Левисон официально представил Ларри Леви отделу производства. Все натянуто улыбались, и только Леви выглядел довольным. Гриффин наблюдал за лицами сотрудников, но никто не показывал, что относится к новичку с подозрением или боится лишиться работы. Возможно, их адвокаты уже бегали по городу в поисках нового места, но если у них были умные адвокаты, а Гриффин знал большинство из них, то они посоветовали своим клиентам не делать резких движений и даже не давать повода думать, что они на это способны. Интересно, что они думали на самом деле? Что у Леви пока недостаточно власти? Что его наняли без полномочий набирать новую команду? Четыре года назад компания уже прошла через кровопускание. Левисон, а потом Левисон и Милл зарабатывали деньги для компании. Они действительно верили в то, что Леви пришел, чтобы помочь, а не кого-то сместить? Конечно же, он пришел, чтобы захватить власть, и, конечно, все они могли лишиться работы. Окончательное решение не будет принято еще месяца три, пока не начнут поступать сценарии, которые он нашел. До тех пор будут совещания о том, с чего лучше начать, будут долгие споры по поводу режиссеров. Будут конференции по обсуждению сюжетов, на которых кто-то всегда может напугать остальных своей гениальностью, напугать настолько, что они будут бояться высказываться, если этот «кто-то» будет остроумен, уверен в себе и прав. Было ли у Гриффина по-прежнему достаточно энергии, чтобы бороться с таким человеком?

Все рассказывали о своих проектах. Теперь страх стал проявляться. Не обращая внимания даже на Левисона, вице-президенты и редакторы сюжетов рассказывали Леви о состоянии своих сценариев. Леви нечего было сказать о двух фильмах, которые были в производстве. На настоящий момент для студии писалось пятьдесят пять различных сценариев. Два контракта было подписано на прошлой неделе, включая контракт с Томом Оукли. Левисон недавно поручил Алисон Келли, редактору сюжетов, прочитывать все рецензии, которые писали для каждого из руководителей каждую неделю, и она рассказала о своих обязанностях и критериях, которые она применяла. Во время выступлений Леви задал несколько простых вопросов. Очевидно, он готовился к совещанию и решил не рисоваться. Естественно, Леви тоже боялся и не хотел себя связывать никаким определенным мнением по какому-либо вопросу на своем первом совещании. Он попросил прочитать несколько сценариев, каждый раз прибавляя «если вы не возражаете» или «мне интересно посмотреть, что они делают с материалом». Гриффину, если не всем остальным, стало ясно, что Леви ни на кого лично нападать не будет. В ближайшие два месяца он придет к Левисону и скажет, что в Алисон нет никакого толку. Или что все восемь сценариев такого-то и такого-то ужасны. Или что у такого-то и такого-то не складываются отношения с таким-то режиссером и что нынешний год у студии похож на предыдущий: два хита, сиквел к старому хиту и один фильм с участием Спилберга. Собственных шедевров на студии так и не появилось.

Совещание началось в два тридцать и закончилось в семь. Гриффин заглянул к себе в офис. Джан уже ушла, оставив для него список звонков. Она сказала всем, что он уезжает на несколько дней и сможет перезвонить после выходных. Квитанция о бронировании билетов и гостиницы лежала у нее на столе. Он обвел взглядом офис, подумав, что если его арестуют в аэропорту, он, возможно, его больше не увидит.

На стоянке он пожелал доброго вечера Алисон Келли. Она ехала в Беверли-Хиллз на просмотр фильма в кинотеатре Академии. Гриффин сказал, что тоже едет туда, но, проезжая через каньон, поменял планы и направился домой.

Он позвонил в пиццерию «Джакопо» и заказал пиццу на дом, а потом позвонил снова и отменил заказ. Открыл банку копченых устриц и упаковку крекеров. Он клал устрицу на крекер и отправлял в рот, а из двух последних устриц сделал сэндвич, зажав их между двумя крекерами, и запил минеральной водой из большой бутылки «перье». Он осознал, что его мозг перестал работать. В голову ничего не приходило. Страх либо утих, либо парализовал его. Он не мог понять. Если это была депрессия, то никогда раньше он депрессии не испытывал. Ему казалось, что если воткнуть в руку булавку, он будет ходить с ней весь день, ничего не чувствуя. Даже кровь, наверное, не выступит.

Зазвонил телефон. Это был Автор.

– И не мечтайте, что вам это сойдет с рук.

Голос был низким, но в середине фразы сорвался. Откуда Автор был родом? Из Нью-Йорка? Из Балтимора? Возможно. Он говорил слегка в нос, как в Балтиморе. И еще в голосе звучали нотки неоправданных амбиций.

– Что именно? – спросил Гриффин.

– То, что вы ломаете людям жизнь.

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Еще несколько дней назад Гриффина бы наизнанку вывернуло от страха, что Автор мог видеть, как он убил Кахане, но сейчас он был совершенно спокоен.

– Почему вы и вам подобные всегда такие самоуверенные? Откуда только берется такое самодовольство?

– Наверное, потому что мы любим свою работу и потому что наша работа тяжелая.

– Только не надо мне говорить, что у вас тяжелая работа.

– Если я повешу трубку, вы позвоните снова, я правильно понимаю?

– Правильно.

– Вам не кажется, что пора прекращать эту игру?

– Нет, не кажется.

– Послушайте, я знаю: по-вашему, это самое изобретательное из всего, что вы придумали. Почему бы не сесть и не написать сценарий, не прося денег вперед?

– Я знал – вы скажете что-нибудь такое. Дело не в этом. Вы должны были перезвонить мне. Вы должны были поговорить со мной.

– Я сожалею. Слышите, я сказал «сожалею». Я действительно сожалею. А теперь положите трубку и никогда мне больше не звоните. Спасибо.

Гриффин дал отбой. Он сразу же позвонил Джун Меркатор и уточнил время, когда за ней заедет. Потом упаковал вещи и пошел спать.

Он погрузился в привычную темноту и думал об Авторе. Тот был потрясающе ненасытен. Настолько изобретателен, что угадать его следующий шаг было невозможно. Такое впечатление, что он мог оказаться где угодно. Он вмешивался в жизнь Гриффина в самый неожиданный момент, заставая его врасплох. Он хотел навредить Гриффину, и это ему удалось, даже больше, чем он мог себе представить. Он отомстил.

В эту ночь Гриффин не мог уснуть. Он лежал в постели, пытаясь заставить себя встать и почитать сценарий или хотя бы выпить стакан теплого молока, но что-то парализовало его волю. Что это было? Ему казалось, на коже его потрескивает голубое пламя; все статическое электричество, накопленное с момента убийства, могло вот-вот вспыхнуть. Ему даже показалось, что у него инсульт. Его мозг лихорадочно работал, а тело было безжизненным. Он хотел закричать, но не мог открыть рот. Он не испытывал никакого напряжения, просто между мозгом и мышцами оборвалась связь. Сколько длилась афазия, мгновение или всю ночь, он не знал. Когда он смог наконец пошевелиться, уже светило солнце.

Он быстро собрался и стал ждать лимузин.

Гриффин наблюдал за выражением лица Джун, когда она открыла дверь. Ее взгляд был устремлен на длинный черный автомобиль. Потом она перевела взгляд на Гриффина и поцеловала его в губы.

– Готова? – спросил он.

– Ты не представляешь, как я рада, что мы едем. Подошел водитель лимузина, чтобы взять чемодан Джун. Бонни Шероу путешествовала с тремя чемоданами. Чемодан Джун был настолько легок, что его можно было бы взять с собой в салон самолета. Он был легче, чем чемодан Гриффина. Еще один повод, чтобы ее любить: она довольствовалась немногим.

На ней были белые хлопковые брюки и дорогая розовая футболка. Зеленый свитер накинут на плечи, рукава завязаны вокруг шеи. Она села в лимузин с ловкостью знатока, что не мог не отметить Гриффин, и надела зеркальные очки. На ногах у нее были черные кроссовки. Весь наряд, если рассматривать каждую деталь, свидетельствовал о скромной, но честной попытке отличаться от стиля загородного клуба. Противосолнечные очки и кроссовки не соответствовали зеленому свитеру и белым брюкам. Гриффин с удивлением обнаружил, что обнимает ее за плечи. Он легонько ущипнул ее за плечо.

В аэропорту водитель поднес чемоданы к стойке регистрации пассажиров первого класса. Гриффин осматривал зал, гадая, кто мог быть полицейским. Угадать это было невозможно. Как полиция могла узнать, что он летит в Мексику? Если Сьюзен Эйвери позвонит сегодня в офис, он будет уже над Мексикой.

Когда они шли к выходу на посадку, Гриффина бросило в пот, сердце учащенно забилось. Гак ужасно он еще никогда себя не чувствовал. Даже направляйся он сейчас к газовой камере, он не испытывал бы такого острого чувства пустоты, леденящего ужаса и полного крушения. Как Джун могла этого не ощутить! Он был уверен, что служащий за стойкой позвонит в полицию, как только Гриффин покажет ему билет.

Этого не случилось. Они шли на посадку в самолет.

Он был уверен, что как только он пристегнет ремень безопасности, стюардесса позвонит в полицию.

Этого тоже не случилось. Она принесла ему коктейль «Маргарита». Он замахал рукой, собираясь сказать, что никогда не пьет в столь ранний час, но Джун опустила его руку и сказала:

– Ты в отпуске, ты должен выпить коктейль.

Он попытался улыбнуться, но ему хотелось плакать. Пока закрывали двери самолета, пока самолет выруливал к взлетной полосе, Гриффин смотрел в окно, ища полицейскую машину, возможно без мигалок, но видел только тележки с багажом, контейнеровозы с топливом и грузовики с провизией.

Он отпил из бокала, надеясь, что текила его успокоит, но казалось, алкоголь поступает не в его, а в чей-то чужой мозг. Гриффин-убийца исчезал, а какой-то другой Гриффин, мужчина, который отправляется в отпуск с хорошенькой женщиной, начинал получать удовольствие. Но этот человек был в другой вселенной по отношению к Гриффину, который смотрел на океан, когда самолет направился на юг и повернул налево в сторону Мексики. В салоне туристического класса группа студентов издала радостный боевой клич.

Через какое-то время, может быть минут через десять после взлета, он услышал, как Джун спросила его, в чем дело.

– Знаешь, я боюсь летать, – сказал он.

Поверила ли она ему? Он нуждался в сочувствии, а страх перед самолетами вызывал необъяснимую тревогу, похожую на ту, которую он сейчас ощущал; поэтому если он расскажет ей о своей фобии, она сможет его успокоить; и хотя причина его страданий кроется в другом, она сможет их облегчить. Он украдет ее сочувствие.

– И что именно ты чувствуешь? На что это похоже?

– На неудачный трип.

– Я никогда не принимала кислоты.

– Ну, ничего забавного в этом нет.

– Давай-ка расскажи.

Я никогда не любил ловить глюки.

Он начал рассказывать о печальном случае, который с ним произошел, когда он заканчивал школу. Это был действительный случай. Слава богу, ему не пришлось расписывать, как он боится летать, и не нужно было говорить, что сейчас он боится всех, поскольку уверен, что в любой момент их обоих могут арестовать за убийство ее любовника.

Бортпроводники принесли еще напитки и еду, а потом горячие полотенца. Гриффин точно описал Джун, что он чувствует, не раскрыв причины. Промокая лицо горячим полотенцем, Гриффин рассказал, что когда закидывался, всегда испытывал благодарность за проявление доброты и искал такие проявления повсюду, причем любое, даже самое незначительное, принималось как знак Божьего милосердия. Поэтому посещение кафе-мороженого превращалось в чудо, когда девушка за стойкой предлагала ему попробовать разные сорта мороженого.

– Но в этом нет ничего необычного. Они всегда так делают, – сказала Джун.

– Правильно, но когда ты в эйфории, обычные вещи приобретают исключительный вес и все кажется частью божественного провидения.

– Ну а если трип неудачный? Повсюду видишь дьявола?

– Да, – сказал он.

Она взяла его руку и поцеловала ее. Уже видны были деревья. Они приземлялись в Пуэрто-Вальярта.

Гриффину нравилось выходить из самолета в тропиках. Ему нравилось, что к самолету подкатывали трап; нравились пассажиры, которые бежали по бетонированной площадке, в новых солнечных очках, спеша первыми попасть в прохладу зала, где нужно было долго ждать прибытия багажа; нравились смуглокожие рабочие и нравилась атмосфера, в которой сочетались беспечность и полицейский террор. Повсюду были люди в военной форме, некоторые с автоматами, но страх Гриффина почти рассеялся благодаря нежной заботе Джун. Может быть, кошмар закончился? А может быть, все еще продолжается и это только ложное облегчение? Не рухнет ли он в номере отеля совершенно без сил?

Пока они ждали багаж, ему показалось, что за ним следит таможенник. Таможенник, расположившийся у выхода из зала получения багажа, не скрывал, что смотрит именно на Гриффина. Было почти двенадцать часов, одиннадцать в Лос-Анджелесе; у Сьюзен Эйвери было время позвонить Джан, выяснить, где Гриффин, и позвонить… позвонить куда? В ФБР? В Министерство финансов? Конечно, должен быть отдел, который работал с местными отделениями полиции, но вряд ли они могли вычислить его так быстро. Считался ли он настолько опасным, чтобы принимать такие спешные меры? Маловероятно. Если только не был получен ордер на его арест. Если бы суд выдал ордер на арест, тогда, возможно, мексиканцы могли быть оповещены в течение часа. Найти его было легко. Джан знала номер рейса, а аэропорт был маленьким. Джун сняла свой чемодан с конвейера, и они встали в очередь к окошку паспортного контроля. Их направили в другую сторону от таможенника, который пристально на него смотрел. Он был позади Гриффина, когда проверяли их багаж и паспорта. Когда их пропустили, Гриффин обернулся, но таможенник исчез.

По дороге в отель Джун разговаривала по-испански с водителем такси. Она говорила по-испански так же хорошо, как Дэвид Кахане – по-японски, свободно и не стесняясь акцента. Когда водитель замолчал, чтобы сосредоточиться на дороге, Гриффин спросил, о чем они говорили. Оказалось – о политике. Джун показала Гриффину надпись на стене, касающуюся одного из кандидатов. Гриффин завидовал ее любовнику, а теперь завидовал ей. Его беспокоило, что он не говорил ни на каком иностранном языке, и ему было стыдно, что он ничего не знал о политической жизни Мексики. Неожиданно оказалось, что знание политической обстановки в Мексике было самой важной информацией, которой только мог обладать человек. Без глубокого понимания политической истории этой страны Гриффин казался себе необразованным варваром.

– Ты знаешь другие языки? – спросил Гриффин.

– Французский и немного японский.

– Где ты их выучила?

– Французский и испанский в школе, а японский в колледже. Я провела один семестр в Киото. Там я познакомилась с Дэвидом. Дэвид прекрасно говорил по-японски.

Он чуть было не сказал: «Я знаю», но промолчал. Он задержал дыхание на минуту, следя за секундной стрелкой на часах. Упоминание имени Дэвида во второй раз пробудило воспоминания. Он разрешил себе выдохнуть, только когда они подъехали к отелю.

Джун сияла от счастья. Было видно, что отель ей понравился, хотя она не стала восторгаться архитектурой. Отель был невысокий, белый, окруженный пальмами и бугенвиллиями, с двумя бассейнами, баром под соломенной крышей между ними и длинным баром под соломенной крышей на пляже. Это был не самый дорогой отель в Пуэрто-Вальярта, но так было даже лучше. Если бы он выбрал самый дорогой отель, он наверняка встретил бы там какого-нибудь знакомого продюсера или агента. Чем больше денег он тратил, тем труднее было скрыться.

В номере был балкон, а лежа в постели можно было видеть черепичную крышу, солому и пальмы. Идеально. Гриффин сравнивал Джун с Бонни Шероу. Когда Бонни вошла в номер в Кабо-Сан-Лукас, она сказала, что чувствует себя взрослой, и Гриффин ее возненавидел за эту фразу. Джун подошла к холодильнику. С одной стороны был бар. Она открыла маленькую бутылочку текилы. Что Гриффину понравилось в этом жесте, так это то, что она ничего не сказала о том, что это стоит денег, что отель пополняет запасы и кто-то считает бутылки каждое утро. Она тратила его деньги, не спрашивая разрешения. Хорошая мысль – немного выпить в разгар рабочего дня с женщиной, с которой еще не спал.

Ему понравилось, что она переоделась в купальник в ванной. Ее нельзя было назвать стройной. Талия, за которую он ее обнимал, была широкой. А у него самого разве не было пятнадцати, а то и двадцати фунтов лишнего веса? Она заметила, что он смотрит на нее.

– Поторапливайся, толстячок, – сказала она, ущипнув его за живот, – пойдем загорать.

Гриффин надеялся, что он навсегда запомнит этот день на пляже в Пуэрто-Вальярта. Не исключено, что через несколько дней он отправится в тюрьму и, может, никогда уже не будет смотреть на море поверх своего живота. Каждое мгновение было бесценным. Он представил себя семидесятилетним – как он отбывает пожизненный срок, если его не отправят в газовую камеру, и в который раз повторяет сокамернику историю о своих мексиканских каникулах.

«Джун купила на пляже соломенную шляпу, – скажет он. – А потом, как только она открыла свою сумочку, к нам бросился мужчина, торговавший украшениями из серебра. Я уже собирался прогнать его прочь, но увидел серьги, гвоздики в круге, и купил их. Я знал, что она не будет их носить потом, но от этого они были еще прекраснее. Пришел официант из бара, и мы заказали по „Маргарите". Пока не принесли коктейли, она взяла меня за руку и затащила в теплую воду залива. Мы лежали на спине, и волны относили нас к берегу. Потом мы побежали обратно в воду, смыть песок с купальных костюмов. А потом пили „Маргариту" и читали журналы».

Может быть, он никому не расскажет эту историю, может быть, он будет хранить ее в тайне. Ему захотелось бы рассказывать ее снова и снова, хотя он терпеть не мог людей, имеющих целый арсенал историй из своей жизни, людей, которые превращали свою жизнь в спектакль. Он не хотел выглядеть сентиментальным.

На пляже было два мексиканских полицейских. Гриффин не заметил, когда они появились. На обоих были рубашки и брюки цвета хаки, на поясе кожаная черная кобура. Обычный патруль – или они пришли за ним? На месте полиции он бы наладил за Гриффином наблюдение и надеялся, что тот сам вернется в Лос-Анджелес. Повлияла бы экстрадиция на туризм? Или это вообще не имеет значения? Полицейские шутили с торговцами. Джун сказала, что пойдет в номер. Гриффин сказал, что скоро придет, ему хотелось еще немного посмотреть на воду. Она поцеловала его в губы, два раза.

Когда она отошла, один из полицейских двинулся за ней, другой наблюдал за Гриффином. Разрешат ли ему переодеться, прежде чем увести в полицейский участок? Будут ли его бить, когда он в плавках и резиновых шлепанцах? Можно ли от них откупиться? Его снова охватил панический ужас, как в самолете. Если Джун уже арестовали, она не понимает, в чем дело, обвинение покажется ей абсурдным. Гриффин, естественно, тоже будет все отрицать. Отчего ей не поверить ему? Обвинение будет говорить, что они знали друг друга до убийства, – иначе как присяжные поверят, что они спланировали это вместе? Гриффин может ее спасти, если ее адвокату не удастся доказать, что они не были знакомы. Если адвокат не будет знать, на чем строить защиту, Гриффин пошлет ему записку, анонимно.

Гриффин представил, что будет, если его арестуют в Мексике. Полицейские Лос-Анджелеса и Пасадены получат ордер на обыск в его квартире и найдут открытки, как нашли бы их, если бы план Автора удался тогда в переулке в Беверли-Хиллз. Что было бы дальше? Открытки привели бы их к убийце Гриффина. Гриффин заставил себя не думать об этом, не терять зря времени. У него будет время подумать об этом в тюрьме.

Очень жаль Джун. Даже если адвокат поможет ей, не совершив ни одной ошибки, дело слишком пикантное, чтобы остаться незамеченным. О них будут писать все газеты как о знаменитых убийцах. Кто знает, вдруг кто-то на пляже снимал их скрытой камерой, чтобы продать пленку агентству новостей? Их брюшки прославятся. Джун никогда не сможет избавиться от подозрения, даже если Гриффин скажет под присягой, что действовал один, и заявит; что был доведен до безумия открытками и что эта паранойя привела к бессмысленному убийству. Никому – ни адвокату, ни присяжным, ни журналистам – не удастся полностью восстановить невиновность Джун. Арест лишит ее права по-своему оплакивать смерть Кахане. Журналисты найдут людей, с которыми она работала, и они скажут, что она слишком быстро оправилась от потери: прошло меньше месяца, и она поехала в Мексику с убийцей Дэвида! Может быть, хороший обвинитель сможет доказать присяжным, что и без вещественных доказательств, квитанций из мотелей и телефонных счетов, логично предположить, что Гриффин и Джун знали друг друга задолго до убийства. Потому что трудно представить, что она могла так быстро влюбиться в человека, который утверждает, что увидел ее впервые на похоронах Кахане. Правда была омерзительнее, чем ложь, из-за которой Джун могла оказаться за решеткой. Поездка в Пуэрто-Вальярта! «Маргарита» на пляже! Виновна, виновна, виновна.

Как только их обоих посадят в тюрьму, кто-нибудь купит права на эту историю. Снимут не кинофильм, а нравоучительную теледраму в двух сериях, которую будут показывать два вечера подряд. В основу постановки ляжет судебный процесс. В понедельник – роман Джун с убийцей Кахане. Во вторник – блестящая работа Сьюзен Эйвери. Игра в кошки-мышки и все такое займет добрых полчаса экранного времени. С чего они начнут? Гриффин бы начал с образа Кахане. Как они поставят первую встречу с Джун? Что будут думать присяжные? Придется показать, как он встречается с Джун до убийства Кахане. Ему также придется переспать с Джун до убийства. Джун звонит сказать ему, что Кахане уехал в кино. Поездка в Пасадену – включат ли эпизод в японском баре? Может выйти неплохая сцена, подумал Гриффин, хотя, вероятно, слишком утонченная для телефильма. А кто будет исполнять роль Гриффина? Майкл Дуглас? Вэл Килмер смотрелся бы потрясающе, подумал Гриффин, он мог бы сыграть офисного политика, подхалима, манипулятора. А может быть, Джон Малкович. Он бы сыграл параноика. А если расскажут все, как было, начиная с открыток? Не запутаются ли? Если Гриффин совершил убийство из-за любви, тогда не вписываются открытки. Если Гриффин убил, потому что сошел с ума, тогда не вписывается страсть. И как будет актриса играть Джун – как если бы та была невиновна или виновна? Ужасный момент, когда Джун арестовывают, а она не понимает, в чем дело. Когда снимают отпечатки ее пальцев и фотографируют. Когда ее сажают в камеру, пока ее друг или отец не внесут залог. А первый разговор с Гриффином? Его тоже выпустят под залог? Нет. Поскольку они уже один раз уехали из страны, рисковать не станут. Залог будет или таким большим, что никто не сможет его внести, или в залоге будет вообще отказано. Когда же они увидятся? Естественно, у них будут разные адвокаты и разные стратегии, поэтому они не увидятся до суда, если, конечно, их будут судить вместе. А если их будут судить по отдельности, он, возможно, вообще никогда ее больше не увидит. Если в телефильме расскажут правду о преступлении, станет ли известно о стрельбе в переулке? Конечно. Полиция узнает все.

Узнают ли они, кто посылал открытки?

Что сделает Автор, когда Гриффину предъявят обвинение в убийстве писателя? Он все поймет, как только открытки появятся в суде или о них расскажут в новостях. Может быть, ему даже поручат написать сценарий. Нет. Как только станет известно об открытках, на него начнется охота. Он прославится как никчемный писака, который довел руководящего работника до убийства. Найдутся ли люди, которые примут его сторону в его личной войне с Гриффином? Гриффину пришла на ум спасительная мысль: он может доказать, что угрозы Автора открыток переросли в прямое насилие. Была стрельба в переулке. Но об этом никто не знал, кроме Гриффина и полиции Беверли-Хиллз. Должно быть, установили, что битое стекло в переулке было от «мерседеса», а у Гриффина сохранилась квитанция из автомастерской. Естественно, возникнут новые проблемы. Почему он сразу не заявил в полицию, что в него стреляли? И правда – почему? Как можно установить связь между стрельбой в переулке и Кахане? Гриффин не помнил, какая у него тогда была причина. Возможно, он опасался, что Уолтер Стакел мог установить такую связь. Но как и каким образом? Убитый писатель и голливудский воротила, в которого стреляли в переулке. Выведать все будет не так уж и сложно, лучше ничего не говорить. Если бы его спросили; почему он ехал по переулку, он мог бы сказать, что хотел срезать путь, что направлялся на бульвар Санта-Моника, который был в четырех кварталах на юг, но потом передумал и вернулся на Сансет. Нет. Им бы не понравился такой ответ. Если человек, в которого стреляют, не заявляет в полицию, значит, ему есть что скрывать. Если он попытается соврать, его станут спрашивать об открытке, которую ему принесли в отеле Беверли-Хиллз. Как они узнают об этой открытке? Они побывают в отеле, чтобы выяснить, не было ли у него с кем-нибудь стычки.

Гриффин смотрел на мексиканских полицейских, на торговцев, на туристов, на море, на прогулочное судно, на тучи. Он совершил слишком много ошибок. Он слишком много лгал. После первой открытки, нет, после третьей открытки с угрозой смерти он должен был сразу бежать с ней прямо к Уолтеру Стакелу, прямо к Левисону. Он должен был просить помощи. Не надо было ему беспокоиться, как открытки отразятся на его работе. А теперь показывать открытки было уже слишком поздно.

А что, если у Автора не окажется алиби на вечер, когда был убит Кахане? Как бы так сделать, чтобы в убийстве обвинили его? Нет, невозможно. Это была безнадежная мысль, и Гриффин ее устыдился.

Пляж почти опустел. Торговцы ушли. Несколько подвыпивших парочек сидело в баре под соломенной крышей в ожидании заката. Мексиканский полицейский ушел. Когда он исчез? Гриффин встал, и у него закружилась голова. Он собрал полотенце, шлепанцы, журналы. В комедийном фильме такие детали были бы призваны рассмешить зрителей или, по крайней мере, охарактеризовать персонаж как мелочного человека, которого не стоит воспринимать серьезно. Гриффин шел в номер, ненавидя себя, жалея себя и ненавидя себя за эту жалость. Он так много работал, что у него не было времени или необходимости задуматься о своем эмоциональном состоянии. Может быть, именно поэтому он не брал отпуска так долго. Он боялся задуматься над тем, что он собой представляет. Автор вряд ли бы это понял и не поверил бы, что у Гриффина, как у любого другого, имелось подсознание, обычный сточный колодец.

Джун окликнула его с балкона, когда он шел через садик к их корпусу:

– Для тебя есть сообщение.

– Только не это, мы здесь не пробыли и шести часов.

– Это от твоего адвоката.

– Сейчас поднимусь.

Прежде чем постучать, он выдохнул и медленно вдохнул. С трудом заставил себя улыбнуться и постучал. Джун открыла дверь, на ней были светло-коричневые шорты и белая футболка. Колени и голени покраснели от солнца, но на ожог было не похоже. Она протянула ему записку, но он знал номер телефона. Он набрал оператора, и она моментально его соединила. Его раздражало то, что ей не надо было спрашивать номер, а потом перезванивать. Чтобы оставаться в здравом уме, ему была нужна иллюзия расстояния.

Он поговорил с секретаршей адвоката. Тот уже ушел.

– Вы не знаете, зачем он звонил?

– Нет, Гриффин, извините.

Связь была превосходной, секретарша могла с таким же успехом говорить с первого этажа отеля. «Что это, волоконная оптика? – спросил он себя. – Не надо сейчас об этом думать».

– Он хочет, чтобы я срочно вернулся?

– Не думаю.

– Он не оставил никакого сообщения на случаи, если я позвоню?

Он заметил, что Джун наблюдает за ним. Нужно успокоиться. Он выдохнул еще одну порцию воздуха, отравленного несчастьем.

– Гриффин, вы в отпуске. Позвоните ему завтра.

Гриффин никак не мог запомнить ее имя, а она всегда говорила с ним так раскованно.

– Все в порядке?

– Гриффин, вы в Мексике, пойдите напейтесь.

Почему-то некоторые секретарши держались с ним запанибрата, изображая мудрых сестер. Он знал, что ей известна причина звонка, но, несмотря на все дружелюбие, она не была другом, а была женщиной, которая дорожила своей работой и потому никогда бы ему ничего не сказала. К тому же он не мог запомнить, как ее зовут. Он попрощался. Она сказала: «Адьос».

Он положил трубку.

– Что ему было нужно? – спросила Джун.

– Не знаю. Он уже ушел.

– Думаешь, это что-то важное?

Ей хотелось, чтобы это было что-то важное. Ей нравилось, что длинная рука кинобизнеса могла легко достать его в любой момент в любом месте. От этого ее выходные становились еще интереснее, а он еще значительнее.

– Я не вернусь до понедельника. – Он снял резиновые шлепанцы. Когда он встал, через балкон увидел сад. Там стоял полицейский, который следовал за Джун. Он курил, прислонившись к пальме. – Дай-ка я приму душ, – сказал он, – а потом пойдем смотреть город.