Ей было 26. Ее бабушке под 90. Ей сказали, что она может умереть. Не бабушка, а она сама. Ее убивало собственное тело.

Время застыло в напряженном ожидании. Циферблат часов вхолостую отсчитывал секунды. День сменял ночь, будто нарисованные декорации мелькали за окном. Она была разочарована в себе и придавлена чувством вины, даже плакать не хотелось. Каждый неровный удар сердца, каждый резкий взмах ресниц был ей вреден, но она упорно делала себе хуже.

Она прикинула в уме, сколько человек криво усмехнется, узнав об ее смерти, а сколько огорчится. Первых оказалось больше. Хорошо это или плохо, она не знала.

Потом она вспомнила всех людей, которые в ней разочаровались, которым она причинила боль. Вот как так вышло? Поди теперь докажи, что никому не желала зла. Она попыталась перечислить свои хорошие качества и то, за что ее можно любить. Попыталась сегодня, попыталась вчера, попыталась позавчера, и неделю назад, и месяц назад тоже – ступор и пустота. Или она очень скромная, или любить ее и вправду не за что. Что хорошего она сделала в этой жизни? Что ее удерживает здесь? И правда – что? Как в фильме ужасов: за что ни пыталась ухватиться, все осыпалось трухой между пальцев. Она чувствовала вину и разочарование в самой себе. Не смогла… не успела… проиграла… Как будто кто-то на небе очень недвусмысленно намекал, что ее время вышло и ей нужно освободить место. Такой, какая она есть, ей здесь не рады и просят уйти. И дело не в том, что лекарство не помогает. Я чувствую вину и разочарование в самой себе… Как будто кто-то на небе очень недвусмысленно намекает, что мое время вышло и мне нужно освободить место. Такой, какая я есть, мне здесь не рады и просят уйти. А я разочарована в себе и почти не против. Почти…

Когда-то ей было 15. Она безапелляционно заявила в кругу сверстников, что умрет в 30, ведь 30 – это глубокая старость и после 30 ничего нет. Предельная искренность подросткового максимализма Время шло, а ничего не менялось. Она может представить себя в 28, 29, даже в 29 с половиной, но только не в 30. До поры до времени она не видела в этом проблему, ей понравилось жить, она чувствовала себя слишком молодой и веселой для таких мыслей. Но в день 25-летия один человек пожелал ей завернуться в простыню и ползти на кладбище. Ей бы посмеяться над дебильной шуткой, а она почему-то испугалась, и теперь возрастная грань на отметке 30 видится ей опускающейся сверху гробовой доской. Через несколько месяцев ее собственное тело начало ее убивать. Она даже не поняла вначале, что с ней происходит, пока не увидела на бумаге цифры, далеко уехавшие за пределы нормы. А, вот почему мне так плохо…

Зато она узнала, что ей нужно было лечиться вовсе не антипсихотиками и вовсе не у психиатра. Радоваться или… а ей сейчас пофиг, она уже давно все поняла. Опираясь ладонями о подоконник, она тянется к форточке и ловит ртом воздух. Сердце колотится в бешеной панике, прокручивая вперед таймер на бомбе, заложенной в ее теле еще до рождения. Не успела, опоздала, не успела…

Все мои истинные желания сбываются. Я ничего не вижу после 30, там пустота… Ей страшно и не с кем поговорить, она берет лист и начинает писать. Белый лист досуха впитывает слезы. Белый лист укладывает мысли в причудливое оригами. Белый лист служит крошечной сценой для страстей. Белый лист – свет в конце туннеля. Белый лист – неплохая альтернатива пустоте.