• 1 •

Я хотел бы повести речь о книге Екклесиаста, или Проповедника. Это одна из книг так называемых Писаний — Ктувим. Это не пророчество и не закон в чистом виде, это некие писания, которые учат жизни и наставляют на путь размышления о преходящих и непреходящих ценностях. Само слово «екклесиаст» происходит от слова «екклесиа» — то есть «церковь»: это книга церковного проповедника. В еврейском языке она называется книгой Когелет (от слова «кагал» — то же самое, что «екклесиа», — «собрание») — это человек, который произносит слова к народу, собранному на молитву, учащий их. Библейские книги предполагают больше слушание народом и чтение одним человеком. Скажем, в книге Откровений Иоанна Богослова есть такие слова: Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего (Откр. 1,3). Даётся понять, что книга эта написана для литургического собрания, и нужно быть вместе. Не каждый в отдельности сидит и высчитывает, что такое тысяча лет, что такое сто сорок четыре года, а все слушают, один читает; то есть эта книга написана для богослужебного собрания. Подобной книгой является книга Екклесиаста, или Проповедника, и, в принципе, все книги Священного Писания созданы не только для того, чтобы мы их читали дома сами, но также и для того, чтобы мы слушали их в храме — так, чтобы слушающих было много, а читающий — один. Это из-за того, что мы имеем жажду слушания слова Божия больше, нежели один раз в неделю, в воскресение, или же из-за того, что проповедуется всегда меньше, чем нужно. Всегда. Хоть бы мы каждый день проповедовали, всё равно это будет меньше, чем нужно. Именно поэтому нам даётся Писание в руки, мы можем его сами изучать и постигать скрытый в нём смысл. Итак, книга Когелет, или Екклесиаста — книга человека, выступающего перед широкой аудиторией верующих людей. Это книга старости Соломоновой, книга его зрелости и опыта.

Екклесиаст ставит перед нами ряд очень важных вопросов, главный из которых — возможно ли вообще земное счастье. Человек находится в некоей иллюзии счастья, он живёт ею, бежит, как осёл в сказке про Уленшпигеля: хитрец Уленшпигель ехал на осле и держал перед ним морковку. И осёл шёл за этой морковкой, забывая об усталости, и так прошёл большую часть пути, хотя был очень уставшим и долго везти на себе седока не мог.

Так, вот, Екклесиаст точно и резко спрашивает — возможно ли земное счастье? И, братья и сестры, должен разбить нашу фарфоровую иллюзию — счастье в жизни в принципе невозможно. Есть некоторые вещи, которыми можно утешиться, но они иногда даже звучат обидно, мы об этом будем ещё говорить. Екклесиаст ставит под вопрос земное счастье, и, по сути, отказывает нам в том, что оно может быть — прочное, твёрдое, непоколебимое. Превратность — свойство жизни. Она непрерывно меняется, не стоит на месте. Как Державин писал: «Где стол был яств — там гроб стоит». То есть всё меняется — скорбное, радостное — и это терзает человеческое сердце, человеку хочется счастья непоколебимого.

Книга Екклесиаста находится в середине Писания. Она задает скептические вопросы о земном благоденствии. Я хочу заметить и подчеркнуть очень важную, на мой взгляд, мысль: книги Бытия, Исхода, Левита — закон Божий, данный через Моисея евреям — где есть заповеди и прочие законоустановления — они подчёркнуто материалистичны. О загробном мире, по сути, ясно и чётко ничего не сказано. Ничего о будущем воздаянии — всё только о земле. Награды только земные: ты будешь здоров, у тебя не будет бесплодных овец, волов, ослов в стаде, дети у тебя будут здоровы, ты не будешь бездетен, будешь долголетен — приводится своего рода набор земных благо-денствий и удовольствий. И больше ничего. Книга закона подчёркнуто материалистична не потому, что Богу больше нечем наградить человека, нет других даров и богатств, а потому, что человек других даров не понимает — пока. На момент получения книги закона, на момент выхода из Египта, на момент синайского откровения большего человек уразуметь не в силах. Большее соблазнит его, или устрашит, или заставит сомневаться, или он вообще не поймёт, о чём идёт речь, поэтому Господь Бог говорит с материалистичным человеком, с плотским человеком, с человеком насквозь земным насквозь по-земному. И люди долго так и жили — радуясь тому, что Бог сказал, насыщаясь пищей, зачиная, рождая, празднуя, завязывая первый сноп и так далее. И других радостей, вроде бы, не ощущали.

На момент появления книги Екклесиаста в человеческом сердце обнаружилась некая пустота. Пустота, которая не заполняется земными радостями. Это очень важно. Зачастую вредно поступают те, кто высыпает на человека ворох готовых ответов, тогда как у человека ещё не возникли вопросы. Правильно пришедший ответ хорош тогда, когда созрел и наболел вопрос. Когда же человек не ощущает пользы ответа, ещё не дозрел до того, чтобы задать вопрос, на него нельзя высыпать богатство и красоту евангельских откровений. Если земля мокрая — поливать её водой не стоит. А вот сухая земля будет пить воду жадно, ненасытимо и с большой благодарностью. К моменту написания Екклесиаста и сам екклесиаст, сам Соломон, и, очевидно, целый ряд книжников, мудрецов и сама жизнь народа, само сердце человеческое уже дозрело до понимания того, что земное счастье человеку настоящего счастья дать не может.

Поставлен вопрос: «А хорошо ли достичь больших лет, достичь старости?» Везде старость хвалится, а Соломон подвергает это сомнению. В самом конце книги он пишет: «Ослабели у мужа силы, омрачились смотрящие в окно, нет тех, кто мелет на жерновах, порвалась цепочка у колодца», — это значит, что зубов нет, глаза померкли, сил не осталось... Чего хорошего? Он сомневается в этом, сомневается справедливо. По сути, Екклесиаст равняет дорогу перед евангельскими добродетелями.

Соломон ставит под сомнение, хорошо ли богатство. До тех пор сомнений ни у кого никаких не возникало, богатство — абсолютное благо для ветхого человека. Да и даже для нас, сегодня читающих Евангелие, богатство является таким идолом, таким красивым, с такими серебряными усами, с такой золотой головой, с такими фарфоровыми ногами! Идол из идолов — такая красота, что дальше некуда. И мы кланяемся этой мерзости фамарей-ской, кадим ему, в разной мере... Соломон рушит этого идола. Если мы возьмём эту книгу и будем читать, (а я надеюсь, что всякий раз, когда мы говорим с вами о той или иной библейской книге, вы читаете её) то увидим, что в ней очень много сказано о том, как «суетно богатство, и серебром не насыщаются любящие его, не насыщается глаз видением, не насыщается ухо слышанием», и что, в общем-то, нет в этом прочного счастья, которое нельзя было бы забрать у человека.

Екклесиаст стоит в середине Писаний. Он уже чувствует тоску и ненасытимость ветхими благами, но ещё нет Евангелия, и он неизбежно тоскует. Тоскливая книга, книга печали, книга, которая по духу может быть сравнена с пессимистическими книгами языческих мудрецов, которые писали, скажем, в Индии, или в Китае, или в Египте, или в Вавилоне. В мировой литературе есть памятники того, что люди тосковали, печалились, собеседовали сами с собою, искали смысла и не находили его. На них во многом похожи размышления и Екклесиаста, или Проповедника, с той разницей, что он Бога всё-таки знает, он о Нём вспоминает если не постоянно, то часто. Когда становится в тупик, он вспоминает о Господе, говорит, например: «Бога бойся, и заповеди Его храни», — или: «Я знаю, что будет суд для правых и неправых, что Бог всё вернёт на суд в своё время». Хотя Соломон часто на страницах этого произведения позволяет себе выражать сомнения.

Мы будем много говорить об этой книге, для того чтобы она стала «нашей» книгой. Чтобы мы знали, что к сомневающемуся человеку нужно снисхождение, потому что нам иногда кажется, что раз истина прозвучала, значит все должны в неё уверовать сразу. А нет! Книга Екклесиаста учит нас такой верной и важной вещи: сомневающийся имеет право на сомнения, с сомневающимся нужно иметь определённый такт, терпение к нему, потому что в Библии есть даже целая книга сомневающегося человека.

Начинается эта книга именованием Екклесиаста в третьем лице — некто. Слово Екклесиаста, сына Давидова, царя Иерусалима. Сын Давидов и царь Иерусалима — это, без сомнения, Соломон. Дальнейшие слова уже вошли в пословицу: «Суета сует, — сказал Екклесиаст, — суета сует и всё суета». Библейские толкователи, знатоки языков говорят, что слово «суета» (в еврейском произношении «гэвэл») — это одно из обозначений скоротечности, мимолётности, непостоянства. В точном значении слово «суета», или «гэвэл», означает «пар». Нечто похожее на «авель». «Авель» — это дуновение лёгкого ветерка, это пар, нечто непостоянное, лёгкое, эфемерное, неземное — как бы не от мира сего. Символом разрушимости, невозвратимости, суетности жизни в Священном Писании является вода мимотекущая, то есть утекающая, не могущая вернуться (прямо в духе греческих философов, говорящих, что в одну реку дважды не войдёшь) или, например, вода, пролитая на землю. Так, одному из царей женщина, пришедшая пред его лицо, говорит: «Царь, во веки живи, ты велик и славен, а мы кто такие? Мы — вода, пролитая на землю, которую нельзя собрать». Очень красив и по-восточному образен библейский язык: вылитая на землю чаша воды — это вода, пропавшая навсегда, выпить её уже не удастся. Это символ скоротечности. Дым, рассеивающийся от ветра, пар, исчезающий поутру с восходом солнца, роса утренняя или же, скажем, тень, никогда не стоящая, но вечно бегающая, в зависимости от солнца бегущая то туда, то сюда — вот это «гэвэл», это круговращение мира, это то, что утомляет Соломона. Он устал от этого, он смотрит на это и мучается от созерцания этих вещей.

Если природа красива, то не всегда эта красота может утешить человека. Например, царь Давид восхищается природой, он в сто третьем псалме даёт нам целую молитвенную панораму творения мира, которую мы читаем или поём в начале вечерней или всенощного бдения. Но Соломона это не радует. Он перечисляет: все реки текут в море, но море не переполняется, ветер идёт на север, возвращается к югу и дует обратно, и это постоянство мира — оно его, знаете ли, утомляет.

Ключом ко всей книге, красной нитью этого священного текста являются слова «под солнцем». Уже в первой главе Соломон повторяет их несколько раз. Он говорит: «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?». И дальше, буквально через несколько стихов: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». И дальше, через полстраницы: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа; кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать». Под солнцем... под солнцем...

Если вы будете дальше читать Книгу Екклесиаста (а я надеюсь, что вы будете её читать), то заметите, что это выражение повторяется очень часто, и это ключ к пониманию книги. Ключ в том смысле, что Соломон обозревает весь окружающий мир, как бы на крыльях ума облетает вселенную. У человека есть такая возможность — облететь на крыльях ума весь видимый мир, как говорил Григорий Богослов. Он тоже испытывал мир, у него в стихотворениях есть такая мысль: «Всё обошёл я на крыльях ума моего: вник в жизнь старика и в жизнь младенца, посмотрел, чем отличаются люди от животных, посмотрел на богатых, на бедных, на тех, кого пронзила стрела в бою, кто утонул в море, когда плыл за прибылью — во всё пытался вникнуть я». У человека есть такая возможность — у него есть ум. Благодаря этому он может обтекать всё, что творится под солнцем. Но не далее того. Небеса закрыты для человека, если Бог их не откроет.

Ветхозаветный человек не имеет ещё прорыва в вечность — нет ещё дороги в вечность. Путь — это Христос, Он есть путь и истина и жизнь (см. Ин. 14,6), без Него тоска, без Него печаль, без Него мы во грехах наших, то есть без Него плохо всё — ветхий человек измучен тем, что делается под солнцем. Жизнь печальна, если жизнь только здесь. Если другого мира нет, если есть только этот мир, то это издевательство над человеком. Тогда есть смысл взбунтоваться, есть смысл вообще отказаться от всего и превратиться в революционера-бунтаря — «а зачем оно всё?» Я вполне согласен с Лермонтовым, который сказал, что «жизнь, когда взглянешь с холодным вниманьем вокруг — такая пустая и глупая шутка», в случае, если речь идёт только о том, что делается под солнцем. Ещё нет неба и живущих на нём, ещё нет Небесного Иерусалима, ещё там никто не живёт, ещё нет выхода человеку в просторы новые — во дворы Господни. В доме Отца Моего обителей много (Ин. 14, 2), — говорит Господь. Далее говорит: Я есмь дверь; кто войдёт Мною, тот спасется, и войдёт, и выйдет, и пажить найдёт (Ин. 10, 9,). Нет этого ничего для ветхозаветного человека. Дверь не открыта, Иерусалим Небесный не построен, и нет ничего, чем можно утешиться — под солнцем.

От этих слов мы перейдём к важному принципу чтения этой книги. Книга должна восприниматься целиком, полностью: если дёргать из неё цитаты, то эти грустные цитаты будут идти вразрез со всем духом Священного Писания. Екклесиаст позволяет себе сомневаться, существует ли бессмертие души, и говорит: «Кто знает, идёт ли дух человека вверх, душа животных опускается ли вниз?». Он сомневается, и Бог позволяет ему эти сомнения. Но он ещё не знает, что мёртвые воскреснут. Он ещё не знает, что Христос придёт в мир. Всё это для него, можно сказать, закрыто. Мы не имеем права сомневаться с той же степенью силы и с той же страстностью, с какой сомневается Соломон, потому что мы — люди Нового Завета. Мы можем цитировать Екклесиаста, только понимая общий контекст книги, а не считая, что это есть главный срез правильной мысли. Нет! Это одно из заблуждений, которые Господь позволил Екклесиасту высказать вслух, не более того. Или, например, Соломон говорит, что живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают — это одна из таких тоскливых ремарок ветхозаветного человека, не более того. Это не истина — это боль сердца, высказанная вслух, это сомнения человека, не знающего, что будет дальше. Цитируя Екклесиаста, мы должны понимать общий контекст Писаний: Екклесиаст не знает ничего небесного, он знает только то, что творится под солнцем. Мы с вами, счастливо облагодетельствованные небесным подарком — Евангелием, с точки зрения Евангелия смотрящие на Ветхий Завет, уже не имеем права повторять все эти слова, как будто это есть истина.

Повторяю, в этой книге Екклесиаст похож на стоиков, на перипатетиков, на гедонистов, на философов Греции, Рима или, скажем, Китая или Индии, потому что он смел в сомнениях и тосклив от того, что правды ещё пока нет на земле, она ещё с небес на землю не пришла. К примеру, частым эпикурейским припевом звучат слова о том, что нужно есть и пить, есть и пить, есть и пить — в этом, собственно, всё и заключается для человека. Это, при всей кажущейся весёлости, всей радостной внимательности к плоти, к её жизни, на самом деле очень грустные слова.

Читая Екклесиаста, не думайте, что вы читаете сборник максим, непреложных истин; это сборник тоски, сборник печальных мыслей хороших людей, которые жили до рождества Христова. Повторюсь ещё раз, ключевыми в этой книге являются слова о том, что написана она всего лишь о происходящем под солнцем. Солнце же, как известно из Священного Писания, не пребудет с нами вовеки. В Иерусалиме Небесном, в будущем Небесном Царстве, солнца не будет, поскольку светильником этого святого града является Агнец, освещающий Собою всё. Ни солнца, ни луны, ни храма в будущей жизни Иоанн Богослов не заметил. Их нет, потому что там нет в них никакой нужды. Так что — временное есть временное, вечное есть вечное, и блажен, кто умеет отличить одно от другого.

На протяжении этой книги, на её пространстве, Екклесиаст произносит не менее четырёх раз призыв к тому, чтобы человек наслаждался едой и питьём, считал это своей мерой в жизни, радовался этому. И в этом он нашёл, кстати говоря, твёрдое и непреложное счастье. Вот уж то благо, действительно, которое можно попробовать на вкус и сомневаться в котором очень сложно. Скажем сразу, что «голод — не тётка», мучения от голода страшнее, чем мучения от меча; счастливыми во время голода почитаются те, кто умер раньше или погиб от стрелы, меча или другого оружия, потому что голод — это... Дай Бог нам не знать, что такое голод. Несомненным благом, по Екклесиасту, является вкушение хлеба перед лицом Божиим и радость об этом. Вот так он пишет в начале книги: «Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это от руки Божией; потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него?». Чудесные слова. Хорошо бы, чтобы мы, садясь за стол, наевшись-напившись, помнили, что мы наелись и напились благодаря Владыке, потому что это — благо человека на земле, и без Него никто не сможет есть, пить и наслаждаться. Эти слова повторяются часто, но я сразу хочу сказать, что радости в них мало. Это некая, знаете ли, ну уж простите, скотская радость, которая нужна человеку. Но назвать её твёрдым счастьем...

Есть в Писании такие слова, которые кажутся простыми, но на самом деле они очень грустные. Так, например, апостол Пётр после убийства Христа и ещё до светлой радости о том, что Господь жив и что начинается новое всё, сказал такие слова: Иду рыбу ловити... (Ин. 21, 3) — то есть: «Пошёл я рыбачить, вернусь к тем занятиям, которыми занимался раньше», — он же был рыбаком. Ну, слова да и слова, «пойду рыбу ловить», многие их произносят с великой радостью. Когда человек говорит жене в воскресенье: «Я иду рыбу ловить», — и убегает из семьи на природу, с удочкой посидеть, подальше от города — для него, для многих людей это великое счастье. Но не для Петра. В простых словах Петра «иду рыбу ловити» на самом деле сконцентрировалась грусть жуткой величины: только что убили Господа, только что апостолы упали с высоты апостольства неизвестно куда, в страхе собрались, боясь иудеев, боясь наказания и возмездия, не зная, что будет дальше. Пётр говорит: «Идём рыбу ловить». Остальные говорят: «Идём и мы с тобою». И пошли они рыбу ловить, и там нашли воскресшего Спасителя. То есть — в простом много грусти. Не думайте, что слова о еде и питье — это символ веры такого человека — «ешь, пей, наслаждайся, вот и всё счастье твоё». Нет, братья и сестры. Даже более того: если лукавый захочет использовать Писание, у него для этого есть возможность. Например, во времена апостола Павла у евреев была пословица в ходу — «будем есть и пить, ибо завтра умрём». С некоторой долей фантазии можно представить, что они у Екклесиаста научились таким словам, потому что Екклесиаст действительно так говорит — ешь, пей и радуйся жизни, пока ты можешь есть, пить и веселиться, а потом умрёшь и неизвестно, что будет. И если к этому подходить внимательно, то получается, что эти греховодники во времена Павла составили такой лукавый символ веры из слов святого Екклесиаста, Проповедника. Но Павел говорит: «Не обольщайтесь» (см. 1 Кор. 15, 32, 33) — что это слово, не к добру ведущее. То есть нужно по-другому мыслить, по-другому жить.

Я считаю, что, во-первых, здесь много грусти, во-вторых, есть иносказания. Несколько дальше Соломон говорит: «Вот ещё, что я нашёл». Он же всё время ищет, что же хорошего есть у человека в жизни. Богатство он находит, вроде бы, но для него богатство — большой недуг. Он говорит: «Какой это тяжкий недуг — собирать, копить. Грешнику Бог даёт заботу собирать и копить, чтобы потом отдать доброму пред лицом Своим. Это тяжкий недуг, потому что все дни свои человек ел впотьмах, в большом огорчении, раздражении и досаде. И вот, что нашёл я доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих, какими кто трудится под солнцем во все дни жизни его, которые дал ему Бог, потому что это его доля». Правильно. Потом он ещё раз вспоминает об этом и, наконец, ещё раз; последний раз — уже в восьмой главе. Вот что он говорит: «Итак, иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твоё, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудевает елей на главе твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог, под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих». Здесь уже нечто большее сказано, чем может показаться на первый взгляд. Во-первых, он говорит о том, что «одежды да будут светлы, да не оскудевает елей на голове твоей». Если одежды чистые и елей на голове — то это уже образ мудрых дев из притчи Господа — одежда чистая и елей (см. Мф. 25, 1-13). Или Господь говорит: «Помажь главу твою, лицо умой, да не явиши-ся человекам постящимся» (см. Мф. 6,17,18).

Екклесиаст о жене говорит, потому что еда и питьё, главные признаки земной жизни, неразрывно связаны с другим признаком земной жизни, а именно с продолжением рода и семейственностью. Екклесиаст мягко подходит к теме супружеской верности, потому что если мы будем есть и пить бесконтрольно, то, поверьте, чрево возьмёт над нами верх. А когда чрево хозяйничает человеком, тогда человек не может сопротивляться блуду — блуд господствует над человеком. Чтобы этого не было, Екклесиаст напоминает: «Наслаждайся женой юности твоей, любезною серной, прекрасною ланью, которую Бог дал тебе на дни суетной жизни твоей». Напоминает нам о верности — здесь уже сдерживающее начало, любящему есть и пить коню вкладывается в рот узда: уже не так-то много ты и поешь, если тебе напоминается, чтоб ты был верен жене своей, наслаждался ею, которую Бог тебе дал, но положил пределы своим желаниям и удовольствиям.

Да и вообще, братья и сестры, еда и питьё — это не что иное, как путь Богу войти в наше сердце. Ведь мы-то едим и пьём Тело и Кровь Господа Иисуса Христа. Есть такая еда и такое питьё, благодаря которым мы можем принять Христа внутрь себя и соединиться с Ним существенно. Поэтому в еврейском народе в течение столетий Господь воспитывал благоговейное отношение к еде — чтобы не ели всё подряд, чтобы не ели, когда хотят, чтобы они свою еду освящали молитвой, чтобы они делали различие между пищей полезной и неполезной, чтобы знали, что, когда и после чего есть — это же целый закон о пище! Это не зря, это некая педагогика божественная — для того, чтобы люди научились высокому думанию о еде и со временем им стала бы доступна мысль, что через еду Господь даст нам возможность съесть некий небесный дар, то есть Тело и Кровь Господа Иисуса Христа. Ведь мы спасаемся едой. Мы через еду согрешили, через запрещённый плод, и через еду спасаемся. И поэтому частые повторения о еде и питье — что нужно радоваться и веселиться пред лицом Господним и есть свой хлеб и пить своё вино — это, я думаю, косвенное предощущение того, что через еду к нам придёт нечто большее, чем еда.

 «Чрево для пищи и пища для чрева, но и то и другое Бог уничтожит... И когда мы едим, — говорит Павел, — ничего не приобретаем, и когда не едим — ничего не теряем» (см. 1 Кор. 6,13; 8, 8). Часто вспоминает о еде премудрый Екклесиаст — на старости лет, причём. Не юноша — вечно голодный растущий организм. Это старик, которому надо мало, часто говорит о еде и питье — очевидно, потому, что чувствует его душа, что через этот путь придёт к нам дарование, превосходящее всякий разум. Ну, а вообще, повторяю, если бы только это было нашей радостью, то были бы правы те, о которых мы читаем в Евангелии. Богач, думавший разрушить свои старые житницы, а новые создать, говорил своей душе: Много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. (Л к. 12, 19), — тоже, знаете, цитировал Екклесиаста. Однако неправильно цитировал, потому что сказано было ему: Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк. 12, 20). То есть можно из Книги Екклесиаста построить лукавое оправдание своей грешной жизни. Но делать этого не надо, потому что читать Екклесиаста нужно новозаветными глазами, с высоты Евангелия. Не из глубины падшего естества, а с высоты, которую подарил нам Господь. Это будет правильный шаг и правильный подход к ветхозаветному чтению, а иначе мы можем попасть под осуждение вместе с безумным богачом и с теми, которых Павел укоряет — этих любителей есть и пить, «ибо завтра умрём». У нас есть нечто другое. У Екклесиаста этого ещё не было. А у нас уже есть.

 

• 2 •

В каждой библейской книге есть цитаты, любимые человеком, читающим её. Один замечает одно, другой — другое: вода имеет свойство принимать форму наполняемого сосуда. Насколько узко или широко ваше сердце, на что похоже ваше сердце — на пиалу, на кувшин, на нечто бесформенное — не знаю, на что. Живая вода, входя в человека, принимает эту форму, и он запоминает то, что ему запомнилось. Много красивого есть в этой книге, но я хотел бы остановить внимание на нескольких выражениях, которые мне понравились и, может быть, понравятся и вам.

Вот, например, первое: «Всё соделал Он прекрасным в своё время, и вложил мир в сердце их (то есть людей), хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца». Екклесиаст напряг свой разум для того, чтобы вникнуть во всё, и признаётся со смирением, что человек не может до конца постигнуть дел, которые Бог делает, и что Бог, однако же, соделал весь мир прекрасным и вложил мир в сердце человека. В некоторых переводах слово «мир» заменено на «целость», то есть желание достичь цельного, всеобъемлющего знания. Вот это мне кажется очень важным. В некоторых библейских переводах и толкованиях эта фраза звучит так: «Желание целостности вложил Бог в сердце человека». Разрозненные знания не удовлетворяют человека, ему нужно цельное знание, целое знание.

Почему, например, в Евангелии говорится: Ибо какая польза человеку, если он приобретёт мир весь, а душе своей повредит? (Мк. 8, 36). Можно подумать — а кто это желает мир весь приобрести? Нет наглости такой ни у кого. Кто из нас хочет мир весь приобрести? О, братья и сестры, хочет, на самом деле, хочет. Человеческое сердце необъятно, оно настолько глубоко, что мир для человеческого сердца — только песчинка. Человеку легко проглотить этот мир и не заметить. Просто мы, может, не знаем глубины своего сердца. На самом деле — да, дьявол, искушая Господа в пустыне, показал Ему весь мир, все царства мира во мгновение ока. Человеческое сердце очень глубоко, и оно хочет знать всё. Оно хочет целостно охватить всё, что Господь создал, и всё понять. Это тяжёлое занятие дал Бог нам — человечеству, чтобы мы упражнялись в нём. И вот, всё это хочется — и невозможно. А путь настоящий в том, чтобы человек познал Владыку мира, и тогда он будет близок с Богом, создавшим мир. «Да всё это будет ваше, — говорит апостол Павел. — Всё ваше — и временное, и вечное, и глубина, и долгота, и широта, и небо и земля, и Ангелы — всё ваше, потому что всё это Христово, а Христос ваш, а вы Христовы» (см. 1 Кор.З, 22, 23). Познать Бога, затем в Боге познать всё остальное.

Или вот ещё интересные слова, девятая глава: «На всё это я обратил сердце моё для исследования, что праведные и мудрые и деяния их — в руке Божией, человек ни любви, ни ненависти не знает во всём, что перед ним». Интересно, как это человек не знает ни любви, ни ненависти? Можем мы найти хотя бы одного человека, который не знал в жизни своей ни любви, ни ненависти, не любил и не ненавидел? Не дрожал от гнева, не хватался за какой-нибудь предмет, чтоб бросить его во врага, не желал кому-нибудь зла в сердцах, не бегал по комнате, как тигр в клетке? Или наоборот — не таял от любви, не страдал бессонницей без объекта своего вожделения, не писал писем, не истаивал от голода, когда влюблялся? Есть ли такие люди? Нет таких людей! Так о чём же говорит Екклесиаст, что человек ни любви, ни ненависти не знает во всём том, что перед ним? Толкователи считают (и мне эта мысль очень близка), что речь идёт о следующем: человек обладаем любовью, обладаем ненавистью. Он чувствует на себе действие любви, но ни понять любовь, ни понять ненависть он не может — слишком большая тайна и то и другое. Уже в Песне песней говорится: «Крепка, как смерть, любовь». Можно терпеть её действие над собою, можно попасть в её цепкие лапы — любви или смерти, но и то и другое — тайна, до конца понять её невозможно. И — человек не знает природы ненависти, не знает природы любви, он не постигает глубины этих состояний, хотя и то и другое может в жизни в разной степени переживать. Вот так считают те, кто провёл свою жизнь в размышлении над строками Писания. Мне нравится то, что они говорят. Я считаю, что они в этом смысле правы.

Вот ещё — одиннадцатая глава: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдёшь его». О чём говорится? Одни говорят: «Это говорится о том, что человек ловит рыбу, на хлеб ловит, на макуху, и вот он наживку бросает в воду — отпускает хлеб по водам, а потом находит его в виде рыбы, которая поймалась на наживку». Другие говорят: «Нет, это говорится о тех, кто предпринимает путешествие по воде с целью прибыли и наживы», — то есть снаряжает корабли, плывёт по водам, доверяет свою жизнь нетвёрдой стихии, опасным волнам, ради того, чтобы заработать лишнюю копейку. И плывёт, и возвращается. И если он смел и предприимчив, если он не боится опасности — тогда он заработает. Такое толкование появилось уже в те времена, когда евреи стали активно торговать, зарабатывать и полюбили деньги больше, чем душу. А некоторые говорят, что это о милостыне, о том, что человек должен отпускать от себя всё, что есть у него, потому что со временем оно вернётся к нему, только умножившееся. Как будто в банке Божием полежавшее, оно прибавит к себе проценты, на этих костях нарастёт мясо, придёт к тебе, как бы от Бога, и ты не потеряешь никогда то, что ты дал. Как говорят, то, что ты дал, — твоё, а то, что взял, — не твоё. Нужно приобрести здравый, ясный слух на слово «дай». Потому что есть люди, которые слова «дай» не слышат, они слышат только слово «на». Тут же, сразу, у них обостряется слух, ушки поворачиваются в разные стороны, и они загораются глазками: «Где, что?». Это плохо, братья и сестры, на основании этого можно сильно ошибиться. Например, нам на улицах рекламки всякие раздают, в том числе сектанты книжечки свои. Если деньги не просят, а что-нибудь дают — люди хватают: всё давайте, это давайте, ещё давайте. Знаете, как легко душу погубить, когда ты берёшь всё, что дают, и слово «на» слышишь, а слово «дай» не слышишь? Писание говорит нам, чтобы мы пускали хлеб свой по водам. По всей видимости, хлеб пропадает в воде — размокает и тонет, или склёвывается рыбами — и нет его вроде. На самом деле он остаётся, он придёт к тебе. Согласно многим книгам Священного Писания (в частности, Притчей Соломоновых, или Екклесиаста), во время голода, во время беды, во время жестоких испытаний кто выживает? Праведник остаётся жив, а вместо него отдаётся нечестивый. Или: праведник от лова убегнет, а вместо него попадает в руки беды такой-то и такой-то. Когда наступает трясение земли и распадание по швам привычной картины мира, тогда спасётся тот, кто вовремя отправил свои богатства по водам — к Богу в «банк». Кто разжимал свою руку, а не только сжимал её, и отпускал от себя то, что было у него и было с ним.

Очень важным мне кажется правильное чтение Писания: прочесть какое-нибудь слово и задержать его в себе, и походить с ним, и пожевать его — вот так и так подумать о нём, повернуть его перед собой на разные стороны, как будто бы вы оцениваете драгоценный камень и на солнце смотрите его огранку. А потом этим словом поделиться с кем-то: «Ты слышал, что написано вот такое? Как ты думаешь, это что значит?». Он тоже подумает, скажет: «Я думаю, это вот так». — «А я думаю так». Знаете, когда двое или трое сидят вместе и обсуждают слова закона, слава Божия незримо пребывает между ними. Так говорили древние. Когда Господь пришёл в мир, Он сказал: Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них (Мф. 18, 20). Очень важно, читая Писание, удерживать его в себе, как пищу, которая должна раствориться и войти в нашу плоть и кровь. Не сразу думать, что всё понял, а подержать его в себе, подержать его подольше, чтобы слово растворилось и впиталось в тебя, а потом поделиться этим словом с кем-то и услышать слово взаимное — это есть обогащение людей. Когда есть люди, ведущие диалоги подобного рода, то можете считать, что антихрист ещё долго не придёт, потому что нет ему места в мире, где человек занимается таким священным предметом. А когда нет таких людей, тогда исполняются слова псалмов: Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеческих. Суетная глагола кийждо ко искреннему своему (Пс. 11, 2-3). Поэтому мы с вами читаем Писание по кусочку, помаленечку отщипываем, — как в голодные годы, чтобы несварение не получить, — по маленькому кусочку священных слов, чтобы растворилось в нас, впиталось в нас, чтоб мы могли друг с другом об этом говорить.

 

• 3 •

Я хотел бы с вами почитать мою любимую главу из Екклесиаста — главу седьмую. Она прямо пресыщена, преисполнена, мерой доброй потрясно насыпана мыслями, мимо которых пройти грешно. Прежде всего, священник, часто ходящий на похороны, просто должен запомнить: «Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира, ибо таков конец всякого человека, и живой приложит это к сердцу своему». Вот вам слова для проповеди, для утешения плачущих возле гроба родного человека. Сетования лучше смеха, потому что при печали лица сердце делается лучше. «И сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья. Лучше слушать обличения от глупого, нежели слушать песни глупых, потому что смех глупых — то же, что треск тернового хвороста под котлом, и это суета». Это чудные слова о том, что, действительно, человеческое сердце исцеляется, когда печалится лицо. У Диккенса в «Дэвиде Копер-фильде» чудесно сказано: «Скорбь пронзила человеческое сердце, и моё непокорное сердце начало врачеваться болью». Боль врачует человеческое сердце, и Соломон об этом пишет очень правильно. Повторю, на погребениях когда особенно изранено человеческое сердце, особенно нужен бальзам благодати, бальзам евангельских слов, бальзам Священного Писания. Тут нельзя ещё больше рвать это сердце, нельзя рассказывать человеку сказки бесполезные, а нужно врачевать его словом Божиим. Седьмая глава об этом очень красиво говорит, вводя нас в эту тему.

Далее, чудная вещь, прямо для нас сказана: «Не говори: отчего это прежние дни были лучше нынешних? — потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом». Многие из нас влюблены в прошлое. Будущего мы боимся, нынешнее — презираем. Может быть, есть за что... Прошлого мы не знаем, но мы влюблены в него, влюблены, как девушка в принца на белом коне, всё мы хвалим то, что было раньше. «Ах, было раньше то, а раньше было то, а раньше было так...» И вдруг Соломон берёт нас за ухо, как нерадивых учеников, и говорит нам: «Ну-ка, внимание! Не говори: отчего это прежние дни были лучше нынешних? — потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом». А от чего ещё? От противоположности, наверное. Если не от мудрости, значит от дурости — больше неоткуда, собственно.

Или вот ещё: «Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй: то и другое сделал Бог, для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него». Хорошо тебе? Радуйся, но радуйся разумно. Пойте Богу нашему, пойте, пойте Цареви нашему, пойте. Яко Царь всея земли Бог, пойте разумно (Пс. 46, 7, 8). Радуйся, но знай, от Кого радость. Когда известен Источник радости, радость приобретает особенный смысл. Итак, во дни благополучия пользуйся благом, не отказывайся, пользуйся, а во дни несчастья размышляй. Размышляющий в период скорби человек — это философ, братья и сестры. Самые светлые мысли посещают человека в скорбях, самые глубокие прозрения даются человеку в скорбях. Не скорбевший, не плакавший, — по пословице, небитый, — стоит дёшево, а за битого двух небитых дают. С ним поговорить можно, он расскажет тебе нечто стоящее. Это книга. Книга, которую нужно читать. Битый человек, наскорбевшийся, думавший во время скорбей своих, не роптавший, но думавший — это драгоценная душа.

Подряд нанизаны мысли, как будто на шампур сладкие кусочки мяса, одна за другой. Читаешь — и не можешь оторваться: «Всего насмотрелся я в суетные дни жизни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живёт в нечестии своём», — тоже тема для размышления. Древние считали, что народ может быть награждён и народ наказан, потому что Господь заключил завет со всем народом. Они считали: народ согрешит — все будут наказаны, народ покается — все будут помилованы. Потом уже, потихонечку, люди доросли, дошли, домыслили до того, что должно быть всё-таки отдельное мздовозда-яние, каждому в отдельности. Отец твой был грешник, а ты покаешься — отцу будет плохо, а тебе будет хорошо. Отец твой был праведник, а ты согрешишь — отцу будет хорошо, тебе будет плохо. Каждый будет наказываться за своё. Нужно было много столетий прожить, чтобы дойти до этой мысли. Люди думали: ну, ладно, хороший правильно живёт, а ему всё равно плохо; плохой плохо живет, а ему всё равно хорошо. Почему? Тогда они говорили, что несчастье праведника — временное, потом Бог наградит его, а счастье грешника — кратковременное, потом Бог накажет его. Но всё равно до конца не утешались они этим. Оставались вопросы. Соломон просто говорит — не лезь туда, где ничего не понимаешь. Мы не знаем до конца, почему так, а не иначе. Потом всё будет ясно, потом Господь со всем разберётся, а пока мы можем этого и не понять. Поэтому «всего насмотрелся я в суетные дни жизни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый долго живёт в нечестии своём» — это почти то же, что и Иов говорил в скорби огорчённого сердца своего.

Дальше — учение о золотом пути, золотой середине: «Не будь слишком строг, не выставляй себя слишком мудрым, зачем тебе губить себя?». «Слишком ревнители» рискуют погубить себя, потому что слишком уж строги. Раз ты строг ко всем, значит, Бог будет строг к тебе. Тогда погибнешь. А вторая крайность — не предавайся греху. Есть такие любители жизни — «живи и давай жить другим» — греши и на чужие грехи закрывай глаза. Тут тоже опасность. Екклесиаст говорит: «Не предавайся греху, не будь безумен, зачем тебе умирать не в своё время?». Видите? Есть две крайности: будешь слишком строгим — гляди, как бы к тебе Господь не был слишком строг; будешь слишком расслаблен и предашься греху — смотри, умрёшь не в своё время. Вот тебе и середина. Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимать руку от другого, потому что — кто боится Бога, тот избежит всего этого. Это учение о золотой середине. Учение о том, что нужно пройти между узко поставленными камнями, протереться между ними так, чтобы кожа ветхая слезла, а ты сам вошёл в жизнь через узкие врата. Это очень важно, братья и сестры, — не быть слишком строгим и не быть слишком снисходительным ко грехам своим. Или скажем так: нужно быть строгим к своим грехам и снисходительным к грехам своих ближних, то есть строгость свою изливать на себя, милость изливать на окружающих.

«Мудрость делает мудрого сильней десяти властителей, которые в городе, и нет человека праведного на земле, который не делал бы зло и не грешил бы». Воистину, когда мы хороним кого-нибудь, читаем молитву, в которой есть слова: «Нет человека, иже жив будет и не согрешит». И, обращаясь ко Христу, говорим: «Ты бо един токмо без греха, правда Твоя во веки и слово Твое — истина».«.. .Всё это испытал я мудростью и сказал: "Буду я мудрым" — но мудрость далека от меня, далеко то, что было, и глубоко-глубоко; кто постигнет его?».

Итак, братья и сестры, это была, скажем, некая часть седьмой главы Екклесиаста, для меня лично самой любимой. Прочитав эту книгу несколько раз, я отметил для себя эту седьмую главу, и в ней моё сердце нашло очень много полезного и важного. Вы ещё перечитаете это, ещё будете думать об этом, с кем-то обсуждать это. И, повторяю, как Екклесиаст говорит, «слова мудрых — как крепкие иглы и вбитые гвозди, и составители их — от единого Пастыря, а много читать утомительно для тела, и бесконечные книжки составлять — конца не будет». Явное свойство мудрой книги, мудрых слов — это подобие отточенной острой игле, загнанной в нужное место, или же забитому гвоздю, который невозможно вытащить без специальных инструментов. И составители этих слов — от единого Пастыря.

Таков Соломон, истосковавшийся в древние времена, имевший глубокое сердце и не находивший для него настоящего, адекватного Божественного утешения. Так часто тоскуем и мы. Человеку Святое Писание дано в утешение, кстати говоря. Апостол Павел так и говорит: А всё, что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду (Рим. 15,4).

 

• 4 •

Хочу сказать чуть больше о богатстве. Богатство для древнего человека представлялось признаком благословения и явным признаком избранности. Эта идеология возродилась в кальвинизме, уже в христианское время, когда сначала Лютер в Германии, потом Кальвин в Швейцарии подняли мощные народные движения против злоупотреблений Католической Церкви. У Кальвина оформилось учение о предопределении, в котором он говорит, что одни явно предопределены к спасению, другие — к погибели. Но важно же узнать, куда ты предопределён. Кальвин так истолковал Послание к Римлянам: если Бог тебе предопределил спастись, то ты хоть греши, хоть загрешись, всё равно будешь спасён; а если погибнуть — то ты хоть трудись, хоть запостись, хоть замолись, хоть всё раздай, хоть тело своё за Христа сожги на костре — не получишь ничего, потому что Бог предопределил тебе погибнуть. Это сложное такое положение, люди думают — а как разобраться? Кальвин интересно вывернулся: говорит, что если ты богат и счастлив, не имеешь ни в чём нужды — это явный признак того, что ты Богом избран. Так называемая теология преуспевания — то, что в протестантизме потом получило широкое развитие. Если ты богат, как Иов, значит, ты Богом избран. Если ты нищий, бедный, больной — всё, значит, ты весьма согрешил. Такая вот странность — богатство стало характерным признаком избрания, благословенности, спасённости. Мало того, что оно и раньше-то было идолом, пленяло сердце, так потом оно приобрело мистические черты. Евреи тоже так думали, и когда Господь Бог богатым говорил: «Продай имение своё, раздай нищим, иди за Мной, взяв крест», — то ученики спрашивали: «А кто же может спастись?» (см. Мк. 10, 21-27). Тогда Господь говорил, что невозможно человеку спастись, только у Бога возможно это, а людям невозможно. Как верблюд не пролезет сквозь игольные уши, так и богатый не войдёт в Царство Небесное. Они тогда удивлялись: как же можно спастись, если благословенный, отмеченный Божией милостью человек не может спастись? А кто же спасётся?

Это слишком ново было в Евангелии, но для того, чтобы это новое хоть как-то подготовить, Соломон заранее, задолго ещё, говорит то же, сокрушает идол богатства. Вот его слова: «Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того, и это суета. Умножается имущество, умножаются и потребляющие его (это факт), и какое благо для владеющего им? Разве только смотреть глазами своими». Это тоже очевидный факт — ну не съешь ты это всё — дома, поля, леса. Как Киса Воробьянинов, помните, который в конце «12 стульев» таки нашёл своё сокровище, но сокровище материализовалось в дом культуры: его можно было потрогать руками, можно было ходить по нему, обнять его, лизнуть, но его не унесёшь в кармане. Так, в принципе, любое богатство — ну куда ты его денешь, если это завод, пароход? Только смотреть глазами. Одновременно ведь нельзя же лететь на самолёте и плыть на пароходе, нельзя жить в двух домах сразу. Нельзя! Человеку всей только радости — смотреть на это. Но оно же не просто смотрится, оно же требует внимания к себе, и нужно, чтобы кто-то убирал, кто-то кормил живность твою возле твоего дома, кто-то выбивал коврик, кто-то менял свечи в канделябрах. Нужно, чтобы люди вокруг этого всего крутились. Вот и получается, что умножаются богатства — умножаются и потребляющие его, и это суета.

«Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не даёт ему уснуть» — это, конечно, сказано о богачах тех времен. Во всех народах тучность была признаком счастья, люди стыдились худобы, стыдились, кстати, загоревшей кожи. Загорелый и худой — это плебей. Белая кожа и тучное тело — значит человек счастливый, довольный, богатый. Сейчас всё поменялось. Сейчас богатые бегают, плавают, на диетах сидят, потому что подольше жить хотят, научились, что надо худее быть. Сейчас богатые борются с ожирением, некоторые, по крайней мере.

«Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владельцем во вред ему. И гибнет богатство от несчастных случаев: породил он сына, и нет ничего в руках его. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришёл, и ничего не возьмёт от труда своего, что мог бы он понести в руке своей, и это суета». Здесь Соломон перекликается с Иовом — по сути, они говорят об одном и том же и даже одними и теми же словами. Вот ещё в чём нашёл он пустоту — в богатстве. Причём говорит это богатый человек. У богатого, знаете ли, меньше всего иллюзий. Богатый точно знает, что богатство счастья не приносит. У бедного иллюзий больше, потому что жизнь бедного — это выживание. Он думает: «Ах, если бы не вот это, тогда бы всё было хорошо. Ах, если бы ещё это, тогда было бы всё прекрасно. Эх, только дожить бы до свадьбы-женитьбы, тогда я был бы счастливый человек». Доживает. И всё сбывается. А счастье, как призрак, убегает от него. Так что богатый лишён иллюзий, а бедный богат иллюзиями — вот только поэтому бедному жить интересней. А богатому неинтересно жить. Соломон был богатым человеком, вряд ли был кто-то богаче его, потому что у него было золото по цене меди и бронзы, а бронза и медь по цене камня, однако сердце его оставалось голодным. Он об этом и говорил: «Все труды человека — для рта его, но душа остаётся голодной».

Заканчивая свою книгу, Соломон говорит ещё раз: «Суета сует, всё суета». Он заканчивает книгу тем, чем начал, но это нечто другое. Одно дело — в первом классе сказать: «А, это всё ерунда». Другое дело — закончить десять классов, поступить в институт, получить высшее образование, проработать на предприятии по специальности, а потом о том же, о чём сказал раньше, в первом классе, сказать: «Да, это таки ерунда». Это будут слова разных людей. Первые — слова ещё ничего не знающего о жизни человека, вторые — слова опыта, слова, облечённые в плоть и кровь. Слова крепкие, твёрдые, как вбитые гвозди.

Братья и сестры, я бы хотел, чтобы вы запомнили одно выражение. Был такой христианский философ, епископ Николай Кузанский, у него есть книжка «Об учёном незнании» — о том, что разум не беспределен, о том, что человек, собственно, не знает ничего. И вот, там есть такое выражение правильное — «учёное незнание». Когда невежда говорит, что ничего не знает, он действительно ничего не знает. Другое дело — когда умный человек провёл многие годы в настырном изучении различных важных предметов — медицины, астрономии, например. Он приобрёл много полезных навыков, много хороших знаний, много мудрости испытывало сердце его, но он до конца не насытился и конечной причины мира не узнал: всё-таки за завесами тайн осталось самое главное. Тогда он, уставший к концу жизни, говорит: «Много узнал я разного, но всё-таки должен признаться, что я ничего не знаю». Вот это уже учёное незнание. Это смиренное признание своей ограниченности очень умным и опытным человеком — оно ценно. Признание невежества в невежестве ценно, но меньше. А признание мудреца в относительности своей мудрости — оно драгоценно.

Екклесиаст начал с того, что всё суета, а потом дал нам возможность пройти шаг за шагом по этим «станциям» суеты, он повёл нас в разные комнаты этого большого дома, который называется миром. Показал нам бедность, богатство и счастье, накрытый стол и могилу человеческую, и юность, и женскую красоту... И то, и это. И пятое, и пятнадцатое. Вместе с ним мы обошли всё это. И теперь мы можем вместе с ним сказать, что всё — суета. «Всё суета, — сказал Екклесиаст, — всё суета». Это будет уже учёное незнание, скажем, или учёный пессимизм.

Закончу тем, о чём мы говорили вначале, открывая эту книгу: мы не имеем права цитировать все эти слова без учёта того, что уже есть Новый Завет, без учёта того, что небо уже открыто. И небо уже не пусто, там уже есть люди. Там души человеческие. Духи праведников, достигших совершенства — Церковь первородных. Уже огромный сонм святых, как пчёлы матку, окружают Христа во Царствии Небесном, уже истина открыта людям. Мы можем лишь, внутри себя переживая некую ветхозаветную тоску, врачевать свою душу и понимать, что мы не одни такие, что самые лучшие люди мира чувствовали то же самое. И таким образом находить утешение в этом. Но у нас есть больше, чем у Соломона. У Соломона не было столько, сколько у нас. У Платона и Сократа не было столько, сколько у нас. Когда-то Василий Васильевич Розанов говорил: «Вот отойду я от господина философа и от господина депутата государственной думы, а подойду лучше к батюшке, пусть даже и выпившему, — есть у него такое в записках, — потому что философы и депутаты что-то там знают, что-то там не знают, а батюшка знает самое главное: человеческая душа скорбит, и у Христа для неё есть утешение. И то, что Платон не знал, батюшка знает. И то, о чём Аристотель только догадывался, батюшка знает наверняка. Подойду я лучше к нему, а от них от всех отойду». Хоть сегодня возле него святой Серафим Саровский станет, а возле них никто, кроме таких же философов и депутатов, рядом стоять не будет. Я к тому всё веду, что мы сегодня имеем утешение, мы знаем больше, чем знал Платон, знаем больше, того, о чём догадывался Соломон. Поэтому, читая тоскливую книгу Ветхого Завета, мы лишь можем врачевать свою тоску и тут же бежать под покров Евангелия, к сладкой груди евангельских слов, и утешаться у этой груди, как утешается ребёнок на руках своей матери.