Поэт Денис Труха, возвращаясь из городской библиотеки, где он как всегда энергично и рьяно выступал перед читателями, нашел в почтовом ящике конверт. Обычно он равнодушно проходил мимо ящика. А тут как-то само получилось, что задержал он взгляд на тех дырочках, в которых и светилась бумага. «Что за чудеса! – тревожно и одновременно радостно подумал поэт. – Письмо, что ли? Газет же я не выписываю. Гонораров не получаю – не печатают, все только обещают… и то, если пять раз позвонишь им, стяжателям…» Он дрожащими пальцами взял конверт, быстренько разорвал его, вытащил втрое сложенный листок бумаги и, не отходя далеко, подслеповато прочел: «Уважаемый Денис Иванович! Приглашаем Вас на первый организационный съезд графоманов, который пройдет в Минске…» Да-да… И что там дальше? Ну-ну. «Вы являетесь делегатом…» Он почувствовал, как тело обдало, словно кипятком. Труха постоял немного в оцепенении, затем, как бы заново проснувшись, покрутил перед носом бумажку-приглашение, хмыкнув, осмотрелся по сторонам: в коридоре как раз было безлюдно, и только тогда смело и агрессивно потряс бумажкой над головой, громко заявляя своим невидимым врагам:

– Не дождетесь! Слыхали?! Нашли делегата!.. Да со мной сам Пушкин потягался бы!.. Богданович!.. Купала!.. Колас!.. Шнип!..

Настроение испортилось окончательно. Мало того, что на той встрече, с которой только что возвращался, один сильно наглый мужичонка – по его, конечно же, мнению – заявил, что такие стихотворения он бы и сам сложил как нечего делать, если бы только у него имелись бумага и ручка, так еще это вот приглашение!..

Жена сразу, как только Труха переступил порог, подумала, что муж не иначе как нашел удачную рифму, но не запомнив ее, сразу же и потерял, не донес до письменного стола, поскольку лицо у человека было мрачным, как пасмурный осенний день.

– Есть будешь? – равнодушно спросила женщина.

Труха хотел было сказать: «Я сыт. Меня уже накормили», однако взял себя в руки, постарался даже улыбнуться, хотя почувствовал: улыбка выдала его волнение с потрохами. Неудачной получилась. Кислая. А потом он долго рассказывал жене, как тепло принимали его читатели. Хлебал супчик, свой любимый, гороховый, а сам твердо решил: жене про вызов на съезд графоманов ни слова. И очень хорошо, что она пошла посидеть на лавке перед подъездом со старушками. Труха сразу же прикипел к телефону. Сперва суетливо полистал блокнотик, где были номера телефонов его друзей-поэтов, а потом решал, кому же первому позвонить. «В Гродно разве? Нехайчику? Мужик неплохой, кажется. Тот раз, когда обсуждали его, Трухи, стихотворения, он поддержал. Должен помнить. Да, к тому же, и чарку брали».

Нехайчик обрадовался, когда услышал в трубке знакомый голос. Поделился своими успехами, пожаловался, что в их городе объявилась одна женщина-критикесса, которая не дает ему жизни: то там ущипнет, то тут. Мол, графоман ты, Нехайчик! Как раз вот тут и хотел спросить Труха, получил ли тот письмо на съезд графоманов, однако не хватило духа. И тогда он начал издалека: никуда, уважаемый, в ближайшее время не едешь? Может, вызывают куда тебя? Нехайчик, на удивление, ответил одним словом: нет. Труха едва сдерживал раздражение. Накипело. «Так и признается этот Нехайчик! Тип еще тот!» Уже когда положил трубку, немного успокоился: ничего-ничего, мне сегодня принесли письмо, тебе принесут завтра. Никуда не денешься. Почтовики свое дело знают. Ведь какой он поэт?! Вот кто уж если и графоман, то он, Нехайчик! Надо ли говорить? Нет, не выкрутишься!..

Но сегодня Труха решил более никому не звонить. Сообразил: надо дать время, чтобы те приглашения успели доставить почтальоны по надлежащим адресам. И в Могилеве, и в Витебске, да и в других городах. В своем же городе решил никого не беспокоить. Своих он знал хорошо: те, хотя и получат приглашение, не признаются.

На следующий день, написав полдюжины стихотворений и дождавшись, когда жена опять займет место на скамейке перед подъездом, Труха энергично потер ладони и бодро приказал себе: «За дело!» Выбор пал на Могилев. Как-то был он на празднике поэзии «Письменков луг» и там познакомился с одной поэтессой в большой соломенной шляпе, которая выдала аж шесть книжек стихотворений и хотела их сразу прочитать присутствующим, стоя на сцене перед микрофоном, но ее все же остановили каким-то образом, хотя и стоило это больших усилий.

Труха крякнул, представился.

– А-а, Гомель! Очень рада, очень рада услышать ваш голос, почтенный! – воскликнули в Могилеве, и Труха долго не мог втиснуться в разговор. – А я вас только что вспоминала, да-да. Верите? А вы и легок, как говорят, на слово. Что пишется? Какие темы волнуют? Потом, потом скажете… Дайте наговориться сперва мне. Я же одна живу… контактов почти никаких, соскучилась… Это я вам не говорила, что одна? Там, на лугу? Нет, кажется, нам же некогда было там из-за насыщенной донельзя программы… Так вот и хорошо, что вы позвонили, я вам сейчас прочитаю свои новые стихотворения… Своим всем я прочитала вчера, очень хвалили… Однако ж мне хочется услышать слово похвалы и от вас, уважаемый… как это вас величать, простите?..

Труха рад был, что ему наконец представилась возможность сказать хоть эти два слова: Денис Иванович.

– Так вот, Денис Иванович, – сразу же подхватила могилевская поэтесса, – мне хочется попробовать на вкус хотя бы чуточку похвалы и международной, так сказать… Да! А вас еще, кстати, не приняли в международный союз писателей, который создали где-то то ли в Украине, то ли в России… Как нет? Тогда поздравьте меня! Вы многое потеряли. Жаль, что не могу показать по телефону корочки и значок. Зато сейчас я перед выступлением представляюсь как член, и совсем другое отношение ко мне. Ну, хорошо, перейдем от слов к делу… Не будем попусту транжирить время – слушайте мои новые стихи… Да, вам сперва про любовь или о природе? Могу и о городе, о тех странах, где я путешествую иногда, сидя перед экраном телевизора. Э-х-ха-ха-ха-а-а-а!.. Мы, поэты, должны сами создавать для себя комфорт и уют, чтобы было тепло и светло…

– Мне все равно, – как только образовалась наконец-то пауза, тихо вставил Труха и пожалел, что не тот набрал номер: попал, одним словом, как рыбина в сеть, а ему же как можно быстрее хотелось разузнать о съезде.

Наконец он нашел выход, как остановить трескотню, посоветовал:

– А вы это стихотворение прочитайте на съезде… Воспримут! Съедят! Гениальное произведение! Супер!

– На каком это таком съезде? – поэтесса притормозила, заинтересовалась.

– А что, вы разве не слыхали?

– Нет.

– А я слыхал… вроде какой-то съезд намечается… Это мне сказал один тут наш поэт, его пригласили… Удивительно, и мне ничего не сообщили… А ему, говорит, пришло приглашение… Они что – через одного?.. Выборочно?.. На кого пальцем ткнули – тот и делегат, так получается? Непорядок! Самовластие!.. Хотя нас, конечно же, это и не касается, однако справедливость должна существовать везде и всюду. В каком государстве живем, спросить бы?!..

Немного покритиковали кого надо, и читка стихотворений продолжалась. Хотя уже и ослабла рука, держа трубку, замлела, однако Труха, расстроенный неудачным звонком, решил наконец взять инициативу в свои руки, и теперь стихотворения слушала уже она, могилевская поэтесса. Это продолжалось бы, похоже, долго, однако прибежала чем-то встревоженная жена и приказала срочно уступить ей телефон: плохо стало кому-то из старушек, необходимо вызвать «скорую».

Жена устроилась у телефона, а Труха начал все же собираться на съезд. Было не было. Интересно ж посмотреть, кого еще вызвали. Извлек заначку, надел новый блестящий костюм, бросил в старенький дипломат несколько книжек своих стихотворений.

А если откровенно сказать, у него имелся свой план на эту поездку…

– Ты куда это собрался? – напустила на себя строгость жена. – Почему молчишь? Я у кого спрашиваю?

Труха помахал на жену руками, мол, не до тебя сейчас. Тут решаются важные дела.

– В столицу еду. Вызывают по литературным делам. Не иначе, признали? Как думаешь?

– Ну, если только по литературным делам… – пожала плечами женщина, – то смотри сам, Дёня…

– Только что позвонили, – соврал, не моргнув и глазом, Труха. – Проезд оплатят. Все чин по чину. Может, наконец-то взобьёмся на какую-нибудь премию? Может, наше время настало, пришло, а?!

Жена села на табурет, грустно вздохнув:

– Все ж мне жаль тебя, Дёня, очень даже. Столько ты стихотворений написал, столько денег истратил на свои книги – и всё впустую…

– Пока, пока, – утешил жену поэт. – Вижу себя на пьедестале с лавровым венком!

– Если бы сбылось!

– Сбудется! Даю слово! Мою строку сам Бородулин хвалил! Мускулистая, говорит, у тебя строка, Труха! Быть тебе классиком! Прости, только после меня. А мне, скажи, какая разница – после кого, а? То-то же!

– Ну, езжай себе, – совсем растрогалась жена, отсчитала мужу деньги на дорогу и обед, что совсем неплохо было к его заначке, и Труха, дав буську жене, притворил за собой двери.

Привет, столица!

Первым делом поэт направился к зданию, где должен пройти съезд. Но он не дурак, чтобы сразу же переться в дверь, показываться, а спрятался за дерево и принялся наблюдать за развитием событий. Ага, вон и Нехайчик, обормот, прогуливается! Это тот, кого «не вызывали!» Труха на какой-то момент забыл, что нужно сохранять конспирацию, хотел было крикнуть ему: «Привет, дружище!», однако вовремя спохватился. Да и кому было кричать, когда Нехайчик в последний момент спрятался за дерево напротив и также следил за входными дверями, изредка сверкая лысиной. Тут он заметил, что из соседнего куста наблюдает за входом в помещение поэтесса в большой соломенной шляпе… А вон прозаик Тяпкин украдкой выглядывает из-за парапета… Он из Бреста, кажется… А вон… А вон… А вон… Боже, сколько знакомых лиц! И никто не решается первым заходить в помещение… Все затаились и только изредка выглядывают из своих тайников. Сидят в ожидании. Когда же начнется наступление? Ну, конечно же, кому это охота заходить на тот съезд! Дураков нет. Засмеют. Как первому, еще какой приз дадут, карточку разместят в газетах. Нет! Туда хода и ему, Трухе, нет! Зачем высовываться, как Никита из конопли? А вот кто приехал на тот съезд – интересно глянуть. И надо сделать это так, чтобы себя не выдать.

Так, видимо, думал не только Труха – каждый из делегатов. Вишь, сколько их, графоманов, шевелится в кустах и за деревьями и колоннами!..

И, недолго думая, Денис Иванович тайком дворами взял направление к ближайшей остановке. Надо где-то выпить бокал пива, съесть пирожок – и домой, за письменный стол. Писать, писать, писать!..

… Труха лежал на диване и смотрел в потолок, откуда, между прочим, нередко черпал темы. Там сидела большая муха.

– Нахалка! – крикнул он. – Вон, сказал!

Муха не слушалась, словно намертво прилипла к одному месту на потолке, и хоть ты что ей. Он начал искать тапок, чтобы запустить им в уродину, однако того нигде не было. Пошел на кухню, там жена готовила ужин, спросил у нее:

– Маруся, ты случайно тапки мои не видела? Муха на потолке сидит, мать ее душу!..

Маруся захохотала, что удивило поэта: давно, очень давно не было у нее такого настроения. «Что это с ней? С чего бы?..»

– Дописался, – жена, наконец перестав хохотать, покачала головой. – Да ты на свои ноги глянь, поэт! Ой, горе!..

Труха и сам теперь уже хорошо видел, что он стоял в тапках. Ничего не сказав, он пошел в свою комнату, посмотрел на потолок, однако мухи там уже не было. Ее не было нигде. Но что это? Она, муха, ползает по его лицу?! Ну, погоди, нахалка! Труха тебе такого никогда не простит. Он собрался, прицелился и со всего размаху шлепнул себя по лбу.

И… проснулся.

Долго лежал потом под одеялом и чувствовал себя очень счастливым человеком. «Приснится же разная чушь», – думал-рассуждал Труха и осторожно трогал то место, по которому только что заехал ладонью.