Россия, Москва, главное здание МГУ

«Шар» завис над звездой МГУ. Совсем рядом, казалось, протяни руку — и достанешь, были металлизированные стёкла звезды, покрашенные в золотисто-желтый цвет. Кое-где стёкла отсутствовали. Зерна колосьев оказались большими. «Больше метра», — прикинул Володька и посмотрел вниз. Под ногами раскинулось здание в виде огромной буквы «Ж». Отсюда всё на земле казалось мелким и незначительным.

Основная антенна на звезде, несколько других на верхних колосьях и очень большое количество вокруг шара, на котором держится звезда. «Этот шар снизу был почти не виден, а антенны вовсе не видны», — отметил Николаев, открывая нижний люк и сбрасывая веревочную лестницу.

Как только он ступил на лестницу, почувствовал сильный ветер, который стал болтать его в воздухе. Теперь многое будет зависеть от мастерства Гаргара — сможет ли он удержать аэростат неподвижно, чтобы не только не задеть антенны, но и чтобы Володька успел спуститься на перила горизонтальных лучей звезды.

Николаев стал быстро спускаться вниз, пытаясь противостоять ветру. Тут же из другого люка на канате пополз груз. Володька спрыгнул на один из горизонтальных лучей и помахал рукой, показывая, как лучше повернуть аэростат, чтобы легче было принять груз. Через две минуты груз был принят, и аэростат стал подниматься вверх, чтобы потом начать спуск возле крыльца со стороны Ломоносова для полной разгрузки.

Рейсы в МГУ Крылатский анклав совершал систематически, ведя торговлю с общиной «студентов», как называли себя заражённые, проживавшие в здании. Община в основном поставляла анклаву продукты питания, а также найденные в зданиях университета артефакты. А анклав, в свою очередь, обменивал их на оружие, медикаменты, одежду.

Торговые отношения завязались давно. Но что было более ценным, так это вот эти самые антенны дальней связи, через которые анклав мог иметь связь с различными анклавами и бункерами, узнавая новости о жизни других. Здесь же располагалось оборудование для перехвата переговоров других анклавов, благодаря которому удавалось разгадать многие секреты и выжить. Вот это самое оборудование Володьке и предстояло модернизировать, замкнуть его напрямую на Крылатский анклав, а также на аэростат.

«Так, что там первое в инструкциях Игоря Эдуардовича и Гаргара?» Николаев закрепил лямки рюкзака фиксатором и стал подниматься по звезде к антенне. Тренированное тело выполняло подъём, а мысли вращались возле «шарика», как ласково называли анклавовцы аэростат, точнее, возле Инги. Он глянул вниз: аэростат, похожий на маленький воздушный шар, завис над крыльцом. За его сферой не было видно, как проходит разгрузка, но Володя прекрасно представлял себе это. За годы сотрудничества всё было отработано до мелочей, несмотря на то, что общинники часто менялись — жили они, к сожалению, недолго, часто мутировали, и тогда их, как везде, убивали. К этому все привыкли, но Николаев привыкнуть не мог. Он не хотел привыкать к мысли, что Инга и Густав могут мутировать, и тогда ему как командиру придется их застрелить.

Поднявшись к антенне, он закрепил себя тросом и, отбросив лишние мысли, стал крепить аппаратуру в той последовательности, как делал это на многочисленных тренировках на земле. Гаргар собирался сам установить оборудование, но было решено, что это всё же сделает Николаев. К такому решению пришли после того, как провели тесты на физическую выносливость. Гаргар очень огорчился, что не прошел их, и вначале в бункере, а потом на поверхности стал гонять Володьку, добиваясь от него полного автоматизма движений.

— Гаргар — Штирлицу. Аппаратура установлена. Канал переключен. Проверка связи.

— Клён — Штирлицу, — вместо Гаргара ответил Константин Фёдорович, — с частью задачи справились. Гаргар, слышите нас?

— Слышу, слышу. Погрузку закончил. Вылетаю. Штирлиц, вернусь через три часа. Будь готов. Привет Профессору!

— Взаимно, — прозвучал в «ухе» немного хриплый голос Профессора.

Гаргар рассмеялся:

— Здравствуйте, Профессор! Извините, зайти не получится, спешу.

— Извиняю. Мы поговорим о вас со Штирлицем, — Профессор тоже засмеялся.

— Штирлиц, через три часа внизу. Сообщи о полной установке оборудования.

— Сообщу. — Володька отсоединил страховочный трос, намотал его на пояс. Теперь предстоял восьмидесятиметровый спуск со шпиля вниз, а потом до тридцать третьего этажа по винтовой лестнице.

Владимир, спустившись на луч звезды, упаковал в опустевший рюкзак хрупкое оборудование, которое ещё предстояло установить на тридцать шестом и тридцать пятом этажах. Застегнул фиксаторы рюкзака, закрепил сзади три контейнера с менее хрупким оборудованием, бросил взгляд на уходящий на северо-запад аэростат и начал спуск. Володька аккуратно, пытаясь не задеть контейнерами конструкцию, спускался по металлическим лестницам, радуясь, что, когда планировали эту операцию, остановились на спуске, а не на подъёме.

«С таким грузом вверх пришлось бы делать несколько ходок, а вниз — вполне нормально, перехватывай только перекладины да следи, чтобы не зацепиться контейнером, — размышлял Володька. — Сейчас установлю оборудование, а потом к Профессору».

Профессор на протяжении тридцати с лишним лет был главой общины «студентов». Для многочисленных родившихся в университете общинников он был сродни Богу, чему-то вечному и постоянному, которое всегда будет с ними. Все знали его и называли не иначе как Профессор. Никто точно не мог сказать, сколько ему лет. Он просто был «постоянной константой», как он сам себя в шутку называл. Крепкая фигура, внимательные серые глаза под седыми бровями, седые же, когда-то курчавые волосы. При ходьбе он опирался на палку с тяжёлым набалдашником, но, по мнению Володьки, это скорее было данью давней привычке, чем необходимостью. Володька был очевидцем, когда Профессор, зажав палку в руке, споро сбегал по бесконечным лестницам университета. Правда, он утверждал, что походы вниз, а потом наверх ему уже тяжелы.

Жил он в Ротонде на тридцать третьем этаже, вход в которую для большинства «студентов» был не только запрещён, но и невозможен, поскольку лестничные пролеты перекрывали несколько дверей и решеток с кодовыми замками. Профессор рассказывал, что в старые времена ко входу в Ротонду с двадцать восьмого этажа ходил специальный лифт, но он остановился, когда прекратилась подача электричества в здание. Сейчас на «лапах» бывших жилых секторов стояли ветроэлектростанции, а на плоских крышах — солнечные батареи, но их энергии хватало только для освещения, обогрева и приготовления пищи, а не для подъёма и спуска лифтовой кабины. Володька подозревал, что большинство «студентов» даже не догадываются не только о функциональном назначении лифтов, но и об их наличии.

Размышляя, Николаев добрался до входа на тридцать шестой этаж. Поколдовал возле замка, набрав код. Толкнул тяжёлую металлическую дверь: «Вот оно, царство технологий и артефактов, недостижимых для многих живущих в Москве!» Володька вошёл, дверь за ним мягко щёлкнула, закрывшись. Сразу вспыхнули электрические лампы. Всё помещение было заставлено металлическими ящиками, почти такими же, как в епархии Ахмада — в компьютерной бункера. Только там были комплектующие «Ломоносова», а тут — аппаратура несколько иного рода.

— Гаргар Штирлицу. Я на тридцать шестом.

— Штирлиц, смотри внимательно. На каждом модуле имеются буквенное и цифровое обозначения. Ищи: четырнадцать восемьдесят восемь. Будь внимателен.

— Модуль нашёл. Открываю.

— Включи камеру.

Володька снял контейнеры и рюкзак, затем толстые резиновые с металлической нитью перчатки, оставшись в тонких резиновых, на поверхность которых был нанесён папиллярный узор. Чьи это были отпечатки пальцев, Володьке было очень интересно, но найти инфу даже в «Ломоносове» не удалось. Он поднёс руку к окошку датчика, приложил вначале указательный палец, затем все остальные по очереди, завершив большим.

Дверь зажужжала и открылась. Николаев вновь надел толстые перчатки, открыл контейнеры, начал доставать электросхемы и соединять с имеющимися в модуле. Толстые перчатки здорово мешали, поэтому он вновь снял их и стал работать в одних тонких, стараясь не причинить вреда рисунку отпечатков пальцев.

За десять минут непривычной работы он устал больше, чем если бы три раза поднялся на звезду МГУ и спустился обратно. Игорь Эдуардович и Ахмад, контролируя его действия через камеру, давали советы. Работа с модулем была завершена и проверена, дверь закрыта. Володька с облегчением надел рюкзак, подхватил контейнер и пошёл к двери в противоположной стороне комнаты. На следующем этаже операция повторилась.

Наконец работа была завершена, и воспрянувший духом Штирлиц быстро спустился к входу на Ротонду. В его рюкзаке осталось только несколько книг из библиотеки ЦИТО, о которых просил Профессор, и несколько упаковок с лекарством, изготовленных лабораторией Цессарского специально для него. Контейнеры были сложены и превратились в обычные пластины.

Володька спустился на площадку и подошёл к двери в верхнем этаже Ротонды. Не успел нажать на звонок, как дверь открылась. На пороге стоял Профессор, опираясь на неизменную палку.

— Здравствуйте, душа моя! — сердечно приветствовал его Профессор. — Как прошла операция? Хотя можете не отвечать, знаю, что успешно, слышал. Проходите, прошу вас.

— Здравствуйте, Профессор.

Николаев обвел взглядом помещение. С прошлого раза тут ничего не изменилось, как, очевидно, не менялось уже в течение многих лет.

Ротонда представляла собой цилиндрическое двухуровневое помещение, оканчивавшееся куполом с мозаикой. Володька поднял голову: мозаичная звезда, как всегда, туманно светилась в высоте. Верхняя часть Ротонды была разделена на несколько частей. В секторе сразу за дверью была кухня, потом шёл кабинет, потом гостевая комната. И так по кругу, до спальни Профессора.

Володька посмотрел вниз. На первом уровне Ротонды тоже всё было по-прежнему: посредине рядами стояли стулья, чернели мониторы, за колоннами вдоль высоких окон и между ними находились столы и шкафы с книгами и фотографиями. На полу между колоннами и на широких подоконниках вперемежку с горшками с цветами стояли ящики с петрушкой, укропом и редиской. Одна из колонн была обвита огуречником, огурцы свешивались, топорщась пупырышками.

— Душа моя, жаль, что вы сейчас не можете попробовать моего огурчика! Но не переживайте, я дам их вам с собой. Они очень хорошо растут в этом помещении, потому что на окнах ещё в прежние времена было вставлено фотогальваническое стекло. Как раз перед трагедией — в качестве эксперимента. Оно не только пропускает свет, но и концентрирует тепло. Да что я вам объясняю: насколько я информирован, у вас в анклаве такие стекла тоже не редкость.

— Вот лекарства, передал Константин Фёдорович, — спохватился Володька, — а это книги, которые вы просили.

Профессор аккуратно взял книги, прочитал названия, погладил корешки.

— Это то, чего как раз не хватает для моего исследования. Знаете, душа моя, я раньше занимался исследованием проблем интеллигенции, а теперь понял, что только обучение студентов, формирование их сознания, общение с ними были для меня определяющими. Да ты садись, на меня не смотри. Я буду говорить, так как привык обучать. А теперь поговорить практически не с кем. А из интеллигентов-идеалистов остались только два человека: я да ваш Клён…

— Константин Фёдорович? — уточнил Володька.

— Да, душа моя, он. Причём он даже больший идеалист, чем я! Когда я работал в МГУ профессором кафедры, мне блокировали доступы на мои страницы учёных официальных сайтов, запрещали иметь собственный сайт. Но к тому моменту я уже был закалённым бойцом. Наверное, в жизни каждого человека бывают моменты, когда нужно сделать принципиальный выбор, и этот выбор круто меняет умонастроение, а возможно, и представление о мире. У меня такой момент наступил в момент начала перестройки, в 1985 году. Хотелось верить в «очищение социализма от бюрократической накипи», но эта накипь, как оказалось, никуда не делась. Я тогда работал доцентом кафедры в Волгоградском университете и был председателем профкома. Впрочем, ты, наверное, не знаешь, что такое профсоюзы?

— Знаю, Профессор. У нас историю ведёт Воронов, который нам всё доходчиво разъясняет.

— Ну, тем лучше, не надо долго объяснять. Так вот, ректор университета уволил одного преподавателя. А мы, пятнадцать преподавателей, не согласившись с этим, написали письмо в ЦК КПСС. Что такое ЦК КПСС, надеюсь, тоже знаешь?

— Знаю, — подтвердил Володька.

— Так вот, наше письмо было спущено на решение ректору, на которого мы жаловались. Было срочно проведено общее открытое партийное собрание коллектива университета и принято решение нас всех, пятнадцать человек, уволить с работы и выгнать из партии. Самым жутким тогда для меня стало то, что вчерашние мои друзья, товарищи и приятели, активно выступали за моё исключение и увольнение. Не умереть от горечи потери прекрасных иллюзий было трудно, но все же удалось. Мы тогда написали ещё одно письмо в ЦК. В конечном итоге нас всех восстановили и на работе, и в партии. Я заплатил тогда все взносы вплоть до девяносто первого года, из партии не вышел, как некоторые, и считаю, что по сию пору состою в ней. А потом сорок лет научно-преподавательской работы… Знаете, душа человека бессмертна, а физическое тело порой по неожиданным причинам даёт сбой. Так случалось со мной не раз: были планы, надежды, проекты, но смертельная опасность нависала внезапно. Перенес ишемический инсульт, инфаркт, заболевание почек, а поди ж ты, жив! Спокойно поднимаюсь на мою верхотуру. Чувствую в себе такие силы, какие в молодости не чувствовал. И теперь, душа моя, я спокоен, как лосось после нереста, — Профессор рассмеялся.

Володька выглянул в окно. Далеко внизу блестела лента Москвы-реки, возле которой еле угадывалось движение мутов. Он сел в кресло у окна, слушая Профессора и изредка посматривая на пространство перед рекой.

— Да, тут у меня отличный наблюдательный пункт, — уловил интерес Николаева Профессор. — А благодаря специалистам вашего анклава удаётся поддерживать и работу круговой камеры наверху, поэтому нападения мутов для нас давно уже не становятся неожиданностью.

— А ночью?

— И ночью тоже. Ваш Ахмад камеру несколько модернизировал, теперь если она засекает какое-либо движение, то сообщает об этом звонком. Да, о чём я?.. Я часто и долго работал на пяти работах, просыпался рано, ложился поздно, боялся что-то пропустить в житейской суете. А сегодня в полной мере осознаю, что последний стакан воды в жизни не так уж и нужен. Гораздо важнее вовремя осознать собственную востребованность для счастливой жизни других. Теперь я счастлив, я нужен моим детям, моим «студентам», которым без моего руководства и направления придется ох как туго! Запомни, Володя, так в жизни всегда: не знаешь, где найдёшь, где потеряешь! Эта всеобщая человеческая трагедия привела к великому осознанию жизни. Поверь, ничего не делается просто так. В конечном итоге она приведёт к очищению населения планеты!.. Но что-то я за разговорами забыл о деле… — Профессор засуетился, собирая необходимые для передачи в бункер вещи. — Я сейчас черкану несколько слов Клёну, а вы, душа моя, будьте любезны спуститься вниз и нарвать огурцов и зелени. — Профессор вынул из подставки ручку.

— Какой у вас чудный письменный прибор! — удивился Володька, рассматривая серебряного цыплёнка на будто светящемся изнутри камне цвета молодой травы.

— А, это агент Цыплаков! Его наша непоседа Василиса где-то нашла. Материал — волокнистый нефрит.

Володька спустился на первый уровень Ротонды, нарвал огурцов, пощипал зелень и стал бродить между шкафов с книгами, рассматривая корешки и фотографии. За этим занятием и застал его голос Игоря в «ухе»:

— Штирлиц Гаргару. На подлёте. Будем через пятнадцать минут. Профессор, будьте готовы принять груз.

— Хорошо, — Профессор уже с контейнером в руках спешил вниз.

Николаев пошёл ему навстречу, забрал контейнер.

— До свидания, душа моя, — Профессор пожал ему руку, — я вас провожу только до двери. А дальше отдам распоряжения Александру Григорьевичу, он проследит, чтобы всё было нормально.

Профессор довёл Володьку до двери, внимательно осмотрел через видеокамеру пространство перед ней. Только после этого отодвинул засовы, набрал код и открыл дверь.

— Да, чуть не забыл, передайте Клёну, — он протянул четверть листа, исписанного убористым почерком. — Только, пожалуйста, положите так, чтобы не попало в чужие руки.

Володька сложил листок пополам, расстегнул молнию на внешнем кармане комбеза и сунул туда лист бумаги.

— До свидания, Профессор.

На площадке как из воздуха материализовался тридцатипятилетний Александр Григорьевич Лукашенко — второй, после своего отца Григория Евстафьевича, помощник и заместитель Профессора. Они спустились на три этажа, Лукашенко открывал бесчисленные двери, потом начался бесконечный спуск по лестнице, перекрытой на каждой третьей площадке решётками.

Когда они спустились на первый этаж, то через холл в Шайбу уже вносили груз, снятый с аэростата. Володька оглянулся вокруг. Шайба с его последнего посещения разительно изменилась: мрамор колонн и пола был отчищен до блеска.

— Мы решили, что пора сделать уборку, — заметив его взгляд, сказал Лукашенко. — Начали с холла и Шайбы, потом дойдём и до остального.

Перед Володькой предстал холл, стены и полы которого также сверкали отполированным мрамором.

— Профессор говорит, что на момент заражения они такими чистыми не были, — не смог не похвалиться Александр.

Погрузка уже заканчивалась.

— Явился не запылился! — приветствовал его Игорь. — Давай поднимайся, принимай командование. А я буду испытывать то, что ты там на звезде наворочал.

Николаев помахал рукой высунувшейся из окна Инге, быстро поднялся по верёвочной лестнице. Проследил за тем, чтобы груз был закреплён, лестницы убраны, лебёдки зачехлены, и только тогда повернулся к штурвалу.

— В добрый путь, — раздался в «ухе» голос Профессора.

— Счастливо оставаться! До встречи!

Аэростат взмыл вверх. Главное здание МГУ пошло вниз. Местами большая керамическая плитка стен была закопчена пожарами, но нигде не отвалилась. Володька посмотрел на шпиль: звезда в венке из колосьев, установленная как символ мирного труда несокрушимой силы советского народа, золотилась в лучах заходящего солнца. Даже отсюда, с высоты, не было видно, что местами на ней отсутствует стекло. На фронтоне здания сохранились гербы, золотые колосья и скульптуры. Большие часы, как и прежде, отсчитывали время.

Володька повернул штурвал, направляя аэростат на северо-запад: необходимо было до темноты вернуться в анклав.