… — вздохнул левый.

— Но на ее вкусовые качества это не влияет, — подытожил правый.

2007

 

Виктор Точинов

НОСТАЛЬГИЯ

 

Пролог

Они засмеялись, и он понял: эта ставка проиграна… Никто не поверил и уже не поверит, возможность упущена… Впереди беспросветная тьма…

Остается последний шанс. Небольшой, крохотный, исчезающе малый. Они не ждут от него подвоха, — там, в разложенных на столе бумагах, нет понятной лишь посвященным отметки, неприметной такой закорючки, означающей: клиент опасен. Не нарисована, не давал он повода.

А вот те два бугая, застывшие у дверей, готовы ко всему, наверняка готовы, им документы для ознакомления не предоставляют. Но… но они никакого понятия не имеют о боевом айкидо, равно как и о прочих восточных боевых искусствах. Откуда? Они и фильма-то ни одного не видели с участием Брюса Ли, или Джеки Чана, или еще какого-нибудь известного руконогомашца.

Это его шанс. Последний. Вырваться силой, используя эффект неожиданности — и со всех ног туда, в переулочек-тупичок…

Он попытался с максимальной точностью восстановить в памяти, как сюда попал. Не всю свою одиссею, разумеется, лишь последний ее маленький отрезок: от входных дверей до этого помещения. И понял: да, главное препятствие — два амбала. Лестница и коридор были пустынны, если сейчас кто и попадется случайно на пути, едва ли немедленно и активно вмешается… Перепрыгнуть турникет-вертушку у выхода — не проблема, вахтер в своей застекленной будочке и сообразить не успеет, что к чему.

Очередной вопрос он проигнорировал. Последовавший за ним — тоже. Попросту не услышал их. Сидел на привинченном к полу табурете, полностью расслабившись, отключившись от всего. Успокоил дыхание, сердцебиение, стал тихий и неподвижный, как готовая к взрыву мина…

А потом взорвался!

С диким воплем взвился в воздух, рванул к дверям… Через долю секунды один из амбалов согнулся пополам, начал заваливаться набок. Второй устоял, хоть и отлетел к стене, — челюсть отвешена, в глазах изумление: если кто-то и бил гориллоида ногами по лицу, то наверняка только лежащего. Тут же схлопотал добавку — в кадык, костяшками четырех согнутых пальцев. Готов!

Дверь оказалась заперта, но ключ торчал из скважины — простой, дешевенький, с подвешенной к кольцу деревянной грушевидной калабахой. Щелк! Щелк! — и в коридор, а теперь запереть их снаружи — лишняя фора не помешает.

Торопливо пихая ключ в скважину, он не услышал, не увидел, — шестым чувством ощутил за спиной движение, обернулся прыжком…

Серая форма, погоны, лицо толком не разглядел — в его собственное лицо уже летел, заслонив обзор, кулак, — здоровенный, поросший рыжими волосками.

Бац!

Кулак влепился в скулу, затылок ударился о дверь — с мерзким таким хрустким звуком, эхом прокатившимся по всему телу…

Сознание он не потерял, но мало что видел и слышал: перед глазами стояла огненная вспышка, а эхо продолжало греметь в ушах, и становилось все громче. Ноги не держали, он оплыл по двери на пол. Но способность мыслить осталась, и мысль была одна: всё кончено.

А началось всё с того, что Сергей Белецкий всерьез решил жить по-новому…

 

Глава первая. Прекрасная новая жизнь

1.

Как известно, начинать новую жизнь принято в понедельник.

Особенно к таким резким понедельничным переменам в своей судьбе склонны пьющие граждане — когда похмелье безжалостно терзает и тело, и душу, а некоторые подробности вчерашнего веселья не хочется даже вспоминать, приходит понимание: так жить нельзя. Жить надо иначе. И утром понедельника наступает новая жизнь, чтобы воскресным вечером снова завершиться — примерно тем же, что и предыдущая…

Сергей Белецкий в то утро похмельным синдромом не страдал. Почти… Однако новую жизнь решил-таки начать, ибо понедельник выдался особый, всем понедельникам понедельник. Мало того, что с него начиналась неделя, и месяц, и даже год… Так еще и век, и тысячелетие. Миллениум…

Праздник Сергей встречал в одиночестве, так уж получилось. А если тебе сорок один, и единственный твой компаньон в новогоднюю ночь — телевизор, поневоле о многом задумаешься…

Первое утро нового тысячелетия получилось не таким уж похмельным. Хотя надраться накануне хотелось, особенно после того, как Даша (тридцать первого, в обеденный перерыв, в редакции уже возбужденно-радостно расставляли стаканы и нарезали закуску) начала объяснять, стыдливо отводя глаза: понимаешь, так уж сложилось, родители неожиданно приезжают, сама только вчера узнала — и ну никак не могу, но уж на Рождество или на старый новый мы обязательно… Врала, без сомнения. И про родителей, и про Рождество. Но уговаривать или докапываться до истинных причин Сергей не стал. Зачем? Всё на свете когда-то заканчивается, глупо было ожидать, что их служебный романчик станет исключением… Хотя он, дурак, одно время ожидал-таки. Хорошо, Рождество так Рождество, кивнул он с деланным равнодушием, — чем, похоже разочаровал Дашу.

Запасных вариантов не нашлось. Никто не приглашал Сергея в гости — всерьез, так, чтобы можно было позвонить: передумал, приду… Сидел, меланхолически поедал продукты, заранее купленные для праздничного ужина на двоих — готовить и возиться с сервировкой не стал, выуживал зеленый горошек, огурчики, шпроты прямо из банок, салат оливье — из пластикового магазинного ведрышка; хотелось напиться — сдержался, заполировал пару стопариков водки шампанским, — и всё. Настроение… а-а, какое тут, к чертям, настроение. Не запулил в экран бутылкой, и то ладно.

…Утром пришла Наташка — не совсем ранним утром, ближе к обеду. Поздравить, дескать, отца с Миллениумом. Поздравила, вручила перетянутую ленточкой коробку — внутри шесть хрустальных фужеров, стандартный подарок, посуду Сергею дарили часто, как-то не задерживалась она в доме, билась постоянно.

Отдарился и он — золотой гарнитурчик: колечко с сережками, не особо дорогой, для девятнадцатилетней барышни в самый раз… Посидели, разлили в новые фужеры вчерашнее шампанское, поковырялись во вчерашнем салате, — Сергей посматривал на дочь с любопытством, неспроста ведь заглянула, Миллениум — наверняка предлог; про сорокалетие отца, например, — всё ж юбилей, как-никак — вспомнила лишь месяц спустя…

Не ошибся. Лишь пригубив шампанское, набрала полную грудь воздуха, и бабахнула, как в лоб из трехдюймовки: папа, я выхожу замуж! Ну что тут скажешь… Поздравляю, сказал он. За Николая? Фи-и, папулик, ты отстал от жизни, Коля — прошлый век, прошлое тысячелетие… Его зовут Артур.

Рановато, конечно, в девятнадцать-то, на втором курсе… А с другой стороны, ни к чему затягивать: не успеет оглянуться, а уж двадцать с хвостиком, и хвостик всё длиннее, длиннее, длиннее, и все больше будет рядом подрастающих молодых соперниц, а неженатых ровесников — все меньше, и кое-какие недостатки внешности, сейчас искупаемые юностью и свежестью, станут всё заметнее… Правильно, в общем, решила. Зовут — иди, а то и довыбираться недолго.

Ничего из этих мыслей он вслух не произнес. Начал было интересоваться женихом: кто сам, кто родители, неплохо бы познакомиться… Но тут выяснилось, что в трехдюймовке запасен другой снаряд: а еще, папочка, ты достаточно скоро станешь дедушкой. Готовься.

Да-а-а… Вот так она и подкрадывается, злодейка-старость. Подползает по-пластунски, и, как диверсант зазевавшегося часового, — ножом по горлу. Вроде и со здоровьем проблем нет, и чувствуешь себя, как в тридцать, — так нате вам: дедушка. Другой статус, как ни крути. Стариковский.

Наташка передохнуть и освоиться с новым статусом не дала: очень ее интересовало, как папочка намеревается поспособствовать семейной жизни дочери, зятя и будущего внука. Особенно в жилищном вопросе, жить с малышом в студенческой общаге — не вариант… Поможет со съемной квартирой? Или пустит по месту прописки?

Прописана дочь была здесь, в трехкомнатной квартире Сергея. Места хватило бы и для молодой семьи, но… С другой стороны, можно и разменять, много ли ему надо, вон, две комнаты фактически нежилые, пылью зарастают. Но…

Он встал, шагнул к холодильнику, достал запотевшую бутылку водки, — всё молча. Потом задумчиво следил, как тоненькая прозрачная струйка повисла в воздухе, соединив два относительно сообщающихся сосуда…

Наташка притихла в тревожном ожидании, знала: характер у папочки достаточно непредсказуемый. Может приятно удивить, а может ой как даже наоборот…

Сергей проглотил водку, не почувствовав ни вкуса, ни градуса. Запоздало сказал, накалывая на вилку маринованный огурчик:

— За молодую семью! За новую ячейку общества!

Не хотел, но прозвучало отчего-то весьма ехидно, лицо у дочери стало нехорошим, и он торопливо добавил:

— Въезжайте и живите! Места хватит — детская, гостиная, спальня… Только уж извини, зятя тут прописывать я пока не буду. И кое-что из обстановки заберу.

— А ты? — спросила Наташка, причем сумела интонацией вопроса передать сложную гамму чувств: радость, удивление и легкое недоверие. — К ней?

С Дашей он дочь познакомил — когда тешил себя дурной надеждой, что всё там всерьез.

— А я начну новую жизнь, — твердо сказал Сергей, и сам понял: не пустая декларация, так и будет.

Спустя час после ухода дочери он позвонил Угалаеву, поздравил с Миллениумом, выслушал ответные поздравления-пожелания, слегка удивленные… Затем выдержал паузу и произнес два слова:

— Я согласен.

Новая жизнь началась.

2.

Проект, к работе над которым привлек Сергея старый знакомец Угалаев, носил название — условное, рабочее — «Русский Куршевель». Условное, но вполне объясняющее суть дела.

Куршевель… Какой же русский не любит заграничных курортов? Любят все, но каждый предпочитает что-то свое. Скажите, где вы отдыхаете, — и вам скажут, кто вы. По крайней мере, достаточно точно определят, сколько вы зарабатываете в год… Турция? Болгария? Кипр? — да вы, милостивый государь, дешевка, наивно считающая: то, что отстегивает вам хозяин, — и есть деньги. Юго-Восточная Азия? — фу-у-у, какой моветон, приличные люди туда давно уже не ездят… Лазурный берег? — ну, может и стоит присмотреться к вам чуть повнимательней… Но если прозвучит волшебное название: Куршевель, — то попытки оценить вас в рублях, долларах, евро мгновенно прекратятся. Куршевель — это не признак богатства. Это статус. Это — вхожесть. Это близость к элите, к сливкам, к самым-самым.

Всё это Угалаев, понятное дело, Сергею не рассказывал. Тот и сам понимал, не вчера на свет появился. Но что обозначало определение «Русский»?

То и обозначало. Курорт, по статусу сравнимый с Куршевелем, — но у нас. Для сливок. Для элиты. Для самых-самых. Новой кремлевской элите — новый курорт. Сергей тогда хмыкнул недоверчиво: такой статус просто так не получишь… Можно взвинтить цены, чтобы отсечь шушеру, считающую, что миллион рублей — большие деньги. Можно вложить бешеные бабки в здания, в инфраструктуру, в рекламу, в прочее… И — все равно пролететь. В лучшем случае набегут парвеню, выскочки с дурно пахнущими капиталами, этим всё и закончится.

Угалаев покивал: молодец, зришь в корень. Деньги важны, кто бы спорил. Но еще более важно, кто стоит за проектом. Кому не надо ни копейки в рекламу вкладывать, достаточно просто-напросто поехать отдыхать в определенное место… И оно вмиг станет модным, как по мановению волшебной палочки. Между своими, между самым узким кругом. Узким, но высшим, — а остальные сами налетят, и зазывать не надо. Как мухи на мёд. Или как на другую субстанцию.

И кто же этот волшебник с палочкой? Сергей, помнится, тогда был настроен весьма скептично. Навидался, знаете ли. Всяких разных проектов, за которыми какие только киты якобы не стояли… Или китам стоять не на чем, да и нечем? Неважно, так или иначе кончалось всё пшиком.

Угалаев сказал, кто. Шепотом, на ухо. Позерство, конечно, — подслушать их никто не мог. То есть мог, с применением всяких шпионских штучек-дрючек, но такую вероятность оставим для малобюджетных сериалов.

Сергей ахнул: неужто Сам? Названное имя впечатляло. Более чем. Угалаев улыбнулся — этак победительно, словно именно он, и никто иной, подписал Самого на участие в проекте.

И где же планируется Куршевель а-ля русс? А вот этого, старик, я тебе сказать не могу, покачал головой Угалаев. Большой секрет. Представляешь, как там вздорожает землица в округе? Цены рванут вверх не то что как на дрожжах, — взлетят, как земля, выброшенная взрывом из воронки. Скупка идет, сам понимаешь, — но исподволь, осторожно. Ни к чему светить проект раньше времени.

Сказать не могу — сейчас. Но если согласишься на то, что тебе предлагают, — скажу, есть такие полномочия. И можешь неплохо приподняться. Вложишь заначку в тамошнюю землю — дело беспроигрышное. В непосредственной близости к телу ничего тебе купить не дадут, и не мечтай, все уже схвачено. Но в более обширной VIP-зоне есть еще возможность…

А что именно предлагают? — поинтересовался Сергей.

То, что ты хорошо умеешь, естественно. Имеется у проекта один аспект, о котором сразу как-то не подумали. Упустили из виду. Теперь спохватились — и есть шанс впрыгнуть в трамвай, уходящий к светлому будущему. Светлому не для всех, но для нас с тобой точно. Потому что если мы там зацепимся … — Угалаев даже мечтательно зажмурился, видно, такие уж ослепительные перспективы вставали перед его внутренним взором.

Что именно он умеет хорошо делать, Сергей в общем-то понимал вполне отчетливо. Ясное дело, не о его «девичьей» специальности идет речь — забыл все давно и прочно, и с трудом даже представлял, чем сейчас занимаются инженеры-системотехники. Учили его работать на таких гробах… каменный век по сравнению с нынешней компьютерной машинерией.

СМИ? — спросил он. Этакая «Газета нашего городка» — издание для узкого круга читателей, интересующихся весьма специфичными новостями?

Газета, но не только, кивнул Угалаев. Небольшой медийный холдинг: кабельный телеканал, местная радиостанция, в перспективе — ежемесячный журнал. Работа над концепцией идет полным ходом, и я, скажу не хвастаясь, не последний человек в этой работе. И ты, надеюсь, удачно впишешься. А потом начнется воплощение, и дел будет по горло. Так что совмещать с нынешней твоей службой не удастся, уж извини. И жить придется там, по крайней мере на первых порах. Квартирой обеспечат, с возможностью выкупить на самых льготных условиях, — тоже, кстати, вариант, которым не стоит пренебрегать. От Питера недалеко, на уик-энд уехать домой не проблема, но мотаться каждый день туда и обратно все-таки напряжно.

Сергей попросил время, чтобы все хорошенько обдумать. Думай, но побыстрее, согласился Угалаев. Хотя о чем тут думать? Такой шанс раз в жизни выпадает…

В результате раздумий Сергей Белецкий в первый день нового тысячелетия позвонил Угалаеву, и сказал: я согласен.

3.

Неделю спустя Сергей понял: еще большой вопрос, кто кого выбрал — он новую жизнь, или она его. Одно вопросов не вызывало: тот факт, что старая жизнь рассыпается на глазах. А может, остается прежней — но выталкивает его, Сергея. Отторгает, как инородное тело.

Первый рабочий день выпал на восьмое января. И, не успели по местам разойтись, впечатлениями о затянувшихся праздниках обменяться, — сюрприз: все на общее собрание трудового коллектива! Актового зала в редакции не было, натащили отовсюду стулья, расселись в обширном холле, куда выходили двери нескольких кабинетов.

Шеф-редактор резину тянуть не стал, огорошил сразу: как вы знаете, наш еженедельник — закрытое акционерное общество. Так вот, в самом конце минувшего года состоялось собрание акционеров. Среди прочих принято решение о слиянии с «Утром Санкт-Петербурга». Ничего не изменится, обещал шеф, останемся в прежнем составе, прежней спаянной командой, будем выходить как еженедельное приложение… Но переезжать придется, готовьтесь. Уверенно говорил, однако в глаза никому не взглянул — как уставился на кадку с пластиковой пальмой, так и пялился на нее, словно ботаник, обнаруживший неизвестное науке растение.

Опс… Подарочек… Ведь узнал всё, старый прохвост, еще в том веке, — но не стал настроение портить на праздники. Потому что любому, кроме редакционных блондинок, ясно: когда бо́льшая структура сливается с меньшей, это называется чуть иначе. Не слиянием, а поглощением. Ненужных, продублированных должностей станет при таком слиянии предостаточно. И сотрудникам какой из «слившихся» спаянных команд придется уходить, гадать не приходится.

Есть и другой аспект. Политический. «УСП» на минувших выборах поддерживало «медведей» — активно, напористо. Еженедельник, где работал Сергей, — проигравших, и тоже в выражениях не стеснялся. С сегодняшнего дня придется хаять тех, кого вчера хвалил, и наоборот. Проституция в чистом виде. Профессионалам клавиатуры, в общем-то, не привыкать, и понятно, отчего кормильцы-поильцы решили примкнуть к победителям, но все равно неприятно…

Обсуждали в курилке. Редакционные блондинки, гламурно потягивая тонюсенькие сигаретки-соломинки, шушукались о главном: повысят или нет им зарплату. Те, кто помоложе, интересовались и другим: а как в «УСП» обстоит дело с поголовьем неженатых мужчин?

Лешка Базыкин по прозвищу Жеребец мутил воду. (Жеребец — не за великие постельные подвиги. За выступающие вперед зубы и манеру мотать головой, откидывая сползающую на глаза челку; а характер резкий, импульсивный, никак уж не мерин…)

Вот и сейчас рыл копытом землю, мотал башкой своей лошадиной, — возмущался. Служить этим? За деньги? Да денег на всех и не хватит, после выборов финансовые краники всегда прикручивают, — хотя, может, и не всех разом уберут, а постепенно — но к лету лишних людей в объединенной редакции не останется. Увольняться надо всем и самим, — и оформлять как политическую протестную акцию.

Никто не отвечал, и смотрели на него, как на инопланетянина. Всё понял, далеко не глуп был, — не докурил, размазал сигарету о стену, ушел.

Курилка находилась на лестнице, уходившие поднимались, — и когда ноги Лешки оказались на уровне глаз Сергея, тот обратил внимание: покрытые соляными разводами ботинки буквально разваливаются, в паре мест разошлись по швам… Так вот и живет Жеребец, правдоискатель доморощенный: ни квартиры, ни машины, каждый день в одних и тех же джинсах — новые покупает, когда прежние до дыр протрутся… Ему уволиться, как высморкаться, все равно подолгу нигде не задерживается. А ведь вместе когда-то начинали, рядом, в студенческой газете «В полет!», и одни и те же мысли в головах бродили… И вот как разошлись дороги. Дурак он, по большому счету, хоть и умный. Идеалист и безбашенно-талантливый дурак. Но… но почему-то Сергей именно в тот момент понял, что он сюда, к людям этим, еще вернется. Не насовсем — покрасоваться победителем на белом коне, после реализации проекта «Русский Куршевель». Но чтобы при этом присутствовал Лешка Базыкин, не хочется абсолютно.

…В приемной шефа кучковался народ, желающий тет-а-тетно решить кое-какие рабочие вопросы — не так-то просто в один момент изменить курс на сто восемьдесят градусов. Сергея пропустили без очереди, главный сам пожелал его видеть, и можно было догадаться, по какому поводу.

Угадал. Шеф начал издалека: как рождественские каникулы прошли, Сергей Борисович, уезжали куда-нибудь, или здесь праздновали? (Обращался он ко всем без исключения сотрудникам на «вы» и по имени-отчеству; правда, в иных случаях это «выканье» звучало как утонченная издевка.) Как дочь, внуками порадовать не собирается? Сергей отвечал скупо — пустой ритуал, демонстрация отеческой начальственной заботы; ждал главного. Про Наташкины новости ничего не сказал, естественно.

Дошло и до главного. Я понимаю, сочувственно говорил шеф, что материал о Сребровицком и его шахерах-махерах в Приморском районе собран большой, работа проделана немалая… Но поймите и меня… Конечно, затраты времени и трудов будут компенсированы… Частично.

Сергей все понимал. Материал он готовил убойный, информационную бомбу. Но кто ж позволит ее подложить под седалища новых благодетелей?

Дальше главный вовсе уж заюлил: неплохо бы материальчики того… сами понимаете… А то развелось сейчас всяких хакеров… Он понимал и это — шлепнул на стол дискету: забирайте, дескать, здесь всё, единственная копия. Можете стереть, но лучше бы сохранить — а вдруг кто-то другой перекупит еженедельник?

Шеф впервые взглянул прямо в глаза — с беспомощным удивлением: никак не должен был Сергей говорить такое.

Из того же кармана, что и дискета, появился сложенный вчетверо лист бумаги — заявление об увольнении. Вовсе ошарашенный шеф что-то забормотал, ничего выдумывать в объяснение своего решения не хотелось, Сергей вспомнил Лешку-Жеребца, и сказал, как отрезал: не буду я этим служить. Ни за какие деньги.

Может, показалось, — но во взгляде старого прохиндея вроде бы мелькнуло нечто, напоминающее уважение, — мелькнуло и укололо, словно булавкой…

Даше, пытавшейся объяснить, отчего у них не сложилась совместная встреча Рождества, он сказал просто: я уезжаю, далеко и надолго. С собой пригласить никак не могу, так что давай расстанемся друзьями. Потом был тяжелый разговор минут на сорок — все в той же курилке, уже опустевшей; выяснилось, что женщины, пусть и готовящиеся к расставанию, весьма болезненно переносят, когда инициатива в данном процессе переходит к мужчине… Он говорил намеренно ровным тоном, негромко, и старался задавить в себе мелкое, пакостное какое-то злорадство; злорадство попалось живучее, и все пыталось прорваться наружу — то в виде ироничной фразы, то ехидной улыбочки.

…Ну вот, вроде и всё… Рудименты старой жизни ампутированы. Впереди новая, куда лучшая. И все-таки чуть грустно ступать в последний раз по этим коридорам — пять лет топтал, как-никак. В молодости куда легче расставался с привычной обстановкой… Возрастное, наверное. После сорока́ люди куда сильнее склонны к ностальгии.

 

Глава вторая. Никогда не пускайте на порог незнакомцев

1.

Апрельский день выдался чудесный.

Солнце жарило так, словно запуталось в календаре или географии: вообразило, будто здесь и сейчас не то июль, не то флоридский пляж. Талые лужи ослепляли солнечными зайчиками, и Сергей впервые в этом году — да что там, в этом тысячелетии — надел очки-хамелеоны. Сугробы — почерневшие, скукоженные — кое-где еще лежали, ни дать, ни взять — выбросившиеся на берег кашалоты, ожидающие скорой кончины; а первая травка уже пробивалась над теплотрассами. У воробьев и прочих малых птах, случился, казалось, гормональный взрыв: надрывались, чирикали оглушительно, — не иначе как получили точные и достоверные известия о грядущем конце света, и призывали своих подруг провести последние часы в самом разгульном веселье.

Настроение было вполне под стать дню. Все шло хорошо, настолько хорошо, что если бы имел Сергей обыкновение носить перстень — снял бы с пальца, да и швырнул бы в речку Каменку, на манер одного древнегреческого тирана. Но золото, тем более с бриллиантами, на руках у мужчин он считал безвкусицей, да и тому древнему греку, помнится, не помогла его попытка откупиться от судьбы. Ну и ладно, это ж так, в шутку…

Отработал Сергей до обеда, а потом отправился в магазин «Все для дома» — по здешним меркам его вполне можно было считать супер-пупер-гипермаркетом, по питерским — средней руки универсальным магазинчиком.

Выбор настенных водонагревательных устройств в соответствующем отделе был невелик, но всё же был. Однако Сергей не стал ломать голову, и пользоваться ценными советами менеджера-консультанта тоже не стал, сразу указал на круглящийся белыми боками агрегат: оформляйте, дескать, и упаковывайте. Точно такая же пятидесятилитровая модель той же фирмы висела у него дома, в Питере. Вернее, теперь, — дома у Наташки и зятя.

Пока упаковывали, он прошел в отдел сантехники, где стал владельцем двух гибких водоподводящих трубок, двух шаровых кранов и еще кое-какой мелкой водопроводной фурнитуры. Затем — в инструменты, прикупил дрель с набором алмазных сверл и два мощных анкерных болта.

Вернулся в отдел бытовой техники — водогрей стоял уже в виде здоровенной кубической коробки, заклеенной скотчем и перевязанной. Продавец поинтересовался: кредит оформлять будете? — кивнул на столик, за которым сидела сонного вида женщина. Перед разомлевшей на весеннем солнышке дамой стояла табличка с названием известного банка. Да нет, спасибо, заплачу наличными.

Доставка? Монтаж?

Еще раз спасибо, сам справлюсь.

Гарантия действительна только при нашем монтаже, напомнил продавец. Сергей молча пожал плечами и достал бумажник. Знаем мы ваш монтаж, проходили: платишь деньги, потом сидишь целый день дома, ждешь мастера, потом он звонит и говорит, что заказов куча и придет он только завтра, а когда наконец приходит, выясняется, что дело минутное — просверлить пару отверстий да затянуть несколько резьбовых соединений… Аллах с ними, с деньгами, но время терять совсем не с руки. А гарантия… Ну чему там ломаться, скажите? Устроена бандура проще электрочайника: бак, магниевый анод и термореле.

Нынешний шопинг был вызван неприятным обстоятельством — единственным, пожалуй, омрачавшим идиллическую картину новой жизни. Квартира хоть и считалась со всеми удобствами, но горячая вода текла из крана лишь три дня в неделю. Не хватало мощностей у местных коммунальщиков, и они вовсю практиковали плановые отключения. Аборигены как-то приспособились, мылись по четкому графику, но Сергей привык принимать душ по желанию, а не по возможности. Стоит ли мучиться, если цена вопроса — полторы сотни долларов?

Для того и отпросился сегодня на полдня у Угалаева — решить проблему раз и навсегда. Вечерами возвращался обычно поздно, и сверлить кирпичные стены, нарушая покой соседей, не хотелось.

Когда Сергей шагал к подъезду, осторожно обходя лужи, — почувствовал на себе чей-то взгляд. Кто-то очень неприязненно уставился в затылок. Оборачиваться сразу не стал, не до того, нагружен как верблюд: здоровенная коробка в одной руке, в другой всё остальное: пакет с прочими покупками, ноутбук, барсетка… Оглянулся лишь у дверей подъезда, поставив водогрей на относительно сухое место. Никого — по крайней мере, в непосредственной близости. Мнительность… Бывает.

…Звонок в дверь прозвучал, когда приобретения были уже распакованы, инструменты лежали наготове, а Сергей решал принципиальный вопрос: в кухне или в ванной повесить водогрей?

В кухне он разместится идеально — будет висеть, никому не мешая, в углу за холодильником. Но — неизбежны потери тепла, вода проделает гораздо больший путь по трубам. Одному человеку принять душ не помешает, достаточно лишь сильнее открутить кран горячей воды на смесителе, емкости бака вполне хватит… Но не вечно же он будет жить один? Есть на примете вариант, который может завершиться весьма приятным образом…

Вешать в ванной — проблема теплопотери отпадает, но встает другая: встанешь у раковины, почистить зубы, например, — и нижний край агрегата оказывается в неприятной близости от головы. Неосторожное движение — и ходи с шишкой. Потом, наверное, приноровится — как привык на автомате, не задумываясь, уклоняться от острого угла навесного шкафчика в питерской квартире. Но стоит ли приноровляться к неудобству, которое сам и создал?

Так ничего и не решил — в дверь позвонили. Пошел открывать с легким раздражением: совсем не вовремя.

Знал бы Сергей Белецкий, чем всё закончится — ни за что не отпер бы, и задвинул бы засов, и накинул бы цепочку… Забаррикадировал бы дверь мебелью, черт возьми!

Но он не знал.

2.

Место, избранное для «Русского Куршевеля», поначалу показалось Сергею странным — Солнечноборск, сонный маленький райцентр Ленинградской области. Ну, не совсем он, — будущая курортная VIP-зона располагалась поодаль, километрах в тридцати.

Впоследствии стало ясно: в выборе этом присутствует железная логика.

Почему неподалеку от Питера, гадать нечего, — в больших московских кабинетах сейчас особенно много выходцев из северной столицы. Квартиры в Москве они получили, семьи перевезли, — но здесь остались родственники, друзья детства… Корни.

Но отчего выбран стоящий на отшибе Солнечноборск? Курорты Карельского перешейка по традиции жмутся к побережью Финского залива… Поразмыслив, Сергей понял: а зачем нам эти дешевые курорты по соседству? Да и залив — мелководная и загрязненная стоками огромного города Маркизова лужа — ничего интересного из себя не представляет.

А здесь, в северо-восточной, глухой части перешейка, под боком Ладога. От моря размерами мало отличается, самое крупное хранилище пресной воды в Европе. Чистой воды, что немаловажно, — Петербург и половина области пьют ладожскую водичку… Холодна, конечно, даже в сравнении с Финским заливом. Но именно тут, возле Солнечноборска, имеет место некая температурная аномалия, — обширная и относительно мелководная бухта Солнечная очень даже хорошо прогревается, длинная песчаная коса препятствует поступлению придонной, ледяной ладожской воды. Да и бассейнов понастроят — с подогревом, с искусственной морской солью, за ваши деньги любые капризы.

Плюс горы… Настоящий альпинист презрительно сплюнет, если при нем назвать так возвышенности на левом берегу Каменки. Сплюнет и обзовет кочками, или кучками чего-то дурнопахнущего. Однако достаточно крутые склоны имеются, вполне можно проложить горнолыжную трассу — а этот спорт сейчас не менее моден, чем теннис в недавние времена.

Чуть дальше к северу — огромный заповедник, какого зверья только не разведено, включая благородных пятнистых оленей и завезенных из Беловежья зубров. Охоты можно устраивать прямо-таки царские.

Ну и прочее, как на остальном Карельском: дюны, мачтовые сосны, целебный воздух хвойных лесов… Северная Швейцария.

Экология на высоте, был в Солнечноборске целлюлозно-бумажный комбинат — прикрыли три года назад. (Уже тогда готовились? Вполне возможно…) Предприятие градообразующее — городок начал постепенно вымирать, народ потянулся в более денежные места… Ездить на работу в Питер нереально — три с половиной часа в переполненной электричке в один конец. Да и ходят те электрички по ветке-одноколейке все реже, все чаще сбои в расписании, тоже неспроста, вероятно… Шоссе, ведущее к райцентру, автомобилестроительные фирмы сейчас могут смело использовать в качестве полигона для испытания новых подвесок. Недолго использовать, коренное улучшение неизбежно… Хотя… Может, и не ожидается никаких улучшений, неподалеку имеется бывший военный объект, аэродром с готовой взлетно-посадочной полосой, — важные персоны будут прибывать по воздуху, и по идеально-ровной, закрытой для посторонних трассе катить в свои VIP-владения.

А пока что народ уезжал, и недвижимость в Солнечноборске и земля вокруг стремительно дешевели…

Как подозревал Сергей, коллапс городка целенаправленно доведут до определенных пределов — но именно здесь будет обитать многочисленная обслуга, труженики предприятий курортной инфраструктуры.

Наверняка предстоит и большая чистка от асоциального элемента — ханыг, бомжей и прочую шушеру выметут отсюда каленой метлой.

…Открыв дверь, Сергей Белецкий пожалел, что эта часть проекта «Русский Куршевель» — очистка от ханыг — пока не реализована. Еще пожалел, что не купил сегодня в магазине «Все для дома» дверной глазок — отвык, обитая в Питере в престижном доме с консьержем, от таких вот звонков и таких посетителей…

На пороге стоял ханыга. Растрепанная копна полуседых волос, разнокалиберные обноски с чужого плеча, заросшее щетиной лицо. Взгляд более чем странный: один глаз, мутноватый, неопределимого цвета, слезящийся, уставился прямо на Сергея, а второй — с ярко-голубой радужкой — смотрел куда-то вверх и в сторону.

Надо было немедленно захлопнуть дверь под носом у незваного визитера — это куда проще, чем вступать в разговоры и как-то мотивировать свое нежелание выступать спонсором в затеваемой покупке поллитровки, или приобретать «золотое» обручальное кольцо из латуни, или что еще этот организм имеет предложить…

Но Сергей промедлил лишнюю секунду, и гость успел произнести:

— Здравствуй, Сережа…

3.

На середине короткой фразы голос ханыги сорвался, имя прозвучало невнятно, сквозь какой-то всхлип. Но прозвучало.

И гость незаметно перешел в разряд тех, у кого перед носом дверь не захлопнешь… По крайней мере, не выяснив, в чем дело.

— Здравствуйте, — настороженно сказал Сергей. И замолчал, ждал продолжения.

Всматривался в лицо пришельца — нет, кажется, нигде они не встречались. Хотя фотографической памятью Сергей не обладал — столько их, самых разных лиц, промелькнуло за годы журналистской работы, поди упомни… Вроде бы… Нет, ничего не вспоминается.

Пауза затягивалась, и нарушил ее ханыга.

— Я твой родственник, — сказал он негромко.

Дожили… Как известно из классики, существовали поддельные дети лейтенанта Шмидта, фальшивые внуки Фридриха Энгельса, внебрачные псевдопотомки князя-анархиста Кропоткина… А теперь новое слово в науке выманивания денег: лжеродственник журналиста Белецкого!

Злости Сергей не испытывал. Наоборот, разбирало смешливое любопытство, отчасти профессиональное. Захотелось послушать историю блудного… кем он, интересно, представится? Возможно, даже пожертвовать небольшую сумму, если рассказ покажется забавным.

— Не узнаю брата Колю, — сказал Сергей. Прозвучало почти серьезно, усмешка оказалась спрятанной глубоко-глубоко.

— Не веришь… — тоскливо произнес ханыга и закашлялся — очень нехорошим кашлем, резким, надрывным.

Сергей инстинктивно шагнул назад — не хватало еще подхватить какую-нибудь заразу. Ханыга, не прекращая кашлять, продвинулся вперед. Теперь дверь перед ним не захлопнешь, в случае нужды придется выталкивать. Впрочем, не проблема — ростом гость, если и уступает хозяину, то самую малость, но худой, изможденный… Сам же Сергей старался поддерживать неплохую спортивную форму; уделял два вечера в неделю занятиям айкидо, уже двенадцать лет, между прочим. Даже здесь, в Солнечноборске, нашел зал с неплохим тренером — правда, практиковал тот несколько иной стиль, но это уже нюансы….

Приступ кашля постепенно утих, и Сергей предположил дальнейшее развитие событий: никакого повествования о приключениях-злоключениях он не услышит, сейчас квазиродственник попросит стакан воды, — и, стоит лишь отлучиться, удерет, прихватив кожаное пальто с вешалки.

Ошибся. Прокашлявшись, ханыга сказал:

— Я Федор, двоюродный брат Бориса, твоего отца… Вот таким тебя помню, — показал ладонью, каким. На этом расстоянии от пола макушка Сергея находилась в весьма нежном возрасте. Года три, четыре, не больше…

Ситуация осложнилась. Двоюродные братья и сестры у покойного отца действительно были. Не в Питере — в Воронеже, Москве, Киеве, еще где-то… Но Сергей их абсолютно не знал, даже имена не помнил. Какой-то давний семейный конфликт старшего поколения надолго пресек общение кузенов и кузин… Потом, в зрелые годы, Борис Белецкий встречался кое с кем из двоюродной родни, и Сергей действительно был тогда «вот таким» — от горшка два вершка, никого толком не запомнил. Настоящие родственные связи восстановить так и не удалось, слишком долго жили вдали друг от друга, — кое-как наладилась лишь переписка (в основном открытки к праздникам), да и та быстро заглохла.

Он снова всмотрелся в лицо ханыги. И теперь показалось, что… Да нет, самовнушение. Если малыш Сережа и в самом деле видел когда-то этого человека, воспоминания давно стерлись.

— Как звали моего деда по отцу? — быстро спросил Сергей.

Гость молчал. Наморщил лоб, и без того изрезанный глубокими морщинами, сухо пожевал губами… Потер висок — неестественным, скованным движением, правая кисть явно была когда-то повреждена — может быть, сломана и плохо срослась…

То-то… Услышать, как к Сергею обращаются по имени-отчеству, может кто угодно. А вот подслушать имя деда в случайной беседе практически невозможно. Так что идите-ка, милейший, отсюда подобру-поздорову. И попробуйте поискать родню в другом месте. Среди потомков лейтенанта Шмидта, например.

Озвучить эти мысли Сергей не успел.

— Георгий… — сказал ханыга. — А вторую его жену, твою бабушку — Настасьей.

Два выстрела, и оба в десятку. Случайно угадать такое нельзя.

— А его брат, мой отец — Максим.

Последняя фраза оказалась излишней, имен своих двоюродных дедов Сергей не знал.

— Проходите, — обреченно махнул он рукой в сторону кухни.

М-да… Похоже, действительно родственник. А родственников, как известно, не выбирают… Не повезло, достался вот такой: изможденный одноглазый оборванец (Сергей уже сообразил, что небесно-голубой глаз — протез, стекляшка).

И что в этой ситуации можно и нужно делать, совершенно непонятно.

 

Глава третья. Мой мозг — моя крепость

1.

— Память слабеет… На куски разваливается… — пожаловался вновь обретенный родственник, усаживаясь на табурет, с которого Сергей убрал готовую к работе дрель. — Скоро и свое-то имя не вспомню…

— Вам нужна помощь? Деньги? — напрямую спросил якобы племянник у якобы двоюродного дядюшки.

Сомнения оставались, и немалые. В конце концов, каналы распространения информации в нашем мире порой весьма причудливы. И сведения об истории семьи Белецких могли оказаться у солнечноборского ханыги самым замысловатым путем.

Одно сомнений не вызывало: наличность родственничку явно не помешает. И Сергей решил сразу расставить точки над i. Определить некий модус операнди.

— Не нужны мне деньги… Здоровье не купишь… Да и недолго уж осталось…

Хм-м-м… Ну и что же тогда желает дядюшка? Поселиться под кровом племянника и развлекать того по вечерам, пересказывая эпизоды семейной хроники?

— И что же вы хотите… э-э-э… Федор Максимович?

— Предупредить хочу… предупредить… чтобы… кхх-х-хе-е-е… — речь дядюшки-ханыги, и без того не особо внятная, вновь сменилась приступом кашля.

— Предупредить? О чем? — удивленно спросил Сергей, когда кашель стих.

— О том самом… Беги отсюда, пока не поздно. Бросай всё и беги. Думаешь, ты здесь бога за бороду ухватил? Редактором «Куршевель-Ньюс» стать мечтаешь? Беги, дурак…

Ого… Вот вам и родственник. Угалаев в свое время предупреждал: полностью проект такого размаха в тайне не сохранить, естественно, и для прикрытия разных его аспектов придуманы несколько дезинформаций. И все равно, возможны подходы к сотрудникам, конкуренты не дремлют. Так что, старик, бди. И чуть что — звони по этому вот номеру.

Да уж, подход так подход. Раскопать старую семейную историю, слепить фальшивого родственника, — и все для того, чтобы услышать реакцию на название «Куршевель-Ньюс»… Круто.

Только сейчас Сергей отметил любопытный момент: алкоголем от ханыги не пахло. Даже самого слабенького перегара не обонялось. И совершенно отсутствовала характерная для бомжей вонь месяцами не мытого тела. Недоработка, уж запах дешевой водки изобразить нетрудно, можно даже в рот ее не брать, пролить на одежду…

— Значит, так, — жестко сказал Сергей. — Сейчас вы встанете и уйдете отсюда. И никогда больше не позвоните в мою дверь.

Самозванец, похоже, не услышал недвусмысленного предложения. Казалось, что он вновь напряженно что-то вспоминает: наморщил лоб, искалеченная рука поползла к виску… Затем заговорил — быстро, сбивчиво:

— Пять лет тебе было… на юге, с отцом… помнишь, как мочалку съесть пытался? А потом трусы в ручейке отстирывал… Помнишь?

Сергей помнил. Еще бы не помнить — самое, пожалуй, яркое воспоминание детства, отнюдь не потускневшее с годами…

Он помнил, однако в этот момент окончательно уверился: перед ним самозванец.

2.

Шестидесятые годы, с такой ностальгией сейчас вспоминаемые… Тогда и произошла история, о которой завел речь ханыга.

Они поехали на юг втроем — отец, мать, пятилетний Сережа. В Абхазию, жили там неподалеку от Сухуми хорошие знакомые отца.

…Огромный старый дом стоял в глубине сада, тоже огромного — а уж маленькому Сереже сад казался вообще бесконечным. Груши и шелковицы с толстыми, узловатыми стволами — каждой лет сто, не меньше — тянули кроны куда-то высоко, до самого неба. Смоковницы, виноград, мандариновые и ореховые деревья и много, много других диковинок… Через сад даже протекала речка — небольшая, скорее ручей с ледяной, кристально-прозрачной водой. В воде плавали рыбки — некрупные, ярко-пестрые, очень красивые. «Форельки…» — сказал отец удивленно и пообещал вырезать бамбуковую удочку, бамбук рос здесь же, тянулся из земли на окраине сада, у высокого глухого забора — и оказался, к удивлению Сережи, не желтым, а зеленым, как трава…

Среди всех этих чудес можно было гулять, сколько угодно. И кушать что угодно, не спрашивая позволения…

Нет, мать, конечно же, попыталась не пустить процесс на самотек, наказала строго-настрого: приносить в дом и мыть! Наивная женщина… Ну как тут удержаться, как добежать до дома — если пихаешь в рот сладчайшие, лопающиеся в пальцах ягоды шелковицы, а рядом — только руку протянуть — висят манящие луковки инжира, а чуть дальше со старой груши осыпаются переспевшие, медовые плоды…

Он перепробовал всё, до чего смог дотянуться. И не просто попробовал, основательно так подкрепился, от души… Желудок уже налился нехорошей тяжестью, когда Сережа отыскал в глубине сада диковинные огурцы — мощные плети обвивали решетчатую, из жердей сделанную опору, с них свисали громадные, непредставимых размеров плоды.

Есть уже абсолютно не хотелось, но он все-таки открутил один чудо-огурец, влекомый не голодом, скорее любопытством. Запустил зубы — тьфу, горечь страшная! И зачем такое растят? А внутри, под скушенной зеленой шкуркой, обнаружилось нечто любопытное… Сережа счистил, сковырял тугую оболочку плода: ну точно, мочалка! Самая натуральная банная мочалка, такая же висит у них в ванной, только у этой не пришиты на концах петли из тесьмы.

Это было чудо — сами собой растущие мочалки! Настоящее чудо!

Закончилось чудо отнюдь не чудесно… Весьма прозаически закончилось — жесточайшим поносом. Процесс начался взрывообразно — даже трусики Сережа снять не успел.

Он забился в самую гущу зеленых джунглей, обуреваемый диким стыдом. Позор, какой позор для почти взрослого человека, не первый год умеющего пользоваться горшком…

Показаться таким на глаза родителям было решительно невозможно. Он помылся в той самой речушке, взвизгивая от обжигающе-холодной воды. Там же устроил первую в жизни стирку, а потом ждал, когда высохнет разложенная на горячих камнях одежда.

Мать уже волновалась, ходила по саду, громко звала сына — он не откликался до тех пор, пока не смог выйти во вполне пристойном виде. Был отруган, конечно, за долгое отсутствие, но лишь за него, — и втайне гордился своей маленькой победой.

Пожалуй, это стало самым ярким воспоминанием детства, другие события, происходившие с ним в пятилетнем возрасте, Сергей Белецкий позабыл или помнил весьма смутно…

Но самое-то главное — он про этот эпизод не рассказывал! Никому, никогда! Ни родителям, ни, тем более, приезжим дальним родственникам. И позже, повзрослев, — не рассказывал. Отчего-то дикое чувство стыда с годами не начало вызывать смех, и ситуация казалась такой же постыдной.

Откуда же ханыга знает? Какой бы крутой не была служба разведки у конкурентов — ну никак не смогла бы она раскопать случайного свидетеля той стирки, даже если таковой и скрывался в кустах…

Ответ существовал, но явственно припахивал фантастикой. Причем не научной, скорее мистической…

3.

Экстрасенс, понял Сергей. Телепат, ясновидец или кто-то в том же духе… Ничего он не знал, когда пришел сюда — всё вытащил из головы хозяина. И имя деда, и историю Великого Абхазского Поноса.

Иного объяснения нет, и быть не может.

М-да… Есть законы, защищающие личную жизнь граждан от вторжений— от подслушивания и подглядывания, от несанкционированного сбора информации. Но вот против ясновидцев и телепатов, экстрасенсов и белых магов, Ванг всяких доморощенных, — ничего в этом смысле не придумано. Если не мошенничаешь, деньги у доверчивых простаков не выманиваешь, — прозревай, сколько угодно, подслушивай мысли, заглядывай в душу сквозь астральную замочную скважину. Неправильно это как-то…

И выход тут один — держаться от таких людей как можно дальше.

Ханыга-телепат хотел что-то сказать еще, но не успел, вновь зашелся в приступе кашля.

Сергей резко встал.

— Уходите. Быстро, — чеканил он слова. — Не то вышвырну.

Ханыга пытался возразить, но кашель забивал слова, Сергей расслышал только обрывки фраз: «опять не по…», «а мне из-за тебя…», «денег хочешь?»

Хозяин надвинулся на незваного гостя, готовый от слов перейти к действиям. Тот все понял, заковылял к выходу.

В дверях кухни остановился, заговорил уже вполне разборчиво:

— Денег хочешь, да?!

И вдруг резким жестом выбросил вперед руку. Сергей инстинктивно поставил блок, но зря: искалеченная кисть ханыги всего лишь указала на два меловых крестика на стене, отмечавшие один из вариантов крепления водогрея. За жестом последовала уже полная ахинея:

— Здесь сверли, будут тебе деньги! Нахлебаешься!

В выражении лица экс-родственника сквозила самая натуральная ненависть. Мертвый, искусственный глаз наконец-таки уставился прямо на собеседника, — крайне неприятный взгляд, надо сказать.

— Вон!!! — рявкнул Сергей.

После ухода ханыги долго не мог успокоится, и работать тоже не смог — руки подрагивали. Это ж надо — напороться на ясновидящего, читающего воспоминания! Такие встречи хороши в сериалах и романах, а в реальной жизни им не место…

Чтобы успокоиться, привести в порядок и тело, и мысли, Сергей прилег а диванчик. Закрыл глаза, заставил себя дышать ровно, размеренно — и сам не заметил, как задремал.

Проснулся, когда за окном уже смеркалось. И первым делом подумал: а не привиделся ли ему недавний визит? Случалось с Сергеем изредка такое, последний раз пару месяцев назад: был уверен, что проснулся от телефонного звонка бывшей жены, и вроде бы долго с ней беседовал, обсуждая то, что и в самом деле собирался обсудить, — предстоящую свадьбу Наташи. Потом снова лег, уснул, а назавтра Люба удивила: не было никакого звонка, да и никак не могла она позвонить в тот час, весь вечер моталась по магазинам, а мобильник за день полностью разрядился…

Он прошел на кухню, но никаких материальных следов недавнего нахождения там ханыги не обнаружил. Разве что маленькие, почти высохшие лужицы грязной воды. Но могла та вода натечь как с разваливающихся летних полуботинок гостя, так и с обуви самого Сергея, — с покупками в руках он протопал на кухню, не разуваясь.

…Водогрей он повесил все-таки в ванной. Сверля отверстия, поймал себя на мысли, что остановился на этом варианте отчасти назло неприятному гостю, не то реальному, не то привидевшемуся…

 

Глава четвертая. Если вы откопали клад, закопайте скорей обратно

1.

Сновидением ханыга-телепат не был, и выяснилось это очень скоро, на следующий же день. Не сон, вполне реальный человек, — если не рассматривать всерьез вариант, что порождение спящего мозга способно впоследствии материализоваться — среди бела дня да еще и при свидетелях.

Материализовался ханыга утром, на служебной парковке возле здания городской администрации Солнечноборска, здесь же квартировала и редакция местной газетенки, которой предстояло из гадкого и мелко гадящего утенка превратиться в белокрылого лебедя под условным названием «Куршевель-Ньюс».

(Кстати сказать, город Солнечноборск на самом деле именовался сейчас совсем по-другому. Во всех официальных бумагах значилось: Муниципальное Образование «Солнечноборское городское поселение», сокращенно — МО «СГП». Такой вот выкидыш бюрократической творческой мысли…)

Сергей вышел из машины, захлопнул дверь, повернулся, на ходу нажав кнопку на брелке сигнализации, — и увидел вчерашнего визитера. Тот целеустремленно шагал через парковочную площадку, и направлялся явно к Сергею.

Возобновлять разговор совершенно не хотелось. По счастью, неподалеку ошивался один из здешних охранников, здоровенный гоблинообразный тип.

— Что за народ здесь у вас шляется? — указал ему Сергей на ханыгу. — Приватизирует зеркало или дворники — кто ущерб возмещать будет?

Гоблин, поигрывая дубинкой, двинулся наперерез оборванцу, а Сергей быстро пошагал к главному входу. У дверей оглянулся, увидел: цербер в черной униформе выпроваживает ханыгу, впрочем, на удивление вежливо. А за этой мизансценой внимательно наблюдает Антон Шугарев, только что припарковавший свою «пятерочку».

Антон — мелкая сошка из здешних так называемых журналистов — знал о проекте «Русский Куршевель» лишь то, что ему надлежало знать: нашлись дураки, решившие зачем-то вложить деньги в умирающую газетку умирающего городка. Но чутье имел неплохое, и сообразил: грядут куда более масштабные перемены. В преддверии тех перемен он резонно решил держаться поближе к Сергею. Услужлив был, и весьма, но меру знал, откровенного подхалимажа старался избегать. Сергей не возражал, пусть его, к тому же источник информации о здешних делах из Антона идеальный, шесть лет хроникером, не шутка, связи и информаторов имел повсюду.

Догнав Сергея на лестнице (лифтов в трехэтажном здании не было), Шугарев спросил словно невзначай:

— Что-то с Кузьмичом не поделили, Сергей Борисович? — и кивнул на видневшуюся под окном парковку.

— Кузьмич? А он мне представился Максимовичем.

— Это прозвище, от блаженного старца Федора Кузьмича происходит. Помните, был такой в прошлом веке? Тьфу, в позапрошлом, конечно же, всё никак не привыкну…

Так-так-так… Похоже, этот оборванец-телепат личность в Солнечноборске известная… Грех не воспользоваться оказией и не узнать побольше.

Неподдельный интерес он постарался замаскировать иронией:

— И кто же скрывается под личиной здешнего старца? Неужели сам первый всенародно избранный?

Антон вежливо посмеялся. Объяснил:

— Нет, это исключительно местная достопримечательность. Городской сумасшедший. Много лет провел в психушке, по слухам — за религиозное диссидентство. Похоже, если и был нормальным, то там сдвинулся, выпустили совсем недавно, пару лет назад… Однако кое-кто считает Кузьмича чуть ли не святым, старушки на него крестятся, сам видел…

— Чудеса творит? — спросил Сергей с прежней иронией и с прежним замаскированным интересом.

— Вроде того… Мертвых, правда, не воскрешал, по Ладоге, аки по суху, не ходил. Предвещает, пророчествует. Порой крайне любопытные вещи выдает.

— Например?

За разговором они дошли до редакции, и ответил Антон наглядно: достал из шкафа толстенную папку с подшивкой старых газетных номеров, полистал.

— Вот, например, взгляните…

Сергей взглянул на фотографии: обугленные руины, заснятые с разных ракурсов. Ну да, он и сам не раз их видел, — слева, при въезде в город. По диагонали пробежал глазами текст: взрыв бытового газа, скопившегося в подвале, почти полностью разрушил местный дом престарелых, — и как раз под праздник, в ночь на первое мая… Жертв, по счастью, нет — вовремя провели эвакуацию. Странно… Взрыв — не пожар, процесс мгновенный, если что-то взорвалось, эвакуировать некогда, тем более старичков-старушек, едва волочащих ноги, а то и вообще не способных передвигаться. И при чем здесь блаженный старец?

— Так он же и напророчил… Ночью, дескать, взорвется.

— И поверили? — удивился Сергей.

— Поверили… У него к тому времени уже ряд предсказаний был, очень точных. Например, фамилию президента-преемника назвал, когда тот еще даже о премьерстве не задумывался.

— Понятно…

Многое действительно стало понятно. И в самом деле угораздило столкнуться с человеком, обладающим экстрасенсорными способностями. Сергей Белецкий никоим образом не относился к числу слегка шизанутых граждан, фанатично верящих в магию, привороты-наговоры и прочее столоверчение. Но и полным скептиком не был. Например, один его знакомый, человек трезво мыслящий и к беспочвенным фантазиям не склонный, встречался в свое время с болгарской прорицательницей Вангой. И уверял: да, и в самом деле способна заглянуть в душу, в мысли человека… И про других не фальшивых экстрасенсов доводилось слышать от людей, заслуживающих доверия.

Сергей, убежденный материалист, выработал для себя такую концепцию: есть определенное число людей, обладающих способностями, которые мы называем паранормальными. (Шарлатанов, несомненно, на порядок больше, но не о них речь.) Потусторонщины в этих свойствах нет — нечто вполне материальное, но толком не изученное. В конце концов, и месмеризм, сиречь гипноз, многие поколения ученых считали жульничеством. Ничего, разобрались в конце концов, включили в материалистическую картину мира. Разберутся и с телепатией, и с ясновидением.

Всё так, но…

Но как-то не очень радует, когда такой вот телепат-экстрасенс незвано и непрошено врывается в твою личную жизнь.

— Что же он в такой рванине ходит? — спросил Сергей. — Не сидит в офисе, не зазывает клиентов рекламой: белый маг, дескать, в четвертом поколении, с астральным дипломом…

— Не знаю… — пожал плечами Антон. — Может, потому что настоящий? Спонтанные озарения, например… Не включается дар от появления денежного клиента…

— Где живет? И на что?

— Официально — бомж. В подвалах не спит, кочует по квартирам своих поклонниц, старушек в основном. У них, надо понимать, и кормится.

«Ну-ну, — подумал Сергей. — А еще иногда изображает родственника людей, которых видит впервые в жизни. Побочный, так сказать, приработок…»

И ведь даже сумел, подлец, внушить чувство узнавания — сейчас Сергей уверился, что лицо «блаженного старца» показалось ему смутно знакомым в результате гипнотического внушения.

2.

Вечером он вновь увидел оборванного экстрасенса. После работы, опять возле парковки. Торопливо сел в «опель-вектру» и уехал, не обращая внимание на отчаянные жесты блаженного. Взглянул в зеркало заднего вида — неподвижная фигура в плаще с чужого плеча застыла у шлагбаума, загораживавшего выезд со стоянки. Казалось, что затылок сверлит взгляд — того самого мертвого глаза. Неприятное ощущение…

А ведь товарищ попался упорный, снова заявится сегодня на квартиру, как пить дать. Ну и пусть — пятница, и Сергей как раз собирался смотаться на уик-энд в Питер. Так и поступил — не заезжая в здешнее жилище, выехал из города на трассу «Прощай, подвеска!»

…Два выходных промелькнули незаметно: ночевал у Наташки и зятя, одно койко-место Сергей забронировал для себя как раз для таких случаев; поговорили, дочь порадовала: будет внук, сходила на УЗИ — мальчик! В субботу — к знакомому стоматологу, доверять ТО и плановый ремонт своих челюстей провинциальным зубодерам рискованно. Вечером посидел в ресторане со старым приятелем, тоже журналистом; осторожно прозондировал почву: как жизнь, как работа, всем ли доволен? — один в поле не воин, надо потихоньку сколачивать собственную команду.

А воскресным утром заявился Лешка Базыкин по прозвищу Жеребец. Вполне в своем стиле — без звонка, без приглашения. Сидел на кухне, жадно глотал кофе, мотал лошадиной башкой. Сергей ему рассказал чистую правду: устроился, дескать, в провинциальную газетенку; про оклад и перспективы — ни слова.

Но Жеребец, похоже, ничего не слышал из реплик Сергея: был переполнен великими идеями, каковые и спешил озвучить. Виртуальный журнал! Информационно-аналитический интернет-ресурс! По-настоящему оппозиционный! Интернет — последняя линия обороны, последний редут, из которого можно стрелять по режиму, скатывающемуся к откровенному фашизму!

— Ты с нами? — вопрошал Лешка, отчего-то заранее уверенный в положительном ответе.

— Подумаю, — обтекаемо ответил Сергей. — Оставь визитку.

Визитки у Жеребца не нашлось (кто бы сомневался!), накарябал телефон на обрывке бумаги, Сергей взял, зная, что никогда не позвонит. Неприятный, в целом, получился разговор. Неприятный и ненужный…

Выпроводил, наконец, а там и обед подоспел, и пора уже было собираться в Солнечноборск.

Ехать туда совершенно не хотелось… Вот ведь чертов экстрасенс! Сумел ведь зацепить, напугать…

И главное, непонятно, — чем именно.

Гипноз, не иначе.

3.

По дороге Сергей так и этак вертел в голове свой недолгий разговор с «блаженным старцем», пытаясь выудить скрытые между слов намеки. Не преуспел, и постановил: надо встретиться еще раз, уже по своей инициативе и владея полученной от Антона информацией. Встретиться и прояснить, по возможности, эту мутную историю. А то ведь не будет покоя…

Вошел в квартиру — пустынную, темную, безмолвную — чувство тревоги не оставляло. Зажег везде свет, включил громкую музыку, — не помогло.

Рассердился, достал из бара бутылку коньяка, хватанул сто грамм без закуски, затем еще сто, — постепенно полегчало. Понял — ждет, что в дверь сейчас позвонят. Пусть уж он и в самом деле придет, этот неприятный гость, чем так изводиться-то…

Но гость не шел.

Горячей воды опять не было, Сергей даже немного обрадовался — вот и случай выпал испытать собственноручно смонтированную систему. Система работала идеально — уже через двадцать минут из крана потекла вода вполне приемлемой температуры.

Он убрал инструкцию от водогрея и ЗИП в шкаф, сложил и вынес во двор опустевшую картонную коробку. У мусорного контейнера постоял, всматриваясь в темноту: не видна ли где нелепая фигура в плащике с чужого плеча? Нет, не видна…

Вернулся, убрал дрель и сверла, собрался стереть со стены не пригодившиеся меловые крестики… И вдруг вспомнил последнюю реплику ханыги-телепата, при сегодняшнем анализе разговора она выскочила из головы… Слишком зол был Сергей под конец беседы, и уже не прислушивался к словам гостя.

А зря…

«Сверли здесь, богатым будешь!» — что-то вроде этого прозвучало. Любопытно, любопытно… Вдруг действительно то было спонтанное озарение?

Под одним крестиком стена отзывалась глухим звуком, таким же, как и остальная поверхность. Зато под вторым… Он простукивал так и этак, с разной силой, — сомнений не было: полость, прикрытый штукатуркой тайник. Ну-ка, ну-ка… Сергей отправился за инструментами.

Дом был пятидесятых годов, основательной постройки, и под штукатуркой скрывалась добротная кирпичная кладка. Но кто-то и когда-то аккуратно выдолбил из щелей раствор, вынул один кирпич, — а затем прикрыл получившуюся нишу фанеркой и вновь заштукатурил.

В тайнике лежала жестянка, сквозь обильно присыпавшую кирпичную пыль с трудом определялся ее цвет — не то голубой, не то синий.

Клад.

Он несколько минут не решался протянуть к жестянке руку. Неправильно всё… Пришел незнакомый экстрасенс, узрел внутренним взором хорошо замаскированный тайник, ткнул носом в банку, набитую… Чем? Золото, камешки? Неважно что, так прятать будут лишь очень ценную вещь… Не бывает. Морок какой-то… Наваждение.

Потом достал, обтер тряпкой кирпичную пыль, ржавчины не было ни малейшей. Банка — круглая, невысокая, но широкая — оказалась из-под черной икры. Из тех банок, которые не надо вскрывать консервным ножом, достаточно снять плотно притертую крышку с резиновой прокладкой. Сейчас таких вроде бы уж и не делают…

На крышке крутой дугой изогнулся осетр, надпись крупными буквами: ИКРА. Ниже шрифтом поменьше: зернистая осетровых рыб, ГОСТ 4472-55. И совсем уж мелкими буковками по краю банки: Министерство рыбного хозяйства СССР, «Каспрыба», Каспийское икорно-балычное объединение, г. Астрахань.

Да-а-а… Ностальгию вызывает баночка, и еще какую… Не часто у них появлялся на столе этот продукт… Хотя, по рассказам бабушки, лет за десять до рождения Сергея черная икра лежала в крупных магазинах в свободной продаже. И красная лежала, и консервированные крабы, и многие другие вкусности, ставшие впоследствии страшным дефицитом. Но в семидесятые — уже только в праздничных наборах, да и то не всем подряд… Ну и конечно, в тех магазинах, в которые так просто с улицы не зайдешь.

Ладно, хватит ностальгировать над старой банкой… Пора полюбопытствовать содержимым. Не окаменевшая же там икра, хочется надеяться.

Судя по весу жестянки, ожидать, что она набита царскими червонцами или ювелирными украшениями, не приходилось. Потряс — ничего не перекатывается, не ударяется о стенки. Но и не пустая, та была бы гораздо легковеснее.

Впрочем, зачем гадать…

Крышка долго не хотела сниматься, затем все-таки соскочила. Сергей шумно выдохнул…

В банке лежали деньги. Купюры. Толстая пачка, перехваченная резинкой. Слегка изогнулась, уперлась краями в стенки — оттого и никак не проявляла себя при тряске.

Верхней в пачке лежала сторублевка образца шестьдесят первого года с лысым ленинским профилем — никому сейчас не нужный раритет.

Он торопливо вынул пачку, окаменевшая резинка развалилась в пальцах. Сергей быстро разворошил, просмотрел купюры — нет ли валюты?

Валюты не было, не единой захудалой долларовой бумажки. Сплошь старые сторублевки.

Вот тебе и клад… Пользуйся. Можно оклеить изнутри дверь туалета, оригинальный дизайн получится. Можно попытаться пристроить в нумизматический магазин — но заплатят сущие гроши, к концу перестройки валюта эта настолько обесценилась, что на руках ее после обмена на деньги нового образца осталось достаточно много…

Один прибыток — вызывающая ностальгические чувства жестянка. Сергей как раз размышлял, что приспособить для хранения купленных сверл, вот и тара появилась.

Обидно… Оказывается, и на пятом десятке в глубине души жил мальчишка, мечтающий найти клад, — поманили и обманули. Обманщиком, виновником своего разочарования Сергей считал проклятого экстрасенса, кого же еще…

С вялым любопытством он пересчитал купюры, оказалось их ровно двести. Двадцать тысяч. Неплохо по тем временам… Сколько стоила отцовская «Волга»? Пять тысяч? Шесть? Конечно, так просто ее не продавали: хочешь кататься — записывайся в многолетнюю очередь. Но на авторынке, хорошенько приплатив, можно было стать владельцем самого престижного в те годы автомобиля. С этакой пачкой — легко. И на вступительный взнос в жилищно-строительный кооператив еще осталось бы, и на многое другое…

Но хозяин жестянки не вернулся за своим богатством, и оно превратилось в ничто. Можно даже попытаться выяснить, кто именно замуровал здесь заначку, но стоит ли? Ясно, что не честный труженик, отчего-то не доверявший Сбербанку. Жаль, что не валютчик, — уж тот бы предпочел ленинскому профилю портреты заморских президентов…

…Ночью приснился ностальгический сон: пыльная дорога где-то на юге, синее-синее небо, ослепляющее солнце, их «Волга» с нестерпимо сверкающим оленем на капоте, рядом с машиной отец и мать — молодые, чему-то смеющиеся… Живые.

Проснулся с тоскливым, щемящим чувством невозвратимой потери.

 

Глава пятая. Что-то ветер дует в спину — не пора ль нам к магазину?

1.

— Поговорить с ним не получится… — ответил Антон после долгой паузы. Интонацию ответа Сергей попросту не понял.

— Почему? В пятницу ведь сам рвался пообщаться…

— Умер. Самоубийство. Повесился в развалинах дома престарелых. Ну, того, который…

— Когда?! — Сергей чуть не кричал.

— Тело нашли мальчишки, в субботу утром. Врачи говорят, что все произошло ночью.

Вот как… Картина представала удивительно отчетливой: сумасшедший экстрасенс дважды попытался вновь поговорить с Сергеем возле здания администрации — не получилось. Возможно, потом опять притащился на квартиру, долго и безуспешно звонил в дверь… Стоял у подъезда на холодном весеннем ветру, всматривался в темноту. Простоял до ночи, понял: не дождется. И пошел в развалины, и затянул петлю на тощей кадыкастой шее…

Почему?! Почему, черт побери??!!

Что такое важное должно было прозвучать в том несостоявшемся разговоре?

Теперь не спросишь. И не получишь ответ. Ушел, навсегда ушел странный и неприятный человек, оставив Сергею загадку и бессмысленный, бесполезный подарок — толстую пачку никому не нужных сторублевок…

Такие мысли — в разных вариациях — крутились в голове Сергея до обеда. Потом его мнение кардинально изменилось — в частности, о бесполезности подарка.

Причиной послужил разговор с Угалаевым.

Разговор как разговор, чисто служебный: последняя накачка перед визитом Сергея в местный телецентр — возникли кое-какие проблемы, и надлежало их утрясти.

Но в конце Угалаев прибавил:

— На обратном пути в гастроном заскочи, что на улице Мира, у самой площади, это рядом с телецентром. «Ностальгия» называется, несколько дней назад открылся. Крайне любопытный проект… Может, и потом пригодится.

Слово «потом» он выделил голосом, чтобы не оставалось сомнений: потом — значит, в обновленном и преображенном Солнечноборске.

— Что за проект? — спросил Сергей без проблеска любопытства. Торговля продуктами питания в круг его интересов не входила.

— Торгуют по старым советским ценам. Прикинь, старик: хлеб — четырнадцать копеек, водка — три шестьдесят две, колбаса по два двадцать, и так далее…

— Фи… У этого проекта длинная седая борода. Сюда, значит, только сейчас докатился… Видел я такую распродажу: ассортимент крайне ограничен, товары залежалые, с истекающим сроком годности, скидка действует час в день, давка дичайшая… Срабатывает, народ привлекает, но что же тут нового и любопытного?

— Ты не понял главного. Там цены весь день одни и те же, советские. Во всем магазине, не только в одном отделе.

— Э-э-э… — Сергей и в самом деле ничего не понял. — А в чем смысл?

— Там не только цены прежние. Там и деньги принимают лишь старые, советские… Эй, старик, да что с тобой?!

— Н-ничего… — выдавил Сергей. — Уже лучше…

— Может, тебе не в телецентр, а к врачу? — участливо спросил Угалаев.

— Брось, все в порядке… — Сергей постепенно отходил от шока. — Объясни еще раз про магазин. Зачем и кому нужны старые бумажки и монеты? Да и сколько их у народа наберется? Долго не проторгуют.

— А-а-а… Всё не так просто. У дверей — обменный пункт. Меняют новые денежки на старые.

— Ты там был?

— Завтра схожу. Полусотка у меня где-то старая валялась, оставил на память об эпохе. Да чего уж… Отыщу ее сегодня вечером и завтра схожу, коньяку возьму бутылочку, закуску — помянуть время золотое, невозвратное. Хочешь, присоединяйся… Ладно, поезжай, заболтались…

Сергей уже выходил, когда Угалаев крикнул вслед:

— Да, кстати! Мне про магазин Мироныч рассказывал, так вот, там отдельчик спецзаказов в уголке приткнулся, в нем просто так не обслуживают, — на него, на Мироныча сослаться надо! Прикинь? Как в старое доброе время: «Я от Иван Иваныча!»

По-простому, Миронычем, Угалаев именовал главу Солнечноборской городской администрации.

2.

Не бывает таких совпадений. НЕ БЫВАЕТ.

Значит, не совпадение… Псих-ясновидец не испытал внезапное озарение на кухне у Сергея. Он знал про тайник, и про его содержимое. От кого? Все очень просто — он его и смастерил, он и спрятал пачку сторублевок.

Религиозный диссидент, говорите? Раньше, в советские времена, таких называли проще — сектанты. И весьма зажиточные среди их главарей попадались — собирали с паствы подношения, как курочка по зернышку… Блаженный старец Кузьмич был из таких, богатеньких, ясней ясного. Но неприятность с ним случилась, в психушку угодил. Заниматься религиозным подвижничеством в стране победившего социализма — явный признак клинического слабоумия.

Вышел, когда замурованный в стене клад превратился в макулатуру. Не меняют старые купюры на новые, а даже и меняли бы — после деноминации двадцать тысяч обернулись двадцатью рублями, смешно за такой суммой вламываться в чужую квартиру…

И вдруг, как снег на голову, — «Ностальгия». И двадцать тысяч — вновь неплохие деньги. Если купить ящик водки из расчета три шестьдесят две за бутылку, а затем продать, допустим, по семьдесят — исходная сумма увеличится почти в двадцать раз. А ведь наверняка там есть продукты, цены на которые повысились еще сильнее.

И старый сектант сломался. Начал делать глупости, одну за другой. Для кражи или грабежа у самого сил уже не оставалось, нынешняя паства, старушки, — тоже в таком деле не помощницы. Пошел к Сергею — хотел договориться, поделиться… Или наоборот — решил забрать всё, используя свои паранормальные фокусы. В любом случае, не смог провести разговор в нужном ключе, нервы подвели. Может, и в самом деле свихнулся от длительного лечения. В общем, сдуру, в запале, намекнул на клад, даже пальцем в стену ткнул.

За ночь опамятовался, попробовал начать второй тур переговоров, ничего не вышло. А потом Сергей уехал. Куда и зачем? В Питер, конечно же, тратить добытое из стены богатство, — так должно было всё представляться старику. Неизвестно, есть ли в северной столице аналоги здешней «Ностальгии», Сергей никогда про них не слышал. Но психованный ясновидец едва ли испытывал на этот счет сомнения…

И он не выдержал последнего удара: богатство мелькнуло и вновь ускользнуло из рук, теперь уже навсегда… Ну и… Развалины, петля.

Все понятно. Все элементы мозаики встали на свои места, картинка четкая и непротиворечивая — но на редкость неприглядная. Нет, разумеется, Сергей ни в чем не виноват, и наложил руку на клад уже после смерти владельца.

И все равно — ну до чего же погано на душе…

3.

Здесь и вправду все было советским, начиная со здания. Серо-бежевая пятиэтажка в стиле «сталинский ампир», хоть и построенная уже после смерти гения всех времен и народов. Всё, как положено: лепнина над подъездами: герб СССР в окружении флагов союзных республик, под ним год постройки — одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой. Невысокие массивные колонны вдоль главного фасада, пилоны тоже украшены чем-то советским и оптимистическим. Между колонн — витрины с незамысловатыми надписями: РЫБА, МЯСО, ОВОЩИ и так далее; для малограмотных чуть ниже надписей — картиночки, столь же незатейливые: пара условно-стилизованных рыбешек, не то свиная, не то телячья нога с торчащей косточкой, кочан капусты и два огурца; неестественный зеленый цвет огурцов имел несколько фиолетовый оттенок, отчего они смахивали на баклажаны… Большая стеклянная вывеска тоже не грешила изысками дизайнерской мысли: ГАСТРОНОМ, и всё.

Табличка на двери извещала более подробно: дескать, гастроном номер пять Солнечноборского райкоопторга работает с одиннадцати до восьми, а по субботам — с одиннадцати до пяти, по воскресеньям же вообще закрыт. Обедают здесь с двух до трех, и не ломитесь в запертые двери. Тоже стилизация под старину, какие уж нынче коопторги… На второй половинке двери более современная информация: принадлежит магазин ООО «Ностальгия», интересующиеся оптовыми закупками могут звонить по такому-то сотовому номеру.

За дверями обнаружился обширный тамбур, этакий предбанничек. В тамбуре, слева, — окошечко в стене, без вывески, лишь изнутри к стеклу прилеплена бумажка с криво выведенной надписью «Обмен». Сергей улыбнулся: писали маркером, явно второпях, и буква «е» получилась несколько похожей на «а».

Возле окошечка стояли люди, но покупать валюту почившего в бозе государства не спешили: раздумывали, одна старушка шевелила губами и загибала пальцы — наверняка прикидывала, насколько выгодный гешефт получается…

Сергей пожалел, что не прихватил хоть одну сторублевку из оставшейся дома банки. Да кто ж мог такое предположить… Но ходить по магазину ротозеем с пустым карманом не хотелось. Он нагнулся к окошечку, размышлявшие граждане отодвинулись.

Один советский рубль стоил сегодня восемнадцать российских рублей тридцать две российских копейки. Какой курс доллара декларировал в те далекие годы Советский Союз? Сергей точно не помнил, не то семьдесят копеек, не то шестьдесят… Но это, знаете ли, для особых нужд государства — например, для скупки в обязательном порядке валюты у въезжающих в Союз иностранцев. Или у советских граждан, заработавших за границей иностранные денежки… Реально — то есть на черном рынке — доллар стоил в три-четыре раза дороже. Тогда… Ну да, примерно так и получается. А если прикинуть по водке… Понятно, нет резона наживаться, спекулируя бутылками со старыми названиями, но все же, для интереса… Да, пожалуй, игра стоит свеч.

Но надо учесть, что цены на разные продукты в постсоветские годы росли по-разному. Что-то очень выгодно здесь покупать, с учетом курса, что-то — не очень. В среднем, очевидно, так на так получается. Или даже чуть-чуть дороже, надо же владельцам «Ностальгии» окупить те продукты, что у них приобрели на завалявшиеся со старых времен деньги. Иначе смысл их затеи непонятен.

Как на грех, новой отечественной валюты оказалось с собой прискорбно мало — собирался, да так и не дошел сегодня до банкомата. Чтобы стать обладателем двух красненьких советских червонцев, пришлось даже выгрести из карманов всю мелочь. Кредитные карточки принимаете? — поинтересовался он у окошечка. Нет, только наличные. А доллары? Лежали у Сергея в бумажнике пять серо-зеленых «бакинских» сотенных, аварийный НЗ.

Не принимаем, что вы, у нас не банковский обменник, у нас филиал магазина «Нумизмат», вон и лицензия на стенке висит, — имеем, мол, право. Какая-то мутная ксерокопия действительно висела, но Сергей не стал ее изучать, имеете так имеете.

Ладно, для первого эксперимента двух червонцев вполне хватит.

Зажав в руке две красные бумажки, украшенные все тем же ленинским профилем, Сергей Белецкий шагнул в торговый зал гастронома «Ностальгия».

 

Глава шестая. Чеки и сдачу проверяйте, не отходя от кассы

1.

Да-а-а… Самая настоящая машина времени… Агрегат, рассекающий хронопотоки, может выглядеть весьма по-разному: как в романе Уэллса — некий гибрид велосипеда и швейной машинки, или как в фильме Гайдая — комбинация приборов из школьного кабинета физики, или как…

Эта выглядела как заурядный советский продуктовый магазин… Но функционировала вполне исправно — Сергей шагнул в торговый зал и очутился там. В прошлом. В своей далекой юности… А то и в золотом, навсегда ушедшем детстве…

Кто бы ни планировал этот проект, идеализацией пятидесятых, шестидесятых или семидесятых он явно не собирался заниматься. Реализм выдержан жесткий — скрупулезный и беспощадный в мельчайших деталях.

Есть у человеческой памяти такое свойство: хорошее помнится куда дольше, от неприятных воспоминаний мозг старается избавиться в первую очередь.

Например, туристы, вернувшиеся из тяжкого, изматывающего похода, через полгода помнят не тучи комарья и не сбитые в кровь ноги, — но романтические песни под гитару, и безумно вкусную, костром припахивающую пищу, и походную любовь, мимолетную, но страстную, — под нависшими над головой ярчайшими звездами и в горячей тесноте спального мешка… И чувство победной эйфории, пришедшее на финише, помнят: прошли, смогли, выдержали!

С прочими воспоминаниями дело обстоит точно так же. Недаром старики вспоминают свою юность как некий «золотой век» — трава зеленее, деревья выше, девушки красивее; не кривят душой, просто память так уж устроена…

Создатели магазина припомнили все, не разделяя воспоминания на приятные и не очень.

Первое, что резануло глаз с порога — грязь. Нет, стены сверкали чистым белым кафелем, и халаты продавщиц не вызвали бы нареканий санэпидемстанции, — грязь была на полу, нанесенная ногами посетителей, пришедших с апрельской улицы. Все правильно, все по-советски, уборщица работает на полставки и придет лишь в четыре, и загромыхает оцинкованным ведром, и намотает на швабру тряпку из грубой мешковины, и начнет уборку, заставляя посторониться стоящих в очереди и бубня под нос о сволочах, ленящихся вытереть ноги, прежде чем зайти в приличное место…

Ну да ладно, мелочь, ерунда… Просто отвык… Гораздо интереснее, что здесь на витринах и полках…

Сергей медленно шел вдоль прилавков, от одного отдела к другому, взгляд выхватывал отдельные детали, мелочи, казалось бы, оставшиеся навсегда в другой, прошлой жизни, и сейчас нежданно-негаданно вернувшиеся. Глаз выхватывал, а память тут же подтверждала: да! Так и было! Именно так!

Вот сливочное масло — нефасованное, развесное — огромный желтый куб, початый, несколько кусков уже отрезано, и рядом лежит орудие, которым это сделано — рояльная струна с ручками-деревяшечками на концах. Ценник — три шестьдесят за килограмм. Господи, как же давно он такого не видел… (Да, да! — подтверждала память, всё правильно, всё так и было: и куб, и струна, и три шестьдесят…)

Вместо нынешнего колбасно-сосисочного изобилия, вызывающего расходящееся косоглазие, — два сорта колбасы. «Любительская» и «Докторская». С вкраплениями жира и без них. Два девяносто и два двадцать.

«Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы», — подойдя к рыбному отделу, вспомнил Сергей древний-древний рекламный слоган. Нет, здесь имитировано не то время, когда сей стих появился на свет… Не сталинское изобилие с его крабами, раками, креветками, с пирамидами из банок икры, с распластавшимися в витринах осетрами-севрюгами… Здесь — брежневская эпоха: смерзшиеся призмы чего-то неаппетитного, не то хека, не то минтая; селедка, выуживаемая из бочек с рассолом; пирамиды стоят — но сложены из баночек с морской капустой.

В глубине, в недрах отдела, — аквариум, громадный мраморный параллелепипед с одной стенкой из толстого стекла. Сухой, без воды, разумеется, — и во времена юности Сергея такие аквариумы были уже реликтом ушедшей эпохи, ох как редко доводилось плавать в них полуживым карпам, и очередь собиралась громадная…

Очередей, кстати, в «Ностальгии» почти не было, за единственным исключением, — к винно-водочному отделу выстроились граждане характерной наружности. Очевидно, любители дешевых и крепких напитков первыми сообразили: отовариваться здесь весьма выгодно. У остальных отделов — максимум по три-четыре человека, чуть больше у трех касс в центре зала. Да, вполне по-советски. Постой сначала в отдел, взвесь товар, а уж потом в кассу.

Многие бродили по обширному залу, как Сергей, — ничего не покупали, присматривались… Вспоминали? Ностальгировали?

Он подошел к кассам. Господи, где же они откопали эту рухлядь? Из какого музея прибыли в гастроном допотопные кассовые аппараты? Мало того, что не электронные, но даже не электрические, — сбоку ручка, как у шарманки…

На каждой из трех стеклянных будочек призыв: «Чеки и сдачу проверяйте, не отходя от кассы», рядом изложены правила расчета с покупателем, разбитые на пункты: принять деньги, положить на виду, громко назвать полученную сумму; потом выдать сдачу — сначала купюры, затем мелочь, и никак иначе; и лишь потом осчастливить покупателя чеком. Похоже, нынешние работники торговли о тех правилах слыхом не слыхивали. Или наоборот, прекрасно о них знают? И специально поступают с точностью до наоборот? Мало ли, вдруг клиент спешит, или просто рассеянный, и забудет сдачу…

Под ногами что-то блеснуло. Он машинально нагнулся, поднял. Монетка… Две копейки 1969 года, такого номинала деньги нынче не чеканят.

Две копейки… Монетка сработала как спусковой крючок, как выдернутая из гранаты чека: в мозгу взорвалось воспоминание, яркое-яркое, словно вчера все случилось… Воспоминание о давней и точно такой же находке: две копейки на грязном полу у кассы, и о последствиях, той находкой вызванных.

2.

Ему было десять лет, а может и одиннадцать, — в общем, возраст достаточный для самостоятельного похода в магазин. Отправился сам, не по просьбе матери, — без кошелки-авоськи и без списка покупок на четвертушке бумаги.

Пошел Сережа Белецкий за мороженым — мать отчего-то расщедрилась, и субсидировала данное мероприятие сорока копейками вместо двадцати. Лето, жара, ничего страшного, если мальчик купит и съест две порции.

Но в сельском магазине — дело происходило на даче — Сережу ждал приятный сюрприз. Мороженое продавали не какое-нибудь, а клюквенное! Самое любимое! Любил его Сергей не за вкус — не хуже и не лучше других — за удивительную, необычайную дешевизну. Шесть копеек вместо обычных пятнадцати-двадцати. Жаль, что появлялись именно эти бумажные стаканчики с розоватым содержимым в продаже крайне редко.

Проделав в уме необходимые подсчеты, он долго слонялся по магазину, внимательно глядя под ноги. Наконец — о, радость! — возле кассы нашлась монетка, и не копейка, сразу две, с такой добавкой хватало ровнехонько на семь порций. Повезло так уж повезло.

Пиршество состоялось неподалеку, на лавочке у магазина. На беду, никто из мальчишек-приятелей к Сергею не присоединился, под конец он жалел об этом, запихивал в себя две последние порции без всякого удовольствия, — не пропадать же добру.

А затем… Затем повторилась Большая Абхазская Неприятность, чуть в измененном формате, — до кишечника лакомство не добралось, рвануло наружу сразу из желудка. И, в качестве еще одной маленькой мести возмущенного организма, — жесточайшая ангина.

Мороженое в рот Сережа не брал очень долго, до первого курса института, потом как-то в компании попробовал осторожно — ничего, есть можно, чувство отвращения бесследно рассеялось.

Потом была безымянная, лишь с номером, мороженица у Тучкова моста — безымянная, но широко известная в узких кругах. Неподалеку, на набережной Макарова, располагалась знаменитая «Березка», и мажоры-фарцовщики любили посидеть в уютном подвальчике, болтая о нелегкой своей работе…

Сергей — в те поры не студент, начинающий журналист — фарцой никогда не баловался. Обнаружил заведение случайно, и часто водил туда знакомых девушек, «Березку» уже перевели к гостинице «Прибалтийская», следом потянулись и богатенькие мажоры, но ассортимент блюд какое-то время оставался прежний… Как же называлась та великолепная на вкус штука? «Айс-крем с ананасами», вроде бы… Смесь мягкого импортного мороженого с кусочками тропических фруктов, залитая сверху горячим шоколадом, никакого сравнения с продаваемыми в ларьках кривобокими стаканчиками… Девушкам нравилось, и шампанское шло хорошо под негромкую располагающую музыку, и, помнится, они с Любой как раз после визита в ту мороженицу…

3.

Черт возьми! Да что же за магазин такой?! Вот уж и в самом деле «Ностальгия»…

Сергей вдруг обнаружил, что застыл у стеклянной витрины, с головой погрузившись в поток воспоминаний, утратив представление о пространстве и времени.

В витрине стояло мороженое — ноги сами сюда привели, без участия сознания. Мороженое единственного сорта — бумажные стаканчики, прикрытые сверху круглой бумажной этикеткой. На прилавке в лотке лежали плоские палочки. Неужели опять клюквенное? — Сергей бы не удивился. Но нет, и цена — пятнадцать копеек, и внутри крем-брюле, судя по цвету.

В этом же отделе громоздилось сооружение — тоже, казалось бы, навсегда оставшееся лишь в воспоминаниях. Массивная металлическая стойка-штатив поддерживала три здоровенных стеклянных конуса с краниками на обращенных вниз вершинах. Сок наливали сверху, из трехлитровых банок. Вот и ценники — томатный десять копеек, яблочный — двенадцать, сливовый — аж пятнадцать. Рядом строй стаканов, не пластиковых одноразовых, — стеклянных, граненых. И устройство для мытья стакана после использования — этакий мини-фонтан, запускаемый не краном, но ручкой-рычагом…

Да, все так и было, — кивала память, уставшая от бесконечных подтверждений. Еще порой продавали березовый сок, по одиннадцать вроде бы копеек, прозрачный и приятный на вкус, — Сережа раз попробовал в деревне березовый сок настоящий, стекавший по желобку из разреза на березе, изумился: совсем не то! — потом-то понял, что в магазинный вариант щедро добавляли лимонную кислоту и сахар. А еще, помнится…

Стоп! — сказал он себе жестко. Ты, кажется, вновь собрался в плавание по волнам памяти. Отставить ностальгию! Представь, что ты пришел сюда с журналистским заданием: сочинить репортаж, а то и очерк. (Почему бы, кстати, и нет? А то недолго и утратить профессиональные навыки, плотно занявшись администрированием.) Вот и работай. Смотри, анализируй — а воспоминания о золотых деньках оставь на потом. Пригодятся, особенно если писать очерк, — но в умеренных количествах, как приправа к главному блюду.

Он начал работать. И очень скоро понял то, что не смог понять, затопленный потоком воспоминаний: с этим гастрономом не все чисто.

 

Глава седьмая. Посторонним вход воспрещен

1.

Где они раскопали допотопные кассы, древние охлаждающие витрины с громко дребезжащими компрессорами, сокоразливающий аппарат, наконец, — вопрос интересный, но не принципиальный. В конце концов, на каком-нибудь богом забытом складе все это добро могло пылиться долгие годы, не испортилось бы.

А вот продукты… С продуктами что-то не так. Не бывает такого… То есть, конечно, бывает — кое-какие производители сообразили, что народ за десять лет пресытился громкими иностранными названиями и яркими этикетками. Установка: «Заграничное — значит, хорошее», — давно уже не срабатывает. В ход пошла другая, играющая на ностальгии, на воспоминаниях о совковском золотом веке: «Советское — значит, хорошее».

Как ни странно, оба тезиса не так уж противоречат друг другу, просто первый сформировался в те времена, когда Внешторг отбирал товары для импорта весьма придирчиво: может, и не самое лучшие, но гарантированно качественные. Лишь хлынувший в постперестроечные времена поток дешевенькой дряни изменил ситуацию на прямо противоположную.

Но и пятиугольник знака качества на советских продуктах не был рекламной уловкой. Совсем другие стандарты и ГОСТы на изготовление колбасы, консервов, шоколада и всего прочего — куда более жесткие, чем за границей. Упаковка-расфасовка убогая, кто бы спорил, — но если в советские времена было написано: масло сливочное, — имелась полная гарантия, что вам не всучат смесь из не пойми каких жиров.

(Сергей хорошо понимал, что к непродовольственным товарам его рассуждения неприменимы, советская легкая промышленность всегда хромала на обе ноги, и с Западом потягаться не могла. Так ведь никто и не открыл промтоварную «Ностальгию» — та гнусная пародия на джинсы, что выпускалась фабрикой имени Володарского, ни у кого теплых чувств не вызовет…)

Все так, и недавно начали появляться продукты, расфасованные точь-в-точь как в старые добрые советские времена, с теми же неброскими этикетками: тушенка и сгущенка, конфеты и шоколад, водка и чай (индийский, но фасовавшийся на Рязанской чаеразвесочной фабрике).

Но — лишь начали. Но — капля в море. Здесь же…

Ладно, допустим, что можно договорится с птицефабрикой — и кур будут поставлять вот такими: непотрошеными, не обезглавленными, дурно ощипанными — как те, что синюшной грудой лежат здесь на прилавке. Птичникам что? — даже проще… И молочный комбинат без проблем будет отгружать масло такими вот кубами, и овощебаза с радостью избавится от подгнившей картошки и дистрофичной, наполовину мумифицированной моркови.

Но как быть с фасованными продуктами, которых здесь немало?

Какой завод, скажите на милость, восстановит давно разобранную линию, чтобы шлепать те же бумажные стаканчики с мороженым для «Ностальгии»? Даже для сети таких «Ностальгий», она не сможет быть слишком густой: по одной на каждый район области, пять-шесть на Питер, никак не больше.

А молочные бутылки с широченным горлышком, которые давным-давно никто не производит? Открыли спецзаказ на стеклозаводе? Реально, но при мелкосерийном производстве тара обойдется куда дороже продукта. Ладно, допустим: на каком-то складе завалялось несколько тысяч этих бутылок. Даже несколькими сотнями можно обойтись — если принимать обратно, мыть, снова наполнять… Но вот рядом другое молоко — в пакетах-пирамидках. Откуда упаковка? Тоже старые залежи? Не многовато ли получается случайно сохранившихся запасов? А если подделка в стиле ретро — то кто и где эти пирамидки клеит? Самопал? Тачают здесь же, в подсобке? Плохо тачают, кстати, — под проволочным ящиком с пакетами натекла изрядная лужа молока. Впрочем, и в советские времена качество у такой тары было препоганейшее, хоть и делали ее на фабриках.

С напитками, с консервами проще. Отлепить этикетку недолго, и наклеить самопальную — где изготовителем значится какое-нибудь предприятие Минпищепрома СССР. На всех банках и бутылках, что смог разглядеть вблизи Сергей, — именно такие этикеточки, псевдосоветские.

Но, господа, — ведь это же контрафакт! Причем в неслабых таких масштабах… Вполне подсудное дело. И, судя по тому, что сказал Угалаев про главу здешней администрации, Мироныча, — тот в доле, и активно крышует аферу.

Единственная примета нового времени, — плакатик «ФОТО— И ВИДЕОСЪЕМКИ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕНЫ», — тоже свидетельствует, что дело нечисто. Иначе надо лишь радоваться бесплатной рекламе.

Кстати, Угалаев не так давно намекал: Мироныча будут убирать, в грядущие перемены он никак не вписывается. Глава администрации активно сопротивляется начавшимся подкопам, связи за десять лет наработал немалые, и не только здесь, в своем удельном княжестве, — в Питере, в Смольном. Исход схватки, естественно, предрешен, но если он, Сергей Белецкий, окажет активную помощь победителям, — разоблачительным материалом про «Ностальгию» и ее связь с Миронычем, в частности, — то в карьере возможны всякие приятные сюрпризы. Чем, в конце концов, Угалаев лучше, чтобы работать у него на подхвате. Заманчиво…

Стоит начать прямо сейчас. У Мироныча уже начался обратный отсчет, надо поторопиться. И с другим делом ни в коем случае нельзя медлить: как можно быстрее истратить найденный клад. Интересно, здешний оптовый отдел тоже принимает оплату в рублях?

Водка, да и портящиеся продукты, — не вариант. А вот дагестанский коньяк КВВК, стоящий в винной витрине и не привлекающий внимания публики, алчущей дешевой водки, — это вещь. Если, конечно, содержимое соответствует этикетке.

Эх, не повезло… Найти бы клад чуть раньше, перед Наташкиной свадьбой…

2.

Сергей направился к прилавку — неприметному, приткнувшемуся в дальнем от входа углу магазина. Никаких продуктов там не выставили, табличка «Стол заказов» красовалась в гордом одиночестве.

Однако один человек все же отоваривался — знавший, должно быть, волшебное заклинание: «Я от Иван Иваныча». Вернее, в нашем случае: «Я от Константина Мироновича».

Продавщица быстрыми движениями укладывала продукты в коробку, Сергей успел разглядеть лишь палку сырокопченой колбасы, затем мелькнула знакомая банка… Ну точно, черная икра. Только жестянка вдвое выше, чем та, что лежала в стене. И надпись другая, вместо ИКРА написано латиницей: CAVIAR. Все правильно, в брежневские времена осетров и белуг меньше ловить не стали, но почти вся их икра шла на экспорт, однако кое-что оседало в таких вот неприметных отдельчиках…

— Вам чего? — спросила продавщица, прервав свое занятие.

О, как это прозвучало! Два слова — но в интонации прямо-таки вся квинтэссенция знаменитого совковского сервиса! Интересно, здесь для пущей достоверности на специальных курсах обучают персонал хамить покупателям? Или в тетечке бродит старая закваска советской торговли? Судя по ее возрасту, — вполне возможный вариант.

— Могу я увидеть администратора? — поинтересовался Сергей, не сомневаясь, каким будет ответ.

Продавщица оправдала ожидания. Рявкнула:

— Жалобная книга вон там! — размашистый указующий жест в неопределимом направлении. — Не мешайте работать!

Не-ет, какие там курсы, — старая школа, сразу видно.

Он не стал мешать работать. Вспомнил наконец про два советских червонца — от долгого нахождения в руке они изрядно помялись, но платежеспособность не потеряли. Выбил чек в кассе, пристроился к винно-водочной очереди — коньяк КВВК стоил девятнадцать восемьдесят, удачно все сложилось. Проверим качество здешнего контрафакта…

Пока стоял, в разговоры соседей не вслушивался — обычный треп пьяноватых маргиналов. Поглядывал по сторонам — цепким взглядом, профессиональным, высматривал детали и детальки, характерные штрихи, которые смогут пригодиться в будущем очерке. (Будет очерк, Сергей уже решил для себя, — как бы ни повернулось дело, потребуется разоблачительная публикация, или нет, — но очерк он напишет, больно уж тема интересная…)

А вот этот эпизод, кстати, можно использовать для вступительного пассажа: женщина в предпенсионных годах, хорошо и модно одетая, застыла как изваяние, уставившись на витрину бакалейного отдела. И явно сейчас она не здесь — там, в своей молодости. И глаза у дамы что-то больно уж подозрительно поблескивают…

Очередь двигалась быстро — не разливают же, не взвешивают — и вскоре Сергей обменял свой чек на коньяк. Отошел от прилавка, осмотрел придирчиво: на вид все в порядке, пробка закатана фабричным способом, этикетку от настоящей не отличить. Но — старого образца, нет штрих-кода, поминаются и СССР, и Дагестанская АССР.

Не попробовав, не поймешь, что внутри, — однако не устраивать же дегустацию из горлышка прямо здесь, в зале. Дома разберемся…

Сейчас предстоит выяснить кое-что другое… А именно — что находится за неприметной дверью в стене, как раз между рыбным и овощным отделами?

«Посторонним вход воспрещен!» — сурово предупреждала табличка на двери.

«Пресса! — мысленно парировал Сергей. — Даешь свободу информации!»

3.

Что дверь не заперта, он заметил, еще стоя в очереди. Даже приотворена — видна узенькая щель, в такую не просочится и кошка.

Что за дверью, догадаться нетрудно. Подсобные помещения, а в них наверняка много чего интересного. Скорее всего, производство «советских» расфасованных продуктов налажено именно здесь. Иначе возможны накладки — остановит, к примеру, ГИБДД машину, а в ней совсем не тот товар, что указан в накладной. Проблема решаемая — можно сляпать фальшивые документы на груз, можно загодя договориться с гаишным начальством… Но зачем посвящать в тайну лишних людей?

Ладно, сейчас разберемся. Грузчики, упаковщики и прочий мелкий подсобный люд — контингент весьма разговорчивый, особенно если их словоохотливость слегка простимулировать. И узнать кое-какую предварительную информацию от них куда легче, чем от директора или администратора.

…Момент Сергей выбрал удачно: продавщица из овощного отдела куда-то отлучилась, а та, что в рыбном, была занята важным делом: пыталась отколоть несколько рыбин от смерзшейся глыбы не то минтая, не то хека. Товар этот, как ни странно, время от времени покупали, несмотря на крайне неаппетитный вид. В основном старушки, не иначе как для кошек. Цена тридцативосьмикопеечного продукта в переводе на современные деньги получалась более чем умеренная.

Пытаться прошмыгнуть в дверь незаметно Сергей не стал. Шагнул к ней не таясь, уверенно. Если так идет в подсобные помещения магазина солидно выглядящий человек, сразу ясно: направляется он туда не затем, чтобы стибрить бутылку портвейна из оставленного без присмотра ящика. Что вид у него достаточно солидный, Сергей не сомневался: под распахнутым кожаным пальто — дорогим и стильным — строгий деловой костюм с галстуком.

Расчет полностью оправдался. Никто не крикнул в спину: «Эй, гражданин, куда это вы?!»

Дверь скрипнула и пропустила Сергея внутрь.

 

Глава восьмая. Посторонним вход воспрещен, выход — тем более

1.

Смелое журналистское расследование едва не завершилось весьма плачевно после первого же шага. В самом прямом смысле после первого — Сергей шагнул в темноту и едва не загремел вниз по крутой лестнице, начинавшейся сразу за дверью.

Совсем уж непроглядной тьма не была, светила там некая пародия на лампочку, ватт на пятнадцать, никак не ярче. Но после залитого светом торгового зала — все равно что и не светила, ступени Сергей не разглядел.

По счастью, обошлось, — закачался, взмахнул руками, но все же удержал равновесие.

Спускался осторожно, глаза постепенно привыкали к полумраку. Лестница оказалась невысока, не больше десятка ступеней. Дальше тянулся длинный коридор, освещенный тоже весьма скудно — несколько столь же тусклых лампочек на большом расстоянии одна от другой.

Сергей двинулся вперед, пожалев об отсутствии фонаря: двери, если таковые имелись в стенах коридора, можно было отыскать лишь на ощупь. Но впереди он увидел нечто, внушавшее надежду: неровный освещенный прямоугольник — свет наверняка падал из распахнутой двери.

Подошел, заглянул, — никого. Зашел, осмотрелся. Две длинных деревянных скамьи, вдоль стены — ряд высоких узких шкафчиков. И еще пара дверей. Надо полагать, именно здесь переодеваются грузчики, мясники и прочие подсобники. Так, а что здесь? Душевая, тоже пустая… Продолжим разведку…

За второй дверью послышались голоса. «Похоже, мне туда», — решил Сергей, но тотчас же понял, что ошибся.

Уверенный, начальственный баритон кого-то распекал — слов не разобрать, но интонация места для сомнений не оставляла. Нет уж, к начальству надо ходить официально — позвонить, договориться о встрече. И беседовать в директорском кабинете, а не темной подсобке, куда пришлось пробраться не совсем легально.

Баритон слышался всё громче, все отчетливей — и Сергей поспешно вышел из раздевалки, быстро и бесшумно пошагал дальше по коридору. Пусть начальник уйдет, а затем можно будет поближе познакомиться с объектом или объектами его гнева.

Хотя на самом деле затея нравилась всё меньше… Обстановка давила, еще как давила… И мысли в голову лезли нехорошие: в этаком местечке самые мирные экономические жулики могут весьма круто обойтись с человеком, сующим нос в их дела — очень уж антураж располагает…

Коридор повернул, но отчего-то не под прямым углом… И вроде как стал шире и выше, толком не разглядеть, освещение стало вовсе паршивым, лампочки остались позади, за поворотом… Или это уже не коридор, а другое, более обширное помещение? Сергей шагнул в сторону, вытянув вперед руку, пытаясь понять, где стена…

Почувствовал движение под ногами, нечто живое и небольшое вскользь коснулось штанины. Ох… От неожиданности Сергей дернулся в сторону, чуть не упал, и как-то очень нехорошо защемило в груди. Крыса? Кошка? Какая разница…

Он постоял в темноте, массируя грудь через рубашку. Звоночек, однако. И не первый — сегодня, во время разговора с Угалаевым, ощутил нечто схожее. Хватит заниматься самообманом: дескать, чувствуешь себя как в двадцать пять, — пятый десяток есть пятый десяток, скоро визиты к врачам станут привычным делом…

Сергей так и стоял у стены, размышляя, пойти ли вперед, или вернуться назад, — и тут его прихватило по-настоящему.

2.

Стало темно. Полная, абсолютная тьма — исчезли даже слабенькие отблески света, сочившиеся сзади, из-за поворота коридора. В груди сжалась чья-то огромная лапа — безжалостная, с длинными острыми когтями, стиснула так, что ни вздохнуть, ни крикнуть, и когти вонзались все глубже, все больнее.

Рук и ног Сергей не ощущал, как и всего остального тела — не мог даже понять, стои́т ли он еще, или уже валяется на грязном холодном полу.

Глупо… До чего же глупо… В голове вертелась лишь эта мысль — неторопливо, тягуче. Казалось глупым и обидным умирать именно здесь и именно так…

Где-то далеко, на другом краю бескрайной черной Вселенной, слышались голоса, еще какие-то звуки, — Сергей не мог их толком воспринять и осознать. Ему казалось, что он уже умер.

А потом тьма отступила — медленно, неохотно. И столь же медленно, по сантиметру, разжимались пронзившие плоть когти. Сергей понял, что жив. Что будет жить.

Он не стоял, и не лежал, — сидел на полу, привалившись спиной к стене. Сколько времени прошло, пока решился подняться на ноги, не понял… Но поднялся и поплелся обратно. Всё, хватит на сегодня. Вспомнил юность, идиот. Тряхнуть стариной решил, ага. Вместо этого старина, сиречь старость, тряхнула его: я, мол, уже близко, уже на подходе, сиди, жди меня и не рыпайся…

…Коридор перегораживала решетка — мощная, крепкая, сваренная из толстых арматурных прутьев. Потряс, подергал — бесполезно, заперто, вон и навесной замок смутно виднеется сбоку, у стены. Замочек, что называется, «от честных людей», — хиленький, дужка слабенькая.

Понятно…

Когда шел сюда, конструкция эта вытянулась вдоль стенки, оттого и не заметил. Теперь можно не гадать, что означали звуки, скользнувшие не так давно по краю сознания: поворачивали на петлях и запирали решетку, конечно же.

И что теперь?

Найти подходящую железку и сковырнуть несерьезный замок? Не вариант… Совсем бесшумно не получится… Посадить не посадят, но рисковать осложнениями карьеры ни к чему.

Кричать, звать на помощь?

Хм… Не хотелось бы по тем же причинам… Ситуация несколько щекотливая… Оставим вариант про запас. Сначала надо выяснить, что на другом конце коридора.

Он двигался медленно, на ощупь. Попытался в качестве фонаря использовать подсветку мобильника, но в тусклом синеватом свете ничего разглядеть не удавалось.

И все-таки он кое-как добрался до другой лестницы, ведущей наверх. Над головой виднелись две светлые полоски, расположенные в форме буквы «Т» с непропорционально длинной перекладиной. На дверь не похоже, на окно тем более… Потом сообразил: люк, грузовой люк с двумя распахивающимися жестяными дверцами. Сергей не раз видел подобные люки на задах магазинов старой постройки, располагались они не горизонтально, наклонно, под углом примерно сорок пять градусов…

Повезло — люк был заперт, но всего лишь на засов и изнутри.

На улице, рядом с люком, никого не оказалось. И далеко не триумфальное возвращение Сергея Белецкого из недр «Ностальгии» прошло без свидетелей.

3.

Уф-ф-ф… Как, однако, потеплело на улице за каких-то… Сергей взглянул на часы — ну надо же, всего час и шесть минут назад он переступил порог «Ностальгии», а казалось, что плутает в темном лабиринте целую вечность.

Ладно, все хорошо, что хорошо кончается. А теперь в машину и домой, хватит на сегодня приключений.

Вынырнув из подвала, он оказался в переулочке-тупичке, стиснутом между задней стеной магазина и непонятным приземистым зданием без окон. Направо хода нет, пойдем налево. Помнится, рядом с магазином дом прорезала сквозная арка, и как раз возле нее Сергей припарковал свой «опель». Переулок должен вывести именно туда, прямо к арке…

Так и получилось. Переулок расширился, превратился во внутренний двор, залитый асфальтом, унылый и безлюдный. Вот и арка… Неподалеку от нее стояла смешная машинка — четыреста первый «москвич», вместо снятых передних колес опирающийся на два чурбака.

Он усмехнулся со снисходительным превосходством человека, автомобиль которого вполне заслуживает называться автомобилем. Прошел под гулкой аркой, доставая на ходу ключи, и…

И замер.

«Опель» отнюдь не стоял на своем законном месте, но оцепенел Сергей не от этого…

За час с небольшим окружающий мир изменился самым кардинальным образом. Многое исчезло, многое откуда-то появилось, многое стало другим.

Но Сергей не обращал внимания на многочисленные мелкие и крупные изменения — не мог оторвать взгляд от двух, увиденных и осознанных первыми.

В центре площади Согласия (бывшей Ленина) исчезла обширная клумба, черневшая оттаявшей землей. Вместо нее громоздилась на пьедестале здоровенная статуя Ильича, вытянувшего руку с зажатой кепкой. А над чугунной головой вождя, по краю крыши здания на противоположном краю площади, алели вместо рекламы «Самсунга» громадные буквы: СЛАВА КПСС!

Нестерпимо хотелось проснуться.

 

Глава девятая. Старое доброе время

1.

Он сидел на парапете из полированного гранита, окружавшем памятник, и тупо смотрел на зажатую в руке бутылку — коньяка оставалось на донышке.

Когда успел все выпить? — не понимал и не помнил.

Проверенное лекарство помогло, шок отступил, — не исчез совсем, но острота его притупилась, вернулась способность мыслить.

Так уж устроены люди: чем бы не огорошила их жизнь, рано или поздно приходит понимание — да, это произошло, и ничего уже не изменить, не переиграть, надо думать, как жить дальше…

Хотя что именно произошло, Сергей понял далеко не сразу… Показалось: сошел с ума, банальным образом спятил, — там, в гастрономе номер пять, утонул в темном омуте воспоминаний. И все вокруг — галлюцинации, порождения больного мозга…

Долго эта идея не продержалась. Слишком материальным, вещественным было все вокруг. Даже очень больному мозгу едва ли под силу породить столько реалистичных, конкретных подробностей…

Версия номер два: другой, параллельный мир, Земля-2. (Ох, меньше надо было читать в молодости фантастику…) Очень похожий, но другой — и не было здесь никакой перестройки, и развала Союза не было, и КПСС все так же уверенно сжимает штурвал и рулит к светлому будущему. А вам, Сергей Борисович, придется тут сочинять статьи, обличающие акул империализма.

Но вскоре понял: нет, здесь не то… Не оттого, что бред и небывальщина. Слишком все узнаваемо — что ни увидишь, память подтверждает: да, было такое много лет назад. Машины, выезжающие с улицы Мира на площадь: сплошь отечественные и сплошь старых моделей… Двухдверный львовский автобус — древний, полузабытый, и в то же время новенький, сверкающий. Сверху, почти на каждом доме, бодрые вывески-лозунги: кроме КПСС, славили они труд, и сулили миру мир, и заявляли, что цель наша — именно коммунизм, а не какая-нибудь иная общественная формация.

И — нигде ни единой рекламы.

Прошлое. Дико, непредставимо, — но прошлое. Вы хотели вернуться в те золотые денечки, Сергей Борисович? Когда застыли в полутрансе возле витрины с мороженым? Заказ выполнен. Проходил мимо волшебник, выдернул волосок из бороды, прошептал: «крекс-пекс-фекс», — получайте. Пользуйтесь. В кармане завалялась сдача, двадцать копеек, — можно поискать, где тут продается клюквенное мороженое.

А еще здесь было лето… Зеленела листва, и обильно летел белый пух с окруживших площадь тополей (к 2001 году спиленных), кружил в воздухе, собирался белыми сугробчиками на пыльном асфальте… Детвора радостно галдела у двух автоматов по продаже газированной воды (без сиропа — копейка, с сиропом — три, услужливо подсказала память, хотя никто ее не спрашивал).

Казалось, что машина времени, именуемая гастрономом «Ностальгия», разрослась до размеров целого мира… Или, по меньшей мере, отдельно взятого городка.

Некоторое время Сергей всерьез размышлял над этой идеей: если выйти из Солнечноборска, и долго-долго шагать по шоссе, увидит ли он наконец рекламные щиты или бензозаправку «Лукойл»?

Нет уж… Надо вернуться к люку, и снова попасть в подвал «Ностальгии», и сбить замок, в переулочке-тупичке валялись у глухой стены какие-то ржавые железяки, наверняка отыщется что-нибудь подходящее. И — домой. И — хорошенько обдумать открывающиеся перспективы.

Потому что перспективы самые заманчивые.

2.

Ясно, что не он первым обнаружил эту щелочку, эту лазейку между временами. Были первопроходцы и до Сергея, проект «Ностальгия» — их детище, попытка извлечь коммерческую выгоду из феномена.

Но кто контролирует точку перехода? Наши? Или эти, здешние?

Пожалуй, второй вариант реальнее… От нас уж ринулся бы кто-нибудь в прошлое, нашелся бы энтузиаст: исправить-направить, подкорректировать, таких бы дров наломал…

А предкам много ли надо? Технологии да информация о будущем…

Технологии… А вот интересно: не раз в двадцатом веке наши ученые получали нобелевки за эпохальные открытия, определяющие магистральные пути развития НТР. Получали, а внедрить — кишка тонка, материальная база не позволяет… И мобильные телефоны, и микропроцессоры, и многое другое появлялось на свет за бугром — хотя функционировало на открытых нашими принципах. Вообще-то странно. Обычно кто делает открытие, тот его и внедряет. Не было такого случая, чтобы негры в Африке изобрели кремневый мушкет вместо фитильного — а воплотили задумку европейцы… Есть над чем поразмыслить.

Информация… Любопытно: в конце восьмидесятых, во времена полного разброда и шатаний, когда почти никто не представлял, что получится в результате дикой свистопляски реформ, — находились люди, словно бы владеющие эксклюзивной информацией о будущем. Планомерно и обдуманно готовившиеся не к какому-то там социализму с человеческим лицом, но именно к капитализму в российском его варианте. И ставшие потом олигархами… Маленький вопрос: никто из нынешних (в смысле, будущих) воротил российского бизнеса не начинал ли случайно карьеру в должности скромного директора магазина номер пять Солнечноборского райкоопторга?

Или все началось куда раньше? И на более высоком уровне?

Зимняя война… Не так давно, к шестидесятилетнему юбилею события, Сергей написал большой очерк о советско-финской войне, и материал изучил неплохо. Отметил тогда одну странность, но не стал задумываться, а сейчас вот вспомнилось… Две советских армейских группировки всю зиму бились лбами о линию Маннергейма на Карельском перешейке. С западным флангом все понятно — удар нацелен через Выборг на Хельсинки, в самое сердце Финляндии. Но вот Северо-Восточная особая группа войск под командованием комкора Грендаля… Куда метили они? Наступали на Солнечноборск, носивший тогда иное, финское название. А дальше? А дальше ничего нет, нежилые места, леса да болота Заладожья…

Отвлекающий удар? Не похоже… Весной, когда Мерецков уже взломал оборону финнов под Выборгом и победа была не за горами, Сталин продолжал слать и слать подкрепления Грендалю — яростные и бесплодные атаки по льду Суванто-ярви продолжались до самого перемирия. Мясорубка была чудовищная, батальон за батальоном, полк за полком оставались лежать — убитыми, ранеными — на мерзлой земле и на залитом кровью озерном льду. Фронт здесь так и не прорвали, лишь чуть потеснили финнов. И до Солнечноборска не дошли — однако потребовали и получили его по мирному договору. Знать, очень уж был нужен крохотный городишко огромному Советскому Союзу…

Ладно… Строить догадки и предположения можно бесконечно. Но ясно одно: он оказался причастен к тайне из-за сцепления маловероятных случайностей. Решетка была отперта совсем недолго — Сергей успел проскочить, а потом прихватило сердце, грузчики прошли мимо, не заметили, а он сидел неподвижный, онемевший — иначе окликнул бы, не дал себя запереть…

Но коли уж послала судьба такой шанс, грех им не воспользоваться. И не просто отоварить здесь, в Солнечноборске прошлого, двадцать тысяч рублей… Нет, ставки в этой партии могут быть куда выше — в разы, на порядки…

Пора выбираться. И хорошенько обдумать стратегию и тактику грядущей игры.

Он встал, отставил бутылку, поднял лежавшее рядом пальто. Пошатнулся, ноги держали плохо. Странно, сидел и не замечал опьянения, стоило подняться — и полученная доза спиртного заявила о себе в полный голос. Коньяк, кстати, оказался отличным, кто б сомневался…

— Распиваете в общественном месте? — прозвучавший за спиной казенно-вежливый вопрос ударил, как обухом по голове.

От удара внутри что-то лопнуло, какая-то неизвестная науке анатомии полость, и ее содержимое — жидкое, омерзительно-холодное — растеклось по всему телу, до самых пяток.

Оборачивался Сергей медленно-медленно, целую вечность. Знал, что сейчас увидит, — и безумно хотел зажмуриться, крепко закрыть глаза… А затем поднять веки — и проснуться.

Двое, серая форма устаревшего образца, фуражки с красными околышами. Чуть дальше — транспортное средство, именуемое «луноходом».

— Сержант Зайцев, — абориген неизвестно какого года небрежно вскинул ладонь к козырьку. — Ваши документики.

3.

В «обезьяннике» он оказался единственным клиентом. Единственной, так сказать, обезьяной. В его время такое не представить, но в семидесятые (или все же в восьмидесятые?) тихий провинциальный Солнечноборск был, очевидно, весьма законопослушным городом. Или есть, не был, неважно…

Важно другое — любой ценой, любыми путями выбраться отсюда, из-за решетки.

Сержант Зайцев сотоварищи, сдав задержанного, укатил на своем «луноходе». Его коллеги, дежурившие по отделению милиции, — старшина и младший лейтенант — казалось, не обращали на Сергея никакого внимания. Перекладывали бумаги, разговаривали по телефону, вскипятили электрочайник и неторопливо, со вкусом, попили чайку.

Он тоже не пытался завязать разговор, напряженно обдумывал ситуацию. Преступлений он здесь не совершал. Распитие? Не смешно, хмель на удивление быстро выветрился, и голова, и тело работали идеально, в абсолютно трезвом режиме. И сердце ничем себя не проявляло — в смысле, никакими патологиями. Чувствовал бы он себя так на площади — попытался бы сбежать, оторваться, даже рискуя получить в спину пулю из табельного «макарова».

Но если считаете пьяным — отправляйте в вытрезвитель, там тоже люди работают, не роботы, можно договориться…

Единственный неприятный момент, который надо как-то объяснить, — даты в паспорте. (Как все-таки повезло, что так и не собрался обменять свой серпасто-молоткастый на российский, нового образца паспорт.) Остается твердить одно: ошибка, дрогнула рука у пьяного паспортиста, и родился я не в шестидесятом, а в сороковом, сороковом, сороковом… И в дате выдачи паспорта дрогнула? Дрогнула! Пьян был писарь безмерно, мыслями в будущее упорхнул… Так, скажут ему, а почему тогда…

Продумать до конца грядущий разговор не удалось. Дверь распахнулась, вошел человек в штатском. Уверенно, без стука вошел, как свой к своим. На вид лет тридцать, невысокий, худощавый; движения быстрые, шустрые, но не суетливые, взгляд тоже перемещается с одного объекта на другой очень быстро.

Многословием разговор не отличался.

— Вот, — кивнул младший лейтенант на обезьянник.

— Понятно, — ответил тип в штатском.

— И вот, — младший лейтенант встал, обошел стол, эффектным движением иллюзиониста сдернул разложенную на столе газету.

Под ней лежали предметы, изъятые у Сергея: расческа, мобильник, ключи от квартиры и ключи от машины, бумажник (доллары и две кредитки — отдельно, рядом).

Расческа шустрого не заинтересовала, а вот мобильник он рассмотрел очень внимательно, осторожно взявшись за самый кончик антенны. Повертел стодолларовую купюру — тоже аккуратненько, держа за краешек. Ключи от квартиры небрежно отложил в сторону, а вот от машины зачем-то долго изучал.

— Э? — спросил у младшего лейтенанта, продемонстрировав тому объект своего интереса под определенным углом.

— Х-хе… — откликнулся мент.

Сергей приник к прутьям решетки, всмотрелся. Эмблема «опеля» на фирменном брелке выглядела в этом ракурсе точь-в-точь как вписанная в круг эсэсовская руна. Тьфу, ерунда какая…

— Уот секрет сервис… э-э-э… дую билонг ту? — спросил вдруг быстроглазый.

И вот тут Сергей Белецкий сорвался… О чем он кричал, о чем надрывался, о чем рыдал, сотрясая в истерике решетку, так потом и не вспомнил. Но не об ошибке пьяного паспортиста, очевидно…

— Очень хорошо, — спокойно сказал быстроглазый, когда крики смолкли. — Отправим тебя домой, не проблема. Переночуешь тут, а завтра отправим.

И потянул за рукав младшего лейтенанта — в дальний от «обезьянника» конец помещения. По пути прихватил со стола мобильник, причем обращался теперь с ним без всякой осторожности — весь разговор вертел в руках, нажимал на кнопки…

Сергей медленно приходил в себя. Во рту противно солонело — хотя никто его не бил, похоже, сам ударился лицом о прут решетки, но абсолютно не помнил этот момент…

Разговор мента и шустрого был негромким, но кое-какие слова доносились… Один обрывок фразы убил Сергея на месте: «…как раз завтра, комиссия из Кащенки…»

Сергею хотелось выть. Он наконец понял, кто пришел к нему в квартиру апрельским вечером — вечером, который ждать еще много-много лет. И от чего этот кто-то — он, он сам! — хотел его (себя! себя!) спасти.

— Опаньки… — удивленно сказал быстроглазый. — Ну-ка, ну-ка…

Его бессистемные манипуляции с кнопками принесли наконец результат. Не позвонил кому-нибудь, разумеется, — некому тут звонить…

— Вот ведь придумали… — заглянул через плечо штатскому младший лейтенант. — А ничего себе буфера у тёлки…

Сергей прикусил губу. Понятно, на что они там пялятся… Когда он купил этот мобильник — новейшую модель с встроенной фотокамерой, последний писк моды — они с Дашей обмывали покупку, ну и опробовали… Самые откровенные фото Сергей не стал стирать, сохранил в памяти телефона.

— Дай-ка глянуть протокол, — сказал быстроглазый; мобильник он в руках уже не вертел, убрал в карман. — Что вы тут накарябали… «шпионский предмет типа рации»… рация, ну-ну…

Разорвал листок пополам, скомкал обрывки.

— Пишите по новой: ничего у него с собой не было. Ничего.

Доллары разделили по чину: по две сотенных бумажки штатскому и младшему лейтенанту, одну — молчаливому старшине.

Обделенный старшина впервые вступил в разговор, пробурчал:

— И пальта у него не было. Нехрен тут…

 

Эпилог

Они позволили себе засмеяться лишь один раз, после одного ответа Сергея.

До того никакой реакции не показывали. Вопрос — ответ, вопрос — ответ, вопрос — ответ… Правильно, неправильно, — не понять, глядя на каменные морды игроков в покер. Покер, где ставкой твоя судьба. Молчат, лишь три карандаша делают отметки в разложенных на столе бумагах…

Сколько задних лап у зайца? Две. Какой сейчас год? Молчание. Как звали вашего отца? Борис. Какое сегодня число? Молчание. Как зовется детеныш собаки? Щенок. Какой сегодня месяц? Июнь. Сказал наобум, надеясь, что угадает правильно: ведь сугробы тополиного пуха бывают лишь в июне? Или… Или в июле тоже?.. Проклятье! Знал бы заранее, как это станет важно, каждый год записывал бы в тетрадочку: когда началась и когда закончилась «тополиная метель»…

За бессонную ночь, проведенную на жестком ложе обезьянника, Сергей успел обдумать линию поведения. Самое главное, самое важное, — доказать, что он нормальный. Не попасть в психушку.

Будущее, судя по всему, не задано однозначно, возможны разные варианты. Именно поэтому постаревший Сергей пришел к самому себе в Солнечноборске две тысячи первого года. Иначе какой смысл? Раз тебе все равно не поверят, пусть уж все идет, как идет… Но он пришел, и начал разговор совсем иначе, чем пришедший к нему самому много лет назад полусумасшедший ханыга. На том, прошлом цикле, возможно, была попытка огорошить с порога: я, дескать, это ты, — будущий, заплутавший во времени… И разговор завершился еще быстрее, какой же нормальный человек в такое поверит?!

И Сергей-бис на следующем витке попробовал другой подход, более осторожный, выдал себя за родственника. Тоже не выгорело, но главное не это… Главное — будущее можно менять, по-иному действуя в настоящем… Но если угодить в дурдом, ничего уже не изменишь. Как тебе можно и нужно действовать, там будут решать другие.

Но неужели не видно, что он нормальный???!!! Легкая амнезия — не сумасшествие, ну забыл человек текущую дату, с кем не случается…

Как зовется детеныш коровы? Теленок. Сколько лап у паука? Восемь. Как называют брата жены? Шурин. Какой сейчас год? Молчание. Кто сейчас президент США?

И вот тут он ляпнул: Рональд Рейган, — помнил, что правил тот долго, очень долго, у нас за его президентство аж четыре генсека сменились. Да и не писал Сергей никогда о недавней мировой истории, а в детстве кто ж интересуется зарубежной политикой? Кроме Никсона и Кеннеди, никто из былых президентов в памяти не всплывал, — но это шестидесятые, настолько глубоко он не мог провалиться, иначе не дожил бы — во второй раз — до Миллениума…

Ляпнул, и они засмеялись, и переглянулись с тем шустрым и быстроглазым, приткнувшимся здесь же за столом, с краю, и один из белохалатников кивнул шустрому головой, и Сергей понял: эта ставка проиграна… Никто не поверил и уже не поверит, возможность упущена… Ничего хорошего ждать не приходится, впереди беспросветная тьма… Если активно лечить здоровый мозг — химией, электрошоком — долго ли он останется здоровым? Недолго, память-то уж точно пойдет вразнос, ведь недаром Сергей-бис три минуты вспоминал имя собственного деда…

Остается последний шанс. Небольшой, крохотный, исчезающе малый. Они не ждут от него подвоха, — там, в бумагах, нет понятной лишь посвященным отметки, неприметной такой закорючки, означающей: клиент опасен, пациент буйный. Не нарисовали ту закорючку, не давал он повода.

А вот те два бугая в белых халатах, застывшие у дверей, готовы ко всему, наверняка готовы, им документы для ознакомления не предоставляют. Но… но они никакого понятия не имеют о боевом айкидо, равно как и о прочих восточных боевых искусствах. Откуда? Ничего круче самбо и бокса изучать в этой стране не дозволялось. Они и фильма-то ни одного не видели с участием Брюса Ли, или Джеки Чана, или еще какого-нибудь известного руконогомашца.

Это его шанс. Последний. Вырваться силой, используя эффект неожиданности — и со всех ног туда, в переулочек-тупичок у гастронома номер пять, где стоит древний «москвич» с подпорками из кирпичей, заменяющими снятые колеса…

Он попытался с максимальной точностью восстановить в памяти, как сюда попал. Не всю свою одиссею, разумеется, лишь последний ее маленький отрезок: от входных дверей психоневрологического диспансера до этого помещения. И понял: да, главное препятствие — два амбала. Лестница и коридор были пустынны, если кто и попадется случайно на пути, едва ли немедленно и активно вмешается… Перепрыгнуть турникет-вертушку у выхода — не проблема, вахтер в своей застекленной будочке и сообразить не успеет, что к чему.

Очередной вопрос он проигнорировал. Последовавший за ним — тоже. Попросту не услышал их. Сидел на привинченном к полу табурете, полностью расслабившись, отключившись от всего. Успокоил дыхание, сердцебиение, стал тихий и неподвижный, как готовая к взрыву мина…

А потом взорвался!

С диким воплем взвился в воздух, рванул к дверям… Через долю секунды один из амбалов согнулся пополам, начал заваливаться набок. Второй устоял, хоть и отлетел к стене, — челюсть отвешена, в глазах изумление: если кто-то и бил гориллоида ногами по лицу, то наверняка только лежащего. Тут же схлопотал добавку — в кадык, костяшками четырех согнутых пальцев. Готов!

Дверь оказалась заперта, но ключ торчал из замка — простой, дешевенький, с деревянной грушевидной калабахой, подвешенной к кольцу. Щелк! Щелк! — и в коридор, а теперь запереть их снаружи — лишняя фора не помешает.

Торопливо пихая ключ в скважину, он не услышал, не увидел — шестым чувством ощутил за спиной движение, обернулся прыжком…

Серая форма, погоны, лицо толком не разглядел, — в его собственное лицо уже летел, заслонив обзор, кулак, — здоровенный, поросший рыжими волосками.

Бац!

Кулак влепился в скулу, затылок ударился о дверь — с отвратительным таким треском, эхом прокатившимся по всему телу…

Сознание он не потерял, но мало что видел и слышал: перед глазами стояла огненная вспышка, а эхо продолжало греметь в ушах, и становилось все громче. Ноги не держали, он оплыл по двери на пол. Но способность мыслить осталась, и мысль была одна: всё кончено.

Потом за него взялись те два бугая, оклемавшиеся, вышедшие в коридор, — несколько раз от души врезали ногами. Метили в живот, в пах, по лицу старались не попадать. Было больно.

А затем стало еще больнее — один из бугаев, тот, что получил костяшками в кадык, припечатал каблуком к полу правую кисть Сергея. Мерзкий хруст, вспышка дикой боли — и он отрубился по-настоящему…

Ненадолго, всего на несколько секунд, очевидно. Очнулся и понял, что его куда-то тащат, волокут по полу. Как выяснилось — обратно, на медкомиссию.

Сергей не пытался сопротивляться — ни тогда, ни потом, когда его туго упаковывали в смирительную рубашку.

Доктора негромко переговаривались — там, у себя за столом. Он мог расслышать лишь обрывки, кусочки фраз: «…уморил, еще бы Джона Леннона…», «…не помню, кто…», «…да видел ты, видел, все на тот фестивальный…», «…где ноги парню…», «…вот-вот, Рейган и есть…»

Значит, будущее неизменно, никакой, к чертям, многовариантности… Будет своим карманным оракулом у местного медицинского босса, будет предсказывать обмены денег, дефолты и прочие катаклизмы… Потом недолгая свобода, карьера полусвятого-полусумасшедшего, и визит к самому себе в отчаянной попытке спасти, переломить судьбу… Потом — петля в развалинах богадельни.

А как Наташка назовет внука, он не узнает никогда… И отчего-то казалось самым страшным именно это.

 

Рассел Д. Джонс

ШЕЛ В МОСКВУ СЛОН

— Должен тебя предупредить, если собираешься приторговывать ею — проблем будет по горло, — сказал Мигель, разливая по стаканам самогон из большой коричневой бутыли с полустершейся наклейкой «Red Label». — Есть девки, которые сами раздвигают ноги, а эту придется ломать, и долго, а зачем тебе это надо, если хватает таких, кто уже готов?.. — Он помолчал немного, мысленно прикидывая возможную последовательность действий. — Нет, оно того не стоит.

Я уже понял, — хмыкнул Трой, доливая себе воды из стального ведерка с надписью «Собственность пожарной службы муниципалитета».

Я должен был это сказать, — с серьезным видом объяснил Мигель. — Чтоб ты знал.

Я таким товаром не занимаюсь, — напомнил Трой, сделал хороший глоток и подцепил пальцами с тарелки кусок жареной рыбы.

Вот я и удивился, когда ты ее притащил, — прошептал Мигель, склонившись к гостю. — Я бы купил ее у тебя, будь она другой. Ну, более…

Нормальной, — подсказал Трой.

Вот именно! — хозяин задумчиво поскреб свой мясистый выбритый затылок. — Или ненормальной, но на другую сторону. А это ж не пойми что! Сразу видно, толку от нее… — Он осекся, когда гостья оглянулась на него, и торопливо схватился за стакан.

Девушка действительно была странной — во всех отношениях. В бытность свою сутенером Мигель повидал похожих, но лишь когда они проходили мимо него по улице. В руках книжка, ни грамма косметики, но обязательно очки, за которыми прячутся туманные задумчивые глазенки. Всегда словно под кайфом, но не от такого, какой бывает от таблеток или травки. Понятия не имеют, что происходит рядом, даже если поставить их нос к носу с самыми похотливыми шлюхами города…

Новое дело? — продолжал допытываться Мигель, когда гостья убрела в дальний конец зала, к стене с объявлениями.

В баре было пусто — самый разгар рабочего дня, народ либо в море, либо обрабатывает вчерашний улов. Некоторые отсыпаются после ночного дежурства. А кое-кто мечется в лихорадке и пытается выжить.

Она здесь ни при чем, — неохотно выдавил из себя Трой. — Ну, вообще-то, есть там кое-что, но так, по мелочи.

Хочешь остаться здесь? — прищурился хозяин.

Мне нужна работа. На один раз. Потом я уеду.

Тебя кто-нибудь видел?

Видел. Я же спрашивал о тебе.

Мигель задумался, вернее, сделал вид, что задумался — он знал, что можно предложить Трою, потому что Трой Гарса был из тех людей, для которых всегда найдется работа.

Чем тебе платить? — спросил хозяин. — Чем-нибудь конкретным?

Чем-нибудь полезным. — Трой вертел в пальцах пустой стакан, наблюдая за своей спутницей, которая была полностью поглощена объявлениями — шевелила губами, повторяя про себя содержание каждого грязного клочка с предложением работы или обмена.

«Что она там ищет? Или кого?» — Мигель в который раз поразился тем изменениям, что случились за последнее время.

Каждого человека, даже самого проверенного, словно несколько раз вывернуло наизнанку — и теперь непонятно, как к кому относиться. Вот, к примеру, Трой — боец с подтвержденной репутацией, упертый и хладнокровный, всегда доводил до конца любое дело и никогда не связывался с неудачниками… А теперь притащился с бесполезной девкой. И собирается двигаться дальше! Куда? Умные люди берут себе землю и держатся на ней. Или пытаются удержаться.

Вещи оставь у меня, — предложил Мигель, когда они обговорили все условия. — И держись подальше от Сент-Себастьяна. Это где высотные дома.

А что там? — поинтересовался Трой, копаясь в своей сумке. Его спутница стояла рядом, стиснув тощий серебристый рюкзачок, весь в ярких нашивках и значках.

Тиф. И еще какая-то зараза. Мы сожгли все, что могли, но лучше туда не заходить. И кстати, следи за собаками — все здоровые на привязи, дома. Если псина бегает сама по себе — обязательно бешеная.

Учту, — кивнул Трой и обнял свою спутницу за плечи. — Ну, пошли, милая, прогуляемся.

На улице она вывернулась из его объятий и просто взяла за руку, так, как обычно это делают дети или влюбленные школьницы. Она и похожа была на старшеклассницу — худенькая, с маленькой грудью, пухлыми щечками и длинной выгоревшей на солнце челкой.

Ты нашел работу? — еле слышно спросила она по-английски.

Ага. — Трой вертел головой, осматривая улочку.

Ты должен кого-то убить?

Нет, — словно бы с неохотой ответил он.

Она облегченно вздохнула — слишком наигранно, чтобы он отнесся к этому всерьез. Впрочем, она все равно знала, что не сможет повлиять на его решения.

От тебя тоже кое-что потребуется, — пробормотал он, оттаскивая свою спутницу поближе к обочине, чтобы дать пройти трем женщинам в лоскутных платьях.

Похожие на тряпичных кукол, они волокли заднюю половину от легкового автомобиля, с выпотрошенными сиденьями и раскуроченным багажником. Машина была в таком ужасном состоянии, что никто бы не смог определить марку. Но, судя по всему, обивку салона снимали аккуратно, стараясь не повредить. Значит, там была натуральная кожа — редкое сокровище, ценность которого возрастала с каждым месяцем.

Между стенами домов металось эхо, порожденное грохотом голых колесных ободьев. В окнах дребезжали стекла, а где-то рядом надрывался в плаче маленький ребенок.

Что ты сказал? — переспросила девушка, прижимая к одному уху свободную ладошку.

Я сказал, мне будет нужна твоя помощь, — повторил Трой.

Понятно. А это опасно?

Да. Чуть-чуть, — он рассмеялся и потрепал ее по волосам. — Ты не переживай. Это легко.

Она снова вздохнула и не стала ему отвечать, тем более что они достигли цели и уже могли видеть здание телерадиоцентра. Раньше там располагалась звукозаписывающая студия, большой музыкальный магазин и даже клуб, а теперь остался только разваливающийся приемник на велосипедном генераторе в комплекте с местным энтузиастом-радиолюбителем.

Как рассказывали на пристани, диктор, местная знаменитость, всего год назад — как раз накануне Гринвора — сумел выбиться в Милан, увез туда жену и дочерей, а потом вернулся один, поседевший, постаревший и сумасшедший. Он самолично занял брошенное здание телецентра и пытался восстановиться «цивилизацию» — это слово рыбаки произносили с особым выражением, словно ругательство, связанное с приятными воспоминаниями.

«Если Кукушка будет й настроении — может быть, впустит! — заметил капитан торгового кораблика и с удовольствием присоединился к общему смеху. — Только не жалуйтесь потом!»

Раньше Кукушка вел местные выпуски новостей, предупреждал о погоде и передавал приветы и поздравления. Теперь же он выуживал из эфира обрывки и хвосты чужих сообщений, чтобы заплатить за свою долю улова.

Но гостей он не любил.

Ну, давай, открывай, засранец! — Трой полчаса безуспешно колотил в дверь пожарного выхода.

Радиоточка размещалась на втором этаже, но через первый было не пройти — не столько из-за полуразобранной лестницы, сколько из-за зловонной кучи гниющих отбросов и дерьма, на полметра покрывающего весь пол.

Я обсмеюсь, если он успел помереть к нашему приходу, — пробормотал Трой и остановился, чтобы передохнуть.

Вчера его видели, — напомнила девушка.

От такой вони можно и за день сдохнуть…

За дверью что-то зашуршало.

Сеньор Наварро! — закричала девушка, прижавшись к ржавой двери, покрытой тонкой паутиной сгнившего пластика. — Простите за беспокойство! — Эта фраза из туристического разговорника явно была лишней. — Меня зовут Варя Румянцева! Пожалуйста, сеньор, впустите нас!

Румянцева? — У Кукушки был ясный, хорошо поставленный сильный голос. — Русская?

Да, я из России, сеньор!

— Слишком много сеньоров, — хмыкнул Трой, и Варя погрозила ему кулачком.

А что нужно сеньорите из России? — спросил Кукушка, распахивая дверь. В руках у него был багор.

Я вам все объясню, — улыбнулась Варя и осторожно отвела ржавое острие подальше от себя и от Троя. — Вы говорите по-английски?

Он говорил. Разобравшись, что перед ним не местные «необразованные свиньи, которым нечем заняться по причине собственной тупости», а «гости из далеких стран, можно сказать, из нашего прекрасного прошлого», он принялся говорить, да с таким усердием, что Варе не пришлось ничего объяснять, и она покорно позволила увести себя в глубь кукушкиной берлоги. Трой остался на лестнице — внутри было слишком ароматно, но и Варю бросать не хотелось. Все-таки сумасшедший: кто знает, что ему взбредет в голову?

Впрочем, Варя тоже была не совсем нормальной, и Кукушка, угадав в ней родственную душу, принялся с упоением демонстрировать свои богатства: рации с рыбачьих катеров, полицейские передатчики и туристические портативные радиостанции. Все, что смог найти — мертвый бесполезный мусор, способный лишь напоминать о том, сколь многое было утрачено.

Но были и другие упрямцы, более удачливые — и временами им удавалось пробиться в эфир. Иногда везло Кукушке — и он ловил слова, фразы, даже фрагменты мелодий.

Это была ария из Фауста, я клянусь! — кричал бывший диктор, размахивая руками, словно пытался взлететь. — Я слышал ее ровно двадцать семь секунд!

Варя стояла на свободном пятачке, рассеянно поглаживая сиденье велосипеда. Генератор давал достаточно энергии, чтобы работал приемник, но Кукушка был не настолько силен, чтобы крутить педали двадцать четыре часа в сутки. Никто бы не смог.

Если бы они знали, что делают! — не унимался бывший ведущий, снова и снова вспоминая тот день, когда он читал в прямом эфире сообщение о новой технологии, которая позволит утилизировать промышленные отходы, улучшит экологическую обстановку и снизит последствия экономического кризиса, охватившего весь мир. Читал и сам искренне радовался. — Они думали, что смогут контролировать эту чуму! Самоуверенные идиоты! Любой вирус мутирует, особенно при таком количестве пищи — как они могли забыть, что весь наш мир состоит почти из одной пластмассы?!

Варя кивала, скользя взглядом по стенам, увешанным постерами и фотографиями. Некоторые лица были знакомы, некоторые — совсем как родные, но теперь единственным носителем их голосов и музыки была лишь ненадежная человеческая память.

И ведь еще оправдывались! Ныли, что не хватает времени — я помню, я еще успел услышать!.. — захлебывался Кукушка. — Все погибло, все, что мы успели сделать — а им пары годиков не хватило!

Пошли отсюда! — не выдержал Трой и нетерпеливо протянул руку. — Ну?

Варя позволила увести себя. Даже не попрощалась — так была расстроена, до слез. Наверное, не стоило надеяться на удачу, ведь результат был известен заранее. В каждой похожей радиоточке их встречала рассыпающаяся на глазах аппаратура и упрямец, у которого была лишь самодельная рация и надежда, что еще можно что-то сохранить. Но эфир немел, пустел, безлюдел. Лишившись не только развлечений, но и самого необходимого, кто теперь скучал по музыке?

Как говорил Трой, не самая полезная штука на свете.

В бар они вернулись уже к вечеру, и это место успело полностью преобразиться — стало многолюдным и шумным, наполнилось запахами и движениями. Наемные бессемейные рабочие торопливо поглощали свой ужин, рыбаки и полицейские из морского патруля громко спорили, обсуждая недавнюю стычку с пиратами, а вдоль стены на стульях сидели старухи и чинили одежду своих мужей и сыновей. Казалось, здесь собрался весь поселок.

Вокруг бильярдного стола отдыхала особая компания, выделяющаяся и одеждой, и поведением. Главенствовал над ними толстяк в черном кожаном пальто со следами от пуль на спине. С ним играла рыжеволосая девица и молодой араб, чьи щеки были покрыты полузажившими шрамами от старых нарывов. Другая девица, чернокожая, с голой грудью и в высоких красных сапогах, прижималась к вожаку, хихикая и покусывая его за ухо. Рядом держались двое парней — узколицый блондин и метис с татуировкой на шее. Они не переставали следить за людьми в баре, вызывающе заглядывая в глаза каждому, кто смотрел в их сторону.

Варя и не заметила, как оказалась одна — Трой куда-то исчез, растворился в пляшущих тенях. Постояв немного, чтобы привыкнуть к спертому воздуху, Варя повернулась в сторону бильярдного стола, прищурилась, достала из кармана очки с разбитыми стеклами, примерила, быстро сняла и неуверенно направилась вперед — прямо к опасной черно-белой парочке.

Первым ее заметил блондин. Он толкнул локтем скучающего напарника и сказал что-то, что вызвало смех у всей компании.

Варя испуганно улыбнулась и сделала еще один шаг, но тут ее перехватил один из посетителей бара, пожилой рыбак, за спиной которого ненавязчиво маячили двое похожих на него юношей.

Ты откуда, дочка? — спросил он с сильным португальским акцентом.

Прошу прощения, — сказала Варя по-английски. — Я вас не понимаю.

Ты откуда? — перевел один из молодых людей.

Из Лондона, — ответила Варя и покраснела. — Я ищу…

Эй, хватит лапать мою девушку! — вмешался блондин. — Иди сюда, дорогая, я умираю от нетерпения!

Старик помедлил немного и с неохотой отступил. Варя осталась одна. Близоруко помаргивая, она стояла в круге всеобщего внимания — не злорадного, скорее сочувственного, но все равно зрительского внимания. Никто не собирался вмешиваться: она была здесь чужой, а толстяк со своими телохранителями успел научить поселок правильным манерам.

«Пусть он возьмет эту, а не наших — вот что они думают, — пронеслось в голове у Вари. — Трой был прав: никто не вмешается. Никто не захочет проблем».

— Давай, давай, не стой столбом, — блондин схватил девушку под локоть. — Мы с моим дружком по тебе соскучились.

Ты не меня имеешь в виду? — вмешался метис, и компания снова захохотала.

Смеялись и шлюхи, и даже кто-то из посетителей бара. Многие отводили глаза. Некоторые даже не оборачивались.

Подождешь своей очереди! — бросил блондин напарнику и притянул девушку к себе.

Пожалуйста, сеньор, отпустите меня! — со слезами на глазах и не очень-то притворяясь, воскликнула Варя, пытаясь вырваться.

Конечно, я тебя отпущу, — пообещал блондин. — Я тебя так отпущу… — и он потянулся губами к ее рту.

Трой возник как из-под земли, высвободил Варю из цепких лап и оттолкнул в сторону. Развернулся, сшибая с ног метиса, который попытался зайти к нему со спины, и легко уклонился от брошенного бильярдного шара.

Блондин невнятно прорычал что-то, попытался достать нож, но Трой перехватил его руку и, врезав ему в солнечное сплетение, впечатал голову противника правой глазницей в угол стола, с ходу вырвал занесенный кий, расколол о столешницу и вбил острый обломок в перекошенный рот араба. После чего всем весом наступил на колено поднимающемуся метису, вырубил его ударом в пах и еще раз пнул корчащегося на полу парня, чьи белые волосы заливала кровь из раны в голове.

Варя продолжала пятиться назад. Она мало что могла разглядеть за широкой спиной Троя, но хорошо слышала захлебывающиеся звуки и хруст, отчетливо раздающиеся во внезапно наступившей тишине. Лишь мерно, словно часы, стучали спицы в руках у старух.

Прямо под ноги Варе выкатился черный шар, оставляя за собой красную дорожку — и как по команде в баре возобновились разговоры, стук вилок о тарелки и кашель.

Трой выпрямился, посмотрел в глаза толстяку.

— Вообще-то это моя девушка, — сообщил Трой.

— Работа не нужна? — спросил его толстяк.

Не-а, — Трой почесал ссадину на правом кулаке. — Уже нашел.

Толстяк побледнел, оглянулся по сторонам — и торопливо покинул бар. Шлюхи выбежали вслед за ним. На полу остались трое телохранителей. Вернее, то, что он них осталось.

Живы? — крикнул из-за стойки Мигель, наполняя стаканы.

Вроде да, — отозвался Трой.

Ну, так вытащи их отсюда. Эй, кто там, помогите ему.

С удовольствием, — пробормотали спутники пожилого рыбака.

Ты в порядке, дочка? — поинтересовался старик.

Да, синьор, — прошептала Варя, продолжая смотреть на Троя.

Он почувствовал ее взгляд, обернулся и подмигнул.

Утром следующего дня они уже плыли в другое место дальше на юг вдоль побережья.

Попутный ветер усердно надувал паруса перегруженной спортивной яхты, которая уцелела благодаря принципиальности своего помешанного на истории хозяина. Когда-то он пренебрег удобством и экономичностью, заказав судно без единого кусочка пластмассы — а теперь стоял у штурвала и с гордым видом обозревал пустой морской горизонт.

Ни назойливых катеров, ни наглых лайнеров, ни уродливых танкеров, лишь робкие рыбачьи лодки, жмущиеся к берегу. Когда «русалочья кровь», которую вывели для борьбы с нефтяными пятнами на воде, переключилась на топливо, романтика хождения под парусом стала более чем ценным умением. Как и другие, прежде забытые ремесла.

Варя сидела на корме, зашивала прореху на рубашке Троя и думала о том, что ей не нравится работа, на которую он нанимался. Но ничего не поделаешь — иначе до Кадиса не добраться. Транспорт ходил редко, пассажиров брали крайне неохотно и, как правило, по рекомендации мэров и старейшин.

Чтобы получить место на очередном судне, Трою постоянно приходилось кого-нибудь «обезвреживать». Зарвавшиеся бандиты, требующие слишком много за свои услуги или мешающие местным «защитникам», пираты, у которых сохранились боеприпасы к огнестрельному оружию, или просто слишком жадный торговец, пытающийся набить цену на лекарства или что-нибудь не менее ценное… Найти и сделать больно. А потом исчезнуть, чтобы не обострять конфликт. Какой спрос с заезжего бойца?

Нравилось это Трою или нет — разобраться было невозможно. На вопросы он не отвечал, на просьбы не реагировал, по лицу не прочтешь. Эта неизменно невозмутимая физиономия, кажется, умела выражать лишь два чувства: «Я слушаю» и «Мне плевать, что ты там говоришь». Хотя нет, иногда на ней появлялось что-то вроде удовлетворения — например, когда он сидел на корме, обдуваемый свежим утренним ветерком, и смотрел на свою спутницу.

Не смотрел — любовался. Ее профиль, закушенная нижняя губа, тонкие запястья, ловкие пальцы, умело обращающиеся с иглой и ниткой. За ее руками вообще было приятно наблюдать — изящные, умелые, ласковые, настоящее сокровище во времена, когда практически все приходится делать руками. Когда открылись ее незамысловатые хозяйственно- бытовые умения, Варя стала нравиться ему еще больше.

Ей бы не пришлось искать себе место. Черт побери, она могла бы просто петь! Как вчерашним вечером в баре: обмолвилась, что любит музыку, легко поддалась на уговоры и спела несколько песенок — дрожащим голоском, краснея и запинаясь, но это было здорово.

Стоило извиняться и объяснять, что эти «композиции» были написаны для очень хорошего певца! Все равно ей хлопали, ей были искренне рады. Люди устали от тишины, и Варя могла бы жить на это… если бы, конечно, были гарантии, что никто не потребует от нее чего-то большего, чем песни. Она могла бы остаться в поселке, потому что там хватало молодых парней с домами, лодками и постоянным заработком — а она довольно привлекательная и, опять-таки, не бесполезная.

Но она бы не осталась, даже если бы ее просили на коленях.

Все-таки ты соврал мне, — сказала Варя, перекусывая нитку. — На, готово.

Спасибо. — Прежде чем надеть рубашку, он с удовольствием пощупал аккуратный шов. — Но я тебе не врал. Это было не очень опасно.

Я не о том. Ты сказал, что это не убийство.

Это не убийство. Они все выживут.

И останутся калеками! — воскликнула она. — Учитывая, что теперь они даже не смогут попасть в нормальную больницу…

Вот именно, — усмехнулся Трой, и она отвернулась, чтобы не видеть его ухмылку, не начать улыбаться в ответ и не забыть то, что она хотела ему сказать.

Значит, для этого тебя наняли, — вздохнула она.

Для этого, — кивнул он и придвинулся ближе к ней.

А сами они не могли… справиться?

Не могли, — теперь он был совсем близко, так что она могла чувствовать запах его пота.

Потому что ты сильнее?

Потому что я чужак, — ответил он, поглаживая ее по бедру.

Ну, разумеется! — Она еще дальше отвернула голову, чтобы не коснуться щекой его щетины. — Кстати, чем этот твой друг заплатил тебе?

Он мне не друг. Я с ним работал когда-то.

Вместе?

— На одного человека.

А чем он тебе заплатил? — продолжала упорствовать Варя. Ей не нравилось, что на них смотрят моряки и другие пассажиры, отдыхающие за ящиками с грузом.

Кое-чем полезным.

Я тоже должна тебе заплатить?

Если считаешь, что должна. — Он демонстративно перестал ее ласкать. — Только не надо делать мне одолжений.

Она виновато шмыгнула носом и села к нему на колени. Обняла. Прижалась плотно-плотно.

Значит, ты делаешь это только потому, что должна? — прошептал он с улыбкой.

Разумеется, нет…

Единственно возможный ответ. Правда была сложнее, но как ее объяснить? В одиночку Варя не выжила бы, но Трой помогал ей совершенно не пбтому, что она спала с ним или зашивала его одежду. Сильный и довольно-таки привлекательный мужчина, он бы легко нашел себе нормальную женщину — такую, у которой нет цели, которой не надо ничего лишнего…

«Почему ты помогаешь мне?» — иногда спрашивала она — ночью, в короткий промежуток между сексом и сном. Это был исключительно риторический вопрос — Трой, несмотря на всю свою кажущуюся примитивность, понимал такие вещи, ухмылялся, ерошил ее волосы и засыпал, оставляя ее с догадками и воспоминаниями.

Что было бы с ними двумя, если бы в ту промозглую зимнюю ночь в Барселоне Варя пошла бы по другой улице? Или если бы она прошла мимо — как другие прохожие торопливо пробегали мимо мужчины, лежавшего навзничь в луже крови? Ну, наверное, там просто не было других русских, отягощенных принципами и программой «больше всех надо». Трой мог выжить, или загнуться от ран, или замерзнуть, но он остался в живых благодаря «прекрасной незнакомке». Ну, это Варя мысленно так себя называла.

Сам Трой вначале решил, что она приняла его за мертвеца и просто хотела снять одежду, Через некоторое время понял, что она бы не смогла сделать это, даже если бы умирала от холода. После чего заявил с серьезным видом: «Больше никогда так не делай!»

«Обещаю, — ответила Варя. — Если я еще когда-нибудь буду в Барселоне…»

О, Барселона, волшебный город из песни, которая звучала у нее в ушах всю дорогу из Москвы. Барселона, оказавшаяся городом величайшего разочарования — и новой надежды.

Варя прибыла туда из Марселя перед третьей волной «зеленой чумы», когда еще ходил морской транспорт, но уже не летали самолеты. А из Москвы она вылетела в начале первого этапа «очистительной» эпидемии, когда пришло письмо от Селима. Электронное письмо — одно из последних электронных писем и писем вообще.

Тогда невозможно было поверить, как быстро все кончится — Интернет, самолеты, шум машин. Стопки компакт «дисков истлеют и опадут серой ватой, сгнившая изоляция отнимет электричество даже у тех, кто вовремя оплачивал счета, прочные и нержавеющие трубы сфонтанируют водой и нечистотами — и обратятся в пыль. Мир минус пластмасса равняется…

Все, как предсказывал Селим, а вначале Варя решила, что у него истерика, приступ паранойи, что-то не заладилось в мастерской или выгоняют из музея. Варя знала Селима двенадцать лет и знала о нем все, как и он о ней, хотя они не разу не виделись в реальной жизни. Делили на двоих разницу во времени, радости и успехи, утешали друг друга в беде, по сто раз обсуждали любимые вещи — поэтому Варя поспешила взять отпуск и отправилась в Барселону.

Та самая Барселона, о которой пели два неповторимых голоса — давным-давно, еще до ее рождения…

В Барселону Варя прибыла через две недели — вместо двух дней — без денег и без надежды вернуться обратно.

А Селим уже уехал в Кадис — всего лишь день на скоростном поезде. Или долго-долго-неизвестно-сколько под парусами или на веслах, мимо опустевших берегов, скрытых дымом, по безупречно чистому морю, где не встретить ни одной пластиковой бутылки, ни одного нефтяного пятнышка, только чайки, рыба и лодочки рыбаков.

Рядом был Трой — и казалось, он всегда был рядом.

Это наркотики, да? — спросила она его, когда они сошли на берег, чтобы пересесть на другое судно. — Он заплатил тебе наркотиками?

Потише, — он приложил палец к ее губам. — Какая тебе разница? Это так важно? Или боишься, что нас посадят в тюрьму?

Варя присела на мачту разобранной яхты, останки которой валялись на пристани. Нужный корабль должен был прийти только к вечеру, но им отсоветовали идти в поселок — люди оттуда давно не выходили в море, а что там — болезни или бандиты — уже не суть важно.

Море билось о бетонный причал, в полупрозрачном тумане метались чайки. Трой прилег рядом с Варей, положил голову ей на колени и закрыл глаза.

Еще один герой, еще одно бессмысленное преступление… — тихонько пропела Варя. — А ты был в тюрьме? — спросила она, водя пальчиком по его губам.

Щекотно! — Он недовольно дернул головой.

Прости, — она просунула руку в вырез рубашки. — А так лучше?

Да-а-а… — он расплылся в довольной улыбке.

Ты так ловко уходишь от ответа, — пожаловалась она.

А ты такая упрямая, — парировал он и осекся.

Варя почувствовала, как напряглись его мышцы, отпрянула, чтобы он смог сесть.

Их окружила группа подростков — все какие-то избитые и помятые, в грязной засаленной одежде, но с неестественно блестящими звериными глазами.

Кого ждем? — спросил юноша лет восемнадцати, с ожогами на лице и груди.

«Фараона», — процедил Трой.

До Кадиса, значит, собрались, — подытожил старший.

Угу, — кивнул Трой. — Туда.

Сколько? — Главарь подбородком указал на Варю.

Не продается.

Типа, для личного пользования?

Для личного.

А у нас тут все общее! — ответил главарь, доставая нож под хихиканье товарищей.

Трой дождался, пока они отсмеются. Варя заметила острие заточенной отвертки, выглядывающее из-под рукава его рубашки, и кинулась к тому, что когда-то было рубкой роскошной спортивной яхты. Крысы с писком разбежались в разные стороны, но она не обратила на них внимания — старалась забиться поглубже, чтобы не смогли сразу достать.

Сумка Троя, которую Варя прихватила с собой, оказалась неожиданно тяжелой. Но почему-то не было никакого желания смотреть, что там внутри, чем Трою заплатили и что он там хранит. Ни капли любопытства.

За ее спиной кто-то вскрикнул, хриплые стонущие возгласы закончились хрустом и детским плачем. Варя обернулась — хныкал долговязый парень с лысой головой, Трой деловито выкручивал ему руку, осматриваясь по сторонам.

Через пару минут на пристани остался только главарь с ожогами. Трой присел перед ним на корточки и принялся раздевать. Варя вылезла из укрытия, медленно подошла, сгибаясь под тяжестью сумки.

Ты же не собираешься брать это? — спросила Варя, услышала свой дрожащий голос и поняла, что все еще боится.

Трой посмотрел на нее, потер ссадину на щеке.

Иди сюда. Помоги.

Варя вздохнула и опустилась рядом.

Теперь я точно уверена, что ты сидел в тюрьме, — заметила она, развязывая шнурки на ботинках убитого.

Трой покачал головой, но ничего не ответил.

Тебе они будут малы, — ответила Варя, вертя в руках ботинки. — Точно, малы. У тебя размер больше, — заключила она, рассматривая подошву.

А у твоего Селима какой размер? — поинтересовался Трой.

Я не знаю.

Правда?

Правда.

— Серьезно?

Я не понимаю, почему ты ревнуешь, — задумчиво проговорила Варя, когда они лежали в трюме яхты, направляющейся через Гибралтар, — Раньше ты не ревновал.

Мы все ближе к Кадису. А я не могу отделаться от мысли, что ты меня дурачишь. Что я везу тебя к твоему бойфренду или еще хуже — мужу, — проворчал Трой и, перегнувшись через край постели, начал копаться в своей сумке.

— Я тебе уже объясняла. Мы друзья. Уже много лет. По знакомились по Интернету. У нас общие вкусы, общие увлечения, мы входим в один фан-клуб. Дружим уже очень давно и это как бы по наследству, потому что девушка его брата переписывалась с моей сестрой. Мы с ним как родственники, понимаешь?

— Я понимаю, что это такое, — ответил Трой, скручивая себе сигарету. — Но я не вижу достаточных оснований для этого.

Ты не любишь музыку.

Люблю, — хмыкнул он, закуривая. — Просто я никогда бы не стал называть кого-то братом только потому, что мы с ним слушаем одни и те же песенки.

Варя вздохнула. Она уже слышала подобное — и не раз. Большинство людей, которым она пыталась объяснить, реагировали точно так же. Только другой фанат мог понять… А Трой уж точно не был фанатом!

«Больше не будет фанатов, — думала Варя, лежа рядом с Троем и слушая, как он дышит во сне. — Все это ушло вместе с дисками и записями. Не будет студий, анплагтов и бутлегов. Ни кассет, ни CD, ни МРЗ. Никаких фанатов — только фанатики, как гринворовцы, которые выпустили вирус, чтобы уничтожить все неприродное. Или это была бактерия? Никто не успел понять. Нам же ничего не говорили! Скрывали, что вирус начал мутировать, что его не смогли остановить, а теперь все кончено. Ничего не осталось. Никто не сможет послушать музыку, которая была записана много лет назад. И вообще, кому сейчас дело до музыки, когда люди умирают от болезней и даже голода?»

Конечно, где-нибудь остались компьютеры из металла — как у Селима в музее стояли экспериментальные проигрыватели, собранные из самых невероятных материалов. Селим предчувствовал, чем все может кончиться — и позвал всех к себе. А приехала только Варя.

Наверное, она была самой сумасшедшей из фан-клуба. Самой одержимой. Потомственная фанатка, заразившаяся Queen…оманией от отца и сестры. Хотя если бы они были живы к тому моменту, когда пришло письмо из Барселоны, они бы не отпустили ее. Они бы никогда не пошли на такое.

Варя вспоминала о доме и шмыгала носом, сдерживая слезы. Отец и сестра погибли в автокатастрофе. Мать, которую Варя видела последний раз на своем двенадцатилетии, пришла на поминки, но ничего не говорила, только оценивающе окидывала взглядом квартиру. Потом пошли новости о бактериях, экономических санкциях, инфляции и вводе чрезвычайного положения. Письмо от Селима стало спасением, надеждой, что можно что-то исправить — во всяком случае, так ей тогда показалось. Варя сдала квартиру и отправилась в другую страну. А попала в другой мир — умирающий, обезлюдевший, безнадежный.

Мертвые дома, мертвые города, серовато-зеленая паутина там, где раньше было что-то ценное. Засыхающие виноградники и пеньки на месте оливковых рощ. Мертвые носители и уже несуществующая музыка. Скелеты машин и раздетые трупы на обочинах. Каждая болезнь могла стать смертельной, каждый день — последним.

Варя думала обо всех, кто умер или должен был умереть, а в это время к пристани пыталась причалить лодка. На ней заметили беженцев из Кадиса, и теперь никто из тех, кто был на лодке, не мог сойти — в них кидали камнями, гнали прочь. Ужас перед возможностью заразиться объединил тех, кто был на берегу. Наконец, лодка повернула, взяв курс на юг.

По воде в Кадис не попасть — придется пешком, — сказал Трой, опускаясь рядом с Варей. — На, держи, — он протянул ей апельсин.

Он недавно сбрил волосы, и теперь белый череп контрастировал со сгоревшим дочерна лицом, придавая ему смешной вид. Варя подозревала, что выглядит не лучше, но не смогла сдержать улыбку.

Значит, пойдем пешком, — кивнула она, торопливо пережевывая сочную кислую мякоть. — Мы же пойдем пешком?

Он усмехнулся — но совсем не так, как недавно усмехался капитану корабля или пассажиру, который предлагал за Варю килограмм кокаина.

В Кадисе сейчас ад! — прокаркал старик, навьюченный связками паркетных плашек.

Трой покосился на него, но ничего не сказал.

В городах сейчас везде ад, — отозвался кто-то рядом, но по голосу было непонятно, мужчина это или женщина. — Чума, банды и все горит.

Тихо! — закричал начальник пристани.

Жестяные воронки, висящие на окне лодочной станции,

захрипели, прокашлялись, а потом кто-то на немецком начал монотонно читать стихи.

Ничего интересного! — отмахнулся старик. — Это не наши. Вот когда наши, тогда можно послушать.

В Кадисе есть действующая радиостанция, — сказал прежний собеседник, выходя из тени, — и тогда Варя увидела, что это женщина с разбитым лицом. Когда она говорила, у нее во рту мелькали обломки зубов. Как они держатся, непонятно. Надолго их не хватит, но иногда еще можно узнать, что делается в мире.

В мире все то же самое, что здесь, — перебил ее старик.

Варя обернулась к Трою, увидела его взгляд и смутилась.

Может, не стоит? — прошептал он. — Слишком большой риск.

Я должна, — так же тихо ответила она. — Так надо. Если не хочешь, я пойду одна…

Да ты и шагу одна не ступишь, — улыбнулся он.

Теперь они шли по пустой брошенной земле. Крестьяне и рыбаки на побережье привыкли к кризису, который начался задолго до «зеленой чумы» — и поэтому смогли выжить, продержаться. В городе и пригороде все было иначе.

Ночевали в брошенных домах. Засыпали под топот охотящихся ежей, слушали, как одичавшие кошки дерутся на улицах. Иногда Трой уходил — и возвращался с добычей, Варя не спрашивала, откуда вода и еда — зашивала его одежду, бинтовала порезы, целовала синяки и старалась не думать о том, что будет потом. Главное — двигаться вперед, несмотря ни на что.

Трой думал о том же. Хотя иногда в нем словно просыпалось удивление — ив глазах читался вопрос: «Что это я делаю? Зачем?»

С тобой я как будто стал мягче, — признался он в одну из тех ночей, когда Кадис был уже совсем близко.

— Тебе это не нравится?

Он поморщился — не любил говорить о себе. Кажется, он не любил даже думать о себе.

Расскажи мне про него еще раз, — попросил он, когда они с Варей уже достигли пригорода.

Про Селима?

Про твоего идола. Как его? Меркьюри?

Ну, он не совсем идол…

Он умер, да?

Да, давно. Почти тридцать лет назад.

Отчего? А, ты же говорила — от СПИДа. И он был геем. Вот этого я никогда не пойму! Чтобы девчонка вроде тебя… Ну, был бы он нормальным мужиком — это имело бы какой-то смысл.

При чем здесь это? Он был певцом и музыкантом, он сочинял музыку… Он был такой, каких больше нет. А как он двигался! Я не могу этого описать… В нем было столько энергии, ну, как будто каждую секунду своей жизни он по-настоящему жил… — Варя вздохнула, сетуя на свой куцый английский: пе- реводить-то она умела, а вот писать — только со словарем. Не говоря уже про разговоры на столь сложные темы. — Иу него был голос, которого не было больше не у кого. Когда он умер, больше никто не смог петь его песни, никто не смог сделать это так, как он… А он делал это так, как будто действительно жил ради этого.

— Ну, ты же поешь его песни!

Да, я пою, я их знаю, но это смешно, если слышать оригинал! Просто никто не помнит, какой у него был голос. Ни у кого больше не было такого. И ни у кого нет такой гитары, как у Брайана.

У кого?

Брайан Мэй. Гитарист из той же группы, что и Фредди. «Queen», — на всякий случай пояснила она — а может быть, для того, чтобы лишний раз произнести это название? — Брайан сам сделал свою гитару — и у нее тоже уникальный звук.

Ну и что? Многие сейчас делают. Тоже мне, новость…

Да при чем здесь это? — Варя засопела, постаралась успокоиться. — Их музыка — особенная, потому что они сами так к ней относились. Они вложились в нее полностью, без остатка. Особенно Фредди. Когда он заболел, от СПИДа еще не придумали нормальных лекарств, даже таких, чтобы поддерживать жизнь. Он умирал медленно, от пневмонии, просто тонул заживо, но продолжал петь и писать музыку. Умирал — и не сдавался.

Вот это я понимаю, — кивнул Трой и погладил ее по голове. — Ты не расстраивайся! Я же помогаю тебе… Найдем мы твоего Селима… Погоди, а как мы послушаем музыку, если все диски и пластинки — того?

У меня есть мастер-диск сингла. И у него один.

А это что такое?

Это диск, с какого печатают обычные диски. Очень редкая вещь.

Откуда он у тебя?

Это долгая история… Моему отцу подарил один его друг. Это мастер-диск с песней с последнего альбома. Эту песню Фредди никогда не пел со сцены. Просто не дожил.

А про что она?

Ты уже спрашивал, — улыбнулась Варя. — Я тебе ее даже спела. Вернее, попыталась.

А… ну да… — он замолчал, вспоминая, как Варя в первый раз рассказала ему свою безумную историю, и он сразу же решил, что она слегка спятила. О чем не постеснялся ей сообщить, но Варя, к его удивлению, согласилась — и кажется, даже обрадовалась, услышав этот диагноз. Долго объясняла, что и как, а напоследок даже спела — со слезами на глазах, задыхаясь, но при этом до смешного счастливая.

Трой тогда выздоравливал после ранения и потери крови. Песенка показалась ему полной ерундой, как и любые другие стихи.

И вдруг он услышал: «Снова и снова — знает ли кто-нибудь, для чего мы живем?» — словно кто-то прочитал у него в голове все мысли за последнее время. Как будто про него было написано. Старался, устраивался, столько всего достиг — и легальный счет в банке, и хороший дом, и новая машина. Все в жопу. Вся жизнь, к чему он шел, и ни черта не понятно — стоило ли это всех усилий?

Но он же не собирается сдаваться, правильно? «Что-то ждет прямо за углом» — вот так и Варя вынырнула из-за угла и вытащила его на свет. Как в сказке — наивная и добрая девчонка из России, из Москвы, о которой он только пару раз слышал в новостях.

Найдем мы твоего Селима, — пообещал Трой. — Даже не сомневайся.

Когда они достигли цели своего путешествия, Трой не удивился тому, что видит. Первой и единственной его мыслью было — как это воспримет Варя.

А она стояла перед развалинами, от которых поднимался дымок, и не чувствовала ничего. Только сердце разрывалось на куски.

Вы кого-то ищете? — спросила пожилая женщина, выглядывавшая из-за двери дома на противоположной стороне улицы.

Селим Ривера, — ответил Трой, прижимая Варю к себе.

Да, да, сеньор, — закивала соседка. — Жил здесь такой мальчик. Совсем молодой… Селим Ривера. Такой был вежливый!.. Тиф. У всей семьи. Дом-то сожгли — так всегда теперь делают, чтобы ничего не осталось.

Трой подвел Варю к стене противоположного дома, заставил сесть на землю. Она обняла его за шею, прижалась лицом к щеке.

Поплачь, — сказал он. — Ничего, я потерплю.

Она тут же разрыдалась. Потом успокоилась, утихла, только плечи продолжали трястись. Трой смотрел на пустые дома вокруг и слушал ее захлебывающийся шепот:

Знаешь, это мое самое первое детское воспоминание. Мне было года три или даже два. Я сижу на ковре в комнате, играет музыка, и тут я слышу эту песню, «The Show Must Go On», — Варя похлопала по рюкзачку, с которым не расставалась. — И говорю, ну, как дети говорят, шепелявя: «Шел в Москву слон».

Последнюю фразу она произнесла по-русски, и Трой нахмурился, а потом рассмеялся:

Да, похоже. А что это значит?

Варя перевела. Он покачал головой, продолжая ухмыляться:

Нет, ты и в самом деле сумасшедшая! И ради какой-то песенки ты отправилась так далеко от дома?

Она вытерла глаза предплечьем.

Понимаешь, Фредди умирал, но продолжал делать то, что делает. Под конец он даже ходить не мог, его на руках заносили в студию, а он все равно пел. Он знал, что умирает, но больше всего он хотел, чтобы люди услышали эту музыку — чтобы я ее услышала… А мне она очень сильно помогла, и не один раз, и не только мне. Поэтому я должна, чего бы это ни стоило. Этой песни не было бы, если бы Фредди сдался. Так что и я не должна. Я жила ради этого… Ради этого стоит жить…

«Как будто жить надо ради чего-то, а не просто так, — думал Трой, обнимая Варю и гладя по голове, пока она, прижавшись к его плечу, в который раз оплакивала Селима и всех тех, кто умер. — Идиоты, которые сделали «зеленую чуму» — они же ни черта не понимали в жизни! Они не знали, как все работает. Хотели все исправить — и к чему все пришло? Кому теперь хорошо? Птичкам и рыбкам?»

И тут рядом раздалась музыка — это было так неожиданно! Трой бросился туда, таща за собой Варю. Из жестяной воронки донесся бодрый голос диджея:

Радио Кадиса! Мы держим связь — кто с нами?

Из окна выглянула та женщина, что рассказала о Селиме, и протянула заплаканной Варе стакан с водой.

Спасибо, сеньора!

А где радиостанция? — спросил Трой, указывая на вне-. загхно захрипевший граммофонный раструб.

Вон там/ видите, — она указала на вышку. — Идите туда, только сворачивайте лучше влево. Селим часто туда ходил, незадолго перед тем, как заболел, даже какие-то свои вещи им отдал. А это, — она указала на радио и распахнутый цветок граммофонного «горла», — мне.

Если у них есть музыка — значит, у них есть на чем ее слушать, — сказал Трой, радостно улыбаясь Варе.

Радиостанция располагалась в брошенном районе, среди опустевших, провонявших трупами высоток. Хаос, от которого упрямо оборонялось терпеливое побережье, питался городами и теперь доедал остатки. Ни одного целого стекла, ни одной чистой стены — словно мертвое тело, над которым потрудились разом все известные болезни.

Варя шла очень быстро, порой переходя на бег, Трой едва поспевал за ней. Она завернула за угол, на мгновение исчезла из виду, и вдруг послышались выстрелы. Трой, бросив сумку, кинулся вперед, туда, к ней, успел схватить за курточку и оттянуть назад, себе за спину — и тут его ударило в живот, так что он едва удержался на ногах.

У радиостанции шел бой. Огнестрельное оружие было только у защитников, оборонявших вход в здание, и, скорее всего, это была шальная пуля. Во всяком случае, больше в их сторону не стреляли.

Трой привалился к стене, морщась, ощупал рану.

Что там?..

Он улыбнулся.

Ерунда, ничего серьезного.

Одичавшие подростки, пытавшиеся пробиться к единственному целому дому, вновь попрятались — и через площадь к Варе и Трою уже спешили люди.

Мы свои! — закричали Варя, размахивая руками. — Не стреляйте, пожалуйста!

Она не знала, понимают ли они по-английски. Надеялась, что да.

Все в порядке? — спросил молодой человек, который первым подбежал к ним. — Все хорошо? У вас все хорошо?

Голос у него был испуганный и виноватый — и Трой понял, кто попал в него. Но все это было уже неважно.

Им помогли дойти до радиостанции, Последние метры Трой едва мог двигать ногами. Сзади шла Варя и рассказывала о Селиме, но Трой не очень-то понимал, о чем она говорит — просто слышал ее голос, и этого было достаточно.

В студии его хотели положить на одну из стоявших там походных кроватей, но Трой, улыбаясь, отказался и сел на полу, возле пульта.

Вот, — Варя стояла рядом и протягивала что-то, что она только что достала из своего драгоценного рюкзачка. Трой смотрел на ее ноги, на пятна грязи на вытертых заскорузлых джинсах и пытался вспомнить, новые у нее кроссовки или старые, изодранные. Кажется, он доставал ей что-то — но стала ли она надевать?

Варя присела рядом, попробовала посмотреть на рану, но он не позволил.

Ну что, получилось у тебя? — спросил Трой. — Ты сможешь услышать свою песню?

Да. И ты тоже.

Он улыбнулся ей, думая о том, что надо продержаться еще немного. Вот первые аккорды — словно духовые или что-то в этом роде. Вот голос, тот самый, о котором она рассказывала — да, этого парня нельзя было не услышать! Знакомые слова… Трой переключился на другие звуки — дыхание девушки, что стояла рядом с ним на коленях, стук собственного сердца, поскрипывание велосипедного привода где-то рядом за стеной.

Моя душа раскрашена, словно крылья бабочки, — она повторяла каждое слово песни. — Сказки вчерашнего дня станут другими, но никогда не умрут…

Она была счастлива, если это состояние можно было назвать счастьем.

Потом музыка кончилась — и Трой понял, что уже лежит на полу. И не заметил, как упал…

Варя наклонилась, бережно приподняла ему голову.

Что за черт, — прохрипел он и раскашлялся, отчего ее лицо покрылось ярко-красными пятнышками. — Думал… найдешь это все… А потом мы сможем просто пожить…

Пожалуйста, не умирай, я не смогу без тебя… — Слезы, словно дождь, падали на его лоб и щеки, смывая пыль.

Он улыбнулся, чувствуя, как сердце сжимается в последний раз. Вокруг становилось темно, но он знал, он был уверен, что лишь для него одного.

Душа моя… — сказал Трой и закрыл глаза.

Варя еще долго сидела, покачиваясь и прижимая его к себе.

Ладно, продолжим, — сказал кто-то за ее спиной и наклонился к микрофону. — Мы на связи, друзья. Сегодня у нас появилась еще одна волшебная композиция. Ну, полетели!

 

Артем Белоглазов

ХОЧЕШЬ ЦВЕТОЧЕК?

Деревня эта поначалу произвела на меня довольно странное впечатление: чарующее и удручающее одновременно. Дома, вроде красивые и богатые, при ближайшем рассмотрении оказались неряхами-замарашками с выбитыми окнами, поваленным штакетником, заросшими диким бурьяном палисадниками и потоптанными, разоренными огородами, по которым будто мамаевы орды прошлись.

Однако издалека они, тонущие в зеленой пенной листве деревьев и кустарников, казались ярко-праздничными, удивительно нарядными. В большинстве своем двухэтажные, из цветного фигурного кирпича, стильные, изящные, не просто четырехстенные коробки, нет. С балкончиками, мансардами, эркерами, прочими украшательствами. Стены, увитые плющом, цветы на подоконниках, машины в каждом дворе, и не какие-нибудь «Запорожцы», в основном иномарки, — всё это говорило о достатке и благоденствии.

По пыльным, в колдобинах, улочкам бегали, вывалив от жары языки, здоровенные лохматые собаки — все в репьях и колтунах свалявшейся шерсти. Добродушно щурились на наш видавший виды красный жигуленок, медленно катящий мимо, но не гавкали и не кидались следом.

В синем безоблачном небе каталось наливное желтое яблочко — солнце, припекало да оглаживало лучами своими ласковыми землю-матушку. А теплый ветерок слегка трепал кроны деревьев, в которых щебетали-чирикали невидимые пичуги.

— Итить твою налево! — с чувством сказал Дейзи, вытряхивая из пачки сигарету, после чего сунул ее в рот и, щелкнув зажигалкой, затянулся глубоко-глубоко. Выдохнул дымные прозрачные колечки: — Кр-расота!

— Да уж, — откликнулся я, притормаживая перед очередной рытвиной. — Что-то местных не видно.

— Угу, — согласился друг-товарищ, — они это, того… вымерли, блин, как динозавры.

— Не смешно, Денис. О! У них же купить можно че-нить, молоко там, сыр. Свеженькое, не магазинное. Как думаешь?

— Ну, купи. А я молоко с детства ненавижу.

Сказано — сделано, останавливаю машину, иду к ближайшему дому. Тук, тук — в окошко. Хозяева есть, мол? Слышу, сопят за спиной — Дейзи, значит, увязался: неохота ему в машине сидеть.

— Кто там? — доносится со двора.

— Проезжие, — кричу. — Продуктов хотим прикупить. Молочка там, то, се.

Скрипит щеколда, в воротах открывается небольшая дверка, и я тихо офигеваю. Потому что вышедший навстречу крепкий парнишка лет тридцати держит в руках нехилых размеров дрын; на лице парня расплывается, отсвечивая желтым и фиолетовым, огромный синяк.

— А-а… э-э… — удивленно булькает толстяк-Денис. — Че случилось-то?

— Да ниче, — улыбается хозяин, — нормально. Не обращайте внимания. Может, в дом пройдете? Жарко здесь.

— Айда, Тим, — говорит Дейзи. — В натуре печет, блин, сварюсь скоро.

— Ладно, сейчас. Машину поближе подгоню только.

Парнишка с фингалом непонятно хмыкает и вроде бы хочет что-то сказать, но пока раздумывает, я уже ухожу.

Мы сидим на кухне и пьем чай с малиновым вареньем, а Гриша — так зовут хозяина — жалуется на гада-соседа Фрола, из-за которого ни молочка, ни сыра, ни творога деревенского не видать нам как своих ушей.

— Почему это? — поддерживает разговор Дейзи.

— Так он, падла, коровку мою на прошлой неделе отравил, — объясняет Григорий. — Давно уж грозился, вот и сподобился.

— Что-о?! — захлебываюсь я, проливая чай (черт! горячий!) на недавно стиранные (мать-перемать!) джинсы. — Как это?!

— А че? — недоумевает хозяин. — Фрол же. Он завсегда чужую скотину гнобит — у Васильевых, Никитиных, Якимовых. У меня вот.

— В милицию заявили? — проявляет недюжинные умственные способности Денис. — Или в суд сразу, пусть возмещает моральный и материальный ущерб!

— Зачем? — Ухмылка плохо вяжется со страшным кровоподтеком на скуле. Вообще не вяжется. — Я его сам вразумил: отметелил, дай бог, до сих пор охает. Сарайчик еще поджег.

— Мы… наверное, пойдем, — как можно миролюбивее говорю я, пихая друга ногой. — Засиделись что-то. Пора, как говорится, и честь знать.

— Ага, — поддакивает Дейзи, косясь на дрын, стоящий в углу кухни, и на толстощеком лице мелькает ужасная догадка: не этим ли горбылем отдубасили беднягу-Фрола? — Торопимся. Спасибо, в общем, за чай. Без обид, короче. Давай, братан, удачи.

Гришка смотрит на нас, печально — сочувствующе? понимающе?! — улыбаясь, а в глазах стынет непонятное, странное-странное выражение, будто вода в скованной ледком луже.

Мы выметаемся на улицу — очень-очень быстро, ставя рекорд по бегу на пересеченной местности. Еще бы — кому охота сидеть рядом с чокнутым психом-поджигателем?

— Твою мать!.. — выдыхает Денис. — Они все тут, на хрен, сбрендили.

И я согласно мотаю головой, глядя, как толпа придурков с кольями и монтажками разносит на кусочки нашу «пятерку».

— Эй, мужики! — складывая ладошки рупором, кричит неслышно подошедший сзади Григорий. — Охолоните-ка. Чужую тачку ни за что, ни про что ломаете.

— Как чужую? — не соглашаются мужики и «работу» свою не прекращают. — Гостей твоих, Гриня. Иль ты их не упреждал?

— Да каких еще гостей?! Люди, понимаешь, мимо проезжали, молочка купить хотели. Слышь, Фрол, молочка. А нет его, спасибо тебе, значит. И машину всю изуродовали, вот и второе спасибо на подходе.

Народ возле разбитого, исковерканного до неузнаваемости жигуленка задумчиво чешет затылки. Совещается о чем-то. Наконец к нам выдвигается маленькая делегация из трех человек.

— Звиняйте, пацаны, — басит крепкий широкоплечий дядя с пудовыми, наверно, кулаками, — обознались. Готовы, так сказать, возместить убытки. Сто пятьдесят штук устроит?

— А-а… — открываю рот. — Сто?..

— Сто пятьдесят. Мало? Ну, сто шестьдесят, не больше. Машина-то у вас старенькая, никудышная.

— Ништяк, братан. — Дейзи на высоте, уже прикинул выгоду. Подсчитал, взвесил, измерил. — Мы согласны.

Я молчу. Сто шестьдесят тысяч за такую рухлядь, как эта несчастная «пятерка»? Судьба определенно зачислила нас в любимчики. Надолго ли?

— Лады, — подводит итог здоровяк. — Обождите немного, через часик принесем деньги-то.

* * *

— Заходите давайте, — говорит Гриша, — не здесь ведь ждать будете?

Конечно, нет, думаю. Что за деревня ненормальная? — маньяк на маньяке.

— Угу, непременно. — Денис тянет меня за рукав: пошли, мол. — Тут всех, что ль, гостей так встречают?

— Ну… бывает, — уклоняется от ответа хозяин.

— Часто бывает? — настаивает толстый. И че ему неймется?

— Когда как.

На этот раз сидим уже в зале, смотрим телевизор, приличный такой, внушительный, явно не из дешевых. Каналов — до черта и больше. Я лениво щелкаю пультом, перебираю наугад.

— Спутниковая антенна, — объясняет Григорий. — Купил вот годика два назад, жена просила, — и, предвосхищая следующие вопросы, продолжает: — В городе она сейчас, Наташка-то, родителей навещает. Ну и дела кой-какие: выиграли недавно в лотерею то ли кухонный гарнитур, то ли спальный. Забрать надо, тут же недалеко, километров девяносто-девяносто пять. Наймет фургон и привезет.

— Правильно, — соглашаюсь я. — Кухонный гарнитур в хозяйстве не помешает.

Обещанные деньги принесли спустя часика полтора, вручили толстую пачку пятисотенных. Считать будете? — спросили. Дейзи не поленился — проверил, минут пять возился. После весь этот ворох бумажек в карман сунул, у него карманов на джинсах штук десять, наверно. Всё честно, говорит, мужики, претензий нет. А тот, что с пудовыми кулаками, улыбается и пивка выпить предлагает — типа мировая. Сначала в баньку, потом, значит, пиво. Я отказался, а толстый пошел: любит он на халяву-то.

Вернулся лишь к вечеру, я уж и дождаться не чаял. Хмурый, подавленный, будто «любимая» теща в аварию попала, да отделалась всего-то легким испугом.

— Ну ты урод, — говорю. — Где шлялся так долго? Давно бы на попутке уехали.

— Тимми, ты только не ругайся, Тимми, — шепчет он. — Всё будет путем, чувак. Завтра я обязательно отыграюсь. Сто пудов. Удача на нашей стороне.

— Ты че несешь, олух? — я злюсь и начинаю нервничать. — Ни фига не въеду. Давай-ка по порядку.

— Че рассказывать-то? Пиво пили, ну, после еще добавили. И еще… Затем в карты сели играть. Продул я, короче, все наши бабки… подчистую, блин. Ты не ругайся, Тимур, ладно?

— Дэн, ты ушлепок, дебил. Сволочь последняя. Я не знаю даже, какое слово еще подобрать.

— Отыграюсь, — твердит он. — Верняк. Потрещал тут с одним, секретик кое-какой вызнал. Не дрейфь, братан.

Я только рукой махнул да Гришку пошел искать. Извини, мол, хозяин добрый, можно до завтра переночевать? Разумеется, он не отказал.

Утро началось с громких криков, в которых слово «мать» было самым мягким, да ими, в общем-то, и продолжилось. Сначала сонный Дейзи расшиб коленку, налетев на некстати подвернувшуюся тумбочку. Затем порезался кухонным ножом и в довершение всего — опрокинул на себя стакан с горячим чаем. Ах да, выходя на улицу («Отыграюсь — и домой. Уедем сразу, ага?»), он умудрился зацепиться футболкой за гвоздь, торчавший из сложенного у ворот штабеля разнокалиберных досок. Так и пошел — в рваной.

А я опять увидел, как в Гришкиных глазах стынет, похрустывая морозным ледком, прежнее непонятно-странное выражение.

* * *

— Какого черта, Дейзи?!!

Ребристое дуло пистолета больно упирается в висок. Капли пота на лбу. И губы пересохли. Да он же сошел с ума, мать его так! У этого жирного сукина сына напрочь сорвало крышу. Как я раньше не замечал? Ну козел, ну с-скотина! Опять, наверно, проигрался местным в пух и прах. Урод проклятый!

— Заткнись, Тимми, или я разнесу твою гнилую башку. Ты не хера не понял, придурок. А я второй раз повторять не буду, ясно?!

Жилистая пятерня крепко-накрепко вцепилась в мои волосы, а холодный ствол всё сильнее и сильнее вдавливается в голову. Оч-чень неприятное ощущение, скажу я вам.

— Спокойно, Дэн. — Кадык движется часто-часто — вверх-вниз, вверх… — Убери пушку, поговорим как нормальные люди, или ты тоже сдвинулся, а чувак? Тоже, да?! — я постоянно сглатываю копящуюся во рту слюну, и кадык дергается туда-сюда, вверх-вниз, словно чертов поршень в чертовом двигателе внутреннего сгорания.

— Спокойно?! — шипит он. — Я спокойней сотни дохлых удавов! Слышишь, ты, тупой идиот?! Полчаса распинаюсь уже, объясняю, а ты? Не лечи меня, Денис, — вот что ты сказал! Козел, блин, выслушать и то не можешь. Знаешь, что будет, если я сейчас нажму на курок? Нет?! Так я скажу — удача, выйдя из-за ближайшего угла, задерет подол и встанет раком. Понял, баран?! Квартира, доставшаяся в наследство от неизвестного, но богатого и благополучно почившего родственника. Машина, выигранная в лотерею. Клад, зарытый под любым — понимаешь? любым! — деревом, стоит только копнуть!

— Я понял, Дейзи, — бормочу я.

— Всё-всё понял. — Сердце, ровно птица в клетке, — бьется! бьется! бьется! Тараном в ворота — бух! бух! Оно и так в клетке, лезут дурные мысли. В грудной клетке.

— Дейзи, пожалуйста… — Мое хриплое учащенное дыхание заглушает остальные звуки. Едкий, соленый пот скатывается со лба — Господи! Я не верил в тебя! Помоги, яви чудо! — заливает глаза, течет по щекам…

— Отпусти меня, толстый ублюдок! — ору я. — Сука! Мы же друзья!

— Такая байда, Тим, — Денис нервно грызет ногти. — Влип по самое не могу. Слушай, короче. Вчера, когда домой возвращался… черт, аж ноги заплетались, то в жар бросало, то в холод — ни денег теперь, ни машины. Подошел, значит, один, плюгавенький такой, в кепке, а пиджачок на нем дорогой, моднючий. И говорит: не повезло, брат? Я ему, отвали типа, не лезь в душу. А он свое гнет: удача, мол, она такая, седня навоз, завтра — бабок воз. Хочешь, грит, удачливым быть? Кто ж не хочет, отвечаю. А если за чужой счет? — спрашивает. Как так? Да просто. Ты вот сейчас в карты играл, деньги все, что ль, твои были? Половина только. Что другу-то скажешь? Прикарманил, получается, у товарища бабки, как своими распоряжался. Пошел ты, говорю, советчик хренов. Он смеется: не нравится правда-то? И дальше разговор ведет. Фарт всегда такой, объясняет. Везет, знаешь, кому? Не дуракам, нет — умным. За счет тех дуралеев и везет. Тебе счастья полный дом, а кому-то — жрать нечего. Ну и что? — говорю, делится, что ли, со всеми? Это алкашам жрать нечего, нормальный человек всегда заработать сумеет. Тот прям расцвел, по плечу меня хлопает: правильно мыслишь, однако. Так хочешь удачу? Исключительно для себя, остальным — плохо ли, хорошо будет, неважно. Ну я и согласился. А он — тут же — цветочек протягивает, на одуванчик похож, который без пуха, только синий. Съешь, говорит, и всё. Что за фигня? — спрашиваю. Недофорт это, как дитю малому втолковывает. Чудное слово, да, Тим? Цветок недоброй фортуны. Ешь, удача будет…

Денис замолчал, вздохнул протяжно, взглядом в пол уткнулся. Потом опять забубнил — монотонно, устало:

— С подвохом везенье оказалась. Видел, как я утром спотыкался на ровном месте? Как из рук всё валилось? Пакости и неприятности будто из мешка дырявого посыпались. Удача, блин, недобрая. Чтоб тебе хорошо было, надо другим плохо делать. Больно. Гнобить, короче, всех на корню. А не будешь — судьба тебе-любимому плюхи с затрещинами отвешивать примется. Не дай бог еще поможешь кому, доброе дело сделаешь — тогда совсем кранты, надевай белые тапочки и жди костлявую. Правда, можно уравновесить.

Дейзи истерически захихикал.

— Одной рукой, блин, давать, а другой, мать ее, брать!

Я тупо пялился в стену комнаты — желтые обои с крупным ромбовидным узором, — выделенной нам хозяином дома для ночлега, и молчал.

— Смотри! — кричал Дейзи, раскидывая разноцветные купюры. — Думаешь, выиграл? Не-а, нашел. Спасибо мужикам, подсказали, че делать нужно. Видишь?! — он тыкал мне в нос блестящий, лоснящийся от смазки пистолет. — Тоже нашел. Легко, Тимур. Грохнул пару собачек, рыжему Федьке морду набил, колеса у чьей-то тачки пропорол, каменюкой в окно засадил. Мне везет, как Иванушке-дурачку в сказке! Я имею судьбу, пока она не поимела меня! Сволочи!!! Они все здесь такие! А-а-а!..

Бах! — стекло разлетается на тысячи мелких осколков.

Бах! — звук выстрела больно бьет по ушам.

Бах! — пороховая гарь лезет в ноздри.

Бах! Бах! Бах!..

— Эй, — в приоткрытую дверь осторожно заглядывает владелец дома. — Че палите без толку? Орете зачем? Работать мешаете.

— Гриша, — всхлипывает Денис, — сука ты, Гриша. Почему раньше ничего не сказал? Не предупредил?

— Очень много вопросов к тебе, братан, — говорю я. — Оч-чень много, — и как бы невзначай направляю дуло пистолета ему в живот. — И попробуй только не ответить хотя бы на один.

* * *

— …Как всё началось, спрашиваете? Давненько уже, годах в семидесятых примерно. Даже история соответствующая имеется, ну, или байка, хоть как называйте.

Пошел, значит, один нашенский в лес за грибами. Ванька-клоп его звали, а может, и по-другому. Бродит, ноги топчет, собирает помаленьку — не удались в то лето грибы. Вот уж и к болоту Именьковскому выбрел. Глядь, мужик какой-то шестом топь пробует: перейти, видно, хочет. Увидел мужик Ваньку, местный ты? — спрашивает. Тот кивает. Ну, пособи тогда, говорит, через болото перебраться, небось, и тропку какую знаешь.

Знаю, конечно, отвечает Клоп. Айдате, гражданин, проведу. А на мужичке-то одежка богатая, браслеты на руках, кольца; цепочка золотая, бумажник толстый из заднего кармана выглядывает. Ванька, карманник бывший, три года за воровские дела отсидевший, и позарился. Пока вел, покрепче к дядьке тому прислонялся, будто поддерживал, а сам руками — раз, раз. Слямзил бумажник-то, да браслетик серебряный увел. Мужик, верно, заметил, однако вида не подал. Спасибо, говорит, добрый человек, за помощь.

А Ванька ему, вот наглый: спасибом сыт не будешь, может, отблагодаришь чем? Ладно, усмехается дядька, нехорошо так, с прищуром, будто сглазить помышляет, отблагодарю. Век помнить будешь. Наклонился, пошарил вокруг, да цветочек какой-то сорвал. На, сует ему, съешь, удача тебе во всём будет. Ты ее со своими ухватками быстро добьешься. Обыкновенный цветок, на одуванчик похож, только синий. Врешь, удивляется Ванька, быть того не может. Да зачем мне врать? — толкует мужик, ешь знай, не отравишься. Удача, она смелых любит. Если не хочешь или боишься — выброси, дело твое. И ушел.

Вот с тех пор, советских еще, и пошло-поехало. Скоро тридцать годков будет. Юбилей, стало быть.

— А кто он? Ну, человек этот. Хотя… человек ли?

— Не знаю. Да какая, в сущности, разница?

— Ну… есть, наверно. Вот скажи, Гриш, тебя-то как подловили? Ты честный весь, принципиальный.

— На бабу, Тимур. Всё зло от баб, слыхал?

Молча киваю.

— К соседу моему, Матвею Ильичу, лет девять назад племянница погостить приехала. Студентка-пятикурсница. Ох, красавица — ладная, стройная, фигуристая. Добрая такая, наивная. Глазищами зелеными по сторонам хлопает, улыбается ласково — аж сердце в груди замирает-останавливается. Все будто взбеленились разом, павлинами вынарядились, побрякушки золоченые нацепили, ходят вокруг, кобели, стойку делают. Здрасте-пожалуйста, как вас зовут девушка? — а меня так-то, очень приятно, помощь какая не нужна? Матвей терпел-терпел, потом вышел с двустволкой, ка-ак жахнул по толпе-то, хорошо хоть поверх голов целил, для острастки, значит. Вы, говорит, паскудники, если Наташку мне спортите, лучше сразу вешайтесь, сами, понятно? Увяли, стало быть, хвосты павлиньи, рассосались женишки — кому охота дырку в башке заиметь? Тихо-мирно неделя прошла, а Ильич вскоре в город засобирался, на выходные. То ли к другу заглянуть, то ли еще что. Мне же наказал за племяшкой присматривать, слово взял… Нарушил я его. Письмо мне подкинули, от ее имени: люблю, мол, целыми днями о тебе мечтаю. И цветочек синенький в конверте том лежал. Выпил я для храбрости, цветочком закусил, да и пошел. Уж отбивалась она, сопротивлялась, всё зря — только сильней раззадорила… Матвею я сразу повинился, он долго зла не держал — женись, сказал, парень ты видный, и Наталье, как ни странно, понравился. Вот так-то. Свадьбу сыграли, дом новый справили, дочке в апреле семь лет исполнилось. В школу моя Светка осенью пойдет, в первый класс.

— Как же вы… как живете-то здесь, такие…

— Ущербные, — доканчивает за меня Григорий. — Просто живем, обыденно. Раньше-то, особенно поначалу, убивали, конечно, грабили да насильничали, дома жгли. Бывало, целыми неделями деревня полыхала — не успевали тушить.

— А теперь как?

— Как, как — кверху каком. Бои кулачные устраиваем: стенка на стенку. Дома с сараями по бревнышкам-кирпичикам разносим — строго по графику, не думай. Бывает, и поджигаем иногда. Скотину травим, огороды чужие топчем-разоряем. После урожай, знаешь, какой? — драгоценный… Чуть копнешь землю — вот они, лежат-дожидаются — камушки, золотишко. Ухоронка чья-то безвестная. Отдашь, разумеется, государству его долю, да только тех двадцати пяти процентов, что тебе останутся, года на четыре с гаком хватит. Всё зверье в округе давно извели. Над приезжими вроде вас или родственниками чужими изгаляемся-насмешничаем, убытки потом втройне возмещаем. Никто еще не жаловался.

— Мне… что мне-то теперь делать? — подает голос Дейзи.

Спрятал лицо в ладони, раскачивается из стороны в сторону.

— У тебя, брат, выход лишь один. Поэтому, считай, и нет его вовсе. Здесь селись, живи. Поможем, значит, обустроиться-то. Люди свои, — Гришка с опаской трогает желто-лиловый синяк, морщится — больно, наверное. — Сочтемся.

 

Дмитрий Львович Казаков

БЕЗ ВАРИАНТОВ

Земля под ногами встала дыбом. Виктор не успел даже изумиться, как его приподняло и швырнуло. Что-то ударило по ушам и сознание втянула равномерно гудящая тьма.

Очнувшись, он почувствовал боль. Она растеклась по всему телу, особенно вольготно устроившись ниже колен.

— Что со мной? — прохрипел он в усатое потное лицо склонившегося над ним санитара. То, на чем Виктор лежал, тряслось, а вибрирующий гул красноречиво извещал, что сержант 2-й особой десантной дивизии Виктор Смирнов находится в летящем вертолете.

— Ничего страшного, — проговорил санитар так, что ложь заметил бы и ребенок, — ты, главное, держись…

— Ноги хоть целы?

— Ну… — санитар отвел взгляд.

— Ясно, — Виктор закрыл глаза.

Все время, что его везли до госпиталя, он не издал ни звука. Только скрипел зубами, пересиливая накатывающую волнами боль — и телесную, и стократ более сильную душевную.

Больше всего Виктор жалел о том, что мина не убила его, а всего лишь сделала калекой.

1

— Витя? Ты?

Виктор нехотя поднял намертво прилипший к серому лоснящемуся асфальту взгляд, без интереса всмотрелся в окликнувшего его человека. Отливал металлом дорогой костюм, серебрилась запонка на галстуке, оранжевые контактные линзы отражали закат.

Таких знакомых у бывшего десантника не водилось.

— Ну я. И что?

— Старик, ты что, не узнаешь меня? — на округлом лице промелькнуло знакомое мальчишеское озорство.

— Сашка?

— Ага, узнал! — Александр Абрамов, некогда — сосед по комнате детского дома и приятель, а ныне — не совсем понятно кто, улыбнулся. — Как жизнь?

— Да так… — Виктор опустил глаза. — Не особенно…

Рассказывать не хотелось, да и не о чем было. Не о том же, как он год провел в госпиталях, как учился ходить на современных, напичканных электроникой, но все же протезах, как вернулся в Питер, получил от государства квартиру и два месяца пытался найти работу, пока не понял, что такие как он никому не нужны.

— Ты вроде в армии был… — Сашка смотрел недоуменно. — Вернулся? Или в отпуске?

— Вернулся… навсегда… — ощутив внезапный прилив злости, Виктор резким движением поддернул брюки. Свету явились драные носки — один сполз в ботинок — и неестественно розовые, блестящие и безволосые голени.

Живая кожа такой не бывает.

Это зрелище, как правило, отбивало у знакомых желание общаться. Виктор пробовал несколько раз, всегда замечал на лице собеседника испуг, страх и отвращение, после чего разговор прекращался сам собой.

Но Абрамов отреагировал совершенно иначе.

— Во дела, — сказал он хмуро. — Да, крепко тебя приложило! Пойдем, расскажешь все!

— Куда пойдем? — мрачно спросил Виктор.

— Ну, посидим где-нибудь…

— Угощать себя не разрешу, а собственных денег на кабаки у меня нет! — отрезал Виктор. Ветеранская пенсия позволяла выжить, но никак не шиковать.

— Тогда возьмем пива и посидим где-нибудь на лавочке! — когда надо, Сашка тоже умел быть упрямым.

— Что, штраф хочешь платить?

— Не бойся, с ментами я договорюсь, — и Абрамов решительно развернулся в сторону ближайшего магазина.

Виктор хмыкнул и последовал за приятелем. Сам он конфликта с органами не боялся, за последний месяц успел побывать и в вытрезвителе и в отделении — за драку.

Ему даже было интересно, как Сашка разберется со стражами порядка.

Бутылка темного пива, извлеченная из холодильника, приятно студила руку. Воблу и чипсы взял на свои Сашка. Виктор про себя выругался, но сделал вид, что ничего не заметил.

Перешли дорогу по подземному переходу, нырнули в шуршащую тень парка, где по аккуратным дорожкам прогуливались пенсионеры с палками, молодые мамы с колясками и собачники с совочками и бумажными пакетиками.

Найти тихий безлюдный уголок не составило труда.

Едва приятели заняли лавочку под цветущими кустами сирени, как рядом, точно сгустившись из воздуха, нарисовался милиционер. Блестели начищенные ботинки и холодные, мертвые глаза.

— Добрый день, — приложив руку к фуражке, проговорил страж порядка, — распивая спиртные напитки в общественном месте, вы нарушаете пункт…

— Добрый день, — не смутившись, прервал его Абрамов и извлек из кармана пластиковую карточку удостоверения.

Глянув на нее, милиционер вздрогнул, в глазах его возникло одно из немногих чувств, известных работникам правоохранительных органов — страх.

— Прощу прощения, — затараторил он, чуть ли не кланяясь, — что помешал вашему отдыху…

— Иди уж, — махнул рукой Сашка и милиционер в один миг скрылся за кустами.

— Ничего себе, заешь меня тараканы! — усмехнулся Виктор. — Это где же ты работаешь? ФСБ?

— Бери круче! — на лице Абрамова возникла озорная улыбка, линзы в глазах залихватски сверкнули. — Служба безопасности губернского правительства!

— Ого, чертов хрен! — Виктор знал, что за последние десять лет органы власти по примеру корпораций обзавелись службами безопасности, куда более эффективными, чем военизированная охрана или та же милиция.

— Это все ерунда! — Сашка ловким движением открутил крышку с бутылки. — Ну, за встречу!

— За встречу!

Бутылки со звоном соприкоснулись.

2

В новенькой, хрустящей на сгибах форме Виктор чувствовал себя неловко. Глянув в зеркало, понял, что в темно-синей куртке и брюках выглядит почти как пионер из исторического фильма.

Кобура на поясе вызывала двойственные ощущения — вроде бы и оружие, а с другой стороны для того, кто семь лет таскал на себе полную выкладку десантника — смешная пукалка.

До ломоты в зубах хотелось ощутить надежную тяжесть бронежилета, горячее тело автомата в руках.

— Все понятно? — ведший инструктаж старший смены глянул на Виктора подозрительно и тот кивнул, хотя слушал без всякого внимания.

Он до сих пор не мог поверить в реальность происходящего. Четыре дня назад, в субботу наткнулся на Сашку, а в понедельник его пригласили на собеседование.

В красивое темно-зеленое здание на Исаакиевской площади.

— Тогда прошу на пост, — старший глянул на портафон. — До начала смены десять минут…

Виктор поднялся, поправил пояс. Болтающийся на груди бейджик с надписью «Виктор Смирнов, служба безопасности» выглядел солидно, но не отменял того факта, что бывшему десантнику предстояло служить обыкновенным вахтером.

Скучать в аквариуме из пуленепробиваемого стекла на одном из входов и ждать непредвиденных ситуаций. Рутина лежит на электронных плечах автоматической системы безопасности. Она заметит, если у кого из входящих в здание не будет пропуска, обнаружит спрятанное оружие или взрывчатку, подаст тревогу в случае пожара.

Люди-охранники являлись для нее не более чем придатками.

Не успел Виктор занять пост, как перед его кабинкой объявился Абрамов. Сегодня линзы у него в глазах отливали зеленью.

— Ну как? — спросил он. — Доволен?

— Пока сам не понял, — ответил Виктор. — Но все равно спасибо…

— А, ерунда, — Сашка махнул рукой, — через два часа улетаю в Москву. Там замыслили какое-то совещание. Как всегда, не вовремя.

— Удачно долететь.

— Уж долечу, не бойся, — Абрамов подмигнул приятелю. — А ты бди!

Сашка ушел, рабочий день начался. Без пяти девять через пост сплошным потоком потянулись люди. Один раз щелкнул турникет, преграждая дорогу щуплому субъекту с всклокоченными волосами и в мятом костюме. Выслушав уверения, что лохматый работает здесь и просто забыл удостоверение, Виктор поступил по инструкции — вызвал старшего.

В девять пятнадцать наплыв схлынул и Виктор начал подумывать о том, чтобы включить радиоприемник. В этот момент входная дверь открылась и при виде проскользнувшего внутрь широкоплечего типа с цепким взглядом новоиспеченный охранник невольно подобрался.

Голову идущего за телохранителем высокого мужчины полностью скрывал шлем из серебристого пластика.

Виктор знал, что через этот шлем прекрасно видно и слышно.

В одну сторону.

Когда человек в шлеме проходил мимо, Виктор невольно скосил глаза на информационную панель сканера. «Министр промышленности Северо-западной губернии Российской Федерации» — сообщал тот.

Второй телохранитель, прикрывающий подопечному спину, исчез на лестнице, а Виктор все смотрел вслед и вспоминал чувства, охватившие страну, когда первые люди в таких вот серебристых шлемах появились во власти — страх, ожидание, смешанное с робкой надеждой.

Теперь, семь лет спустя, ожидание исчезло, зато все прочее — осталось.

Данное президентом сразу после выборов обещание бороться с продажными чиновниками никто не воспринял всерьез. Как оказалось чуть позже — совершенно напрасно.

Отстроенный где-то в Вятской губернии НИИ Технологий Мозга, прозванный коротко и емко «Лагерь», выдал первую продукцию через семь месяцев после открытия.

Попавших на его обнесенную забором территорию добровольцев лишали одной важной для выживания индивида, но гибельной для страны способности — воровать и обманывать.

Прошедшие Лагерь полностью отдавали себя государству — отказывались от имени и лица, получая взамен шлем из серебристого металла, персональный номер и высокий пост.

Позже, лет пять назад, когда чиновники новой формации появились и в правительствах регионов, их непонятно почему обозвали «преторианцами». Когда стало ясно, что это не блеф, и что людей в шлемах невозможно купить, а благодаря анонимности — еще и шантажировать, народ испытал невероятный прилив энтузиазма.

Привыкшие воровать бюрократы и обученные давать взятки бизнесмены завыли волками. Президент Рысаков пережил три покушения, а рейтинг его вознесся на невероятную высоту.

— Ну как работа? — около будки объявился старший смены.

— Пока ничего, — ответил Виктор.

Старший хмыкнул и отошел.

3

— В Москве началось ежегодное собрание глав субъектов Федерации и представителей региональных элит, — вставленный в ухо приемник негромко бубнил, не заглушая звуков вокруг — голосов, шарканья подошв и ежесекундного писка сканера. Тот трудился изо всех сил, обследуя уходящих со службы сотрудников губернского правительства.

Для них рабочий день закончился. Виктору до завершения смены оставалось три часа.

Он подумал, что Сашка наверняка там, в Москве, на «собрании представителей региональных элит». Пьет коньяк и треплется с такими же как он, лощеными мужиками в дорогих костюмах и с модными цветными линзами в глазах.

Интересно, почему этот, министр промышленности туда не поехал?

— В районе Павлодара продолжается операция по уничтожению прорвавшейся через границу банды мародеров, — сквозь турникет, едва не теряя обувь, промчался взлохмаченный клерк. Хлопнула дверь и в вестибюле стало тихо, — по информации из министерства обороны, уничтожено двенадцать боевиков, трое взяты в плен…

Виктор потянулся, протяжно зевнул. За день сидения на одном месте конечности слегка затекли. Не выключая приемник, он вышел из будки — размять ноги.

В ухе что-то квакнуло, чмокнуло и голос дикторши, ставший вдруг живым и очень испуганным, произнес:

— Экстренное сообщение. Только что нам передали, что мощный взрыв прогремел в здании Федерального Собрания. Множество погибших, среди них, вполне вероятно — президент Рысаков.

Виктор ощутил, как посреди теплого дня его продирает морозцем.

Президент мертв? Поверить в это было труднее, чем в то, что по Невскому разгуливает живой диплодок или в гуманизм очередного правителя Аральского каганата…

Человек, вернувший России хотя бы часть утраченного величия, не побоявшийся открыто признать факт непрекращающейся войны по всей южной границе, от Черного моря до озера Зайсан, посягнувший на десятилетиями складывавшуюся пирамиду коррумпированной бюрократии в одно мгновение из политического лидера стал воспоминанием.

Виктор осознал, что в голове у него крутится строчка из старой песни «Что же будет с Родиной и с нами?». На мгновение появилась и тут же исчезла мысль «как там Сашка?».

Радиоприемник пискнул и приятный голос дикторши пропал, сменившись глухим треском. Виктор извлек хитрую штуковину размером с горошину из уха, понажимал сенсоры виртуального пульта. Но без толку — на всех диапазонах царили помехи, словно ведущие одновременно покончили самоубийством или кто-то сумел отключить трансляционный центр у Кантемировского моста.

Это предположение выглядело совершенно невероятным. Виктор решительно отбросил его и поднес портафон ко рту. Что бы ни случилось, охранник должен выполнять свою работу. И сейчас неплохо бы узнать, не вводится ли в связи с ситуацией какой-либо особый режим.

— Алло, шеф, — сказал Виктор. — Шеф?

Портафон молчал. Нажатие кнопки перезагрузки так же мало помогло ему, как мертвецу — клизма.

— Вот чертов хрен! Чего делать-то? — пробормотал Виктор. Уйти с поста, не известив старшего, охранник не мог, но нутром десантника, прошедшего множество боевых операций, он чуял опасность.

Из-за поворота, ведущего к лифтам и лестнице, донеслись торопливые шаги. К турникету, боязливо озираясь и семеня, выскочил громила в темном костюме и черных очках.

Виктор не сразу узнал одного из телохранителей преторианца, виденных утром.

За ним спешил второй.

Телохранители растеряли весь лоск и выглядели жалко, точно мокрые курицы. Один промчался через турникет, не останавливаясь, другой глянул на Виктора с изумлением и жалостью, как на человека, пытающегося наловить рыбы в сливном отверстии унитаза.

— Вот чертов хрен, — пробормотал Виктор, — бегут, точно крысы с корабля… что происходит, заешь меня тараканы?

Входная дверь распахнулась и в вестибюле появился человек в маскировочной военной форме без знаков отличия и черной шапочке-маске с прорезями для глаз, за ним еще один и еще. В руках вновь прибывшие держали автоматы АК-22, так что мирными их намерения обозвал бы только рехнувшийся пацифист.

Виктор испытал невероятное облегчение. Неопределенность исчезла, превратившись в понятную и привычную ситуацию. Вот ты, а вот враг, которого необходимо остановить.

— Стоять! — крикнул он, выхватывая пистолет. — Оружие на пол!

— Не будь дураком, — хриплым, каким-то лающим голосом проговорил идущий впереди, — это ФСБ, специальная операция…

— Служба безопасности губернского правительства вам не подчиняется! — Виктор поднял оружие. — Пока не получу приказ от начальства, не имею права вас впустить! Еще шаг, и я стреляю!

— Сдохни, тварь! — второй из незваных гостей, долговязый и тощий, оказался менее терпелив.

Он вскинул автомат, Виктор нажал спусковой крючок. Бывший десантник подозревал, что его противники в бронежилетах, поэтому стрелял в лицо. Пуля выбила из головы фонтан крови, долговязый рухнул на месте.

Не дожидаясь ответа, Виктор брякнулся на пол и перекатился в сторону. Затрещал автомат, над головой свистнуло несколько пуль, с шорохом посыпалась побелка с развороченной стены.

Он выстрелил еще раз, между турникетами, и со свирепой радостью увидел, как предводитель нападавших с воплем осел, хватаясь за пораженное колено. Двое подхватили его под руки, поволокли в сторону, прочь из сектора обстрела.

И тут Виктор ощутил, как его охватывает безумная горячка боя. В голове помутилось и он сделал то, на что в такой ситуации решился бы только полный псих — вскочил и бросился вперед.

— Что, мать… — один из укрывшихся за колонной поднял голову, пуля вошла ему под подбородок.

Второй успел вскинуть оружие, но тут же упал рядом с остальными.

— Ты что, идиот? — спросил раненый предводитель, и в глазах его читалось ошеломление. — Ты не понимаешь, что с тобой теперь будет?

— А мне плевать!

Прогремел выстрел, тел на полу стало четыре.

Виктор замер посреди вестибюля, ощущая, как бешено колотится сердце, а с глаз спадает багровая пелена. Он прекрасно осознавал, что ему просто повезло и что будь гости в масках готовы к сопротивлению, его бы в мгновение ока изрешетили пулями.

В одиночку и с пистолетом против отряда автоматчиков выстоит разве что супергерой.

— Чертов хрен! — Виктору срочно захотелось выпить. Ноги в местах соединения с протезами болели, а пистолет не желал лезть в кобуру.

— Зачем ты это сделал? — скрежещущий, похожий на синтезированную речь голос прозвучал из-за спины, и Виктор резко повернулся, готовясь встретить новую угрозу.

В двух шагах за его спиной стоял высокий человек в глухом серебрящемся шлеме.

— Э… что именно? — спросил Виктор, ощущая непривычную робость. До сих пор он не видел преторианца так близко и тем более не разговаривал ни с кем из них.

— Стал сопротивляться.

Виктор почувствовал, что невольно ищет глаза собеседника, чтобы заглянуть в них, пытается уловить в нарочито искаженном голосе интонации. Разговаривать с лишенным мимики куском пластика оказалось непривычно и сложно.

— Ну… это моя работа…

— Им был нужен только я, — преторианец покачал головой, — а теперь они убьют и тебя.

— Кто «они», чертов хрен? — Виктор ощутил, что раздражение прорывается наружу. В этот момент он хотел знать, что именно случилось и плевать ему было на то, что он разговаривает с министром.

— Те, кому мы — кость поперек горла, кому мы мешаем грабить страну. Те, кто убил президента и всех остальных в Москве… — искусственный голос на мгновение надломился. — Они долго готовились и теперь ни перед чем не остановятся.

— Так это не случайно?

— Конечно, — преторианец развел руками, — все было запланировано. После взрыва отказала правительственная и обычная связь, отключился ретрансляционный центр. Немногих коллег, не поехавших сегодня в Москву, сейчас, судя по всему, добивают специально подготовленные группы.

— А как же… — Виктор ощутил растерянность. Власть преторианцев, казавшаяся такой крепкой, рушилась, точно карточный домик, — как же те из вас, кто возглавляет ФСБ, МВД, армию?

— У каждого из них имелись честолюбивые заместители, не носящие шлема и метящие в кресло шефа, — собеседник Виктора издал короткий смешок. — Или просто желающие наживаться за счет высокого поста. Сегодня большинство из них организовало себе повышение.

— Мда, здорово… — Виктор на мгновение задумался. — Выходит, что типы, которым вы подпалили хвост, обязательно доведут дело до конца. Чего же мы тогда стоим? Надо бежать!

— Одного я не пойму, — в скрежещущем голосе прозвучало изумление. — Тебе-то чего со мной связываться? Ты что, не понимаешь, что можешь потерять все, вплоть до жизни!

— Мне терять нечего, — Виктор криво ухмыльнулся. Чувство, что от него чего-то зависит, забытое за последний год, заставляло сердце биться чаще. — А жизнь — разве это жизнь?

4

Стоянка выглядела пустынной, как Каракумы, даже охранник в будке отсутствовал, а ворота были сиротливо распахнуты. Черный сверкающий лимузин смотрелся будто обточенная ветром глыба камня на сером песке.

— Говоришь, десантник? — спросил преторианец, всовывая идентификационную карточку в едва заметную щель в передней дверце. Внутри «Волги» что-то негромко щелкнуло.

— Да, — ответил Виктор, берясь за ручку. — Вторая особая десантная дивизия…

Внутри салона оказалось прохладно, пахло кожей, а на приборной панели чуть заметно мерцал небольшой монитор.

— А звать как? — министр по привычке устроился сзади, а Виктор скользнул на водительское место. Постоянный его обитатель явно сбежал вместе с охраной.

— Виктор.

— А меня — Антон, — за спиной что-то щелкнуло, и через плечо Виктора протянулась узкая белая ладонь. — Будем знакомы…

— Будем, — Виктор пожал руку и обернулся. — Ой!

Шлем лежал на сидении, а рядом с ним сидел и улыбался носатый мужчина лет сорока. Лицо его украшала щетина, светлые волосы были спутаны и потемнели от пота, а голубые глаза смеялись.

— Что, непривычно? — спросил преторианец и голос его без искажения оказался тонким, чуть ли не писклявым.

— Ага, — кивнул Виктор. — Заешь меня тараканы!

— А уж мне-то как! — Антон усмехнулся. — Ладно, Виктор, если хочешь помочь, заводи мотор и поехали.

— Куда?

— Для начала — в наш поселок, за Пулково. В памяти машины должен быть маршрут.

Несколько минут Виктор разбирался с управлением, потом машина вздрогнула и беззвучно сдвинулась с места. Без всякого участия человека вырулила со стоянки и выехала на удивительно пустынный проспект Майорова.

— Ну вот, — сказал Антон. — Доберемся домой, там я заберу деньги, старые документы и кое-какие вещи.

— Деньги? То есть наличные? — удивился Виктор. Сам он денег как таковых никогда не видел, только древние, еще советских времен монеты.

— Причем евро, — преторианец кивнул. — Я давно подозревал, что наше время в этой стране так или иначе кончится.

— Да… — Виктор включил радио и к собственному удивлению, наткнулся на работающую станцию.

— … подписал указ, — говорил суровый мужской голос. — Согласно ему, всякий, оказывающий помощь представителям обманывавшей народ клики, именуемой преторианцами, будет привлечен к уголовной ответственности. Помощью считается предоставление убежища…

Виктор отключил приемник.

— Вот видишь, — Антон устало вздохнул. — Эта акция долго и тщательно готовилась, причем не без участия головастых ребят из Вашингтона или Пекина. Уж им-то сильная Россия никак не нужна. Те, кто захватили власть, сделают все, чтобы ее удержать, так что единственный мой шанс выжить — заграница. И чем быстрее я там окажусь — тем лучше.

— Заграница так заграница, — согласился Виктор. — Что у нас там ближе всего? Финляндия?

— Эстония. Туда и отправимся.

Автомобиль свернул на Московский проспект и добавил скорости. Город вокруг смотрелся вымершим, машин было в два раза меньше, чем обычно, немногочисленные прохожие жались к стенам домов.

— Каково… каково быть таким, всегда носить этот шлем? — спросил Виктор, когда они выехали из центра, вокруг замелькали обшарпанные дома, выстроенные еще в прошлом веке.

Антон ответил не сразу.

— Поначалу очень тяжко, — сказал он, — но ты знаешь, на что идешь. Понимаешь, что семья твоя никогда не будет знать нужды, как и ты сам, осознаешь, что так надо и… с годами привыкаешь. Не обращаешь внимания на то, что на тебя пялятся, как на бородатую женщину, на всеобщий страх и презрение. Начинаешь чувствовать себя неловко без шлема, не узнаешь собственное лицо в зеркале…

— Зато можно не бриться, — Виктор провел рукой по подбородку. — Все равно никто не увидит.

— Это точно, — Антон негромко рассмеялся. — Побочный эффект, о котором авторы проекта думали меньше всего!

5

Бетонный забор выглядел так, словно с его помощью собирались отражать нашествие мамонтов. Поверху тянулась колючая проволока, а установленные через каждые несколько метров крошечные камеры посверкивали, как глаза бдительных циклопов.

— Надо же, и эти сбежали, — печально вздохнул Антон, глядя на пустую будку около ворот. — А уж тут вроде служили лучшие, самые верные…

Виктор хотел было сказать, что лучшие не отращивают задницы в охране, а с оружием в руках защищают родину, но сдержался. Просто вылез из машины, выстрелом разворотил замок будки. Нажал кнопку и ворота с гулом открылись.

Лимузин медленно, чуть поскрипывая, протиснулся в них и створки тут же сошлись.

— Неплохо вы тут живете, — сказал Виктор, оглядывая привольно разбросанные среди цветущих деревьев дома, больше похожие на миниатюрные замки, — в смысле, жили…

— Вот именно что жили, — вздохнул Антон. — Любой «золотой век» рано или поздно заканчивается, и наш тоже подошел к завершению…

Они ехали мимо роскошных особняков и, несмотря на высокие заборы, было видно, что всюду царит запустение. Словно по элитному поселку, где обитали исключительно преторианцы и их семьи, прошел жуткий мор.

— А где все? — поинтересовался Виктор, когда лимузин свернул к ажурным воротам, похожим на обрезок металлической паутины. Зажатые в кирпичной стене, они сверкали, точно обвешенные каплями росы.

— Кто? — Антон горько усмехнулся.

— Ну, люди, — Виктор удивленно глянул на преторианца. — Твоих… коллег сегодня много погибло, но семьи-то, домочадцы должны тут быть… Или сбежали?

— Сбежали, — Антон распахнул дверцу и вылез наружу, — давно.

Выбравшись из машины, Виктор понял, как тут тихо. Городской шум остался вдали, на севере. Ветер шелестел цветущими у забора кустами сирени. Ветки, увешанные тяжелыми соцветиями, слегка колебались, точно их ласкали невидимые пальцы.

Сладкий аромат щекотал ноздри.

— Заходи, — позвал Антон с крыльца. — Подождешь в гостиной, пока я соберусь…

Снаружи дом был отделан «под кирпич», хотя Виктор прекрасно знал, что под красными прямоугольниками скрывается обычный строительный пластик. Башенки и балконы придавали ему праздничный вид. Впечатление портило разбитое окно на втором этаже, мутные, грязные стекла и заросший, заброшенный сад вокруг.

Виктор поднялся на крыльцо, миновал прихожую, в углу которой одиноко притулилась длинная, совершенно пустая вешалка и оказался в гостиной, размерами напоминающей спортзал.

Одна из стен матово блестела, красноречиво сообщая, что ее занимает стереопроектор, а слой пыли на ковре был такой, что на нем оставались следы.

— Располагайся, — Антон со спортивной сумкой появился из угловой двери, — я сейчас…

Одну из стен занимали голографии в рамочках. Виктор подошел ближе. Почти на всех улыбалась высокая светловолосая женщина. Кое-где она была одна, на других вместе с Антоном или с детьми — девочкой и мальчиком. На последней голографии, у самого края, им было лет по двенадцать-тринадцать.

— Не гадай, — Виктор так увлекся разглядыванием, что не заметил, как хозяин дома подошел к нему со спины, — они живы… только находятся далеко.

— Но почему? Как можно бросить все это? Роскошный дом, обеспеченная жизнь, постоянная охрана, специальная школа для детей…

— Ответ прост и страшен, — Антон был серьезен и спокоен, — любая семья основана на лжи, на недомолвках и самообмане. А жить с человеком, который всегда говорит правду, невозможно. Моя жена забрала детей и сбежала туда, где никто не знает, что ее муж… бывший — преторианец. Точно так же поступили супруги всех моих коллег. Не выдержал никто.

— Вон как…

— Да, именно так, — Антон протянул Виктору плоскую вытянутую коробку, похожую на черный пенал. — Тут пистолет, который мне подарили к юбилею. Посмотри, может ли он стрелять.

— Хорошо, — внутри «пенала» оказался ПП. На гладком боку красовалась золотая монограмма «237-му от МВД Санкт-Петербурга к 40-летию».

Настоящих имен преторианцев не знал никто, кроме разве что президента и персонала Лагеря. Человека, которого нельзя подкупить, всегда можно запугать, если выяснить его слабые места. У чиновников новой формации, выведенных президентом Рысаковым, все, начиная от пристрастий и заканчивая составом семьи, являлось государственным секретом.

Для всего мира преторианцы существовали под номерами.

Виктор проверил затвор, извлек обойму. Та оказалась полна. Система инфракрасного наведения работала, электронное тестирование узлов показало норму.

— Машинка к убийству готова, — сказал Виктор, протягивая ПП хозяину, вошедшему в гостиную с набитой сумкой через плечо.

— Возьми себе, — отмахнулся Антон, — я все равно стрелять не умею…

Кобуры к наградному оружию не полагалось, так что Виктор попросту сунул его за пояс.

— Ну что, как поедем? — спросил он.

— Прямо на машине, — сняв костюм и одевшись в джинсы и майку, Антон стал похож на университетского преподавателя, — аэропорт и вокзал наверняка перекрыты.

— А ты уверен, что твой лимузин не пеленгуют? — поинтересовался Виктор. — Или его описание может быть уже выдано ДПС. Во втором случае мы доедем только до ближайшего поста. В первом — до того места, где нас возжелают перехватить… Лучше бы сменить машину!

— Э… ну, — видно было, что Антон растерян, — другого автомобиля у меня нет…

— А деньги-то есть? Штук пять евро?

— Найдутся, — преторианец смотрел на Виктора недоуменно.

— Тогда поехали, — Виктор решительно двинулся к двери, — придется рискнуть. У Балтийского вокзала один мой дружок подержанными тачками приторговывает. Если доберемся до него живыми — все будет хорошо.

6

Здоровенный усатый дядька в желтой, хорошо видимой в полутьме униформе махнул светящимся жезлом. Виктор вздрогнул, ладонь невольно стиснула рукоятку пистолета.

Идущий впереди «Форд» послушно мигнул фарами и сдал влево, к обочине.

Усатый вразвалочку двинулся к нему.

— Уф, пронесло, — сказал Антон.

— Ага, — согласился Виктор без особой радости. До сих пор те, кто собрался извести преторианцев, действовали последовательно. Трудно было поверить, что они вдруг превратились в растяп.

И если ДПС не дано указание ловить беглецов, то все просто — задуман другой, более эффективный способ их перехвата.

— И все же я никак не могу понять, почему ты мне помогаешь, — сказал Антон, когда они миновали парк Авиаторов. — Денег ты не заработаешь, славы тоже… в лучшем случае окажешься со мной за границей.

— За кордон я с тобой не пойду, — хмуро отрезал Виктор, — делать мне там нечего. Провожу тебя и вернусь.

— Тебя же тут убьют!

— Это вряд ли, — Виктор хмыкнул, — кто я такой, чтобы на меня пулю тратить? Скорее посадят по какому надуманному поводу. И все одно в тюрьме будет веселее, чем тут…

— Как это?

— Я воевал семь лет, — сказал Виктор, — и прекрасно понимаю, что на гражданке вряд ли приживусь. Если бы не ноги, давно бы завербовался куда-нибудь в Африку. Там наемники всегда нужны.

— А что с ногами?

Ответить Виктор не успел. Лимузин поворачивал, когда из подворотни ему под колеса ударил сноп огня. Раздался хлопок, тяжелую машину подбросило, как модель из пластика, она встала на бок.

— Хрен чертов! — рявкнул Виктор. Одной рукой он крутил руль, другой пытался вытащить пистолет.

— Включена система безопасности, — пропел мелодичный женский голос и со всех сторон с неприятным шипением полезли белые мешки, похожие на растущие ударными темпами грибы-дождевики.

— Ой! — тонко крикнул Антон, лимузин с грохотом во что-то врезался.

Виктора швырнуло вперед, если бы не мешок, он бы въехал лицом в приборную доску, а так лишь слегка помял нос и ощутил болезненный хруст в позвоночнике. Несмотря на неудобную позу, ухитрился достать оружие.

Мешки в одно мгновение опали.

Виктор толкнул дверцу и выкатился наружу, выставил пистолет в ту сторону, откуда стреляли, на набегающие из полумрака силуэты. ПП негромко пискнул, сообщая, что поймал цель.

— Получайте! — пистолет дернуло раз, второй.

Один из набегавших упал, сквозь рев пламени пробился полный боли вскрик. Второму пуля, судя по всему, угодила в защищенную бронежилетом часть тела. Его лишь отбросило назад.

Очередь из автомата прошла много выше.

Виктор выстрелил еще раз, но промахнулся. Уцелевший противник рванул прочь и скрылся за углом до того, как третья пуля нашла его. Зазвенело разбитое стекло.

— Вот хрен чертов, — морщась от боли в ушибленном локте, Виктор поднялся на ноги, поковылял к тому месту, где лежал один из нападавших.

Неподвижный до сего момента, он дернулся, вскинул руку с автоматом.

Пуля вошла в горло, превратив не успевший родиться крик в хриплое бульканье. Тело в серо-зеленом маскировочном костюме дернулось и затихло.

— Ты убил его? — голос Антона дрожал.

— Не хотел, но убил, — Виктор деловито осмотрел автомат. АК-22, такой же, как и у типов, что хотели проникнуть в здание губернского правительства. — Живого можно было бы допросить… Хотя что знает рядовой исполнитель?

Бывший министр выглядел бледным, точно мертвец. На лице его застыло недоуменное выражение, губы подрагивали, а из ссадины на лбу сочилась кровь. Виктор с сочувствием подумал, что преторианец первый раз в жизни так близко столкнулся с убийством.

— Забирай вещи и пойдем, — сказал он, помогая Антону подняться. — Скоро тут будет не продохнуть от ментов…

— Куда? Куда пойдем? — голос Антона сорвался на визг. — Они найдут нас везде!

— Не паникуй! — Виктор сильно и зло хлопнул преторианца по щеке. — Не найдут! У меня тут неподалеку друг живет. У него отсидимся…

Антон схватился за пострадавшую часть лица, но паника уходила из его глаз, сменяясь живым, осмысленным выражением.

— Да, да… — пробормотал он. — Сейчас…

Когда они быстро и бесшумно скользнули в ближайшую подворотню, издалека донесся вой милицейских сирен.

Нужно было спешить.

7

Обширный двор, окруженный громадами старых, чуть ли не полвека назад возведенных зданий, выглядел декорацией к фильму ужасов. Даже вечерний мрак не скрывал царящей вокруг разрухи — потрескавшихся стен, выбитых окон, загаженного асфальта.

А спрятать вонь гниющего мусора он и не мог.

— Куда ты меня привел? — поинтересовался Антон, боязливо оглядываясь. Пока они шли, перебираясь из переулка в переулок, из двора во двор, он совершенно запутался и потерял направление.

— К другу, — коротко ответил Виктор, на ощупь находя кнопку звонка рядом с обшарпанной дверью. — Этот дом собираются сносить, так что он один в подъезде и остался.

Домофон, вопреки всему, работал.

— Кто? — хриплый голос прозвучал из него неожиданно громко.

— Свои, — ответил Виктор, — Смирный это.

— Смирный? — вещающий через домофон тип не отличался, судя по всему, особой понятливостью. Слова он выговаривал со странной медлительностью, точно был не в силах шевелить челюстями. — Витька, ты?

— Кто же еще, хрен чертов?

Щелкнул замок, дверь с душераздирающим скрипом отъехала в сторону.

— Хозяин квартиры немного странный, — пояснил Виктор, заходя в подъезд, — но ты внимания не обращай. Мы с ним знакомы еще с детского дома, так что он не предаст…

— Ладно, — Антон кивнул.

В подъезде, судя по запаху, кто-то умер, причем не меньше чем месяц назад. Зажав нос и стараясь не дышать, Виктор заскочил в прямоугольное чрево лифта.

Антон поспешил за ним.

Лифт, новенький, точно сосланный из современного здания, вздрогнул и сдвинулся с места. Пока ехали до двенадцатого этажа, Виктор разглядывал следы попыток какого-то хулигана написать на стенке нехорошее слово.

Несмотря на то, что хулиган применял что-то вроде плазменного резака, прочнейший самоочищающийся пластик оказался на высоте.

— Интересно, откуда тут все такое новое? — спросил Антон. — Лифт, домофон работает…

— Среди приятелей тутошнего хозяина есть денежные люди, — пояснил Виктор, — для многих он что-то вроде гуру. Кстати, вот мы и приехали.

Одна из выходящих на лестничную площадку дверей была распахнута, а на косяк опирался длинноволосый носатый тип. Чахнущий под потолком осветительный блок освещал мутные глаза и ноздреватую, нездоровую кожу.

— Смирный… — протянул длинноволосый, — точно ты… а я сразу и не поверил!

— Я, именно я, — ответил Виктор, улыбаясь. — А ты как, Ярик?

— А что со мной будет? — лохматый хозяин квартиры расслабленно махнул рукой.

— Это Антон, он со мной, — Виктор показал на бывшего министра, — нам нужно пересидеть кое-какое время. Приютишь на пару дней?

— Ты все же вляпался в эту политику, — недовольно пробурчал Ярослав, — и приволок ко мне преторианца! Заходите, чего с вами поделаешь?

— Как он догадался? — шепотом спросил Антон, когда они оказались в прихожей, похожей на большой шкаф.

— Ярик курит, колет и глотает всю отраву, какую только придумали на планете Земля, — так же негромко ответил Виктор, — и крыша у него давно съехала, но иногда он бывает на диво проницателен…

— Заходите! — крикнул хозяин откуда-то из недр квартиры. — Сюда, на кухню!

Судя по всему, когда-то тут была огромная элитная квартира. Потом часть перегородок между комнатами снесли, а двери сняли. Ярослав, похоже, не признавал их в принципе.

Получился коридор с отходящими от него отсеками. Из мебели в изобилии имелись матрасы, кое-где громоздились обломки непонятного происхождения. На полу валялись использованные инъекторы, под ногами хрустели куски таблеточных оберток.

— Да это самый настоящий притон! — воскликнул Антон, обнаружив, что на одном матрасе кто-то преспокойно дрыхнет. — Не думал, что такие еще сохранились!

— Это основное заблуждение власти, — изрек все слышавший, к ужасу Антона, Ярослав, — думать, что она знает все об управляемом объекте…

Кухня по сравнению с остальными помещениями выглядела куда более обжитой. Один из углов занимала газовая плита, рядом с ней громоздились баллоны, похожие на разжиревшие красные снаряды. Вокруг стола расположилась коллекция разнородных стульев. В ней было все, от пластиковой табуретки до обитого цветастой тканью творения мастера Гамбса.

На стенах сушились подозрительного вида травы, в воздухе витал сладкий дурманящий аромат, а на холодильнике возлежали самые настоящие мухоморы, здоровенные и красные, с контрастными белыми пятнышками на шляпках.

— Первый урожай этого года, — похвастался Ярослав, указывая на них. — Если хотите, могу угостить.

— Как-нибудь в другой раз, Ярик, — отказался Виктор. — Лучше чаю. Самого обычного, который в магазине продают! Понял?

— Ладно-ладно, — на лице хозяина квартиры обозначилось разочарование — он явно собирался заварить для гостей какого-нибудь дурмана. — Сейчас…

Водрузив чайник на плиту, он уселся на место и с любопытством взглянул на Антона. За мутью, плещущейся в темных глазах, прятался живой и острый ум.

— Хватит человека смущать, — сказал Виктор, — глядишь на него, как на урода двухголового…

— Что двухголовый? — Ярослав шмыгнул носом. — Человек, не умеющий врать — куда большее диво. Никогда такого не видел, вот и любуюсь. А вообще, я точно знал, что вся эта затея с преторианцами обречена на провал.

— Это почему? — спросил Антон.

— Слишком многое в человеческой жизни основано на лжи, — хозяин квартиры извлек откуда-то из-под столешницы заварной чайничек, — религия, политика, искусство — все это разные формы обмана. Капля правды неминуемо растворится в море фальши.

— Тебя бы в правительство, — усмехнулся Виктор. — Мигом бы всю страну жизни научил!

— И запросто! — кивнул Ярослав, вытряхивая в мусорное ведро мерзкого вида траву, ничем не похожую на чай. — Только вот не возьмут…

И он улыбнулся, такой светлой и чистой улыбкой, какую Виктор никогда не видел ни у одного из политиков.

8

Проснувшись, Виктор обнаружил, что день давно наступил, что на соседнем матрасе по-прежнему равномерно сопит Антон, а с кухни доносятся приглушенные голоса.

Смутно помнилось, что ночью кто-то звонил в дверь, приходил, топал по коридору, из соседней «комнаты» доносились сладострастные стоны, тек густой разноцветный дым.

— Ха-ха, и ты будешь учить меня недеянию? — прозвучавший чуть громче голос хозяина полнил сарказм. — Твое самадхи даже и самадхи назвать нельзя! Будда и отцы дзена удавились бы, узрев такого ученика, как ты!

— Доброе утро, — сказал Виктор, выходя в коридор. — Все о философии?

Ярослав, похоже, и не ложился. Глаза его были красны, а на помятой роже застыло скорбное выражение. Рядом с ним сидел тощий и бледный, как недокормленная пиявка, юноша. Большие глаза его взирали на мир с горестным недоумением.

— Философия! — хозяин квартиры фыркнул. — Тоже мне, нашел слово! Знакомься, это Болячка. Болячка, это Виктор.

Бледный юноша встал и протянул худую, похожую на щупальце руку. Виктор осторожно ее пожал.

— Садись, — Ярослав распахнул холодильник и влез в него чуть ли не по пояс. — Жрать будешь?

— Спрашиваешь!

Вспыхнул газ, зашипело плавящееся на сковородке масло, в его кипящее озеро одно за другим бухнулись три яйца.

— Вот я думаю, — Болячка, минут пять находившийся точно в трансе, ожил, — каково это — работать на человека, которого все считают предателем?

Виктор поглядел на него с интересом.

— Я на Антона не работаю, — сказал он, — а помогаю просто так.

— А по мне, так уж лучше быть приспешником честного предателя, — Ярослав высыпал в яичницу натертый сыр, — чем служить лживому правительству… Кто лучше спал двадцать лет назад, во времена диктатуры, враги режима, которых сотнями бросали в тюрьмы, или те, кто их мучил?

— Ладно вам, — Виктор поморщился, — вы что, о простых вещах совсем не разговариваете? Только о высоком?

— Должен же кто-то мыслить о высоком в этом низменном мире? — глубокомысленно изрек хозяин квартиры, водружая на стол тарелку. — Ешь, а потом мы побеседуем о делах более приземленных…

К удивлению Виктора, яичница оказалась самой обычной, без амфетаминов или галлюциногенов.

— Неплохо, заешь меня тараканы, — сказал он, опустошив тарелку.

— Дурного не держим, — Ярослав выразительно мотнул головой. — Скажи теперь, как ты планирует убираться из города?

— Я хотел купить у Кольки машину… — начал было Виктор.

— Колька два года как сидит, — прервал его Ярослав. — За эти самые машины…

— Тогда… тогда есть еще Олег, мой бывший сослуживец. Он на Витебском вокзале работает, в службе безопасности, — этот вариант пришел в голову Виктору только что. — Нам любой поезд сгодится — до Ивангорода доехать. Ну а там — как-нибудь…

— Смотри, пристрелят вас эстонские пограничники, — хозяин квартиры задумчиво поскреб подбородок, — у твоего приятеля на лбу не написано, что он политический беженец… Хотя другого пути я не вижу. Билет на поезд или самолет вам не купить — наверняка новые власти влезли во все базы данных на преторианцев, так что настоящее имя и лицо Антона известно. Машины, я думаю, досматривают… Можно еще через порт попробовать.

— Там у меня знакомых нет, — Виктор развел руками.

— А если на электричке?

— Какая разница? В любом случае без идентификационной карточки билет не купишь!

— Ладно… — протянул Ярослав. — Тогда звони твоему Олегу.

— Звонок могут перехватить. Я хотел попросить, чтобы ты до него дошел.

— Почему я? — Ярослав усмехнулся. — Вот Болячка сбегает. Заодно посмотрит, чего в городе творится. Сходишь?

— Почему нет? — бледный юнец вновь выпал из дремотного оцепенения.

— Отлично, — хозяин квартиры потер руки, — пиши адрес, где твой Олег живет, и место работы. Да, и придумай что-нибудь, чтобы он не заподозрил, что это подстава…

Спустя пять минут негромко хлопнула входная дверь, и Ярослав вернулся на кухню, еще более задумчивый, чем раньше.

— А почему этого типа зовут Болячкой? — спросил Виктор. — Что, он настолько противный?

— Нет, — лицо хозяина квартиры расплылось в улыбке, — он так давно колется, что у него вены «ушли» вглубь, стали невидимы, так что болячку, расположенную над одной из них, он холит и лелеет года три! Расковыривает, натирает грязью, не дает зажить… Инъектор всаживает только в нее, чтобы не промахнуться!

— Занятная история, — Виктор ощутил легкую тошноту.

— Ничего занятного. Личная трагедия, — Ярослав воровато оглянулся через плечо, голос его стал тише. — И все же я так и не понял, на кой ты связался с этим типом? Зачем ради него рискуешь?

— Должен же я ради кого-то рисковать? — мрачно усмехнулся Виктор. — Это для меня последний шанс сделать в жизни что-то стоящее. Если все получится, то сказка о том, что честные люди не всегда страдают за свою честность может стать былью.

— Ну-ну, — Ярослав помрачнел. — Дело твое. Помни только, что даже в случае с хеппи-ендом в сказках обычно гроздятся кучи трупов…

9

— Ну, что, как я выгляжу? — Виктор развел руки и стало ясно, что широкая цветастая рубаха с плеча хозяина квартиры ему почти впору.

— Нормально, — кивнул Антон. — Хоть сейчас на Гавайи!

— На Гавайи пока рано, — хмыкнул Ярослав. — Так, а теперь штаны… Будешь хоть похож на человека, а не на пугало в униформе…

Штанами оказались старые, протершиеся джинсы с невероятным количеством цепочек, брелков и декоративных молний. При каждом шаге Виктор звенел, точно новогодняя елка.

— Красавец! — Ярослав отступил на шаг и поднял большой палец. — Никто не заподозрит в тебе бывшего вояку…

— И нормального человека тоже не заподозрит! — огромное, от пола до потолка зеркало, найденное где-то в глубинах квартиры, показывало Виктору его новый имидж целиком, ничего не скрывая.

— Какая разница? — хозяин жилища махнул рукой. — Сейчас найдем тебе новые ботинки…

— Не надо, — в глазах Виктора мелькнула боль, — они мне не подойдут…

— Почему? А, да-да… — Ярослав покраснел.

Спасая хозяина от неловкости, старым и разжиревшим соловьем пропел звонок домофона. Ярослав метнулся к двери, а через пять минут вернулся с Болячкой, который выглядел еще более отрешенным, чем утром.

— Ну что, как? — спросил Виктор.

— Нормально, — губы на бледном лице шевелились с явным трудом, — он будет вас ждать завтра в десять утра у грузового терминала.

— Ясно, — Антон, уже посвященный в новый план, вздохнул. — А что вообще в городе?

— Да вроде спокойно, — Болячка задумчиво почесал нос. — Милиции правда много, на перекрестках голографические проекторы стоят. Портреты беглых преступников демонстрируют, в том числе и твой, — последовал кивок в сторону преторианца, — правда там ты помоложе…

Антон вздрогнул.

— Дожил, — сказал он горько, — преступником стал…

— А у больших людей всегда так, — с пафосом сообщил Ярослав, — либо ты герой, либо чудовище. Иначе никак. Ладно, надо чего-нибудь поесть сварганить.

И сопровождаемый верным оруженосцем — Болячкой, он удалился на кухню.

— Странно, — Антон зябко передернул плечами, — вот уж никогда не думал, что мне будут помогать наркоманы, да еще такие… такие…

— Неправильные, — Виктор кивнул. — Но не обольщайся, Ярик помогает в первую очередь мне. А кроме того, он отличается от обычных любителей дури так же, как великий художник от уличного мазилы, рисующего портреты на заказ. Что не помешает ему, — Виктор сделал паузу, — рано или поздно умереть от передозировки.

— Эй, где вы там? — судя по бодрому голосу, хозяин пока откидывать копыта не собирался. — Кокаин стынет!

— Ну шутник! — усмехнулся Виктор. — Сейчас идем!

Огромная сковорода, водруженная на стол, оказалась полна вовсе не кокаина и даже не «жареной» конопли, а картошки с мясом. Запах от нее шел такой, что голод ощутил бы даже труп.

— Ешьте впрок! — велел Ярослав. — Завтра с утра еще разок вас накормлю, а уж дальше не знаю, когда вы нормально поедите…

— Уж это точно! — Виктор с энтузиазмом ухватился за ложку.

Маленький стереовизор, до сего момента выглядевший мертвой частью интерьера, с негромким чмоканьем ожил. Развернулся виртуальный экран и на нем из мельтешения разноцветных пятен выплыло изображение открывающей рот лохматой девицы.

Из одежды на ней имелось несколько шнурков, а голос напоминал воробьиный писк.

— Очередной «Конвейер звезд»? — сморщился Болячка. — Переключи…

На соседнем канале передавали новости.

— … масштабы экологического бедствия в Южной губернии, — вещал мрачный голос на фоне картинки иссушенной зноем степи. — В этом году зафиксирован абсолютный температурный максимум. Прогнозы синоптиков остаются неутешительными — дождей в ближайшее время не ожидается.

Виктор прикрыл глаза. В памяти с неожиданной силой ожили воспоминания о еще более жаркой и сухой пустыне, где он прошел боевое крещение. Вспомнился секущий лицо горячий ветер, скрипящая на зубах пыль, автомат в руках и вонь гниющих на солнце трупов…

— Как-то это все мрачно, — пробурчал Ярослав с набитым ртом, — постараюсь найти что-нибудь повеселее…

Попытка успехом не увенчалась. На одном канале рассказывали о новой эпидемии в Африке, унесшей за два месяца несколько миллионов жизней, на другой шел репортаж из затерянной в лесах Сибири общины простецов — новой секты, объявившей возвращение к простой жизни предков единственным путем спасения для человечества.

На «Первом» сообщали финансовые новости — перечисляли обанкротившиеся за последние сутки компании.

— Выключи лучше, — сказал Антон, — и так настроение поганое…

Его прервал пронзительный тонкий свист, донесшийся от двери.

— Вот жопа! — Ярослав вскочил, опрокидывая стул. — Дверь внизу ломают! Облава! Как не вовремя!

— Какая облава? — Антон подавился, заперхал, лицо его налилось густым багрянцем.

— Ментовская! — рявкнул хозяин квартиры, бросаясь к двери. — А вы чего сидите? Собирайтесь! Быстро!

— Куда? — Виктор хлопнул преторианца по спине, из глотки у того вылетел кусок мяса, шлепнулся на стол. Бывший министр тяжело, с присвистом задышал. — Или ты предлагаешь нам прыгать в окно?

— Они провозятся с нижней дверью минут пять, — голос Ярослава доносился откуда-то из комнат, где он с грохотом что-то ронял, — за это время вы спокойно уйдете через запасной выход… Болячка, ты их поведешь!

Виктор взгромоздил на плечо сумку и, практически волоча еще не отдышавшегося Антона, ринулся к двери. Около нее приплясывал в нетерпении Ярослав, на лестничной площадке белело спокойное, как морда удава, лицо Болячки.

— Спасибо за все, Ярик. Еще увидимся, — сказал Виктор, хлопнув старого приятеля по плечу.

— Надеюсь, — грустно вздохнул тот, — спешите, они уже в подъезде.

Снизу приближалось негромкое гудение, слышались далекие голоса.

Болячка повел их вниз по лестнице, а на первой же площадке свернул к толстой и ободранной трубе, выходящей из потолка и уходящей в пол. Ее основание было усыпано художественно разбросанным мусором — картофельными очистками, обрывками пластика, деталями каких-то механизмов.

— Залезайте, — Болячка со скрежетом открыл прямоугольную крышку в боку трубы.

— Это что? — подозрительно спросил Антон, раздувая ноздри. Хлынувший из темного отверстия запах напоминал о помойке.

— Когда-то был мусоропровод, а потом мы его переделали. Там есть скобы, за них удобно хвататься.

— Нет, я не полезу! — возмутился Антон. — Как…

— Давай! — Виктор, не особенно церемонясь, впихнул приятеля в отверстие. — Лучше провонять, чем получить пулю в голову!

Виктор пролез в отверстие, обдирая бока, встал на скобу. Спускаться было неудобно, болтающаяся на плече сумка задевала за стены, металлические дуги, за которые приходилось хвататься, больно резали ладони.

Когда спустился метра на два, сверху донесся негромкий скрежет и стало темно. Болячка, последним забравшийся в «запасной выход», закрыл за собой люк.

— Чертов хрен, — просипел Виктор, осознав, на какой высоте они находятся. По всему выходило, что по вонючей и узкой трубе придется преодолеть не так мало.

Трудолюбие наркоманов, соорудивших такой отнорок, вызывало уважение.

К тому моменту, когда под ногами оказалась ровная поверхность, Виктор был мокрым от пота, а икры в тех местах, где они соединялись с протезами, сводило судорогами.

Сердце колотилось в груди, точно пошедшая вразнос центрифуга.

— Куда… куда дальше? — просипел из темноты Антон.

— Сейчас проводник спустится, — ответил Виктор, садясь на корточки и массируя ноги.

— Вот и я, — Болячка выбрался из трубы, в темноте щелкнуло и яркий свет фонаря ударил по глазам. — Минутку передохнем и двинемся…

— Почему бы просто не отсидеться тут? — спросил Антон. — Подождать, пока милиция не уедет?

— Они надолго, — вздохнул Болячка, — чуть что в окрестностях случится, тут же заявляются, все ищут чего-то… Могут еще и засаду оставить. Так что лучше валить.

Под веками перестали плавать оранжевые и желтые пятна и Виктор открыл глаза. В комнатушке, ограниченной бетонными стенами, было бы тесно уже пятерым. По одной из стен шли выходящие из круглого отверстия наверху скобы, в другой виднелась дверь.

Вопреки опасениям, вокруг было чисто и сухо.

— Куда двинемся? — Виктор с некоторым усилием выпрямился.

— Путь один, — отозвался Болячка. — На свободу. Подвалами пройдем квартала два, а там есть выход наверх.

— А дальше? — вступил в беседу Антон.

— Есть у меня одна идея, где можно ночь переждать, — сообщил Болячка и первым шагнул к двери.

10

Тяжелый люк приподнялся с надсадным скрипом. Виктор надавил и отбросил его в сторону. Хлынувший в горло прохладный воздух после затхлой, пыльной атмосферы подземелий, которыми они пробирались несколько часов, показался сладким нектаром.

Виктор выбрался наружу и без сил распростерся на асфальте, глядя в далекое черное небо, испещренное светляками звезд. Год назад он бы не заметил такой нагрузки, а сейчас дышал, точно выброшенная на берег рыба, и в мускулах поселилась ватная слабость.

— Вот и все, — из люка вылез Болячка, протянул руку Антону. — Дальше пойдем как люди…

— Куда? — спросил преторианец, чуть отдышавшись.

— На юге, за Лиговским каналом есть БОМЖ-зона, — с застенчивой улыбкой сообщил Болячка, — там вас никто не будет искать…

— Это уж точно, — согласился Виктор, поднимаясь на ноги. Осевшая на коже пыль вызывала зуд и ему безумно хотелось вымыться. — А как мы туда проникнем?

— Есть подходы, — прозвучал несколько туманный ответ.

Зоны содержания лиц без определенного места жительства были созданы около двадцати лет назад, когда власти поняли, что выгоднее кормить и одевать бомжей, держа их под контролем, чем позволять им свободно перемещаться и портить жизнь честным гражданам.

Европейские демократические институты взвыли о нарушении прав личности, прикормленные ими правозащитники дружно забились в истерике, но внимания на них никто не обратил.

БОМЖ-зоны были созданы и более-менее успешно функционировали до сих пор.

Ночной город выглядел тихим и темным, на горизонте ворчала, подсвечивая зарницами, далекая гроза. Болячка вел их на юг, избегая людных улиц. Они миновали пустынные дворы, пересекли железную дорогу, топали через пустыри, заваленные остовами автомобилей времен нефтяного изобилия.

А потом впереди оказалась бетонная стена. Высокая, как вокруг поселка преторианцев. Поверху шла колючая проволока, торчащие через каждые двадцать метров вышки щетинились видеокамерами.

За забором во мраке вырисовывались контуры полуразрушенных зданий.

— Когда-то тут был завод, — пояснил Болячка, сворачивая направо, — в начале века отстроили. Потом его забросили, а затем сделали БОМЖ-зону…

— Как мы попадем внутрь? — поинтересовался Виктор.

— Тем ребятам, что живут там, иногда хочется побывать снаружи. Так что они соорудили для себя ход.

Путь их закончился в кирпичном сооружении, похожем на раскормленный сарай. Болячка с некоторым усилием открыл тяжелую металлическую дверь и включил фонарь. Луч света упал на сваленные грудой ржавые железяки.

— Нам сюда, — сказал Болячка и полез куда-то к задней стене.

Под гнутой штуковиной, похожей на гигантскую крышку от консервной банки, обнаружилась уходящая вниз дыра. Она сошла бы за крысиный лаз, если бы крысы вырастали до размера откормленной свиньи.

— Опять ползком, — мрачно пробурчал Антон, глядя на исчезающий в дыре зад Болячки.

— Другой вариант — сдаться, — ответил Виктор. — Что, созрел для этого?

— Нет, — вздохнул Антон и опустился на четвереньки.

Виктор успел сбить колени, когда ход круто пошел вверх. Под руками обнаружилось что-то вроде оплывших ступеней, подниматься стало легче.

— Давай-давай, — подбодрили его спереди.

Выбравшись на ровное место, Виктор ощущал себя доисторической тварью, только что совершившей эволюционный рывок — выход на сушу. Поднял голову и обнаружил, что его и товарищей держат под прицелом несколько грязных и бородатых типов с древними, но безусловно действующими автоматами. На стволах виднелись глушители.

— Ну, и с чем пожаловали, мать вашу? — хмуро поинтересовался самый высокий из бородачей. — Сразу вас в расход пустить или покуражиться сперва?

Согнанным в свое время в БОМЖ-зоны бродягам под угрозой сурового наказания не позволялось покидать их, но внутрь власти не совались даже в случаях откровенной уголовщины.

— Мы к Модесту, — торопливо сказал Болячка, — он меня должен помнить, я — Болячка…

— К Модесту? Вон как, твою мать? — хмыкнул высокий. — Ну погоди, сейчас узнаем, помнит он о тебе или нет… Садитесь пока вон туда, в угол.

Виктор опустился на холодный пол, прислонился к стене. Помещение, где они оказались, было огромным, потолок терялся во мраке, а по сторонам поблескивали какие-то массивные агрегаты.

— Кто этот Модест? — тихо спросил Антон.

— Он тут один из главных, — ответил Болячка. — Который все решает.

Загнанные в кольцо из стен бомжи, судя по всему, перестали быть аморфной массой стихийных анархистов, превратившись в организованное сообщество со своими лидерами и даже боевиками.

Одно то, что они сумели достать оружие, о многом говорило.

Модест появился через пять минут. Он был высок, но в отличие от подручных с автоматами, толст и лишен бороды. Драные лохмотья сидели на нем величественно, будто королевская мантия.

— Нехорошо пользоваться нашим проходом, — сказал он, упершись в Болячку ледяным взглядом, — без крайней нужды. Чем больше людей проходит, тем больше вероятность, что о нем узнают. И тогда мы останемся без выпивки, дури и прочих радостей жизни.

Он сделал паузу, давая провинившимся ощутить тяжесть проступка, а потом спросил:

— Зачем пожаловал?

— Этих вот двоих спасая, — Болячка меланхолично кивнул в сторону спутников, — надо нам отсидеться до утра.

— Да? — Модест впервые поглядел на Виктора. Глаза его были светлыми и холодными, как кружочки льда. — И кто же они такие?

Виктор спокойно выдержал испытующий взгляд, а вот Антон заерзал.

— Не важно, — буркнул он.

— Вот как? — Модест вскинул брови. — А мне интересно, и я привык свой интерес удовлетворять. И чтобы я этого делать не стал, — последовал красноречивый кивок в сторону бородачей, — меня нужно чем-нибудь задобрить…

— Могу предложить пистолет, — Виктор извлек оружие так быстро, что никто из автоматчиков не успел дернуться. — Или пулю из него.

Модест без страха поглядел на направленный ему в живот ствол, усмехнулся.

— Да, удивил ты меня, — сказал он, — ладно, оставайтесь до утра… Но только сидеть здесь и никуда не ходить. А за час до утренней кормежки чтобы и духу вашего тут не было!

Кормежкой, судя по всему, обитатели гетто для бродяг именовали регулярную доставку в БОМЖ-зону продуктов.

— Хорошо, — Виктор кивнул, не опуская пистолета, — только пусть твои бойцы под ногами не путаются. А то пристрелю кого ненароком…

Модест усмехнулся еще раз и пошел прочь.

— Уф, — Виктор утер со лба пот, сунул оружие назад в кобуру. — Обошлось…

— Если бы надо, ты бы выстрелил? — с придыханием спросил Антон, когда они уселись вокруг сумки, а Болячка выключил фонарь.

— Да, и запросто. Уж чего-чего, а стрелять на поражение я умею, — несмотря на ночную прохладу, Виктор ощущал, что ему жарко. На лице выступил пот, рубаха прилипла к спине. — Спать будем по очереди, кто-то всегда должен сторожить.

— Первым могу быть я, — подал голос Болячка. — Все равно спать не хочется.

— Ладно, — кивнул Виктор. — Через три часа разбудишь Антона, а ты, Антон еще через три — меня.

— Хорошо, — кивнул Болячка.

11

Такси остановилось, негромко взвизгнув тормозами.

— Куда? — за опустившимся стеклом обнаружилась рожа, похожая на небритый блин с глазами-оливками.

— На Загородный проспект, — ответил Виктор.

— Залезайте, — водитель окинул троицу подозрительным взглядом и задние дверцы с негромким щелчком приоткрылись.

— Твоя карточка заблокирована, — негромко сказал Виктор, пропихивая сумку на сиденье, — воспользуемся моей.

Болячка скользнул на переднее место. Сканер возмущенно пискнул, когда в его щель вошел прямоугольник идентификационной карточки, но сенсор загорелся зеленым.

— Ага, — удовлетворенно сказал водитель, — поехали…

Такси с негромким урчанием сдвинулось с места. Виктор нащупал на дверце выключатель, щелкнул им и над спинкой переднего сидения развернулся прямоугольник виртуального стереоэкрана. Тесный салон огласил неестественно бодрый голос.

— Сегодняшним указом исполняющий обязанности президента Андрей Сурин, — вещал он, в то время как на экране бульдозеры с деловитым ревом сносили бетонный забор, — покончил с уродливым пережитком прошлого — НИИ Технологий Мозга, именуемым в просторечии Лагерем…

За забором виднелись окруженные соснами корпуса, выстроенные в стиле начала века — сплошь стекло и блестящий металл. Солнце, отражаясь от стен, слепило глаза.

Антон издал какой-то курлыкающий звук. Лицо его выглядело жутко, взгляд стал диким, а на губах застыла кривая усмешка.

— С тобой все в порядке? — спросил Виктор.

— Нет, — ответил преторианец, — все очень даже не в порядке.

Он помолчал, глядя, как на экране люди в милицейской форме обыскивают тесно уставленную странного вида оборудованием комнату, напоминающую операционную.

— Всегда, когда мне становится страшно, — проговорил Антон, — я вспоминаю то, что там с нами делали… И страх отступает, поскольку ничего страшнее представить невозможно. Выключи… выключи это.

Виктор протянул руку, стереоэкран свернулся в линию и исчез.

Город, по которому они ехали, разительно отличался от знакомого Виктору Питера. Он выглядел запуганным и пустынным, часто встречались патрули, на каждом перекрестке вещали голографические проекторы. Светились, чуть помаргивая, портреты новоявленных «врагов народа».

— Где вас высадить? — спросил таксист, когда они миновали поворот на улицу Введенского канала.

— А прямо здесь, — сказал Виктор, — вот, тут у обочины.

Антон взглянул на него удивленно.

— Ты что? — сказал он шепотом, когда они выбрались из машины. — Тут же куча народу! Меня узнают! Почему бы ни доехать прямо до места?

— Чтобы таксист знал, куда именно мы направляемся? — Виктор хмыкнул. — Не бойся. Думаешь, кто-то смотрит на эти изображения? Всем они давно глаза намозолили! А кроме того, там ты лет на десять моложе, не меньше!

— Умеешь ты утешить, — буркнул преторианец. — Нечего сказать.

— Ну, дальше вы сами, — проговорил Болячка, широко улыбаясь, — все что мог, я сделал… Удачи!

— И тебе, — Виктор улыбнулся. — Ярику привет и… до встречи!

Бледный наркоман кивнул и исчез в толпе.

Антон тащился за Виктором, сгорбившись и вжав голову в плечи. Они лавировали среди торопящихся людей, прошли под путями длинным, как кишка слона, подземным переходом. Свернули в неприметный переулок, а потом долго топали между двумя рядами молодых тополей.

Чуть в стороне, за забором, высились обширные ангары, дальше грохотали поезда.

— Вот и он, — около ворот, ведущих к грузовому терминалу Витебского вокзала, топтался высокий светловолосый человек в униформе, очень похожей на ту, в какой Виктор сам щеголял совсем недавно. — Олег, привет!

— Витя? — светловолосый вскинул голову, в синих глазах его при виде цветастой рубахи и звенящих джинсов мелькнуло недоверие. — Ну и вырядился, ха! Прямо не узнать!

Приятели обнялись, а Антон ощутил, как по спине его побежал холодок. Кожа на правой половине лица у Олега неестественно блестела розовым, выдавая искусственное происхождение, а правый глаз двигался неестественно, чуть с запаздыванием.

— Ну, что тебе надо? — спросил Олег, нарочито не обращая на преторианца внимания. — Понятно, что не пива со мной выпить. Тогда бы ты позвонил, а не прислал того тухлого типа…

Чем дальше он слушал, тем мрачнее становилось его лицо. Когда Виктор закончил, оно напоминало трагическую маску древнегреческого театра.

— Да… хм… — Олег потер искусственную кожу на щеке — этот жест явно был для него привычным. — Ивангород, говоришь? Срочно… Надо подумать, какие есть варианты. Главное для вас — на территорию попасть, минуя посты, а там уж я встречу… В общем, — он огляделся и наклонился вплотную к Виктору, — слушай меня.

12

Забор выглядел так, будто его строили во времена Екатерины Великой. Короткая загородка между двумя кирпичными стенами состояла из самых обычных досок, к тому же слегка покосившихся.

Понятное дело, что хитрые работяги, желающие носить кое-что мимо проходной, соорудили тут лаз.

Служба безопасности вокзала (в лице Олега, по крайней мере) о нем знала, но прикрывать не спешила.

— Ну что, пришли, — пробормотал Антон, вытирая пот со лба. Чтобы добраться до места, приятели топали вдоль забора почти до самого Обводного канала. — Как он говорил — третья доска справа?

— Ага, — Виктор осторожно поддел указанный сегмент заграждения и толкнул его в сторону. Раздался скрип и открылась щель, достаточно широкая для человека. — Полезли.

Олег ждал их. С сосредоточенным видом он смотрел куда-то в сторону и не повернулся, хотя прекрасно все слышал.

— Думал уж, не дождусь, — буркнул он, — вон там две жилетки ремонтной службы. Надевайте.

Жилетки были такими ярко-оранжевыми, точно их красили апельсиновым соком, и настолько просторными, что Карлсон мог бы использовать их вместо простыни для создания образа «самого ужасного в мире привидения».

— Оделись? — спросил Олег через две минуты. — Тогда пошли!

На взгляд Виктора они с Антоном напоминали ремонтных рабочих не больше, чем нацепивший лыжи негр — уроженца норвежских фьордов. Но на двоих людей в оранжевом, идущих через пути в сопровождении работника службы безопасности, никто не обращал внимания.

— Почему он делает вид, что меня не замечает? — спросил Антон, когда впереди замаячило похожее на исполинский торт здание вокзала, перестроенное всего три года назад.

— Чтобы потом, если чего, с чистой совестью ответить, что не знал, кому помогал, — отозвался Виктор.

Через служебный ход они проникли на крытый перрон и пошли вдоль состава. Синие обтекаемые вагоны напоминали огромные карамельки. В окнах празднично смотрелись цветастые занавески, а светящиеся таблички над дверями гласили «Балтийский экспресс».

— Нам сюда, — к удивлению Антона Олег прошел к самому хвосту состава и остановился у вагона, напоминающего скорее передвижную тюрьму. Окошек в нем не имелось, широкая раздвижная дверь в середке была закрыта, а у второй, самой обычной, скучал невысокий усатый мужичок лет сорока.

— Здорово, Михалыч, — сказал ему Олег.

— Привет, — мужичок подозрительно зыркнул на Виктора и Олега. — Чего надо?

— Какой ты нелюбезный, — в голосе Олега звучала мягкая укоризна. — Помню, весной ты был куда более покладистым…

— Кгхм… — мужичок побагровел так, что стал похож на свеклу, снял фуражку и обтер рукавом потную лысину, — я помню, да… Чего надо?

На этот раз вопрос прозвучал не агрессивно, а скорее жалобно.

— Довези этих двоих до Ивангорода.

— Ладно, — Михалыч засопел. — Долг платежом красен. Заходите, вон туда, в купе… Оно там одно, не промахнетесь.

— Идите, — Олег слегка подтолкнул Виктора в спину, — до отправления три минуты. Счастливо!

— Счастливо, — Виктор махнул рукой.

— Быстрее, не стойте на виду! — бурчал за спиной Михалыч. — Что за растяпы!

Внутри вагон выглядел странно — туалет, купе проводника, а дальше — мощная железная дверь с хитрым комбинированным замком. Чтобы открыть такой, мало знать код, нужен еще магнитный пропуск и палец с соответствующим отпечатком.

— Почтово-багажный вагон, — догадался Антон.

— Он самый, — ответил Виктор, усаживаясь на койку.

Сквозь завешенное окошко виднелся перрон, серьезный и хмурый Олег. Затем все сдвинулось, поплыло в сторону, поезд чуть приподнялся, как всегда в начале движения.

Хлопнула дверь вагона, в купе появился Михалыч, красный и сердитый.

— В общем, так, — сказал он, — ехать нам два часа. Туалет работает, чаю, если чего, я вам налью, а на большее не рассчитывайте! Тут вам не купе-люкс!

— Хорошо, спасибо, — кивнул Виктор.

Проводник сипел, сопел, метал на навязанных ему попутчиков гневные взгляды, но потом успокоился.

— Слышали, — сказал он, — один из преторианцев за границей объявился?

— Нет, — в один голос ответили Виктор и Антон. — И где?

— На Украине, — Михалыч махнул рукой. — В новостях говорили, что он сбежал и что готов выступить в Европарламенте с обличением нынешнего режима. Даже рожу его показали — толстая, небритая…

— А с какими обличениями? — Антон помрачнел.

— Ну как обычно, — Михалыч вздохнул и рукавом вытер лысину, — кто на запад бежит, тут же начинает родину последними словами крыть — что диктатура у нас тут, что людей сотнями в тюрьмы бросают, что беспредел и всякое угнетение прав человека.

— Но это же ложь, — очень тихо сказал Антон.

— А ты чего хотел, правды? — проводник недовольно фыркнул. — Кому она нужна? Слишком дешево ценится, а вот на обмане неплохо можно заработать.

Он тяжело, с кряхтением поднялся и вышел. Через мгновение за стенкой, в туалете забулькала вода.

— Он не понял, — Антон повернулся и стали видны его глаза — отверстия в океан боли, — преторианец не может лгать в принципе. А значит тот, кого показали в новостях — фальшивка.

— Или беглеца заставили прочитать вслух текст, сказав, что это ненаучная фантастика, — Виктор зло усмехнулся, — и сделали запись. Вот и все.

— Да, возможно, — мертвым голосом проговорил Антон. — Все возможно.

Он отвернулся к окну и замер, точно окаменев. Виктор откинулся к стене и закрыл глаза.

13

— Все свободно, — Михалыч, наполовину высунувшийся из вагона, махнул рукой, — тикайте, ребяты. Удачи вам!

— Спасибо, — Виктор первым выскочил на перрон, зашагал прочь. Слышал, как за спиной топает Антон. Все время, что они провели в поезде, он молчал и бессмысленно пялился в окно. Любая попытка разговорить преторианца быстро проваливалась.

Олега с его знанием окольных путей тут не было, так что пришлось идти как всем, через здание вокзала. Стоящий у турникетов безусый милиционер проводил их подозрительным взглядом.

— Не оборачивайся, — прошипел Виктор, — и не вздумай ускорять шаг…

Сам сунул руку под рубаху, к торчащему за ремнем пистолету. Ребристая рукоятка легла в мокрую от пота ладонь.

— Куда мы? — спросил Антон, когда они вышли на круглую, как монета, площадь.

— Я думаю, что на юго-запад, — ответил Виктор, — в сторону от города. В любом случае нам остался последний шаг — пересечь реку.

К Нарве, несущей воды из Чудского озера в Финский залив, они вышли спустя три часа. Река открылась с вершины холма — полоса темного, чуть поблескивающего серебра. Она не выглядела широкой, но у Виктора сжалось сердце — плавать с протезами он еще не пробовал и не знал, сможет ли.

— Подождем да темноты, — сказал он после размышлений, — вон в том леске. Заодно посмотрим, как берег охраняют.

В роли «леска» выступила роща молодых березок, едва в рост человека. Среди густой зелени мог бы спрятаться взвод диверсантов.

— Эх, надо было поесть захватить, — проговорил Виктор, сгружая с плеча сумку. В желудке ощущалась неприятная пустота.

Антон ничего не сказал, молча сел, прислонился к стволу, который возмущенно заскрипел. Через мгновение глаза преторианца оказались закрыты, хотя неровное дыхание выдавало, что он не спит.

Виктор хмыкнул и пожал плечами — не желаешь общаться, ну и ладно.

Он лег на пузо и принялся наблюдать за рекой. Несколько раз с негромким урчанием проплыл раскрашенный в белый и синий цвета патрульный катерок с эстонским флагом на корме, потом вдоль самой воды деловито прошлепали двое парней в маскировочной форме и с автоматами.

Один вел на поводке собаку. К счастью, ветер дул в сторону берега.

— Хрен чертов, — негромко выругался Виктор.

Темнело медленно, на востоке сгущалась мгла. Из нее одна за другой крошечными светящимися медузами выныривали звезды. Солнце провалилось за горизонт, но его желтые пылающие щупальца уползали с небосвода с воистину прибалтийской неторопливостью.

От реки начал подниматься туман.

— Ну что, пора, — сказал Виктор, когда на часах была полночь. — Надеюсь, все, что может промокнуть, у тебя запаковано как следует?

— Все можно высушить, — Антон поднялся. — Пойдем.

Неспешно, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь, они спустились к воде. Под ногами шуршала трава, над речной гладью плыли клочья тумана, слышно было, как ниже по течению плещет рыба.

— Стой! — прозвучавший из темноты окрик заставил сердце дернуться, а ударивший в лицо луч фонаря недвусмысленно сообщил, что их обнаружили. — Кто такие?

— Падай! — рявкнул Виктор, прыгая в сторону.

Пистолет в его руке дернулся, пуля с инфракрасным наведением угодила в самую горячую точку — в фонарь. Раздался звон и приглушенные ругательства, а потом треск автомата.

Виктор шлепнулся на живот, выстрелил еще трижды. Тьма ответила стонами и удаляющимся топотом. Затем все стихло.

— Чертов хрен, — ощущая, как болит дернутое при рывке бедро, Виктор пополз вперед.

На труп наткнулся через десять шагов. Тот лежал навзничь, простреленная шея была мокрой от крови. Рядом валялся автомат и обломки фонаря.

Второй пограничник, судя по всему, смог убежать. И это значило, что скоро тут будет не продохнуть от его приятелей.

— Антон, — негромко позвал Виктор, забрав оружие погибшего, — ты где там? Живой?

— Меня зацепило, — голос преторианца был полон страдания.

— Плыть сможешь? — Виктор отыскал сумку и пошел на звук, пока едва не наступил на Антона. Тот сидел, правой рукой держась за левое плечо, лицо его в темноте белело, точно кусок мела.

— Брось… эту идею, — преторианец говорил медленно, с придыханием. — Дай мне пистолет, а сам уходи…

— Ты чего это, ума лишился? — преувеличенно бодрым голосом сказал Виктор, садясь на корточки и отводя ладонь приятеля от плеча. Несмотря на темноту, с первого взгляда понял, что дело плохо — пуля разворотила сустав и рука превратилась в неподвижный придаток. Как Антон не потерял сознания — оставалось лишь гадать. — Сейчас поплывем…

— Нет! — проговорил преторианец твердо. — Там, за границей, я не смогу выжить, там тоже ложь, обман… лучше уж погибнуть, чем стать орудием, которое используют против твоей собственной страны… Похоже, что для меня в этом мире не осталось вариантов.

— Нет, так нельзя! — Виктор ощутил прилив злости. — Зачем мне в таком случае возвращаться? Для чего все это было? Чтобы вот так сдаться?

— С судьбой не поспоришь… — голос Антона слабел. — Ты сделал для меня все, что мог и не твоя вина, что ничего не вышло… Зачем губить себя?

— Ну нет! — Виктор зло усмехнулся. — Будем уходить, сколько сможем, а потом — сражаться!

Как всегда в экстремальной ситуации, кровь ударила ему в голову, все тело наполнилось горячей легкостью.

— Держи пистолет! — сказал он, вручая оружие Антону. — И пошли!

Взваленный на плечи преторианец показался не особенно тяжелым, по крайней мере на первых шагах.

— Ты куда? — Антон закашлялся, захрипел. — Думаешь, удастся уйти? Глупо! Беги один. Отпечатки твои с рукояти я сотру, одну пулю на себя истрачу. Найдут труп, может и не станут искать никого… Они же только одного видели!

— Я уже совершил за последнее время достаточно глупостей, — прохрипел Виктор, — и не мешай мне сделать еще одну…

Идти делалось все тяжелее, протезы глубоко погружались в сырую почву, в груди засипело.

— Прощай, — сказал вдруг Антон, за спиной у Виктора щелкнуло. Раздался выстрел, на спину брызнуло горячим.

— Эх… — Виктор остановился, сглотнул пересохшим горлом. — Дурак, как есть дурак…

Он опустился на корточки рядом с трупом и некоторое время сидел неподвижно. Из ступора его вывел донесшийся с реки звук — тарахтение лодочного мотора.

— Ну ничего, сволочи, — сказал Виктор, поднимая автомат. — Нашли меня, значит? Ну я вам покажу, чего стоит десант!

Следующие полчаса он был очень занят. Автомат пойманной птицей бился в руках, почти невидимые во мраке пограничники стреляли в ответ. Приходилось то и дело менять позицию.

На судороги в искалеченных ногах Виктор не обращал внимания.

А когда пуля вошла куда-то в грудь и острая боль пронзила тело, Виктор упал лицом в холодную сырую траву и замер. Странная и очень яркая мысль о том, что не осталось больше в России честных людей, заставила его содрогнуться, после чего все мысли исчезли.

Остался только мрак. Без вариантов.