Родос

Покинув Теру, Филота продвигался на восток восемь дней, несмотря на то, что до Родоса можно было дойти вдвое быстрее. Сын Пармениона не спешил, посещал все острова на пути – Астипалею, Тилос, Халку. Встреча с Неархом была назначена через пятнадцать дней, если считать с момента ухода с Теры. Отрядам предстояло соединиться в гавани, расположенной в северной части Родоса. Там, где в будущем должен был возникнуть знаменитый "дем родосцев", город, носящий одно с островом имя, заложенный жителями трёх объединившихся полисов островитян – Камира, Ялиса и Линда. Это случилось за полсотни лет до рождения Филоты, потому, сейчас, естественно, никакого города там не было. Но удобная гавань никуда не делась.

Филота на Родос не торопился. Ещё на пути в Элладу он посетил городок Линд, лежащий в юго-восточной части острова. Ничего особенно интересного македоняне там не обнаружили, разве что принесли жертвы Афине Линдской в храме, основанном Данаем. Земли здесь были очень скудными, людей жило мало. Критяне использовали Линд, как стоянку для своих торговых судов, следующих на Кипр и обратно. Все это привело Филоту к мысли, что другие части острова осматривать бессмысленно. Конечно, если бы сыну Пармениона пришло в голову расспросить Пнитагора о Родосе более подробно, он бы узнал, что на западе острова земли куда плодороднее и населения там всегда было больше. Но архинаварх не отличался любознательностью Александра и ничего спрашивать не стал.

Возле острова Халка встретили торговое судно критян. Купцы не пытались бежать, держали себя достойно, без страха. "Железные люди", несколько месяцев назад посещавшие Линд и ушедшие на запад, никого в этих водах уже не удивляли.

– Похоже, не слышали про Теру, – предположил Филота, несколько озадаченный спокойствием купцов, – а ведь несколько судов сумело от нас удрать. Что же, они не донесли сюда вести?

Удивляться пришлось не только этому: как оказалось, судно критян шло из Камира.

– Значит, он уже построен, – отметил Никанор.

– Это хорошо, – сказал Пнитагор, – там удобная стоянка. И, судя по всему, местные отнесутся не враждебно.

– Если мы не начнём их резать, – заметил Никанор, подозрительно взглянув на брата.

Филота хмыкнул. Он помнил слова египтянина Тутии о том, что родосские критяне платят фараонам дань. Причём, уже почти сто лет. Он так же знал, что сам Крит оной дани не платит и Тутмос ещё только собирается распространить на него своё влияние. Это наводило на мысль, что Арейменес, царь Секиры, властвует далеко не над всеми своими единоплеменниками. Некоторые критские поселения в Эгеиде жили своим умом (как, например, на Кипре).

Это эллинов не удивляло, ибо в будущем уже их собственные колонии далеко не всегда состояли с метрополиями в братском союзе, иногда даже воевали, как, например, Керкира с Коринфом.

– Они платят дань Египту и нападать на них крайне неразумно, нарушим договор, а это война. Александр шкуру спустит, – ответил Филота.

– Но Камир все же неплохо бы посетить, – сказал Пнитагор.

– Это бесспорно, – согласился Филота, – к тому же есть у меня одна мысль...

– Какая? – спросил Никанор.

– Потом... – уклонился от ответа Филота, – надо сначала осмотреться.

Камир обнаружился не совсем там, где должен был быть, но Пнитагор тому не удивился, объяснил, что после какого-то разорения жители отстроили свой город заново, сохранив его имя, в другом месте, чуть севернее. От прежнего остались руины, облюбованные пиратами. Место сие привлекало их тем, что удобную и обширную бухту прикрывали три небольших островка, проливы между которыми мелководны, усеяны скалами, в том числе и подводными. Не всякая триера здесь проскочит. Удобен для входа в бухту только северный пролив.

Ныне же Камир стоял на горе, возвышавшейся над морем на триста локтей. Стены его, сложенные из дикого камня, весьма внушали и высотой и протяжённостью. Многолюдный город целиком в их каменное кольцо не помещался, у подножия горы вдоль береговой линии раскинулось большое предместье. День и ночь в сравнении с захудалым Линдом, где кроме купеческих складов почти и смотреть-то не на что.

Филота, обозревая мощные укрепления, нисколько не огорчился. Город он штурмовать не собирался. Да и местные встретили "железных людей" благосклонно. Уже весь Родос знал, что те ведут себя миролюбиво, а выгод от общения с ними немало. Родосские критяне действительно ничего не знали о разорении Теры и конфликте пришельцев с их единоплеменниками в Афинах.

Как быстро выяснилось, в Камире правил царь, не подчиняющийся Арейменесу. Звали сего государя Дадаре Менес. Дедал, стало быть. Правда к Лабиринту, крыльям и прочим многочисленным хитроумным придумкам, он отношения не имел, что несколько разочаровало македонян.

Царь Дадаре встретил пришельцев торжественно, как старых друзей, хотя видел их впервые. Филота весь расцвёл от удовольствия, благодушно принимая подношения и, в свою очередь, одаривая царя с его высокородными сановниками, среди которых особенно выделялся немолодой муж, одетый не просто богато – роскошно. Золотых украшений на нём было столько, что даже хотелось пожалеть беднягу, вынужденного таскать на себе такую тяжесть. Платье – финикийский пурпур, расшитый золотом, на голове шапка, украшенная страусовыми перьями. Золотой наборный пояс, браслеты. Он выглядел богаче царя. Собственно, так и было, как вскоре выяснил Филота. Звали сего знатного мужа – Дамакон. Демоконт по-эллински. "Копье народа". Имя это более подходило воину, нежели купцу, но высокородный Дамакон был именно купцом.

Среди знатных критян опытный Пнитагор сразу приметил чужеземца. Финикийца. Тот постоянно держался возле царя и часто что-то шептал ему на ухо.

– Переводчик? – спросил Филота.

– Возможно. Но, скорее, советник. Посмотри на взгляд и осанку. Слишком независим для простого слуги.

Финикийца звали Никмадду, он был представлен Филоте одним из первых, что лишь подтвердило его высокий статус. Был он не просто советником царя, но представлял на Родосе интересы купеческих сообществ Тира.

Услышав об этом, Филота и Пнитагор переглянулись. Тира? Тир под египтянами. И Родос платит дань Египту. О чём все это говорит?

– Сдаётся мне, он тут – глаза и уши Тутмоса, – негромко проговорил Пнитагор.

– Пожалуй, соглашусь с тобой, – кивнул Филота.

Сын Пармениона высматривал в свите царя египтян, но их здесь, похоже, не было. Ни купцов, ни сановников, ни воинов.

Общение протекало без особых трудностей. Македонянам помогал Этеокл, Адар-Мелек уверенно объяснялся с Никмадду.

Царь Дадаре устроил для дорогих гостей роскошный пир и не скупился на славословия. Но Дамакон и здесь его обскакал.

– Они явно чего-то от тебя хотят, – догадался Никанор.

– Похоже на то, – согласился Филота.

Он заметил, что Никмадду был сдержан, сосредоточен и посматривал на Дамакона неодобрительно. Полезное наблюдение.

По окончании первого дня пира, когда гости вернулись в свой лагерь, разбитый возле предместья Камира, Филота, в отличие от многих не увлекавшийся вином, собрал в своём шатре малый совет, где присутствовали его брат, Пнитагор и Адар-Мелек.

– Этот город должен быть нашим, – заявил он без предисловий.

Адар-Мелек фыркнул.

– За какой радостью тебе надо эту беременную голову, ссориться с мицри за здорово живёшь?

– Город богат и выгодно расположен, – сказал Пнитагор, – Филота прав, отказываться от Камира – верх глупости.

– Выгодно расположен, ха! Не смеши мои сандалии! Здесь, на Родосе, выгодно расположен только один город, да и то придётся тыщу лет поскучать, пока кое у кого шевельнётся мысль за поворочать камни.

– То-то вы безо всякого пинка от персов торопились придушить "невыгодно расположенный" Линд, – заметил Пнитагор.

– Так то было полтораста лет назад.

– И что с того? Хочешь сказать – "давно и неправда?"

– Филота, ты же сам все время говорил, что нельзя ссориться с египтянами, – Никанор не стал развивать разговор про выгоды.

– Мы и не будем, – уверенно ответил Филота, – пускай Дедал ссорится с ними, а мы останемся не при делах.

– Хочешь все представить так, будто они сами попросились под нашу руку? И что предложишь? Меньшую дань, чем они платят Тутмосу?

– И нашу защиту, – кивнул Филота.

– Рассчитываешь, что они рассудят, будто Тутмос далеко, а Александр под боком? – поинтересовался Никанор.

– Где-то так.

На следующий день царю Дадаре намекнули о том, что неплохо бы переговорить в узком кругу. Тот намёк понял и не удивился. Со стороны родосцев на этом разговоре кроме царя присутствовали Дамакон и Никмадду. Из-за последнего, Филота не рискнул говорить с царём открыто и называть вещи своими именами. Началась игра: "Я тебе ничего не скажу, но ты сам догадайся, что у меня на уме, а я попробую догадаться, что ты догадался".

Дамакон, выслушав предложение, суть которого была надёжно запрятана под многословным словоблудием, заулыбался. Никмадду нахмурился. Лицо царя приняло странное выражение, он скосил глаза на финикийца, и ответил весьма неопределённо, что мол, предложение интересное и его стоит обдумать. На том пока и разошлись.

– Мне все ясно, – заявил после переговоров Пнитагор, – у них тут раскол. Этот Дамакон, судя по всему, хочет избавиться от опеки египтян. И наверняка его многие в том поддерживают, а царь колеблется.

– Ты сегодня – сама прозорливость, Пнитагор! – саркастически хмыкнул Адар-Мелек и театрально закатил глаза.

Киприот обиженно поджал губы.

Для переговоров "о делах торговых", как было во всеуслышание объявлено, вне стен города поставили большой шатёр. Вскоре выяснилось, что торговаться, отвечать двусмысленно на прямой вопрос критяне умеют ничуть не хуже "пурпурных". Дамакон быстро запомнил эллинские слова "дорогой друг" и теперь вставлял их в каждую свою фразу, непрерывно улыбаясь. Говорил он очень цветисто, воздавал хвалу Александру, Филоте, все время кивал. Македоняне поняли, что эти кивки в равной степени означали, как "да", так и "нет". Царь вёл себя более сдержано и осторожно. Никмадду по большей части помалкивал, глядя на македонян исподлобья.

Филота чувствовал, что Дамакон хочет усидеть на двух стульях, а царь постепенно все больше продвигается назад к египетскому стулу, с которого, поначалу, уже почти сполз. Финикиец, видать, хлеб свой ел не зря, и когда критяне после очередного посещения переговорного шатра удалялись в свой город, быстро находил нужные слова, пресекающие царские метания.

Шаг вперёд, два назад. Архинаварх начал раздражаться и подумывать, что неплохо бы уже утяжелить доброе слово полновесным ядром для палинтона. Несколько машин сняли с кораблей и поставили на берегу "для починки". На одном из транспортов перевозили в разобранном виде огромный палинтон, способный метать камни весом в два таланта. Эту махину брали в поход на всякий случай, на корабле её было не развернуть, исключительно сухопутное орудие.

Для царя устроили показательную демонстрацию, разнеся в щепки великодушно пожертвованный им для сего действа сарай. Точно так же Филота играл мускулами перед ахейцами, вот только в отличие от них Дадаре, почему-то, не очень впечатлился.

Пнитагор, изо всех сил придавая своему голосу загадочность, рассказал, как долог путь из Египта. Он проходит мимо Кипра, где властвует великий царь Александр. До Родоса иным путём не добраться.

– Разве что пересечь море напрямик, но кто на такое отважится?

Услышав эти слова, Адар-Мелек не сдержал высокомерной ухмылки. Даже Дамакон как-то странно посмотрел на Никмадду, но ничего не возразил.

В брожениях вокруг да около, предложения Филоты тягучим мёдом протянулись три дня, а на четвёртый случилось нечто, заставившее медленно ползущие события резко перейти в галоп.

В палатку Филоты зашёл Никанор в сопровождении нескольких воинов. В руках он держал... совиную тушку, пронзённую стрелой.

– Что это? – спросил архинаварх.

– Сова.

– Это я вижу. Вы что, с ума сошли, по совам стрелять? А если это сова Афины? Кто разрешил?

– Я приказал, – спокойно ответил Никанор, – вспомни, как передают сообщения египтяне.

– Тут же нет египтян.

– Ага. Совсем нет. А сова несла вот это.

Никанор протянул брату короткую трубочку, сделанную из толстого гусиного пера и с двух сторон запечатанную воском.

– Та-ак... – протянул Филота, – доставай.

Никанор осторожно, помогая себе деревянным стилом для письма, извлёк из трубки свёрнутую узкую полоску тонко выделанного папируса, покрытую египетскими письменами.

– Кто подстрелил сову? – спросил архинаварх.

Никанор молча вытолкнул вперёд одного из воинов, пришедших с ним.

– Молодец, получишь щедрую награду, – похвалил Филота.

Воин, просияв, поклонился.

– Ступайте. Никанор, останься.

Когда братья остались наедине, Филота спросил:

– Кто-нибудь у нас разбирает эти весёлые картинки?

– Вряд ли, – покачал головой Никанор, – я немного нахватался, но тут намалёвана какая-то бессмысленная хрень.

– Тайнопись, – кивнул Филота, – надо сохранить это послание, может быть, удастся прочитать.

– Но сейчас мы не сможем.

– Ну и что? Зато теперь совершенно очевидно, что египтяне держат руки на горле у Дедала.

– Может это не египтяне? Невелик секрет, использовать сов для передачи посланий.

– Только эллины с незапамятных времён разводили для этого голубей.

– В нынешней Элладе ещё не пользуются голубиной почтой, – не сдавался Никанор.

– Ты не можешь утверждать наверняка. Мы многое просто не успели увидеть.

– Может тогда не стоит связываться с Камиром? – осторожно спросил Никанор.

Филота долго не отвечал, задумчиво разглядывая папирус.

– Может быть... Но я думаю, что нам все же следует добиться от Дамакона некоторой ясности. В конце концов, критяне ведь не получили письмо.

Филота ошибся. Македоняне не знали, что для передачи особо важных сообщений сов выпускают парами, они несут одинаковые послания. Вторая сова достигла адресата. Дадаре Менес отреагировал на письмо немедленно – ворота Камира закрылись, а со стен македонянам прокричали пожелание убираться на все четыре стороны.

– Почтеннейший Менес! – крикнул снизу вверх Адар-Мелек, – ты говоришь обидно! Какая муха тебя укусила?

– Какая муха?! – вместо царя возмутился Никмадду, – злодеи, не делайте мне наивность на лице!

– Так, значит... – оскалился Филота.

– Я думаю, им рассказали о наших делах на Тере, – предположил Пнитагор.

– Кто рассказал? Другие критяне?

– Ну, больше некому.

Подбежал один из младших командиров.

– Архинаварх, поймали поджигателя!

Воины приволокли какого-то невзрачного человечка.

– Высекал огонь над горшком со смолой возле кораблей!

Несколько триер Филота приказал вытащить на берег для осмотра и ремонта. Поджигателя допросили с пристрастием. Будучи совершенно истерзанным, он рассказал, что действовал по приказу Никмадду.

– Откройте ворота! – орал Филота критянам, – иначе я сожгу город!

– Египтяне... – заикнулся было Никанор, но архинаварх не желал ничего слушать.

– Да насрать на египтян! Они за тридевять земель! Ты видел поблизости хотя бы одного?

Филота приказал стрелять поверх стен горшками со смолой. В городе загорелось несколько крыш. Критяне огрызались стрелами.

Ночью в лагерь пробрался Дамакон. Он пытался устроить переворот и скинуть Дедала, но не преуспел и сам еле унёс ноги.

– Сюда идёт флот Чёрной Земли. Это от черноногих Дадаре получил вести через Никмадду.

– Значит, Никмадду действительно служит египтянам? – спросил Никанор.

– Да, – ответил Дамакон. Теперь-то он мог не юлить и говорил прямо.

– Флот идёт с востока? – спросил Филота.

– Думаешь, это корабли Тутии? – предположил Пнитагор.

– А кто ещё может тут оказаться из раскрашенных? Тутии ближе всего.

– Тутии? – переспросил Дамакон, – не слышал о таком. Послание отправил Сиантеф.

– Кто это? – поинтересовался Пнитагор.

– Большой начальник. Правая рука царя черноногих.

– Сиантеф? – удивился Филота, – человека, про которого говорят, будто он правая рука фараона, зовут Ранефер...

– Херу-Си-Атет... – процедил Адар-Мелек.

Филота некоторое время молчал, потом выдавил из себя:

– Вот Керберово дерьмо... И как наши его просмотрели?

– Он идёт с Крита, почтеннейший, не с востока, – сказал Дамакон.

– Много у него кораблей? – спросил Пнитагор.

– Много. Он обещал помочь Дадаре.

Никанор присвистнул.

– Надо срочно послать за Неархом. Он ведь сам не догадается прийти сюда.

Пнитагор повернулся к Филоте и мрачно произнёс:

– С юга отмели и подводные камни, архинаварх. Египтянам придётся сделать крюк и подойти к Камиру с севера, как мы сюда пришли. Они отрежут нас от Неарха.

– Проклятье...

– Надо послать верхового, – сказал Никанор.

Большая часть конницы осталась с Неархом, но пару десятков лошадей Филота все же придержал для себя.

Гонца отправили немедленно. На следующее утро над стенами Камира появился густой чёрный дым. Он не тянулся в небо столбом, критяне выпускали его прерывистыми клубами.

– Сигнал подают, – процедил Пнитагор, – могли бы зеркалами, но вместо этого дымят. Стало быть, знают, что помощь подойдёт с севера и зеркалами солнце поймать трудно.

– Что они говорят, понимаешь? – спросил Филота Дамакона.

– Город осаждён. Просят помощи.

Прошёл час, а может два, и на горизонте блеснул яркий свет. Погас. Блеснул снова. Ещё и ещё.

– А вот и наши друзья... – прошипел Пнитагор.

– Что это за сигнал? – спросил архинаварх.

– Они помогут городу, – несколько неуверенно ответил Дамакон.

– Помогут... Готовиться к бою! – прогремел Филота, – все корабли, что на берегу – срочно на воду!

К счастью, такие можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Борей донёс до македонян песню египетской трубы.

– Может сходить до разговора? – осторожно спросил Адар-Мелек.

– Лучше до ветру сходи, – ответил Пнитагор, – пока время есть.

– Так ведь трубят...

Ему не ответили, и финикиец вынужден был поспешить к лодке, которая доставила его на борт "Гнева Мелькарта".

Матросы, гребцы и воины, спешно возвращались на корабли. Переполненные лодки носились по гавани, как ошпаренные. Несколько палинтонов, снятых с кораблей, так и пришлось оставить на берегу, не было времени их ворочать.

Никанор торопливо считал корабли противника.

– Что, много? – раздражённо бросил Филота.

– Меньше, чем у нас. Семнадцать... нет, вот ещё два. Девятнадцать кораблей разного размера.

– У нас тридцать два, – спокойно сказал Филота, – справимся.

Он посмотрел в сторону Камира. Над городом в небо росли уже несколько дымных столбов.

– Что там у них горит? Мы же сейчас не стреляем.

– Это они показывают раскрашенным бабам, что мы их тут совсем убиваем. Спасайте, мол, – ответил Филота.

Беспорядочно скученные у берега македонские корабли разворачивались, выходили на глубину, выстраиваясь в боевой порядок. Казалось, едва ли не половина из них должна была столкнуться с другой половиной, но кормчие и проревсы, бранясь на чём свет стоит в медные рупоры, срывая глотки, демонстрировали столь высокое искусство, что не треснуло ни одно весло.

Египетский флот приближался.

– Ты посмотри, какие смелые, – удивлённо протянул Филота, – или просто дураки?

Никанор его уверенности не разделял.

– Вот ведь засада... – пробормотал он еле слышно, – побьют нас – худо, побьём мы – тоже худо. Александр оторвёт головы...

– Победителей не судят, – бросил Филота.

– Может все же вызвать их на переговоры?

– И убраться восвояси, поджав хвост? В очередной раз прогнуться перед ними? До каких пор? И нет за нами никакой вины перед Александром. Не мы начали эту драку.

– Так ведь тут по-всякому истолковать можно...

– Толковать будет тот, кто победит. И не побьют нас. Их меньше. И вообще, я думаю, они блефуют. Должен же там хоть один разумный человек быть. Двинем, как фаланга против фаланги, они не выдержат, остановятся. Тогда и драки не будет, и разговор пойдёт куда интереснее.

Никанор не нашёл, что ответить. Брат говорил разумно. Сухопутное сражение двух катящихся друг на друга "брёвен" нередко заканчивалось, ещё не начавшись. У кого-то из противников при виде надвигающегося частокола копий отказывала выдержка, и он обращался в бегство. Но если у египтян найдётся достаточно хладнокровия, чтобы не испугаться превосходящих сил противника, придётся драться. В битве при Тире Никанор не участвовал, но видел её с берега и знал, что противник сей не прост, смертоносных хитростей у него припасено в достатке. Но и македоняне извлекли из того столкновения хороший урок. Увиденное в Тире, подстегнуло мысль Диада сотоварищи. За зиму мастера Александра подготовили и успешно испытали сразу несколько "подарков" для тех, кто в будущем попытается оспорить македонскую талассократию.

Медленно покачиваясь на низкой волне, "Трижды гигант Талос" двинулся вперёд, вспенивая воду вдоль бортов двумя сотнями своих рук. Остальные гексеры, пентеры и триеры последовали за ним, выстраиваясь в громадный клин.

Ранефер оторвался от сосудов синего стекла, в которые разглядывал густые клубы дыма над стенами Камира, и повернулся к сотнику Нахтра, стоявшему за спиной.

– Скажи, Коршун, как ты считаешь, может лев заставить стаю гиен отказаться от их добычи?

– Полагаю, этот вопрос не требует ответа. Думаешь, наши силы именно так соотносятся с силами македонян? – мрачно спросил сотник Хранителей, – я насчитал двадцать пять кораблей.

– Двадцать восемь, – ответил Ранефер, – вон туда посмотри, правее.

Нахтра взглянул в указанном направлении, кивнул.

– Думаю, и это ещё не все.

– Вот именно. К тому же, бывает, старые львы находят свою смерть в зубах гиен, не рассчитав своих сил.

– Уж не на почтенного Ранеба ли ты намекаешь, достойнейший? – прищурился сотник.

– Нет, что ты. Вовсе не учителя, живи он вечно, я имел в виду. Старый лев... Ну, просто к слову пришлось. Не выдумывал тайных смыслов.

– Они не ответили на песнь посланника. Не слышали? Не поняли?

– Или поняли, но пропустили мимо ушей, – сказал Ранефер.

– Сыграть её ещё раз?

Ипи некоторое время молчал, потом покосился на дым.

– Нет. Гиены уже вкусили крови. Просто так они добычу не отдадут. Льву остаётся одно. Прикажи флейтисту призвать Знаменосцев на "Мерит-Ра".

Нахтра кивнул. Меньше, чем через минуту замысловато пропела флейта. Её призыв подхватили на других ладьях, передали по цепочке. С кормы осадной ладьи "Пчела и Тростник" спустили большую лодку. На месабит и хеви-хенти, новых ударных ладьях, построенных с оглядкой на эллинские, лодки подвешивались на канатах по левому и правому борту, возле традиционных для кораблей Та-Кем кормовых оконечностей в форме цветков лотоса. Чтобы быстрее доставить на совет военачальников с кораблей, из-за небольших размеров не имеющих лодок, "Мерит-Ра" "поделилась" своими.

Эллины выстраивали строй в виде клина. Ипи на глаз прикинул расстояние до них. Не меньше пятой части итеру. Время, да будет проклят демон Ка-У-Ка, сотворивший его, поджимает, но все ещё позволяет провести совещание.

Главнокомандующий Нимаатра, поднявшись на "Мерит", сразу перешёл к делу.

– Наш строй против клина не годится.

Ранефер согласно кивнул.

– Предлагаю пойти в охват. Пастью Себека, как Величайший при Мегиддо, только на море.

– Верно, Ипи. Твой отряд на правое крыло, "Мерит" и "Прекраснейшая" тяжелее моих "Скипетров", больше осадка. Там глубина, а у берега велик риск пропороть брюхо.

– Порази меня Баал... Ничего себе зверюга на острие клина... – пробормотал Энил, смотревший в сосуды Амена, – прежде не видел таких.

Голос финикийца дрогнул.

Ранефер посмотрел на него, подумав, что особой храбростью тот не отличается. Как поведёт себя в бою? Сейчас Энил выглядел, как истинный сын Реки: гладко выбрит, на голове парик, глаза подведены чёрными знаками Уаджат. Но изменилась ли натура? Ипи привык считать, что стойкости от фенех ждать не следует. Не слишком справедливое суждение, если хорошо подумать.

– Не видел? – удивился Ранеб.

– Нет. Это что-то новое. Магалия шире. Видать, Пнитагор, или кому там это пришло в голову, посадил в верхнем ряду по три гребца на весло. А может и во втором столько же. Таких прежде не строили, хотя, конечно, идея на поверхности лежала. Просто в последние годы там эллины и македоняне на море воевали только с Автофрадатом, а у него не было больших кораблей.

– Трое на весло в верхнем ряду... Траниты, так? – уточнил Ипи, не упустив возможности припомнить эллинские слова.

– Так, – кивнул Энил.

– Двое в среднем – зигиты. И двое в нижнем – таламиты. Значит, ладью сию следует именовать... – Ипи наморщил лоб, – гептерой.

– Верно. Или октерой, если зигитов тоже трое.

– Удобно у них придумано, – похвалил Ранеб, – все по полочкам...

– Ладно, не время обсуждать сие, – вмешался Нимаатра.

– Верно, – кивнул Ранефер, – все по местам и к бою, достойнейшие! Идём пастью Себека. Хватит разговоры разговаривать. Не буду учить вас, как воевать. По возможности всем стремиться военачальников брать живыми. Я хочу узнать, какая тварь их укусила, что они лишились разума и нарушили договор.

Он посмотрел на Нимаатра и повторил:

– По возможности.

Знаменосец кивнул. Прежде, чем такая возможность представится, врага следует хорошо поджарить.

Пнитагор поднялся на борт гексеры "Пандора", дабы руководить правым крылом клина и теперь наблюдал, как перестраиваются египтяне. Попытаются сделать охват. Филота, с самого начала азиатского похода командовавший гетайрами, на море собрался воевать, как на суше. Конница "друзей" строилась клином или фессалийским ромбом, что позволяло ей быстро маневрировать на поле боя. Прежде такого построения в морских сражениях не бывало, сын Пармениона намеревался стать новатором.

Афиняне, финикийцы и родосцы на море практиковали маневр "прорыв". Корабли выстраивались в две или три линии со смещением на полпозиции, чтобы затруднить противнику проход в тыл, и атаковали, стараясь, по возможности, проходом вдоль борта сломать чужие весла (свои, естественно, втягивали). При удаче разворачивались и таранили частично или полностью обездвиженный корабль. Враг, разумеется, не ждал, когда ему переломают весла и для успеха сего предприятия атака должна быть массированной. Успеет противник среагировать на один корабль, может быть, не успеет на другой.

Для защиты от "прорыва" со времён Фемистокла на корабли ставили подвижные балки, далеко выступающие за корпус корабля. К концу такой балки подвешивался острый железный клюв, утяжелённый большим количеством свинца. Балку старались поставить над палубой проходящего вдоль борта противника и уронить груз, который при удаче прошивал корабль насквозь. Такое орудие именовалось "дельфином" за форму ударного грузила.

Филота объяснил, что тесное построение клином он избрал, как защиту от вражеского "прорыва". Пнитагор заявил, что при Тире египтяне такую тактику не использовали, но архинаварх возразил, что там-де была хаотичная свалка без изысков, а египтяне, вообще-то, замечены в любви к "прорыву". То была правда – именно так действовал в битве при Артемисии египетский отряд Ксеркса.

Пнитагор прекрасно знал, что македоняне "прорыв" не любят и предпочитают "обход", когда триеры, избегая лобовой атаки, стремятся охватить врага на флангах. Но клин для такого боя подходил ещё меньше. Пнитагор указал на это Филоте. Архинаварх ничего не возразил, но и приказа не отменил.

Теперь же наварх-киприот видел, что Филота, как ни удивительно это звучало, оказался прав. Египтяне сами построились для "обхода". Получалось, что архинаварх каким-то образом внушил врагу идею драться по-македонски, а сам предпринял меры против такой тактики. Ведь построй он корабли в три линии, как делали все, враг сомнёт крылья, но с клином так запросто поступить не получится. Нет, сухопутный Филота не был дураком.

Предвкушать победу Пнитагор, однако, не спешил. При Тире он, занятый спасением своего отряда, не видел боя Ранеба с Неархом, но, естественно, позже расспросил участников и знал, что египтяне старались держаться на расстоянии и плевались огнём. Ещё год назад, обсуждая все детали сражения, полководцы Александра сделали логичный вывод – следует избегать столкновений с египтянами на открытой воде. В тесном пространстве быстрое сближение сведёт на нет все их искусство стрелков. И огненные снаряды они применять не рискнут. Бухта Камира подходила для этого, как нельзя лучше.

Дело решит быстрая атака, для чего в первую линию на крыльях клина поставили триеры. В центре разместились тяжёлые корабли с большим количеством метательных машин.

План выглядел вполне реализуемым, но на душе у Пнитагора почему-то скребли кошки. По правую руку от "Пандоры" шла пентера "Орион", та самая, что возила Птолемея в Египет. Сейчас ею командовал молодой Никокреонт, сын Пнитагора. Перед боем отец сказал ему:

– Что бы ни случилось, держись всегда подле меня. Не лезь на рожон, не вырывайся вперёд.

– Их же меньше, отец.

– Их и год назад было меньше. Что-то мне не по себе от их уверенности, граничащей с наглостью и безумием.

– Наверное, ты прав. Зевс лишил их разума, – спокойно ответил Никокреонт.

Наварх лишь покачал головой.

Ранефер растянул лук и, глядя вдоль стрелы сквозь лесенку прицельного перстня на большом пальце, определял расстояние до противника. Пока далековато, надо подпустить ближе. Навесом осадные луки уже достанут, но от попадания в палубу проку мало. Пожар на палубе тушить легко. Надо всадить горшок с неугасимым огнём в борт, в галерею гребцов. Македоняне, конечно, предприняли меры: борта их кораблей завешены пёстрыми бычьими шкурами. Наверняка мокрыми и просоленным. Когда Знаменосцы разъезжались по своим ладьям, на эту защиту указал Ранеб. Кроме него никто не разглядел, но это не удивительно, у старика глаза видят куда дальше, чем у молодых. За час шкур не запасёшь, стало быть, подготовились загодя и все необходимое взяли с собой, хотя вряд ли рассчитывали встретиться с ремту в этих водах. Предусмотрительны, осторожны. Обжёгшись на молоке, дуют теперь и на воду.

Договор договором, а к войне с Та-Кем Александр готовился.

"Как и мы".

Неужели человеческая природа всегда останется таковой? Даже спустя тысячу лет? Хочешь мира – готовься к войне. Эта истина никогда не устареет. Горько на душе от таких мыслей.

Над огромным кораблём, идущим на острие клина, появился растущий тонкий столб дыма. Он изгибался, превращаясь в арку. Снаряд исчез в волнах с большим недолётом.

Началось.

– Без приказа не отвечать.

Не обязательно такое говорить, но и хуже не будет. Ранефер оглянулся, посмотрел на лица своих воинов. За его спиной стояли несколько Хранителей и морские пехотинцы "себек-аха" в лёгкой "морской" броне, от которой можно быстро освободиться в воде. Она представляла собой чешуйчатый нагрудник, оставляла руки и спину незащищёнными. Многие ограничились панцирями из пары десятков слоев проклеенного льна. Тоже неплохая защита, которую весьма ценят эллины. Несмотря на кажущуюся бесполезность (тряпка и тряпка), пробить её стрелой труднее, чем бронзовый лист. Если бы щитоносцы Александра в битве на Пустоши имели льняные панцири, вполне возможно, что исход её оказался бы иным. Воины смотрели сосредоточенно. В глазах некоторых молодых, Ранефер различил страх. Пусть. Страх лучше беспечной расслабленности, которую ремту стали приобретать, одерживая одну победу над другой в битвах с фенех и кефтиу. Страх может заставить тело окаменеть, но может и придать сил. Дело полководца – отдавать чёткие приказы уверенным голосом. Это успокаивает, направляет страх в нужное русло, обращает его в разумную осторожность.

– Спокойно, ребята. Они бьют в белый свет.

Ранеб рассказывал, что в битве при Тире македоняне не использовали зажигательных снарядов. Они быстро учатся.

После первого выстрела машины македонян долго молчали. Ранефер тоже ждал. Хотя Ипи подтвердил главенство в этом бою Нимаатра, но тот право первого выстрела все же оставил за Верховным Хранителем, первым лучником Священной Земли.

Ипи ждал. Македоняне приближались. Уже было видно, как размеренно взмахивают весла, ни одно не идёт криво. Отличная выучка.

Головная гептера выплюнула ещё один снаряд. Перелёт. Вероятно, корабль подбросило набегающей волной. Ладьи ремту так не раскачивает по килю.

Пора. Плечи пары новейших луков "абу-хеви", закреплённых на одной тяжёлой балке, заскрипели от напряжения. Двое стрелков изготовились для спуска, пока Ипи выцеливал. Наконец, он поднял руку. К трубкам двух чаш неугасимого огня, уже уложенных в подбитые кожей выемки, поднесли лучины. Вспыхнуло искристое пламя. Ипи прикрыл глаза и махнул рукой, почувствовав, как вздрагивает орудие, как распрямляются плечи – по две пары малых, установленных поперечно, и основных продольных тяжёлых рессор.

Два снаряда, оставляя за собой дымный след, устремились к головному кораблю эллинов. Бронза рессор запела песню смерти. Зазвучали команды на других ладьях. Вступали все новые и новые инструменты, творя страшную музыку, грозный гимн, сопровождавший полет огня.

Дымные следы один за другим таяли в ослепительной небесной синеве.

– Попали! – раздался чей-то крик.

Над бортом гептеры взметнулся язык пламени.

– Всё-таки в палубу, – сказал Ранефер, не открывая глаз, и приказал, – на два пальца выше.

Для стрельбы по приближающейся цели станину осадного лука надо постоянно поднимать, при этом опускается жёлоб-направляющая по которой скользит чаша с огнём.

Следующий снаряд проломил крышу галереи гребцов, и разлил огонь в её чреве.

– Вот так.

Вокруг радостные возгласы, прославления Нетеру. Ранефер не слышал их. Мыслями он был там, где люди корчились в огне, вычеркнутые из жизни его волей.

Все осадные луки "Мерит-Ра", "Прекраснейшей" и "Ужаса нечестивцев" били по головному кораблю противника. Не так-то просто попасть в движущееся судно. Множество снарядов исчезло в волнах. Некоторые, разбившись о борта, разливали огонь по ним и по вспененной поверхности воды. Неугасимый огонь.

Пожар на "Талосе" распространился столь стремительно, что Филота попросту оцепенел от неожиданности. Архинаварх стоял на корме, возле педалиона, и остановившимся взором смотрел, как матросы пытаются забить кожами пламя в носовой части палубы. В его расширившихся зрачках метались размытые тени, отражения обезумевших от боли и ужаса людей.

"Боги, так быстро..."

Пожар внутри галереи погнал гребцов правого борта наверх. Весла в беспорядке бессильно рухнули в воду. Келевст катался по проходу, царапая скрюченными пальцами выжженные глазницы и жутко орал. Гребцы другого борта, словно во сне, не понимая, что творят, сделали ещё несколько гребков, прежде чем опомнились. Но "Талос" уже успел развернуться, подставив египтянам левый борт, куда не замедлили обрушиться чаши с огнём. Теперь гибнущий "Трижды гигант" представлял собой великолепную мишень.

Медный воин Гефеста, мощью которого так гордился Филота, был обречён.

К архинаварху подскочил Никанор, встряхнул брата за плечи.

– Филота, очнись! Они стреляют только по нам! Смотри!

Филота вздрогнул, посмотрел направо, налево. Его корабли опасливо обходили плавучий костёр, в который превратился "Талос". Они были невредимы. Пока.

– Они хотят обезглавить нас! Надо оставить "Талос", пусть добивают, его не спасти!

– Да, – окончательно очнулся архинаварх, – всем, кто ещё жив, уходить. Пусть прыгают в воду.

А куда ещё? Когда вокруг разверзаются огненные глубины Тартара, и приказа никто ждать не станет. Матросы, гребцы и воины прыгали за борт. Но только совсем бессовестные и никудышные люди оставляют товарищей в беде. Род человеческий хотя и не в силах очиститься от таких, но все же доблесть и честь ещё что-то значат в сердцах многих. На выручку "Талосу" спешил его собрат "Аластор", которым командовал киприот царского рода, триерарх Пасистрат.

Ранефер с удовлетворением наблюдал за гибелью "Талоса".

– Хватит с него. Теперь распределить огонь по всем желающим.

Вовремя. Желающие, приметив, что египтяне заняты "Трижды гигантом", ускорились, стремясь добраться до врага как можно быстрее. Чтобы избежать раздуваемого ветром ревущего пламени, им пришлось маневрировать, это сбивало прицел массивных палинтонов. Ворочать их тяжело, а точность просто никакая. Египтяне несли урон лишь от редких случайных попаданий, тогда как их надёжные "абу-хеви", лишённые волосяных торсионов, натяжение которых постоянно ослабевает от сырости, с близкого расстояния били без промаха.

Задымились "Атропа" и "Киприда". Появился высокий язык пламени над бортом "Халкотавра". Ослеплённый гигант "Полифем" неуклюже "целился" в промежуток между двумя египетскими ладьями. Кормчий его ничего не видел – весь корабль окутал густой непроницаемый чёрный дым. Ударный отряд Филоты приходил в полное расстройство.

Архинаварх с братом спустились в спасительную лодку. Гребцы торопливо оттолкнулись от борта "Талоса". Было трудно дышать, все вокруг окутано дымом. Лодка спешно заскользила к "Аластору" прямо по головам барахтающихся в воде моряков. Они тянули руки к своим товарищам, умоляя о помощи, слали проклятья, пытались уцепиться за борта. Гребцы, стуча зубами от страха, били вёслами по воде, на поверхности которой расползались бесформенные красные пятна.

– Филота, не бросай нас! – захлёбываясь, кричали тонущие моряки.

– Братья, помогите!

– Будь ты проклят, Филота!

С лицом белее выгоревшего на солнце льна, сын Пармениона поднялся на борт "Аластора", где его встретил мрачный Пасистрат.

– "Халкотавр" горит, – доложил он, – а "Полифем" тонет. Больше ничего не видно. Где Пнитагор, понятия не имею. Все уже прошли дальше. Я даже ближайшие корабли разглядеть не могу, мы как в Тартар провалились.

– П...почему тонет "Полифем"? – пробормотал Филота, – я видел, он тоже сильно дымил.

– Ударили уже. Он так удобно им подставился, а варвары с прошлого года настроили кораблей с таранами.

– Берегись! – раздался чей-то истошный вопль.

Никанор среагировал быстрее всех, увидел опасность и оттолкнул брата вместе с триерархом, сбив их с ног. В трёх шагах от него разбился египетский снаряд. Горючая жидкость плеснула во все стороны, попав и на Никанора, он заорал. Подскочили два матроса, начали бить его кожами. Опомнился и Филота, сорвал с себя плащ и бросился на выручку. Пламя сбить удалось, но ожог Никанор заработал поистине жуткий. Он сидел на палубе, глаза дико метались, а все тело била крупная дрожь.

Ещё один снаряд взметнул солёный фонтан прямо перед носом почти остановившегося "Аластора". Пасистрат поднялся на ноги, осторожно выглянул над бортом и вдруг хищно оскалился:

– Вот ты где, порна! Иди-ка сюда!

Из чёрного облака совсем недалеко от "Аластора" вынырнул нос чужого корабля, довольно небольшого.

– Бей его! – заорал триерарх, ни к кому конкретно не обращаясь.

Матросы бросились разворачивать небольшой камнемёт. Заскрипели волосяные канаты, но прежде чем удалось зарядить палинтон, задымлённое, с трудом проницаемое взглядом пространство между двумя кораблями пронзили десятки стрел.

Длинные рыбовидные наконечники отбили звонкую дробь по кипарисовым бортам. Добираясь до живой плоти, они извлекали другие звуки. Крики, хрипы, стоны, брызги крови, свист стрел, гудение тетив, отправляющих египтянам ответные "приветы".

Острая боль пронзила левую руку Филоты. Он схватился за тростниковое древко ужалившей его стрелы, оно раскрошилось между пальцами.

– Ты ранен? – обеспокоился Пасистрат.

– Ерунда, – буркнул архинаварх, стараясь не морщиться от боли.

Один из воинов, обслуживавших палинтон, повалился на палубу со стрелой в горле. Его место занял другой.

– Огня!

К горшку с нефтью поднесли дымящуюся головню. Воин рванул рычаг камнемёта, освобождающий зацеп. Палинтон вздохнул, вздрогнул. Плечи его разогнулись, ударились в ограничительные кожаные подушки, и снаряд унёсся прочь.

– Мимо! – простонал стрелок, чуть не плача, – ну что за день такой...

– Заряжай!

Вновь забарабанили стрелы по щитам, которыми эпибаты прикрывали орудийную обслугу.

– Все сдохнем тут...

– Молчать! – рявкнул Пасистрат, – обосрался – язык свой сожри! Мы ещё им врежем!

Он повернулся к корме и заорал:

– Плейстарх, хватит дерьмом кидаться! Дави баб!

Кормчий рванул одну рукоять рулевого весла на себя, другую толкнул. "Аластор" начал разворот, ежесекундно рискуя налететь на своих в этом вонючем рукотворном тумане, где не видно кончики пальцев вытянутой руки. Вражеская ладья опять скрылась из виду, но если охотник увидел лишь кончики оленьих рогов над кустами, он, конечно же, сможет предсказать, где у оленя сердце.

– Левее, Плейстарх! Вот так!

– Поднажми! – надрывался внизу келевст.

Гребцы, обливаясь потом, с остервенением налегали на весла. Они с трудом попадали в такт, задаваемый флейтистом. Тот отчаянно частил, неосознанно старался догнать ритм своего бешено колотящегося сердца.

– И-и-и р-р-р-а-а-аз!

Гигант "Аластор" двигался рывками, набирая скорость. Египетская лёгкая ладья увернулась от удара, но разминулась с тараном гексеры в последний момент. Потеряв скорость при маневре, проворно убраться не смогла и на её корму македоняне уронили тяжеленный "дельфин". Грузило пробило доски палубы. Нос подпрыгнул и под его весом сломался киль. Ладья сразу просела. Египтяне кричали и прыгали в воду, срывая с себя нагрудники.

Кормчий этой ладьи, уклоняясь от тарана, невольно подставил под удар собрата, который шёл рядом и не видел македонян. В него на полном ходу и врезался "Аластор". Почти все, кто был на борту гексеры, полетели вперёд. Мало кто смог удержаться на ногах. Гребцы ткнулись носами в спины впереди сидящих. Бронзовый шестилоктевой бивень прошил кедровые доски обшивки ладьи, как тонкий папирус. Стэйра "Аластора" жалобно затрещала, и под этот стон ломаемого дерева Пасистрат закричал, срывая голос:

– Назад!

Какой-то египтянин высунулся из-за борта, вскинул лук и прицелился в триерарха, который висел, обнимая носовой рог, всего-то в пяти шагах от него. Пасистрат видел перед собой загорелые перекошенные лица людей. Они что-то кричали. Взгляд скользнул по ним, выхватывая чужие непривычные черты, на мгновение задержался на тускло блеснувшей острой бронзовой капле, смотревшей ему прямо в глаза. Пасистрат отпрянул, но обогнать стрелу невозможно. Она ударила его под правую ключицу, отбросив назад. С такого близкого расстояния пробивной силы хватило на толстый льняной наплечник и панцирь под ним. Будь Пасистрат защищён бронзой, стрела пронзила бы его насквозь, вместе с обеими половинками панциря. А так наконечник проник в тело на три пальца.

– Командир!

– Пасистрат!

Какой-то полуголый эпибат в высоком фракийском шлеме с покрытыми дорогой чеканкой нащёчниками, изрыгая семиэтажную брань, подскочил к рогу гексеры и метнул дротик. Потом ещё один. Ответная стрела ударила его прямо под козырёк шлема. Он вздрогнул и упал, неестественно запрокинув голову.

Филота выхватил из корзины у борта дротик, подхватил гоплитский щит одного из убитых и бросился на нос. Ему удалось прикрыть раненого Пасистрата, когда сразу двое из защитников триерарха пали, поражённые стрелами. Первоначальное потрясение уже почти прошло. Филота, любитель роскоши и неги, прежде всего был сыном воина, воином, прошедшим немало битв. Отточенным движением он метнул дротик. На губах появилась злорадная усмешка: удар достиг цели, один из египтян пятился, вцепившись в древко, торчащее из горла. В глазах его застыло удивление. Архинаварх проворно прикрылся щитом.

"Аластор" подался назад, освобождая таран, и в пробитое чрево египетской ладьи ворвалось море. Судно стремительно кренилось. Моряки посыпались за борт, присоединяясь к товарищам с первой ладьи, потопленной "Аластором".

– Так вам, сучьи дети! – кричал, вернее хрипел, раненый Пасистрат, пытающийся привстать и посмотреть на дела рук своих.

Его насилу удержали.

– Смотрите! Ещё один!

Наперерез "Аластору" выкатилась настоящая громадина, не уступавшая гексере размерами. На вёслах у неё народу явно сидело не меньше. Сей корабль спешил на помощь только что потопленным собратьям, но не успел.

Имя его было – "Ири-Себек". "Священный Крокодил-Хранитель". Командовал им Ранеб. Он сам дал это имя ладье в честь погибшего год назад "Себек-Сенеба" и теперь хотел поквитаться.

Корабли сошлись нос в нос под небольшим углом. "Ири-Себек" двигался на значительной скорости. "Аластор" ещё не успел её набрать, маневрировал медленно. Ранеб застал македонян врасплох и если бы хотел совершить "прорыв" с проходом вдоль борта и разворотом, гребцы "Аластора" не успели бы втянуть весла. Сами они опасности не видели, а кормчий и келевст припозднились с отдачей команды. Но египтяне не владели сложным искусством маневренного боя с нанесением таранных ударов. "Ири-Себек" врезался в гексеру не слишком удачно. Не причинил ей значительного урона. Зато сам пострадал. Сразу сломался его массивный проемболлон. Более узкий, как и все ладьи Та-Кем, сидящий глубже на два локтя, нежели гексера, "Ири-Себек" сунул нос под днище "Аластора". Затрещали борта носовой "штурмовой" надстройки (на эллинских кораблях такой не было). Во все стороны полетели обломки дерева, слетели с креплений несколько осадных луков. Люди не удержались на ногах.

Македоняне оправились от столкновения быстрее и атаковали, заваливая врага дротиками и стрелами. Египтяне опомнились и ответили.

"Ири-Себек" перед столкновением взял такой разгон, что по инерции его закрутило. Все ещё сцепившись носами, корабли образовали прямой угол, затем нос "Крокодила" выскочил из-под "Аластора", корабли расцепились. "Себек" продолжал разворачиваться, отдаляясь. Пространство между бортами (которые стремились теперь встать параллельно) вновь увеличивалось, но македоняне жаждали ближнего боя. Несколько "кошек" вкогтилось в борта "Крокодила".

– Подтягивай!

Эпибаты перебрасывали на борт вражеской ладьи импровизированные мостики, связанные из весел и досок и перебирались на ладью, сразу вступая в бой. Морские пехотинцы "себек-аха" для той же цели использовали раздвижные сходни. Начался встречный абордаж.

Ранеб закинул лук за спину, взял в левую руку хопеш, правой подхватил короткое копье с широким рубящим лезвием, и рванулся вперёд. Многие "себек-аха", дабы не толпиться на сходнях, прыгали на палубу врага прямо с высокой "штурмовой надстройки". При столкновении её изрядно скособочило, но теперь поломанные борта только облегчили абордаж. Старый моряк, однако, не стал ломать свои кости, перебрался на "Аластор" по сходням.

Египтян было больше, и они почти сразу стали теснить противника, очень быстро выбив его с "Ири-Себека". Македоняне пятились. В бой вступили гребцы, подхватывая оружие убитых.

Ранеб шёл впереди клина "себек-аха". Он потерял копье на четвёртом вражеском воине, который сумел перерубить пальмовое древко. Перед этим египетская бронза трижды успела познакомиться с македонской печенью. Удача ловкого воина едва не закончилась, старик мощным ударом хопеша "поправил" ему шлем, но скорее оглушил, нежели размозжил голову. Тот упал под ноги Знаменосцу. Жить будет. Египтяне не добивали раненных врагов, но на всякий случай вязали. На носу "Аластора" окружили и принудили к сдаче большую группу эпибатов. Бой катился к корме гексеры.

Филота дрался уже у самого педалиона. Дальше отступать просто некуда. Он не видел ни брата, ни триерарха, одни лишь плотные чёрные парики египтян, да круглые шлемы некоторых из них. Простреленная левая рука совсем онемела, он не мог держать щит, но изогнутый серпом длинный меч-копис жалил врагов с быстротой кобры. Сей халибский клинок куплен в Сардах, он обошёлся Филоте в тридцать мин, половину целого таланта, но архинаварх ни разу не пожалел о выложенных за него деньгах. До сих пор ни одной зазубрины на лезвии, хотя без щита все удары приходилось принимать мечом. Филота ловко поддевал кончиком клинка чешуйки брони очередного самоуверенного египтянина. У ног архинаварха корчилось в агонии уже пятеро. Македоняне сплотились вокруг полководца, прикрыли его левый незащищённый бок своими щитами. Египтяне тоже приметили опасного воина. Ранеб, забыв про возраст, сам горел желанием сразиться с ним.

Македоняне дрались, как львы, но силы вышли слишком неравными. Вот их осталось всего четверо. Филота увидел Никанора. Тот сидел, привалившись к борту. Глаза закрыты. Мёртв? Но руки брату с торжествующей рожей вязал какой-то египтянин.

– Никано-о-р! – взревел Филота.

Казалось, в опускающиеся от усталости руки кто-то щедро влил новые силы. Словно сам Арес вселился в сына Пармениона.

– Никано-о-р!

Филота, очертя голову, бросился к брату, по дороге расшвыривая египтян. Сразу поплатился за это: правое бедро прочертила длинная кровавая полоса. Но египтяне попятились, не ожидав такого натиска от почти поверженного врага.

– Прикройте спину!

Трое ещё живых эпибатов, последние воины Филоты, поддержали его порыв, но у них сил почти не осталось. Враг обрушил на них удары со всех сторон. Один за другим они растянулись мокрых бурых досках палубы. Филота понял, что это конец. Его окружили, но не спешили добивать. Архинаварх вертелся волчком, размахивал мечом, но ни до кого не мог дотянуться. Египтяне бесстрастно смотрели на вражеского военачальника и лишь отталкивали его от себя продолговатыми щитами.

– Сдавайся, акайвашта! – предложил Ранеб, – все кончено.

– Подойди и возьми меня! – по-волчьи оскалился Филота.

– Ты выбрал! – не долго раздумывал Ранеб, – расступитесь, ребята! Дайте мне его!

Кто-то из младших командиров попытался возражать, но Знаменосец лишь отмахнулся.

Египтяне образовали круг. Филота огляделся. Враги не скрывали своей озабоченности. Архинаварх усмехнулся.

– Зря ты это затеял, старик...

– Болтаешь много. Ну, давай!

Ранеб не стал брать иного оружия, кроме хопеша. У Филоты тоже только меч. Он легче, но на ладонь короче бронзовой "ляжки".

Они начали осторожно кружить друг вокруг друга. Архинаварх дважды ранен. Знаменосец невредим, но своему противнику чуть ли не в деды годится. Невозможно предугадать исход.

Катастрофа, постигшая флот, сбила с Филоты всю его обычную спесь. Ещё вчера он бы двигался самоуверенно, бравируя мастерством, и недооценивая какого-то древнего дедугана. Но не сейчас.

Пару осторожных выпадов Ранеб отразил с лёгкостью, заставившей Филоту сжать зубы. Он знал, что его клинок намного легче и поэтому защита, взятая стариком, весьма впечатляла. Хопеш Ранеба постоянно находился в движении. Ещё бы, останови его – и последующий замах потребует куда больше сил и времени. Филота видел, что защиту эту он мог бы пробить легко при должном проворстве, но вот его-то как раз сейчас и не было. Нога пульсировала болью, левая рука вообще ничего не чувствовала.

Он до предела собрался. В другой ситуации зрители, возможно, посмеялись бы над его смешной хромающей походкой, дёрганными движениями, но им было не до того. Все египтяне заворожённо следили за клинком Ранеба.

Филота продолжал беспокоить старика, лишь обозначая уколы, но, не сокращая дистанцию. Ранеб не рисковал наносить удары по широкой дуге. Он перехватил хопеш двумя руками и ушёл в глухую оборону.

Все разрешилось в одно мгновение. Архинаварх нырнул вперёд в глубоком выпаде. Ранеб, уходя с линии атаки, встретил его клинок изгибом хопеша. Сталь лязгнула о бронзу. Старик, продолжая движение, стремительно сблизился с противником и ударил его в голову массивным навершием рукояти. Филота отлетел на три шага и упал бы, но "себек-аха" подхватили его, толкнули назад в круг, где он рухнул на колени и без чувств завалился на бок.

Египтяне радостно закричали. Ранеб победно вскинул хопеш, но вдруг поморщился.

– Достойнейший, у тебя кровь!

Ранеб провёл ладонью по чешуйкам брони на боку. Пальцы ощутили липкую горячую влагу.

– Жреца Анпу! Скорее! – раздались возгласы вокруг.

– Пустяки, просто царапина. Воины, эта ладья наша! Пленных акайвашта вязать, десятникам распределить тридцать человек на весла. Осмотреть повреждения. Возвращаемся на "Ири-Себек", бой ещё не закончен.

Да, до конца в этом апоповом котле ещё далеко, в чём торжествующие победители сразу же и убедились.

– Ещё две ладьи акайвашта! Идут прямо на нас!

– Все по местам! Приготовиться отразить их! – загремел Ранеб и вдруг покачнулся, тяжело оперся о плечо ближайшего воина.

– Достойнейший, тебе плохо? Ты бледен, как лен!

– Нет-нет, ничего, – пробормотал старик, – сейчас все пройдёт...

И с этими словами он рухнул на подставленные руки воинов.

Лёгкая десятивёсельная посыльная эпактида подошла к корме "Пандоры". Пнитагор перегнулся через борт и крикнул:

– Ну что там?

– Танат пирует! – ответил с эпактиды воин в халкидском шлеме с округлыми нащёчниками. Шлем венчал волосяной гребень, когда-то белый, а теперь перепачканный сажей. Лицо воина тоже чёрным черно, как у эфиопа, – все горит! "Талос" до самой воды прогорел, и "Халкотавр" тоже, а "Полифем" потонул. Больше ничего не видно. Темно, как у Аида в заднице.

– Проклятье... – пробормотал Пнитагор, – а "Аластор" что?

– "Какос" тоже вкакался! – оскалился вестник.

Радуется, придурок? Пнитагор скрипнул зубами. В другой ситуации он бы тоже порадовался неудаче Пасистрата, но не сейчас и не такой. Теперь наварху было не до злорадства, но многие его подчинённые, похоже, ещё не до конца поняли, что происходит.

Среди киприотов, присоединившихся к Александру перед роковой осадой Тира, не было единства. Они представляли различные полисы, конкурировавшие друг с другом. Нехотя признавали старшинство Пнитагора, который приходился родным братом свергнутому персами Эвагору, царю Саламина. Пнитагору персы позволили зваться стратегом Саламина и, фактически, сатрапом. Но не царём. Пасистрат, правитель Куриона, Андрокл Амафский и другие – все они поглядывали на Пнитагора с нескрываемой ревностью, саламинцев недолюбливали, слишком велико их влияние на Кипре. Те платили той же монетой, потому и звали корабль Пасистрата, "Аластор", презрительной кличкой – "Какос".

– Держись у меня за кормой, нужен ещё будешь, – отдал наварх приказ кормчему эпактиды.

Несколько египетских кораблей пытались втиснуться между берегом и отрядом Пнитагора. Некоторое время они стреляли по острию македонского клина, но когда тот скрылся в дыму, перенесли огонь на корабли киприотов.

– Пора, – подсказал наварху Автолик, кормчий "Пандоры", – начали по нам бить.

– Вижу, – Пнитагор повернулся к трубачу и приказал, – подавай сигнал.

Тот кивнул. Взревела медная труба. Её зов подхватили на ближних кораблях. На шестах и мачтах (не на всех кораблях их убрали перед боем) взлетели выкрашенные красным щиты. Все триерархи и кормчие знали, что делать. Нужно затянуть варваров в ближний бой. Хватит играть по правилам врага.

– Пентерам тоже в атаку, – приказал Пнитагор.

Оторвёмся от Филоты, – встревожился Автолик, – вклинятся в разрыв.

– Рискнём. Нам выбили "голову". От кого отрываться? Зато нас, может, не заметят в таком дымище. Надо отыграться на этих, – Пнитагор указал рукой на египетские корабли справа от себя, – всеми силами ударим.

– Не условились с сигналом. Как сообщить всем?

– Если не дураки, сообразят делать, как мы.

– А если нет?

– Тогда готовься, Автолик, ко встрече с лодочником.

Кормчий скривил губы в усмешке и прокричал себе под ноги, вниз, в открытый палубный люк.

– Вправо!

– Правый борт, табань! – взревел в чреве "Пандоры" келевст.

Гексера начала разворот.

Первыми в атаку пошли финикийские корабли Адар-Мелека. На них сразу обрушились огненные снаряды египтян. С македонских и финикийских кораблей полетели ответные дары, но тут случилось непредвиденное. "Орион" "застрелился".

На одном из палинтонов лопнула тетива, когда обслуга уже подожгла горшок с нефтью. Он упал на палубу и разбился. Матросы бросились тушить огонь. Несколько человек, мгновенно превратившихся в факелы, прыгнули за борт. Один не смог и катался по палубе, не давая никому подойти к горящему камнемёту. Многие были обожжены, а тут ещё египтяне добавили огня двумя удачными попаданиями.

Пнитагор побледнел, судорожно вцепился в борт. Он искал глазами воина в блестящем "мускульном" панцире и шлеме с полосатым чёрно-белым гребнем. Увидел его – тот боролся с огнём в первых рядах. Пожар разгорался. Воин с полосатым гребнем расстегнул ремни панциря, снял его, видать тот нагрелся, как сковородка.

"Орион" замедлился. "Пандора", напротив, ускорялась и удалялась от него.

"Боги олимпийские, если пришли вы уже в этот мир, помогите мне. Зевс-Гонгилат, помоги мне. Зевс-Сотёр, сбереги моего сына..."

Египтяне стреляли все реже. Кончились у них горшки с "вином Тартара"? Пнитагор прищурился, немного склонив голову.

"Помоги мне совоокая Афина Атритона, укрепи щит мой. Посейдон, подхвати мой корабль рукою своей..."

Наварх бросил взгляд назад. "Орион" горел и, похоже, не управлялся. Моряки прыгали в воду. Пнитагор до крови закусил губу.

"Боги, за что? Мальчик мой... Если бы ты погиб от чужого меча, я смог бы удержать слезы, я был бы горд. Но так... Нелепо... За что?"

Он протёр глаза руками, закопчёнными, потными. Стало ещё хуже. Слез не было. Впереди маячили носы чужих кораблей, несущих на длинных балках проемболоны, заканчивающиеся гигантскими бронзовыми секирами, нижний край которых был едва в локте над гребнями невысоких волн.

Пнитагор оскалился, как загнанный волк.

"Ну, идите сюда..."

После того, как острие клина потонуло в дыму, Адар-Мелек в очередной раз подумал о том, что, возможно, совершил большую ошибку, не последовав за Энилом. Глядя с тоской на обходящие его справа египетские ладьи, он прикидывал, не будет ли лучше сейчас, пока не поздно, повернуть к близкому берегу, оторваться от Пнитагора, посадить корабли на мель и сдаться мицри.

Что его ждёт в плену? Вряд ли такие же почести, какими осыпали Энила. Настоящий плевок в лицо Александру, который тот утёр молча, изобразив равнодушное спокойствие. Проглотил оскорбление. Или сделал вид, что проглотил. Скорее, последнее. Египтяне посадили на трон Гебала свалившегося им на голову пришельца, изгнав законного царя Эли-Баала, который по иронии судьбы носил такое же имя, что и отец Энила. Послание Адар-Мелека к мицри, с таким риском переданное Тутии, осталось без ответа. А Эли-Баал бежал к Александру. Что ж, и так неплохо, флот пополнился на два десятка кораблей, но боевую ценность эти лоханки имели небольшую, нечета триерам-гиммелям его времени. Но Адар-Мелек, хорошо затвердивший урок, полученный в Тире, придумал, как извлечь выгоду из малых размеров этих алефов и бет. Они несут мало воинов, серьёзных машин на них не поставить, чтобы пустить египетскую ладью на дно тараном, таких судёнышек штук десять надо. Зато они юрки, проворны. Попасть в них тяжело.

Идея Адар-Мелека в исполнении была очень проста. Именно жгучее желание испытать придумку в действии и удержало финикийца от измены и бегства.

Теперь "царские ладьи" Эли-Баала не шли – летели в атаку. На носу у каждой укреплены два подвижных шеста, управляемых верёвками. На конце каждого висело железное ведро. В ведре нефть. Но не только. Всю зиму Адар-Мелек, собрав своих людей, тех, кто хоть что-то смыслил в сём каменном масле, пригласив жрецов-хананеев, бежавших вместе с Эли-Баалом, понимавших в горючих благовониях и хотя бы краем уха слышавших о бальзамировальных рецептах мицри, пытался воспроизвести неугасимый огонь. Который не просто трудно потушить. Который при воспламенении порождает разрушительную вспышку.

Он не сомневался, что в основе зелья – нефть. Но что мицри подмешивают в неё? Перепробовали разное. Нефть смешивали с сирийским асфальтом, добавляли серу, канифоль. Смесь тщательно перемешивали, вываривали. В результате добились того, что она, хотя и не давала вспышки, воспламенялась легко, горела долго, жарко, хорошо липла к дереву, и потушить её было очень сложно.

С македонянами Адар-Мелек придумкой не поделился, опасаясь, что те, похваляясь перед Александром, присвоят её себе. Он не учёл одного – пусть попасть в маленький и быстроходный огненосный корабль из египетского осадного лука непросто, но обычные луки никто не отменял.

На отряд Эли-Баала пролился дождь стрел. Машины египтян могли метать не только шарообразные снаряды, покрытые тонкой медью, но и короткие стрелы с трубкой-сосудом, вместо наконечника. Причём по паре за раз.

Однако финикийцам было чем ответить. В египтян полетели "паутинки". Мелкоячеистая сеть трёх локтей в поперечнике, из толстой, но неплотной пеньковой верёвки, пропитывалась в смеси смолы и масла с добавлением серы. По краям сети подвешивались свинцовые грузики, а в центре укреплялось бронзовое кольцо, в которое вставляли наконечник большой, размером с копье, стрелы. Оную выпускали из стреломета, предварительно запалив сеть. Когда стрела вонзалась в борт вражеского корабля, "паутинка" раскрывалась, обеспечивая большую площадь пожара. Сеть стремились сделать очень липкой, чтобы её было трудно сбросить.

Пнитагор и Адар-Мелек уже познакомились с этим простым и эффективным оружием, неизвестным в их время и взяли на вооружение.

Помимо "паутинок" македоняне и финикийцы припасли ещё несколько сюрпризов для египтян. Одним из них был рессорный стреломет, использовавший упругость металлических рессор, вместо волосяных торсионов. Машину сию Диад, главный механик Александра, скопировал с образца, захваченного в Тире. Египтяне вывезли свои осадные луки из Града-на-острове, но те, что имелись в Ушу, достались захватчикам.

Скопировать рессорный лук оказалось делом весьма непростым. Конструкция их была довольно простой, весь секрет в бронзе рессор. Бронза была упругой. Эллины такую делать не умели. Даже для самих египтян, их современников, подобный сплав оставался тайной за семью печатями, известной немногим посвящённым Братства Тути, которые в отличие от времён расцвета Страны Реки, не спешили делиться знаниями ни с кем.

Диад, Эвмен и Птолемей ещё зимой организовали сложную многоходовую аферу с привлечением финикийских купцов и купили в Египте несколько десятков мечей из такой бронзы, заплатив втридорога только за то, чтобы сделка не попалась на глаза Хранителям. Те всё равно узнали, но слишком поздно, ладья с мечами уже подходила к Кипру.

Из этих мечей Диад отлил рессоры, которые, будучи установленными на эвтитоны, показали отличный результат. Главному механику не удалось превзойти дальнобойность трофейного стреломета, а так же привычных машин, использующих упругость волосяных канатов, но зато подобные эвтитоны почти они не боялись сырости. А в море это самое важное качество. Обычные стрелометы обеспечивали скверную точность, новые машины поражали цель безупречно. Их было сделано немного, всего две дюжины, но именно они сейчас, заряженные "паутинками", не позволяли египтянам безнаказанно издали расстреливать корабли Пнитагора и Адар-Мелека.

Египетская гептера, которую обстреливал "Гнев Мелькарта", замедлилась. Большая часть народу на ней тушила пожары, часть гребцов оставила весла. Адар-Мелек только того и ждал. Рядом с "Гневом" держалась ещё одна пентера – "Краса Цидона". Финикийский наварх быстро прошёл на корму и закричал в медный рупор.

– Эй, на "Красе"! Позовите кормчего!

– Кого?!

– Зора, разорви вас Муту! Позовите Зора! Быстрее, бездельники!

Кормчий явился на зов.

– Зор! – кричал Адар-Мелек, отчаянно жестикулируя, – давай уже его с Дагоном познакомим! Я сейчас поверну, пойду наперерез этой жирной корове и собью ей рога!

– Мне уже что делать, Адар?!

– А ты в самую середину бей!

Зор сжал кулаки и скрестил руки перед лицом, подавая знак, что все понял.

Внезапно левый борт громадной египетской ладьи, торопящейся прикрыть намеченную навархом почти обездвиженную жертву, охватило пламя.

– Смотри, Адар-Мелек, сам грозный Баал-Цапон подал знак! – Зор ликовал, – одним меньше, а мы бы с таким не справились!

– Ха! – заорал Адар-Мелек, – смотрите! Все смотрите! Того, кто это сделал, я бы озолотил!

А сделала это единственное судёнышко Эли-Баала, которому под прикрытием густой дымовой завесы от горящих собратьев удалось подобраться вплотную к одному из самых больших кораблей Нимаатра и разлить по его борту и палубе горючую смесь. Остальные были прицельно расстреляны египтянами на подступах. "Гнев Тути", сокрытый в огненосных снарядах, отличался от зажигательной отравы эллинов и финикийцев, которая просто горела даже на поверхности воды. "Гнев Тути" разрывал дерево, порождая вспышку и грохот.

– Ну что, Бен-Аштарт! Пырнём эту поджарую шлюху! – закричал своему кормчему Адар-Мелек.

Бен-Аштарт, ворочая рулями, стал как можно плавнее, дабы не терять скорость, разворачивать пентеру, пересекая путь избитому египтянину.

На левом крыле клина Филоты дела обстояли гораздо хуже. В самом начале боя египтяне привели его в полное расстройство, и лишь немногие корабли ещё сражались.

"Атропа" с "Кипридой" сходились с громадиной Ранефера. Они шли вперёд, несмотря на огненный ливень, которым поливала их почти сотня египетских лучников с "Мерит-Ра, выходящей в лучах Хепри". Сделав три залпа, они отложили в сторону стрелы с искристой смолой на наконечниках, взяли обычные.

"Атропа" нацелилась в правую "скулу" "Мерит-Ра", но Верховный Хранитель проигнорировал её. Его больше интересовал другой корабль, "Киприда". Ранефер, глаза которого превратились в узкие щёлки, а лицо окаменело, повернулся к "первому ладьи" и отдал короткий приказ. У того брови изогнулись дугой.

– Это же... – оторопело пробормотал уахенти Раемресут.

– Все будут считать тебя безжалостным убийцей, Верховный Хранитель, – мрачно произнёс Нахтра.

– Не я напал на их флот после песни посланника, – отрезал Ранефер, – выживших подберём. Да исполниться сие!

"Киприда" в это время разгонялась, намереваясь таранить "Мерит-Ра" в левый борт. Ладья Ранефера быстро разворачивалась навстречу. Македонский триерарх понял, что за этим последует, но отворачивать не стал. "Прорыва", ломающего весла, однако, не получилось. Надводный бивень "Мерит-Ра", сделанный в виде цветка лотоса, был длиннее, чем македонский таран и прежде, чем "Киприда" дорвалась до вражеского брюха, бронзовый "лотос" вломился в выпирающую из бортов галерею гребцов, ломая заточенным краем дерево и разрубая людей пополам. Часть галереи обрушилась в воду вместе с сидящими там.

Многие египетские ладьи теперь имели таран по образцу финикийского, поэтому "Киприда" получила удар и под водой.

"Мерит-Ра" отклонилась вправо. Воины и моряки отталкивали поражённый корабль баграми, копьями и вёслами. "Лотос", укреплённый на прочном кедровом брусе, вырвался из тела "Киприды". Пентера накренилась на левый борт. Громадная пробоина коснулась волн...

"Ужас нечестивцев" обстреливал "Атропу" свинцовыми ядрами. Били в упор, целясь пониже, так, чтобы пробить борт у самой воды. Пристреливаясь, дважды промахнулись, снаряды взметнули фонтаны брызг. Третье ядро сломало пару весел (их рукоятями покалечило гребцов), но борт не пробили. Наконец, четвёртое врезалось в стэйру "Атропы" в месте крепления тарана. Ипи, стоявший на носовой стрелковой надстройке "Мерит-Ра", все это хорошо видел и удовлетворённо дёрнул уголком рта.

"Атропа" закончила разворот для выхода на прямую таранного удара, и в этот момент кто-то из орудийной обслуги македонской гексеры рванул спусковой рычаг носового палинтона, заряженного горшком с нефтью. Между кораблями было всего два десятка локтей. С такого расстояния слепой попадёт. Вот и попали. Горшок по пологой кривой пролетел над бортом и врезался в пирамиду ядер с неугасимым огнём. Их всего-то шесть штук оставалось...

Над носом "Ужаса" взметнулся столб пламени, превратившейся в огненный вихрь, локтей в пятнадцать высотой.

На помощь горящему "Ужасу" поспешила одна из пентер Энила, подошла вплотную и снимала людей. Однако, Ранефер не видел всего этого. Он надел стрелковый щит на предплечье и выхватил лук.

Коршун заметил во взгляде Верховного Хранителя знакомое синее пламя. Похоже, этой эллинской ладье не суждено стать очередным трофеем победоносного флота Та-Кем...

Хранители и Нейти-Иуни тратили годы жизни, отрабатывая умение выпускать стрелы с быстротой, казавшейся чужеземцам просто невозможной, но то, что сейчас творил Ранефер, обезумевший от гнева, никому в Священной Земле не под силу. Он выпускал стрелу за стрелой с невероятной быстротой. Нахтра, сам отличный лучник, глазом моргнуть не успел, как стрелковая сума Ипи опустела. Ранефер раздражённо обернулся, подносчик торопливо протянул ему новую связку стрел. Две вражеских стрелы, звякнув, скользнули по щиту, а одна попала в горло стоявшего рядом пехотинца "себек-аха". Упали ещё несколько человек.

Потери македонян на "Атропе" оказались куда больше. Погиб триерарх и большинство эпибатов. На палубе почти никого не осталось. Одним из последних был убит кормчий. В галерее гребцов творился хаос. Неуправляемая "Атропа" беспомощно разворачивалась.

Ранефер опустил лук. Колени подломились, он оперся о станину машины. Нахтра помог ему снять щит с левой руки, и передал флягу, которую тот осушил тремя могучими глотками.

– Нельзя так... – Коршун покачал головой, – ты совсем обезумел. На второй суме ты стал промахиваться. Когда такое было, чтобы ты, Дважды Посвящённый, промахивался?

– Следил? – Ипи дышал часто и прерывисто.

– Следил, – подтвердил Нахтра, – а как не следить? Ты бил, как одержимый, я гадал, что разорвётся раньше – тетива или твоё сердце.

Ипи отвечать не стал, сгруппировался и крикнул:

– Держись!

Надводный таран "Мерит-Ра" врезался в корму "Атропы", буквально отрезав её широким лезвием "лотоса".

Отвлёкшийся Коршун едва удержал равновесие.

Кормовой завиток-афластон отвалился, треснул киль, вздыбленный из-за крена на нос. Через мгновение "Мерит-Ра" врубилась в изуродованную гексеру всей своей тяжёлой "грудью". В нескольких местах полопались доски обшивки гексеры и изувеченный корабль начал быстро погружаться.

Ипи перегнулся через борт. Мачта, весла, доски и трупы. Всплывали все новые обломки и тела.

– Эллинов ловите, если есть кто живой. Не добивать. Если уцелели в этой бойне – на то воля Нетеру.

"В этой бойне..."

Ранефер вскочил на борт, держась за канат. Огляделся. Дым кругом, но уцелевших кораблей противника вроде не видно. Но по левую руку явно ещё кипит бой.

– Раемресут, меняй гребцов, но выжми из "Мерит" невозможное, надо как можно быстрей помочь отряду Нимаатра!

"Гнев Мелькарта" устремился к большой ладье мицри, удачно подставившей борт. Ладья эта носила имя "Амен-Ра Опаляющий", но сейчас её осадные луки уже не метали огонь, слишком сблизились противники, перемешались. Таран ударил по касательной, ободрал днище ладьи. Обшивка треснула, открылась течь. Оба корабля, вздрогнув, остановились. Вот тогда "Гнев Мелькарта" и дорвался до своей добычи.

– Жри!

Треск ломаемого дерева в это мгновение был для Адар-Мелека лучшей музыкой.

"Гнев Мелькарта" ударил в незащищённую "скулу" египетской ладьи почти на полной скорости. Таран вошёл как нож в баранью тушу, добрался до носовой переборки и сломал её.

Наварху показалось, что земля перемешалась с морем. Моряки и гребцы, не удержавшись на ногах, полетели вперёд, опрокидывались уцелевшие лёгкие метательные машины. Два сцепившихся здоровенных корабля начали разворачиваться. Трещали доски, таран мог отломиться в любой момент. Пробоина становилась все шире.

– Работать назад! – закричал Бен-Аштарт.

Начальник гребцов и без него знал, что делать. Брызгая слюной, он орал команды и отбивал деревянной колотушкой темп.

Египетские лучники пришли в себя. Над ухом Адар-Мелека свистнула стрела.

"Второй раз Дева Шеоль губами коснулась".

Высокородный Хнумхотп, командир "Амен-Ра опаляющего" год назад сражался с эллинами на феду-хенти, которую пришельцы назвали бы тетрерой. Тогда он смог снять уцелевших моряков с горящей "Львицы", за что был отличен Ранебом. Старик, которого все флотские очень любили и ценили, вручил Хнумхотпу новейшую ударную ладью. Но по возвращении в Бехдет досталась герою ещё большая награда. Там он вновь встретил ту, которую давно безответно любил. Она была отдана надменному Верховному Хранителю, хотя тот не очень-то и нуждался в ней. Просто высокородному сановнику требовалась супруга, наследники. Любви там не ночевало.

Хнумхотп сгорал от ревности. Он то желал Ранеферу смерти, то стыдился этого чувства. После битвы при Мегиддо Нефрумаат почему-то впала в немилость. Хнумхотп не знал причины, она так и не открыла её. От расспросов на щеках возлюбленной начинали блестеть слезы. Она отговаривалась тем, что во всём виновата сама. Тогда Хнумхотп закрыл ей уста поцелуем. И Нефрумаат ответила. Ответила так, как способна лишь жрица той, кто одаривает смертных искусством любви.

Они были вместе совсем недолго. Однажды Верховный Хранитель застал их вместе, когда пришёл проведать детей. Он церемонно приветствовал уахенти, не выказал никакого возмущения. Ему, неверному мужу, было всё равно, с кем проводит ночи его отвергнутая неверная жена. После Ранефер отправился в дальний поход, но и Хнумхотп был вынужден уехать, последовав за своим командиром Нимаатра.

Кулак касается плеча – взвести. Два пальца – разрывная стрела. Левая рука поднята вверх. Трубка зашипела, выплёвывая искры. Скрипят бронзовые плечи Аабу-хеви, "слоновьего лука".

– Бей!

В этом бою Хнумхотп с самого начала находился на носу, у осадных луков, избивая врага собственной рукой.

– Берегись!

С ладьи фенех прилетела огненная "паутинка". Один из моряков не заметил опасность и теперь орал, катаясь по палубе: поймал его Апоп в свою страшную сеть. Товарищи подскочили, бросились тушить, но несчастный уже перестал биться в агонии и замер. Да будет сладок путь его в Те-Мери, да не осудит утомлённого Усер, да примет Маат под крыла свои... Но некогда горевать об очередном ушедшем в Землю Возлюбленные. Много уже ремту сегодня ступило на Закатный берег. Пусть же порадуются, что врагов сбежалось к Стражнице Амет гораздо больше.

Египтяне заметались. Некоторые продолжали осыпать финикийцев стрелами, другие тушили пожар. Адар-Мелек бесстрашно стоял во весь рост, не прячась, и выкрикивал язвительные поношения в адрес "напудренных евнухов". Он вскинул руку со сжатым кулаком, хлопнув ладонью другой руки по локтевому сгибу.

– Шлюхи! Мой отец драл вашего сраного Джедхора, а я драл вашего трусливого Нектанеба! И вашего нарумяненного Тутмоса отдеру! А когда Всеблагой Господин назначит час мой, я и на том свете вас драть буду во все дыры!

Вряд ли кто-то из "шлюх" в грохоте битвы его услышал и, обидевшись, решил заткнуть крикуна, но Баал-Хамон почему-то решил, что час Адар-Мелека уже пробил. Громовая стрела, которую мицри зовут "Херу", ударила в палубу между ног наварха, задев подол длиннополого чешуйчатого доспеха. Финикиец вздрогнул от неожиданности, попятился, потерял равновесие и присел на корточки, словно в нужнике. Один из воинов бросился было на помощь, но, заметив, что из-под задницы наварха идёт дым и летят искры, споткнулся на полпути.

– Да чтоб тебя... – только и успел вымолвить Адар-Мелек.

Вспышка. Громкий хлопок. Человек пять повалились на палубу. Двое так и не поднялись. Остальные сидели, ошалело вращая безумными глазами, перемазанные с ног до головы кровавыми ошмётками. У одного на коленях лежала оторванная рука. Чужая. На её среднем пальце тускло поблёскивал перстень с большим изумрудом. Все, что осталось от Адар-Мелека, жадного до чужих тронов, метавшегося между Тутмосом и Александром, храброго лишь на пороге смерти, но все же исполнившего свой долг до конца.

Однако, хотя и не защитил Баал-Хамон своего верного раба от знакомства с Девой Шеоль, но позволил спуститься к ней в большой компании. В очень большой.

Израненный, пылающий "Гнев Мелькарта" садясь носом, огрызаясь, отползал прочь от "Амена" и Хнумхотп, избивая ускользающего врага стрелами, совершил непростительную ошибку. Он увлёкся и забыл о "Красе Цидона". Кормчий без приказа не маневрировал и "Красотка" на полной скорости врезалась в почти неподвижную ударную ладью.

"Амен" вздрогнул и накренился. Первая пробоина не была смертельной, но второго тарана не пережить, Хнумхотп понял это сразу. Нет, он не покинет корабль. Он будет бороться до конца и вернётся в Бехдет победителем, снова обнимет возлюбленную Нефрумаат. Вернётся...

Поднятая ладонь замерла. Тускнеющий серый глаз целил в корму ненавистной пентеры фенех, но видел перед собою красное золото Реки, по которому неспешно шла изукрашенная ладья Анпу, чтобы отвезти воина на Западный берег. По лицу Хнумхотпа стекала тонкая струйка, обрываясь на пектораль и чешую...

– "Священный Хашет" горит! – крикнул начальник стрелков "Пчелы и Тростника".

Нимаатра взглянул в указанном направлении и содрогнулся.

– Надо помочь им! – закричал кто-то из моряков.

– Не приближаться! – рявкнул Нимаатра, удивляясь собственному голосу и добавил еле слышно, – там уже никого не спасти...

Моряки испуганно переглядывались – посреди бухты разгорался гигантский погребальный костёр для нескольких сотен человек. Уже не первый в этот день, но предыдущие сгоняли на пристань к Харону души эллинов, этот же в одночасье лишил достойного погребения множество ремту, погибающих в пламени.

Губы Знаменосца шевелились, тихо шепча:

– Да смилуется Усер над погибшими на водах, да узнает Всевладычица лица, съеденные рыбами, огнём и зверем, ибо Маат ведомо все, да будет им уготовано достойное место по ту сторону Заката на Реке...

Нимаатра посмотрел правее и увидел тонущий "Амен", нос которого уже полностью ушёл под воду. Проклятье! Знаменосец уже не шептал, а кричал во весь голос:

– Да укрепит Нейти длань мою для праведного возмездия! Да установит Истину Прекраснейшая, да покарает нечестивцев и заслонит крылами меня и воинство моё от оружия их!

"Гнев Мелькарта" тоже погружался, повреждения оказались слишком велики. Моряки прыгали за борт и плыли к берегу. Бен-Аштарт неподвижно стоял у рулевых весел и весь его вид говорил о том, что триерарх покидать корабль не намерен. Он спокойно смотрел по сторонам и одним из первых увидел ещё одну приближающуюся вражескую ладью. На надводном таране у неё сидела страшная зверюга, что-то вроде крокодила с лапами хищной птицы, свисающими до воды. Бен-Аштарт узнал чудовище – это Амет, которая по вере мицри жрёт сердца покойников. За нею двигались ещё несколько кораблей. Если бы триерарх умел читать письмена мицри, он разобрал бы надпись на знамени одной из вражеских пентер – "Аменеммаат Энил". Даже имя сменил подлый предатель. Впрочем, узнать это Бен-Аштарту было не суждено.

"Сердцеедка" направлялась к "Красе Цидона" и опытный триерарх сразу понял, что Зор не успеет увернуться, он потерял ход. Бен-Аштарт, только что радовавшийся успеху "Красотки", глухо зарычал сквозь зубы – мицри никого не оставят безнаказанным в этом бою. Он отчаянно крутил головой, выглядывая, есть ли ещё кто-то из своих поблизости. И увидел. Из клубов дыма вынырнула "Пандора". Пнитагор видел угрозу "Красе" и спешил на помощь.

Корабли киприотов подхватили захлебнувшуюся атаку финикийцев. Пнитагор вдосталь насмотрелся на страшный огненный бой, не щадящий ни своих, ни чужих. Он решил действовал по старинке – проход вдоль борта, разворот, удар. Финикийцы смогли сломать строй египтян и теперь сразу несколько ладей представляли собой лакомую добычу. Наварх высмотрел себе цель, безошибочно определив главную вражескую ладью, корабль египетского архинаварха.

Автолик уверенно направил "Пандору" к "Пчеле и Тростнику". Атаку поддержал "Ахилл", идущий совсем рядом, так, что между бурунами от весел обоих кораблей даже лодке-однодревке не втиснуться.

Пнитагор видел, что наперерез "Пандоре" спешит ещё одна египетская ладья. Он видел, что она не успеет. Злая усмешка появилась на лице наварха.

"Я отомщу сынок, отомщу за тебя!"

Пире был родом из пригорода Па-Уда, второго по величине портового города Та-Кем. С шести лет ходил по Священным Водам с братьями утку бить. По заболоченным, заросшим тростником берегам как до неё доберёшься? Это нужен ловчий камышовый кот, стоящий как лодка. Все удобные угодья обязательно "чьи-нибудь". Хороший селезень может стоить дороже откормленного гуся. К тому же, за отстрел "их уток" крестьяне могут не только палок всыпать, но и лодку продырявят.

Приходилось ходить по реке. В любую погоду. На вёслах и парусе Пире был ещё слабоват, зато птицу бил, какую бы волну не нагонял встречный северный ветер. В одиннадцать отец подарил ему неплохой лук, вроде тех, что в Нахарине делают. Иной охотник, конечно, лишь снисходительно усмехнулся бы. У них луки бывают лучше, чем у колесничих, лучше даже, чем у Нейти-Иуни. Но для Пире это был настоящий лук, нечета самодельной деревяшке. В тот день он был счастлив.

Через четыре сезона, отец, поговорив с кем-то важным, отправил его в Бехдет. Лук Пире сказали не брать, настоящий дадут. Он навсегда запомнил, что почувствовал, когда понял, что сии слова означают.

В "младших воинах" Пире провёл только два разлива, вместо положенных четырёх. Прожив всего четырнадцать разливов, он получил чешую, лук и хопеш. Стал воином "Тетнут-шесер" – морским стрелком.

Его определили на "Асет". Как самый лёгкий, он обычно сидел на мачте. В битве при Тисури снял двух акайвашта. Тогда он впервые взял человеческую жизнь.

Позже его перевели на "Пчелу и Тростник". Вот и сейчас Пире бил с мачты. Чёрный вонючий дым, порождённый горящей "кровью Геба", казалось, окутал все мироздание. Он заставлял тело содрогаться от кашля. Слезились глаза. И все же со своей мачты Пире мог обозревать побоище куда лучше, чем с палубы. Он первым заметил две крупных ладьи акайвашта, спешащих к "Пчеле". Видел, что идущая им наперерез "Стражница Амет" не успевает прикрыть корабль Знаменосца.

Пире кинул взгляд на стрелковую суму. Судя по цветным пяткам торчащих оттуда стрел, у него остались только обычные. Да и будь "особые", разве можно одной такой остановить здоровенную ладью? Но раздумывать времени не осталось. Руки все сделали сами. Стрела легла на тетиву. Заскрипели плечи лука. Пире вздохнул, беззвучно воззвал к Нейти, прицелился, замер. На одно краткое мгновение. Пальцы разжались. Гудящая тетива задрожала возле голого, ничем не защищённого предплечья, но не коснулась его. Пире опустил лук и с почти священным трепетом заворожённо смотрел на дело рук своих.

"Пандору" неожиданно повело в сторону.

– Какого... – вздрогнул Пнитагор, рывком повернулся к корме и осёкся.

Автолик висел на рукояти правого рулевого весла, навалившись на него всем телом. В груди у него торчала стрела.

Пентера послушно рыскнула влево.

– Правый, табань! – отчаянно заорал Пнитагор, – держите кормила!

Прежде чем келевст и матросы на корме успели понять, что происходит, "Пандора", ломая свои и чужие весла, врубилась в борт "Ахиллу".

Наварх, мчавшийся к педалиону, полетел на палубу. "Ахилла" закрутило, он соскользнул с тарана "Пандоры", обнажив смертельную рану. Бронзовый бивень, разворотив брюхо собрату, обломился, но пробоину не заткнул. В неё хлынула вода. Открылась течь и у "Пандоры".

Пнитагор, поднявшись на четвереньки, закричал. Закричал страшно, всю свою ненависть и отчаяние вложив в этот звериный вой.

Египтяне явно хотели превратить в трофеи оба македонских корабля, так удачно "убивших" друг друга. Они не собирались более калечить добычу и били обычными стрелами, торопясь очистить палубы "Пандоры" и "Ахилла" от людей. Одна стрела оцарапала Пнитагору левую руку, другая пронзила правое бедро. Македоняне метались, пытаясь укрыться от стрел, но удавалось это немногим. С высокого борта "Стражницы Амет" все они были видны, как на ладони.

Припадая на ногу, Пнитагор поспешил на нос, где стоял особый стреломет, изобретённый недавно соратником Диада, механиком Харием. Таких на флоте было всего два и один погиб вместе с "Талосом". А второй стоял на "Пандоре", он уцелел и с его помощью Пнитагор намеревался продать свою жизнь, как можно дороже.

Харий назвал своё изобретение "полиболом". Это была очень хитроумная машина. На станине крепилась цепь, приводимая в движение воротом. Тетива лука цеплялась крюком, соединённым с цепью, плечи натягивались. Из короба, укреплённого сверху, в жёлоб падала короткая стрелка. При дальнейшем вращении ворота зацеп освобождал тетиву, стрелка улетала в цель, а движущийся на цепи по кругу крюк снова начинал процесс заряжания. Непрерывно вращая ворот, можно было безостановочно стрелять, пока в коробе оставались стрелы.

Слабый лук полибола бил недалеко, но иного Пнитагору сейчас и не требовалось. Едва на бортах надстроек "Стражницы Амет" открылись дверцы, выпускающие абордажников "себек-аха", наварх с остервенением рванул ворот машины.

– Н-н-а-а-а!!!

Изобретение Хария работало. Две дюжины "себек-аха" серп Таната срезал, как спелые колосья. Стрелы быстро кончились. Пнитагор отшатнулся, бросил ладонь к левому бедру, но рукояти меча там не оказалось. Выскользнул меч из ножен, когда наварх валялся на палубе.

"Зараза..."

А больше в голове его не было никаких мыслей. Сплюнув под ноги набегающим египтянам, Пнитагор повернулся к ним спиной, устало сел на палубу и закрыл глаза.

Ранефер удовлетворённо обозревал затянутую дымом бухту. Противник прекратил сопротивление. То тут, то там сквозь рваные клочья тьмы виднелись невредимые ладьи ремту, отовсюду звучала многоголосая торжественная песнь серебряных труб. Он наслаждался ею и потому не сразу заметил, как в эту музыку ворвалась чужая. Резкая, тревожная. Она звучала откуда-то с севера, из-за спины.

– Что это? – спросил Нахтра.

– Не знаю, – озадаченно ответил Ипи и приказал, – Раемресут, выведи ладью из этой Апоповой задницы!

А когда "Мерит-Ра, выходящей в лучах Хепри", покинув зловонное облако, оправдала своё имя и вновь предстала пред очами сияющего ока Триединого, Ранеферу осталось только выругаться:

– Хтору мэт, шат абу...

Навстречу "Мерит" двигался строй кораблей. На носах и мачтах висели щиты, и на каждом из них сверкала шестнадцатью лучами звезда Аргеадов.

Пришёл Неарх.