Цор, Тисури, Тир [63]

Ночью выпал снег. Оскорблённое небо, спеша как можно скорее спрятать следы чудовищного танца смерти, скрылось за серыми тучами, дохнуло метелью. Пусть ровный белый ковёр укроет безжизненную солончаковую степь Гадамарги, где не растёт даже ковыль, спрячет боль и страдания тысяч душ, безжалостно вырванных из жизни жестокосердным Танатом, сотрёт из памяти вечности безумие, охватившее смертных, что в гордыне своей присвоили себе право распоряжаться судьбами.

Не думать, не видеть, не знать. Было? Не было? Снег сотрёт все следы...

Рассвет не принёс облегчения, забытья. Будто мало смерти пыльной равнине, где ни зверь не живёт, ни птица не гнездится. Ещё вчера плоская, будто гладко оструганная доска, ныне она бугрилась складками гигантского белоснежного плаща. Трупы людей, лошадей. Десятки, сотни, тысячи... Их никто не убирал. Пережившим безумие – не до того.

Злой ветер, леденящий кровь в жилах, рвал с плеч плащ, бросая в пылающее лицо обжигающие холодом снежные заряды. Длинные чёрные полы плаща трепетали и хлопали, словно крылья огромной птицы, заглушая все прочие звуки.

"А вот и вороны..."

Откуда они здесь?

Чёрное на белом. Белое на чёрном. Белая земля, белые, сведённые мукой, окоченевшие лица покойников. От этой бесконечной белизны болели глаза.

Душа стремилась вырваться из чёрно-белой темницы. Хриплое карканье разрывало зыбкую ткань реальности. Та трещала по швам, обнажая яркое многоцветье красок, заполняющих сознание, подобно морским водам, проникшим внутрь проломленного тараном корпуса корабля. И в этом бешеном калейдоскопе призрачных образов отчётливо проступали черты женского лица.

"Чего ты хочешь?"

Её губы неподвижны. Голос, мелодичный, бесконечно приятный, кажется, лился отовсюду.

Эвмен прикрыл лицо ладонью, укрываясь от ветра. Обернулся. В глазах на миг потемнело. Завывания снежной бури в одночасье сменились многоголосьем ревущей битвы. Лошадиный храп, треск ломающихся копий, крики.

"Чего ты хочешь?"

Чего я хочу? Исполнения всех своих замыслов, мечтаний, того же, чего хотят все. Победы в битве? Да, я хочу победы. Но за все надо платить. Что если цена в итоге будет страшнее самой ужасной участи, что выпадали на долю побеждённых полководцев? Отвергнуть помощь, отдаться на волю судьбе?

"А знаешь ли ты свою судьбу?"

Да. Теперь он видел ясно.

"Я среди зверей".

Строй войска. Пёстрая масса людей, тысячи лиц, растерянных, даже испуганных. И немногие из них искажены злобой и ненавистью.

"Подлейшие из македонян! Вы выдаёте, как пленника, своего полководца. Разве не отвратительно, что из-за отнятого у вас обоза вы признаёте себя побеждёнными, как будто победа заключается не в превосходстве оружия, а в захвате имущества, и как выкуп за свои пожитки вы посылаете врагу своего полководца. Меня, непобеждённого и победителя, ведут в плен и губят мои же соратники!"

Они предали его. Старейшие воины великого Александра, "Серебряные щиты", прошедшие множество битв, ни разу не побеждённые, как и сейчас, когда они разметали фалангу Антигона, были наголову разгромлены собственной жадностью. Униженно, как шакалы на брюхе, они приползли к побеждённому врагу с просьбой вернуть обоз с их жёнами, наложницами и награбленным добром, который посчастливилось захватить воинам Антигона в самом конце сражения. Взамен Тевтам предложил выдать Одноглазому своего полководца.

Эвмен слишком устал. Он знал, что его ждёт, ибо был предупреждён "доброжелателем". Наверное, его следовало бы считать другом? Со стороны могло показаться, что так оно и есть. Самообман... "Друг" всего лишь опасался, что полководец сложит голову, не успев вернуть денег, выданных в долг...

Он так и не стал для них своим. Воистину, зависть и жадность Тевтама беспредельны. Долгие годы плечом к плечу, десятки битв. Все это оказалось лишь пустым звуком. Золото – вот истинный движитель всей этой массы людей. Золото, золото, тысячу раз золото, а ещё красивые тряпки и женщины. Для этого был совершен поход на край света с Александром? В Персиде они сожгли все. Сотни телег с награбленным добром превратились в единый костёр. Даже не по слову его. По одному осуждающему взгляду. Пошли они дальше и покорили Бактрию, Индию. За кардийцем они не идут. Кто он такой? За долгие годы никто из них, друзей покойного царя, так и не удосужился разглядеть за неизменной чернильницей, вощёной табличкой со стилом и грудой папирусов, равного себе. Разглядел Александр. Как все эти селевки и леоннаты бесились, когда царь назначил кардийца начальником конницы. Писаря сделал полководцем. Как многого они не знали, не желали знать... И вот теперь, когда семь лет уже нет Александра, они идут не за кардийцем. Они идут за золотом. Только оно – их цель.

А что есть его цель? Восстановить царство для наследника Великого царя? Семь лет погони за призраком, за несбыточной мечтой. Как видно, верность теперь не в цене...

Перед глазами мрачное мужское лицо. Ономарх, друг и соратник Антигона. Монофтальм так и не появился в шатре Эвмена, не пришёл для разговора. Побеждённый не знал, как поступить с победителем, отданным в его руки собственными воинами.

"Вини во всём только себя. Должно быть, ты был плохим командиром, раз тебя все бросили. Или ты смеешь обвинять Антигона в подлости?"

"Нет, его я ни в чём не обвиняю. Ему никогда не пришла бы в голову мысль, подобная той, что боги вложили в отравленный жадностью разум Тевтама. Полагаю, вашему полководцу сейчас очень нелегко. Не хотел бы я оказаться на его месте, хотя, признаться, мне совсем не безразлично, что он решит. И несколько угнетает ожидание своей участи. Ты не знаешь, Ономарх, почему он не торопится казнить меня?"

"Я вижу, ты храбрый человек, Эвмен, но скажу тебе, что отважно встречать смерть следовало в битве. Немного достоинства умереть пленником".

"Клянусь Зевсом, в битвах-то я и был отважен".

"Так почему бы не дождаться спокойно того срока, какой будет тебе назначен? Будь моя, будь наша воля, мы бы давно уже побили тебя камнями!"

"Сдаётся мне, ты сражался в рядах фаланги? Задали вам жару мои доблестные аргираспиды!"

"А ты знаешь, кто сейчас громче всех возмущается, что Антигон до сих пор не казнил тебя?"

"Тевтам сотоварищи? Я не удивлён".

Три дня томительного ожидания и вот, похоже, Одноглазый принял решение.

"Мой старый... друг... похоже, решил уморить меня голодом? Я буду тебе очень благодарен, Ономарх, если ты передашь Антигону мою просьбу. Я хочу умереть, как воин".

Эвмен вновь оглянулся на смертное поле. Он хотел увидеть солнце, но оно скрыто за тучами. Здесь только снег и ветер. Пусть так. Последний глоток ветра...

Женщина с белым пером в чёрных волосах, облачённая в летящее одеяние, сливающееся с метелью, выступила из белой мглы, взяла его за руку.

"Чего ты хочешь?"

"Я хочу, чтобы все это закончилось. Я хочу покоя..."

Эвмен открыл глаза. Утро. Восходит солнце, за окном весело щебечут птицы. Беспечным пернатым нет дела до того, что мир вокруг них изменился до неузнаваемости.

Второе утро после... события. Иначе и назвать не получается. Катастрофа? Катаклизм? Так вроде никто не умер, не утонул. Ну, нельзя, конечно, утверждать, что так уж и "никто". Но в сущности, ничего смертельного для войска. Бывало и хуже. Однако никакая вылазка варваров, сколь успешна она не была бы, никакое подкрепление, войско из Газы или флот из Нового Города, не выбили бы землю из-под ног македонян. А тут именно оно самое и случилось.

Второй день Эвмен пытался осмыслить произошедшее, но оно совершенно не укладывалось в голове. Холодный разум кардийца не поддался панике, чего нельзя сказать об остальных, тех, кто уже успел заметить удивительные перемены в окружающей реальности. Да и реальности ли? Как-то это все на сон похоже. Вот только никак проснуться не получается.

И царь, как назло, в отъезде. Не позавидуешь сейчас Пармениону с Гефестионом. Слишком многие из македонян и союзников видели, что случилось с Тиром. Хорошо было гомеровым героям. Боги им морочили головы, водили за нос под стенами Трои, играя в, им одним ведомые, игры, а те и не удивлялись. Укроет туманом Афродита своего любимца Париса от гнева ахейцев – это нормально, в порядке вещей. А сейчас кто помнит, чтобы боги столь явно и в таком невероятном могуществе спускались в мир?

Ропщут македоняне, недоумённо оглядываясь по сторонам. А если сорок тысяч воинов ударятся в панику – со страху в одночасье горы свернут, но и себя погубят. А ведь здесь не только воины. Ещё пятнадцать тысяч рабов, мастеровых, торговцев, сопровождающих армию, даже женщин – и всем требуется как можно скорее дать понятное объяснение происходящего. Успокоить.

Успокоить... Тут сам не знаешь, как успокоиться, когда такие сны снятся второй день подряд. Эвмен провёл руками по лицу, протёр глаза.

Что это было? Игры Морфея? Может, гневается на него за что-то сын Гипноса и Нюкты-ночи? Жертву принести? Вот бы увидеть врата в мир, что бог, насылающий сновидения, открывает ему. Что-то подсказывало Эвмену – они окажутся вырезанными из рога... Слишком уж ярки образы, посланные богом. Это будущее? То, что его ждёт? Кардийцу всегда было интересно узнать, как видит грядущее царский прорицатель Аристандр.

Эвмен поёжился. Если это будущее, то ничего хорошего для себя он там не увидел. И кто та женщина?

Кардиец встал с постели.

– Дракон? Ты здесь?

Дверь покоев отворилась и на пороге возникла невысокая фигурка немолодого смуглолицего раба-финикийца, служившего Эвмену личным секретарём (секретарём секретаря, да). К начальнику царской канцелярии этот человек попал три года назад. Эвмен увидел его на рынке, среди раздавленных горем фиванцев, обречённых рабской доле не столько из-за жестокости Александра, сколько из необходимости пополнить казну перед азиатским походом. Сам Зевс, благоволящий своему сыну (если верить Олимпиаде), лишил фиванцев разума и взбунтовал против Александра. Тридцать тысяч мужчин, женщин и детей превратились в говорящий скот, а царскую казну пополнила пара сотен талантов серебра. Правда, истратили их очень быстро.

Дракон тогда привлёк внимание Эвмена своей невозмутимостью. Для свободнорождённых фиванцев рухнул весь мир, а в жизни финикийца ничего особенного не произошло. Просто очередная, далеко не первая в его жизни смена хозяина. Он уже много лет был рабом. Так долго, что не помнил своего настоящего имени.

Обнажённые женщины, матери семейств, пытались прикрыться, сгорая от стыда. Дети испуганно жались к ним. Мужчины в бессилии прятали глаза. Финикиец, стоявший в их рядах, не отрываясь, смотрел на толпу зевак, что бурно торговались, обсуждали женские прелести, бесцеремонно изучали зубы и мышцы мужчин. Кого-то из надсмотрщиков оскорбил независимый взгляд раба. Свистнула плеть. Плешивый старик, вовсе не бесстрашный суровый воин с плечами, как у Геракла, даже не поморщился. Лишь выпрямил спину и презрительно усмехнулся уголком рта. И тогда ладонь Эвмена сама собой потянулась к кошелю, закреплённому на левой руке у локтя. А позже, когда кардиец выяснил, что его новый раб говорит на семи языках, на трёх из них читает и пишет – возблагодарил Афину за то, что надоумила купить этого человека.

Было в облике финикийца что-то змеиное. Иногда замрёт, смотрит немигающе. Такое чувство, что сейчас между сжатых тонких губ проскользнёт раздвоенный язык. И голос негромкий, вкрадчивый. Завораживает.

Раб держал в руках медный таз с водой для умывания. Эвмен быстро поплескал себе в лицо, вытерся услужливо поданным полотенцем.

– Там воин ждёт, – кивнул на дверь Дракон, – Парменион прислал.

– Решили продолжить? – спросил Эвмен.

Раб покачал головой. Ему, конечно же, не сказали, зачем царский секретарь понадобился Пармениону. Хотя и так понятно. Как продолжать без Эвмена? Если кто и способен разобраться в этом безумии, то, пожалуй, лишь сам царь, да ещё старший над разведчиками. Вот только вчерашний допрос этого, как его... Шинбаала, не внёс ясности в происходящее. Надо продолжить.

– Ты пойдёшь со мной сегодня, – приказал Эвмен, – не доверяю я "пурпурным". Ни местным, ни сидонянам.

– Господин забывает, кто я? – усмехнулся Дракон.

– Господин ничего не забывает.

Эвмен вышел из дворцовых покоев, где коротал уже вторую ночь. В коридоре ждал Тевтам. Увидев его, кардиец вздрогнул, отпрянул, словно встретил привидение. Тот посмотрел на царского писаря с недоумением.

– Тебя ждёт Парменион. Иди за мной.

– Я, вообще-то, запомнил дорогу, если конечно они собрались в том же зале.

Тевтам не ответил, молча повернулся и пошёл прочь. Кардиец последовал за ним. После пары поворотов слабоосвещённого масляными лампами коридора, воин, ощущавший на своём затылке жгущий пристальный взгляд писаря, не выдержал и обернулся.

– Ты чего? – спросил Эвмен.

Тевтам помолчал, глядя исподлобья, пожевал губами, беззвучно проговорив оберег. Посторонился.

– Иди ты вперёд.

Эвмен усмехнулся. Перед глазами вновь встал образ женщины с белым пером в волосах.

"Чего ты хочешь?"

В зале стоял массивный длинный стол, сделанный с большим искусством, украшенный резьбой и покрытый непрозрачным красным лаком, скрывавшим древесные волокна. За столом могло бы без труда разместиться пятьдесят человек. Очевидно, это обширное помещение с высоким потолком и большими окнами предназначалось для проведения советов, однако сейчас здесь почти никого не было. Всего два человека.

Один из них, молодой, темноволосый, одетый в пурпурную рубаху с длинными рукавами, украшенную вышитым золотым меандром, сидел за столом. Хотя правильнее было бы сказать – "лежал за столом": голова его покоилась на скрещенных руках, игравших сейчас роль подушки.

Второй, седой муж, крепкого телосложения, одетый более просто, в белый безрукавный хитон, обнажавший бугрящиеся мышцами загорелые руки, стоял возле распахнутого настежь окна и рассматривал ставни – мозаику, набранную из разноцветного стекла в толстой деревянной раме. Стеклянный рисунок изображал человека с головой хищной птицы. Над ней художник поместил большой красный диск, обвитый коброй.

Старик задумчиво поглаживал аккуратно подстриженную серебристую бороду, временами пытался ногтем ковырять стыки фрагментов мозаики. Двустворчатые двери, подвешенные на хорошо смазанных петлях, отворились совершенно беззвучно, но седой всё равно это заметил, благодаря возникшему сквозняку. Повернулся к вошедшему.

– Долго спишь, кардиец.

Эвмен обернулся к Тевтаму, тот помедлил немного, посмотрел на седого, и, не получив никаких распоряжений, удалился. Начальник канцелярии, жестом указав Дракону ожидать у двери, прошёл к столу, отодвинул резное кресло возле спящего и сел.

– Я смотрю, кое-кто спит и подольше меня, Парменион.

Старик хмыкнул, а темноволосый поднял голову.

– Это потому что кое-кто всю ночь глаз не сомкнул, когда другие блаженно храпели себе в чистой постельке.

Глаза Гефестиона действительно были красными от недосыпа.

– Ну и что вы высидели, после того, как я ушёл? – спросил Эвмен.

Царский друг и заместитель неприязненно посмотрел на начальника канцелярии, но ничего не сказал. Притянул к себе серебряный кубок, заглянул внутрь. Поморщился. На расстоянии вытянутой руки на столе стоял большой глиняный кувшин с двумя дугообразными ручками, похожий на эллинскую пелику. Гефестион привстал, дотянулся до него, болтнул. Налил вина до краёв чаши, не разбавляя выпил. Скривился. Отставил кубок и потёр пальцами виски.

– Голова трещит? – участливо поинтересовался Эвмен.

Гефестион имел репутацию бражника. На пирах он далеко оставлял позади себя всех остальных друзей Александра. Однако и похмельем расплачивался за страсть к вину в большей степени, нежели они.

– Да иди ты...

Эвмен усмехнулся. Дверь снова открылась, и на пороге зала возникли Филота и Кратер. Не говоря ни слова, приблизились и сели напротив Эвмена с Гефестионом. Парменион оторвался от изучения мозаики, и занял кресло во главе стола. Гефестион, назначенный Александром командующим, возражать не стал. Он старался не ссориться со стариком из-за таких мелочей. Особенно в присутствии его сына, надменного и ревнивого к власти тех, чей род не столь знатен.

– Филота, ты распорядился, чтобы его привели? – спросил старый полководец.

– Да, отец. Сейчас он будет здесь.

– У кого-нибудь за ночь появились свежие мысли, что за безумие тут творится? – поинтересовался Парменион.

Кратер, мрачно изучавший свои кулаки, покачал головой. Филота промолчал. Гефестион снова опрокинул в себя чашу, и с размаху грохнул ею по столу. Звук, многократно отразившись от стен и потолка, затихал долго. У всех в ушах зазвенело, но никто из присутствующих не высказал неудовольствия.

– А что Аристандр говорит? – спросил Эвмен.

– Ничего не говорит... – буркнул Парменион, – не было знамений никаких.

– Знамения и придумать можно, – сказал Эвмен, – в первый раз, что ли?

Филота вытаращил глаза на святотатца.

– Ты из ума выжил, кардиец?

– Помолчи, сын, – оборвал его старик, – нам ещё брожения умов среди воинов не хватало. Прав Эвмен. Войску надо что-то говорить. Причём такое, что все поймут и примут. Аристандр найдёт, что сказать. Его задача – объявить всем, что эти невиданные чудеса сотворили наши боги. Которые нам, без сомнения, благоволят. Это не сложно. Мы же взяли Тир? Взяли. Довольно легко. Перед этим пять месяцев безуспешной осады, а тут за половину ночи и половину дня...

– И потери не так уж велики, – вставил Кратер, согласно кивая.

– Хотя, – повысил голос старик, – я теперь вижу, что их можно было избежать вовсе! Если бы придурок Мелеагр не кинулся сломя голову в драку, не разбирая, с кем и зачем, а отошёл спокойно к лагерю...

– Если бы не он, мы бы могли оказаться поутру у разбитого корыта, – вступился за товарища Кратер, – ты видел, как они дрались?

– А ты трупы варваров и пленных считал? – поинтересовался Филота, всегда поддерживавший отца, – их там было-то... В плевке утопить можно!

– Уж ты бы утопил... – буркнул Кратер, – вспомни-ка сколько Мемнон выпил нам крови с горсткой людей. В Галикарнасе бреши гораздо шире пробили, а сколько бодались?

– Потому что там вышло так же, как сейчас! Два пьяных дурака спровоцировали вылазку, потом полночи без толку обе стороны подливали масло в огонь, да он так и не разгорелся. Потому что по горсти подливали! Не так надо было! Надо было сразу амфору кинуть! На одни и те же грабли наступаем!

Кратер хмыкнул. Филота всегда отличался красноречием. Даже сейчас без метафор обойтись не может.

– Утром они успели бы вооружиться, приготовиться... – поддержал Кратера Гефестион, – и стена эта...

– И как быстро они бы её заделали? Там дырища в тридцать шагов! Я специально вчера мерял.

– Заделали бы. Там же куча обломков, каменное крошево, какие-то куски кладки, кровли. Такое чувство, будто на неё сверху пару домов уронили. Ты видел, как они проворно телег туда подогнали? Между прочим, наших же! К утру бы укрепились, будь здоров.

– Стена – это самое необъяснимое, – подал голос Эвмен, – все остальное легко списать на вмешательство Олимпа, но зачем Громовержцу потребовалось возводить вокруг Старого Тира стену...

– Да при этом частично её рушить, – добавил Гефестион.

– Как раз пролом объясним, – сказал Филота, – иначе внутри кольца оказалась бы часть лагеря. Если бы боги решили оказать помощь не нам, а "пурпурным", то зачем ломать стену? Варвары бы тогда легко вырезали людей Мелеагра.

– Ты уверен, сын, что боги решили помочь именно нам? – спросил старый полководец, – те метаморфозы, случившиеся с Тиром, не сделали его менее неприступным. Скорее, наоборот.

– Но мы же сидим здесь, в царском дворце, а не на берегу локти кусаем.

Эвмен задумчиво почесал трёхдневную щетину. На мгновение перед глазами все поплыло.

"Чего ты хочешь?"

Эвмен вздрогнул, сердито мотнул головой, отгоняя наваждение.

– Что с тобой, кардиец, – спросил Кратер.

– Н-ничего... Я вот что думаю: "пурпурные" молились своим богам и те вняли им. Потому на месте развалин оказалась крепость с гарнизоном. Но олимпийцы тоже вмешались и у чужих не вышло. Не знаю, как иначе все это объяснить.

– "Так взволновалося все, как бессмертные к брани сошлися!" – мрачно процитировал Гефестион строки слепого сказителя.

– Вроде того, – поддакнул Кратер, – воистину, любит Александра его отец, раз вмешался.

– Ты бы язык-то прикусил, – сверкнул очами Парменион, – болтаешь много. Никому не позволю честное имя Филиппа позорить.

– Что я такого сказал? – удивился Кратер, – я ничего дурного про Филиппа не говорил.

– Хватит! – хлопнул ладонью по столу Гефестион, – из пустого в порожнее переливаем. Ни до чего так не договоримся. Надо допросить жрецов "пурпурных". Кому молились, чего просили...

– И Шинбаала, – предложил Эвмен.

– Для того и собрались, – сказал Филота.

– Я догадался.

– Ну, где там он? – нетерпеливо крикнул Парменион, так, чтобы услышала охрана у дверей, – в Тартар его, что ли, запихнули?

Почти сразу после этих слов двери распахнулись и два воина ввели в зал темноволосого юношу, облачённого в длинное белое одеяние, украшенное бахромой и красными вышитыми узорами причудливых форм. Следом вошли ещё два человека – финикийцы, нанятые в Сидоне и приписанные к царской канцелярии в качестве переводчиков. Эвмен сразу поманил их к себе, подозвав заодно и Дракона.

Охранники подвели юношу к столу. Парменион откинулся на спинку кресла и произнёс:

– Радуйся, Шинбаал! Садись.

Юноша скосил глаза на переводчика, тот повторил слова стратега на языке финикийцев. Шинбаал, помедлив немного, сел, немигающим взором глядя прямо перед собой, как бы сквозь Пармениона. Македоняне, напротив, пристально разглядывали человека, утверждавшего, что он является царём Тира.

– Ну что, царь, – Парменион выделил это слово пренебрежительным тоном, – продолжим наш разговор?

Тремя днями ранее

Правительница Сит-Уаджат проснулась до рассвета. Её царственный супруг, Шинбаал, владыка Тисури, ещё спал, и спал глубоко. Понятно, почему. Из-за бушевавшей вчера грозы, он полночи не мог уснуть, то и дело прерывая сладкий сон высокородной дочери Та-Кем. И дело вовсе не в суеверном страхе пред тварью Дуата, по вере фенех мечущей в небесах громовые стрелы. Просто, вернувшись на родину, прожив в земле Джахи уже более года, Шинбаал успел отвыкнуть от гроз Священной Земли. А Сит-Уаджат, прибывшая в Тисури вместе со своим мужем ещё при жизни нечестивого царя Йаххурима, заметила две странности. Дожди здесь шли в десять раз чаще, чем в Священной Земле, причём круглый год, а не только в сезоны Жатвы и Засух. А вот настоящие ливни были не просто редкостью – отсутствовали вовсе. Синие стрелы Небесного Хапи били море и землю столь редко, что сосчитать их за год можно по пальцам.

Сит-Уаджат привыкла, что даже в жарком Уасите, каждый дождь – это ливень, а каждый ливень – гроза, иногда не утихающая несколько дней. Правительница любила белые вспышки и убаюкивающий шум дождя. Она тосковала по дому. Вот и вчера ей вспоминался Уасит, отец... Сит-Уаджат сама не заметила, как задремала. Под утро, решив не будить супруга, дочь Та-Кем поднялась на башню царского дворца. Её удивило то, что камни, нагревшиеся за день, совершенно сухи. Царица огляделась по сторонам.

Горизонт на западе едва побледнел, но ещё не окрасился нежным пламенем Хепри-Ра. На востоке Ушу ещё утопал во тьме, испещрённой едва заметными пятнышками факелов на улицах города простолюдинов. Вдалеке, за виноградниками виднелась гора, поросшая кедром. Старые раскидистые деревья хорошо заметны на фоне розовеющего восточного неба.

Царицу отвлёк далёкий, но сильный грохот, за которым последовали крики и едва слышимый лязг. Она остолбенела, признав шум битвы. Тревожная песнь серебряной трубы, пусть и заставила сердце сжаться, но мгновенно вывела женщину из оцепенения. Сид-Уаджат бросилась вниз по лестнице, ворвалась в покои, застав Шинбаала уже облачённым. Молодой царь, получивший в Священной Земле имя Синебт-Маатуи (при его соплеменниках оно никогда не называлось), смотрел в окно. Почувствовав взгляд, он обернулся:

– Тебе нечего бояться, высокородная Правительница, – Шинбаал улыбнулся, он действительно был спокоен, – это всего лишь набег пиратов акайвашта или кефтиу. Отражать его не в первой. Ранефер укрепил Ушу, да, к тому же, там несколько сотен отборных воинов и стрелков Чёрной земли и две тысячи воинов Тисури!

Царь Града-на-острове всегда разговаривал со своей супругой на языке Та-Кем.

– Взойдёт солнце, и ты сама увидишь, что разбойники бежали.

– Тем не менее, Возлюбленный Брат, призови...

– Уже! – Шинбаал перебил супругу, – сейчас явятся почтенный уахенти Ранеб и наместник Тутии.

Две вспышки огня, внезапно возникшие посреди пролива между Цором и Ушу, отвлекли царственную чету. Ладья неведомых разбойников, получившая в борт две стрелы неугасимого пламени, быстро превратилась в сплошной костёр. Так быстро, что ни Шинбаал, ни правительница не успели разглядеть её очертаний. Зато другую ладью, прошедшую мимо и кажущуюся на фоне пожара чёрной тенью, удалось рассмотреть лучше.

– Какая огромная! – воскликнул Шинбаал, – она же вдвое выше и намного длиннее тех пиратских ладей, что нанимали Нибамен с Ранефером, дабы взять наш город. Никогда таких...

– И все же, достойнейший царь, это ладья акайвашта! – послышался хриплый, но твёрдый голос уахенти Ранеба.

Шинбаал и Сит-Уаджат оглянулись, только сейчас заметив, что прибыли двое, кого пригласил царь, а с ними Анхнофрет, Хранительница и член совета Дома Маат, коей даже Ранефер доверял, как самому себе.

Сотня едва заметных искрящихся светляков взмыла в небо. Корма второй ладьи задымилась, и вскоре над ней взвился высокий язык пламени. Пираты заметались, бросив рулевые весла, корабль закрутило, и в его борт вонзился таран третьей пиратской ладьи, не успевшей отвернуть. Горящий корабль едва не лёг на борт, однако, ладья, протаранившая его, осторожно отошла назад, вынув смертоносный клюв, и остановилась, дабы принять команду и воинов с пылающего, а теперь ещё и тонущего собрата.

Не успел Ранеб выдохнуть: "Отличная цель!", как огненная стрела, выпущенная из осадного лука, установленного на крепостной стене, пронеслась над палубой и скрылась в волнах. Зато следующая, похоже, попала точно в борт, разбрызгивая пламя. Как и несколько других светляков, атакующих пиратский корабль со стороны невидимой из окон дворца.

– Взгляни, Ранеб! – наместник даже отшатнулся от удивления, рассматривая обречённый корабль, повернувшийся к ним носом, – презренные пираты научились строить ладьи размерами едва ли не больше наших осадных!

– Да, – мрачно подтвердил уахенти, – и у них три ряда весел.

– Не может быть! – воскликнул царь, – даже кефтиу не имеют таких кораблей, а они куда как преуспели в мореходстве и на равных соперничают с флотами Страны Пурпура!

Наместник покосился на Шинбаала и усмехнулся уголком рта.

"На равных..."

Хотя юный царь и воспитывался с десятилетнего возраста в Священной Земле, но родная кровь всё равно берет своё. "Пурпурные" никогда не сознаются, что если бы не Огненный Потоп, положивший начало закату великого некогда острова, они не могли бы даже мечтать о том, чтобы сравниться в могуществе с морскими царями Кефтиу.

Пиратский корабль кренился на правый борт. Левый охвачен пламенем, которое торопилось пожрать все, до чего способно дотянуться. Отлично горит просмолённое дерево. Присутствующие в зале хорошо видели, как от огромного костра отделяются малые лепестки огня, мгновенно исчезающие в волнах – это прыгали за борт моряки.

– Мои глаза никогда не подводили меня, достойнейший государь, – твёрдо заявил Ранеб, – там три ряда весел.

– Я, конечно, верю тебе, достойнейший, – сказал Тутии, – но это всё равно невероятно. Как оборванцы-пираты смогли обскакать лучших мастеров Величайшего?

– Чему удивляться, – возразил Ранеб, – пираты хорошо осведомлены о возможностях "Себек-Сенеба". Семь лет назад многие из них не скрывали радости, что наблюдали его мощь, будучи в лагере победителей. Видать, не дураками оказались, раз урок, преподанный другим, пошёл впрок. Надо думать, что теперь их ладьи станут гораздо быстроходнее и будут легко уходить от пламенных стрел.

– А я уверена, что это не акайвашта, – нарушила молчание Анхнофрет.

– А кто же? – спросила Сит-Уаджат.

– Наши враги собрали огромную рать, почему бы не присовокупить к ней и флот? Чтобы нанести Священной Земле удар не одной рукой, а сразу двумя. Когда Ранефер брал Тисури, не только пираты оценили по достоинству "Себек-Сенеб". Моряки Гебала, избежавшие смерти и плена, вполне могли надоумить мастеров измыслить эти новые ладьи с тремя рядами весел. И ведь смогли построить в тайне. Проморгал Ипи.

– Пожалуй, Анхнофрет права, – Ранеб вытянул руку вперёд, – меня беспокоят вовсе не весла необычных ладей. Присмотритесь внимательнее. Сколько там людей?

Наместник беззвучно шевелил губами: считал. Бесполезное занятие. На фоне пляшущего пламени метались неясные тени. Однако вовсе не требовалось счесть каждого из нападавших, чтобы осознать – их слишком много.

– Да, многовато, – сказал Тутии, – но если три ряда весел...

– Достойнейший, ты думаешь, это гребцы? Со щитами? Приглядитесь все, как следует, неужели я один вижу, что там мелькают шлемы и щиты? Это воины!

– Воины союза царей, а вовсе не пираты! – добавила Анхнофрет.

– Но ведь Менхеперра разбил нечестивых царей... – пролепетала юная Сит-Уаджат, – уже три дня, как сова принесла весть о великой победе в Долине Врат...

– Эти о том, скорее всего, ещё не знают, – сказала Анхнофрет, – а если и знают – стало быть, решили отыграться на водах Великой зеле...

Резкий, громкий треск донёсся до царского дворца, и зала погрузилась в молчание. Только Ранеб прошептал:

– Хорошо сработали подарки высокородного Знаменосца! Повезло же тебе с соправителем, Шинбаал!

Царь не ответил. В зареве пожара было видно, как три охваченные пламенем, неуправляемые, увлекаемые течением ладьи, почти одновременно вздрогнули, точно каждую ухватил непомерно огромный сын Себека, и, как всегда делают крокодилы, тут же потащил под воду. Одна попыталась отвернуть, и почти миновала частокол заострённых кедровых стволов в воде... Но те все же проломили её борт и ладья стала быстро тонуть.

Семь разливов назад Ранефер ударом с моря захватил Тисури, разбив царя Бин-Мелека Йаххурима, отца Шинбаала. Ипи провозгласил себя соправителем Града-на-острове и едва Величайший, а следом и Самозванка, подтвердили его право на очередной титул, с головой нырнул в дела обороны этого важнейшего приобретения Священной Земли.

В то время Ушу, Град-на-берегу, защищали лишь валы и частокол. Цор так же не имел серьёзных укреплений, поэтому, когда Ипи сжёг флот "пурпурных", высадке воинов уже никто не мог помешать. Несущая знамя Верховного Хранителя осадная ладья "Себек-Сенеб" беспрепятственно вошла в гавань. Ранефер, возникни у него такое желание, мог с лёгкостью, безнаказанно, спалить Тисури дотла. С Градом-на-берегу его наёмники так и поступили.

Однако Верховный Хранитель прекрасно понимал, что значит Тисури для Священной Земли. Отличная верфь, может и меньше, чем в Бехдете, но побольше, чем в Па-Уда. Возможность торговать золотом, зерном, редким оружием и чудесными твореньями ювелиров Та-Кем, что ценятся во всём мире. Отныне – не оставляя трети прибыли ненасытным торговцам фенех. Постоянные, чтобы не случилось, поставки отборного корабельного леса для флота, третий военный порт на Зелёных водах, почти неприступная крепость Священной Земли.

Это "почти" Ранефер твёрдо решил исправить. Ипи испросил Тутимосе, с большой любовью строившего многочисленный флот, удвоить число старых лесовозов и дополнить их тяжёлыми спаренными, на основе корпусов осадных ладей, соединённых мощной рамой. Самозванка отказала Ипи в помощи, а собственных средств Менхеперра едва хватало на содержание войска, постройку крепостей и флота. Однако это не остановило Ранефера. Его семья потомков Древней Крови была самой зажиточной в священной Земле. Ипи купил несколько заброшенных каменоломен, включая одну в Суине, где раньше, пока не наткнулись на трещины, добывали отборный гранит для великих обелисков и стел. Не прошло и разлива, как по Реке двинулись караваны новейших сдвоенных, а так же старых, составленных из трёх корпусов, грузовых ладей, везя готовые блоки песчаника и гранита, каменную крошку и алебастр. Вместе с ними шли вереницы торговых судов поменьше, чем только не гружёных, от золота до зерна. Корабли возвращались обратно с кедром, который валили на горе близ Ушу. Драгоценное дерево везли на верфи, значительно расширенные Величайшим.

Всего через три разлива вкруг Ушу выросли стены – невысокие, в десять локтей, но ступенчатые, как строили со времён Имхотепа. Лестницы не очень-то приставишь, не говоря об осадных башнях. Основание с коридором для лучников, облицованное гранитом в локоть толщиной, не пробьёшь тараном. Защиту дополнили мощной восточной надвратной башней в двадцать четыре локтя, шестью угловыми в двадцатью, и восемью малыми. Ещё две низкие, но широкие башни венчали стены, выстроенные на искусственных косах, которые, на два десятка шагов вдаваясь в морские волны, защищали гавань Ушу.

Малый Цор, как "пурпурные" звали южный остров, и его торговая гавань были защищены почти также, разве что стены пониже и тоньше, без изысков, присущих крепостям Та-Кем, ибо с моря не подведёшь осадных башен, а пока приставишь с ладьи лестницу, корабль трижды успеют сжечь.

Зато сам Цор-Тисури Ипи превратил, воистину, в неприступную твердыню. Если укреплением южного острова и Ушу руководили опытные, но малоизвестные зодчие Та-Кем, вместе с приглашёнными строителями из Ашшура, то Градом-на-острове занимался сам Ипи.

Несмотря на молодость, Ранефер уже очень многое успел в этой жизни. Это он перестраивал величайшую из твердынь мира – крепость Джару, и почти заново создал связанную с ней, пришедшую было в упадок Стену Болот. К тому же, в деле укрепления Тисури принял участие знаменитый Сен-Мут, зодчий, щедро одарённый Нетеру. Строить крепости ему прежде не доводилось, но, что не говори, храмы возводить гораздо труднее. Вот он и построил в Граде-на-острове величественный храм.

Ипи Ранефер исполнил обещание, данное нечестивому отцу Шинбаала: цари Хатти и владыки Востока, почти не имеющие своих приисков, отныне закупали в Тисури золото за полуторную цену, а когда Ипи, нуждаясь в серебре, резко уменьшал продажу, то за двойную. Зерно давало прибыль не меньшую, чем золото, особенно в годы неурожаев. Большой доход приносило оружие и украшения лучших мастеров Та-Кем, за которыми цари и высокородные воины от острова Шарден до Элама посылали своих купцов, наказав платить, сколько запросят.

Все товары Та-Кем торговались только в Бехдете и Тисури, а поскольку Тисури был ближе... Даже великие и богатейшие города "пурпурных": Тидаин, Гебал, Берити, Иоппа, не говоря о мелких, Акке и Арваде, беднели и угасали, тогда, как Тисури богател изо дня в день. Пусть треть дохода забирал Ранефер, по праву соправителя, и значительная часть дани ежегодно уходила в Дом Серебра и Золота. Но до подчинения Двойной Короне, больше шести десятков хека в год не выходило, а под властью Пчелы и Осоки сокровищницы каждый год пополнялись четырьмя сотнями хека золота.

И покойный ныне царь – из страха ли, из гордости, а может из-за желания воздвигнуть то, что прославит его род, да заставит позеленеть от зависти самых богатых царей "пурпурных" – не скупился. Приглашал лучших каменщиков в странах фенех, суля плату, впятеро большую, чем те могли заработать на родине. Зимой нанимал по пять тысяч крестьян из своих земель на подсобные работы. Вдвое больше, да за меньшую плату, к нему шли крестьяне из внезапно обедневших соседних царств. Купил в землях Ашшура и Бабили двенадцать тысяч рабов. И на пятый год Тисури преобразился. Высоту стен довели до двадцати пяти локтей, расширили и уподобили с внешней стороны крепостям Та-Кем. Укреплённый царский дворец окружили дополнительной цитаделью. Усилили девять старых, построили пять новых башен, стены гавани. Возвели два пилона, сравнимых с крепостными стенами. Один защищал храмовую площадь, где народ Тисури поклонялся своим тварям Дуата, а другой – Нетеру, вместивший в себя храмы Всевладычицы, Сокровенного, Нейти, Сети и Себека, исполненные в старом стиле.

Каждый храм – маленькая крепость. Между стенами храмов богов фенех и Нетеру шла узкая, едва две повозки разъедутся, улочка, ведущая к воротам дворцовой стены. Ни один военачальник не пустит в эту щель своих воинов под стрелы и камни. Купцы, видавшие Уасит и Бабили, с восхищением замечали, что очень немногие крепости сравнятся теперь с Тисури, и, незаметно, на разных языках стали называть его не Градом, а Твердыней-на-острове.

Однако Ранеферу сие показалось недостаточным. Посему, он приказал нарубить молодых кедров, в один охват, да установить вокруг главного острова и всех гаваней на дне под углом. Там, где позволяло дно, мастера Ипи создавали рукотворные рифы. Причём, большая часть торговых ладей, даже под грузом, беспрепятственно проходила над ними, а уже боевые корабли "пурпурных" могли пропороть себе брюхо.

Там, где длинная коса завершалась башней, оставались безопасные проходы, шириной почти в сотню локтей. Для мирных торговцев. Боевой корабль никогда не пройдёт рядом с башней, ибо будет немедленно уничтожен. Ничто не спасёт его от неугасимых стрел.

И сейчас старый моряк Ранеб – учитель двоих Знаменосцев: Нибамена и Ранефера, не без гордости наслаждался зрелищем уже пяти пиратских ладей, объятых пламенем, налетевших на подводные колы и гибнущих, как звери на рогатинах.

Со стен Ушу, похоже, выстрелили два осадных лука. Но не стрелами, а круглыми сосудами тонкостенной меди. В них была не "кровь Геба", а масло, загущённое воском, и раз в семь меньше горючего камня, чем в смеси неугасимых стрел. Тем не менее, громадные пятна огня вспыхнули на земле, осветив нападавших разбойников, а едва пламя вырвало цели из объятий тьмы, в них полетели стрелы защитников Ушу.

– На нас напали? – в залу вошла юная Сульяэли, сестра Шинбаала.

Полуодетая, сонная девушка протирала глаза и зевала. Следом за ней, едва не сбив царевну с ног и чуть не сорвав двери с петель, ворвался богатый и всеми в Цоре уважаемый купец Нитбалу.

– Напали!

Присутствующие повернулись к торговцу.

– Нитбалу, откуда ты?

– Ты что, прямо мимо пиратов проскочил?

– Кто эти разбойники, ты смог их разглядеть?

Купец отдышался, сел прямо на пол, видно ноги не держали, такого страху натерпелся. Сглотнул.

– Не только разглядел. Я шёл из Бехдета в Берити. Спешил. В Цор не собирался заходить и приставать на ночь к берегу не хотел. До Града уже немного оставалось, думал, обогну с запада, как обычно, – Нитбалу говорил на языке Та-Кем, ибо заметил присутствие Ранеба, который, как многим ведомо, речью фенех не владел, – гляжу, впереди огни в море. Много огней. Я не обеспокоился. Мало ли, может флот Величайшего прибыл или наоборот выходит до света за каким-то делом. Ну, кто тут ещё может быть в таком числе? Так и иду себе, как шёл. Две ладьи ко мне приблизились и велят, значит, остановиться. Я пригляделся, они странные донельзя. Никогда таких не видел. Огроменные, просто жуть! Малое сходство с нашими есть, но больше на ладьи кефтиу и акайвашта похожи.

– Почему ты так решил? – спросил Ранеб, решив проверить собственные предположения.

– На корме завиток. Только у наших, как ты знаешь, почтенный Ранеб, он скорпионий хвост изображает, а пираты рыбий любят. Да и размерами он у них всегда больше. На носу рог торчит.

– Я же говорил! – сказал Ранеб, – это пираты. Ты не права, Анхнофрет, напрасно я с тобой соглашался.

Хранительница только рукой махнула.

– Дальше-то что, почтенный Нитбалу?

– Дальше... – купец рассеянно снизу вверх оглядел собравшихся.

– Не томи, достойнейший! – попросила Сит-Уаджат, – продолжай!

– Они мне, значит, на каком-то странном языке кричат. Я вслушался, ни слова не разобрал. Так и отвечаю, не понимаю, мол. А они мне тогда по-нашему. Странный говор какой-то, иные слова совсем как чужие звучат. Но в основном все понятно.

– Так они тебе ответили на языке Страны Пурпура? – переспросила Анхнофрет.

– Именно так, достойнейшая. На северный выговор похоже. Вроде, в Яхмаде так говорят. Хотя я не уверен. Мало с кем оттуда имею дела.

– Яхмад? – Анхнофрет многозначительно взглянула на Ранеба. Тот лишь фыркнул.

– Продолжай, почтеннейший, – попросил царь.

Нитбалу прокашлялся.

– Спросили, кто такой и куда путь держу. Я ответил правду. Спросили, что везу. Я сказал – вино. Они, похоже, не поверили. "Табань", – говорят. Я на вёслах шёл. "Мы", – говорят, – "сейчас к тебе подойдём и посмотрим". Тут я неладное почуял. Что корабли из Яхмада здесь делают? Смотрю, ещё одна ладья подваливает. Ещё больше тех двух. По сравнению с моей – слон рядом с ослом. "Нет", – думаю, – "не иначе Баалшур Сипиш решил на Цор напасть". Ходили слухи, что он большой союз собирает.

– Горшком его союз уже накрылся, – перебил купца Ранеб, – сова с вестью прилетела – три дня назад Величайший наголову разбил всех нечестивых царей.

– Да? – удивился купец, – я не знал. И в Бехдете ещё не знают. Быстро ваши совы летают.

– Дальше, дальше, пожалуйста! – попросила Сит-Уаджат.

– А что дальше... дальше я решил ноги сделать. Гребцам ору – навались! Навалились. От тех двух ускользнул, да всё равно сбежать не смог. Куда там, все море в огнях. Стрелы в меня полетели. От отчаянья на отмель ладью направил. Вот тут у северной оконечности острова как раз брюхом в дно и зарылся. Ну, в воду, конечно, сиганул со всей командой. До берега оттуда недалеко уже.

– А как в город попал? Вдоль стены, что ли, бежал? – спросил наместник.

– Какое там! Пролив чужие ладьи запрудили. Побоялся. С севера пусто, к стене подбежал и давай орать, что, мол, свой. Чуть не всю дворцовую стражу поимённо помянул, пока поверили, – Нитбалу вытер пот со лба, – никогда бы не подумал, что подобные знакомства в жизни пригодятся. Верёвку со стены сбросили, да втащили.

Шинбаал верил каждому его слову. Нитбалу выглядел испуганным, но царь знал, что купец не трус. Не раз он доказал это, борясь с пиратами, штормами, а так же принимая участие в некоторые чрезвычайно щекотливых и невероятно опасных предприятиях. В таких, где человеку робкого десятка совершенно нечего делать.

Царь знал и о том, что торговец работает на Ранефера, но помалкивал. Верховный Хранитель прекрасно разбирался в людях, а молодой царь пока ещё не чувствовал себя достаточно окрепшим, дабы хоть в чём-то явно или тайно выступать против своего соправителя. Сказать по правде, у него и тени мысли подобной доселе не возникало. Хотя, если задуматься, причины для того у Шинбаала имелись. Ему было прекрасно известно, кто помог умереть его отцу, царю Бин-Мелеку Йаххуриму. Более того, Ранефер не только не пытался скрыть от наследника своё намерение удалить его отца из мира живых, но заявил тому об этом прямо. Ибо хотел, дабы Шинбаал стал истинным Правителем, и представлял, на какие жертвы иногда нужно идти ради блага своего царства. И юноша, воспитанный в Священной Земле с десяти лет, как благородный заложник, не стал противиться, тем самым, фактически, сделавшись причастным к отцеубийству. Он мучился от этой мысли, но успокаивал себя тем, что, будучи предупреждённым, всё равно не смог бы предотвратить смерть отца. Однако, сделав вид, будто Йаххурим умер от болезни, наследник не возбудил в соплеменниках жажду мести, не толкнул их в новую заведомо проигрышную бойню. Ранефер внимательно наблюдал за Шинбаалом и, в конце концов, исполнился уверенности, что проник сквозь сложную вязь мыслей и чувств юноши. Он не имел причин сомневаться в его верности. Шинбаал, приняв Посвящение, оказался от веры своих отцов, поклоняющихся тёмным демонам Дуата. И все же, если бы Ипи отличался безграничным доверием к людям, не быть ему Верховным Хранителем, глазами и ушами Величайшего. Потому-то, нет-нет да появлялся при дворе Шинбаала купец Нитбалу, поставщик дорогих вин.

Небо стремительно розовело. Над горой показался край солнца, и лучи его окончательно разогнали полумглу скоротечных предрассветных сумерек.

Собравшимся открылась картина, от которой оцепенели все, даже опытная Хранительница Анхнофрет и немало повидавший в этой жизни Нитбалу. Только Ранеб, смотря на обгорелые остовы, торчащие из воды тараны и кормовые завитки погибших кораблей, тела, колышущиеся в прибойной волне, удовлетворённо хмыкнул.

Сит-Уаджат воссияла улыбкой, удивив всех.

– Чему ты радуешься, Возлюбленная Сестра? – удивился Шинбаал, – посмотри, вон там, к югу...

Ранеб почти по пояс высунулся из окна, вглядываясь.

– Н-да... – только и протянул уахенти, и добавил, – поднимемся на башню, достойнейшие. Обзор много лучше, к тому же семь разливов назад мне подарили синие чаши жрецов Мер-Уннут, а они приближают не только звёзды и лик Хонсу.

Присутствующие согласились с этой идеей. Ранеб быстрым шагом первым вышел из зала, направившись вовсе не туда, куда все. Однако он довольно скоро присоединился к царю и его спутникам на башне, неся под мышкой небольшой ящичек, а в руках кувшин с водой. Моряк открыл ящик, извлёк деревянные детали и собрал треногу с рамой. Наполнил водой прозрачные сосуды синего стекла, установил в специальные подогнанные гнёзда, прильнул к самому маленькому флакону, и, осторожно поворачивая раму, начал осматривать линию берега.

Нитбалу впервые лицезрел удивительное изобретение жрецов Реки, посему, несмотря на весь свой недюжинный ум и богатый опыт, разинул рот в изумлении. Будучи в первую очередь моряком, он прежде не слышал о подобных устройствах, полагая, что придумки жрецов Та-Кем призваны лишь испепелять вражеские ладьи. Эти же синие стекла куда как пригодились бы и мирным путешественникам в их дальних странствиях к неизведанным берегам.

Картина выходила не слишком радостной. Несколько десятков чужих кораблей, в лучах Хепри-Ра оказавшихся ещё крупнее, без движения стояли у берега Ушу, к югу и к северу от города. Весь берег усеян вооружёнными людьми. К северной стене примыкал огромный лагерь, сотни, если не тысячи больших и малых шатров. Они прямо лепились к укреплениям Ушу. Это особенно странно. Какой полководец станет разбивать лагерь прямо у подножия вражеских стен? Кто вообще, совершив дерзкий ночной налёт, станет тратить на это время? Безумие какое-то...

Ранеб считал корабли, Тутии пытался считать воинов.

– Невероятно, – наместник обратился к Хранительнице, – их там многие тысячи! И не меньше сотни кораблей!

– Гораздо больше, – мрачно вставил Ранеб.

– Откуда они взялись? Это не пираты. Те никогда не собирали такую силу в одиночку. Как могло столь огромное войско подойти к Тисури совершенно незаметно? Куда глядели Хранители?

Анхнофрет лишь головой покачала. Нечего ответить.

– Позволь мне взглянуть, почтенный Ранеб, – попросил Шинбаал.

Моряк уступил синие чаши. Царь прильнул к ним, некоторое время молчал, обозревая берег. Наконец, сказал:

– Они отошли от северо-западной стены. Не похоже, чтобы там шёл бой.

– А я не вижу лестниц и осадных башен, – сказал наместник, – как они вообще собирались брать крепость? Зачем они поставили шатры, да ещё так близко к стенам? Безумцы! Нетеру лишили их разума!

– Ты не прав, достойнейший, – Шинбаал немного повернул раму, – они не безумцы. По крайне мере в том, что касается штурма. В стене пролом! Я вижу его совершенно отчётливо! Он не очень широк, завален обломками.

– Сделали подкоп? – предположила Сит-Уаджат.

– Невозможно! Ещё на закате здесь не было и намёка на близость вражьего войска! За половину ночи не вырыть подкоп, достаточный для обрушения столь прочной стены!

– В гавани Ушу ещё идёт бой, – вытянул руку Ранеб.

– Каким бы способом чужаки не разрушили стену, но, похоже, овладеть ею не смогли, – предположила Анхнофрет, – решили взять город с моря.

– И ведь возьмут... – побледнел Тутии, – там же всего несколько сотен воинов. И флот, как назло ушёл в Хазету...

Почти весь флот Та-Кем, стоявший в Тисури, больше месяца назад отбыл на юг, дабы обеспечивать продвижение Менхеперра к Мегиддо, подвозить припасы и часть войск. В Тисури оставалось совсем мало кораблей. К счастью, большая часть их стояла в гавани северного острова. Ни один в море пока не вышел, и ладьи чужаков понесли потери только от неугасимого огня и подводных "подарков" Ранефера. Потери... Не больше полудюжины сгоревших и затонувших ладей. Только у входа в гавань Ушу сгрудилось их десятка три, а сколько ещё поодаль на якорях стояли... Малодушный сказал бы попросту: "Им нет числа".

– Цор не удержать... – прошептал Нитбалу.

Царь посмотрел на него, но ничего не ответил.

Ранеб, сжав зубы, не отрываясь, следил за сражением в гавани. Зрением моряк отличался хорошим и даже без синих чаш видел, что гарнизон Ушу его явно проигрывал. Силы слишком неравны.

– Апоп вас раздери, нечестивцы, – процедил моряк, заметив, что знамя Воинства Маат, венчавшее башню на рукотворной косе, вздрогнуло под ударом топора и полетело вниз.

Бесстрастный ветер доносил крики, треск щитов и лязг мечей, воодушевление и отчаяние, боль, брань и проклятия...

– Они побеждают, – сказала негромко Анхнофрет, – и все же я даже отсюда чувствую их смятение.

– Смятение? – переспросил Шинбаал.

– Именно так, достойный Правитель. Смятение. Растерянность. Посмотри на их порядки. Часть бьётся в гавани, а большинство просто стоит. Да не просто стоит – толпится! Если бы меня только сейчас подняли с постели и подвели сюда, я, кинув первый взгляд, вообще сказала бы, что это не войско, а просто толпа горожан, зачем-то вышедших за стены. Так не штурмуют крепости!

– Ты права, – сказал Шинбаал, – я помню штурм Цора Ранефером. Воины Священной Земли и наёмники сновали под деревянными стенами Ушу, как муравьи. Столь же деловито и целеустремлённо. Сооружали лестницы, вязали охапки хвороста для заваливания рвов. А эти действительно ведут себя очень странно.

– Но и тех, кто сражается, достаточно для того, чтобы Ушу пал, – дрогнувшим голосом сказал наместник, – а поскольку их флот намного превосходит числом наш, то никакое неугасимое пламя нас не спасёт. Тисури падёт...

– В Ушу стоит четырнадцать боевых ладей, – сказал уахенти, – но им не прорваться. Нечестивцы полностью перегородили гавань.

– Что же делать?

Шинбаал выпрямился, кажется, даже выше ростом стал. Меж сдвинутых бровей пролегла глубокая морщина.

– Трубить во все трубы! – царь, сощурившись, посмотрел на пылающий солнечный диск, который божественный скарабей Хепри уже полностью вытолкал из-за горы и даже успел приподнять над ней на целую ладонь, – подать сигнал зеркалами! Воинам оставить Ушу. Пусть жители отворяют восточные врата, и, бросая все, бегут к горе, прячутся в роще!

Голос юного царя звучал твёрдо, глаза лучились уверенностью. Старый моряк и Хранительница незаметно переглянулись: воистину, Ранефер и царственная сестра его – Дважды Посвящённые Избранники Всевладычицы – смогли сделать из сына клятвопреступника Йаххурима истинного Правителя!

Шинбаал продолжал:

– Следует быть готовыми оставить Тисури. Оповестить жителей, в первую очередь высокородные семьи, богатейших горожан. Так же следует вывезти лучших ремесленников. Достойный Тутии, приказываю открыть сокровищницу и начать погрузку на ладьи золота. Не следует оставлять врагу и оружие...

– Брат мой, нужно снять со стен осадные луки! – Сульяэли перебила царя, чему, однако, никто не удивился: с воцарением Шинбаала в городе все больше утверждались порядки Та-Кем, – даже лёгкие!

Шинбаал кивнул и повернулся к моряку.

– Коль скоро в Граде-на-острове отсутствуют Знаменосцы Зелёных Вод, назначаю тебя, достойнейший Ранеб, верховным Знаменосцем Тисури и да будет так!

Ранеб и наместник немедленно покинули башню, отправились выполнять царский приказ. За ними удалилась Сульяэли. Анхнофрет задержалась.

Шинбаал проводил ушедших взглядом, потом снова посмотрел в сторону Ушу. Отвернулся. Направился было к лестнице, но остановился на полпути. Снова подошёл к крепостным зубцам и положил на них руки, сжав кулаки. На скулах его играли желваки. Сит-Уаджат испуганно следила за метаниями супруга.

– Возлюбленный Брат, ты решил прорываться на ладьях в Бехдет, чтобы вернуться потом с флотом Нибамена?

Царь молчал.

– Достойнейший Шинбаал, – Анхнофрет подобралась к царю неслышно, как кошка. Говорила она свистящим шёпотом, – я должна сообщить Верховному Хранителю и Правительнице. И остерегись принимать решения, пока не получишь ответа.

– Я помню, достойнейшая, что я верный слуга Двойной Короны, – в голосе юноши звучал металл, – но и ты не забывай, что перед тобой царь Тисури...

Он взглянул на Хранительницу и добавил твёрдо, даже с вызовом:

– Правитель Цора.

Его гордость и решимость понравились ей.

– Ты силён, царственный Шинбаал, – Анхнофрет вздохнула и улыбнулась юноше, – но недостаточно мудр. Ты заперт в крепости, окружённой врагами, а Ранефер, до которого гонца из Сихема колесница домчит за пару часов, стоит рядом с воинством Менхеперра, только что рассеявшим сотню тысяч врагов. Мерит-Ра уже в Бехдете. Ты не можешь рисковать своим городом и своим народом, царь Шинбаал. Если столь крупная рыба прошла сквозь наши сети, то лишь потому, что Верховный Хранитель готовил силки на ещё более крупного зверя.

– Какой зверь может быть крупнее? Ты видела, сколько их? Десятки тысяч!

– Ну, может и не десятки, — усмехнулась Анхнофрет, — но много, ты прав. Баалшур Сипиш собрал могучую силу, но она слишком пестра. Я думаю, что он, не веря в стойкость многоплемённого воинства, решил перехитрить нас обманным манёвром. Он просчитался и сам угодил в западню Мегиддо. Многие из тех, кто пошёл за царём Кадеша, за золото согласятся сменить знамёна. У нас много золота. И тогда успех нечестивцев растает, словно дым. А когда из Бехдета придут осадные ладьи, спеси этих пиратов, наёмников Сипиша, и вовсе поубавится. Не торопись в своих решениях.

Выслушав Хранительницу, Шинбаал немного помолчал, а потом церемонно поклонился.

– Я благодарен тебе, достойнейшая, и прошу извинить мой гнев.

– Ты достойный царь, – Анхнофрет направившись к лестнице, улыбнулась Сит-Уаджат, которая провожала её недоумённым взглядом, – я покину вас, ибо кое-что обещала царю.

Шинбаал смотрел на столбы дыма, выраставшие за стенами Ушу. Он молчал достаточно долго. Наконец, подняв голову, негромко произнёс:

– Как бы ни распорядился Шаи, я останусь здесь.

Четыре громадных и в то же время лёгких серо-белых птицы неслышно, как тени, летели над морем и землёй на недостижимой для лучника высоте. Им не было никакого дела до копошения людей и лодок внизу. Они несли весть. Не зря в Та-Кем белую сову звали Вестницей Нейти, Нетеру-Мстительницы...