Ю. В. Иванова, С. Я. Серов, С. А. Токарев

Народные календарные обычаи, сезонные обряды и связанные с ними поверья, песни, игры, развлечения представляют собой необычайно сложный комплекс действий и идей, разобраться в котором нелегко, даже если дело идет о простой их классификации и о систематизированном описании. Тем более трудно понять, что здесь первичное и основное, а что вторичное и производное: слишком пестры и разнообразны входящие в него компоненты, слишком ясно видно их различное происхождение.

Прежде всего встает вопрос: как соотносятся между собой обычай и обряд? В первой книге этой серии такая проблема уже затрагивалась; было отмечено, что при всей их близости понятие «обряд» у же, чем понятие «обычай». Завершая четвертую книгу, представляется возможным на основе проделанных исследований несколько уточнить эту формулировку. Такое широкое явление культуры, как «обычай», мы можем рассматривать как способ человеческой деятельности, а «обряд» — как одну из форм его реализации наряду с определенными рациональными действиями, как при обычае соседской взаимопомощи, мытья рук перед едой и т. д.

Обряд — наиболее древняя из всех форм обычая, присущая прежде всего народной, традиционной культуре. Но и обряды различаются по своей важности, по своему значению. В томах, посвященных сезонным праздникам, мы встретились преимущественно с двумя видами календарных обрядов: 1) имеющие определенную дату, 2) обряды окказиональные, с нефиксированной датой. Среди последних выделяются две разновидности: а) повторяющиеся из года в год в определенную пору (обряды, связанные с началом и окончанием пахоты, жатвы); б) необязательные, совершаемые только «по случаю» (обряды против дождя или засухи, при эпидемиях, падеже скота и т. п.).

Попытаемся прежде всего найти первичное, древнейшее ядро в календарных обычаях народов Европы. Если взглянуть на них с общесоциологической точки зрения, мы увидим, что в этих обычаях выражена — в самых общих чертах — своеобразная адаптация человеческой деятельности к объективному, так сказать, космическому, ритму природы.

Если же вспомнить здесь и об еще более глубоком, биологическом ритме — чередовании труда и отдыха, накоплении энергии и ее разрядки (область, видимо, еще ждущая исследования), то достоверные исторические свидетельства говорят нам о древнейших формах чисто человеческого труда.

Логично предположить, что окказиональные обряды более древни, чем фиксированные. В самом деле, еще у первобытных охотников и собирателей, целиком зависевших от окружающей природы, существовали обряды, связанные с подготовкой к охоте или поеданием добычи.

По мере того как человек накапливал исторический опыт, он замечал, что не только животных или плодов становится больше в определенное время года, но что эти времена повторяются, совпадают с тем или иным расположением звезд, долготой дня и т. д. Особенно развилось внимание к закономерностям годового цикла уже в земледельческий период. При этом такое повторение вовсе не гарантированно, «год на год не приходится». Чтобы нынешний год был не менее удачен, чем прежний, нужно повторить все, что делалось в прежнем, и повторить именно так же, без изменений — только тогда не изменится и мир. Эти регулярно повторяемые символические действия и стали обрядами. Многие из обрядов постепенно оторвались от практических актов, с которыми они были первоначально связаны, и стали совершаться в определенные дни, соответствующие космическому ритму, — праздничные дни. Разрастаясь и усложняясь, обряды иногда занимали не один день, а несколько, связывая их единой праздничной идеей. Постепенно главной чертой праздника стала как раз его противоположность рабочим будням как по содержанию (на праздники не работают в хозяйстве), так и по эмоциональному фону дня (повышенное веселье или скорбь).

У многих европейских народов на материале праздничной обрядности довольно отчетливо прослеживается деление года не на четыре части, а на две. Главные даты в году — это дни солнцеворота. Впрочем, такое деление, характерное, может быть, для скотоводческого хозяйства, у земледельцев несколько усложняется: год разбивается на три части. В свое время это было отмечено О. М. Фрейденберг: «Осень с жатвами примыкает к весне-лету, а осень холодной непогоды — к зиме… сообразно этому основные обряды прикреплены к смерти и возрождению года». Исходя только из фактического материала при подготовке серии «Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы» составители разделили ее также на три книги, по трем главным сезонам.

Обычаи и обряды каждого из сезонов имеют свою специфику, хотя обрядовые действия, совершаемые в одно время года, часто имеют в виду результат, который будет достигнут в другое. Например, золу от рождественского полена — бадняка — прятали, а потом посыпали ею поле для урожайности; освященную во время пасхальной службы воду в Испании зарывали на поле с больной кукурузой, или этой же водой хозяин окроплял скот при отгоне на горные пастбища; травы, собранные в определенные летние праздники, употребляли как лекарство или оберег в течение всего года и т. д. Все же можно заметить, что в зимние праздники, когда природа умирает, большую роль играют обряды, направленные на сохранение жизни, в частности велика роль заклинаний (например, коляды), оберегов. Поскольку уже несколько веков святочный цикл считается началом нового года, то «магия первого дня» проявляется здесь особенно ярко. В весенних праздниках недвусмысленнее символика не только умирающей, но и оживающей природы; в обрядности этого периода преобладает магия плодородия (аграрная, скотоводческая, космическая), по этому признаку весенние праздники заходят глубоко в летние месяцы, до иванова дня (летнего солнцеворота). Вторая половина лета и часть осени — это главным образом трудовые, жатвенные обряды, имеющие близкую цель. Практические действия сбора урожая обрамлены специальными обрядами, но в начале это как бы заключение договора с «духом зерна», «хозяином сада», а собрав урожай, как бы исполняли договор, благодарили, принося от первин и закрепляя тем самым надежду на будущее неизменное благо.

При всем различии в характере обрядов зимних, весенних и осенних в каждом из этих периодов заметна одна общая, по-разному проявляющаяся тема — окончание и начало, умирание природы и ее воскресение. Недаром в обозримый исторический период в Европе попеременно (а то и одновременно — в народной психологии) существовали три даты для конца старого и начала нового года. Весна как начало нам, пожалуй, понятнее всего — действительно, в это время кончается царство стужи и пробуждается природа. Современный обычай начинать год с последних чисел декабря тоже имеет свои глубокие корни — это период «возрождения Солнца». Но и осенью новый год начинался не только в допетровской Руси. У германских народов, например, годы считались по жатвам; после сбора урожая начинался новый год.

Эта общая для всех трех времен идея определила, вероятно, и значительное сходство в структуре обрядов каждого из них. В каждом мы видим общение с какими-то сверхъестественными силами (часто персонифицирующимися в образе предков), проводы этих отживших свой срок сил или убиение их (в виде «козла отпущения», чучела, старой утвари и т. п.) и предполагающееся или разыгрываемое тут же возрождение прежних сил космического цикла в юном, обновленном виде.

Но все эти календарные обряды, как правило, были уже более или менее оторваны от хозяйственной деятельности. В то же время продолжали существовать и единые обрядово-рабочие акты, где символические, как бы не имеющие прямой необходимости действия, сочетались с рациональными. Еще несколько десятилетий назад можно было, например, наблюдать обряды с последним снопом, «завивание бороды» из последних несжатых колосьев и т. д. Такая форма обрядности доказывает, что в основе известного нам европейского годового цикла календарных обрядов и верований лежит крестьянский труд, материальное производство. Древнейшие исторические слои календарных обычаев и поверий уходят в практику древнего охотника, а затем — земледельца и скотовода: от его умения предугадать погоду и сроки полевых работ зависело все его благосостояние, сама жизнь его и его рода, семьи.

Поэтому попыткам предугадать будущее в определенные дни года посвящена в книге отдельная глава: в этих-то древнейших народных стихийных приметах погоды, вероятно, и заключалась первичная основа обычаев календарного цикла. Все остальное — позднейшие наслоения. Эти народные приметы сохранились доныне во всех странах Европы и бытуют и в форме пословиц и поговорок, и в прямых указаниях, касающихся сроков полевых работ, выгона и пригона скота. Они есть на все времена года и, конечно, распределяются по сезонам.

От простых наблюдений примет и предсказаний один шаг до гаданий о погоде и об урожае. Такие гадания очень разнообразны, хотя, как правило, сходны у многих народов. Если приметы тесно связаны с реальным единством космического цикла, то гадания уже ближе к умозрительной сфере.

Приметы и гадания, однако, являют собой лишь начальное, пассивное знание. Это знание надо использовать для успеха в работе. Отсюда — естественный переход к попыткам воздействовать на природу, т. е. не только к реалистическим, но и к примитивным магическим действиям. Нет никакого сомнения в том, что переход этот совершился еще в первобытные времена. А на этапе, когда появились определенные календарные праздники, связанные с датами космического цикла, эти праздники стали преимущественно днями, наиболее пригодными для совершения магических актов. В такой день легче всего, например, договориться о помощи с пращурами, навещающими своих потомков, с демонами гор, вод, полей и лесов (ставшими позднее, под влиянием христианства, «нечистой силой») проще поладить именно тогда, когда они показываются людям: враждебных — заклясть, у благожелательных — заручиться поддержкой.

Гадания и магические обряды бывают как индивидуальные, так и коллективные. Первые направлены на то, чтобы узнать свою личную судьбу (молодым людям главным образом замужество или женитьба) либо судьбу своего хозяйства. Коллективные же касаются судеб всей общины и производятся в отличие от индивидуальных публично, охватывая по возможности всех членов селения.

Так как в XIX — начале XX в. в Европе существовали только два типа сельского хозяйства — земледелие и скотоводство, то и коллективные обряды крестьян имели целью обеспечить прежде всего урожай, а также сохранность и приплод скота. Однако даже при синхронном рассмотрении обрядности можно заметить историю смены типов хозяйства. Это видно хотя бы в форме обрядового объекта: часто в нем сочетаются фито-, зоо- и антропоморфные черты. В последнем снопе, например, по поверьям, обитает дух в виде животного или человекоподобный, но тот же сноп ассоциируется с деревом (майским шестом) — его увивают зеленью, но и наряжают в платье. В одном и том же обрядовом заговоре содержатся пожелания и о скоте, и о саде, и о здоровье семьи. При смене типов хозяйства прежние занятия все же оставались как подсобные, поэтому и о них нельзя было забывать.

С другой стороны, обряд, приспосабливаясь к историческим переменам, в основе своей оставался прежним. Консервативность или, точнее, тенденция к консервативности, пожалуй, — главная черта обрядности и обычаев. Это заметно, например, в обрядах зимней пахоты, совершавшихся в святочный период, на сретение или во время карнавала, в зависимости от района. Если реальная пахота давно уже ведется в Европе отдельными хозяйствами (т. е. на уровне семьи), то обрядовая, типа румынского «плугушорул», — обязательно «всем миром», при участии всех жителей. Конечно, тянут плуг только ряженые, но они представляют весь коллектив и действуют при всеобщем сборе или должны обойти все дома, т. е., хотя в историческом времени уже произошел переход от общинной запашки к семейной, сакральное время, проявляющееся в обрядах, осталось в прежнем виде, не двигалось, вернее, двигалось по годовому кругу.

Символическая пахота во время карнавала (по мнению некоторых ученых, сам праздник карнавала и вырос из этого обряда) или по снегу зимой еще раз подчеркивает связь обрядовой деятельности с трудовой. Святочный и карнавальный периоды — это начало нового года. До XVI в. год и начинался в большинстве европейских стран с весны, правда с пасхи, но пасха стала в контексте народной культуры равнозначной другим весенним праздникам, поставив рядом с церковными формами те же обрядовые элементы, что и в карнавале. Кое-где в светлое воскресенье ряженые также тащили плуг. Но пасхальный праздник — явление позднее. Карнавал был раньше.

Так вот, при встрече Нового года, будь то весной или зимой, обряды, имеющие непосредственное отношение к хозяйственной деятельности, как бы имитируют рациональные действия крестьянина, предваряя их. Оторвавшись от непосредственной трудовой практики, перейдя в качественно иное время, эти обряды вошли в сферу «магии первого дня». Более уместным, впрочем, представляется термин «инициальная магия», так как гадания, приметы и другие действия такого рода совершаются не только в один день. Обрядовая запашка, таким образом, страхует, обеспечивает успех будущей реальной пахоте. В этом тоже одна из причин отмеченной выше консервативности обряда: весной на поле можно пахать и семьями, но эффективность именно общинной формы «пахоты по снегу» закреплена веками.

Аналогичную форму имитации реального трудового процесса мы видим, вероятно, и в зимних обрядах с плодовыми деревьями: их бьют факелами, перевязывают соломенным жгутом, присыпают снег вокруг стволов золой из очага. Все это — лишь символизация обрядово-трудового весеннего и летнего действия; но дерево «знает», что оно не забыто, — все, что с ним делают символически, будет сделано в нужное время реально.

Большая часть обычаев аграрной и всякой иной продуцирующей магии приурочена к весеннему периоду сельскохозяйственного года: пахоте, первому выгону скота на пастбище.

Что касается эротических элементов, которые иногда очень заметно примешиваются к обрядам аграрной магии, то связь этих двух типов ритуальных действий более глубока и органична, чем может на первый взгляд показаться. Дело не только в том, что обряды плодородия и эротические обряды порой сочетаются и почти сливаются между собой, и не в совпадении календарных сроков. Дело идет о более важной вещи. Вспомним формулировку Энгельса о неразрывной связи двух основных и равноправных разделов материального производства. Оно распадается на: 1) производство средств существования и 2) «воспроизводство самого человека», т. е. карнальные, брачно-половые отношения. Последние отнюдь не сводятся к собственно «эросу», к ухаживанию и пр., а представляют собой столь же материальную, столь же необходимую основу всей общественной жизни людей, как и производство материальных средств существования.

Календарный характер эротической обрядности, связанной с производством средств существования, определяется сроками сельскохозяйственных работ (вернее, соответствующих им обрядов, а они, как мы видели, могут совершаться и в иное время). Но и «брачные отношения, старая календарная обусловленность которых сохранилась лишь в отдельных переживаниях», входили в сферу нашего исследования. Практически все праздники весны и первой половины лета не просто включают в себя эротические обряды: эти обряды занимают здесь главное место. Эротика проявляется в них явно (в майских и особенно в купальских праздниках) или завуалированно — в виде брака майских «короля» и «королевы», непристойных шуток на карнавале, обычая кумиться, шуточных боев между парнями и девушками, воздвижении майского шеста в т. д. Можно предположить, что забота общины о самовоспроизводстве проявлялась в создании коллективного эротического фона в майско-июньский период.

Несомненно более поздний обычай справлять свадьбы, приходящийся на осенне-зимнюю пору, также стал календарным: его дата определялась сроком, необходимым для того, чтобы увериться в эффективности весенне-летних гульбищ, и тем, что в эту пору уже был собран урожай и наступало изобилие.

Первичные корни игр и танцев, вероятно, надо искать в биологическом прошлом человека. Ведь и животные — некоторые млекопитающие, птицы и др. — устраивают в период брачного спаривания игры, состязания, пляски. Вероятно, наши животные предки еще на биологическом уровне знали таковые. В отношении эпохи верхнего палеолита это не подлежит никакому сомнению — десятками насчитываются изображения танцующих человеческих фигур на стенах верхнепалеолитических пещер и на отдельных предметах этого времени.

Обряды, связанные с огнем, присутствуют во всех праздниках. Только осенью ритуальные огни играют меньшую роль. Может быть, это связано с тем, что пламя костров, факелов, пускание с горы огненных колес символизируют солнечный свет и жар, а осенью солнце приближается, по народным поверьям, к смерти? Во всяком случае костры, свечи, факелы занимают важнейшее место в обрядах очищения, смерти-возрождения. Их зажигают при конце «старого времени» и начале «нового». Заметнее всего функция огня в обрядах предрождественских и рождественских (в частности, бадняк, а позднее — свечи на елке); на сретение (еще в древнем Риме февраль был месяцем покаяния и очищения перед новогодним мартом); в ходе карнавала, кульминация которого — сжигание чучела хозяина праздника — Карнавала, и особенно на иванов день. После окончания жатвы также принято жечь праздничные костры, возможно, с той же целью — оживление умершего урожая. Возжигание свечей на могилах родственников в день поминовения, должно быть, имеет тот же смысл, что и восточнославянский обычай «греть покойников».

Свеча вообще в обрядах и поверьях стала символом жизни. В легендах и сказках, особенно у славян, человек, попавший в гости к богу или черту, видит множество горящих свечей, длина которых соответствует сроку оставшейся жизни того или иного человека. То же поверье мы замечаем, например, в обычае молодежи пускать по реке венки с зажженной свечой. У кого огонь погаснет раньше, тот не женится, скоро умрет.

В последнем обряде заметно еще одно немаловажное для анализа обрядности явление. Огонь и вода, чья противоположность вошла в поговорку, оказываются однозначны, играют в обрядах одну и ту же роль — очищающей стихии. В люстрационных обрядах чучело, «май», маскированный персонаж или сжигается, или топится (реально либо символически). В Древней Греции при совершении очистительного обряда воду в сосуде освящали погружением туда горящей головни и этой водой окроплялись участники жертвоприношения. Да и во всех обрядах такого типа у европейских народов мы видим, что очищение совершается либо в ритуальном омовении, либо в окуривании, прыжках через огонь и т. п.

Такое же явление — не только многофункциональность единого обряда, но и несколько способов выражения какой-нибудь одной идеи — мы видим в обычае пускать на воду венки со свечами: здесь участвуют растительность и зелень. А зелень — символ жизни. Недаром олицетворением пробудившейся природы служит человек, укутанный в листья; можно также вспомнить обычай многих европейских народов ставить в воду срезанные в день св. Варвары (4 декабря) ветки, чтобы они распустились к рождеству или Новому году. Этот обычай тоже, вероятно, можно отнести к попыткам создания обрядовой «модели года», как и пахоту по снегу, — в начале года должно быть символически представлено все главное в будущей реальной жизни. Но и разведение огней в переломные моменты «конца» и «начала» времени — аналогичное явление. Так что, когда болгарский полазник, войдя в дом, прежде всего ворошит огонь в очаге зеленой веткой, это выражает заботу о благополучии дома, объединяя два символа.

В этом свете не столь уже неожиданным предстает процесс постепенного вытеснения рождественского полена обычаем обряжать на святочный период елку (тем более что на елке зажигались свечи, замененные сейчас электрическими лампочками).

Со стремлением создать на праздник в обрядовой форме идеальную полноту будущего мира связано и обрядовое вкушение пищи. В томах, посвященных сезонным обычаям и обрядам, уже было выяснено значение таких обязательных блюд, как панспермия, — каша из всех видов круп, какие есть в хозяйстве. В праздничной трапезе постоянно наличествуют две борющиеся тенденции: поставить на стол как можно большее число блюд, включить в обряд все производимое, и выделить специфику данного дня особым блюдом. Можно напомнить лишь, что общая еда и питье, как и обычай взаимных подарков, имеют функцию сплочения коллектива, подтверждения его единства.

* * *

Сравнительное рассмотрение календарных обычаев и обрядов приводит к предположению, что набор обрядовых элементов довольно ограничен. Речь идет, конечно, об обязательных, структурных элементах; второстепенных, случайных может быть сколь угодно много — их наличие определяется не традицией, а локальными особенностями, модой и т. д. Это-то ограниченное число обрядовых элементов и распределяется в различном виде по календарным праздникам. Они могут варьировать в разных праздниках по-разному, создавая многообразие обрядов внутри одного этноса. Они могут образовывать в разных этносах тождественные обряды: например, у земледельцев Греции, Испании, Болгарии, Югославии, Чехии, Австрии, Швейцарии обрядовая пахота производится во время карнавала (масленицы). Однако даже такая тождественность не может быть доказательством родства этносов, скорее, она показывает возможное единство хозяйственно-культурных типов. Более того, эти сходные обряды могут восприниматься (прежде всего их носителями) по-разному, в ином праздничном контексте. Даже внутри одного этноса различны два праздника с тождественной структурой — плугушорул и первая пахота, карнавал и пасха — по соотношению символических и рациональных действий, по размещению обрядовых элементов и т. д. Тем более в разных этносах подобные обряды могут быть включены в различные традиции. Таким образом, хотя факт ограниченности структурных элементов обряда открывает новые возможности исследования, этот вопрос еще требует дальнейшей разработки.

Нельзя обойти еще одну проблему, связанную с только что упомянутой, но лишь слегка затронутую в серии: соотношение календарных обрядов и обрядов переходного цикла. Например, в Югославии совпадает набор поминальных блюд и блюд, выставляемых на трапезу в сочельник; в похоронном обряде западных славян «вынесение сора из избы» занимает то же место, что и в люстрационных календарных обрядах. Выяснение этой проблемы позволило бы установить степень единообразия культуры в обрядовой сфере.

* * *

Одна из самых интересных, но еще почти незатронутых задач этнографии в области изучения обрядов состоит в нахождении рядом с общими чертами также и региональных, и локальных особенностей в календарных обычаях европейских народов. Можно ли говорить о типичных и существенных различиях в характере этих обычаев в отдельных странах или группах стран? Можно ли соотнести эти различия с этническими или языковыми границами, с границами более крупных историко-этнографических областей, с хозяйственно-культурными зонами и природными условиями, с исторически сложившимися политическими организмами?

На эти вопросы еще невозможно дать уверенные и обоснованные ответы. Но в науке накоплен значительный фактический материал — он изложен в трех книгах «Календарных обычаев и обрядов в странах зарубежной Европы», позволяющий вплотную подойти к исследованию «культурных районов», к районированию календарных обычаев, обрядов. Этническая же принадлежность в Европе по календарной обрядности вряд ли может быть выявлена. В сложном феномене обрядности, разумеется, присутствуют и этнические характеристики, но они нередко не являются определяющими: более важную роль играют субэтнические или надэтнические, как, например, конфессиональный фактор. Проблема установления иерархии этнических признаков в обрядности еще ждет своего решения. Вообще картографирование по элементам духовной культуры несравненно труднее, чем по показателям материальной культуры. По материалам обрядности, впрочем, могут быть определены локальные или (при большей степени абстрагирования) региональные культуры.

Даже в наше время обряды, сформировавшиеся в среде этнических образований (племен, союзов племен, этнических общностей в рамках рабовладельческих и раннефеодальных государств) до распространения христианства, сохраняют в той или иной степени региональные черты. Обряды, как и религиозные верования в целом, связаны, с одной стороны, с культурно-хозяйственными типами, а с другой — с культурно-этническими процессами. Распространение христианства на территории Европы происходило в разное время и с различной степенью интенсивности, поэтому синкретизм христианской обрядности и местных мифологических образов и преданий, олицетворения природы и особенности производственного быта (божества — хозяева местности, покровители ремесел, патроны городов и т. п.) — этот сложный клубок религиозных представлений и практической жизни людей (нашедший непосредственное отражение в календарной обрядности) — имеет прямое отношение к этнографическому районированию Европы.

Предположительно можно предложить следующее районирование:

1. Юго-Восточная Европа: комплекс культур иллиро-фракийского, греко-римского, древнеславянского мира. Этот район — один из древних очагов земледелия. Земледельческая обрядность преобладает в генезисе многих календарных обрядов, дошедших до наших дней. Эта область Европы занимает переходное географическое положение между Европой и Азией и промежуточное положение в формировании древних культур. Древневосточные культы умирающих (умерщвляемых) и воскресающих богов (божеств, духов) растительности, культ солнечного бога Митры не только отложились в местных особенностях обрядов, но и непосредственно повлияли на ритуальное оформление культа Христа. Переселение различных варварских этносов с востока в этот район и в Западную Европу усилило разрыв, существовавший и прежде, между местными культурами и культурами Запада и Севера Европы. Позднее эта часть Европы стала основной территорией Византийской империи с ее официальной православной религией и в культурном отношении (особенно в земледельческой обрядности) еще больше обособилась от остальной — католической — Европы. С XV в. Юго-Восточная Европа вошла в состав Османской империи, что тоже отделило ее от других соседствовавших народов.

Как особый субрегион этой зоны можно выделить горные районы Карпато-Балкан с преобладанием скотоводческого хозяйства и соответствующей ему обрядности. В частности, здесь наличествуют сходные приемы календарных обрядов, направленные на увеличение плодовитости скота. В то же время в календарной обрядности здешних народов имеются черты, роднящие их с жителями Центральной Европы.

2. Романоязычная южная зона Европы: сочетание кельтской и древнеримской культур. Здесь тоже преобладало земледельческое хозяйство (хотя, как и в первой названной области, значительным было и скотоводство, и рыболовство, и собирание даров моря, но мы в интересах известной схематизации опускаем сейчас эти факты). Римский календарь (например, начало года с марта и др.) оказал большое влияние на расстановку по годовому циклу многих календарных обрядов всех европейских народов. Южная Европа — зона раннего и интенсивного внедрения католицизма, который наложил глубокую печать на психологию, быт и обрядность населения.

3. Центральная Европа: синкретизм культуры древних германцев и славян. Этнические территории этих двух групп изменялись, начиная с раннего средневековья и до новейшего времени, многократно пересекались. Следы мифологии древних германцев прослеживаются до сих пор: вальпургиева ночь (накануне 1 мая) известна только у германоязычных народов — немцев, австрийцев, народов Скандинавии. Славянские мифологические представления объединяют этот регион с Восточной Европой, ареалом западных и восточных славян. С распространением христианства (медленно и мучительно преодолевавшем местные культы) Центральная Европа была включена в католический мир, а позднее в ней пустили корни различные протестантские вероучения. В политическом плане многие области Центральной Европы вошли (в разное время и в разных границах) в священную Римскую империю германской нации, в государства Австрию и Австро-Венгрию, что служило культурному взаимовлиянию этнически разных народов.

4. Северная Европа. В основе ее культуры лежат скандинавские варианты древнегерманской мифологии. Протестантские вероучения наложили известный отпечаток на быт населения. Переходной зоной от северных скандинавских стран к центральноевропейским является область, прилегающая к Балтийскому морю. Селившиеся здесь финны, русские, эстонцы, латыши, литовцы, поляки, немцы, датчане и шведы поддерживали между собой культурные связи уже в период раннего средневековья. Большую роль играли походы викингов (с VII по X в.) — выходцы из Скандинавских стран, они проникли в глубь Франкской империи. Финны (частично лютеране, частично православные) составляют и в отношении местных обрядовых особенностей переходную зону от Северной к Восточной Европе. Преобладание охоты, в том числе морской, рыболовства, лесного промысла, в сочетании со скотоводством наложили специфический отпечаток на многие стороны календарных обрядов.

5. Северо-Западная Европа: сочетание кельтской, древнеримской и древнегерманской культур. Скотоводческое хозяйство древних кельтов определило такие особенности, как деление года на две части в соответствии со сроками перегона стад на летние и зимние пастбища (что имеет место и в других районах Европы). Кельтские черты, очень сильные в культуре народов Британских островов, сближают этот район Европы с Северной Францией. Различия во многом зависят от утверждения в Великобритании англиканства.

* * *

Относительность роли обряда как этнического признака видна на примере смены одного из центральных элементов рождественской обрядности. Бадняк (рождественское полено) был распространен до XIX в. практически по всей зарубежной Европе. Елка же сначала была показателем локальной культуры (Эльзас, юго-западная Германия), затем, по мере роста ее популярности, этнической и даже национальной (Германия). Теперь бадняк перешел на роль локальной характеристики, а ель господствует в рождественских обрядах Европы (став, правда, признаком европейской городской культуры), и в других частях света воспринимается как показатель единства обряда во всей Европе.

Процесс распространения рождественской елки напоминает еще об одном аспекте формирования новой обрядности в Европе: соотношение городской и сельской культур. В ходе урбанизации у бывших крестьян, приехавших в город из разных местностей, традиционная обрядность обедняется, сглаживаются слишком резкие локальные отличия одного и того же обряда. Окказиональные обряды, как правило, исчезают, да и календарных становится меньше. Но в городской культуре вырабатывается общая для данного района обрядность на основе многочисленных местных вариантов. Именно то, что в ней остается только существенное для обычая, а мелкие локальные различия теряются, позволяет ей в самосознании горожан (а зачастую и крестьян) стать признаком этнического единства для всего района. Из города же в наше время нередко исходит инициатива возрождения того или иного традиционного обряда для привлечения туристов или в целях подчеркивания этнической специфичности данного района (что мы можем видеть в этнических областях Великобритании, Франции, Испании и др.).

Христианство распространилось почти во всех странах Европы в течение IV–X вв. Не будучи в силах искоренить до конца старые ритуалы и верования, церковь шла на компромисс: старинные обряды, праздники были допущены, но приурочены к датам церковного календаря, к дням памяти святых (кто бы ни были эти святые, реальные исторические личности или мифологические образы). Именно этим путем многочисленные имена святых проникли в народный календарь, вытеснив древние местные божества или просто покрыв их своими именами. А самые важные из языческих праздников были привязаны к важнейшим датам церковного года: рождество, крещение-богоявление, сретение, благовещение, пасха и др.

Постепенно, веками, местные древние традиции переплетались и сливались с церковным богослужебным каноном. Такое слияние, правда, не представляло особых трудностей потому, что само-то христианское вероучение и христианский культ еще раньше, до своего распространения по европейским странам, впитали в себя очень многое из древних аграрных и аграрно-солярных культов. Взаимное приспособление, синкретизм старых и новых верований постепенно приводили ко все более прочному сплаву, где труднее становилось различить, что тут свое, местное, а что принесено христианством.

Одним из последствий этой синкретизации ритуала и верований была, видимо, более резкая поляризация религиозно-мифологических обрядов: те из древних божеств, которые слились с христианскими святыми, тем самым стали добрыми покровителями человека и его хозяйства; других церковь оттолкнула, превратила в «нечистую силу» — они слились с христианскими образами дьявола, чертей, бесов.

Однако целый ряд мифологических персонажей, видимо, восходящих к древним местным культам, не подвергся поляризации. Эти персонажи (больше в странах немецкого языка) сохранили двойственные черты — то благодетельные, то враждебные человеку.

Церковь нередко вводила взамен запрещаемых старинных обычаев и обрядов свои собственные, связанные с христианским вероучением, но приноровленные к вкусам и привычкам народных масс. Некоторые из этих церковного происхождения обрядов постепенно укоренялись в народе и тоже становились традиционными.

Зато календарная обрядность пополнялась в некоторых случаях (в сравнительно близкое к нам время) играми, не имеющими прямого отношения к религии: инсценировками исторических событий. При этом мы нередко можем видеть, как традиционные, архаичные обряды, сохраняя прежнюю структуру, получают новое осмысление. Так, например, популярные среди испанцев и португальцев «битвы мавров и христиан» — это не что иное, как новое осмысление древнейших агонических игр, а позднее — «прений Зимы и Лета». Сожжение англичанами 5 ноября чучела Гая Фокса, участника «порохового заговора», происходит по тем же правилам, что и сожжение чучела «Постного Джека» на пепельную среду.

Не только новые обычаи и новые ритуалы зарождались в близкое к нам время, принимая вид и форму древней традиции; заново рождались и рождаются и мифологические образы, связанные с этими новыми ритуалами, или, что тоже очень характерно, старинные мифологические представления, сращиваясь между собой и переосмысляясь, формируются в какие-то совсем новые персонажи, выполняющие сложные функции. Они по большей части привязываются к традиционным народным или даже церковным праздникам и иногда ясно выдают свое происхождение как олицетворение этих праздников. Но они, эти персонажи, уже не являются предметом настоящих религиозных представлений; напротив, это, скорее, комические или игровые обряды.

Вообще повсеместно наблюдается явление, пожалуй, наиболее характерное для современного состояния традиций, связанных с календарными обычаями и обрядами: постепенное выветривание их прежнего содержания, некогда вполне серьезного и даже жизненно важного; превращение этих обычаев и обрядов в чисто увеселительные действа, или — еще больше — в детские развлечения, детские праздники. Старый магический смысл обрядов и лежащие в их основе хозяйственные мотивы забываются, лучше сказать, давно забыты.

Превращение прежних аграрных, магических, религиозных, церковных обрядов в народные развлечения или в детские праздники — самая характерная черта традиционных календарных обычаев в наши дни.

Наконец, весьма любопытен процесс сращивания некоторых новейших гражданских, национальных и революционных праздников с народными традициями, приуроченными к календарным датам. Особенно заметно это на примере первомайского праздника.

В последние годы во многих странах наблюдается обогащение традиционных обрядов, приуроченных к старым датам, но иногда уже и без точного следования им, демонстрацией сокровищ народного искусства (танцы, песни, музыка, артистические соревнования, национальные костюмы, иногда спортивные игры и выступления). Подобного рода фестивали национального искусства за последние полтора-два десятилетия, после второй мировой войны (и, видимо, в связи с общим оживлением интереса к народной культуре), приобретают год от года все более широкий размах. Они известны во Франции (особенно в национальных ее районах — Бретань, Эльзас и др.), в Чехословакии, Югославии, Болгарии и в других странах. Эти фестивали, демонстрирующие лучшие стороны национальной культуры, служат прекрасной формой взаимного культурного обмена и взаимного обогащения людей разных стран. Если они и не всегда прямо связаны с датами старого обрядового календаря, то по существу органически продолжают и развивают ту же вековую традицию, но уже на новом, более высоком уровне.