Кто, скажите на милость, любит болеть? Казалось бы, никто на свете. А вот Полина… Впрочем, нет. Болеть Полина тоже не любит. Кому это может понравиться — температура, и лекарства всякие, и в постели лежать, да еще в шерстяных носках. Ну что может быть противнее — под одеялом и в шерстяных носках!

Но дело в том… Дело-то в том, что если Полина заболеет, то мама или бабушка позвонят в детскую поликлинику, и придет доктор Дорохов. А это уже кое-что! Это просто очень даже хорошо! Собственно, почему это так хорошо, Полина не могла бы так вот сразу взять и объяснить.

Доктора Дорохова зовут Алексей Иванович. Он такой молоденький, что всем хочется называть его просто Алеша. А это невежливо — называть доктора в белом халате и с трубочкой-фонендоскопом просто Алеша. Поэтому, чтобы как-нибудь не оговориться, папа, и мама, и бабушка, и Полина зовут его между собой доктор Дорохов.

Доктор Дорохов высокий-высокий, и у него такой взгляд особенный, внимательный, и добрый, и понимающий — все сразу. Полине кажется, что она бы могла рассказать ему про Фокки. Никому из взрослых — только ему.

Среди дня раздался звонок в дверь, и через несколько минут, вытирая руки и отдавая бабушке на ходу мохнатое полотенце, к Полине вошел — конечно, он — доктор Дорохов.

Бабушка пододвинула ему стул, и он сел рядом с Полининой кроватью.

— Ну что, нашлепалась по лужам, Веснушка? — спросил доктор Дорохов.

У Полины и правда по обеим сторонам носа, как только чуть весна, высыпали веселые веснушки. Но никто ее так никогда не называл. Она бы и не позволила. А доктору Дорохову было можно: у него это получалось не обидно и даже ласково.

Он, как всегда, послушал через трубочку «дыши — не дыши», а потом, словно не доверяя трубочке, приложил ухо к Полининой спине и опять велел то дышать, то не дышать.

— Ничего особенного, простудилась, — сказал он Полине, беря обе ее руки в свои и глядя на нее пристально. — Ты чем-то озабочена, Веснушка? — спросил он тихим голосом. — У тебя плохое настроение?

Полина посмотрела доктору Дорохову в глаза и кивнула. Не могла не кивнуть. Он понял. Он больше ни о чем не стал спрашивать. Только, уходя, улыбнулся, сказал:

— Ничего, скоро поправишься, Веснушка! — И еле слышно — или Полине это только показалось? — почти шепотом, пропел:

Подмигнул, чего обычно никогда не делал, и быстро вышел в коридор. Полина очень удивилась, но когда, проводив доктора Дорохова, в комнату вернулась бабушка, Полина ничего ей не сказала и только попросила:

— Бабушка Тая, расскажи мне про Крутогорск.

— Дак ведь что же рассказывать, Полинушка. Что было, то прошло, того уж нет нигде. — Бабушка вздохнула.

— Что, и города нет? — удивилась Полина. — Ты же туда ездила, даже открытки с видами Крутогорска привезла!

— Город есть. Только он не тот же самый. Новый. Большой. Дома высокие. Каменные. Людей в них много живет. Чужих.

Бабушка замолчала, задумалась.

— Бабуль, — не отставала Полина, — а ты мне про тот Крутогорск расскажи. Ну тот, прежний.

Полина хитрила немножко. Девочка знала, что бабушка любит тот Крутогорск, где она сама выросла, и мама выросла, и где раньше был дедушка.

— Крутогорск маленький, — говорит она обычно. — Но ведь это моя родина!

— Бабушка Тая, ну расскажи.

— Полиночка, обед у меня еще не готов. Мама придет с работы усталая, папа придет с работы голодный. А я борщ затеяла со сморчками.

— Откуда ты сморчки взяла? Грибов еще нет! Снег ведь не стаял!

— Ты разве забыла, дедушкин друг, дядя Йонас, приезжал из Литвы нас с тобой навестить, он нам мешочек сушеных сморчков привез. Так у меня еще остались. Вот с ними борщ и варится.

— Ну, пусть еще поварится. А ты со мной посиди, расскажи. Я больная. Доктор Дорохов ведь сказал, что больная!

— Ты кого хочешь уговоришь, — улыбнулась бабушка. — Сейчас только схожу, немного газ прикручу. И то — пусть борщ упреет хорошенечко.

Как только бабушка вышла из комнаты и пока не вернулась, Полина ясно слышала, как в воздухе звучат слова, которые произнести было решительно некому:

Или это все только кажется?

— Ну вот, — сказала бабушка Тая, садясь возле Полининой кровати. — Слушай. Вокзальчик в Крутогорске раньше был маленький, но красивый. Как теремок. Весь он был желтый, а под крышей бордюр и наличники белые-белые, их каждую весну белили.

— А где вы жили? — перебила Полина. Хотя она и про красивый вокзальчик, и про то, где жили, слышала не один раз.

— Где жили? Жили мы на самой крутой горе, на самой верхотуре. Город-то ведь недаром Крутогорском называется. Надо было сначала в гору подняться, потом липовым сквером пройти, а за сквером и начиналась наша улица. Пальмовая называлась. И откуда такое название, никто докопаться не мог. Я даже, когда в школе училась, в краеведческий музей бегала. Там сказали: мол, жил раньше на этой улице некто по фамилии то ли Пальмин, то ли Пальмов. А что за Пальмин или Пальмов и почему улицу в честь него назвали, пока неизвестно. Ну, вот. А когда твой дедушка с войны пришел…

— Он был герой? — в сотый раз спрашивает Полина.

— Да нет, Полиночка, героем он не успел стать. Он же был тогда молоденький. Как ему разрешили на фронт добровольцем пойти, тут скоро и война кончилась. Герой не герой, но и трусом не был. Хороший был у тебя дедушка…

Полина замерла. Она знала, что сейчас будет самый красивый бабушкин рассказ про Вардкеза и его необычайные алые и белые розы.

Но тут зазвонил телефон. Бабушкина приятельница Ванда Феликсовна долго держала ее у телефона, а вскоре пришли мама и папа, и бабушка стала кормить их обедом. После обеда мама только на минутку зашла к Полине, погладила по голове и дала лекарство, снова взялась за свои рукописи, и всем было опять не до Полины. Температура у нее уже спала. Полина была только вялая и сонная. Но кто-то все время говорил и приговаривал:

А у нее даже не было сил подумать, кто же это говорит? Бабушка зашла, погасила лампу, и Полина стала задремывать…

Бабушка Тая отгремела на кухне посудой и ушла в свою комнату, к большой дедушкиной фотографии и вазам с сухими травами. Некоторое время в щелочку под дверью Полининой комнаты проникал свет из коридора, но потом и он погас.

Полине не спалось, только так, дремалось. Где-то за стеной в соседней квартире кто-то играл и играл на скрипке все одну и ту же, одну и ту же мелодию.

Дверь в ее комнату никто не открывал. Это точно. Окно тоже было закрыто, потому что Полина простужена и бабушка бережет тепло. Но вдруг…

Совершенно неизвестно откуда посреди комнаты оказалась девочка. В комнате сделалось светло как днем не потому, что зажглись лампы, а потому, что девочка светилась. И платьице на ней было светлое, блестящее. Полина села на кровати.

— Ты мне снишься? — спросила она светящуюся девочку.

— Но ты ведь не спишь! — сказала загадочная гостья, и от ее слов по стенам забегали светло-зеленые огоньки.

— Кто ты? — шепотом спросила Полина. Ей сделалось страшно. Она никогда в жизни не видела светящихся девочек с разноцветными словами.

— Не бойся, — сказала девочка. И снова побежали огоньки, но только уже не зеленые, а голубые. — Не надо пугаться. Я — звезда.

— Как — звезда? Так не бывает!

Девочка засмеялась. Огоньков стало еще больше. Они были всех цветов радуги.

— Разве ты никогда не видела звезд на небе? И больших, и маленьких…

— Так ведь то же на небе!

— У звезд есть лучи, которые связывают небо с землей, — сказала девочка.

— А тебя как-нибудь зовут? — спросила Полина растерянно.

— Ая. Я — девочка-звезда, и меня зовут Ая.

— Как же ты здесь оказалась?

Ая опять засмеялась своим цветным смехом.

— Это-то совсем просто. Ты лучше спроси, зачем?

— За-зачем? — машинально переспросила Полина.

— Так ведь тебе плохо? — сказала Ая.

— Ничего. Температура уже спала.

— Я не об этом говорю. Подумай.

Полина задумалась. Да, перед девочкой, которая светилась и смеялась разноцветным смехом, что было притворяться! Хотя Полина вообще-то была девочка скрытная и не всякому рассказывала, как там у нее на душе — хорошо или плохо.

«Сокровенная», — называла ее бабушка Тая.

— Можешь не говорить, — продолжала Ая. — Звезды знают про людей гораздо больше, чем ты думаешь. А я знаю: и про Фокки, и про ковер, и про модальные глаголы.

— Как же так? — робко спросила Полина. — Ты — звезда, но ты не на небе. И вид у тебя — ну совсем как у девочки. Только платье — как будто ты в костюме снежной королевы…

— Звезды умеют иногда принимать человеческий вид. — Девочка-звезда помолчала. — Слушай, — сказала она наконец. — А ведь ты любишь и маму, и папу. — Она не спрашивала. Она просто сказала.

Полина подумала, точно заглянула сама в себя. У мамы теплые руки, и так хорошо, когда у нее оказывается время с Полиной поговорить. И папа бывает добрым. Он тогда поет ей:

Это кусочек какой-то французской песенки. И они тогда оба, папа и Полина, весело смеются.

— Люблю, — сказала она. — И бабушку Таю. Только…

— Я знаю. Только после того, как получили новую квартиру и так ей радовались, сами все стали какие-то безрадостные. Занятые. И в дом перестало приходить веселое утро. А жить без веселого утра нельзя.

Полина кивнула.

— Понимаешь, что случилось, — продолжала Ая. — У вас в доме поселились хмурцы. Как только все сделались невеселыми, так они на вас и напали.

— Хмурцы? — удивилась Полина. — Кто это? Звери? Насекомые?

— И не звери, и не насекомые.

— Кто же тогда?

— Они такие маленькие существа. Как пылинки. Только пылинки веселые, а эти — хмурые.

— Страшные?

— Да не страшные, а вредные. Они любят, чтобы люди были невеселые, озабоченные, хмурые. Они плетут хмурость из невидимых хмурых нитей, и, как пауки, ловят в них веселые слова, улыбки, смешинки. Ловят и уносят и прячут где-то в далеких пещерах, куда не заглядывают ни люди, ни звезды. И очень любят делать людям мелкие пакости.

— Как же нам теперь быть? — спросила Полина.

— Тихонечко одевайся, и пойдем.

— Куда? Мне нельзя, я больная, — испугалась Полина. — Меня гулять не пускают. Доктор Дорохов велел дома сидеть.

— Ты уже почти здорова, у тебя нет температуры, — сказала Ая. — Вот увидишь, тебе наша прогулка не повредит.

— А как же мама и папа? И бабушка Тая? Они ведь будут меня искать?

— Решайся, Полина, — сказала Ая. — Многое зависит от тебя.

Полина думала всего одну минутку. Потом быстро оделась. Оглядела комнату. Ах да, вот что! Она приготовила бабушке и маме на день рождения рисунки. Бабушка и мама родились в один и тот же день — двадцать третьего марта. Эти рисунки — сюрприз. На одном нарисованы пальмы, на них висят гроздьями желтые бананы, а на вершине самой высокой пальмы сидит синяя обезьянка. Почему синяя? Потому что коричневый карандаш сломался. А Полине показалось, что синяя даже лучше — смешнее. На другом рисунке пасутся кони. Красивые разноцветные кони на опушке леса. И солнце в небе светит. И плывут большие, похожие на птиц облака. Полина достала с полки третий том Детской энциклопедии, спрятала рисунки между страницами и поставила книгу обратно в шкаф.

— Пошли, — сказала она Ае.

Пока они на цыпочках шли к двери, Ая тихо нашептывала: