53
— Итак, как вы думаете, что Уберхорст имел в виду? — спросил Райнхард.
Уборочная машина двигалась по улице прямо на них. Наверху стоял человек, размахивавший шлангом из стороны в сторону. Оба поспешили отойти с пути, чтобы не попасть под струю.
— Я думаю, что он собирался сообщить полиции, что фройляйн Лёвенштайн была беременна, — ответил Либерман.
— Да, я тоже так подумал. У фройляйн фон Рат, конечно, совсем другое мнение.
— Правда?
— Она считает, что герр Уберхорст помогал фройляйн Лёвенштайн в ее стремлении покорить демоническую силу и хотел спросить, обратиться ли ему к помощи черных магов.
Либерман покачал головой:
— Ты все еще уверен, что Уберхорст не мог быть любовником Шарлотты Лёвенштайн?
— Абсолютно.
— Тогда получается, что фройляйн Лёвенштайн просто взяла и рассказала ему свой секрет? С чего вдруг?
— Ну, учитывая ее затруднительное положение, она вряд ли могла ждать сочувствия от Брауна.
Мимо промчался лакированный черный экипаж с опущенными шторами.
— Газеты до сих пор ничего не сообщали о ее беременности?
— Нет, насколько мы знаем, Браун не общался с журналистами.
— То есть никто больше не знает, что она была беременна?
— Верно. Только Браун.
Две монахини-урсулинки, опустив головы, перешли дорогу перед ними.
— Ты видел, какие странные инструменты были в мастерской Уберхорста? — спросил Либерман. — Шприц, магниты… Я почти уверен, что он пытался выяснить, каким образом был проделан фокус с запертой дверью. Его так захватила эта идея, что со временем он наверняка разгадал бы эту загадку. А кто еще, кроме Заборски, был в мастерской Уберхорста?
— Герр Хёльдерлин заходил туда днем в пятницу забрать книгу.
— Какую книгу?
— Что-то мадам Блаватской. Фрау Хёльдерлин одолжила ее ему около месяца назад.
— Таким образом, и Хёльдерлин, и Заборски могли прийти к одному и тому же выводу. А что Браун?
— Он сказал, что никогда не был в мастерской Уберхорста.
— Где он был в пятницу ночью?
— Он сказал, что был один в своей комнате, потому что слишком много выпил.
Из-за поворота появились три кавалериста. Их шпоры позвякивали, будто где-то вдалеке тренькала гитара.
— Как ты можешь быть уверен, что Браун придет туда сегодня вечером? — спросил Либерман.
— Хаусман был с ним весь день, — сказал Райнхард, — и если Браун вздумает пойти на попятную, он проводит его к мадам Ружмон.
— Очень предусмотрительно, Оскар.
— Да, он не хотел идти туда сегодня вечером. Он не хотел снова видеть их. Не из-за угрызений совести, а потому что думал, что мы рассказали им об обмане на сеансах. Он не хотел встречаться с ними, боясь, что они потребуют назад свои деньги.
— Ты сказал Козиме фон Рат, что их всех обманывали? — спросил Либерман.
— Нет.
— А что ей известно о подозрительном исчезновении Брауна?
— Я сказал фройляйн фон Рат, что он должен быть съездить в Зальцбург проведать больную тетушку. Браун знает, что ответить, если ему будут задавать сложные вопросы. Думаю, в свое время они узнают правду.
Двое мужчин прошли вдоль каменной стены дворца с множеством окон Хофбург к Йозефплац. На другой стороне улице фонарщик зажигал фонари.
— Знаешь, Макс, я очень удивился, что ты согласился пойти со мной сегодня.
— Почему?
— Потому что ты считаешь спиритические сеансы глупостью.
— Это правда.
— Тогда почему тебе так захотелось присутствовать на этом сеансе?
— А разве это не очевидно?
— Да нет.
— Это, наверное, последний раз, когда соберется весь кружок фройляйн Лёвенштайн. У меня больше никогда не будет такой возможности, а мне очень интересно увидеть их всех вместе.
Они прошли мимо конной статуи императора Иосифа Второго, возвышающейся посередине огромной площади, ограниченной белыми фасадами домов в стиле барокко.
— То есть тебя совсем не интересует эта мадам де Ружмон? — спросил Райнхард с ноткой отчаяния в голосе.
— Нет.
— Говорят, что она гениальна.
— Оскар, гениальных медиумов не существует.
— Она много раз помогала «Сюрте».
— Кто тебе это сказал?
— Инспектор Лоран, он прислал мне подробное описание ее заслуг.
— Ну, этот человек, наверное…
— Что?
— Слишком доверчив.
Либерман внимательно посмотрел на своего друга. На нем был твердый котелок, прекрасный английский костюм, а кончики усов, обработанные воском, идеально торчали в стороны. Он выглядел напряженным и немного взволнованным.
— Макс, я признаю, что мое решение воспользоваться в этом деле помощью мадам де Ружмон в самом деле необычно. Но утром в понедельник мне опять придется предстать перед комиссаром Брюгелем. Нет нужды говорить, что он не стал терпеливее, когда узнал об убийстве герра Уберхорста.
Они вошли в длинную арку, похожую на тоннель, которая перекрывала дорогу.
— Но советоваться с медиумом, Оскар? — мрачно произнес Либерман.
— Ты знаком с творчеством Шекспира, Макс?
— Более или менее.
— Тогда ты, наверное, помнишь слова Гамлета: «Гораций, много в мире есть того…»
— «…что вашей философии не снилось», — продолжил Либерман. — Что ж, Оскар, я постараюсь отнестись к этому без предубеждения, но я очень сомневаюсь, что поверю в спиритизм после одного… — Он сделал паузу, прежде чем добавить: — представления.
Выйдя из тоннеля, они свернули на северо-восток, пересекли Грабен и пошли по узкой улочке, ведущей к Петерскирхе. Его большой зеленый купол и две башни неизбежно притягивали взгляд. Рядом с церковью стояло несколько фиакров в ожидании пассажиров. Недалеко от церкви они нашли нужный им дом — аккуратное здание, на первом этаже которого находилась квартира, временно занимаемая мадам де Ружмон.
Их встретил слуга, который взял у них пальто и провел в большую гостиную. Большинство членов кружка Шарлотты Лёвенштайн уже собрались: Заборски, чета Хёльдерлинов, Хек и, конечно, Браун. Рядом с Заборски сидела невысокая женщина в черном атласном платье. Она встала и протянула им руку.
— Господа, — сказал граф. — Мадам Иветта де Ружмон.
Райнхард поклонился, взял руку Иветты де Ружмон, затянутую в черную кружевную перчатку без пальцев, и поднес ее к губам.
— Инспектор Райнхард, — представил его граф. Похоже, что Заборски взялся опекать мадам де Ружмон. Хотя игривый блеск в его глазах говорил, что в этом было нечто большее, чем простая галантность.
— Приятно познакомиться, — произнес Райнхард, выпрямляясь и показывая на своего друга. — И позвольте представить вам моего коллегу, доктора Макса Либермана.
Женщина-медиум повернулась к нему, и молодой доктор вынужден был повторить официальное приветствие Райнхарда.
— Инспектор, — мягко произнесла мадам де Ружмон по-немецки с приятным французским акцентом. — Мне несколько раз выпадала честь помочь своим даром полиции. Надеюсь, я не разочарую вас.
— Мы будем чрезвычайно благодарны вам за любую помощь, — любезно ответил Райнхард.
— Но, конечно, вы понимаете, — предупредила француженка, — что я ничего не могу обещать, я просто служанка. Возможно, высшие силы позволят нам сделать несколько открытий сегодня, но, может быть, и откажут. Кто знает? Все, что я могу сделать, — это смиренно просить их быть благосклонными и молиться, чтобы они вняли нашей просьбе.
Она говорила прерывисто, щедро подкрепляя свои слова выразительной мимикой и жестами.
Либерман собирался ответить в скептическом тоне, но тут открылись двойные двери, и появились Ханс Брукмюллер и Козима фон Рат.
— Простите, господа, — сказала мадам де Ружмон. Она взяла Заборски под руку, и они грациозно пошли через комнату поприветствовать новых гостей. Маленькая женщина вскоре исчезла в широких объятиях большой.
Либерман был готов к тому, что появление Козимы фон Рат будет захватывающим зрелищем, и все же был поражен ее внешностью. Ее голову украшала шляпа, напоминающая головной убор какого-то египетского божества, а синее платье было сшито из ткани, которая мерцала и блестела при каждом ее движении. Живот обхватывал толстый желтый шнурок, а огромную грудь украшал большой золотой анкх. Шею Козимы фон Рат скрывали несколько складок розовой плоти, свисавшей с подбородка, а глаза ее были похожи на изюминки, вдавленные в кусок марципана. Впечатление было ошеломляющим. Она выглядела как призовая свинья, ярко украшенная для какого-нибудь деревенского праздника.
Несколько мгновений все взгляды были прикованы к Козиме фон Рат. Члены круга Шарлотты Лёвенштайн, разговаривавшие между собой, внезапно замолчали. Хотя Браун, казалось, меньше всех интересовался этим зрелищем и даже подмигнул белошвейке, которая тут же подняла веер, чтобы скрыть заговорщицкую улыбку.
Но вскоре всеобщее краткое оцепенение прошло, и разговоры возобновились.
— Итак, герр доктор, — прошептал Райнхард, — пришло время вам погрузиться в молчание, будто вы набрали в рот воды.
54
Все собрались за большим круглым столом. На их лица падал свет от колеблющегося пламени единственной свечи. Она отбрасывала тени, которые прыгали с одной стены на другую — покачивающиеся темные пятна.
Мадам де Ружмон попросила всех соединить руки на время длинного обращения к высшим духовным силам. Она говорила в старинной манере, которая указывала на средневековый источник этого заклинания — своего рода древний магический обряд.
— Я призываю и заклинаю тебя, дух Моракс, коего поддерживает всемогущество Бога, и я повелеваю тебе именами: Бараламенсис, Балдачиенсис, Помачис, Аполореседес и именами самых могущественных принцев Дженио и Лиачиде, министров Тартара и верховных принцев Трона Оправданий Девятого Круга. Я повелеваю именем Того, кто произнес это и свершил! Святыми и славными именами: Адонай, Эль, Элохим, Элоха, Саваоф, Элион, Эсцерхи, Иах, Тетраграмматона, Садаи…
Иветтта де Ружмон продолжала бубнить, а Либерман в это время изучал своих соседей: апатичного графа, нелепую наследницу и коммерсанта. Он повернулся, чтобы рассмотреть остальных: невозмутимого банкира и его жену, фокусника-мошенника и белошвейку. Какое разношерстное собрание! Даже странно, что пути всех этих людей пересеклись в квартире Шарлотты Лёвенштайн. Скорее всего именно один из них виновен в ее убийстве. Но кто? Лица их были такие разные, но же — растерянные. Глядя на них, Либерман не мог с уверенностью сказать, кто именно убийца.
Комнату наполняло насыщенное благоухание, как от церковного кадила. Но вокруг не было видно ничего, что могло испускать этот запах: ни край рясы священника, ни раскачивающаяся цепь кадила не появлялись из загадочной темноты. Либерман взглянул на Райнхарда, который, в свою очередь, озадаченно посмотрел на него.
Хотя Райнхард не произнес ни слова, на его лице отчетливо читался вопрос: «Откуда этот запах?»
Либерман покачал головой.
— Приди! Приди, предстань перед кругом, — продолжала француженка свое заклинание, — в простой человеческой форме, не ужасной и не уродливой, незамедлительно… Приди к нам из любой части света, где ты есть и ответь на наши вопросы. Предстань лично, в видимой форме, и яви то, что мы желаем, повинуясь вечному и живому Богу Гелиоруму.
Мадам де Ружмон замолчала, и наступившую тишину нарушил звук монеты, упавшей на пол и кружившейся на одном месте.
— Аппорт, — сказала Козима фон Рат.
Фрау Хёльдерлин энергично закивала в знак согласия.
— Заклинаю тебя, — продолжала Иветта де Ружмон, — также великим и истинным Именем твоего Бога, которому ты обязан подчиняться, именем того Короля, которому ты повинуешься, приходи без промедления; приходи и исполни мое желание, будь со мной до конца в осуществлении моих намерений.
В темноте послышался звук, напоминающий царапание, будто маленькие коготки скользнули по дереву. Только Либерман к Райнхард обернулись, вглядываясь в темный дальний угол комнаты. Фрау Хёльдерлин наклонилась немного к Либерману и шепотом отрывисто предостерегла: «Нет, герр доктор. Не смотрите в темноту».
Либерман хотел было спросить почему, но, вспомнив, что он чужой здесь, только улыбнулся и снова стал наблюдать за мадам де Ружмон, черное атласное платье которой в тусклом свете было почти невидимым, поэтому казалось, что голова ее отделена от тела. Безмятежное лицо мадам де Ружмон плыло в воздухе, как пузырь эктоплазмы.
— Я заклинаю тебя невыразимым именем, которому послушны все создания; могущественным Тетраграмматоном Иеговы, которым побеждены все элементы: воздух разделен, огонь порожден, море отброшено, земля сдвинута, и вся тьма вещей небесных, вещей земных, вещей адских содрогается и трепещет. Говори со мной!
Приказ Иветты де Ружмон потонул в напряженной тишине. Скрипнул чей-то стул, и Либерман услышал легкий астматический свист при выходе воздуха из легких фрау Хёльдерлин.
Ожидание разворачивалось, как рулон ткани, и с каждым оборотом напряжение усиливалось. В конце концов блаженная улыбка осветила встревоженное лицо мадам де Ружмон.
— Я вижу его… — прошептала она, голос ее дрожал от еле сдерживаемого волнения. — Он здесь. Добро пожаловать, о Дух! Добро пожаловать, Моракс!
Либерман почувствовал в воздухе какое-то движение, легкий сквозняк, как будто в дальней комнате хлопнули дверью. Пламя свечи закрутилось и вспыхнуло, выпустив тонкое облачко голубого дыма. Было очевидно, что прибыл дух, призываемый мадам де Ружмон.
— Добро пожаловать, — хором прошептали все остальные. Фрау Хёльдерлин и Натали Хек отпустили руки Либермана.
— Моракс, — начала француженка, — мы, живущие в неведении, просим тебя о помощи. Мы хотим связаться с нашей сестрой Шарлоттой, которая недавно перешла из этого мира в иной, из тьмы в свет.
В колеблющемся свете свечи лицо Иветты де Ружмон неожиданно изменилось: лоб пересекли глубокие морщины, челюсть выдвинулась вперед. Ее веки затрепетали и поднялись, открывая только блестящие белки глаз. Она произнесла мужским голосом без каких-либо признаков французского акцента: — Она здесь, мадам.
Некоторые из присутствующих охнули. Либерман заметил, что граф схватился за сердце.
— Я вижу молодую женщину с золотистыми волосами и сияющей улыбкой… Но она не может успокоиться. Ее душа встревожена. В чем дело, дева? Почему ты не можешь предаться вечному покою? А-а-а… Меня убили, говорит она, и я не могу быть спокойна, пока совершивший грех не понесет наказание…
Голос медиума вернулся к обычному сопрано, ее веки опустились:
— Значит, душу Шарлотты не унес демон?
— Нет, мадам, — ответила она тенором, и снова показались белки глаз. — Ее убил смертный земным способом… и этот страшный человек находится сейчас среди вас.
Натали Хек вскрикнула, послышались протесты. Фрау Хёльдерлин перекрестилась, а Козима фон Рат вытащила большой платок и промокнула капельки пота на лбу. «О, мадам, — прошептала она, — о, мадам». Заборски бормотал «Иисусе, Иисусе». Брукмюллер невозмутимо смотрел на свечу, а Хёльдерлин обнял жену за плечи. Либерман поймал взгляд Брауна. Молодой человек цинично улыбнулся, пожал плечами и отвернулся.
— Есть ли среди вас кто-нибудь по имени Натали? — спросила мадам де Ружмон тягучим голосом Моракса.
Даже в полумраке было видно, как побледнела белошвейка. Она отчаянно замотала головой.
— Нет, — шептала она, — это не я, клянусь.
— Натали, — торжественно объявил Моракс. — Эта женщина хочет вам кое-что сказать.
Всеобщее волнение стихло, и в комнате наступила абсолютная тишина. Свеча снова затрещала, и капелька горячего воска упала, оставив след в виде повисшей тонкой ниточки.
— Натали?
Либерман почувствовал, как вздрогнула сидевшая рядом с ним маленькая белошвейка.
— Да, — робко ответила она. — Я здесь.
— Тебе так нравилась моя брошь в виде бабочки.
— Да…
— Я хочу, чтобы ты взяла ее себе. Будет очень красиво, если ты будешь носить эту брошь со своим белым летним платьем.
Натали зажала рот ладонью, посмотрела вокруг и воскликнула:
— Мне действительно очень нравится эта брошь, и у меня в самом деле есть белое летнее платье.
Затем, неожиданно успокоившись, она прошептала:
— Это она…
Моракс продолжал:
— А есть среди вас человек по имени Отто?
— Да, — сказал Браун, выпрямляясь. — Меня зовут Отто.
Женщина-медиум наклонила голову набок, как будто внимательно слушая. Затем, все еще голосом вызванного духа, она произнесла:
— Отто, каким ты был дураком. Ты выбрал рискованный путь, который приведет тебя к беде. Что полезно для тела, иногда вредно для души. — Молодой человек казался слегка озадаченным, но не более того. После небольшой паузы Иветта де Ружмон добавила: — Вспомни «Дунай», вспомни Баден… и бедную вдову. Всевидящий Бог заметит даже самый малый грех, ничто не останется безнаказанным. Покайся!
Голос Моракса стал громче.
— Ты согрешил против Господа, и, будь уверен, наказание не заставит себя ждать.
Браун переменился в лице. Он не был больше снисходительным, циничным и равнодушным. Теперь он выглядел смущенным. Хек бросила на него внимательный взгляд.
— А теперь… — Браун встревожено посмотрел на мадам де Ружмон. Она замолчала и сидела совершенно спокойно. В свете свечи белки ее глаз отливали перламутровым блеском.
— Граф Зольтан Заборски, — объявил Моракс. — Я чувствую вашу грусть — она словно язва разъедает ваше сердце. Я вижу проданный большой красивый замок, семью в отчаянии.
Граф перекрестился, склонил голову и сложил в молитве руки, пальцы которых были украшены множеством перстней.
— Генрих? Среди вас есть Генрих?
Либерман сидел прямо напротив Хёльдерлина Он видел, что лоб его блестел от пота.
— Генрих, — провозгласил Моракс. — Я должна сказать тебе нечто важное…
Фрау Хёльдерлин посмотрела на мужа. Ее лицо выражало подозрение и интерес.
— Нет! — закричал Хёльдерлин. Он вскочил на ноги и стукнул кулаком по столу. Свеча подпрыгнула, и по потолку и стенам комнаты забегали тени. — Нет, это не может продолжаться. Это ненормально… Прошу прощения, но я вынужден настаивать на прекращении сеанса.
— Моракс. — Голос Иветты де Ружмон снова стал нормальным, ее веки опустились; однако говорила она теперь тихо и медленно. — Моракс, ты здесь?
— Герр Хёльдерлин, немедленно сядьте! — крикнул Заборски. — Мадам де Ружмон все еще находится в контакте с миром духов! Вы подвергаете ее серьезной опасности!
— Нет, я не сяду! — закричал в ответ Хёльдерлин. — Мы не имеем права этого делать. Это кощунство. Святотатство. Фройляйн Лёвенштайн занималась тем, что было выше ее понимания, и посмотрите, что с ней произошло! Хватит! Я больше не буду в этом участвовать!
Неожиданно глаза Иветты де Ружмон распахнулись. Несколько секунд ее лицо оставалось бесстрастным. Потом на нем застыла маска страха. Губы ее начали дрожать. Потом она широко открыла рот и издала долгий и леденящий душу вопль. Сначала звук быстро становился все выше и громче, а потом медленно и постепенно стихал. Женщина схватилась руками за горло. Она задыхалась и хрипела, как в агонии, а затем рухнула лицом на стол, раскинув руки в стороны и опрокинув свечу. Комната погрузилась в абсолютную темноту.
55
Либерман и Райнхард вошли в сумрачный вестибюль кафе «Централь» и прошли по узкому коридору, наполненному запахом кофе и мочи из туалетов. Поднявшись по небольшой лестнице, они попали во внутренний дворик: сводчатый потолок поддерживали колонны, отовсюду слышался приглушенный шум голосов и стук биллиардных шаров. Густой табачный дым шатром висел над посетителями. Столы стояли на приличном расстоянии друг от друга, но вокруг большинства из них толпились зеваки, громко критиковавшие ходы шахматистов или хвалившие игрока в таро, который повысил свою ставку.
Двое мужчин протиснулись между плотно стоящими людьми и нашли места за столиком в конце зала.
Райнхард тронул за руку проходившего мимо официанта.
— Мне кофе по-турецки, а моему другу — «Мокко».
Официант поклонился.
— Да, и небольшой кусочек торта «Добос». Макс?
— Мне не надо, спасибо.
Официант исчез за ближайшей колонной.
— Итак, — сказал Райнхард, раздувая щеки. — Удивительно, да?
— Она мошенница.
— Перестань, Макс, не будь таким упрямым. Я думал, ты собирался отнестись к этому без предубеждения?
— Я так и сделал, но она все равно мошенница. Этот ее нелепый приступ и обморок в конце… В опере делают более убедительно. Пульс у нее был абсолютно нормальный.
— Не знаю… — сказал Райнхард. — Но я все равно чувствую, что в этом было что-то еще, я имею в виду, нечто большее, чем фокус. Ты видел лицо Брауна? Он был так поражен, когда она упомянула «Дунай», Баден и вдову. Очевидно, что он этого не ожидал… А фройляйн Хек? Откуда мадам де Ружмон могла знать о той броши, которая так нравилась белошвейке? А белое летнее платье! Откуда она знала?
— Оскар, у каждой знакомой мне женщины есть белое летнее платье.
— Ладно, а брошь?
Либерман вздохнул.
— Я не знаю… не знаю, как она это угадала. Но думаю, что она узнала все, что ей было нужно, поговорив с членами кружка Лёвенштайн до того, как мы приехали. Без сомнения, эта мадам очень наблюдательна и может распознать самые неуловимые реакции людей. На самом деле, она скорее всего обладает навыками хорошего психоаналитика. Профессор Фрейд говорит, что люди неспособны хранить секреты — мы постоянно что-то выдаем, бессознательно делая какие-то жесты и оговариваясь. Как-то он сказал мне, что тайна просачивается через малейшую дырочку. Мадам де Ружмон просто превосходный знаток человеческой природы.
Казалось, Райнхарда все еще что-то беспокоило.
— Но этот голос… Моракса. Он произвел на меня сильное впечатление.
— Оскар, у меня в клинике был похожий случай. Моракс был вроде второго «я», созданного и развитого с помощью длительного самовнушения.
Появился официант с кофе и пирожным для Райнхарда.
— Ты уверен, что не хочешь ничего съесть? — спросил Райнхард.
— Абсолютно.
Либерман чайной ложкой зачерпнул пенку со своего кофе, а Райнхард погрузил вилку в несколько слоев бисквита и шоколадного крема.
— Ммм… — Райнхард закрыл глаза. — Как вкусно.
Либерман полез в карман и достал смятое письмо и ручку.
— Вот… — произнес он.
— Что это? Ты хочешь, чтобы я прочитал его?
— Нет, я хочу, чтобы ты что-нибудь нарисовал здесь. Что-нибудь простое. Но не показывай мне.
Либерман отвернулся, а озадаченный Райнхард что-то нацарапал на письме.
— Все?
— Да.
— Переверни бумагу, чтобы рисунок оказался внизу.
— Сделал.
— Хорошо.
Либерман повернулся и сказал:
— Дай мне это сюда.
Райнхард отдал письмо другу, а тот сразу положил его в карман, не попытавшись посмотреть, что там нарисовано.
— Ты нарисовал герб Габсбургов — двуглавого орла, — сказал Либерман.
— Боже мой! — воскликнул Райнхард. — Как ты догадался, черт возьми?
— Конечно же я прочитал твои мысли, — спокойно ответил Либерман.
Райнхард рассмеялся.
— Ладно, ладно… ты добился своего. А теперь расскажи мне, как ты это сделал.
— Я заглянул в свою чашку с кофе, когда брал у тебя письмо. Твой рисунок отразился на поверхности моего «Мокко».
— Очень хорошо, — уважительно произнес Райнхард. — Попробую этот трюк с Эльзой, она должна клюнуть. — Он снова взял вилку и стал поглощать «Добос». — А что ты думаешь о поведении Хёльдерлина?
— Он явно очень нервничал… — Райнхард наклонился вперед, приставив ладонь к уху.
— Говори громче, Макс, я тебя плохо слышу.
Звон чашек, шум разговоров и смех — все это вместе вдруг поглотило остальные звуки.
— Он явно очень нервничал… — повторил Либерман, — и захотел немедленно прекратить сеанс. Он был встревожен, беспокоился, что может раскрыться что-то нежелательное для него. Ты заметил, как он поглядывал на свою жену?
— Нет.
— Он выглядел чрезвычайно озабоченным.
— Почему ты так решил?
Либерман задумчиво уставился в свой кофе:
— Лёвенштайн была беременна. И должен признать, я склонен верить Брауну в том, что не он является отцом.
— Но Хёльдерлин! В самом деле, Макс…
— Ему за сорок, он почтенный и ответственный человек. Ему доверяют. Как раз такой человек, по моему мнению, и может завязать роман с молодой женщиной. — Райнхард покачал головой и засмеялся. — Его вдохновенная речь не имела ничего общего с искренней верой. Меня она не убедила.
— А та… женщина! — воскликнул Райнхард. — Какова! Не мое это дело судить о медицинских делах, герр доктор, но… — Райнхард покрутил пальцем у виска.
— Да, — согласился Либерман, взяв чашку и сделав маленький глоток. — Слухи о политических амбициях Брукмюллера, должно быть, не преувеличены: зачем еще ему жениться на Козиме фон Рат? И его поведение тоже… — Либерман замолчал и погрузился в свои мысли.
— А что?
— Он был так сдержан, ни разу не вздрогнул, не вскочил — просто смотрел на свечу. Он выглядел слишком спокойным. Часто люди, которым есть что скрывать, сохраняют невозмутимый вид.
— Ты думаешь, что это он?
— Убийца? — Либерман пожал плечами.
Сквозь завитки табачного дыма они видели, как какой-то человек подошел к пианино и открыл крышку.
— Ты никогда не подозревал графа, — заметил Либерман. — Почему?
— Дело в том, — ответил Райнхард, — что в ночь убийства Шарлотты Лёвенштайн он был в клубе, играл в триктрак. Он оставался там до утра.
— Есть свидетели?
— Да.
— Надежные?
— Думаю, да, — ответил Райнхард, насыпая сахар в свой кофе по-турецки.
— А он не мог подкупить их?
— Может быть, некоторых, но не всех. Там было очень много людей.
— Это ты так думаешь…
Человек сел за фортепиано и приготовился играть. Но не успел он начать, как от соседнего карточного столика отделился мужчина, подошел и заговорил с ним. Несколько человек принялись кричать и аплодировать.
Пианист встал и вытащил ноты из своего сиденья. Один из карточных игроков принес еще один стул и поставил перед фортепиано. Два человека, — очевидно, оба музыканты — сели и размяли кисти.
— По-моему, это пианист Эпштайн, я видел его на концертах, — сказал Либерман.
Мгновение спустя помещение наполнил звук — музыкальный взрыв, похожий на фейерверк. Шум в зале утих, когда пианисты в четыре руки заиграли очень быструю цыганскую мелодию.
— Неплохо, — сказал Райнхард, наклонившись к своему другу и повысив голос. — Что это?
Восхитительная музыка, звучавшая в нижнем регистре, неожиданно сменилась шквалом нисходящих нот, водопадом чистого звука.
— Брамс, — ответил Либерман. — Один из венгерских танцев.
Потом Либерман наклонился вперед и, сидя на самом краешке стула, слушал виртуозное исполнение Эпштайна, не замечая ничего вокруг. Когда закончилась первая часть и послышались аплодисменты, он повернулся к Райнхарду. Не поверив своим глазам, он вскочил с места, будто увидел призрак. Рядом с его другом стояла мадам де Ружмон.
— Макс, — произнес Райнхард, широко улыбаясь. — Позволь представить тебе Изольду Зедльмайер. Она очень талантливая актриса, уверен, что ты со мной согласишься.
— Я вижу, вы большой поклонник Брамса, доктор Либерман, — произнесла женщина в черном на прекрасном немецком языке без всякого акцента.
56
Генрих Хёльдерлин, закутавшись в большой турецкий халат, весь вечер сидел в своем кабинете и курил. Среднего размера комната была умеренно украшена и освещалась двумя электрическими лампами. На столе лежала целая кипа бумаг, писем и бланков, ожидая его внимания.
Хёльдерлин потушил четвертую сигару и невидящим взглядом уставился на обои в зеленую полоску. Положив локти на промокательную бумагу, он подпер подбородок сжатыми кулаками. «Какой дурак!» — это самообвинение отозвалось в его голове ударом церковного колокола вызвало пульсирующую головную боль.
Хёльдерлин взял стопку писем. Он должен был ответить на них еще днем, пока был на работе, но тогда он не мог сосредоточиться.
«Уважаемый герр Хёльдерлин, в связи с моим предыдущим запросом…»
После первых строчек предложения становились все более непонятными, постепенно превращаясь в цепочку бессмысленных слов и фраз. «Она настоящий медиум, эта мадам де Ружмон. Вызванный ею дух несомненно общался с Шарлоттой Лёвенштайн. То, что он передавал… в особенности для белошвейки…» — пронеслось у него в голове. Хёльдерлин попробовал снова сосредоточиться на письме.
«Банковский счет… намеревается приехать в Пешт на следующей неделе… защищая интересы… господин Балаж… когда вам будет удобно».
Хёльдерлин застонал, отодвинул письмо и потер подбородок. На нем появилась щетина. Обычно он брился перед ужином, но сегодня не собирался садиться за стол с женой, поэтому пренебрег своим туалетом.
«А что еще я мог сделать? Ее надо было остановить… другого способа не было — риск слишком велик…».
Осторожный стук в дверь вывел его из задумчивости. Робкий, приглушенный двойной удар сердца.
Хёльдерлин не ответил.
— Генрих?
Это была его жена.
— Генрих?
Дверь открылась, и она вошла.
— Почему ты не отвечаешь? Чем ты занимаешься, Генрих?
— Разбираю почту.
Он видел, что она не поверила.
— Генрих, я хочу поговорить с тобой о том, что произошло вчера вечером.
— Мне нечего больше сказать, Юно.
— Но… — она закрыла дверь и подошла к столу. — Я все еще не понимаю причины.
— Юно, — оборвал ее Хёльдерлин. — Я действовал в соответствии со своими принципами.
— Не сомневаюсь, дорогой. Но какими принципами?
— Этого вполне достаточно. Пожалуйста, хватит… у меня столько дел. — Он показал на кучи бумаг.
Юно не тронулась с места. Маленькая и хрупкая, она выглядела сейчас необыкновенно решительной. Генрих заметил, что она больше не моргала.
— Генрих, ты, конечно, понимаешь, какое впечатление твое поведение произвело на остальных?
— Юно, мне все равно, что подумали другие. Я поступил так, как считал нужным — в соответствии со своими принципами. А теперь, если ты будешь так добра и позволишь мне заняться этими срочными…
— Генрих! — Голос Юно прозвучал неожиданно пронзительно и громко, так что головная боль Хёльдерлина резко и значительно усилилась. Он в первый раз за почти тридцатилетнюю совместную жизнь услышал, как жена повысила голос.
— Тебе может быть все равно, что подумали другие, но мне — нет. Мне совершенно не все равно. А еще меня заботит, что подумал инспектор. Боже мой, я весь день ждала, что он явится сюда с отрядом полицейских!
— Дорогая, пожалуйста, — Хёльдерлин прижал палец к губам. — Соседи, слуги…
Юио Хёльдерлин пришла в еще большую ярость.
— Зачем ты сделал это, Генрих? Ты считаешь меня идиоткой?
Хёльдерлин уткнулся в свои бумаги.
— Я… — Он взял ручку из чернильницы. — Я должен заняться почтой.
Хёльдерлин сидел, не отрывая взгляда от корреспонденции, а когда он поднял голову, жены уже не было — от звука хлопнувшей двери все еще дрожали его измученные нервы.
57
Пальцы Либермана неуверенно замерли над клавишами. Вместо того чтобы сыграть вступительные аккорды «Соловья» Брамса, он закрыл крышку «Бёзендорфера» и посмотрел на своего друга.
— Знаешь, мне до сих пор не верится, что ты не сказал мне.
— Как я мог, Макс? Это бы повлияло на твое восприятие событий того вечера. Мне нужно было объективное мнение.
Либерман убрал ниточку с рукава.
— Почему ты был уверен, что я соглашусь пойти с тобой?
— Я не был. Но знал, что тебе, интересующемуся человеческой натурой, будет любопытно понаблюдать за поведением подозреваемых в этой ситуации.
— Ха! — воскликнул Либерман, снова открывая крышку фортепиано. Он сыграл восходящую гамму до-диез минор в четыре октавы.
— Я могу ошибаться, — осторожно произнес Райнхард, — но мне кажется, что радость от того, что твой старый друг не поддался суевериям, должна превзойти раздражение от того, что тебя одурачили!
Либерман улыбнулся:
— Да, это верно. А благодаря тому, что ты не опустился до того, чтобы пригласить настоящую мадам де Ружмон, ты сохранил мое уважение… — По тону Либермана было понятно, что он что-то недоговаривает…
— Но?
— Я все еще не могу поверить, что ты не сказал мне!
Райнхард покачал головой.
— Ладно, Макс, давай посмотрим, сможем ли мы отдать должное этой песне Брамса. — Инспектор начал отстукивать мелодию, как учитель музыки.
Либерман нащупал волнующие первые ноты, но вдруг остановился, не успев доиграть до конца вступление.
— Хотя должен признать, Оскар, это была великолепная идея. — Либерман начал тихо смеяться. Продолжая хихикать, он снова заиграл «Соловья».
Райнхард, обрадованный тем, что друг наконец простил его, дружелюбно положил руку на плечо молодого доктора, и комнату наполнил его прекрасный баритон.
58
— Вспыхнула молния, и я убедилась, что он был там. Я увидела его близко, очень близко.
Под гипнозом англичанка-гувернантка вновь переживала ту страшную ночь.
— Матрас наклонился, когда он опустился на кровать. «Амелия, Амелия». Я не могла пошевелиться. Я чувствовала вес его тела на себе, его губы касались моего лица. Я не могла дышать… я не могла дышать… Я стала задыхаться и начала…
Она закашлялась, и Либерман крикнул:
— Хватит, не продолжайте. — Потом добавил более мягко: — Я хочу, чтобы вы удержали этот момент в своей памяти.
Мисс Лидгейт кивнула.
— Скажите мне, как вы себя чувствуете?
— Глубоко несчастной.
— Разве вы не чувствуете гнева?
Лицо Амелии Лидгейт оставалось бесстрастно, но указательный палец правой руки начал дергаться, указывая на приближение Кэтрин.
— Я чувствую себя несчастной, — снова произнесла мисс Лидгейт, как бы отрицая у себя наличие более простых эмоций.
Либерман хотел, чтобы она подробно описывала этот драматический эпизод.
— Лицо герра Шеллинга очень колючее, — сказал Либерман, возвращая молодую женщину к главному ощущению.
— Да, больно.
— Его усы царапают кожу, — продолжал Либерман.
— Да… царапают.
Гнев Амелии Лидгейт усиливался, одновременно вытесняя рвущееся наружу второе «я». Либерман представил его себе, поднимающееся из подсознания, набирающее силу, постепенно завладевающее ее правой рукой — погружающее пальцы в телесную оболочку руки мисс Лидгейт. Берущее над ней верх.
— Амелия… — прошептал Либерман. — Посмотрите на себя со стороны. Что вы видите?
— Ничего…
— Что-то появляется из темноты.
Веки мисс Лидгейт задрожали.
— Что вы видите, Амелия?
— Девочку.
— Как она выглядит?
— У нее длинные рыжие волосы… как у меня… белое платье, похожее на ночную сорочку.
— Вы знаете, кто она?
— Это… Я думаю, ее зовут Кэтрин.
— Откуда вы знаете ее имя?
— Я читала о ней, когда была маленькой. Это была книжка о непослушной рыжеволосой девочке. На картинке она была похожа на меня. Она делала то, что я никогда бы не сделала: не слушалась взрослых, закатывала истерики.
— Она разговаривала с вами, той ночью… когда герр Шеллинг пришел в вашу комнату. Помните?
— Нет, не помню… я ничего не слышала.
Либерман положил пальцы на виски Амелии Лидгейт и начал давить.
— Вы чувствуете давление. Оно растет, и чем больше оно становится, тем больше вы вспоминаете.
— Я не помню.
— Голос Кэтрин в вашей голове. Что она сказала?
Мисс Лидгейт вдруг вскрикнула, как будто почувствовала резкую боль.
— «Убей его!» — вот что она сказала. Она хотела, чтобы я убила его. Это ужасно, предложить такое!
Либерман ослабил давление.
— И что сделала Кэтрин?
— Она взяла ножницы и ударила его.
— А если бы Кэтрин не сделала этого, что герр Шеллинг сделал бы с вами?
— Он бы… он бы… — Голова молодой гувернантки заметалась из стороны в сторону. — Я не знаю.
— Вы знаете, Амелия. Что герр Шеллинг сделал бы с вами?
Дыхание мисс Лидгейт участилось.
— Он бы овладел… Он бы… — ее голос стал громче, — он бы изнасиловал меня.
— Это гнусное, отвратительное преступление.
— Он предал меня.
— Он предал и доверие ваших родителей. Что вы чувствуете к господину Шеллингу в настоящий момент?
— Я злюсь на него.
— Да, Амелия, это вы злитесь. Не Кэтрин. Вы.
Слеза выкатилась из уголка ее глаза, а грудь ее затряслась от рыданий.
— Это неправильно — желать кому-то смерти. Это варварство.
— Но над вами хотят надругаться. Его руки шарят по вашему телу, вы чувствуете запах его одеколона. Вспомните его жесткие усы и то, как он вас хватает, лапает, тискает…
Лицо мисс Лидгейт исказилось, а на шее появилась пульсирующая жилка.
— Я ненавижу его, ненавижу!
— Грубое, как пемза, лицо…
— Ненавижу…
— Тискает…
Вдруг правая рука молодой женщины потянулась и схватила невидимые ножницы. Полностью осознавая теперь свое желание убить, она закричала и нанесла удар. После этого мисс Лидгейт замерла. Казалось, что она окаменела с вытянутой вперед рукой. Тишину нарушало только прерывистое дыхание.
Амелия Лидгейт открыла глаза и моргнула.
Она повернулась к Либерману.
— Все хорошо, мисс Лидгейт, — мягко сказал он. — Все позади.
Она опустила правую руку и пошевелила всеми пальцами. Легкая улыбка появилась на ее измученном лице.
59
Комиссар сидел за своим рабочим столом, просматривая бумаги, выложенные из четырех ящиков.
— Похоже, вы не особенно продвинулись, Райнхард.
Его голос звучал угрожающе.
Райнхард многозначительно начал:
— Ну…
— И вы пренебрегли кое-какой бумажной работой, — оборвал его комиссар.
— Правда?
— Вы знаете, что это так, Райнхард.
— Этих бланков так много…
— Они все необходимы, думаю, вы понимаете это.
— Конечно, господин комиссар.
Райнхард мысленно застонал от перспективы опять продираться сквозь эту канцелярщину. Он полицейский, а не бухгалтер.
— Так не годится, Райнхард, — сурово сказал Брюгель. — Это совершенно неприемлемо.
Райнхард уже собирался сказать что-то в свое оправдание, но рука Брюгеля тяжело опустилась на стол. Сделано это было негромко, но так, что заставило замолчать загнанного в угол инспектора.
— Еще в самом начале расследования я четко объяснил вам, что считаю чрезвычайно важным, чтобы это дело было раскрыто как можно скорее.
— Да, господин комиссар.
— Я надеялся на вас.
— Да, господин комиссар.
— Но чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что ошибся в вас.
Брюгель вытянул шею и замолчал, сознательно играя на нервах Райнхарда. Потом он заговорил снова.
— От результата этого расследования многое зависит, вы даже не представляете себе, насколько много, — пробурчал комиссар и покачал головой. Брюгель сейчас походил на быка, рассерженного надоедливыми мухами. — Плохо, — пробормотал он себе под нос. — Очень плохо.
Райнхард был озадачен. Он хотел уже было спросить, что комиссар имел в виду, но вовремя понял, что в его интересах помолчать. Брюгель всегда был вспыльчивым, но сейчас он казался особенно раздраженным.
— Фройляйн Лёвенштайн! — рявкнул комиссар. — Дверь, пуля — есть какие-то результаты?
— Боюсь, что нет, господин комиссар, — смиренно ответил Райнхард.
— Но вы по-прежнему думаете, что мы имеем дело с одним из наших фокусников, я надеюсь? Отсюда ваш первоначальный интерес к Рохе и Брауну.
— Верно, герр Брюгель. Но не только у них было театральное прошлое. Граф Заборски тоже вращался в этой среде, хотя и только в качестве инвестора. Мы получили анонимное письмо с описанием его темного прошлого.
Райнхард наклонился и стал взволнованно что-то искать на столе.
— Оно должно быть где-то здесь, господин комиссар.
Брюгель порылся в куче бумаг на столе, но так и не нашел письмо.
— Что там было?
— В нем были довольно серьезные обвинения в адрес Заборски — как будто он промотал семенное состояние, оставив мать и сестер в Венгрии на произвол судьбы. Я использовал эту информацию, чтобы вывести его из равновесия на подстроенном сеансе.
— Вы знаете, кто мог послать его?
— Нет… но у Заборски много врагов.
— Насколько я понимаю, у графа есть алиби на ту ночь, когда была убита Шарлотта Лёвенштайн?
— Верно, господин комиссар.
— Но его видели выходящим из мастерской Уберхорста накануне того дня, когда было обнаружено тело слесаря?
— Да, герр Брюгель. Заборски сказал, что заходил к господину Уберхорсту по поводу покупки замка для своей входной двери, что звучит вполне правдиво. На графа недавно напали.
— Кто?
— Один из его партнеров по игре в карты. У графа есть крупные долги.
— Как он отреагировал на известие о том, что Уберхорста убили?
— Я не присутствовал при задержании графа в Пратере. Но, говорят, он настаивал на том, чтобы ему разрешили закончить обед.
— Понятно, — произнес комиссар.
— Господин комиссар, герр Хёльдерлин, банкир… он тоже приходил к господину Уберхорсту в тот день.
— Это господин, который сорвал ваш подстроенный спиритический сеанс?
— Да. Он заходил к нему за книгой и тоже мог видеть, что герр Уберхорст проводит эксперименты.
— Какие эксперименты?
— Мы думаем, что он пытался понять, каким образом был проделан фокус с запертой дверью. Если убийца фройляйн Лёвенштайн знал об этом…
Брюгель забарабанил пальцами по столу: пять ударов между длинными паузами. Райнхарду эти звуки казались похоронным маршем. Наконец решив продолжить стук словами, Брюгель произнес:
— Откуда вы знаете, что эти два убийства связаны?
— Я и не знаю.
— Эти убийства настолько разные, что трудно представить, что их совершил один человек.
— Да, господин комиссар. Возможно, следует искать двух убийц вместо одного. Но…
— Ну же, говорите, Райнхард.
— Я думаю, что это маловероятно.
Брюгель просмотрел еще несколько бумаг и начал читать. Через несколько мгновений он произнес:
— Насколько я знаю, вы много общаетесь с медиком, который установил, что Шарлотта Лёвенштайн была беременна…
— Доктором Либерманом.
— Да, Либерманом. Как эта информация повлияла на ваше понимание этого дела?
Райнхард понял, что лучше будет признать поражение.
— Это не слишком помогло, господин комиссар.
— Да, — сказал комиссар, поглаживая серебристые пряди бакенбард. — Это не слишком помогло — особенно теперь, когда эта информация просочилась в газеты.
— Наверное, это Браун, господин комиссар. Я думаю, он рассказал эту новость журналисту из «Цайтунга» за бутылку волки.
— Я рад за Брауна, но расследованию это очень мешает.
Райнхард решил благоразумно промолчать.
— Райнхард, — продолжал комиссар, — я вам должен кое-что сказать. — Тишина была зловещей. — Обязанности комиссара многочисленны и разнообразны, мне часто приходится посещать светские мероприятия, где я встречаю других авторитетных персон: из парламента, муниципалитета, Хофбурга. Все они обсуждают разные дела. В основном, это сплетни, но не всегда. И так случилось, что недавно до меня дошел слух, которым я не могу пренебречь. Мне намекнули, что одно известное лицо из королевской семьи заинтересовалось делом Лёвенштайн, когда о нем впервые сообщили в газетах. Некий высокопоставленный чиновник заверил это лицо, что полиция очень скоро разрешит эту загадку. К счастью, царственная особа забыла об убийстве, — наверное, отвлекли другие, более важные государственные и светские дела. Эта недавняя статья, в которой говорилось, что убитая фройляйн Лёвенштайн была беременна, снова привлекла внимание этого господина к данному делу…
Комиссар Брюгель замолчал и поднял глаза к потолку. Райнхард проследил за его взглядом, поднимая голову до тех пор, пока массивный портрет императора не встал перед его глазами.
— Не может быть, — сказал Райнхард.
— Боюсь, что так, — ответил комиссар. — Я узнал это из очень надежного источника.
Райнхард глубоко вдохнул и медленно, со свистом выдохнул воздух сквозь зубы. Брюгель кивнул и переложил с места на место несколько бумаг на столе. Теперь наконец Райнхард понял, почему его начальник так беспокоился из-за этого дела.
— Я должен действовать решительно, Райнхард, — сказал комиссар. — Учитывая обстоятельства, дело Лёвенштайн должно быть раскрыто как можно скорее. А для этого нам нужен новый человек со свежим взглядом на это расследование. — Он провел рукой по бумагам. Брюгель заметил разочарование, мелькнувшее на лице инспектора. — Слушай, — продолжал он уже немного мягче. — Я не собираюсь отстранять тебя от дела, Райнхард, но думаю, что тебе пригодится помощь.
— Помощь, господин комиссар?
— Да. Я пригласил инспектора фон Булова изучить обстоятельства дела.
— Хорошо, господин комиссар, — ответил Райнхард. Ему удалось сохранить внешнее спокойствие и смирение, но от одного упоминания имени фон Булова у него появилось ощущение тошноты.
— Как вы знаете, он занимается сейчас у профессора Гросса в Черновцах, но любезно согласился вернуться в Вену примерно на месяц. Вы ведь работали раньше с фон Буловым, Райнхард?
— Да, господин комиссар, — ответил Райнхард. — Он очень талантливый сыщик.
— Я тоже так думаю, — сказал Брюгель. — Я очень рад, что вы разделяете мое мнение.
60
Женщина в большой шляпе с перьями жаловалась на качество своего пирожного «Эстерхази» и угрожала, что вместо «Империала» будет обедать в ресторане отеля «Захер» или «Бристоле». У ее столика стоял метрдотель, а вокруг, как вороны, столпились официанты. Их сходство со стаей птиц усиливало то, что они часто кланялись, как будто клевали что-то. Неподалеку расположилась большая группа людей, очевидно, только что из Королевской Оперы; они производили много шума, громко смеялись и часто произносили тосты, высоко поднимая бокалы с шампанским. А в это время пианист энергично играл «Блестящий вальс» Шопена почти в два раза быстрее обычного, проявляя чудеса ловкости и безошибочно проигрывая повторяющиеся пассажи. На Либермана это произвело большое впечатление.
— На богемских фабриках опять волнения, — проворчал Мендель. — Там царит такая ужасная атмосфера — из-за этих чешских и немецких националистов! Вести дела там стало невозможно. Я думаю, в ближайшие несколько лет ситуация не стабилизируется. Все прибыли и инвестиции пропали. Наверное, ты не знаешь Бауэров… В общем, у них были проблемы. Уходя в отставку, Бадени оставил после себя полный беспорядок. Ты слушаешь, Макс?
— Да, ты говорил, что после того, как Бадени ушел в отставку…
Мендель подозрительно посмотрел на него.
— А что касается нашего племени… — Мендель всплеснул руками и покачал головой. — Это так ужасно!
— Нашего племени?
Либерману стало не по себе от того, что отец заговорил такими словами.
— Нас никогда не жаловали немцы на северо-западе, а в глазах чехов мы вообще союзники немцев. Как тут победить?
Мендель немного помолчал, помешивая кофе.
— Мой старый приятель из ордена, Рубенштайн, умер в прошлом месяце — слабое сердце. — Мендель похлопал себя по груди. — Так вот, он потерял там большую часть своего капитала, все из-за мятежей и политической нестабильности. У него не было детей, возможно, и к лучшему. Его жена получает проценты со вкладов, но небольшие. Кстати, надо не забыть навестить ее… Наверное, ей тяжело сейчас — совсем одна в этом большом доме, столько воспоминаний.
Компания у дверей собралась уходить, и сразу вошла другая. Официант бросился приводить в порядок освободившийся стол. Шум, суета и неразбериха в зале усилились.
— Где он?
— Дом?
— Да.
— В Альзергрунде.
— А что она за человек, фрау Рубенштайн?
Менделя удивила неожиданная заинтересованность сына.
— Ты хочешь знать, что за человек Мими Рубенштайн?
— Да. Она хорошая женщина?
— Довольно приятная, но скромная… и чересчур образованная. Мне всегда немного трудно с ней разговаривать… Я не большой любитель книг, ты же знаешь. А с какой стати тебя вдруг заинтересовала Мими Рубенштайн?
— У нее есть компаньонка?
— Я не знаю.
— А она хотела бы ее иметь?
Мендель попробовал свое пирожное «Эстерхази» и одобрительно кивнул:
— По-моему, совершенно нормальное. — Затем спросил с полным ртом: — А что? У тебя есть кто-то на примете?
— Да, — ответил Либерман. — Гувернантка-англичанка ищет новое место, мне кажется, она прекрасно подойдет. Как думаешь, фрау Рубенштайн захочет познакомиться с ней?
— В любом случае, спросить-то можно. А откуда ты ее знаешь, эту гувернантку?
Либерман набрал побольше воздуха в легкие и приступил к длинному, но тщательно обдуманному рассказу.
61
Райнхард сидел в кресле и не слышал, как жена тихо подошла к нему. Он поднял голову, улыбнулся и взял ее за руку. Она не ответила и слегка отстранилась.
— Девочки спят?
— Да.
— Извини, я сорвался тогда на Митци.
— Ничего страшного, — сказала Эльза, отходя от него и выдвигая стул из-под стола. — Она капризничала.
Райнхард вздохнул и закрыл полицейский журнал, который пытался читать, но безуспешно.
— Что случилось? — спросила Эльза. — Я вижу, тебя что-то беспокоит — за весь вечер ты еще ни разу не перевернул страницу.
— Ты необыкновенно наблюдательная женщина, Эльза, — сказал Райнхард. — Иногда мне кажется, что из тебя вышел бы детектив получше меня.
Он откинулся на спинку кресла.
— Итак? — сказала Эльза. — В чем дело?
Райнхарду не хотелось взваливать на жену свои проблемы; однако он знал, что если попытается увильнуть от ответа, она станет еще более настойчивой в своих вопросах.
— Сегодня меня вызывал комиссар. Он считает, что мы совсем не продвинулись в деле Лёвенштайн.
— Герр Брюгель никогда не бывает довольным.
— Верно. Но на этот раз у него есть для этого основания. Он пригласил одного коллегу помочь нам в расследовании, его зовут фон Булов. — Секунду помолчав, он добавил: — И если кто-то и вызывает во мне неприязнь, то это, несомненно, он.
Эльза села.
— Он очень высокомерен, — продолжал Райнхард. — Я думаю, это как-то связано с его аристократическим происхождением. Он считает себя на голову выше всех нас, выше от рождения. Его род получил дворянский титул, потому что один из его предков бог знает сколько поколений назад отличился в какой-то военной кампании.
— А он хороший полицейский?
— Бесспорно, он умный и проницательный, но, на мой взгляд, слишком увлекается протоколами и правилами. Естественно, он любимчик комиссара.
Эльза встала из-за стола, вышла из комнаты и через несколько мгновений вернулась со стаканом коньяка.
Райнхард поцеловал ее руку и прижал к своей щеке.
— Спасибо.
И снова она отстранилась. Если бы он не был так озабочен своими проблемами, то обязательно заметил бы ее холодность.
Райнхард сделал глоток прозрачного согревающего напитка, и настроение его немного улучшилось — частично из-за алкоголя, частично из-за присутствия жены.
— Оскар, — Голос Эльзы был тихим, но решительным.
— Да, дорогая?
— Ты ведь не о работе так серьезно задумался?
Райнхард посмотрел на жену. Внешне она выглядела спокойной, но была как будто напряжена изнутри. Губы ее были сурово сжаты в тонкую линию.
— О чем ты?
— Ты чувствуешь себя несчастным, так ведь?
— Эльза?
— Несчастным в нашем браке. — Эти слова были так неожиданны, что Райнхард поперхнулся коньяком.
— Дорогая, о чем… боже мой, о чем ты говоришь? С какой стати ты говоришь такие вещи?
Эльза выпрямилась и сказала:
— Я видела тебя в Пратере, ты сидел в кафе с женщиной. — Обвинение вылетело, полное горечи и страдания. Райнхард от удивления раскрыл рот. — Это выглядело, как будто вы очень… близки.
Некоторое время Райнхард сидел совершенно ошарашенный. Затем его глаза начали проясняться. Его могучая грудная клетка затряслась, и из нее вырвался взрыв смеха.
— Дорогая, любимая моя… дорогая женушка, иди ко мне.
Немного поколебавшись, Эльза пошла к мужу. Райнхард схватил ее и усадил себе на колени. Все еще сомневаясь, она смотрела ему прямо в глаза.
— Пожалуйста, — произнесла Эльза. — Только не говори мне, что это было связано с работой.
Райнхард поцеловал ее пальцы.
— Эх… но это действительно была работа, дорогая! Ее зовут Изольда Зедльмайер, она актриса! — Эльза прищурилась.
— Нет, — добавил Райнхард. — Ты меня не поняла.
Райнхард прижал Эльзу покрепче к себе и уткнулся лицом в ее платье. Он чувствовал под ним твердые пластинки корсета.
— Я могу все рассказать, — сказал он. — А когда ты окончательно успокоишься, давай пойдем спать пораньше.
Он уже забыл о фон Булове.
62
Либерман ждал в гостиной дома Рубенштайн. Он подумал, что лучше будет, если вдова поговорит с мисс Лидгейт наедине; однако он оставил их уже больше часа назад и начал немного волноваться. Он не слышал голосов.
«Она точно не сумасшедшая?»
Подействовали ли слова Менделя, или Либерман недооценил серьезность болезни мисс Лидгейт? И теперь, предоставленный сам себе, он начал сомневаться в правильности своего поступка.
«Конечно нет, отец».
Прав ли он был, так уверенно говоря об этом?
Если бы он рассказал Менделю о «Кэтрин», старик бы не согласился. Никакие объяснения особенностей человеческой психики не убедили бы Менделя в том, что женщина, у которой было раздвоение личности, может стать нормальной. Он подробно рассказал отцу о нервном расстройстве и лечении мисс Лидгейт, но так, чтобы у того не было оснований подозревать ее в безумии. Кроме того, он особенно напирал на милосердие, описывая гувернантку как бедную одинокую иностранку. Либерман знал, что его отец всегда сочувствовал обездоленным — людям, которые напоминали ему о его отце.
Либерман взглянул на циферблат наручных часов. Час и двадцать минут. Он встал и подошел к двери. Приоткрыв ее, Либерман наклонил голову набок и прислушался. Ничего. Войдя в длинный слабо освещенный коридор, он решил, что пора выяснить, что происходит. В этот момент дверь будуара отворилась, и появилась мисс Лидгейт. Очевидно, она не ожидала его увидеть, но не вздрогнула.
— О, доктор Либерман.
— Мисс Лидгейт. — Теперь, когда он увидел ее такой уравновешенной и спокойной, он смутился. — Я пришел узнать… — Либерман не смог закончить своей фразы. Стало очевидно, что беспокоился он напрасно, и он с облегчением улыбнулся.
— Фрау Рубенштайн хочет вас видеть.
Амелия Лидгейт придержала перед ним дверь, а он не понял, прошло собеседование успешно или нет — лицо молодой женщины было бесстрастным. Либерман слегка поклонился и вошел в просторный будуар, обставленный в старинном стиле.
Фрау Рубенштайн, одетая во все черное, сидела в кресле у большого окна в эркере. Она была маленькая, ссутулившаяся не столько от возраста, сколько от пережитого недавно горя. Но когда она подняла голову, он заметил, что ее лицо сияет от радости, а глаза сверкают. У ног фрау Рубенштайн лежало несколько книг, которых там не было, когда Либерман выходил из комнаты. Очевидно, женщины обсуждали или читали их.
— Герр доктор, — сказала вдова мягким, но четким голосом, — прошу прощения, что заставила вас ждать. Я показывала Амелии эти книги из моей библиотеки и совершенно о вас забыла.
Либерман стоял в центре комнаты, не зная, что ответить. Он бросил взгляд на мисс Лидгейт, на лице которой в первый раз промелькнула улыбка.
— Мы с Амелией приняли решение относительно ее положения, — продолжала фрау Рубенштайн. — Не будете ли вы так добры, герр доктор, показать ей комнаты на верхнем этаже? Лестница довольно крутая, а мои ноги уже не такие крепкие, как раньше.
— Конечно, — ответил Либерман.
Амелия Лидгейт, обычно очень сдержанная, вдруг бросилась к фрау Рубенштайн и взяла ее за руку.
— Спасибо, — прошептала она.
Пожилая женщина покачала головой и сказала:
— Надеюсь, вам здесь понравится.
Либерман и мисс Лидгейт вышли из комнаты и начали подниматься по лестнице.
— Фрау Рубенштайн очень славная, — сказала мисс Лидгейт, слегка приподнимая платье, чтобы перешагнуть через торчащий стержень, державший ковер. — И она так интересуется литературой и наукой.
— Я знал, что она начитанная, — сказал Либерман, — но не думал, что она так серьезно этим увлекается.
— Ее даже заинтересовал дневник моего деда.
— В самом деле?
— Да, когда фрау Рубенштайн была маленькой, она жила в деревне, и ее бабушка рассказывала ей о лекарственных растениях. Фрау Рубенштайн очень эрудированная.
— Ну, тогда вы будете ей идеальной компаньонкой.
— Я сделаю, что смогу, доктор Либерман.
Они оба немого запыхались, дойдя до верхнего этажа. Там располагалось несколько комнат, которые прежде занимали слуги. Сейчас воздух там был затхлый, что говорило о том, что здесь уже давно никто не живет. Возможно, финансовые проблемы господина Рубенштайна имели более длинную историю, чем думал Мендель.
Амелия Лидгейт внимательно осмотрела каждую комнату, ее лицо слегка покраснело от волнения. А Либерман, напротив, был несколько разочарован. Комнаты были маленькие и казались довольно мрачными в наступающих сумерках. Он провел пальцем по столу и посмотрел на собранную им пыль.
— Да, здесь понадобится тщательная уборка, — сказал он.
Мисс Лидгейт не ответила. Она побежала по коридору и остановилась на лестничной площадке.
— Как чудесно, — воскликнула она.
— Вам нравится?
— О да! — Она повернулась и стала показывать на разные двери. — Это будет моя спальня, это — библиотека, а маленькая комната в конце коридора — лаборатория.
Наблюдая за ней, Либерман вдруг увидел ее другой. При нем она всегда была в некрасивом и бесформенном больничном халате. А сейчас преобразилась. И хотя на ней было простое зеленое платье с высоким воротником, эффект был потрясающий. Стала заметна ее грудь и красивые бедра. Волосы девушки как будто пылали, такой это был насыщенный огненный оттенок. Она выглядела элегантной и зрелой.
— Я немедленно встречусь с доктором Ландштайнером, — сказала мисс Лидгейт.
Их взгляды встретились, и Либерман отвернулся.
— Да, — произнес он, слегка ослабив узел галстука. — Да, вам следует возобновить вашу работу как можно скорее. — После короткой паузы он добавил: — Мисс Лидгейт, не могли бы мы сесть и поговорить несколько минут? Я хотел бы обсудить с вами некоторые практические дела.
Они вошли в комнату, расположенную в задней части коридора, нашли там складной стол и два жестких стула.
— Мисс Лидгейт, какие у вас планы на ближайшее будущее?
— А можно мне остаться здесь сегодня?
— Да, конечно. Когда я вернусь в больницу, я могу написать вам выписное врачебное заключение…
— Я должна поблагодарить…
— …которое вы сможете забрать, когда будете готовы. Или могу послать его вам.
Амелия Лидгейт, опустив голову, посмотрела на свои руки и медленно сцепила пальцы в замок.
— Завтра я напишу господину Шеллингу — сообщу ему о том, что ухожу.
— А ваши родители?
— Им я тоже напишу. Но опущу подробности, которые могут их расстроить. Им необязательно знать все.
Мисс Лидгейт подняла голову, и в ее холодных металлических глазах тут же отразился свет.
— Хорошо, — сказал Либерман. — Думаю, мне пора попрощаться с фрау Рубенштайн и оставить вас обустраивать свой новый дом.
Они встали, но не двинулись с места. Обоим стало неловко.
— Доктор Либерман… — начала Амелия Лидгейт. Ее обычная сдержанность сейчас уступила место волнению. — Я не знаю, как вас отблагодарить.
— Не стоит, — сказал Либерман, покачивая головой. — Я уверен, что фрау Рубенштайн будет очень хорошо с вами.
— Нет, не только за это. — Она обвела комнату рукой. — Фрау Рубенштайн… — Помолчав, она добавила: — В общем, спасибо вам за все.
Либерман улыбнулся, но, как обычно, не дождался ответной улыбки. Лицо молодой женщины было по-прежнему напряженным.
— Конечно, я буду… — его слова растворились в воздухе.
— Навещать меня? — В ее голосе послышался легкий оттенок надежды.
— Да, навещать, — решительно сказал Либерман. — И приглядывать за вашим самочувствием.
— Я буду очень рада, — полушепотом ответила мисс Лидгейт.
63
Виктор фон Булов провел рукой по жестким коротко стриженым волосам серебристого оттенка. В отличие от большинства современников, он не носил ни усов, ни бакенбард, оставляя лишь небольшую козлиную бородку. У него были резкие черты лица: орлиный нос между широко расставленными глазами, немного заостренные уши. Однако в его внешности не было ничего комичного, Виктор фон Булов, скорее, производил впечатление умного человека. Его лицо вполне можно было назвать красивым: необычные черты привлекали взгляд.
Райнхард отметил элегантность костюма фон Булова, блеск бриллиантовых запонок.
«Он похож на придворного», — подумал Райнхард и представил себе фон Булова в одном из залов дворца Хофбург, объясняющего своим помощникам запутанные правила дворцового протокола. Имперская Вена была раем для педанта: здесь ранг посетителя могли определять даже по углу наклона кнута кучера.
В присутствии фон Булова Райнхард почувствовал себя плохо одетым и мучительно осознал свое скромное, отнюдь не аристократическое происхождение. Он втянул живот и выпрямился.
— Итак, Райнхард, — начал фон Булов, — я посмотрел материалы дела, и из них мало что понятно. — Произнося это, он смотрел на комиссара. Брюгель, сидевший под портретом императора Франца Иосифа, молча кивнул в знак согласия. — Я не нашел плана места происшествия, — продолжал он. — Я так понимаю, его и не было?
Глаза фон Булова были прозрачно-серыми, почти бесцветными.
— Нет, — сказал Райнхард. — Мой помощник Хаусман должен был составить его.
— Тогда где он?
— Его нет в основном отчете?
— Нет.
— Тогда… его, наверное… куда-то не туда положили.
Райнхард понял, что все последующие попытки защитить своего помощника бесполезны.
— Если Хаусман и не сделал план, то только потому, что был занят чем-то другим. Нам нужно было опросить очень много свидетелей.
— Помощникам нужно подавать пример, Райнхард, — сказал фон Булов.
— Да, и я считаю, что люди важнее, чем расположение предметов.
— Ну, это ваше право, но оно идет вразрез с мнением экспертов. — И снова фон Булов взглянул на Брюгеля, прежде чем продолжить. — И раз уж мы заговорили о правилах… Я с удивлением обнаружил оригинал записки фройляйн Лёвенштайн… в конверте.
— А в чем дело? — спросил Райнхард.
— Таким образом записка могла быть повреждена, нужно было сфотографировать ее и пользоваться при необходимости снимком.
— Если бы я это сделал, — перебил Райнхард, — то доктор Либерман не смог бы сделать свое предположение насчет описки фройляйн Лёвенштайн. На фотографической копии…
Фон Булов поднял руку.
— Будьте добры, разрешите мне закончить. После того как сделаны фотографические копии, оригинал необходимо положить между двумя стеклянными пластинами и скрепить углы проклеенной бумагой. Благодаря этому можно видеть документ с обеих сторон и удобно рассматривать на свету.
— Это все очень хорошо, фон Булов, но…
— Инспектор! — Брюгель остановил Райнхарда грозным взглядом.
— Боюсь, что я совершенно не в состоянии мысленно составить план квартиры фройляйн Лёвенштайн, — продолжал фон Булов.
— А фотографий недостаточно? — спросил Райнхард.
— Недостаточно без плана расположения с указанием размеров и расстояний. — Посмотрев на Брюгеля, он продолжил: — Думаю, что мне нужно будет осмотреть квартиру.
— Конечно, — ответил Брюгель. — Райнхард, вы проводите завтра инспектора фон Булова туда?
— С удовольствием, — сказал Райнхард.
Фон Булов быстро поднял глаза. Он пристально посмотрел на Райнхарда, пытаясь разгадать выражение его лица. Райнхард вежливо улыбнулся.
Вернувшись к своему блокноту, фон Булов продолжил:
— Я не нашел медицинского рапорта… доктора Либермана.
Райнхард нервно кашлянул.
— Доктор Либерман не полицейский врач. Поэтому он и не писал рапорт.
— А кто он такой тогда?
— Независимый консультант, — авторитетно заявил Райнхард.
— Тогда вы могли бы потрудиться написать рапорт.
— Я не подумал, что это необходимо.
— Да, это необходимо. Иначе каким образом я могу сделать выводы относительно его открытий?
— Я уверен, что доктор согласится с вами встретиться.
— Это замечательно, но сейчас-то мне это не поможет, не так ли?
В течение следующего часа фон Булов методично задавал вопросы по своим записям, и постоянно обнаруживались какие-то отступления от «процедуры». При этом голову Райнхарда постепенно заполняла свистящая пустота. У него появилось ощущение, что он балансирует на краю глубокой темной пропасти. Он невидящим взглядом смотрел на портрет Франца Иосифа, его почему-то заворожила белизна его генеральского мундира и орденская лента насыщенного красного цвета, которая пересекала его грудь по диагонали. На столе рядом с императором лежала большая черная фельдмаршальская шляпа с пышным плюмажем из зеленых павлиньих перьев.
— Райнхард?
Это был голос Брюгеля.
— Не отвлекайтесь, пожалуйста…
64
— Я получил твою записку, мама. Все в порядке?
— Да, да, все прекрасно. Заходи.
Либерман вошел в гостиную.
— Где Хана?
— Она с подругой, сказала, что хочет купить новую шляпу. Они пошли гулять на Кертнер-штрассе.
Либерман отдал пальто слуге, который вошел следом за ним из прихожей.
— Хочешь чаю?
— Нет, спасибо.
— Тогда садись, Максим. — Повернувшись к слуге, она добавила: — Спасибо, Петер.
— Мама… — Либерман запнулся. Он уже начал подозревать, что его заманили сюда хитростью.
Не успел он продолжить, как Ребекка сказала:
— Я знаю, знаю, о чем ты думаешь! «Почему она сказала, что это срочно?» Но если бы я не сделала так, ты бы пришел? Нет. Ты бы прислал мне записку, что очень занят в больнице. Разве я не права?
Либерман сел на диван.
— Нет, мама, ты права. Но, дело в том, что… я действительно очень занят в больнице. Честно говоря… — Он подумал, не рассказать ли матери о Грунере и его надвигающейся отставке, но передумал: — А, не важно.
— Что не важно?
Либерман со вздохом спросил:
— Зачем ты хотела видеть меня сегодня?
Ребекка села на диван рядом с сыном и взяла его за руку. Она посмотрела на него с нежностью, но в то же время ее взгляд был внимательным и изучающим. Либермана несколько смутило такое пристальное внимание.
— Максим, я хотела поговорить с тобой наедине.
— О чем?
— О Кларе.
— Хорошо, мама. Что ты хотела сказать?
— Она красивая, привлекательная девушка. А Вайсы — очень хорошее семейство. Знаешь, ее отец и твой…
— Они давно знакомы, — перебил Либерман. — Они вместе учились в школе в Леопольдштадте, а отец господина Вайса помог моему деду начать первое дело. — Он прикрыл рот рукой и демонстративно зевнул.
— Да, да, — сказала Ребекка. — Ты все это уже слышал, я знаю. — Она погладила его по руке.
— В чем дело, мама?
— Ты… — она робко улыбнулась. — Ты уверен, что Клара твоя половинка? Ты уверен, что будешь с ней счастлив?
Почему-то в этот момент Либерман вспомнил фразу, которую приготовил тогда для профессора Грунера: «Профессор Грунер, как бы я ни хотел остаться работать в больнице, я не могу поступать против своей совести…»
Он почувствовал, как странный холод разлился в его груди. Либерман с раздражением отогнал эту неуместную сейчас мысль.
— Да, — сказал он довольно осторожно. — Да, я думаю, что мы будем очень счастливы вместе.
— И ты любишь ее? Любишь по-настоящему?
— Конечно, — ответил он, смеясь. — Я бы не сделал ей предложение, если бы не любил. — Но когда он произнес эти слова, они показались ему какими-то легкомысленными и пустыми, в них как будто не хватало эмоционального содержания. Он не чувствовал нежности, которая должна была сжимать его сердце.
— Мама, я не уверен на сто процентов, да это и невозможно. — Он вспомнил любящего мужа, Райнхарда: «Мой дорогой друг, конечно, у меня были сомнения. У всех они бывают». — Я… Я не знаю, какая у нас будет совместная жизнь, я не умею предсказывать будущее… Но мне очень нравится Клара, и, когда мы вместе, я действительно счастлив. К тому же, она красавица.
— Это ненадолго, поверь мне, — резко сказала Ребекка. — Когда-то и про меня говорили, что я красавица. — Она протянула руку и поправила прядь волос за ухом сына, как будто он все еще был маленьким. Либерман нахмурился и отстранился.
— Значит, ты уверен? — спросила Ребекка с улыбкой.
— Уверен, насколько это возможно, мама.
Тогда Ребекка встала и подошла к комоду. Вернувшись, она села и протянула сыну маленькую черную коробочку.
— Возьми это, — сказала она.
Либерман взял ее и открыл. Внутри на шелковой подстилке лежало обручальное кольцо. Множество маленьких бриллиантов сверкали вокруг ярко-голубого сапфира.
— Это кольцо моей бабушки, то есть твоей прабабушки. Она им очень дорожила. Я думаю, ты слишком занят, чтобы пойти купить новое.
65
Комнату освещали свечи, большинство из которых уже догорело, оставив после себя только огарки. Опустевшие кальяны заслоняли графу обзор; но даже через стеклянные колбы ему были видны причудливо искаженные силуэты двух господ, лежавших без сознания. Когда Заборски пошевелил головой, неподвижные тела его приятелей сначала увеличились, а потом съежились.
— Дорогой граф…
Заборски повернулся. Рядом с ним стояла скромно одетая женщина средних лет.
— А-а-а, фрау Матейка… — Заборски ухмыльнулся, произнося ее имя.
— Я хочу кое-что с вами обсудить. — Заборски не отреагировал. — Наедине. — Заборски встал, слегка покачиваясь. — Осторожно, не упадите.
— Я бы никогда так не опозорился.
Мадам провела его по темному коридору в обшарпанную комнату, в которой пахло сыростью. Пол был голый, и обои под потолком начали отставать от стен; черная плесень полосками спускались сверху вниз по обе стороны окна со ставнями; керосиновая лампа стояла на старом исцарапанном письменном столе, перед которым было два стула.
— Пожалуйста, сядьте.
Заборски протащил кресло по полу с таким скрежетом, что его чувствительным ушам стало больно. Он рухнул в него, развалился и свесил руки вниз.
— Ну, — сказал он, — в чем дело?
— Как вам известно, — сказала фрау Матейка, — вы один из наших постоянных и самых любимых клиентов…
— Я заплатил… я заплатил Ольге за все на прошлой неделе.
— Да, конечно. Я не это имела в виду…
— Тогда в чем дело? Говорите.
Фрау Матейка походила на провинциальную школьную учительницу. На ее лице не было косметики, а седеющие волосы были стянуты в узел, из которого выбились несколько волосков. Серебряное распятие, висевшее у нее на шее, усиливало впечатление благовоспитанной старой девы.
Она снисходительно улыбнулась.
— Мне нравится считать наших постоянных клиентов друзьями. Господами, с которыми можно договориться.
— Вы не получите от меня больше денег, фрау Матейка. У меня их нет.
— Я хотела обсудить с вами не денежный вопрос. Дело в вашем поведении.
Заборски рассмеялся — неторопливое металлическое кудахтанье.
— Поведении? Но это же бордель!
Мадам потянулась к лампе и увеличила в ней фитилек. Ее лицо предстало перед ним не в самом выгодном свете: мешки под глазами походили на синяки, резкие морщины на верхней губе выдавали возраст.
— Я отвечаю за моих девочек, надеюсь, вы это понимаете? Я для них как мать. Они приходят ко мне со своими проблемами, когда их что-то беспокоит.
— И какое это имеет ко мне отношение?
— На вас были жалобы.
— Жалобы?
— Да.
— Какие жалобы?
— На вашу грубость. Так не пойдет, граф, вы пугаете девочек.
Заборски закатил глаза к потолку.
— Чепуха.
— Амалия показала мне свою шею. Вы чуть не задушили ее.
— Я был очень возбужден… — пробормотал Заборски.
— Знаете что… — Фрау Матейка наклонилась вперед. — Есть женщины, готовые исполнять необычные прихоти клиентов для вас, как все устроить. Если хотите, я могу узнать об этом. Хотя, конечно, это будет стоить немного дороже. Скажем, четыре… возможно, пять крон.
— Я пошел…
Заборски встал и вышел из комнаты. Его уже не так шатало, и он быстро прошел по коридору, потом через вестибюль, где все еще спали его приятели. В небольшой прихожей он взял свое пальто и трость.
Выйдя на улицу, он остановился: холодный ночной воздух освежал голову… Дверь предусмотрительно выходила на узкую плохо освещенную улочку. Голые кирпичи торчали из-под осыпающейся штукатурки. Он уже двинулся вперед, когда заметил человека, приближающегося к нему с другого конца улицы. Человек подошел; в тусклом желтом свете уличных фонарей был виден только его силуэт.
Улочка была недостаточно широка, чтобы они могли свободно разойтись, но ни один из них не посторонился, когда они поравнялись друг с другом. В результате мужчины довольно сильно столкнулись плечами.
Все еще раздраженный после разговора с фрау Матейкой, Заборски повернулся и крикнул:
— Смотри, куда идешь!
Мужчина остановился и тоже обернулся. Его лицо попало в свет фонаря, и теперь Заборски его узнал.
— Браун! Что вы здесь делаете?
— Думаю, то же, что и вы. — Молодой человек шагнул вперед. — Не особенно богатое духами место — дом фрау Матейки.
Заборски промолчал.
— Знаете, — продолжал Браун. — Я всегда подозревал, что вы только делаете вид, что интересуетесь нашим кружком.
— Что вы имеете в виду?
— Вы никогда не испытывали интереса к общению с душами умерших, не так ли?
— Вы пьяны, Браун. Прощайте.
Заборски развернулся и хотел уйти, но сразу почувствовал тяжелую руку Брауна на своем плече.
— Ну уж нет, дорогой граф. Думаю, вам стоит остаться и поговорить со мной.
Заборски оставался совершенно спокоен.
— Знаете, это все были фокусы, она всех обманывала… — продолжал Браун. — И я думаю, что вы знали об этом.
— Уберите руку.
— Тогда почему ты продолжал приходить каждую неделю. Это был ты?
— О чем вы говорите?
— Ты спал с ней, да?
— Уберите руку, — повторил Заборски.
— Она всегда была падка на щегольство и обещания.
— Последний раз говорю — уберите руку.
— Это были твои дети? Те, которых она носила? Твои?
Заборски ваялся за набалдашник своей трости в виде золоченой головы ягуара и вскинул руку. Раздался какой-то свист, блеснул металл. Браун отпрыгнул назад, сжимая глубокий порез на предплечье, из которого уже ручьем лилась кровь.
— Еще раз будешь испытывать мое терпение, мальчишка, и я порежу тебе горло, а не руку.
Заборски вставил тонкую шпагу обратно в необычные ножны и надавил на набалдашник. Браун услышал тихий щелчок — сработал механизм. Не взглянув на Брауна, Заборски пошел прочь. Когда он дошел до конца улочки, Брауну показалось, что граф не повернул ни налево, ни направо, а просто растворился в темноте ночи.