Мы, обитатели камеры, жалели нашего больного бандита, видя, что он обречен, что жизнь у него отнята. И какой бы он ни был в прошлом, чтобы он ни совершил против людей раньше, сейчас, в настоящем это был умирающий, харкающий кровью человек. И он, человек уголовного мира, столь чуждого нам, понял и оценил человечное отношение к нему. Однажды в нашу камеру втолкнули испуганного довольно жалкого на вид человечка. У нас было принято задавать вопросы вновь прибывшему. Новичок отвечал сбивчиво, путано, жаловался на произвол тюремных властей, глаза его беспокойно бегали. Он производил впечатление жалкого и одновременно скользкого человека.

Наш больной бандит все время лежал, часто укрывшись с головой, однако он пристально вглядывался в нового обитателя камеры. Потом подозвал меня и тихо сказал: «Предупреди всех своих. Это «наседка», я его узнал. Его забрасывали и к нам в те камеры, где я был». Я поблагодарил парня за такое предупреждение и в тот же день осторожно предупредил всех однокамерников о грозящей нам опасности от этого «стукача». Возник вопрос, как избавиться от этого «верноподданного», который мог оклеветать любого из нас. Ламзин, шкипер, Панкрац и я обсудили это положение, в какое попала наша камера, и решили избавиться от «наседки» довольно необычным способом. Конечно, можно было затеять драку и избить подброшенного нам стукача, но не хотелось из-за такой дряни страдать кому-либо из нас, сидя в карцере. Панкрац, Ланмзин и шкипер были местные, то есть жители Благовещенска. Они регулярно в определенный день получали от родных передачи. Решено было обкормить стукача, выразив ему свое доброе отношение. Настал день, когда местные получали передачи. Наше счастье, что в камере сидели те, кого можно было бы назвать политзаключенными. В нашей камере не было воров, блатных, то есть уголовников. Поэтому продукты и кое-какие вещи, переданные родными моим коллегам по несчастью, в целости доходили по назначению. Со мной, старостой камеры, поделились из своих передач те, кто их получил. А я обеденную порцию тюремной баланды и кусок хлеба дал «наседке». Надо заметить, что миска старосты камеры по емкости больше прочих мисок. В нее входит двойная порция. Стукач с благодарностью съел не только мою порцию но и порции баланды всех, получивших передачи. Потом ему дали соленого сала с хлебом. Он был несказанно обрадован таким хорошим к нему отношением. Но через пару часов у него начались страшные рези в животе. Не только мне, но и другим стало ясно, что от такого обжорства у нашего «подопечного» возможен заворот кишок. Я постучал в металлическую дверь камеры и вызвал коридорного дежурного. Я объяснил ему, что один из нас тяжело заболел. В общем его забрали, вероятно, в медсанчасть тюрьмы, а мы дружески с ним попрощались. Больной бандит в промежутках своего страшного кашля смеялся и хвалил нас за умно придуманный способ избавления от «наседки». «Этого бы не было, если бы ты не предупредил нас», — сказал я ему. Мы, обсуждая случившееся, пришли к выводу, что добро и милосердие надо проявлять к тому, кто нуждается в нем, а не к тому, кто несет в своей сущности и в своем проявлении зло.

В нашей камере появился новичок — Макаров. Красноармеец, «террорист и антисоветчик», срок — 8 лет. Мне хочется рассказать, как «справедливо» разделались с этим довольно ограниченным и явно некультурным парнем. Расправились, абсолютно не вникая в психологическую сущность его поведения, не задумываясь о правомерности всего случившегося. Но перейду к изложению истории Макарова, возмутившей меня и вызвавшей негодование тех сокамерников, кто не утратил способность реагировать на такие явления нашей действительности.

Макаров служил действительную военную службу в одном из гарнизонов 2-й ОКДВА (Отдельной Краснознаменной Дальневосточной Армии). Однажды он получил увольнительную и в одном из окрестных сел хорошо выпил. Он вовремя вернулся в часть, но чувствовал себя от выпитого вина плохо. Его тошнило, рвало, и он решил на ужин не ходить, попросив кого-то из красноармейцев принести ему от ужина только полагающийся сахар. Старшина скомандовал построение роты на ужин. Макаров после очередного приступа рвоты продолжал лежать на нарах. Поясняю, что во многих гарнизонах казармы имели для солдат и младшего комсостава в качестве спальных мест двухъярусные нары. Старшина, персонально обращаясь к Макарову, приказал ему стать в строй. Напрасно Макаров пытался убедить старшину, что ему нездоровится, и что он не может в данный момент принимать пищу. Старшина заявил, что он приказывает Макарову стать в строй и идти в столовую. Макаров наотрез отказался. И тут происходит то, что, наверное, возможно было только в обстановке дикости и произвола. Старшина отдает приказание сержантам силой поднять с койки Макарова и поставить в строй. Сержанты роты стараются, проявляют усердие и весьма неаккуратно сдергивают Макарова на бетонный пол казармы. Макаров по своему характеру отнюдь не кролик. Он вспыльчив и в момент раздражения способен на весьма резкие поступки. Ударившись затылком о пол, Макаров вскакивает на ноги и расшвыривает сержантов, раздавая удары направо и налево. К нему подступает старшина и получает такой удар, что летит на пол. Тут все набрасываются на Макарова, валят его на пол. Вся эта суета сопровождается взаимно выкрикиваемой нецензурной бранью. Явился командир роты и, наклонившись над связанным Макаровым, произнес: «А, контрик, враг народа, судить тебя будем, под трибунал пойдешь!» На что Макаров ответил, что этот офицер сам контрик, присовокупив ряд трудно излагаемых существительных и прилагательных. Затем Макаров плюнул ему в лицо, выкрикнув искреннее желание убить гада.

Парень, конечно, был явно диковат. Он и у нас в камере пытался вести себя дерзко и даже агрессивно. Я уже писал, что в то время я был старостой камеры. Мне пришлось доступным для него языком объяснить ему, что тут тюрьма, что я не офицер, а рядовой, его товарищ по несчастью и что ему придется «поджать хвост» и подчиниться дисциплине, установленной в камере. Он понял, т.к. в камере с ним сидели тоже «террористы».

Я присматривался к нему, наблюдал за ним и убедился, что это простой, прямой и бесхитростный весьма слабокультурный парень с примитивным мышлением и дикой реакцией на все, что ему не «по сердцу». Мне стало жаль его. Ему было разрешено написать кассационную жалобу на приговор военного трибунала. А дали ему 8 лет по статье 58-8, то есть террор. Я написал ему кассацию, причем указал в ней на его первую судимость за хулиганство, о которой он мне рассказал. Я подумал, что первая судимость Макарова, как хулигана облегчит его судьбу при рассмотрении кассационной жалобы. Я написал, что пишу за него, так как он даже не знает значения слова «террор», подчеркнул в этой бумаге свойство его характера и его примитивность. И о радость! Ему заменили срок тремя годами штрафного батальона, и он от нас ушел. Конечно, теперь, когда я пишу эти строки, я думаю, а к добру ли это привело? Ведь летом началась война, и мало кто из солдат штрафбатов остался в живых.