Сколько суток мы плыли по Охотскому морю, не могу сказать: время для меня остановилось. Ночи были светлые, значит, мы плыли в высоких широтах «белыми ночами», Погода была тихая, не штормило. Море было благосклонно, даже милосердно к рабам в трюмах «Минска». Наконец, до меня донеслись крики чаек. «Скоро прибудем на место», — подумал я. Прибыли в порт Магадан, расположенный на берегу бухты Нагаево. Было пасмурно, моросил мелкий дождик. Началась выгрузка этапа. Нас отвели в пересыльный лагерь. Здесь я познакомился с хорошим человеком, который жил с семьей на сибирской станции Могоча, работал бухгалтером. Но все это было. Теперь он был просто заключенный. Звали его Григорий Иванович Иванов. Странно, что судьба послала мне в будущем друга на Чукотке точно с таким же именем и фамилией. Не помню, сколько времени мы пребывали в неизвестности. Я думаю, что только заключенный, имеющий опыт лагерной жизни, может как-то сориентироваться и, возможно, определить свою дальнейшею судьбу. Мы — я и Григорий Иванович в этой пересыльной лагерной жизни были новички и, пожалуй, в большой мере беспомощны.

Настал день, когда нас согнали к бане для санобработки и выдали лагерное обмундирование. Григорий Иванович еще раньше дал мне пару белья (вискозного шелка). В нем, как многие считали, не заводятся вши. Перед баней крутятся подонки из обслуги с шакальими глазами. Это «друзья народа» — воры, мошенники и прочее отрепье человечества. Они покрикивают на согнанных к бане людей. Торопят, понукают, чтобы люди скорей раздевались до гола, жадно оглядывая вещи, которые люди стаскивают с себя. Особенно лакомый объект — это поляки. Их вещи, их обувь, брошенные на землю, привлекают жадные взоры лагерной обслуги. Бросать в кучу надо все свое. Мотив один — вы все обовшивели в этапе, после мытья в бане вам дадут все новое. Но зачем тогда при бане «жарилка», тепловая дезинфицирующая вещи камера? Мерзавцы из обслуги отбирали даже вещи, которые держали в руках несчастные кандидаты на санобработку. У меня на глазах обслуга грабила польский этап. Я не имел никакого «ручного багажа», все было на мне. А именно: красноармейская гимнастерка, синие суконные брюки, на голове летный кожаный шлем и на плечах бекеша на меху. Цвет ее был шинельный. Эта вещь не была армейской, в этой бекеше на меху горного козла я приехал служить в армию. А старшина Останин, этот дешевый коротышка, не удосужился отправить наши гражданские вещи, в которых мы приехали в гарнизон, нашим родным. Так получилось, что я шел по этапу в полугражданской и полувоенной форме. Около меня замер в выжидательной позе какой-то шакал из обслуги. Очевидно, накинутая на мои плечи бекеша на меху, летный шлем и, возможно, шерстяная гимнастерка возбудили в нем повышенный интерес. Шакал почуял добычу. «Быстрей раздевайся, — командовал он мне, — до гола, там получишь все новое. Кидай барахло в кучу». Я не спеша разделся, оставшись в армейских ботинках и в летном шлеме на голове. Все снятые вещи я не бросил в кучу других чужих вещей на землю, а зажал между ног. Шелковое белье, увидев которое шакал сказал: «Давай сюда», я резким рывков разорвал на половинки — рубашку и кальсоны. Шакал обматерил меня и подойдя к охраннику, стоящему у входа в баню, что-то ему сказал. И когда я вслед за другими подошел к дверям бани, намереваясь туда войти, охранник преградил мне путь, потребовав, чтобы я все вещи бросил туда, где горой высились отобранные у рабов вещи. Я молча отошел в сторону и стал у входа в баню напротив охранника. Я стоял в терпеливом ожидании, не зная даже, чего я жду. Но вот появился какой-то начальник в военной форме. По тому, как подтянулся стоящий напротив меня охранник, я понял, что он побаивается этого военного. И я, голый, в летном шлеме, держа в левой руке свои вещи, поверх которых лежала моя воинская гимнастерка, щелкнул каблуками по-военному, шагнул к этому начальнику и произнес: «разрешите обратиться». Получив разрешение, я сказал, что меня не пускают на санобработку и кивнул в сторону охранника. «Пропустить!» — рявкнул начальник. Так я помылся в бане и прошел санобработку, получив лагерное обмундирование: бушлат, должно быть сатиновые летние брюки, точнее штаны и такую же гимнастерку. Остригли под ноль, обрили все волосатые места, причем бритвой, которой брили лобок, брили и лицо. А я в это время думал о своем завистнике и гнусном негодяе Соломоне Фихе, моем лжесвидетеле. Невольно перефразируя Пушкина, вспоминал своего однокурсника Фиха словами из «Скупого рыцаря»: «…приятель»! Проклятый жид, презренный Соломон». Насколько этот негодяй, завистник и шкурник отличался от страдальца еврея Шехтера!

Сколько времени я пробыл в пересыльном лагере Магадана не могу вспомнить. Но, кажется, это пребывание было кратковременным. Дело в том, что в таких тяжелых нервных ситуациях трудно наблюдать и запоминать время, когда находишься в безысходном состоянии. Видел издали в щель в заборе в другой зоне, где помещалась обслуга лагеря, Орлана. Не удивился: ведь он бытовик — убил жену, а значит друг народа. А я, например, никого не убил и не намеревался это сделать, но зато я «враг народа» или «контрик». Мне в виде особых «благ» уготована смерть в рассрочку на тяжелых работах. В какой стране я живу? Ведь это восточная деспотия с ее непременным атрибутом — рабовладением!

Наконец наступил день, когда стали собирать заключенных на этапирование. Выкликнули и мою фамилию. Выкликали фамилии на буквы С и Т. Затем путешествие в открытых грузовиках, сидя на корточках под пристальным наблюдением конвоира, опирающегося спиной на кабину шофера. Среде-Кан. Потом водой. Дорогой познакомился с Николаем Танояном, тоже «враг народа», шахтер из Ткварчели, осталась жена и двое детей. Сидя на палубе, делим с ним пополам кусок соленой кеты и хлеб — это наш этапный паек. Прибыли в Юго-Западное горно-промышленное управление Дальстроя МВД — рудник им. Чапаева. Эх, знал бы Чапаев, за что он воевал! Лагерь этого рудника расположен в долине, точнее у подножия гряды сопок; по долине, сколько глаз охватывает, за лагерем тайга. Вся долина имеет уклон в сторону мелководной речушки, по мере повышения уровня, долина переходит в подножие сопок, а дальне сопки, местами поросшие кедровым стлаником. Проходим через ворота лагеря, нас считают и делают перекличку по формулярам, т.е. пофамильно. Нас разглядывают «старожилы». Вид у нас достаточно ободранный, поживиться нечем. Всем ясно, что нас на пересылке уже хорошо обчистили. Я слышу реплики в наш адрес. Вот стоят двое, по лагерному довольно прилично одеты. Один плотно сбитый, круглолицый и рослый с соломенного цвета волосами, другой — худощавый с продолговатым лицом с насмешливо искаженным ртом. Кто-то из них, разглядывая нас, замечает: «Ну эти в первую зиму дубаря дадут, до весны мало кто из них доживет». Потом, позднее я узнал, что круглолицего фамилия Вальман, а второго — Дремов, он был электриком в шахте.