74

К вечеру обстановка в Руне почти вернулась в нормальное русло. Повторных подземных толчков не наблюдалось, ничто не мешало расчищать улицы. Движение по большей части тоже было восстановлено; открылись кафе и рестораны, на тротуарах, всего несколько часов назад усеянных битым стеклом, вновь расставили столики. Людей на улицах было много — они отходили душой после пережитых за минувшие сутки тревог. В толпе прохожих находился и Габриель.

Легким шагом, держась самых людных улиц, закрыв лицо низко надвинутым козырьком бейсболки, он продвигался под прикрытием толпы туристов к стенам Старого города. Ему надо было появиться на месте лишь через несколько часов, но позже улицы опустеют, и его могут заметить и опознать. Сейчас же у него было меньше риска привлечь к себе нежелательное внимание.

Старый город был пока закрыт для посетителей. Еще в середине девятнадцатого века чуть ли не все дома в Старом городе превратились в коммерческие предприятия. По официальной версии, прекращение доступа туда в вечернее и ночное время объяснялось необходимостью не мешать ночным богослужениям в монастыре. На самом же деле существовал старинный договор об использовании земель, окружающих Цитадель: в соответствии с ним, квартирная плата сохранялась на уровне Средневековья, тогда как арендная плата за коммерческое использование зданий не регулировалась, и Церковь после введения запрета стала получать раз в десять больше арендной платы. Вот поэтому никого туда и не допускали в вечернее и ночное время. Каждый день с наступлением сумерек служители прочесывали улицы, сгоняя туристов с холма к воротам Старого города, где уже готова была опуститься решетка, отгораживая его от посторонних до утра. Следовательно, первая задача, стоявшая перед Габриелем, заключалась в том, чтобы проникнуть внутрь.

У ворот он заметил Аркадиана, слонявшегося близ металлической двери, вделанной в старинную каменную стену. Ежегодно по крутым улочкам, ведущим к Цитадели, взбирались миллионы туристов и паломников, стремящихся к спасению души. В этих условиях, естественно, каждый день что-нибудь да случалось, начиная от вывихнутых ног и кончая солнечными ударами. Большинству людей в подобных случаях можно было помочь на месте, однако бывали и более серьезные происшествия. На эти случаи — если, например, требовалось срочно вызвать в Старый город «скорую помощь» — имелись запасные входы, за которые отвечали медики «скорой» и полицейские.

Аркадиан кивнул приближающемуся Габриелю и повернулся к кодовому замку, набрал код, открывающий ворота. Из глубин каменной стены послышался гул мотора, металлическая завеса пошла вверх. Габриель плавно проскользнул под ней. Аркадиан последовал за ним, согнувшись и придерживая раненую руку. На замке с внутренней стороны он набрал тот же код, и металлическая дверь, вздрогнув, стала опускаться, пока не дошла до упора и не защелкнулась с глухим лязгом. Вся операция не заняла и минуты. Мужчины двинулись вперед по темным улицам. Они молчали и старались держаться в тени.

Старый город освещался желтыми натриевыми лампами, и в их нездоровом свете выступали контуры опустевших зданий. Весь район из-за этого казался каким-то больным. Аркадиан с Габриелем продвигались осторожно, стараясь как можно тише ступать по булыжникам мостовой, прислушиваясь, не идут ли где уборщики улиц. Но ничего не было слышно, только обычные приглушенные ночные шорохи, да еще долетали из-за стен голоса отдыхающих и веселящихся людей.

На середине дороги к вершине холма Аркадиан нырнул в узенький проход между двумя почти соприкасающимися домами и отпер дверь в маленькое помещение, по всей длине перегороженное барьером. На стенах были развешаны плакаты на нескольких языках, предупреждающие о карманных ворах. Это было отделение полиции Старого города — место ничем не хуже других, где можно спокойно дождаться назначенного времени. Габриель посмотрел на свои часы. Им предстояло убить около четырех часов, зато они уже попали туда, куда нужно. Аркадиан откинул крышку, закрывающую проход в барьере, и пошел в дальний конец помещения, на всякий случай не зажигая свет.

— Хотите кофе? — уже наливая воду в большой чайник, спросил он у Габриеля. — Ночка предстоит долгая, вы только обрадуетесь, если получите немного кофеина.

— С удовольствием.

В Афганистане, когда его отделение назначали в ночной караул, Габриель и его солдаты, чтобы не уснуть, жевали таблетки кофеина, прозванные «клевым горючим», а иной раз высыпали прямо в рот пакетики растворимого кофе. Как интересно выходит: на войне тяжелее всего переносишь ожидание. Скука убивает никак не хуже пуль. Она сводит тебя с ума, бесит, а этого Габриель сейчас не мог допустить, как и тогда, находясь в боевых условиях. Вообще-то, не мешало бы хоть немного поспать, но Габриель понимал, что ничего не получится. У него из головы не шла Лив, захваченная врагами и неуклонно приближающаяся к Цитадели. Ему все время казалось, что это он подвел ее.

— Держите. — Аркадиан протянул ему кружку черного кофе. — Честно говоря, не самый лучший kahve, зато не уснете.

Габриель взял кружку и стал прихлебывать обжигающую жидкость.

— Спасибо, — сказал он Аркадиану. — Спасибо за все.

— Я просто хочу сделать так, чтобы победили хорошие парни. А пока суд да дело, не расскажете ли вы мне, из-за чего весь этот сыр-бор?

Габриель задумался, мысленно перебирая все то, что узнал за последние несколько часов: Зеркальное пророчество, сведения о конце света и поисках истинного места, где некогда находился сад Эдемский. Трудно было решить, с чего начинать. Он посмотрел в умные глаза инспектора, и вдруг ему стало ясно, о чем надо рассказать в первую очередь.

— Все началось — по крайне мере для меня лично — двенадцать лет назад, когда погиб мой отец…

 

75

Ежесуточные богослужения в Цитадели состояли из двенадцати служб, причем четыре проводились ночью, деля ее на четверти. Вторая из ночных служб — великая вечерня — начиналась спустя два часа после захода солнца. После нее монахи отходили ко сну, всякая деятельность в недрах горы замирала. Никому не разрешалось ходить в эти часы по коридорам, за исключением патрулировавших там стражей, а также творящих молитву братьев, которые шли в уединенные часовни или возвращались из них. Не распространялся запрет и на монахов достаточно высокого ранга, чье положение предоставляло многочисленные исключения из правил, обязательных для всех остальных.

Следовательно, через полчаса после начала великой вечерни все в Цитадели замирало, хотя некоторые братья не спали.

Отец Томас бодрствовал — он в одиночестве трудился в библиотеке, проводя бесконечные проверки своей системы и пытаясь исправить те повреждения, которые создавали прорехи в обеспечении безопасности и поддержании искусственного климата. Из-за этих сбоев библиотека и стояла закрытой столь долгое время. До сих пор ему удалось устранить неполадки в читальных залах и кабинетах, но обширные книгохранилища, представлявшие собой лабиринт, оставались слабо защищенными, и отец Томас работал не покладая рук.

На широком каменном балконе личных апартаментов прелата, выходившем на огороженный стеной сад в центре Цитадели, тоже шевелилась чья-то неясная тень. По балкону расхаживал туда-сюда Драган. Ему не спалось. Таинство могло возвратиться на гору лишь перед самым рассветом, одна-ко Посвященный уже сейчас чувствовал, как оно приближается, неся с собой животворную силу. Таинство похитили изменники и еретики, но он, Драган, избран, чтобы вернуть святыню. Он добьется этого. К концу ночных служб она вернется в часовню и будет надежно заперта внутри креста Тау — и сама святыня, и, по необходимости, тот человеческий сосуд, который вместил в себя божественную сущность. Лишь тогда в Цитадель вернется сила, лишь тогда исцелятся братья. А уж когда это свершится, он займется изменниками.

По другую сторону горы, в келье без окон, вырубленной в скале рядом с комнатами аббата, бодрствовал Афанасиус. Старательно сворачивая запасную сутану, он чутко прислушивался к тому, как затихает Цитадель. Все чувства его обострились под влиянием адреналина, который бурлил в крови от страха и мрачных мыслей, не дававших ему покоя. Уже скоро ему нужно будет выйти из мирной кельи и погрузиться во тьму. Афанасиусу и прежде случалось нарушать запрет на передвижения ночью, но тогда это делалось по поручениям аббата. Ну что ж, сейчас аббата у них нет и он действует на свой страх и риск, осознавая, что в предстоящем деле риска будет более чем достаточно. Вот он и складывал сутану снова и снова, тем самым пытаясь успокоить разгулявшиеся нервы.

Ждал.

 

76

За стенами Цитадели, на улочках Старого города стояла тишина. Бригада уборщиков уже покинула улицы. На небе показался серпик идущей на ущерб луны. Габриель с Аркадианом, сидя в здании полицейского участка, продумывали каждый шаг, который им предстояло сделать. Покончив с этим, они пожали друг другу руки и расстались. Аркадиан остался в помещении, а Габриель выскользнул за дверь и двинулся вверх по затихшему холму к Цитадели. Был уже почти час ночи.

Молодой человек ступал бесшумно, вслушиваясь в тишину ночи. Ни звука. Даже огромный Рун за стенами Старого города — и тот затих.

Отведенная для посетителей площадь, днем кишевшая туристами, сейчас опустела, и от этого здесь было как-то жутковато. Габриель прошмыгнул через арку у церкви для паломников и поднял взгляд на Цитадель. В нем бурлили все те чувства, которые обычно посещают человека перед боем: сосредоточенность, решимость и немного страха. Страх — очень важное чувство. Он помогает избежать самоуспокоенности, а в затеянном Габриелем деле было чего бояться.

Обходя оборонительный вал там, где темнее, он старался держаться поближе к зданиям и неуклонно продвигался к деревянному мосту, переброшенному через высохший крепостной ров. Далеко вверху, на отвесном склоне, его глаза различили вход в пещеру для приношений. Там не было ни огонька. Единственным признаком того, что пещерой хоть когда-то пользовались, была тонкая веревочка, которую на фоне скалы он едва сумел разглядеть. Она свисала из пещеры, доходя до плоского камня у подножия горы, куда складывались добровольные пожертвования верующих.

Габриель дошел до этого места и осторожно потрогал веревку, стараясь ни в коем случае не дернуть за нее. Она оказалась тоньше, чем он рассчитывал, а сделана была по традиции из пеньки, не самого прочного материала, — но хотя бы руки на ней не будут скользить. Габриель извлек из кармана альпинистские рукавицы и, надев их, стал высматривать, не движется ли кто-нибудь по валу. Налетел легкий ветерок, и флаг, бессильно свисавший со стены здания, слегка зашевелился. По мостовой Старого города прошуршал какой-то обрывок бумаги, пропущенный уборщиками. И ни единого звука больше.

Габриель взял в руки конец веревки, потянул и схватился за нее другой рукой чуть выше. Веревка заскрипела, натянулась, но не сильно. Должна выдержать. Он сделал глубокий вдох, насыщая тело кислородом, потом повис на веревке всем телом и напрягся, готовясь к поспешному бегству, если над головой резко звякнет металл.

Ни единого звука.

Значит, письмо попало по назначению.

Колокол Вознесения лишился своего голоса.

Габриель обмотал веревкой правую ногу и верх ботинка. Подтянулся и перехватил повыше; затем снова подтянулся — и так, наматывая веревку на ботинок и закрепляя ее, работая подошвой левой ноги (она служила ему тормозом), он использовал простую технику подъема, которой в американской армии обучают каждого солдата. С ее помощью можно взобраться куда угодно, если только не ослабеют руки и не порвется веревка. Пещера находилась в сотне метров над ним, и Габриель старался не думать о том, что длинная веревка могла перетереться в каком-нибудь месте.

Чтобы отвлечь себя от неприятных мыслей, он постарался сосредоточиться на четкости ритма.

Выпрямил ноги.

Подтянулся.

Схватился руками.

Подтянул ноги.

Тормознул — и снова вверх.

За каждый рывок он преодолевал примерно один метр — сотня рывков до подножия пещеры. На занятиях по боевой подготовке Габриель регулярно преодолевал пять подъемов по десять рывков каждый — правда, там веревка была потолще, за нее легче было держаться. Зато сейчас он не поднимался с полной выкладкой за плечами. При нем имелись только пистолет и копия составленной дедом карты.

Он выдерживал заданный ритм, сжимаясь и распрямляясь под ночным небом, а веревка натягивалась все сильнее и поскрипывала. Сухожилия на запястьях тоже напрягались и горели при каждом новом рывке. Ритм немного замедлился, но Габриель продолжал размеренно двигаться вверх. Он думал о Лив, одинокой и напуганной, которую сейчас везли сюда люди, убившие его мать. Он не допустит, чтобы и Лив постигла та же участь. И ради нее будет продолжать подъем, как бы ни болели руки.

Почти десять минут ушло на то, чтобы добраться до пещеры, и за это время каждый мускул на руках и ногах вопил от боли, а одежда и перчатки насквозь промокли от пота. Большую часть входного люка закрывала массивная деревянная конструкция платформы Вознесения. Повисшая рядом с ней веревка колокола исчезала в прорубленном в скале отверстии — достаточно широком для нее, но слишком узком для Габриеля. Он подтянулся по последнему отрезку веревки, и его голова поднялась выше уровня пола пещеры.

Там было совершенно пусто.

Никто не прятался в пещере, поджидая Габриеля.

Ему нужно было добраться либо до края люка, либо до деревянной платформы, но Габриель понял, что ни туда, ни сюда он не дотянется. Он стал раскачивать веревку, и чем сильнее она раскачивалась, тем больше скрипела. Габриелю предоставлялась только одна попытка.

Веревка раскачалась.

Все ее волокна заскрипели.

Край пещеры ринулся на Габриеля.

Достигнув дальней точки «маятника», он отпустил веревку и, изогнувшись дугой, рванулся вперед.

В ту секунду, когда Габриель отпустил веревку, он уже понял, что ему не хватит совсем чуть-чуть. Сила тяжести тянула вниз так, будто его карманы были набиты булыжниками. Он изо всех сил устремился к краю люка и врезался в него с размаху, ударившись ребрами и сбив себе дыхание. Нижняя половина тела болталась в темной пустоте, а от падения удерживали лишь вцепившиеся в каменный пол руки. Ощущая боль в каждом ребре, он прильнул к полу, описывая ногами круговые движения в поисках хоть какой-то опоры, но ничего такого тут не было. Устье пещеры находилось на склоне горы, и под ним — только стометровый обрыв.

Все оставшиеся у него силы Габриель вложил в свои дрожащие руки, желая подтянуться на них, но пол пещеры, отшлифованный за тысячелетия приема грузов, был гладким, словно мрамор. Всякий раз, пытаясь подтянуться, Габриель терял кусочек своего плацдарма и скользил назад, вместо того чтобы продвинуться хоть на сантиметр вперед. В конце концов он совсем перестал шевелиться, замер на одном месте, понимая, что если будет продолжать дергаться, то неизбежно сорвется и разобьется насмерть.

Что-то, однако же, надо было предпринимать.

Даже повиснув неподвижно, он чувствовал, как миллиметр за миллиметром сползает назад. Отчаянным усилием Габриель выбросил правую ногу вбок, одновременно задирая ее как можно выше. Она зацепилась за край отверстия и удержалась там. Он покрутил ногой, стараясь зацепиться покрепче, резиновая подошва завизжала на скользкой поверхности. Но с каждым сантиметром, на который удавалось продвинуться ноге, руки его слабели все заметнее. Подъем забрал слишком много сил — пальцы почти не держали Габриеля, а упереться было не во что. Повиснув боком, так что почти все тело оказалось вне пещеры и лишь малая часть внутри нее, он понял, что первыми не выдержат, скорее всего, именно руки. С каждой уходящей секундой влажные от пота пальцы скользили все сильнее. Вот-вот он сорвется и полетит вниз головой вдоль склона, а сил помешать этому уже не осталось.

И вдруг чья-то рука ухватила Габриеля за куртку и потянула вверх.

Он и сам стал тянуться, соразмеряя свои усилия с ритмом движений человека, который пытался втащить его в пещеру. Пять хорошо рассчитанных рывков — и он наконец перемахнул через край и растянулся на каменном полу пещеры. Разгоряченному телу приятно было ощущать холодный камень, и Габриель минутку полежал, наслаждаясь сознанием того, что остался жив. Радостнее и удобнее ему не было бы и на пуховой перине. Потом он посмотрел в лицо своему спасителю.

— Надо поторапливаться, — сказал ему Афанасиус. — Нельзя, чтобы нас здесь застали. — Он протянул Габриелю аккуратно сложенную сутану. — Надевайте, тогда можно будет ходить по монастырю, не привлекая к себе внимания.

Габриель поднялся с пола, чувствуя дрожь во всем теле, и натянул колючую шерстяную сутану поверх своей одежды. Это поможет согреться его наболевшим мышцам, ведь скоро ему снова понадобятся силы, если он хочет выбраться из Цитадели. Он поднял голову и протянул монаху руку.

— Меня зовут Габриель. Спасибо за то, что снова спасли мне жизнь.

— Афанасиус, — представился лысый монах и с некоторым смущением пожал протянутую руку. — Или брат Павлин, если вам угодно. В вашем письме говорилось о какой-то карте.

Габриель вытащил из кармана клочок бумаги и протянул монаху. Это и была копия той карты, которую нарисовал в дневнике Оскар. Афанасиус взял листок и стал водить пальцем по линиям, обозначавшим туннели и коридоры, пока не добрался до эмблемы — скрещенных костей.

— Это склеп, — объяснил он. — То, что вы хотите найти, покоится под соборной пещерой, вместе со святыми мощами прелатов. — Из ниши в стене он вынул масляную лампу. — Накиньте на голову капюшон, держитесь на некотором расстоянии позади, а если кто-нибудь остановит меня и разговорится, спрячьтесь. В такой поздний час по монастырю ходить не разрешается. Будем надеяться, что все остальные соблюдают это правило куда строже, чем я сам.

С этими словами он повернулся, вышел из пещеры доброхотных приношений и стал углубляться в темные недра горы.

 

77

Габриель шел вслед за светом покачивающейся впереди лампы. Она плыла вдоль туннеля, выхватывая из темноты двери и вьющиеся змеями по стенам провода, чем-то похожие на кровеносные сосуды. Через каждые десять шагов он видел закрепленные на стенах светильники, но ни один из них не горел. «Либо электроэнергия не поступает после землетрясения, — подумал Габриель, — либо здесь экономят электричество». От этой мысли ему почему-то стало не по себе. Он так долго представлял себе Цитадель средоточием зла, а всех живущих в ее подземельях демонами, что сейчас, оказавшись внутри и столкнувшись с банальными вещами, чувствовал себя так, словно находился в нереальном мире. Пришлось напомнить себе, что он проник в стан врага и что перед ним стоит определенная цель. Габриель нащупал в кармане пистолет, вселяющий уверенность своей привычной тяжестью, и пошел дальше, не теряя из виду огонек шагах в десяти и не переставая думать о стоящей перед ним задаче.

Время от времени огонек на миг-другой исчезал за поворотом туннеля, и Габриелю приходилось быстро нащупывать дорогу, шаря рукой по шершавым стенам и догоняя проводника. Иной раз огонек падал влево или уходил вправо — это Афанасиус спускался или поднимался по лестницам на следующий этаж. Габриель пытался сориентироваться, где именно в данный момент находится, но у него ничего не получалось. Он лишь надеялся, что проводник ведет его кружным путем, чтобы обойти наиболее оживленные участки монастыря, а не старается запутать, чтобы заманить в ловушку.

Так они шли минут десять, то пригибаясь под низкими потолками, то протискиваясь в туннелях настолько узких, что по ним можно было пробираться только гуськом. Наконец они прошли через великолепные врата, и глазам предстало зрелище, от которого у Габриеля захватило дух. Пещера была так обширна, что даже голова закружилась от этого неожиданного простора. С высокого потолка свисали гигантские сталактиты, а в дальней стене было прорублено впечатляющих размеров окно. Через него Габриель увидел висящий в небе полумесяц — его серебристый свет проникал через старинное оконное стекло, рисуя на каменных плитах пола размытые узоры. Полумесяц напомнил Габриелю тикающие часы. Они с Афанасиусом, наверное, прошли через самую сердцевину горы и оказались с обратной стороны.

— Сюда, — прошептал Афанасиус. — Склеп находится под соборной пещерой.

Габриель последовал за ним, мимо вырисовывающегося в темноте огромного креста в форме «тау», венчающего алтарь, к дальней стене, где за группой остроконечных сталагмитов легко пряталась от глаз дверца, усаженная металлическими гвоздями. Афанасиус повернул ключ в замке, и щелчок громким эхом, будто выстрел из ружья, отдался в огромном пустом зале. Габриель оглянулся — не появился ли кто-нибудь лишний? — и прошел вслед за Афанасиусом в открывшуюся дверцу.

Они оказались в самом начале каменного спуска, который вел куда-то во тьму. Из глубины исходил запах смерти. Афанасиус запер дверь и первым стал спускаться. С каждым шагом запах разложения становился все сильнее. В конце спуска им преградила путь другая дверца. Она тоже открылась, и из нее пахнуло высохшей гнилью.

— Вот и склеп, — проговорил Афанасиус, перешагнув порог и повыше подняв лампу, чтобы осветить зал, в который они пришли.

В стенах рядами были вырублены длинные ниши в три яруса; их продолжение терялось в непроглядной тьме, и вся эта узкая пещера напоминала спальный вагон поезда, разве что уснувшие здесь никогда уже не пробудятся. В каждой нише были кости, высунувшиеся из-под сгнивших сутан, — все, что осталось от тех, кто некогда был вознесен на высоту величия. В одном углублении прямо перед Габриелем череп выкатился из-под капюшона и уставился на вошедших. Под ним в скале была вырезана буква «X».

Габриель шагнул вперед. Этой буквой на карте Оскара было отмечено местонахождение Звездной карты, однако казалось маловероятным, чтобы он спрятал ее сразу же у входа.

При свете масляной лампы Габриель сумел различить, что рядом вырезано еще что-то, почти невидимое из-за густой паутины, затянувшей все стены и проемы. Он пальцем счистил паутину и испытал настоящее потрясение, когда его глазам открылись буквы: L I V.

С минуту он таращился на них, пораженный тем, что в этой потайной крипте ему встретилось имя Лив. Потом до него дошла истина. Каждая ниша была помечена символами. Та, что выше, — XLIII, а слева от нее — XLII, XLI и XL. Это были римские цифры. XLIV — всего лишь цифра «44».

Габриель достал из кармана карту Оскара, уже вспомнив, какие символы стоят у изображения скрещенных костей: XIV, то есть цифра «14».

— Нам сюда, — сказал он и повернул налево.

Торопливо зашагал длинным туннелем, на ходу отсчитывая номера. Лампа Афанасиуса отбрасывала перед ним длинные колеблющиеся тени. Чем меньше становились порядковые номера у ниш, тем грубее были обработаны стены туннеля. Когда миновали № 30 и двинулись дальше, вид туннеля снова изменился. Исчезла паутина, прежде покрывавшая все стены своими узорами, и каждый зиявший перед ними проем был совершенно чист. Покоившиеся внутри тела имели более ухоженный вид, а бесформенные груды пыльных костей здесь были обернуты в полотняные саваны. Они покоились в центре каждой ниши, сверху же красовался череп.

— Здесь, — сказал Габриель, поравнявшись с № 14. Он достал из кармана маленький фонарик и направил его так, чтобы тонкий лучик белого света рассеял темноту в нише.

— А что мы ищем? — спросил Афанасиус, высоко поднимая свою лампу, чтобы Габриелю было лучше видно.

— Обломок каменной таблички, на которой вырезаны символы. Слишком тяжелый, чтобы с ним плыть по воде, но достаточно маленький, чтобы незаметно пронести сюда и спрятать.

Он провел лучом по всей нише и почувствовал, как улетучивается его надежда. Кроме аккуратного пакета с человеческими останками, в нише не было абсолютно ничего. Габриель посмотрел и в соседних углублениях — там тоже ничего, кроме таких же аккуратных свертков и скалившихся черепов, которые словно насмехались над ним. Он осмотрел стены, пол, даже потолок. Нигде ни трещины, одна сплошная скальная порода — Оскар никоим образом ничего не мог закопать здесь.

Тогда он обратился к единственному предмету, который оставался в нише № 14 — свертку с костями, увенчанному черепом. Поначалу он не придал ему большого значения, но теперь, когда отпали все прочие возможности, обнаружить Звездную карту можно было только здесь. Габриель протянул руку и взял сверток.

— Прошу вас, — сказал Афанасиус, — не нужно беспокоить священные останки.

Габриель охотно пропустил бы его слова мимо ушей, но в тот миг, когда он взял в руки сверток, сразу стало понятно: тот слишком легкий. Здесь нет того, что он ищет. То, что Оскар спрятал больше девяноста лет назад, отсюда исчезло. Должно быть, кто-то другой нашел. Габриель бережно положил сверток на место и погладил руками чистый холодный камень.

— А почему здесь так прибрано?

— Это старейшие в склепе захоронения, останки первых прелатов Цитадели. Из-за глубокой древности они стали крошиться и рассыпаться в пыль, которую может развеять легкий вздох. Монастырский капитул постановил сохранить останки.

— И когда это было?

— Лет десять тому назад.

Габриель кивнул. Он опоздал на десять лет.

— Сюда еще кто-нибудь приходит?

— Только те, кто ожидает Посвящения. В порядке подготовки к церемонии каждый кандидат проводит здесь некоторое время, осмысливая свое место последнего звена в непрерывной цепи, уходящей вглубь веков, к началу времен. Эти катакомбы представляют собой, по сути, гигантскую раку с мощами, ибо святость им придает длительная близость к самой главной священной реликвии — к Таинству. Эти же останки самых первых прелатов, отцов-основателей Цитадели, наиболее почитаемы. Поэтому кандидаты на Посвящение и приходят сюда молиться.

Теперь стало ясно, каким образом сумел Оскар вообще доставить Звездную карту сюда, — он ведь до побега готовился стать Посвященным. Во время одного из молитвенных бдений он мог пронести камень в склеп, зная, что сюда больше никто не придет. Пока не приняли решение навести здесь чистоту.

— Нет ли записей об этих посвящениях?

— Все записи классифицируются и хранятся в архивах великой библиотеки, однако она пока закрыта. Мне, возможно, удастся туда попасть, но только после заутрени, да и то не сразу. Архивы очень обширны.

Габриель разочарованно вздохнул. Он вспомнил тонкий серп луны на темном небосклоне — с каждым часом этот серп становился все тоньше. Габриель вынул из кармана свой смартфон.

— Время — это единственное, чего у нас почти не осталось, — сказал он, нажав на клавишу, и передал смартфон Афанасиусу. Заставкой служила фотография той страницы из дневника Оскара, где было записано Зеркальное пророчество. Афанасиус взял аппарат и стал читать текст.

После затхлой атмосферы склепа воздух в соборной пещере казался свежим.

— Нам надо спешить, — проговорил Афанасиус, проходя через главный вход. — Скоро будут сменяться монахи, бдевшие всю ночь за молитвой, и в коридорах уже не будет так пустынно. Я проведу вас назад более коротким путем.

Они пошли в обратном направлении по лабиринту подземных переходов, срезая то тут, то там углы, минуя дормитории, из которых доносился храп монахов, и уединенные часовни, где молились бодрствующие братья. Габриель по-прежнему шел позади, низко наклонив голову, прикрыв лицо капюшоном и стараясь не слишком приближаться к Афанасиусу — на случай, если их кто-то остановит. Уже недалеко было до пещеры приношений, когда оба они услышали негромкий стон, прокатившийся в темноте подземелий, — словно вскрикнуло попавшее в капкан животное. Афанасиус с Габриелем остановились и прислушались: стон нарастал, потом быстро затих. И тут же они услышали шаги. Любой звук в туннеле отдавался гулким эхом, так что невозможно было понять, с какой стороны к ним кто-то приближается. Габриель нырнул в тень дверной ниши и нащупал в кармане пистолет. Появилась фигура, одетая в красное, и быстро подошла к Афанасиусу.

— Ступай за мной, так велено, — произнес монах в красном.

— Куда идти-то?

— В лазарет. Брат Сименон приказал мне найти тебя. Сказал, что это срочно.

Из глубин горы снова послышался стон, от которого кровь стыла в жилах.

— Хорошо, — ответил Афанасиус посланцу. — Я было собрался подняться по этой лестнице в пещеру приношений, там нужно поменять расписание дежурств. Думаю, с этим можно подождать.

Габриель вжался в дверной косяк и наблюдал, как монах в красной сутане уводит Афанасиуса по коридору, а вместе с ними удаляется и слабенький огонек масляной лампы. В наступившей полной темноте он еще прислушивался к удаляющимся шагам, пока те не затихли окончательно, потом шагнул в коридор и двинулся тем же путем, которым они шли с Афанасиусом. Вынул из кармана свой фонарик и включил, прикрывая свет ладонью. Впереди показался поворот, а затем лестница, ведущая наверх, — надо надеяться, та самая, на которую туманно намекнул Афанасиус.

Несколько минут подъема по лестнице — и Габриель почувствовал слева приток свежего воздуха, идя навстречу которому он благополучно добрался до нужной пещеры. Снял монашеское одеяние, аккуратно свернул и положил на низкую полку, после чего подошел к краю люка. Веревку колокола он закрепил длинной доской — здесь был целый штабель таких. Руки Габриеля по-прежнему были слабыми, но мысль о том, что сила тяжести на этот раз будет работать на него, успокаивала. Он снова надел рукавицы и потянул веревку.

Сюда он поднимался в надежде отыскать карту, которая приведет их в древний священный край. Покидал же Цитадель он с пустыми руками, питая очень и очень слабую надежду на то, что Афанасиусу удастся где-то в архивах напасть на давно остывший след. Габриель посмотрел на светившую в небе луну и подумал о Лив, которая сейчас, должно быть, уже где-то неподалеку. Он ведь обещал, что она может на него положиться, но все же подвел ее. Не сумел защитить ее, не сумел найти ту единственную вещь, которая только и могла освободить Лив от последствий мрачного пророчества, опутавшего девушку по рукам и ногам. Эти мысли угнетали его, когда он обмотал веревку вокруг ноги и шагнул на платформу, а затем соскользнул с нее как человек, которого подвергают медленному повешению.

 

78

К тому времени, когда Афанасиус добрался до лестницы, ведущей в лазарет, звук, который он уже слышал в верхней части горы, превратился в целый хор стенающих грешных душ. С каждым шагом эти стоны звучали все отчетливее, и ему потребовалось напрячь всю свою волю, чтобы продолжить путь. В общем шуме теперь можно было различить обрывки слов. То были жалобы и причитания, среди которых чаще всего повторялось «прости мне грехи мои».

Внизу, у лестницы, его встретил страж в белой маске, резко выделявшейся на фоне красной сутаны, с надвинутым на лицо капюшоном. Еще один страж стоял у дверей главной палаты — той самой, из которой доносились вопли и стоны. Когда Афанасиус подошел ближе, страж протянул ему маску и молча наблюдал, как монах ее надевает. Лишь после этого Афанасиус смог подойти к двери и постучать громко, чтобы перекрыть царивший внутри страшный шум. Послышался стук отодвигаемого засова, и дверь отворилась.

В палате глазам Афанасиуса предстала наглядная картина адских мук. Восемь коек, которые он уже видел, стояли в совершенном беспорядке, перегораживая всю палату. Их сдвинули со своих мест беспокойные больные, которые яростно метались из стороны в сторону. Все монахи были раздеты, на них остались лишь набедренные повязки; несчастных привязали к койкам, как раньше был привязан брат Садовник. И симптомы у них были те же самые: густая сыпь нарывов, покрывших почти всю кожу; глубокие раны в тех местах, где они до крови расчесывали и сдирали кожу, пока их не связали; не смолкающие ни на минуту жалобные стоны и причитания, вызванные нестерпимыми муками.

Громче всех вопил монах на ближайшей к двери койке — он сумел как-то освободиться от пут и теперь свободной рукой расчесывал кожу, глубоко вонзая в нее ногти. Под его ногтями нарывы лопались и кровоточили, заставляя несчастного вопить сразу и от боли, и от облегчения. Два брата-лекаря пытались заново связать его, их перчатки скользили по телу, покрытому липкой коричневой жидкостью, сочившейся из лопнувших нарывов. Третий нацелился шприцем на плечо дергающейся руки, приноравливаясь к ее движениям, пока не попал наконец в цель. Успокаивающее средство быстро подействовало, искаженное страданием лицо больного расслабилось, и Афанасиус узнал того молоденького испуганного монашка, которого заметил в свое первое посещение палаты.

Афанасиус обернулся и встретился глазами с братом Сименоном. Медик смотрел на него в щель между маской и капюшоном сутаны.

— Так ты говоришь, пострадали все деревья?

— Все, — кивнув, подтвердил Афанасиус.

— А вернулась ли в сад болезнь?

— Не вернулась. — Афанасиус отрицательно покачал головой. — Во всяком случае, когда его осматривали в последний раз.

— Значит, ты согласен с тем, что ограничительные меры помогли? — продолжал расспрашивать Сименон. Афанасиус снова кивнул. — Тогда ты, конечно, не будешь спорить, что и люди, подвергшиеся заражению, должны быть изолированы, дабы не допустить возможного распространения заболевания?

Несмотря на стоявшую в помещении жару, Афанасиус почувствовал, как по спине поползли холодные мурашки. Он понял, для чего его вызвали сюда.

— Ты полагаешь, что меня следует поместить в карантин?

— Не одного тебя. До сих пор заболели только те, кто провел некоторое время на пораженных болезнью участках сада и находился в непосредственном контакте с инфицированным материалом. Там побывали и вы, главы четырех монашеских разрядов. Вы все были в саду, рассматривали больные ветви, а возможно, брали их в руки, пока решали, чем и как бороться с болезнью.

Афанасиус вспомнил тех двух стражей, которых встретил в коридоре. Сначала он решил было, что их задача — никого не допускать сюда. Теперь же до него дошла правда — они поставлены, чтобы никого не выпускать отсюда.

— Но ведь если бы я заразился, то уже успели бы появиться симптомы?

— Необязательно. Ты находился там недолго, поэтому у тебя болезнь может дольше развиваться в скрытой форме. Эти люди находились там достаточно долго, контакт с источником инфекции у них был прямой. А при остром микозе количественные показатели играют важнейшую роль. Если бы можно было поступить как-то иначе, я бы тебе так и сказал, но допустить, чтобы болезнь превратилась в эпидемию, мы не имеем права. Все, кто мог подвергнуться заражению, должны провести в изоляторе по меньшей мере четверо суток под постоянным наблюдением. При условии, что за это время никаких симптомов не появится, мы вполне можем считать, что распространение инфекции удалось приостановить. В противном же случае… — Он оставил фразу незаконченной. — Если тебя это утешит, могу сказать, что и я, и все мои сотрудники тоже останемся здесь до окончания карантина.

Афанасиус не мог не согласиться с логикой лекаря, но тогда перед ним вставала серьезная проблема. Карантин — это четыре потерянных дня, и лишь после этого он сможет проверить архивные записи, о чем просил Габриель. И это еще при условии, что Афанасиуса в итоге не привяжут к койке, — в лучшем случае. Вслед за этой мыслью закономерно возникла другая, и Афанасиус, уже страшась ответа, все же вынужден был задать вопрос:

— А как себя чувствует брат Садовник?

— Увы, брат Садовник скончался вскоре после того, как ты видел его в прошлый раз. Вследствие острой интоксикации у него отказали внутренние органы. Те нарывы, что ты видишь на коже больных, появляются и внутри. От напряженной физической деятельности они лопаются и наводняют организм токсинами. Когда те превышают определенный уровень, внутренние органы просто перестают функционировать.

Афанасиус еще раз посмотрел на корчащиеся тела, привязанные к койкам, и представил себе, как нарывы покрывают их изнутри — те самые нарывы, которые в эту минуту могли образовываться и в его собственном теле.

— Куда же нас определят? Здесь уже нет места, да и смысл карантина ведь не в том, чтобы контактировать с уже заболевшими.

— Этим вопросом занимаются сейчас стражи. Я и мои сотрудники займем оставшиеся пещеры-изоляторы. Не сомневаюсь, что стражи подыщут что-нибудь подходящее.

В голове Афанасиуса закружились мысли о том, как лучше использовать неизбежную изоляцию.

— Можно внести предложение? Здесь поблизости библиотека, до нее легко добраться, минуя наиболее оживленные участки обители. Можно превратить во временный изолятор один из читальных залов, это никому не повредит. Сейчас библиотека все равно закрыта, а ее полная отгороженность и система искусственного климата гарантируют, что выдыхаемый нами воздух не заразит никого из братьев.

— Я внесу такое предложение, — кивнул Сименон. — Пока же выйди отсюда и подожди в коридоре. Я позвал и других старшин разрядов. Но с тобой хотел побеседовать сразу — не сомневался, что ты поймешь логику и здравый смысл предпринятых нами действий, а может быть, окажешь посильную помощь, чтобы уговорить других.

— Разумеется.

Словно по заказу, кто-то тут же принялся барабанить в дверь, перекрывая вопли и стоны, и Сименон отворил дверь, за которой оказался растерянный брат Аксель. Афанасиус выскользнул из палаты, положил руку на плечо Акселя, заставляя того отвернуться от ужасающего зрелища.

Аксель стряхнул руку и посмотрел на Афанасиуса с плохо скрытой ненавистью.

— Ну, видишь, что ты натворил? Ты навлек на всех нас чуму.

— Будем надеяться, что не навлек, — возразил Афанасиус. — Во имя спасения нас обоих станем молиться о том, чтобы это оказалось не так.

 

79

Подгоняемый сильным ветром, который дул над Атлантикой, белый голубок на хвосте самолета ДС-9 стремительно несся вперед и вперед, к самому дальнему краю Европы. В международном аэропорту Газиантепа он приземлился немного раньше расписания, без десяти три ночи.

В три минуты четвертого к нему подъехал автопогрузчик и поднял свою платформу на уровень пассажирской двери. На платформу вынесли ящик, формой и размерами сильно напоминавший гроб; здесь же устроился великан-блондин, одетый во все черное. Он положил ладонь на ящик, будто приносил присягу на великанской Библии. Погрузчик опустил и ящик, и пассажира на землю, где их уже ждал фургон с открытыми задними дверями и вставленным в гнездо ключом зажигания. Блондин без посторонней помощи перегрузил ящик с платформы в задний отсек фургона, захлопнул двери, а сам взобрался на водительское сиденье. Повернул ключ зажигания, и механический голос системы Джи-Пи-Эс дал первые указания в соответствии с заранее запрограммированным маршрутом движения. Прошло еще четыре минуты, и блондин, выехав через охраняемые ворота аэропорта, оказался на подъездной дороге, которая вилась вдоль ограждения и вскоре вывела его на шоссе, уходящее от аэропорта в горы, к Руну.

Одолев горный перевал, фургон в половине четвертого въехал в предместье города. Бесстрастный голос с приборной панели направил его к широкому Восточному бульвару, затем по кольцевой дороге, которая шла вокруг Старого города, и, наконец, к северо-восточной части последнего, носившей название «Квартал Теней». Еще через девять минут фургон прибыл в пункт назначения.

Дик загнал машину в помещение склада, пристроенного к нижней части городской стены, задним ходом подъехал к погрузочной площадке и заглушил мотор. В Старый город не допускали грузовые машины. Многие тонны продуктов и прочих грузов, предназначенных для кафе и сувенирных магазинов, ежедневно доставлялись туда фуникулером. Похожий на огромные неуклюжие американские горки, этот фуникулер шел от городской стены вверх по склону холма внутри каменного туннеля, который начинался в помещении главного продуктового склада.

Убедившись, что в помещении никого нет, Дик встал с водительского места, взял тележку и открыл задние двери фургона. Похожий на гроб ящик он установил на тележку и покатил к кабинке фуникулера, которую предусмотрительно оставили у самого входа в туннель. Дверца была уже открыта. Дик поставил ящик в кабинку, потом сам занял место, предназначенное для того, кто сопровождал груз, и открыл в телефоне свой почтовый ящик, чтобы перечитать посланные ему ранее инструкции.

Сняв предохранительный колпачок с панели управления, он нажал на третью по счету из трех красных кнопок. Кабинка медленно тронулась с места, направляемая по своему пути цепной передачей, мягкими резиновыми шинами и электромотором, работу которого трудно было расслышать даже в ночной тишине. Они двигались в слабо освещенном туннеле, постепенно поднимающемся все выше и выше, пока не достигли третьей, последней, остановки — в самой верхней точке Старого города, у вала, окружающего подножие Цитадели.

На часах было без девятнадцати четыре.

Драган облокотился о шершавую стену пещеры приношений и, будто нахохлившийся коршун, во все глаза смотрел в отверстие люка вниз. Там не было никого и ничего, только натриевые лампы заливали нездоровым светом улочки Старого города, который ярким желтым пятном простирался у подножия Цитадели.

Посвященный чувствовал, как ночной холод до косточек пробирает его ослабевшее тело, но одновременно ему казалось, что свежее дыхание ветра принесло с собой запах близкого дождя или же солнце выглянуло из-за туч и стало согревать его своим первым лучом. Подобно тому, как океан откликается на притяжение луны, так и каждая его клеточка отзывалась на приближение Таинства.

Уже скоро оно вернется сюда, пропитает своей пронизывающей насквозь очистительной силой не только гору, но и его, Драгана, заново вливая бодрость в ту жалкую развалину, в которую он превратился.

Позади послышалось шарканье. Два стража в красных сутанах переминались у махины подъемного механизма. Чтобы добиться от них помощи, Драган сыграл на человеческом страхе и тщеславии — он пообещал возвысить их до статуса Посвященных.

«Помогите вернуть Таинство, — сказал он им, — и все снова станет как прежде».

Все: Цитадель, Посвященные — и он сам.

 

80

Дик почувствовал, как включился автоматический тормоз и кабина стала плавно замедлять ход. Сверху в туннель просачивался желтый свет натриевых ламп, горевших у причала на крепостном валу Цитадели.

Конечная остановка.

На душе стало спокойно, он был полностью удовлетворен. Как только ящик погрузят на платформу Вознесения, как только звоном колокола он даст знать, что можно ее поднимать, возложенная на него задача будет выполнена.

Будет за-вер-ше-на.

Это слово, безукоризненное и по форме, и по смыслу, было одним из его самых любимых. Даже когда его просто произносишь, весь речевой аппарат работает слаженно и четко, а на губах еще долго остается довольная улыбка. Именно так чувствовал это Дик, когда, сидя в тюрьме, впервые открыл для себя слово Божие и тем наполнил пустовавший до той поры сосуд своей души.

Кабина замерла на месте, и Дик вошел в павильон погрузочной площадки; вдоль стен тянулись полки, с одной стороны выстроились ручные тележки с электромоторами — в ночное время они подзаряжались. Полки стояли пустыми — подвоз товаров еще не начался. Шаги Дика гулко отдавались в пустом помещении, отражались эхом от стен, а потом к ним добавилось похожее на трели сверчка жужжание мотора: Дик взял одну из малых тележек и пошел с ней к кабинке фуникулера. Положил на тележку ящик и направился к выходу с площадки.

Холодный ночной воздух обдал Дика, когда он покинул павильон и стал подниматься по пологому пандусу к крепостному валу. Платформа Вознесения была прямо перед ним — только перейти по деревянному мосту. Дик шел туда, наслаждаясь одиночеством и испытывая глубокое удовлетворение от почти завершенной работы. Но стоило ступить на мост — и все пошло кувырком.

Сначала он услышал торопливые шаги, приближающиеся к нему по высохшим каменным плитам, — судя по звуку, там было человека три или четыре. Дик инстинктивно развернулся, опуская руку в карман пиджака за пистолетом, но тут его ослепил яркий белый свет.

— Джеймс Харрис, «Уорлд ньюс». Что там у вас в ящике?

Под ослепительно сияющей лампой Дик разглядел краешек объектива телекамеры и губчатый наконечник протянутого микрофона. Он подумал, не разбить ли выстрелом лампу, а потом сцепиться с теми, кто держит всю эту аппаратуру, но голос рассудка заставил его не спешить. Скорее всего, камера передает изображение куда-то, а может быть, даже ведет прямую трансляцию.

Он сунул руку с пистолетом обратно в карман, но прыткий оператор успел заметить оружие и на секунду дал крупный план.

— В ящике ничего нет, — выговорил Дик. — А у вас нет никакого права находиться здесь.

— Я дал им разрешение! — Из темноты появился человек, одна рука которого была на перевязи, а другой он держал полицейский значок.

Полиция и журналисты. Теперь все пойдет наперекосяк.

Ничего не остается, как плюнуть и сделать ноги.

Дик шагнул к камере, улыбаясь во весь рот и поднимая руки в знак того, что сдается. Оператор отступил назад, но немного замешкался. Дик молниеносно опустил руку, выбив камеру. Она упала на дорогу, послышался звон стекла — это разбилась лампа, укрепленная на камере, — и все вокруг снова погрузилось во тьму. Тогда он бросился на полицейского.

Острая боль пронзила руку Аркадиана, когда неизвестный напал на него и сильным ударом сбил с ног на каменные плиты. Инспектор извернулся, заново мучая раненое плечо, и потянулся к пистолету. Но массивная фигура нападавшего уже исчезла за углом павильона погрузочной площадки. Ушел. Гнаться за ним никто не собирался — журналистов куда больше занимала главная часть обещанной им эксклюзивной истории.

Оператор подобрал камеру и навел ее на крышку ящика, а репортер стал открывать ящик, быстро комментируя свои действия.

Аркадиан с трудом поднялся на ноги. Ему хотелось броситься в погоню за нападавшим, но он еще не окреп для того, чтобы бегать, а потому подошел к ящику, молясь Богу, чтобы там все оказалось в порядке.

Крышка подалась, слетела и со стуком ударилась о землю.

Лив лежала на боку, завернутая в одеяла и перебинтованная, как те мумии, что в шутку делают на Хэллоуин. Репортер засыпал ее вопросами, но уже было ясно, что девушка находится под наркозом. По крайней мере, Аркадиан надеялся, что именно это, а не что-нибудь похуже не дало ей проснуться, несмотря на весь предшествующий шум. Инспектор протянул руку и прижал пальцы к ее шее.

Жилка пульсировала.

Девушка жива.

Драган, словно беспомощный божок, наблюдал, как на его глазах разыгрывалась вся эта драма. Едва вспыхнул яркий свет, а затем погас после удара могучего кулака, он понял, что его ждут нешуточные неприятности.

Драган видел, как ящик окружили посторонние люди, как слетела крышка, и почувствовал поднявшуюся в глубинах души волну, когда его взору предстала свернувшаяся внутри фигура. Она так притягивала, что Драгану пришлось ухватиться за стену пещеры, чтобы не свалиться через люк с обрыва. Как же близко она от него — и в то же время как далеко, чтобы принести ему хоть какую-то пользу! Драгану хотелось плакать, бесноваться и даже убить кого-нибудь. Но все, что было в его силах, — это лишь молча смотреть на удаляющихся незваных пришельцев, которые уносили с собой девушку.

 

81

Аркадиан не отпускал Лив на протяжении всей дороги, пока они ехали по ухабистым улочкам Старого города: здоровой рукой он обнимал ее как заботливый отец, старающийся успокоить ребенка, а больная рука отзывалась болью на каждом ухабе.

Они ехали в «луноходе», на каких доставляли к священной горе стариков и инвалидов. Аркадиан с горечью подумал, что в данную минуту ему походит и то, и другое определение. Репортер сидел за рулем, а оператор высматривал дорогу в объектив камеры, как солдат в патруле. На разговоры не отвлекались, памятуя о том, что великан, которого они захватили врасплох, может бродить где-то поблизости. Возможно, он прячется в темноте, готовя им засаду.

К тому времени как они добрались до подножия холма, Лив начала подавать признаки жизни — наверное, тряска в пути способствовала ее пробуждению. Аркадиан набрал кодовый номер на панели замка ворот и, когда стальная створка поползла вверх, улыбнулся: вторая часть разработанного ими плана по спасению Лив тоже вступала в действие.

— А что здесь делает «скорая помощь»? — удивленно спросил репортер.

— Это я вызвал. Не был уверен, что заложница не пострадала. Притормозите у задней двери, а я попрошу, чтобы ее быстро осмотрели, — надо убедиться, что все в порядке, прежде чем вы сможете беседовать с ней.

Репортер подвел машину к припаркованной «скорой помощи» и довольно резко ударил по тормозам, демонстрируя свое недовольство. Они с Аркадианом договорились, что их канал получит эксклюзивное право на интервью, а теперь это интервью ускользало.

Открылась дверь «скорой», оттуда появился тощий бледный мужчина с черными волосами до плеч и двинулся к ним. Поравнявшись, опустился на колено, стал щупать запястье Лив.

— Пульс слабый, — отметил он почти сразу. — Давление низкое. — Он приподнял одно веко Лив и посветил тонким лучом фонарика, потом проделал то же самое с другим глазом. — Зрачки сужены, но реагируют. Похоже на отравление барбитуратами. Я должен дать ей кислородную подушку, поставить капельницу и немедленно отвезти в больницу. Там выяснят, что именно ей ввели, и начнут постепенно выводить из этого состояния.

Он распахнул двери «скорой» и вытащил оттуда выдвижные носилки; ножки раскрылись, царапая по булыжникам мостовой.

— Помогите человеку, — сказал Аркадиан. — Я сам помог бы, да вот…

— Не отрывайся от камеры, — рявкнул оператору репортер, шагнул вперед и помог перенести Лив на носилки.

Длинноволосый медик привязал Лив к носилкам, потом сильным толчком задвинул их назад в «скорую» до упора, пока они не защелкнулись на месте.

— Вы же говорили, что мы сможем взять у нее интервью, — обратился репортер к Аркадиану.

— Непременно возьмете, как только медицина даст «добро». Вы же не хотите подвергать жизнь девушки опасности ради сюжета в новостях, а?

За их спиной ожил мотор «скорой», завертелась мигалка, бросая яркие снопики света на серые стены Старого города.

— Остальных журналистов я к ней не допущу, даю слово, — пообещал Аркадиан. — Собственно, я даже поеду вместе с медиками и сам за всем прослежу. — Он взобрался на пассажирское сиденье и захлопнул за собой дверь. — Встретимся в больнице: назовете в регистратуре мою фамилию — и вам скажут, где меня найти.

«Скорая» тронулась.

Репортер прыгнул за руль фургона телевизионщиков и включил зажигание. Пока в машину забирался оператор, он успел уже выжать сцепление и надавил педаль газа. Снаружи послышался громкий хлопок, переднее колесо вильнуло вправо. Несколько метров репортеру удавалось удерживать машину на прямой, потом пришлось затормозить и выскочить наружу, чтобы посмотреть, в чем же дело.

Переднее колесо спустило, из него торчала какая-то деревяшка. Репортер скрюченными пальцами с силой дернул ее, вытащив из шины. В свете уличных фонарей заблестели вбитые в деревяшку гвозди. Диверсия. Он успел поднять глаза и увидеть, как «скорая» сворачивает за угол.

— Ее действительно накачали барбитуратами сверх меры? — уточнил Аркадиан.

— Не похоже, — покачав головой, ответил водитель. — Возможно, ей ввели что-то из барбитуратов, чтобы усыпить, но ничего опасного — зрачки реагируют нормально, давление в норме. А я сыграл убедительно? А то, знаешь ли, не привык я иметь дело с теми, кто еще дышит.

За рулем «скорой» сидел доктор Бартоломью Рейс, старший патологоанатом управления коронера города Руна. Они с Аркадианом вместе работали над сотнями дел и безоговорочно доверяли друг другу. К тому же из всех надежных знакомых Аркадиана только доктор Рейс мог, не раздумывая, «позаимствовать» машину «скорой помощи» и убедительно изобразить медика.

— Куда теперь? — спросил Рейс, выключая сирену и мигалку и быстро, но без лишней спешки ведя машину по пустым улицам Руна.

— Давай дальше на восток, за пределы города, — ответил Аркадиан, наблюдая, как впереди выросло здание больницы, потом поравнялось с ними и исчезло. — Я тебе скажу, когда мы будем подъезжать к нужному месту.

 

82

Ватикан

Из пучины тревожных сновидений кардинала Клементи вырвал телефонный звонок. Кардинал посмотрел на стоявшие у кровати часы. Они показывали начало пятого утра — худшего времени для разговора по телефону не выберешь. В темноте нащупал телефон и снял трубку.

— Алло!

— Сколько вам нужно времени, чтобы войти в сеть через защищенный сервер? — спросил Пентанджели, американский член «группы».

— Десять минут, — ответил Клементи, вмиг проснувшись. — Мне надо попасть в свой кабинет.

— Давайте побыстрее. Я только что послал вам нечто такое, что очень и очень важно для вас. — В трубке послышались гудки отбоя.

Звонки, доносившиеся из его кабинета, кардинал услышал сразу, как только восемь минут спустя после первого разговора двери лифта открылись на четвертом этаже Папского дворца.

Пошатываясь со сна, он прошел через вестибюль, не забывая о том, что в соседнем помещении изволит почивать его святейшество. Личные апартаменты государственного секретаря находились в другом здании, по ту сторону Сикстинской капеллы. Кардинал проделал свой путь бегом — во всяком случае, настолько быстро, насколько позволяло ему обрюзгшее тело. Вставив наконец ключ в замочную скважину, он повернул его и ввалился в темный кабинет. Затем кардинал схватил телефонную трубку, даже не заметив, что задетая локтем стопка газет полетела на пол.

— Я уже здесь, — проговорил он, с трудом переводя дыхание.

— Электронную почту смотрите?

— Как раз… захожу в нее. — Клементи рухнул в кресло, ловя ртом воздух. Сердце стучало в груди, как молот, а пальцы, нажимавшие клавиши, отчаянно дрожали. В его защищенном почтовом ящике было два сообщения — одно с меткой поселка нефтяников в Ираке, второе без всяких указаний на отправителя.

Кардинал догадался, что это и есть письмо от Пентанджели. Открыл его — и в окошке сразу пошел видеоклип.

Сначала Клементи ничего не разобрал: темнота и дрожание камеры. Потом картинка стала стабильной, вспыхнул яркий свет, который застал врасплох блондина высокого роста и внушительной комплекции, одетого во все черное и толкавшего перед собой большой ящик. У Клементи земля стала уходить из-под ног, когда он понял, что именно видит сейчас.

— То, что вы смотрите, — сырой материал, неотредактированная съемка для канала новостей. Один из моих главных продюсеров собирался пустить запись в следующем выпуске как эксклюзивный материал, но я велел им все уничтожить. Никаких записей не осталось, единственное доказательство того, что произошло, — файл, который вы смотрите в данную минуту.

Картинка снова стабилизировалась, теперь на экране открывали ящик. Камера была направлена на обнаруженную внутри спящую девушку, потом оператор переместил камеру, показав высящуюся невдалеке Цитадель. Более убийственные кадры трудно было себе представить.

— Вскоре после съемки девушку под охраной полиции увезли в рунскую городскую больницу, но там она так и не появилась. Пропала. Снова. Я помню, вы говорили, что непосредственно занимаетесь ею, — Клементи ясно расслышал насмешку в голосе собеседника, — так не будете ли добры сказать, где она сейчас?

Кардинал хотел было солгать, наспех придумать что-нибудь такое: мол, за девушкой неусыпно наблюдают, не пройдет и часа, как она умолкнет навеки, — но за последние дни он так часто делал похожие заверения, что больше не мог заставить себя повторять их.

— Я не знаю, — вынужден был признаться он.

Пентанджели тяжело вздохнул, помолчал, потом заговорил снова:

— Не понимаю, почему вам так трудно навести в этом деле порядок. Не забывайте: если все полетит вверх тормашками, больше других пострадаете вы сами. Мы ссудили вас деньгами и больше никакого явного отношения к нему не имеем. Свои деньги мы в любом случае вернем — хоть наличными, хоть недвижимостью. Черт возьми, один участок, который занимает церковь Святого Патрика в центральном Манхэттене, стоит на рынке недвижимости не меньше четверти миллиарда долларов. Поэтому на вашем месте я бросил бы все силы на то, чтобы отыскать этих людей, пока они не нашли что-нибудь такое, что позволит причинить нам реальный вред. Честно говоря, нам принадлежит большинство агентств новостей и телестанций в мире, но все-таки не все. Если вы опять проколетесь, не рассчитывайте, что материал удастся уничтожить. Пора вам навести порядок в своем хозяйстве, кардинал. Когда наведете, сообщите мне.

 

83

Сквозь мягкую пелену наркотического сна Лив различала неясные звуки и происходящее вокруг движение. Они были не такими, как прежде, — не гудел мотор самолета, шумы были тише. Девушка слышала шорох автомобильных шин и ощущала, как машина медленно едет по неровному покрытию. Вдруг шорох прекратился. Лив услышала, как открылась дверь, потом машина закачалась на рессорах — кто-то сел рядом с ней. На улице было еще темно, это она чувствовала даже с закрытыми глазами. Через открывшуюся дверь до нее долетели свежие ночные запахи и характерные ночные звуки: сухое стрекотание сверчков, легкий шелест листьев.

Тот, кто сел в машину, теперь склонился, вглядываясь в Лив. Она представила себе великана-блондина, который готовится сделать очередной укол, чтобы удержать ее в сонном состоянии. Ей хотелось вскочить и бежать куда-нибудь в ночь, но она понимала, что безвольное тело не подчинится ее приказам. Она приготовилась к тому, что в кожу снова вопьется игла. Потом человек, севший рядом с ней, заговорил:

— Лив!

Она с трудом разлепила веки и попыталась сфокусировать взгляд. Склонившуюся над ней фигуру подсвечивали яркие лампы в салоне, но она и так поняла, кто перед ней.

Когда она открыла глаза, Габриель заулыбался. Лив мысленно тоже улыбнулась ему и протянула руку, чтобы погладить его по щеке, но в действительности рука осталась бессильно лежать на матрасе, а лицо превратилось в застывшую маску. Она все еще не выбралась из заточения в своей тюрьме, возведенной медпрепаратами. Она наслаждалась этим мигом встречи, но тут же вернулись воспоминания о ночных кошмарах. В последний раз, когда она просыпалась, Габриель тоже был с ней, и тогда его пожирало пламя. Его образ стал расплываться перед глазами, которые застилали слезы, но она проморгалась и не опустила веки. Ей хотелось смотреть на Габриеля как можно дольше, даже если он ей только мерещится.

Он пальцем вытер слезу с ее щеки, потом наклонился и поцеловал. Только когда Лив ощутила его поцелуй на своих губах, почувствовала его теплое дыхание, она убедилась, что все происходит на самом деле. Габриель пришел к ней.

«Береги себя, — сказал он ей в их последнюю встречу, — пока я тебя не найду».

И пусть она катастрофически не справилась со своей частью задачи, он все же сумел сдержать слово.

— Ты теперь в безопасности, — прошептал он, и эти слова прозвучали как волшебное заклинание, которое развеяло те мрачные чары, что опутали ее. — Постарайся уснуть. Поговорим, когда ты как следует отдохнешь.

Он взял ее за руку и держал до тех пор, пока глаза Лив снова не закрылись, пока она не погрузилась в благодатный сон.

 

84

Ватикан

Клементи облизнул пересохшие губы сухим языком и уставился куда-то вглубь темного кабинета. Он обещал перезвонить Пентанджели сразу, как только свяжется со своими полевыми агентами и выяснит, что там происходит. Последний отчет, отправленный из аэропорта в Нью-Джерси, лежал перед ним. Он набрал номер, указанный на первой странице, но телефон не отвечал. Из-за стены послышался стук, потом заскрипело отодвигаемое кресло — это изволил проснуться его святейшество, вероятно потревоженный телефонными звонками.

Клементи повесил трубку, включил настольную лампу, заметил разбросанные по полу газеты. Он опустился на колени и стал собирать их, ибо его святейшество мог нанести визит без предупреждения. Если он спросит, кардинал ответит, что у него дела, связанные с мировым финансовым кризисом. Его святейшество всегда становился рассеянным, когда речь заходила о деньгах, — в этом заключалась одна из причин переживаемых католической церковью трудностей.

Кладя на стол последнюю газету, кардинал задержал взгляд на ее первой странице. Там были две фотографии: Лив Адамсен и Габриеля Манна, — а над фото шел набранный крупным жирным шрифтом заголовок: «ПРОПАЛИ БЕЗ ВЕСТИ — СЛЕДУЕТ ЛИ ПОНИМАТЬ: УБИТЫ?»

Кардинала с головы до ног обдало жаркой волной ненависти. Как смеют эти ничтожные людишки причинять ему столько хлопот?

Взглянув на экран монитора, чтобы проверить время, он заметил не открытое до сих пор второе письмо. Отправил его доктор Харзан, руководитель работ в поселке нефтяников. Клементи не обратил на это письмо внимания, потому что звонил телефон и он полностью был поглощено другим пришедшим ему сообщением. Теперь же кардинал открыл письмо и прочитал короткое, но совершенно замечательное сообщение. Это было подлинное чудо, луч света, пробившийся сквозь сплошные грозовые тучи в ответ на его долгие горячие молитвы.

Мы нашли его — и оно гораздо, гораздо больше, чем мы смели надеяться.

Клементи читал и перечитывал это сообщение, и все напряжение, которое он испытывал в последние недели — даже в течение многих лет, — таяло под теплыми лучами этих нескольких простых слов.

Они нашли это — погребенное в пустыне на севере Ирака, спрятанное от глаз людских на протяжении всей истории, а теперь обнаруженное его стараниями к вящей славе Божией!

 

85

Когда Лив проснулась, было уже светло.

Она снова видела сон, но уже не тот, что прежде. Крест Тау высился не во мраке подземелья, а в ночной пустыне. На усыпанном яркими звездами небе появился тоненький серпик луны. Во сне ничего не происходило, но он был пронизан смешанным чувством тревоги и ужаса. Во сне Лив просто сидела, не сводя глаз с приближающейся к горизонту ущербной луны, и медленно погружалась в зыбучие пески — и проснулась за несколько мгновений до того, как должна была исчезнуть вместе с луной.

Сейчас она лежала на койке — точно такие же шли в три яруса вдоль дощатых стен большой спальной комнаты, напомнившей Лив о лагере, где она в детстве проводила лето. Почти так же пахло лесом, свежей землей и солнцем. Где-то варили кофе, и у нее сразу свело живот. Она попыталась сесть, и, к ее удовольствию, тело послушалось. Действие препарата, на котором ее держали последнее время, проходило, только пересохший рот все еще, казалось, был набит ватой.

Лив поднялась с постели, осторожно встала на ноги, проверяя способность сохранять равновесие. Мышцы сильно занемели. Когда она сделала шаг, комната слегка покачнулась и ей пришлось ухватиться за металлический каркас койки и подождать, пока не пройдет головокружение. В висках с шумом пульсировала кровь, а за глазными яблоками росло ощущение головной боли. В обычных условиях она выпила бы таблетку ибупрофена и снова легла бы в постель, но запах кофе манил ее к себе. Ей требовались и жидкость, и кофеин, но больше всего хотелось опять увидеть Габриеля.

Его она нашла в соседней комнате — он сидел за столом напротив доктора Анаты и Аркадиана. Все трое низко склонились над развернутой картой, которую по краям придавливали книга в кожаном переплете и ноутбук, подсоединенный к телефону. Габриель встал и подошел к Лив, немного неуверенно, словно не знал, как ему держать себя. Лив облегчила ему задачу: она бросилась к нему на грудь и крепко обняла. Он был в пуловере, который мягко щекотал ее щеку и запомнился ей исходившим от него запахом кедров и цитрусовых. Лив отстранилась и посмотрела Габриелю в глаза.

— Я просто хочу убедиться, что ты мне не снишься, — проговорила она хриплым после долгого вынужденного молчания голосом. — Ты и в мои сны являлся, а там было мало хорошего.

— Не снюсь, — улыбнулся Габриель. Он усадил ее на стул и сел сам. — Завтракать будешь? — Его голос звучал так, будто они выехали с друзьями на пикник, и она только проснулась с похмелья после вчерашней попойки.

На столе стояли тарелки с хлебом и яблоками, горшочки с медом и маслом, и у Лив от голода засосало под ложечкой. При иных обстоятельствах все это было бы очень здорово. Габриель налил ей кофе, добавил большую ложку меда и размешал. Она выпила сладкую жидкость, получив удовольствие от того, что эта жидкость ласкала горло и заряжала изголодавшийся организм соединенной энергией кофеина и сахарозы.

После этого Лив посмотрела на расстеленную карту. На ней был изображен восточный уголок Турции и закрашенные коричневым цветом просторы Сирии, Иордании и Ирака.

— И куда мы направимся? — спросила Лив.

Наступило неловкое молчание.

— Пока не решили, — признался Габриель. — Я… не нашел Звездную карту. Кто-то меня опередил. Афанасиус, монах, который помог мне проникнуть внутрь Цитадели, обещал порыться в архивах и попытаться выяснить, что с ней стало.

Хотя слова Габриеля таили в себе смертный приговор для Лив, она прежде всего расслышала в его голосе горечь разочарования. Ей хотелось прижаться к нему и сказать, что ничего страшного пока не произошло.

— Ладно, подождем, — с напускной веселостью произнесла Лив. Пусть все считают, что на лучшее им и не приходилось рассчитывать.

Снова повисла неловкая пауза, которую прервала доктор Аната.

— У нас нет времени ждать, — твердо сказала она. — Я просмотрела некоторые исследования специалистов по древним картам и ряд других документов, которые, без сомнений, могут указать нам верное направление. — Она говорила тихим размеренным голосом, отчего-то сильно встревожившим Лив. — Кое-что нашла, точнее говоря, два факта. Один, я полагаю, нам пригодится, а другой… будет полезен в меньшей степени.

В своей прежней жизни репортера уголовной хроники Лив написала однажды статью о том, что полиция называет «извещениями о смерти», — эта часть работы больше всего угнетает детектива из отдела по расследованию убийств. Речь шла о неизбежном посещении семей потерпевших — надо сообщить близким, что дорогой для них человек уже никогда не вернется домой. Готовя эту статью, Лив изучила, как меняются жесты и интонации голоса того, кому предстоит сообщить самые грустные вести. Все эти признаки были сейчас налицо у доктора Анаты.

— В своих расчетах мы исходили из предположения, что время пошло с того момента, когда вы освободили Таинство. Но я внимательно прочитала все, что касается систем исчисления времени у древних, и поняла, что мы ошиблись. — Доктор Аната взяла со стола книгу в кожаном переплете и раскрыла ее в середине. — Зеркальное пророчество гласит, что вы должны последовать в дом Звездной карты за одну луну. Мы приложили к этому современные, весьма расплывчатые понятия о времени, взяв за основу лунный месяц. Для нас определенный период времени может начаться когда угодно — мы же измеряем время по часам. А вот древним были известны лишь циклы и ритмы самой природы, и время для них было понятием абсолютным. Таким образом, выражение «за одну луну» относится не к периоду в двадцать восемь дней, который начался в момент освобождения Таинства. Здесь имеется в виду постоянный астрономический период, на протяжении которого и должно произойти все, что предсказано в пророчестве.

Теперь Лив полностью осознала, отчего тон и манера доктора Анаты показались ей такими ужасающе знакомыми. Как и те детективы, которых она сама сопровождала к дверям ничего не подозревающих родственников, доктор Аната несла на своих плечах смертный груз. Только на сей раз речь шла не о некоей жертве преступления, покоящейся в морге, — нет, речь шла о том, сумеет ли выжить сама Лив.

— И много у меня еще времени?

— Текущий лунный цикл заканчивается завтра ночью, — ответил ей Габриель, в голосе которого чувствовалось напряжение. — У нас есть два дня, чтобы отыскать местоположение древнего Эдема, иначе Таинство умрет в тебе, и ты вместе с ним, а что станет со всеми нами — одному Богу известно.

Лив посмотрела через запыленное оконце на ровный ряд деревьев, протянувшийся от хижины. С них снегопадом летел весенний цвет, а на светлеющем небе сиял тоненький серпик луны, склоняющийся к горизонту.

— Вы сказали, что обнаружили два факта, — обратилась она к доктору Анате. Глаза не отрывались от гаснущей луны — такой же, как в ее сне, который теперь обрел ужасающе ясный смысл.

Доктор Аната протянула руку и повернула ноутбук так, чтобы Лив могла видеть изображение на экране.

— Вот что я еще нашла.

В окошке браузера на экране была фотография потрескавшейся глиняной таблички.

— Это «имаго мунди» — древнейшая из известных во всем мире карт. Она хранится среди других вавилонских экспонатов в Британском музее. Название буквально значит «карта земли». Многие специалисты — и я в их числе — считают, что она была создана по образцу Звездной карты.

Лив подалась вперед, рассматривая фото. Верхняя часть таблички была покрыта странными значками, а ниже шли две идеальные концентрические окружности, в которые был вписан другой символ. В нем Лив сразу узнала «тау».

— Я пришла к следующему выводу: если эта карта создана по образцу Звездной, то и принципы изображения должны быть у них общими. Карты вообще подчиняются одним и тем же правилам, они единообразны, чтобы в них могло разобраться как можно больше людей. Скажем, на современных картах север всегда наверху, а океаны закрашены в голубой цвет. На этой карте есть один элемент, который имеется и на всех других картах того периода. — Доктор Аната указала на «тау» в центре круга. — Его всегда изображали в самом центре, а все остальное привязывали к нему. В прошлом ученые считали, что это «тау» и что символ должен относиться к Руну, ибо он издавна ассоциируется с данным символом.

Ошибочность этого предположения обнаружилась в девятнадцатом веке, когда сумели расшифровать клинопись. Вертикальная часть изображает реку, а перекладина — тот город, у стен которого эта река протекала. — Доктор Аната указала на символ, изображенный справа от перекладины. — Вавилон. В свое время это был величайший город Земли, центр всего цивилизованного мира. Поэтому вполне естественно, что первые картографы помещали его в центре мира.

— Вы думаете, что и на Звездной карте было так?

— Дорога, ведущая в Эдем, — кивнула доктор Аната, — несомненно, должна начинаться там же, где начинались все пути древности, где некогда высились стены Вавилона. — Украшенный серебряным колечком палец уперся в точку на карте. — Город Хилла в провинции Бабиль, на юге центрального Ирака.

Лив взглянула на Габриеля, лицо которого исказилось в гримасе боли от горестных воспоминаний. Он всматривался в точку на карте, обозначавшую место, где был убит его отец.

— Нам пора загружать джип и двигаться в путь, — произнес он, вставая из-за стола. — До границы ехать не час и не два. А времени у нас в обрез.