§ 1. Явление Жанны д’Арк

При всем многообразии существующих на сегодняшний день исследований, посвященных деяниям Жанны д’Арк, точная дата ее появления на исторической сцене остается по-прежнему неизвестной. С уверенностью, однако, можно говорить о том, что весна 1429 г., когда во Франции и за ее пределами начали распространяться самые первые известия о странной девушке, прибывшей из Лотарингии и объявившей себя спасительницей королевства, стала для французов одним из самых тяжелых этапов войны, названной впоследствии Столетней.

Как известно, военное противостояние Англии и Франции начиналось как сугубо династический конфликт. После кончины в 1314 г. Филиппа IV Красивого (1285–1314) и смерти троих его сыновей — Людовика X Сварливого (1314–1316), Филиппа V Длинного (1317–1322) и Карла IV Красивого (1322–1328) — династия Капетингов, правившая Французским королевством на протяжении трех с лишним столетий, прервалась. Право занять пустующий престол оспаривали два претендента: английский король Эдуард III (1327–1377), внук Филиппа Красивого, сын принцессы Изабеллы, и граф Филипп Валуа, приходившийся Филиппу Красивому племянником. Именно его французские бароны сочли наиболее подходящим кандидатом, и в апреле 1328 г. он был избран королем под именем Филиппа VI (1328–1350). Эдуард III, казалось бы, примирился с таким поворотом событий и даже принес своему новому сеньору вассальную присягу за английские владения на территории Франции — герцогство Гиень и графство Понтье. Однако осенью 1337 г. он вновь предъявил права на корону предков, и английские войска вторглись на континент. Так началась война, длившаяся с перерывами более ста лет, вплоть до 1453 г.

Столетняя война, в отличие от войн современности, не велась одновременно на нескольких фронтах и представляла собой, скорее, череду крупных самостоятельных операций, отстоявших друг от друга во времени. На первом ее этапе инициативу захватили англичане: в 1346 г. при Креси и в 1356 г. при Пуатье они нанесли сильнейшие поражения своим противникам. В следующее десятилетие, однако, удача оказалась на стороне французов, которые не только вытеснили англичан с оккупированных территорий, но и заключили с ними длительное перемирие, которое оказалось нарушено английским королем Генрихом V Ланкастером (1413–1422). В ночь на 13 августа 1415 г. во главе двенадцатитысячного войска он высадился в устье Сены и 25 октября того же года разгромил французов при Азенкуре.

Успеху англичан на этом этапе войны способствовали и внутренние проблемы Французского королевства. Политические партии при дворе безумного Карла VI (1380–1422), т. н. бургиньоны и арманьяки, никак не могли поделить сферы влияния. В 1418 г. герцог Бургундский захватил Париж и начал править от имени короля в качестве регента. Его убийство в 1419 г. подтолкнуло партию бургиньонов к политическому союзу с англичанами, результатом которого стал заключенный в мае 1420 г. в Труа договор: по нему французский дофин Карл объявлялся виновным в смерти герцога и лишался права претендовать на престол. Наследником официально был объявлен английский король Генрих V, получивший в жены дочь Карла VI, Екатерину.

Для Франции договор в Труа означал потерю не только независимости, но и территориальной целостности: англичанам отходила Нормандия и крупные порты на Атлантике — Бордо и Байонна; бургундцы претендовали на восточные провинции страны — Пикардию и Шампань. Дофин Карл, принявший после смерти отца в 1422 г. королевский титул, занял области к югу от Луары, вдоль которой располагался ряд укрепленных городов и замков, преграждавших путь английским войскам. Ключевую стратегическую позицию среди них занимал Орлеан, контролирующий дороги, которые связывали Северную Францию с Пуату и Гиенью. К весне 1429 г. он уже около полугода находился в осаде, начавшейся 12 октября 1428 г. Англичане окружили город практически со всех сторон, лишив его связи с неоккупированной территорией. Взятие Орлеана означало бы фактически полное поражение Франции, поскольку южнее у королевских войск не было крепостей, способных остановить натиск противника. Как писал впоследствии один из ближайших советников дофина Карла, архиепископ Амбрена Жак Желю, положение дел французов стало настолько тяжелым, что «не было никакой надежды на то, что господин король сможет отвоевать свои земли при помощи людей. Силы его врагов и их приспешников росли по мере того, как силы его сторонников уменьшались».

Именно в этот критический момент ко двору Карла, который с 1427 г. располагался в Шиноне, прибыла Жанна д’Арк в сопровождении своих спутников, Жана де Нуйомпона (по прозвищу Жан из Меца) и Бертрана де Пуланжи. Девушка, согласно ее собственным показаниям на обвинительном процессе 1431 г., очевидно, рассчитывала немедленно увидеться с дофином и добиться от него поддержки в деле спасения Франции: недаром она заранее предупреждала его о своем появлении и намекала на «помощь» (auxilium) и «добрые известия» (quodque sciebat multa bona pro eo), которые ему везет. Однако в действительности встреча с Карлом произошла далеко не сразу, и тому было несколько причин.

Одна из них крылась в характере самого дофина — человека недоверчивого, осторожного, весьма взвешенно принимавшего любые политические решения и предпочитавшего во всем опираться на своих ближайших советников: духовника Жерара Маше, великого камергера Жоржа де Ла Тремуйя, архиепископа Реймса и канцлера Франции Реньо Шартрского, члена королевского совета Робера Ле Масона и капитана Шинона, а впоследствии бальи Орлеана Рауля де Гокура. Именно с этими людьми предстояло встретиться Жанне д’Арк в первую очередь. Именно они должны были решить, стоит ли доверять странной молодой девушке, убеждавшей всех в том, что она — посланница самого Господа.

Впрочем, Жанна была далеко не первой визионеркой, которая пыталась добиться внимания властей. На вторую половину XIV-первую половину XV в. в Западной Европе пришелся подлинный расцвет «светской» религиозности и, в частности, женского профетизма. Первой в ряду наиболее известных средневековых женщин-мистиков стала св. Хильдегарда Бингенская (XII в.), прославившаяся своими предсказаниями и отправлявшая многочисленные послания как светским, так и церковным правителям, желая предупредить их о грядущих переменах и пригрозить страшными карами, если они не подчинятся Божьей воле и не станут заботиться о процветании церкви и своих подданных. Именно Хильдегарда явилась предтечей самых известных провидиц XIV в. — Бригитты Шведской (ум. 1373) и Екатерины Сиенской (ум. 1380), с именами которых обычно связывают начало настоящего «нашествия» женщин-мистиков в странах Западной Европы, вызванного в первую очередь Великой Схизмой. Следствием постоянных конфликтов, сотрясавших в то время церковь, стало всеобщее представление о коррумпированности как церковной, так и светской власти, о ее повсеместном впадении в грех. Требовалось, таким образом, искать новые, отличные от привычных пути спасения. Только в такой ситуации женщины, доселе занимавшие в религиозной и политической жизни общества подчиненное положение, могли обрести право голоса и превратиться в носителей Божественных откровений.

Как отмечал французский историк Андре Боше, мистические способности как правило обнаруживались у самых обычных верующих, простолюдинок, отличавшихся однако особой набожностью. В результате откровения Свыше такая женщина в какой-то момент понимала, что избрана Господом, дабы нести Его слово окружающим людям. Ее и впоследствии могли посещать видения и откровения, а полученную таким образом информацию женщина-мистик стремилась сообщить (чаще всего — в форме писем) церковным иерархам и/или светским сеньорам, чьей основной задачей и являлось спасение церкви и всех христиан.

Во Франции женский мистицизм получил не меньшее распространение, чем, например, в Италии. Местные провидицы — Констанция из Рабастена, Жанна-Мария де Майе, Мария Авиньонская (Мария Робин) — точно так же интересовались Великой Схизмой и положением дел в церкви и предлагали свои пути выхода из кризиса, дабы христиане могли избежать кар Господних, которые в противном случае неминуемо бы на них обрушились. Роль светских правителей (как местных сеньоров, так и французского короля) виделась им в помощи церковным иерархам в выборе достойного наследника св. Петра, а также в организации нового крестового похода, в результате которого христианская вера должна была особенно укрепиться. При этом визионерки часто не ограничивались одними лишь письмами и пытались лично встретиться с тем или иным правителем, чтобы донести до него суть полученных откровений. Так, Екатерина Сиенская последовательно добивалась аудиенций у пап Григория IX и Урбана VI, желая примирить их с Флоренцией, а Жанна-Мария де Майе дважды виделась с Карлом VI и с его супругой Изабеллой Баварской, которую всячески порицала за роскошь и разврат, царившие при ее дворе.

У всех этих женщин действительно было много общего с Жанной д’Арк, начиная со скромного происхождения и заканчивая желанием непременно увидеть французского правителя и лично рассказать ему о своих видениях. Именно так полагала английская исследовательница Марина Уорнер, писавшая, что советники дофина Карла допустили девушку ко двору как раз потому, что приняли ее за одну из хорошо знакомых им провидиц Это утверждение, на мой взгляд, нуждается в уточнении, поскольку мы знаем, что европейские монархи далеко не всегда принимали у себя даже хорошо известных женщин-мистиков. Так случилось, к примеру, с Марией Авиньонской, чудесное исцеление которой на могиле кардинала Пьера Люксембургского и последовавшая затем целая серия откровений в 80–90-х гг. XIV в. активно обсуждались не только при дворе Климента VII и во всей папской столице, но и в Северной Франции. Тем не менее, желанию Марии лично увидеться с Карлом VI, которого она собиралась убедить в необходимости организовать новый крестовый поход, не суждено было осуществиться: до короля ее не допустили. Что же касается Жанны д’Арк, то на момент своего появления в Шиноне она не обладала никакой известностью, что, как мне кажется, делает гипотезу М. Уорнер не слишком убедительной.

Пытаясь разрешить данную проблему и дать собственный ответ на вопрос, каким образом девушку все же приняли при дворе, французский историк Жак Поль предположил, что решающую роль здесь сыграли старинные пророчества, о которых прекрасно знали советники дофина Карла и в которых говорилось о пришествии некоей Девы, способной спасти Францию. Действительно, если верить дошедшим до нас документам, весной 1429 г. при королевском дворе обсуждалось несколько таких предсказаний и их возможная связь с появлением Жанны д’Арк. Об одном из них, так называемом пророчестве Мерлина, она сама вспоминала в ходе процесса 1431 г.: «Когда она пришла к королю, некоторые [люди] спрашивали ее, есть ли в окрестностях ее деревни лес, называемый Дубрава (le Bois chesnü). Ибо существовали пророчества, в которых говорилось о том, что из Дубравы явится некая дева, которая совершит чудеса (quedam pudla quefaceret mirabïlia). Но сама она в них не верила». То же самое пророчество, очевидно, имел в виду духовник дофина Жерар Маше, чей разговор с теологами, допрашивавшими Жанну в Пуатье, слышал и пересказал в 1456 г. на процессе по реабилитации экюйе Гобер Тибо: «Он читал в книгах, что должна появиться некая Дева (quedam Puella), которая придет на помощь французскому королю». Не менее интересным и логично развивающим идею о пришествии спасительницы оказывалось и пророчество Марии Авиньонской, в одном из своих откровений якобы видевшей в небе оружие и доспехи, предназначавшиеся Деве, которая явится вслед за ней и освободит Францию от ее врагов. Об этом предсказании, согласно сообщению королевского адвоката Жана Барбена в том же 1456 г., упоминал профессор теологии Жан Эро, принимавший участие в допросах Жанны весной 1429 г. Несколько иную версию предлагали в своих показаниях на процессе по реабилитации Дюран Лаксар, дядя девушки, и Катерина Ле Ройе, у которой та жила в Вокулере. Оба они утверждали, что пророчество о Франции, которую погубит женщина, но спасет дева (per mulierem desolaretur et postea per virginem restaurari debebat), знала и рассказала им сама Жанна еще до встречи с дофином.

Именно на эти свидетельства опирался Ж. Поль, утверждавший, что еще до прибытия Жанны д’Арк в Шинон там уже знали о ее возможном появлении и ждали его. Девушке, которой также были известны — хотя бы частично — данные пророчества, оставалось лишь подстроиться под эти ожидания. На такую возможность указывал и Оливье Бузи, допускавший, правда, что могла существовать и обратная зависимость: старинные пророчества оказались отредактированы и «подогнаны» под историю Жанны д’Арк уже после ее появления на исторической сцене. Впрочем, в своей последней по времени статье, где затрагивается данный сюжет, французский историк склоняется к версии Ж. Поля: Жанну в Шиноне ждали, поскольку знали тексты, предсказывавшие ее появление.

Как мне представляется, подобная трактовка событий вызывает определенные сомнения, в первую очередь текстологического характера. Прежде всего все упомянутые выше пророчества изначально никак не были связаны ни с конкретной военно-политической ситуацией, в которой оказалось Французское королевство весной 1429 г., ни даже собственно с Францией. К примеру, так называемое пророчество Мерлина о пришествии девы представляло собой измененную цитату из «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского и в аллегорической форме свидетельствовало о неминуемом реванше бриттов над англами. Пророчество о Франции, погубленной женщиной, но спасенной девой, в своем изначальном виде подразумевало Царствие Небесное и роль грешницы Евы и праведницы Марии в его судьбе. Что же касается пророчества Марии Авиньонской, то в единственном сборнике ее откровений, дошедшем до наших дней, отсутствует интересующий нас пассаж об оружии, увиденном в небе. Нет никаких упоминаний о нем и в других источниках XIV–XV вв. Следует также отметить, что большая часть имеющихся у нас свидетельств о существовании весной 1429 г. пророчеств, касавшихся пришествия Девы, возникла значительно позднее. Показания очевидцев и современников деяний Жанны д’Арк на процессе по ее реабилитации в 1455–1456 гг., во-первых, являлись ретроспекцией событий, а во-вторых, были записаны и отредактированы в соответствии с совершенно конкретной целью — представить личность Жанны в самом выигрышном свете. Таким образом, «воспоминания» о якобы предсказывавших ее появление текстах могли быть обычным вымыслом.

Впрочем, даже если довериться этим рассказам, нельзя не обратить внимание на тот факт, что о пророчествах речь зашла, только когда члены королевского совета, представители парламента и университетские теологи уже приступили к допросам Жанны в Пуатье, т. е. после ее первой встречи с дофином, состоявшейся в Шиноне. Вопрос, зачем понадобилось подобное трехнедельное расследование, если девушку на самом деле ждали, надеялись на ее появление и изначально верили в ее исключительные способности, исследователи оставляют без внимания. Я полагаю, однако, что решение именно этой проблемы способно радикально изменить наши представления об особенностях восприятия Жанны д’Арк ее современниками как в самом начале ее политической карьеры, так и значительно позднее.

 

§ 2. Истинный или ложный пророк?

Безусловно, военная и политическая ситуация весной 1429 г. заставляла дофина Карла и его приближенных искать любые пути выхода из кризиса. Однако в данном случае перед ними находилась молодая, никому не знакомая особа, совершенно уверенная в том, что является посланницей Господа (ex parte Domini sui), и пытавшаяся убедить в том же окружавших ее людей. Об этом стремлении Жанны говорили все без исключения очевидцы событий, дававшие показания на процессе по ее реабилитации. По свидетельству Бертрана де Пуланжи, о своей миссии девушка впервые сообщила еще Роберу де Бодрикуру, капитану Вокулера, который в конце концов снабдил ее всем необходимым для путешествия в Шинон и дал провожатых, которых Жанна также постоянно убеждала в собственной избранности. Жан де Нуйомпон так передавал в 1456 г. ее слова: «Никто в мире, ни короли, ни герцоги, ни дочь короля Шотландии, не смогут освободить Французское королевство. Это сделаю я, ибо так желает Господь». Об уверенности Жанны в Божественном характере своей миссии (missa ex parte Dei, missa a Deo) вспоминали позднее Робер де Гокур, Реньо Тьери, Гобер Тибо и Жан д'Олон, находившиеся весной 1429 г. в Шиноне и Пуатье. Однако именно эта, столь твердая позиция девушки по данному вопросу и стала причиной, по которой мнения о ней при дворе разделились. По свидетельству президента Счетной палаты Симона Шарля, некоторые королевские советники полагали, что дофину обязательно следует увидеться с Жанной, поскольку она является посланницей Господа; другие же считали, что доверять столь подозрительной особе ни в коем случае нельзя. А потому, заключал Симон Шарль, решение о встрече Карла с девушкой было принято не без «трудностей» (cum difficultate). Как мне представляется, данное обстоятельство объяснялось тем фактом, что в глазах многих придворных Жанна оказывалась никем иным, как одним из самопровозглашенных пророков, отношение к которым среди французских теологов и светской знати в первой половине XV в. было весьма неоднозначным.

Это отношение сформировалось в первую очередь благодаря церковному собору в Констанце (1414–1418), одним из основных вопросов на повестке дня которого стала дискуссия о различении истинных и ложных пророков. Данная дискуссия была вызвана расследованием, предпринятым участниками собора в отношении сразу трех известных проповедников: Джона Виклифа, Яна Гуса и Иеронима Пражского. И если Виклиф ко времени проведения собора уже умер, то оба чешских священника, прибывшие в Констанц, были арестованы, обвинены в распространении ереси и казнены. Не менее важным оказалось и проведенное в рамках собора повторное рассмотрение результатов канонизации Бригитты Шведской, которая была признана святой в 1391 г., но природа откровений которой продолжала тревожить католическую церковь. Французская делегация, являвшаяся одной из самых представительных в Констанце и состоявшая из наиболее авторитетных деятелей церкви, приняла самое активное участие в этом обсуждении. Ее интерес к данной проблеме был связан прежде всего с тем, что саму доктрину discretio spirituum, т. е. принципы отличия истинных провидцев и визионерок от ложных пророков, в XIV–XV вв. разрабатывали именно французские теологи.

Концепт discretio spirituum появился впервые уже в самых ранних христианских текстах. Несмотря на то, что данное понятие отсутствовало в Ветхом Завете, его авторы приводили достаточное количество наглядных примеров и даже теоретических рассуждений на тему того, насколько важно различать добро и зло, плохие поступки и хорошие, поскольку дьявол, этот вечный противник Бога, постоянно присутствует в жизни людей. В каждый момент своей жизни человек был обязан выбрать, кто именно поведет его за собой, иными словами, провести процедуру discretio (букв, «различения духов»). Наибольшее значение эта последняя приобретала в тех случаях, когда речь шла о судьбе не отдельного индивида, но целого народа. Как следствие, совершенно особым образом интерпретировалась роль пророков в истории — прежде, чем довериться им, необходимо было понять, истинные они или ложные, говорит ли их устами сам Господь или их видения насланы демонами. Главным при этом оставался вопрос личных качеств того или иного пророка: если он обладал определенной «харизмой», божьим даром, помогающим ему самому проводить discretio spirituum, его предсказания всегда сбывались, что и указывало остальным людям на его избранность.

Как добродетель способность к discretio рассматривалась и в Новом Завете. Однако здесь, в посланиях апостола Павла, появились и первые рассуждения о том, что личной уверенности человека может оказаться недостаточно для понимания того, кто именно — Господь или дьявол — побуждает его к совершению тех или иных поступков. Таким образом, возникала необходимость в проведении специальной проверки Лого дара, что, по мнению апостола, как в случае с Иисусом Христом, было возможно осуществить «по деяниям», т. е. по результатам того или иного пророчества. Впрочем, ни в одном тексте Нового Завета не оговаривались правила подобного разбирательства.

Размышления на данную тему отсутствовали и у первых христианских авторов, которых в большей степени интересовал вопрос, каким образом человек формирует свое видение происходящего и какие силы могут на этот процесс повлиять. Истоки данной традиции лежали в трудах Оригена, выделявшего три «силы» (три духа), способные воздействовать на человека: ангелов, демонов и самих людей. Его схема практически без изменений оказалась воспринята последующими поколениями богословов, разрабатывавших данную доктрину. У Оригена они позаимствовали и оценку характера оказываемого этими «силами» воздействия: ангелы могли провоцировать людей исключительно на добрые поступки, демоны — на дурные. Особое внимание Ориген уделял при этом собственному выбору человека (идея, которая затем получила развитие в трудах Фомы Аквинского).

Следующий этап в разработке доктрины discretio оказался связан с именем Блаженного Августина, в «Граде Божьем» писавшего о том, что не только один человек, но и целые сообщества («города») могут испытать на себе влияние Бога или дьявола, и характер подобного воздействия также нужно уметь различать. Чуть позднее Кассиан обратил в своих трудах внимание на другой важный аспект проблемы: его интересовали те человеческие качества, которые позволяют отдельным людям обрести дар discretio, саму способность различать добро и зло. Для него такими добродетелями являлись прежде всего смирение и открытость сердца Богу, которые он настоятельно советовал развивать в себе не только молодым монахам, но и их старшим товарищам, чей моральный облик также часто оказывается далеким от совершенства. Источникам человеческих знаний о мире и побудительным мотивам людских поступков (согласно предложенной Оригеном схеме) уделял внимание и Григорий Великий.

С наступлением эпохи Средневековья, ростом мистицизма, распространением ересей и, как следствие, появлением лжепророков интерес представителей церкви к discretio spirituum лишь возрос. Среди авторов, касавшихся данной темы в своих сочинениях в этот период, следует особо отметить св. Бернера Клервоского, для которого способность к различению духов также являлась прежде всего личной добродетелью человека. Однако вместе с тем св. Бернар писал о ее использовании не только в личных, но и в общественных целях. В данном случае роль пророков оказывалась исключительно велика, учитывая их способность увлекать за собой других людей. А потому Бернар настаивал на изучении различных «духов», которые могут повлиять на принятие таким человеком того или иного решения: самого Господа, ангелов, дьявола и его двух приспешников — зова плоти и мирских радостей. Все эти силы, по мнению св. Бернара, по-разному воздействовали на людей, объявивших себя пророками, а потому совершенно необходимо было не только проводить в их отношении discretio spirituum, но и иметь внешнюю гарантию правильности сделанного выбора. Эта идея получила особое развитие в XIII в., с появлением института обязательной исповеди и идеи контроля за религиозной практикой прихожан со стороны исповедников и духовных отцов. Именно эти представители церкви стали первыми, кому теологи посчитали возможным доверить проведение discretio в отношении других людей. Однако, как они должны были действовать, из каких этапов эта процедура состояла, какие вопросы следовало задавать кандидату в пророки, никто из авторов XIII и даже XIV в. не знал. Даже Фома Аквинский, особо оговаривавший, что discretio чрезвычайно важно в случае выявления лжепророка, чьи предсказания являются иллюзиями, насланными демонами, не высказывался по данному вопросу.

Только в самом конце XIV в. в решении данной проблемы наметился существенный прорыв, и связан он оказался с работами французских теологов. Одним из них являлся Пьер д’Альи (1350–1420), выпускник, а затем канцлер Парижского университета, доктор теологии и кардинал, один из самых активных участников Констанцского собора. В сочинении «De falsis prophetis» (1372–1395 гг.) он писал, что в ситуации, когда приближается конец света и появляется все больше лжепророков (divisio schismatica), процедура discretio представляется особенно важной и полезной. Однако, продолжал он далее, ее применение на практике связано с большими трудностями, поскольку люди, выдающие себя за провидцев или на самом деле таковыми являющиеся, могут узнавать о будущем различными способами: посредством Божественных откровений, при помощи человеческих знаний и умений, а также от дьявола. Иными словами, д’Альи полагал, что демоны могут не только вводить людей в заблуждение, но и говорить правду, пусть даже она и не является истинным откровением (revelatio divina). Подобное допущение создавало несомненные трудности при различении подлинных и ложных пророчеств, а потому французский теолог весьма скептически относился к любого рода предсказаниям и их авторам. Единственной истинной средневековой визионеркой он почитал Хильдегарду Бингенскую, известную своим критическим отношением к лжепророкам и предвидевшую, с точки зрения автора, Великую Схизму, которую именно они и породили.

Признавая иллюзорность принципов discretio spirituum, Пьер д’Альи тем не менее отмечал, что в каждом конкретном случае причины, заставляющие того или иного человека называть себя пророком, могут быть самого разного свойства (желание быть полезным, материальная заинтересованность, одержимость демоном, и т. д.), но и о них нельзя судить с уверенностью. Ни сопоставление жизни человека с библейскими примерами, ни признание чудесного характера его действий, ни проверка чистоты его веры не в состоянии были, по мнению д’Альи, полностью убедить окружающих в том, что перед ними — истинный провидец. Единственным способом понять это, с его точки зрения, оставалась оценка результатов деятельности (manifestis operibus eorum) того или иного самопровозглашенного пророка: дела, совершенные «во славу Церкви» (generali utilitati Ecclesiae), должны были считаться добрыми и богоугодными, дела, совершенные ради собственной выгоды, — плохими.

В 1401 г. идеи своего учителя развил Жан Жерсон (1363–1429), к тому времени сменивший д’Альи на посту канцлера Парижского университета и являвшийся одним из наиболее влиятельных европейских теологов. Трактат «De distinction verarum revelationem afalsis» стал первым его сочинением на данную тему и был полностью выстроен вокруг одной-единственной метафоры: «Мы (теологи — О. Г.) являемся кем-то вроде духовных менял или торговцев. С мастерством и осторожностью мы изучаем драгоценную и пока незнакомую нам монету Божественного откровения, дабы понять, не демоны ли, силящиеся испортить и подделать любую подлинную Божественную монету, пытаются предложить нам вместо нее фальшивку низкой пробы». Настоящее откровение Жерсон таким образом уподоблял золотой монете, имеющей пять отличительных свойств: вес, гибкость (или ковкость), долговечность, соответствие образцу и цвет. Применительно к духовным ценностям эти пять качеств означали смирение, скромность, терпение, правдивость и сострадание.

Так, «вес» смирения был необходим истинному пророку, чтобы хранить себя от честолюбия. Тот, кто похваляется своими откровениями и использует их для создания вокруг себя ореола святости, по мнению Жерсона, должен был быть немедленно подвергнут проверке. Качеством близким к смирению оказывалась и скромность, указывающая на готовность того или иного самопровозглашенного пророка принять совет и руководство от вышестоящих (т. е. от представителей церкви). Те, кто прислушивается лишь к собственному мнению, полагал Жерсон, совершают ошибку, ибо становятся особенно подвержены дьявольскому влиянию и одержимости (daemonum illusiones). Терпение — еще одна отличительная черта истинного провидца — позволяет ему долгое время выносить тяготы духовного пути. Его откровение, если оно истинное, должно противостоять сомнениям и оскорблениям толпы, и это сделает его долговечным. Что же касается соответствия образцу, то оно не должно ни в чем противоречить Писанию и церковному учению (sacra Scriptura locus vel officina). Точно так же сам истинный пророк, сколь бы сострадательным он ни был, не должен путать телесную любовь с любовью к Богу. Это особенно важно в отношениях мужчин-проповедников и женщин-прихожа-нок, которые значительно более восприимчивы к ложным откровениям.

Тема физически и интеллектуально ущербных женщин (их впечатлительности и любопытства, их невоздержанности в аскезе и болезненности) стала одной из основных в трактатах Жана Жерсона, посвященных discretio spirituum. Поднятая в «De distinctione», она продолжила развиваться в следующем по времени сочинении — «De probatione spirituuniy» созданном в 1415 г. на Констанцском соборе. Здесь Жерсон отмечал, что излишний энтузиазм, к которому склонны женщины, их ненасытная, чрезмерная и неукротимая страсть неофитов часто становится причиной их впадения в заблуждение. Кроме того, они исключительно любопытны (fabulas converse) и готовы принять на веру любые вымыслы, что отдаляет их от истины (avertuntur a veritate).

Исключительное внимание к женщинам-мистикам, которое проявил Жерсон в «De probatione…», объяснялось тем, что трактат был изначально посвящен св. Бригитте Шведской. Свои сомнения относительно ее недавней канонизации автор свел к трем основным пунктам: риску, который собор примет на себя, признав истинными откровения, являющиеся, возможно, ложными; скандалу, который, безусловно, повлечет за собой официальное упразднение уже сложившегося культа святой; опасности оставить данный случай без внимания. Вместе с тем, «казус» Бригитты дал Жерсону возможность наиболее четко обозначить свои взгляды относительно процедуры discretio spirituum. Для этого он воспользовался сочинением духовника шведской святой Альфонсо Печа (бывшего епископа Хаэна) «Epistola solitarii ad reges», в котором тот оценил личность своей подопечной в соответствии с нормами данной доктрины. Альфонсо писал, что истинный пророк ведет добродетельную жизнь под руководством своего духовного наставника, в результате чего его душу переполняют любовь и милосердие. Он чувствует истинность своих откровений, которые, однако, обязательно должны соответствовать Писанию и церковной доктрине и иметь некую определенную цель. Визионер точно знает время собственной смерти, после которой на его могиле могут происходить чудеса.

На основании этих, весьма внятно сформулированных положений Жерсон создал собственный свод правил, согласно которым надлежало проводить процедуру discretio spirituum: «Спросите, кто, что, почему, кому, каким образом и откуда?». Следующая за кратким перечнем глосса разъясняла: «Кто означает, кому было дано откровение? Что — о чем было это откровение и к чему оно относится? Почему оно было дано? Кому оно было рассказано, чтобы испросить совета? Каким образом протекает жизнь визионера? Откуда происходит откровение?». Таким образом, в «De probatione» Жерсон не просто уточнял положения доктрины discretio spirituum, но выстраивал ее процедуру, взяв за образец инквизиционный процесс, ранее уже ставший моделью для проведения исповеди, канонизационных процессов и процессов против еретиков.

Соответственно, кроме необходимого для расследования списка вопросов, в трактате были перечислены и условия дознания: проверка на соответствие заявлений самопровозглашенного пророка христианской доктрине, возможность опытным путем узнать истинность его слов, а также наличие у судей вдохновения или «внутреннего чутья». Отказываясь таким образом от опоры на одно лишь Писание, Жерсон предлагал в качестве доказательства при различении истинных и ложных пророков использовать собственный, эмпирический опыт, что было, безусловно, новым словом в доктрине discretio spirituum.

Эта идея оказалась доведена до логического конца в последнем, специально посвященном данной проблематике трактате Жерсона «De ехaminatione doctrinarum», написанном в 1423 г. Здесь автор прежде всего называл лиц, которые способны провести процедуру discretio: церковный собор, папа, прелаты в своих диоцезах, доктора теологии — т. е. хорошо образованные и знающие Писание представители церкви. Сюда же относились и те, кто получил подобный дар Свыше: в качестве примера Жерсон ссылался на мать Блаженного Августина Монику, обладавшую способностью различать истинных и ложных пророков. Однако, по его мнению, такие люди прежде всего должны были сами пройти процедуру discretio spirituum, хотя даже в этом случае некоторые из них (и прежде всего женщины) совершенно не годились для подобного занятия. Всем же остальным — тем, кто мог стать настоящими судьями, — следовало проявлять предельную осторожность, дабы их выводы оказались взвешенными и верными.

Трактаты Жана Жерсона, посвященные доктрине discretio spirituum, оказали огромное влияние на его современников. В частности, его взгляды относительно откровений св. Бригитты Шведской разделяли члены французской делегации на Констанцском соборе (пусть даже их возражения и не привели к отмене результатов канонизации, которые были подтверждены папой Иоанном XXIII 2 февраля 1415 г.). Среди этих последних находились и советники дофина Карла, призванные весной 1429 г. вынести решение о природе пророческого дара Жанны д’Арк: архиепископ Реймсский Реньо де Шартр и доктора теологии из Парижского университета Журден Морен и Пьер де Версаль. Не стоит забывать и о королевском духовнике Жераре Маше, также принимавшем участие в допросах девушки и являвшемся учеником Жана Жерсона, поддерживавшим с ним переписку до самой его смерти. Как мне представляется, абсолютная убежденность Жанны в собственной Божественной избранности ставила ее в глазах этих людей в один ряд с Бригиттой Шведской, Эрминой Реймсской и другими женщинами-мистиками, чью деятельность осуждал в своих сочинениях знаменитый французский теолог, и вызывала закономерные сомнения в природе ее откровений. Именно поэтому, на мой взгляд, для вынесения окончательного решения о личности и намерениях Жанны д’Арк в Шиноне и Пуатье была использована процедура discretio spirituum.

 

§ 3. «Все в ней делает ее подозрительной …»

Свидетельством этому являлся не только тот факт, что допросы девушки проводили сподвижники и единомышленники Жана Жерсона. Сторонние наблюдатели также прекрасно понимали суть происходящего. Так, в письме, отправленном в Венецию из Брюгге 10 мая 1429 г., итальянский купец Панкрацио Джустиниани замечал, что «ничто не может быть более очевидным, чем ее победа в диспуте с теологами (disputation con maistry in tolegia)», и называл Жанну «второй св. Екатериной» (altra Catarina), т. е. сравнивал ее с Екатериной Александрийской, отстоявшей свои христианские убеждения в суде перед мудрецами, созванными императором Максимианом. В письме к неизвестному европейскому монарху в конце июля 1429 г. Ален Шартье вел рассказ об удивительной посланнице Небес также в рамках судебного дискурса: он писал о ней как о «женщине, [выступившей] против мужчин», как о «неграмотной, [выступившей] против ученых», как об «одной, [выступившей] против многих», как о «самой незначительной, [выступившей] против лучших». Наконец, в законченном 31 июля 1429 г. «Ditié de Jeanne d’Arc» Кристина Пизанская с уверенностью заявляла: «Ее успех не является иллюзией, что было полностью признано судом и, говоря коротко, доказано делом».

Впрочем, судьи Жанны д’Арк далеко не сразу пришли к столь однозначному выводу. Согласно сформулированным Жерсоном принципам процедуры discretio spirituum, они начали свое расследование с опроса людей, знавших девушку до момента ее появления при дворе, — Жана де Нуйомпона и Бертрана де Пуланжи, сопровождавших ее из Вокулера: на процессе по реабилитации они оба вспоминали о расспросах, которым подверглись в Шиноне (testis de gestis ejusdem Johanne se refert). Тогда же состоялся и первый допрос самой Жанны, в результате которого, если верить письму члена королевского совета Жана Жирара Жаку Желю, она была найдена «благочестивой, скромной, воздержанной и целомудренной», а ее пришествие сочтено «проявлением Божественной воли».

Жанне разрешили встретиться с дофином, однако тот, по всей видимости, не удовлетворился полученными сведениями и пожелал, чтобы допросы девушки продолжились в Пуатье, а в Домреми были отправлены комиссары для сбора дополнительной информации.

Причина подобного промедления, как мне представляется, крылась не столько в нерешительности Карла или в его излишней любознательности, сколько в самой процедуре discretio spirituum, требовавшей от судей ни в коем случае не торопиться с вынесением окончательного решения и действовать крайне осмотрительно. К тому же призывал королевских советников Жак Желю. Архиепископ Амбрена и один из самых преданных сторонников дофина, к которому обратились за советом судьи Жанны, весьма скептически относился к женскому мистицизму: он полностью разделял взгляды Жана Жерсона, высказанные тем на Констанцском соборе, участником которого также являлся. Уже в своем первом письме Жану Жирару и Пьеру Лермиту в марте 1429 г. он настаивал, что нельзя сразу безоговорочно довериться словам Жанны — одинокой деревенской девушки, слабой, а потому, возможно, подверженной иллюзиям. Французам, и так имеющим репутацию легковерных людей, не следует лишний раз позориться в глазах окружающих. В письме, отправленном лично дофину Карлу и его супруге Марии Анжуйской, Желю настаивал на проведении тщательнейшего расследования в отношении Жанны, поскольку «все [в ней] делает ее подозрительной».

Очевидно, что архиепископ Амбрена имел в виду биографию Жанны, сведения о ее прошлом, которых явно не хватало на данном этапе следствия, но которые были абсолютно необходимы для процедуры discretio spirituum. Жан Жирар мог сообщить Желю лишь о том, что родом девушка из Вокулера (что уже было ошибкой), что она выросла «среди овец» и что ей 16 лет. Однако, именно эта информация выглядела в глазах его адресата крайне подозрительной. Близость родины Жанны, Лотарингии, к Бургундии, враждебному по отношению к Франции государству, заставляла усомниться в политических симпатиях девушки. Занятие пастушеством (и связанное с ним вынужденное постоянное одиночество), с точки зрения Желю, вело к тому, что девушка оказывалась особенно впечатлительна, а ее принадлежность к женскому полу не позволяла, по его мнению, заниматься ратным делом, носить оружие и вести за собой войско — а также проповедовать, заниматься судопроизводством или адвокатской деятельностью. Следовательно, необходимо было еще раз самым внимательным образом проверить все обстоятельства данного дела: архиепископ был уверен, что никакая ложь не выдержит испытания временем и проявит себя, точно так же как и правда или как любая внутренняя болезнь.

Как мне представляется, именно в соответствии с рекомендациями Жака Желю дофин Карл и потребовал от своих приближенных нового следствия в отношении Жанны д’Арк, которое шло в течение трех недель в Пуатье. Материалы этих допросов не сохранились, и нам известен лишь текст «Заключения», в котором подводились их итоги. Впрочем, и здесь о биографии девушки, о ее репутации и нравах говорилось крайне мало: «О ее рождении и жизни было рассказано много удивительных вещей (plusieurs choses merveilleuses), которые можно счесть правдивыми (comme vrayes)». Эта общая формулировка не сообщала практически ничего, однако оставляла большой простор для воображения. Точно так же перечень личных качеств Жанны — она была названа «доброй, смиренной, целомудренной, благочестивой, порядочной и простой» — представлял собой всего лишь очередной парафраз из «De distinctione» Жана Жерсона.

Прекрасно понимая, что собранных сведений недостаточно, и отмечая, что, «согласно Священному Писанию», существуют две возможности проведения discretio spirituum — узнать подробности жизни самопровозглашенного пророка (en enquêtant de sa vie, de ses meurs et de son entencion) и получить знак Свыше о его избранности (requérir signe dducune euvre ou spe-rance divine) — судьи в Пуатье настаивали на применении в данном случае именно второго способа. Они потребовали от Жанны явить дофину Карлу знак, подтверждающий ее Божественную миссию, однако она заявила, что продемонстрирует его только под Орлеаном, и не раньше. Категорический отказ девушки от возможности немедленно доказать окружающим правдивость своих слов, насколько можно судить, был воспринят королевскими советниками достаточно настороженно. Ведь он шел вразрез с самой доктриной discretio, утверждавшей, что заявления истинного пророка не должны противоречить библейским образцам. В тексте «Заключения» приводилось сразу два примера, когда на избранность того или иного человека указывал знак, ниспосланный Свыше: истории нечестивого царя Ахаза, отвергшего Господа и в качестве знамения Его гнева увидевшего опустошение Иудеи, и благочестивого Гедеона, возродившего религию предков и победившего с Божьей помощью врагов иудеев мадианитян. Однако, Жанна, даже если и знала об этих библейских образцах, не захотела им соответствовать, чем поставила своих судей в весьма затруднительное положение. Возникшую сложность, как мне представляется, прекрасно чувствовали и современники событий, в откликах которых понимание процедуры discretio spirituum и важности ее проведения в отношении Жанны д’Арк вылилось в создание сразу нескольких легенд о знаке, якобы данном девушкой дофину Карлу весной 1429 г.

 

§ 4. Чудесный «знак» Жанны д’Арк

4.1. Легенда об узнавании дофина

Как я уже упоминала выше, согласно принятой в историографии версии событий, Жанна увиделась с Карлом в самом конце февраля или в первых числах марта 1429 г. Встреча произошла под вечер в присутствии всего двора: в своих показаниях на обвинительном процессе 1431 г. девушка сама вспоминала о горевших в зале 50 факелах и о 300 шевалье, собравшихся в Шпионском замке. Среди них и попытался затеряться дофин, решивший испытать девушку и представить ей в качестве короля кого-то из своих придворных. Однако Жанна, отвергнув двух первых претендентов, подошла прямо к Карлу и преклонила перед ним колена. Назвав его «благородным дофином», она заявила, что сам Господь послал ее на помощь Французскому королевству.

Легенда об узнавании дофина, вокруг которой выстроено это традиционное описание, в законченном виде фигурировала уже в самых ранних откликах на появление Жаннй д’Арк на исторической сцене. Так, Псевдо-Барбаро, неизвестный итальянский гуманист, писал в конце августа-начале сентября 1429 г.: «Кто, скажи мне, дал тебе понять, что тот, кого тебе предъявили, дабы убедиться в твоей вере и мудрости, не является королем, — тебе, которая, раскрыв обман, потребовала [увидеть] истинного короля. Найдя его, одетого скромно, в то время, как он прятался в толпе богато разодетых придворных, ты приветствовала его в его величии, более Божественном, чем когда бы то ни было». А в «Записках» секретаря Ларошельской ратуши, датируемых, согласно Жюлю Кишра, осенью 1429 г., появлялся дополнительный элемент этой истории — мотив троекратного испытания Жанны д’Арк: «И когда она приехала в Шинон, где, как было сказано, находился король, она просила дать ей с ним поговорить. И тогда ей показали господина Шарля де Бурбона, говоря, что это и есть король. Но она сразу же ответила, что это не король и что его она легко узнает, если встретит, хотя и не видела никогда прежде. Затем к ней подвели некоего экюйе, говоря, что это король. Но она ответила, что это не так. И вскоре после того король вышел из соседней комнаты, и когда она его увидела, то сказала, что это он, и сказала ему, что прислана к нему Царем Небесным и что она хочет поговорить с ним».

Несмотря на то, что очевидцы событий никогда не упоминали о такого рода «чуде в Шиноне», легенда об опознании дофина получила весьма широкое распространение в текстах XV в. О знакомстве с ней еще весной 1429 г. говорили, в частности, свидетели на процессе по реабилитации Жанны. В это время, согласно показаниям Жана Моро, подобные слухи циркулировали в Нормандии. Примерно в то же время, как отмечал Юссон Леметр, они достигли и Лотарингии. Что же касается испытания, которому якобы подверг девушку дофин Карл, то о нем упоминал в своем рассказе Симон Шарль. Позднее (в 50–60-х гг. XV в.) эта история с незначительными вариациями повторялась в хронике Жана Шартье, «Хронике Девы» и в «Дневнике осады Орлеана».

Сложнее обстоит дело со свидетельством самой Жанны д’Арк. Отмечая несомненно выдуманный характер легенды об опознании дофина, В. И. Райцес в качестве подтверждения своих выводов приводил именно ее слова на обвинительном процессе в Руане. Однако, из более детального анализа этих показаний, как мне кажется, следует, что девушка, возможно, знала о существовании данной легенды. Действительно, на допросе 22 февраля 1431 г., когда речь впервые зашла о встрече в Шиноне, она уточнила лишь, что узнала «своего короля» благодаря «голосу», указавшему ей на него. Тем не менее уже 27 февраля, вспоминая о письмах, отправленных Карлу из Сент-Катрин-де-Фьербуа, она заявила, что «ей кажется» (videtur ei), будто в этих посланиях она обещала «узнать короля среди других» (ipsa cognosceret bene prefatum regem suum inter omnes alios). Отсутствие этих слов в тексте французской «минуты» может навести на мысль, что они являлись более поздней вставкой, сделанной писцами по указанию судей и призванной усилить основную линию обвинения: подчеркнуть (в рамках процедуры discretio spirituum) не Божественное, но дьявольское происхождение откровений Жанны. Вместе с тем, на мой взгляд, они могли свидетельствовать и о том, что девушка знала рассказы о собственном «чудесном» опознании дофина, распространившиеся во Франции и за ее пределами весной-осенью 1429 г., и использовала их в своих показаниях.

Это обстоятельство, безусловно, добавляло правдоподобия данной легенде в глазах не только современников Жанны д’Арк, но и последующих поколений французов. По-прежнему верят в нее и некоторые историки. Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что в последние годы факт опознания Карла Жанной д’Арк вызывает у специалистов все больше сомнений. Так, например, Оливье Бузи полностью отрицает подобную возможность на том основании, что она никак не согласуется с последующими событиями. Если бы Жанна сразу узнала Карла, отмечает он, это было бы расценено окружающими как чудо, отрицать которое никто бы не осмелился. Однако девушку послали в Пуатье, где допрашивали в течение трех недель. Только после этого дофин решил доверить ей войско и отправить под Орлеан.

Рассматривая историю с опознанием как несомненную выдумку, О. Бузи, тем не менее, никак не объясняет, почему этот эпизод с такой регулярностью появлялся в откликах современников событий. За него это пытаются сделать другие исследователи. По мнению Карен Салливан, данная легенда была частью политической пропаганды, развернутой арманьяками: даже если Жанна просто узнала дофина, подошла к нему и преклонила колена, сам этот факт мог служить указанием на его избранность, ибо ее поступками руководил Господь. Как полагает американская исследовательница, в словах «Король вовсе не я, Жанна» (Ce ne suys je pas qui suys roy) оказывались слышны сомнения Карла в законности его притязаний на французский престол, а потому история с опознанием могла быть сознательно включена его сторонниками в самые разные документы — дабы свидетельствовать о помощи, которую отныне оказывает ему во всех его начинаниях Господь. Пропагандистский характер рассказов об опознании дофина подчеркивает и Франсуаза Отран. Только так, по ее мнению, окружение Карла (военные и политики, привыкшие к более рационалистическому, более светскому, нежели провиденциальному, взгляду на войну и на историю) могло принять и осмыслить вмешательство сверхъестественного в свои дела: они приспособили его под себя, под свои политические, земные нужды.

Таким образом, до сегодняшнего дня ни один исследователь не попытался связать возникновение легенды об узнавании Жанной д’Арк дофина с процедурой discretio spirituum, в рамках которой действовали советники Карла и согласно основным принципам которой самопровозглашенный пророк обязан был явить знак своей избранности. Однако, как мне представляется, именно последнее обстоятельство вызвало появление данной истории: в ней поведение Жанны было описано в соответствии с определенными, хорошо известными окружающим нормами. В основе же этих последних лежала схема неизменных поведенческих инвариантов, свойственных любому, в том числе мифологическому герою. К ним в первую очередь относились: предназначение героя, чье появление на исторической сцене бывает обычно предсказано в ряде пророчеств; подозрения в незаконном происхождении; необычные обстоятельства рождения; неясное или неизвестное место рождения; смена местожительства, имени, общественного положения; удивительно быстрое освоение воинского искусства; завоевание земель и, наконец, бескорыстная служба суверену, законность притязаний которого на престол также подтверждается героем. Узнавание избранного, т. е. истинного, а потому законного правителя страны, выступало таким образом одним из неотъемлемых элементов героического поведения. Соответственно, рассказ о свидании в Шиноне, построенный, как мне представляется, именно по этой схеме, не мог не включать в себя момента опознания. Иными словами, данная встреча не могла быть описана иначе: как герой всегда узнает своего короля, так и Жанна узнала Карла.

То, что действия французской героини оказывались подчинены здесь общей для всех эпох мифологической схеме, подтверждается и эпизодом с тройным испытанием, якобы устроенным ей дофином и его окружением, о чем сообщал секретарь Ларошельской ратуши. Специалистов уже давно должны были насторожить эти волшебные три раза, тем более, что в источниках по истории Жанны д’Арк они встречаются постоянно. Так, согласно собственным показаниям девушки в Руане, только на третий раз (ter illam vocem) она поверила в то, что к ней в Домреми явился ангел (а не демон). По прибытии в Вокулер она только с третьей попытки (in tercia vice) увиделась с Робером де Бодрикуром — точно так же, как только на третий день (in diem tertiary) после своего приезда в Шинон она оказалась допущена к Карлу. В соответствии с фольклорными представлениями многих народов, число 3 фигурирует чаще всего именно в предписаниях: необходимо трижды совершить некое магическое действие, дабы придать действиям главного героя значение сакрализованного ритуала. И тем не менее, несмотря на столь явно выраженный мифологический характер любой из перечисленных выше встреч Жанны д’Арк, многие исследователи относятся к ним вполне серьезно.

Как следствие, в специальной литературе не получила должного развития и гипотеза, высказанная недавно Колетт Бон относительно конкретного прообраза сцены «узнавания». Французская исследовательница отмечала, что эта последняя «любопытным образом напоминает» библейский эпизод с помазанием Давида, когда Самуил среди многочисленных — более сильных физически и лучше одетых — кандидатов нашел того, кто являлся истинным царем: «И сказал Самуил Иессею: все ли дети здесь? И отвечал Иессей: есть еще меньший; он пасет овец. И сказал Самуил Иессею: пошли и возьми его… И послал Иессей, и привели его… И сказал Господь: встань, помажь его; ибо это он». Как мне представляется, эта библейская история действительно заслуживает внимания и вполне может рассматриваться как образец, по которому строилось описание встречи в Шиноне, поскольку в основных своих чертах полностью соответствует схеме поведения истинного героя. Впрочем, сама К. Бон не стала сколько-нибудь подробно рассматривать данный вопрос. Она предпочла остаться на вполне традиционной точке зрения, посчитав, что момент опознания вполне мог иметь место в действительности: Жанна, будучи истинным пророком, на самом деле узнала своего короля.

4.2. Легенда о королевском «секрете»

В столь же «рациональном» ключе до последнего времени рассматривалась в историографии и вторая легенда о «знаке», якобы данном Жанной д’Арк дофину Карлу, — так называемая легенда о королевском «секрете», самые ранние сведения о котором появились уже весной 1429 г. О том, что некоторые откровения Жанны «король держит в секрете» (se tenet secrete), сообщал сеньор де Ротселер в письме, отправленном из Лиона 22 апреля 1429 г. и скопированном секретарем Палаты счетов Брабанта. 9 июля того же года итальянский купец Панкрацио Джустиниани писал своему отцу из Брюгге: «Говорят, что она сообщила ему (дофину — О. Т.) то, что никто не должен был знать кроме него самого и Господа (altry са Dio е luy non le saverare)». О существовании между Жанной и Карлом какого-то «секрета» сообщали также Ален Шартье и секретарь Ларошельской ратуши. Вспоминал о нем и Жан д’Олон на процессе по реабилитации в 1456 г.

Следует отметить, что в большинстве этих откликов не говорилось ничего конкретного ни о форме, ни о содержании «секрета»: современникам событий было вполне достаточно самого факта его существования, который они — в рамках доктрины discretio spirituum — рассматривали как знак, данный Жанной д’Арк в подтверждение собственной миссии, своей Божественной избранности. Это обстоятельство, тем не менее, не мешало им строить разнообразные догадки о тематике тайной беседы девушки с дофином.

Первое подобное предположение было сделано, на мой взгляд, еще Панкрацио Джустиниани, намекавшего, что «секрет», раскрытый Жанной, до того могли знать лишь сам Карл и Господь. Иными словами, речь шла о тайной молитве, содержание которой якобы пересказала девушка во время встречи в Шиноне. Именно эта версия, насколько можно судить, стала одной из основных как в источниках XV в., так и позднее. С молитвы Карла начинался первый вариант «Мистерии об осаде Орлеана», созданный, как полагают исследователи, в 30-е гг. XV в. О молитве сообщал в своих показаниях на процессе по реабилитации Жан Пакерель. Наконец, по свидетельству Пьера Сала, датируемому 1516 г., сам король признавался своему камергеру (который и стал впоследствии информатором автора) в том, что действительно обращался к Господу с тайной молитвой, содержание которой открыла ему затем Жанна д’Арк.

Как полагает Оливье Бузи, именно в сочинении Сала впервые была представлена гипотеза о том, что молитва Карла касалась его легитимности, законности его прав на французский престол. Это утверждение, однако, не соответствует действительности, поскольку уже в «Мистерии об осаде Орлеана» речь шла об обращенной к Господу просьбе дофина подтвердить или опровергнуть его «способности [послужить французской] лилии» (se je ne suis / cappable pour la fleur de liz / et suffisant de la tenir), a затем передать ему, если он того достоин, «управление королевством». Об этом же говорил на процессе по реабилитации и Жан Пакерель: по его воспоминаниям, «после многочисленных допросов, учиненных ей королем», Жанна обратилась к Карлу с такими словами: «Я объявляю тебе по поручению Господа, что ты — истинный наследник Франции, сын короля (tu es vray heritier de France, et filz du roy). Я послана, чтобы отвести тебя в Реймс, где ты будешь коронован и помазан (recipias coronationem et consacrationem tuam), если пожелаешь».

Следует отметить, что тайная молитва короля (каким бы ни было ее содержание) являлась весьма распространенным средневековым топосом. По свидетельству современников, особой склонностью к личному общению со Всевышним отличался Людовик Святой, предававшийся молитве перед принятием любого сложного решения. К подобной практике, по мнению хронистов, постоянно прибегали и Карл VI, и Карл V, который, в частности, еще будучи дофином, обратился к Господу, Деве Марии и св. Дионисию с тайной мольбой об избавлении столицы королевства от сторонников Этьена Марселя, и его просьба оказалась услышанной. В основе этих и подобных описаний лежали, вне всякого сомнения, библейские образцы, на которые следовало, с точки зрения средневековых авторов, ориентироваться французским королям, и прежде всего — история Давида, который был избран царем самим Господом и уподоблялся в христианской экзегетике Христу, поставленному Богом-Отцом царем над всем человечеством. Иконографическая тема моления Давида (о победе в сражении или над недругами, о мире, о заступничестве, о защите народа) была чрезвычайно популярна во французских источниках: достаточно назвать «Роскошный часослов герцога Беррийского», в котором этому сюжету была посвящена 21 миниатюра. Не менее важным оказывалось и то обстоятельство, что, согласно некоторым средневековым теологам, избрание Давида на царство произошло при активном участии израильского народа, причем не высших, а низших слоев населения. Такая трактовка священной истории как нельзя лучше подходила в качестве образца для создания легенды о «секрете»: ведь именно о коронации и обретении власти над Французским королевством, по мнению всех без исключения авторов, шла речь в молитве дофина Карла и в его личной беседе с Жанной д’Арк, простой деревенской девушкой, которая обещала ему осуществить эту просьбу.

Несмотря на явно вымышленный характер истории о тайной молитве короля, она легко прижилась в историографии. Однако, не ставя под сомнение само ее существование и не пытаясь оценить ее символический смысл и возможные истоки, современные исследователи попытались предложить свои собственные гипотезы относительно ее содержания. Так, Франсуаза Отран полагала, что речь шла о молитве, в которой Карл якобы просил у Господа защиты для себя и своей страны. С точки зрения Бернара Гене, в молитве говорилось вовсе не о признании прав Карла на престол и не о помощи в победе над врагом, но о прощении, дарованном Свыше за убийство 10 сентября 1419 г. на мосту Монтро Жана Бесстрашного, герцога Бургундского. С критикой этой гипотезы выступал Жан Фрекен. Обращаясь к латинскому тексту материалов обвинительного процесса, бельгийский ученый отмечал, что фраза Жанны д’Арк Habuit rex suus signum de jadis suis, priusquam vellet ei credere, которую принято обычно переводить «Прежде чем король поверил ей, он получил знак о своих деяниях» (т. е., по мнению Б. Гене, о своем участии в заговоре против герцога), на самом деле должна звучать как «Прежде чем король захотел поверить ей, он получил знак о ее деяниях». Соответственно, «знаком», данным Карлу, исследователь предлагал считать обещание снять осаду с Орлеана, о чем впервые Жанна заявила во время допросов в Пуатье.

Единственным, кто подверг аргументированной критике историю о тайной молитве, был Оливье Бузи. Он также справедливо отмечал, что обещание снять осаду с Орлеана не могло рассматриваться дофином Карлом и его окружением в качестве знака избранности Жанны д’Арк, поскольку предоставить его девушка смогла только после того, как покинула Шинон. Тем не менее, сама идея существования некоего королевского «секрета» показалась французскому историку заслуживающей внимания. В попытке ответить на вопрос, в чем же тот заключался, он обратил внимание на собственные показания девушки в Руане, в которых она весьма недвусмысленно указала своим судьям, что знак, данный ею дофину, имел материальную природу: это была некая золотая корона, символизировавшая «обещание помазания на царство». Именно эта таинственная корона, неизвестно каким образом попавшая в руки Жанны, и послужила, по мнению О. Бузи, «знаком», заставившим Карла официально признать избранность Жанны д’Арк и Божественный характер ее миссии.

История с принесением короны действительно заслуживает, на мой взгляд, cамого пристального внимания, поскольку представляет собой совершенно особую трактовку королевского «секрета», а кроме того основывается на наиболее достоверном из всех возможных в данном случае источников — на показаниях самой Жанны д’Арк, которая, вероятно, лучше всех прочих знала о том, что происходило в Шинонском замке весной 1429 г.

4.3. Легенда о принесении короны

Впервые о знаке (bona intersignia), якобы данном дофину Карлу, Жанна упомянула 27 февраля 1431 г. при ответе на вопрос, почему король поверил в ее избранность. 10 марта она призналась, что этот знак помимо короля наблюдали и другие люди — архиепископ Реймсский, Шарль де Бурбон, Жорж де Ла Тремуй, герцог Алансонский — однако категорически отказалась описать его, сказав лишь, что его по-прежнему можно увидеть в королевской сокровищнице. И только 13 марта 1431 г., на допросе, проводившемся в тюрьме, Жанна по какой-то причине изменила свое решение и поведала судьям поистине удивительную историю. Она сообщила, что знаком ее избранности стала встреча дофина с ангелом, принесшим корону и подтвердившим тем самым, что Карл с помощью Господа получит в свое владение все Французское королевство. Однако, сделать это он мог, лишь прибегнув к помощи Жанны и дав ей войско, — только в этом случае он был бы в скором времени коронован и помазан на царство.

Встреча дофина Карла с ангелом, согласно Жанне, произошла в самом конце марта или в апреле, поздно вечером. Девушка как обычно проводила время в молитвах и была в своей комнате, в доме «доброй женщины» недалеко от Шинонского замка. Вдруг дверь в ее комнату отворилась, и вошел ангел, который пригласил Жанну следовать за ним. Прибыв в замок, они направились в личные покои дофина (in camera regis), где вместе с ним находились архиепископ Реймсский, Шарль де Бурбон, герцог Алансонский и Жорж де Ла Тремуй. Там ангел заговорил с королем, отметив терпение, с которым тот переносил все несчастья, выпавшие на его долю. Жанна же сказала, обращаясь к Карлу: «Сир, вот Ваш знак. Возьмите его». Знаком этим была золотая корона (de pure аurо), принесенная ангелом, чудесно пахнувшая и так тонко и богато украшенная, что ни один мастер на земле не смог бы такую изготовить. Корона, таким образом, была послана самим Господом (ex parte Dei). Ангел отдал корону архиепископу Реймсскому, а тот в свою очередь передал ее дофину. Затем она была помещена в королевскую сокровищницу (in thesauro regis), где ее видели очень многие люди, а не только те, кто присутствовал при встрече с ангелом. Передачей короны явление ангела завершилось: он покинул Жанну в маленькой часовне, расположенной рядом с покоями дофина.

Представить, что подобная встреча состоялась в действительности, довольно затруднительно, и именно поэтому большинство исследователей предпочитают не учитывать показания Жанны, повествуя о ее пребывании в Шиноне. Эти последние на самом деле никак не могут быть отнесены к описаниям реальных событий. И тем не менее их содержание имеет для нас особое значение — прежде всего, с точки зрения символической реальности, которая не пользуется большим вниманием специалистов по истории Жанны д’Арк, однако была чрезвычайно важна для ее слушателей — участников процесса 1431 г.

Для современников событий — французов, англичан, бургундцев, а также для сторонних наблюдателей — вопрос о том, являются ли законными притязания дофина Карла на престол, был практически основным. В нем, собственно, состояла суть всего последнего этапа Столетней войны, в нем же заключалась политическая подоплека обвинительного процесса над Жанной д’Арк: судьям предстояло решить, с чьей помощью — святой или, может быть, ведьмы — Карл стал королем. Поскольку по договору в Труа 1420 г. дофин был официально лишен права престолонаследия, и французская корона предназначалась Генриху V Ланкастеру, даже после торжественной коронации в Реймсе 17 июля 1429 г. сторонники Карла не прекращали попыток всеми возможными способами доказать легитимность его права занимать французский престол. Именно с этой точки зрения, как представляется, и следует рассматривать рассказ Жанны д’Арк о явлении ангела, ибо французская королевская семья с большим трепетом относилась к своему образу христианнейших правителей и для его поддержания создала целую символическую систему, в рамках которой явление ангела с короной занимало, насколько можно судить, одно из центральных мест.

В мои задачи не входит проследить в полном объеме историю возникновения и бытования данного мотива. Сходные сюжеты мы наблюдаем в политической культуре Римской империи и Византии, откуда, вероятно, в опосредованном виде этот топос был заимствован в Западной Европе и активно использовался уже в раннее Средневековье. Что касается Франции, то здесь к началу XV в. широкое распространение получила идея о том, что практически все значимые атрибуты королевской власти так или иначе были дарованы Свыше и, в частности, принесены ангелами. Самой ранней легендой такого рода являлась история о принесении священного елея. Сначала в ней в качестве посланца Небес фигурировала голубка (суть Святой Дух), которая уже с X в. периодически стала заменяться на ангела. В XIV в. появилась легенда об обретении французскими королями — и вновь при помощи ангела — герба с золотыми лилиями: в 1350 г. она была изложена монахом из аббатства Жуайенваль в Шартрском диоцезе. Наконец, третья легенда, возникшая в конце XIV в. и известная нам по сочинениям Рауля де Преля и Жана Голена, сообщала об обретении орифламмы.

Интересно, что подробно анализируя каждый из перечисленных атрибутов королевской власти и прослеживая историю возникновения связанных с ними легенд, Марк Блок ни слова не сказал о короне, которую также приносил ангел. Однако, тому, что подобная легенда существовала во Франции, есть как письменные, так и иконографические свидетельства. Так, в последней трети XII в. была создана «Chanson des Saisnes» (или «Chanson des Saxons»). Эта эпическая поэма, близкая по стилю жестам и написанная Жаном Боделем, повествовала о войне Карла Великого с королем саксонцев Гидекленом (Витикиндом). В ней, в частности, говорилось: «Первый король Франции был по приказу Господа / Торжественно коронован поющими ангелами (coronner à ses angeles dignement en chantant) / A затем Он велел ему (королю — О. Т.) быть на земле его сержантом / Вершить справедливый суд и превыше всего ставить свою веру / Поражать врагов булатом и мечом». Тема нашла свое отражение и в иконографии. В частности, на миниатюре к той же самой «Chanson des Saisnes» (кодекс 1280 г.) был изображен Карл Великий, коронуемый ангелами, а инициал в королевской хартии о возведении часовни в Венсене (1379 г.) представлял собой фигуру Карла V, на голову которого также возлагали корону ангелы. Та же тема активно использовалась и в королевском церемониале. Так, при торжественном въезде в столицу Франции в 1389 г. супруги Карла VI Изабеллы Баварской с башни собора Парижской Богоматери спускался ангел, проникал сквозь полог из голубой тафты с золотыми лилиями и венчал королеву короной.

Характерно, что и в самых ранних откликах на появление Жанны д’Арк при дворе дофина тема пришествия ангела поднималась достаточно регулярно. Так, в письме Жака Желю, написанном в мае 1429 г. после снятия осады с Орлеана, девушка прямо называлась ангелом, посланным Карлу Свыше для руководства во всех начинаниях. Точно так же описывал ее и итальянский купец Джованни да Молино в письме, отправленном в Венецию из Авиньона 30 июня того же года: «Я хочу рассказать вам о некоей французской девушке (duna gentil damixela de le parte de Franza), a лучше сказать, об ангеле (anzolo), явившемся от Бога (da Dio) и посланном восстановить добрую Францию». Особый, однако, интерес представляют сообщения Жана Жерсона и Кристины Пизанской: оба автора полагали, что Жанна явилась к Карлу в окружении ангелов, на помощь которых могла рассчитывать. Близость этих откликов рассказу девушки на процессе 1431 г. заставляет предположить, что она, возможно, знала об их существовании и выстраивала показания в соответствии с уже сложившимся в воображении современников собственным образом.

Вместе с тем не стоит исключать влияния на Жанну иных источников информации, как письменных, так и иконографических. К знакомым ей сюжетам следует, как мне представляется, отнести библейские истории — крещение Христа и коронование Давида. Учитывая особую привязанность Жанны к культу Богоматери, необходимо вспомнить и о «Короновании Марии», последнем после Успения эпизоде из хорошо известного в Средневековье (благодаря прежде всего «Золотой легенде» Якоба Ворагинского) жития Марии. Основанный, как полагают, на тексте Откровения Иоанна Богослова, этот сюжет положил начало целой иконографической традиции, получившей развитие во Франции, начиная с XIII в. К ней относились как миниатюры из многочисленных часословов и сборников «Чудеса Богоматери», так и скульптурные изображения. Так называемые порталы Богоматери были созданы в соборах самых разных французских городов: Шартра, Парижа, Буржа, Санлиса, Реймса, Руана. В двух последних Жанна сама могла их видеть.

Как мне представляется, иконографически близким «Коронованию Марии» оказывался еще один сюжет — коронование св. Елизаветы Венгерской (Тюрингской). И хотя свидетельства известности культа этой святой во Франции XV в. достаточно редки, и Жанна вряд ли могла видеть их лично, сама история св. Елизаветы была ей, без сомнения, хорошо известна, поскольку, как полагают исследователи, она знала распространившееся летом 1429 г. пророчество, созданное для поддержания авторитета уже коронованного Карла VII. О нем сообщал в своем «Сводном изложении» Жан Бреаль, инквизитор Франции и один из самых активных участников процесса по реабилитации 1456 г. В пророчестве говорилось, «то лилия, цветущая на кусте исходящих светом бессмертных роз, будет подвергнута испытаниям, и весь куст будет пребывать в опасности. Дикие звери станут угрожать ему и доведут практически до гибели. От верной смерти этот розовый куст с цветущей на нем лилией спасет некая дева с родимым пятном за правым ухом, короткой шеей и решительным голосом. Она даст кусту напиться воды из фонтанов, изгонит угрожающую ему гадину и коронует Карла сына Карла в Реймсе лавровым венком. Затем французский народ отправится в поход на остров, где живут эти дикие звери, и население знаменитого города пожалеет о своем прежнем поведении и сдастся на милость победителям. И тогда куст с лилиями будет вечно цвести в мире.

Текст пророчества для людей XV в. был совершенно ясен и понятен. Речь в нем, безусловно, шла о Франции (на что указывали лилии, цветущие на розовом кусте), подвергшейся нападению со стороны Англии (расположенной на острове и имеющей трех золотых леопардов в королевском гербе). В описании же девы, которая должна спасти страну, легко угадывалась Жанна д’Арк, причем ее портрет, нарисованный анонимным автором, был, насколько можно судить, весьма близок к оригиналу, что предполагало если не личное знакомство, то по крайней мере консультации с людьми, встречавшимися с девушкой. Что же касается св. Елизаветы, то розовый куст, на котором, согласно тексту, расцветали королевские лилии, был ее постоянным, а потому также легко узнаваемым атрибутом. Кроме того, авторство пророчества уже в XV в. приписывалось именно ей. Учитывая близкие родственные связи между французским и венгерским королевскими домами, не следует удивляться тому, что после канонизации святой в 1235 г. ее культ распространился и во Франции. Ее житие было включено в «Историческое зерцало» Винсента из Бове и в «Золотую легенду» Якоба Ворагинского. Ее история стала также одним из распространенных сюжетов французских часословов, в которых впервые в конце XIV в. и появилась иконографическая тема коронования св. Елизаветы ангелом, причем изображения сопровождались идентичным текстом: «О, ты, которая получила от Христа дар пророчества и корону, придай нам благополучия в этом мире и помоги спастись [в мире ином]».

Таким образом, как мне кажется, можно с достаточной долей вероятности утверждать, что мотив пришествия ангела с короной был действительно известен Жанне д’Арк, и она вполне отдавала себе отчет, насколько он важен, с точки зрения политической теологии ее времени. Собственно, именно об этом она и говорила своим судьям в Руане, утверждая, что явление ангела с короной стало для дофина Карла знаком того, что он будет королем и обретет свое королевство.

Впрочем, у ее рассказа, как кажется, вполне мог быть и еще один источник, ознакомиться с которым девушка могла во время своего пребывания в Реймсе, куда она отправилась вместе с дофином Карлом на его коронацию. Для французских королей данный город был совершенно особым местом, ведь именно там, согласно легенде, явился ангел, принесший елей для крещения Хлодвига I. Эта история была известна в подробностях всем жителям Реймса, она многократно становилась сюжетом средневековых анналов и хроник. Одним из основных сообщений такого рода считается рассказ реймсского каноника Флодоарда, помещенный в «Историю реймсской церкви», написанную им около 948 г. Как представляется, он был хорошо знаком тем церковным кругам, с которыми прежде всего общалась Жанна во время своего пребывания в городе. Речь у Флодоарда шла о св. Ремигии, которому выпала честь крестить Хлодвига и который накануне вечером (post hymnos precesque nocturnas) отправился в личные покои короля (regium cubile), чтобы еще раз побеседовать с ним о смысле столь важного в жизни последнего события. Он был с почтением встречен королевскими приближенными (aliquibus régi necessariis), и все вместе они оказались в часовне рядом с королевской опочивальней. Архиепископ обратился к королю с речью, и в этот момент Господь, дабы придать силы его словам, решил показать, что он всегда находится среди своих верных слуг (т. е. среди людей). Часовня наполнилась светом, бывшим сильнее света солнца (ut solis videretur evincere claritatem). И из середины этого светового потока раздался голос: «Не бойтесь, это я. Пребывайте в мире и моей любви». После этого свет исчез, но в часовне еще долго сохранялся чудесный запах (ineffabilis odor suavitatis). Свет, однако, разлился по лицу св. Ремигия, который получил откровения (traditur predixisse) о судьбе присутствующих и королевства: о той, в частности, что его размеры увеличатся, что оно защитит церковь, станет империей и победит врагов.

После столь чудесных предзнаменований присутствующие начали готовиться к самому крещению — ив баптистерии также разлился чудный аромат. Однако, клирик, который должен был поднести св. Ремигию елей для помазания, не смог пробиться сквозь толпу собравшихся. Таинство оказалось под угрозой. В этот трагический момент святой со слезами на глазах вознес тайную молитву Господу. И сразу же с небес спустился голубь (columba advolat), белый как снег, несущий в клюве склянку со священным елеем, посланным Свыше. Елей источал столь дивный аромат, что все присутствующие почувствовали радость, какую ранее никогда не испытывали. Как только прелат вылил елей в воду, приготовленную для крещения, голубь исчез. Хлодвиг же, пораженный Божественным чудом (tante gratie conspecto miraculo), заявил о своей готовности принять христианство, был окрещен, а вместе с ним таинство восприняли две его сестры и 3 тысячи франкских воинов, не считая женщин и детей.

Как мне представляется, в этом пассаже и в рассказе Жанны можно выявить достаточно общих мест: это и вечернее время визита к королю; и встреча с ним в его личных покоях; и присутствие приближенных; и откровения о судьбах страны, полученные главными действующими лицами; и дивный аромат, источаемый принесенными Свыше дарами; и мгновенное исчезновение посланца Небес после передачи этих даров. Конечно, утверждать, что Жанна д’Арк знала, а тем более читала рассказ Флодоарда, было бы преувеличением. Скорее, интересующие ее сведения она могла почерпнуть из устных сообщений жителей Реймса (священников капитула, членов аббатства св. Ремигия, должностных лиц), придававших огромное значение тому обстоятельству, что именно в их городе хранился сосуд со священным елеем. Подобное «заимствование» могло бы объяснить, на мой взгляд, некоторые особенности показаний Жанны д’Арк на процессе: стройность и логичность ее рассказа, массу «второстепенных» деталей, которыми он был украшен, и его общую политическую направленность.

История о принесении короны должна была произвести на судей Жанны неизгладимое впечатление, поскольку она оказалась выстроена в строгом соответствии с современной ей христианской экзегезой и полностью подтверждала законность прав Карла VII на французский престол. Ничего более убедительного, чем явление ангела, принесшего корону и таким образом официально объявившего дофина наместником Бога на земле, придумать было невозможно. Не случайно на процессе 1431 г. именно этому сюжету было отдано все внимание присутствующих: в частности, легенда о королевском «секрете» вообще не упоминалась в материалах дела, несмотря на то, что и она призвана была подчеркнуть легитимный характер власти Карла. Важность рассказа Жанны для судей подтверждалась прежде всего тем, что часть ее ответов, посвященных «свиданию в Шиноне», была оставлена в форме прямой речи, указывающей на исключительную важность слов обвиняемой. О том же свидетельствовал и тот факт, что в «Посмертных сведениях о процессе», распространенных епископом Кошоном уже после казни девушки, ее показания, касавшиеся пришествия ангела, были подвергнуты весьма специфической редакции. Здесь сообщалось, что накануне своей гибели Жанна якобы раскаялась в совершенных ею преступлениях и грехах: она отреклась от своих голосов, заявив, что они «обманули ее», и, соответственно, от рассказа о пришествии ангела, признавшись, что все ее слова — ложь и выдумка, что никакого ангела она в Шиноне не видела, что этим ангелом на самом деле была она сама (ipsamet fuit angélus) и что короны, якобы переданной ею «тому, кого она называет своим королем» (illius quem dicit regem suum), также не существовало.

Возможно, именно широкой известностью «Посмертных сведений» объясняется то обстоятельство, что встреча с ангелом совсем не заинтересовала современников Жанны д’Арк и их ближайших потомков, оставивших нам свои сочинения. Единственное упоминание этого вымышленного эпизода присутствует в «Дневнике» Парижского горожанина, 9 августа 1431 г. прослушавшего проповедь сторонника англичан и участника процесса в Руане, доминиканца Жана Граверана, отличавшуюся подробнейшим изложением материалов дела: «И пришла в таком виде (в мужском костюме — О. Т.) к королю Франции и сообщила ему, что явилась по приказу Господа и что она сделает его величайшим правителем в мире, что ей велено беспощадно расправиться со всеми, кто не подчиняется ему, и что св. Михаил и многочисленные ангелы вручили ему богато украшенную корону». Ни в одном ином источнике XV в. мы не найдем подобной трактовки «свидания в Шиноне». Даже те авторы, кто читал материалы дела, и, в частности, парижские теологи, призванные высказать свое мнение на процессе по реабилитации Жанны д’Арк 1456 г., относились к истории с ангелом крайне скептически. Это не означает, что они в принципе не верили в возможность такой встречи, однако полагали, что Жанна просто не могла рассказать о ней судьям, поскольку с самого начала отказывалась давать показания о своих видениях.

Как отмечал Тома Базен, ее ответ в данном случае следовало трактовать «метафорически» (quasi parabolice seu metaphorice respondendo) и понимать под ангелом, принесшим корону, а, следовательно, и победу дофину Карлу, саму девушку (ipsa erat ille angélus). Мартин Берруйе считал, что Жанна обманула англичан, чтобы не выдавать им свои самые сокровенные секреты. На той же позиции стоял и Жан Бреаль, называвший ее рассказ «параболой», т. е. ложью во спасение, к которой вполне можно было прибегнуть в подобных обстоятельствах. Обман Жанны инквизитор Франции извинял ссылками на библейские тексты. Точно так же, по его мнению, поступила, к примеру, Юдифь, скрыв от Олоферна свои истинные намерения. Да и сам Иисус Христос не открылся ученикам, встретившись с ними после Воскрешения. С точки зрения Бреаля, Жанна сама была тем ангелом, который явился к Карлу и пообещал вернуть ему королевство. И она действительно исполнила свое обещание, а потому в ответ на вопрос о знаке, данном дофину, она описала именно церемонию коронации в Реймсе, а не свидание в Шиноне. Настаивая на образном прочтении этого эпизода, Жан Бреаль тем не менее подчеркивал, насколько важной являлась тема принесения короны как для сторонников Карла VII, так и для его противников.

 

§ 5. Средневековая концепция активного пророка

Существование на протяжении XV–XVI вв. легенд о знаке, якобы данном Жанной дофину Карлу, безусловно, свидетельствует о важности этого этапа discretio spirituum в глазах современников событий. Вместе с тем оно, на мой взгляд, указывает, что допрос девушки в Пуатье шел не так гладко, как принято думать. До самого последнего времени в специальной литературе в принципе не уделялось внимания такому важному вопросу, как использование процедуры discretio в отношении Жанны д’Арк. Историков XIX — начала XX в. интересовала прежде всего событийная сторона дела: состав суда, место и условия проведения заседаний, длительность допросов, порядок процедуры, и т. д. Даже если при рассмотрении сути задаваемых девушке вопросов тот или иной автор упоминал о ее возможной близости с другими женщинами-мистиками, связать этот факт с использованием в отношении Жанны процедуры discretio spirituum не мог никто из них. Ситуация оставалась неизменной и в работах исследователей середины-конца XX в.

Невнимание к discretio spirituum в литературе, посвященной Жанне д’Арк, объяснялось, на мой взгляд, тем, что историки привыкли воспринимать данную процедуру исключительно как составную часть того или иного канонизационного процесса, ведущего к признанию (или непризнанию) какого-либо провидца или визионерки святым (святой). О признании святости Жанны, по всеобщему убеждению специалистов, в XV в. речь не шла. Таким образом, предположение о том, что именно discretio было взято за образец при рассмотрении данного случая, впервые было сделано только на рубеже XX–XXI вв. американскими историками и наиболее полно разработано в исследовании Деборы Фрайоли.

Филолог по образованию, Д. Фрайоли досконально изучила все самые ранние тексты, относящиеся к данному вопросу, и выделила основные, с ее точки зрения, проблемы, интересовавшие советников Карла в Шиноне и Пуатье. Тем не менее, она посчитала, что с окончанием допросов Жанны в конце марта и ее отъездом 22 апреля 1429 г. в Блуа, где в то время собирались королевские войска, discretio spirituum в отношении нее было завершено. Это утверждение основывалось на уверенности, что «Заключение», составленное по результатам следствия, являлось последним, завершающим данную процедуру документом: судьи поверили девушке, признав, что «в ней нет места злу», и порекомендовали дофину воспользоваться ее помощью. Однако, более внимательный анализ данного источника не позволяет, как мне представляется, сделать подобный вывод.

Невозможность испытать Жанну посредством знака привела к тому, что судьи в Пуатье отказались выносить окончательное решение относительно природы ее откровений, в чем, собственно, и заключался смысл discretio spirituum. Они не назвали ее истинным пророком, сославшись лишь на ее собственные слова: «Дева, которая заявляет, что послана Господом». Единственным выводом, к которому пришли королевские советники, стало решение об отправке девушки под Орлеан, где она обещала явить знак собственной избранности. Таким образом, с моей точки зрения, начатая в Шиноне и Пуатье процедура осталась незавершенной, она должна была продолжаться до тех пор, пока Божественный характер миссии Жанны не стал бы совершенно очевиден.

Подтверждением тому, что discretio spirituum оказалось значительно больше растянуто во времени, чем считалось до сих пор, является и тот факт, что до отбытия Жанны д’Арк под Орлеан сторонники дофина Карла плохо представляли себе точные цели, которые она преследовала. Очевидцы ее пребывания в Шиноне заявляли на процессе по реабилитации, что главной задачей девушки было оказание помощи королю в освобождении Франции. О том же говорилось и в «Заключении» из Пуатье. В письме Жаку Желю Жан Жирар упоминал о «весьма многообещающих для королевства предсказаниях», которые давала Жанна. Однако, все эти отклики не содержали никакой четкой программы действий, что противоречило основным принципам discretio spirituum, разработанным Жаном Жерсоном.

Впервые о конкретных задачах, поставленных перед собой Жанной д’Арк, речь зашла, как мне кажется, лишь в ее письме англичанам, написанном в Пуатье 22 марта 1429 г., сразу же после окончания допросов. Поскольку составление «Заключения» Дебора Фрайоли считала завершившим процедуру discretio spirituum этапом, она рассматривала появление этого послания как исключение из правил. Действительно, обычно сочинения той или иной женщины-мистика составляли часть материалов, которые следовало изучить комиссии, созванной для проведения discretio в рамках канонизационного процесса. В случае же Жанны д’Арк, как полагала американская исследовательница, письмо стало результатом уже принятого решения. Однако, если предположить, что данная процедура не была закончена и судьи продолжали ждать знака, подтверждавшего избранность девушки, процессуальное несоответствие предположительного времени окончания discretio времени появления письма исчезает: послание англичанам становится всего лишь еще одним, необходимым для вынесения решения в отношении Жанны д’Арк элементом.

В этом письме, обращаясь к королю Генриху VI, регенту Франции герцогу Бедфорду и его капитанам и называя себя посланницей Господа (envoiee de par Dieu), девушка призывала их незамедлительно сложить оружие, вручить ей ключи от всех захваченных городов и заключить мир. Если же этого не произойдет, писала она, все они погибнут или будут изгнаны из Франции, но владеть ею никогда не смогут, ибо существует истинный наследник престола — «король Карл» (le roy Charles, vray heritier), который в скором времени войдет в Париж, ибо «того хочет Господь» (Dieu, le Roy du ciel, le veult). В заключение Жанна просила герцога Бедфорда не губить себя (ne vousfaictes mie destruire), a, проявив благоразумие, присоединиться к французам, которые готовятся совершить «самый лучший подвиг во имя христианской веры» (les Franchois feront le plus bel fait pour la chrestienté). О своем согласии на выдвинутые условия она предлагала ему сообщить в Орлеане, осаду с которого требовала снять, и угрожала, что в противном случае англичанам очень скоро придется познакомиться с ней лично (la Pucelle qui vous ira voir briefment), о чем они пожалеют (a voz bien erans dommaiges).

Задачи, поставленные перед собой Жанной д’Арк, были очерчены в ее письме в достаточно общих выражениях, что впоследствии породило массу самых различных интерпретаций и «списков» ее пророчеств. Однако ближайшая цель казалась совершенно определенной — снятие осады с Орлеана, куда во главе королевского войска девушка прибыла 29 апреля 1429 г. Уже на следующий день она поставила англичан в известность о своем появлении, отправив им письмо и потребовав освободить герольда, доставившего ее предыдущее послание и задержанного вопреки законам военного времени. 4 мая к Орлеану подошло основное войско, собранное дофином Карлом и ведомое маршалом де Буссаком и сиром де Ре, и в тот же день французами была одержана первая долгожданная победа: под их внезапным (занявшим всего три часа) натиском пал форт Сен-Лу, при помощи которого англичане контролировали движение по правому берегу Луары. 6 мая состоялся столь же удачный штурм укрепления Огюстен, прикрывавшего подступы к Турели, предмостной крепости, лишавшей Орлеан связи с неоккупированной территорией на юге Франции.

Наконец, 7 мая начался штурм самой Турели. Форт был хорошо защищен, его обороняли лучшие отряды англичан во главе с капитаном Уильямом Гласдейлом. Французы предприняли три атаки, но не смогли прорваться за баррикады, возведенные вокруг крепости. Во время одной из них Жанна была ранена стрелой из арбалета, но, по свидетельству очевидцев, продолжала оставаться на поле боя. И именно она, насколько можно судить по источникам, настояла на четвертой атаке, уговорив командиров не отступать и не откладывать сражение на следующий день. Последний натиск французов увенчался успехом: один отряд овладел баррикадой, другой пробился к форту со стороны моста. Противник стал в спешке отступать, но орлеанцы подожгли спрятанную заранее барку с хворостом и пустили ее по течению. Столкнувшись с подвесным мостом, по которому уходили английские солдаты, барка подожгла деревянный настил, и часть англичан во главе с Гласдейлом оказалась на дне Луары. В 6 часов вечера 7 мая остатки гарнизона Турели прекратили сопротивление, а еще через три часа Жанна д’Арк первая проехала по только что восстановленному мосту и вошла в город через южные ворота. На следующий день английские войска ушли из-под его стен, и осада была полностью снята.

Победа королевских войск под Орлеаном потрясла всю Европу. Не только во Франции, но и далеко за ее пределами люди обменивались информацией об этом удивительном событии. «В субботу…, седьмого мая, милостью Господа Нашего как по волшебству (comme par miracle).. была снята осада с крепости Турель, которую держали англичане», — записывал очевидец событий, орлеанец Гийом Жиро. В письме к своим «добрым городам», отправленном из Шинона в ночь с 9 на 10 мая 1429 г., дофин Карл призывал сторонников «воздать хвалу доблестным победам и чудесным вещам (choses merveilleuses), о которых сообщил нам здесь находящийся герольд, а также Деве (la Рucelle), которая всегда лично присутствовала при исполнении всех этих деяний». Еще более восторженный отклик события в Орлеане нашли у итальянского купца Джованни да Молино, письмо которого 30 июня 1429 г. было отправлено из Авиньона в Венецию: «Все происходящее кажется мне великим чудом (gran meraveia)… Я вас уверяю, что без Божественного вмешательства дофин еще два месяца назад должен был бы бежать, бросив все… И посмотрите, как Господь помог ему. Подобно тому, как посредством женщины, а именно Пресвятой Богородицы, Он спас род человеческий, посредством этой чистой и непорочной девушки Он спас лучшую часть христианского мира». Ему вторила укрывшаяся от нашествия англичан в монастыре Кристина Пизанская: «Никогда еще чудо (miracle), насколько я помню, не было столь очевидно, поскольку Господь помог своим сторонникам».

«Чудо» снятия осады с Орлеана и было тем самым знаком, которого так ждали королевские советники. Оно доказывало, что Жанна — действительно посланница Господа, что ее пророчества — истинны, и им можно полностью доверять. Об этом писал Жак Желю в письме, отправленном дофину Карлу в мае 1429 г.: он призывал его «не быть неблагодарным за столь очевидный добрый знак». Ту же мысль он развивал и в специальном «Dissertatio», посвященном Жанне д’Арк и созданном в мае-июне 1429 г.: уже в первых строках письма, приложенного к трактату, он упоминал о недавних «чудесах» (miranda), связанных с появлением Девы. Основной текст открывался признанием автора в том, что он с предубеждением воспринял первые известия о девушке, однако произошедшие события заставили его отбросить былые сомнения, он утвердился в своей вере и теперь считает, что настал момент истинной радости для всех католиков: для короля, его королевства и его «христианнейших» подданных. Отныне пришествие Жанны стало для Желю доказательством того, что события в мире совершаются исключительно благодаря Божественному провидению. Ибо сам Господь «посредством Девы» (per Puellam) оказывает помощь в возращении французам их страны, и это «единственная и чудесная реальность» (si singulare iïlud et mirandumfacinus consideretur), которую признает автор.

В отличие от Жака Желю, Жан Жерсон, который в мае 1429 г. также посвятил отдельный трактат «De mirabili victoria» освободительнице Орлеана, был значительно более лаконичен. «Это сделано Господом, — писал знаменитый французский теолог. — Ясные знаки указывали, что Царь Небесный выбрал ее в качестве Своего знаменосца, дабы наказать врагов правого дела и оказать помощь его сторонникам». Это мнение вполне, как мне представляется, разделяли и теологи, не принимавшие непосредственного участия в процедуре discretio. Деяния Жанны, отмечал Генрих фон Горкум, немецкий теолог, возможно, ученик Жерсона, бывший ректором Парижского университета, а затем вице-канцлером университета в Кельне, имеют в основе добрые намерения, они воодушевляют людей и побуждают их к совершению поступков во имя всеобщего блага и во прославление Господа. А потому ее следует считать Божественной посланницей (a Deus missus). Эту мысль развивал в дополнении к своей хронике «Collectarium historiarum», целиком посвященном Жанне д’Арк и созданном под сильным влиянием «De quadam puella» и «De mirabili victoria», инквизитор Тулузы Жан Дюпюи, живший летом 1429 г. в Риме.

Авторы, чьи сочинения относились ко второй фазе discretio spirituum, не скрывали своего удовлетворения от того, что они дождались знака Божественной избранности Жанны, проявили осмотрительность и не завершили данную процедуру раньше срока. О времени, необходимом для вынесения взвешенного решения, и о многочисленных вопросах, возникающих во время проведения discretio, писал Жак Желю, отмечавший, тем не менее, что в данном случае следствие завершилось совершенно однозначным выводом: Дева, безусловно, была истинной визионеркой. Жан Жерсон также считал, что небольшое промедление позволило ясно понять, что Жанна послана самим Господом, спешка же, напротив, могла привести к противоположному решению. Однако теперь, когда для королевских советников все было очевидно, дофин ни в коем случае не должен был, с их точки зрения, отвергать помощь Девы: напротив, в любой ситуации он обязан был к ней прислушиваться. Желю советовал Карлу «позволить Господу, который столько раз демонстрировал ему Свое Провидение, направлять его посредством этой юной девушки, которая послана Свыше как Его ангел». Дофину рекомендовалось следовать ее советам, не опираясь на собственное мнение и не потакая посторонним, иначе он рисковал утратить расположение Господа. Ибо «когда в действие вступают Божественные силы, становится опасно, самонадеянно и безрассудно порицать и критиковать порядки, установленные самим Богом».

Как мне представляется, эта идея получила интересное развитие в откликах сторонних наблюдателей. Дабы подчеркнуть связь, которая отныне установилась между дофином и Всевышним через посредство Девы, Генрих фон Горкум вводил в свое повествование совершенно вымышленную, но оттого не менее убедительную историю с Божественной инвеститурой — передачей Французского королевства в управление от Карла Жанне д’Арк как представителю самого Господа. Этот сюжет затрагивал и Жан Дюпюи, описывавший, как однажды девушка якобы попросила короля сделать ей подарок, и этим подарком должно было стать ничто иное, как его королевство. После некоторых раздумий тот согласился, и Жанна приказала составить хартию, подтверждавшую этот дар, и торжественно зачитать ее перед собравшимися. Однако, спустя всего мгновение она передала Французское королевство во владение самого Господа, а еще через секунду, повинуясь полученному Свыше приказу, вновь вручила страну ее королю.

Военный характер чуда, явленного Жанной д’Арк, как мне представляется, не смущал окружение дофина: библейская история Гедеона, упоминавшаяся еще в «Заключении» из Пуатье, и его победа в сражении, которая явилась знаком, дарованным ему Свыше, должна была подготовить сторонников Карла именно к такому развитию событий. «По плодам их узнаете их», — цитировал «Евангелие от Матфея» Жак Желю, полагавший, что помыслы людские открыты лишь Господу, людям же остается судить об окружающих по их поступкам. Что же касается Девы, то ее основную задачу он видел отныне в руководстве королевскими войсками, в разгроме противника, изгнании его и возвращении королю его земель. Безусловно, здесь в «Dissertatio» чувствовалось знакомство его автора с письмом Жанны д’Арк англичанам и, точно так же как и там, всячески подчеркивалась активная роль девушки в будущем претворении ее пророчеств в жизнь.

С последним — очень важным в его глазах — обстоятельством Желю связывал, как мне кажется, и использование Жанной мужского костюма. Он отмечал, что закон может быть нарушен вследствие необходимости, и различал законодательство (писаный закон) и закон жизни, когда время, место и обстоятельства оказываются важнее любых условностей. «Знать закон означает знать не законодательство, но цели», — заявлял он, объясняя, что мужской костюм был нужен Жанне для выполнения ее миссии: «Господь мог приказать, чтобы Дева стала предводителем вооруженных людей и направляла их, чтобы она могла сражаться и смело побеждать в привычном [для этого] облике, в мужской одежде». Идентичными оказывались аргументы, приведенные в оправдание мужского костюма Жанны д’Арк и Жаном Жерсоном. Этому вопросу была полностью посвящена вторая часть «De mirabili victoria», в которой говорилось, что юридические ограничения, налагаемые древним законом (т. е. запрет на ношение женщиной мужского костюма, упоминаемый во «Второзаконии»), в данном случае снимаются, поскольку должны учитываться такие показатели как «время, необходимость, цель, способ и прочее условия». Кроме того, добавлял Жерсон, закон не запрещает «ношение мужского костюма и доспехов Девой, являющейся воином и действующей по-мужски». С «потрясающей активностью» и военным образом жизни связывал мужские доспехи Жанны и Генрих фон Горкум. Когда же она оставляла поле битвы и слезала с боевого коня, писал он, она вновь становилась «исключительно наивной, неопытной в светских делах [особой], беззащитной словно ягненок». Впрочем, Горкум все же ставил ей в пример Есфирь и Юдифь: по его мнению, эти библейские героини (несмотря на то, что их наряды были чересчур соблазнительными) смогли сохранить свою женственность даже в самые опасные моменты жизни.

Уподобление Жанны библейским персонажам в связи с ее военной карьерой заслуживает, с моей точки зрения, особого внимания. Дебора Фрайоли, анализируя различные этапы discretio spirituum, писала, что подобное сравнение весьма странно и нетипично для средневековых трактатов, посвященных этой проблеме. Данное утверждение, однако, не соответствует действительности, поскольку уже в «De distinctione verarum revelationem a falsis» Жан Жерсон в качестве образца смирения приводил в пример пророка Моисея, протестовавшего против приказа Яхве отправиться к фараону, а также Иоанна Крестителя, отказывавшегося крестить Христа. Таким образом, наличие библейских аналогий в сочинениях, относящихся к процедуре discretio в случае Жанны д’Арк, безусловно, имело свое особое значение.

Наиболее часто здесь упоминалась Дебора, пророчица, предводительница израильских племен и одна из «судей израилевых». О ней вспоминал и Жан Жирар в письме, адресованном Жаку Желю, видевший в ее судьбе определенное сходство с историей Жанны д’Арк. О ней писал и сам Желю: оценивая действия Жанны под Орлеаном, он отмечал, что Господь может даровать победу женщине, «как это видно на примере Деборы». Ему вторил Жан Жерсон, сравнивавший подвиг Жанны с «не менее чудесными» (non minus miracidosa) деяниями пророчицы. Генрих фон Горкум полагал, что Жанна — как и Дебора — спасет свой народ. Так же считала и Кристина Пизанская. А Жан Дюпюи, напротив, заявлял, что военные свершения Жанны значительно более удивительны, нежели действия библейской героини, которая «лично никогда не участвовала в сражении».

Впрочем, ветхозаветная пророчица была далеко не единственным персонажем, с которым сравнивали Жанну д’Арк сторонники дофина весной и летом 1429 г. Жак Желю, к примеру, использовал образ пророка Самуила, а Жан Жерсон — Иуды Маккавея и Моисея. Генрих фон Горкум уподоблял девушку Давиду, Иосифу, Моисею и Гедеону. Кристина Пизанская также упоминала Моисея и Гедеона. Выбор этих героев был, на мой взгляд, далеко не случайным. Всех их, как мне представляется, объединяло нечто общее — то, что имело для сторонников дофина Карла особое значение в обстановке, сложившейся во Франции в то время. Все они являлись предводителями своего народа, сражались за его освобождение и в своих действиях чаще всего руководствовались откровениями, полученными Свыше. Таким образом, они представляли тот особый тип библейских пророков, характерный прежде всего для Ветхого Завета, который отличали способность и желание действовать, с Божьей помощью активно вмешиваться в ход событий и изменять их ход к лучшему, когда никто ни на что уже не надеется.

Тип «активного» пророка был хорошо знаком французским средневековым авторам: часто именно он — а не кто-то из ветхозаветных царей — становился в их сочинениях образцом для подражания для того или иного короля. Так, например, Карла Великого и Людовика Благочестивого уподобляли Давиду, а Людовика Святого — Давиду, Моисею, Соломону, Гедеону, Самуилу и Маттафии, отцу Маккавеев. Начиная с середины XIV в. с Давидом последовательно сравнивали всех французских королей, начиная с Карла V и заканчивая Карлом VIII. Как мне представляется, те же самые аналогии были использованы в случае с Жанной д’Арк для того, чтобы также подчеркнуть действенный характер предлагаемой ею помощи. Не менее важным являлось и то обстоятельство, что все без исключения ветхозаветные пророки, с которыми сравнивали французскую героиню, всегда одерживали верх над своими врагами. Они были победителями, и эта особенность имела определяющее значение в формировании образа Жанны на самом раннем этапе ее политической и военной карьеры.

Продуманность такого подбора аналогий становится, как мне кажется, особенно заметной в сравнении. Известно, что на появление при французском дворе странной девушки, обещавшей лично спасти королевство от захватчиков, в первой половине 1429 г. возникла масса откликов — и не только собственно французских. Так, в июле-сентябре того же года было создано одно из первых немецких произведений, посвященных Жанне д’Арк, — «Sibylla Francica». Анонимный автор трактата избрал похожий путь для объяснения феномена Девы: он сравнивал ее с ветхозаветными пророками, однако делал это по-своему. «Французская сивилла» сопоставлялась им с Иеремией, Исаией, Иезекиилем и Даниилом. Все они — как и Жанна — заботились о своем народе и его освобождении, однако существенным отличием этих пророков от тех, чьи образы использовали французские авторы, являлось их личное невмешательство в ход истории: они были всего лишь советниками царей, но сами не участвовали в восстаниях и войнах. Таким образом, немецкий клирик, используя знакомую любому средневековому автору систему отсылок к библейским текстам, совершенно иначе оценивал появление Жанны д’Арк и ее роль, которую она должна была сыграть. Он отводил ей место помощника будущего короля, но не рассматривал ее в качестве активного участника грядущих событий.

Однако Для советников Карла желание Жанны лично сразиться с врагом и одолеть его имело, как мне представляется, решающее значение: они всячески подчеркивали ее уверенность в победе и стремились передать эту уверенность своим сторонникам. Тем не менее, в специальной литературе до сих пор не обращалось никакого внимания на существование подобных аналогий. Единственное, пожалуй, исключение было сделано для Деборы, хотя ее образ всегда рассматривался историками исключительно в связке с другими «женскими» аналогиями, подобранными средневековыми авторами для Жанны д’Арк, — Есфирью и Юдифью. Подобное сравнение объяснялось просто: французская героиня была женщиной, но при этом собиралась сражаться и возглавить армию, а потому для нее следовало найти в прошлом подходящую «пару», с которой она бы легко ассоциировалась, не вызывая при этом отторжения. Так была выбрана Дебора — идеальный со всех точек зрения библейский персонаж: женщина, которой постоянно давались откровения Свыше, которая не только предсказала победу в войне с захватчиками, но и сама выступила во главе войска.

Как мне представляется, «женская» составляющая в сопоставлении Жанны д’Арк с Деборой, безусловно, имела место, однако, являлась не самой существенной чертой, сближавшей этих двух героинь. Значительно важнее половой принадлежности ветхозаветной пророчицы оказывался характер войны, которую она вела с врагами своего народа. Война Деборы — как, впрочем, и война Гедеона, Давида и Иуды Маккавея — носила освободительный, священный, а потому справедливый характер. Все ветхозаветные герои, с которыми сравнивали Жанну д’Арк, боролись за свои земли и свободу собственного народа. Именно в этом ряду, на мой взгляд, следовало рассматривать Дебору, сюда же советники французского дофина стремились поместить и свою новую героиню, дабы заранее, еще до начала ее активных военных действий подчеркнуть их справедливый характер.

Особое внимание данной проблеме уделил в своем «Dissertatio» Жак Желю. Он привел пять причин, почему помощь Господа, пославшего Есфирь, являвшаяся соправительницей своего супруга Артаксеркса и воспринимавшаяся как образец добропорядочности, противопоставлялась Изабелле Баварской, соправительнице Карла VI, славившейся своей распущенностью. Таким образом, сопоставление Жанны с Есфирью обретало смысл в рамках известного пророчества о погубленной развратной правительницей Франции, которую спасет некая дева.

Деву, была заслужена французами. Во-первых, писал он, дело дофина было правым, ибо он являлся единственным сыном Карла VI, его родители состояли в церковном браке, что делало его законным претендентом на престол. Следовательно, лишение его прав наследства следовало считать противным естественному, Божественному и человеческому закону. Во-вторых, необходимо было учитывать заслуги предшественников Карла, ибо Франция всегда оставалась наихристианнейшей страной, свободной от ереси. В-третьих, Желю указывал на недостойное поведение англичан во время военных действий: их плохое отношение к пленным, отказ от погребения убитых воинов, истребление представителей церкви, девственниц и беременных женщин, стариков и детей. В-четвертых, он настаивал, что английский король не имел никаких прав на Францию и узурпировал то, что не принадлежало ему по праву. Наконец, в-пятых, он отмечал, что война, начатая англичанами, имела куда более разрушительный эффект, нежели разорение одной страны: они спровоцировали волнения во всем христианском мире. Жан Жерсон, подводя итог процедуре discretio spirituum в отношении Жанны д’Арк, называл цель, которую она преследует, «справедливейшей», поскольку она заключалась в восстановлении короля в его законных правах на королевство и в изгнании захватчиков. Наконец, идея справедливой войны находила свое развитие в трактате Жана Дюпюи, который писал, что хотя деяния Жанны, безусловно, превосходят возможности, присущие ее полу, она сражается за нужное и правое дело.

 

§ 6. «Было решено, что она никто иная, как святая»

Трактаты теологов завершили начатую в Шиноне в марте 1429 г. процедуру discretio spirituum в отношении Жанны д’Арк. Отныне в глазах сторонников дофина Карла, ставшего 17 июля того же года законным королем Франции под именем Карла VII, она являлась истинным пророком, природа откровений которого носила Божественный характер, а военные кампании — направлены на благое дело.

Однако не менее важным, с моей точки зрения, оказалось то обстоятельство, что данный вывод был сделан именно в результате discretio, имевшего в глазах современников совершенно определенный смысл. Как я уже не раз отмечала выше, данная процедура служила не только для опознания истинных и ложных пророков, но и являлась составной частью любого канонизационного процесса, т. е. в конечном итоге могла способствовать признанию человека святым. Понимание тесной связи между двумя этими явлениями, а также того факта, что именно discretio spirituum было использовано в отношении Жанны д’Арк, привели к появлению уже в 1429 г. первых откликов, авторы которых искренне полагали французскую героиню святой.

Уже в трактате Жана Жерсона «De mirabili victoria» вера в ее миссию уподоблялась благочестивому почитанию канонизированных святых. И, как отмечают исследователи, вся система доказательств, выстроенная французским теологом в защиту Жанны, в целом была весьма близка критериям, разработанным для проведения канонизационного процесса. Однако еще более определенно высказывались светские авторы. Так, в письме, посланном из Брюгге 9 июня 1429 г., неизвестный итальянский купец сообщал, что советниками дофина Карла «было решено, что она никто иная, как святая» (non eser altro che santa). Как мне представляется, анонимный автор, прекрасно понимая смысл проведенной процедуры, также отождествлял ее с аналогичным этапом процесса канонизации, поскольку вопросы, которые при этом выносились на повестку дня, в случае Жанны д’Арк казались ему теми же самыми: биография, репутация, личные качества «обвиняемой», ее истинные цели, ее деяния и тексты, в которых отразились ее откровения и пророчества. В рамках той же парадигмы строил свой рассказ и секретарь Ларошельской ратуши. Определение, данное им Жанне — «женщина исключительно набожная и [ведущая] святую жизнь» (femme de grande devotion et de saincte vie) — представляло собой не столько его собственное мнение, сколько вывод, который сделали, с его точки зрения, «клирики и светские советники», допрашивавшие девушку по приказу дофина и не нашедшие в ней никаких «отклонений». Иными словами, этот автор также воспринимал результаты discretio, проведенного в отношении Жанны, как подтверждение ее святости. «Святейшей девой» именовал девушку в обращенном к ней послании и Псевдо-Барбаро.

Зарождение культа Жанны д’Арк отмечали и противники французов. Наиболее ясно свое беспокойство по этому поводу высказал автор «Ответа парижского клирика». С негодованием описывал он ставшие ему якобы известными многочисленные случаи поклонения девушке, когда «дети, стоя на коленях, преподносили ей в качестве дара зажженные свечи». Он называл подобную практику идолопоклонством, оскорблением величия и достоинства Создателя и усматривал в ней большую опасность для христианской веры, поскольку «они поклонялись портретам и статуям этой Девы так, как будто она уже была причислена к лику блаженных». Однако, справедливо указывал автор «Ответа», «никого нельзя почитать как святого ни при его жизни, ни даже после смерти, если [его святость] не подтверждена церковью и он не канонизирован».

Конечно, в действительности ни о каком официальном признании святости Жанны в 1429 г. речи идти не могло. Скорее, подобное отношение к девушке стало следствием обстоятельств, при которых началась ее политическая и военная карьера. И все же положительное решение, вынесенное королевскими советниками весной 1429 г., имело, как мне представляется, огромное значение и далеко идущие последствия — как для самих французов, так и для их противников, англичан.