Даниил Андреевич Данин

Леонид Хазаровский вскрыл себе вены. Казалось бы, дамский способ. Однако экзальтированные девушки в большинстве случаев только пытаются это сделать. Довести дело до конца способен мужик – разрезать себе руку трудно физически. Лео спасло то, что он как истинный сибарит выбрал этот неспешный римский способ. Причем по всем правилам: в теплой ванне с розовыми лепестками в своем роскошном загородном особняке. Я бы не удивился, если бы он пригласил врача. Но у нас не Тесса, за помощь самоубийце могут по головке не погладить, так что пришлось ему поработать самому.

Стремление к роскоши – забавная человеческая слабость, бессмысленно ее осуждать, но посмеяться хочется. До Психологического центра Леониду Аркадьевичу хватало рассудительности держать ее в узде, но теперь все стало безразлично, и она вылезла наружу во всей красе.

Ройтман заступался за своего подопечного:

– После лечения в Центре необходим постепенный выход из состояния психологической зависимости, не менее месяца. Мы не успели провести реабилитацию. Так что нервные срывы будут и без кода СБК. Государь, будьте с ним потактичнее.

Еще немного, и попросит вернуть Хазаровского в Центр. На это я, естественно, не пойду. Слишком жестоко.

Евгений Львович действовал грамотно: он предупредил его жену, при этом напугав до полусмерти. Меня всегда поражала способность Хазаровского сохранять прекрасные отношения со всеми своими женщинами. Жена любила его, несмотря на все донжуанство и нашумевший роман с императрицей.

Ирина дежурила под дверью ванной, а Евгений Львович с машиной реанимации у ворот особняка. Когда она не смогла до него достучаться, тут же вызвала Ройтмана.

Они с врачами выбили дверь и увидели ванну с багровой водой. Хазаровский был жив. Его спасли биомодераторы, они слишком активно пытались залатать раны, и кровь вытекала медленно. Чтобы гарантированно убить себя, надо сначала поработать с биопрограммером. Последний у Хазаровского конфисковали во время ареста, а быстро купить абсолютно запрещенное оружие – задача нетривиальная. Думаю, Лео помешала депрессия.

На следующий день, когда Хазаровский приходил в себя в больнице, у меня уже было противоядие от СБК, и я передал его Ройтману и Саше.

Итак, я сделал то, что должно, помешал Лео убить себя. Вопрос, что делать дальше. Отдать ему перешедшее ко мне императорское кольцо я не могу: по договору с метаморфами они сохраняют мир до тех пор, пока империей правит теос. Честно говоря, я и не хочу его отдавать.

Удовлетворится ли Хазаровский малым кольцом? Не наживу ли я себе врага?

Вариант не дать Лео вообще ничего и удалить его от власти кажется бесчестным. Кроме того, мне нужен преемник. Как работает противоядие от Т-синдрома, которое обещал Михаэль, я пока не видел, а значит, и не верю в его эффективность. Рассчитываю на худшее: в моем распоряжении несколько месяцев.

Сразу после моего возвращения Алисия Штефански переехала за город в небольшой особняк, который я для нее купил, еще будучи принцем империи.

– Гонорар за консультации прошлые и будущие, – объяснил я.

Реальная причина была иной. Просто здесь мои посещения будут менее заметными и не столь странными, как в черте города.

Алисия приняла подарок как должное, только улыбалась с видом премудрой Исиды.

Она принимает меня одна в просторной столовой на втором этаже дома и кормит пирогами с икрой. Я не сомневаюсь, что пироги пекла кухарка, единственная кухня, с которой Алисия когда-либо имела дело, есть кухня политическая.

В столовой трехгранный эркер, ветер шевелит раздвинутые шторы и срывает последние листья с деревьев за окном. Удивительно теплый вечер.

Я объяснил ей ситуацию.

– Меня интересует реакция Хазаровского. Никто не знает его лучше вас.

Она усмехнулась.

– Пожалуй, пожалуй. Но, говорят, пребывание в тюрьме сильно меняет человека. Я бы хотела с ним встретиться. Как ты думаешь, он в состоянии?

– Думаю, да. Еще один вопрос… или предложение. Вы бы не хотели вернуться?

Она подняла на меня насмешливые глаза: «Вот как?» А вслух спросила:

– Когда догадался?

– Когда получил вот это кольцо и узнал, на каком пальце его носят.

Я поставил правую руку на локоть и указал на малое кольцо. Я автоматически унаследовал императорскую власть, что вроде бы не вызвало возражений в обществе, но большое кольцо пока официально никому не принадлежит.

– Анастасия Павловна, то обстоятельство, из-за которого вы оставили трон и инсценировали собственную смерть, больше не препятствие для обладания короной. Более того, необходимое условие. Метаморфы будут сохранять мир, пока империей правит теос.

– Госпожа Штефански, – поправила она. – У меня нет ни малейшего желания воскресать из мертвых. Похоронная церемония, знаешь ли, хорошо прошла, не хотелось бы превращать ее в фарс.

– Понимаю, – сказал я. – Вы хотите остаться в памяти народа великой императрицей, а не правительницей полузависимого государства, только называющего себя империей, когда на Ихтусе обосновались метаморфы, а на орбите Рэма в часе пути от Кратоса – их флот. Ох, как понимаю и не смею настаивать.

– Ты все делаешь правильно, Даня. Начало твоего правления кажется тебе сплошной неудачей, но при таких начальных данных лучше просто нельзя. Ты заключил мир и сохранил остатки флота – набирайся сил. У тебя еще есть время на реванш. У меня, увы, нет. Это и есть основная причина. Мой Т-синдром постарше твоего. Почти на полгода. Вот и считай. У меня уже было пять приступов. Для тебя это неожиданность? Просто я предпочитаю биться в конвульсиях в одиночестве. В моем распоряжении в лучшем случае несколько месяцев. Задавай вопросы, пока я способна отвечать. Это все, что я могу сделать для Кратоса.

– Не все.

Она вопросительно взглянула на меня.

Я улыбнулся.

– Когда будет шестой приступ, свяжитесь со мной.

– У тебя есть средство?

– Не уверен, но стоит попробовать.

– Хорошо, – кивнула она.

– Как думаешь, кто расправился с Вовой? – спросила она, когда мы спускались по лестнице.

У Владимира Страдина была одна опасная слабость, которая, в конце концов, и стоила ему жизни. Император был неравнодушен к любви народной, что выражалось в многочисленных популистских встречах с теми или иными слоями населения. Пока я пытался справиться с флотом метаморфов, дядя Вова естественным образом поехал на фирму «Астралис», занимающуюся строительством военных кораблей, поднимать дух коллектива. Вместо этого на него кто-то поднял биопрограммер. Дело было в высоком цехе, где строился новый линкор. Стреляли откуда-то сверху. Охрана, недостаточно знакомая с тайными закоулками завода, не успела среагировать. Император умер мгновенно. Убийцу так и не нашли. Пока.

– Следствие началось. Версий много. Основная – месть Огненного Братства. Но я бы не стал на этом замыкаться, у Владимира Юрьевича и без того было достаточно врагов.

– Это понятно, а сам на кого думаешь?

Я пожал плечами.

– На сто процентов я уверен только в том, что это не я.

В палату Хазаровского я явился в шитом золотом белом камзоле, белых перчатках и с белой тростью. Не то чтобы я вознамерился изобразить ангела, но встреча, которую я намереваюсь ему устроить, право, того стоит.

– Как вы себя чувствуете, Леонид Аркадьевич?

Он бледен, но это, пожалуй, ему идет. Как доброму вору.

– Превосходно! Спасибо вам.

Я кивнул.

– В таком случае жду вас в гравиплане. Собирайтесь. У вас есть придворное платье?

Я вспомнил эпизод из «Лунь-юй», когда Конфуций, будучи больным, встречает императора лежа в постели, но облаченный в подобающие одежды. Хазаровский встретил меня в халате, который по цене вполне мог соперничать с иными придворными нарядами.

– Найду, – сказал он.

Он заставил меня ждать почти четверть часа, зато рассыпался в извинениях, так что я гадал, чем объясняется этот сеанс самобичевания: пребыванием в Психологическом центре или моим положением фактического императора. На Хазаровском черный камзол с серебром. Идея поработать моим негативом показалась мне сомнительной.

– Мы не на исповедь в церковь и не на похороны, – заметил я.

– Мне есть что хоронить, – сказал Хазаровский.

– Об этом и поговорим.

Мы сели в красный императорский гравиплан, огромный, сияющий, с помещением для охраны и фениксом на борту. И я задал пункт назначения.

Машина плавно поднялась вверх, и под нами замелькали улицы города.

– Мне известно о завещании императрицы, – начал я.

Он кивнул, помолчал и все же ответил на незаданный вопрос.

– Сейчас это невозможно, – сказал он. – После тюрьмы и попытки самоубийства – исключено. Народ не примет.

– Это было покушение на убийство, – заметил я.

– Неважно, чем это являлось на самом деле, важно, как это выглядело. У вас самоубийство традиционно считается проявлением слабости, хотя это далеко не всегда так. У Наполеона было две попытки самоубийства.

Я отметил это «у вас». Значит, «у вас» на Кратосе, а «у нас» на Тессе.

– Успеете еще в ванну с розовыми лепестками, – усмехнулся я. – Есть малое кольцо.

– Благодарю вас, но не сейчас. По тем же причинам. Так что мне есть что хоронить. Я не собираюсь против вас интриговать, не беспокойтесь. Вы спасли мне жизнь, а я не настолько бесчестный человек, чтобы забыть об этом.

– Будем надеяться, – сказал я.

Мы приземлились у ворот особняка экс-императрицы.

– Идите, – кивнул я Хазаровскому. – Вас ждут.

Он посмотрел на меня с некоторым недоверием, но послушался и вошел в ворота.

На обратной дороге я думал о цене слова Хазаровского. Говорили, что она не очень велика. Впрочем, говорили с подачи Страдина.

Я бы остался, чтобы дождаться, чем кончится разговор, но это слишком не соответствовало моему статусу, так что пришлось поднять машину и лететь в резиденцию.

Императрица связалась со мной сама.

– Он очень изменился, – задумчиво проговорила она. – Делай так, как он сказал.

В тот же день я надел императорское кольцо, уже официально, но пока без фанфар и торжественной инаугурации.

Утром, глядя на себя в зеркало, я заметил, что мои черты плывут, как на картинах импрессионистов или у Михаэля. Судя по всему, это говорит о новой стадии Т-синдрома, возможно, последней стадии.

Никакого средства метаморфы пока не дали, обещали построить на Ихтусе некую установку. Я не возражаю, хотя и сомневаюсь в ее назначении. Велел СБК держать все под контролем.

Зато дали код программы-возбудителя. Ее почти мгновенно отловили в Сети и подвергли повсеместному уничтожению, сохранив только в закрытой базе СБК. Честно говоря, я сомневаюсь, что такая чистка поможет. Если Михаэль не лгал, когда говорил, что носителями вируса являются сто процентов населения империи, то это бесполезно.

Поиском средства против Т-синдрома теперь занимается исследовательский отдел СБК и несколько научных институтов. Я уже не мечтаю о выздоровлении – хотя бы замедлить течение болезни.

Речь идет не только о безопасности Кратоса, если болезнь не удастся остановить, погибнет вся цивилизация, которую традиционно принято называть европейской. Планеты империи заселят махдийцы. Уж не они ли запустили в Сеть код? Среди арабов встречаются умные головы. Код чрезвычайно сложен. По отзывам специалистов, такое мог создать только поистине гениальный и крайне извращенный ум.

У меня есть еще одно неотложное дело: убрать с предсердия подарочек Страдина. Исследования микроаннигилятора Анатоля ничего не дали: очевидно, что это жучок, работающий в режиме допросного кольца, но других функций пока не обнаружено. Меня убеждают, что это пустышка. Вполне в духе Страдина, очень экономично: эксплуатация надписи «Осторожно, злая собака» всегда дешевле содержания настоящей собаки.

Утро выдалось пасмурным и холодным, по небу летят серые клочья облаков, накрапывает дождь. И многогранник СБК выглядит таким же серым, как небо. Операция будет здесь.

Почему-то я волнуюсь.

Руководителем СБК я назначил Германа, и вчера он принял дела, так что за отношение ко мне сотрудников ведомства я более или менее спокоен. Я, конечно, не настолько свой человек, как Страдин, но особенно не любить меня у СБК нет причин.

Мы снижаемся, и меня вызывает Герман.

– Государь, остановитесь!

– Еще не государь, – замечаю я. – В чем дело Герман Маркович?

– Ваш микроаннигилятор настоящий. При попытке извлечения он сработает.

– Ерунда! Я проверял. Пустышка. Обыкновенный жучок.

Мы приземляемся. Охранник открывает дверь левой рукой. Я шагаю на темно-серый искусственный камень посадочной площадки.

– Было три настоящих, – говорит Герман. – У тебя и двух военных пилотов, которые командовали кораблями. Остальные – да, пустышки. Это очень дорогая технология.

– Герман, ты у себя?

– Да, поднимайтесь.

– Вызови мне того, кто занимался микроаннигиляторами.

– Уже.

Кабинет Германа находится в верхней части многогранника, так что прозрачные стены наклонены под острым углом к полу. Я сел в серое кресло рядом со столом руководителя ведомства, напротив меня вытянулся во фрунт специалист по микроаннигиляторам. Зовут Антон Лиснянский. Я внимательно изучаю его лицо, прежде чем начать разговор. Антон больше похож на ученого, чем на службиста, глаза умные, но не холодные, и некоторый беспорядок в одежде: пара пуговиц на камзоле расстегнута и волосы выбиваются из косы. Он испуган. Интересно, что ему наговорил Герман?

Я улыбнулся. С этим типом людей мне всегда было легче устанавливать контакт, чем со службистами.

– Господин Лиснянский, есть какой-нибудь способ заставить микроаннигилятор не сработать? – спросил я.

– Можно попробовать заблокировать сигнал. Но это ненадежно.

– Насколько ненадежно?

– Вероятность успеха процентов пятьдесят. Этот вид оружия Тракля еще недостаточно изучен.

Герман умоляюще смотрит на меня: «Это слишком рискованно!» Да, конечно, СБК очень хочется иметь полностью подконтрольного императора.

По позвоночнику течет тепло, пальцы окружает темно-синее сияние. Больше незачем скрываться, все знают, кто я. Антон и Герман, оба смотрят на меня во все глаза. Работаю с Аджной, изучаю вероятности.

– Кто еще может сделать эту операцию? – наконец спрашиваю я.

Антон отвечает не сразу, в этом состоянии мой голос звучит странно, возможно, ему кажется, что он звучит только в его голове.

– Смените хирурга, – говорю я.

Первым опомнился Герман.

– Это лучший хирург госпиталя СБК.

Я игнорирую.

– Антон, вы можете порекомендовать другого?

– Да.

– Вызывайте!

Госпиталь в средней части многогранника. Я спускаюсь на лифте и сам подхожу к дверям операционной. Охрана следует за мной.

То, что мне предстоит, напоминает жертвоприношение у древних ацтеков: раскрыть грудь и вынуть сердце. Правда, последнее останется в моей груди, надо только удалить микроскопическую бусину на предсердии.

Хирургия в наше время почти экзотическая профессия, и хирург – нечто вроде спасателя в чрезвычайных ситуациях. Все могут биомодераторы. Почти…

Мне даже собираются делать общий наркоз, что уж совсем редкость.

– Так спокойнее, – говорит рекомендованный Антоном хирург.

Вокруг меня – синее свечение. Я смотрю на врача и изучаю вероятности.

Он опускает глаза.

– Простите, мне еще не приходилось оперировать теоса.

Я кивнул.

– Если все пройдет нормально, я отблагодарю и вас, и господина Лиснянского. Не скажу, что сделаю все, что ни попросите, но в разумных пределах – да.

Он бледен, у него дрожат руки, и мой голос звучит, словно из иной реальности.

Я смотрю вероятности, видения будущего сменяются, как в калейдоскопе.

– Успокойтесь, – улыбаюсь я. – Все будет хорошо.

– Черт! Обычно это я говорю своим пациентам.

Кажется, он смог взять себя в руки, выпрямился, в жестах сквозит уверенность.

– Ну, раздевайтесь, ложитесь, и с Богом!

Все прошло успешно. Через несколько часов я очнулся в реанимации госпиталя СБК, и мне ввели очередную дозу обезболивающего, хотя я и так ровно ничего не чувствовал.

Через сутки смог подняться с кровати и посмотреть на себя в зеркало. Заметил маленький шрам на груди.

Через два дня вернулся в императорский дворец. Я должен принять дела.

Мы спустились под здание СБК и идем по коридору, освещенному голубоватым светом. Герман работает проводником, нас сопровождает моя охрана и два сотрудника СБК, составляющих эскорт Германа.

Перед нами круглая металлическая дверь, напоминающая ворота шлюза военного линкора. Ее может открыть только сигнал с императорского перстня: там, за толщей металла, хранятся документы пятой степени секретности.

Раздается слабое жужжание и щелчок, помощники Германа вдвоем открывают дверь и остаются в коридоре. Дальше имею право пройти только я.

Перешагиваю через порог и, не оборачиваясь, даю знак Герману закрыть за мною.

Жужжание и щелчок.

Передо мной хорошо освещенный круглый зал, в стенах множество ячеек с делами, напоминает хранилище банка. В центре стол и кресло. Я бы не знал, с чего начать, если бы в императорском перстне не было встроенного навигатора по этому хранилищу.

Первым мне на стол легло завещание императрицы. Оно напечатано на специальной бумаге, я впервые вижу такую. На ощупь больше напоминает пластик. Этих документов в цифровом виде нет, никогда не было и, возможно, не будет. Зато любой из них я могу уничтожить дистанционно, практически с любого расстояния, послав сигнал с императорского кольца. А можно уничтожить и весь архив, операция займет считанные секунды.

Перевожу в цифровую форму завещание императрицы, я собираюсь запустить его в Сеть. Не сегодня. Сегодня похороны Страдина, не время для скандала. Пусть упокоится как император, я не собираюсь выкидывать его из могилы. Может быть, и не завтра. Через месяц, два. Это придаст легитимности власти Хазаровского, после того как я умру.

«Кольцо принца империи должно быть передано Даниилу Андреевичу Данину, первооткрывателю и правителю планеты Светлояр.

Анастасия».

Я вспоминаю одинокое дерево на плато, мои руки, заведенные за ствол и сомкнутые наручниками, сумасшедшее небо того дня и направленные на меня Иглы Тракля. Вот причина всех моих несчастий. И она же причина успеха. На гербовой бумаге с подписью императрицы лежит моя рука. Императорский красный камень кажется черным в фиолетовом свете ламп хранилища.

Откладываю завещание императрицы и открываю следующую ячейку. Вынимаю толстую папку с надписью «Дело Даниила Андреевича Данина».

Дело открывается запиской:

«Хазаровского арестовать немедленно. Данина – как можно скорее. На последнего должен быть собран компромат, достаточный для обвинения в измене и казни. Никаких разбирательств! Он должен умереть еще на Светлояре. Вариант: Т-синдром.

Страдин».

«Страдин» – значит еще до инаугурации, еще не император. Вероятно, записка написана в день смерти императрицы, точнее в день инсценированной смерти. Значит, Страдин не знал, что это не настоящая смерть.

Что же меня спасло?

Дальше следует несколько доносов моих соратников со Светлояра. Смотрю на них с печальной улыбкой, я считал светлоярцев почти братьями. Заплатили? Пригрозили? Подделали подписи? Уже не важно. Меня обвиняли в заговоре против Страдина в пользу Хазаровского и планах отделения от Кратоса. Симпатии мои были изложены верно, но обвинять в составлении заговора человека, находящегося за миллиарды километров от столицы, просто смешно, а доказательства «планов» были на уровне «согрешил в мыслях». Но Страдин и не нуждался в реалистичности обвинений, ему был важен результат: убить и опозорить. Вероятно, думал, что я знаю о завещании.

Материалы по Т-синдрому. Один из моих «друзей» доносил, что видел серебристое свечение возле моих рук и выжженный участок на коре дерева, на которое я опирался. Интересно, ему объяснили, что это значит? Тогда сведения о Т-синдроме были еще засекречены. Или он вообще не видел этого документа?

Дальше следовал документ об отмене казни «в связи с открытием новых обстоятельств», что это за обстоятельства, уточнено не было. Я стал искать, но нашел только документы о собственном исчезновении и о розыске.

Теперь я знал, кто и почему собирался меня убить, что уже не было сенсационной новостью, но так и остался в неведении относительно того, кто меня спас.

Я запросил еще одно дело. «Дело Юлии Бронте». Я почти не сомневался, что оно лежит в этом архиве, и не ошибся.

Открыл папку и улыбнулся. Да, я ожидал чего-то подобного.

Остров Ихтус хорошо виден с побережья, где расположилась наша военная база. Называется база «Закат». Я поступаю в соответствии с советом «Хочешь мира – готовься к войне», а потому в кратчайшие сроки, одновременно со строительством метаморфами своей «установки», здесь была возведена военная база и расквартированы войска.

Я стою на крыше штабного корпуса, опираясь на каменное ограждение. Где-то за моей спиной нацелена на остров мощнейшая на Кратосе батарея Игл Тракля.

Вокруг пустыня. Ветер поднимает и закручивает вихрями розовый песок, гонит по нему коричневые шары местных колючек. Иногда возникает мираж, и мы видим озера, облака и далекие силуэты гор.

В отличие от них, «установка» вполне реальна. Вон шпиль на фоне заката, черное на красном, точная копия храма Огненного Братства и сотни других таких же храмов на Вельве, Дарте, а теперь, наверное, и на Тессе. Это и есть их «средство». Обещали построить госпиталь, а построили крематорий.

Теперь над ним вечно струится серебристый дымок. Так же как и на других планетах империи. Старый Т-синдром, метаморфы уходят. Мои подданные с последней стадией болезни тоже частенько уплывают на остров, чтобы никогда больше не вернуться. Я не возражаю. Это дает им надежду.

Европейская цивилизация гибнет, уплывая в небо серебристым дымком, и я сам уже наполовину не принадлежу этому миру.

Меня вызывают по перстню. Это командир базы.

– Государь, вашей аудиенции просит…

Он делает паузу, словно не решается выговорить имя.

– Кто? – спрашиваю я.

– Анри Вальдо.

– Он здесь?

– Да, говорит, что срочно.

– Хорошо, проводите его ко мне, у меня есть время. Пятнадцать минут ему хватит?

– Да, но он просит встречи наедине.

– Не вижу препятствий.

– Это опасно, государь.

– Чем? Надеюсь, вы не оставите ему оружия.

Анри появился в сопровождении десяти солдат. Он похож на свой растиражированный портрет, только старше, бородка сбрита, волосы собраны в косу и в глазах что-то… Но я бы не сказал, что надлом. Держится с большим достоинством, словно окружен почетным эскортом, а не караулом. А одет скромно, если не бедно. Я вспомнил собственный костюм, приобретенный на Ските на индуистские деньги.

Он вежливо поклонился.

– Добрый день, государь!

Я отпустил охрану, и мы остались одни.

– Я вас слушаю, месье Вальдо.

– Для Кратоса сейчас не лучшие времена, и я хочу предложить вам помощь. Я мог бы собрать ополчение тессианцев, за мной пойдут. Я очень сожалею о том, что случилось десять лет назад…

– Старые распри больше ничего не значат, – сказал я.

Он заулыбался. Кажется, с облегчением.

Я не особенно интересовался его деятельностью десять лет назад – был слишком увлечен своим проектом. Что я знаю об Анри Вальдо, кроме того, что он бывший муж Юли? Вождь Республиканской Армии Тессы, сепаратист, террорист. Но он прошел через Психологический центр и освобожден. Это тоже кое-что значит. И он предлагает мне помощь. А я сейчас так рад любой помощи!

– Хорошо, – сказал я. – Действуйте. А почему это срочно?

– Дело в том, что я не имею права покидать Лагранж. Я нарушил запрет. Кстати, приношу свои извинения. Вон, посмотрите!

Я проследил за его взглядом. К базе летят несколько гравипланов.

– Это полиция, – пояснил Анри. – За мной.

Я усмехнулся.

– Оперативно. Как они так быстро вас нашли?

– Меня не надо искать.

Он отвернул манжету на левой руке. Запястье плотно охватывает белый пластиковый браслет с красным фениксом посередине.

– Это контрольный браслет, государь.

– Вы что, условно освобождены?

– Да.

– Как вам удалось сбежать?

– Я одолжил у друга гоночный гравиплан. И оторвался.

Он кивнул в сторону посадочной площадки. Там среди черных и пятнистых военных машин стоит лазурное чудо, похожее на застывшую каплю из цветного стекла.

– У вас богатый друг, – заметил я.

– Среди тессианцев много миллионеров.

– Уж не Хазаровский ли?

– Боже упаси! Это Реми Роше.

– Вы так легко его закладываете?

– Это бесполезно отрицать. Он регулярно дает мне полетать. О том, куда я собирался сегодня, он не имел ни малейшего представления.

– Вас могли сбить.

– Могли, – улыбается он. – Но я хороший пилот. Поэтому и полетел сюда. Если бы сунулся в Кириополь – вот тогда бы точно сбили.

Гравипланы полиции приземляются на посадочную площадку базы. Она в ста метрах от нас.

Анри вопросительно смотрит на меня.

– Они могут отправить вас обратно в Центр? – спрашиваю я.

– Они обязаны это сделать.

– Понятно. Вы очень смелый человек, Анри Вальдо. Зачем вы так рискуете?

– Не могу быть в стороне.

Солнце скрылось за горизонтом, утонув в лиловых волнах, и только вершина башни отливает золотом. От заката осталась красная полоса над горизонтом, опускаются сумерки.

Над базой зажглись прожектора. Мы с Анри как на ладони.

Меня вызывают по кольцу.

– Государь, с вами хочет переговорить инспектор полиции.

– Я слушаю.

Голос командующего базой сменяет другой.

– Это инспектор Фоминцев, государь. Рядом с вами государственный преступник Анри Вальдо, он нарушил условия освобождения. Мы должны его арестовать.

– Конечно, поднимайтесь.

– Помощь не нужна?

– Пока нет.

Я весь внутренне напрягся. Анри наверняка обыскали с раздеванием до нижнего белья, и оружия у него нет. Но мало ли, какие методы известны тессианскому террористу? И без оружия многое возможно. Не роскошно ли захватить в заложники императора?

Правда, Анри человек. Арест и тюрьма спасли его от Т-синдрома, он был слишком долго изолирован от Сети. Ему со мной не справиться. Но понимает ли это месье Вальдо?

– Что вы ответили? – спросил он.

– Сейчас они будут здесь.

– Я, безусловно, сдамся, но тогда уж не смогу собрать тессианское ополчение.

– Увы, – сказал я.

Анри отвернулся. Смотрит на гаснущую полосу закатного неба и первые звезды, вспыхнувшие над ней, кусает губы. Руки по швам, сжались и разжались кулаки.

Полиция врывается на крышу. По крайней мере рота. Трое сразу бросаются к Анри и заламывают руки, хотя он не оказывает ни малейшего сопротивления. Остальные выстраиваются по периметру, биопрограммер у каждого.

Ко мне подбегает инспектор Фоминцев (я узнаю его по голосу), спрашивает:

– Государь, с вами все в порядке?

Киваю:

– Да, в порядке.

Анри уже замкнули руки за спиной. Хорошо знакомые мне пластиковые наручники.

Он не захватил меня в заложники и не попытался бежать (хотя в темноте и всеобщей суматохе, возможно, был шанс). Интересно, будет теперь просить?

Нет, ни слова. Даже смотрит в другую сторону.

Его ведут к лестнице. Нет, не оборачивается.

Перед ним открывают дверь.

– Стойте! – говорю я. – Снимите с него наручники.

Мне с некоторым удивлением подчиняются.

– Анри, идите сюда! – зову я.

Он подходит. На лице такое выражение, словно он боится поверить в свое счастье.

– Месье Вальдо, запрет вы нарушили, так что без обид. Заслужили. Собирайте ваше ополчение.

Вот теперь он улыбается совершенно счастливо.

– Благодарю вас, государь.

Я поворачиваюсь к полицейскому.

– Господин Фоминцев, я прощаю месье Вальдо это небольшое нарушение. Отныне он имеет право находиться не только в Лагранже, но и на базе «Закат». Я поставлю полицию в известность. Можете быть свободны.

Пока они уходят, я связываюсь с министром полиции и говорю об изменении границ передвижения месье Вальдо.

Он чертовски похож на меня характером, этот тессианский террорист. Я сразу вспомнил свою игру ва-банк и аудиенцию у Страдина сразу по прилету на Кратос. Право, Юлины вкусы отличаются постоянством. Это его, Анри, игра ва-банк. И у него получилось.

– Люблю смельчаков! – говорю я ему.

Это было месяц назад. Я снова на базе «Закат».

Месье Вальдо эффективно собирает добровольцев, и нареканий на него нет.

Он здоров. У него была возможность заразиться сразу после освобождения. Но болезнь пока не проявилась, может быть, повезло. Таких, как Анри, процентов тридцать по всей империи, и это число неуклонно уменьшается.

Кроме Анри здоров Хазаровский, видимо, по той же причине. В ближайшее время я собираюсь передать ему малое кольцо.

Я приказал пересмотреть его дело альтернативным составом суда. Неприлично как-то будущему императору иметь за плечами такой багаж.

Пересмотрели, естественно. Отклонили все обвинения одно за другим. Полностью реабилитировали и вернули орден «За заслуги перед Отечеством».

Они правильно поняли. Да, моему приемнику это необходимо. Однако я кривлю душой. Были, были 20% реальных обвинений. Мне осталось только горько усмехнуться человеческому низкопоклонству и угодничеству.

Все равно будут угождать, не мне, так другому. И что если это будет человек, озабоченный не судьбой Кратоса, а личной выгодой? Что если ему приглянется чужой бизнес, чужой дом, чужая жена? Как часто мы принимаем тактически верное решение, чтобы потом расплачиваться за это долгие годы.

Сейчас не отправляют на войну, как Давид отправил Урию. Сейчас судят по закону, но Давида хватило хотя бы на то, чтобы покаяться.

Когда же мы станем гражданами, а не рабами? Не все, конечно, я реалист. Страна, в которой 10% населения граждане, – уже Империя Солнца!

Ройтман утешает и баюкает мою совесть, утверждая, что после Психологического центра можно смело снимать все обвинения. Это как христианская исповедь – смывает грехи. Хочется ему верить. В конце концов, свою работу он сделал.

Мои часы тикают все быстрее. Оставаться без преемника больше нельзя. Я завещаю ему позаботиться о Юлии и Артуре, пока они живы, и не трогать Анри.

Мимо острова плывет стая цертисов – серебристые шары на фоне темно-синего неба. Теперь это тоже деталь пейзажа. Они заселяют опустевшие земли. Впрочем, земли им не нужны. Они заселяют оставшихся людей. Здоровые их, слава богу, не интересуют. Они сливаются с Преображенными. Я не препятствую, рассматривая это как форму симбиоза.

Судя по всему, к возникновению Т-синдрома они действительно не имеют отношения, хотя никто еще не доказал, что цертис не может написать сложный код. Наверняка может, и посложнее, чем человек.

Очевидно лишь то, что симбиоз с цертисом активизирует верхние чакры, и это во благо. Такие Преображенные живут несколько дольше, и управлять ими приятнее, они куда мудрее и менее агрессивны. Но и это не спасает от смерти. Я уже нескольких проводил в храм.

Это часть религии метаморфов. Проводить в храм может только теос с активизированными верхними чакрами. Меня просят часто: слава, почет, честь для семьи. Я соглашаюсь редко, только для старых друзей и тех, кто много сделал для империи. Не самое приятное занятие провожать в последний путь.

Сумерки. Зима: солнце садится раньше обычного, хотя эта разница ощущается здесь не так явно, как в Кириополе.

Я стою у причала. Охрана мнется поодаль. Здесь у меня назначена встреча.

Метаморфы не признают гравипланов, думаю, боятся удара с воздуха. На Ихтусе нет посадочной площадки. Туда можно только приплыть на катере.

– Государь, – услышал я и обернулся.

В трех шагах от меня склонил голову Саша Прилепко. Его черты плывут, как у всех нас на последней стадии болезни. Но что-то позволяет мне его узнать. Человек не внешность, теос – тем более.

– Добрый вечер, Саша, – говорю я.

– Вы согласились выполнить мою просьбу.

Я киваю.

– Я помню. Меня Даней зовут.

Почему-то после инаугурации мое имя застревает в горле даже у старых друзей.

– Пойдем, – говорю я.

Дорогой я пытаюсь заставить себя думать о том, что теряю еще одного друга, но мысли все время возвращаются к верфям Кратоса, где строятся новые боевые корабли. Строятся с расчетом на малый военный контингент, так, чтобы один человек через устройство связи мог управлять сразу несколькими кораблями. В общем-то, в современной ситуации железо играет куда большую роль, чем пушечное мясо. Последнего нужно не так уж много.

Я терплю на Кратосе храмы метаморфов, черт с ними, пусть стоят: один здесь, другой – в Кириополе. Но махдийскому флоту хватит болтаться на орбите Рэма, я не собираюсь оставлять это потомкам.

Перед нами вырастает темная громада острова. Море лижет серые скалы и шумит в гротах. Мы поднимаемся на причал и идем к храму.

Охрана осталась у ворот, мы поднимаемся с уровня на уровень. Чтобы меня убить, лучшего места не найти, добавить чего-нибудь в трубку или настроить на большую мощность Иглу Тракля на верхнем уровне. Я понимаю, что это риск, но есть люди, которым я не в состоянии отказать.

Вот и последний этаж с окнами, дымчатой Иглой, словно вырезанной из гематита и отполированной до блеска.

Я не теряю сознания. Тогда, в храме Огненного Братства, меня покинула цертис. Теперь я один. Цертис с тех пор не возвращалась ко мне, не посещала она и Юлю. Приступов тоже нет, зато ощущение уплывания мира, словно я лишь одной ногой на земле.

Кто проводит меня сюда?

– Прощайте, государь! – говорит Саша и подставляет под Иглу ладонь.

– Прощай!

Я почти не ужасаюсь зрелищем исчезновения еще живого тела. Я привык.

За окнами темнеет небо, спускаюсь с белого уровня на фиолетовый, синий, голубой. На моем пальце оживает императорское кольцо. Кто там по мою душу?

Срочное сообщение из исследовательского центра СБК. Они нашли средство!

К этому сообщению я сразу отнесся скептически. Оно не первое. Все предыдущие, увы, оказывались пустышками. Запросил подробности. В отчете говорилось, что за три месяца эксперимента из ста добровольцев умерло только пять человек с последней стадией болезни. У остальных течение Т-синдрома явно замедлилось, и приступы прекратились. Параспособности при этом значительно слабеют, но сохраняются в тем большей степени, чем дальше зашла болезнь.

– Хорошо, – резюмировал я. – Давайте его всем желающим.

У меня, вероятно, нет шансов, но на следующее утро я поехал в исследовательский центр СБК, просто чтобы показать благой пример населению.

Меня положили под стационарный биопрограммер, что вызвало неприятные ассоциации с Центром психологической помощи и судьбой Хазаровского. Привязать не посмели. Операция заняла минуту, ощущений никаких.

– Эту программу можно запустить в Сеть? – спросил я.

– Да.

– Тогда действуйте.

В более спокойной ситуации было бы разумнее подождать, пока средство пройдет все проверки, но времени нет, я хватаюсь за соломинку.

Эти визиты стали традиционными. Про себя я окрестил их «К бабе Насте на расстегаи». Мои люди гадали, что это я зачастил в ничем не примечательный особняк, и сочли, что у меня любовница. Слушок дошел до Юли, что меня несколько насторожило. Мне и так стоило много крови выдрать ее с орбиты и поселить во дворце. Анри я не воспринимал как конкурента, зато у Юли взыграла гордость, и она объявила, что ее не устраивает положение императорской любовницы, и предпочла остаться с флотом.

Сыграли свадьбу, хотя это казалось просто смешным при данных обстоятельствах. Т-синдром у Юли зашел почти так же далеко, как у меня.

Она не поленилась выяснить, в какой именно особняк я езжу, и это ее несколько успокоило. О нашей общей знакомой она знала поболее меня.

Закончился период дождей и пронизывающего холода, настала весна. Мы дожили до нее. В императорских садах расцвели крокусы и на райских яблонях набухли красные почки. А за городом, на нетронутых людьми лугах раскрылись хищные местные цветы, коричневые, багровые, алые, больше отвратительные, чем красивые.

У Анастасии Павловны за окнами земные вишни, белым-бело.

Она угощает меня мясным пирогом, улыбается усталой улыбкой. Черты плывут. Значит, осталось недолго.

– Анастасия Павловна, теперь вас можно узнать, – замечаю я.

– Знаю. Я почти не выхожу отсюда. Ну, что ты вокруг да около, давай о деле. Чай не пироги есть пришел?

– Я собираюсь обнародовать ваше завещание.

Она кивнула.

– Самое время. Что-то ты не торопился.

Я не стал оправдываться.

– Замечательный пирог, спасибо. Вы не перешлете рецепт моему повару?

Она усмехнулась.

– Ну что, остались вопросы после архива?

– Да. Кто меня спас?

Императрица задумалась.

– Узнаешь в свое время, – сказала она. – Ты проводишь меня в храм?

– Скоро?

– Надеюсь еще немного протянуть. Вдруг поможет твое средство?

Нам нет, даже мне нет, не говоря об Анастасии Павловне. Но я не стал говорить об этом вслух.

– Провожу, – сказал я. – Конечно.

– Вот тогда и узнаешь.

Со дня на день я жду ноты от метаморфов. Новый флот империи уже на космодроме Кратоса. Пять линкоров и два десятка легких кораблей.

Метаморфы знают, не могут не знать, а потому я тороплюсь.

– К вам Леонид Хазаровский, – докладывает охрана.

– Пусть войдет.

Мы пьем кофе в моем кабинете, и я размышляю о странностях судьбы. Вот, тот самый человек, которого я когда-то хотел видеть своим государем вместо Страдина, ждет моего решения, а я еще сомневаюсь, подходит ли он для той роли, которую я для него готовлю.

Хазаровский не военный, и на орбите ему делать нечего. Мой долг успеть заключить мир, настоящий мир без махдийских кораблей в часе лета от Кратоса.

Я изучающе смотрю на возможного преемника.

Он молчит, хотя молчание дается ему с трудом. Он привык солировать в обществе и быть центром компании. В спокойный период процветания из него бы получился отличный император. Очаровывал бы иностранных посланников, финансировал искусства да интриговал против махдийцев и своих доморощенных сепаратистов. Но сейчас нужен строитель, а не дипломат.

Сможет ли?

А кто еще?

Юля? Во-первых, у нее Т-синдром. Во-вторых, ничем не лучше Лео. Немного поболее авантюризма, поменьше размаха и любви к искусствам. А так Хазаровский в юбке. К тому же бывшая жена Анри Вальдо в качестве императрицы – это еще скандал.

Герман? Получим второго Страдина, только без его изворотливости, гораздо грубее и проще. Правда, Герман Маркович честнее, но это единственное преимущество.

В своих владениях Хазаровский блестяще управлял делами…

– У меня для вас подарок, Леонид Аркадьевич, – говорю я.

Он улыбается, чуть наклоняет набок голову, вопросительно смотрит на меня.

Я кладу на середину стола перстень с лиловым камнем.

– Леонид Аркадьевич, можете ответить честно, справитесь? Это нынче не синекура.

Он кивнул.

– Я понимаю ваши сомнения, государь. Но мне уже приходилось заниматься восстановлением из руин. Пятнадцать лет назад я купил несколько покинутых месторождений на Дарте, которые считали выработанными, и два полумертвых города в придачу: Андерсон и Ойне. Два года назад они процветали.

Известная история, именно на нее напирала Анастасия Павловна, когда рекомендовала Хазаровского.

– Те, за которые вы не заплатили? – поинтересовался я.

Леонид Аркадьевич опустил глаза и поставил чашечку на блюдце, она звякнула. Яростно сверкнули камни в многочисленных перстнях на тонкой руке. Я предположил, что он считает про себя до десяти.

Но его голос прозвучал довольно спокойно.

– Это неправда, государь. Я просрочил выплаты, но императрица знала об этом и шла мне навстречу. До ее ухода все проблемы с казной были улажены. Но страдинский суд отказался приобщить к делу эти документы.

Было такое. Хотя я узнал об этом постфактум, после пересмотра решения суда.

– Анастасия Павловна многое вам прощала.

– Это неправда, – терпеливо проговорил Хазаровский. – Чувства никогда не были для нее важнее империи. Она действовала разумно. И уладить дело так, чтобы эффективный управляющий продолжал работу, было для нее важнее, чем наказать за финансовые нарушения. Если же говорить о расплате – я расплатился с лихвою – у меня отобрали все.

Мне интересны не ответы Леонида Аркадьевича, а его реакция. Все мои сомнения на самом деле сводятся к вопросу: «Можно ли делать гвозди из Хазаровского?» Мне кажется, что для императора в его характере слишком сильна истероидная составляющая. Однако внутренний стержень у него есть (если говорить о материале для гвоздей). Попробуем!

– Знаю, – сказал я. – Вы лишились финансовой империи, но теперь у вас есть шанс обрести империю истинную. Кратос стоит ваших миллиардов. Берите, – я кивнул в сторону кольца. – Это не совсем по завещанию Анастасии Павловны, но пока так. Вам недолго ждать следующего.

– Благодарю вас, государь.

Он берет кольцо, не задумываясь, надевает на средний палец правой руки. Уж он-то знает, на каком пальце его носят.

Всего лишь еще один перстень среди прочих, которыми унизаны его пальцы.

Я усмехаюсь.

– Еще одно замечание, Леонид Аркадьевич. Вы могли сколько угодно купаться в роскоши как частное лицо, но императора это недостойно.

Он съел, только склонил голову.

На Юле красное бархатное платье с золотым шитьем. Она очаровательна, как никогда. Мы вернулись после банкета, посвященного введению в должность Леонида Хазаровского и моему отбытию на орбиту. Завтра старт.

– Будешь ждать меня? – спрашиваю я.

– Ждать? – возмущенно повторяет она. – Ты хочешь бросить меня здесь?

– Я хочу, чтобы ты осталась на Кратосе и в случае чего поддержала Хазаровского. На флоте нет ни одного сильного адмирала: Хлебников погиб, Кузнецов погиб, Липскерова я сам две недели назад отвел в храм.

– Я была с тобой в дни несчастий и поражений, когда ты терял половину кораблей! А теперь ты хочешь отнять у меня победу.

Она повернулась и пошла из комнаты, по дороге сдирая дорогой бархат. По полу зазвенели золотые браслеты и рубиновое колье. Я бросился за ней. У дверей гардеробной она справилась наконец с непокорной застежкой на спине и швырнула на пол платье. Распахнула двери и начала выбрасывать из шкафов свои наряды. Нашла военную форму Кратоса, остановилась, перекинула вешалку через плечо.

– Это я надену завтра, и ты от меня не отвяжешься.

На следующий день мы вместе прошли по титанобетону космодрома Кратоса.

Все прошло на удивление спокойно. Мы вывели флот на орбиту, не произведя ни одного выстрела. Я был намерен встретиться с Михаэлем и предъявить ему ультиматум.

Встречу назначили на нейтральной территории, в средней точке между орбитами Рэма и Кратоса. Туда подошел наш линкор «Возрождение» и их «Тиль».

Михаэль согласился подняться к нам.

К «Возрождению» пристыковывается шлюп. Мы ждем. Юля рядом со мной.

Открывается дверь, и Михаэль шагает к нам.

Его вид поражает. Черты плывут и изменяются, но этого мало. Кожа приобрела синеватый оттенок, и от нее идет серебристое свечение. Так выглядит цертис, когда принимает форму человека.

Я шокирован, но стараюсь не подавать виду.

– Прошу садиться, – говорю я.

И сам сажусь в кресло вполоборота к нему.

– Мы требуем увести ваш флот с орбиты Рэма, – начинаю я. – Иначе он будет уничтожен.

– Это не наш флот.

Я не понимаю, слышу ли я слова или мы обмениваемся мыслями, я не уверен слышат ли нас остальные.

– Нас осталось очень мало, – говорит Михаэль. – Нам не нужны ваши земли. Те, кто еще остался, думают только о переходе, тем, кто уже перешел грань, не интересны земные дела. Я здесь потому, что меня попросили об этом. Уничтожение флота Махди для нас безразлично. Могу обещать, что наши корабли не примут участие в сражении. У нас еще несколько теосов, которые должны пройти через храм. После этого вы сможете забрать «Экзюпери» и «Тиля». Нам безразлично, кому они будут принадлежать: Махди или Империи, но вы дали нам приют, пусть принадлежат вам. Вы можете уничтожить наши храмы, я не сомневаюсь, что Ихтус у вас под прицелом, а в Кириополе это еще проще, но вам тоже нужно уходить. Для вас разумнее построить еще, а не уничтожать существующие. Слишком много Преображенных гибнут на Кратосе напрасно.

– Хорошо, – сказал я. – Неучастие двух ваших линкоров меня вполне устроит.

Мы встали и пожали друг другу руки, ощущение почти такое же, как от прикосновения цертиса, словно наши ладони на мгновение слились и стали одним.

Я веду флот к Рэму, чтобы сразу нанести удар. Я не собираюсь вести переговоры с махдийцами, старинными врагами Кратоса, хотя самому странно, что мне легче договориться с метаморфами, чем с людьми. Хотя, а я кто?

Уже видна туча черных точек на орбите желтой планеты. Это значит, что и они видят нас: россыпь далеких звездочек.

Но для боя еще слишком далеко.

Мы поднимаемся вверх над плоскостью эклиптики. Иначе наша позиция будет слишком невыгодной: снова против солнца и слишком близко к нему.

Я различаю типы их кораблей, вспыхнувших над солнечной стороной планеты. И тогда мы наносим удар. Слава богу, успеваем первыми!

В первые минуты боя они теряют линкор и восемь легких кораблей. Горящие обломки совершают медленный оборот вокруг планеты и тонут в ее раскаленной атмосфере.

Рассредоточиться не успеваем. Они отвечают. Почти столь же слаженно, как и мы.

Воронкой Тракля слизывает линкор и два легких корабля.

Их хватает на час активного боя. За это время они теряют еще два линкора и четыре легких корабля. Мы – линкор и пять кораблей. Преимущество явно на нашей стороне.

И тогда один из их линкоров «Аиша» вдруг уходит в сторону, сбивается с курса, переходит на слишком низкую орбиту и сгорает в атмосфере Рэма, раскалываясь на сотню частей.

Мы накрываем еще один линкор. У меня создается впечатление, что кораблями управляет компьютер. Их действия слишком легко предугадать, мы играючи уходим от ударов.

Но ведь десять минут назад было не так!

Неужели?

У них есть зараженные Т-синдромом? Но я считал, что Т-синдром – изобретение махдийской теократии. Почему же у них нет иммунитета. Значит, залезли в имперскую Сеть с целью шпионажа и подцепили болезнь.

Я предусмотрителен. На моих кораблях есть люди, которые в случае приступа могут подменить теосов. К тому же при активизированных верхних чакрах болезнь протекает по-другому. За несколько месяцев до конца приступы прекращаются. Их сменяют медленные, но необратимые изменения организма: плывут черты, синеет кожа и земля, кажется, тянет меньше.

Они снова меняют тактику. Их действия становятся менее предсказуемыми, и мы теряем два корабля. Перешли на ручное управление, понимаю я, и поручили его теосам.

Но палка о двух концах. Один из их кораблей вращается и летит в пространство. Мы точно рассчитываем удар и сжигаем еще один тяжелый корабль. Теперь им не выстоять. Мы предлагаем переговоры.

Со мной выходит на связь некий адмирал Али абу Касим. Я почему-то четко представляю этого Касима, которому он отец. Мальчик лет двенадцати верхом на лошади, хотя на самом деле он наверняка водит гравиплан.

– Мы предлагаем вам покинуть систему Кратоса, – говорю я. – И вернуться на Махди.

– Мы не можем вернуться. У нас на борту неизвестная болезнь. Нас не примут.

– Известная болезнь. Тогда мы предлагаем сдачу. Возможно, части из вас мы сможем помочь.

– Да, мы согласны.

Я поражаюсь, насколько все легко. Признаться, я ожидал от них каких-нибудь самоубийственных действий. Значит, плохо дело. На форме адмирала полковничьи нашивки. Где же настоящий командующий? Спит после приступа беспробудным сном?

– Хорошо, мы вас принимаем. Лечь в дрейф.

Все проходит без осложнений. Наш десант занимает их корабли. Махдийцев распределяем по гауптвахтам и запираем в каютах. Пленников много, и большинство не в самом лучшем состоянии. По крайней мере у половины Т-синдром. Я приказал быть предельно вежливыми, они не осужденные преступники.

Империя – не владение какой-либо нации, империя – это общий дом. И я буду рад, если махдийцы найдут в нем свое место.

Это второй флот, который я привожу на Кратос.

Мы приземлились на посадочную полосу космодрома Кратоса и спустились на титанобетон. Нас встречают как героев с музыкой и ковровой дорожкой от трапа. Если бы Хазаровский не выставил оцепление, наверняка бы несли на руках. Он и сам здесь: стоит, склонив голову, в группе встречающих.

Вокруг космодрома в основном местная растительность. Ветер закручивает красные вихри из лепестков цветущих растений и бросает к нам под ноги. Запах их пьянит не меньше, чем победа. Я обнимаю Юлю за плечи. На тыльной стороне моей кисти – небольшое синее пятно. Это значит, что скоро я стану таким же, как Михаэль, получеловеком-полуцертисом. Это значит, что осталось совсем недолго. Уже ясно, что открытый недавно замедлитель действует только в первые месяцы болезни, но все же я смог остановить вымирание Кратоса. Население планеты сократится процентов на тридцать, все же не на девяносто. На Дарте и Тессе, боюсь, ситуация гораздо хуже.

Хазаровский почтительно пристраивается за нами. Я поражаюсь тому, как этот блестящий вельможа умеет соблюдать субординацию. Даже одет скромнее, чем обычно, чтобы не казаться разряженным попугаем на фоне императора в простой военной форме. Впрочем, он не первый год при дворе.

Под звуки гимна империи и залпы салюта мы садимся в императорский гравиплан и отрываемся от земли.

Вечер. Небо расцвечено разноцветными огнями. Юля развлекает гостей беседой. Я стою с бокалом шампанского возле дворцового окна. Это уже было. Только тогда императором был Страдин.

Ввысь летят петарды, похожие на огненных головастиков. Их пути так же извилисты, а в зените они распадаются на тысячи звезд и проливаются дождем из пылающих капель. Полное впечатление, что это ты летишь в небеса, а не они падают на землю. Фейерверк длится непрерывно, по крайней мере полчаса. Зрелище зачаровывает. Я с трудом отрываю взгляд.

Дверь на балкон открыта, пахнет жасмином. Там Хазаровский любезничает с какой-то дамой. Выхожу и встаю рядом. Он тут же извиняется перед собеседницей, и она упархивает в зал. Черт возьми! Да он передо мной, как школьник перед учителем. И я испытываю от этого скорее разочарование, чем удовольствие. Я считал его сильнее и независимее.

– Из вас отличный устроитель фейерверков, – замечаю я.

– Вы думаете, я ни на что более не способен?

– Да, нет. Просто пир во время чумы.

– Чума идет на убыль. А я искренне восхищен вашей победой. И не я один. Если вы не верите в меня – возьмите кольцо.

Он снимает малое кольцо и протягивает мне на раскрытой ладони.

– Завещание императрицы уже ничего не значит. После ваших побед вы можете назначить себе любого преемника, хоть Анри Вальдо! Народ съест все что угодно. Ну, берите!

Я усмехаюсь.

– А что, Анри Вальдо – это мысль. Лидер, харизматическая личность. И Психологический центр за плечами, так же как у вас. Интересно, отпустит ли он Тессу. Впрочем, там уже нечего отпускать.

Рядом с нами большой вазон с красными цветами. Хазаровский втыкает кольцо в землю и поворачивается, чтобы уйти. Рискованное представление. Я держу паузу. Опираюсь спиной на балюстраду балкона, пробую шампанское.

Он берется за ручку двери.

– Леонид Аркадьевич, такими вещами не бросаются, – замечаю я.

Хазаровский оборачивается, и я вижу ужас в его глазах. И только тогда чувствую боль. Пуля прошивает меня насквозь, входит в сердце и разрывается на сотни частей. Все заволакивает синее сияние, и сквозь это марево я совершенно четко вижу путь каждого осколка. Они пробивают кожу и камзол и разлетаются в стороны, словно я состою из воды, а не из плоти. Я падаю. Рядом растет лужица крови и светится синим. Я не человек. Я теос. Вспоминаю слова Германа: «Если хочешь покончить самоубийством – возьми аннигилятор». Тогда было рано, теперь стало актуальным. Трансформация практически закончена.

Гремят выстрелы, возле балконной двери падает Хазаровский. У него плечо в крови: Вазон с цветами разлетается вдребезги, по полу звенит малое кольцо. Лео протягивает к нему руку.

Я усмехаюсь. Ничего, я уже прихожу в себя. Тело быстро восстанавливается, зарастают ходы, проделанные осколками, и сердце все увереннее гонит по жилам голубую кровь. У меня осталась только оболочка человека, и, наверное, будут шрамы на еще живой коже. Они исчезнут позже, когда вся она приобретет синий оттенок и станет светиться серебром, как тело цертиса.

Я встаю, вызываю охрану через перстень. Приказываю оцепить императорский дворец вместе с садом. В глазах Хазаровского страх, Лео отдернул руку от кольца и закрывает рану на плече. Поздно, мой милый! Я связываюсь с Германом, он здесь же, на банкете, объясняю, в чем дело, и наклоняюсь за кольцом.

Императорские гвардейцы распахивают двери на балкон, с ужасом смотрят на меня.

– Произошло покушение, – говорю я. – Хазаровского арестовать, доставить в СБК и под допросное кольцо немедленно. Они предупреждены.

На мне белый камзол, и синие пятна моей измененной крови, наверное, смотрятся впечатляюще.

Леонид с трудом поднимается на ноги, устало смотрит на меня, между пальцев течет кровь, настоящая, красная. И я завидую этому цвету.

– Государь, – говорит он. – Я невиновен.

Игнорирую.

– Выполняйте приказ, – бросаю гвардейцам. – И двое со мной. Я уезжаю.

К бабе Насте на расстегаи. Я не сказал этого вслух, хотя вряд ли они помнят, кто такая баба Настя. Была когда-то императрица Анастасия Павловна. Только с ней одной во всей империи я могу беседовать на равных, а мне нужен сейчас именно такой человек.

Я выхожу в зал в сопровождении охраны. Публика застыла в ожидании. Они слышали выстрелы и смотрят на меня как на восставшего из гроба. Они почти правы. Сотни глаз прикованы к синим пятнам и дырам на моем камзоле.

– Все в порядке, господа, – объявляю я. – Произошел инцидент, расследование которого уже поручено СБК, прошу вас быть настолько любезными, чтобы дождаться сотрудников этого ведомства и ответить на их вопросы. А я вынужден вас покинуть. Веселитесь.

И прохожу через безмолвный зал.

Уже у выхода встречаю Германа. Он торопится вернуться в СБК и направляется к гравиплану. С ним, видимо, еще один службист. Я мельком вижу его лицо, он слишком быстро отворачивается, едва успев пробормотать положенное приветствие. Он кажется застигнутым врасплох. Это лицо мне определенно знакомо.

Где же я его видел?

Анастасия Павловна ждет, несмотря на поздний час. Служанка проводила меня на второй этаж. Императрица сидит за столом, руки на скатерти, пальцы сплетены. Синие пальцы.

Перед ней мясной пирог распространяет дивный аромат. Нетронут. Мне тоже не хочется есть. Я подхожу к столу. Анастасия Павловна единственный человек на Кратосе, который не встает в моем присутствии, и я нимало этим не возмущаюсь.

– Добрый вечер, Даня, садись, – говорит она. – Пирога хочешь?

– Нет, спасибо.

Она кивает.

– Угу. А ешь еще?

– Что?

До меня не сразу дошел смысл вопроса.

– На последней стадии Т-синдрома потребность в еде практически исчезает, – говорит она. – Может, мы от голода умираем?

Она отпускает служанку, и мы остаемся вдвоем.

– Ну что, Даня, арестовал первого, кто под руку подвернулся? – спрашивает она. – Слава Александра Филипповича покоя не дает, Даниил Андреевич? Скоро на пирах убивать начнешь?

Информация о покушении еще не успела просочиться в прессу, но я не сомневаюсь, что у императрицы собственные осведомители.

– Какой из меня Александр Филиппович! – усмехаюсь я. – Я защитник, а не завоеватель. А по поводу убийств на пирах – преувеличение, Анастасия Павловна. От допросного кольца не умирают. Невиновен – выпущу.

– А с чего тебе вообще эта мысль в голову взбрела?

– Ему это выгодно. Он понял, что я сомневаюсь в нем, как в возможном претенденте, и испугался, что найду другого. Протестировал. Устроил спектакль с отказом от должности принца империи, увидел, что я не ползаю перед ним на коленях, умоляя принять кольцо, и отдал приказ стрелять через устройство связи.

– Складно у тебя получается. Только Лео на это не способен. Был способен еще год назад, не спорю. Но в Центре ему основательно прочистили мозги. Спасибо Евгению Львовичу. Действительно спасибо, совершенно искренне, а то бы я тоже сомневалась. А самолюбие у него болезненное, это да! И всегда было. От меня-то с трудом терпел упреки. А уж от тебя! Ты же его в два раза моложе и неизвестно откуда взялся, – она усмехнулась. – Что ты ему сказал?

– Что он отличный мастер фейерверков.

Она рассмеялась.

– Вот он и взбеленился. Ох, телки молодые. Что за злая судьба поручать власть мужчинам! Тестостерон покоя не дает? Что он с кольцом-то сделал? В помойку выбросил?

– Воткнул в вазон к маргариткам.

– Ну, что ж. Узнаю старого знакомого. Ну, что поделаешь, самолюбив, ты уж его щади.

– Хочет быть императором, пусть засунет свое самолюбие куда подальше.

– Да уж. Здесь не до самолюбия. Кстати, в твоей версии еще пара нестыковок. Он ведь ранен, не так ли?

– Для убедительности, – сказал я. – Чтобы отвести подозрения.

– Ты врача-то ему вызвал?

– Нет. Сами догадаются. Я им не «скорая помощь».

– Ох, Даня. Говорят, что власть портит, но не думала, что так быстро. Не вызовут. Если император не вызвал – они не посмеют. Так что у него хороший шанс умереть от потери крови.

– Ничего, он крепкий. И биомодераторы в порядке, потерпит. Что за вторая нестыковка?

– Он здесь был пару дней назад. И я ему кое-что показала. Смотри!

Она взяла маленький столовый нож, вытянула руку и провела им от основания кисти до локтевого сгиба. Кожа раскрылась, но вместо крови в ране бьется серебристо-синий огонь.

– Смотри, Даня! Это то существо, что живет внутри нас. Мое уже готово вырваться на свободу. Твое уже способно пропустить через себя пули без всякого вреда. Я думаю, зачем нужны храмы? Может быть, для того, чтобы убить его, не дать натворить непоправимого?

– Это исключено, Анастасия Павловна. Сыворотка, которую вводили метаморфы при регистрации, позволяет ему развиться. Они говорят о противоядии, но это вранье и ничего больше. Они лишь направляют болезнь в определенное русло, чтобы она не приводила к простой дезинтеграции, а давала максимальное могущество. Зачем же убивать выпестованное существо? Но человеческое тело несовместимо с ним. Оно убивает нашу плоть, но и само исчезает без нее.

– Ты так уверен, что метаморфы знали, что делают? Мне кажется, что Т-синдром – это глобальный проект уничтожения человечества, и метаморфы просто исполнители, они сами не понимают смысл храма.

– Кто же автор проекта?

– Не знаю.

Рана на ее руке начала затягиваться тонкой синей пленкой.

– Скоро исчезнет совсем, – сказала она. – Даже следа не останется.

– Я некоторое время думал, что код написали махдийцы, – сказал я. – Но они сами заражены.

– Может быть, и махдийцы, Даня. У них вечно левая рука не знает, что делает правая. Сверхсекретный проект, жертвой которого пала часть их же воинов. А может быть, ими пожертвовали умышленно. От них всего можно ожидать. А может быть, цертисы. Слишком много их стало. Очень похоже на заселение освобожденных земель.

Рана императрицы затянулась, и она снова сложила руки перед собой.

– Ну и при чем тут Хазаровский? – спросил я.

– Леонид знает, что теоса нельзя убить из обычного оружия, Даня. Зачем ему использовать разрывные пули? Он что, Иглу Тракля не может достать?

– Может, не сомневаюсь. Но тогда могло задеть его. А это не кусочек свинца в плечевой мышце, это смертельно. И, во-вторых, так он отведет подозрения. Хазаровский знает, что у меня был вшит микроаннигилятор, но не знает, что его удалили. По тому, с какой осторожностью его извлекали, я подозреваю, что его можно активизировать с помощью обычного оружия. Вы не объективны по отношению к Хазаровскому, Анастасия Павловна.

– Ладно, что мы спорим. Допрос уж, наверное, закончен. Увидишь.

Меня вызывают по кольцу. Герман.

– Государь, у Хазаровского заблокированы некоторые фрагменты памяти. Возможно, высокие степени секретности…

– Ломайте к чертовой матери, – приказал я. – Как предварительные результаты?

– Пока мы склоняемся к тому, что Леонид Аркадьевич невиновен.

– Понятно. Аккуратно ломайте. Врача ему вызвали?

– Государь, вы не приказывали.

– Вы что, идиоты? Человек истекает кровью! Пусть ему окажут помощь. Потом продолжите.

– Да, государь.

Императрица вопросительно смотрит на меня.

– Ну что?

– Увидим.

– Будешь выпускать – пришли ко мне.

– Договорились.

Около двух часов ночи. Я распрощался с Анастасией Павловной и полетел в СБК.

– Спасать Хазаровского от потери крови, – прокомментировал я на прощание.

По дороге Герман скинул мне полный протокол допроса. Я не поленился изучить его весь. Хазаровский был чист как стеклышко, если не считать старых грехов, совершенных еще до Центра, на основании которых я заключил, что пребывание в последнем было отнюдь не лишним. Блоки объяснялись старыми государственными тайнами времен Анастасии Павловны, уже утратившими актуальность, но все еще относимые к высшим уровням секретности. Я подумал, что с них любую секретность давно пора снять. А за кольцом он потянулся, чтобы вызвать помощь, у него не было другого устройства связи.

Герман встретил меня внизу и взялся сам проводить в лабораторию.

– Как себя чувствует Леонид Аркадьевич? – спросил я.

– Жив. Если бы допрашивали в другой разведке, был бы конец. А так наши блоки, у нас ставили. Ключи есть, можно снять почти без последствий.

Герман открыл передо мной дверь в лабораторию как заправский швейцар, охрана осталась у входа.

Хазаровский сидит на покрытой клеенкой кушетке, камзол наброшен на плечи, видна повязка на ране, у лица кровавый платок. Он запрокинул голову, из носа стекает капля крови. Увидел меня и попытался встать.

– Сидите, – приказал я.

Я опустился рядом.

– Как вам моя исповедь? – спросил он.

– Вполне сносно.

Я положил ему руку на плечо.

– Простите меня.

Он улыбнулся.

– Вы замечательный человек. Даже Анастасия Павловна не стала бы просить прощения при данных обстоятельствах, не говоря о Страдине.

– Просто я испытал на себе, что такое допросное кольцо. Дерьмово, знаю.

Честно говоря, Хазаровскому хуже, мне блоков не ломали.

Я достал бумажник, на ладонь скатилось кольцо принца империи.

– Возьмите, вы потеряли, и забудем об этом.

Он кивнул и надел кольцо.

– Хорошо, государь.

– С вами хотела пообщаться госпожа, которую мы оба хорошо знаем.

– Да, понимаю. Через полчаса.

– Договорились.

Я отпустил Хазаровского и остался с Германом. Потребовал отчет о расследовании.

Присутствующих на банкете допросили, но никого подозрительного не выявили. Возможно, преступник успел уйти до организации оцепления, в чем я очень сомневался. Охрана отреагировала быстро. Скорее всего, он был среди гостей.

Второе покушение за последние полгода: сначала Страдин, теперь я. Уж не завелся ли у нас маньяк-убийца, специализирующийся исключительно на императорах?

– Почему убийца Владимира Юрьевича до сих пор не найден? – спросил я Германа.

– Но Страдин был узурпатором…

– Это что значит, что не надо искать убийцу? Убийство императора есть убийство императора, узурпатор он или нет! Чем вы здесь вообще занимаетесь? Задницы протираете?

– У нас есть наработки, – сказал Герман.

– Ну так работайте!

Анри Вальдо набрал полк тессианских добровольцев, который теперь расквартирован на базе «Закат», той самой, вблизи острова Ихтус. Для Анри это плевая должность. Пятнадцать лет назад он предводительствовал повстанческим флотом Тессы, который пять с лишним лет не могли уничтожить. Он успешно скрывался то на Эвтерпе, то на Эрато, а то и уходил к Дарту за продовольствием и методично покусывал императорскую эскадру, базирующуюся на орбите Тессы. Много крови попортил Кратосу, что и говорить. Юлия была с ним почти до самого конца и таскала за собой сына, боялась, что его сделают заложником. Императорская семья отреклась от нее, из всех источников старательно вымарывалась информация о том, что она внучатая племянница императрицы. Я сам узнал об этом, только когда принял власть и получил доступ к сверхсекретному архиву.

Около десяти лет назад месье Вальдо захватил гражданский корабль с тремястами пассажирами и потребовал освободить из тюрем всех тессианских повстанцев и предоставить независимость Тессе. Вместо исполнения требования его окружила эскадра Кратоса. Некоторое время он вел бой, прикрываясь пассажирским лайнером, а когда возникла возможность выйти из окружения, взорвал его вместе с людьми и ушел через гипертоннель к Дарту.

И тогда Юля покинула его. «Есть то, чего не стоит свобода, – сказала она. – Свобода не стоит жизней мирных людей». Она сменила имя и обосновалась на Дарте, потом улетела на Тессу. Через некоторое время смогла купить торговый корабль и начать свой полуподпольный бизнес. Злые языки поговаривали, что она получила деньги за то, что выдала Анри Вальдо. В этом нет ни слова правды. Другие поговаривают, что Анри отпустил ее не пустую, а с доброй половиной повстанческого фонда. Это тоже неправда. Она рассказывала мне, что выиграла деньги на бирже, именно тогда в ней проснулся дар предвидения. У меня нет оснований ей не верить, я играл с ней в казино.

Тем не менее после ее ухода удача покинула Анри, словно он утратил талисман. Его арестовали на Дарте пару месяцев спустя и доставили на Кратос. Лишенный своего гениального командующего повстанческий флот был полностью разгромлен несколько дней спустя.

На допросах Анри упорно отрицал, что взорвал корабль, и говорил, что его задело залпом из Иглы Тракля с императорского линкора, а он просто воспользовался ситуацией и бросил в гипертоннель свои корабли. Зато этим он косвенно признавал, что на лайнер была заложена взрывчатка, которая и сдетонировала, иначе он был бы только поврежден и большинство пассажиров остались в живых.

Его признали виновным в государственной измене, терроризме и гибели людей и приговорили к смертной казни. Но императрица, всегда не любившая эту меру, дала отсрочку.

И Анри отправили в Психологический центр под опеку некоего психолога по имени Алексей Литвинов и его молодого помощника, только начинавшего карьеру, по имени Евгений Ройтман. Срок прописан не был, вместо него стояла сакраментальная фраза «до полного исправления», что должно было означать пожизненное заключение. Была еще одна маленькая деталь. Если подопечный будет дурно себя вести или мешать их работе, психологи имели право отказаться от него и подать ходатайство императрице об отмене отсрочки. Но я слишком хорошо знаю людей, которые там работают. Они бы не стали подавать такое прошение, даже если бы Анри Вальдо буянил, дрался или рыл подкоп. Как же, казнят же человека!

По документам нареканий на бывшего сепаратиста не было никаких. Не верю! Я подумал, что господа Литвинов и Ройтман просто не вносили их в документы.

Первого уже нет в живых, а Ройтмана я вызвал для разговора.

Мы беседуем в моем кабинете. Я вернулся к традиции бесед на свежем воздухе, столь любимой Анастасией Павловной, но сегодня пасмурно и идет дождь.

Пьем кофе. На золотых ободках чашечек лежат неяркие блики.

Евгений Львович невысок ростом, худ и темноволос. Взгляд врача или учителя. Скорее последнее. Держится очень спокойно. Обычно гражданам Кратоса свойственно волноваться в присутствии императора. Впрочем, он привык. По поводу Анри Вальдо ему приходилось объясняться еще с Анастасией Павловной.

– Вначале всем трудно, – говорит он. – Были, конечно, эксцессы. Но и мы располагали очень широкими полномочиями по применению различных мер воздействия, вплоть до медикаментозных. До биопрограммера, знаете ли, еще дойти надо, это может быть только плановая процедура, а инъектор всегда с собой.

– И часто приходилось применять?

– Приходилось. Но не скажу, что он был самым тяжелым нашим пациентом, далеко нет. Через несколько месяцев проблем не осталось. Честно говоря, мне было жаль его. Понимаю, государственный преступник, убийца и так далее, но у меня было впечатление, что этот честный, преданный идее человек просто запутался по молодости лет.

Об убийце трехсот человек я ожидал услышать более жесткое мнение.

– Его допрашивали с помощью кольца? – спросил я.

– Конечно, неоднократно. Все материалы в архиве Центра.

– Евгений Львович, он взрывал корабль?

Ройтман покачал головой.

– Нет. Если бы взорвал, ему бы не дали отсрочки. Даже Анастасия Павловна. Но взрывчатку они заложили, так что виноват. И всегда это признавал, между прочим. Его самого это подкосило, так что он утратил всякую волю к сопротивлению. Пять лет поймать не могли, а тут вдруг взяли голыми руками. Он практически сдался.

– И как он относился к своему преступлению?

– Его это очень мучило. Я имею в виду гибель пассажиров. С идеей войны за независимость Тессы нам пришлось куда тяжелее. Но через три года работы мы смогли констатировать, что наш подопечный больше не представляет опасности для Кратоса. Анри написал покаянное письмо императрице, мы приложили экспертную оценку с нашим мнением, очень для него благоприятным, и попросили его освободить, поскольку нам здесь больше делать нечего.

– Он сам писал письмо? – спросил я.

– Конечно. Подобное письмо, написанное под диктовку, – свидетельство нашей плохой работы. Свою работу мы сделали хорошо. Может быть, слишком. Нам так и не удалось уговорить его попросить о прощении. Каяться-то он каялся, вину признавал, а о прощении не упомянул ни словом. Нам сказал, что не заслуживает прощения. Возможно, эта деталь и предопределила ответ императрицы. Она написала: «Пусть еще посидит, он жив, а они мертвы». Анри принял это с истинным смирением, сказал: «Да, конечно, я понимаю». А Алексей Тихонович произнес фразу, которую я до сих пор повторяю, когда ко мне попадают люди, помещение которых в Центр явно не является необходимым. Он сказал: «Пределы совершенствования души человеческой бесконечны. Найдем чем заняться». После этого мы дважды подавали прошения, но всякий раз получали отказ. Анри не принимал в этом участия, говоря, что все уже написал.

– Гонора много, – заметил я.

– Возможно, – улыбнулся Ройтман. – Мы не ставили перед собой задачу сломить его гордость.

– Значит, «честный человек, преданный идее», – задумчиво процитировал я. – А как насчет махдийского финансирования повстанческого фонда?

– Было махдийское финансирование, я же его не оправдываю. Он на него корабли строил и оружие закупал. Себе в карман не положил ни копейки. Он вообще не был склонен к роскоши, в отличие от Леонида Аркадьевича, – Ройтман улыбнулся. – Хазаровскому у нас явно не хватало мягкой постели с дорогим бельем и еды от французского повара, он не жаловался, конечно, но страдал. А Анри в наших скромных условиях чувствовал себя совершенно комфортно, говорил, что привык спать на голой земле и питаться солдатским пайком, а мы его холим и лелеем. Ему не хватало только свободы. Зато это он переживал гораздо острее Хазаровского. Государь, я могу задать вопрос?

– Конечно.

– Почему вас интересует Анри? Вы хотите снять отсрочку?

Императрица освободила Вальдо за несколько дней до своей официальной смерти. И с очень интересной формулировкой: «Анри Вальдо отпустить под надзор полиции, без права покидать место жительства и появляться в столице, вплоть до императорского приказа о его возвращении в Центр психологической помощи Кратоса». То есть официально он оставался пациентом Центра и мог быть возвращен туда в любой момент. Смертный приговор тоже не был отменен, по-прежнему действовала отсрочка. Это значит, что казнить его тоже можно в любой момент на основании моего приказа, возможно даже устного, без всякого суда. Суд уже был десять лет назад. Девять с половиной из них Анри провел в заключении, девять – в Психологическом центре. Это абсолютный рекорд. Хазаровскому эффективно прочистили мозги за два месяца.

– Я не собираюсь его казнить, – сказал я. – У меня относительно него определенные планы.

– Государь, помилуйте его. Он довольно намучился.

– Я подумаю, – сказал я.

Я поблагодарил Ройтмана за информацию и пожал ему руку на прощание.

Тут же запросил материалы допросов Вальдо, отчеты сотрудников Центра и материалы дела. И не поленился изучить.

Я прилетел на базу «Закат» ближе к вечеру, действительно на закате. И тут же приказал прислать ко мне Анри Вальдо.

И вот я сижу в глубоком кресле в кабинете, который выделен мне для работы командованием базы. За окном пылает вечернее небо, и над островом Ихтус курится храм. Анри стоит передо мною не то чтобы по стойке смирно, но руки по швам.

– Садитесь, месье Вальдо, – предлагаю я и указываю на соседнее кресло.

– Извините, государь, но я не имею права. Государственный преступник не может сидеть в присутствии императора, даже если он предложит.

Я посмотрел на его полковничьи нашивки и задумался об этом юридическом казусе. Полгода назад, когда Анри предложил помощь, я был так расстроен судьбой Кратоса и так радовался любому союзнику, что мне в голову не пришло, что у него не отменен приговор. Условное освобождение – распространенная практика. На таком режиме всех держат от месяца до года. Я и представить себе не мог, что это бывает бессрочно.

Я мысленно устроил себе головомойку. Не проверил, не ознакомился с делом. Если бы знал все обстоятельства, я бы десять раз подумал, доверить ли ему взвод, не то что полк. Гнать надо за такое головотяпство! Будет мне уроком.

Полк, впрочем, объяснялся скорее не моим разгильдяйством, а популярностью Анри среди выходцев с Тессы. Столько набрал. Интересно, что он им говорил? Что Кратос в опасности?

Только теперь я понял, какой отчаянной храбростью надо было обладать, чтобы явиться ко мне с этим предложением. С таким послужным списком лучше вообще на глаза императору не попадаться.

Я тогда устроил ему довольно жесткую проверку. Теперь до меня дошло, насколько жесткую. Ему грозил не только Психологический центр, ему светила отмена отсрочки. Я оценил его железную выдержку.

Что было причиной? Лояльность и чистота намерений? Или отсутствие других реальных возможностей? Или в Центре его просто убедили в абсолютной недопустимости некоторых действий?

Слава богу, пока мое разгильдяйство ни к каким катастрофическим последствиям не привело. Базу Анри не захватил, хотя с верным полком и его военным гением вполне мог, и на столицу не пошел. Это давало некоторые основания ему доверять. Или он квалификацию потерял за девять с половиной лет отсидки?

– Садитесь, садитесь, Анри, – говорю я. – Это приказ.

– Государь, в таком случае я должен напомнить, что закон выше вашего слова.

Я усмехнулся. Формально он совершенно прав.

– Ну, стойте. Вы в полиции отмечались в этом месяце?

– Конечно. Каждый месяц летаю в Лагранж.

– А почему не здесь?

– На базе нет полиции, государь.

– Эту функцию может выполнять ваш непосредственный командир.

– Он в курсе. Но у них какие-то бюрократические трудности, – он пожал плечами. – Кстати, в полиции тоже знают, где я.

– Вы исключительно законопослушный человек, месье Вальдо, – заметил я.

– У меня очень серьезный стимул, государь.

– Понимаю. У меня к вам предложение, Анри. Правда, если мы с вами договоримся, отмечаться вам, вероятно, придется у меня, поскольку я стану вашим непосредственным командующим.

– Это меня вполне устраивает, государь.

Я рассмеялся.

– В свое время вы проявили себя как исключительно талантливый полководец, – сказал я. – К сожалению, не на стороне Кратоса. Мне бы хотелось дать вам шанс исправить эту историческую ошибку и послужить империи. Не обещаю, что сразу уберу тот стимул, который заставляет вас быть столь законопослушным, но со временем, если я буду вами доволен, вероятно, да. Я собираюсь отдать вам под командование небольшую часть флота Кратоса. Это пять кораблей. Все построены на Тессе, в том числе линкор «Экзюпери», – я встретил взгляд его горящих глаз и улыбнулся. – Большая часть флота будет под командованием молодого человека по имени Сергей Букалов. Мне его рекомендовали как самого талантливого полковника флота Кратоса. Возможно, это и так, но ему не хватает боевого опыта. Я надеюсь, что в критической ситуации вы сможете помочь ему советом. Что вы об этом думаете?

– Благодарю вас, государь.

– У меня есть одно непременное условие…

Он насторожился, вопросительно посмотрел на меня.

– Перед тем как принять командование, вы должны надеть допросное кольцо.

Его взгляд замутился, в углах губ появились насмешливые морщинки.

– Государь, меня десятки раз допрашивали! И во время следствия, и во время суда, и после приговора, в Центре. Неужели у вас нет этих материалов?

– Конечно, есть. Но я хочу иметь полную картину на сегодняшний день.

Это очень соблазнительная мысль. Меня подмывает снять допрос со всех ключевых фигур в государстве. О Хазаровском я теперь знаю абсолютно все и совершенно четко представляю, чего от него ждать и на что он способен, а на что нет, и как на него надавить, чтобы он делал то, что нужно. Это оказалось очень удобным.

– Государь, вам не требуется моего согласия, – сказал Анри. – Вы можете отправить меня в Центр, допросить с кольцом, положить под биопрограммер, казнить, наконец. И все без суда, по единому вашему слову!

– Анри, прекратите истерику, – оборвал я. – Я прекрасно осведомлен и о моих, и о ваших правах. Но если я доверяю вам флот, я хочу, чтобы и вы доверяли мне. У государственных преступников не спрашивают согласия в таких случаях, у офицеров флота спрашивают. Я хочу иметь дело с офицером, а не с государственным преступником.

– А если я откажусь? – спросил он.

– Ну что ж, очень жаль. Я считал, что для вас небезразлична судьба европейской цивилизации. Речь уже не о Кратосе, месье Вальдо.

Он кивнул.

– Хорошо, я согласен.

– Слава богу! – вздохнул я. – Тогда пойдемте.

Допрашивали на гауптвахте базы, причем я отказался от помощников, мы были вдвоем.

– Присаживайтесь, Анри Вальдо, – сказал я, указывая на кресло для допросов. – Это то исключительное место, где государственный преступник не только может сидеть в присутствии императора, но и обязан.

– Тайна исповеди гарантируется? – спросил он.

– Разумеется.

Результаты допроса убедили меня, что назначение Анри не такой уж безумный риск.

Он чувствовал себя вполне сносно, никаких блоков на его памяти не было, так что и ломать не понадобилось, и обошлось без тошноты и носовых кровотечений.

– Через пять дней вы должны быть на орбите, – сказал я.

– Да, государь, – кивнул он.

Мы с Анастасией Павловной сидим за накрытым столом в ее особняке, между нами дежурный пирог, к которому никто не притрагивается. Императрица пьет из бокала мелкими глотками чистую воду из источника в горах неподалеку от Лагранжа. Так и называется «О де Лагранж». Я предпочел тот же напиток. Есть не хочется, но хочется пить.

– Я пришел, чтобы проститься, Анастасия Павловна.

– Неужто собрался в храм раньше меня? Поперек бабки в пекло!

– Я собрался на Дарт, потом на Тессу. Может быть, кого-то удастся спасти.

– Скорее что-то, – сказала она. – Например, месторождения Дарта. На месте махдийцев я бы уже наложила на них руку.

– Надеюсь, что они не успели понять, что ситуация изменилась. С метаморфами им было не справиться.

– Или что их начал косить Т-синдром. Но всех планет ты все равно не удержишь. О Ските и Светлояре можешь забыть, как не обидно тебе последнее.

– Уже забыл, – сказал я. – Только Дарт и Тесса.

– Ну дерзай, мальчик! – улыбнулась она. – Надеюсь тебя дождаться.

Он отпила из бокала и спросила:

– Насколько ты доверяешь твоему Че Геваре, Даня?

– Процентов на восемьдесят. Я тщательно изучил материалы дела, подробности биографии, допросы, отчеты психологов, с Ройтманом встречался. Не должен он предать, не похоже.

– Ну-у, Ройтман, это конечно! Он меня достал за двадцать лет своими прошениями о помиловании, у него все заблудшие овечки.

– В том числе Хазаровский, – заметил я.

Она улыбнулась.

– Угу, барашек. А если серьезно, Даня, что будешь делать, если предаст?

– Я даю ему пять старых потрепанных посудин. Далеко не уйдет и много крови не попортит. Найду, поймаю и лично выпущу кишки на главной площади Кратоса.

– А если это случится уже при Хазаровском?

– Ему нужен сильный главнокомандующий, Анастасия Павловна. Для него и стараюсь. Я что-нибудь придумаю.

– Я ведь тоже встречалась с этим твоим Вильямом Уоллесом девять лет назад. И это было не самое приятное свидание в моей жизни. Он дерзок до безобразия.

– И все же дали отсрочку?

– Мальчишка! Я же не Хазаровский, у меня нет самолюбия. А вот как они с Лео сработаются?

– У них много общего, – улыбнулся я. – Тессианские патриоты! Только один системный, а другой нет. Впрочем, мне месье Вальдо дерзил вполне системно, напоминал о верховенстве закона.

– О! Для него это большой прогресс. Десять лет назад он руководствовался исключительно революционным правосознанием. Напомнит тебе о прописанной в законе эвтаназии непосредственно перед выпусканием кишок.

– Не напомнит, – улыбнулся я. – Гордость не позволит.

Мы взяли с собой Артура. Он так же болен, как и мы с Юлей, так что оставить его на Кратосе, мотивируя это рискованностью затеи, было бы пустым мучительством. Он так же обречен. Сыворотка не подействовала, Т-синдром зашел слишком далеко.

Юля просила за него:

– Пусть летит с нами, Даня, он мало видел, пусть увидит Дарт.

И вот он стоит рядом и смотрит в иллюминатор на проплывающий мимо белый шар Вельвы.

Я вижу в нем черты его отца. До встречи с Анри Вальдо он был для меня сыном Юли от первого брака, теперь он сын Анри, тессианского бунтовщика, который согласился мне служить. И неизвестно еще, чем кончится эта служба.

Вальдо приглашал его на «Экзюпери», вместе с основным флотом оставшийся защищать Кратос. Но Артур предпочел лететь с нами, и я рад этому.

Я смотрю на него и думаю, что у меня нет родного сына и никогда уже не будет.

За стеклом иллюминатора проплывает стая цертисов. Их здесь множество: мы словно плывем в море, полном медуз. А в небе горит алая звезда Дарта.

Я долго колебался, с чего начать: Тесса или Дарт. Культурная столица или кузница и шахта? Душа или рабочие руки? Я выбрал последнее, сейчас это важнее. Но и о Тессе не мог забыть. Я послал туда небольшой флот во главе с молодым командующим Романом Мироновым. Если метаморфы на Тессе так же утратили волю к борьбе, как на Кратосе, а махдийцы еще не опомнились – он справится. Его задача ввести сыворотку оставшимся в живых и спасти хоть кого-нибудь. Если силы будут неравны – я приказал ему не вступать в бой.

Через два дня мы были на орбите Дарта. Красный диск с небольшим серпом затемненной части занимает пол-иллюминатора. Видны гигантские паруса отражателей, висящие на геостационарных орбитах, багровое солнце Дарта дает слишком мало света. Так что экваториальная часть светлее, почти розовая с сиреневыми пятнами океанов, только полярные шапки, занимающие четверть поверхности, девственно алы. Их не подсвечивают, поскольку там никто не живет. Дарт – холодная планета, заселены только низкие широты.

Планета молчит. Ни одного сигнала: ни радио, ни Сети, ни быстрой связи. Планета молчит уже полтора года. Запрашиваем Тиль, столицу Дарта. Тишина.

Над горизонтом поднимаются серебристые звездочки. Я сначала подумал, что это цертисы. Нет. Часть флота Дарта, не ушедшая на Кратос с армией метаморфов полгода назад. Мы пытаемся с ними связаться. Молчание.

Пять линкоров и целая стая мелких кораблей плывут, как акулы в окружении мальков. И так же немы. Я решаю выслать десант.

Ко мне подходит Артур.

– Даниил Андреевич… Государь, можно мне лететь с десантом?

Он носит форму военного флота Кратоса со всем удовольствием шестнадцатилетнего мальчишки. Наверное, не с меньшим носил бы и берет с надписью «RAT». Лихости у него хватает.

Я поворачиваюсь к Юле, смотрю вопросительно.

– Да, – говорит она.

– Можно, – повторяю я.

– Спасибо, – улыбается он, махает рукой Юле. – Пока, Джульетта!

Я смотрю ему вслед и думаю о том, что при обычных обстоятельствах я бы осудил его за чрезмерный авантюризм и стремление к подвигам. Но теперь слишком хорошо понимаю, что он хочет успеть хоть что-нибудь.

Маленькие челноки летят к линкорам Дарта. Ни единого выстрела. Вскрывают лазерами отсеки шлюпов и скрываются внутри. На мое кольцо поступают сведения о ходе операции.

Корабли пусты.

– Здесь вообще ни одного человека, Даниил Андреевич, – докладывает Артур. – Мы обошли пол-линкора.

Я переключаюсь на командующего операцией генерала Яхина.

– Никого, государь. Флот брошен.

Брошен ли? Я подозреваю, что экипаж частью исчез, частью ушел в храм.

Прослушиваю записи докладов других десантников, снова возвращаюсь к Артуру.

– Пусто, Даниил Андреевич.

Ну что ж, я ожидал чего-то подобного. Хорошо, что мы нашли эти корабли раньше махдийцев, я оставлю там людей.

Я отправил разведку в Тиль. Десять легких кораблей. Артур, конечно, принял участие. Через два часа пришел ответ:

– На космодроме брошенные корабли. Наземные службы не работают.

И тогда мы с Юлей вошли в челнок и тоже отправились в Тиль. На орбите остался тяжелый флот.

Вот мы и на Дарте. Красное солнце бьет из-за рваных серых облаков, спину печет еще одно, такое же красное, искусственное солнце, висящий на орбите гигантский отражатель. И третье солнце стоит в зените. И только поэтому в Тиле довольно светло, как на Кратосе в час заката. Дует теплый ветер, шевелит красные листья деревьев, гонит по улицам лиловую опавшую листву. Градусов двадцать по Цельсию, просто рай по местным меркам. Еще бы! Мы же недалеко от экватора.

Мы пересаживаемся в гравипланы, прилетевшие с нами на челноках, и летим над городом. Рядом с выходом из здания космопорта – общественная стоянка гравипланов. Все машины на месте.

Дарт – богатая планета: гравипланы, отражатели, высокие технологии, развитый и не слишком честный бизнес и большие ассигнования на социальные нужды. Были.

Архитектура Дарта более функциональна, чем изысканна. Это не Тесса. Но дома добротные, в пригородах большей частью из местных красных бревен с зелеными и красными крышами или из кирпича. Зеленые крыши на фоне красной листвы деревьев кажутся обращенной картинкой какого-нибудь пригорода на Кратосе: зеленые деревья и красные крыши.

В городском пейзаже Тиля появилась новая деталь: храмы теосов. Их шпили разбросаны по всему городу. Пока мы летели к деловому центру, я насчитал десяток.

В небе ни одного гравиплана, зато парят цертисы. Много, почти как на подступах к планете и возле Вельвы.

Мы приземлились на площади перед дворцом губернатора Дарта. Этот дом уже проверила разведка, и здесь я собираюсь устроить штаб.

Заходим в ворота. Дорожка, мощенная белой и красной плиткой, при дартианском освещении, впрочем, кажется розовой. По бокам от входа два кардиоса Дарта тянут алые ветви к трем солнцам Тиля. Возле деревьев – газон с красной и сиреневой травой.

В дверях меня встречает Артур.

– Даниил Андреевич, мы нашли ребенка.

– Какого еще ребенка? Где?

– Здесь. Мальчика.

– Ну показывайте.

Мы на втором этаже губернаторского дома, я сижу у стола в комнате, выделенной мне под кабинет. Артур держит за руку мальчика лет семи.

– Вы император? – бесцеремонно спрашивает мальчик на языке Кратоса.

Я улыбаюсь. Честно говоря, я совершенно не умею общаться с детьми, наверное, потому что нет своих. Не знаю, какой выбрать тон, и чувствую себя медведем.

– Да, я император, – говорю я. – Как тебя зовут?

– Винсент.

Замечательно. Имя ассоциируется с постимпрессионизмом.

– Где твои родители?

– Папу убили во время войны, мама ушла в храм.

– Давно?

– В конце весны.

Значит, месяца три назад, сейчас здесь начало осени.

– Как же ты живешь один?

– Я не один. Мама приходила несколько раз и есть другие ребята.

– Как приходила? Она же ушла в храм.

Он пожал плечами.

– Ко всем приходят.

Я не специалист по детской психологии и детским легендам. Сюда бы Ройтмана или Дидье Шинона. Впрочем, это и не по их части. Наверное, защитная реакция. Дети придумали, что родители живы.

– Нам показали склады, – продолжает мальчик. – Мы там берем продукты.

– Кто показал?

– Родители.

Я вздыхаю.

– В Тиле много детей? – спрашиваю я.

– Да.

– Покажешь, где они живут?

– Конечно.

– И еще… Винсент, ты познакомишь меня со своей мамой?

Наверное, я совершил грубую ошибку с точки зрения психологии, задав этот вопрос, но упомянутую науку я худо-бедно знаю только в рамках, необходимых для властителя. Это за рамками.

Мальчик кивнул и улыбнулся.

– Познакомлю.

…Дети Дарта. Они были слишком малы, чтобы носить перстни связи и выходить в Сеть, и их не регистрировали метаморфы. Им негде было заразиться Т-синдромом, и они здоровы.

Это очень хорошо: население Дарта не погибло, лет через пятнадцать может выйти на прежний уровень. Ну, минус процентов двадцать, на Дарте было много молодых поселенцев без детей.

Но что мы будем делать в эти пятнадцать лет? Мы не сможем вывезти всех на Кратос и не сможем быстро доставить сюда достаточное количество взрослых поселенцев, которые могли бы о них позаботиться. А значит, мы не сможем спасти всех.

Винсент сдержал обещание и показал мне свою маму. Цертис в обличии женщины подплыла ко мне в саду губернаторского дома и сделала приглашающий жест. Я позвал охрану, и мы последовали за ней. Мне доставляет странное удовольствие ходить пешком по мертвому городу.

Она привела нас к комплексу зданий в зарослях красных деревьев и кустарника. Похоже на школу или колледж. Там мы нашли около тысячи детей от года до десяти лет. Цертисы ухаживали за ними.

Я подумал, что их помощь сейчас незаменима, хотя цертис все же неподходящий учитель для ребенка.

– Есть еще? – спросил я ее.

Она кивнула.

За трое суток на Дарте мы нашли более пятисот таких «детских домов». Я послал людей в другие города планеты и связался с Хазаровским. Объяснил ситуацию.

– Нужно продовольствие, вещи первой необходимости и рабочие руки. И немедленно. Присылайте спасателей, Леонид Аркадьевич. И транспортные корабли. Хотя бы часть детей необходимо вывезти на Кратос.

Поступили новости с Тессы. Планета была открыта и большая часть населения жива, но не оказала сопротивления. Вожди метаморфов и большая часть захватчиков уже ушла в храм, остальные были на последней стадии Т-синдрома, как и тессианцы, – наша сыворотка оказалась бесполезной для них. А значит, нам еще предстоит проблема детей Тессы. Я злорадно подумал, что это будет проблема Хазаровского. Ничего, города Дарта он уже поднимал. Ему предстоит практически из руин восстанавливать экономику двух планет.

Через час после моего запроса он связался со мной сам.

– Государь, только что пришло сообщение: к Кратосу приближается махдийский флот!

Ну еще бы! Гораздо разумнее ударить в сердце империи, чтобы потом обессиленные и обезлюдевшие Тесса и Дарт сами упали в руки.

– Пусть Анри и Букалов принимают бой. И связываются непосредственно со мной.

Я вышел в губернаторский сад, я слишком на взводе, мне душно, нужен воздух. Охранник поставил для меня плетеное раскладное кресло. Рядом стоит круглый столик, на нем – стакан воды. При освещении Дарта даже вода кажется красноватой.

Сижу, полузакрыв глаза, багровая местная растительность вгоняет в депрессию, красные сумерки кажутся зловещими. Я наблюдаю бой по быстрой связи непосредственно с кольца Сергея Букалова. Все равно больше ничего не могу делать. Хотя бы помогу советом. Юля сжалилась надо мной и взяла на себя решение детских проблем, по крайней мере неотложных.

Сначала все идет нормально, силы почти равны. За полчаса боя расстановка сил практически не меняется. Но вдруг Анри Вальдо совершает странный маневр. Я не сразу понимаю, что происходит.

– Месье Вальдо уводит флот, – орет Сергей. – Государь, мне его спалить?

Я пытаюсь увидеть будущее, лабиринт вероятностей раскрывается передо мной туманной картиной импрессионистов. Будущее неопределенно.

– Подожди, – говорю я.

– Он уводит флот в новый гипер!

– Который из них?

– На орбите Рэма.

Я беру со столика стакан, отпиваю глоток, поверхность воды дрожит, отражая красное солнце. Новый гипер ведет на Тессу.

– Продолжайте бой, адмирал, – говорю я. – Он от меня не уйдет.

Сергей и не смог бы его преследовать, ему приходится отстреливаться и уходить в сторону.

Славный мальчик, прекрасно держится. Но теперь силы не равны. Его теснят к Кратосу.

Тем временем корабли Вальдо проваливаются в гипертоннель на орбите Рэма и исчезают.

Я связываюсь с флотом, отправленным на Тессу.

– Роман, – говорю я. – Сейчас из нового гипера должен появиться флот. Пять кораблей. Предупреди тяжелый флот на орбите. Им придется принять бой. Чтобы на планету мышь не проскочила. Пусть спалят. Безжалостно!

– Будет сделано, государь.

От нового гипертоннеля до Тессы около часа пути.

– Полная боевая готовность, – говорю я. – Ждите!

Он связывается со мной через десять минут.

– Мы засекли флот, государь. Ждем.

Я делаю еще один глоток красной воды.

Вести от Сергея. Он держится. Молодец!

Снова на связи Роман Миронов с Тессы.

– Государь, флот из нового гипера уходит.

– Уходит? Куда?

– На Дарт.

Господи! Сюда-то зачем?

И я переключился на Анри Вальдо.

– Добрый день, Даниил Андреевич, – раздался его насмешливый голос. – Что же вы меня не слушаете?

– Месье Вальдо, что вы здесь делаете?

– Смотрите! Скоро увидите.

Я увидел через четверть часа. Анри уходил во второй новый гипер, последний, открытый метаморфами, тот, который ведет с Дарта на Кратос.

Я связался с Букаловым.

– Адмирал, ждите Анри у вас в тылу.

– Нам его расстрелять?

Я задумался. Нет, не мог Вальдо так глупо подставиться. Он же понимает, что у Сергея хватит сил спалить его пять посудин.

– Без моего приказа – нет, – сказал я.

Потянулись бесконечные минуты. Я измеряю их глотками воды. Стакан еще наполовину полон.

– Они появились, – наконец сказал Сергей. – Их почти не видно, скрыты тенью Кратоса. Если бы не ждали – вполне бы могли прошляпить! Стрелять?

И тогда я совершенно четко увидел будущее: яркая картинка с деталями, словно высвеченными прожектором.

– Нет! – почти закричал я.

Корабли Анри Вальдо поднялись над основным флотом империи и, по-прежнему скрытые тенью Кратоса, обрушили всю свою мощь на махдийский флот. За несколько секунд махдийцы потеряли двенадцать кораблей, в том числе три линкора.

Я широко перекрестился, хотя не считаю себя особенно верующим, и наконец допил воду.

– Слава тебе, Господи! – сказал я красному небу Дарта.

– Как вам фейерверк, государь? – поинтересовался Вальдо.

– Вы были великолепны, Анри! – сказал я. – Можете считать, что адмиральский мундир у вас уже в шкафу.

Ты мне чуть инфаркт не устроил, сволочь!

– Вы обещали мне другую награду, – заметил Анри.

– Потом обсудим, месье Вальдо, не сейчас. Бой еще не кончен.

Практически кончен, дальнейшее напоминает избиение. У нас слишком большой перевес.

Я ни разу не одерживал такой чистой и несомненной победы.

Мы с Юлей усыновили двоих детей Дарта: мальчика, того самого Винсента, которого мы нашли в губернаторском дворце и который оказался сыном губернатора, и трехлетнюю девочку по имени Далия, понятия не имею из какой семьи, она знала только свое имя. Я понимаю, что отцовство мое ненадолго, и заботы о них скоро перейдут к моим родителям, мне не совсем удобно их обременять, но я хочу показать благой пример гражданам империи, надеюсь, что детей, прибывших с Дарта, разберут по семьям.

Винсент и Далия оба светловолосые и очень бледнокожие, как все родившиеся на Дарте. Мама моя говорит, что им надо подстраивать биомодераторы, иначе излучение солнца Кратоса может оказаться для них губительным. В общем-то, это не проблема.

На Дарт пришли несколько транспортов с продовольствием и новыми поселенцами. Я обещал им освободившуюся недвижимость и высокие зарплаты на предприятиях Дарта при условии усыновления минимум двоих детей. Желающие нашлись.

Мое присутствие на Дарте больше не казалось необходимым, и через месяц мы отправились в обратный путь.

Леонид Аркадьевич сменил меня, тем более что очень рвался. Я поразился скромности его наряда и деловому настрою.

Кратос встретил меня очередным салютом. И Хазаровский был явно ни при чем.

На пресс-конференции по прибытии я заметил, что такой встречи более заслуживали Сергей Букалов и Анри Вальдо, чем я.

Анри подошел ко мне на банкете, посвященном моему возвращению и заодно победе месячной давности. Признаться, я боялся этого разговора и готовился к нему. За месяц, пока я решал проблемы Дарта, Вальдо уже пару раз напоминал мне о моем обещании.

На нем синий адмиральский мундир, парадный, с серебряным шитьем. Я порадовался тому, что он его надел, были опасения, что оставит дома. Идет ему не меньше, чем форма Республиканской Армии Тессы. Впрочем, какая там форма! Демократический свитер, голубая куртка и берет.

– Государь, как относительно вашего обещания? – спросил он.

«Государь». Тоже хорошо.

– Вы блестящий полководец, месье Вальдо, но хорошим подданным еще не стали. Неужели нельзя было предупредить о вашем маневре хотя бы меня?

– Впредь обязуюсь щадить нежные императорские нервы, – усмехнулся Анри.

– Вот спасибо, – сказал я. – А чтобы вы не забыли об этом обязательстве, сегодня же навестите вашего старого знакомого Евгения Ройтмана. Дорогу помните?

Анри слегка побледнел.

– Помню, государь. Это надолго?

– Не знаю. Не я же ваш лечащий врач. Изложите ему ситуацию. Мне больше не нужны подобные неожиданности.

– Значит, я не могу рассчитывать на прощение?

– Пока нет.

Он смотрит почти отчаянно.

– Государь, неужели в этом все дело?

– Не только, Анри. Есть вещи, которые очень трудно простить. Дайте мне время, у меня его не так много осталось. Если бы была только война за независимость Тессы, я бы уже простил вас с легким сердцем. Но тот эпизод с пассажирским кораблем… Убийство трехсот человек нельзя перечеркнуть одним роскошным маневром.

– Неужели это будет до конца жизни надо мной висеть?

– Да, месье Вальдо, будет. Причем независимо от того, отменю ли я приговор. Он и сейчас имеет только моральное значение.

– Клеймо «вор» тоже имеет только моральное значение, оно не болит, – заметил Анри.

– Хотите, я отменю унизительную обязанность стоять в моем присутствии, хоть отдельным указом, если для вас так важно верховенство закона?

– Нет, государь, я уж постою. Чтобы и вы не забывали о данном слове. Кстати, вы не боитесь, что я уйду к махдийцам?

Я усмехнулся.

– Смелый вопрос, месье Вальдо. Но нет, не боюсь. Вы же не за меня сражались. И даже не за Кратос. Вы сражались за Тессу, ведь так? Вы не хотите, чтобы там настроили мечетей. Впрочем, что вам мечети? Пусть строят! Вы не хотите, чтобы вас заставили молиться по пять раз в день, вырубили знаменитые тессианские виноградники, отрезали от всеобщей Сети и запретили баловаться кокаином. Вы не хотите, чтобы у вас отняли вашу свободу. С Кратосом ведь свободнее, чем с вашими старыми друзьями махдийцами, не так ли? А одна Тесса сейчас не выживет. Так что я нужен вам не менее, чем вы мне.

– Легко говорить, зная все материалы моих допросов за несколько лет, – заметил Анри.

– Конечно, – сказал я. – Лень не входит в число моих недостатков.

 

Анри Вальдо

Я связался с Евгением Львовичем сразу после банкета.

– Нам надо встретиться.

– Конечно, я всегда тебе рад, Анри. Приезжай!

– Сейчас?

– Я еще не сплю. Я теперь работаю в блоке А. Тебя пустят.

Полчаса спустя я уже проходил многочисленными шлюзами Психологического центра. Знакомый коридор с дверями, помеченными литерами. Я уже был здесь десять лет назад и еще раз девять с половиной лет спустя. Я знаю, что блок А направо, но не удержался и повернул в противоположную сторону. Нашел ничем не примечательную дверь спокойного сиреневого оттенка. На ней четко выведена красная буква F. За этой дверью филиал ада. Поворачиваюсь и опираюсь на нее спиной. Меня заливает адреналином так, что подкашиваются ноги, и я начинаю сползать вниз.

Там единственный в Центре биопрограммер, которым можно убить, точнее «подвергнуть эвтаназий», как это называется во всех официальных бумагах, включая приговор.

Я дважды оказывался под этим прибором. Впервые через месяц после суда, когда Жанна де Вилетт еще вовсю строчила апелляции, а Литвинов с Ройтманом готовили экспертное заключение по поводу моей излечимости. Мадемуазель де Вилетт мне рекомендовали как восходящую звезду адвокатуры Кратоса, примерно через неделю после ареста. Мне, впрочем, было все равно: я готовился достойно умереть, а не заниматься крючкотворством. Я сказал ей, что собираюсь отказаться от защиты.

Она покачала головой.

– Не имеете права, если по делу возможен смертный приговор, профессиональный адвокат должен быть по закону. Откажитесь от частного – дадут государственного. Не советую.

Мне понравилось, что она сказала «смертный приговор», а не «эвтаназия».

– Я не смогу оплатить ваши услуги, – заметил я.

– Не беспокойтесь об этом, – сказала она. – На Тессе достаточно людей, которые вам сочувствуют.

Я пожал плечами.

– Хорошо, вы наняты.

Тогда же я впервые увидел Алексея Тихоновича Литвинова. Он пришел ко мне со стандартным предложением психолога Центра немедленно начать лечение хотя бы потому, что последнее зачастую занимает меньше времени, чем ожидание суда.

– Это не мой случай, – заметил я.

– Скорее всего, вы правы, – сказал он. – Но если мы еще до суда подготовим экспертное заключение – это может повлиять на приговор.

– Не в моем случае, – улыбнулся я.

Старик произвел на меня приятное впечатление, но позволять залезть к себе в душу в обмен на призрачную надежду избежать смерти я не собирался.

– Извините, я не нуждаюсь в ваших услугах, – добавил я.

Евгения Львовича я увидел уже после приговора, и теперь мое слово ничего не значило. Господа психологи насели на меня так плотно, что кажется, будто я и спал под биопрограммером, а контактное кольцо (вариант допросного) не снимал вовсе. Биопрограммеров здесь два: первый ничем не отличается от приборов в других корпусах, такая же комната, напоминающая процедурный кабинет в больнице, сиреневая плитка, стол, похожий на операционный. И второй в противоположной части блока F, в вечно запертом помещении. Отличается он единственной деталью: вместо одной из стен комнаты с пола до потолка поднимается бронированное стекло управляемой прозрачности. Там, за стеклом, помещение для свидетелей, допущенных полюбоваться на чужую смерть.

Пока это был первый биопрограммер.

Я довольное быстро понял, что они начали лечение. И на прямой вопрос получил прямой ответ:

– Конечно, чтобы понять, излечима ли болезнь, надо начать ее лечить и посмотреть на результат, – улыбнулся Алексей Тихонович.

– Ну и как? – спросил я.

– Мы напишем хорошее заключение, – сказал Ройтман.

Они расхолаживали меня, я боялся утратить стойкость перед лицом смерти, обретя даже призрачную надежду. Мне хотелось наорать на обоих. Но это было какое-то абстрактное желание: надо бы, да зачем. Похоже, мою агрессивность уже эффективно снизили до нуля.

– Это бесполезно, – только и сказал я. – Зря теряете время. Меня все равно убьют.

– Мы попытаемся вас отстоять.

Я пожал плечами.

– Вы действительно считаете, что меня есть от чего лечить?

Алексей Тихонович развел руками.

– Ну уж, если речь идет об эвтаназии, молодой человек! По поводу необходимости лечения нет никаких сомнений.

В тот день за мной зашел Ройтман. Впрочем, это слишком по-светски звучит «зашел за мной». Моя одиночка была всегда заперта, еда доставлялась в камеру. Если надо было общаться с психологами или адвокатом, мне приказывали подойти к двери, повернуться и сложить руки за спиной так, чтобы браслеты наручников соприкоснулись. Ими через перстень связи управлял один из тюремщиков, и браслеты срастались намертво. Он же контролировал операцию. Так что пять метров по коридору до биопрограммера мы проходили компанией из шести человек: я, два психолога и три охранника. Учитывая эффективную работу вышеупомянутого прибора по снижению агрессивности, это откровенно смешило. Для меня даже резкое слово сказать было проблемой, не то что оказать какое-либо сопротивление.

Минимального смягчения режима в виде уменьшения количества охраны (не отсутствия наручников) Ройтману и Литвинову удалось добиться для меня только шесть лет спустя.

– Наша пенитенциарная система представляет собой компромисс между тессианской методикой лечения преступников и традиционным желанием наказывать. Компромисс иногда абсурдный, – бывало рассуждал Ройтман.

Итак, в тот день Евгений Львович с тюремщиками ждал меня у дверей моей камеры (которую упорно называл «комнатой», спасибо, что не «палатой»). И мы повернули налево, а не направо, как обычно.

Я вопросительно посмотрел на Ройтмана.

– Вам предстоит одна довольно неприятная, но не опасная процедура, – сказал он.

В конце коридора нас ждала Жанна, что меня отнюдь не успокоило.

– Что происходит? – спросил я ее.

– Все в порядке. Это не казнь, – сказала она.

И меня залило адреналином. Ну, конечно, «эвтаназия»!

– Это не эвтаназия, – шепнул Ройтман. – Успокойтесь! Еще апелляции не прошли. Все в порядке. Если это не дай бог случится, вас предупредят, по крайней мере за трое суток.

И тогда перед нами растаяла дверь, открыв излучатель биопрограммера, стол, похожий на операционный, и стеклянную противоположную стену, подернутую непрозрачной дымкой. Ройтман слегка подтолкнул меня за локоть.

– Заходите, Анри!

Возле биопрограммера возился мужчина средних лет и невыразительной внешности. Про себя я тут же назвал его палачом, хотя официально он наверняка мирно назывался «биопрограммистом».

– Месье Вальдо, мы должны настроить прибор. Чтобы в ходе эвтаназии не было осложнений, вам придется пережить несколько неприятных мгновений. Больно быть не должно, по крайней мере, я постараюсь, чтобы не было. Потеряете сознание на несколько секунд.

– Я подам протест, – сказала Жанна. – Дважды не казнят.

Палач пожал плечами.

– Подавайте. Это не казнь, и ваш подзащитный об этом предупрежден. Я думаю, вам самой не понравится, если вместо легкой смерти он промучается несколько минут. Двадцать шесть лет не казнили, все может быть. Месье Вальдо, вы собираетесь принимать успокоительное в день эвтаназии?

– Нет, – сказал я.

– Анри, лучше принять, – заметил Ройтман.

– Нет, Евгений Львович, – повторил я.

– Ну что ж, из этого и будем исходить, – сказал палач. – Значит, рассчитываем на существенно более высокий уровень адреналина, чем сейчас. Если вы измените свое решение, предупредите хотя бы за полчаса.

«А что, бывает еще более высокий уровень адреналина?» – подумал я.

– Я предупрежу, – сказал Ройтман.

Палач кивнул.

– Месье Вальдо, сюда. Ложитесь.

Мне надели на палец кольцо, похожее на контактное.

– Мониторинг состояния, – объяснил он.

Отключился я не сразу: сначала комната поплыла перед глазами и к горлу подступила тошнота, потом все исчезло и я увидел какой-то неясный образ, кажется, звездное небо с размытыми силуэтами кораблей, потом – вообще ничего.

Я открыл глаза и зажмурился от яркого света.

– Все отлично, – сказал биопрограммист. – Наркоз глубокий. Но настраивать надо было.

– Это будет так же? – спросил я.

– Почти. Без предварительных неприятных ощущений и галлюцинаций. Сразу.

Полгода спустя психологи ознакомили меня с экспертным заключением. В нем говорилось, что случай мой сложный, но не безнадежный, что динамика положительная и что курс лечения займет от двух до пяти лет.

– Наш максимум обычно их минимум, – заметил Алексей Тихонович. – Так что не обольщайтесь.

Не обольщайтесь? Для меня и пожизненное заключение – дар небес. За последние полгода я понял, что до безумия хочу жить. Хотя бы здесь, хотя бы так. Из окна моей камеры видно небо и слышен дождь. Интересно, это относится к «положительной динамике»?

– Вы действительно надеетесь на помилование? – спросил я.

– На отсрочку, – сказал Ройтман. – На отсрочку надеемся.

По сравнению с результатами работы мадемуазель де Вилетт это было очень обнадеживающе. У Жанны отклоняли одну апелляцию за другой.

Пять месяцев спустя пришло постановление о казни. Ройтман в очередной раз прошелся по поводу абсурдного компромисса. Алексей Тихонович вздохнул.

– Ну какая может быть эвтаназия, если специалисты ее не рекомендуют! Я понимаю еще, когда окончательное решение об этом принимает глава государства на правах опекуна, если есть экспертное заключение о необходимости эвтаназии. А если нет?

– Юридический абсурд, – сказала Жанна.

Она ходила как в воду опущенная.

– Варвары, – усмехнулся я. – Что с них взять?

Когда последняя надежда покинула меня, мне вдруг стало легче, по крайней мере, я знал, что делать. Так что я поддерживал свою поверженную команду.

На следующий день в Центр приехала императрица. Встретилась со мной в комнате психологов. Пожилая элегантно одетая дама. Я сидел перед ней на стуле, фиксированном к полу, руки сомкнуты впереди пластиковыми наручниками, двое тюремщиков держат за плечи, и пять метров до собеседницы. Она спросила, раскаиваюсь ли я. Да, сказал я, раскаиваюсь в том, что заложил эту чертову взрывчатку, хотя запалил ее не я. В том, что сражался против Кратоса, не раскаиваюсь ни в малейшей степени. Она поднялась и направилась к двери.

На последний ужин я заказал стакан воды. Не то что мне хотелось соригинальничать или избавить тюремщиков от лишних трудов по обмыванию моего трупа. Скорее я демонстрировал презрение к тюремной кухне и земным благам. Право, нажираться перед смертью – дурной вкус.

На мероприятие я пригласил Жанну и обоих психологов. Все же они искренно пытались меня спасти. Юля не пришла, а с родителями я простился заранее. Участие в этой трапезе было бы слишком тяжело для них.

Кроме того, присутствовал священник, отец Роже. Для меня честно нашли католика.

Свидетелей набралось столько, что они бросали жребий за места в зале. Остальным процесс транслировали через устройства связи. Одних родственников погибших было около тысячи человек. Несколько месяцев назад в рамках «терапии» Ройтман показывал мне фотографии обезображенных взрывом трупов и фильм о взрыве, снятый с одного из имперских линкоров. Теперь была вторая серия пытки.

– Право, было бы невежливо разочаровать столько людей, – заметил я. – Всем спасибо.

И поднялся из-за стола.

Нас провели в камеру, соседнюю с помещением для казни. Мне оставалось около часа. Я улыбался. Мои спутники пытались шутить, но получалось слишком натянуто и неестественно.

– Не вешайте нос, – сказал я. – В конце концов, я это честно заработал.

– Если бы смертной казни не было, ее бы надо было придумать, – заметил Ройтман, и смысл этой фразы я постиг только годы спустя, когда он начал объяснять мне биохимию того, что со мной происходит. Гормональный фон, который наблюдается перед казнью, можно искусственно скопировать. И человек у вас в руках: кается и рыдает. Жесткий метод, но в блоках, начиная с D, применяют.

Я не рыдал, я смеялся.

– Анри, давайте введем успокоительное, – уговаривал Алексей Тихонович.

– Нет, – сказал я. – Что, плохо выгляжу?

– У всех разная реакция. Или давайте дойдем до биопрограммера, до обычного, будет легче.

– Нет, обойдусь.

Он вздохнул.

– Самое обидное, что вся наша работа коту под хвост, – сказал он. – Угроза смертной казни может привести человека к раскаянию, но ее осуществление перечеркивает результат.

– С христианской точки зрения смертная казнь вообще бессмысленна, – сказал отец Роже. – Если человек раскаялся, убивать его незачем, если же нет – вообще нельзя, надо дать возможность покаяния.

Следующие полчаса я говорил со священником. Жанну и психологов я тоже попросил остаться – ничего нового для них я не сказал.

А потом меня вызвали в экзекуционную камеру. Туда я должен был войти один, не считая тюремщиков.

– Счастливо оставаться, – бросил я моим провожатым.

Меня фиксировали к столу, и дымка на стекле начала рассеиваться. Там за прозрачной стеной я увидел полсотни лиц ненавидящих меня людей.

Мне прочитали приговор.

– Сказать что-нибудь хотите? – спросил начальник Центра.

– Да. Я очень сожалею, что погибли люди, я не хотел этого. Но Тесса должна быть свободной, надеюсь, что мои соратники продолжат мою войну и одержат победу.

– Все? – спросил тюремщик.

– Все. Можете начинать.

Я услышал тихое жужжание биопрограммера и закрыл глаза, собираясь упасть во тьму. Но тьма не наступала. Я был в сознании.

– Месье Вальдо, несколько секунд назад с нами связалась императрица Анастасия Павловна. Она дарует вам отсрочку.

До меня не сразу дошел смысл сказанного. Мне помогли встать. Ноги не слушались, меня шатало, как пьяного.

Психологи и Жанна были в экстазе. Они провожали меня до камеры.

– Отсрочка – это насколько? – осторожно спросил я.

– На год, – весело сказал Литвинов. – Если все будет хорошо – продлят. Сейчас же начнем активно работать, надо будет показать результат.

«А что до сих пор работали не активно?» – поразился я.

Как им удалось убедить меня, что независимость Тесы – идея порочная? Сейчас-то понятно, что порочная, но я уверовал в это восемь лет назад. С чего это вдруг мне показалось столь замечательным жить в большой родной стране и путешествовать, не пересекая лишние границы? Тем более что и возможность путешествий была для меня чисто умозрительной.

Я помню, что все крутилось вокруг того злосчастного дня, когда погибли пассажиры лайнера. Меня упорно тыкали в это носом, как нашкодившего щенка, и сумели убедить сначала в порочности моих методов, а потом и самой цели.

Впрочем, «убедили» – слишком спокойный термин, не отражающий сути происходившего. Управление биохимическими процессами в моем организме, моральные пытки на грани физических, жуткий психологический прессинг. Иногда мне казалось, что я схожу с ума.

Почему я их не возненавидел? Когда два года назад умер Алексей Тихонович, я плакал и все просил Ройтмана подтвердить, что это не из-за меня. У старика пошаливало сердце, на некотором этапе биомодераторы не справляются, ему было слишком много лет. Работа нервная. Общение с представителями рода человеческого вроде меня способно, конечно, довести до инфаркта.

– Успокойся, Анри, ты здесь ни при чем, – сказал Ройтман.

Если что-нибудь случится с Евгением Львовичем, для меня будет удар. Думаю, это часть методики.

После освобождения я был обязан посещать его раз в три месяца, и он принимал всегда дома, наверное, щадя меня. Эти беседы были удовольствием. И сейчас меня колбасит от места, а не от ожидания встречи. Исходя из их профессиональной этики Ройтман не имеет права меня не принять. Если я связался с ним не по расписанию – значит проблемы, обязан принять немедленно, хоть в Центре.

В коридоре послышались шаги. И я осознал, что сижу на полу рядом с дверью с литерой F. Евгений Львович подошел ко мне, улыбнулся:

– Так и знал, что ты здесь.

Подал руку.

– Поднимайся. Извини, что затащил тебя в это место, иначе не мог, у меня дежурство.

– Все в порядке, – сказал я.

Мы идем по полутемному коридору, мимо дверей, помеченных буквами, к началу алфавита.

– Что случилось? – спрашивает он.

Я начинаю рассказывать.

Перед нами тает дверь с литерой А, и мы оказываемся в шлюзе.

– Ох! – говорит Евгений Львович. – Ну мы же договорились книги писать.

В первые месяцы после освобождения я действительно просиживал над «Историей Тессы», которую начал еще в Центре, и был безмерно рад устройству связи и доступу к архивам.

Я развел руками.

– Не смог.

Перед нами растаяла вторая дверь, мы шагнули в коридор блока А и подошли к двери с надписью A3. Ройтман открыл, и мы вошли внутрь.

– До меня хорошие слухи доходили, – заметил он. – Я считал, что император тобой доволен.

– Публично похвалил, приватно к вам отправил.

– Молодец, очень психологически грамотно. Сказал насколько?

– Сказал, что вы мой лечащий врач, вам виднее.

Ройтман прищурился, от глаз разбежались насмешливые морщинки.

– Так и сказал «лечащий врач»?

Я кивнул.

– Да, это большой прогресс. Нам понадобилось три десятка лет, чтобы доказать Анастасии Павловне тот очевидный факт, что если больной не безнадежен, эвтаназия не имеет никакого смысла. Видно, что-то сдвинулось в мире, если прояснение в мозгах наступает даже у императоров.

Я улыбнулся.

Кабинет Евгения Львовича почти такой же, как в блоке F, но присутствуют и некоторые вольности: кресла вместо прикрученных к полу жестких стульев, пара цветов в пластиковых горшках и бонсай на пластиковом же подносе.

– Садись, – сказал он. – Почему же ты не предупредил императора?

– Он бы мне не позволил осуществить этот маневр. Данин мне не доверял, это было видно. Я просто хотел завоевать доверие.

– Угу! Ва-банк, пан или пропал, и победителей не судят! Понятно. Ты ему это объяснил?

– Ну-у…

– И что сказал?

– Пообещал впредь щадить нежные императорские нервы.

– Очень остроумно, – угрюмо сказал Ройтман. – А извиниться ума не хватило?

– Он обещал мне прощение и не дал его.

– Анри, о прощении вообще не заикайся. На это уйдут годы. То, что ты на свободе да еще командуешь флотом – просто блестяще. Девять лет назад мы, помнится, провожали тебя в комнату для эвтаназий.

– Да, я помню, но я стал другим человеком.

– Мы тебя сделали другим человеком, Анри. Но родственники твоих жертв еще живы, и для них ты прежний. Ты – убийца дорогих им людей. И пока они живы, ни один император тебя не простит. Смирись с этим. И радуйся тому, чем обладаешь, это очень много.

Давно Ройтман не говорил со мной так жестко.

– Все? Вопрос исчерпан? – спросил он.

– Да.

– По поводу остального. Ну что я могу сказать? Это не девиация, это акцентуация личности. Мы о ней знали, но не трогали. Необходимости в лечении нет. Но если собираешься служить – будет мешать. Можно слегка подкорректировать.

– Я сам справлюсь?

– Думаю, да. Если хочешь заняться закаливанием воли и упражнениями в смирении. Можно и бросить пить самостоятельно, и с кокаина слезть. Только большинство людей в этом случае обращаются к врачу. Знаешь, сейчас новая профессия появилась – «дизайнер личности». Приходит к такому дизайнеру человек и говорит: «Мне в моем характере не нравится то-то и то-то, подкорректируйте, пожалуйста». Но то, как они это делают: чистой воды кустарщина. Если после эпидемии еще кто-нибудь выживет – открою частную практику и покажу им, как надо работать. Так что пользуйся моментом, пока бесплатно.

Я улыбнулся.

– Вообще-то я при деньгах.

Ройтман засмеялся и замахал руками.

– Да бог с тобой! У тебя неограниченный кредит.

– Спасибо. И сколько это займет времени?

– Значит так. Корректировка будет очень легкая. Я не собираюсь лишать тебя склонности к самостоятельным действиям и резкости суждений. Но прежде, чем заниматься самоуправством и дерзить императору – подумаешь. Устраивает?

– Ну, в общем да. Честно говоря, мне бы хотелось отчитаться перед Даниным.

– Он порадуется уже тому, что ты досюда дошел. Это исключительно для тебя, чтобы впредь не возникало проблем из-за того, что выеденного яйца не стоит.

Я кивнул.

– Тогда трое суток. Найдешь?

– Найду.

– Здесь половина комнат, как всегда, пустует. Так что пошли. Переночуешь здесь.

Мы вышли в коридор.

– Вниз по лестнице и направо – столовая, – сказал Евгений Львович. – Завтрак в девять утра.

Открыл дверь камеры соседней с кабинетом. Она почти такая же, как была у меня в блоке F. Мне стало не по себе.

– Я запирать не буду, естественно, – улыбнулся Ройтман. – Остальные комнаты запираются с восьми вечера до восьми утра. Так что ночами гулять здесь не принято. Но ко мне заходи, чаю попьем.

– А что днем здесь можно ходить по всему блоку? – поразился я.

– Конечно. Это же блок А, а не F.

– Курорт, – сказал я.

– Для местного избалованного населения и это не курорт. Ну все, спокойной ночи.

Утро я провел в приятной компании трех психологов блока A3, завтракая с ними за одним столом в общем обеденном зале.

Тогда меня вызвал Данин.

– Анри, вы где?

– Как где, государь? У Евгения Львовича.

– У Ройтмана?

– Да, Психологический центр, блок A3, ем тюремную яичницу.

– Приятного аппетита. Что он вам прописал?

– Коррекцию акцентуации личности.

– Угу. И сколько это займет?

– Трое суток.

– По-божески. На четвертые вы мне нужны на орбите.

– Да, государь.

Я изложил Ройтману содержание разговора.

– Делаешь успехи, – сказал он. – Ни одной дерзости за минуту.

 

Даниил Андреевич Данин

Утром со мной связался Герман.

– Государь, мы нашли убийцу Страдина.

– Допросили? Это точно он?

– Да, без сомнения. Но, похоже, у него проблемы с психическим здоровьем. Он говорит очень странные вещи.

– Покажите специалистам. Материалы допросов – мне.

– Да, конечно.

– Кто он?

– Из нашего ведомства. Эдуард Ветлицкий. Недавно уволен.

– Почему?

– По делу Хазаровского. Это его человек. Личный шпион в СБК.

– Покушение на меня тоже его рук дело?

– Видимо, нет.

– Хорошо, спасибо, работайте.

Материалы допросов пришли ко мне на перстень через десять минут. Признаться, они удивили меня куда меньше, чем Германа Марковича.

В особняке Анастасии Павловны окна плотно закрыты, работают кондиционеры. На улице душно и влажно, близится сезон ураганов.

Против обыкновения она встречает меня в дверях.

– Как ты вовремя, Даня! Я и сама хотела тебя позвать. Ты сегодня вечером не занят?

– Не фатально занят, – говорю я.

Она кивнула.

– Я ухожу в храм.

Это должно было случиться, это неумолимо приближалось, но все равно, как гром среди ясного неба. Я уже не могу говорить о том, зачем пришел сюда.

– Я и так задержалась, – сказала она. – Пора было уже на прошлой неделе. Я ждала только тебя. Ну, ты меня проводишь?

– Анастасия Павловна, вы уверены, что храм необходим?

– Прости старухе ее легковерие. Я боюсь исчезнуть. Религия метаморфов дает надежду. Даня, ты уже понял, что у нас новая религия?

– Да. Теосизм-метаморфизм, – я усмехнулся. – Вы же говорили, что храм убивает то существо, которое рождается в нас.

– Может быть, и так, это мое предположение. Возможно, этого монстра стоит убить. А вдруг храм выпускает его на свободу?

– И где они?

– Тебе не кажется, что на планете многовато цертисов?

– Кажется. На Дарте еще больше.

– Вот именно, – заметила она.

Я вспомнил о детях Дарта, которым в образе цертисов являлись их родители. Впрочем, в прежние времена детям являлась и Богоматерь.

– У метаморфов есть представление о трех преображениях, – сказала императрица. – Первое то, что мы называем заражением Т-синдромом и его ранними проявлениями: сила, могущество, способность подчинять людей и иногда дар предвидения. Это открытие низших чакр. Второе преображение – открытие высших чакр. Для этого нужен либо цертис, либо обмен кровью в храме с тем, у кого верхние чакры уже открыты. Есть люди, способные сами пройти второе преображение, но это редкость. Если второго преображения не произошло, то Т-синдром оканчивается исчезновением. Третье преображение происходит в храме, и оно же называется уходом. Человек становится цертисом. Так они говорят.

– Вы в это верите, Анастасия Павловна?

– Мне хотелось бы верить.

– А что будет, если не пойти в храм? – спросил я.

Она пожала плечами.

– Не знаю. Боюсь, что никто не знает. Даня, я думаю, ты уйдешь не сразу после меня. У тебя еще будет время… Если все случится так, как они говорят, я приду к тебе. Тогда обещай мне, что ты дашь людям выбор. Пусть любой, кто захочет уйти, сможет ввести себе код, чтобы начать преображение, стар он или просто устал и более не видит смысла жить человеком. Пусть станет цертисом.

– Хорошо, обещаю, – сказал я.

По договору с метаморфами я должен был освободить арестованных членов Огненного Братства и открыть храм в Кириополе. Первое условие я выполнил сразу, со вторым медлил до зимы. Но все же открыл: храма на Ихтусе катастрофически не хватало. Так что теперь нет необходимости лететь в пустыню.

Сумерки, алое зарево заката, свечение имперских хризантем. Анастасия Павловна опирается на мою руку, мы входим в нижний зал, охрана остается за дверьми. Наверное, они гадают, что за пожилую даму император провожает в храм.

– Ну, командуй, Даня, – говорит она. – Я здесь в первый раз.

Она в черном камзоле и белой блузе, темные с проседью волосы собраны в косу, мне кажется, что ее украшает седина.

– Нужно встать на колени, – говорю я. – И коснуться ладонями прозрачной трубки на полу.

Она повторяет мои движения, запястья охватывают пластиковые браслеты.

– Анастасия Павловна, можно вам задать один вопрос?

– Задавай, задавай, Даня. Затем мы и здесь. Я думаю, ты сегодня услышишь много нового, прежде чем я улечу серебристой струйкой в небо Кратоса.

– Герман Маркович Митте доложил мне, что найден убийца Страдина. Я изучил материалы его допросов…

– Угу, Эдуард Ветлицкий. Будь милосерден к этому мальчику, Даня. Это не его вина. Он выполнял мою волю.

– Анастасия Павловна, не стоило спасать меня таким образом.

– Дело не только в твоем спасении, Даня. Все началось больше года назад, когда я узнала, что у меня Т-синдром. Я должна была найти себе достойного преемника. Никого из придворных и министров я не хотела. Нужен был новый человек, молодой, умный, инициативный, уже себя проявивший, но еще ничем не запятнанный. Ты сразу оказался в числе главных претендентов. У меня был полный набор твоих психологических тестов, характеристики, биография, результаты тестов на интеллект. Я знала тебя лучше родной мамы. Что же ты так подвел меня? Где ты подцепил Т-синдром, Даня?

Я пожал плечами.

– Извините, Анастасия Павловна.

Мы поднимаемся с уровня на уровень, с круга на круг и обмениваемся кровью, а она продолжает свой рассказ.

– Но передать власть непосредственно тебе я не могла. Тебя надо было ввести в курс дела, познакомить с хитросплетением дворцовых интриг, научить науке власти. Иначе бы ты не удержался. На роль наставника я избрала Хазаровского. Кандидатура прекрасная, за исключением одного обстоятельства: неабсолютной честности. Я слишком сомневалась в том, что он будет терпеть навязанного преемника и исполнит обещание передать тебе власть. И тогда я подумала о Психологическом центре. Я никогда бы не решилась убить Лео, наверное, все же любила его, да и к тому же он куда меньшая сволочь, чем Страдин. А Психологический центр – это не смертельно, хотя и неприятно. Я видела работу наших психологов на примере Анри Вальдо. Я беседовала с ним перед тем, как выпустить на свободу. Впечатляет. К тому же у нас любят преследуемых. Лео не все принимали, а тут такая реклама: по всем сетевым каналам его лицо.

Я подумал, что Хазаровский вряд ли бы добровольно согласился на столь дорогой пиар.

– Об амбициях Страдина и его планах переворота я была прекрасно осведомлена, а компромат на Лео он собирал уже лет пять, – сказала императрица. – Мне осталось лишь несколько расчистить ему дорогу и уйти в нужный момент. Он и понятия не имел, что выполняет мою волю, ни когда составлял подложное завещание и захватывал власть, ни когда арестовывал Хазаровского. Он не подозревал, что в этом спектакле ему отведена роль жертвенного барана. Делать власть Страдина легитимной я не собиралась, после Психологического центра императором должен был стать Хазаровский. Евгений Львович Ройтман заверил меня, что эта работа на пару месяцев.

– Ройтман был в курсе интриги! – поразился я.

– Конечно, – она улыбнулась. – Но Страдин смог внести в мой сценарий некоторые коррективы, которые, правда, все равно не пошли ему впрок. Он решил убить Лео и уничтожить тебя. Это не входило в мои планы, и я вынуждена была действовать. Первая попытка казнить тебя провалилась из-за преданности твоих людей, твоей находчивости и огласке в столице. Страдин был вынужден на время отказаться от этой идеи. Но только на время. Он собирался предпринять вторую. Уходя, я сделала небольшую пластическую операцию: чуть изменила форму глаз и губ. Это можно легко исправить гримом. Так я явилась в дом Эдуарда Ветлицкого, окруженная золотым сиянием Манипуры, и приказала ему убить императора. Эдика я знала еще мальчиком, и он меня прекрасно помнил. Он всегда был чересчур впечатлителен, ему надо было стать художником, а не службистом. Не будь с ним слишком строг. Да, конечно, Психологический центр, но не более того. Может быть, там он наконец начнет писать картины.

Я кивнул.

– Обещаю, Анастасия Павловна. Ну вы смогли меня удивить. Еще немного, и я решу, что тессианских террористов, взорвавших «Святую Екатерину», нанял лично Страдин.

– А ты уверен, что это не так? – улыбается императрица.

– Я не верю в унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла.

– А ты проверь.

Проверять я не стану. Даже если это так, я не мщу мертвецам.

– А кто стрелял в меня, Анастасия Павловна?

– Ты уверен, что в тебя, Даня? Ведь вас было двое: ты и Лео.

– Нас трудно спутать.

– Ты так думаешь? Вы почти одного роста: Лео чуть выше, ты чуть шире в плечах, оба темноволосы. Представь себе: густые сумерки, ярко освещенные окна дворца и вы на их фоне. Видны только силуэты: ни черт лица, ни цвета глаз не разглядеть. К тому же ты стоишь спиной к убийце, опершись на балюстраду балкона, и обиженный Лео тоже повернулся и собрался уходить. Ну и как тут понять, в кого стреляешь?

– Ну, может быть.

– Кстати, еще один аргумент в пользу моей версии: стреляли из допотопного огнестрельного оружия, не иначе из чьей-нибудь коллекции. Думаю, потому, что убийца был прекрасно осведомлен, что пули не повредят тебе, зато убьют Лео.

– С таким же успехом можно было использовать биопрограммер.

– Биопрограммер слишком серьезный намек на СБК. Огнестрельное оружие намекает скорее на непрофессионала, возможно, маньяка. Тебе не кажется, что это попытка навести на ложный след?

– Вы думаете, что здесь замешана СБК, Анастасия Павловна?

– Они терпеть не могут Лео. Твоя власть ненадолго, возможно, они надеялись, что ты найдешь другого преемника. В общем, об этом эпизоде спроси-ка ты своего Германа.

Мы уже в синем зале, Анастасия Павловна бледна, почти как светящиеся стены. Я до сих пор не знаю, в чем причина подступающей дурноты: обмен кровью или близость Иглы Тракля.

– Позаботься о моей внучке, – говорит императрица.

– Внучатой племяннице, – машинально поправляю я.

– Дотошный ты парень, – улыбается она. – Молодец. Так и надо. Юля помогала мне в моей нелегальной жизни и была одним из каналов связи с миром живых. Как только я узнала о катастрофе «Святой Екатерины», я послала на Скит Юлю, чтобы она разыскала тебя, если ты жив.

– Она очень убедительно играла, – заметил я.

– Ты зря бледнеешь. Кое-что ей не приходилось играть. Она действительно влюбилась. Всего-то второй раз в жизни. Я была рада за нее. Надеялась, что наконец-то девочке повезло. За помощь я обещала ей две вещи: восстановление социального статуса для нее и прощение Анри Вальдо. С первым ты прекрасно справился, а вот второе… Я его выпустила на свободу, но простить рука не поднялась.

– Юля его еще любит? – спросил я.

Она усмехнулась.

– Успокойся, он тебе не соперник. Думаю, она просила за него ради сына. Чтобы над Артуром не висела вина отца. Понятно, что юридически Артур не имеет никакого отношения к преступлениям Анри Вальдо, но все мы обременены предрассудками. Прости Анри, он неплохо послужил тебе.

– Он адмирал.

– Адмирал с неотмененным смертным приговором! Даня, по-моему, это первый случай в истории. Ты мне объясни, в чем причина: ты хочешь удержать Анри от предательства или это чисто моральное?

– Не удержу. Если он уйдет к махдийцам, что им наш приговор? А еще один такой же ему без проблем вынесут, заочно. Мне было бы спокойнее его простить. Неотмененный приговор – скорее стимул к побегу, чем к верности. Но не могу. Так что чисто моральное, Анастасия Павловна.

– Он не взрывал тот корабль.

– Знаю. Но если один облил дом бензином, а другой случайно бросил сигарету, кто из них поджигатель?

Анастасия Павловна вздохнула.

– Ему было тогда двадцать шесть лет.

– Вполне разумный возраст.

– Да для меня и твой теперешний возраст, Даня, только условно разумный.

Мы на последнем уровне, в широкие окна светят звезды.

– Я обещаю его простить в своем завещании, – сказал я.

– Ну, хоть так.

Она касается Иглы Тракля, гладкой, отполированной до блеска, отражающей звезды.

– Прощай, Даня, – говорит она. – Удачи тебе!

Дезинтеграция проходит быстро и почти без судорог, серебряное сияние охватывает Иглу Тракля и утекает по ней ввысь.

Я возвращаюсь один, за мной закрываются двери храма, телохранители встречают в саду.

Через три дня Алисию Штефански отпели по католическому обряду в кафедральном костеле Кратоса. Почти год назад в соборе напротив по православному обряду отпели императрицу Анастасию Павловну. Думаю, она посмеивается, глядя с небес. Я надеюсь, что достойные правители попадают в рай, несмотря на все грехи и слабости.

Раннее утро. Я сижу в глубоком кресле в своем кабинете и составляю завещание. Пока это наброски, которые остаются в памяти перстня связи. Потом надо будет все отредактировать, заверить, перенести на специальную бумагу.

За окном черное небо, близится ураган. По всему Кратосу сейчас закрывают окна и включают кондиционеры. К ураганам мы привычны, здания построены с учетом такой возможности, ураган в осеннем Кириополе все равно что снег на Дарте.

Я продержался больше года. До рекорда Анастасии Павловны мне далеко, но она почти не использовала Силу. С моей бурной жизнью было трудно рассчитывать и на год.

Я уйду в храм. Да, конечно, я уйду в храм, несмотря на то, что слабо верю в постулаты новой религии. Но я не могу отнимать у людей надежду.

Черное небо разрезает ветвистая молния, освещая деревья в саду, кое-где с желтыми листьями. Успеет ли мой сегодняшний собеседник? Самое неприятное в ураганах – паралич воздушного транспорта.

«Поручаю также Леониду Хазаровскому позаботиться о моем пасынке Артуре Вальдо-Бронте и моей вдове Юлии Бронте, внучатой племяннице императрицы Анастасии Павловны, пока они не уйдут в храм…»

Я начну, конечно, не с этого, в официальном документе первым будет вопрос о власти, а о Юле и Артуре где-нибудь в конце.

«Заботу о приемных детях Винсенте и Далии поручаю моим родителям Людмиле и Андрею Даниным…»

На перстень связи упало сообщение о прибытии генерала Митте. Ну, слава богу!

Через пару минут мне доложили, что он ждет у дверей кабинета. Я велел ему войти.

Нам предстоит жесткий разговор. Внимательно смотрю на Германа, вытянувшегося передо мной, как рядовой перед полковником.

– Чем могу служить, государь? – спрашивает он.

У меня нет ни малейшего желания предложить ему сесть.

– Герман Маркович, вы нашли того, кто стрелял в меня?

– Сожалею, государь, но мы ищем.

– Проведите внутреннее расследование.

– СБК не замешана в этом инциденте.

– Вы уверены?

– Абсолютно, государь.

– Герман, вы же были на том банкете.

– Государь, вы хотите сказать, что я взял старинную винтовку с инфракрасным прицелом, залез на дерево в саду и стрелял в вас?

– Не вы, Герман. Вы были не один. У вашего спутника было слишком знакомое лицо, я долго не мог вспомнить, где же я его видел. Наконец, понял. Тесса, маленькое летнее кафе… Он ваш агент, один из тех, что сопровождал вас на Тессе, и которому еще тогда вы поручили убить меня, если я стану опасен. Это штатный убийца на службе СБК.

– Разрешите мне сесть, государь.

– Садитесь.

Он опустился на стул, второго кресла в кабинете не предусмотрено, вытер пот со лба тыльной стороной кисти.

– Герман Маркович, как насчет допросного кольца? – поинтересовался я и выложил на столик между нами простое кольцо с изображением феникса.

– Без этого можно обойтись, государь, – сказал он. – Стреляли не в вас.

– Я внимательно слушаю.

– Даниил Андреевич, Хазаровский не годится для власти.

Хочешь узнать истину, спроси у Анастасии Павловны.

– Он прекрасный финансист, не спорю, – продолжил Герман. – Так сделайте его министром финансов, но император из него никакой. Он психологически непригоден. Над ним обязательно должен кто-то быть.

– Это причина для убийства?

Герман молчит.

– Герман Маркович, завтра на моем перстне должно быть заявление о вашей отставке, это все, что я могу для вас сделать. Идите!

Он встал, повернулся спиной. И уже не успел увидеть, как посинели мои руки. И, наверное, поплыли их очертания, потому что все поплыло перед глазами. Так плохо мне не было даже во время маневра Анри Вальдо.

За окном уже бушует ураган, сверкают без конца синие молнии.

Я приказал принести воды, пью понемногу из бокала. Надо торопиться с завещанием. Я уже не ем, практически не сплю, и меня не тошнит во время приступов. И сами приступы стали другими, не такими острыми, как вначале, размытыми, как черты лица. Это значит скоро.

«Хазаровский Леонид Аркадьевич должен быть назначен регентом империи. В течение десяти лет он должен найти себе преемника среди талантливых молодых людей и обучить его. После чего отречься от власти…»

В углу комнаты разгорается серебристый свет. Поворачиваюсь: цертисы.

Три светящихся шара растут и вытягиваются в фигуры. Я не сразу узнаю их. Первая шагает ко мне. Черты разгладились, волосы распущены, вместо камзола свободные одежды. Наверное, так выглядела императрица Анастасия Павловна лет сто назад.

– Здравствуй, Даня, – раздается в моей голове. – Это я. Не узнаешь? Я обещала вернуться, и я пришла.

– Анастасия Павловна?

Она улыбается.

– Теперь меня зовут Анастасис.

Она подходит, кладет мне руки на плечо, одну на другую. И мне кажется, что через эти ладони я утеку в небо, останется один серебряный дым.

– Анастасия Павловна, мне надо дописать завещание, я не закончил.

– Ты не успеешь, Даниэль, – это голос второй цертис.

Я узнаю ее, та самая, что сливалась то со мной, то с Юлей. Моя цертис. Однажды она назвала мне свое имя: Изис.

– Вы пришли за мной? – спросил я.

– Не совсем, – сказала Анастасия Павловна. – Но когда распадается тело, завеса падает. Мы видим будущее дальше, чем ты. А Изис еще дальше. Она из той древней расы, что занесли на землю семена жизни и потом долго жили бок о бок с людьми, почитаемые как боги. У них больше нет плоти, потому что они прошли свою точку «омега». Говорят, люди поторопились. Человечество не готово к переходу.

– Изис, скажи мне, цертис может вызвать Т-синдром? – спросил я.

– Может. Но мы очень редко это делаем. Только когда хотим поднять до себя человека, который уже готов к этому. Как ты. Мы могли бы и подождать, сто, двести лет. Ты успел бы стать величайшим императором Кратоса. Но в твоей судьбе намечался губительный поворот. Тебя надо было спасать. И мы поторопились. Помнишь то сияние, что ты видел, стоя привязанным к дереву на плато Светлояра и готовясь к смерти?

Я кивнул.

– Ты видел меня. Это было твое первое слияние. Только благодаря мне ты смог выжить в отсеках гибнущего корабля, практически лишенных кислорода, и дойти до челнока. Но цертис не может не оставить следов. Тогда же началось твое преображение. Я позаботилась о том, чтобы ты миновал его первую стадию и сразу мог работать с высшими энергиями.

– Если бы не ты, я бы не заболел?

Она улыбнулась.

– Во-первых, не успел. Ты бы погиб вместе с линкором «Святая Екатерина». Но я понимаю, о чем ты. Да, ты мог избежать заражения. Твои родители здоровы. Т-синдром отчасти наследственное явление.

– Наследственное? Значит, дети Дарта тоже заражены?

– Многие, да. Но код не активизируется до пятнадцати лет, у них еще есть время.

– В чем же его причина? Кто придумал этот чертов код, если не цертисы?

Тогда она отошла в сторону, и я смог разглядеть третьего цертиса, дотоле скрытого сиянием Изис.

Это юноша с непокорными вьющимися волосами и тонкими чертами лица. Я сначала не узнал его. Он усмехнулся. Черты лица поплыли, состарились, появилась узкая бородка.

– Федор Тракль! – изумленно воскликнул я.

– Да, именно. Код написал я более ста лет назад. Он был вшит еще в первые модели биомодераторов, к изобретению которых я приложил руку. Тогда биомодераторы могли позволить себе только представители аристократии, по ним и пришелся первый удар Т-синдрома. Многие годы программа спала, и ее никто не замечал. Единственной ее задачей на первом этапе было переписывать и переписывать себя на все новые носители и проникнуть в кровь максимального количества людей. Программа передавалась по наследству от матери к ребенку вместе с биомодераторами. Модели последних усовершенствовались, и, в конце концов, коды были полностью переписаны, но мое детище уже обосновалось в Сети, и устройства связи воспринимали его как обломок старого кода и долгое время пропускали беспрепятственно. Потом запретили все старые коды, но было уже поздно. Правда, в результате все началось с периферийных планет, где контроль был послабее, старые коды вымарывались позже и не так эффективно, как на Кратосе. В результате там они просуществовали подольше. И дольше всего на Дарте. Именно там критическая масса впервые была достигнута. Моя программа постоянно запрашивала другие биомодераторы и оценивала процент зараженных. Когда он превысил некоторое число, программа начала активизироваться. Не обошлось без сбоев и ошибок в оценке процента. Отсюда отдельные случаи Т-синдрома двадцатилетней давности.

– Вы хотели уничтожить человечество?

– Честно говоря, я никогда не испытывал особых восторгов по поводу этой разновидности обезьяны, – усмехнулся Тракль. – Человек слишком несовершенное создание: слишком уязвимое, короткоживущее, ленивое, склонное активизировать в своем примитивном мозгу биохимические процессы, связанные с получением наслаждения, а не думать и создавать новое. Да и мыслит оно чудовищно медленно, если вообще мыслит. Плоть и кровь не лучший носитель для интеллекта. В плазме все процессы идут куда быстрее, чем в сером веществе. Мы многое смогли сделать на пути совершенствования человека: генетические операции продлили жизнь, биомодераторы практически избавили от болезней, но сущность человека не смогли изменить. Нет, я не хотел гибели человечества. Не так жестоко. Я хотел его изменить. Долго не понимал как. Разумная плазма казалась мне чисто умозрительной идеей, пока я не встретил цертиса и сам не поверил, что это возможно. И тогда я создал код, который должен был преобразовать человека в мыслящую плазму.

– Почему же первый этап преображения часто приводит к смерти? Или это не бесследное уничтожение?

– Это бесследное уничтожение, – сказал Тракль. – Не все готовы к переходу. Измененные люди должны были завоевать мир и заставить измениться тех, кто избежал заражения. Увы, работа с высшими энергиями и агрессивность плохо совместимы. Я был максималистом, я хотел непременно изменить все человечество. Метаморфы должны были выполнить свою миссию и перейти на второй этап преображения. Это получалось далеко не всегда. Первый вариант кода был несовершенен. Но я узнал об этом только став цертисом. У меня не было другой возможности поставить эксперимент. Подопытными кроликами меня не обеспечили, а проверка кода на себе была равносильна самоубийству. Поэтому я ввел себе код, только когда решил, что мои дела на земле закончены. В его работе было много неожиданностей. Я не думал, что это будет так мучительно и займет почти год. Я пытался пропагандировать результаты, и меня сочли сумасшедшим. Но процесс было уже не остановить.

– Первый вариант кода? – спросил я. – Значит, был и второй?

– Конечно. Именно его вводили под видом регистрации на Дарте. Но и он был несовершенен, среди жителей планеты было много смертей. На Тессе был уже третий вариант кода.

– А Огненное Братство?

– Это были первые объединения измененных людей. На мой взгляд, чересчур мистические. Но я дал им коды. Обмен кровью служит той же цели: перекодировать биомодераторы и обеспечить второй этап преображения.

– А зачем нужна Игла Тракля в верхнем зале храма?

– Серая Игла выполняет там свою истинную миссию. Я ведь задумал ее не как оружие, это всего лишь побочный эффект, возникающий на большой мощности, который только и додумались использовать на Кратосе. Серая Игла управляет последним этапом дезинтеграции, аккумулирует образовавшуюся плазму и не дает ей распасться.

– Значит, тот, кто не успел вовремя уйти в храм, исчезнет?

– Скорее всего исчезнет.

– Мне пора?

– Пожалуй.

Я обернулся к той, что стояла за моим креслом, положив мне руки на плечо. Я накрыл их своей ладонью.

– Анастасия Павловна, я выполню свое обещание. Я дам человечеству выбор. Пусть каждый, кто захочет, сможет ввести себе код и стать цертисом.

– Нам это будет тяжело, – заметила Изис. – Принимать столько существ, обретших тело цертиса, но далеких от истинного совершенства.

Но я уже передавал на перстень связи: «Повелеваю, чтобы каждый совершеннолетний гражданин империи имел право ввести себе код Т-синдрома, когда пожелает, и избрать судьбу цертиса. Коды должны быть доступны».

Я вспоминаю о человеке, которого до сих пор не упомянул в моем завещании: «Анри Вальдо…»

Рука императрицы тает под моей ладонью. Они исчезают, стягиваясь в шары и бледнея.

– Разве вы не проводите меня в храм? – спрашиваю я.

И еще успеваю услышать. Словно эхо.

– У тебя будет провожатый, Даня.

И в мозг врывается громкий, как набат, и требовательный сигнал кольца связи. Меня вызывает Юля.

– Артуру плохо! – кричит она. – Сделай же что-нибудь.

– Ждите.

Я несусь по коридору, шокируя охрану и приводя в замешательство слуг. Слава богу, до апартаментов Юли недалеко. Врываюсь к ней.

Артур полулежит в кресле, он бледен, черты лица плывут, на руках синие пятна.

Я подхожу, кладу ему руку на плечо.

Неужели так быстро! Он почти не пользовался Силой. Но кто, кроме Федора Тракля, знает, как работает тессианский код? Этот «благодетель» человечества жаловался на медлительность первого варианта. Неужто не усовершенствовал? Большинство метаморфов, освобожденных мною из тессианской тюрьмы, уже ушли в храм. И сама Тесса стремительно пустеет. Еще немного, и там будет та же ситуация, что на Дарте, и нам придется усыновлять тессианских детей.

Я совершенно четко понимаю, что это последний приступ, и Юля тоже понимает это.

– Артур, – говорю я. – Мы сейчас полетим в храм.

И ловлю отчаянный взгляд Юли.

Отвожу глаза.

Артур молча дает мне руку, я помогаю ему встать.

Юля летит с нами.

Мы выходим в сад. Ураган прошел, унесся дальше на север. Воздух пахнет озоном, на пожелтевших листьях висят капли дождя и переливаются на солнце. Серебристые паутинки тянутся между ветвями. Вот, надо же, завезли пауков! Я зачем-то вспоминаю, что паук – символ Кали, богини материи и смерти.

Мы садимся на переднее сиденье, сзади – охрана. Ловлю себя на мысли, что трем метаморфам на последней стадии Т-синдрома телохранители совершенно ни к чему.

Около десяти утра. Небо девственно голубое, только далеко на севере чернеет туча слабеющего урагана. Мир кажется невообразимо, щемяще прекрасным.

– Я умру? – спрашивает Артур.

Как-то по-взрослому спрашивает, не как испуганный ребенок, как юноша, который хочет знать истину, как бы горька она ни была.

Юля плачет, слезы беззвучно стекают по бледным щекам. И плывут черты. Подожди, любимая, я не провожу вас двоих. Подожди хотя бы до заката!

– Ты не умрешь, – говорю я. – Ты станешь цертисом.

– Вы в это верите, Даниил Андреевич?

– Я знаю.

Мы в храме, Юля остается за дверьми, ей незачем смотреть на это, ее глаза просят меня о невозможном.

Надо ли нам обмениваться кровью? Артур заразился на Тессе, значит, скорее всего, у него пробиты верхние чакры. Зачем нам этот дурацкий ритуал? Действительно важна только Игла Тракля. Успеем ли?

Я решил, пусть все идет, как обычно. Так спокойнее.

Мы обмениваемся кровью, и я вливаю в него энергию, так же, как когда-то в Анатоля, так же, как в раненого Германа, как в Бхишму. Уже после первого зала я понимаю: дойдем. Артур идет без моей помощи, даже не опираясь на руку, зато мои шаги тяжелы. Значит, так держать.

В зеленом зале Анахаты я понимаю, что его приступ закончился. Зато у меня дрожат и синеют руки. Можно ли повернуть время вспять? Замедлить можно. Я уже делал это в сражениях с метаморфами.

Артур взлетает на следующий уровень, он улыбается, ему не страшно.

– Дай мне руку, Артур, – прошу я. – Помоги мне.

Императрица говорила, что с распадом тела исчезает завеса между прошлым и будущим. Да, кажется, это так. Я иду увереннее, я уже знаю, что случится. Мои усилия больше не интуитивны, я знаю, что делаю.

– Артур, слушайся меня, делай только то, что я скажу, что бы тебе ни говорили о храме.

Он кивает.

– Хорошо, Даниил Андреевич.

Он ведь тоже видит будущее. Он понял? Или слишком много сил уходит на борьбу со страхом и попытки держаться достойно?

Мы на верхнем ярусе. Яркий дневной свет бьет в окна. Я здесь впервые днем, все, кого я провожал, уходили ночью. Таков обычай.

– Не трогай Иглу, – говорю я. – Сейчас ты спустишься вниз и выйдешь из храма. Как только проводишь меня.

Я держу его руку, он не успевает ничего понять, я уже касаюсь ладонью острия Иглы Тракля.

– Возьми кольцо и передай Хазаровскому, там наброски завещания, – успеваю сказать я, прежде чем меня заливает боль.

Наверное, так себя чувствует человек, когда с него живьем сдирают кожу. Я не успел закричать. Это быстро. Боль ушла, и пол зала начал стремительно падать вниз. На миг все исчезло, а потом я увидел далеко внизу залитый солнцем Кириополь. Прямо подо мной сияет шпиль храма, и имперские хризантемы колышутся под ветром где-то далеко внизу. Увидел? Так мог бы видеть человек, если бы все его тело покрылось глазами. Тысяча граней мира! Границы зрения расширились, за видимым диапазоном вспыхнули новые цвета.

Я растянулся по небу серебряным дымком, который так ужасал меня еще год назад и казался знаком гибели цивилизации. Поднялся выше и наконец собрался в шар. То существо, что росло во мне под человеческой оболочкой, вырвалось на свободу. Я сам стал этим существом.

И тогда я встретил других.

Стая цертисов парит высоко над землей. Для узнавания не нужно человеческое обличье. Но и имена не отражают сути. Старый друг Саша Прилепко, императрица Анастасия Павловна, гений и убийца Федор Тракль. Здесь другие звуки и другие имена, недоступные бессильной человеческой речи.