1. КОМИССАР ТРОП

Фотографии тесно заполнили стол в маленьком ка­бинете комиссара криминальной полиции Эдварда Тропа. Фотографии, папка с материалами дела: опи­санием места преступления, показаниями обвиняе­мого Родриго Альвареса и свидетелей (служанки убитой — Сте­фании Закревской, адвоката и других знакомых или близких). Не­которые из них толком ничего не знали, в неуверенных ответах сквозило явное желание поскорее отделаться от следователя.

Троп выбрал одну из фотографий и принялся рассматривать в старинную лупу в потемневшей медной оправе. Четкий профес­сиональный снимок запечатлел картину свершившегося преступле­ния: поперек ковра лежит пожилая женщина, ее вытянутая к резной двери рука как бы указывает путь, которым ушел убийца, и требует отмщения. Лицо женщины, крупное, с неправильными властными чертами, приобрело после смерти трагически угрюмое выражение и напомнило Тропу актрису, игравшую в пятидесятых годах в пьесе Пристли. Голова убитой напряженно откинута назад, около шеи, на ковре, большое пятно неправильной формы — кровь.

Троп медленно листает страницы толстой папки в дерматиновом синем переплете... Мария Скалацца, урожденная Пилевски, семьде­сят четыре года, проживала в собственном особняке в Дортинге на седьмой авеню в доме номер тридцать. Одиннадцатого июля 1973 года в двадцать два часа была обнаружена мертвой водопроводчиком Хаммером при следующих обстоятельствах: выйдя из дома напротив, где он исполнял срочную работу, Хаммер заметил, что из особняка миссис Скалацца выбежал Родриго Альварес и, испуганно огляды­ваясь по сторонам, исчез за углом соседнего дома.

Хаммер знал, что Родриго Альварес — частный детектив и де­журит по ночам в особняке. Заподозрив неладное, он осмелился заглянуть в дом, тем более, что входная дверь осталась полуоткры­той. Обнаружив хозяйку дома убитой, Хаммер немедленно сообщил в полицию и через полчаса Aльваpec был арестован в доме Джоан Дэвис, у которой снимал комнату. Чемодан Родриго был наспех уложен и сам он собирался покинуть Дортинг.

Троп выхватывал из различных документов, собранных в папке, отдельные факты, стараясь испытанным методом индукции воссоздать картину преступления в целом, пусть схематичную, еще неточ­ную, но верно передающую атмосферу и характер обстановки, со­путствующей действиям преступника.

Он листал страницу за страницей, изредка шевеля губами, будто пережевывая какую-то мысль, потом снова вернулся к фотографиям, на этот раз выбрав другую: на переднем плане сейф, дверца открыта, он пуст. Зеркало, в затейливом оформлении из бронзы времен поз­днего Возрождения, ранее прикрывавшее сейф, лежит на полу, ря­дом с горкой со старинным фарфором. Поодаль виднеется тело убитой.

Фотографу удался снимок; кажется, фарфоровые фигурки за­стыли в изумлении, ужасаясь происшедшему: дамы в кринолинах, затянутые в талии, кавалеры в коротких обтянутых курточках и узких трико до колен, ниже — тонкие чулки и туфли на высоких каблуках с ажурными пряжками. Те из кавалеров, у которых нервы покрепче, разглядывают убитую в монокли. Вот-вот музыканты оп­равятся от испуга, зазвучит прерванный менуэт, и дамы с кавале­рами начнут сходиться и расходиться в чопорных фигурах старинно­го танца.

— На лирику потянуло,— усмехнулся Троп,— так и мемуары, чего доброго, начну писать...

Журналистов Троп недолюбливал, как и большинство представителей его профессии, и при встрече с ними, если этого не удава­лось избежать, отделывался официальной информацией, стараясь поскорее избавиться от развязного беспринципного племени.

Сейчас было спокойно, журналисты давно забыли про убийство миссис Скалацца, тем более, что убийца схвачен, и хотя он не сознался в убийстве, вина его ни у кого сомнений не вызывает. Личность убийцы также непривлекательна для читателей раздела уголовной хроники: немолодой детектив частной сыскной конторы Филдинга, испанец по имени Родриго. Что напишешь про такого убийцу? Ни погони, ни эротики, ни сцен насилия... Упорно твердит, что невиновен, кроме этого ничего сказать в свое оправдание не может.

Троп не занимался этим делом и случайно обратил внимание на раскрытую папку, закуривая сигарету в кабинете Дугласа Хартинга. Он автоматически прочел полстраницы допроса Родриго Альвареса и, чем-то заинтересовавшись, прочел его показания до конца.

— Дуг, ты разрешишь полистать эту папку?

— Премного обяжешь,— отшутился Хартинг,— оттуда уже ни­чего не выжмешь полезного. Слава богу, не первый год в полиции.

Усевшись верхом на стуле, Троп бегло ознакомился с пока­заниями свидетелей.

— Послушай, Дуглас, ты уверен, что миссис Скалацца убил Родриго?

— Конечно, Эдвард. У меня никаких сомнений нет, я уже за­нимаюсь этим делом немало времени. Прочел показания водопро­водчика? Хаммер видел, как Родриго Альварес выбежал из особняка и скрылся за углом, и вид у него при этом был странный, будто он чего-то сильно испугался. Хаммер часто встречал Альвареса у дома миссис Скалацца и сразу же узнал его. Догадываясь, что произошло неладное, Хаммер входит в дом и находит миссис Скалацца заре­занной. Он сообщает в полицию и полицейские едва успевают схва­тить Родриго: тот готовился к бегству. На его одежде обнаружили кровь и экспертиза установила, что это кровь убитой. Главная ули­ка! Да и перерезанное горло — это так похоже на работу испанца.

— При нем нашли нож?

— Нет, но у него было достаточно времени, чтобы избавиться от него. Как видишь, улик немало, а Родриго, хотя и утверждает, что никого не убивал, ни одного пункта обвинения опровергнуть не может.

— Адвокат встречался с ним? Кстати, кто у него адвокат?

— Филипп Баррел. Но он ничего не мог выудить у своего подзащитного такого, что бы могло повлиять на судей при вынесении приговора.

— Расскажи подробнее, что связывало испанца с домом миссис Скалацца?

— Покойная страдала комплексом: по ночам ей казалось, что ее хотят ограбить, она слышала голоса, шаги... И тогда Скалацца наняла частного детектива у Филдинга. Ты должен знать этого англичанина, у него нечто вроде сыскной конторы. Оформлено все по закону, так что к нему не придерешься. Она наняла Альвареса на три месяца, а потом собиралась продать дом и уехать к сестре во Францию.

Я беседовал с Филдингом; тот объясняет, что хотел на такую простую работу, как охрана особняка, дать кого-нибудь помоложе, но Скалацца настаивала только на самом опытном специалисте и он направил туда Родриго, сыщика с большим стажем. Они вообще, как говорил Филдинг, не занимаются подобной чепухой, но миссис готова была хорошо заплатить и он согласился.

— Она была богата?

— Да, главное ее богатство — драгоценности, они исчезли. Там было бриллиантов не меньше, чем на полмиллиона. Достались ей от покойного мужа, а он у нее прозывался не то графом, не то князем. Я всегда путаюсь в титулах!— Хартинг засмеялся, чуть не выронив изо рта сигарету.

— Откуда известно про бриллианты?— Троп не поддержал смех Хартинга, и вопрос прозвучал более резко, чем хотелось комиссару.

— Адвокат миссис Скалацца утверждает, что их было не мень­ше, чем на эту сумму.

— Дуг, ты не возражаешь, если я заберу у тебя дело об убийстве миссис Скалацца?

— В принципе — нет, Эдвард. В нем не осталось ничего интересного: сознается Альварес или нет — его ждет электрический стул. Я не смог добиться от него, куда он спрятал бриллианты, может тебе удастся расшевелить его. Не стану скрывать от тебя, мои ребята на прошлой недели его прилично обработали, но и это не помогло. Они немного переусердствовали и я боялся, чтобы не пронюхала п ресса. Но Родриго не настаивал на экспертизе: испугался, что ли. Да это к лучшему, нам совсем ни к чему, чтоб газеты лишний раз поднимали шум о наших методах расследования.

— Это ваши методы, Дуг. Я никогда не позволяю себе подобного при допросах!

— Ну, не сердитесь, Эдвард,— миролюбиво продолжал Хартинг, сожалея, что поддался на откровенность с этим чистоплюем Тро­пом,— все так делают. Вы что-нибудь увидели в этом деле?— Хар­тинг неожиданно подумал, что поспешил, согласившись с предло­жением комиссара.

— Нет,— холодно бросил Троп,— меня попросту удивляет, по­чему Альварес лжет безо всяких на то оснований. Впрочем, как раз основания у него могут быть.

Неуклюже повернувшись на стершихся каблуках, Троп вышел, фальшиво напевая песенку из старого кинофильма. Тот, кто хорошо знал Тропа, сразу бы понял, что он взволнован и песенка из нашу­мевшей комедии не что иное, как отвлекающий маневр перед Хартингом.

Фигурой и походкой Троп напоминал стареющего провинциа­ла — фермера, заблудившегося в большом городе: седые короткие волосы, немодный костюм, стоптанные туфли и простоватое лицо — вот и весь Троп. Но под заурядной внешностью скрывался талант­ливый сыщик, мгновенно реагирующий на самые незначительные, на первый взгляд, факты, дающие в итоге разгадку сложным, запу­танным преступлениям.

Троп от себя позвонил шефу полиции Макгоурту и попросил разрешения взять у Хартинга дело об убийстве и ограблении Марии Скалацца.

— Возьмите, Троп, если Хартинг не возражает. Вы же знаете, что существует определенная этика,— снисходительно ответил Макгоурт.— Что ты там разглядел, старая лиса?— неожиданно усмех­нулся он,— держу пари, что бриллианты! Там, наверное, их кара­тов сто!

— Пока ничего, мистер Макгоурт, так, хочу повозиться. Я под­ключу к расследованию, с вашего разрешения, лейтенанта Фердина­нда Блэза; он мне понадобится.

И вот Троп, разложив на столе фотографии, будто пасьянс, курит одну сигарету за другой, временами обращаясь к протоколь­ной записи допросов. В такой манере Троп работает всегда: сначала анализ, предложения, перестановка лиц, замешанных в преступ­лении, подстановка других, заинтересованных в нем. Троп любил эти минуты, называя их первым раундом, на боксерский манер, когда противники, не приступая к решительным действиям, прово­дят разведку, делая ложные выпады и финты, проверяя возможности друг друга.

Троп начертил на листе бумаги подобие какой-то схемы, напоминающей разветвления генеалогического древа, и в самом верху этой схемы написал чье-то имя и поставил вопрос, ниже — шло еще имя, а дальше какие-то закорючки и значки, в которых никто, кроме Тропа, и не разобрался бы.

— Во всяком случае, в этой игре дирижер не Родриго,— за­думчиво произнес Троп, собирая фотографии в плотный пакет и пряча вместе с папкой в сейф,— что ж, первый раунд продолжается!

 

2. РОДРИГО

— Садитесь,— предложил Троп высокому худому испанцу с прямыми, гладко зачесанными волосами. У него смуглое, изму­ченное лицо, заметно несколько заживающих ссадин. Испанец су­хощав, подтянут, чувствуется, что он обладает ловкостью и силой. На вид — не меньше сорока.

— Спасибо, господин комиссар. Вы обратились ко мне на «вы». До этого меня больше величали испанской собакой или мексикан­ской сволочью. Я имею ввиду ваших коллег.

— Забудьте об этом, Родриго. Курите, у нас долгий разговор.

— Спасибо, господин комиссар,— как заведенный повторял Род­риго; он закурил с жадностью человека, лишенного долгое время необходимого и привычного, и откинулся на стуле, прикрыв глаза.

— Я читал ваши показания,— продолжал Троп,— вам будет трудно рассеять всеобщую убежденность в причастности к преступ­лению, хотя вы и утверждаете, что невиновны. Алиби у вас нет, отпечатки ваших пальцев и на дверце сейфа, и на серебряном брас­лете, который носила на руке убитая. Кровь на пиджаке, показания Хаммера, подготовка к бегству...

— Господин комиссар, увидев миссис Скалацца на полу, я попытался оказать ей помощь, но тут же убедился, что хозяйка мертва, и решил осмотреть место преступления, как профессионал,— при этих словах Родриго горько усмехнулся,— я увидел полуоткрытый сейф и распахнул дверцу до отказа: он был пуст. И тогда меня пронзила мысль, что подозрения падут на меня и я ничем не смогу доказать свою невиновность. Верите, господин комиссар, я померт­вел от страха, я перестал вдруг владеть собой, такого со мной никог­да не случалось. Я выбежал из особняка в панике, не ведая, что творю, и побежал домой. Хотелось одного: исчезнуть, превратиться во что-нибудь невидимое и невесомое. Не стану скрывать, мне хо­телось немедленно покинуть Дортинг и вообще Америку. Когда я наспех уложил чемодан, то одумался, но было поздно — поли­цейские уже пришли за мной.

— Вы давно в Америке?

— Двадцать лет. Я приехал из Сан-Мартинеса. Это в Испании.

— Вы хотели бежать на родину?

— На такое путешествие у меня не хватило бы денег. Куда-нибудь в Южную Америку.

— Давно вы у Филдинга?

— С момента приезда, я начинал рассыльным. Потом Филдинг меня заметил, я оказался, по его словам, способным.

— Вы обеспечены? Я имею ввиду ваши заработки у Филдинга.

— Мне хватает. Я живу один и не позволяю себе ничего лишне­го. Но вы знаете, господин комиссар, как сейчас с ценами: то, что утром стоит доллар,, вечером может стоить полтора. Я сначала пы­тался откладывать деньги, хоть по сто долларов в месяц, думал вернуться в Испанию, жениться и купить собственный дом. У каж­дого испанца мечта — собственный дом, пусть хоть маленький, но свой. Но это оказалось невозможным, и я смог купить только подер­жанный автомобиль: для моей работы это необходимо. Последнее время он был не на ходу, я пользовался прокатным.

— Как вы попали на службу к миссис Скалацца?

— Это была не совсем служба, господин комиссар. Миссис Скалацца по ночам одолевали слуховые галлюцинации, повсюду ей чудились преступники. Скалацца по телефону связалась с Филдингом. Я случайно услышал об этом и сам напросился. Филдинг не хотел меня посылать на такое несерьезное дело, как охрана помешанной старухи. Он так и выразился — помешанной, но я сумел убедить его, что мне необходимо отдохнуть, тем более, что миссис Скалацца просила человека только на три месяца. И Фил­динг согласился.

— Когда вы заступали на дежурство?

— В десять вечера, а уходил в шесть. Полдня отсыпался, потом до вечера был свободен.

— Вы дежурили дома или на улице?

— Миссис Скалацца не ставила определенных условий, я мог находиться около дома или в холле. Иногда миссис Скалацца звала меня к себе наверх и просила рассказать об Испании. Я рассказывал о своем детстве, о корриде, о наших праздниках, ярких, как ве­сенние цветы. Когда на нее нападала бессонница, приходилось го­ворить до утра.

— Вы носили при себе нож?

— Никогда, хотя я испанец.

— В день убийства вы утром пошли домой как обычно?

— Да, я был дома в семь утра. Немного поел и лег спать.

— Я беседовал с вашей хозяйкой: она не подтверждает этого.

— Не знаю, что она говорит, только она и не могла меня видеть: я ведь не выходил из комнаты.

— Вечером, когда вы уходили на дежурство, вас опять никто не видел?

— Нет, я никого не встретил. Подходя к дому миссис Скалацца, я сразу же обратил внимание на то, что ни в одном окне нет света. Я знал, что Стефания, служанка хозяйки, утром должна была уе­хать на несколько дней к своим родителям и очень удивился темным окнам. Миссис Скалацца не любила темноты. Я подошел к дому — дверь была не заперта. С дурными предчувствиями я поднялся на­верх, включая везде свет, ... дальше вы все знаете.

— Где живет Стефания?

— В нескольких часах езды от Дортинга, в Дайвере. Ее родители содержат ферму, разводят птицу.

— Почему миссис Скалацца согласилась отпустить Стефанию? Она ведь боялась грабителей.

— Днем она не боялась, а ночью был я.

— Стефания часто отлучалась из дому?

— Не знаю. Днем я почти не бывал там, лишь изредка выполнял некоторые поручения хозяйки: один раз сдал в ремонт ее старинные часы-браслет, потом как-то принес из магазина коробку с обувью. Но вы не подумайте чего-нибудь, Стефания скромная девушка, она похожа на испанку. Нет, не цветом волос, а фигурой, походкой. И улыбка у нее такая...

— Она нравилась вам?

— Да, но я никому не говорил об этом.

— Родриго,— мягко обратился к нему комиссар,— допустим, можно как-то объяснить присутствие отпечатков ваших пальцев на дверце сейфа, на браслете. А как оправдать пятна крови на вашем костюме? Скалацца была убита в одиннадцать дня, а вы явились в двадцать два часа, кровь к тому времени давно свернулась, и вы никак не могли ею измазать пиджак. Экспертиза же установила идентичность состава крови на пиджаке с кровью убитой.

Родриго опустил голову, выражая всем видом полную обреченность.

— Родриго, выслушайте меня внимательно: я не знаю, что заставляет вас не говорить правды, обрекая себя на гибель, потому что казнят и без такого количества обличающих материалов. Но я взялся за это дело, увидев в нем маленькую надежду на ваше спасение.

— Господин комиссар, господин комиссар,— Родриго пытался сказать что-то еще, он вскочил со стула, лицо его побледнело,— вы верите в мою невиновность? Тогда я спасен, я много слышал о вас. Господин ко...

— Подождите, Родриго,— прервал его комисар Троп,— к ваше­му спасению долгий извилистый путь, если он вообще отыщется. Но, читая протокол осмотра места преступления, я обратил вни­мание на бутерброды, которые вы обронили на ковер около трупа.

— Да, я помню: хотел достать платок и они выпали. А потом было не до них, я очень испугался, когда понял, чем все это мне грозит.

— Так вот, Родриго Альварес, я глубоко уверен, что человек, убивший Марию Скалацца в одиннадцать часов дня, не придет на место преступления вечером, с тщательно приготовленными бутер­бродами, не замыв пятна крови на костюме, и не станет, к тому же, потом нестись как сумасшедший по улице, привлекая к себе вни­мание. Такое может сделать только тот, кто ничего не знает о событиях, происшедших в этом доме! Но это между нами, сеньор испанец, между нами... Вы ничего к своим показаниям добавить не можете?

— Нет, господин комиссар. Простите,— Родриго умоляюще, не мигая смотрел на Тропа.

 

3. МЕТОД ЦВЕТНОЙ ПЕЧАТИ

Троп подключил к расследованию убийства Марии Скалацца лейтенанта Блэза. Фердинанд Блэз не мог жить без кумира. В юнос­ти — это был Элвис Пресли, король рок-н-ролла, бывший шофер из Пенсильвании; Пресли сменил Кассиус Клей, непобедимый тя­желовес среди боксеров-профессионалов. В этот период восемнад­цатилетний Фердинанд упорно посещает спортивный клуб и, по мнению тренеров, обещает стать перспективным боксером тяжелого веса. Потом служба в армии, офицерские курсы, а после армии он, неожиданно для себя самого, приходит на работу в полицию. Его судьбу решил случай с племянником Джорджем.

Гангстер Витторио Винченце, скрываясь от полиции, забрался на чердак семиэтажного дома и открыл беглую стрельбу по группе преследования. Пятилетний мальчик был убит наповал на детской площадке для игр.

Фердинанд в тот день, видя горе своей тетки, поклялся посвятить всю свою жизнь борьбе с преступниками. Попав в полицию, он быстро разочаровался в этих «новых центурионах», как их рек­ламировала популярная кинолента. Фердинанд смог лично убедить­ся, что разговоры о коррупции в полицейском аппарате, связях с мафией, пытках и избиениях на допросах имеют под собой реальную почву. Газеты иногда прямо указывали на полицейского чиновника, уличенного в связях с преступным миром. Того тихо спроваживали, и на его место приходил другой, более осмотрительный.

Блэз уже всерьез подумывал об уходе из полиции, но вдруг он «открывает» комиссара Тропа и остается. Троп не похож на осталь­ных полицейских, с которыми Блэзу приходилось сталкиваться по работе, отличался от них принципиальностью, независимостью суж­дений, к тому же, классический бессребреник, что тоже привлекало молодого Блэза. Одни любили комиссара, другие ненавидели, третьи боялись, как, например, Хартинг. У Тропа был самый высокий про­цент раскрываемости преступлений, вероятно поэтому его и держали в аппарате городской полиции на высокой должности, хотя нередко шеф, обозленный его строптивостью, публично клялся отправить неудобного комиссара на пенсию. Затем следовало громкое дело, и Макгоурт пожинал плоды работы резкого, непримиримого, но в то же время нужного комиссара Тропа.

Таким образом, у Блэза появился новый кумир, и он попросился под начало Тропа. Он старался во всем подражать комиссару, даже его степенности и внешней медлительности, но это ему удавалось совсем плохо. Взрывной, атлетически сложенный Блэз, чувствовал потребность в ежеминутной отдаче энергии, и сбросив иногда ис­кусственную солидность, оглянувшись предварительно по сторонам, производил в коридоре полицейского управления несколько резких выпадов, качаясь, как маятник, проводя, как это принято в термино­логии боксеров, бой с тенью. Потом, устыдившись собственной вы­ходки, напускал на себя прежний серьезный вид. Черные глаза на смуглом лице возбужденно блестели, волосы падали на лоб, и со стороны Блэз больше походил на современного акселерата, нежели на лейтенанта полиции.

Троп терпеливо обучал Блэза методам расследования, с удовольствием отмечая, что Фердинанд хорошо усваивает его уроки. Их отношения постепенно перерастали в дружбу, необходимую для обоих, потому что каждый из них был, в сущности, одинок в боль­шом многолюдном городе.

Фердинанд сидел напротив комиссара в его кабинете, и тот излагал ему свою теорию расследования, которую называл «методом цветной печати».

— Понимаешь, Фердинанд, на цветной печатной картинке при ее изготовлении сначала отпечатывается один цвет, как правило — преобладающий, затем в определенные незаполненные места пропечатывается другой, потом третий, и так далее. Каждый цвет должен занять свое место. Если же он выйдет за границы отведенного ему участка, это сразу же обнаружится. Так и в расследовании, на­пример, с делом об убийстве Скалацца.

Сначала мы с тобой соберем заново показания лиц, тем или иным образом причастных к этой трагедии, а потом займемся на­ложением одних показаний на другие и посмотрим, где обнаружатся изъяны. Есть у меня некоторые соображения, но о них рано говорить. Ты ознакомился с материалами дела?

— Да, Эдвард,— наедине с Тропом Фердинанд называл комисса­ра по имени, комиссар сам этого хотел; в присутствии других формой обращения оставалось звание Тропа,— я применил ваши методы при ознакомлении с делом.

— И что у тебя получилось?— Троп добродушно улыбнулся, с удовольствием глядя на Фердинанда.

По-ученически загибая пальцы, Фердинанд стал перечислять: «Во-первых, если миссис Скалацца убил Родриго Альварес, то зачем ему понадобилось приходить вечером? Во-вторых, почему он не скрылся сразу же после убийства, а попытался сделать это так поздно и неуклюже? У него же был запас времени не менее, чем в сутки, пока бы обнаружили труп».

— Первый твой вопрос, Фердинанд, доказывает, что ты никогда не освоишь свою профессию,— глядя на обескураженного Блэза, Троп продолжал,— если бы Родриго убил миссис Скалацца проду­манно, не оставив никаких улик и обеспечив себе прочное алиби на то время, когда произошло убийство, то для него был прямой смысл прийти вечером, заступить как обычно на дежурство, подтвердив этим непричастность к убийству и полное незнание того, что про­изошло в доме за время его отсутствия. И в таком случае, ему не было надобности убегать тайком, а наоборот, следовало поднять крик и позвать соседей и полицию.

Ты неверно сформулировал первый вопрос, сконцентрировав все внимание только на факте прихода Родриго в дом, упустив из виду несколько вариантов, когда такой приход являлся бы оправданным с точки зрения подтверждения алиби. Ведь любой вопрос следует рассматривать в совокупности не только конкретных факторов, но и возможных.

Постановкой второго вопроса ты себя полностью реабилитируешь и показываешь грамотным специалистом,— Троп опять добродушно и хитро улыбнулся, видя как светлеет при этих словах лицо Фердина­нда.— Если бы Хартинг не получил от родителей в наследство кочан капусты вместо головы, то один этот вопрос должен был его смутить. Но Хартингу не до психологических исследований: прямых улик против Родриго столько, что его уже сегодня можно отправить на электрический стул и ни один адвокат не сможет ему ничем помочь, тем более тупица Баррел. Зачем же Хартингу искать кого-то другого? Его смущало только отсутствие похищенных бриллиантов. Будучи уверенным, что Родриго не раскроет место их нахождения, Хартинг охотно передал мне это дело. Сливки с него он давно уже снял, позируя для «Вечерних новостей» и описывая корреспонденту деше­венькой газетки звероподобного гориллу Родриго Альвареса. Этот портрет более подходит самому Хартингу, нежели испанцу.

Ты съездишь сегодня в Дайвер и поговоришь со Стефанией; Дуг сказал, что после смерти хозяйки она живет у родителей. Меня не удовлетворяют вопросы, которые ей были заданы. При разговоре, я подчеркиваю, при разговоре, а не при допросе, не забывай о мело­чах; они зачастую говорят больше, чем значительные, но ничего не дающие факты. При беседе Стефания гораздо глубже раскроется, нежели при официальном протокольном допросе. Весь разговор не­заметно запишешь на магнитофон.

Свой приезд объяснишь чисто формальным проведением дополнительного расследования и обязательно выскажешь уверенность, что ты не сомневаешься в виновности Родриго Альвареса. Поинте­ресуйся у нее, знала ли она о существовании скрытого сейфа. Ниче­го, что она может не сказать правды, интонация голоса при ответах играет немалую роль, и мы должны уловить и отделить ложь от правды.

Также выясни, когда Стефания в день убийства прибыла домой. Желательно проверить эти сведения у возможных очевидцев ее при­езда. Хотелось бы знать, не проявляла ли она в тот день беспокой­ства, хотя вряд ли нам удастся узнать у кого-нибудь такую важную мелочь. В общем, сам понимаешь, что нас интересует и из чего тебе следует исходить при разговоре. Мне недостаточно мнения Хартинга о Стефании. Сегодня постараюсь выкроить время и осмотреть особ­няк миссис Скалацца. Шеф завалил меня работой, когда же я попы­тался пожаловаться ему на большую загруженность, ты знаешь, что он мне ответил?

— Не прибедняйтесь, Троп. Будь это так, вы не стали бы искать себе дел у других следователей!

 

4. ОСОБНЯК НА СЕДЬМОЙ АВЕНЮ

Целый день Тропа занимали неотложные дела и только к вечеру он смог вернуться к материалам о происшествии в особняке на седьмой авеню. Все еще было неясным, но какие-то факты вырисо вывались из общего хаоса ярче, обретали четкий рисунок и это являлось результатом напряженной работы, независимо от того, за­нимался ли Троп этим делом или другим: мозг его автоматически продолжал анализировать, вычислять и сопоставлять, отбрасывая все лишнее.  

Троп посмотрел на часы — десятый час, и, хотя летом темнеет поздно, на улице уже зажглись фонари, да и комиссар более часа назад включил свет в кабинете. «Отложу, пожалуй, визит в особняк на завтра»,— подумал комиссар, но его неожиданно охватило пред­чувствие, что именно сегодня он приблизится к разгадке преступ­ления.  

Троп решился: он одел темно-синий, не по сезону тяжелый пиджак, висевший в течение дня на спинке стула, поправил во­ротник рубахи, затягивая при этом узел галстука, запер сейф, и, осмотрев комнату,— не забыл ли чего, погасил свет и направился к выходу. Все это проделал обстоятельно, и те, кто судил о характере комиссара по внешним признакам, глубоко заблуждались: в нужный момент реакция Тропа была незамедлительной.  

Седьмая авеню протянулась с юга на север и практически находилась вне городской черты, счастливо избегнув фабричных испа­рений и автомобильного смога. Она была ровная и зеленая, ухожен­ная специально нанимаемыми садовниками.  

Двухэтажные особняки, чем-то похожие друг на друга и в то же время имевшие свои отличительные признаки, выстроились в две пареллельные линии. Здесь проживали только обеспеченные люди; дом на этой улице стоил не менее двухсот пятидесяти тысяч. Улица была хорошо освещена, но дома таились в тени, отбрасываемой широколистными кленами. «При таком свете водопроводчик не мог спутать Родриго ни с кем другим»,— подумал Троп, останавливая машину метрах в двухстах от тридцатого номера. Оставшийся путь Троп проделал пешком, чтоб не привлекать излишнего внимания.  

Попадались редкие степенные прохожие, выгуливавшие породистых собак, неслышно проплывали дорогие мощные машины: форды, крайслеры, понтиаки — улица понимала толк в машинах. Здесь не было измученных нездоровых людей; дома же, как и люди, имели надменный, самодовольный вид.  

Троп приблизился к нужному номеру, потрогал металлическую узорчатую калитку и без звука открыл ее ключом из связки, захва­ченной в управлении. Замыкал связку брелок с рельефным изобра­жением Наполеона Бонапарта, выпущенный в Париже к одному из бонапартовских юбилеев. Брелок видимо прислала сестра в подарок миссис Скалацца. Наполеон на брелке в своей классической треу­голке и вид у него, как и при жизни, независимый и гордый. Троп зачем-то внимательно посмотрел на строптивого надменного импе­ратора, и, глубоко вздохнув, положил брелок с ключами в карман.  

Комиссар шел по дорожке из крупного речного песка, направ­ляясь к дому, взгляд его неприметно, но цепко скользил по огром­ным клумбам с пышными осенними цветами и декоративным де­ревьям, подстриженным умелой рукой. «Садовник работал два раза  в неделю — в понедельник и четверг, убийство произошло в среду... Значит, он тоже ничего прояснить не сможет.» Взгляд Тропа не пропускал теневых пятен под деревьями, под окнами особняка... Стоп! Он продолжал двигаться, но весь напрягся, чувствуя себя незащищенным перед неведомой и в то же время реальной опасно­стью: в окне второго этажа в зыбком неверном свете всколыхнулась занавеска. Это говорило о чьем-то присутствии в доме. «Может быть, открыли дверь в коридоре или противоположной комнате»,— поду­мал Троп. Он не мог остановиться и прислушаться, боясь показать, что обнаружил чье-то присутствие, и, чтобы выгадать время, оста­новился и принялся прикуривать сигарету, повернувшись спиной к ветру, и в это время, нащупав пистолет, незаметно снял рычажок с предохранителя.  

Особняк недружелюбно уставился на комиссара черными сле­пыми окнами, каждое из которых могло в любую секунду осветиться смертоносной вспышкой выстрела. Послышался легкий шум, и в подозрительном окне показалась кошка, прыгнувшая с подоконника на планку открытой форточки, и теперь выбиравшая более устой­чивое место. Троп мгновенно расслабился, напряжение спало, он негромко рассмеялся.  

— Хорошо, что писаки не узнают об этом. Представляю заго­ловки: «Комиссар — против кошек! Поединок с котом!» Все равно не порядок, что открыта форточка,— уже придирчиво подумал ко­миссар, приближаясь к двери с цветными витражами. Дверь заперта, печать полицейского управления на месте. Троп для ориентации представил план дома, затем аккуратно срезал печать, отпер дверь и шагнул в темноту. Достав из кармана небольшой фонарик, он быстро узким лучом отыскал выключатель и нажал податливый прямоугольник.  

Перед ним находился просторный незастекленный холл, на полу дорогой ковер, на стенах, между современными, стилизованными под старину, бронзовыми бра, виднелось несколько модернистских картин в строгих деревянных рамах: размытые цветовые пятна, гла­за без лиц, геометрические фигуры неопределенного назначения... В углу, на подставке из каррарского мрамора, возвышалась скуль­птура из металла, с тремя отверстиями неправильной формы.  

— И за что только люди деньги платят?— не зло и не к месту подумал Троп, сознавая вздорность своей мысли. В конце концов, какое ему дело, что кому нравится и за что они платят деньги?  

Он медленно поднимался по лестнице, пушистые ковры глушили звук шагов. Поднимаясь, Троп по пути зажигал все светильники, отчего лестница и холл пылали ослепительным светом. Он добрался до гостиной и зажег люстру. Здесь убили Марию Скалацца.  

Комиссар огляделся: по-прежнему фарфоровые дамы и кавалера не решались приступить к прерванному менуэту. Троп подошел ближе к горке; искусные мастера придали фигуркам живость и плас­тику, их было много, не менее полусотни на четырех стеклянных полках, произведений прикладного искусства различных фарфоро вых мануфактур и заводов восемнадцатого века, изготовленных в Германии, Франции, Австрии, России...  

— Говорят, такой фарфор — безумная роскошь и стоит десятки тысяч долларов,— произнес вслух Троп, никогда не интересова­вшийся искусством ранее. Вот на ковре мелом обведено место, где лежала убитая. Линия, обозначавшая руку, смазана, вероятно кто-то наступил. Не удивительно: народу тогда суетилось много — и фотограф, и эксперты, журналисты, самые пронырливые.  

Вот оторванное от стены зеркало, оно прикрывало сейф. Зеркало отходило автоматически, не преступник не был знаком с секретом и попросту сорвал его . Значит, он знал, где находится сейф.  

Троп прошел в спальню покойной миссис Скалацца — постель аккуратно прибрана, всюду порядок. Хозяйка явно любила, чтобы все стояло на своих местах. Троп узнал об этом, знакомясь с показаниями Стефании, и с теплотой подумал об убитой. Он и сам был приверженцем строгого порядка во всем, что касалось его работы, да и не только ее. Через коридор — комната Стефании.  

Здесь Троп увидел иную картину: постель разбросана, в комнате какой-то хаос: рассыпана французская пудра, беспорядок на туалет­ном столике, сдвинуто далеко в сторону кресло. В общем, на это можно было и не обратить внимания — молодая девушка опаздывала на автобус и не прибрала комнату. Но Троп, со своим пристрастием к порядку, не мог пройти мимо подобного отношения Стефании к своим прямым обязанностям. «Хорошо, что у меня нет семьи, я бы заел всех своим характером...»,— подумал Троп. Он любил иногда порассуждать с самим собой.  

Выйдя из комнаты Стефании и не обнаружив ничего примечательного, Троп прошел коридором и увидел лестницу, ведущую вниз к черному ходу. «Значит, Стефания могла выходить из дому, минуя гостиную и не попадаясь на глаза хозяйке!»— мысль была не новой, но здесь, на месте, она отложилась более четко и заняла другое место в сознании Тропа. Говоря языком строптивой хроники, она перебралась с седьмого-восьмого места на третье или даже на второе. Троп не стал спускаться по лестнице, а вернулся в спальню миссис Скалацца, и, открыв секретер, принялся небрежно перебирать бу­маги. Думал ли он об этом раньше? Трудно сказать: иногда Троп и сам не знал, что предпримет в последующую минуту, но в этих, казалось бы хаотических действиях, была своя жесткая система, сводившаяся к тому, чтобы не пропустить ни одного, даже самого незначительного факта. Так частый бредень браконьера задерживает в себе, помимо крупной рыбы, и мальков.  

Письма, бумаги убитой... Троп мельком оглядывает их, откла­дывая в сторону. Недописанное письмо в Париж, оно написано по-английски и только начало письма по-французски:  

«Мой дорогой друг Ядвига!»— перевел Троп и усмехнулся: «Как хорошо, что миссис Скалацца не была сильна во французском, потому что кроме этих слов я, пожалуй, ничего и не знаю». Ко­миссар закурил сигарету и продолжал чтение. «Прости, что я долго ничего не сообщала о себе, все надеялась приехать и уже никогда  не расставаться с вами. К сожалению, обстоятельства (ухудшение здоровья) затягивают переезд. Боюсь, что в этом состоянии дорога для меня будет обременительной.  

Не переживай, эта задержка временная, не более, чем на пол­года. За это время подлечу нервы. Стыдно признаться, моя дорогая, но меня одолевают слуховые и даже зрительные галлюцинации, я слышу по ночам в гостиной чьи-то шаги, какие-то шорохи. Я даже обращалась в полицию, но ты же знаешь наших полицейских... Как-то ночью дверь в мою спальню приоткрылась, и я увидела в проеме двери в лунном свете мужскую фигуру. Поверь, я чуть не умерла со страху: я закричала, зажгла свет и выбежала в гостиную, но там никого не было. Мои драгоценности, к счастью, были целы и Леда стояла на месте. Мне все кажется, что приходили за ними. Моя служанка Стефания ничего не слышала. Впрочем, в двадцать лет и меня никакой шум разбудить не мог. Называя все это гал­люцинациями, я, тем не менее, понимаю, что все реально.  

Лиз Тостер (я писала тебе о ней) посоветовала обратиться в частную сыскную контору и нанять детектива для охраны. Сегодня свяжусь с ними: хочу спокойно прожить до отъезда. Пусть будет частный детектив, раз полиция ничем помочь не может. Даже если мои страхи безосновательны, присутствие детектива меня успокоит.  

Здоров ли Поль? Передай, что по приезде в Париж я помогу приобрести ему овощную лавку...»  

На этом письмо обрывалось. Известные факты: миссис Скалац­ца -была подвержена слуховым и зрительным галлюцинациям — ре­зультат расстроенного воображения. Троп беседовал с лечащим вра­чом убитой: он подтверждает, что пациентка страдала устойчивым расстройством нервной системы. Но среди всего известного неожи­данное открытие — миссис Скалацца обращалась за помощью в по­лицию!  

— Не знаю, что там думает доктор,— вдруг промычал Троп,— но это письмо написано здоровым человеком, а главное — она обра­щалась в полицию и ей не помогли. И Стефания не могла не знать об этом! Интересно, кто проверял заявление, кто приходил, кто отказал в помощи?  

Троп, сложив письмо, бережно положил его в карман пиджака и потушил свет. Часы на городской башне пробили двенадцать раз.

 

5. СТЕФАНИЯ ЗАКРЕВСКАЯ

Утром Троп встретился с Фердинандом. Тот, как обычно, был полон энергии и жажды деятельности. Он привез из Дайвера пленку с записью разговора со Стефанией и в нетерпении ждал комиссара. Троп не спеша заточил карандаш, достал из сейфа материалы по расследуемому делу.  

— Ну, что-то любопытное?  

— Нет, Эдвард, ничего нового по сравнению с прежними показаниями. Она уже в половине десятого была дома. Это подтвержд а ется сведениями, полученными при беседе с отцом и матерью Сте фании, к тому же у нее сохранился автобусный билет. Она сама мне его показала. От автострады к дому Стефанию подвез мистер Вуд, бывший прокурор. Мне случайно удалось поговорить с ним.— Последние слова Фердинанд произнес с явной надеждой, что Тропу понравится его оперативность и объем проделанной работы. Но ко­миссар не спешил хвалить расторопного помощника и продолжал рассеянно смотреть в окно.  

— Видишь ли, какое дело, Фердинанд: нам придется еще раз встретиться со Стефанией.  

— Вы что-нибудь обнаружили новое за это время?  

— Я нашел письмо миссис Скалацца, адресованное сестре в Париж. Это письмо человека с нормальной реакцией на конкретный, а не вымышленный страх, как это утвердилось в сознании у всех, включая и меня, в какой-то степени. Но главное сейчас то, что убитая, как я понял из письма, обращалась в полицию, которая ей отказала в помощи! Я просил проверить этот факт — пока никаких сведений не поступило. Включи магнитофон. Надеюсь, Стефания не очень нервничала, видя твои усилия замаскировать его газетой или каким-нибудь другим отвлекающим предметом?  

— Что вы, Эдвард! Конечно же она и не подозревала, что я записываю нашу беседу на пленку, хотя я действительно прикрыл магнитофон «Тайме». Но ничего не было заметно,— Фердинанд покраснел, чувствуя иронию в словах комиссара, потом достал ролик с пленкой и вставил в портативный магнитофон величиной с коробку из-под сигарет. Некоторое время слышалось какое-то шуршание, потрескивание, затем четкий голос Фердинанда произнес:  

— Мисс Стефания, с каких пор вы работали у миссис Скалацца и кто рекомендовал вам устроиться к ней?  

— С 1971 года, господин лейтенант. В газете появилось объяв­ление о том, что требуется молодая девушка для обслуживания одинокой пожилой женщины. Непременное условие — девушка дол­жна быть полькой по национальности. Я посетила контору в Дортинге, давшую объявление, и меня направили на седьмую авеню.  

Я понравилась миссис Скалацца. Оказалось, что она тоже поль­ка, и все служанки, которые работали у нее до меня, были польки. Последняя из них вышла замуж и переехала куда-то в Европу.  

— Вы говорили с ней по-польски?  

— Нет, я не знаю польского языка, ведь я родилась в Америке, но и миссис Скалацца тоже его почти забыла. Она прожила в Дортинге более пятидесяти лет. Письма в Париж своей сестре она тоже писала по-английски (при этих словах Троп насторожился).  

— Когда вы узнали об убийстве вашей хозяйки?  

— Я вернулась из Дайвера через два дня и мне сразу же сказали об этом соседи. Потом в полиции, когда допрашивали.., этот Род­риго... Мне трудно было поверить: он казался тихим человеком и все время говорил о своей Испании.  

— Что за страхи одолевали вашу хозяйку?  

— Ей чудились шаги в гостиной, разговор. Однажды она даже увидела человека или тень от него. Так, во всяком случае, ей показалось. Она вечно боялась за свои драгоценности.  

— Она сама говорила вам об этом?  

— Да. Драгоценности ей достались в наследство от мужа.  

— Вы их видели?  

— Нет, хозяйка их никогда мне не показывала.  

— Вы знали, где она хранит их?  

— Конечно же нет: она была скрытной, еще бы — бриллианты!  

— Откуда вы знали, что это были бриллианты? (Послышался смех Стефании.)  

— Господин лейтенант, газеты писали об этом. (Троп с усмеш­кой посмотрел на Блэза — тот отвернулся и снова покраснел. «Это не беседа, а типичный допрос, к тому же она явно издевается при ответах. Ну ладно, может, что-нибудь выудим и отсюда»,— пробор­мотал Троп, покусывая кончик карандаша.)  

— Стефания, а вы слышали шум и разговоры, о которых упо­минала хозяйка?  

— Никогда, хотя я сплю очень чутко.  

— Она не обращалась в полицию? (При этих словах Троп одоб­рительно поднял палец: «Молодец! Отличный вопрос»)  

— Нет, она обращалась к доктору. («Ложь, Фердинанд, ложь! Стефания не могла не знать, что приходил полицейский, а если не приходил, то все равно она должна была быть в курсе дела, что миссис Скалацца обращалась в полицию.»)  

— Когда в вашем доме появился Родриго?  

— В середине мая. Это было так неожиданно! («Стоп!— закри­чал комиссар,— Фердинанд, отмотай пленку назад, эти слова очень важны. Для нее было неожиданным появление сыщика. Значит, хозяйка сама звонила Филдингу и Стефания об этом не знала! Почему? Может у миссис Скалацца зародились какие-то подоз­рения... А вот в полицию могла звонить и Стефания, по просьбе хозяйки. Тем более она замалчивает этот факт явно с целью обелить себя, отвести подозрения. Ну, посмотрим. Включай.»)  

— Она не обращалась в полицию? («Слушай, Фердинанд, слу­шай!»)  

— Нет, она обращалась к доктору. («Обрати внимание на инто­нацию при ответе!»)  

— Когда в вашем доме появился Родриго?  

— В середине мая. Это было так неожиданно!  

— Что неожиданно, Стефания?  

— Появление детектива, господин лейтенант.  

— Как относилась к нему миссис Скалацца?  

— Очень хорошо, я даже ревновала. Представляете, он ей рассказывал об Испании иногда до самого утра. Вот к чему привела ее доверчивость!  

— Вы уверены, что убийца Родриго?  (Троп досадливо ударил себя кулаком по колену. «Зачем ты задал этот вопрос, Фердинанд?   Боюсь, что ты подпортил всю игру!»  Фердинанд виновато развел руками.)  

— А кто же ещё, господин лейтенант ? Вы подозреваете кого-то другого?  

— Нет, Стефания. Но вы же сказали, что он был тихим. (Троп облегченно вздохнул.)  

— Это правда, но он же нуждался в деньгах и думаю, что выследил, где хозяйка хранит бриллианты. Мне сказали, что хозяйке перерезали горло. Это на испанцев похоже: они все ходят с ножами! («Чересчур умно для нее,— Троп покачал головой,— эту мысль явно подсказал ей Хартинг для большей убедительности виновности Род­риго, хотя и без этого для Хартинга материалов хватало больше, чем нужно».)  

— Родриго тоже носил при себе нож?  

— Я... не знаю.  

— Вам нравился Родриго?  

— Что вы, он похож на ворону: смуглый, с прилизанными воло­сами! Фу! Мне нравятся другие мужчины, похожие на вас, господин лейтенант. (Троп рассмеялся коротким смешком: «Браво, Ферди­нанд!» Блэз в ответ принял неотразимую театральную позу и вы­пятил челюсть.)  

— У вас есть жених?  

— Н-нет. (Троп насторожился.)  

— Вы как-будто сомневаетесь?  

— Нет, я не сомневаюсь: просто, очень давно я любила одного человека.  

— В день убийства вы видели Родриго?  

— Нет, он уходил в шесть утра, а я уехала к родителям в тот день восьмичасовым автобусом.  

— Родриго дежурил и на улице, и внутри дома. У него были ключи от входной двери?  

— Да. Хозяйка ему очень доверяла, даже больше чем мне. Разве это не обидно?  

— Я так полагаю, что и у вас были ключи от особняка: и от парадного входа и от черного?  

— Да, у меня были ключи.  

— Ключи Родриго брал с собой, когда уходил домой или клал в условленное место?  

— Хозяйка разрешала ему носить ключи с собой. (Троп кивнул головой: ключи были при нем во время ареста. Сейчас они в по­лиции.)  

— А где ваши ключи от дома миссис Скалацца?  

— Я не знаю: где-нибудь должны быть. Столько неожиданных событий, что я о них вовсе забыла. («Значит, у Стефании остались ключи и она может в любой момент, при необходимости, попасть в дом... в любой момент,»— пробормотал Троп, выразительно глядя на Фердинанда.)  

— Поищите, Стефания. Ключи должны находиться у нас, пока идет расследование.  

— Хорошо. Я найду и сразу же привезу в полицию.  

— Еще, Стефания: после того, как появился Родриго, хозяйку по-прежнему одолевали страхи?  

— Кажется, нет. Я не уверена. Фердинанд щелкнул кнопкой магнитофона.  

— Больше я ни о чем не спрашивал ее, Эдвард.  

— Ты молодец, Фердинанд, хорошо построил допрос, хотя мы и говорили о беседе. Возникает много вопросов: во-первых, она явно солгала, что ей неизвестно насчет того, что миссис Скалацца обра­щалась в полицию за помощью. Во-вторых, она замялась при ответе на твой вопрос о женихе. Ключи она тоже оставила у себя не без цели, и любопытно ее откровенное признание, что Родриго появился в доме неожиданно для нее. Появление в доме Родриго кому-то сильно мешало. И еще: ты слышал, с какой неохотой Стефания ответила на твой последний вопрос? Ей не хотелось говорить о том, что с появлением Родриго исчезли все галлюцинации у хозяйки. Это очень и очень для нас важно. Сейчас мне должны подготовить ответ, не поступало ли к нам заявление миссис Скалацца.— Троп снял трубку и набрал номер.  

— У телефона Троп. Я просил проверить... Да-да, хорошо. Спа­сибо. Вы проверили по журналу регистрации? Благодарю.  

Троп положил трубку. «Фердинанд, никакого заявления от мис­сис Скалацца в полиции нет!»  

Вдруг Троп с неожиданной для него торопливостью бросился к сейфу. Лейтенант с изумлением смотрел на комиссара: тот открыл тяжелую дверцу, вытащил из пакета кучу фотографий, нашел нуж­ную и стал всматриваться в нее пристальным взглядом. Потом опус­тился на стул и жадно затянулся сигаретой.  

— Что случилось, Эдвард, может я что-нибудь сделал не так?  

— Фердинанд, ты видишь перед собой величайшую бездарность! Я вчера был в особняке, но только сейчас меня осенило: две фар­форовые фигурки на верхней полке стоят по-иному, нежели на фотографии, сделанной нашим фотографом в день убийства. И никто их трогать не мог, во всяком случае из наших: дверцы шкафчика закрыты на ключ. Я проверял. Кому это было надо? Теперь многое может проясниться для нас. Немедленно едем туда.  

Троп достал из сейфа связку ключей от особняка, увеличитель­ное стекло, баночку с порошком и кисточку для выявления отпе­чатков пальцев, сложил все в портфель-дипломат и вышел из ка­бинета своей обычной походкой, но Фердинанд видел, каких трудов ему стоило сдерживать себя. Это было так непохоже на Тропа!

 

6. СНОВА ОСОБНЯК МАРИИ СКАЛАЦЦА

В особняке Троп, не задерживаясь в холле, сразу же поднялся наверх. Фердинанд молча следовал за ним, понимая, что комиссар близок к разгадке преступления, где ставка при выигрыше равна спасению жизни невиновного человека.

Троп стремительно влетел в гостинную, и это как раз были те минуты, когда комиссар приводил в действие все мышцы и нервы обычно неповоротливого тела. И хотя Фердинанд знал о подобных перевоплощениях своего начальника, наблюдая его в такие минуты, не мог не восхититься им.  На пути к горке с фарфором Троп от­рывисто бросил Фердинаоду:  

— Обрати знимание: на ковре стерта линия руки убитой. Ви­дишь?— Комиссар на мгновение приостановился.— Я не придал этому значения вчера, но с учетом того, что мы знаем сегодня, все выглядит в новом свете. Скорее всего, что меловую линию стерли ночью, когда кто-то посетил особняк. А теперь посмотри на фото­графию и расположение фигурок на верхней полке. Ну что ж, мое предположение по поводу ночных визитов подтвердилось — по­явился новый беспорядок: одна из фигурок на третьей полке повернута иначе, чем вчера. Печать, которой я вчера опечатал входную дверъ,  на месте. Значит проникли через черный ход. К сожалению, я вчера не обратил на него внимания. Не страшно ошибиться, Фер­динанд, страшно не заметить своей ошибки. Сходи, посмотри, от­крывали дверь черного хода или нет. Что?— прокричал он в тем­ноту,— контрольная нить связана узлом? Хорошо, возвращайся сю­да.  

Троп поковырялся в замке перочинным ножом и открыл дверцу серванта из красного дерева. Фердинанд сравнил порядок располо­жения фигурок с расположением на фотографии и увидел, что Троп был прав в своих утверждениях: на фотографии пасторальная сцена в духе французского художника Буше, где пастушок, одетый как молодой аристократ, играл на свирели двум придворным дамам, находилась слева, а чуть правее амур с колчаном стрел за спиной выпускал из клетки плененное сердце. Перед лейтенантом были те же фигурки, только поменявшиеся местами. Но как комиссар так точно запечатлел в памяти расположение нескольких десятков фигу­рок? «Я так не смогу»,— огорченно подумал Фердинанд.  

Троп, тем временем, обрабатывал фигурки порошком, выявляя отпечатки пальцев.  

— Фердинанд, упакуй их в мой дипломат и приходи в комнату Стефании. Я буду там. Захвати еще несколько фигурок для дактилоскопии.  

Через несколько минут Фердинанд застал Тропа за странным занятием: тот рассматривал еле заметное розовое пятнышко на про­стыне, которая прикрывала постель Стефании. Потом взял с туа­летного столика небольшие ножницы и аккуратно вырезал пятныш­ко. На простыне образовалось небольшое отверстие величиной с пятицентовую монету.  

— Это, пожалуй, серьезная улика против Стефании и спасение для Родриго,— последние слова комиссар произнес холодно, видимо, устыдившись возбуждения в голосе,— а тебе сегодня придется подежурить здесь. Печать и контрольную нитку от черного хода ос­тавишь в таком же состоянии, как сейчас. Визит к Стефании отло­жим на завтра: я думаю, что она этой ночью сама пожалует сюда.  

— Стефания?!  

— Да, Стефания.  

— Значит, убийца она?  

— Нет, ты же сам проверял ее алиби, но убийство произошло не без ее участия. Мы отвезем в управление для срочной экспертизы фигурки с отпечатками пальцев и частицу простыни с каплей крас­ного вина. Захвати еще тюбик губной помады со столика Стефании, на нем обязательно должны быть отпечатки пальцев служанки; дру­гой возможности у нас пока для сравнения нет.  

— Эдвард, а почему у вас вызвало подозрение это пятно на простыне?  

— Подождем экспертизы, Фердинанд. А пока эксперты будут работать с материалом, я хотел бы повидать садовника Криса Норта. Вдруг он нам сможет поведать немало интересного, хотя его и не было здесь в день убийства. Разговор с Крисом займет немного времени, так что ты можешь поехать со мной. Затем будешь отсы­паться, чтоб ночью не сомкнуть глаз!  

— Почему вас заинтересовал этот садовник?  

— Потому что люди, соприкасаясь с природой, обладают исключительным звериным чутьем. . Впрочем, посмотрим...

 

7. ИСТОРИЯ МЕДНОГО ПОЛКОВОДЦА

Договорившись со специалистами о срочной экспертизе, Троп погнал машину по улицам Дортинга, стараясь ускорить встречу с садовником.  

— Кажется, приехали,— сказал комиссар, останавливая свою малолитражку около невысокой чугунной ограды, за которой в окру­жении фруктовых деревьев и пышных цветов виднелся небольшой одноэтажный домик. Троп вышел из машины и нажал кнопку звонка на калитке. Тотчас же из домика выбежал крохотный старичок и суетливо засеменил навстречу.  

— Вы представители издательства? Очень, очень оперативно. Признаюсь, не ждал вас так быстро. Значит, вам понравились мои исследования об Аврааме Линкольне?  

— Простите, мистер Норт, но мы из полиции. Я комиссар Троп, а это мой помощник лейтенант Блэз. Я хотел поговорить с вами по поводу убийства миссис Скалацца. Ведь вы ухаживали за ее цветами и могли кое-что видеть из того, что нас интересует.  

— Да-да, конечно, я вам все расскажу, меня уже допрашивали в полиции. Но сейчас вы не очень кстати— продолжал суетиться Норт, приглашая нежданных гостей в дом,— я сейчас работаю и боюсь потерять мысль. Я пишу историю Дортинга. Что, удивлены ? Конечно удивлены. Еще бы! Какой-то садовник и пишет книги. Но это мое единственное увлечение; цветы — это работа! Я сказал, что вы пришли некстати, но теперь я думаю, что наоборот — это очень даже кстати. Я только что закончил главу новой книги: о памятнике, который украшает нашу главную площадь. Вы не можете не знать этот памятник, он поставлен в честь великого полководца Тэля Эшо.  

Сейчас я прочту ее вам. Эта глава — бомба, от ее взрыва развалятся все школьные учебники по истории Соединенных Штатов Америки. Мне удалось докопаться до истинных событий, имевших место в то интересное время.  

— Мистер Норт,— попытался перебить его Троп,— мы немного спешим и хотелось бы сначала задать вам несколько вопросов, а в другой раз мы специально приедем к вам послушать эту удивитель­ную главу.  

— Нет-нет,— занервничал Крис Норт,— садитесь вот сюда; я все же вам сначала прочту, это займет немного времени, не более получаса. Мне не с кем поговорить и поделиться своими мыслями в процессе создания той или иной вещи, и от этого страдает качество моей работы.  

Троп выразительно посмотрел на Фердинанда, давая понять, что придется выслушать этого одичавшего ниспровергателя педагоги­ческих основ. Они находились в бедно обставленной комнате, в которой, кроме множества книг, кровати, стола и нескольких стуль­ев, ничего не было.  

— Сейчас-сейчас,— скороговоркой пробормотал Норт, стараясь соединить с десяток разрозненных листков,— понимаете, я пользу­юсь не только официальными документами, но и теми сведениями, которые по крупицам передаются из поколения в поколение. Я развенчал миф об этом Тэле Эшо, я взорвал памятник без ди­намита!— голос Норта достиг третьей октавы,— я придал добытым сведениям литературную форму и добавил немного юмора, он скра­шивает неприглядный фон истории, которая произошла около двух­сот лет тому назад, когда американцы верили в свободу и дрались за нее с англичанами!— Норт бросил на переносицу очки в ме­таллической оправе: «Слушайте!»

— Каждый город должен иметь свою историю. Если ее нет, то ее пишут, а если она у города есть, то последующие поколения все равно изменяют ее в угоду новым вкусам и веяниям, зачастую реаби­литируя лиц, названных их предками негодяями, и, свергая с пьедес­талов тех, кто был в прошлом вознесен на самую вершину. Ведь история и ложь, по словам древнего философа, дети одной матери — цивилизации, и одного отца — тщеславия.— Ну как?— Крис Норт гордо вскинул голову,— это только начало, они у меня попляшут! Они надолго запомнят, кто такой Крис Норт!— Троп выразительно, с иронией посмотрел на Блэза, приложив палец к губам.

 — Лучше всего, когда у города вообще нет никакой примечательной истории; тогда ее создают ученые в тихих норах своих кабинетов, и удивительно терпеливая бумага выдерживает грохот несуществующих сражений, свист десятифунтовых чугунных ядер и атаки давно умерших горожан со шпагами в руках, с презрением плюющих в лицо врагу вишневые косточки. Ржанье насмерть пере­пуганных лошадей, пороховой дым. зачернивший солнце, слава и честь на конце шпаги и Виктория,— вот что тянется за волнистой линией слов под податливым, в руках историка, пером из крыла  того самого гуся, предки которого спасли Рим! Впрочем, перо может быть и стальным, и золотым; это не меняет суть дела.  

В Дортинге, городе с историей, созданной по тем же рецептам, по которым кондитер создает торт, застраивая его башнями из крема и мармеладовыми садами, центральную площадь занимает дворец правосудия с древнегреческой богиней Фемидой из желтоватого мра­мора. Городская молодежь, малопочитающая закон, из озорства или более осознанных побуждений отшибла и унесла весы богини пра­восудия и половину карающего меча. Обломанный меч больше по­ходит на крест, и Фемида в этом, непредусмотренным скульптором варианте, походит на печально бредущего по пустыне Иоанна Крес­тителя. Повязка на глазах еще больше подчеркивает трагичность богини, олицетворяющей правосудие Дортинга.  

Дворец правосудия начинал строить архитектор из Италии, поклонник Ренессанса, но не закончил его, обиженный на скаредность местных властей; продолжал строительство немец, приверженец тяжеловесной и мрачной готики. Долго ломал голову немец над проблемой, как вписать готическое продолжение в кружевное начало. Заканчивал дворец веселый галл из Бордо, придав завершению легкомысленный и воздушный вид. В итоге получилось немыслимое сооружение, опровергающее все архитектурные каноны и непонятно каким образом удерживающееся на земле в вертикальном поло­жении.— Ну как?— голос Норта дрожал от возбуждения. Троп одобрительно кивнул головой.

— Напротив дворца правосудия на площади, выложенной брусчаткой, с выщербленными булыжниками, создающими впечатление выбитых зубов, на гранитном постаменте стоит памятник. Каждый приличный город должен иметь хоть один памятник полководцу, прославившему город своими блистательными победами на полях сражений. На памятниках такого рода надписи идентичны и за­канчиваются словами «... от благодарных жителей города». В данном случае от жителей города Дортинга генералу Тэлю Эшо. Бронзовые капли букв перечисляют заслуги полководца, отстоявшего Дортинг в борьбе за независимость против англичан. При одной мысли о том, что могло случиться с их предками, если бы не Тэль Эшо, чувст­вительные сердца дортингцев бьются тревожно и часто, а глаза производят слезы, крупные и квадратные, как зерна кукурузы. Все мальчики Дортинга мечтают стать похожими на великого полковод­ца, а девочки хотят такими видеть своих будущих мужей. В этом, как в зеркале, вся наша Америка!  

Гид показывает немногочисленным, одураченным роскошными проспектами, туристам дворец правосудия и искалеченную Фемиду, объясняя по гениальному указанию мэра, что статуя с дефектами потому, что является оригиналом древнегреческой скульптуры, най­денной при раскопках в Афинах и приобретенной городскими вла­стями, не скупившимися для народного блага.  

Далее гид с восторгом рассказывает историю борьбы за независимость и свободу города, полученные в результате битвы, выигранной великим стратегом и полководцем Тэлем Эшо, не менее  великим, чем Александр Македонский и Наполеон. История в изложении гида занимала времен  не менее часа и туристы, потерявшие надежду выбраться из города засветло, обреченно смотрят на медного полководца в генеральском мундире , неловко сидящем на жеребце более приспособленном для перевоза тяжелых грузов. Вполне вероятно, что во время сражения под генералом был горячий арабский скакун , но город поскупился и заказал памятник скульп­тору, который брал дешево и качество его работы соответствовало оплате за нее.  

Медное лицо всадника с подтеками сырой зелени и недобрым взглядом пересекает косая зарезанная улыбка. Левой медной рукой генерал натягивает медные поводья, а в правой, вытянутой, держит шпагу, свирепо протыкая ею заходящее солнце. Конь не поддается всаднику и только делает вид, что оторвал передние копыта от постамента. Это явно злит генерала и туристы отворачивают спек­шиеся на жаре лица, не выдерживая тяжелого взгляда.  

История победы Дортинга в рассказе гида передается таким образом: «Двадцать третьего сентября 1789 года колониальные войска англичан под предводительством графа Эбера подошли к восставше­му Дортингу, угрожая истребить всех от мала до велика. Комитет борьбы за независимость города в панике  собрался на очередное заседание. Послышались предложения сдаться на милость победи­теля. Тогда поднялся генерал Эшо.  

—Будем д раться до победы! Я все сказал,— сурово произнес он, и лаза его горели жаждой битвы и сл авы, — завтра я поведу войско против Эбера и Дортинг навечно покроет себя неувядаемой славой.  

— Да поможет нам бог!— хором крикнули члены комитета, а председатель вытер обшлагом бархатного камзола слезу благодар­ности и признательности.  

Не успело солнце смягчить густую темень ночи, как Тэль Эшо вывел квадратные легионы кавалерии и пехоты навстречу смерти или бессмертию. На возвышенности ему соорудили шатер и он, сидя на барабане, рассматривал в подзорную трубу фирмы «Рант и К°» неподвижный лагерь противника, жаждущий насилия и женщин Дортинга. Впоследствии эту бессмертную позу перенял Наполеон.  

Под звуки кларнета фирмы «Барроу и Сыновья» войско Дор­тинга двинулось вперед. В созвышенности голубые мундиры пехоты были похожи на капли дождя на золотом поле предстоящего сра­жения.  

Битва была беспримерной в истории войн. Убитые лежали по всему полю так плотно, что последующие ряды шли по трупам своих товарищей. Тогда Тэль Эшо вывел кавалерию и был впереди на чистокровном арабском скакуне. Он пронзил ряды неприятеля, как молния пронзает сгусток ночи, он расчистил коридор, по которому гранитно неслась вдохновленная беспримерной отвагой полководца его кавалерия. Эбер дрогнул, серые мундиры английских кавале­ристов повернули лошадей, спасаясь от карающей шпаги генерала  Эшо. Сам граф Эбер едва унес ноги, бросив на поле битвы личное оружие.  

Председатель комитета за независимость Дортинга встретил Тэля Эшо во главе благодарных горожан и не в силах был сдержать слезы нахлынувших чувств к великому сыну города. Тэлю Эшо еще при жизни воздвигнули памятник, который вы видите перед собой. Генерал, прогуливаясь по городу, останавливался перед монументом и толпа устраивала ему овации, потому что, если бы Дортинг не выдержал натиска англичан, то неизвестно, как бы в дальнейшем сложились судьбы других государств, хотя бы и той же Франции...»  

Туристы поспешно занимали места в автобусе, не оборачиваясь, боясь еще раз столкнуться со взглядом прославленного полководца, смотревшего им вслед с ненавистью и презрением.  

Если бы,история походила на математику, где дважды два во все времена и народы оставалось неизменной величиной, то история генерала Тэля Эшо приобрела бы совершенно иной вид.  

Когда батальоны графа Эбера насели на фланги Тэля Эшо, полководец ощутил мороз около сердца и, немедленно забежав в шатер, переоделся в приготовленное на всякий случай платье маркитанки, надвинув до бровей чепец. В свой генеральский мундир он переодел денщика, велев тому скакать на все четыре стороны, отвле­кая внимание неприятеля от действительной генеральской особы.

Денщик, обалдевший от золотого мундира, ошалело вспрыгнул на коня и бешено ринулся вперед, увлекая за собой кавалеристов Дортинга, не догадавшихся о перевоплощении. Тем временем левый фланг Эбера достиг шатра и солдаты кинулись вовнутрь, в надежде поживиться чем-нибудь ценным, но обнаружили только дрожащую маркитанку. Жадные похотливые руки тянулись к Тэлю Эшо, он в ужасе отпрянул в угол шатра, ожидая позора, более худшего, чем смерть.  

Но в битве неожиданно наступил перелом. Денщик полководца в надвинутом на глаза кивере, во главе конницы, опрокинул войско Эбера и одержал победу. Никто не признал в нем генеральского денщика, а кто и признал — посчитал за лучшее промолчать: голова дороже минутного зубоскальства.  

Английские солдаты, бросив полураздетую, ошалевшую от стра­ха маркитанку, поспешно ретировались. Каким образом произошло обратное перевоплощение, этого уже никто знать не может, да в этом и нет особой нужды.  

Во всяком случае, генерал въехал в город в своем прежнем мундире, покрытый порохом и славой, с оторванным эполетом.  

Памятник ему действительно воздвигли при жизни, но пребы­вание в образе маркитанки надломило генерала: он сгорбился, взгляд его потух и червь пережитого позора точил душу.  

Он приходил к собственному памятнику, тревожно всматриваясь в него, и ему чудилось, что скульптор придал памятнику черты его денщика. Прославленного полководца терзала мысль, что о позоре могут узнать жители города.  

По ночам его мучали кошмары: снялось, что всадник с площади трогал медной рукой поводья, медный конь скакал по улице и ко­пыта высекали из брусчатки искры, застывшие на мостовой медными горячими монетами. Ветер, напрягаясь, старался удержать всадника, ероша ему медные волосы, а литая шпага в вытянутой руке, каза­лось, неотвратимо приближается к лихорадочно бьющемуся сердцу живого генерала.  

Всадник подъезжал к дому, медная рука открывала окно спальни и Тэль Эшо ясно видел сидящего на коне денщика. Он вскрикивал и просыпался, покрываясь с головы до ног липким сиропом страха.  

Нервы полководца не выдержали, и однажды утром его сняли с монумента в безумном состоянии: он пытался спихнуть с коня фигу­ру всадница.  

Жалкая история величия Тэля Элю мало кому известна, но это и не так уж плохо: ведь каждому городу хочется иметь свою ис­торию, тем более, что жители на городских воротах отлили ге­ральдический щит с девизом Дортинга: Справедливость, Отвага и Величие, подразумевая под ними Фемиду, с утерянными весами справедливости, и памятник Тэлю Эшо, познавшему трусость и бесчестье...— Норт закончил чтение и вскинул на Тропа глаза, в которых была надежда, что его труд не пропал даром.  

— Вы гений,— просто ответил Троп,— вы создали удивитель­ную вещь: она действительно взорвет ханжески прилизанные учеб­ники, и мне совсем не хотелось бы теперь задавать вам никаких вопросов, если бы речь не шла о жизни человека.  

— Извините,— сказал растроганный Норт,— но я так увлечен обдумыванием своих произведений, что, наверное, ничем вам по­мочь не смогу.  

— Вы видели кого-нибудь в доме Марии Скалацца, кроме слу­жанки и Родриго?  

— Я не знаю никого, кроме покойной миссис Скалацца, во вся­ком случае, я никого не замечал. Служанку помню смутно. Жаль, что ничего не смог сделать для вас. Для меня главное в моей работе, я имею ввиду литературу, не документальное описание; главное — передать характер события, объемность, и пусть я не точен в цвете мундиров и хронологии, зато правдив в изложении. До свидания, мистер Троп, до свидания, мистер... забыл вашу фамилию...  

В машине Фердинанд с улыбкой посмотрел на комиссара.  

— Немало ценного для нас услышали от старика, не правда ли, Эдвард? —  и он рассмеялся.  

— Я не жалею, что мы потеряли этот час Такой человек никак не мог жить на седьмой авеню. К сожалению, творцы живут в хижинах, Фердинанд. Ладно, поспешим: эксперты должны уже под­готовить для меня заключение. А ты отправляйся отдыхать: я тебя подброшу к дому.  

Через несколько минут машина выехала на площадь, и Троп, глянув на памятник Тэлю Эшо, неожиданно расхохотался:  

— А ведь Крис Норт прав: в этом памятнике и вправду таится какая-то мерзость... И как я этого не замечал раньше?  

 

8. ТАИНСТВЕННЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Через час на столе у Тропа лежало заключение экспертизы: подтверждалось предположение комиссара, что отпечатки пальцев на переставленных фигурках и других, взятых на выдержку, при­надлежат Стефании Закревской. И еще: розовое пятно на клочке простыни — след от вина сорта «Бордо», содержащего в себе сильный концентрат снотворного.  

Троп ознакомился с заключениями, под которыми стояли под­писи известных криминалистов, и с удовлетворением откинулся на стуле. Посидев так с минуту, он нажал на селекторе кнопку внут­ренней связи:  

— Приведите Родриго!  

Испанец вошел под конвоем двух охранников и остановился у дверей, не решаясь двинуться дальше.  

— Добрый день, господин комиссар.  

Троп подал знак охранникам, чтоб их оставили наедине.  

— Здравствуйте, Родриго, хотя я должен бы вас послать ко всем чертям, а не приветствовать!— тон, которым Троп произнес эти слова, был грозным, но глаза улыбались и с теплотой смотрели на Родриго Альвареса.  

— Я чем-нибудь рассердил господина комиссара?  

— Мистер Альварес, почему я должен вытаскивать вас из дерь­ма, а вы, в свою очередь, и пальцем не пошевелили, чтобы помочь мне? А вернее даже — себе?  

— Мне нечего добавить к тому, что я говорил раньше.  

— Вот как? Тогда я вам кое-что расскажу, а потом дам послу­шать один голосочек на пленке. Итак, Родриго, вы решили не впу­тывать в эту историю ту, которую любили, не правда ли? В день убийства вы не пошли домой утром как обычно, а остались у Сте­фании. Она тогда впервые проявила к вам чувства.  

Родриго угрюмо молчал и не смотрел на комиссара.  

— Зачем вмешивать еще и Стефанию? Знаю я эти допросы. Она ни при чем, ее вообще не было в тот день дома: автобус ушел в восемь часов утра.  

— Знаешь, Родриго, в том вине, которое тебе дали выпить, было снотворное.  

— Что?! Я не верю вам: Стефания не могла этого сделать!  

— Могла, Родриго, могла. Ты же не вчера приехал в Америку, должен был кое-что повидать. Послушай, что говорит о тебе Сте­фания. Может быть это и жестоко с моей стороны, но пока ты не хочешь говорить правду, у меня нет другого выхода. Троп включил магнитофон.  

— Вы уверены, что убийца Родриго?— прозвучал голос Фердинанда.  

— А кто же еще, господин лейтенант? Вы подозреваете кого-то другого?  

— Нет, Стефания, но вы же сказали, что он был тихим?  

— Это правда, но он нуждался в деньгах и думаю, что выследил, где хозяйка хранит бриллианты. Мне сказали, что ей перерезали горло. Это на испанцев похоже: они все ходят с ножами.  

— Родриго тоже носил при себе нож?  

— Я... не знаю.  

— Вам нравился Родриго?  

— Что вы, он похож на ворону: смуглый, с прилизанными во­лосами. Фу! Мне нравятся другие мужчины, похожие на вас, гос­подин лейтенант.  

Родриго поднялся со стула и минуту стоял, сжав кулаки, с дергающимся лицом, потом невнятно произнес какую-то фразу на испанском языке.  

Комиссар с сочувствием смотрел на него, затем достал из сейфа бутылку с вис ки и налил полстакана.  

— Выпейте, Годриго. — Тот глотнул и тяжело опустился на стул.  

— Я любил ее, боже, как я любил ее! Она говорила, что мы уедем в Испанию...  

— Вы понимаете, что спасены?  

— Нет, господин комиссар: лучше бы я умер и не узнал бы правды о ней.  

— Возьмите себя в руки, вы же сильный человек. Расскажите все с самого начала: с момента прихода в дом миссис Скалацца.  

— Это случилось в начале мая. Служба была легкой: когда хозяйка спала, я тоже мог отдохнуть в кресле — в холле или гостиной. Хозяйка с моим приходом успокоилась, сразу исчезли все галлюцинации, и слуховые и зрительные.  

— Это очень важно, Родриго. Она сама говорила вам об этом? Я спрашиваю потому, что по моей версии, миссис Скалацца не была подвержена мании. Впрочем, продолжайте.  

— Да, она сама говорила, что с моим приходом обрела спо­койствие и прониклась доверием ко мне. Не знаю уж, почему... Иногда она давала мне денег. Я отказывался, но она тогда сердилась и все равно настаивала на своем. Миссис Скалацца еще говорила, что перед отъездом во Францию даст мне достаточную сумму, чтоб я смог уехать на родину и купить небольшой дом.  

— Стефания тоже собиралась уехать с хозяйкой во Францию?  

— Миссис Скалацца предлагала ей...  

— Продолжайте, Родриго.  

— Я благодарил бога, что попал в этот дом, мне не часто везло в жизни, а потом понял, что погиб: я полюбил, полюбил безумно, как никогда не любил ни одну женщину. О-о, она была неприступна! Только смотрела своими прекрасными глазами и смеялась. Стефания сразу догадалась о моих чувствах...  

Мысли о ней буквально изводили меня. Иногда Стефания соглашалась посидеть со мной с вечера в гостиной, но когда я заговаривал о своей любви, она тут же убегала к себе. А потом я стал замечать, что и она вроде бы неравнодушна ко мне. Теперь я по­нимаю, что это была игра с ее стороны... Возьмет, бывало, меня за руку и быстро спросит: «А ты не разлюбишь меня?» Я потом часами  места себе не находил. Один раз позволила поцеловать себя. «Смот­ри, чтобы хозяйка не заметила!»  

За день до убийства Стефания вдруг остановила меня на лест­нице и спросила:  

— Родриго, в Испании хорошо?  

— Конечно,— ответил я, и сердце у меня оборвалось от предчувствия счастья.  

— Правда, что хозяйка обещала тебе помочь купить на родине дом?  

— Да,— говорю, как в бреду.  

— У меня тоже кое-что прикоплено. Это так славно, иметь свой собственный домик, да еще в Испании,— мечтательно шепнула она.  

— Стефания!— закричал я,— неужели это возможно?  

— Я люблю тебя, мой глупый и милый испанец. Сегодня ночью приходи ко мне в комнату, когда хозяйка уснет.— Она произнесла эти слова скороговоркой и взбежала по лестнице. Мне пришлось сдержать себя, чтоб не закричать от радости.  

В пять часов утра я пришел к ней. Она ждала меня. Мы выпили немного вина, вернее выпил только я, а потом она сказала, что уезжает к родителям на два дня и не стоит терять времени. Она обняла меня, все закружилось в моем сознании, и я очнулся только к вечеру. Стефании не было рядом, но я же знал, что она уехала утром в Дайвер, а то что я проснулся так поздно, проспав около двенадцати часов, отнес за счет усталости и нервного напряжения последних дней.  

Наспех одевшись, я хотел прибрать комнату, но побоялся, что миссис Скалацца где-нибудь поблизости и может услышать. Я и так был доволен, что она еще днем не зашла в комнату Стефании и не нашла меня спящим. На цыпочках я спустился по лестнице черного хода и вышел на улицу. Счастье казалось мне таким близким и возможным...  

Придя домой, я едва успел приготовить себе бутерброды и снова отправился на дежурство. Остальное вы знаете. Увидев миссис Ска­лацца убитой, я хотел по горячим следам провести расследование, но потом сообразил, что подозрение в первую очередь падает на меня: ведь я никому не мог бы признаться, что провел весь день в комнате Стефании. Да и это не являлось бы достаточным доказа­тельством моей невиновности. Кто бы поверил, что я все это время проспал? А девушку бы погубил... Так я думал тогда.— Родриго опустил голову, его мучил вопрос и он не знал, как к нему под­ступиться.— Господин комиссар,— наконец произнес он,— неужели миссис Скалацца убила Стефания?  

— Не она лично, но убийство произошло не без ее активного соучастия. Она наверняка знала о готовящемся преступлении и, по заранее разработанному кем-то плану, ее роль свелась к подготовке улик против вас. Как видим, это блестяще ей удалось, она почти посадила вас на электрический стул. Пиджак же испачкали кровью во время вашего забытья после снотворного.  

— Кто это мог сделать?  

— Сейчас я еще не могу сказать кто, но буду знать в ближайшее время. Кстати, Родриго, хозяйка не говорила вам, что обращалась в полицию, когда ее одолевали страхи и галлюцинации?  

— Говорила. Из полиции приходил какой-то полицейский, но поднял ее на смех.  

— Полицейский?! Что же ты молчал об этом?  

— Меня никто не спрашивал, я думал, что вы знаете. Троп задумался.  

— Скоро ты будешь на свободе, Родриго, только не распространяйся в камере о наших разговорах. Если кто-то поинтересуется, ответишь, что комиссар требует показать, где спрятаны бриллианты. Понял? Это необходимо, иначе тебе не выбраться живым из тюрьмы. Не обижаешься, что я обращаюсь на «ты», Родриго?  

— Что вы, господин комиссар, наоборот: я расценил это как знак доверия. Я все исполню в точности, как вы велите.  

Родриго увели. Троп задумчиво походил по кабинету, потом набрал домашний телефон Блэза.  

— Фердинанд, обстоятельства изменились: дежурство в особняке отменяется, во всяком случае, сегодня. Мы с тобой срочно выезжаем в Дайвер к Стефании и привезем ее сюда. В тюрьме ее жизнь будет в большей безопасности. Я заеду за тобой и по дороге отвезем фигурки в дом миссис Скалацца. Пусть стоят на прежнем месте, возможно, они сыграют свою притягательную роль.  

Положив трубку, Троп облегченно вздохнул: убийца обретал, наконец, реальные черты.

 

9. «БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ»

Машина вырвалась на загородную прямую магистраль, Фер­динанд был возбужден, но вел машину как профессионал, легко и уверенно. Вдоль шоссе тянулись ухоженные кукурузные поля, и фермеры готовились собирать урожай. Мелькали автозаправочные станции и небольшие придорожные гостиницы.  

— Эдвард, за поворотом дом Закревских.  

— Фердинанд, подъезжай к дому на скорости, ей нельзя давать опомниться!  

Фердинанд в точности исполнил указание комиссара: он, почти не сбавляя скорости, въехал в открытые ворота и круто развернуло у входа в двухэтажный фермерский коттедж. Троп, не дожидаясь полной остановки, распахнул дверцу машины и спрыгнул на землю, за ним последовал Фердинанд. Но комиссар, ни тем более Фердинанд, не были готовы к тому, что произошло через мгновение.  У входной двери стояла высокая молодая девушка, ее заплаканное лицо исказила гримаса боли и ненависти, рот кривился в судороге и она зашлась в крике так, что было слышно на несколько мил вокруг.  

— Проклятые копы! Вонючие ищейки! Вы еще смеете являться сюда?! О, боже, покарай их: будьте вы прокляты!  

Троп опешил: он обернулся к Фердинанду, как бы ища под­держки, но Фердинанд только и смог проговорить:  

— Эдвард, это сестра Стефании, Ганка.  

— Боюсь, что мы опоздали...  

На пороге дома появился плотный светловолосый мужчина и силой увел упирающуюся девушку. Троп не знал, что предпринять: войти в дом невозможно, уйти — тоже. Через несколько минут мужчина появился снова, он внимательно посмотрел на комиссара и тихо произнес:  

— Извините мою дочь, но ее можно понять и простить. Сте­фании больше нет, она покончила с собой...  

Троп не удивился этому сообщению, он уже понял, что произош­ло в этом доме. Представившись, комиссар выразил соболезнование по поводу горя, постигшего семью Закревских, и спросил, когда и как это произошло.  

Юзеф Закревский пригласил их в дом. Помещение, где очу­тились Троп с Фердинандом, вероятно служило хозяину мастерской: здесь находился верстак и столярные инструменты, пол был густо усеян стружками. В углу, под распятием, на невысокой тумбочке находился телевизор. Из глубины дома доносились плач и при­читания.  

— Вчера,— тяжело заговорил Закревский,— после ухода гос­подина-лейтенанта, Стефания очень нервничала и не могла найти себе места. Потом что-то писала: я уж думаю, не прощалась ли с нами. Под вечер сели ужинать. Вдруг, по стеклу будто камешек стукнул.  

— У вас есть собака?— быстро спросил Троп.  

— Нет, зачем нам собака?— страдальчески удивился Закревский.  

— Продолжайте дальше, все это очень интересно,— заторопил его комиссар, и тут же спохватился, что сказал чудовищную бес­тактность, но было поздно.  

— Для вас интересно,— с болью выдохнул Закревский,— а для меня и для всех нас...  

— Прошу меня простить, я только имел ввиду, что эти сведения помогут нам отыскать убийцу вашей дочери.  

— Убийцу? Какого еще убийцу? Она бросилась в пруд, из ко­торого мы орошаем поля. Сама! Потому что ее извела эта история и допросы. Ваши допросы! Ваши!  

— Мистер Закревский, прошу вас, расскажите, что было дальше. Закревский перевел дыхание  и нехотя продолжал:  

— Ну вот, как бу дто камешек стукнул по стеклу, а Стефания побледнела и тут же выбежала во двор посмотреть. Потом вернулась и сказала, что, наверное, ночная бабочка ударилась о стекло. Мы поужинали и Стефания сразу же ушла к себе, ей что-то нездоровилось. А утром... ее заметил в пруду мистер Штокман. Он ехал в город и еще издалека увидел красное пятно в пруду, а когда подъехал ближе, то понял, что погибла женщина. Она утонула сов­сем близко от берега, моя Стефа.  

— Вы заявили в полицию?   

— Да, полицейские сразу же забрали ее. Что за шум во дворе? у, Боже, они привезли ее!  Уходите, вам не место здесь, уходите.  

Троп услышал крики матери и сестры Стефании и быстро проговорил:  

— Мы уйдем, скоро уйдем, только попросите полицейского, который привез тело вашей дочери, зайти ко мне.  

Минуту спустя в мастерскую вошел сержант и вопросительно уставился на Тропа.  

— Я комиссар уголовной полиции из Дортинга,— мрачно сказал ; Троп, после чего сержант тотчас же вытянулся,— что показало вскрытие? Данные экспертизы при вас?  

— Я отдал бумаги хозяину, но я знаю, что там написано.  

— Ну,— нетерпеливо прикрикнул Троп,— скорее же, говорите.  

— Девушку сначала задушили, потом сбросили в воду. Она была беременна на четвертом месяце.  

— Позовите мистера Закревского.  

Лицо хозяина фермы за прошедшие минуты осунулось еще боль­ше. Он старался ни на кого не смотреть.  

— Мистер Закревский, вы теперь знаете, что не полиция вино­вата в гибели вашей дочери,— произнес Троп, стараясь как-то рас­положить к себе убитого горем человека.  

— Какая разница, как она погибла. Все равно ее уже не вернешь.  

— Мы обязательно должны найти убийцу.  

— Чем могу помочь?  

— Можно поговорить с вашей женой?  

— Нет. Ни она, ни Ганка с вами говорить не будут.  

— У Стефании был жених?  

— Был, но мы его никогда не видели.  

— Откуда же вам известно о нем?  

— Стефания сама говорила об этом, и еще, что они скоро поженятся и будут очень богаты.  

— Но вы хоть знаете, как его зовут и где он работает?  

— Не знаю я ничего, Стефания обещала скоро познакомить с ним.  

— Как вы узнали, что Стефания что-то писала после ухода лейтенанта?  

— Я зашел зачем-то к ней в комнату, и она при виде меня сразу же захлопнула блокнот, а в руках у нее была ручка.  

— Принесите сумочку и блокнот, если он отыщется. Закревский отсутствовал недолго, но Тропу эти минуты пока­зались бесконечными. Фердинанд молча курил.  

— Вот господин комиссар,— и Закревский протянул Тропу изящ­ный блокнот и сумочку из искусственной крокодиловой кожи.  

Троп медленно листал блокнот с тонкими, почти прозрачными листами. Имена знакомых, телефоны, пометки, когда у кого день рождения. Вот вырванный листок, вернее след от него, а на следу­ющем листе заметны следы от нажима ручки.  

— Это можно прочесть, эксперты легко восстановят текст. Интересно, что в сумочке?— Троп открыл нехитрую защелку.— Так, пудра, помада, ничего существенного для нас... вот!— И комиссар  вынул ключи.— Такие есть в связке от особняка. Вы разрешите взять нам с собой ключи и блокнот?  

— Берите,— махнул рукой Закревский,— это уже никому ничем помочь не может.  

 

10.  « МИЛЫЙ РОЛЬФ...»

Утром следующего дня Троп стремительно шел по коридорам управления. Встречные делали друг другу многозначительные зна­ки: Троп напал на cлед!  Но в этой дружеской иронии ск возила зависть: опять комиссар п олностью повернул готовое отобранное дело с убийством и идет  по горячему следу. « Бедный Дуг — шутили сотруднки,—   схлопотать такую пощечину!»  

Троп ни с  кем не делился ходом проводимого расследования, но у себя в управлении шила в мешке не утаишь. Да и эксперты чувствовали, что Троп что-то раскопал.  

Комиссар вызвал Фердинанда.  

— Записка уже прочтена?  

— Не раньше чем через полчаса, Эдвард. Я не слезаю с них с самого утра.  

— Фердинанд, сегодня тебе все же придется поехать в особняк. Будешь предельно осторожен: гость, который пожалует, а я почти уверен в этом, будет пострашнее Стефании. Я сам возьму у экспер­тов записку. Иди, вот тебе ключи. Постарайся открыть дверь так, чтобы не возникло даже подозрения, что кто-то находится внутри. Для этого придется снять печать, зайти внутрь дома, открыть окно, а потом проделать обратный путь и проникнуть в дом уже через открытое окно. Ошибки в твоих действиях недопустимы. Все, иди.  

Треп подгонял экспертов:

— Готов текст письма?  

— Сейчас принесут, господин комиссар.  

И вот текст письма, написанного Стефанией, лежит на столе у Тропа. «Милый Рольф! Хоть ты и запретил писать тебе, но я не могу иначе. Ты совсем забыл меня. Мне не нужны деньги — мне нужен ты, только ты.  

Вспоминаю то безмятежное время, когда мы познакомились с тобой в городе, и ты первый раз тайно пришел ко мне. Тебе так шла форма, Рольф, я влюбилась с первого взгляда. А потом ты стал по ночам пугать миссис Скалацца, и я пожалела, что сказала тебе о бриллиантах хозяйки. Меня колотило в ту ночь, когда ты заглянул к ней в комнату, и она, наконец, выбежала в гостиную и проверила потайной сейф, где хранила свои сокровища. Ты бы вовек не дога­дался. А потом все стало, как в кошмарном сне. Хозяйка все на­стаивала, чтобы я позвонила в полицию, а я ждала, когда ты за­ступишь на дежурство. Я боюсь, Рольф, я очень боюсь; увези меня скорей отсюда. Скорей увези, слышишь? Рольф, я не сумела узнать шифр, меня напугал этот ужасный комиссар. Он пришел поздно вечером, и я едва успела спрятаться за портьеру. (Глаза Тропа округлились, и он в изумлении откинулся на стуле. «Вот тебе и  кошка!»)  Я не знаю, где этот шифр; хозяйка перед тем как связаться с банком, всегда подходила к горке с фарфором. Я пробовала все выступы, откручивала ручки, трясла фигурки, но ничего не нашла. Рольф, увези меня хоть на край света. Я боюсь. Я очень и очень тебя люблю. Твоя Стефания.»

 — Значит Рольфа интересует шифр, которым покойная закодировала вклад в банке... Тогда мои предположения верны, и он обязательно придет, полицейский Рольф. Уж не Джексон ли это? Надо посмотреть, не дежурил ли он по управлению в первых числах мая. Но это следует проделать чрезвычайно осторожно.  

Троп тут же связался с экспертом.  

— Вилли, я получил от тебя текст письма.  

— Да, господин комиссар, я послал вам текст письма с Рэндольфом. Что-то не так?  

— Прошу тебя, пусть этот текст останется пока в тайне. Хотя и не сомневаюсь в твоей порядочности, но вынужден просить об этом.  

— Хорошо, господин комиссар, можете быть спокойны.  

Троп хотел еще что-то сказать, но раздался резкий звонок внутренней связи. Звонил директор уголовной полиции Макгоурт.  

— Троп,— послышался недовольный голос шефа криминальной полиции,— как вы считаете, я должен узнавать о сенсации в очереди или от своей жены?  

— Мистер Макгоурт, я только что собирался звонить вам.  

— Зайдите ко мне!— бросил Макгоурт.  

Троп подробно изложил разгневанному начальнику результаты проделанной работы. Тот в раздумьи уставился в окно.  

— Не слишком ли поспешно вы исключили из игры Родриго?  

— Он невиновен.  

— Стефания — это любопытно, но полицейский...— пожалуй, пахнет скандалом .Кто об этом знает кроме вас?  

— Фердинанд, еще Родриго, но он знает только, что приходил какой-то полицейский и не придает этому факту никакого значения.  

— А эксперт?  

— Вилли?  В записке сказано, что этому Рольфу очень идет форма, но не зная остального, трудно сделать какие-либо выводы по одной этой фразе.  

— Кого вы подозреваете ?  

— Не могу пока ответить утвердительно. Хочу проверить, был ли занят на дежурствах в начале мая сержант Рольф Джексон. К тому же, я надеюсь что убийца еще придет в особняк: его интере­сует шифр.  

— По-видимому так. Ну и шумиху поднимут газеты, когда пронюхают обо всем. Продолжайте расследование Троп, но об этом полицейском никому ни слова. И без моего согласия не предпри­нимайте ничего, что бы вы ни узнали в ходе расследования. Я должен поставить в известность «самого», я имею в виду губерна­тора, Троп!  

Выйдя от Макгоурта, комиссар зашел в дежурную часть и по­листал журнал д ежурств.  Май... третьего числа дежурство сержанта  Рольфа Джексона! Троп положил журнал на место и вышел, минуя дежурного сержанта Бартока. Тот вытянулся, но так и не понял, зачем приходил этот строгий комиссар. «Начальству виднее, чего ему хочется,— флегматично подумал Барток, жуя резинку,— хо­рошо, что ни к чему не придрался!»  

Дежурство Фердинанда в особняке на седьмой авеню прошло безрезультатно. «Спугнули,— подумал Троп,— если это Джексон, то он конечно же знает, что я напал на его след.»  

По своим каналам Троп запросил нью-йоркских криминалистов, нет ли у них каких-нибудь материалов на Рольфа Джексона; юность Джексона прошла в этом гигантском городе. Пакет, полученный на третий день на имя Тропа, не очень удивил комиссара своим содер­жанием.  

Рудольф Джексон, как сообщал старый товарищ Тропа, про­ходил в свое время по делу об ограблении ювелирного магазина, оправдан за отсутствием улик и недоказанностью преступления. Предположительные связи с мафией. Кличка — «Шериф»; когда-то среди друзей высказывал мысль, что самое удобное — совершать преступления, работая в полиции. Семь лет назад завербовался в иностранный легион, дальнейшая судьба неизвестна.  

— Неизвестна,— усмехнулся Троп,— пожалуй, что известна. Он хотел еще раз перечитать сообщение из Нью-Йорка, но внезапно позвонил телефон, послышался раздраженный голос Макгоурта:  

— Троп, срочно ко мне!  

Макгоурт, против обыкновения, не подал комиссару руки, чего ранее не бывало, в каком бы он не пребывал состоянии.  

— Что с этим делом, вы его думаете закрывать? Чего вы ждете, собственно говоря?  

— Я разрабатываю линию Стефания — Джексон, есть серьезные доказательства, хотя и косвенные, что убийца — сержант Джексон.  

— Джексон?!— взревел Макгоурт,— вам мало того, что вы перевернули вверх дном все следствие? Я не возражал, когда вы выгораживали своего мексиканца, но...  

— Он испанец, сэр.  

— Испанец, мексиканец — какая разница?! Плевал я на этот сброд! Вы же предполагаете, что убийца — любовник Стефании, но он, учтите, никакого отношения не должен иметь ни к полиции, ни к сержанту Джексону. Вот и ищите себе убийцу до скончания века. Чего вы еще хотите?  

— Покарать истинного убийцу и отыскать бриллианты.

— А кто их видел? Только адвокат знает, что они были, но он их тоже, кстати, не видел. Я подчеркиваю — он никогда их не видел. Его сегодня спрашивали об этом. А вам непременно нужно запачкать этим делом полицию. А вы знаете, Троп,— голос Макгоурта стал ехидным и угрожающим,— Джексон без пяти минут зять губерна­тора Коннели! Да! Да! Да! Мне только что сказал об этом мэр. Коннели и слышать не хотел о каком-то сержанте, но Джексон постарался испортить фигуру его дочери. И через месяц он пере­ ходит в главное полицейское управление штата. Вы все поняли, Троп?  

— Нет, мистер Макгоурт, не понял. Для меня не имеет никакого значения, в каких сферах вращается преступник.  

— Троп, я знал, что вы упрямец, но не представлял, до какой степени. У вас нет прямых доказательств вашей версии: я не слу­чайно сказал — версии. Мэр тоже порядком о вас наслышан и предупредил меня, чтобы я не очень отговаривал вас, если захотите уйти на пенсию. Вы потеряли чутье, комиссар. Дело об убийстве Марии Скалацца возвращается к Дугу Хартингу.  

— Освободите Родриго!  

— Хорошо, я освобожу его. Не расстраивайтесь, Троп,— неожиданно миролюбиво добавил Макгоурт,— мы вас проводим с почетом, вы заслужили хорошую пенсию.

— Благодарю, мистер Макгоурт,— Троп тяжелым взглядом смо­трел на шефа,— если у меня и оставались незначительные иллюзии насчет порядков и нравов нашей полиции, то сегодня они растаяли безо всякого следа. Все в этом мире продается и все покупается по самой примитивной схеме: если беден, то убийца, если богат и связи, то такого тронуть нельзя, потому что нити от него тянутся так высоко, что могут затронуть, если потянуть их, честь и достоинство президентского кресла. Каждый раз мы узнаем: тот сенатор взя­точник, тот замешан в спекуляциях и аферах. И это наше пра­вительство! Что же говорить о рядовых гангстерах?

 А если президент захочет проявить независимость в политике и, не дай бог, эти интересы не совпадут с интересами и политикой финансовых кругов, то этого президента просто-напросто пристрелят, как куропатку, из итальянской винтовки с оптическим прицелом...  

Я временами думал, что вы чуть-чуть лучше других полицей­ских чиновников, но вы такое же дерьмо! Прощайте!— и произнеся все это брезгливым тоном, Троп вышел, хлопнув дверью и оставив Макгоурта в бешенстве. Уже за дверью Троп услышал вопль:  

— Не забудьте сдать все дела Хартингу! Все до одного!

 

11. СНОВА ОСОБНЯК МАРИИ СКАЛАЦЦА

Фердинанд был потрясен отставкой Тропа. «Как, Эдвард, вы уходите? А как же я?»  

— Не знаю, Фердинанд, долго ли ты продержишься здесь. К счастью или несчастью, я постарался сделать из тебя порядочного человека, порядочного, насколько это вообще возможно в полиции. Я подчеркиваю это, потому что сам закрывал глаза на многие вещи. Разве я не знал, что у нас на допросах бьют? Знал, но считал, что раз сам я не допускаю этого, то я порядочный человек. Разве я не знал, что полицейский аппарат заражен взяточничеством, что поли­ция зачастую покрывает главарей мафии, потому что зависит от них, находясь чуть ли не на постоянной ставке? Знал! Но закрыв глаза на преступления, которые творятся вокруг тебя, порядочным не станешь. Я возвращаюсь на родину, в Даллас. У меня есть небо льшие сбережения, куплю на них небольшую ферму и стану раз­водить скот. Не смейся, я в детстве мечтал об этом, но жизнь сложилась иначе. Станет невмоготу — приезжай, найдется дело и для тебя.

Фердинанд отвернулся, опустив голову.

— Кстати, я раскрыл тайну шифра и сообщил его днями сестре убитой в Париж. Там поняли меня. Она звонила мне потом по телефону, собирается вскоре прибыть сюда и оформить наследство. Сказала, что продаст этот злосчастный дом и сожалела, что не смогла прилететь на похороны: болела, да и сейчас еще не может прийти в себя после смерти сестры.

— Эдвард, как вы узнали о шифре и почему ничего не сказали мне?— в голосе Фердинанда послышалась обида.

— Не сердитесь, было не до этого: сдавал дела Хартингу, да и сам понимаешь — настроение у меня сейчас препаршивое. Я успел еще раз побывать в особняке; подробно обо всем расскажу завтра. У меня сегодня одно важное мероприятие. До завтра, Фердинанд!

Фердинанд не догадывался, что Троп снова отправился на седь­мую авеню, чтобы провести там последнюю ночь в этом городе. «Хорошо, что я не сдал ключи, которые я нашел в сумочке Сте­фании»,— думал Троп, ведя машину по таким знакомым, но в то же время уже немного чужим улицам Дортинга. Он вспомнил ма­ленького задиристого Криса Норта и тихо засмеялся. Этот человек пришелся по душе бывшему комиссару.

...В половине второго ночи парадная дверь особняка отворилась: кто-то осторожно поднимался по лестнице, освещая дорогу узким лучом фонарика. Поднявшись на второй этаж, неизвестный уверен­но прошел в гостиную и остановился перед горкой с фарфором. Он что-то нащупывал на ее выгнутых боках, лицо его, подсвеченное снизу, походило на череп.

— Зря стараетесь, «Шериф»!— насмешливо произнес Троп и включил верхний свет. Джексон в ярости и страхе смотрел на Тропа.

— Как вы здесь очутились?— закричал он, приходя в себя. Фонарик выпал из его рук и бледно светил на фоне яркой тысячесвечевой люстры.

— Я пришел на прощанье убедиться, что вы убийца, Джексон. Вам не кажется, что вы пойманы с поличным?

— Вовсе не кажется,— усмехнулся Джексон,— дело вернулось к Хартингу, а он поручил мне нести здесь ночное дежурство. Ведь убийца, согласно вашей теории, должен появиться в особняке. Вот я и жду его. Как видите, ваши советы учли в полиции, хотя вы невысокого мнения о ней.

— Вы далеко должны продвинуться по службе, Джексон, потому что вы редкий мерзавец. Но ваши поиски напрасны: шифр, который вы ищете, я уже сообщил сестре покойной в Париж, и вклад пере­веден в другой банк.

— Как вам удалось найти шифр?— Джексон в смятении ус­тавился на Тропа.

Троп подошел к витрине и, открыв ее, как и прежде, с помощью карманного ножа, достал фигурку, изображающую Леду, жену спартанского царя Тиндарея с Зевсом, представшим перед ней в образе лебедя. Троп перевернул скульптурку; снизу, на подставке, вид­нелись вдавленные в фарфоровое тесто цифры 1—144 и 119, а ря­дом — маленький треугольник.

— Миссис Скалацца не надеялась на память, а записывать побоялась, поэтому она закодировала вклад цифрами этой скульптурки. Мне помогло письмо, которое она почему-то не отправила в Париж. Я доходчиво объяснил, убийца Джексон?— в голосе Тропа сквозили неприкрытая насмешка и презрение. Он поставил фигурку на полку.

Джексон, не владея собой, схватил Леду и яростно бросил об стенку. Фарфоровые брызги усеяли всю гостиную, голова Леды по­катилась по ковру и остановилась у темного пятна. Губы сержанта кривились от бешенства.

V — Жаль, Джексон, что я не могу отправить вас на электри­ческий сгул, но я сохраняю надежду, что найдутся люди, которые сделают это.

Троп брезгливо отвернулся и вышел.

Утром в аэропорту Тропа провожал Фердинанд. До отлета оста­валось около полутора часов, они сидели в баре .и пили крепкий коктейль.

— Значит, тайны фарфоровых фигурок больше не существует,— задумчиво сказал Фердинанд.— Мне будет вас ужасно нехватать, Эдвард.

— Знаешь, Фердинанд, что я вспомнил?— неожиданно обра­тился к нему Троп,— в детстве я ходил с родителями в церковь и мне запала в душу одна проповедь. Старый проповедник заканчивал ее словами: и придет день, и спустится на грешную землю Мессия и научит людей жить по справедливости. Бедных он сделает бога­тыми, несчастных — счастливыми, исцелит больных и калек... и наступит мир и справедливость.

Так вот, я думаю, Фердинанд, что пророк еще не дошел до Америки, может, он и приходил, но его не услышали. По микрофону объявили посадку.

 

1. ИСПАНЕЦ

За ним увязался испанец. Случайность или его «навели», выражаясь языком полицейского сленга? Он не знал  этого, в сознании лишь четко отпечатывалась мысль, что человек, незаинтересованно идущий за ним сзади,— испанец. Почему именно испанец, и какая, в сущности, разница, испанец этот человек или японец? В этом курортном городишке, как его, Сан-Диего, Сан-Луи или Сан-Мартинес, девяносто процен­тов испанцев, остальные бездельники из Европы и Америки. Может, испанец случайно избрал тот же путь?

Он скосил глаза и обнаружил испанца в зеркальном отражении витрины с обувью, потом увидел его покупая газеты, затем, будто случайно выронив одну из них и оглянувшись, приметил испанца: тот по-прежнему плотно опекал его, делая это непринужденно и профессионально, на самом высоком уровне полицейской слежки.

— Это не случайность,— подумал Альберт— этот испанец профессионал и нужно было обладатьмоим опытом и чутьем, чтобы обнаружить слежку.

У испанца было жесткое обветренное лицо, глубоко посаженные глаза, прилизанные черные волосы, местами обнажавшие неглу­бокие дугообразное залысины, он носил темно-синюю выцветшую рубаху и потертые на коленях и боках джинсы. Вот, пожалуй, и вся характеристика.

— Не густо,— усмехнулся Альберт,— не похоже, чтобы кто-нибудь еще дублировал слежку. Неужели мне удастся избавиться от этой потертой, прилизанной обезьяны, мне, который только недавно надул всю охрану знаменитой тюрьмы Синг-Синг?  Но откуда он? Интерпол?  Мой побег наделал много шума, меня ищут. Пора ухо­дить в сторону, нам с этим гороховым шутом тесно на одной улице.

Альберт зашел в тратторию и заказал вина, бросив на мрамор­ный, в глубоких трещинах, прилавок несколько мелких монет. Хо­зяин тут же налил в высокий фужер белого вина и Альберт снова приметил испанца: тот присел за столик в глубине зала. «Когда же он успел проскользнуть?»

Высказав недовольство, что вино белое, а не красное, Альберт не стал выслушивать оправдания расстроенного хозяина, пытавше­гося объясниться, и направился к выходу. И тут он к своему изум­лению увидел, как испанец стремительно, где-то уже за спиной Альберта, подошел к стойке, и не дав опомниться хозяину, залпом выпил вино, сказав скороговоркой по-испански: «Сеньор заплатил, мы вместе».

«Ага, все же он испанец»,— удовлетворенно заметил Альберт, выходя из пивной, и, хотя мысль была совершенно никчемной и не могла ни при каких обстоятельствах пригодиться ему, он почувст­вовал облегчение, будто избавился от ноющего зуба — с таким человеком был смысл сыграть в открытую. У него, видать, ни гроша в кармане.

Выйдя на улицу раскисшую  от влажного дня, Альберт высмотрел невдалике скверик и  несколько скамеек, где деревья, посажен­ные в  прошлом веке, создавали благодатную тень и направился туда. Присевна скамейку и дождавшись испанца, который, не обра­щая внимания на Альберта, проходил мимо, впрочем, очень зорко отыскивая местечко где-нибудь поблизости, Альберт сказал ему по-испански: «Сеньор может присядет?»

Испанец, не выдавая замешательства, быстро заговорил:

— О, сеньор говорит по-испански? Спасибо, я присяду, такая жара, а годы уже не те. Знаете, у меня сегодня был трудный день, я только что закончил свою работу, я мойщик посуды в «Атлантике», знаете, такой большой отель по улице Кортеса, и сейчас зашел в тратторию выпить стаканчик прохладного вина. Сеньор не рассер­дится, если я присяду на эту же скамейку?

Испанец выпалил это все в одно мгновение, но Альберт успел приметить умные, настороженные глаза, естественный разговор, ни малейшего замешательства при возможной мысли, что преследуе­мый раскрыл его. Это был достойный противник.

— Садитесь, я ведь сам пригласил вас. Мне нужно поговорить с вами. Времени у меня немного, поэтому разведку и хитрости я оставил для другого раза, надеюсь, что его не будет. Кто вам прика­зал следить за мной, откуда эти люди и какие цели преследуют?

И опять Альберт не увидел ни малейшей растерянности.

— Значит, сеньор заметил меня,— только и сказал испанец,— видимо, у сеньора больше опыта, чем я предполагал, меня никто не предупредил, что сеньор обладает таким опытом.

— Не отвлекайтесь,— рука Альберта на всякий случай через прорезь белого чесучового пиджака свободного покроя легла на рукоять автоматического пистолета.

— Сеньор, скрывать не буду, что следил за вами, но мне обе­щали заплатить пятьдесят долларов, когда я сегодня закончу свою работу.

— Я заплачу сто.

— Хорошо, сеньор,— испанец кивнул головой,— мне нравится ваша откровенность. Если сеньор заплатит мне сто долларов, то я, по получении денег от моих хозяев, вечером прослежу за ними и завтра все расскажу сеньору.

— Хорошо, ответьте мне, это полиция или частные лица?

— Нет, не полиция. Скорее всего частные лица.

— А как они нашли вас? Вы, вероятно, профессионал? И, пожа­луй, не один десяток лет занимаетесь слежкой?

— У сеньора тренированный глаз,—заговорил испанец. Видно было, что ему понравилась оценка его работы.— Я двадцать лет проработал в частном детективном бюро, и не где-нибудь, а в самом городе Дортинге. А в прошлом году вышла история: я охранял одну польку, ей всюду чудились грабители, но я все же недосмотрел, ее зарезали. Меня несколько месяцев продержали под следствием, вы­били пару зубов, но потом отпустили. И вот я больше года здесь. В городе известна моя профессия и моими услугами иногда пользуют­ся, особенно мужья, которые не надеются на своих жен. Платят, конечно, гроши. Сегодня ко мне подошли двое и предложили хоро­шую работу: следить за вами. Куда вы пойдете, с кем будете раз­говаривать и не попытаетесь ли выехать из Сан-Мартинеса. Это их интересовало более всего. Они показали вас мне утром, когда вы вышли из гостиницы.

— А не могли кроме вас еще кому-нибудь поручить следить за мной?

— Я не знаю этого, сеньор, но я бы заметил. Я не мог бы этого не заметить.

— А назавтра они с вами не договорились?— Назавтра Альберт планировал улететь из Сан-Мартинеса.

— Нет, может быть об этом будет разговор вечером, когда вы вернетесь в отель. Если не поручат слежку кому-нибудь другому. Ведь до сегодняшнего дня за вами, вероятно, тоже наблюдали?

— Ты молодец. Как зовут тебя?— спросил Альберт, переходя на ты.

— Родриго. Родриго Альварес.

— Сегодня ночью ровно в полночь я выйду из отеля черным ходом и возле гаражей буду тебя ждать. Постарайся узнать, откуда эти люди, куда пойдут после встречи, номер машины и прочее. Я заплачу тебе двести долларов. А теперь продолжай как ни в чем не бывало следить за мной. Прощай. Возьми пять долларов, а то ты не можешь по-человечески выпить стакан вина.

— Сеньор очень щедр. Он все видел?— почему-то он упорно обращался в третьем лице. Родриго покраснел.

— Прощай,— бросил Альберт и направился к выходу из сквера. Родриго посидел с минуту, потом двинулся следом. Перейдя улицу и пройдя не более одного квартала, размышляя куда направиться дальше, так как с учетом сведений, полученных от Родриго, он изменил свои планы. Альберт услышал отдаленный крик, скрип тормозов и, почти не оборачиваясь, успел заметить, как у самого сквера большая черная машина, слегка задев старинный фонарный столб, исчезла за углом. На мостовой, на стершейся брусчатке, лежало неподвижное тело Родриго, бывшего частного детектива из города Дортинга.

— Он переоценил себя, этот парень,— тревожно подумал Аль­берт,— не знаю, что дальше, а в эту минуту я здесь лишний. Свидетель из меня не получится.

 

2. КОНРАД ЙОРК, АЛЬБЕРТ МОНДЕЙЛ, ОН ЖЕ БРОК. ФИШЕР И ДР.

Альберт многое умел. Он был игрок, шулер высокой квалификации, продавал акции несуществующих компаний, грабил периферийные банки и делал многое другое, собственно, все, что попадалось под руку, не исключая, впрочем, когда сидел на мели, афер с фальшивыми бриллиантами и банкнотами.

К этому надо добавить, что он блестяще закончил университет, изучал древние и современные языки и в любом обществе мог себя выдать за профессора или банкира.

Такова краткая характеристика жизнедеятельности Альберта. В разных странах его знали как Йорка, Брока, Фишера да и сам Альберт не мог бы вспомнить всех своих имен на фальшивых пас­портах. Зато если бы поднять полицейские протоколы, то жизне­описание его преступной деятельности заняло бы не менее половины сочинений Александра Дюма-отца.

Несмотря на свою преступную деятельность, Альберт мало был связан с уголовным миром, предпочитая действовать в одиночку, и только изредка, для особенно крупных дел, привлекал одного-двух приятелей, с которыми по окончании аферы прекращал все контак­ты. В общем, это был преступник-одиночка с дипломом Сорбонны.

Он имел успех у женщин, да это было и немудрено с его образованностью, манерами, знанием жизни и человеческих слабостей. Последний раз он бежал из американской тюрьмы Синг-Синг в форме полицейского в машине начальника тюрьмы. Тот сидел рядом и пистолет Альберта ежесекундно напоминал высокому полицейско­му чину о благоразумии.

В настоящее время у Альберта был паспорт на имя Мондекла, подданного Соединенных Штатов Америки, представителя фирмы по продаже недвижимости. Он застрял в этом Сан-Мартинесе, выжидая, пока немного заглохнут поиски его после побега, и когда решил, что путь для очередных действий открыт, случилась эта непонятная ис­тория со слежкой и гибелью частного детектива Родриго.

В этот день Альберт должен был получить через своего знакомого другой паспорт и выехать в Австралию, где решил зажить более спокойной жизнью: провернуть одну-две махинации и завести собственное дело. По правде сказать, Альберту в пятьдесят лет порядком надоело сидеть в тюрьмах и бегать по свету, заметая после этого следы.

— Кто за мной следит?— рассуждал Альберт,— кто эти частные лица и зачем я им понадобился? Но на полицию не похоже, они бы не стали убивать Родриго. Значит, продублировали слежку. Это тоже интересно. Надо ночью попытаться выбраться из отеля и уходить, предварительно обменяв паспорт. Но сейчас за паспортом не сунешь­ся. Придется это сделать в Мадриде.

Альберт беспечно продолжал прогуливаться, заходил в мага­зины, долго сидел вресторане, просматривая рекламные журналы, и лишь к вечеру вернулся в отель. Он попросил портье разбудить его ровно в семь утра и, дождавшись, пока тот записал время и номер комнаты, ушел к себе.

Приняв душ, Альберт почитал на ночь, затем погасил свет. Те, кто следил за ним, должны были понять, что Альберт до утра не покинет номера. «Интересно, догадались они, что я видел, как рас­правились с Родриго? Если догадались, то побег невозможен. В про­тивном случае они меня оставят в покое до утра. Впрочем, я даже не обернулся, мало ли машин скрипит тормозами.» Успокоив себя, Альберт прикрыл глаза. Необходимо было час-другой отдохнуть.

Около двух часов ночи Альберт проснулся. Он всегда спал настороженно. Быстро оделся, взяв с собой только необходимое: день­ги, аккредитивы, а оружие всегда было при нем, и подошел к окну, всматриваясь в ночной мрак, слегка подсвеченный луной. Выждав немного, он легонько, так, что ничего не зашумело и не заскрипело, приоткрыл окно, выходящее на задний двор, где были гаражи, и где в одном из боксов стояла машина, взятая им напрокат месяц назад.

За окном была тишина, прерываемая стрекотом цикад и отдаленным гулом автострады. Альберт для чего-то поправил узел галстука, потрогал твердую рукоять пистолета и упруго вспрыгнул на подоконник. Ничто не нарушило ночного покоя. Он прикинул рас­стояние до земли — метров шесть, вытащил из кармана приспособ­ление в виде рулетки, зацепил его концом за ручку окна и, ух­ватившись крепко за рулетку, бесшумно скользнул вниз. Вскоре Альберт мягко коснулся земли, потом нить, соединяющая рулетку с окном на третьем этаже, отцепилась и скользнула в свое гнездо.

— Техника не подвела,— усмехнулся Альберт,— теперь надеж­да на папашу Форда.— И он направился к боксу под номером 37, вытаскивая ключи из кармана. Не зажигая света в боксе, он прошел к машине и опять замер, настороженно вслушиваясь. Ничто не предвещало опасности.

Альберт открыл дверцу, неслышно сел на сиденье и включил мотор, который, в свою очередь, будто понимая, что нужно води­телю, заработал на малых оборотах так тихо, что едва ли в не­скольких шагах его можно было услышать.

— Ну, с богом,— промолвил Альберт и выехал из бокса. Во дворике никого не было. Он развернулся и проехал мимо притихшего отеля, выруливая на шоссе.

«Теперь спасение в скорости»,— и Альберт нажал на педаль. Машина, подобно космическому кораблю, сначала плавно, потом набирая скорость, откинула Альберта к сиденью, но он с упоением выжимал газ, напевая нашумевший шлягер. Показалась трасса, ве­дущая на Мадрид. Альберт притормозил, включил левый поворот и услышал, как спокойный голос произнес с заднего сиденья:

— Нам не туда, мистер Мондейл, нам направо, будьте любезны.

 

3. ХРАМ ДВЕНАДЦАТИ АПОСТОЛОВ

Надо отдать должное, Мондейл не обернулся назад, не вскрик­нул. Он переключил поворот с левого на правый и поехал по шоссе в указанном направлении, посмотрев украдкой в зеркало над собой, но увидел только неясную расплывчатую глыбу.

Он точно знал, что человек, изменивший его маршрут, воору­жен, опытен и уверен в себе. К тому же, за ним наверняка стоит значительная сила, и смерть Родриго является тому подтвержде­нием.

— Что им нужно от меня?— рассуждал Альберт Мондейл,— во всяком случае, это похуже Синг-Синга, меня еще никогда не брали в такой оборот. Бежать невозможно, получишь пулю, тот, сзади, не дрогнет при этом.

Машина уверенно шла по шоссе, встречных автомобилей попадалось мало, и Мондейл полностью положился на судьбу. Через какое-то время сидевший сзади приказал повернуть налево, потом направо. Они давно выехали за город, потянулись виллы, наконец машина остановилась перед аркой, за которой угадывался большой сад, где-то невдалеке шумело море и фары высветили высокие ко­ваные ворота и витиеватую надпись над ними: «Храм двенадцати апостолов».

— Посигнальте три раза с перерывами,— сказал незнакомец. После третьего сигнала ворота растворились и Мондейл повел машину к невысокому белому строению готического стиля. Шуршал под колесами «Форда» гравий, мимо проплывали, выхваченные све­том из темноты, кусты пышных роз, гладиолусов и еще каких-то диковинных цветов.

Наконец Мондейл остановил машину в ожидании дальнейших приказаний. «Вряд ли убьют,— подумал он,— это можно было сде­лать и по дороге».

— Вылезайте,— скомандовал «опекун» Мондейла и тот вышел. Открылась задняя дверь, и, наконец, Мондейл увидел его, при­земистого, широкоплечего, с косым шрамом через все лицо. Внеш­ность незнакомца производила жуткое впечатление. «Ну и рожа,— изумился Мондейл,— уж я ли не насмотрелся на гангстеров за свою жизнь, но такого монстра встречать не приходилось. А может сейчас его? Ведь кой-чего я умею». Мондейл на мгновение прикинул расстояние — полтора метра, выпад левой, прыжок в ноги, а потом... Но незнакомец угадал его намерения.

— Прошу вас без глупостей,— сказал он глухим спокойным голосом, и Мондейл опять почему-то содрогнулся.— Пройдемте.

Двери после звонка открыл человек в штатском, по виду лакей с военной выправкой, это было особенно заметно по тому, как он щелкнул каблуком высоких ботинок перед незнакомцем.

— Добрый вечер, мистер Крок! Мистер Макс уже ждет вас.

— Завяжите язык, болван!— резко бросил Крок.

Тут же подошли двое парней в джинсах и рубахах темно-зеле­ного цвета. У них были одинаковые челки, одинаковые тяжелые челюсти и под рубахой одинаково напряглись мускулы. Крок кивнул им, и через мгновение два «бульдога» ловко прощупали одежду Мондейла и извлекли пистолет. Остального они не тронули.

— Пойдемте,— бросил Крок и повел Мондейла по широкой мраморной лестнице наверх. В тусклом свете таинственно мерцала старинная бронза, на стенах висели портреты давно усопших графов, вероятно, бывших владельцев этой виллы со странным названием «Храм двенадцати апостолов». Перед массивной дверью на втором этаже этого роскошного и мрачного здания, на которой был изобра­жен геральдический герб с видами двух свирепых хищников и скре­щенных между ними мечами, Крок остановился и стукнул в дверь костяшками пальцев каким-то особенным образом.

— Войдите,— послышалось оттуда, и Крок, открыв дверь, протолкнул Мондейла в залу с высокими потолками, задрапированными громадными окнами и прекрасной люстрой из бронзы и хрусталя. На стенах, так же, как и в коридорах, висели в позолоченных багетах старики и старухи с надменными, ничего не выражающими, кроме презрения, лицами. Высокие жабо подпирали дряблые шеи, кружева оттеняли желтизну лиц. В центре залы стоял стол, исполненный в стиле ампир, за столом в высоком кресле сидел человек лет шестиде­сяти с узким длинным лицом, редкими седыми волосами и водя­нистыми, бесцветными глазами. Руки его отрешенно лежали на сто­ле, как бы отделившись от туловища, на безымянном пальце левой руки вспыхнул в огнях люстры крупный солитер в платиновой опра­ве. Лицо мужчины как бы отражало презрение надменных портретов.

— Садитесь, мистер Мондейл,— и хотя это было сказано веж­ливо и с достоинством, Мондейлу показалось, что голос раздался из подвала.

— Спасибо,— ответил Мондейл, удобно располагаясь в одном из двух, стоявших напротив стола, кресел; в другом наполовину утонул Крок, не спуская с Мондейла настороженных глаз.

— Очень уж вы прыткий, Мондейл. Чуть что — и в бега. Из Бразилии. Из Синг-Синга тоже. Что желать лучшего для души, чем Сан-Мартинес, так нет же, и отсюда, под покровом ночи, тоже пытались скрыться. Хорошо, что Крок еще с вечера разгадал ваши хитрости. Мы же не администрация Синг-Синга. Не правда ли?— и старик рассмеялся, словно прокаркал ворон, в горле у него долго не затихало, будто крутился какой-то плохо отрегулированный ме­ханизм.— Я вам не представился — зовите меня просто мистер Макс. На сегодня я — просто мистер Макс.

— Зачем я вам понадобился?— не совсем вежливо спросил Мондейл, потом, как бы исправляя ошибку, добавил,— мистер Макс.

— У вас нет выбора, поэтому вопросы будем задавать мы, а выбор ваш сведется к одному — жить или умереть,— опять хрипло рассмеялся Макс.— Вы нам нужны, иначе бы мы не стали цере­мониться с вами.

— А чем вам Родриго стал поперек дороги?— не унимался Мон­дейл, вспомнив симпатичного испанца, и чувствуя, что в нем заки­пает злость, заглушая чувство самосохранения, которому он отдался вначале.

— Родриго? Кто это?— спросил Макс, посмотрев в упор на Крока.

— Испанец, мистер Макс, тот, которого мы наняли на сегодня. Он имел беседу с Мондейлом, хотя не должен был этого делать.

Родриго чуть не спутал нам все карты, а Мондейл, соответственно, чуть не улизнул в Мадрид.

— Забудьте такие мелочи, Мондейл: был Родриго и не стало Родриго. В масштабе всего человечества это даже не пылинка, а вообще нечто неуловимое. О таких не сожалеют. У нас с вами серьезный разговор о позиции сильных людей, на карту будет пос­тавлено много, и в том числе ваша жизнь. А вы о каком-то нищем испанце... Вы хотите жить, Мондейл?

— Без сомнения, но мне не безразлично, какой ценой я заплачу за эту возможность.

— Правильно. Цену всегда нужно оговаривать заранее,— усмех­нулся Макс.— Цена для каждого будет установлена соответствую­щая, в зависимости от целей. Нам нужно одно, вам — другое. Вы получите жизнь, деньги и возможность жить, как вам заблагорас­судится. Но с вашими прежними делами покончено раз и навсегда. Вот они — ваши дела,— и Макс похлопал рукой по нескольким пе­реплетенным в кожу томам,— это все полицейские протоколы, ины­ми словами — ваше досье. Здесь и фотографии, и показания потер­певших, которым вы продавали несуществующие земли и дома, фотографии пустых сейфов. Но нам до этого дела нет. Этим пусть занимаются полицейские, у них обязанность такая, нас же ваша прежняя жизнь не смущает, даже наоборот — служит в определен­ной степени гарантией вашего благоразумного поведения в будущем.

— Что я должен сделать?

— Сейчас вы увидите. Крок, включите аппарат!

Крок потушил верхний свет, нажал потайную кнопку и на противоположной стене раскрылся небольшой экран, потом раздался мерный стрекот киноустановки. Мондейл с любопытством ждал. На экране мелькали кадры какого-то делового совещания, потом все привстали, приветствуя высокого, хорошо одетого человека, с седо­ватыми волосами и волевым загорелым лицом, видимо, их босса. Мондейл вгляделся в этого человека и, вдруг, выдержка, которой он так гордился, изменила ему, и он приподнялся с кресла: человек на экране был точной копией самого Мондейла. В полутемной комнате прозвучало бульканье — это смеялся Макс...

 

4. МАКС

— Вы удивлены или даже поражены?— произнес Макс.— При­знаться, я и сам удивился вашему сходству с тем достойным джентельменом. Но мы искали двойника и нашли его! Конечно, кое-где вас придется подправить, форма ушей не совсем идентична, чуть-чуть нос, ну а мимику вам придется уж самому отрабатывать.

— Вы говорите со мной так, будто я дал согласие, тем более, что я вообще еще не в курсе дела.

— Ну, в курсе всего этого дела вам сегодня быть не обязательно, а в общих чертах я его изложу немедленно.

Человек, которого вы увидели на экране — Грэг Роуз, нефтяной магнат из Далласа, помимо этого, он прибрал к рукам сталелитей­ные компании и в последние годы перекупил крупные заказы Пен­тагона на производство оружия. У этого Роуза не менее пятидесяти миллиардов. Нам нужен был человек, являющийся как бы копией Роуза. И поверьте, мы искали его не один год, пока месяца два назад не наткнулись на вас. Правда, мы искали двойника не одному Роузу, но вы наиболее подходящая кандидатура. На эту роль тре­буется не только физическое сходство, но и недюжинные актерские способности, выдержка, умение ориентироваться в любой обстанов­ке, хладнокровие, умение блефовать, только не с нами, конечно. Всего этого у вас в избытке.

— Значит, вам, мистер Макс, нужны денежки Роуза? Я пра­вильно понял?

— Не совсем, Мондейл, не совсем так. Деньги нужны и нам, и вам, и всем остальным. Но вам они нужны, чтоб удовлетворять свои прихоти и слабости, вкусно есть и сладко спать. Других запросов у вас... Ну, ну, не обижайтесь, я знаю, что вы человек образованный и охотно прибавлю к вашим запросам театры, книги, любовь к утонченному. Нам же деньги нужны для идеи.

— Нельзя ли яснее?

— Можно,— согласился Макс, закуривая тонкую душистую си­гару и предлагая такую же Мондейлу.— Мы — это люди, которые пришли к выводу, что мир надо оздоровить. Наша планета прев­ратилась в грязный ночлежный дом, где скопилось много лишних, случайных людей. Люди — это применительно к ночлежному дому, если же перенести эту образность на планету, то лишними окажутся целые народы, которые неполноценны по своему происхождению и историческому развитию. Наряду с этим есть народы и громадные территориальные регионы, зараженные преступными идеями унич­тожения частной собственности и предпринимательства. Я имею ввиду в основном славян.

— Ну, это не ново. Гитлер был такого же мнения. Значит, вы — фашисты?

— Не совсем так. Идеи Гитлера, в основном, приемлемы для нас, но знаете, время диктует новые требования. Мы должны ис­ключить ошибки Гитлера в претворении его идей.

— Ошибки?— возразил Мондейл, затягиваясь сигарой,— по мне­нию нацистов у него не было ошибок, они боготворили своего идола, а в это время миллионы людей вылетали в трубы газовых печей. Разве это не так?

— Это тоже ошибка фюрера. Не надо было этого делать так явно. Но самая главная ошибка — его нетерпение. Надо уметь вы­жидать, лавировать, отступать, если хотите. Он почти добился цели и потерял все, даже более того, пол-Европы после его поражения стало коммунистической. Этого мы не сможем простить ему никогда!

Макс сгорбился и на какое-то мгновение предался своим мыслям или воспоминаниям, потом, прийдя в себя, продолжал:

— У нас есть выдержка. Мы будем внедряться в государственный аппарат, в частные компании, в профсоюзы, банки тихо, незаметно, пока не приберем к рукам финансы и власть. Тогда мы перейдем к делу и опять же-таки не сразу. Людей нельзя отпугивать от себя грандиозными проектами, они не должны видеть сразу все здание будущего, а только отдельные его части. Их надо приучать к новым формам жизни. Вы, надеюсь, не коммунист? Меня удивило ваше замечание на счет газовых печей.

— Коммунист? С моей биографией? Нет. Но об этих печах зна­ют все, и я почти не встречал людей, которых бы это не возмущало.

— От непонимания, Мондейл. Горели неполноценные и те кого нельзя было перевоспитать. Но хватит об этом. Вернемся к делу. В будущем я вам обещаю — так не будет. Все случится гораздо изящ­нее, если так можно выразиться,— и Макс усмехнулся. Мондейлу от этой усмешки стало не по себе. Захотелось скорее вырваться отсюда, но подавив в себе это желание, он выразил готовность услышать о деле. Мондейлу хотелось жить, жить! Неужели он вы­рвался из тюрьмы для того, чтобы умереть от рук неофашистов? И кoгда  ? В последней четверти двадцатого века! Мондейл был всегда далек от политики и сейчас только догадывался о том, что ему предложат; он уже в душе согласился, предполагая в дальнейшем найти способ скрыться от этой страшной по своему существу группы, задумавшей совершить то, что не удалось фюреру.

— Мондейл, очнитесь от ваших грез, убежать вам не удастся ни теперь, ни в дальнейшем. Забудьте об этом. От вас необходимо одно: внедриться к Роузу в качестве секретаря (устроить вас туда в наших силах) и за год или два освоить все его привычки, полный круг его знакомств, интонации голоса, почерк, я особенно подчеркиваю — почерк. Конечно, в качестве секретаря у вас будет иная внешность, об этом мы позаботимся — парик, очки и прочие атрибуты. У вас будет надежная связь с нами. Ежедневно, ежечасно вы должны вживаться внутренне в Роуза, знать шифры его сейфов, код, по которому он связывается со своими филиалами в других странах, присутствовать на всех совещаниях — секретарю положено. Когда вам удастся это, Роуз исчезнет, а вы займете его место и таким образом мы овладеем его концерном. Это станет стартовой площад­кой для нашего возрождения. Вы согласны?

— А где его теперешний секретарь?— неожиданно для себя са­мого спросил Мондейл.

— Он через три-четыре дня уедет отдыхать на Канарские остро­ва, а там сейчас неспокойный океан, тем более — он любитель плавать. Да и акулы...

И опять Мондейл содрогнулся. Жизнь людей в этом «храме двенадцати апостолов» не ставилась ни во что. «Что ж, я вынужден согласиться, другого пути нет»,— подумал Мондейл, привстав с кресла.

— Я согласен. Только от убийства меня увольте. Я к этому не привык.

— В этом нет нужды. На это найдутся специалисты своего дела. Иного ответа я от вас не ждал,— Макс цепко пожал руку Мондейла сильными холодными пальцами,— впрочем, Мондейл, все зависит от обстоятельств. Понадобится — убьете! Кстати, возьмите вот эту кни­гу и почитайте на ночь. В ней вы найдете много полезного для себя.

— Что это?— с удивлением спросил Альберт, принимая от Мак­са тоненькую книжку в темно-синем лидериновом переплете.— У меня вряд ли найдется желание приобщиться к шедеврам мировой литературы.

— Это Ганс Хюбнер, философ национал-социализма, издания тысяча девятьсот сорок шестого года. Это написано о нас, только эзоповским языком. В то время и для такой формы нужна была исключительная смелость. Гениальный Хюбнер предсказал, что мы возродимся из огня и пепла, потому что наши идеи вечны. Так и случилось. Обязательно прочтите перед сном, рекомендую.

Альберт так и сделал — бегло проглядел небольшой томик, где в аллегорической форме воспевались победы германской армии; и только последнюю главу про Онура прочел вслух, усмехаясь проз­рачным намекам на вечность германского фашизма.

Глава была написана чисто по-немецки, с романтической сентиментализмом, кое-что автору удалось описать сильно, с явным талантом, особенно финальную сцену. 

«Великий Крыс Онур Шест­надцатый объявил о великом переселении. Он вспрыгнул на бочку посреди территории старого порта, вобравшего в себя запахи всех сторон света, всех ветров и всего того, что везут пароходы в своих затхлых и сырых трюмах: соленой атлантической сельди пряного посола, греческих маслин с темно-коричневой бархатной кожей, марокканских оранжевых апельсинов (их сок так полезен крысиным детям и аромат чем-то походит на французские духи), паюсной и кетовой икры, тугие плафоны которой вязнут в зубах и, лопнув, издают сухой треск, окороков и сухих колбас, индийского чая, ко­торый так хорошо жевать по утрам вместе с острым сыром гол­ландских сыроваров и виргинским табаком.

Хищный подвижный нос и седые усы Онура улавливали тон­чайшие оттенки, полутона, восьмушки, шестнадцатые и тридцать вторые части запахов, если говорить о запахах языком музыки. Левой передней лапой Онур держал маленький блестящий камер­тон — знак абсолютистской власти, на голове его, чуть съехав на бок, торчала корона из слоновой кости. Не одно столетие переходили знаки власти от одного правителя к другому и никогда скромному парижскому мастеру музыкальных инструментов Морису Лажье, от­правившему в восемнадцатом веке партию камертонов в Испанию, не пришло бы в голову, что один из его камертонов станет символом власти крысиного императора, так же как лондонские резчики по кости Годфри и Смайлс не думали, что фигурка короля, отосланная с партией шахмат из слоновой кости 22 сентября 1793 года в подарок китайскому императору, дойдет до места назначения без позолочен­ной короны. Трюмы кораблей надежно хранят свои тайны. Один только Онур знает историю короны и музыкального жезла. Эта история передается вместе с символами, дающими власть, при вступ­лении на престол.

Великий Крыс Онур Шестнадцатый легонько ударил жезлом о край бочки, источавшей нежный аромат оливок, и прислушался к его тонкому серебряному звуку, наклонив голову и придерживая корону подвижным ухом!

Вокруг Онура шевелилось, кишело, крутилось, вертелось и перекатывалось волнами его великое крысиное воинство числом в мил­лион. Все ожидали знака своего повелителя.

Онур резко взмахнул жезлом, и замерли вокруг миллион любо­пытных крысиных носов, два миллиона нахальных глаз, два мил­лиона всезнающих и всеслышаших ушей, и только миллион хвостов нервно вздрагивал в ожидании речи Онура.

— Великое крысиное племя,— начал Онур,— все в мире имеет свои судьбы, даже опавшие, переболевшие желтухой, осенние ли­стья. Все они должны своим гниением удобрить землю, дав этим необходимую жизнь следующим поколениям, которые выталкивает из себя ветка, исходя по весне соками любви и жизни.

Но отдельные листья, избранные судьбой, навечно попадают в камень и застывают в бессмертии. Судьба сделала их своими избранниками из миллиардов и миллиардов тех, что не пережили отведенного им природой одного сезона. Мы — также избранники судьбы. Крысиный род пережил великих мамонтов, динозавров, ле­тающих ящеров. Много видов исчезло на земле в результате эпи­демий, потопов, вулканов и -прочих катаклизмов. Но мы выжили.

Мы вгрызаемся в дерево, мы проходим сквозь камни мостовых, мы просачиваемся в водоотводные системы и нет для нас преград, естественных или созданных человеком. Мы вечны: мы были, мы есть, мы будем.

Онур умолк и подданные в знак восторга заколотили хвостами по асфальту.

— Онур велик!— взвизгнула старая облезлая крыса.— Я слы­хала Онуров: пятнадцатого, четырнадцатого, тринадцатого. Я пере­жила трех императоров, но не было среди них равного по мудрости Онуру Шестнадцатому!

Старая крыса обнажила в улыбке острые, стершиеся клыки и оглянулась по сторонам, надеясь увидеть поддержку своим чувствам. Океан восторга исторгали крысы всех возрастов от мала до велика.

— У меня дурные вести,— продолжал Онур,— нам предстоит переселение. Вы знаете, что в двадцати километрах отсюда построен новый порт, но там для нас не найдется места. Все пакгаузы и подземные сооружения, каждая щель в новом порту обработаны ядами, от которых погибнут наши дети и вымрет наш род. Но вы знаете, что старый порт, столица нашей империи, будет днями пре­дан огню и уничтожен. У нас осталась последняя возможность се­годня же отплыть с последними пароходами в те части света, куда еще не проникла цивилизация в ее разрушительной для нас стадии. Все не поместятся на одном пароходе, и поэтому нас разорвут рас­стояния. Но мы дадим знать о себе друг другу и соберемся в конце концов вместе. Не предавайтесь отчаянию. Помните, что мы вечны, и что сыровары Голландии производят знаменитые сыры в первую очередь для нас, мы же первые потребители и ценители изделий мюнхенских колбасников и пекарни Парижа недаром раскладывают на полу хлеба разной выпечки, и тот хлеб, который первым надкусит крыса, идет высшим сортом.

Мы переносим жару тропиков и холода северных широт, мы стойки перед эпидемиями, вечность поселилась в нас и мы раст­ворились в вечности.

Не занимайте пароходов с техникой и горючим, они нам бесполезны. Я отсюда вижу пароход, загруженный восточными сладостями: на нем поплывут семьи с маленькими детьми. Детям необходимы сладости. Далее я вижу пароход, забитый доверху кожами и шкурами, окороками и колбасами: на нем поплывут старики, мясо сбережет их силы. С этим пароходом поплыву и я. Молодежь и холостяки займут пароход, стоящий у левого пирса. На нем поплы­вут туристы, они обеспечены разнообразной едой и там много му­зыки. Я любил музыку, когда был молодым. И мы простимся сегодня с Испанией до лучших времен.

Онур умолк, собираясь с новой мыслью и ожидая восторгов, услаждающих слух любого монарха. Неожиданно нос его задвигался с необычайной быстротой, глаза стеклянно вздулись и в них, как в теодолите, перевернуто отразились служители порта в синих хала­тах с огнеметами в руках. Они загородили сетками единственный проход в доки и устраивались попрочнее на каменном заборе, ограж­давшем безлюдный порт.

— Не поддавайтесь панике, соблюдайте порядок,— хотел кри­кнуть или выкрикнул Онур эти уже бесполезные слова, но было поздно. Глаза огнеметов смотрели неумолимо, как глаза судьбы.

Первый огнемет выбросил гудящее пламя и выжег в крысином скопище пятидесятиметровый коридор. Это был сигнал к крысиному Вавилону. За первым огнеметом вступили другие, и, сквозь беспо­щадный, всепожирающий огонь, бешено метался, ослепленный ужа­сом и болью, миллионный крысиный народ. Писк сотен тысяч слился в один смертельный голос, крысы карабкались друг на друга прыга­ющими горящими факелами, дымились, скрюченные, с лопнувшими от жара зрачками, замирали грудами обугленных, искореженных тел, с нелепо разбухшими, вздутыми хвостами. Вскоре все было кончено: весь двор был покрыт мертвым ковром и пеплом. Кое-где сочились дымом, догорая, последние крысы, с обнаженными зубами, не поддавшимися огню. Миллион оскаленных друг на друга мертвых зубов.

Служители собрали орудия уничтожения и ушли, окончив свое дело. Вслед за ними придут санитары и вывезут убогие останки на поля.

Из небесной дыры стекала неестественная тишина, но вот в углу двора в крысиных трупах почудилось шевеление и на поверхность вылез Великий Крыс Онур Шестнадцатый. Он обгорел и был черен, как уголь. Он тяжело полз по трупам, и на голове его торчала корона из слоновой кости с обгоревшей позолотой работы Годфри и Смайлса, а одной лапкой он придерживал камертон парижского мастера Мориса Лажье.

Онур долго кружил по трупам, шевеля носом с обгоревшими усами, пока не почувствовал биение жизни глубоко под пепельным покровом. Онур неуверенно стал разгребать этот мертвый покров и откопал двух молодых крысят разного пола. Они также чудом ос­тались живы, и в их глазах навечно впечатался ужас пережитого.

И опалившееся сердце Онура дало первый живительный толчок. Он прижал к своему угольному телу двух спасенных крысят и по­полз на пароход, загруженный сладостями: детям они нужны в пер­вую очередь.

— Все в мире имеют свои судьбы,— подумал Онур,— даже листья, опавшие с деревьев. Я возрожу свой погибший народ из этих двух перепуганных детей, и мы обретем прежнюю силу. Глаза его были сухи, потому что огонь выжег в них все слезы, обычно жи­вущие там в ожидании подходящего случая радости или печали, но была в егс глазах такая сила жизни самой природы, которую нельзя уничтожить в любом ее проявлении, даже если она не отвечает традиционным понятиям о совершенстве...»

Дочитав до конца, Альберт еще раз усмехнулся и, швырнув книжку под массивную кровать с золочеными спинками, прикрыл глаза.

— Черт с вами, с вашими Онурами и идеями. Я никогда не занимался политикой и не влезал в авантюры такого рода. Надеюсь, что вы, господа, со своим национал-социалистическим бредом, обой­детесь без меня...

 

5. СНОВА МАКС

Многие люди на земле свои воспоминания начинают словами, что война нарушила их планы или же вообще изломала всю жизнь. Если бы Максу пришлось писать о своей жизни, то написал бы, что его планы нарушил мир и капитуляция фашистской Германии.

Тридцатидвухлетний майор «СС», специалист по концлагерям, заклятый идеолог фашизма, Георг Ландер, как он именовался тогда, спешно бежал от советских войск в Американскую зону Германии, потом выбрался в Испанию, где генерал Франко любезно укрыл от возмездия тысячи таких, как Ландер. Здесь нашел прибежище и Отто Скорцени, любимец фюрера.

Сначала они притихли, напуганные всеобщим людским гневом, когда стали достоянием гласности все зверства фашистского режима, затем постепенно страны, истерзанные фашистской оккупацией, ста­ли залечивать последствия войны, и Ландер зашевелился. Но теперь нужно было соблюдать осторожность, идеи фашизма в открытом виде ни у кого сочувствия или поддержки вызвать не могли. Ландер сплотил вокруг себя группу таких же фанатичных гитлеровцев и приступил к налаживанию связей и установлению мостов с Южной Америкой, куда потом, после разгрома, стекались кадровые офицеры Вермахта, которым нечего было рассчитывать на милость, так как на их совести были сотни тысяч замученных и погубленных людей разных национальностей: русских, украинцев, белоруссов, французов, евреев, поляков, немцев — участников Сопротивления, чехов и других.

И вот их усилиями в печати стали, поначалу робко, появляться книги, обеляющие Гитлера и национал-социалистов. Гитлер в них выглядел носителем свободы, поклонником прогресса и демократии, человеком трагической судьбы, любящим детей, музыку, который вел аскетическую жизнь во имя процветания гуманных идей фа­шизма. Поначалу эти «произведения» были немногочисленны, люди кидали эти книги в урны с мусором, но подрастало новое молодое поколение, не знающее ужасов пережитой человечеством трагедии или знающее об этом понаслышке, и Ландер понял, что для воз­рождения фашизма появилась благодатная почва, тем более, что правительства западных стран забыли о Потсдамских соглашениях, о Нюрнбергском процессе и не препятствовали возрождающейся про­паганде неофашизма, успокаивая изредка корреспондентов газет, радио и телевидения, что для -тревоги нет оснований, и опасность видят только коммунисты, явно преувеличивая ее или же раздувая в своих пропагандистских целях. А тем временем в Германии воз­обновились факельные шествия, бывшие гитлеровцы собирались на ежегодные собрания, в Америке фюрер фашистов, старательно под­ражая бесноватому, прилизав челку и скосив глаза, давал интервью корреспондентам, излагая взгляды на будущее человечества, мало чем отличающееся от идей Гитлера. В Италии фашисты, именуемые «Красными бригадами», прорываясь к власти, объявили открытый террор демократии буржуазного общества.

— Пора действовать,— заявил на тайном совещании Макс,— Гитлеру в свое время не надо было торопиться с войной против России. Глиняные ноги колосса оказались гранитными и фюрер по­терял все, все! Надо было дождаться атомной бомбы и уничтожить большевиков. Но не все потеряно. Мы — наследники фюрера, но мы извлекли урок из его ошибок. Нам нужно в первую очередь дорваться до финансов Америки, а потом прорываться к власти. Что дальше — тоже известно: беспощадная война, война на полное унич­тожение большевистской системы, и в этой войне, в любых ее фор­мах, будь она холодной или термоядерной, все средства хороши: провокации, стравливание соседствующих стран, раздувание в эфире возможности нападения Советов. Тогда же у группы Макса заро­дился план подмены Роуза или иного крупного магната другим, похожим на него человеком. Фанатичность и абсурдность предпри­ятия, на первый взгляд, при его дальнейшей разработке показала возможность успеха. Начались кропотливые поиски двойника. Много находили похожих чем-то на Роуза людей, но только Мондейл отве­чал всем требованиям.

Макс еще раз развернул одну из папок и нашел нужный лист, где специалисты дали заключение. Рост Мондейла 178 см, Роуза — 179 см,— ничего, подставим каблуки,— проворчал Макс, читая дальше,— вес одинаковый, походка иная, что легко поправимо. Не­много отлична форма ушей и носа, что также поправимо безо всяких видимых следов посредством пластической операции. Тембр голоса схожий, при овладении Мондейлом речевых интонаций Роуза от­личие исчезнет.

Далее шло описание внешности, которое в совпадении своем (голубые глаза, строение лба, челюсти, разрез глаз, цвет волос и кожи) удовлетворяло замыслы Макса.

Он снова вызвал Крока, доложившего, что Мондейл устроен в верхней комнате, обеспечена надежная охрана, и отдал ему распоряжение насчет пластической операции, в результате которой исчез­нут минимальные отличия между Мондейлом и Роузом.

— Он нужен мне не позднее, чем через три недели!— бросил Макс в конце разговора Кроку.

 

6. СЕКРЕТАРЬ МИСТЕРА РОУЗА

Артур Дэзи знал все тонкости финансовой политики своего бос­са. Дэзи знал не только конъюнктуру спроса на нефть и сталь сегодня, он чувствовал, вернее предчувствовал колебания на эко­номической и политической шкале в разных точках земного шара, могущие повлечь за собой те или иные последствия. Последнее время, время, когда нефтеносные районы Ближнего Востока сотря­сали волнения, и монархические режимы один за другим лопались, подобно мыльным пузырям, и бывшие монарх и. появлялись на аме­риканском горизонте, нередко в сопровождении гарема, с толстыми чековыми книжками в солидных саквояжах, кое-кому приходилось увеличивать накладные расходы. Иными словами, финансировать контрреволюционные банды на территории тех или иных государств. Иногда это удавалось и тогда нефть или другие природные ресур­сы, пригодные для изготовления самолетов, пушек, ракет и других средств уничтожения, опять беспрепятственно текли на многочис­ленные заводы Роуза. Дэзи держал, образно говоря, руку на кла­вишах американской политики и делал это, как виртуоз-пианист. Роуз ценил Дэзи, соответственно оплачивая его знания и услуги.

Сейчас Дэзи собирался в дорогу. Он договорился с боссом об отпуске и взял билет до Канарских островов. Он давно собирался побывать там, но дела не позволяли реализовать этот план. Нако­нец, такая возможность представилась.

— Месяц провести на берегу океана, безо всяких забот об этой проклятой нефти, не унижая себя коммерческими переговорами с членами королевских семей, подкупая их или шантажируя,— рас­суждал Дэзи,— все это вернет мне здоровье. Последнее время я действительно устал.

Через три дня он был на экзотических островах. Действитель­ность превзошла ожидания Дэзи: прекрасный климат, роскошный отель и номер в нем, приготовленный для мистера Дэзи, дивные глаза местных и европейских красавиц, стекающихся сюда в поисках приключений, развлечений и, конечно же, не без мысли привести материальные дела в порядок или же подцепить солидного пред­принимателя с более серьезными на него видами.

Дэзи сразу привлек внимание окружающих.

— Все равно меня здесь никто не знает,— решил Дэзи,— и оку­нулся с головой в легкие, ни к чему не обязывающие похождения.

Дэзи, как школьник, улизнувший с уроков, ощутил неожидан­ную свободу: таскался по ресторанам, поднимался в горы, катался на яхте, плавал, загорал и однажды у него вообще мелькнула мысль бросить все, послать к чертовой матери Роуза и его дела. Но это потом, а сейчас Дэзи вкушал прелести курортной жизни и мало чем напоминал респектабельного секретаря известного концерна. Более того, Дэзи неожиданно ощутил, что влюблен, влюблен по-настоя­щему в прелестную женщину с очаровательным именем Лили. Это произошло как-то незаметно: они познакомились в баре, танцевали весь вечер, потом поднялись к Дэзи, пили коньяк, шампанское, и Лили осталась до утра. А через день Дэзи не представлял, как жил раньше без нее.

Где бы ни появлялся Дэзи с Лили, она сразу же привлекала к себе внимание: невысокая, с короткой пушистой стрижкой, с боль­шими, хорошего рисунка глазами и спортивной фигурой, стройная, обаятельная, привлекательная...

— Лили,— шептал Дэзи ласково,— Лили, я хочу тебя сравнить со звездой или цветком, но все это уже было, а выразить мои чувства по-иному у меня не хватает слов. В голове, кроме цен за баррель нефти, ничего не осталось,— со смехом заканчивал признания Артур Дэзи. -

— Ты и такой мне мил,— отшучивалась Лили,— но знаешь, скоро этому конец. Я должна вернуться в Европу, меня ждет музы­ка, консерватория. Хотя, мне будет без тебя грустно.

— А если ты поедешь со мной?

— Чтоб твоя жена пристрелила меня? У вас же это принято, чего уж там меня, у вас президентов и кандидатов стреляют, будто это мишень в тире. Знаешь, мне в Европе как-то уютнее. Может, ты приедешь ко мне в Париж?

«Может, и в самом деле,— мучительно рассуждал душными ночами Артур, ворочаясь в постели и стараясь не беспокоить Лили, безмятежно спавшую рядом.— Оформлю развод, сделаю ручкой па­паше Роузу, и — в Париж! Капитал у меня, слава богу, достаточный и я еще молод».

Он вставал с постели, заходил в ванную комнату и всматривался в зеркало, отражавшее в полный рост высокого, хорошо сложенного загорелого мужчину лет 45— 50.

— Неужто я смогу начать новую жизнь?

В последнее время семейные дела Артура как-то не склады­вались. Жена жила своей обособленной жизнью, совсем не связанной с делами и заботами мужа, да и он мало интересовался ее делами.

— Ты мне достанешь завтра розовые кораллы?— послышался сонный голосок Лили.— Ты обещал. Это за отмелью.

— Да, да, радость моя. Я обязательно завтра достану тебе ко­раллы. Я хочу сам их достать, ты же знаешь, как я ныряю. Прос­нешься — кораллы будут лежать у тебя на подушке,— ответил Ар­тур, целуя ее.

С рассветом он поднялся и, одев легкий костюм, неслышно выскользнул из номера.

Если бы Артур вернулся в тот момент обратно, то увидел бы, что крепко спавшая до этого Лили, спешно набрав номер на диске телефона, тихо произнесла: «Это я. Артур отправился за корал­лами». И тут же положила трубку.

Артур долго шел по пустынному пляжу, приближаясь к скалам, под которыми на глубине пяти-шести метров находились кораллы. Подойдя к нужному месту, он разделся, потянулся чуть распол­невшим телом и прыгнул со скалы в воду. В полете он заметил, что от соседней скалы отделился аквалангист. Артур даже успел уди­виться, что не он один задумал добыть розовые хрупкие кораллы в такое раннее время...

Больше никто не видел Артура Дэзи живым Его тело прибой швырнул на берег днем позже. Видимо, он захлебнулся, отдирая кораллы от скалы, ибо следов насильственной смерти паталогоанатомы не обнаружили. Тело его после вскрытия было отправлено в Америку, в город Даллас. Лили в тот же день уехала в Париж.

Полиция не имела к ней никаких претензий.

 

7. ГРЭГ РОУЗ

Все, за что бы ни брался в жизни Грэг Роуз, у него выходило легко, а главное удачливо. Не последнюю роль в этом играли капиталы отца, Сэмуэля Роуза. Грэг рос в обстановке, весьма харак­терной для среды дельцов, воротил и биржевых игроков. В пятнад­цать лет он прекрасно разбирался в котировке тех или иных акций, для него привычным стало понятие «игра на понижение или повы­шение», игра жестокая, где промах наказывается пулей, которую игрок сам пускает себе в лоб. Так было с другом их семьи, желез­нодорожным магнатом Клоппом. В один из дней десятилетний Грэг спросил отца, почему не приходит дядя Август.

— Он никогда не придет!— прямо заявил папаша Роуз, прос­матривая биржевой бюллетень.

— Почему?— не унимался Грэг.— Он уехал?

— Да, уехал, откуда не возвращаются. Дядя Август застрелился.

— Зачем он сделал это?— не отставал Грэг, до него не полно­стью дошел смысл сказанного отцом.

— Помнишь, в прошлую пятницу я еще удивился, что железнодорожные акции упали в цене на шесть фунтов?

— Да, отец, я помню это.

— Так вот, эти шесть фунтов прихлопнули твоего дорогого друга дядю Августа.

Грэг запомнил этот разговор. Еще юношей он кидался в раз­личные темные авантюры, закаляясь в битвах свободного предпри­нимательства. Потом разразилась вторая мировая война, и он, пос­ле Пирл-Харбора, когда японцы торпедировали этот американский порт в Тихом океане, неожиданно ощутил патриотический прилив чувств и вместе с другом детства Эдвардом Тропом записался в армию. В составе дивизии генерала Эйзенхауэра, которого здорово потрепали в Европе эсесовские части в последние дни войны, два года провел в Германии в американском секторе. Потом он уехал домой, а Троп остался. Встретились они через несколько лет, когда Грэг уже наживал миллиарды, а Троп стал полицейским в Дортинге и наезжал в Даллас в отпуск, да и то не каждый год.

Грэг нажил состояние на нефти. Это была очередная авантюра: искать там, где до него ничего не находили. Но он все же фи­нансировал поиски, и неожиданно нефть обнаружили в одном труд­нодоступном районе Ближнего Востока. Местный монарх удовлет­ворился процентами, которые выплачивал ему Роуз, и проводил жизнь среди своего гарема, в приемах, разъезжая иногда по Европе, щеголяя свитой и роскошью, что было на руку Грэгу Роузу. Монарху нужны были деньги и развлечения, и он был податлив при заклю­чении очередного договора на экспорт нефти. Рабочая сила, то есть местное население, подвластное своему властителю, оплачивалось по такой мизерной таксе, что иногда сам Роуз удивлялся, как эти люди живут.

Постоянно Роуз прикладывал руку и к другим отраслям промышленности: так он стал совладельцем, а получив контрольный пакет — и владельцем сталелитейной компании, потом путем под­купа нескольких влиятельных сенаторов, послушаясь совета свое­го секретаря по экономическим вопросам Артура Дэзи, перехватил крупные заказы Пентагона на постройку скоростных истребителей. Пришлось срочно приобретать военные заводы. Предприятия Роуза производили истребители и подводные лодки, ракеты и танки и еще многое другое, что входит в арсенал любой войны, тем более ядерной.

У Роуза был сын Рой, который с юных лет познал власть денег и не очень интересовался, откуда они берутся. Это очень огорчало Роуза, а потом он махнул рукой, вспоминая о нем тогда, когда приходилось выкупать сына из полиции за очередной дебош.

Роуз сидел в своем массивном, отделанном дорогими породами дерева кабинете, и никого не принимал. Утреннее совещание он отложил. Час назад ему позвонили и сообщили о гибели его секре­таря Артура Дэзи где-то на Канарских островах.

— Черт его туда понес,— ворчал в сердцах Роуз,— а если уж поехал, так нечего было топиться. Где я возьму такого секретаря, чтоб не был слепым исполнителем, умел вовремя подсказать, пре­дупредить, предугадать эту проклятую политику. Дэзи умел. Без секретаря мне больше недели не обойтись. Из своих поставить не­кого. Трусы и рабы. Нужен такой малый, чтоб был пройдохой, но с головой на плечах. И не продавал секретов концерна.

Похороны Артура Роуз обставил с необычайной роскошью. На кладбище, к специально построенному из черного и цветного мра­мора склепу, гроб с телом Дэзи нес сам Роуз с руководителями совета управления. Были приглашены состоятельные люди Далласа: сенаторы, один из бывших кандидатов в президенты, прочие влия­тельные лица.

Гроб, отделанный серебром, величественно плыл к склепу, построенному в классическом стиле. Роуз не любил модерн в архитектуре. Потом были речи. Бизнесмены выражали свою скорбь, дамы не могли сдержать слез, соблюдая, впрочем, осторожность, и време­нами проверяя, не растеклась ли тушь на ресницах.

Жена Дэзи не плакала и даже не старалась изобразить горе: она не любила мужа и сейчас смотрела на него, как на чужого ей человека, с трудом представляя, что это ее муж, утонувший на каких-то диких островах. К тому же, она была занята расчетами и старалась не очень шевелить губами, подсчитывая сумму страховки за усопшего. Получалось около двухсот тысяч. С учетом сумм, леж­авших в банке, выходило не меньше миллиона.

После похорон вдова Дэзи пригласила Роуза и близкий к нему круг лиц разделить с ней горе и помянуть Дэзи в ее особняке.

Опять были речи, но черту подвел Роуз, сказав, что искренне сожалеет об утрате такого делового и дальновидного секретаря, ка­ким был Артур Дэзи.

После поминокРоуз вернулся домой. Старый слуга, остава­вшийся еще с довоенных времен, помог Роузу облачиться в свобод­ный домашний костюм. На вопрос, не пришел ли Рой, слуга ответил, что за последний месяц мистер Рой едва ли ночевал дома более трех раз. «Возможно, он уехал в Европу»,— предположил семидесяти­летний старик.

— Возможно, все возможно,— передразнил старика Роуз. Он поднялся в верхнюю залу и включил свет. Все стены были увешаны старинными полотнами, на столе и в углах залы виднелась фигурная золоченая бронза, фарфор лучших изготовителей мануфактур 18-го столетия. Особое место занимали импрессионисты, которыми Роуз увлекался последние годы.

Сейчас он стоял перед недавно приобретенным полотном Ван Гога и всматривался в сочные яркие краски гениального сумасшед­шего художника.

— Надо не забыть послать человека в Лондон на аукцион, в проспекте есть Модильяни. Модильяни как раз поместится в том углу.— И Роуз нетерпеливо потер руки.— Чтоб только этот чертов князь, с какой-то идиотской фамилией, не упредил, как это было с Манэ. Но уж на этот раз я пришибу князя. Он — князь, а у меня доллары,— усмехнулся Роуз.

— Вас приглашает к телефону сенатор Нэшвилл,— послышался голос слуги.

— Хорошо,— Роуз поднялся к параллельному телефону, находившемуся в зале.

— Грэг,— послышался голос сенатора,— я нашел тебе секрета­ря. Его зовут Альберт Мондейл. Рекомендации самые отличные. К тому же, как его аттестуют, у него большой жизненный опыт и хорошее чутье, словом, то, что ты ценил в Дэзи.

— Спасибо,— тепло ответил Роуз,— пусть завтра к десяти часам придет ко мне. Расскажи ему, как найти меня.

— Грэг, он только через неделю приедет из Европы. Тебя уст­роит это?

— Через неделю? Хорошо. Тогда — в следующий вторник, в это же время.

 

8. НОВЫЙ СЕКРЕТАРЬ РОУЗА

Итак, Альберт Мондейл после длительного разговора с Роузом приступил к своим обязанностям. К нему приставили двух спе­циалистов, которые должны были ввести его в курс дела, и теперь он сидел в бывшем кабинете Дэзи, просматривая его записи.

Роуз благожелательно встретил Мондейла. Магнату понравилась его манера разговаривать, непринужденность во время беседы. Роуз только усмехнулся при виде рыжеватой бороды Мондейла, и копны густых рыжих волос. Внешность у нового секретаря была экзотиче­ская. «Впрочем, и деятельность у него в основном тоже будет связана с экзотикой Ближнего Востока, если не получит пулю в лоб от какого-нибудь араба»,— подумал Роуз.

Секретарь был сметлив, ловок, на вопросы Роуза отвечал быстро и обстоятельно. Видно, что его немало поносило по свету, а знание языков явно склонило Роуза в пользу Мондейла. Характеристики и бумаги Мондейла были в полном порядке, за него ручались весьма влиятельные дельцы из Европы, где Мондейл выполнял для них различные поручения в разных частях Света.

— А в искусстве вы разбираетесь?— спросил Роуз Мондейла,— как вы относитесь к импрессионистам и постимпрессионистам? Дело в том, что я в последнее время увлекся этими мастерами и собираю их работы.

Мондейл высоко ценил эти имена и прекрасно разбирался в живописи. Такой секретарь был находкой для Роуза, потому что Дэзи в этом вопросе был далек от понимания. Это окончательно утвердило Роуза во мнении оставить Мондейла, определив ему ист -тательный срок.

— Входите в курс событий и поскорее. Через месяц поручу вам кучу дел, и меня не устроит объяснение, что вы не успели освоиться.

Этот месяц был для Мондейла необычайно напряженным: он пропадал на бирже, просматривал сводки, поступающие с разных концов Европы, Африки, Южной Америки и Ближнего Востока. Мондейл легко усваивал эту науку, она отвечала его склонностям к авантюре и игре. В большой финансовой политике, как быстро убедился Мондейл, элементов блефа было не меньше, чем в ма­хинациях, которые практиковал он в своей предыдущей жизни. Но какой здесь был размах! И никакого риска угодить в тюрьму, все узаконено.

Вечерами Роуз приглашал Мондейла в свой громадный особняк, и с удовольствием показывал новые приобретения для своей кол­лекции, знакомил с прежними. Альберт с охотой выслушивал разъ­яснения Роуза, вставляя иногда замечания.

Вскоре представился случай, который вознес Альберта в вопро­сах искусства в глазах Роуза. Рассматривая летний пейзаж Коро, он вспомнил, что аналогичное полотно в свое время подделывал один крупный специалист по фальшивкам, которого Мондейл хорошо знал: этот художник в свободнoe от фальшивой живописи время рисовал доллары с изображением Капитолия и Авраама Линкольна.

Рассматривая полотно и убедившись, что эта работа сделана его другом лет десять назад, а теперь продана Роузу за приличную сумму как оригинал, Мондейл смекнул, какую выгоду сможет при­нести ему этот случай.

— Мистер Роуз, я сомневаюсь, что это оригинал Коро. Где-то  мазок не совсем характерен и фон более тусклый. Похоже, что это подделка.

— Ну, что вы, Мондейл. После заключения специалистов ваше мнение вряд ли прибавит что-нибудь существенное.

— Мистер Роуз, если вы согласитесь, я сам отвезу это полотно в Нью-Йорк, и там проведут химический анализ структуры красок, чего в Далласе не делают.

Ради любопытства Роуз согласился, и Мондейл слетал с фальшивым Каро в Нью-Йорк. Экспертиза, которая обошлась в три тысячи долларов, подтвердила, что полотно фальшивое, хотя на­писано на холсте конца девятнадцатого века. Роуз был потрясен. Он учинил грандиозный разнос маклеру, через которого приобрел кар­тину, и вернул ее, чем подорвал благополучие конторы-посредника. Теперь все приобретения должны были проходить через контроль Мондейла. Тот дважды вылетал в Европу: один раз в Лондон, дру­гой — в Брюссель, закупая для Роуза восточное оружие, русские иконы, французский и немецкий фарфор, лиможские эмали и, ко­нечно же, импрессионистов. Во время поездок Мондейл чувствовал постоянный надзор за собой. Он не видел этого человека, но знал, что он есть и, возможно, не один.

В Брюсселе у него состоялась обстоятельная беседа с Кроком. Тот передал удовлетворение Макса тем, как проходит служба Мон­дейла, посоветовал больше вникать в суть деятельности производ­ства всех звеньев компании Роуза, на что Мондейл ответил, что и там его знания расширились и Роуз доволен. А поездки на аукцио­ны — это больше дружеская услуга Роузу и не входит в круг обязанностей секретаря.

И действительно, Мондейл быстро освоился со своими прямыми обязанностями и на совещаниях у Роуза в нужный момент мог выдать необходимую справку или информацию, стал часто выезжать на Ближний Восток, вел беседы с представителями королевских семей, которые любыми путями старались затормозить естественный ход исторических процессов развития. Но нефтеносные районы бу­шевали и сотрясали взрывами национального возрождения. И в этих горячих точках, стравливая политических деятелей, провоцируя их, или же попросту подкупая, лавировал Альберт Мондейл, достойно заменивший покойного Артура Дэзи.

 

9. ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

Альберт поселился в уютной квартире, снятой для него людьми Макса. В свободные вечера, убедившись, что в квартиру не проник посторонний, Альберт перевоплощался в Роуза. Перед большим трю­мо, отражавшем Альберта в полный рост, он снимал парик, от­клеивал бороду и усы, и часами разучивал движения Роуза, его характерные привычки, мимику, записывал на магнитофон свой голос, читал какую-нибудь речь Роуза и сравнивал ее с записью голоса шефа.

Но особенное внимание Альберт уделял почерку, в этом добиться сходства удавалось нелегко. Альберт выводил букву за буквой, потом увеличивал скорость письма, пока, по истечении времени, не заме­тил, что между двумя документами — одним, написанным Роузом, другим — Альбертом зрительно не существует ни какой разницы. Закончив очередную репетицию, Альберт напряженно вслушивался в тишину. Квартира Альберта имела два выхода, об этом поза­ботились наниматели — люди Макса. Четыре хорошо обставленные комнаты с залой располагались в фешенебельном районе Далласа.

В деньгах Альберт не нуждался, получая у Роуза фантастичес­кую для секретаря компании сумму — пять тысяч долларов в месяц.

Итак, собираясь ко сну, Альберт еще раз оглядел себя в зеркале: после незначительных пластических поправок, сделанных хирургом в «Храме двенадцати апостолов», лицо его стало абсолютной копией лица Роуза, сходство фигуры и отработанных движений делало Аль­берта неотличимым от шефа.

Приближался момент, когда Крок после очередного приезда, сочтет время для вживания в Роуза достаточным, и надо будет переходить к действиям. Это страшило Альберта. За прошедшие полтора года Альберт изучил круг знакомств Роуза, его друзей, в какой манере он с ними разговаривал, узнал шифры и коды, по которым он был связан с филиалами, номера счетов в банках. Со своей сторо­ны он считал, что вполне может заменить Роуза, и никто не заметит подмены, даже члены Совета Управления. Бывая на всех совещани­ях, Альберт усвоил манеру поведения Роуза и здесь, а уж в делах шефа он разобрался еще раньше, тем более, что во главе всех филиа­лов стояли опытные специалисты своего дела, да и десятки консуль­тантов по разным отраслям всегда были под рукой. Но Альберт никак не мог решиться на окончательный шаг: бежать или остаться.— А что будет с Роузом?— спрашивал он себя, хотя прекрасно знал его судьбу, и этим вопросом попросту усыплял свою, еще не окончатель­но потерянную совесть. За это время он привязался к Роузу, найдя в нем родственную натуру. По сути дела Роуз всю жизнь занимался тем же, что и Альберт, только в более крупных масштабах.

На всякий случай Мондейл, соблюдая исключительную осторожность, приобрел паспорт на имя Дугласа Рокерта. Это был запасной и, вероятно, единственный вариант «убраться в Австралию, закопаться в каком-нибудь городишке, исчезнуть на время и никакой, Макс его потом не отыщет».

Эта мысль все больше овладевала Альбертом. «Убийцы, профессиональные убийцы»,— вспоминал Альберт обитателей Храма двенадцати апостолов.

— Почему Храм апостолов?— спросил как-то Альберт, и Макс ответил, что на этом месте некогда стоял католический монастырь, носящий это название, потом вместо него воздвигли замок, который со временем переоборудовали в виллу.

Будь проклята эта вилла! Как все складывалось удачно: доку­менты, деньги, Австралия. После очередных душевных сомнений Альберт твердо решил бежать. Случай вскоре представился: пред­стояла поездка в Сирию. Альберта единственно смущала мысль о деньгах. Снять со своего счета большую сумму он не решался, но перед самой поездкой Роуз выдал Альберту счет на предъявителя на триста пятьдесят тысяч долларов, оговорив, при каких обстоя­тельствах ими воспользоваться. Обстоятельства были прежние — подкуп государственных чиновников.

Альберт решил воспользоваться этими деньгами и бежать из Дамаска под другим именем.

В Далласе он провел неделю, специально затягивая переговоры. Он внимательно следил за обстановкой, и обнаружил человека, ко­торый наблюдал за ним. Затем его сменил другой. Этого Альберт тоже засек, заходя в Министерство внешней торговли. «Неплохо,— обрадовался Альберт,— значит, я в прежней форме». Через чи­новника министерства Альберт задумал приобрести билет до Сиднея, чтоб самому не мелькать в офисе, связанном с авиарейсами.

Альберт дал чиновнику паспорт на имя Дугласа Рокерта с фотографиями, где Альберт был сфотографирован совсем в ином виде. Чиновник не высказал удивления и, получив пятьдесят долларов чаевых, за два часа выполнил это нехитрое дело.

Остался заключительный этап бегства. Альберт остановился в «Самир-Палас отеле» на площади Мараджи. Из окна его комнаты на третьем этаже виднелся обелиск, поставленный в честь открытия в Дамаске телеграфа. Бегство из отеля Альберт исключал, памятуя случай в Сан-Мартинссе. Самолет отбывал в 16-45 и Альберт где-то в полдень подъехал ко Дворцу юстиции, где у него также были дела. Там он должен был переодеться, изменить внешность на соответст­вующую в паспорте и выйти черным ходом.

...В 3 часа дня во внутренний двор Дворца юстиции вышел полный джентельмен с солидным брюшком, с прилизанными вью­щимися волосами, который заметно хромал и часто останавливался вероятно, из-за одышки. Дойдя до стоянки такси, этот человек сел в свободную машину и попросил суетливого сирийца подвезти в аэропорт. Там джентельмен предъявил чиновнику паспорт и авиа билет. Тот посмотрел мельком в паспорт и, не отмечая в книге регистрации, как поступал с другими паспортами, тихо сказал:

— Господин Рокерт, вам привет от Макса...

 

10. СМЕРТЬ АЛЬБЕРТА МОНДЕЙЛА

Эти слова оглушили Альберта. Теряя обычное хладнокровие, он в первый момент еще что-то пытался доказать чиновнику, что не знает человека, передавшего ему привет, и пытался даже в горячке проникнуть через контроль, и лишь придя в себя, чувствуя нездо­ровый интерес окружающих к странному пассажиру, Мондейл вы­брался из аэровокзала и снова сел в свободное такси. Он не смотрел по сторонам, никого не хотел видеть и вступать в разговоры, будто это сам Макс или его посланцы.

В растерянности он не назвал места назначения, но таксист, не смущаясь этим, уверенно вел машину к городу, мимо убранных богарных полей. Вот такси въехало на набережную Барады. Солнце уже укрывалось за длинной цепью гор и наступала вечерняя прох­лада. Мелькали мечети, невысокие плоские дома. Вдруг Альберт вспомнил, что он не называл адреса отеля, но тем не менее шофер не спрашивает, куда ехать. К тому же таксист не сириец. Альберт напряженно всматривался в тяжелый, будто литой, затылок води­теля, и что-то знакомое почудилось ему во всей широкой спине этого человека, в тяжелых мускульных плечах.

— Да, Мондейл, это я. Здравствуйте.

— Добрый день, Крок,— буркнул Мондейл.— Откровенно гово­ря, мне не хотелось вас видеть, ни сегодня, ни в будущем.

— А вы в своем penepтуаpe, Мондейл. Не надоело бегать? Не хорошо, да и еще в такой ответственный момент. Сегодня мы не успеем, а завтра вы выполните все поручения Роуза, не забудьте сдать деньги Хабар-ад-Меддину, ведь они для него предназначены, не правда ли?

И опять Альберт почувствовал смятение. Осведомленность Крока была абсолютной: «Вероятно, везде у Роуза установлены подслу­шивающие устройства, подкуплен персонал»...

— Завтра мы вылетаем в Даллас. Макс уже ждет нас. Предстоит генеральная репетиция, слышите Мондейл? В следующий понедель­ник Роуз вылетает на несколько дней в Нью-Йорк. В день отлета, после того как самолет с ним уже будет в воздухе, вы примете у себя на квартире внешность Роуза и мы вас приведем в его особняк. Дома будет лакей Роджер и сын Роуза — Рой (мы постараемся, чтоб этот беспутный малый был на месте). Вы скажете, что улетаете следующим рейсом, и побудете в особняке час или два в контакте с Роем и прислугой. Важно проверить, как отнесутся к вам люди, знавшие Роуза близко, в домашней обстановке. Если все сойдет гладко, то нас не беспокоит встреча с людьми делового мира. Там будет гораздо проще, хотя есть предварительный вариант встречи с одним чиновником Совета управления. После перевоплощения в Роуза немедленно прервите связи Роуза с любовницей и врачом. Предлог найдется. Потому что ни миссис Голдуэлл, ни Харрисона обмануть не удастся. И любовница, и врач знают тело Роуза лучше чем он сам. А на теле у вас с ним достаточно найдется различий, даже без учета разницы в темпераментах!— и Крок рассмеялся.

— Что же вы молчите, Мондейл? Не волнуйтесь, все обойдется. Перед тем, как станете Роузом, мы обговорим условия. Когда вы выполните все пункты договора и введете Макса во владение кон­церном (юридическую сторону мы обработали), вы постепенно ис­чезнете, а точнее говоря — уедете с миллионами в свою Австралию, пасти кенгуру. Мы не поскупимся, чтоб обеспечить вас.

— Также, как Родриго и Дэзи?

— Ну, зачем вы так?— добродушно усмехнулся Крок,— мы умеем не только карать, но и вознаграждать. У вас — Роуза, врачи найдут какую-нибудь болезнь, и вы передадите концерн двоюрод­ному брату (он отыщется к тому времени), то есть мистеру Максу. И уж под именем Роуза доживете свой век в Австралии. Нам нет смысла убивать вас.

— А Рой? Он же прямой наследник?

— У Роя цирроз печени от беспробудного пьянства. Он долго не протянет... Если еще раньше не разобьется в автомобиле, он ведь гоняет, как сумасшедший.

«Рой обречен, Рой обречен. Боже, все мы обречены, все, кто стоит на пути к овладению концерном, этой громадной империи по производству оружия. Вот что им нужно! Но при чем здесь Альберт Мондейл? Зачем судьба кинула меня в этот лабиринт, из которого я не вижу выхода. Я многое испытал в жизни, никогда не отступал от опасности, много раз был на волоске от смерти и выходил из тех ситуаций более закаленным. Я никогда не боялся смерти, а сейчас боюсь этого Крока, Макса, почему? Может, потому, что там смерть была возможной и все зависело от твоей ловкости, силы, изво­ротливости, а теперь она неотвратима и неизвестно, когда и в какой час это произойдет? Или они просто сломили мою волю... Я един­ственный раз в жизни, тогда, в «Храме двенадцати апостолов», пошел против своей совести и это меня разрушило».

— Очнитесь, Мондейл, мы приехали, отдохните сегодня. Завтра у вас трудный день, а к вечеру мы вылетаем. Только без глупостей. Впрочем, вы не полезете под потолок с веревкой в руке. Пока у человека вашего склада есть шанс выжить, он не наложит на себя руки. Я еще раз повторяю, нам нет смысла убивать вас, когда вы займете место Роуза. Это вызовет излишний шум.

«Правдоподобно,— вздохнул про себя Мондейл,— но сколько трупов вокруг. А мне, раз я уже вступил на этот путь, надо оже­сточиться и спасать себя, а не думать о других.

Ты стал подонком, Мондейл»,— заключил Альберт, но это не принесло ему облегчения.

В Далласе он подробно изложил Роузу результаты поездки, тот остался доволен. Потом Роуз сделал необходимые распоряжения и объяснил, что вылетает днями в Нью-Йорк, без Мондейла.— Ваше присутствие нужно здесь. Со мной полетит только консультант и стенографистка.

Вечером, придя к себе домой, Альберт почувствовал еле слышный запах дорогой гаванской сигары. Он включил свет в гостиной и увидел Макса и Крока, сидящих в креслах, а в углу комнаты еще одного человека, лицо которого было скрыто полутенью.

— Поздно вы сегодня, Мондейл,— произнес Макс дружелюбно, поднимаясь навстречу Альберту.— Вам придется сегодня изобразить маленький спектакль, показать Роуза.

Альберт пожал протянутую руку и не в первый раз поразился ощущению, будто пожал руку мертвеца. Рука Крока, как обычно, была холодной, твердой.

— Не знаю, что у меня выйдет,— вяло ответил Мондейл,— временами мне кажется, что любой увидит разницу, как только я попытаюсь выдать себя за Роуза. Кто еще с вами?

— Это вы просто не в духе, Мондейл. Актер в театре может провалиться, его освищут, только и всего. А вас, в случае провала, правительство Соединенных Штатов Америки вежливо пригласит присесть. Знаете куда, Мондейл? На электрический стул!

— Кого вы привели?— угрюмо переспросил Мондейл.

— Этот человек хорошо знает Роуза, он даст заключение. Но вам знакомство с ним ни к чему. Приступайте, Мондейл, времени в обрез. Притом учтите, он никогда не видел вас в ином облике, чем в облике секретаря с этой идиотской ирландской шевелюрой. Пройдите в спальню. Вот, возьмите точную копию костюма Роуза, шил тот же портной,— и Макс протянул Мондейлу мягкий свер­ток.— Там туфли, рубашка, галстук и даже запонки,— добавил он.

Мондейл разделся, облачился в принесенный костюм и другие атрибуты одежды, подобные которым носил Роуз, снял рыжий па­рик, очки, бороду, привычно причесался «под Роуза», принял его выражение и расслабившись, чуть-чуть раскачиваясь телом, как это делал Роуз, вышел в гостиную.

— Добрый вечер, господа!— сказал Мондейл голосом Роуза, и в ответ раздался крик того незнакомца, которого привели Макс и Крок:

— Мистер Роуз, я не виноват, они меня спровоцировали! Про­стите меня, пощадите, я умоляю вас!— Вид у него был жалкий, ему и в голову не приходило, что это не Роуз, а Мондейл.

Гостиная наполнилась булькающим смехом Макса, хищно, од­ной половиной лица улыбался Крок. Ничего не понимал лишь при­глашенный: для чего его разыграли, к чему Роузу был нужен этот спектакль? Его пригласил Макс, с которым он давно связан, и просил высказать свое мнение, похож ли один человек на Роуза, обещая, что об том никто не узнает и, собственно, надо молчать об этом. Причин Макс не объяснил, и Коллинз, так звали незнакомца, не смог отказать.

— Коллинз, вы свободы. Роуз не сердится на вас,— сказал Макс. Коллинз, мало что понимая, бегом выскочил вон.

— Что с ним будет?— спросил Мондейл.

— Напишет сегодня своему шефу прошение об отставке и на­всегда уедет к себе в родную Англию, страну Альбиона, как любят изъясняться писатели. Реакция Коллинза подтвердила возможности приступить к реализации нашего плана. Через два дня репетиция в особняке Роуза, и, будьте любезны, мистер Мондейл, приступайте к своим прямым обязанностям — руководству концерном.

Крок, не дослушав до конца фразу Макса, вышел вслед за Коллинзом.

Репетиция «Роуз дома», как ее назвал Макс, также прошла безукоризненно. После отлета Роуза, Мондейл в его машине подъ­ехал к дому магната, вместе с Максом поднялся по высоким сту­пенькам и позвонил. Роджер был удивлен: «Как, мистер Грэг, разве вы не улетели в Нью-Йорк?»

— Я полечу следующим рейсом, старина,— ответил Мондейл-Роуз,— Рой дома?

— Да, недавно приехал, отдыхает.

— Позови его ко мне.

Они с Максом поднялись в картинную галерею Роуза. Их встре­тил громадный дог Джим, любимец Роуза. Но Мондейл, часто бывая у Роуза, приручил собаку к себе. Джим заворчал на Макса, но Мондейл успокоил его.

— Ты меня звал, отец?— молодой человек, чем-то напомина­ющий Мондейлу его самого в юности, вошел в зал. Он был довольно высок, голубоглаз, мягкие длинные волосы спадали до самых плеч. Потертые джинсы, неопрятная рубашка. Типичный «хиппи».

— Мы с тобой, Рой, живем будто на разных планетах, не правда ли? Видимся раз в полгода.

— Теперь такое время, что связь родителей с детьми не является необходимой. У тебя — свои дела, а у меня — свои интересы. Кста­ти, ты задержал мне очередную выплату долларов.

— Хорошо, ты получишь их скоро,— успокоил его Мондейл-Роуз, и Рой поплелся к себе.

— Ну, Мондейл,— тихо сказал Макс,— вы блестящий актер, если родной сын принял вас за своего папашу. Я доволен, идемте. Дальнейший план я сейчас вам изложу в точности.

После приезда из Нью-Йорка Роуз вызвал к себе Мондейла для обсуждения вопроса, касающегося крупного заказа Пентагона.

— Два кофе и никого ко мне не пускать,— приказал он секре­тарше в приемной.

Примерно через полчаса Роуз быстро вышел из кабинета и взволнованно бросил: «Быстро врача, у Мондейла сердечный приступ».

Приехавший вскоре врач констатировал смерть Мондейла, наступившую в результате инфаркта миокарда. Мондейла увезли на вскрытие, и Роуз сразу же подошел к телефону.

— Мистер Макс? С вами говорит Роуз.

— Да, я слушаю.

— Я не могу вас принять сегодня, только что скончался от сердечного приступа мой секретарь Мондейл. Его увезли на вскры­тие. Зайдите по вашему вопросу ко мне завтра, в одиннадцать часов.

— Хорошо,— ответил Макс.— Я буду завтра в одиннадцать. Спасибо, мистер Роуз.

Роуз бросил трубку, тщательно ополоснул чашки из-под кофе (особенно он отмывал одну из них), потом сел в кресло и сжал руками виски.

— А вдруг вскрытие покажет...,— прошептал он в тревоге,— но это уже забота Макса. Боже, какой я подонок!

Это был Мондейл, осуществивший замысел Макса: отравив Ро­уза, он просто одел ему свой ирландский парик, а сам облачился в костюм мистера Грэга.

«Роузу не везет на секретарей»,— так говорили у Роуза, но им всем была глубоко безразлична судьба Мондейла, даже если это был самый главный секретарь самого босса.

 

11.КОМИССАР ТРОП

Эдвард Троп в молодые годы участвовал в войне против Гитлера, потом провел несколько лет в Германии, но у него не сложились отношения с начальником и он вернулся в Америку, в Даллас. Город нелюбезно встретил Тропа, или, может быть, Троп стал другим, трудно сказать. Друзья обзавелись семьями, каждый старался про­биться в жизни, и им было не до Тропа. Товарищ детства, Грэг Роуз, где-то болтался на другом конце света у арабов, в поисках нефти.

Эдвард походил неделю без работы, присматриваясь, но подходящего места не находилось, да и сам он не знал, что бы его устроило. Предпринимательская деятельность не привлекала, да и не было для этого первоначального капитала: Эдвард вернулся из Европы бессребреником.

Однажды один из друзей отца, давно перебравшийся из Далласа в Дортинг, приехав в отпуск в родной город, зашел как-то домой к Тропу и, не застав отца, разговорился с Эдвардом. Узнав, что тот несколько лет прослужил в армии и имеет офицерский чин, пред­ложил парню переехать в Дортинг, где он сможет содействовать ему устроиться в криминальную полицию, если, конечно же, эта служба привлечет молодого Тропа. Троп подумал и согласился. Тем более, ему хотелось уехать из Далласа.

Троп начал службу в полиции в скромной должности инспекто­ра. Шли годы, рос опыт Тропа, он заметно продвинулся по служеб­ной лестнице. К пятидесяти годам Троп стал комиссаром полиции. За два десятка лет через него прошли сотни различных дел, связан­ных с насилием, убийствами, грабежами. Но это не ожесточило его, не сделало беспристрастным к человеческим страданиям. Троп сох­ранил способность остро реагировать на чужую боль, оставаясь поря­дочным человеком, насколько это было возможно, работая в по­лиции. В преступном мире.его уважали.

Но три года назад карьера Тропа неожиданно прервалась, и причиной тому было убийство графини Марии Скалацца, в раск­рытии которого комиссар влез чересчур глубоко. Таким образом, бывший комиссар Троп вернулся в Даллас, благо семьи он не завел и сборы не заняли много времени. В отличие от детективов в отстав­ке, которые, как пишут в книгах, сплошь занимаются разведением роз, Троп купил в пятидесяти милях от Далласа небольшую ферму и стал разводить скот.

— Надо же кому-то этим заниматься,— с усмешкой оправды­вался перед самим собой Троп. Он завел знакомства среди соседей-фермеров. Знакомился с прогрессивным методом разведения круп­ного рогатого скота, вводил новинки у себя в хозяйстве и, поскольку все привык делать обстоятельно, то и новую профессию освоил осно­вательно.

Приезжая в Даллас ранее, будучи комиссаром, Троп виделся иногда с другом детства Грэгом Роузом, который к тому времени стал влиятельным бизнесменом и богатейшим человеком в стране.

— Высоко ты забрался, Грэг,— говорил Троп,— и как это тебе удалось? Наверняка, если покопаться в твоей биографии, то моему ведомству нашлось бы чем заниматься, а?— полусерьезно добавлял бывший комиссар.

— Ты — полицейская ищейка и больше ничего. У тебя на уме только хватать, хватать!— отшучивался Грэг,— а впрочем, Эдвард, ты не так уж и неправ. Но начинать тебе следует знаешь с кого? С любого губернатора, мэра, сенатора. Я подчеркиваю, с любого, и ты не ошибешься!

Так, в шутливой беседе и воспоминаниях о юности, проходила их беседа. Им было о чем вспомнить. В последние годы Роуз стал сдавать, появилось какое-то безразличие и усталость.

— Знаешь, Эдвард, я как машина запрограммирован на адскую работу и по привычке все расширяю свой концерн, подминаю под себя других, более слабых, дерусь с ними насмерть и не могу оста­новиться. Иначе — загрызут. А мне все порядком надоело. Я толком не знаю, сколько я сейчас стою со всеми потрохами: за меня считают газеты и, конечно же, как всегда преувеличивают. Чужие деньги легче считать. Кстати, тебе ничем помочь не нужно в этом смысле?

Эдвард ни разу не воспользовался этим предложением, отверг он его и тогда, когда перебрался в Даллас из Чикаго.

— Хочешь, я их там всех прижму к ногтю, и тебя восстановят?— спрашивал Роуз. Но Троп категорически воспрепятствовал этому. Гордость не позволяла, хотя было желание докопаться до истины в деле с графиней Скалацца.

В один из теплых осенних дней, собираясь в Даллас по делам (да и хотелось немного отдохнуть от своей фермы, хотя он и привя­зался к ней), Троп позвонил Грэгу.

— Я буду завтра в городе. Если хочешь видеть меня — я зайду к тебе.

— Какие сомнения, старина?! Конечно же, заходи. Я буду тебя ждать... вечером в двадцать часов. Подчеркиваю: в двадцать, это с учетом твоей полицейской пунктуальности. А то скажи тебе в во­семь, ты придешь утром!— закричал в трубку Роуз.— Все, жду тебя, коровий король!— закончил Роуз со смехом.

Положив трубку, он позвонил Максу.

— Завтра приезжает Троп.

— Троп? Это серьезно. Этот комиссар один из лучших поли­цейских в стране. Я приеду, впрочем, лучше приезжайте ко мне.

Макс, с тех пор как Мондейл превратился в Роуза, перебрался в Даллас. С ним приехал Крок и охрана. За прошедшие несколько месяцев Роуз-Мондейл перевел на счет Макса значительные суммы, которые исчислялись миллионами. Он не помышлял уже о побеге: подсыпав в кофе Роуза яд, Альберт полностью подчинился силе Макса и стал его послушным орудием. Единственно, он без ведома Макса перевел в Швейцарский банк миллион долларов на предъ­явителя, закодировав сумму одному ему известным шифром.

— Надеюсь, что для тебя не был неожиданным звонок Тропа? Ведь ты видел его раньше у Роуза и у тебя есть подробная харак­теристика и биография на него?— успокоил его Макс.

Мондейл получил в свое время такие характеристики на всех более или менее значительных знакомых Роуза.

— Да, я знаю Тропа, он приезжал пару раз к Роузу. Я с ним разговаривал, но учтите, что он очень наблюдательный, к тому же профессионал.

— Я знаю это, но его нельзя убрать. Чересчур много трупов вокруг твоего имени. Тем более, что скоро исчезнет Рой — у Роуза не должно быть наследников. Придется тебе выдержать эту встречу Я думаю, что ты настолько вошел в шкуру Роуза, что и сам, на­верное, не знаешь, кто ты. С богом, Роуз. Если в разговоре чего-то не поймешь, заранее сошлись на нездоровье.

Комиссар явился точно вовремя. Он был одет в костюм, в кото­ром были элементы полицейского мундира и фермерского костюма. Высокий воротник рубахи подпирал шею Тропа под подбородок, из воротника торчала круглая массивная голова с коротко острижен­ными серебряными волосами, глаза были светлыми, нижняя челюсть твердая, свидетельствующая о характере. Фигура массивная и ши­рокая.

Роджер, принимая от Тропа плащ, робел перед ним. Роуз и Троп обнялись.

— Ну, какие новости на коровьем фронте?

— Цены на скот растут,— солидно ответил Троп.

— Так ты и меня догонишь, Эдвард, со времнем.

— Мне это ни к чему. Моя деятельность доставляет мне удов­летворение, а твоя тебя загонит в гроб. Кстати, Грэг, отчего бы тебе не жениться? После смерти Марты прошло девять лет.

— Мне?— рассмеялся Роуз,— мне только жениться. У меня под ногами земля горит. Знаешь, Эдвард, сколько я потерял от послед­него переворота в одной маленькой стране? Ты, наверное, и не обратил внимания на сообщение об этом? А у меня, говоря твоим фермерским языком,— корова слизнула два миллиарда. Давай, я тебе лучше покажу свои новые приобретения.

Троп заходил в галерею Роуза без большого желания, но боясь обидеть его, терпеливо выслушивал хвастливые объяснения по пово­ду того или иного приобретения.

Сейчас Грэг рассказывал о женском портрете Модильяни.

— Знаешь, Эдвард, этот портрет Модильяни нарисовал, чтоб расплатиться за обеды, и хозяин не хотел его брать. А я заплатил за него двести тысяч!

— Я бы не дал и десяти долларов!— отпарировал Троп,— у этой дамы глаза сошлись на переносице, а нос растет изо лба. Я бы так тоже нарисовал.

— Ох-ха-ха,— зашелся смехом Роуз,— ну, ты просто молод­чина! Я завтра пришлю тебе кисти и краски. Представляешь, в моей галерее будет рядом с Ван Гогом и Модильяни — Троп!

Троп не обижался, он привык к этому.

— Где твой ценитель искусства — Мондейл?— спросил Троп,— и он, помню, прошлый раз все старался убедить меня тоже начать собирать полотна.

— А ты разве не знаешь? Газеты писали. Он умер от инфаркта. Троп взглянул на Роуза с удивлением:

— ... От инфаркта? Он производил впечатление здорового че­ловека.

— Да, как ни прискорбно, но это факт. У меня в кабинете.

— Не везет тебе на секретарей,— заключил Троп, повторяя за многими другими эту фразу.

— Грэг,— сказал он, переходя на другую тему,— газеты пишут, что ты сейчас один из ведущих фабрикантов оружия. Тебя прямо называют «фабрикантом смерти».

— Ну, это «левые», Эдвард. Я всегда стоял им поперек горла, не знаю уж почему. Я даю работу сотням тысяч рабочих, а они же меня склоняют на все лады. Да если я перестану производить само­леты и ракеты, так они станут безработными.

— Почему бы тебе их не занять чем-то другим?

— Какая разница, оружие все равно будут производить. Люди не смогут прожить без войны.

— Грэг, ты помнишь войну? Ты помнишь, о чем мы говорили в Берлине? А клятву нашего детства?— и произнеся это, Эдвард Троп согнул указательный палец правой руки и высоко поднял его.

Роуз какое-то мгновение непонимающе смотрел на него, потом ответил таким же знаком, обнял Тропа за плечи и повел из залы.

— Пойдем, Эдвард, выпьем чего-нибудь, у меня сегодня какая-то каша в голове. Представляешь, на совещании забыл как зовут нашего губернатора Прайса. Хотел в выступлении сослаться на его заявление и не мог вспомнить, как его там...— и Роуз рассмеялся.— Я помню войну, Эдвард,— продолжал Роуз,— но не нам остановить гонку вооружений. Это политика, а я бизнесмен. Пусть за это отве­чает правительство.

— А Констанция тебя любила.— неожиданно проговорил Троп,— ты обещал жениться, а потом уехал и даже не написал ей. Она долго ждала от тебя письма.

Роуз налил коньяку и они выпили, вспомнив юность, правда вспоминал Троп, а Роуз только поддакивал, но Тропу и этого было достаточно.

Попрощавшись с Роузом, наотрез отказавшись ночевать, как и в предыдущие посещения, и спускаясь по лестнице, Троп, слегка покачиваясь, почтительно поддерживаемый Роджером, неожиданно спросил: «Роджер, а где Джим? Я совсем забыл про Джима».

— Он взбесился, мистер Троп, и мистер Роуз пристрелил его.

— Взбесился?!— чуть не вскричал Троп,— каким образом?

— Он не пускал мистера Роуза лечь в постель, а когда тот попытался это сделать, бросился на него и укусил. Хорошо, что у мистера Роуза всегда с собой пистолет.

— Грэг ничего не сказал мне об этом...

Троп, ничего больше не говоря, спустился вниз, оглянулся по сторонам, потом сел в автомобиль. Отъехав от особняка Роуза, он неожиданно захотел остановиться и выкурить сигарету, но почему-то этого не сделал и продолжал путь. И лишь добравшись до дома, он долго сидел в кресле, не зажигая света, выкуривая одну сигарету за другой. Наконец он встал, походил грузной походкой по комнате и негромко сказал:

— Почему все же Джим набросился на Грэга? И он ничего мне об этом не сказал... Странно. В этом что-то кроется, но что, не знаю сам. Или я просто старый осел...

 

12. СНОВА ТРОП

Роуз подробно изложил Максу ход беседы с Тропом. По мнению Роуза она прошла удовлетворительно. Троп показал, правда, какой-то условный знак, но Роуз вовремя среагировал. Макс, со своей стороны, также проинформировал Роуза о том, что Троп сразу же поехал домой и не зажигая света лег спать... «На старого филина это похоже,— закончил с усмешкой Макс.— Кстати, Грэг (Макс теперь даже в конфиденциальной беседе называл Мондейла именем покойного), пора мне как-то приблизиться к концерну. Вам следует предупредить окружающих о приезде двоюродного брата. Юридиче­скую основу я уже подготовил: этот джентельмен долго пробыл на Аляске, потом разводил овец в Австралии, жил в Европе, нажил состояние и теперь хочет подключиться к деятельности концерна, внеся соответствующий пай. Об этом уже ты позаботишься. Внеш­ность я, конечно, изменю — меня видели у тебя и этот номер не пройдет».

Таким образом, встреча Роуза с Тропом прошла благополучно. А тем временем Троп занимался своими обычными фермерскими делами: закупал производителей, отбирал скот на продажу и в по­добных хлопотах проводил целые дни.

Но иногда Троп вдруг задумывался и видно было, что им овла­дела какая-то мысль и он никак не в силах разрешить ее. А Тропом и вправду овладело непонятное чувство, возникшее у него после посещения Роуза. За годы, прошедшие с юности, работая в полиции, Троп видел Роуза урывками, очень редко, и даже после приезда в Даллас он встречался с ним не более 3— 4 раз, и конечно же, даже с его полицейским чутьем он не мог бы заметить подмены Роуза, совершенной Максом и Мондейлом с такой тщательностью. Но его смутило то, что Роуз на секунду или даже на едва уловимое мгно­вение замешкался, когда Троп показал ему старый условный знак детства: согнутый указательный палец правой руки. В Берлине на банкете, который давали американцы и русские в честь победы, Троп и Роуз тоже произнесли тост за мир и показали друг другу условный знак. .

Напоминая этот знак, Троп хотел подчеркнуть, что Роуз забыл о нем, подключившись к производству наступательного оружия. Но Роуз вообще среагировал на это как-то странно и ответил, со сво­ей стороны, с некоторым едва уловимым замешательством. Может быть, Троп и не придал бы этому такого значения, но случай с Джимом, который неожиданно укусил Роуза, не пуская лечь в по­стель, наводил на какие-то еще не ясные размышления. А если Тропу что-то западало в душу, он должен был докопаться до истины. Таким он был по натуре, тем более, служба в полиции приучила его подтверждать любые предположения фактами. «Допустим,— рассуждал Троп,— он замешкался с нашим знаком потому, что мог забыть о нем на какое-то мгновение. Времени прошло немало. Но в случае с собакой следует разобраться более основательно: возмож­но, между первым и вторым отыщется какая-то связь.»

Прошло несколько месяцев и Троп, опять вырядившись в свой нарядный костюм, нанес визит Роузу, не предупредив об этом за­ранее. Он тяжело поднимался по лестнице на пятый этаж, игнорируя наличие лифта, и походил на медведя, раньше времени проснувшегося от зимней спячки. Добравшись до приемной Роуза, он попросил накрашенную девицу с голыми коленями доложить о нем Роузу. Девица с иронией оглядела Тропа, но ее приучили не выражать свои мысли вслух, и, воздержавшись от улыбки, она ограничилась воп­росом:

— Как доложить, мистер...?

— Троп.

— Хорошо, мистер Троп.

Услышав о Тропе, Роуз сразу же принял его.

— Что привело тебя ко мне, почему ты не позвонил?

— Знаешь, Грэг, я пришел просить у тебя кредит на довольно большую сумму.

— Пустяки, Эдвард. Я рад, что смогу тебе помочь. Сколько тебе?— улыбнулся Грэг.— Зная твою принципиальность в этих воп­росах, я не могу предположить меньшей суммы, чем миллион.

— Нет, Эдвард. Мне нужно сто тысяч на один год. Есть возмож­ность приобрести ферму по соседству. Но деньги я возьму только на общих условиях, никаких послаблений. Из какого процента ты обычно даешь ссуду?

— Из десяти, Эдвард, но к тебе это не относится.

— На других условиях я не приму. Прощай.

— Ну, хорошо, я сейчас выпишу чек. Что, стоящая ферма?

— Да, сосед, правда, не решил окончательно вопроса о продаже, но я должен иметь эти деньги, иначе можно упустить, ферму.

— А кто это, твой сосед?

— Некий ирландец, О'Рейли. В общем-то вздорный человек. Принимает решения по одному и тому же вопросу по два раза на день. Кстати, Грэг, посмотри, что я раскопал в своих чемоданах,— и Троп показал Роузу старинный серебряный портсигар с неза­тейливой гравировкой на верхней крышке и гладкий снизу.— Тебе нравится? Это то, что ты любишь, старинная вещь. Ему, наверное, цены нет.

Грэг с усмешкой повертел портсигар и вернул его Тропу:

— Знаешь, старина, я рад, что ты стал обращать внимание на эти вещи. Но теперь надеюсь, что ты не откажешься принять от меня что-нибудь в этом роде в подарок. Но я разочарую тебя: твой портсигар стоит ровно один доллар, и то это не цена его, а оплата твоего труда, пока ты рылся в том чемодане.

Троп был обескуражен: «А я считал, что это ценность. У тебя я видел такие же и ты их высоко ценил». Роуз снова рассмеялся:

— Мои портсигары работы известных чеканщиков 18 века, а твой — штамповка конца 19-го. А из этого времени ценятся сереб­ряные изделия только с перегородчатой эмалью, особенно русских мастеров, как Хлебникова и Фаберже.

Троп бережно опустил осмеянный портсигар в карман широкого пиджака и обиженно замолчал. Роуз тем временем выписал чек на сто тысяч и вручил его Тропу. Фермер тепло поблагодарил его и вышел.

Роуз немедленно связался с Максом и попросил проверить, действительно ли О'Рейли продает ферму.

Тем временем Троп, исполнив дела в городе, отправился домой. Визит к Роузу он готовил тщательно, боясь допустить какой-нибудь промах. Не в силах разрешить свои сомнения (а они у него не исчезали, даже наоборот, после длительного анализа, утвердились), Троп решил проверить отпечатки пальцев Роуза и сравнить их с имеющимися в полиции. Они с Роузом в юности были виновниками автомобильной катастрофы, вернее, Роуз — он сидел за рулем. В полиции у них сняли отпечатки пальцев и папа Роуз заплатил за Грэга штраф. Троп решил проверить это деликатным образом. По­этому и родилась идея нанести визит под видом просьбы о деньгах, но главное — подсунуть Роузу портсигар, чтоб тот оставил на нем отпечатки пальцев. Ферма же действительно продавалась, но ирлан­дец каждый раз набавлял за нее цену, чем отпугивал покупателей. По этой причине Троп может не купить ее и это будет убедительно.

Дактилоскопическую проверку Троп надеялся осуществить через своих друзей в Нью-Йорке, естественно, приняв все меры предосторожности. «Собака не могла наброситься на Роуза».

Вечером другого дня Макс сообщил Роузу, что действительно сосед Тропа, вздорный ирландец, продает ферму, но Тропу она не достанется: ирландец взвинтил цену до ста пятидесяти тысяч и Троп после разговора с ним от покупки отказался.

— Да,— подтвердил Роуз,— он звонил мне сегодня, сказал, что вернет деньги, этот принципиальный Троп. Кстати, Макс, скоро ко мне приезжает мой пропавший двоюродный брат Хоуп, Риччи Хоуп, сын моей покойной тетки. Она так и умерла, считая его погибшим. Он где-то на Аляске нажил капитал и собирается вложить его в мое дело. Надо думать, занятная личность. Я получил от него днями письмо.

— Рад за вас, Грэг, всегда хорошо иметь в деле родственника. На этом разговор закончился.

А Троп, выждав какое-то время, уехал в Дортинг, навестить друзей, в особенности своего приятеля Фердинанда Блэза. Из номера гостиницы Троп позвонил Блгзу:

— Как дела, лейтенант? Ты еще не комиссар?

— Это вы, Эдвард? Очень рад вас слышать. Вы из Далласа?

— Нет, Фердинанд, я здесь, у вас, или у нас. Я еще не совсем отвык от этого города. Приходи ко мне, если найдешь время, то сейчас. Захвати по дороге мой любимый шотландский виски, я не хочу спускаться в ресторан.

Вскоре Фердинанд сидел в уютном номере Тропа и внимательно выслушивал его.

— Понимаешь, Фердинанд, на девяносто девять процентов это мои домыслы, какие-то неясные ощущения, основанные на анализе: определенная настороженность Роуза, замешательство при подаче знака, иногда излишняя развязность при разговоре, чего у Роуза я не замечал раньше. И венцом всех этих неясных ощущений служит случай с собакой. Пес не мог кинуться на Роуза! Ну, еще и ин­туиция. Она подсказывает, что здесь не все чисто. А почему — я не знаю. Скорее всего — старческая мнительность, но она мне не дает покоя. Я привез тебе отпечатки пальцев Роуза. Это было так давно, что и сам Роуз об этом забыл. Сравни их с имеющимися в полиции. Я рассказывал тебе о случае, когда мы с ним врезались в автомобиль. Но учти, нужна большая осторожность. Если я прав в своих подоз­рениях, то не сносить мне головы, и тебе так же. Я, признаться, иногда чувствую, что кто-то следит за мной. Особенно это ощуща­лось после визита к Роузу. Это тоже играет свою роль.

— Хорошо, Эдвард. Поживите здесь пару дней. Я все сделаю, не вызывая постороннего любопытства.

Троп ближайшие дни пропадал у своих знакомых, которые до сих пор сожалели, что комиссара «ушли» в отставку. После отъезда Тропа сержанта Джексона перевели в главное управление и он продвинулся по службе. «К Джексону теперь не подступиться»,— шутили бывшие сослуживцы.

Вечером к Тропу ворвался Фердинанд. Не пришел, а именно ворвался:

— Где вы ходите целый день?— закричал он с порога,— я с обеда ищу вас.

— Что случилось, Фердинанд? На тебе лица нет, и мне не нравится, что ты взвинчен. Приди в себя!

— От вашего спокойствия сейчас тоже не останется следа, я его взорву в одно мгновение. Ваш Роуз — вовсе не Роуз! Это известный преступник Конрад Йорк, он же Брок и Фишер, и у него еще более десятка имен. Объявлен розыск, подключен Интерпол. Он года два назад бежал из тюрьмы.

При всей выдержке Тропа его лицо на мгновение приняло изумленное выражение. Он открыл бар и залпом выпил стакан виски. Потом утер губы рукавом пиджака и выхватил у Фердинанда прине­сенные бумаги. После экспертизы шла справка: «Конрад Йорк. Ро­дился в Англии в 1922 году. Отец Йорка, известный шулер, застре­лился, проиграв государственные деньги. Мать — танцовщица — Люси Жиле, француженка по происхождению. Йорк закончил фа­культет лингвистики в Сорбонне. Далее следовал перечень преступ­лений: все до одного были дерзкими. Преступления, побеги...»

Троп дочитал до конца, затем поднялся, походил по комнате и, подняв заскорузлый указательный палец, торжествующе произнес:

— Собака не могла укусить Роуза! Слышишь, Фердинанд! Со­бака не могла укусить Роуза!

 

13. ТРОП ПРОТИВ МАКСА

Тропа недаром называли ищейкой. Если он брал след, то не отступал, пока тот не приводил его к цели. В помощь Троп решил привлечь Фердинанда, который с радостью согласился. Тогда же в номере отеля Троп набросал некое подобие плана, где были следу­ющие пункты:

1. Уточнить у Роджера, когда так называемый Роуз пристрелил Джима.

2. Поскольку Конрад Йорк не просто двойник, а двойник, освоивший манеру Роуза, привычки, интонации голоса и, по всей вероятности, почерк, а также круг всех его знакомств, то следует выяснить, кто в этот период исчез из ближайшего окружения Роуза.

3. Немедленно обеспечить безопасность Роя, ибо, судя по всему, он — ближайшая жертва, являясь прямым наследником Роуза. А это явно может помешать планам Йорка и его группы.

4. Фердинанду поручить опекать Роя, так как молодого сыщика в Далласе никто не знает.

И далее еще несколько пунктов, количеством до десятка. Йорка он брал на себя. У него было большое желание сразиться с этим человеком, действовавшим со смелостью и наглостью, граничащими с безумием. Благодаря памяти об истории с Джексоном, у Тропа даже не возникло мысли оповестить об этом полицию. По его мне­нию это было равносильно подписанию самому себе смертного приго­вора. Итак, Троп вступил в борьбу, вовлекая в нее и молодого Блэза. Тот, узнав обстоятельства дела в пределах известного Тропу, по­шел на это с охотой. На другой день, к удивлению сотрудников районного отделения криминальной полиции, Фердинанд Блэз не­ожиданно взял отпуск и отбыл в неизвестном направлении. Чемодан Блэза напоминал оружейный магазин в миниатюре: несколько автоматических бесшумных пистолетов, разобранная винтовка с опти­ческим прицелом, два автомата, гранаты с усыпляющим газом. К этому надо добавить, что там были различные парики, бороды, усы: Блэз должен был предусмотреть любой вариант встречи с против­ником.

По мнению Тропа, Фердинанду следовало войти в компанию Роя, что сделать было нетрудно, учитывая неразборчивость этого парня в выборе друзей. С Роем водились сынки далласских богатеев, актрисы балета и просто сомнительные личности всех сортов.

На третий вечер по приезде в Даллас, Фердинанд без труда познакомился с Роем в фешенебельном ресторане, где тот лихо от­плясывал дикую смесь рок-н-ролла с твистом. Фердинанд у стойки бара перемигнулся с девушкой из окружения Роя, затем они выпили с ней «Мартини», потом виски, потом шотландского, и Лиз, при­жавшись к Блэзу, вернее, повиснув на нем, пьяно сказала: «Пойдем к нам. Я тебя познакомлю с нашими. Все очень милые...» И Фер­динанд через минуту оказался в отдельном кабинете, где сидело, лежало или просто валялось больше десятка молодых парней и девиц. Некоторые были полураздеты и являли собой плачевное зрелище.

— Господа, господа,— пьяно вскричала Лиз,— я привела своего старого друга, как тебя э... э...

— Тони,— подсказал Фердинанд.

— Да, Тони. Он хороший парень, но он мой, и я глаза выцара­паю любой твари, которая положит на него глаз,— и Лиз грязно выругалась.

— Налить ему шампанского с русской водкой, пусть покажет, какой он парень. Мало ли что плетет Лиз. А может он из полиции нравов и начнет выяснять, нет ли среди нас потаскух несовершен­нолетних. А может он вообще гомосексуалист,— пьяно, с издевкой закричал один из парней, явно ревнуя Лиз.

Фердинанд круто развернулся, схватил насмешника за отвороты рубахи и резко притянул к себе. Парень сразу же обвис в его руках, и залепетал: «Но-но, мы пошутили, пошутили, оставьте меня, пожа­луйста».

— Молодец, Тони,— вскричали пьяные голоса,— сразу видно нашего парня. Выпей, Тони, просим, просим!

Рой кричал больше всех, светлые мягкие волосы отвисли до самых плеч, он с уважением смотрел на мощного, похожего на боксера-тяжеловеса Фердинанда-Тони.

Тони выпил залпом адскую смесь и бросил стакан в сторону об стенку.

Официанты, часто снующие с подносами, старались не замечать ни разбитой посуды, ни полуголых девиц: во-первых, они были вышколены, а во-вторых, все знали, что сын Роуза заплатит за все, как бывало не в первый раз.

— Едем кататься на яхте!— вдруг закричал Рой.— Тони, едешь с нами?

Тони был согласен.

По ночному городу машины, управляемые пьяной молодежью, неслись с сумасшедшей скоростью. Вот и залив, прекрасно освещен­ный луной, а метрах в двухстах от берега сверкала белизной яхта Роя. На крики разгулявшейся компании от яхты отделились две шлюпки и направились к берегу. Скоро все попрыгали в них. Фер­динанд ни на секунду не выпускал Роя из виду, специально попав в одну с ним шлюпку. После погрузки на яхту он тоже не отходил далеко от парня. Вот яхта снялась с якорей и заскользила в море, все больше удаляясь от берега. Яхту вел опытный рулевой, отстав­ной моряк Шульц. Кроме него в команду входили еще два матроса.

Фердинанд пристроился на бухте троса, на его коленях примостилась совершенно пьяная Лиз. Рой был в каюте и Фердинанд увидел бы его, в случае, если бы тот вышел на палубу.

Тень от борта скрывала Фердинанда и его трудно было заметить. Вдруг, пересекая курс яхты, по воде скользнул глиссер, мотор ко­торого работал на малых оборотах и плеск воды почти заглушал его звук. Вот глиссер изменил курс и пошел параллельно яхте. Шульцу с глиссера что-то приглушенно сказали, но Фердинанд ясно услы­шал: Макс приказал сегодня!— И глиссер, отвернув вправо, тут же исчез в темноте.

— Пора!— скомандовал себе Фердинанд и, осторожно освободившись от Лиз, уложил ее рядом с тросом на палубу, мгновенно собрался, зная, что скоро понадобится его быстрая реакция и неза­урядная сила в поединке с Шульцем.— Комиссар опять оказался прав.

Через некоторое время, показавшееся Фердинанду вечностью, на палубу, пошатываясь, вышел Рой и, подойдя к борту, стал смот­реть на воду. Его мутило. Фердинанд напряженно всматривался в голутьму палубы, и вот он увидел неясные очертания Шульца. Тот подходил к Рою сзади, еще несколько шагов — и он перебросит пьяного парня через борт. Фердинанд поспешно продвинулся по­ближе и замер. Еще мгновение. И когда Шульц приготовился об­хватить Роя сзади, Фердинанд прыжком бросился ему в ноги, по­валил навзничь, чудовищным приемом сдавливая шею, отчего тот на секунду потерял сознание, приподнял податливое тело и швырнул его за борт. Послышался всплеск и все стихло.

— Это ты, Тони?— повернулся, ничего не соображая, Рой,— что ты здесь делаешь? О боже, как болит голова. Проводи меня в каюту. Куда мы плывем... и зачем мы плывем?

Фердинанд отвел его в каюту и вышел на палубу. Крупно све­тились звезды, плескалась вода за бортом. Фердинанд все твердил про себя: «Макс, Макс, кто он? Вот она нить, нужно немедленно сообщить обо всем Тропу. Исчезновение Шульца вызовет, возможно, переполох у преступников. Первая победа, но нельзя расслабляться. Никто не видел, как исчез Шульц. Да, надо отвязать шлюпку и спустить ее на воду».

Наутро компания разъехалась. Все удивились исчезновению Шу­льца на шлюпке, высказывая различные предположения. Ферди­нанд-Тони, пообещав вечером встретиться с новыми друзьями, забежал к хозяйке, у которой снял комнату, и, переодевшись, на спортивной машине, взятой напрокат, выехал к Тропу.

— Макс, говоришь?— переспросил Троп, раскуривая сигарету.— Я видел у Роуза, вернее у Конрада Йорка, какого-то Макса. Ста­рикану за шестьдесят, похож на мертвеца или убийцу. Я еще об­ратил внимание на крупный камень на его руке. А ты, малыш, молодец, хотя в случае с Шульцем ты явно перегнул, но с этими молодчиками по-другому не сладишь. Закон окажется на их стороне. Я уверен, что у них подкуплены и полиция и Сенат. С ними, малыш, нужно драться только их оружием. Не спускай глаз с Роя. А я постараюсь узнать, где находится логово этого Макса. Придется и мне переступить закон. На телефонной станции работает муж моей сестры, Герхард. Он умеет держать язык за зубами. А установить телефон этого Макса для него труда не составит. Я видел его у Роуза и у меня осталось впечатление, что мы уже встречались, но я не мог припомнить где. Макс... это мне ни о чем не говорит. Где же я его видел? Неужели в Германии, в Берлине? Фердинанд, я старый осел! Это же Ландер! Георг Ландер!

 

14. СОВЕЩАНИЕ У РОУЗА И МАКСА

— Господа, здесь присутствуют члены Совета управления и Со­вета директоров, руководители филиалов,— начал Грэг свою речь.— Цель сегодняшнего совещания — подвести некоторые итоги деятель­ности нашего концерта в канун национального праздника — Дня благодарения,— продолжал Роуз. Он был в приподнятом настро­ении, но не выказывал вид и первую фразу произнес с некоторой долей аффектации. Последнее время Роуз-Мондейл чувствовал ка­кую-то опасность. Откуда она могла исходить, он не знал, но ин­туиция его редко подводила.

— Итак,— продолжал Роуз,— мы можем констатировать, что за прошедшие полгода прибыли нашего концерна составили полто­раста процентов, за счет заказов Пентагона на производство кры­латых ракет типа   Воздух-воздух. Прискорбно, что газеты об этом заказе осведомлены были чутъли не более, чем руководство кон­церном, и создали вокруг нездоровую возню. Не скрою, мне приш­лось приложить определенные усилия, чтоб утихомирить эту сво­ру.— Роуз посмотрел на заготовленный отпечатанный текст. Далее на нескольких страницах шла вставка, подготовленная для Роуза Максом.

— Господа, я хочу заметить, что обвинения нашей деятельности печатью являются провокацией со стороны коммунистических аген­тов. Не секрет, что они, ратуя за разоружение, тем временем на­ращивают свои наступательные средства, создавая угрозу свободно­му миру. Их новейшие танки, оснащенные ракетными установками, готовы войти в Европу и только выжидают удобного случая. Их подводные лодки в океане, нацеленные ракетами на Америку, гото­вы в любой момент уничтожить все крупные города нашей стра­ны...— далее Роуз говорил о священной борьбе свободного мира с большевиками, борьбе до конца, без пощады, борьбе до полного уничтожения. Произнося эту часть своей речи, он неожиданно сбил­ся с голоса и заговорил голосом Макса, хрипловатым, полным пато­логической ненависти. Потом поправился и закончил речь тем, что мир оправдает их усилия, направленные на благородные цели спа­сения свободы. Далее он более подробно проинформировал собрав­шихся о финансовой деятельности, остановился на недостатках от­дельных звеньев.

— В настоящий момент,— закончил он,— военные заказы явля­ются наиболее перспективной деятельностью, и я предлагаю рас­ширить ее сферу за счет продажи вооружения всем режимам, бо­рющимся с коммунистическим диктатом. С нами бог, нас поймет народ и Америка!

Речь была встречена аплодисментами. Члены Совета и директо­ра одобрительно кивали: «Роуз умеет выкрутиться из любого поло­жения! Всюду экономический спад, один концерн горит за другим, а мы расширяемся!»

— Господа, я представлю сегодня вам нового члена нашего кон­церна — Ричарда Хоупа. Этот достойный человек вносит в наше предприятие пай в полмиллиарда долларов. К тому же, не скрою своей радости, он является моим ближайшим родственником.

Джентельмен, сидевший в стороне от членов Совета, поднялся и кивнул собравшимся. У него были мертвенно бледный лоб, черная с проседью борода, такие же волосы и весь он был похож на старую хищную птицу.

«Этот своего не упустит»,— подумали присутствующие, а Роуз продолжал: — Господа, мы, естественно, соблюдая демократические принципы нашего правления, проголосуем, но я надеюсь, что это будет простой формальностью с вашей стороны.

Так оно и случилось. После совещания Макс, а с этого момента Ричард Хоуп, предложил Роузу встретиться.— Вечером у меня, в 9 часов. Это необходимо!

Роуз был точен. У Макса находился и Крок, который после убийства истинного Роуза Мондейлом, полностью ему доверял.

— Грэг,— начал Макс,— я доволен реализацией нашего плана. Теперь я — Ричард Хоуп и не далек день, когда ты отдашь мне концерн. Но есть досадный сбой, ты знаешь, что я имею ввиду — непонятную смерть Шульца. Зачем ему понадобилось куда-то плыть на шлюпке? Шлюпку нашли далеко от берега, а тело Шульца вода прибила к причалу. Никаких телесных повреждений. Установлено, что он утонул. Я боюсь, что это неспроста, ведь у него было задание. Придется на время отодвинуть смерть Роя. У меня хватит терпения. Все идет хорошо, но следует принять меры предосторожности. На этой штаб-квартире более встречаться не будем, я чувствую, что кто-то интересуется нами, но это сфера деятельности Крока. Слы­шишь, Крок? Ты у нас и разведка, и контрразведка. Что скажешь?

— Не знаю, мистер Макс,— отвечал Крок, напрягаясь мышцами одной половины лица.— Мои люди не заметили ничего тревожного. А случай с Шульцем я пока не могу объяснить. Но я не оставлю этого так. Он получил приказ насчет Роя и подал знак, что понял и будет действовать.

— Смотри, Крок. Я на тебя надеюсь. Раньше ты работал безукоризненно. Как дела в Сан-Мартинесе на вилле «Двенадцать апостолов»? Там следует уничтожить все следы нашего пребывания.  Оружие, печатные станки переправить сюда. Подыщи что-нибудь подобное, уединенное и недалеко от города.

— Хорошо,— угрюмо бросил Крок.

— Грэг,— продолжал Хоуп,— завтра я переезжаю в особняк на пятой авеню. Сюда больше не приходить. Здесь обоснуется Крок со своими волкодавами. Так ты называешь своих мальчиков, Крок? Терпение, господа, терпение и мы получим возможность действо­вать, имея такую базу, как концерн. Деньги — это голоса в Сенате, а оружие — это наш язык. С позиции этого мы и заговорим. Мы не будем спешить, чтоб не потерять того, что мы уже достигли. Постепенно, приобретая места в правительстве, ставя своих людей во главе прессы, радио, телевидения мы завоюем общественное мне­ние, а там стадо баранов, именуемое народом, само пойдет в загон. Мы их вооружим, двинем их на цитадель коммунизма и добьемся успеха!— Рот Макса непроизвольно кривился, глаза косили, а руки конвульсивно дергались.

«Вот так и бесноватый фюрер произносил свои речи,— подумал Роуз.— Это его программа, адская машина смерти, и я в ее упряж­ке... Я больше так не могу, мне страшно. Я хотел выжить, но эта жизнь страшнее смерти. Это жизнь мертвеца, когда ничто не радует. И конец близок, я чувствую это. А может самому? А вдруг удастся бежать...»

Но Роуз знал, что бежать некуда. По дороге к дому его не покидала мысль о Шульце, и тревога охватывала его все сильнее. В нем ничего не осталось от прежнего решительного авантюриста по имени Конрад Йорк.

 

15. ТРОП ДЕЙСТВУЕТ

— Садись, Фердинанд,— пригласил Троп,— быстро ты, не успел я позвонить, а ты уже здесь.

— Я гнал машину как на гонках,— улыбнулся Фердинанд.— Рой дома, но я не уверен, что там он вне опасности.

— Не беспокойся, я сумел переговорить с Роджером. Он в курсе дела насчет Роуза. Старик был потрясен. К тому же они пока отложили эту идею.— Троп нашел предлог — чек, и побывал дома у Роуза. В ожидании хозяина он разговорился со старым слугой и после некоторых колебаний все ему выложил. Старик молча выслу­шал Тропа и заплакал, он был привязан к Роузу.

— Знаете, мистер Троп, хозяин ко мне хорошо относился. А с некоторых пор внешне все осталось по-прежнему, но чувствовал какую-то холодность и перемену к себе. Это только чувство, но оно меня не обманывало.

— Собака не могла укусить Роуза,— опять повторил Троп.

Взяв с Роджера слово молчать об этом, не показывая виду Роузу, что он обо всем знает, а заодно приглядывать за Роем, когда он дома, Троп передал чек Роузу и уехал. В старике он был уверен.

— Слушай внимательно, Фердинанд: дело гораздо серьезнее, нежели я думал. Я установил телефон Макса через Герхарда и мне удалось в окно его квартиры запустить передающую электронную антенну. Помнишь, такой же трюк я практиковал в деле с нар­котиками? Герхард же записал разговор Йорка с Максом, а я сове­щание у Макса на квартире. Послушай пленки с записями, Фер­динанд,— и Троп включил миниатюрный магнитофон.

— Грэг, я доволен реализацией нашего плана.— Послышался в комнате голос Макса.— Теперь я — Ричард Хоуп и недалек тот день, когда ты мне отдашь концерн...

Пленка прокрутилась до конца. Ни Троп, ни Фендинанд не произнесли ни слова. Затем Фердинанд взволнованно сказал:

— Эдвард, это же фашисты?!

— Да, друг, фашисты, и это очень серьезно. У них везде связи, филиалы. Слышал, в Сан-Мартинесе вилла «Храм двенадцати апо­столов»? Что это еще такое? Надо спешить, я боюсь, что нам с тобой одним не справиться с этой заразой. Одно дело — уголовник Йорк, тут я знаю как поступить — наручники и в полицию. А с такой организацией мне не приходилось встречаться. Они что-то запо­дозрили. И все-таки, без помощи полиции нам не обойтись, но их надо как-то поставить перед фактом, иначе люди Макса помешают, я уверен, что они есть в полиции, немедленно сообщат ему об этом и нас с тобой попросту уберут.

— Правда, Эдвард. Жутковатая фигура этот Макс. Вы говорили, что встречали его в Германии?

— Да, в сорок пятом. Солдаты привели его ко мне, он не успел даже снять мундир майора СС.

Троп задумался, раскурил сигарету. Тогда в 45-м. Как давно это было. Тогда все праздновали победу над фашистами, приносили клятву никогда не позволить фашизму возродиться. А сейчас он снова поднимает голову, потому что одни создали условия для этого, а другие трубят, что это не опасно, ссылаясь на конституционные свободы общества.

Запись совещания у Макса потрясла Тропа. Он в общем-то знал о фашистских сборищах, о диких речах неофашистских лидеров, но   так же, как и многие, не придавал этому большого значения. А тем    временем фашисты планируют захват ключевых постов в экономике страны, а затем и захват власти. А что потом? Опять война до   полного уничтожения государств и народов.

«И живые позавидуют мертвым!»— вспомнил Троп слова из библии.

 Ландер вел себя тогда нагло. Он отказался говорить с каким-то лейтенантом и потребовал полковника из разведки. Троп был вынужден доложить полковнику Грэвису. Тот забрал Ландера к себе и... результат налицо. О чем они тогда говорили или до чего договорились, вряд ли кто узнает.

— Эдвард, а если заручиться поддержкой какой-нибудь газеты? И тогда поставить перед фактом прокурора. Они не посмеют замять это дело.

— Не посмеют, но дадут возможность улизнуть главарям. Да и какая газета пойдет против власти? Всегда сумеют договориться. Впрочем, может быть ты прав. Подбросить этот материал либераль­ной газете? Я не разделяю их взглядов по многим вопросам, но прихожу к мысли, что в данной ситуации это единственная сила, которая может воспрепятствовать фашизму в его новом облике. Я попробую связаться с газетой. Но Макс Йорка попытаюсь связать сам. Их нельзя упускать. Я заманю Йорка к себе на ферму и там заставлю его связаться с Максом. А полиция пусть берет Крока и его компанию. Нельзя упускать и людей Макса в Сан-Мартинесе, на вилле «Храм двенадцати апостолов». Я свяжусь с газетой и прокурором, но предварительно я должен захватить Йорка и Макса.

Переговоры Тропа с редактором либеральной газеты были удовлетворительными. Редактор, молодой человек в очках с приятным волевым лицом, заинтересовался рассказом Тропа, и внимательно прослушал пленку совещания у Макса.

— Знаете, мистер Троп, я сначала думал, что вы пришли с какой-то провокацией: нам не привыкать к этому. Теперь я верю вам. Без полиции в этом деле, конечно, не обойтись, иначе правая пресса потом непременно припишет вмешательство красных агентов. Вы знаете, как только мы разоблачаем влиятельных лиц, замешан­ных в правительственных сферах, или же пишем о возрождении фашизма, в этих разоблачениях сразу находят «руку Москвы». Это удобно: на этом фоне разжигается антисоветская истерия, а заодно и миф о советской угрозе, соответственно — увеличение военного бюджета. Я вас не утомил политикой? А то вы потом скажете, что Дуглас Бернард сразу же пытался обратить вас в коммунистическую веру,— и он рассмеялся.— Впрочем, я сам не коммунист, я далеко не во всем с ними согласен.

— Нет, мистер Бернард, меня трудно сделать коммунистом, но я трезво смотрю на вещи и понимаю, что в борьбе с фашизмом только вы, левая пресса, представляете для меня конкретную силу.

— Спасибо, мистер Троп. Я прикажу снять копию с этой пленки, на всякий случай. Трудно сказать, что потом с ней случится в полиции. Тем более, если они будут знать, что есть копия, это отрезвит некоторые горячие головы.

Заручившись поддержкой Бернарда, Троп отправился к проку­рору. Беседа с прокурором Джилом длилась несколько часов, и в конце концов он принял план Тропа.

— Я договорюсь с полицией и, не посвящая их в подробности, попрошу, чтоб они были наготове, и буду ждать вашего сигнала. Как только вы захватите этого Йорка, а потом и Макса, немедлен­но мне звоните. Ваш Фердинанд, конечно, отличный парень, но я на всякий случай обеспечу прикрытие на ферме. Итак, завтра — решающий день. С испанской полицией я также свяжусь. Как это вы сказали, вилла «Храм двенадцати апостолов» в Сан-Мартинесе?

Операцию начнем в один и тот же час, одновременно. А вы хитрец, Троп, я имею ввиду связь с газетой. Впрочем, правильно. В нашем обществе по-другому, пожалуй, нельзя. Прощайте, Троп, до завтра!

 

16. ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ ЛАНДЕРА

Роуз или Йорк отсутствовал несколько дней, все это время его замещал Ричард Хоуп. Он стремительно вошел в правление концер­на и не прошло и месяца, как всем стало казаться, будто Хоуп всегда был здесь с его пронизывающими глазами и безжизненным лицом. Он внушал страх и отвращение. Но компаньонов в концерне не выбирают. Он целыми днями пропадал в различных учреждениях, проверял работу филиалов, завязывал нужные знакомства. Губер­натор принял его у себя на вечернем рауте. В общем, Хоуп ста­новился второй фигурой после Роуза. Секретаря для Роуза он нашел сам. но этот секретарь больше напоминал телохранителя, а не сек­ретаря по экономическим вопросам.

К концу недели у Роуза появился хитро улыбающийся Троп.

— Ну, насмешник,— обратился он к Роузу,— берегись. Знаешь, зачем я к тебе пришел?

— Нет, старина, но ты сам скажешь,— без улыбки ответил Роуз. Он выглядел неважно.

— Тебе нужен свежий воздух, я приехал пригласить тебя к себе в гости на денек. Но это не главное, а главное, что я нашел у одного маклера несколько рисунков Ван Гога, специально для тебя!

— Правда?— удивился Роуз,— где же ты их раскопал? Я считал, что весь Ван Гог давно найден и находится в коллекциях и музеях. Но если я ошибся, то мы едем. Тем более провести день на лоне природы среди коров!— Он улыбнулся. Троп рассчитал верно. Йорк не мог отказаться от взятой на себя роли фанатичного собирателя, каким был Роуз, и обязан был поехать, чтоб не вызвать подозрений Тропа, побаиваясь его проницательности.

Он предупредил Хоупа, что едет к Тропу (старик откопал какие-то редкие рисунки, по предположению Роуза это просто подделка, но отказать Тропу нельзя, не вызывая подозрений).

Хоуп согласился с этим решением.

— Вечером я жду тебя, Грэг. Нам нужно поговорить.

Троп гнал машину, а Роуз все время подтрунивал над ним, говоря, что эти рисунки наверняка сделал сам Троп, привязав уголь к концу коровьего хвоста.

Троп парировал, но у него это выходило неуклюже, и совсем не смешно. Роуз все равно от души смеялся. Ему вдруг стало необы­чайно легко, он давно не чувствовал такой легкости. Это был преж­ний Йорк, остроумный и непринужденный. Машина въехала в про­сторный двор усадьбы Тропа и остановилась перед двухэтажным коттеджем из красного кирпича, увитым плющом.

Троп загнал машину и провел Роуза в дом. Они зашли в холл, где навстречу им поднялся высокий молодой человек.

— Знакомьтесь, Грэг, это Фердинанд.

— Так это у вас есть Ван Гог?— спросил Роуз, насмешливо смотря на Фердинанда.

— Да, Йорк, у меня!— и Фердинанд захлопнул наручники на руках ошеломленного Роуза. В голове у него разорвалась бомба.

«Конец, это конец!— билась тревожная мысль,— но откуда уз­нал об этом Троп? Боже, как я глупо влип.»

— Садитесь, Йорк, и расскажите, как вы убили Грэга Роуза,— властно сказал Троп,— Фердинанд, включите магнитофон.

— Я не понимаю тебя, Эдвард,— вдруг возмущенно закричал Йорк,— ты что, с ума сошел? Что за дикие шутки, ты совсем взбесился на этой ферме.  Немедленно сними наручники.

— Карта бита, Йорк. Отпечатки пальцев. Против этого не пойдешь. Будьте благоразумны.— Йорк снова обмяк и тяжело опустился в кресло.

— Я проиграл, но ничего говорить не буду. Мне нечего сказать. А может все к лучшему. Я порядком устал от жизни в шкуре этого проклятого Роуза.

Тем временем Фердинанд обыскивал Йорка и выложил на стол пистолет, найденный на ремешке подмышкой.

— Хорошо, Йорк, можете не говорить, но с Максом или Ричар­дом Хоупом вам придется связаться. Я жду от вас помощи.

Йорк молчал, безучастно уставясь в одну точку, потом произнес:

— Знаете, Троп, а я ведь, пожалуй, соглашусь это сделать. Он мне более отвратителен, чем вам. Этот человек — исчадие ада. Он сломал меня, сделал меня убийцей. Я перестал уважать себя, я презираю себя. Троп, верите? Мне хотелось умереть,— бормотал Йорк. Лицо его побледнело, он как-то неловко дернулся и сполз с кресла на пол. Троп и Фердинанд бросились к нему. Йорк был недвижим, и тело его быстро холодело.

— Сердце,— беспристрастно констатировал Фердинанд, рассте­гивая рубаху Йорка и приложив к груди ухо,— повезло, он избежал электрического стула.

Троп смотрел на Йорка с сожалением: игрушка в руках Ландера. Он срочно позвонил Джилсу.

— Йорк умер у меня дома,— сообщил он прокурору.— Мы выезжаем с Фердинандом в город и заберем тело. Предупредите полицию. Оцепите дом Ландера. Мы выезжаем.

— Хорошо,— ответил Джиле.— Я дам команду. Дом Ландера и Крока окружен. Осаду вашей фермы я снимаю.

Через час Троп привез в полицию тело Йорка и, оставив там Фердинанда, бросился к месту основного сражения. Там уже все было кончено. Полиция захватила несколько человек из окружения Ландера, сам Ландер застрелился. Он лежал у окна и лицо его не изменило выражения, оставаясь таким же мертвым и брезгливым, каким было при жизни. Кроку удалось скрыться.

В полиции Троп узнал, что в Сан-Мартинесе на вилле ничего подозрительного не нашли. Хозяин объяснил, что сдавал виллу на три года респектабельному джентельмену, и все.

Троп тепло попрощался с Фердинандом, который собирался вернуться к своим обязанностям, выслушал поздравления Джилса и пошел к своей машине. «Это сенсация!— слышал он за спиной,— событие года. Старый черт обскакал всех!»

—Ландер убит, часть его группы обезврежена. Остальные крысы разбежались,— рассуждал Троп, ведя машину по ночному шоссе,— и каждый из тех, кто исчез, возродится где-нибудь в новом обличий и будет вновь проповедовать свои идеи. Хорошо, что я связался с Дугласом Бернардом. Тот постарается дать глубокий анализ. Для других газет это будет просто сенсацией. Читатели будут смаковать это событие в разделе полицейской хроники, не особенно вдаваясь в политику.

И вообще, как несправедливо устроен мир. Назавтра Рой прос­нется обладателем миллиардов. Что будет с ним, что будет с его миллиардами в этом обществе благоденствия и равноправия? Члены Совета Управления перегрызутся при разделе пирога, пока новый Ландер не захватит концерн для достижения своих целей. Жаль, упустил Крока. Он, конечно, не Ландер, но тоже опасен. Как ему удалось скрыться? И тем из «Храма двенадцати апостолов». На­звание-то какое — Храм апостолов.

Троп представил, как из этого логова протянулись в разные города и страны невидимые нити, как они опутывают людей лип­кими, кровавыми путами угроз, шантажа, насилия и, подобно про­казе, разлагают общество, подталкивая его ко всеобщей катастрофе в угоду интересов кучки безумных диктаторов, и ему стало душно. Храм апостолов! Скорее «Храм прокаженных»!

— Этот безумный, безумный, безумный мир!— повторил он на­звание известного фильма Стэнли Крамера.

Приближалась ферма Тропа. Он представил, как сядет сейчас в кресло и будет курить до утра, вспоминая поединок с Ландером, восстанавливать детали и недостающие звенья в цепи логических рассуждений. «Это мое последнее дело,— почему-то грустно подумал Троп.— Останется одно — стареть и вспоминать молодость. Это, наверное, удел всех стариков».

Троп свернул к дому и увидел, что его быстро нагоняет большая черная машина.

— Собака не могла укусить Роуза?— вдруг совсем неожиданно подумал Троп, сам изумляясь этой нелепой мысли.

И это было последнее, что мелькнуло в разорвавшемся сознании бывшего комиссара полиции Эдварда Тропа...