– Боже, какие мешки под глазами! Прям как у маминого соседа Сундикова по утрам. А глаза! Оловянные плошки и те, наверное, живее выглядят. Все! Больше не пью!

Татьяна Михайловна в сердцах раздвинула зеркальные двери шкафа-купе и встала перед выбором: что надеть? Серый костюм надоел, темные – не по сезону, зеленый – слишком яркий, бежевый – с невыведенным пятном от шампанского (будь оно неладно!), в голубом ее лицо, и без того бледное и помятое, станет как у покойника. Тяжело вздохнув, она сняла с вешалки короткую светло-кремовую блузку и в тон к ней узкую юбку из плотной ткани. Одновременно зазвонили телефоны – сотовый и городской. Татьяна Михайловна сняла трубку городского, а на сотовом заметила номер абонента и отключила его.

– Алло! Слушаю, – севшим от вчерашнего застолья голосом ответила она.

– Доброе утро, Татьяна Михайловна, – раздалось бодрое контральто помощника председателя областного правительства Гули Искандеровны.

За глаза ее звали Пулей Исконторовной, или, еще проще, Конторовной. Пулей – за жесткий характер и острый язык, а Конторовной… Впрочем, и так все ясно.

– Здравствуйте, – не разделила оптимизма Конторовны Татьяна Михайловна, для которой утро было не только не добрым, но и похмельным, с мигренью и желудочными спазмами.

– Как вчерашний прием? Говорят, высокие гости из Европы, ну эти, потомки известной фамилии, ни в чем не уступали нашим – ни в количестве, ни в качестве?

– В качестве чего? – рассеянно спросила Татьяна Михайловна.

– Хм! Естественно, алкоголя. Я имею в виду, что водку они пьют не хуже нашего.

– Да уж. Вы по делу, Пу… Гуля Конто… Искандеровна?

– А как же! Петр Гаврилыч собирает в семнадцать ноль-ноль все департаменты на совещание. Так что отмените свои мероприятия, если они запланированы на это время.

– Что за чрезвычайщина?

– Никакой чрезвычайщины. Наоборот, своевременная подготовка к зимнему отопительному сезону.

– В июне?

– Вот именно. Явка строго обязательна!

– Но… Департамент культуры, может быть…

– Не может! Это касается всех! А вдруг посреди зимы ваши трубы лопнут? Я имею в виду музеи и другие культурные очаги. Кто будет отвечать?

– Но ведь есть АО «Тепловые сети». Пусть у них и болит голова, – поморщилась Татьяна Михайловна, дотронувшись пальцами до собственной головы.

– Татьяна Михайловна, – контральто Конторовны превратилось в гудящий бас, – сверху поступила директива в связи с событиями на Севере. Ну, сами знаете, что там произошло зимой. Теперь с проверками затрахают.

Вот об этом и пойдет речь. Вы поняли? Но я вам этого не говорила. Приказы начальства не обсуждаются!

На том конце провода разъединились, раздались короткие гудки, и Татьяна Михайловна швырнула трубку на диван.

Она оделась, кое-как причесала пряди – от вчерашнего лака, щедро вылитого на ее голову парикмахершей Викой, волосы встали колом, – взяла трубку сотового и набрала номер:

– Мама, здравствуй! Что ты звонила?

– Ты приедешь сегодня? Мне надо посоветоваться с тобой.

– А по телефону нельзя?

– Да что же ты, дочь, совсем к матери дорогу забыла?! Напридумывали на свою голову всякой техники, совсем видеться перестали друг с дружкой. Что это за жизнь? Ведь ты месяц у меня не была. Так и умру в одиночестве. Соседи, может, схоронят…

– Ну что ты завела свою любимую песню? Ладно, приеду сегодня после семи. В пять у нас совещание. А это надолго.

Татьяна Михайловна ехала на работу на заднем сиденье служебной «Волги» и мысленно считала количество приемов, банкетов, встреч и презентаций, произошедших с ее участием за последний месяц. Получилось по два подобных мероприятия в день. Она покачала головой, после двух чашек крепкого кофе пришедшей наконец в норму, и вдруг от резкого торможения чуть не ударилась о спинку переднего сиденья – на дороге образовалась привычная в это время суток пробка.

– Позагораем, – весело сказал водитель Толя и закурил.

Курить ему разрешала Татьяна Михайловна, так как и сама порой грешила этим во время вынужденных простоев. Позади раздался вой сирены, и тотчас рядом, по встречной полосе, их обогнал черный лимузин, сопровождаемый кортежем из трех джипов. В лимузине, она знала, возили генерального директора Сталелитейного холдинга Семенова. Татьяна Михайловна отвернулась вправо, хотя такая предосторожность и была напрасной. Кортеж проехал слишком быстро, да и Семенову, должно быть, не до того, чтобы разглядывать пассажиров отечественных авто.

«Дура! – выругала она себя. – Десять лет прошло, а я до сих пор, как девочка, в прятки играю. Меня давно не ищут. Пора зарубить эту истину себе на носу. Сорок лет тетке, а все обиженную гордость изображаю. Смешно! Он уж и имя-то мое забыл, наверное. Развлекается небось с девицами по саунам и итальянским пляжам, бабник чертов!»

Она нахохлилась, сложила руки под грудью, сжалась в комок. На душе было отвратительно. И так день не задался, а тут еще Семенов со своими сиренами и мигалками. «Тоже мне туз пиковый!»

Она-то его помнила заместителем главного металлурга, еще только начинавшим карьеру, но потом вдруг оказавшимся в нужное время в нужном месте и сделавшим этот головокружительный полет в заоблачную высь, где небожительствовали «отцы города». И зачем он оказался на ее пути? Никогда она не простит ему своей неудавшейся женской судьбы. Никогда! Без малого восемь лет держал ее возле себя «на коротком поводке», но так и не решился бросить семью. Сейчас Татьяна была убеждена, что он и не собирался этого делать. Просто ему так было удобно. В семье росли сын и дочь, а с ней он, отдыхая душой и телом, проводил половину отпуска (вторую посвящал семье), иногда выходные, но никогда – праздники. Праздники для него были святым делом. В эти дни он, заядлый охотник и рыболов, уезжал с друзьями за сотни километров в непроходимые леса и болота, вел кочевую жизнь, обрастал густой щетиной и возвращался довольный, пропахший насквозь костром и рыбой, с кучей невероятных историй и охотничьих баек. Лишь однажды он взял ее с собой, в казахскую степь, охотиться на сайгаков. Сначала летели самолетом, потом тряслись в «уазике», затем долго шли пешком. Остановились в юрте местных пастухов. Татьяна в те три дня, что пришлось провести почти под открытым небом, намучилась без привычных коммунальных удобств, но другое компенсировало эти издержки. В эти волшебные дни и ночи она любила своего Семенова так, как никогда ни до, ни после не любила. Жадно ловя его взгляды, любуясь его мужественным, загоревшим, обветренным на казахских просторах лицом, она одновременно ревновала его к охоте, этой всепоглощающей страсти, к долгим разговорам с пастухами возле ночного костра – ко всему, что отвлекало его от нее, уводило в чисто мужские забавы, становившиеся смыслом его жизни в короткие праздничные передышки.

Татьяна Михайловна поежилась, хотя в машине было тепло, даже душно. За окном цвел и благоухал июнь. Она всегда по-особому дорожила этим временем года. Пробуждение природы уже закончилось, а пышный расцвет еще впереди. Листья на деревьях еще не набрали ни насыщенного цвета, ни жесткой упругости. Нежной и мягкой пелериной окутывала молодая листва ветки и стволы берез, яблонь, лип. А шелковая гладь газонов так и манила к себе порезвиться, побегать босиком. Увы! Здесь не Гайд-парк, чтобы валяться на траве и целоваться при всем честном народе. Не тот менталитет.

Татьяна Михайловна вздохнула и постаралась сосредоточиться на главном, что тревожило ее в последние дни. Надо что-то решать с областным краеведческим музеем. Ветхость и разрушение здания стали угрожающими. Не дай Бог, обвалится кровля, пострадают люди, бесценные экспонаты.

– Пойдите к Семенову на поклон. А что делать? – советовал Петр Гаврилович, как всегда, отказав в финансировании «культуры». – У меня, сами знаете, заботы поважней. Дороги, черт бы их побрал, коммунальные проблемы, жилье льготникам, организация детского отдыха… Да что вам перечислять? Не первый год в одном котле варимся.

К Семенову она, конечно, не пойдет. Не хватало такого унижения.

Лучше попробовать с коммерсантами потолковать. Пригласить на коктейль (бр-р, придется снова пить) директоров рынков и супермаркетов, пожаловаться на жизнь, пообещать… Черт, что же им пообещать? Хвалебные статьи в «Городской газете»? Можно. Но этим сейчас никого не удивишь. Они сами себе заказывают в прессе такие дифирамбы, что ей и не снилось. Ага. Есть идея! На открытии обновленного, отремонтированного музея, на виду собравшейся публики и под прицелами видеокамер все эти VIPы: Сулейманов, Гаджибеков, Гурко и Солодовников – разрежут атласную ленту и пожелают городу процветания и долгих лет. Надо попробовать.

Вечером Татьяна Михайловна на такси добралась до дома, в котором жила ее мать Тамара Федоровна Кармашева.

– Проходи, будем чай пить, – сказала Тамара Федоровна, вглядываясь в уставшее, осунувшееся лицо Татьяны.

К приходу дочери она напекла ее любимых слоек и ватрушек с творогом. Татьяна, помыв руки, с удовольствием уселась в кресло, вытянула свои длинные ноги и расслабленно раскинула на подлокотниках руки.

– Ох и вымотал нас Гаврилыч своей идиотской скрупулезностью! Пока из каждого клещами не вырвал клятву надлежаще подготовиться к зиме, не отпустил. Но это еще ничего. Главное-то, все сидели как болваны и слушали их бесконечный диалог с Гордиенко о поставках топлива в отдаленные районы области. Как будто это нельзя обсудить в рабочем порядке.

– Это как же ты должна к зиме по-особому готовиться? – поинтересовалась Тамара Федоровна, наливая свежезаваренный чай в фарфоровые чашки.

– Я должна, по мнению Гаврилыча, осмотреть каждую батарею на предмет трещин и возможной протечки, а также проверить котельные, которые автономно обогревают наши музеи, на предмет исправности газовых котлов.

– Господи, так разве ты в этом что-нибудь понимаешь? – всерьез восприняла полушутливые слова дочери пожилая женщина.

– Ладно, мамуль, выброси это из головы. Давай пить чай. Я, кажется, съем сейчас все эти ватрушки вместе с тарелкой. Давно ты не баловала меня своей выпечкой.

Напившись чаю и съев пару ватрушек – остальные пообещала матери унести с собой, – Татьяна сказала:

– Сейчас на лестнице Сундикова встретила. На ногах еле держится, но раскланялся чуть ли не по-мушкетерски.

– Ох уж этот Сундиков! Представляешь, на той неделе в любви признался.

– Тебе?

– Ну да. Давно, говорит, Томочка, тебя люблю, но вот открыться боялся. Раньше все хотел предложение сделать, а теперь нечего предложить, кроме «разбитого сердца».

– Так и сказал?

– А ты не посмеивайся. Он ведь в молодости красавец был.

– Да помню я его…

– Так ведь я о ранней молодости говорю. Когда ему двадцать с небольшим было. А ты что можешь вспомнить? Сорок – сорок пять? Он уж пил вовсю в эти годы. Слабый он, бесхарактерный, хоть и талантливый человек. Я ведь рассказывала тебе, что он на международном конкурсе диплом получил?

– Рассказывала, конечно.

– Ну вот. А недавно инструмент свой продал.

– Рояль?

– По-моему, по дешевке совсем. Облапошили его, беднягу. – Тамара Федоровна горестно покачала головой, а потом вдруг усмехнулась: – Меня вчера Софья Львовна насмешила. Рассказала, как ее пуделек в обморок упал из-за Сундикова.

– Как это?

– Они с прогулки вернулись. Пока Софья Львовна отпирала все замки, Сундиков из своей квартиры вышел. С полной авоськой бутылок. Генри и давай на него лаять. Собаки пьяных-то не любят. Да, видно, слишком близко подошел к его двери. А оттуда такими миазмами пахнуло, что собачонка не вынесла и упала кверху лапками.

Татьяна посмеялась над рассказом матери, а потом спросила:

– О чем ты хотела посоветоваться? Тамара Федоровна помолчала, собираясь с мыслями, откашлялась и начала волновавший ее разговор:

– Пришло письмо от брата, твоего дяди Паши. Пишет, что надо что-то решать насчет родительского дома.

– Это какого? Того деревянного? Неужели он до сих пор стоит?

– А куда ж ему деться? Стоит на месте. Никуда не переехал. Павел-то после смерти Маруси к сыну перебрался, к Виталию. Живет теперь в каменном коттедже со всеми удобствами, а старый дом пустует. Постояльцев не пустили, мол, сожгут, чего доброго, а ведь это ж память о родителях наших, твоих дедушке с бабушкой. Папа ставил его еще до войны, в тридцатых. Считай, дому этому семьдесят годков. Но крепкий, ни одно бревнышко не сгнило. Из лиственницы он. Значит, вечный.

– Ну уж. Вечного ничего не бывает.

– А вот посмотришь: коттеджи эти развалятся, а наш дом будет стоять.

– Ну хорошо. Так что я-то могу посоветовать? Может, продать?

– Жалко. Ведь родными руками срублен. Сколько в нем всего пережито! И война, и рождение, и смерть родных…

– Не знаю, мама, что и сказать. А может, тебе съездить, поговорить с дядей Пашей на месте?

– А на кого дачу оставлю? Клубника поспевает, огурцы скоро пойдут. Я ведь как перееду туда, так и останусь до сентября. Чего мне туда-сюда в город мотаться? Я думаю, что лучше тебе бы в Кармаши съездить, как-то решить этот вопрос. А?

Татьяна поняла, что мать давно все решила, а «совет» лишь для отвода глаз придумала. Она усмехнулась, но вслух сказала:

– Вообще-то я полтора года в отпуске не была. Подам-ка я завтра заявление. Пусть только Гаврилыч попробует отказать. Так и быть, смотаюсь в твои ненаглядные Кармаши на денек-другой, а потом махну куда-нибудь в Италию. Как думаешь?

– Давно пора. Может, познакомишься с каким-никаким мужчиной…

– Лучше одной жить, чем с «никаким» мужиком маяться.

– Охо-хо, горе ты мое луковое! И что же тебе так не везет? И умная, и внешностью Бог не обидел…

– Мама! Прекрати! А то еще месяц не приеду.

– Ладно, ладно. Я завтра на дачу с утра. А ты, как вернешься с Кармашей, сразу ко мне. Я тебя свежей клубникой со сливками откормлю. Чтоб ушла эта бледность со щек да синева под глазами. Ведь совсем исхудала, извелась на своей работе.

– Ой, мамуля, тебя послушать, так в гроб краше кладут.

– Тьфу на твой язык! Чего плетешь? Тамара Федоровна перекрестилась, шепча какую-то молитву, затем сходила на кухню за фольгой и завернула в нее дюжину ватрушек дочери «на дорожку».

Татьяна вышла из поезда на перрон небольшой станции и огляделась. Она не была здесь двадцать лет. Но кажется, на станции ничего не изменилось. То же небольшое здание вокзала, тот же мост через железнодорожные пути, те же женщины, торгующие земляникой и цветами. Она перешла по мосту на другую сторону и села в автобус до Кармашей. Устроившись на заднее сиденье, она всю дорогу смотрела в окно и радовалась приволью здешних мест. У самого горизонта прятался в сизом мареве огромный лесной массив. От него и до дороги широко, насколько хватало взгляда, раскинулись поля, луга и небольшие перелески. Среди них темно-серой змейкой вилась река с берегами, поросшими серебристыми ивами. В двух-трех местах виднелись постройки ферм и полевых станов, а над всей этой ширью бархатно синел небесный купол.

Женщины – их в автобусе было большинство – говорили о детях, внуках, ценах на сахар и муку, жаловались на мизерную пенсию, которую, как ни крои, ни на что не хватает.

Впереди, лицом к Татьяне, сидела молодая женщина, не старше двадцати пяти лет, и придерживала правой рукой связки новеньких учебников, лежащих рядом на сиденье. «Наверное, учительница», – подумала Татьяна, отметив красоту ее русой косы, заплетенной не туго, а свободно, и кокетливо перекинутой через плечо на грудь. Но тут же ее мысли перескочили на другое. Автобус въехал в село, окраины которого были сплошь застроены современными коттеджами. «Надо же! И не узнать Кармаши! Это ж сколько воды утекло с тех пор, как я двадцатилетней студенткой приезжала погостить к родственникам? Прожила здесь месяц, а впечатлений набралось на целый год. И корову научилась доить, и на сенокосе побывала, и…»

Ее вдруг окатила горячая волна стыда. Как же она могла забыть такое? А ведь ей придется встретиться с ним, разговаривать, в глаза смотреть.

Господи! Зачем мы так ошибаемся в молодости, нелепо, бездумно, порой непоправимо? Или это не мы, то есть не наши ум и душа, а наше созревшее тело, его желания, властно управляющие нами вопреки здравому смыслу и воспитанию?

Она подхватила дорожную сумку и вышла из автобуса на центральной площади. Чего только не было на ней! Кроме автобусной стоянки, здесь пестрел всеми красками лета небольшой рынок, стоял пивной ларек, а рядом с ним пара пластмассовых столиков и столько же стульев. Кроме этого имелись будка сапожника, тележка мороженщицы и газетный киоск. Правда, народу на площади было немного: трое мальчишек покупали эскимо, двое парней пили пиво, да несколько женщин торговались с продавцами на рынке. И то сказать, откуда ж взяться праздному народу в такое время на площади, когда в поле и на лугах сейчас самая страда: прополка, сенокос и что там еще? Татьяна имела смутное представление о сельхозработах в июне. Она пошла по главной улице села, разглядывая новостройки: большой торговый центр, двухэтажную школу, солидное здание администрации, перед которым в ряд стояло несколько иномарок. «И здесь не отстают от времени», – почему-то с сожалением подумала Татьяна. Она спросила проходившую мимо девушку, где находится улица Октябрьская. Выслушав ответ, свернула в небольшой проулок, который и вывел ее на Октябрьскую, прямо к коттеджу Виталия.

За забором, сделанным из сетки «рабица», сквозь кусты сирени был виден двухэтажный, из белого кирпича дом. Татьяна открыла калитку и вошла в большой, ухоженный двор, выложенный розовой тротуарной плиткой. В его глубине стояли всевозможные постройки. Под окнами застекленной террасы цвели бордовые пионы. Из живности во дворе была лишь черная кошка, гревшаяся на солнышке на высоком крыльце. Татьяна разочарованно огляделась и вздохнула. Ее ожидания не оправдались. И почему она вбила себе в голову, что ее встретит деревенское подворье – с лужайкой, курами и козами, теленком на длинной привязи и колодцем под замшелым навесом? Особенно ее разозлила эта розовая плитка. «Ни дать ни взять – набережная в Ницце, черт бы вас побрал с этой цивилизацией!» Она не успела подняться на крыльцо, как дверь открылась и появился сильно постаревший, седой как лунь дядя Паша. Татьяна сразу узнала его, несмотря на перемены. Узнала по неизменной улыбке и синему взгляду, хоть и поблекшему от времени, но все такому же пристальному и лукавому.

– А я смотрю в окошко, думаю: что за дама к нам пожаловала? Из администрации, что ли? Пригляделся, а это наша Тата.

Татьяна быстро поднялась по ступенькам, растроганно обняла старика:

– Здравствуй, дядя Паша! Угадал, из администрации ваша Тата, только из другой, не кармашевской.

– Знаем, знаем. Тамара писала. Высокий пост занимаешь. Не долететь до тебя.

– Да бросьте, дядя Паша! Сами-то, куркули деревенские, понастроили хором, не знаешь, на какой козе подъехать.

Дядя Паша сморщился, махнул рукой – дескать, не мое это дело, – поднял Татьянину сумку и легонько подтолкнул племянницу в открытые двери:

– Проходи в дом. Мои-то на работе. Виталий должен на обед подъехать, а Надежда в своей столовой. У них в это время самая запарка. А внук Колька к матери в столовую на обед ходит, там ему ближе от работы топать.

Пока Татьяна принимала с дороги душ, Павел Федорович накрыл стол в гостиной. У снохи никогда не пустовал холодильник. Да и в подполе банок с соленьями и маринадами целая полка, еще с прошлого года не тронуты стоят, так что есть чем потчевать, врасплох гости не застанут.

– Садись, гостьюшка дорогая, в ногах правды нет. Давай, что ли, с дороги вишневки с тобой дерябнем! – весело усаживал за стол Татьяну Павел Федорович, когда она, посвежевшая после душа, вошла в нарядную гостиную.

– Ох, дядя Паша, знал бы ты, как мне эти застолья поперек горла стоят. Ты только не обижайся. Это я о работе своей.

– А что так? – не обиделся старик, разливая по рюмкам густую, рдяную на просвет, пахучую настойку.

– Сейчас в моде всякого рода презентации и приемы, – пояснила Татьяна, поднимая рюмку и вдыхая аромат вишневки, – а на них без выпивки как-то не обходится. И отказываться нельзя. Не так поймут.

– Ничего. С вишневки не запьянеешь. Я в нее всяких трав целебных добавляю, так что и веселье, и польза «в одном флаконе», как говорит мой внук Колька.

Они выпили, закусили домашним холодцом, жареной свининой с картофельным пюре, салатом из свежей зелени.

– А где внук-то? Кстати, сколько ему?

– Кольке-то? Да уж в армию пора. Осенью забреют. А пока в гараже, автослесарем работает. А Оксанка, старшая внучка, замужем давно. Живут отдельно, на Береговой.

– На Береговой? Это там…

– Помнишь? Там, там…

Он крякнул, полез в карман за сигаретами.

– Ничего, что я закурю? Надежда-то не дозволяет в комнатах курить.

– А я бы тоже закурила. Я ведь смолю почище некоторых мужиков.

– А мы щас окошко растворим, дым и выйдет. Сегодня погода славная. Нынче погоды стоят как на заказ. Сенокос начался…

Павел Федорович подошел к окну, открыл его настежь.

– На Береговой внучка живет, только не в родительском доме, а в новом, правда, еще не достроили до конца. Им банк кредит на строительство дал. Муж у нее, Александр, хорошо зарабатывает. Он комбайнер, а между жатвой – шофер на грузовике. В сезон-то у него большой заработок бывает. Так что расплатятся с кредитом, ничего. Щас молодежь все в кредит покупает: машины, мебель… Виталий вон тоже «нексию» в кредит взял.

Они помолчали, думая каждый о своем.

– А с нашим домом не знаю, что и делать. Продавать вроде жалко. Вся жизнь в нем прошла. Родителей оттуда на погост снесли. Да и родился я в нем, в этом доме. Соседка роды принимала. Пока за фельдшером, значит, в район отец ездил, я уж вот он, тут как тут, у мамки под боком. Приезжают, а она уж грудь дала, кормит меня. Фельдшерица давай ругаться, мол, не по правилам все сделано, не по санитарии, а чего уж, дело сделано, – смеялся Павел Федорович.

– Так ведь и ваши с тетей Марусей дети там родились, – подбавила Татьяна масла в огонь.

– А как же. Конечно, теперь уж по всем правилам, в роддоме жена рожала, но привозил-то я их туда, на Береговую. Эх!

Он снова закурил, закашлялся, махнул рукой. В прихожей стукнула дверь, и вскоре на пороге гостиной показался Виталий. «Хорошо, что выпила. Не так стыдно разговаривать с ним», – подумала Татьяна и встала навстречу двоюродному брату.

– Таня?! Вот так встреча! И как ты вдруг вспомнила про бедных родственников? Не ожидал, – с искренней радостью воскликнул Виталий. И не успела Татьяна опомниться, как оказалась в крепких, пожалуй, чересчур крепких объятиях брата.

– Ты умойся сначала, поди, руки в солярке, а потом уж… – сдерживая свою радость от их встречи, проворчал Павел Федорович.

– Это я сейчас, быстро! – возбужденно произнес Виталий и убежал в ванную.

– Ишь как обрадовался, – приговаривал Павел Федорович, наполняя рюмки вишневкой, от которой якобы «не запьянеешь». – Он часто о тебе вспоминает. Говорит, зазналась совсем в своем городе, носа не кажет в нашу деревню. У него ведь сестер-то нету. Ты одна. Брат его, Михаил, тоже в городе живет. К нам часто наведывается. На рыбалку, по грибы-ягоды ходят с Виталием. А вот ты забыла нас. Приезжала еще девчонкой, и все, как отрезала. Что так?

– Я и сама не знаю, как это вышло, – соврала Татьяна. – Работа. А в отпуск все больше по югам да по заграницам. И потом… Нечем мне хвастаться, дядя Паша. Сам понимаешь. Ни мужа, ни детей.

Павел Федорович опять крякнул, опрокинул одним махом рюмку настойки и снова закурил.

Вошел Виталий, сел за стол. Павел Федорович заторопился на кухню, за порцией жаркого для сына.

– Похудела, – сказал Виталий, в упор глядя на Татьяну, – а вообще ничего, все такая же. – Он поднял рюмку: – За тебя!

Татьяна лишь пригубила, чувствуя, что уже опьянела, а напиваться средь бела дня как-то неприлично.

– Где работаешь? – спросила она, опустив взгляд в тарелку с салатом.

– Да как тебе сказать? На себя работаю. Взял в аренду участок земли, выращиваю овощи, продаю. Кроме того, бычков держим. Осенью на мясо сдам. Ну и так, по мелочам. Короче, без дела не сижу. Вот домом обзавелся, машину взял. В кредит, правда, но сейчас все так покупают. Как говорится, не хуже людей живем. И телевизор жидкокристаллический, и компьютер со всеми наворотами для Кольки приобрел…

Татьяна слушала похвальбу брата и в душе усмехалась: «Все такой же. Ничуть не изменился. „Не хуже людей“. Неужели это и есть счастье?» Она одернула себя, мол, человек искренен, открыт, а это всегда лучше, чем хитрые недомолвки и внутренняя спесь «высокообразованных», «интеллигентных» людей. «Вот и я такая же „интеллигентка“, сразу определила место брату в социальной иерархии: крестьянин с замашками буржуа. Ну и что? Что в этом плохого? Не пьет, не пропивает последнее, не сидит во дворе с домино и пивом, а вкалывает. Настоящий мужик!»

– Давай, Виташа, еще выпьем, – вдруг предложила она, чувствуя вину перед братом, не подозревающим, что творится в ее душе.

Он даже задохнулся от этой неожиданной ласки. Так его называла только покойная мать Мария Афанасьевна. Жена Надежда больно суровая у него, зовет не иначе, как Виталий. И даже в самые интимные моменты иногда простонет: «Виталик», – и все.

К ним присоединился пришедший с кухни Павел Федорович. Они выпили, закусили. Вдруг старик затянул «На Муромской дорожке…».

Виталий подхватил песню. Татьяна тоже пробовала подпевать, но так как слов не помнила, то замолчала и только слушала с тихой грустью на сердце. Она знала, что эта песня была любимой у тети Маруси. И запел ее дядя Паша неспроста. Старинная песня соединила сейчас их, живущих, с той, что лежала в земле уже четвертый год. И будто с ними она теперь, рядышком сидит, и поет неслышно, и смотрит с любовью на своих мужчин, и просит у них прощения за то, что оставила сиротствовать и вечно скорбеть о самой дорогой утрате.

В пятом часу пришла Надежда, крупная, крепко сбитая, с круглыми литыми икрами и тяжелой походкой. Когда-то, наверное, симпатичное, курносое лицо ее расплылось к сорока трем годам, появился двойной подбородок, и вообще как-то она обабилась. Но в остальном она старалась не уступать коварному бегу времени. На ней был модный джинсовый костюм – короткая юбка и вышитая стразами блуза, босоножки на гвоздиках, сумка через плечо. Волосы пострижены и уложены феном не хуже, чем у городских модниц. У Татьяны, к примеру, и то прическа попроще, да и юбка длиннее.

Все Кармашевы – и, разумеется, Татьяна тоже – знали историю женитьбы Виталия. Взял он Надежду, как говорится, с довеском. Оксанке, приемной дочери Виталия, было в то время около пяти лет. «В подоле» принесла ее Надежда, на позор и осуждение всей деревни, где она жила с матерью до замужества. А Виталий познакомился со своей стряпухой на полевом стане, во время страды. Совсем «киношная» история. Тогда она была стройной и гибкой, с задорными ямочками на щеках и белозубой улыбкой. Зацепила она сердце парня, да и конкуренция между женихами симпатичной поварихи разжигала интерес и соревновательный импульс, который всегда свойствен мужчинам. Так и победил Виталий в этом соревновании. На счастье ли, на беду ли свою? Никто не знает, кроме него.

Виталий церемонно познакомил женщин, оставил их хозяйничать на кухне, а сам побежал в магазин за «горючим»: «Наливка – это женская забава. Нам, мужикам, как-то несолидно вишневку пить». Павел Федорович пошел отдохнуть в саду, на топчане под яблоней.

Надежда, переодевшись в яркий сарафан на бретельках, по длине не уступающий джинсовой юбке, развила такую кипучую деятельность на кухне, что Татьяна, не привыкшая готовить в таких масштабах и с такой космической скоростью, только диву давалась. Она сидела за столом и нарезала копченую колбасу, красиво укладывая ее в овальную тарелку. А Надежда почти одновременно чистила картошку, потрошила рыбу, поджаривала куски свинины, перемешивала салат, открывала банки с консервами и без умолку говорила. Она рассказывала о семейной жизни дочери Оксаны, о проблемах с «шалопаем» Колькой, которого «только армия отучит бездельничать», о своей тяжелой работе в сельской столовой:

– Вставать в пять утра – это раз! Таскать тяжелые кастрюли – два! Все время в пару, в жаре, а зимой сразу на мороз после плиты – три! Нет, уж лучше мужу помогать бычков кормить. На будущий год в два раза больше телят возьмем. Со столовой уйду. Пусть себе нового повара ищут. Копейки платят, а в сумку все время заглядывают – не унесла ли чего из холодильника. Рейды, вишь, устраивают. С поличным ловят. Меня, правда, Зинка, бухгалтер, всегда предупреждает об этих рейдах. А так бы тоже попалась. Ведь все несут, кому не лень. А как без этого? Что я, за их вшивые три тыщи, что ли, живот надрываю?

В шесть часов пришел Колька, восемнадцатилетний парень, такой же курносый и белозубый, как мать, с синими дедовскими глазами. В целом симпатичный малый, немного развязный, но эта черта нынче характерна почти для всех молодых, впрочем, и называют ее по-другому – коммуникабельностью. Он наскоро поел, переоделся в новую тенниску, голубые джинсы и пошел на дискотеку в Дом культуры.

– Видали его? – сокрушалась Надежда. – Ни посидеть, ни поговорить с тетей! Как будто родственники к нам каждый день наезжают. Ну что за молодежь сейчас, а? Ничего их не интересует, кроме секса и танцулек.

– Мне кажется, это временная болезнь любого поколения, – пыталась возражать Татьяна. – И мы такими же были. Возмужает и остепенится ваш Николай. И не заметите, как это произойдет.

– И все ж таки наше поколение душевней было. Мы старших уважали. А эти ни во что не ставят стариков. А, ладно! Главное, что наркоманом не стал. И на том спасибо. У нас в селе каждый третий подросток – наркоман.

– Неужели? – испугалась Татьяна.

– Ну, если не третий, то пятый это точно. Ой, как я боялась за своего Кольку, вы даже не представляете! Особенно когда ему четырнадцать-пятнадцать было, я не спала, караулила его у калитки. Он восьмой класс заканчивал, когда по вечерам допоздна начал по улицам шляться. Думала, если не услежу – начнет колоться, то руки на себя наложу. Ничего, обошлось, слава Богу! Тут, конечно, и отец, и дед руку приложили. Отец так даже выпорол его как следует, когда он в четыре утра заявился, да еще пьяный. Пива напились с дружками. На следующий день на зад сесть не мог – так его Виталий отчихвостил своим ремнем.

Из магазина вернулся Виталий, и снова все собрались в гостиной.

Теперь за столом царила Надежда. Она командовала, накладывала закуски, покрикивала на мужчин, произносила тосты, и Татьяне стало ясно, кто в этом доме хозяин. Наконец, сославшись на усталость, Татьяна покинула компанию и пошла на второй этаж, где ей выделили комнату с видом на сад.

Она стояла в темной комнате у открытого окна и любовалась закатом. Кармаши в вечерних сумерках мерцали редкими огнями. Откуда-то издалека долетали звуки музыки, женский смех. Татьяна вдруг остро почувствовала одиночество. В городе, в обычной обстановке, она не задумывалась над своей судьбой. Привычный ритм жизни, загруженность на работе, все эти презентации и приемы уводили от печальных раздумий, не давали повода для сожалений и слез. Да и не одна она такая. Взять их коллектив. Десятки несложившихся, а то и покалеченных судеб. Сколько разведенных, обманутых, брошенных женщин! Но здесь, в семье брата, в этом уютном доме, который можно назвать «полной чашей», она испытала чувство зависти – нехорошее, разрушающее чувство. Татьяна даже тряхнула головой, как бы прогоняя черные мысли. Она легла в кровать, но сон все не шел. Внизу все стихло, очевидно, улеглись спать.

На Татьяну вдруг нахлынули воспоминания. Вот она, двадцатилетняя студентка журфака, идет по сельской немощеной улице. Дома здесь стоят лишь по одну сторону, так как протянулась улица вдоль высокого берега Огневки, потому и название у нее – «Береговая».

Возле почерневшего от времени деревянного дома на скамейке сидит парень с синими, как небо, глазами. Парню двадцать два года, и зовут его Виталий Кармашев. В этом селе у многих такая фамилия. Одни родственники друг другу, другие просто однофамильцы. Вот и у Татьяны родители – однофамильцы. Они оба родом из этих мест. А приехала Татьяна из города на каникулы, погостить у дяди Паши.

– Здравствуйте, – поздоровалась она с парнем.

– Привет, – смутился он.

– Здесь живут Кармашевы? – спросила Татьяна.

– Здесь, – растерялся парень. Если бы он не растерялся, то, наверное, ответил бы, что в селе половина жителей – Кармашевы, и еще, наверное, посмеялся бы над ее вопросом. Но он был молод и не так боек, как городские, к тому же ему понравилась девушка, явно не здешняя, тонкая и нежная, как молодой побег весенней ивы.

– А я их родственница, – пояснила Татьяна и взялась за чугунное кольцо на калитке.

– Там никого нет, – опять невпопад сказал Виталий.

– А где они?

– На работе.

– А скоро они вернутся с работы?

– В шесть часов.

Этот глупый диалог мог бы продолжаться еще долго, если бы Татьяна не вспомнила Виталия. Он выплыл из ее памяти десятилетним пацаном, с которым она бегала купаться в Огневке, когда их семья приезжала в Кармаши в гости к бабушке.

– Так ты, должно быть, Виталий? – обрадовалась Татьяна.

– Ага. А ты Таня? – в свою очередь, вспомнил сестру Виталий.

Они рассмеялись, но как-то принужденно. Оба еще стеснялись друг друга. Днем они купались в Огневке, загорали. А уже вечером, шагая в клуб на «Самую обаятельную и привлекательную», свободно болтали и вовсю хохотали. Виталий рассказывал Татьяне забавные случаи из своей армейской жизни, а она ему – веселые истории из студенческой. Она не помнит точно, когда это началось между ними. Неужели в первый же день, в клубе? Да, да. Они сидели в последнем ряду, напряженно глядя на экран, где развивался интересный сюжет, и Татьяна, машинально меняя позу занемевшего тела, положила руку на подлокотник деревянного кресла. Но там уже лежала рука Виталия. Татьяна отдернула свою руку, словно обожглась, а Виталий убрал свою, но не предложил, мол, садись удобнее, как тебе хочется. Обратно возвращались молча. То ли фильм тому причина, то ли нечаянное прикосновение обнаженных, горячих от солнечного загара рук. На следующий день у Виталия была рабочая смена в ремонтных мастерских. Пришел он домой уже поздно, но они все же пошли на речку и долго плавали, до ночи. Мария Афанасьевна оставила для них на столе крынку молока и картофельные шаньги. Вернувшись с реки, они ели эти шаньги и давились от смеха. Изо всех сил стараясь не шуметь – в доме уже все давно спали, – они то и дело прыскали, зажимая рты, но от этого еще пуще заходились смехом. На глазах выступили слезы, но истерика не проходила. Пришлось выбежать в темные сени, чтобы дать волю эмоциям, и странно, смех тотчас прошел. Они стояли рядом, тяжело дыша, и молчали. Были видны лишь неясные очертания их голов и плеч. Темнота и тишина оглушали. Они задыхались от сухого, сладковатого запаха старого дерева, терпкого духа перечной мяты, пучки которой развешала по стенам бабушка. Или их душила страсть молодых тел? Татьяна почувствовала сначала легкое прикосновение его ладони к своему бедру, но не пошевелилась. А ладонь парня, горячая, сильная, скользила все ниже. Вот он сжал в кулаке подол ее сарафана и приподнял его. Татьяна закрыла глаза, стиснула зубы и затаила дыхание. Он прижался к ней так тесно, что стало слышно биение его сердца. Его рука по-прежнему сжимала ее подол, а второй он обхватил ее затылок и, крепко удерживая в ладони ее голову, стал неистово целовать лоб, щеки, губы, шею. Она, безвольно обмякнув, едва держалась на ногах. Он почувствовал эту податливость, схватил ее на руки и понес в чулан, дверь в который была тут же, в сенях. Но пока он торопливо срывал с гвоздей какие-то старые жакеты и пальто и бросал их на пол, устраивая ложе любви, она вдруг увидела себя со стороны и ужаснулась. Они сошли с ума! Ведь это грех! Они брат и сестра! Пусть не родные, двоюродные, но в них течет общая кровь их рода. Эти трезвые мысли окончательно погасили пламя страсти, минуту назад обжигающей и доводящей до судорог ее ноги и низ живота. Она бесшумно выскользнула из чулана и стремглав влетела в дом. В небольшой комнатке, где у одной стены стояла ее кровать, а напротив спала бабушка, Татьяна перевела дыхание, скинула сарафан и юркнула под одеяло. Но уснула лишь под утро. А на следующий день они всячески избегали друг друга. Утром Виталий наспех позавтракал и убежал на работу, как будто за ним кто-то гнался. Татьяна сначала поехала с дядей и тетей Марусей на покос – помогала грести высохшую на солнце траву, – а после обеда отправилась с соседскими девчонками за земляникой. Но что бы она ни делала, из головы не выходила ночь: ватрушки, безудержный нервный смех, душные сени, горячие руки Виталия. Татьяна не знала, как ей разобраться в этом сумбуре чувств и мыслей. Воспоминания о сенях были сладкими, пьянящими, но тут же ее окатывал холодный душ презрения и отвращения к собственному телу, как будто она испачкалась в нечистотах, а смыть их сразу не получается, нет поблизости воды. Так и промаялась весь день. Вечером она лежала в кровати и читала книгу. Она слышала, как пришел с работы Виталий, как он умывался под умывальником, разговаривал с бабушкой, ужинал. Ей казалось, что он специально так медленно все делает, как будто дожидается ее, но не вышла из комнатки, так и уснула с книгой в руке. Через два дня взаимного отчуждения первым не выдержал Виталий. У него был выходной. После завтрака он как ни в чем не бывало позвал ее на речку. Бабушка уговорила заупрямившуюся внучку: «Чего тебе с книжками этими в духоте сидеть? Еще начитаешься за зиму-то. Иди на реку. Седни вёдро, жарко будет. Иди, иди». Татьяна надела купальник, взяла старое бабушкино покрывало и вышла за ворота, где на лавочке ее дожидался Виталий. Они молча спускались к реке по тропке, заросшей с обеих сторон крапивой. Татьяна, боясь обжечься злой травой, невольно прижималась к Виталию, а он по-рыцарски уступал ей дорогу, иногда придерживал за талию, когда тропка уж слишком круто шла под уклон. Эти мелочи были приятны ей. Каждая женщина, юная или старая, оценит знаки внимания со стороны мужчины. Уж так устроены женщины, ничего тут не поделаешь.

Вода в реке с самого утра напоминала теплый чай – не успела остыть за ночь. Они плавали, загорали и снова плавали. В этот раз разговоров никаких не было. Так, небольшие реплики. Но это нисколько не удручало. Наоборот, было легко и светло на душе. Как будто река смыла остатки того липкого и тяжелого, что мешало им смотреть друг другу в глаза и свободно говорить по душам. И все же присутствие парня, его сильное, мускулистое тело, коричневое от загара, не обсохшее после купания, все в переливающихся на солнце каплях, будоражило ее чувства, заставляло напрягаться и одновременно томиться неутоленным желанием.

– Пошли сегодня к Сереге на день рождения? – вдруг предложил Виталий.

– На день рождения? – переспросила Татьяна, с трудом отвлекаясь от своих тайных и грешных мыслей.

– Ага. Двадцать два ему стукнуло, как и мне. Пойдешь? Музыка будет, потанцуем.

– Можно. Только в чем идти? У меня с собой только джинсы и сарафан.

– Да при чем тут? В джинсах можно. Комары меньше будут донимать. Мы ведь не в доме, а в саду у них расположимся, подальше от предков.

– Ясно. Что ж. Пойдем. А подарок?

– Да есть у меня кое-что. Давно припас. Шины для его «Ижа». Кстати, потом попросим покататься. Я водить умею, не хуже Сереги. Надо бы своим обзавестись. Только не «Ижем», а «Явой». На будущий год, когда подзаработаю на уборочной да на посевной, можно приобрести. В райцентре один чувак продает свою «Яву», только ломит столько, что… Короче, приезжай на будущее лето, прокачу.

Вечером Татьяна тщательно накрасилась, распустила по плечам свои пепельные, выгоревшие на солнце волосы, надушилась «Быть может» и вышла за ворота, где в нетерпеливом ожидании курил Виталий. Взглянув на ее лицо, от косметики более яркое и выразительное, он немного смутился, кашлянул, неловко подхватил лежавшие на лавочке шины и пошел, но не рядом с ней, а на полшага сзади, посматривая время от времени на пушистые пряди ее волос, непривычно раскинутые по плечам. До этого он видел ее, как правило, с конским хвостом или «каралькой», небрежно закрученной и приколотой к затылку шпильками. И опять они молчали. Разве можно говорить в такие моменты о чем-то постороннем, когда из души рвутся совсем другие слова, которые не принято произносить вслух?

Вечеринка была в самом разгаре. За Татьяной приударили сразу двое, если не считать хмурого Виталия, который держался чуть наособицу, видимо, ревновал ее к своим друзьям. Первым претендентом на ее внимание и благосклонность стал сам именинник, долговязый парень с прической под «битлов» и черными усиками над пухлой губой. Он не пропускал ни одной мелодии на своем магнитофоне, приглашая Татьяну подряд на все танцы. Девчонки, пришедшие на день рождения, сидели на скамейке и исподлобья наблюдали за этой парой, уже изрядно намозолившей всем глаза. Татьяна наконец догадалась отказать Сереге в очередном танце, но теперь ее атаковал другой друг Виталия – Санька-седой, как звали его друзья, очевидно, за белесые волосы, отдававшие серебром. Он схватил ее за руку, потащил на вытоптанный между яблонями пятачок и, неуклюже содрогаясь в каких-то конвульсиях под песню Леонтьева, заставил проделывать то же самое. Едва выдержав один такой «танец», Татьяна сама подошла к Виталию, угрюмо прислонившемуся к стволу старой яблони, и пригласила его на танго. Он будто нехотя, враскачку двинулся за ней с презрительным выражением лица, но, едва заключив ее в свои объятия, преобразился, стал прежним – добрым и искренним. С каким-то счастливым облегчением он посматривал по сторонам, поверх ее головы, крепко сжимая руками ее талию, с удовольствием вдыхая запах ее духов и волос. Они кружили на одном месте, и никто им не был нужен. Казалось, уйди сейчас все из сада, они даже не заметят, так и будут до утра кружиться в объятиях друг друга.

А потом, уйдя с вечеринки, они долго, почти до трех ночи, бродили за селом по-над берегом Огневки, которая искрилась и переливалась самоцветами в лунном свете. В этот раз они не целовались, не томились телесным желанием. Их отношения были целомудренны и непринужденны, как истинные отношения брата и сестры. Им просто хорошо было вдвоем. Они понимали друг друга с полуслова или вообще без слов. Держась за руки, они сбегали с косогора на самый берег реки и, сняв обувь, брели по щиколотку в воде по зыбкому песчаному дну. Вдруг она ойкнула и, сморщившись, подняла правую ногу. Он моментально отреагировал: подхватил ее на руки, вынес на берег, аккуратно усадил на траву и, встав на одно колено, бережно взял в свои ладони ее мокрую узкую ступню.

– Ничего страшного, – просто сказал он, отпуская ее ногу. – Ты наступила на камень или ракушку. Сейчас пройдет.

Он принес ее босоножки, помог надеть и застегнуть. А она удивлялась себе. Куда исчезло то грешное, что так тяготило ее? Виталий вновь был для нее лишь братом, добрым, любящим, оберегающим. Но за его чувства она не могла поручиться. Подспудно она понимала, что долго так продолжаться не может. Мужская природа возьмет свое. Хотя и не было у Татьяны в этом какого-то особого опыта, но женская интуиция подсказывала: с огнем не шутят. Она решила возвращаться домой, в город. Но ему пока ничего не говорила. Лишь накануне, в последний вечер перед отъездом, когда он вернулся со смены, весь в машинном масле, чумазый, с черными руками, и она поливала его в огороде дождевой водой из бочки, ей пришлось сообщить о завтрашней разлуке. Он ничего не ответил, лишь сжал плотно губы, отвернулся, вытираясь поданным ею полотенцем. А бабушка и тетя Маруся уже звали во двор, где решили накрыть стол в честь проводов дорогой гостьи. Дядя Паша, в те годы еще бравый и крепкий, лихо подхватив стопку, встал и произнес тост в честь рода Кармашевых. Все дружно чокались, смеялись, переговаривались, пили и ели, а Татьяна боялась поднять глаза на Виталия, который сидел напротив нее и хмурился. Когда зазвучала гармонь и все запели «На Муромской дорожке», она все же взглянула на него и будто обожглась о его пронзительный, немигающий взгляд. Он встал, подошел, церемонно поклонился, приглашая на танец. Так и танцевали вдвоем под общий хор. В этот раз не было счастливого благодушия на его лице, которое она видела во время танго в Серегином саду. Напротив, напрягшись, как стальная пружина, стиснув рот так, что побелели выступившие желваки, он с едва скрываемой злостью вел ее в танце, ни разу не взглянув на ее побледневшее лицо. После того как все разошлись, посуда была вымыта, мебель убрана и все легли спать, Виталий, прижав ее в сенях к стене, отрывисто скомандовал:

– Жди меня в малиннике. Я сейчас.

Почему она подчинилась? Ведь они не были ни любовниками, ни женихом с невестой, ни мужем с женой.

Она ничего не обещала, не соблазняла его нарочно. Но все же послушно потащилась в этот дурацкий малинник, что стоял непролазной чащей на задах огорода.

Через пять минут появился и он. С ходу, не дав ей опомниться, не вымолвив ни единого слова, он подмял ее, навалился на нее всем телом, задушил долгим поцелуем. Если бы она позволила себе хоть малейшую слабину, размякла под его натиском, то закончилось бы все очень плохо. Но интуиция не подвела ее. Она начала бороться сразу же, с первой секунды. Едва он оторвался от ее губ, как она больно укусила его за подбородок, а затем, извиваясь змеей, сумела ослабить его хватку и вырваться на свободу. Она вскочила на ноги и побежала между грядками к калитке. Но он догнал, схватил ее распущенные волосы, рванул на себя. От боли она присела, но тут же выпрямилась, повернулась и влепила ему такую звонкую пощечину, что он еще долго стоял среди огорода, ошеломленный, злой на себя и на нее и бесконечно несчастный.

Так они и расстались. Рано утром она села в автобус, который довез ее до станции, и на поезде укатила в город, умчалась от своей некстати зародившейся, бестолковой любви, чтобы не вспоминать, не жалеть, не видеть во сне.

Татьяна тяжело вздохнула, перевернулась на другой бок и попыталась уснуть, но растревоженная воспоминаниями душа рвалась на волю. Уже рассвело. На востоке небо окрасилось в нежно-голубой цвет, по которому прошли три росчерка желто-розовой зари.

«Пойду-ка я на речку», – подумала Татьяна и решительно поднялась с постели. Она причесалась, надела легкий брючный костюм, шлепанцы, сложила в пакет купальник, большое полотенце, солнцезащитные очки и новый, нечитаный бестселлер. Внизу она нос к носу столкнулась с Павлом Федоровичем, направлявшимся на кухню.

– Танюшка, что за раностав такой, а? Спала бы да спала, дышала деревенским воздухом. На то и отпуск, чтобы отсыпаться.

– Не спится на новом месте, дядь Паш. Я сейчас, только умоюсь.

Она закрылась в ванной, а через пять минут они сидели на кухне за крепким чаем.

– Мне вот тоже не спится, – пожаловался Павел Федорович. – Ну, мое дело стариковское. А вот ты себя не жалеешь. Смотри, как похудела. Я ведь помню тебя девчонкой, крепкой да ладной. Все, как говорится, при тебе было.

– Ну, вспомнили! А куда эти двадцать лет девать? Они кого угодно укатают, как те горки сивку.

– И то правда. Укатают. А я… Он махнул рукой, уткнулся в чашку.

– Что, дядя Паша? Говорите! По себе знаю. Когда выскажешься, на душе легче.

– Эх! Не спится-то мне не потому… Я ведь…

Он поднял на нее свои отцветшие синие глаза, и они наполнились слезами. Он полез за платком, закашлял, отвернулся.

Татьяна взяла его за руку обеими ладонями, сжала ее, затем погладила.

– Маруся каждую ночь приходит, плачет, к себе зовет, – признался старик и шмыгнул по-ребячьи носом.

– Зовет? Но есть старинная примета: если покойный зовет, надо на кладбище сходить, помянуть, в церкви свечку поставить.

– Бываю я на кладбище. Не будешь же туда каждый день ходить. Что люди скажут? А церковь… Далеко от нас действующая церква. Стар я ездить в такую даль, а наша-то так и стоит порушенная, еще с советских времен. Щас, правда, рестра… тьфу! ремонтируют ее, но мне не дожить. Больно долгая эта песня. Денег-то нет. И спонсеров этих не могут отыскать. Щас ведь по всей Руси рестра… Господи, не поддается мне это слово!

– Реставрация?

– Она самая. Повсюду церквы восстанавливают, спонсеров-то и не хватает.

– Я в городе обязательно за упокой души тети Маруси свечку поставлю. Обещаю.

– Спасибо, милая. Ты бы поела чего-нибудь. У Надежды полно продуктов со вчерашнего осталось.

– Нет, спасибо. По утрам в меня ничего не лезет.

– Ну так ступай на речку, отдыхай вволю!

«День будет чудесный», – подумала Татьяна, глубоко вдыхая свежий, чуть сыроватый от близости реки воздух. Она спустилась с обрывистого берега к Огневке, заросшей с обеих сторон кустами ивы. Пройдя метров сто вдоль реки, она нашла все же открытое место, где можно было полюбоваться плавно текущей водой. Скинув шлепанцы, потрогала ступней воду и удивилась ее теплу. «Можно и окунуться», – оглянулась Татьяна. Вокруг не было ни души. Со стороны села, оставшегося там, наверху, доносились дружное коровье мычание и звонкие в утренней тишине удары пастушьего кнута. «На выгон буренушки отправились», – ласково прошептала Татьяна и пошла к ближайшим кустам, чтобы переодеться. В воду она входила долго и боязливо. Наконец, привыкнув к ее температуре, Татьяна поплыла на середину неширокой в этом месте речки. Она наслаждалась тишиной, запахом и чистотой воды. Перевернувшись на спину, долго смотрела в бирюзу высокого неба. Вдоволь накупавшись, она улеглась на полотенце и начала читать книгу. Но бессонная ночь все же сказалась. Ее так разморило на солнце, которое уже к восьми часам начало припекать, что она, с трудом поднявшись, перешла в тень, за кусты ивы, и, расстелив полотенце в высокой, мягкой траве, а для профилактики подложив еще и свой брючный костюм, легла на бок и тут же уснула.

Ей показалось, что кто-то ссорится. Она открыла глаза и тихонько застонала. Рука и нога онемели от долгого лежания на одном боку. Сквозь высокую траву она ничего не видела. Где-то совсем близко раздался женский голос, готовый вот-вот сорваться в истерику. Татьяна застыла на месте.

– Андрей! Ну что ты молчишь? Ведь я ради тебя сюда пришла. Вот хожу за тобой, даже бегаю как девчонка. Но тебе это не нужно. Всё? Я тебе надоела? Быстро же наша любовь прошла!

– Любовь? – переспросил глуховатый мужской голос. – Впрочем, если тебе так угодно…

– Ах вот как ты заговорил! А кто еще месяц назад обнимал меня и называл русалкой? Не ты? «Ах, какие у тебя руки! Точно крылья!» Не помнишь, кто эти слова шептал?

– Оксана, – снова раздался мужской голос с явными нотками осуждения и равнодушной усталости.

– Я двадцать пять лет Оксана! – крикнула женщина и зарыдала.

Татьяна чувствовала себя как в западне. «Ах, как неловко, черт меня подери! Залезла в эти кусты и дрыхну, будто бомжа бездомная! В моем-то возрасте! Как, спрашивается, сейчас им покажусь? Подумают, что подслушиваю». Она решила сидеть в кустах до последнего, пока эти двое не рассорятся окончательно и не уйдут. Ждать пришлось недолго.

– Не подходи ко мне! Жалости твоей мне не надо! Прощай! – выкрикнула женщина и, очевидно, ушла.

Татьяне надоели эти прятки. Она оделась и пошла в сторону села.

Когда она вышла на открытую лужайку, поросшую кашкой и одуванчиками, то увидела удаляющуюся вдоль берега фигуру мужчины в шортах и черной футболке. На плече у него висел плоский ящик. «Наверное, этюдник», – подумала Татьяна и огляделась, машинально ища глазами его собеседницу, но женщина, видимо, поднялась наверх и ушла в село.

Дома ее поджидал Виталий.

– Привет, сестренка! Куда это тебя унесло в такую рань? А я специально в поле не поехал, тебя жду.

– Зачем?

– Батя говорит, что надо сходить на Береговую, обсудить «дела наши скорбные».

– А что, собственно, обсуждать? – спросила Татьяна, вставшая сегодня явно не с той ноги.

– Вот те раз! А я думал, ты для этого и приехала…

– Ну, в общем, для этого, конечно, но и так, дядю Пашу повидать, на могилку к тете Марусе сходить, к бабушке с дедом.

– Так это мы все организуем. Везде побываем. А как же! Ты поешь, а потом и поедем. На машине-то мы быстро туда-сюда смотаемся.

Татьяна села за стол и с аппетитом съела тарелку окрошки и салат. Брат ухаживал за ней, как за английской королевой. Налил в красивую фарфоровую чашку крепкого чаю, поставил его на блюдце, постелил салфетку, спросил, сколько ложек сахару класть, даже размешал его серебряной ложечкой. К чаю нарезал сыру, колбасы. Батон намазал маслом, положил ломтик на десертную тарелку, а сам сел напротив и уставился на сестру, подперев кулаком подбородок. Татьяна, взглянув на него, расхохоталась. Он сначала с недоумением смотрел на нее, а потом и сам рассмеялся, хотя и не совсем поняв причину ее смеха.

– Ты со всеми такой предупредительный? – отсмеявшись, спросила Татьяна.

– А-а! Вон ты о чем! – наконец-то понял Виталий. – Нет, только с высокопоставленными особами.

– Ага! Подколол-таки! Что ж! Один – один. Молодец, чувство юмора не растерял.

– Ну где уж нам уж! Наш юмор вашему в подметки не годится.

– Ой ли? И давно мы такими скромными стали?

– Давно, после последнего опороса на именины петуха до свадьбы мерина.

– И крыть нечем ваш деревенский юмор.

– То-то и оно, что, кроме мата, нечем.

Татьяна вновь рассмеялась. Виталий смотрел на нее уже по-другому, пристально и немного грустно.

– Ты чего? – спросила Татьяна и опустила глаза в чашку.

– А? Да так. Вспомнилось.

– Ну ладно. Спасибо за вкусный завтрак. Поехали на Береговую.

Татьяна встала и начала мыть посуду, отвернувшись от Виталия.

«Еще не хватало совместных воспоминаний!» – думала она, спиной чувствуя взгляд Виталия.

На кухню заглянул Павел Федорович:

– Ну, ребята, поехали, что ли?

– Едем, батя, – крякнул Виталий и резко встал, с силой отодвинув табурет, так что зазвенела посуда на столе.

«Нексия» мягко остановилась возле знакомых ворот. Павел Федорович первым вошел в калитку, за ним следом шли Татьяна и Виталий. Старик остановился посреди двора, осмотрелся, покачал головой:

– В упадок хозяйство приходит. Глянь, Виталий, навес-то скоро обвалится.

– Да нет, батя, постоит еще годиков пять.

– А я говорю, что обвалится. Вишь, столбы гнилью пошли? Надо бы дополнительные опоры сделать. Понял?

– Понял. Ладно, сделаем с Александром. На октябрьские как раз и сделаем.

– А чего тянуть до осени-то? Соберитесь в следующие выходные да поправьте навес. Чего вам сделается? Молодые, чай, не то что я. Да я, может, на что сгожусь. Помогу вам.

– Ладно, батя. Сделаем, – твердо пообещал Виталий.

В доме почти ничего не изменилось. Вся старая мебель осталась на месте. Удивительно, но в нежилом доме царили порядок и уют.

– Оксанка сюда ходит, порядок поддерживает, – словно прочитал Татьянины мысли дядя Паша.

Он медленно обошел все комнаты и кухню, вышел в сени, заглянул в чулан, затем полез по лестнице на чердак – проверить надежность стропил. Виталий, зная, что отговаривать его бесполезно, тоже забрался на чердак.

Татьяна, оставшись одна, зашла в бабушкину комнатку, где двадцать лет назад ей застелили чистыми простынями железную кровать и они с бабушкой по вечерам вели долгие разговоры о жизни, женской доле и любви. Бабушка Анна по-настоящему любила своего Федора, а когда вспоминала его, уже покинувшего этот мир, то голос ее становился мягким, ласковым и печальным.

Татьяна села на «свою» кровать, заправленную стеганым одеялом, и услышала за спиной какой-то шорох и легкий стук. Что-то провалилось между кроватью и стеной и упало на пол. Татьяна встала на колени, наклонилась и увидела под кроватью картонку. Она вытащила ее, перевернула и ахнула. На картонке был масляный портрет девушки с русой косой, перекинутой через плечо на грудь. Где-то она видела эту девушку? Татьяна задумчиво смотрела на портрет и вдруг вспомнила: «Учительница! Точно, она! В автобусе ехали вместе. Странно. Откуда это здесь?»

– Татьяна! – услышала она голос Виталия. Татьяна положила портрет на кровать и вышла в сени. Мужчины уже слезли с чердака и ждали ее, чтобы пойти в сад.

– Ты, наверное, помнишь, Таня, наши яблоки? Сладкие, сочные. Ни у кого таких не было в те годы. А ведь яблони до сих пор родят. Мешками собираем с середины августа. Половину, конечно, Надежда продает, в свою же столовую сдает по пятьдесят копеек за кило. А остальные всю зиму едим – и сырыми, и компоты, варенья наварим.

Они прошлись по саду, осиротевшему, наполовину одичавшему, заросшему травой и сорняком. Уставшие, сели на лавочку у ворот.

– Ну что будем делать, с домом-то? – спросил Павел Федорович, особо и не надеясь на толковый ответ.

– Пусть пока стоит в таком виде, – отмахнулся Виталий.

– И я так думаю, – поддакнула Татьяна. – Потом, может, и пригодится кому-нибудь.

– Ладно, пусть стоит, – подытожил старик и первым пошел к машине.

Вечером жарили во дворе шашлыки, пили грузинское вино, смеялись, вспоминали былое. Павел Федорович, в отличие от остальных выпивший своей наливки, разошелся, раззадорился, по-молодому жестикулируя, рассказывал о временах хрущевской «оттепели», самых лучших, по его мнению, временах. Да и неудивительно, тогда ему, молодому бригадиру, в числе других руководителей предоставили право едва ли не самому решать, чем засевать огромные площади колхозных угодий. Закупочные цены на овощи и зерновые были повышены чуть ли не вдвое, а налоги и другие долги государство списало. Впервые колхозники вздохнули полной грудью. Впереди забрезжили новые горизонты. Пусть ненадолго хватило такой демократии на селе – вскоре высшее руководство вновь закрутило гайки, – но весенний ветер перемен окрылял, вселял надежду на лучшую жизнь. Татьяна, внимательно слушавшая старика, понимала, что эти воспоминания прежде всего ностальгия по ушедшей молодости, счастливым временам любви, семейного лада, больших дел и ощущения своей значимости не только в семье, но и в обществе. Она с грустью подумала о себе, что в старости ее не согреют даже воспоминания.

Надежда перебила свекра громким призывом «что-нибудь спеть» и тут же затянула «Напилася я пьяна». Ее никто не поддержал, но она упрямо допела песню, а потом потащила Виталия танцевать.

Коля, пришедший на семейную вечеринку со своей девушкой по имени Анжела, посмеивался, глядя на то, как родители неуклюже топчутся в ритме танго. Он переключил магнитофон на современную «попсовую мелодию», и молодая пара затряслась уже в своем ритме.

На розовой дорожке появилась еще одна пара. Впереди шла та самая девушка с косой, которую Татьяна восприняла уже как старую знакомую. За ней шел коренастый увалень с мощными бицепсами под серой футболкой.

– О! Дочь с зятем пожаловали! Наконец-то! – закричала Надежда.

– Здравствуйте, – сдержанно поздоровалась обладательница роскошной косы.

– Знакомься, Татьяна, это моя дочь Оксана, а это ейный муженек Александр, – жеманничала Надежда.

Слово «ейный» о многом сказало. Татьяна вздохнула с сожалением: видно, не принято в их семье уважительно относиться к мужчинам. Так уж поставила себя невестка дяди Паши. Все сели за стол. Надежда подала каждому по шампуру с новой порцией шашлыков. Выпили за знакомство, потом за род Кармашевых… Виталий вдруг врубил магнитофон на полную мощность и пригласил на танец Татьяну. Отказываться было неудобно, и ей пришлось пойти на середину двора, где уже танцевали Коля с Анжелой. Звучал старый хит Добрынина «Не сыпь мне соль на рану». Это была песня их поколения, но не с Виталием пришлось разделить Татьяне ее надрыв и тоску, а с Семеновым. Ох, Семенов, Семенов! Вот уж воистину – соль на рану! Она танцевала в объятиях Виталия, но невольно думала о Семенове. Неужели он не вспоминает о ней? Ведь столько было хорошего в их отношениях! Да, любовь была «незаконной», ворованной, но она была! В этом Татьяна не сомневалась. Она помнила его ласки и слова, искренние, щемящие, как будто он все время жалел ее, понимая, что большего, чем эта тайная связь, предложить не может.

– О чем ты думаешь? – вернул ее в сегодняшний день Виталий.

– Так. Обо всем, – неопределенно пожала плечами Татьяна.

– Таня, ты…

– Не надо, Виталий, прошу тебя! Здесь не место да и не время для таких разговоров.

– Но ты ведь не знаешь, что я хочу сказать…

– Все равно не надо.

– Хорошо, не буду, – обиделся он и ослабил объятия.

– Прошу к столу! Кому надоели шашлыки – могу предложить салат из морепродуктов! – кричала заметно опьяневшая Надежда, делая в слове «предложить» ударение на втором слоге.

Они сели за стол, и Татьяна с улыбкой обратилась к Оксане, скучающей в их компании:

– А я, по-моему, видела ваш портрет.

– Мой? – вспыхнула молодая женщина и покосилась на сидящего рядом мужа. – Откуда ему взяться? Вам, должно быть, показалось.

Она вымученно улыбнулась. Татьяна поняла, что сморозила что-то непозволительное.

– Я о фотографии, – попыталась она исправить свою оплошность.

– Ну-у, этих портретов у ней навалом! – любовно обнял жену за плечи Александр. – Я недавно цифровик взял, так теперь щелкаю всех подряд, и Оксану, конечно, в первую очередь. Это вы, наверное, ее в белом платье видели, возле сирени?

– Да, – соврала Татьяна и заметила, с каким облегчением выдохнула Оксана.

Татьяну вдруг осенило: «Неужели это она, там, на берегу? Все сходится: и редкое имя, и возраст, и художник с этюдником. Значит…» Она уже по-другому взглянула на свою приемную племянницу. Каково ей сейчас? Сидеть в обнимку с нелюбимым, изображать счастливую жену, а мысленно быть там, с другим, любимым, но не разделившим с ней этого чувства.

Господи, как все перепутано в жизни, как сложно и порой непонятно переплетаются судьбы! Мы всеми чувствами и помыслами стремимся к счастью, преодолевая преграды, проходя испытания, иногда что-то разрушая на своем пути, не создавая взамен нового. А что в итоге? Горечь разочарования? Несбывшиеся мечты? Пресыщенность? Да, это тоже цена погони за «синей птицей». Но человек никогда не перестанет о ней думать и мечтать. На то он и человек.

В эту ночь Татьяна хорошо выспалась. Все же сказывались сельский воздух, отдых, отсутствие забот. Она критически осмотрела себя в зеркале и нашла, что лицо порозовело, исчезли пресловутые мешки, а фигура немного округлилась, во всяком случае, ушла болезненная худоба. «Так держать!» – скомандовала она себе и легко сбежала по лестнице вниз. Приняв душ, подкрасилась, нарядилась в новый сарафан, купленный в дорогом бутике прямо накануне отъезда в Кармаши, и вышла во двор. Дядя Паша сидел за столом и «гонял чаи».

– Ах ты, красавица наша! Вот это другое дело! А то, понимаешь, напялят свои штаны, не поймешь, мужик или баба перед тобой.

– Спасибо за комплимент, – кокетливо произнесла Татьяна и села за стол.

– Давай наливай сама. Чего душа твоя желает. Чай или кофе этот ваш разлюбезный. Мои-то глушат его с утра до вечера, чуть ли не ведрами. И чего вы в нем нашли, не пойму. То ли дело чайку крепкого с утра, да со сливками. Эх!

– Я тоже чай буду, – решила Татьяна, наливая в чашку дымящуюся янтарную жидкость. – С молочком да с крендельком.

– Во-во! Печенье ешь, ватрушки. Надежда вчера из столовой принесла, а никто так и не попробовал.

– Ваши на работе?

– Ну да. В шесть часов убежали. Виталию седня ранние овощи на рынок везти. А это дело ответственное. Как бы не побить, не подавить при погрузке-выгрузке.

– Понятно. Тяжелый труд у крестьянина.

– А как же? Самый тяжелый, я считаю, но и самый почетный. Без железа и без нефти вашей можно прожить, а без куска хлеба никак.

– Но без железа и нефти и хлеб не вырастить.

– Так оно, конечно. Но вот кончатся когда-нибудь запасы того и другого, что тогда?

– Ученые откроют другие, новые материалы и источники энергии.

– Хм! На все у ней есть ответ! А если и те, новые, кончатся? Земля ведь не вечная, чтобы отдавать нам свои недра без всякого учета.

– Не знаю, дядя Паша. Нет у меня в этот раз ответа, – искренне сказала Татьяна.

– Ладно. Чего мы об этом? Не нашего ума такие промблемы. Есть у нас правительство, какое-никакое, ученые, опять же. Вот пусть и ломают голову.

– А ведь я тоже часть «правительства», – лукаво посмотрела на старика Татьяна. – Выходит, и моего ума касаются эти «промблемы».

– Так ты ж по части культуры, – удивился Павел Федорович. – У тебя другие заботы.

– Так оно, конечно. Но мне кажется, что все взаимосвязано в мире. И экономика, и культура. Когда отходы тоннами сливают в реки – это показатель низкой культуры нации.

– Правильно. Тут как-то Виталий возил меня в райцентр. Едем, значит, по шоссейке. Дорога хорошая, ничего не скажу, гладкая, а по обе стороны, мать честная, такого навалено! Оторопь берет! Это что же получается! Всю страну в помойку превратили? Мусора столько, что деваться от него некуда!

– Да, и я это вижу на каждом шагу, – с горечью согласилась Татьяна. – А у вас, в Кармашах, нет разве таких несанкционированных свалок?

– Несанци… Каких?

– Ну, не разрешенных начальством.

– Да есть! Что мы, хуже других? Вон за Огневкой, в Красном бору, навалено черт-те чего! Я сам ходил к Симакову, нашему главе, спрашивал, для чего там устроили бардак, а он сидит, плечами пожимает. Не в его силах, говорит, остановить этот беспредел.

Татьяна улыбнулась этому «новорусскому» термину, легко слетевшему с языка Павла Федоровича. Поблагодарив за чай, она встала и отправилась на прогулку по селу.

Пройдя по знакомому уже проулку и оказавшись на главной улице, Татьяна медленно пошла по ней, но не к площади, а в противоположную сторону, туда, где издалека виднелся купол старой церкви. Когда она подошла поближе, то поняла, что это купол не церкви, а колокольни, а здание самого храма было полуразрушено.

Крыша у него отсутствовала, а стены потрескались и облупились, обнажив старую кирпичную кладку. Татьяна приблизилась к южному приделу, также имеющему плачевное состояние, и робко дернула за ручку двери. Ржавые петли скрипнули, но поддались, и она вошла внутрь.

Сначала она ничего не увидела в сумраке помещения, но, постояв немного на месте и привыкнув к тусклому освещению, идущему сверху, из пустых оконных проемов, Татьяна нерешительно пошла вперед, туда, где должен быть, по ее мнению, алтарь.

– Что вам здесь нужно? – услышала она резкий окрик.

Татьяна вздрогнула, повернулась на голос. В глубине помещения, на лесах, грубо сколоченных из горбыля, стоял тот самый художник, которого она видела на берегу Огневки. На нем были старые, рваные джинсы, такая же старая шляпа «тиролька» и линялая голубая рубашка. В руке он держал мастерок.

– Мне? – глупо переспросила Татьяна, как будто здесь был еще кто-то, кроме них двоих.

– Да, вам, – спокойно подтвердил художник и, отвернувшись от нее, продолжил штукатурить стену. Он ловко кидал мастерком шматок раствора на мокрую кирпичную кладку и тут же размазывал его по стене, разглаживая и добиваясь идеальной ровности. Татьяна невольно залюбовалась его работой.

– Ну, так и будем молчать? – вновь спокойно, нет, скорее холодно спросил художник, наклоняясь к ведру с раствором.

– Но ведь я вам, кажется, не мешаю, – ответила Татьяна, стараясь сохранить нейтральный тон.

– Как раз наоборот, – пробурчал мужчина.

Он вдруг отложил мастерок и быстро спустился с лесов на пол.

Сняв рабочие перчатки и небрежно бросив их на колченогий стол, примостившийся у стены, он подошел к Татьяне и бесцеремонно оглядел ее с ног до головы. При этом он щурился и что-то неслышно приговаривал.

– Что вы себе позволяете? Разглядываете меня, как на витрине! – возмутилась Татьяна, которую глубоко задело его хамское поведение.

– Что? – спросил мужчина, как будто очнувшись от своих мыслей. – Я? Позволяю? А-а. Вы об этом. Ох уж эти мне женщины…

Столько презрения было в этой фразе, что Татьяна даже съежилась вся, сникла, онемела. Еще ни разу ее так не унижали.

– А собственно, что вы себе позволяете? – вдруг строго спросил он, делая акцент на слове «вы». – Явились в храм без платка, в декольте и в макияже.

– Но… Я думала… Здесь никого нет и вообще… Такая разруха кругом…

Она растерянно взмахнула рукой.

– Но ведь это Божий храм, пусть и пострадавший от варваров и времени, но от этого он не перестает быть святым местом. И потом, даже если в нем никого нет, это не значит, что его можно осквернять.

Такой отповеди Татьяна, естественно, не ожидала. Она, как рыба на берегу, глотала открытым ртом воздух и силилась хоть как-то защитить себя от его нападок, но у нее ничего не получалось.

– Ладно. Прошу прощения за резкость. Устал я сегодня, – неожиданно пожаловался художник теперь уже нормальным, человеческим голосом. – А по поводу «разглядывания» не обижайтесь. Мне вы как раз подходите для фигуры Марии. Вы идеальная натура. Скоро я буду расписывать эту стену, не согласитесь позировать мне?

– Но ведь, по-вашему, мне больше подойдет роль Магдалины? – не растерялась на этот раз Татьяна.

– Хм. Приятно иметь дело с образованным человеком. Тем более с красивой женщиной.

– К сожалению, не могу ответить тем же. Татьяна резко повернулась и пошла на выход. На улице она вдохнула всей грудью благоухающий июньский воздух, улыбнулась своим мыслям и быстро зашагала в сторону реки, извилистое русло которой хорошо было видно именно отсюда, от подножия храма.

На берегу она быстро разделась и, оставшись в красном бикини, смело вошла в нагретую полуденным солнцем воду. Татьяна долго плавала, затем так же долго лежала на спине, покачиваясь на медленных волнах и глядя в небо, и, только изрядно устав, вышла на берег.

– Теперь я вижу, что не ошибся с выбором натурщицы, – раздалось за кустом ивы.

Татьяна кое-как надела на мокрый купальник сарафан и вышла из-за кустов на поляну. Там перед раскрытым этюдником стоял все тот же художник и сосредоточенно смотрел на высокий пригорок, где возвышался храм.

– Вы подглядывали за мной? – зло спросила Татьяна.

– Ничуть. Я созерцал и любовался. Идеальные пропорции, ни убавить, как говорится, ни прибавить.

Все это он говорил, не отвлекаясь ни на секунду от работы над этюдом. На Татьяну он не смотрел, а это почему-то оскорбляло ее еще больше, чем недавняя отповедь.

– Интересно, а вы женщину видите лишь под этим углом зрения?

– Под каким углом? – не понял он, разбавляя на палитре ультрамарин белилами.

– Как кобылу на скачках.

– Хм. – Впервые он соизволил бросить на нее острый взгляд. – Это вы зря. Честное слово. Впрочем, каждый волен в своих оценках. Не буду вас переубеждать.

– И на том спасибо. Прощайте!

Она уже прошла метров двадцать по тропинке, ведущей к церкви, как услышала его шаги. Татьяна остановилась, повернулась.

– Извините, но мы так и не договорились, – запыхался он.

– О чем?

– Как «о чем»? О позировании. Я заплачу. Может быть.

– И сколько же?

– Ну, не знаю. А сколько бы вы хотели?

– За сеанс?

– Ну да.

– Сто рублей.

– Договорились. Эти деньги я достану. Так завтра в десять утра вам подойдет?

– Вполне.

Татьяна постаралась скорее уйти, чтобы не расхохотаться ему в лицо. «Нахал! Неужели он еще надеется после всего, что наговорил мне, на какое-то там позирование?» – злорадно подумала она, представив, с каким «носом» она оставит его завтра в десять утра.

Они уже пообедали с дядей Пашей во дворе, в тени сирени, когда приехал на своем «ЗИЛе» возбужденный, довольный выгодной торговлей Виталий. На рынке ему дали хорошую цену за овощи, да еще удалось договориться о новых поставках в течение сезона.

– Все! К осени с кредитом расквитаюсь и прибыль неплохую получу. Продам свою «нексию» и обзаведусь «тойотой» или еще чем получше. Так, отец? – потрепал он Павла Федоровича за плечо.

– Так, сынок. Садись обедать. Окрошку тебе или борща?

– Давай борща. А ты, Танюха, куда ходила сегодня?

– В церковь.

– А чего там смотреть? Развалины?

– Ну почему? Реставрируют ее потихоньку.

– Это ты об Андрее-художнике, что ли? Что он один может, чокнутый этот? Там миллионы нужны, чтобы в божеский вид привести.

– Вот ты и поделись своей прибылью. А кроме тебя, может, еще сотня предпринимателей поделится доходами. Глядишь, и восстановится храм.

– Нет, ты это серьезно? – хохотнул недоверчиво Виталий. – Откуда у простого фермера лишние деньги? Да я от кредита до кредита так наломаюсь, что света не вижу. Не-ет, тут куркулей покруче надо трясти. Газовых да нефтяных королей, которые собственный народ на попа поставили и долбят его и в хвост, и…

– Успокойся, Виталий. Я пошутила, – сухо сказала Татьяна.

– Пошутила? Зато я не шучу. Знала бы ты, через что мне пришлось пройти, чтобы дело свое наладить. Каждой твари в чиновничьем кресле надо задницу подмазать, иначе справку не подпишет. А банк как изгалялся?! Поручители, перепоручители, мать их! А проценты! Нигде в мире таких процентов нет, как у нас. Ладно, чего я разошелся, как дождь в октябре? Ты не обижайся, Таня, но каждый рубль мне потом и кровью достается.

У меня ведь, кроме всего прочего, наемные рабочие трудятся. А им зарплату первого числа вынь да положь. Иначе нельзя. А насчет церкви ты права: кроме нас, ее никто не подымет. Я сначала в администрацию схожу, или вместе пошли, если хочешь. Надо как-то объединить нашего брата, объяснить идею. А то каждый в своем соку варится.

– Хорошо. Я согласна. Пойдем вместе, – улыбнулась Татьяна.

– Виталий прав, – поддержал сына старик. – Объединить надо народ, особенно пред… предпримателей этих. Они в своей гонке за рублем жизнь мимо пропускают. А ведь она, жизнь-то, не только в прибылях да процентах состоит. Духовное в ней поглавней всяких прибылей будет. Жалко только, что человек это поздно начинает понимать, когда уж к закату дело идет.

– А я за земляникой решила сходить, – сменила тему Татьяна. – Видела сегодня торговок с банками спелой земляники, и самой захотелось пособирать.

– Ты к Красному бору иди, там земляничные поляны. Мигом литр, а то и больше наберешь, – посоветовал Павел Федорович.

– Это там, где свалка? – лукаво усмехнулась Татьяна.

– Так она только на опушке. В лесу-то чисто. Туда самосвалы еще не могут заехать. Ты вот что. Как перейдешь мост, бери все больше вправо. Туда и ветер с помойки не доходит, да и лес там почище. Поняла?

– Ага.

Красный бор начинался почти сразу за Огневкой. Татьяна шла по лугу, вытоптанному коровами, и оглядывалась на оставшееся позади село. Отсюда были видны купы прибрежных ив, а за ними, на взгорье, вереница домов с плетнями и заборами да пышными кронами яблонь, черемух, сирени.

Свернув к молодым сосенкам, хороводом обступившим широкую поляну, Татьяна, к радости своей, обнаружила такое изобилие ягод, что быстро набрала полную банку, а потом, хоть подол подставляй, собирать было не во что. Она спрятала банку в тень, чтобы ягоды не подвяли, и начала есть их прямо с куста. Сначала в ладонь, а потом горстью в рот. Она так увлеклась, что потеряла счет времени. Вдруг сзади хрустнула ветка. Татьяна быстро оглянулась и увидела идущего к ней Виталия.

– Господи! Напугал!

– Напугал? – глухо спросил Виталий, подходя к ней вплотную.

– Ты чего здесь? Тоже по ягоды собрался? – спросила Татьяна, хотя уже догадалась, зачем он здесь. – Ты вот что. Не вздумай…

Она не успела договорить, как оказалась в плотном кольце его рук. От него пахло водкой.

– Что, для храбрости еще и напился?

– Сто грамм для мужика что слону – дробина.

– Отпусти, – стараясь говорить как можно мягче, потребовала Татьяна.

– Еще чего! Не для того я сюда шел, чтобы такую лисоньку из рук выпускать.

– Виталий, я ведь буду кричать, царапаться и кусаться.

– Попробуй. Не возражаю.

– Ты совсем идиот или только наполовину? Нас могут увидеть. Твоя Надя нас убьет.

– А пошла она!

– Но ведь это позорище! Ты и себя, и детей опозоришь, – приводила все новые доводы Татьяна.

– Плевать! Слушай, Танька! Ты можешь меня понять или как? Ты хоть знаешь про такое дело: если мужику баба отказала, когда у него все горит – и душа, и тело, то это долго не заживает. Всю жизнь, можно сказать, рана в сердце кровоточит. Ты мне по ночам только недавно перестала сниться. Понимаешь или как? Ведь я тебя всю свою несчастную жизнь люблю. Пойми!

Он крепко держал ее руки и целовал толстыми пьяными губами лицо, не разбирая, где рот, где нос. Татьяна боролась, но куда ей, тонкой да звонкой, с таким бугаем справиться? Это был уже не тот мальчишка, что двадцать лет назад обнимал ее в малиннике.

– Все, хватит! – крикнула она, решив применить последнее средство. – Теперь я сама. Понял? Сама пойду вон за тот куст и разденусь. Все чинно и благородно. Без насилия. Хорошо?

– А не обманешь?

– Нет. Обещаю.

– Пойдем.

Он не отпускал ее, держал за руку, почти вел за тот самый куст, на который она показала. Едва сдерживая гнев, испытывая страшный стыд, она покорно шла, а потом, стоя за кустом, начала раздеваться. Он смотрел на нее налитыми кровью глазами. Ноздри его раздувались, как у быка перед спариванием. Татьяна выжидала удобный момент. Но нервы не выдержали. Она вдруг побежала, но не к реке, а в глубь леса. Он поймал ее почти сразу же. Видно, не такой уж и пьяный был. Поймал и повалил тут же, без лишних слов. А потом… И смех и грех! Когда она уже смирилась со своей участью, понимая, что такую тушу ей не сбросить с себя, он вдруг отвалился от нее, застегнул штаны, сел рядом в траву и заплакал.

– Ты же импотента из меня сделала, сука! – тихо рыдал он.

– Так тебе и надо, гад! – сквозь зубы выдавила она, надевая на себя сорванную им одежду.

– Танька, ну почему ты такая жестокая, а? За что ты меня ненавидишь?

– Да не жестокая я, – уже жалея его, смягчилась она. – Скажи, а ты… правда импотент?

– Да нет! Это я водку зря выпил. Ты прости меня, ладно?

– Ладно. Иди домой. А я другой дорогой пойду. Не хватало нам с тобой на людях вместе показаться.

– Ох, Татьяна, Татьяна! «Краше не было в селе…» И зачем ты такая на свет появилась?

– Ладно, ладно. Давай вставай.

Она помогла ему подняться и подтолкнула в сторону села. Он послушно пошел, что-то бормоча себе под нос.

– А вы и впрямь Магдалина, а не Дева Мария, – услышала Татьяна знакомый ироничный голос.

Ее словно железом каленым прижгли. Она повернула голову вправо и увидела все того же художника с неизменным этюдником на плече.

– А вы по-прежнему подглядываете? – со злостью крикнула она.

– Да чего тут подглядывать? Что в этом деле нового-то изобрели? Разве какой-нибудь новый способ?

– Способ чего? – зачем-то спросила Татьяна, все еще в шоке от этой встречи.

– Совокупления. Чего же еще?

– Мразь! Подонок!

Она бросилась бежать, не разбирая дороги, в сторону реки. На берегу остановилась, села на поваленное дерево и заплакала. От незаслуженной обиды, от всего, что делало ее жизнь такой бестолковой и никому не нужной.

– Если вы меня не простите, я утоплюсь, – вновь услышала она преследующий ее весь день голос.

– Идите к черту! – всхлипывая, сказала она.

– Не могу. Я верующий.

– Разве верующие, истинно верующие, будут так обижать своего ближнего?

– Справедливый вопрос.

Он сел рядом с ней. Они помолчали.

– А он кто? – спросил вдруг Андрей.

– Мой брат. Двоюродный.

– Надеюсь, до инцеста у вас не дошло?

– А вам-то что за печаль?

– Ревную.

– Меня?

– Ну не его же.

– Кто вас знает? Может, вы гей.

– Ха-ха-ха! Один – ноль в вашу пользу.

Они поднялись с бревна и пошли вдоль берега. Приближался вечер. С выгона возвращалось стадо: мычали коровы, гремели ботала на их шеях, изредка выстреливал пастуший кнут.

– Ой, а ягоды! – вдруг вспомнила Татьяна. – Я банку с ягодами оставила на поляне.

– Пошли вместе, я вас провожу, а то мало ли, может, у вас тут еще один братец отыщется?

Утром, после завтрака, Татьяна отправилась в церковь. У главного входа стояли Андрей и батюшка в черной рясе и оживленно разговаривали. Татьяна подошла ближе, поздоровалась. Андрей лишь кивнул, а батюшка произнес тенором:

– Здравствуй, дочь моя. Значит, на благое дело пришла? Что ж, благословляю. – Он перекрестил ее и пошел к деревянному флигельку, что спрятался за кустами акации. Там его дожидались какие-то старушки. Видимо, пока что весь его приход.

– Я не опоздала? – спросила она Андрея, не зная, как вести себя с этим странным человеком.

– Нет. Пойдемте ко мне в мастерскую. Они обогнули здание церкви и вошли в деревянный вагончик с одним окошком. В нем сильно пахло скипидаром. На стеллаже, занимавшем всю стену, стояли банки с краской, бутылки со скипидаром и растворителем, лежали куски картона, ДВП, свернутые в рулон холсты. На большом столе красовалась глиняная корчага с кистями.

– Присаживайтесь пока. Я сейчас. Татьяна села на табурет, огляделась. Над кроватью, застеленной пледом, висело несколько этюдов. В основном виды села, реки, церкви. Среди них был один портрет. Портрет Оксаны. Татьяну эта деталь слегка задела.

– Вот это, думаю, в самый раз!

Он держал в руке красную шаль с золотыми, потускневшими от времени разводами. Татьяна, не понимая, о чем идет речь, подняла на него глаза. О Боже! Оказывается, она еще ни разу не посмотрела ему в глаза! Теперь она поняла свою племянницу. Нельзя мужчине иметь такие глаза. Это уж слишком. Банальное сравнение с небесами и родниками абсолютно ничего не значит и ни о чем не говорит. Чудодейственную силу его глаз невозможно ни описать, ни изобразить. Татьяна, очарованная, потрясенная, никак не могла оторвать взгляд от этих васильковых, незабудковых и каких там еще… глазищ. А он, не обращая внимания на ее замешательство, просто не замечая его, раскинул огромную шаль обеими руками, а затем укутал ею Татьяну, будто плащом.

Отойдя от нее на три шага, прищурился и долго смотрел, что-то тихо приговаривая. Затем вновь подошел, снял шаль и завернул в нее Татьяну, но теперь иначе, более свободно.

– Вот примерно так, – тихо сказал он. Татьяна, затаив дыхание, любовалась его бледным, слегка загоревшим, отрешенным лицом, пока он собирал вещи: этюдник, складной стул, шаль, бутылку с минеральной водой и парой пластмассовых стаканчиков…

Они вышли из вагончика и начали спускаться к реке. Остановились на той же лужайке, где вчера утром Андрей делал этюд с церкви, пока Татьяна в это время плавала в Огневке. Андрей поставил стул на середину лужайки, усадил на него Татьяну, накинул на нее шаль, в этот раз прямо на голову, отошел к своему этюднику.

Она наблюдала за ним, не боясь быть застигнутой врасплох за этим занятием, так как уже поняла: художник уходит в работу с головой и замечает лишь то, что его волнует в данный момент. А его волновала, судя по всему, поза будущей Марии. Вновь и вновь он пересаживал Татьяну, меняя ракурсы, наклоны, положение рук, складки на шали. Наконец, измучив натурщицу и доведя ее до белого каления, он приступил к этюду. Писал он быстро, время от времени бросая пристальные взгляды на изнемогающую от жары Татьяну. Вдруг бросил кисть, подошел к ней, снял с головы шаль, бесцеремонно вынул из прически шпильки, распустил по плечам волосы, вновь накинул шаль.

– Мне жарко, – пожаловалась Татьяна.

– Разденьтесь. Снимите сарафан. На вас купальник?

– Да.

– Ну так быстрее. Уходит освещение с правой стороны.

Татьяна прямо тут же сняла сарафан, отбросила его в траву, села на стул. Андрей вновь укутал ее шалью, мягко приподнял подбородок, поправил пряди волос. Татьяна вдруг почувствовала острое желание прижаться щекой к его ладоням, но, естественно, ничего подобного не позволила себе.

– Еще четверть часа – и солнце уйдет. Я имею в виду, поменяется угол освещения. Потерпите.

Через пятнадцать минут он отложил кисть, глубоко вздохнул; не отрывая взгляда от своей работы, вытер тряпкой руки, похмыкал, прищурившись, тихо пробормотал:

– Ничего, вроде получилось. Но нет величия. Слишком обыденно.

Татьяна, не снимая с себя шали, подошла к этюднику, с любопытством посмотрела на этюд. Она не узнала себя в этой женщине. Да и рано было судить. Черты лица еще не прописаны. Но ей понравилось. Привлекала смелая манера художника, его небоязнь цвета, темперамент и тонкое понимание женской сущности.

– А может, мне чуть повыше сесть? – робко спросила Татьяна.

– То есть? – живо отозвался Андрей.

– Как бы на возвышении. Тогда взгляд мой будет «величественным».

– А что? Вы правы. Понимаете, мне надо добиться не величия как такового, не спеси, не надменности, а тихого, всепонимающего, всепрощающего величия духа.

– Понимаю.

Андрей впервые за день посмотрел на нее обычным, мужским взглядом. Татьяна не отвела глаз. А он вдруг смутился, даже порозовел. Кашлянув, наклонился к сумке, достал бутылку с водой и стаканчики, налил в один из них шипучей прозрачной жидкости и подал Татьяне.

– Спасибо.

Она жадно выпила. Он налил еще и вновь подал ей стакан. На этот раз она пила медленно, наблюдая за ним через край стакана. Андрей вымыл кисти, уложил их в этюдник, сходил к реке, помыл руки, весело крикнул:

– А вода как парное молоко! Будете купаться?

– Можно.

Она сбросила шаль и пошла в воду. Вскоре услышала позади себя шум воды и оглянулась. Андрей в одних плавках делал разбег с мелководья в глубину. Потом он нырнул и через довольно продолжительное время плавания под водой оказался на середине реки.

– Плывите сюда! – позвал он Татьяну, все еще стоявшую по пояс в воде. – Здесь вода прохладнее и чище.

– Я знаю! – крикнула она и поплыла, но не к нему, а в другую сторону.

Эта идиллия быстро закончилась. Андрей вскоре вышел из воды, вытерся захваченным с собой полотенцем и начал одеваться.

– Куда же вы? – разочарованно спросила Татьяна и тоже вышла на берег.

– Работа, – коротко ответил Андрей. – Много работы. А искупаться можно и вечером. Я вообще предпочитаю плавать либо рано утром, либо вечером.

– Вы опять будете штукатурить?

– Разумеется. Надо поскорее закончить эту стену и приступать к росписи. Нужно сделать рисунок и хотя бы подмалевок. Доделывать буду потом. Дальше меня ждет другая стена. К осени хочу расписать весь придел. За исключением иконостаса. Там будут иконы.

– Андрей, а можно я буду помогать?

– Вы? А что вы умеете?

– Практически ничего. Но я ведь могу на подсобных работах пригодиться. Например, мусор выносить…

– Ну что ж. Вместе даже веселее. Но чур не мешать.

– Хорошо.

– Пошли к отцу Алексею, пообедаем.

– Он что, сам готовит?

– Ну зачем? У него матушка есть и двое детей. Все честь по чести. Он же православный священник. А это его будущий приход. Осенью примет первых прихожан.

– А где они живут? Неужели в этом флигельке?

– Пока больше негде. Но администрация обещала что-нибудь придумать.

Они поднялись на гору, прошли мимо старого погоста с покосившимися крестами и постучали в двери флигеля.

– Проходите, не стесняйтесь! – ответил отец Алексей, с радушной улыбкой встречая гостей.

На нем были старые брюки и такая же рубашка. И то, и другое заляпано глиной и известью.

– Вот, печку пытаюсь переложить. Дымит, чтоб ей пусто было!

На маленькой кухоньке невозможно повернуться. Печь наполовину разобрана. Рядом сложены в штабель старые кирпичи. Тут же стоят ржавое ведро с водой и корыто с глиной, лежат инструменты.

Из комнаты к ним вышла матушка, высокая молодая женщина с круглым белым лицом, высокой грудью, плавными движениями. Поздоровалась. Андрей познакомил их:

– Это Татьяна. А это наша матушка Ирина. Матушка смутилась. Она была явно моложе Татьяны, лет, наверное, на десять.

– Называйте меня просто Ириной. Хорошо? – попросила она Татьяну.

– Хорошо, – улыбнулась Татьяна.

Пока Ирина собирала на стол, отец Алексей умылся, переоделся в джинсовую рубашку, старые, потертые джинсы и кроссовки.

– А как же вы без печки обходитесь? – спросила Татьяна.

– А зачем она летом? Я на плитке готовлю, – спокойно ответила Ирина. – Ребята сейчас в лагере отдыхают, во вторую смену, так что никаких забот.

Татьяна подумала, что забот у нее, конечно же, полно. Каждый день на плитке готовить для двоих мужчин – это ли не забота?

Перекрестившись, все сели за стол. Сначала съели по тарелке щей из крапивы и щавеля, затем приступили к жаренным в сухарях и сметане карасям с картофельным пюре. Давно Татьяна не ела такой вкусной еды. А может, особый вкус ей придавала теплая, почти семейная обстановка, царящая за столом? Батюшка ел с аппетитом, хваля хозяйку за умение, но не захваливал. Во всем он знал меру: ел с удовольствием, но не жадно, шутил и смеялся, но никого не обижая, не высмеивая.

– Ну как вам караси? – спросил он Татьяну.

– Очень вкусные. Я ни разу таких не ела, – искренне ответила она.

– Сегодня мы с Андреем на зорьке посидели, и всего-то час с небольшим, так ведь? – Андрей кивнул. – И вот пожалуйста – на большую сковороду наловили. Завтра, даст Бог, снова пойдем. Здесь, говорят, и щука водится. Надо места только знать.

Мужчины, отобедав, вышли на свежий воздух, сели на лавочку. Андрей курил, а батюшка отдыхал, благостно наблюдая за игрой стрижей в высоком небе. Женщины вынесли грязную посуду во двор, где стоял покрытый старой клеенкой стол, и приступили к мытью. Ирина мыла, а Татьяна вытирала тарелки широким льняным полотенцем.

– Хорошо тут у вас. Тихо, – сказала Татьяна, вытирая тарелку с красной каемкой.

– Летом везде хорошо, – вздохнула Ирина, но продолжать не стала.

Татьяна и без слов поняла, что тревожит молодую матушку. Как они вчетвером будут зимовать в этом домишке, продуваемом наверняка и промерзаемом насквозь? Про себя она твердо решила помочь семье священника.

Ирина нашла для Татьяны старый тренировочный костюм и стоптанные, но еще крепкие туфли на низком каблуке. На голову подала свой ситцевый платочек, чистенький, глаженый. В таком виде Татьяна отправилась с Андреем в церковь. Для нее сразу же нашлась работа. На полу повсюду валялись куски старой штукатурки, кирпичные осколки и прочий мусор. Татьяна собирала его в ведра и выносила на улицу, где вываливала в большой деревянный короб. Затем, когда все крупное было убрано, она приступила к подметанию. Вооружившись метлой, совком и ведром с водой, чтобы не поднимать пыль, она тщательно вымела кирпичную крошку и песок. Помещение преобразилось после ее уборки. Стало намного уютнее, светлее. Все это время она ни разу не подала голоса, чтобы не мешать Андрею, и работу свою старалась делать как можно тише. Интуитивно она поняла, что, штукатуря стену, он творит в голове и, наверное, в душе другую, более возвышенную работу – додумывает в деталях сюжет будущей картины, которая предстанет верующим с этой стены. Задача художника – так изобразить библейский сюжет, чтобы сердца верующих еще сильнее любили Бога, души наполнялись светом духовной радости, а вера их укреплялась.

Вечером она возвращалась в дом к родственникам, находясь в приподнятом настроении, и даже не предполагала, каким ледяным душем ее сейчас окатят. Неслышно войдя в дом, она поднялась к себе в комнату, взяла халат и только начала спускаться обратно, чтобы пойти в ванную и принять душ, как услышала крик Надежды, раздавшийся из супружеской спальни:

– Куда это ты намылился, а? Рубаху, вишь, новую напялил, прям жених, не иначе! Опять за ней поперся? И не стыдно тебе?

– Ты чего, ополоумела? – ответил голос Виталия, но как-то неуверенно, даже слегка трусовато.

– Сам ты ополоумел на старости лет! Думаешь, ничего не знаю? Да все я знаю прекрасно. Что зенки вылупил? Мне Санька-седой давно про вас рассказал, про любовь вашу. Я только молчала, ничего тебе не говорила. Это надо же, а! Чего только в жизни не бывает! Родственники, брат с сестрой, и нате, пожалуйста, в любовь ударились! Скажи кому, засмеют! Видела я, как вы под Добрынина изгибались. «Не сыпь мне соль на спину…» Тьфу! Стыдоба!

– Заткнись, стерва!

– Что?! Я еще и стерва, оказывается? Это ты стервятник ощипанный! А ну-ка скажи мне, муженек. – В голосе Надежды появились ядовито-угрожающие нотки. – Скажи мне, куда вы с ней вчера после обеда ходили? По каким кустам шастали? Мне добрые люди глазато раскрыли. Говорят: твой-то следом за сестрой в Красный бор помчался, только пыль столбом! Ну?

– Я этим твоим «добрым людям» ноги выдерну, так и знай!

– Ой-ой, как страшно! Не подходи! – вдруг взвизгнула Надежда и выскочила из спальни.

Татьяна уже была в своей комнате и собирала вещи, а внизу хлопали двери, визжала Надежда, гремел голос Виталия. Павла Федоровича, очевидно, дома не было. И слава Богу! Татьяна дождалась, пока все не стихло, осторожно открыла дверь, выглянула, прислушалась. Где-то внизу всхлипывала Надежда. Виталий, наверное, ушел. Татьяна спустилась с лестницы, вышла во двор, пошла по розовой дорожке к калитке. Ей навстречу шел Павел Федорович.

– Ты это куда? Вот те раз! Ни слова, ни полслова – и уезжать? Как же так, Танюха? Обидел кто тебя? Что-то ты больно хмурая. А ну-ка пошли в дом!

– Нет, – твердо сказала Татьяна. – Хватит, загостилась. Пора и честь знать.

– Ну что же. Пора так пора, – сухо ответил дядя Паша и отвернулся. – Прощай, коли так. Видно, плохо мы тебя встретили. Не угодили чем-то.

Татьяна спохватилась, обняла старика, начала просить прощения:

– Прости меня, дяденька Пашечка, милый, родной дядя Паша. Знал бы ты, как я тебя люблю. Отец у меня рано умер, безотцовщина ведь я, а ты всегда для меня был как родной отец. Жаль, что мало виделись. Но я всегда вспоминаю тебя. И люблю. Ну? Простил?

– Ладно. Чего уж, – прослезился старик. – Давай-ка сядем на лавочку, поговорим.

Они сели на скамейку возле куста сирени. Татьяна взяла в свои ладони коричневую, узловатую ладонь Павла Федоровича:

– Натрудились руки-то. Вон какие мозоли.

– Так ведь с тринадцати лет в поле. Считай, полвека в строю. Это в последние годы обленился, все больше отдыхаю, да и то мелкую-то работу еще могу делать. Помогаю детям по хозяйству. Что стряслось-то? Почему побежала сломя голову? Кто тебя обидел? Ты не стесняйся. Говори как есть.

– Никто меня не обижал. Я сама кого хочешь могу обидеть, мало не покажется. Просто…

– Ну!

– Дядя Паша, а можно мне в вашем доме на Береговой пожить?

– Он и твой тоже, дом-то. Живи, если здесь тесно. Только там ничего нет. Давай я тебе продуктов в сумку положу. Хоть на первое время. А потом Виталий привезет на машине еще.

– Нет, не надо. Я все куплю сама. Да мне много и не надо.

– Да что же это? Нет, видно, кто-то тут шибко постарался, руку приложил. Я разберусь сейчас!

Старик воинственно направился в дом. Татьяна вскочила, побежала за ним:

– Дядя Паша! Постой! Только никаких разборок! Я тебя умоляю! Хорошо, давай продукты. Только немного. А то тяжело нести будет.

Войдя в скрипучую калитку, она остановилась, перевела дух. Вдруг ей подумалось, что одной в таком большом доме страшно будет ночевать. Но отступать было поздно. Она открыла навесной замок, вошла в сени, тут же закрылась на щеколду и в темноте нащупала входную дверь в дом. В передней включила свет. Слабая лампочка осветила скромную обстановку. Татьяна пошла по комнатам, включая повсюду свет. «Что, так и буду при свете спать?» – спросила сама себя. Она задернула занавески на окнах в большой комнате, затем пошла в бабушкину горенку, задернула и там занавеску на единственном окошке. Осмотрелась и решила спать в этой комнате. Ее взгляд упал на железную кровать, застеленную стеганым одеялом. Портрета, который она положила сюда позавчера, не было. По ее коже пробежал озноб. Кто мог его убрать? Кто здесь бывает? Оксана? А может… Неужели? Ее настроение окончательно испортилось. Она легла на кровать, не на «свою», железную, а на бабушкину, с деревянными спинками. Эта кровать была мягче и удобнее. Татьяна быстро уснула: сказались усталость и пережитый стресс. Но в середине ночи она вдруг проснулась. Ей сильно мешал свет. Она пошла по дому, выключая одну за другой лампочки. Да они и не нужны были теперь. На востоке загоралась утренняя заря. Светало. Татьяна снова завалилась в кровать и спала теперь уже до утра, пока в окно ее комнаты не ворвалось вездесущее солнце.

На работу она все же опоздала. Ей пришлось набирать из колодца воду, растапливать плиту, кипятить чайник. Пока закипал чай, она поставила во дворе, на солнышке, цинковое корыто, которое притащила из бани, и принесла из огорода, где под сливом стояла большая бочка, несколько ведер дождевой воды. Вода была теплой. Татьяна разделась и села в корыто. Воды было так много, что ее излишки вылились через край. Она долго и с наслаждением мылась, потом окатилась из ведра чистой водой и растерлась полотенцем. Как будто все грехи смыла. На душе стало легко и весело. Выпила чашку крепкого чая со сгущенкой, две банки которой вчера всучил ей неугомонный дядя Паша, съела бутерброд с сыром и помчалась на работу. Но все же опоздала. На часах было пол-одиннадцатого, когда она подходила к вагончику Андрея.

– Видела я вас вчера на речке! – вдруг услышала Татьяна звенящий голос Оксаны, доносившийся из мастерской.

– Ну и что? – раздался спокойный голос Андрея. Татьяна отпрянула от двери, в которую только что хотела постучать, застыла на месте, не зная, что делать дальше.

– «Плывите ко мне»! – передразнила Андрея Оксана. – С ума сойти, какие нежности!

«И неправда, – подумала Татьяна. – Он сказал: “Плывите сюда”».

– Ну и что? – вновь повторил Андрей.

– Зачем тебе эта старуха?

– Она не старуха. А ты стала слишком злой, Оксана. Тебе это не идет.

– Злой? А кто меня такой сделал? Это ты во всем виноват. Я любила тебя…

– Это не любовь.

– А что же это?

– Все, что угодно, но только не любовь.

– Много ты понимаешь в любви. Бабник! – крикнула Оксана и заплакала.

Татьяна попятилась за угол будки, опасаясь, что Оксана выбежит и застанет ее у дверей. Но Оксана продолжала плакать в вагончике.

– Оксана! – раздался голос Андрея. В нем были интонации жалости, но не более того.

– Чего тебе?

– Перестань устраивать сцены. Это не поможет.

– Хорошо, я перестану. Но только при одном условии: если ты придешь сегодня ночью. Муж уезжает на сенокос на неделю. Мы могли бы…

– Не могли.

– Ну почему? Это из-за нее?

– Прекрати! Ты же знаешь, что все началось гораздо раньше.

– Андрюша, ну пожалуйста! Я прошу тебя! Последний раз, и все. Я отстану от тебя. Больше ты меня никогда не увидишь.

– Господи, что за мелодрама? Чеховский водевиль, ей-богу!

– При чем тут Чехов? Ведь это я, понимаешь, я, твоя Оксана, которой ты по ночам говорил такое, чего больше никто и никогда не скажет. Андрюша, я люблю тебя!

Теперь Оксана рыдала так, что Татьяна испугалась – не услышал бы отец Алексей. Ну что ему стоит? Пожалел бы несчастную женщину!

– Хорошо, я приду, – сказал Андрей, как бы услышав Татьянины мысли. – А сейчас уходи. Мне надо работать.

Оксана пулей вылетела из вагончика и побежала прочь, но не на главную улицу, а в сторону реки, очевидно, окольными путями на свою Береговую.

В этот день Татьяна была молчаливой и задумчивой. Андрей, который обычно ничего не замечал вокруг себя, кроме работы, вдруг спросил ее:

– Вы плохо себя чувствуете?

– Нет. С чего вы взяли?

– Я скоро закончу. Еще пару мазков, и все.

– Можете не торопиться. Я посижу. Мне совсем не трудно.

– Спасибо. Тогда я еще поработаю. Освещение сегодня не главное. Мне надо закончить композицию и еще… кое-какие детали уточнить.

– Не беспокойтесь ни о чем. Я не устала.

– Ну и прекрасно. Может, расскажете о себе?

– Не уж. Как говорится, «уж лучше вы к нам».

– Это из «Бриллиантовой руки», кажется?

– Из нее. А вы что заканчивали?

– Строгановское.

– Замечательный вуз.

– Откуда вы знаете?

– Была знакома с художниками-строгановцами.

– Например?

– С Николаем Васильевым, Русаковым.

– Русаков преподает живопись. А Васильева не знаю. Он, наверное, из старого поколения?

– Из моего поколения.

– Простите.

– Ничего.

– Между прочим, вы выглядите гораздо моложе.

– Моложе кого?

– Хм. А с вами надо быть осторожнее. Кстати, что заканчивали вы? Или это тоже секрет?

– Университет. Журфак.

– О-о! Теперь понятно, почему вам палец в рот не клади, как говорится.

– От такого и слышу.

– Называется «обменялись любезностями». Все! На сегодня хватит. Сколько сейчас? – Он взглянул на свои часы. – Матушка Ирина нас заждалась. Надо спешить.

В доме батюшки была идеальная чистота. Печка заново сложена и побелена, пол промыт до блеска, каждая вещь на своем месте.

– Проходите, будьте как дома! А мы заждались. Ирина меня уж на берег отправляла, мол, у них часов с собой, наверное, нет, – с улыбкой встретил их отец Алексей.

– Часы есть, времени в обрез, – сказал Андрей, намыливая под умывальником руки. – Надо бы штукатуров парочку да каменщика одного.

– Симаков обещал, но, как говорится, обещанного три года ждут.

– Прошу за стол, гости дорогие! – пригласила их Ирина, разрумянившаяся у плиты. – Я сегодня пирог с карасями испекла. По бабушкиному рецепту. Не знаю, как получилось.

Пирог удался на славу. Ирина не стала разрезать его, как это обычно принято. Она аккуратно сняла тонкую верхнюю корочку, разломила ее на несколько кусков, разложила их по тарелкам, затем каждому положила по рыбине, целиком запеченной в пироге, и наконец разрезала на небольшие ломтики опустевшую нижнюю корку, на которой остались только кольца лука и лавровый лист.

Пирог ели с ухой из тех же карасей. И вновь Татьяне показалось, что ничего вкуснее она в жизни не пробовала.

– Цемент кончается, – сообщил Андрей, когда они отдыхали после обеда в тени акаций.

– Да я уж видел, – поморщился отец Алексей. – Придется идти на поклон к Нестеренко. Он тоже обещаниями кормит, не хуже Симакова.

– Неужели у вас нет такого спонсора, чтобы не ходить за каждым мешком цемента? – не выдержала Татьяна.

– Представьте, нет, – ответил отец Алексей. – Когда только начинали восстановление, шуму было много и обещаний. А потом схлынула волна ажиотажа. Как говорится, посчитали – прослезились. Первые-то деньги ушли на проект, согласования всякого рода, поездки и прочую организационную шелуху. Закупили, правда, кое-какие стройматериалы, инструмент, небольшую бетономешалку, транспортер. Вон он, несобранный так и стоит. Нужны рабочие руки, а это ежемесячная зарплата, нужен кирпич, много кирпича, очень много. Опять же для кровли кучу всего надо. Да все это в смете есть. Нужны деньги. А спонсоры, те, что громче всех обещали, пошли в отказ, мол, у них у самих финансовые трудности, обождите, мол, вам не к спеху, а у нас производство может встать…

Татьяна увидела его расстроенное лицо, и сердце ее заныло.

– Скажите, а этот храм представляет собой историческую или архитектурную ценность?

– Ему, если верить архивам, сто двадцать лет. Так что исторически он не такой уж и старый. А архитектура…

– Типовой проект девяностых девятнадцатого века, – вмешался в разговор Андрей.

– Жаль. А то можно было бы подключить департамент культуры.

– Да он небось сам беднее монастырских крыс, – возразил Андрей.

– Так-то оно так, но все же для памятников культуры министерство хоть что-то выделяет, – сказала Татьяна.

– Уж слишком далеко начальство, отсюда не видать, – с сарказмом добавил Андрей. – Хотя бы моральную поддержку оказали наши высокие чиновники, и то вперед. Никому и дела нет до духовных нужд сельчан.

– Ну как это «никому»? А батюшка с матушкой? Уже то, что они здесь живут, огромная поддержка людям, – горячо возразила Татьяна.

– Так ведь я о чиновниках, – поморщился Андрей.

– Знаете что, пошли прямо сейчас к Симакову, а? Я сама хочу посмотреть на этого толстокожего бюрократа.

– А пошли! – загорелся Андрей. – Вы для понту представьтесь какой-нибудь большой шишкой, а то его на слезу не пробьешь.

– Хорошо. Представлюсь, к примеру, управляющей областным департаментом культуры.

– А не слишком?

– В самый раз.

Они вошли в кабинет Симакова после получасового ожидания в приемной. Все это время шло совещание «по широкому спектру вопросов», как объяснила секретарша, молоденькая девица, не старше семнадцати лет. Она сначала кокетничала, пытаясь привлечь внимание Андрея, но, заметив его холодное равнодушие, фыркнула и отвернулась к окну, демонстрируя свое презрение к «просителям».

Симаков, маленький, пузатый человечек, в рубашке навыпуск и зачем-то в галстуке, встретил их с кислой миной. Он, завидев Андрея, уже знал, о чем пойдет речь. Но после того как Андрей представил ему Татьяну, Симаков вдруг преобразился, вскочил на ноги:

– Татьяна Михайловна? Так это вы? У меня ведь утром был ваш брат, Виталий Павлович. Мы как раз говорили по вопросу спонсорства. И представьте, пришли к единому мнению: необходимо срочно собрать всех фермеров, а также представителей инфраструктуры и перерабатывающих производств. Короче, всех потенциальных спонсоров. Идея такая: инвестировать строительство не единичными вложениями, так сказать, хаотично, а отчислять ежемесячно определенный процент от прибыли на благотворительность. Ведь эти суммы имеют налоговые льготы.

– Прекрасно. И когда вы собираете такое совещание?

– На этой неделе.

– Но людей надо оповестить заранее, проинформировать о предложении администрации, чтобы все подготовились к разговору.

– Разумеется, Татьяна Михайловна. Именно так и сделаем. А вы лично не примете участие?

– Пожалуйста. Только в случае вашей оперативности. На той неделе я уеду.

– Обязательно. Кровь из носу, но мы соберемся. Ваше присутствие придаст солидности нашему мероприятию.

Когда они вышли из здания администрации, Андрей внимательно посмотрел на Татьяну, затем скептически произнес:

– Сомневаюсь, что спонсоры полетят на зов Симакова как пчелы на мед, но свою роль вы сыграли превосходно. Или тут что-то не то. А вы…

– Я в школе посещала драмкружок, – перебила его Татьяна. – Ну, до завтра?

– До свидания, – растерялся Андрей и еще стоял какое-то время, провожая ее взглядом.

Татьяна истопила баню, вымылась, постирала кое-что, напилась чаю с бутербродами и легла на топчан в саду под яблоней со своим бестселлером. Вскоре она уснула и проспала до позднего вечера. Солнце уже село, в воздухе похолодало, и она продрогла под тонким покрывалом. Татьяна встала, но из сада уходить не торопилась. Отсюда открывался прекрасный вид на Огневку, на заливные луга на том берегу, на Красный бор. Она подошла к изгороди, облокотилась на верхнюю жердь и долго любовалась красотой земли своих предков. А ведь она даже не сходила на могилки деда и бабки. «Халда», – обозвала себя Татьяна и решила, что завтра нарвет два огромных букета и сходит на кладбище. Совсем стемнело, закат почти погас, и Татьяна отправилась в дом. Она вошла в темные сени, задвинула щеколду, открыла входную дверь.

– Наконец-то! – раздался из большой комнаты голос Оксаны. – Я уже заждалась.

Татьяна похолодела, замерла. Она поняла, кому предназначались эти слова. У них здесь свидание! Боже мой! Вот так влипла!

Она шагнула обратно в сени, осторожно прикрыла дверь и стремглав кинулась во двор. Не зная, куда ей бежать дальше, она открыла калитку в сад и шмыгнула в нее. «Вот дурища старая! Увидели бы меня сотрудники в этот момент, от хохота поумирали бы!»

Она снова ушла под яблоню, села на топчан. Но сидеть без движения было холодно. Татьяна встала и подошла к изгороди, где недавно любовалась закатом. Вдруг она услышала стук ворот и чьи-то легкие шаги. Кто-то шел по дороге, мимо изгороди. Татьяна присела за куст смородины. Шаги удалялись. Она привстала и увидела женскую фигурку со светлой косой, быстро удаляющуюся в сумрак июньской ночи. Татьяна медленно побрела в дом. Не зажигая света, легла на свою кровать, но сна не было, и не мудрено: весь вечер спала, сколько можно? Она вздрогнула от стука в окно. Кто бы это мог быть? Неужели Виталия нелегкая принесла? С него станется. Татьяна решила все ему высказать и даже пригрозить, что если не отвяжется от нее, то… Теперь уже стучали в сени. Татьяна прошла в сени, приникла к дверям, спросила приглушенно:

– Виталий, ты?

Ей никто не ответил.

– Виталий! Что ты молчишь?

– Вообще-то меня зовут Андрей.

Татьяна онемела. Дура! Какая же дура! Ведь сразу поняла, что у них свидание. А он тоже хорош гусь! Не может по-мужски себя вести: ему приказали, он и бежит, как дворняга.

Она резко отодвинула щеколду, отворила дверь. На крыльце стоял Андрей и, помахивая веткой сирени, смотрел на нее сверху вниз.

– Что, не ожидали? – ехидно спросила она.

– Да уж. Вы мастерица на всякого рода сюрпризы. Ну! И что сие означает? Где она?

– Кто?

– Вы со мной в жмурки-то не играйте. Я вам не мальчик.

– Выходит, что я девочка? Кто вам дал право так развязно разговаривать со мной?

– Развязно? Упаси Бог! Эта манера у меня с рождения. Я со всеми так разговариваю, и вы не исключение. Кстати, для чего вы здесь обосновались? Для свиданий с братцем?

– Я, кажется, уже называла вас подонком? Повторяться не буду.

– Значит, в ваших глазах я развязный подонок. Представьте, что еще ни разу никто меня так не называл. Вы единственная.

– Ну вот. А вы говорили, что я не могу претендовать на исключение. Оказывается, я могу быть единственной и неповторимой. А она ушла, не стала вас ждать.

– Кто?

– Оксана.

– Ах, вы уже знаете. Это она вам сказала?

– Нет. Я подглядывала за вами. Причем дважды. Один раз на берегу, кажется, три дня назад. А второй – сегодня. У вагончика.

– Хм. Значит, мы оба следим друг за другом. Может, мы секретные агенты? Тогда раскроем карты?

Татьяна не выдержала, расхохоталась.

– Ладно уж, входите, раз пришли, – пригласила она, отсмеявшись.

Они сидели в большой комнате за столом и пили чай со сгущенкой. Татьяна со смехом наблюдала, как он пытается поймать струйку молока, стекающую с чайной ложки. А он невозмутимо изображал недотепу, высовывая язык и пытаясь достать им испачканный сгущенкой подбородок.

– Вот вам полотенце, и прекратите меня смешить, – строго сказала Татьяна, вдруг вспомнив о своем общественном положении и, увы, возрасте.

Он вытер подбородок, но не до конца. Татьяна вздохнула, встала, подошла к нему и старательно оттерла липкую сгущенку. Внезапно его руки обняли ее за бедра. Не успев опомниться, она оказалась у него на коленях.

– Вы с ума сошли, – попыталась она расцепить его руки.

– Нельзя дразнить мужчин, Таня, – спокойно, но глухо, с хрипотцой произнес Андрей. – Знаете детский стишок: «Вы не стойте слишком близко. Я тигренок, а не киска»?

– Ладно, тигренок, отпустите меня. Ведь это смешно: великовозрастная дама на коленях у молодого парня.

– А вы знаете, сколько мне лет?

– Нет, и знать не желаю. Мне вообще…

– Тридцать семь.

– Сколько?!

– Возраст многих поэтов и художников, ушедших в мир иной.

– Не может быть. Вы врете.

– Показать паспорт?

– Покажите.

– Он не со мной.

– Вот вы уже и финтите.

– Отнюдь.

– Так и будем сидеть, как Рембрандт с Саскией?

– Меня радует ваш культурный уровень.

– Андрей, я прошу вас, прекратите этот цирк! Завтра вам будет стыдно.

– А вам?

– А я завтра уезжаю.

От этой новости он ослабил объятия, и она, выскользнув из его рук на свободу, крикнула в сердцах:

– Ну вот что, убирайтесь ко всем чертям! Слышите?

– Хорошо. Успокойтесь. Только зачем все эти высокие слова о духовной поддержке сельчан, а, Татьяна Михайловна? Или «ради красного словца не пожалею и отца»?

– Хорошо. Я остаюсь. Но вам я больше не позирую. Понятно?

– А в этом уже нет острой необходимости. Композицию я выстроил, позу нашел, а лицо можно написать с другой женщины.

– Например, с Оксаны?

– А почему бы и нет?

Он встал и, не оглядываясь, вышел из дома.

Прижимая к груди охапку цветов, Татьяна шла по сельскому кладбищу. Она спросила у женщин, сидящих на лавочке возле одной из могил, не знают ли они, где находятся могилы Федора и Анны Кармашевых. Одна из женщин, подумав, вспомнила:

– Вон туда идите, на старое кладбище. Они на главной дорожке лежат. Оградка у них большая, зеленая. Найдете.

Татьяна и в самом деле быстро нашла это место. Стальную оградку, отметила она, красили не так давно, да и могилки ухожены. Значит, не забывают дети и внуки стариков. Татьяна вошла в оградку, положила цветы на могилы, постояла, потом села на скамейку.

Солнце многочисленными зайчиками играло на березовой листве, легким трепетанием отзывающейся на слабый ветерок. Синицы и трясогузки звонкой перекличкой праздновали рождение теплого июньского дня. Татьяна ни о чем не думала. Вернее, ее мысли, такие же легкие, как этот ветерок, не задерживаясь подолгу, летели и летели одна за другой беспечно, в пустоту. Это «легкомыслие» почти убаюкало ее, сидящую в оцепенении под сенью березы.

Но, видать, не суждено нам в зрелом возрасте в полной мере вкусить сладкий мед беззаботности, отдохнуть от тяжких дум и бесконечных дел.

– Ты что тут, касатка, устроилась? Родня, что ль, какая лежит в могилках-то?

Татьяна повернулась направо и увидела согбенное существо не более полутора метров ростом, в залатанной шерстяной кофте неопределенного цвета и длинной сатиновой юбке. Откуда взялась эта древняя старуха, Татьяна так и не поняла. Как будто с неба свалилась или вон с той большущей березы. Видно, несмотря на древность, она не потеряла ни слуха, ни зрения. Да и разум был в порядке.

– Мои дед с бабушкой здесь похоронены, – ответила Татьяна.

– Вона как! А ты, стало быть, Тамарина дочка?

– Да. А вы, бабушка, кто будете?

– Значить, живет Федькино семя, ничто ему не деется, – пробормотала старуха, не ответив на Татьянин вопрос.

– Да кто вы такая? – рассердилась на вредную старуху Татьяна.

– Кто я? Страдалица я вечная, вот кто я. И все через деда твово, окаянного. Прости, Господь, меня грешную!

– Да как вам не совестно, старому человеку, у могилы такое говорить? – возмутилась Татьяна.

– А ты послушай, что я тебе скажу. Он, Федька-то, на мово Гриню доказал в гепеу распроклятую. И расстреляли, изверги, мово Гриню, оставили меня с тремя сиротами. Кланька-то, меньшая самая, померла первой от голода. За ей уж и Петенька, сынок. Охо-хо, горе мое горемычное…

Старуха привычно запричитала, но вскоре снова заговорила:

– Я и старшего сына пережила. Помер он двадцать уж годков как. А мне ничто не деется. Не забирает меня к себе Господь. И за что мне такие мучения на земле? Может, там в рай попаду через эти страдания?

Татьяна решительно встала, вышла на дорожку между могилами, где стояла старуха, подошла к ней, заговорила жестко:

– Вот что, бабуля. Ты мне душу растревожила. Как мне теперь с этим жить? Пойдем-ка сядем на лавочку, ты мне все по порядку расскажешь.

Татьяна протянула к старухе руку, чтобы помочь ей, колченогой, дойти до скамейки, но та вдруг испугалась, подняла руки, как бы защищаясь от возможного удара. У Татьяны оборвалось сердце.

– Бабуля, милая, да что вы? Неужели я напугала вас? Господи, простите меня, пожалуйста. Пойдемте, вам отдохнуть надо. У меня с собой пирожки, конфеты. Пойдемте, – как можно ласковее уговаривала она старуху.

Старуха, сильно прихрамывая, все же пошла с Татьяной, села на скамейку, оперлась руками на свою палку.

– Расскажите мне, кто вы, как ваша фамилия, кто вам Гриня.

– Гриня-то? Муж. Кто же еще? А фамилия наша – Колчины. Григорий Пантелеймонович Колчин, родом из деревни Гороховка. А в Кармашах мои родители проживали. Гриня-то примаком был у тяти, а потом уж свою избу срубили, деток родили. Работал мой Гриня не хуже всякого. В колхозе не последний работник был. Председатель хвалил его. Даже грамоту дали в тридцать пятом. А в тридцать седьмом и доказал Федька на мово Гриню.

И снова старуха запричитала. Татьяна сидела как громом пораженная. Ее дед – доносчик? Не может быть! С детства она слышала о нем только хорошее. Передовик в колхозе, фронтовик, добрый семьянин. Нет, не могла бабушка Анна так сильно любить предателя. Тут что-то не то. Это поклеп. Самый настоящий поклеп.

– Бабуля, а вам-то самой сколько лет?

– Много. Восемьдесят девятый идет. В августе будет восемьдесят девять. Старая я, никудышная уже стала. А Гриня мой старше меня был. Он с двенадцатого года.

– Бабуля, я в областном городе живу. Я обязательно схожу в архив и разузнаю все об этом деле и о вашем Григории Пантелеймоновиче. Обещаю вам. И докажу, что мой дед – честный человек. Вот увидите!

– Как же ты докажешь? Ведь об это все знают.

– Кто «все»?

– Все Кармаши. У Татьяны все помертвело внутри. Не может этого быть! Почему молчала мама? И дядя Паша ни разу и словом не обмолвился. Она достала из пакета кулек конфет, пирожки в полиэтиленовом мешке, которые купила в столовой, и положила на столик.

– Возьмите, бабуля. Это не поминки, а просто мое угощение.

Татьяна встала и, не оглядываясь на старуху, пошла прочь с кладбища.

– Дядя Паша, я к тебе по двум очень важным вопросам! – сказала прямо с порога Татьяна, входя в дом Виталия.

Старик сидел за столом с газетой в руках.

– Сразу видать большого начальника, – усмехнулся он, откладывая газету и снимая очки. – Не успела войти, и сразу «вопросы» решать.

– Это очень серьезно, дядя Паша! Тут не до смеха. Скажи, ты знаешь старуху Колчину?

– Авдотью? Знаю, – кашлянул Павел Федорович и нахмурился.

– Я ее только что на кладбище встретила. И услышала такое, что чуть сквозь землю не провалилась.

– Хм. Знаю уже, с чем пришла. Понял. Эта Авдотья давно по селу звонит, что наш дед доносы писал.

– Доносы?! Неужели еще на кого-то был донос? Кроме Колчина.

– Были. На Шавкунова Семена. На Кармашева Степана. Их всех расстреляли в тридцатых.

– Господи…

Татьяна без сил опустилась на стул, уставилась невидящими глазами в угол комнаты. Они помолчали.

– Дядь Паша, ну почему раньше об этом никто не говорил? Неужели тебе все равно, что позорят имя твоего отца?

– Не знаешь ты ничего.

– Чего я не знаю?

– А того не знаешь, что вступался я за своего отца, и не раз. В советское-то время об этом помалкивали, боялись. Шушукались бабы, конечно, на завалинках, но вслух боялись говорить. А перестройка началась, и пошло. Из углов крысы повылазили навроде Симакова и давай «разоблачать» всех, кого не лень. В том числе и нашего отца опорочили. Ездил я дважды в район, с Виталием ездили, в райком сперва, а потом, когда партию закрыли, в районную администрацию. Бесполезно. Нет, говорят, сведений. Не сохранилось ничего с той поры. Теперь не докажешь, где черное, где белое.

– Симаков, говоришь? А ему-то что нужно?

– Как «что»? Когда в народные депутаты лез, ему, видишь ли, «программа» была нужна до зарезу. Вот он на этом «разоблачении» карьеру-то и сделал.

– Гад! А вчера лебезил передо мной, чуть ли не в пояс кланялся!

– Так ведь тогда он еще не в курсе был, что у нас родственница – большой начальник. Да ты, по-моему, в ту пору еще только поднималась по служебной лестнице.

– И то верно. Вот что я решила, дядя Паша! Завтра же возвращаюсь к себе, иду в областной архив, сутки, двое оттуда не вылезу, пока не найду дело Колчина. Обещаю тебе. А потом вернусь и принародно объявлю о полной реабилитации нашего деда. Вот так!

– Ох, Танюха, Танюха! За нелегкое, мужское дело взялась. Думаешь, тебе симаковы и прочие оборотни спустят, простят твою инициативу? Не тут-то было! Не знаешь ты жизни, милая! Хоть и забралась так высоко.

– Ничего. Пусть только попробуют на моем пути встать. Разве не кармашевская кровь во мне течет? Отступать я не собираюсь. Ну я побежала, мне еще в церковь надо заглянуть, предупредить… Ой! Совсем забыла. У меня ведь к тебе еще один, не менее серьезный разговор. Дядя Паша, а что, если наш старый дом отдать на время батюшке Алексею? Он с семьей во времянке ютится. Это флигелек возле церкви.

– Знаю.

– Вот я и подумала…

– Надо с Виталием посоветоваться.

– С Виталием? А он что, будет против?

– Ну… У него как-никак жена законная есть, дети…

– Понятно. Тогда вот что. Одна половина дома ведь наша с мамой? Вот пусть батюшка и занимает ее. А за дрова и электричество я вам заплачу.

– Ох и кипяток ты, Татьяна. Не зря, видно, тебя в начальство избрали. Остынь! Со стариком, чай, говоришь.

– Извини, конечно, дядя Паша, но уж какая есть. С характером. Но сам-то ты как считаешь? Чтобы ребятишки вместе с их матерью замерзали в этой халупе? Там и печь дымит. Батюшка сам ее перекладывал.

– Сам?

– А ты как думал? Что он сидит со своей попадьей и на блюдце с чаем дует весь день, как тот поп в Мытищах? Да он раствор собственноручно для художника таскает. Заметь, художника, а не штукатура. Ему рисовать полагается, а он с мастерком с утра до вечера на лесах торчит. Они вдвоем там, понимаешь, вдвоем за все село отдуваются. А остальным некогда или «жаба давит».

Небось и у тебя мыслишка закралась: а не растратчик ли спонсорских денег наш батюшка?

– Татьяна! – рассердился Павел Федорович. – Ты, смотрю, не на шутку разошлась.

– Да, дядя Паша, не на шутку. Не до шуток мне сейчас. Сам видишь. Ладно, пойду я. А ты все же Виталия предупреди. Я с этим домом от вас не отстану. До свидания!

Ее кто-то окликнул, когда она уже подходила к церкви. Татьяна оглянулась и увидела Оксану. Молодая женщина, осунувшаяся, бледная от бессонной ночи, стояла под тополем и теребила свою растрепавшуюся косу. Татьяна медленно подошла к ней, не зная, как вести себя со своей племянницей.

– Татьяна Михайловна, я хочу… мне надо…

Она вдруг разрыдалась. Татьяна положила руку на ее плечо, но Оксана сбросила ее нервным движением.

– Мне не надо вашей жалости! У соперницы сочувствия не просят! – выдавила она сквозь зубы. – Я взываю к вашему рассудку. Ведь вы уже немолодая, простите, зрелая женщина, к тому же занимаете такой пост. Вам не стыдно отбивать чужих мужчин?

– А тебе не стыдно обманывать мужа, маленькая дрянь? – вдруг взорвалась Татьяна, которую сегодняшние неприятности не только не выбили из колеи, а, наоборот, заставили мобилизовать все силы.

– Да как вы смеете?! Я учитель! Меня знает все село…

– Вот именно! В самую точку! Не в бровь, а в глаз! Все село тебя знает, а ты бегаешь как собачонка за чужим мужиком. Опомнись, Оксана!

– А вы? Вам не стыдно по ночам принимать молодых, как вы выражаетесь, мужиков?

– Не стыдно. Я свободная женщина, у меня нет мужа. И потом, не такой уж он и молодой.

– Откуда вы знаете?

– Паспорт видела.

– Ах, у вас уже и до паспорта дело дошло?

– Оксана, говори потише, на нас уже оглядываются. Ведь я-то скоро уеду, а тебе здесь детей учить.

– С ним?

– Что «с ним»?

– Уедете?

– Не знаю. Это ему решать.

– Вот именно! Пусть он сам решает. А вы прекратите сюда таскаться!

– Что?! Знаешь, не стояли бы мы с тобой на главной улице села, я бы такую затрещину тебе влепила! Впрочем, я могу это сделать прямо сейчас, если ты не уберешься отсюда.

Татьяна замахнулась. Разумеется, это был чистой воды блеф. Но он подействовал. Оксана испуганно вытаращила глаза, попятилась, а потом припустила так, что пятки засверкали. Татьяна грустно усмехнулась: «Истинная дочь своей мамаши. Не наша, не кармашевская порода».

В приделе вовсю кипела работа. Батюшка поднимал на леса раствор и воду, а Андрей штукатурил последние метры стены.

– Здравствуйте! – поздоровалась Татьяна.

– Здравствуйте, Татьяна Михайловна, – бодро поздоровался батюшка.

Андрей лишь кивнул и отвернулся к стене.

– А я пришла попрощаться. Завтра в шесть утра еду в город. Дело неотложное появилось. Но через два-три дня хочу вернуться. Симакова я предупредила. Так что без меня совещание по поводу спонсорства проводить не будут.

Она говорила это все специально для Андрея. Ее злило, что ей приходится оправдываться, объяснять свой отъезд домой. Но он как будто не слышал, увлеченный своим делом.

– Спасибо, Татьяна Михайловна, за заботу о нашем храме, – поблагодарил батюшка. – Богом да воздастся за труды ваши.

– Мне это не трудно, – смутилась она от столь высоких слов.

– А что за «неотложное дело»? – вдруг повернулся к ней Андрей.

Татьяну охватило волнение. Он ни разу не смотрел так пристально и нежно одновременно. Этот взгляд ее сведет с ума! Зачем он так смотрит?

– Дело? – переспросила она, не в силах оторваться от его глубоких, бездонных, словно морская толща, глаз. – Мне надо в областной архив по личному делу.

– А нам по пути. Я тоже собрался в город за красками.

Они не заметили, как неслышно покинул их батюшка. Они ничего не замечали вокруг. Андрей спрыгнул с лесов, подошел к ней вплотную. Она, не отдавая себе отчета, прильнула к нему. Ее руки были безвольно опущены, а голова слегка запрокинута, глаза закрыты. На губах блуждала не то улыбка, не то судорога страсти. Он вдруг крепко обнял ее, начал целовать сначала волосы, затем лоб, глаза. Стукнула дверь. Они отпрянули друг от друга.

– Здесь есть кто-нибудь? – раздался голос Виталия.

Он, щурясь и привыкая к плохому освещению после яркого солнца, вошел в помещение.

– Здравствуйте! А я…

Он замолчал, нахмурился, опустил глаза. Татьяна не успела изменить выражение лица, она еще не пришла в себя от любовного огня, охватившего ее тело минуту назад, и Виталий заметил это. Он все понял.

– Вы по делу? – невозмутимо спросил Андрей.

– Я? Нет. То есть да. Короче, можете забирать дом. Мы согласны.

Он круто повернулся и быстро вышел из придела. Татьяна опустила голову, закусила от досады губу. Андрей дотронулся до ее руки, но она отдернула ее.

– Что произошло, Таня? – глухо спросил Андрей. – Только что я видел перед собой совсем другую женщину. Такой ты и должна быть, понимаешь? Ты рождена такой, женственной, нежной, доброй. Это из-за него? Ответь! Из-за него? Ты чувствуешь себя виноватой? Значит…

– Ничего не «значит»! Андрей, не мучь меня! И потом здесь не место для подобных сцен. Мы богохульствуем.

– Ты права. Оставим этот разговор. Завтра я тоже еду в город. Увидимся!

Он вновь залез на леса и продолжил работу. Татьяна вышла из церкви, медленно побрела по дорожке в сторону улицы, но на середине остановилась, подумала, а затем решительно направилась к флигелю.

Всю дорогу они стояли в тамбуре и целовались.

– Я бы мог пригласить тебя в ресторан, но сейчас я на огромной мели. Потерпишь еще месяц? Мой агент обещает продать картину за приличную сумму.

– Потерплю, – шептала она, обвивая его шею обнаженными руками.

В тамбур заглянула проводница:

– Молодые люди, чай будете?

– Будем, – ответила Татьяна.

Они вошли в купе, где уже чаевничали две женщины, и сели на скамью.

– У меня с собой бутерброды и сгущенка, – тихо сказала Татьяна.

– Сгущенка? – лукаво спросил он и улыбнулся. – Люблю сгущенку.

Последние два слова он произнес шепотом, глядя на губы Татьяны. Она покраснела, уткнулась в пакет с провизией. Они попросили проводницу принести консервный нож, и Андрей открыл банку. Вскоре их спутницы встали, освободив место возле столика, а потом и вовсе вышли из купе, дабы не смущать «молодых».

Им казалось, что на людях они держат под семью замками свои чувства. Но и одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять – это влюбленные. Татьяна, окрыленная любовью, помолодела. И разница в возрасте была незаметна. Она заставила Андрея съесть два бутерброда, а сама едва справилась с маленьким кусочком. Ее аппетит сжигала страсть, которая завладела каждой ее клеточкой, парализовала волю и заполнила без остатка сердце. Отступили назад хлопоты и заботы. Ее уже не задевал так больно случай на кладбище, не трогали обидные слова Оксаны, не волновали напрасные признания Виталия. Андрей! Андрей! Андрей! Музыка его имени звучала в ушах, свет его глаз озарял путь, тепло его рук хранили ее плечи.

На перроне они расстались. Татьяна пошла через вокзал на стоянку такси, а ему надо было в другую сторону. Он скупо говорил о своих делах, а она не настаивала на его полной откровенности. Умная женщина, она понимала, что влезать во все мужские дела – значит губить отношения.

Она ехала в такси и новым взглядом смотрела на улицы и площади родного города. Как они преобразились! Стали шире, чище, красивее. Весь мир стал другим. Как она жила раньше без Андрея? Разве это была жизнь? Татьяна даже поежилась, поведя плечами. Серые, беспроглядные, пресные будни. И никакие суперпрезентации и встречи на высшем уровне не заменят и на секунду тех часов в тамбуре, что провела она вдвоем с любимым.

Тамара Федоровна поливала огурцы, когда увидела на дорожке дочь. Она не узнала Татьяну.

– Ты только из косметического салона, что ли? – спросила мать, бросив шланг и обнимая дочь. – Выглядишь как мои огурчики. Свеженькая, помолодевшая.

Татьяна рассмеялась и вновь удивила мать, теперь уже задорным смехом. Так она смеялась только в юности.

– Мамуля, я не из салона, я из тамбура! – Она покружилась перед матерью. – Я всем женщинам даю совет: поезжайте в тамбурах – и вы обретете свежесть и молодость!

– Ох, любишь ты загадками говорить! Пойдем в дом, я покормлю тебя первыми ягодами со сливками. Специально для тебя собирала.

Они сидели на тесной веранде за небольшим столом, покрытым белой скатертью в красный горошек. Татьяна уплетала ягоды со сливками – голод все же дал о себе знать – и слушала рассказы матери об урожае, о соседях по даче и прочих милых пустяках, которыми живет женщина в ее возрасте. Потом они прогулялись по участку и уселись на скамейке в тени старой груши.

– Мама, – уже другим тоном заговорила Татьяна, – ты что-нибудь знаешь о Колчиных, которые в Кармашах жили?

– Колчины? Знакомая фамилия… А! Знаю старуху Колчину. Она что, жива до сих пор?

– Да. Я видела ее недавно на кладбище.

– Ну и что?

– Ты ничего не знаешь о ее муже?

– Нет. Погоди! Его, кажется, арестовали в тридцатые годы. А почему…

– Мама, нашего деда обвиняют в доносительстве.

– Что?! Кто обвиняет? Эта Колчина? Да какое она право… Нет, не может быть! Ерунда какая-то!

– Нет, мама, это не ерунда, это очень серьезно. И статья есть в Уголовном кодексе о ложном обвинении, причем некоторые, которым это выгодно, могут добавить формулировку: «в корыстных целях».

– Господи, что ты несешь? Кому это выгодно? А ты разговаривала об этом с дядей Пашей?

– Да, разговаривала и пообещала ему сходить в областной архив, поискать документы, опровергающие этот поклеп.

– Поклеп. Так оно и есть. Настоящий поклеп! Не мог наш отец, честный человек…

Она вдруг заплакала, и эти материнские слезы окончательно опустили Татьяну с небес на землю. Она заторопилась обратно в город.

– Может, успею в архив, – сказала она, целуя мать на прощание.

В областном архиве она застала директора, которому и выложила все как на духу. Она понимала, что без его помощи ей не справиться с такой задачей. Директор, пожилой, седовласый, с благородными чертами, давно знал Татьяну и относился к ней с искренним уважением, без чинопочитания. Он вызвал к себе заведующую одним из отделов, маленькую сухопарую женщину в очках, и коротко, деловито, но очень деликатно, чтобы не ранить чувств Татьяны, объяснил ситуацию. Зинаида Петровна, так звали заведующую, пригласила Татьяну в святая святых – хранилище документов. Там она дала распоряжение молодой женщине, назвав ее Валей, найти все папки по Кармашам и Приваловскому району, к которому село принадлежало административно. Татьяна села за стол, стоявший у окна, и приготовилась к долгому ожиданию, но Валя быстро нашла три папки и подала их Зинаиде Петровне. Заведующая присела рядом с Татьяной и начала перебирать документы в папках. Прошел час, пока они не наткнулись на любопытный документ, проливающий свет на дело Колчина. Это был протокол собрания партячейки колхоза имени Сталина, существовавшего в то время в Кармашах. В повестке дня собрания значился вопрос о вредительстве на ферме. Собрание дало политическую оценку деятельности заведующего фермой Кармашева Степана Игнатьевича и доярки Луневой Ефросиньи Ильиничны. Подписали протокол секретарь партячейки Андросов, члены ячейки Рябой и Куско. Протокол вел Симаков Авдей Анисимович.

Если бы не фамилия «Симаков», Татьяна пропустила бы без внимания эту бумажку, пожелтевшую, исписанную мелким, корявым почерком. Она попросила сделать три копии с документа, поблагодарила сотрудников архива и поехала домой.

Вечером она ждала Андрея. В холодильнике стояли тарелки с приготовленными закусками, квартира вымыта и вычищена, в прихожей и гостиной благоухали цветы, привезенные с дачи.

Татьяна нарядилась в свое лучшее платье, капнула на запястье французские духи, поправила прическу. Ровно в восемь часов засигналил домофон. Татьяна срывающимся от волнения голосом спросила: «Вы к кому?» – и услышала сдержанное: «К тебе».

Он пришел с букетом чайных роз. В светлой рубашке, узких джинсах, тщательно выбрит и красиво пострижен. «Готовился к встрече», – улыбнулась про себя Татьяна, забывая, что сама готовилась не меньше, а скорее и больше его. В ее квартире он слегка тушевался. Не было в нем той привычной «развязности», которая подчеркивала его индивидуальность. Татьяна чувствовала это и сама испытывала некоторую неловкость. Куда исчезла та естественность, объединившая их в тамбуре вагона? А может, тогда и было то, что мы называем счастьем? Но ведь счастье – ускользающая, непостоянная величина. Повторить его миг еще никому не удавалось. Но люди не верят в эту простую истину и стремятся к повтору, как будто это понравившийся фильм, который можно смотреть заново, как в первый раз.

Они сидели на диване и держали в руках бокалы с вином. Разговор не клеился. Татьяну била дрожь. Она ждала инициативы с его стороны, но он тоже не мог переступить эту черту искусственности ситуации. Или не хотел? От него всего можно ждать. Непредсказуемость – еще одна составляющая его личности. Как мало она знает о нем! А он? Ведь он тоже в таком же положении. Ему тоже сейчас непросто. Татьяна решила разрядить обстановку чисто по-женски – спровоцировать мужчину на разговор-пикировку, этакую перебранку, когда «милые бранятся – только тешатся».

– Андрей, меня мучает один глупый, но важный для меня вопрос…

– Хм. «Глупый, но важный»? Как женственно это звучит! Ты знаешь, чем подкупить меня. Что ж. Постараюсь ответить, если он в моей компетенции.

– Ты меня проверял «на вшивость» в нашем фамильном доме? Ну, когда мы пили чай со сгущенкой.

– Вопрос, конечно, интересный, если не сказать, провокационный…

– Ты пытаешься выиграть время для ответа? Я застала тебя врасплох?

– И что за пунктик у некоторых – искать то, не знаю что?

– Мне кажется, что я попала в точку.

– И это тебя радует?

– Нет. Хотя вру. Немного радует. Ведь я достойно выдержала экзамен. Разве нет?

– Будь я понастойчивей, бастионы бы пали.

– Ты уверен?

– Не обижайся, я в хорошем смысле. А вообще я сожалею, что не добился взаимности.

– Где-то я уже читала подобное. Мужчина всю жизнь помнит и желает женщину, от которой не добился взаимности.

– Читала? А может, это тебе говорили? Например, твой незабвенный братец в Красном бору?

Татьяна вспомнила, к своему стыду, что Андрей был свидетелем дикой сцены с Виталием. И наверное, многое слышал. «Идиотка! Это тебе урок!» – отругала она себя.

Она не только не разрядила, а, наоборот, усугубила обстановку. Дальше говорить было не о чем, и она вновь стала деловой, энергичной, умеющей решать вопросы женщиной.

– Андрей, я знаю, к кому надо идти по поводу денег на строительство. Это директор Сталелитейного холдинга Семенов.

– Семенов? Слышал. Знаю. Но не слишком ли высоко? Туда надо иметь подходы.

– Он мой бывший любовник.

– Во как! Да вы, Татьяна Михайловна, бьете все рекорды по количеству зайцев в рукаве. Еще, значит, один сюрприз на голову бедного художника? «Куда мне до нее? Она была в Париже…», так?

– Андрюша, перестань! Неужели ты ревнуешь?

– А что, по-твоему, я не способен на такое общечеловеческое чувство? Ну-у, тебя послушать, так я Дракула какой-то.

Татьяна взяла из его руки бокал, поставила оба бокала на стол, обняла Андрея и поцеловала. Таким простым способом она и «разрядила» ситуацию, которая чуть было не зашла в тупик.

Она проснулась от ощущения полета. Или крылатости. Или легкости и невесомости. Да Бог с ними, с метафорами! Давно она не испытывала ничего подобного. С Семеновым все было не так. Разве что те три дня в казахской степи можно сравнить с этой ночью.

Андрей не был искушен в искусстве секса, как Семенов, но он был искренен и ненасытен, нежен и внимателен. А не эти ли качества ценит превыше всего женщина?

Он уже хозяйничал на кухне. Татьяна определила это по кофейному аромату, заполонившему всю квартиру. «Не хватало еще такой банальщины, как кофе в постель!» – подумала она и вскочила с кровати, надела шелковый халат и закрылась в ванной. Когда она зашла на кухню, то увидела неожиданное: Андрей сидел за столом, читал книгу, прихлебывая из большой кружки кофе. Второй чашки на столе не было. Татьяна сначала остолбенела, потом фыркнула, затем расхохоталась. При виде его недоумевающего лица ее разобрало еще больше. Когда наконец она смогла вразумительно рассказать о своей «тщетной предосторожности», рассмеялся, в свою очередь, Андрей. Татьяна прижалась к нему, поцеловала его в грудь, в шею, в подбородок, но когда он решил воспользоваться моментом и потянулся к ее губам своими, она выскользнула из объятий и потребовала сначала кофе. Он с удовольствием ухаживал за ней: наливал кофе, размешивал сахар, намазывал булочку маслом. Они долго завтракали, долго смотрели друг на друга. Она тонула в его глазах, он не отрывал глаз от ее губ. Эта любовная игра не могла продолжаться слишком долго и потому закончилась вполне логично. Когда они приняли душ, привели себя в порядок и вышли на улицу, был уже полдень. Андрея ждала встреча с его агентом, а Татьяна отправилась в Сталелитейный холдинг. Ради Андрея она была готова даже на такое унижение.

Секретарша, длинноногая, вышколенная, наглая, смерила ее взглядом и еще раз настойчиво потребовала «сформулировать повод внезапного визита, без предварительной договоренности». Ее не тронула высокая должность посетительницы. Очевидно, своего шефа она считала тем солнцем, вокруг которого крутятся всякого рода планеты, в основном жаждущие урвать свой кусок, то бишь свою толику тепла и света, коими по воле случая природа в избытке наградила ее солнцеподобного начальника.

– А вы ничего не формулируйте, – едва сдерживая закипающую злость, сказала Татьяна. – Назовите лишь мое имя. Или лучше возьмите мою визитку и положите ему на стол. Молча. Все поняли?

– Попробую, – фыркнула секретарша, метнув на нее яростный взгляд.

Через полминуты она вышла от директора и, не глядя на Татьяну, пригласила ее в кабинет.

Татьяна вошла смело, легкой походкой, с приподнятым подбородком. Он встал навстречу, зачем-то застегнул среднюю пуговицу светлого пиджака, протянул руку для рукопожатия. Татьяна едва заметно усмехнулась, но руку пожала.

– Какими судьбами? – задал он стандартный вопрос.

– Я по делу, – улыбнулась она вполне официально.

– Не сомневаюсь, – теперь улыбнулся он и показал жестом на кожаный угловой диван. – Присаживайся. Чаю? Кофе?

– Думаю, не надо слишком утруждать твою секретаршу, – отказалась Татьяна.

– Что, не понравилась? Признаться, и мне надоела. Слишком много рвения. Тогда я сам все организую.

Он энергично прошел к шкафам, занимавшим большую стену, открыл бар, достал коньяк, шоколад, фрукты. Вскоре все необходимое было на столе.

– За встречу? – поднял он рюмку.

– За встречу, – спокойно ответила Татьяна, про себя вздохнув, мол, без выпивки не решается ни один вопрос, и выпила всю рюмку, без остатка. – Я вот по какому вопросу, Са… Александр Николаевич. В Кармашах восстанавливается церковь, но нет генерального спонсора. А та мелочь, что была собрана случайными благодетелями, уже истощилась. Но воз, как говорится, и ныне там.

– Значит, ты предлагаешь нам взвалить на себя еще и церковь в Кармашах?

– Не совсем корректный вопрос, Александр Николаевич. Что значит «еще»? Лично я да и мой департамент обращаемся к холдингу впервые. Прошу это учесть.

– Прости. Я не это имел в виду.

– Александр… Саша, пойми, я бы никогда не пошла на такое унижение. Просить деньги у бывшего любовника, который меня бросил. Это ли не удар по женскому самолюбию? Но я ради дела готова в пояс тебе кланяться. Ты понял?

– Нет, не понял. Я не о спонсорстве. С ним все ясно. Я о нас с тобой. Ты только что обвинила меня в том, что я тебя бросил. Но это же наглая ложь!

Он вскочил, нервно прошелся взад-вперед по кабинету, закурил, сел рядом с ней.

– Ты хоть знаешь, Танька, что все десять лет, с того дня, как ты, да-да, ты меня бросила, я вижу тебя во сне? Разве ты забыла нашу поездку в Казахстан? Я помню все три дня до мельчайших деталей. Помнишь, как я учил тебя стрелять?

«Боже, еще один со своими снами», – подумала Татьяна, а вслух ответила:

– Да, помню, Саша. Но кажется, ты с облегчением вздохнул, когда я ушла. Разве не так?

– Дурак был. Ни черта не понимал, что такое настоящее счастье. Думал, что его можно купить. Извини за такую откровенность. Много у меня за эти годы перебывало баб. Все по евростандарту изготовлены, придраться не к чему, кроме… А! Да ты сама все понимаешь.

Он снова наполнил рюмки, не чокаясь, выпил, уставился куда-то в пространство. Татьяна смотрела на своего бывшего возлюбленного и не узнавала его. Конечно, и она не помолодела за эти годы, но Александра жизнь изменила круто. Седина, лысина, брюшко, глубокие носогубные складки, второй подбородок. Но главное – глаза, уставшие, в красных прожилках, с застоявшейся тоской и одновременно с беспокойным блеском. В общем, хоть и по плечу великану Проше большая ноша, но он лишь человек, не машина.

Александр взглянул на нее, грустно улыбнулся, похлопал по руке:

– Ладно, Танюша, не переживай. Решу я этот вопрос. С главными акционерами придется пободаться, но ничего, справлюсь. Обещаю. А тебе желаю… Нет, я все же эгоист в этом деле. Не хочу, чтобы ты была счастливее меня. Это тебе за мои сны.

Они встретились возле ее дома. Вскоре Татьяна кормила Андрея на кухне и слушала его рассказ о встрече с Беловым, его агентом.

– Представляешь, он давно мою картину продал, угадай, за сколько?

– Пять тысяч?

– Ты в какой валюте это назвала?

– Ну, не знаю. Неужели в долларах?

– Именно! Но не за пять, а за четыре! Какому-то американцу.

– Неужели? А где же деньги?

– Вот и я задал такой же вопрос. А он давай плакаться: мол, в долгах по уши, пришлось расплатиться в счет следующей картины. Но, говорит, следующую постарается впарить за пятерку. И тогда отдаст мне долг. Короче, скотина он! Я так надеялся на эти деньги.

– Андрюша, я уже сняла со своего счета деньги. На них и купим все необходимое для росписи. Пусть это будет мой спонсорский вклад. Все! Больше не ругаемся на эту тему!

– Хорошо. Только я возьму товарные чеки и отчитаюсь до последней копейки. Ну а как ты съездила к своему Семенову?

– Мне, похоже, повезло больше.

– Неужели?

– Семенов обещал спонсорство.

– Надеюсь, обошлось без ностальгического сиропа?

– Почти.

– Ну-ну. Так и знал. – С его лица слетело благодушие.

– Клянусь, это только с его стороны. А мне пришлось подыграть. Но это ради дела.

– Подыграть? И что ты делала?

Он даже отложил вилку. Татьяна нахмурилась. Ревность – это не только доказательство любви, но и сомнение в честности человека.

– Андрей, прекрати, ты обижаешь меня! Если бы я хотела обмануть тебя, я бы промолчала, а не стала выкладывать все, как было.

– И то правда, – нехотя согласился он. Но все же «кошка пробежала» между ними. Они сели к телевизору и молча смотрели какой-то сериал о сложных взаимоотношениях в обычной среднестатистической семье. Вдруг Андрей опустился к ее ногам, положил голову на ее руки, расслабленно лежащие на коленях, тихо произнес:

– Прости меня, ладно? Я законченный идиот.

– Никакой ты не идиот, – мягко возразила она, высвободив правую руку и проведя ею по его волосам. – Ты нормальный мужчина. Ревность – это нормально. К сожалению, она ранит, и, как обоюдоострый предмет, ранит обоих одинаково больно.

– Ты простила? – спросил он, целуя ее ладони.

– Да. Я теперь многое тебе прощу. Потому что люблю тебя.

Он замер, затем поднялся с колен, сел рядом, обнял ее за плечи. Она положила голову на его плечо, закрыла глаза. Они молчали, но это не тяготило их. Она чувствовала тепло и запах его тела, но в этот раз в крови не закипала безумная страсть, а разливалась бесконечная нежность к самому близкому и родному человеку.

Они решили съездить в церковь помолиться, поставить свечи. Татьяна помнила свое обещание, данное дяде Паше. Когда вышли на высокое крыльцо храма, Андрей сказал:

– Мне надо познакомить тебя с одним человечком. Это близко отсюда.

Дорогой Татьяна бросала на молчаливого Андрея взгляды, как бы спрашивая, куда и к кому он везет ее, но он ушел в свои думы и, по обыкновению своему, ничего не замечал.

Они позвонили в дверь квартиры на пятом этаже.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Это я, Андрей.

Дверь открылась, и Татьяна увидела красивую пожилую женщину. Она бросила на Андрея беглый взгляд огромных карих глаз, потом внимательно посмотрела на Татьяну.

– Здравствуйте, Полина Ефремовна, – вежливо поздоровался Андрей.

– Здравствуйте, не ожидала, – ответила та.

– Даша у вас?

– Где же ей быть? В этот момент в прихожую выбежала длинноногая девочка лет семи с глазами-незабудками.

– Папа! – радостно выкрикнула она и подбежала к двери.

– Привет, Дашутка, – со сдержанной лаской произнес отец.

– Проходите в дом, что же мы на пороге-то? – пригласила Полина Ефремовна, но без особого радушия.

– Познакомьтесь, это мой хороший друг, Татьяна Михайловна. А это моя бывшая теща, бабушка Даши, Полина Ефремовна.

– Очень приятно, – кивнула Андреева теща и отвернулась к Даше, которая ловила в этот момент хомячка, бегающего по дну большой коробки.

Они сидели в гостиной: Андрей и Татьяна на диване, Полина Ефремовна за столом.

– Папа, смотри, как подрос Тимка!

– О, да он не только подрос, но и растолстел! – рассмеялся Андрей, беря в руки зверька.

– Я его кормлю по всем правилам, правда же, бабушка? Овощами, крупой, витаминами. Он такой обжора!

– А Елена не скоро вернется с Кипра? – вдруг спросил Андрей.

– Через две недели, а что? – насторожилась Полина Ефремовна, поджав губы.

– Я бы хотел на неделю забрать Дашу.

– Ура! А куда мы поедем? – не дожидаясь ответа бабушки, захлопала в ладоши девочка и села рядом с отцом на диван.

– В деревню, на свежий воздух. Там овощи и витамины, – лукаво посмотрел на дочку Андрей.

– А можно я Тимку с собой возьму? Ему тоже свежий воздух полезный, правда же, бабушка?

– Правда, но мы ведь хотели поехать на дачу. Там клубника поспевает. Твои любимые пионы цветут.

– Не-ет, я хочу с папой, – закапризничала Даша, прижимаясь к отцовской руке.

– Ну, допустим. А условия там какие? Я имею в виду бытовые.

– А что «условия»? Условия…

– Условия отличные, – неожиданно подала голос Татьяна, перебив Андрея. – Даша сама выберет, где ей жить – либо в старинном деревянном доме, то есть в настоящей деревенской усадьбе, либо в современном коттедже.

– Ура! – опять обрадовалась девочка, подпрыгивая на диване. – Хочу в старинном доме, в усадьбе. А это дворец?

– Почти, – улыбнулась Татьяна.

– Ну, не знаю, не знаю, – скептически сморщила рот пожилая женщина, ревниво следя за внучкой, вцепившейся в руку отца. – Лена не приветствует эту деревенскую идиллию. Там разная инфекция, клещи. Конечно, мы ставим прививки, но…

– Но на даче такие же условия, – возразил Андрей, который уже терял терпение, и в его интонациях появились холодок и обычная его «развязность».

– Не беспокойтесь, Полина Ефремовна, все будет в порядке. А хотите, приезжайте к нам сами, – поспешила замять наметившиеся трения Татьяна.

– Ну что вы! У меня полив, прополка. Я и так с Дашей задержалась в городе. Но за приглашение спасибо. – Она впервые внимательно посмотрела на Татьяну и даже слегка улыбнулась ей.

– Папа, а там коровы есть?

– Есть. Целое стадо.

– А их дети?

– Телята? Тоже. Как же без них?

– Класс! Вот Сюзанка обзавидуется, когда я ей портрет коровы покажу. А у тебя есть фотоаппарат, папа?

– Есть.

– А какой? У нас с мамой знаешь клевый какой…

– Даша, ты опять? – строго оборвала девочку Полина Ефремовна. – Мы же договорились, никакого сленга, типа «клевый» и прочее.

– Мы возьмем с собой японский цифровой фотоаппарат, Даша, – сказала Татьяна, напропалую выручая Андрея.

– Класс! – забыв о предупреждении бабушки, крикнула Даша и помчалась в другую комнату.

Вскоре она прибежала с куклой, плюшевым псом и альбомом с красками.

– Вот, папа, их придется взять с собой. Без них никак нельзя, понимаешь? А в альбом ты нарисуешь природу, разные пейзажи, ведь правда же?

– Правда, – обнял дочь растроганный Андрей.

Татьяна уложила в гостиной уставшую от новых впечатлений и подготовки к предстоящей поездке Дашу и на цыпочках вошла в спальню. Андрей лежал на кровати и ждал ее.

Она хотела выключить светильник, спрятанный под панелью в стене и едва освещавший часть комнаты, но Андрей попросил:

– Не выключай.

– Но я хочу спать, – не поняла Татьяна, – завтра раным-рано вставать…

– Дверь закрой на ключ и не выключай свет, – особым тоном произнес Андрей.

– Вот еще! – смущенно фыркнула Татьяна, но дверь послушно заперла.

– Молодец, а теперь снимай халат. Та-ак, умница.

– Прекрати, мне стыдно, – покраснела Татьяна. Она стояла перед ним в тонком кружевном белье в извечной женственной позе – сомкнув колени, отставив правую ступню чуть в сторону и выпятив, тем самым дополнительно округлив, левое бедро.

– У тебя великолепная форма груди. Зачем тебе лифчик? Ты могла бы вполне обойтись без него.

– Ага. Представляю, как явлюсь в таком виде на свою службу. Мужики обалдеют.

– Вот об этом я не подумал, – ревниво сказал Андрей.

– Да я не в том смысле…

– Я понимаю. И жду продолжения, – чуть подался вперед Андрей, приподнявшись с подушки и закинув руки за голову.

– Ну хватит! – резко сказала она, поворачиваясь к выключателю.

Он опередил ее, вскочив с кровати и подойдя к ней вплотную.

– Я все сделаю сам, – тихо прошептал он, обнимая ее за талию.

Он расстегнул лифчик, медленно, очень медленно снял его, бросил на стул. Затем, склонившись, провел языком сначала по одному соску, затем по другому. Татьяна почувствовала озноб, но не шевельнулась. Его ладони в том же медленном темпе скользили по ее телу сверху вниз, как бы изучая его. Он будто рисовал его контуры, тщательно обводя руками все выпуклости и впадины. Опьяненная незнакомой, до судорог сладкой истомой, она не заметила, как осталась без одежды, совсем обнаженной.

– Постой так секунду, я сейчас, – шепнул он и снова лег в постель.

Она стояла перед ним и, странно, теперь не чувствовала стыда. Наоборот, она наслаждалась произведенным эффектом. Его потемневший взгляд из-под полуопущенных ресниц, учащенное дыхание, стиснутые челюсти – все говорило о том, что она прекрасна, что ей незачем стесняться своего тела. Татьяна повернулась вокруг своей оси, а потом медленно пошла прямо на него, уже раскинувшего руки для объятий.

Потом они еще долго не могли уснуть. Лежа на его плече, Татьяна вдруг сказала:

– А мне понравилась твоя Даша. Как жаль, что я не могу родить тебе еще одну.

– Лучше сына.

– Сына? Но…

– Еще не поздно. Ты только не тяни. И забудь дурацкие предрассудки. Твое тело еще очень молодо. Как его там, целлюлит, что ли, пресловутый у тебя отсутствует, кожа – бархат…

– «А губы – коралл, хороши также грудь и улыбка», – рассмеялась Татьяна.

– Все-то ты в шутку превратишь, а я вполне серьезно.

– Представляю физиономию Гаврилыча, когда приду оформлять декретный отпуск. Ха-ха!

– Дурочка ты моя! – Он крепко прижал ее к себе, чмокнул в переносицу, прошептал: – Спи! Я завел будильник на пять утра. На сон осталось всего ничего. Спокойной ночи, солнышко!

В вагонном окне проплывали деревья, кусты, поляны, маленькие полустанки, дачные поселки, деревни и большие села. Даша теребила отца и Татьяну, обращая их внимание то на причудливые облака, то на высокие сосны, то на деревенских ребятишек с ведерками ягод в руках, которые махали вслед проезжающему поезду. Андрей реагировал скупо, задумчиво глядя вдаль, а Татьяна, наоборот, живо откликалась на каждую реплику любознательной Даши. Ее серьезные, основательные ответы нимало не походили на заискивание и тем более сюсюканье с девочкой. Она сразу нашла верный тон, который сделал их подругами: искренний, теплый, но без излишней фамильярности.

Устав от долгого стояния в коридоре, они отправились в вагон-ресторан, заказали отбивные и чай с пирожными. Даша, впервые оказавшаяся в такой обстановке, ела с аппетитом, не забывая при этом посматривать в окно и задавать вопросы. Потом они купили колоду карт у заглянувшего к ним в купе продавца с корзиной, заполненной всякой всячиной, и начали играть в подкидного дурака. Выяснилось, что Даша знает эту игру. Она дважды уверенно обыграла их обоих. Андрей смешно ошибался, путая масть и козырей, а может, делал это специально, но Татьяна сердилась всерьез, а Даша заливисто хохотала, падая от смеха на полку.

В автобусе до Кармашей Даша ехала, не отрываясь от окна. Теперь она молчала и лишь при въезде в село, увидев рыжую корову на лужайке перед чьим-то домом, обрадованно переглянулась с Андреем и спросила:

– Мы ее сфотографируем?

На площади они расстались. Андрей с Дашей направились к храму, а Татьяна – к своим родственникам, чтобы взять ключи от дома и вообще сообщить о своем «втором нашествии». Ее встретил дядя Паша, подметавший веником розовую дорожку.

– О-о, пожаловала племяшка! Ну здравствуй, проходи, рад тебя видеть. Я только что окрошку сделал, поедим.

– Нет, спасибо, я в поезде поела. Дядь Паша, я по делу.

– Ну разумеется. Как это ты, да вдруг без дела?

– Я серьезно. Во-первых, хочу попросить ключи от дома…

– А-а, все-таки батюшка собрался переезжать?

– Пока нет. С неделю я сама там поживу, а потом уж и батюшку перевезем. Я ведь приехала по поводу спонсорства для храма. В городе договорилась с директором крупного предприятия о финансировании. Теперь хочу привлечь местных предпринимателей.

Они уселись на скамейку под сиренью. Павел Федорович внимательно слушал Татьяну, даже очки надел, чтобы получше видеть румяное от волнения лицо племянницы.

– И еще одно дело. Очень важное для нас всех. Была я в архиве, где мне сделали копию с весьма любопытного документа. Вот он. Хорошо, что ты в очках. На, читай.

Татьяна подала старику листок с ксерокопией протокола и напряженно ждала его реакции на документ. Павел Федорович читал долго. Наконец отложил листок и задумчиво произнес:

– Значит, протокол вел Авдей Симаков…

– Он родственник вашего главы?

– Да. И близкий. Дед он его. Вот кто! Поняла? Так это что получается, Таня? Этот Авдейка Симаков – помню я его, забулдыгу, – судил уважаемого на селе труженика, передовика, честнейшего человека Степана Кармашева? Так выходит?

– А что, никто в селе не знал об этих партсобраниях?

– Откуда? Партийцев было раз-два и обчелся. Да они и не распространялись шибко-то о своих шабашах.

Схватят свою жертву, как паук муху, и держат в своих тенетах, пока все соки не высосут. А потом еще и НКВД довершит злодейство – растопчут, раздавят человека, заставят подписать на самого себя поклеп. А тех, кто не подписывал, избивали до смерти или расстреливали.

– Но ведь этот документ еще не доказывает, что именно Симаков доносил на односельчан.

– Впрямую не доказывает, а задуматься заставляет. Его внук-то, может, для того и горлопанил на собраниях, чтобы от своего деда внимание отвести?

– Возможно. И все же какая связь между нашим дедом и Колчиным? Откуда пошел этот слух?

– Какая связь? Да самая обыкновенная связь. Отец наш был бригадиром, а Колчин у него в бригаде рядовым колхозником, а потом недолго побыл звеньевым. Получилось, что бригадира не тронули, а простого работника замели. Вот люди и начали строить догадки кто во что горазд. А ведь тогда и за анекдот могли расстрелять. Откуда нам знать, что Колчину приписали в вину?

Они помолчали.

– Дядя Паша, я решила пойти к Симакову и показать этот документ.

– Для чего?

– Чтобы он пошел к Авдотье Колчиной и признался, что зря обвинял нашего деда.

– Шантаж, значит, хочешь применить?

– Называй это как хочешь, но сидеть сложа руки я не могу.

– Я считаю, что нужны другие доказательства, покрепче, повесомее. Чтоб не мог этот слизняк вывернуться под их тяжестью.

– Ладно. Время покажет, как действовать дальше. Подождем немного.

Татьяна нашла Андрея с Дашей на берегу Огневки. Они кидали камешки в воду, соревнуясь, кто кинет дальше. Отец явно играл в поддавки, поэтому в соревновании победила дочь. Татьяна предложила искупаться, на что девчушка ответила восторженным визгом, а Андрей неопределенно хмыкнул, погруженный, как всегда, в свои мысли. В итоге Татьяна с Дашей побежали в воду, оставив Андрея одного на берегу додумывать нечто далекое от мирской суеты. Вдоволь накупавшись, они переоделись в сухое и только тогда заметили отсутствие Андрея.

– Папа! – несколько раз крикнула обеспокоенная Даша.

Татьяна предложила поискать его в церкви. Она оказалась права. Андрей стоял перед стеной со свежей штукатуркой и, шевеля губами и щурясь, осматривал ее сверху вниз и слева направо. Так и стояли минут пять. Он – перед своей будущей росписью, мысленно представляя ее композицию и колорит. Татьяна – глядя на одухотворенное, отрешенное лицо своего любимого. А Даша – рассматривая необычное помещение. Их молчаливое созерцание нарушил отец Алексей:

– Вот вы где? Добрый день, Татьяна Михайловна! Что же вы, с дороги, не пообедав, не отдохнув, сразу за дела? Матушка Ирина ждет не дождется вас. Ваши любимые караси уже остыли. Пойдемте, пойдемте, милости просим к нашему столу!

Они сидели у хлебосольных хозяев маленького флигеля, наслаждались стряпней Ирины и слушали рассказ отца Алексея про его неудавшийся поход за щуками.

– Это вам не глупые карасишки. Щука – рыба с характером, со своим, если говорить образно, менталитетом. И подход к ней нужен особый. Надо изучить повадки, все ее хитрые уловки. А я напролом полез. Думал, крючки специальные купил, наживку насадил – и щука в кармане. Не тут-то было!

– Я боюсь, что в Огневке скоро ни щук, ни карасей не останется, – сказал Андрей. – Вы видели, что творится у Красного бора? В прошлом году мусор сбрасывали в глиняный карьер, который в ста метрах от берега, а нынче этот карьер уже переполнен и мусор вываливают чуть ли не в воду. Это же экологическая катастрофа. Если такими темпами пойдет загрязнение, то Кармашам как населенному пункту придет конец.

– Я об этом говорил с местными представителями власти, – сокрушенно покачал головой батюшка, – но слышу в ответ лишь: «Не в нашей компетенции». Мол, машины с мусором идут сюда чуть ли не по отмашке высшего начальства. Кого конкретно, я так и не добился.

– Думаю, что завтра мы соберем все же совещание с местными предпринимателями и руководителями всех рангов, – твердо решила Татьяна. – Сначала речь пойдет о строительстве храма, а потом я хочу задать вопрос по Красному бору. Посмотрим, что об этом скажут люди. Отец Алексей, ваше присутствие было бы очень желательным. Посидите, послушаете, может быть, выскажете свое мнение…

– Буду обязательно, – пообещал батюшка.

До дома на Береговой добрались уже вечером. Пришлось еще зайти в магазин за хлебом. Остальное все привезли с собой из города: консервы, чай, сахар и прочие продукты, а также электрический чайник, простыни, одежду. Хомячка Тимку решили все же оставить на попечение Полины Ефремовны.

Даша с любопытством разглядывала двор и постройки, с трепетом первооткрывателя входила в сени. Андрей по пути объяснял ей значение этого слова, а Даша вспомнила строчку из стихотворения: «Ласточка с весною в сени к нам летит». В доме она быстро обошла все комнаты, залезла на печку, потом с помощью отца заглянула на полати.

– А где здесь телевизор? – вдруг спросило дитя двадцать первого века.

– Телевизора здесь нет, – ответил Андрей и спросил, где она хочет спать.

– В маленькой комнате, – не задумываясь ответила девочка и отнесла в горенку бабушки Анны свою куклу Настю и плюшевого пса по имени Эндрю.

Она уложила их на железную кровать, а ей самой Татьяна постелила на бабушкиной. Вскоре девочка, утомленная всеми этими событиями, обрушившимися на нее за один день, уснула. А Татьяна вышла во двор, где под навесом сидел задумчивый Андрей.

– Можно я закурю? – спросила Татьяна.

– А? Да. Конечно. Зачем ты спрашиваешь?

– Ты не устал?

– Нет. От чего уставать? От безделья? Я уже потерял целую неделю. Сейчас думаю, как наверстать. Утром я уйду рано. Как нам быть? Тебя будить не хочется, а раскрытым дом нельзя оставлять. Мало ли…

– Ничего. Я встану, а потом опять завалюсь, – улыбнулась Татьяна.

– Ты записала мой сотовый?

– Ага. Уже забила в «память».

– Таня, я на ваше совещание, естественно, не пойду, некогда, а как нам быть с Дашкой?

– Не беспокойся. Она побудет с дядей Пашей. Я отведу ее к своим, на Октябрьскую. Там тоже раздолье – большой дом, сад, кошка Муська. Так что скучать она не будет.

– Ну и прекрасно, – пробормотал он и заглянул своим волнующим взглядом в ее глаза, полные ожидания.

Дядя Паша искренне обрадовался девочке. Он с удовольствием отвечал на бесчисленные Дашины вопросы и сам спрашивал о ее городском житье-бытье. Татьяна с легким сердцем оставила их в саду под яблонями, где они расположились на столе с картами и домино, и отправилась прямиком в администрацию.

Симаков встретил ее с подхалимскими ужимками, но всячески подчеркивая свою значимость как главы большого села с десятью тысячами населения.

– Не беспокойтесь, Татьяна Михайловна, народ будет. Мы уже всех оповестили. Предупредили об особой важности мероприятия. Ровно в шестнадцать ноль-ноль начнем.

– Хорошо. Я буду в это время. Скажите, а из районного центра кто-нибудь из руководства приедет?

– А как же! Без них мы ничто. Как мы без вышестоящих-то будем брать на себя такую ответственность? Что вы, Татьяна Михайловна! Должен подъехать Вепрев, зам. главы муниципального образования. Кроме того, крупные предприниматели из Привалово. Хе-хе! Мы их тут называем «приваловскими миллионерами». В общем, полное представительство. И конечно, ваше присутствие, как говорится, главная фишка на совещании.

– Я бы хотела пригласить и районного прокурора.

– Прокурора? – опешил Симаков. – Но… не совсем понимаю, что ему тут делать. Криминальных вопросов на повестке нет, так что…

– И все же позвоните ему и пригласите. От моего имени, если уж на то пошло. Договорились?

– Ну хорошо, я позвоню… Не знаю, будет ли у него время. Он человек занятой.

– Мы с вами тоже не в бирюльки собираемся играть. – Впервые в ее голосе появились металлические нотки.

– Да-да, разумеется, – растерянно бормотал Симаков, вытирая платком пот на жирном лице.

До четырех часов была уйма времени. Татьяна вернулась на Октябрьскую и застала во дворе такую картину: на открытой площадке, где обычно жарили шашлыки, стояла большая пластмассовая ванна, наполненная водой, и в ней сидела довольная Даша. Она играла какими-то пупсами, а Павел Федорович сидел на лавочке и читал газету.

– Вот нашел в сарае Оксанкины куклы, вытащил оттуда же старую ванну, налил теплой водички. В самый раз в такую-то жару. Пусть побрызгается маленько. Потом пойдем клубнику с грядок собирать, так ведь, Дарья?

– Угу, – согласилась Даша, не отрываясь от игры.

– Надо только в сухое потом переодеться. Есть во что?

– Есть. От Оксанки много чего осталось. Я в комоде щас посмотрю.

Павел Федорович пошел в дом, а Татьяна села на скамейку. У калитки остановился грузовик, и вскоре показался Виталий.

– О! Какими ветрами снова в Кармашах? – удивился Виталий, пряча радость от неожиданной встречи.

– Я же говорила дяде Паше, что скоро вернусь.

– Ну, от бати информации не дождешься. Ему бы в разведке служить.

– Ты на обед?

– Ага. Сейчас только умоюсь. А это что за барышня в ванне?

– Это Даша, дочка Андрея.

– Андрея, художника? У него что же, и жена есть?

– Нет. Они живут отдельно.

– Мои папа и мама развелись, – вступила в разговор Даша. – А вы кто?

– Я-то? Брат вот этой тети.

– Тети Тани?

– Ага. Только не родной, а двоюродный.

– А что такое «дворо… двороюродный»?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Виталий. – Двоюрод-ный. Поняла?

– Ага. Дваюры-дный, – повторила она по слогам, интерпретировав незнакомое слово. – Хм, значит, два Юры – ваши братья? А где же там тетя Таня?

– Ну ты совсем меня запутала. Ладно, подрастешь, поймешь значение этого слова. Давай-ка вылазь из воды! Вон дед полотенце принес.

Виталий вытащил Дашу из воды, отнес на скамейку. Татьяна взяла полотенце, тщательно обтерла девочку, а потом переодела ее в хлопчатобумажные шортики и футболку, оставшиеся от Оксаны.

Девочка с удовольствием помогала накрывать стол для обеда. Она раскладывала ложки и вилки, бегала в дом то за хлебом, то за тарелками. Виталий, умывшись и переодевшись в чистую рубашку, выглядел помолодевшим. А может, причина была в другом? Мы стареем от нелюбви и уныния, а если любим, пусть даже без взаимности, то внутренний свет, что горит в нас в это время, озаряет наши лица, придает блеск глазам, разглаживает морщинки.

– Сегодня в четыре совещание у Симакова, – сообщил Виталий, накладывая сметану в горячий борщ.

– Я знаю, – ответила Татьяна. – Ты приедешь?

– А как же. Раз уж мы с тобой первые инициаторы, отступать не будем и инициативы никому не отдадим. Так?

– Так. А еще я бы хотела поднять вопрос о Красном боре. Ты только пока об этом никому. Хорошо? Хочу застать Симакова врасплох. Посмотрим, как он выкрутится.

– Этот выкрутится. Скользкий змей. Мы тут как-то толковали с мужиками по этому поводу. Есть подозрение, что берет «на лапу» наш глава. Его хорошо «подмазывают», вот он и позволяет втихую сваливать отходы возле села.

– Вот оно что. Теперь картина проясняется. Хорошо бы узнать точно, кто сюда привозит этот мусор.

– Ну, это не такой уж и секрет. Двух паразитов я могу назвать со стопроцентной уверенностью. Один – директор лакокрасочного завода Плужников, другой – директор, он же владелец, стекольного завода Минченко. А кроме того, сюда вывозят бытовой мусор из Привалово. Это уже надо спрашивать с коммунальной службы муниципального образования, то есть Приваловского района.

– Понятно. Хорошо, что мы с тобой заранее поговорили. Теперь я не буду блуждать в полной темноте.

– А мы на речку пойдем? – не выдержала долгого молчания Даша.

– На речку? Пойдем, – ответила Татьяна. – И возьмем фотоаппарат. За нашим на Береговую долго возвращаться. Виталий, у тебя есть «Полароид»?

– Где-то был. А может, новый, цифровой?

– Нет, нам снимки делать некогда.

– Да чего их делать? Вон на Колькином компьютере в два счета. У него фотопринтер есть.

– Нет, все равно некогда.

– Ладно, сейчас схожу принесу.

Татьяна с Дашей перешли мост через Огневку и вскоре были возле Красного бора, как раз у карьера, переполненного всевозможным мусором. Вокруг карьера уже были навалены свежепривезенные отходы.

– Фу! Как здесь пахнет! – зажала нос девочка.

– Ничего, потерпи. Мы сейчас все это безобразие сфотографируем и уйдем отсюда на чистое место.

Татьяна сделала с десяток снимков во всех ракурсах. Она даже сняла крупным планом обрывок газеты, торчащей из полиэтиленового мешка. На обрывке жирным шрифтом значилось: «Приваловские вести». «Неплохой заголовок для фельетона можно придумать. Например, “Приваловские взвеси” или “Приваловские свезли”», – подумала Татьяна, в которой взыграла кровь журналиста. Когда-то, после окончания университета, она работала корреспондентом областной газеты и сделала себе имя как яркий фельетонист. Немало врагов нажила в те годы. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы ее не пригласили на работу в городское управление культуры.

Со свалки они направились в сторону храма. Даша то бежала вприпрыжку впереди, то отставала, срывая ромашки и розово-белые цветы тысячелистника. Татьяна любовалась грацией и живостью девочки, ее радостным восприятием всего нового, детской безыскусностью и доверчивой добротой. Невольно она замечала Дашино сходство с Андреем, особенно похожи были глаза, и это еще сильнее привязывало ее к девочке.

– Папа! Смотри, какой букет я тебе нарвала! Это тебе подарок. – Звонкий голосок Даши эхом раскатился по приделу.

– Спасибо, дочь, – сдержанно ответил Андрей, спрыгивая с лесов и подходя к Даше. – У, какой красавец! Где же такая красота растет?

– Возле речки.

– Не хватает желтого цвета. Лютиков бы сюда или купавок.

– Купавки уже отошли, – сказала Татьяна. – Андрей, мне скоро на совещание, а Даша к тебе просится.

– Да, я хочу с папой. Можно мне посмотреть?

– Нет, Даша, здесь пока нечего смотреть. Вот начну роспись, тогда посмотришь. Я отведу тебя к матушке Ирине. Пока побудешь с ней, хорошо?

– А матушка – это кто?

– Это жена священника, отца Алексея. Ты так ее и называй – матушка Ирина. Поняла?

– Угу. А она в чем, в черной рясе?

– Нет, в рясе ходит священник. Она в обычной одежде. Ну, пошли!

Татьяна проводила их до флигеля и поспешила в администрацию.

В кабинете Симакова собралось около тридцати человек. Секретарша бегала по соседним комнатам в поисках дополнительных стульев. Наконец всем нашлось место. Открыли настежь окно, чтобы не задохнуться в такой тесноте. Симаков вполголоса сообщил Татьяне Михайловне, что прокурора вызвали в область и он не примет участия в совещании, затем постучал карандашом по кувшину с водой, призывая к тишине.

– Господа, – произнес он хрипло и закашлял, прочищая горло. – На повестке дня известный всем, как говорится, до боли финансовый вопрос реконструкции Благовещенского храма. Ему в этом году исполняется сто двадцать один год. К сожалению, реконструкция слишком затянулась по объективным причинам, и мы не успели открыть его к обещанному юбилею, стодвадцатилетию. Вот об этом и пойдет сегодняшний разговор.

Симаков говорил в таком духе минут десять. Люди уже начали шептаться, переговариваться о своих делах, ерзать на неудобных стульях. В дверь постучали, и вошел отец Алексей. Многие приподнялись с места, приветствуя священника. Он осенил присутствующих крестным знамением и сел на предложенный кем-то стул. Симаков снова прокашлялся и продолжил чересчур затянувшуюся преамбулу. Вдруг с места выкрикнули:

– Анатолий Григорьевич, пора бы к сути дела, как говорится!

Все одобрительно зашумели.

– Можно мне? – спросил Виталий.

– Пожалуйста, – взглянул на него Симаков, недовольный тем, что его прервали.

– Товарищи или господа! Кому как угодно. Предлагаю на этом торжественную часть закрыть и конкретно решить вопрос. Предварительно обсуждалось такое предложение: принять участие в спонсорстве всем, без исключения. Это раз. Второе: каждый будет считать за честь принять участие в таком благородном деле, поэтому будет воспринимать это не как обязаловку, а как добровольную заботу о духовной жизни своих земляков, детей, ну и себя, любимого. Ну и третье. Надо сделать финансовые потоки прозрачными и подотчетными. Выберем сейчас общественный контроль из трех человек.

Один обязательно должен иметь бухгалтерское образование.

Татьяна с интересом слушала своего брата и удивлялась стройности и безупречности его речи. Вот что жизнь делает с человеком! А Виталий тем временем остановился на главном – какие суммы и с какой периодичностью отчислять. Со своими предложениями выступили трое предпринимателей. Началось бурное обсуждение. В результате жарких дебатов приняли самый приемлемый для большинства вариант: перечислять ежеквартально фиксированную сумму в пределах пяти-шести процентов квартальной прибыли. Кроме того, особым пунктом записали, что такие предприятия, как кирпичный завод, деревообрабатывающий комбинат и стекольный завод, окажут помощь своей продукцией, «натурой», как выразился владелец кирпичного завода Хромов.

Отец Алексей горячо поблагодарил предпринимателей за их богоугодное дело и хотел было попрощаться, как встала молчавшая до сих пор Татьяна.

– Отец Алексей, не могли бы вы остаться еще ненадолго для обсуждения второго вопроса?

– Хорошо. Я остаюсь.

– Но… Татьяна Михайловна! – всполошился Симаков. – У нас сегодня всего один вопрос. По-моему, больше ничего не планировали…

– Считайте, что это чрезвычайный вопрос. Он не менее назревший и не менее острый, чем предыдущий. И касается всех, без исключения. Но прежде хочу представиться: Татьяна Михайловна Кармашева, управляющая департаментом культуры правительства области.

В кабинете наступила тишина. Стали слышны шум проезжающего транспорта и голоса с площади. Татьяна перевела дыхание и начала тяжелый разговор:

– Всем с детства, да и мне самой, известно название «Красный бор». Слово «красный» в старину означало «красивый, прекрасный». Посмотрите, вот что мы, потомки тех, кто дал такое название бору, сделали с ним!

Она протянула фотографии, сделанные пару часов назад, сидящему рядом молодому мужчине. Тот, быстро просмотрев, крякнул и передал снимки соседу. Вскоре фотографии посмотрели все. Татьяна ждала реакции Симакова. Он, багровый, потный, с беспокойно бегающими глазками, взял двумя пальцами фотографию, будто боясь обжечься, мельком взглянул на нее и отложил. Татьяна так и не дождалась, когда он поднимет глаза.

– Так вот, у меня такое предложение, – продолжила Татьяна. – Пока не наступила экологическая катастрофа и всем живущим по берегам Огневки не пришлось срочно эвакуироваться, считаю необходимым выявить нарушителей Основного Закона – Конституции Российской Федерации. Называть статью, я думаю, не надо. Ее все знают.

Все зашумели. Встал молодой мужчина, сосед Татьяны.

– Виновники в принципе известны. Я имею в виду основных «поставщиков» мусора. Это стекольный и лакокрасочный заводы, типография, консервные заводы, а также коммунальная служба Привалово.

– Погодите, Денис Васильевич, – поморщился молчавший до сих пор Вепрев, зам. главы муниципальной администрации. – Обвинять голословно мы все умеем. Надо по существу говорить. На днях мы в администрации ставим вопрос ребром. Я имею в виду как раз вывозку мусора. А за Огневкой будет проводиться расчистка. Одним днем, разумеется, такие проблемы не решаются.

– А что вы из нас крайних-то делаете? – закричал с места худой мужчина в бежевой тенниске. – Чем мы хуже других? Все везут, и мы везем. А куда, скажите, деваться с мусором? Его столько, что никаких официальных свалок не хватит!

– Скажите, вы с какого предприятия? – спросила Татьяна.

– Консервный завод, ООО «Приваловский урожай».

– А у вас есть официальное разрешение на вывозку мусора?

– У нас? – переспросил директор «Приваловского урожая» и метнул взгляд на вытирающего потное лицо Симакова. – Н-нет как будто. Но ведь все везут, а мы чем хуже?

– Господин Симаков, – обратилась Татьяна к явно перепугавшемуся чиновнику. – Здесь присутствуют директора перечисленных предприятий?

– Д-да, присутствуют. Вячеслав Антонович! – обратился Симаков к солидному мужчине, сидящему рядом с его столом. – Вот. Вячеслав Антонович Плужников, директор завода по производству масляных красок.

– Да, мы вывозим часть отходов за Огневку, – холодным тоном заговорил Плужников. – Но еще при бывшем председателе сельсовета была договоренность, что мы будем сбрасывать в карьер отходы для консервации. Они не представляют экологической опасности. К тому же наполненный мусором карьер собирались засыпать глиной. Но я один не могу отвечать за всех.

– Неужели отходы лакокрасочного производства могут быть безвредными? – удивилась Татьяна.

– Представьте! Свинец мы не используем. А остальное сырье – в пределах допустимых норм.

– Как-то расплывчато звучит – «в пределах норм», – с нескрываемой иронией произнесла Татьяна. – А если все-таки провести независимую экспертизу?

– Да пожалуйста! Сколько угодно! Если департаменту культуры больше заняться нечем, – со злостью парировал Плужников.

– А мы прямо сейчас выберем общественную экологическую комиссию, которая проведет расследование. Предлагаю председателем этой комиссии Кармашева Виталия Павловича. А своих помощников пусть он назовет сам. За каждую кандидатуру можно проголосовать.

Виталий поднялся и назвал четырех человек. Все они были из числа фермеров и к вывозке мусора отношения не имели. За них проголосовали единодушно.

– Я думаю, что мы начнем свою работу прямо завтра. А результаты доложим уже через месяц, – деловито сказал Виталий.

– Интересно, кому? – язвительно поинтересовался Плужников.

– Прокурору муниципального образования, – ответила за Виталия Татьяна.

На покрасневшем лице Плужникова заходили желваки. А Симаков, казалось, находился в полной прострации. Он тупо переводил взгляд поросячьих глазок с Плужникова на Татьяну и обратно, пока шел этот неприятный разговор. Татьяне пришлось самой заканчивать совещание:

– Итак, хочу от своего имени поблагодарить всех за два успешно решенных вопроса. Теперь от того, насколько эффективно эти решения будут претворяться в жизнь, будет зависеть дальнейшая жизнь и нас с вами, и всех наших земляков. До свидания!

Татьяна с Виталием медленно шли по площади и продолжали деловой разговор:

– Я возьму пробы земли и воды из района карьера, отвезу в город и отдам в областную СЭС на анализ. А ты попытайся собрать копии документов, разрешающих или, наоборот, запрещающих вывоз мусора за Огневку. Тебе, как председателю комиссии, обязаны выдать такие документы. А еще было бы неплохо поймать нарушителей с поличным. Это самое трудное. Мальчишек, что ли, каких-нибудь попросить, чтобы подежурили возле свалки? Если смогут, пусть сфотографируют или хотя бы запишут номера машин и время выгрузки мусора.

– Это опасно. Уж лучше я сам подежурю. Ох, Татьяна, ну и кашу мы с тобой заварили!

В этот момент мимо них промчалась темно-зеленая «тойота».

– Плужников покатил восвояси, – покосился на машину Виталий. – Этот не простит, что его, как мальчика, принародно по мордасам отделали. У него всюду связи, в том числе и в криминальных кругах. Ты бы, Таня, не ходила по вечерам одна где попало. Поняла?

– Неужели он посмеет впрямую мстить?

– Ну, впрямую, может, и не станет, а гадостей от него по-любому надо ждать.

– Пусть только попробует. Сейчас не те времена, чтобы с помощью «братков» проблемы решать.

– Ох, Татьяна, не знаешь ты жизни. В мужские игры играешь, принимай и правила игры. Ладно, чего я тебя стращаю. Может, и обойдется. Ты куда, на Береговую?

– Туда. Ну пока, Виташа!

– Пока, – грустно произнес Виталий и проводил ее долгим взглядом.

У себя на Береговой они натопили баню, помылись, а потом долго любовались в саду на закат.

– Папа, а почему закат красный?

– Это… как бы тебе сказать… Таня, ты не знаешь, почему закат красный?

– Хм. Вообще-то у меня по астрономии была четверка, но я попробую своими словами. Ведь Земля, как известно, вращается вокруг Солнца и одновременно вокруг своей оси. В данный момент Земля поворачивается к солнышку задом, как избушка на курьих ножках к лесу. Помнишь, Даша, такую сказку?

– Помню. Про Бабу-ягу?

– Погоди, так мы-то где сейчас? – серьезно спросил Андрей. – На лицевой стороне или в задней части?

Татьяна звонко рассмеялась.

– Ты только не смеши меня, а то я совсем запутаюсь.

– В астрономии?

– Андрей! Ну перестань! Итак. Для особо непонятливых поясняю: мы с вами сейчас отворачиваемся от солнышка, понятно?

– Более-менее, – ответил Андрей и зевнул.

– Мы потихоньку поворачиваемся вокруг земной оси. Вот как это яблоко. – Татьяна сорвала с яблони зеленое яблоко и, держа его за плодоножку, слегка повернула. – Что теперь получается? Солнце-то ведь продолжает светить, оно не гаснет ни на миг, но его лучи до нас уже не доходят. Поняла?

– Угу, – неуверенно кивнула Даша.

– Так. Но пока мы еще не до конца отвернулись от солнышка. Оно еще достает нас своим светом. Но этот свет, наверное, преломляется, отражается, становясь уже не желтым, а более темным – оранжевым и даже красным. А может, красный цвет получается от смешения темного неба с солнечным светом. Здесь я не уверена. Да! Ведь еще существует спектр. Помнишь, Андрей? Каждый охотник желает знать…

– Про фазана? Помню. А что, на закате он тоже красный?

– Андрей, прекрати, – с трудом сдерживая смех, выдавила Татьяна. – Из этого спектра состоит дневной свет. Обычным зрением мы этого не видим, но дневной свет раскладывается на красный, оранжевый, желтый, зеленый и так далее. Поняла?

– Не-а!

– Ну ладно. Это не важно. Главное то, что Земля вертится…

– Галилей не так сказал. «А все-таки она вертится!» – вот как надо говорить, – опять без тени улыбки поправил Андрей.

Татьяна не выдержала и снова рассмеялась.

– А почему мы отворачиваемся от солнца? – спросила Даша. – Лучше бы оно все время светило и светило.

– Тогда не будет ночи. А как же мы будем спать при солнечном свете?

– Актуальный вопрос, – вмешался Андрей, который уже успел задремать на топчане под яблоней. – Когда мы пойдем спать? Мне завтра в шесть утра вставать. Так что я пошел.

Андрей уже крепко спал, когда Татьяна, уложив Дашу и рассказав ей сказку, вошла в комнату, где стояла большая кровать. Она тихонько разделась и легла рядом с Андреем. Ей ужасно хотелось прижаться к нему, погладить его плечо, поцеловать родинку на предплечье, но она сдержалась и лишь смотрела, как поднимается его грудь при каждом вдохе и слегка подрагивают натруженные пальцы правой руки, лежащей на простыне. Вот он зашевелился, повернулся к ней лицом и вдруг открыл глаза.

– Ты почему не спишь? – сонно спросил он.

– Я только что легла, – прошептала Татьяна.

– Астроном ты мой ученый, иди ко мне, – пробормотал Андрей и, обняв ее одной рукой, прижал к себе.

Утром у Татьяны с Дашей нашлось много домашних дел. Они проснулись в девять часов, когда Андрей уже давно ушел на работу, умылись, позавтракали в саду, навели порядок в доме, а потом приступили к прополке малины и смородины, сплошь заросших крапивой и одуванчиками. Даша, хотя и была в перчатках, поначалу все же побаивалась рвать крапиву, но постепенно привыкла и так разошлась, что Татьяна не успевала уносить ведра с сорняками. Когда закончили прополку, разделись до купальников и облились дождевой водой из бочки. Как будто в речке искупались. Настроение сразу поднялось, и жары как не бывало. Затем завели тесто и напекли большую горку блинов. Даша, наработавшись и нагуляв аппетит, съела их чуть ли не десяток, с вареньем да со сметаной. Остальные решили отнести Андрею.

Татьяна ахнула, когда они с Дашей вошли в придел. Со стены на нее смотрела Дева Мария – в красном облачении, строгая и одновременно женственная, с печальной полуулыбкой и кроткими глазами. Образ еще был далек от завершения, но в нем уже угадывалось божественное предназначение. Это была не обыкновенная женщина, хотя и земная по своей сути. То величие, о котором говорил Андрей, делая этюды с Татьяны, уже присутствовало в ее образе, заставляя сердце трепетать, а душу преисполниться благодарностью и верой.

Андрей сначала недовольно проворчал, мол, он уже обедал и они мешают ему со своими блинами, но потом понял, что обижает дочь, которая пришла покормить отца едой собственного приготовления. Он слез со стремянки и позвал их в свой вагончик.

Андрей сел за дощатый стол, заляпанный краской, и начал есть блины, запивая их кофе из термоса. Татьяна присела на кровать. Она устала и от хлопот, и от длинной дороги и, наверное, уснула бы сейчас прямо на этой кровати, но тогда Даша осталась бы без присмотра. Татьяна заставила себя встряхнуться. Она встала, налила из термоса полстакана кофе, выпила. А Даша неутомимо ходила по вагончику и разглядывала развешанные по стенам этюды.

– Папа, а кто эта тетя? – спросила девочка, показывая на портрет Оксаны.

– Кхм! – закашлялся Андрей. – Это просто натурщица.

– Ну что ты так смутился? – не преминула подколоть его ревнивая Татьяна. – Это Оксана, моя племянница. Папа хотел писать с нее образ Девы Марии, но потом передумал, так как она слишком молода.

– И написал с вас? – спросила смышленая Даша. Теперь пришла очередь смутиться Татьяне.

– Не буди лихо, пока оно тихо, – посмеивался Андрей.

Он поблагодарил мастериц за вкусную стряпню, отправил их купаться на речку, а сам поспешил к своей росписи. Татьяна с тяжелым вздохом посмотрела ему вслед и пошла по тропинке за Дашей, которая уже спускалась к реке.

– Тетя Таня, а вы любите папу? – вдруг спросила Даша, когда они уже вышли из воды и загорали на поляне.

– Ой, Дашенька, ты меня застала врасплох таким вопросом. Я об этом даже наедине с собой боюсь думать.

– А почему?

– Почему? Потому что мне уже много лет. Нет, не то я говорю. Ты должна это знать. В любом, запомни, в любом возрасте человек любит и хочет быть любимым. Поняла?

– Да. Но мама разлюбила папу. Теперь у нее другой муж. Дядя Слава. Он толстый, с белыми ресницами. У него свой дом на Кипре.

– А с папой ты часто видишься?

– Раз в месяц. Или два. Он в школу за мной заходит.

– Ты разве не просилась поехать вместе с мамой?

– Нет. Мы с бабушкой на дачу собрались. А тут вы с папой пришли. Классно! А вдруг вы бы опоздали и мы с бабушкой уехали? Что тогда?

Татьяна взглянула на лицо девочки, спрятала улыбку. Даша свое предположение, что она могла бы разминуться с отцом и не поехать в Кармаши, сопроводила гримасой страха, даже ужаса. Ее большие незабудковые глаза округлились, рот открылся, а брови поднялись «домиком». Татьяна не выдержала, рассмеялась. Даша тоже залилась переливчатым смехом.

– А мне можно в вашу компанию? – неожиданно раздался голос Андрея. – Уж больно весело тут у вас.

– Папа! Ура! Пошли скорей в речку, я тебе покажу маленьких мальков! Это детки каких-то рыбок. Они плавают почти у самого берега. Пойдем скорее, пока они не уплыли!

– Пойдем, пойдем. – Андрей разделся и пошел за дочерью. – Смотреть мелких малышей маленьких рыбешек по имени «мальки».

– Ну папа! – смеялась Даша. – Не дразнись. Я серьезно с тобой говорю. Это мальки. Потому что маленькие. Понял?

Татьяна смотрела на них и испытывала сложное чувство. «Неужели я его ревную даже к дочери? – спрашивала она себя. – Но это же по меньшей мере глупо. Ведь она его плоть и кровь, его главное сокровище. Но тогда она и главная его любовь. А что остается мне? Я-то призналась ему в своем чувстве, а он промолчал. Говорил разное – и нежное, и ласковое, но ни разу этих самых важных для женщины слов. А может, все это предрассудки? Или он боится ошибки? Обжегся на молоке, теперь на воду дует? Неужели он до сих пор любит бывшую жену? А со мной у него лишь очередное приключение? Вот, пожалуй, самое простое объяснение!» Татьяна даже зажмурилась от этой мысли и перевернулась на спину.

С реки доносились счастливый смех Даши и короткие реплики Андрея.

Татьяна лежала на поляне и нянчила свою обиду: «Даже не подумали позвать с собой. Им и вдвоем хорошо. Кто я для Даши? Очередная подруга отца, и только. Я тоже хороша. Бегаю за ним собачонкой, путаюсь у них под ногами, пытаюсь угодить. Дура!»

– Тетя Таня! – звонко прозвучал голос Даши. – Ну что вы так долго? Здесь такая классная вода! Правда же, папа? Мы заплыли на самую середину. Плывите к нам!

Обиды как не бывало! Татьяна вскочила и побежала в воду.

Потом они обсыхали под солнышком, играли в «города», дурачились. К ним на покрывало уселся огромный шмель. Даша вскрикнула, но Татьяна успокоила ее:

– Он безобидный. Ты только его не трогай, и все.

– А что с ним можно делать?

– Любоваться его внешностью, – ответила Татьяна. – Видишь, какой он важный? Ну-ка опиши его! Каким ты его видишь?

– Он толстый и пушистый.

– Так. А еще?

– У него толстые ноги и рог.

– Это хоботок. Он им собирает взятки с цветов.

– Совсем как наши чиновники, – заметил Андрей.

– Взяток – это цветочная пыльца, медовый нектар. А чиновники разные бывают, – одернула Татьяна Андрея.

– Извини, не подумал.

– Ладно. Видишь? – обратила она внимание Даши на шмеля, который в этот момент перелетел на цветок клевера и зарылся в него с головой.

– Угу. Какой он смешной!

– Деловой мужчина, – подтвердил Андрей. – Не валяется кверху пузом, как некоторые. Все, милые дамы! Пора на работу. Домой вернусь не раньше десяти. Пока!

– Пока, пока! – ответила Даша и помахала рукой.

А Татьяна еще долго хранила в душе его слова, легко слетевшие с губ: «Домой вернусь…» Сколько в них тепла, до сих пор не познанного ею!

На следующий день Татьяна с Дашей отправились на рынок за продуктами. Но вначале Татьяна решила зайти в администрацию. Она усадила Дашу в приемной, где та сразу же нашла общий язык с юной секретаршей, и вошла в кабинет Симакова.

– У меня очень важное дело, – сказала Татьяна после приветствия.

– Слушаю вас, – уставился он своими водянистыми глазками, в которых сквозило беспокойство.

– Я начну без предисловий. Дело в том, что опорочено честное имя моего деда, Федора Николаевича Кармашева. И насколько мне известно, вы приняли в этом самое непосредственное участие. Так вот, господин Симаков, я требую публичной реабилитации. Вы должны пойти к Авдотье Колчиной и честно признаться в оговоре Федора Кармашева. Кроме того, в местной газете необходимо напечатать соответствующую статью. Я понятно изложила суть дела?

– Нет. Не совсем понятно. – Симаков полез за платком, чтобы вытереть пот, градом льющийся, казалось, отовсюду, даже с ушей.

– Что вам не ясно?

– С какой стати я должен идти к какой-то Авдотье Колчиной? Я ее плохо знаю, практически совсем не знаю. Никаких дел с ней я не имел. При чем тут Колчина?

– Разумеется, другой реакции от вас я не ожидала. Поэтому заранее подготовилась. У меня с собой копия с одного старого документа, который, если его опубликовать, откроет односельчанам глаза на истину. Наверное, вы полагали, что переписать историю села заново можете единолично, причем в выгодном для вас свете? Достаточно лишь пролезть в народные депутаты, затем на место главы администрации, и дело в шляпе? Но факты, подтвержденные подлинными документами, уже не изменить. Взгляните на эту бумагу!

Симаков, вытирая физиономию платком, испуганно и торопливо начал читать протокол собрания партячейки. Когда он поднял глаза на Татьяну, она поняла: он совершенно деморализован. И такое ничтожество стоит у руля ее родного села, где родились и прожили жизнь дед с бабушкой, появились на свет ее родители!

– Что скажете, Симаков? Когда я показала этот документ своему дяде, Павлу Федоровичу, он с сомнением покачал головой, мол, с помощью шантажа действуешь, племянница. Но ведь это как посмотреть. Если это рассматривать не как шантаж, а как последнюю для вас возможность совершить благородный поступок? Кстати, вы можете возразить, мол, фамилия вашего деда в протоколе еще ни о чем не говорит. Но ведь я побывала лишь в областном архиве, где хранятся общедоступные документы. А если копнуть поглубже, например, в архивах НКВД?

Симакова будто током ударило. Он отшатнулся, побледнел, тяжело задышал. Татьяна мысленно обругала себя: «Кажется, переборщила. Еще не хватало инфаркта. Вот грех на душу!»

– Где у вас аптечка? – взволнованно спросила она.

Симаков вяло махнул рукой в сторону шкафа. Татьяна подошла к шкафу, открыла его и на верхней полке нашла коробку с лекарствами. Быстро накапав в стакан с водой валокордина, подала его Симакову. Тот жадно выпил, глубоко вздохнул, расслабленно откинулся на спинку стула.

– Я пойду, – сказала Татьяна, подходя к двери, – но разговор не окончен. Через день мы встретимся, и вы доложите, какие шаги предприняли для реабилитации Федора Кармашева. До свидания!

После семи, когда они с Дашей пекли оладьи прямо во дворе, поставив электрическую плитку на стол, пришел Виталий.

– Привет, хозяюшки! У-у, какая вкуснятина! Да еще со сметаной!

– Садись за стол, сейчас будем пить чай, – пригласила Татьяна.

– Но сначала вымойте руки! – строго сказала Даша.

– Ты прям как Мальвина, – расхохотался Виталий.

– Тогда вы – пес Артемон, – не задумываясь парировала Даша.

– Даша, это невежливо, – сделала замечание Татьяна, сама с трудом сдерживаясь, чтобы не улыбнуться.

– Эх, женщины, женщины! Чего, кроме насмешек, от вас ждать?

– Тебе чай с молоком или с лимоном? – спросила Татьяна, взглянув на Виталия.

– С лимоном, – ответил он и опустил глаза.

– А вам оладьи с вишневым вареньем или земляничным? – спросила, в свою очередь, Даша, держа наготове блюдце и ложку.

– С земляничным, – улыбнулся Виталий. – Ну-у, меня давно таким вниманием не баловали. Я сейчас растаю от удовольствия.

Он взял румяный оладушек, положил на него немного сметаны, а сверху ложку земляничного варенья и отправил в рот целиком.

– М-м! Вкуснотища! А можно мне еще и на блины напроситься?

– Можно. Мы как раз завтра хочем, ой, то есть хотим печь блины с мясом и творогом, правда же, тетя Таня?

– Правда. Так что приходи. Всегда рады, – сказала с улыбкой Татьяна, прихлебывая чай.

После чая Даша убежала с мячом в сад, а Татьяна с Виталием сидели на крыльце, от которого вкусно пахло нагретым на солнце деревом. Они говорили о делах, которым сами же дали необратимый ход, и отступать назад теперь не имели права.

– Я ведь накануне вечером дежурил в Красном бору. Там есть куча валежника, в нее-то я и зарылся с фотоаппаратом. Гляжу: приехали два «зилка», с интервалом в сорок минут, вывалили мусор, а когда разворачивались, я и успел заснять их сзади. Номера видно четко, а также местность вокруг легко определяется. Пока еще не знаю, чьи это машины, но это дело времени. Узнаем.

Своим ребятам, в комиссии которые, поручил сходить на предприятия насчет документации. Пока результатов нет.

– Я думаю завтра съездить к прокурору. Объясню ситуацию, заручусь его помощью.

– Если, конечно, он не в одной связке с этими волками.

– Ты не исключаешь и это?

– А что сейчас можно исключить? Коррупция-то проросла во все ветви власти. Чем наш прокурор лучше своих более высоких коллег?

– И все же будем надеяться на то, что честных людей больше, чем преступников.

– Будем.

Татьяна, поправляя подол сарафана, нечаянно задела ладонь Виталия. Она отдернула руку, отвернулась, чтобы скрыть смущение.

– Вообще-то я не кусаюсь, – сдавленным голосом произнес он.

– Да я… Это случайно получилось.

– Ты, наверное, не простила меня за тот случай в бору? Таня, я обещаю тебе: больше такое не повторится.

– Я верю.

– Ты его любишь?

– Да, – после паузы едва слышно ответила Татьяна.

– Что ж. Я желаю тебе только счастья.

– Спасибо. И ты, если сможешь, тоже прости.

– За что?

– За все. Тогда, в молодости, я не должна была…

– Глупости! Ничего ты не «не должна»! Если бы не ты… Если бы тебя не было, то ничего бы не было. Понимаешь? Я вспоминаю то лето как лучшую пору в своей жизни. Лучше уже никогда и ничего не будет.

Он резко встал и, не оглядываясь и не прощаясь, быстро ушел.

Через час пришел Андрей. Он помылся в бане, переоделся в выглаженную Татьяной чистую рубашку, сел за стол. Даша, расставляя на столе посуду, щебетала без умолку:

– А завтра мы блины заведем. Ты, папа, какие больше любишь – с творогом или с мясом?

– Да я бы и от тех, и от других не отказался, – говорил Андрей, любуясь маленькой хлопотуньей.

– Она молодец сегодня. – Татьяна ласково потрепала по плечу девочку. – Сама поставила дрожжевое тесто и пекла почти без моей помощи.

– Ничего себе «без помощи»! Я только десять штук сама испекла. У меня, знаешь, папа, сначала вместо оладий какой-то огромный пирог получался, во всю сковороду, – смеялась над собой Даша.

– Как говорится, первый блин комом, – резонно заметил Андрей, помешивая ложкой горячий чай.

– Ой, папа! Ты что? Без варенья же не вкусно. Давай я тебе земляничного положу в блюдце! Знаешь, как дядя Виталий сегодня ел оладьи? Вместе со сметаной и земляничным вареньем.

Андрей замер, не донеся чашку до рта. Потом посмотрел на смутившуюся Татьяну, которая покраснела, как школьница, и с нескрываемой иронией произнес:

– Да у вас тут, как я погляжу, нескончаемые чаепития.

– Он приходил по делу, Андрей.

– Кто бы сомневался! Он вообще родственник. И волен приходить сюда хоть каждый день.

– Андрей!

– Папа, а ты уже закончил образ Девы Марии?

– Почти. Завтра я начинаю писать Марию в детстве, и ты будешь мне позировать. Хорошо? Так что пойдем вместе рано утром. Поэтому сейчас ложись спать, а то сонная натурщица мне не нужна.

Андрей, так и не попробовав оладий, встал из-за стола и пошел в дом. На Татьяну он не взглянул.

Она постирала в бане Дашины платья и шорты, умылась и пошла в дом. Андрей и Даша уже давно спали. Татьяна постояла в комнате, где спал Андрей, а потом направилась к Даше и легла на «свою» кровать. Она долго лежала с закрытыми глазами, но сон не шел. На душе было муторно. Как он может так, легко и безжалостно, все разрушить? Неужели не понимает, что она не каменная и не железная, что ей больно, невыносимо больно и одновременно стыдно? Стыдно за себя, за него, стыдно перед ни в чем не повинной Дашей, которая, как ей показалось, что-то почувствовала и даже пожалела ее. Татьяна печально улыбнулась, вспомнив, как девочка помогала ей мыть посуду. Она бережно брала из рук Татьяны чашки, чтобы протереть их полотенцем, и заглядывала ей в глаза с надеждой, что та улыбнется, как прежде, весело и непринужденно. Но Татьяна была расстроена поведением Андрея и не нашла в себе силы улыбнуться.

За окном забрезжил рассвет. Татьяна отвернулась к стене, тяжело вздохнула и начала считать рыжих коров. В ее воображении возникло целое стадо буренок с круглыми боками, тяжелым выменем, влажными розовыми носами и почему-то грустными глазами. Татьяна считала, сбивалась и снова начинала подсчет. Вдруг скрипнула половица. Татьяна напряглась, прислушалась. Послышались осторожные шаги Андрея. Он остановился возле ее кровати, помедлил, затем дотронулся до ее плеча:

– Таня, ты не спишь, я знаю. Из-за меня? Я, конечно, сволочь, но…

– Никакая ты не сволочь, – повернулась она к нему. – Я тебя вполне понимаю.

– Тогда зачем легла на эту жесткую койку? Пойдем на нашу, а?

– Нет, я так не могу.

– Как?

– Вот так, сразу. Я уже не сержусь на тебя, но что-то произошло. В общем, пусть пройдет немного времени, чтобы снова стало легко, как прежде. Ладно?

– Неужели тебе не жаль меня? Ведь мне скоро на работу, а я полночи не сплю. Подумай о моих невосстановленных силах.

– Эгоист.

– Я знаю.

– Себялюбец.

– Ты повторяешься.

– Самовлюбленный…

– Осел?

– Нет.

– А кто? Жираф?

– Нет.

– Гусь?

– А мне эта игра нравится.

– Еще бы! Я униженно перечисляю фауну, стараясь похлеще обозвать себя, а ты и рада.

– Тише, разбудим Дашутку. Ладно, пойдем в ту комнату, – прошептала Татьяна, поднимаясь с кровати. – Я вспомнила. Знаешь, кто ты? Самовлюбленный индюк!

– Что?!

Он подхватил ее на руки. Татьяна взвизгнула от неожиданности, обхватила руками его шею и прильнула к нему, вдыхая уже ставший родным и любимым аромат его кожи.

Утром она не разрешила будить Дашу, пообещав, что через два часа приведет ее в мастерскую. Андрей, крепко поцеловав ее возле калитки, ушел. Татьяна долго не могла успокоиться, ходила как потерянная. «Надо ему сказать, чтобы не целовал так чувственно. Ни о чем не могу думать, кроме этого поцелуя и его объятий. Вот дурочка! Бабе пятый десяток пошел, а до сих пор будто девственница, у которой либидо пробудилось», – посмеивалась она над собой, но сердце ныло сладкой болью.

После полудня она надела строгий полотняный костюм и туфли на гвоздиках, волосы зачесала в пучок, скрепив его широкой пластмассовой заколкой, слегка подкрасилась и, перед тем как выйти из дома, оглядела себя в большом зеркале старого шифоньера. Вдруг ей пришло в голову, что в таком виде она вряд ли понравилась бы Андрею. Встреть он ее где-нибудь на улице, наверное, прошел бы мимо, не удостоив взглядом. Слишком деловая, слишком современная, слишком обыденная. Но именно такой она вновь станет после отпуска, когда вернется на службу. Ее даже охватил озноб от этой мысли. Он разочаруется в ней. Это точно! Или она надоест ему. Или… Татьяна тряхнула головой. Пусть будет так, как уготовано судьбой! Она не в силах что-то изменить. Играть какую-то роль? Казаться, а не быть? Но это уж никуда не годится. А ведь он до сих пор толком не знает, где и в какой должности она работает. Еще в начале их отношений она туманно намекнула, мол, в городском управлении культуры отвечает за музейную деятельность, а он и не расспрашивал больше, очевидно, посчитав недостойной внимания ее рутинную работу. Но рано или поздно придется открыть правду. Татьяна всячески оттягивала этот момент. В глубине сознания сидела мысль: «Мужчины побаиваются высокопоставленных дам. Тем более люди творческие, самой природой освобожденные от любых оков и всяческой бюрократии. Пусть он узнает об этом, но позже, когда…» Что было за этим «когда», она не могла вразумительно объяснить даже себе.

Татьяна шла по Береговой улице на своих гвоздиках, то и дело проваливаясь в песчаный грунт дорожки. Неожиданно ее окликнули.

Возле недостроенного кирпичного дома стоял «КамАЗ», в кабине которого сидел Александр, муж Оксаны.

– Смотрю, вроде родственница идет, – улыбался Александр. – Далеко направились? Может, подвезти?

– Вообще-то далеко, в Привалово. Не подбросите до автобусной остановки?

– Зачем же до остановки? Я вас до самого Привалово довезу. Нам по пути. Садитесь!

– Спасибо. А я и ста метров не прошла, как уже все на свете прокляла. И зачем, спрашивается, такие туфли надела?

– И то верно. На нашей неасфальтированной окраине другая обувь нужна, не модельная.

Они выехали из села на шоссе и помчались по его ровной глади к далекому горизонту. По обе стороны дороги бесконечно тянулись поля чередой зеленых и желтых полос. За ними едва виднелся лес, прятавшийся в голубой дымке жаркого июльского дня. Июль пришел со зноем и ночными грозами, обильными, но короткими дождями, густыми утренними туманами.

Татьяна радовалась, что едет не в душном трясучем автобусе, а в быстроходном автомобиле, на мягком сиденье, с ветерком. Александр всю дорогу развлекал ее разговорами о работе, семейных делах, жене Оксане.

– Детей пока не завели. У нас на то «объективные причины», – говорил он, с иронией делая ударение на «объективные». – То дом строим, то машину покупаем, то не на кого класс оставить, если Оксанка в декрет соберется. Короче, плохому танцору что-нибудь да мешает.

Татьяна слушала с двойственным чувством: и жалела парня, и одновременно ругала: «Эх, ты, „танцор“! Стараешься изо всех сил, пашешь, надрываешься, и ради кого? Неужели не видишь, что жена не любит тебя? Разве все эти блага, которые человек копит чаще всего без всякой меры, могут заменить любовь и согласие в семейном доме?» Вдруг ее обдало холодом. Она лишь на миг предположила: «А если Оксана успела забеременеть от Андрея? Что тогда? Неужели я смогу спокойно жить, зная, что где-то растет его ребенок?» Татьяна зябко повела плечами, покосилась на Александра, как бы боясь, что он услышит ее мысли. Но он по-прежнему благодушно смотрел на дорогу и рассказывал о своем друге, который за сезон заработал много денег и потратил их, даже представить невозможно, на морской круиз из Красного моря до Рио-де-Жанейро.

– Во придурок, а! Да я бы на его месте крутую тачку отхватил или там, не знаю, дом трехэтажный забабахал, а он промотал за один месяц кучу бабок! Во урод, ей-богу! Да чо ему? Он неженатый, как я. Пилить некому…

Александр наконец умолк. Даже погрустнел, ссутулился, закурил. «Видно, вспомнил о своей неласковой женушке, бедняга», – подумала Татьяна и вздохнула.

Он довез ее до самой прокуратуры, сердечно попрощался и укатил в тепличное хозяйство на погрузку помидоров.

– Вот, собственно, и все. Теперь дело за вами, – закончила Татьяна свой рассказ о Красном боре.

Прокурор, солидный мужчина с залысинами на высоком лбу и кустистыми седыми бровями, из-под которых смотрели серые, немигающие глаза, долго молчал. Так долго, что Татьяна засомневалась, все ли он правильно понял из ее рассказа. Может, ему показалось это бабьим бредом по пустячному поводу? Но ведь он сразу же сказал, что видел мусорные завалы на берегу Огневки. Разве это пустяк?

– Татьяна Михайловна, вы, наверное, удивитесь, если я скажу вам о трех уголовных делах, которые прокуратура возбуждала по поводу вывоза отходов в район Красного бора. Да, трех. И все три были прекращены за недостаточностью оснований. Палки в колеса ставят сверху – вышестоящее начальство. Я сделал все, что в моих силах. Большего от меня не требуйте.

– Понятно. Значит, вы умываете руки?

– Нет, этого я не говорил. Если вы найдете серьезную поддержку в областной прокуратуре, я буду активно сотрудничать. Обещаю. Можете называть меня перестраховщиком и бюрократом, но против лома нет приема. Вы мне предлагаете, как тому теленку, с дубом бодаться. Но у меня, как это ни банально звучит, семья, больной ребенок. И терять место из-за этой свалки не хотелось бы. К тому же прокуратура завалена выше крыши делами об убийствах, изнасилованиях, грабежах и так далее. Я еще раз подтверждаю свою готовность к сотрудничеству, но при известном вам условии. Извините, мне пора на совещание. Всего доброго!

Татьяна вышла на улицу, постояла в неопределенности у крыльца прокуратуры, а затем спросила проходившего мимо старика, где находится лакокрасочный завод. Старик объяснил, что надо ехать на кольцевом автобусе до остановки «Фабричная», «а там рядом, пешком минут пять всего». Татьяна поблагодарила деда и пошла на автобусную остановку.

Однако через проходную ее не пропустили.

– Какой депертамет? Не знаю никакого депертамета. Мне сказано пускать по пропускам, вот я и пускаю, – не глядя на Татьяну, говорила зычным голосом тетка в обтягивающей ее необъятное тело куртке из защитной ткани.

Татьяна вдруг вспомнила об удостоверении депутата, лежащем в сумочке, – она была депутатом областной Думы от своей партии – и вновь представилась толстой вахтерше, но теперь уже в качестве народного депутата и показала удостоверение. Тетка долго и пристально сверяла фотографию в документе с «оригиналом», но все же пропустила. Татьяна вышла из проходной и огляделась. Прямо, метрах в пятидесяти от проходной, стояли два здания из бетонных панелей, очевидно, корпуса цехов. Слева разместились нержавеющие резервуары для каких-то реагентов. Справа – одноэтажное здание с тремя окнами, завешенными тюлевыми шторами. К нему и направилась Татьяна. Подойдя к двери, она прочитала табличку: «Химическая лаборатория».

«Вы-то мне и нужны», – обрадовалась Татьяна и вошла в здание.

– Здравствуйте, – поздоровалась она с девушкой, скучающей возле окна.

– Здравствуйте, – ответила та и удивленно уставилась на необычную посетительницу.

– Я из комиссии по проверке промышленных отходов, – сказала Татьяна и прошла к столу. – Меня зовут Татьяна Михайловна, а вас?

– Неля, – смущенно сказала девушка и покраснела.

– Очень приятно, Неля. Вы лаборантка?

– Да.

– Мне нужен химический состав вашей продукции, а также сырья, из которого вы ее производите.

– Но я не могу дать документацию, она у заведующей лабораторией Маргариты Ивановны.

– А где сейчас Маргарита Ивановна?

– В отпуске.

– Ну не ехать же мне, как говорится, несолоно хлебавши в областной центр из-за того, что ваша Маргарита Ивановна в отпуске?

– Ну, не знаю…

– А кто знает?

– А может, вам к главному технологу обратиться? – спросила Неля.

– Он сейчас на месте?

– Не знаю. Подождите, я сейчас позвоню к ним в отдел.

Она набрала номер на внутреннем телефоне.

– Але, Валя? Скажи, а Сергей Юрьич на месте? Нет? На совещании? Ну ладно. Да нет, ничего. – Неля положила трубку и подняла на Татьяну карие глаза: – Его нет. Он на совещании у директора.

– Что делать?

– У меня, конечно, есть ключ, но я не знаю…

– Если вы боитесь, что вас накажут за самоуправство, то зря. Никто ничего не узнает. Я вам гарантирую. Даже если меня видели возле лаборатории, это еще ничего не значит. Я лишь спросила о Маргарите Ивановне, и все. Договорились?

– Ну, не знаю…

– Неля, а вы купаетесь в Огневке?

– Да-а. – Ее карие глаза округлились от изумления.

– А знаете, что скоро это будет запрещено? СЭС запретит не только купаться и ловить рыбу, но даже жить на берегах Огневки.

– Да? А почему?

– Потому что речку немилосердно загаживают вот такие заводики, как ваш. Поняли?

– Ага, – растерялась Неля.

– Ну так что будем делать?

– Хорошо, я покажу документацию.

Неля ушла в соседнюю комнату, а Татьяна осмотрелась в той, где находилась. На полке с надписью «Образцы исходных материалов» стояло с десяток склянок и несколько пробирок. Татьяна попыталась прочесть наименования на этикетках, но у нее ничего не получилось. Тогда она просто взяла пару склянок и две пробирки и сунула их в свою сумочку. Вскоре вернулась Неля. Она принесла две папки с результатами анализа. Татьяна полистала их для приличия, но так как ничего не понимала в химии, то быстро прекратила это бесполезное занятие и взглянула на Нелю:

– Я понимаю, что прошу о невозможном, но… Неля, ведь вам, наверное, дорого собственное здоровье, а также здоровье ваших родителей, будущих детей? Вы не замужем?

– Нет.

– Но собираетесь?

– Да.

– Ну вот. А знаете, сколько детей страдает от аллергии, астмы, кожных заболеваний? Сотни тысяч. Молодые матери с малышами на руках обивают пороги поликлиник, но врачи лишь снимают симптомы, и то на время, а болезнь остается, потому что отравлена природа. Понимаете?

– Да. У моей старшей сестры маленький сын – астматик.

– Сочувствую. Вот поэтому я и прошу вас сделать копии этих бумаг. Ведь чтобы переписать их, потребуется много времени, а у меня его нет.

– Меня уволят, если узнают…

– Никто не узнает, если вы сами не скажете.

– Ну хорошо. Только…

– Что? Говорите, не стесняйтесь!

– Я не видела ваших документов, – пробормотала Неля и снова покраснела.

– Пожалуйста! Татьяна подала ей свое удостоверение депутата.

Неля пробежала глазами запись в документе, вернула его Татьяне, тихо произнесла:

– Вы подождите здесь. Я схожу в бухгалтерию. У них ксерокс стоит…

– Но вас могут увидеть с документами.

– Нет, никто не обратит внимания. Я часто к ним хожу…

– Ну хорошо. Я подожду вас. Неля ушла, а Татьяна села за стол. Она устала, да и голод давал о себе знать. Завтракала-то вместе с Андреем, рано утром, а сейчас на часах было полвторого. Татьяна решила, что перед обратной дорогой зайдет в небольшое кафе, которое приметила недалеко от автобусной остановки в центре Привалово. Она вышла в коридор в поисках туалета, нашла нужную дверь и только закрыла ее за собой, как услышала стук входной двери, тяжелые мужские шаги и громкий голос:

– Неля! Хм! Куда она подевалась? Алло! Здесь есть кто-нибудь? Ушла, главное, и дверь не закрыла. Ладно, в принципе она нам не нужна. Давай заноси! Я щас открою.

Татьяна слышала, как два человека прошли по коридору, затем раздался характерный скрежет открываемого замка, что-то зашуршало, стукнула дверь, и вновь скрежет замка. Тот же голос произнес, но уже не так громко:

– Сегодня организуем ночную смену. Выведешь троих: Кузьмина, Щеткина и Пестренко.

– Пестренко не может, – ответил хриплый голос, видимо, заядлого курильщика.

– А чего?

– Похоже, того!

– Чего «того»? Опять? Я сколько тебя предупреждал, козел, чтобы следил за своими корешами! Еще один подсел? Чтоб завтра же духу его не было, понял? Организуешь, как в прошлый раз. Без шуму и пыли.

– Понял. Не впервой.

– «Не впервой» ему. Если так дальше пойдет, нам с тобой башки не сносить. Думаешь, хозяин спустит нам такие проколы? Он хоть и высоко, но оттуда ему все видно, понял? Ах ты, падла, связался с бомжой беспорточной на свою голову! Ладно, валяй! За Пестренко сам выйдешь.

– Как скажете. По коридору протопали те же шаги, хлопнула дверь, и все стихло.

Татьяна вышла из туалета, быстро подошла к входной двери, приоткрыла ее и увидела отъезжающую вишневую «Ниву».

«Что бы это значило? – задумалась она. – Говорили явно о чем-то таком, что положено скрывать от посторонних ушей. Причем разговаривали люди, что называется, из низших социальных слоев. И кто такой „хозяин“? На этом маленьком заводе хозяин один – его директор. Значит, Плужников? Интересно». Ее раздумья прервал приход Нели.

– Вот, я сделала двенадцать копий. Тут по всем видам продукции.

– Спасибо большое, Неля! Никто не спрашивал вас, зачем вы это делаете?

– Нет. Меня никто и не видел. Ксерокс стоит как бы в прихожей, в маленькой комнатке, чтобы не мешать бухгалтерам. Ксероксом многие в управлении пользуются.

– Ну и хорошо. Лишние вопросы нам ни к чему. Скажите, а в этом здании только лаборатория?

– Да. Вообще-то тут еще склад химреактивов устроили, какой-то адсорбент держат. Но мы туда не ходим. У нас и ключа от той двери нет.

– Ну ладно. Пойду, а то отняла у вас много времени. Спасибо. Вы очень помогли мне. Да, кстати! Не могли бы вы дать свой домашний или сотовый телефон, так, на всякий случай?

– Давайте я запишу вам свой сотовый.

– Спасибо. И на прощание еще раз попрошу, Неля, не рассказывайте никому о нашем разговоре. Я беспокоюсь не о себе, а о вас. Поняли?

– Да. До свидания! На проходной стоял другой вахтер, пожилой усатый мужчина, очевидно, сменщик вредной толстухи в «камуфляже». Он разговаривал с каким-то рабочим в спецовке и на Татьяну не обратил внимания.

Она села в кольцевой автобус и через четверть часа уже обедала в маленьком кафе под названием «Три пескаря».

Вечером к ним на Береговую пришли родственники: дядя Паша, Виталий и Александр. Павел Федорович от своего решения подновить навес не отступил. Мужчины принесли из огорода два тонких ошкуренных бревна, лежавших там без надобности несколько лет, и принялись копать ямы, смолить комли, отпиливать от бревен лишнее, чтобы поставить две дополнительные опоры под несущую балку. Дядя Паша, сделав все распоряжения, сел на крылечко, закурил и стал наблюдать за работой мужчин, а заодно и женщин. Татьяна с Дашей в это время пекли блины, отодвинув стол со стряпней поближе к крыльцу, чтобы не мешать плотникам. Работа у тех и других спорилась.

– Ну как тебе, Дарья, наши Кармаши, по нраву пришлись или как? – спрашивал Павел Федорович. – По городу небось своему соскучилась?

– Не-а! Я здесь еще не нажилась, – отвечала Даша, накладывая творог в очередной блин, снятый Татьяной со сковороды.

– Так живи хоть все лето. Можешь к нам переехать. У нас наверху комната пустует. Уже малина поспевает, за ней и смородина пойдет. Будем с тобой ягоды собирать, варенье варить.

– Мне надо домой. Скоро мама с Кипра вернется. Мы с ней к бабушке на дачу поедем.

– А-а, это конечно. Как же, понятное дело. Мать небось звонит тебе каждый день, спрашивает, как ты тут живешь?

– Да, мы с ней каждый вечер по сотовому говорим. Я ей еще эсэмэски посылаю и разные фотки. Коро-ов всяких, гусе-ей…

– Гусей? А она их не видала, что ли?

– Не знаю. Может, и видала. Но они такие смешные! Главный гусь важный, как банкир. – Даша расхохоталась так звонко, что всем вокруг тоже стало весело.

– Банкир, говоришь? – посмеивался Павел Федорович. – И верно. Гусаки – они народ важный, степенный.

– Ой, а какие эти гусаки кусачие! Ха-ха-ха! Настоящие кусаки, а не гусаки!

Так, со смехом и шутками, и не заметили, как переделали все дела. А потом уж и за стол уселись. Даша хозяйничала, как большая. Всем разложила по тарелкам блины, поставила блюдца под сметану и варенье, проверила наличие ложек и вилок.

– Ай да умница! – хвалил девочку Виталий. – Нам бы такую невестку, а, отец?

– И не говори! У Кольки-то, смотрю, Анжелка только и знает, что на дискотеки шастать да миникюры эти накрашивать. Ни разу по дому Надежде не помогла. Помыть посуду там или приготовить…

– Ничего, невесткой станет, всего еще нахлебается по горло – и мытья, и готовки, – защитил Анжелу Александр, откусывая половину блина с мясом.

– Дедушка, а ты почему блины с творогом не ешь? – спросила заботливая Даша. – Вон их сколько напекли. Целую гору. Нам же одним все не съесть.

– Ничего, милая, не бойся. Мы как навалимся все на твои блины, и глазом не успеешь моргнуть, как тарелка пустая окажется, – отвечал Павел Федорович с ласковой искоркой в глазах.

– А какие не съедим, в мешок сложим да на базар торговать пойдем, – серьезно подхватил разговор Виталий.

– А кто будет продавцом? – спросила Даша.

– Да вот хоть тетя Таня, – фыркнул Виталий, не удержавшись от смеха.

– Нет у меня коммерческой жилки, – улыбнулась Татьяна. – В убыток вас введу.

Калитка резко открылась, и на пороге показалась Оксана.

– Вот ты где! – ни с кем не здороваясь, обратилась она к мужу. – Я в огороде одна, значит, должна пластаться?

– Здравствуй, Оксана! Проходи к нашему столу, – попытался замять семейную сцену Виталий.

– Некогда мне чаи гонять! У меня картошка не окучена, капуста с огурцами не политы, а я, как барыня, за столом рассядусь?

– Оксана, да приду я сейчас, чего ты? – потерянно бормотал Александр, красный от стыда за выволочку, устроенную женой при всем честном народе.

– Оксана! – строго прикрикнул Павел Федорович. – Ты даже не поздоровалась с нами, а уже кричишь на все село. А ну-ка сядь сюда!

Оксана, помешкав самую малость, прошла во двор и села на место, куда указал дед. Татьяна усмехнулась про себя, вспомнив, как подействовала на Оксану ее угроза. Видно, на таких, как Оксана, усмиряюще действуют только силовые методы. Даша принесла из дома еще одну тарелку и поставила ее перед новой гостьей. Татьяна налила ей чаю и как можно мягче пригласила отведать блинов.

За столом уже не было прежней свободы и благодушия. Все смотрели в свои тарелки и молчали. Выручила Даша. Она вдруг вспомнила, как впервые увидела индюков. Этих птиц держали соседи, живущие через два дома от Кармашевых.

– Тетя Таня, а помните, как я испугалась огромного индюка?

– Помню, – улыбнулась Татьяна. – Ты его хотела погладить, а он не понял.

– Ага. Такой бестолковый! Его хотят приласкать, а он как ненормальный затопал ногами, что-то закричал по-индюшиному.

– Это он индюшек своих защищал, – подсказал Виталий.

– От меня? – засмеялась Даша.

– А кто тебя знает? Может, выбрала бы самую жирную да под нож и на сковородку, – по-своему пошутил Павел Федорович.

– Ну-у уж! – возмутилась Даша. – Что я, пират? Разве он не видит, что я еще ребенок?

– Вот как раз такие «ребенки», мальчишки соседские, нашему петуху крыло подбили. Помнишь, Виталий, рыжего-то, с зеленым хвостом? Он один такой красавец на всю округу был.

– А как они ему подбили крыло? Палкой? – В глазах Даши разлилась жалость.

– Камнем. Витька Мосев метнул. И чего, спрашивается, ему петух сделал?

– Петух-то ничего не сделал, батя. Это я Витьке сперва нос расквасил, чтобы не лазил на нашу яблоню, вот он и отомстил.

– Надо же. А ты не рассказывал раньше-то.

– Боялся. Ты бы не долго разбирался, кто прав, кто нет. Врезал бы по первое число.

– А почему вы к врачу его не отнесли? – не могла успокоиться Даша.

– Петуха? Да кто бы его стал лечить? У него, должно быть, косточка или хрящик какой повредился. Тут уж ничего не сделаешь.

– А вот и нет! В прошлом году бабушка сломала руку, вот здесь. – Даша показала на свое запястье. – И ей привязали гипс. Вот!

– И что? Вылечили?

– Да, вылечили.

– Представляю: петух в гипсе! – рассмеялся Александр, уже забывший обиду.

– Долгонько болел наш Петька, – растрогался от воспоминаний старик. – Помню, Маруся вынесет пшена, куры бегут, только пыль столбом, а этот сидит на бревнышке, не шевелится, только глазом посматривает, мол, все ли в порядке в его стае. Даже петь по утрам перестал.

Даша тяжело вздохнула. Татьяна заметила в ее глазах слезы. Она махнула дяде рукой, мол, перестань расстраивать ребенка. Тот понял, смутился, кашлянул.

– Ты, Дарья, не переживай шибко-то! Петух этот еще много лет у нас прожил. Даже с соседским белым петухом дрался до крови.

– А зачем? – спросила Даша, вытирая кулачком глаза.

– Дрался-то? Так ведь петухи – первые драчуны в деревне.

– А вторые – мальчишки, – поддержал отца Виталий. – Помню, как мы улица на улицу ходили драться. До первой крови.

– А как это? – еще больше изумилась Даша.

– Да очень просто. Начинаем драться. Один на один. У нас свои законы были. Втроем на одного не нападали, как сейчас модно стало. Вот, значит, дубасим друг дружку. Вдруг кому-то нос разбили, кровь побежала. Все! Стоп! Драка окончена. А если кто в раж вошел и не хочет остановиться, тому темную устраивали. Или кучу малу.

– Это называется «втроем на одного не нападали», – с сарказмом прокомментировала молчавшая до сих пор Оксана. – «Куча мала» – это ведь когда все на одного наваливаются. Вот вам и законы.

– А чтобы неповадно было, – защищался Виталий. – Иначе не понимали.

– А у нас уже все по-другому было, – подхватил чисто мужскую тему Александр. – Тогда ведь «братки» пошли, разборки с перестрелками. Вот мы давай подражать «крутым» парням. Кто с железом качается, кто из кино не вылазит, где Шварц или Слай морды всем подряд бьют. А потом по вечерам перед девками у Дома культуры выпендриваемся. Прикид специальный на рынке покупали: кожанки с заклепками, штаны с дырками… Умора! А драки страшные пошли. Куда там вашим с кучей малой! Поножовщина или с арматуринами наперевес, и айда махаться! У меня дружка покалечили, Мишку Кармашева, с Зеленой улицы. Сейчас уж спился совсем. Куда ему, инвалиду, деваться, когда здоровым-то работу трудно найти. Хорошо еще, в последнее время сельское хозяйство начало подыматься, а так бы…

Калитка открылась, и вошел Андрей.

– О-о! Как говорится, не много ли вас, не надо ли нас? Здравствуйте! – улыбался Андрей.

– Папа! А мы тебе блинов оставили. Еще много. Тебе хватит, – подбежала к отцу повеселевшая Даша.

– Добрый вечер! Мы тут навес поправили немного да вот разговорились за чаем, – как будто оправдывался Павел Федорович.

– Я не помешаю вам. Пойду в баню. А вы сидите.

– Да уж пора. Поздно уже. – Павел Федорович встал, подошел к новому столбу, потрогал рукой. – Ничего. Постоит еще, никуда не денется. Ну, хозяюшки дорогие, прощайте! Спасибо за хлеб-соль, а нам пора восвояси. Пойдем, Виталий!

Виталий искоса взглянул на Андрея, пробормотал: «До свидания» – и пошел за отцом на улицу.

– И мы пойдем, Оксана? – спросил Александр жену.

Но Оксана неподвижно сидела за столом и не ответила мужу. Ее взгляд застыл на чайнике, стоящем на столе. Татьяна тоже сидела на своем месте. Внутри у нее клокотала буря. С трудом сдерживаясь, она обратилась к девочке:

– Даша, подай папе чистую футболку. Она висит в комнате на стуле. Там же и все остальное. Сложи в пакет. Так удобнее.

Андрей ждал Дашу у входа в огород, где на задах примостилась баня, и молчал. Впрочем, молчали все. Единственным, кто не понимал причины этого напряженного молчания, был Александр.

– Так пошли? – повторил он вопрос, держась одной рукой за скобу калитки.

– Сейчас, – выдавила из себя Оксана. – Ты иди, я догоню.

Александр пожал мощными плечами и вышел за ворота, не закрыв за собой калитку.

Выбежала Даша с пластиковым пакетом в руке.

– Бери, папа, и иди скорей мойся, а то чай остынет. Я тебе потом кое-что расскажу. Ну что ты стоишь? Тетя Таня, можно я еще в саду поиграю?

– Поиграй, только в траву не заходи, уже роса выпала.

Они остались одни, две соперницы: молодая и перешедшая рубикон под названием «бабий век», одна брошенная, другая – поневоле ставшая разлучницей.

Единственное, что их роднило: они обе любили одного-единственного. И не было из этой ситуации выхода, кроме как брошенной уйти в тень, смириться со своей участью. Но только не для Оксаны. Природа в избытке наделила ее собственническим инстинктом и боевой хваткой. Но к сожалению, обошла при раздаче женского чутья и женской чести, без которых, как известно, настоящей женщины не получится.

– Мне надо поговорить с вами, – не глядя на Татьяну, жестко сказала Оксана.

– Говори, – глухо произнесла Татьяна, которую била нервная дрожь, а горло сжимали судороги.

– Оставьте в покое Андрея! – крикнула Оксана. – Он для вас очередное приключение, не больше.

– А для тебя?

– Любовь всей жизни!

– Почему ты говоришь обо мне с таким презрением? Ведь ты не знаешь меня.

– Достаточно того, что мне рассказала моя мать. Знаете, как называется то, чем вы занимались с моим отчимом? Кровосмешение!

– Потише! Ребенок услышит.

– Ах, о ребенке вспомнили? Да вы сюсюкаете с ней, чтобы втереться в доверие. Противно смотреть!

– Это все?

– Нет, не все! Я написала о вашем поведении в областную Думу. Ведь вы, кажется, депутат? Так вот. Пусть почитают, чем занимается на досуге народная депутатка!

– Убирайся к черту!

– Надо же! Куда девалась ваша интеллигентность?

– Пошла отсюда, маленькая сучка, или я не отвечаю за себя!

Татьяна вскочила, подбежала к метле, что стояла под навесом, и кинулась к Оксане. Но ту будто ветром сдуло. Татьяна увидела лишь косу, мелькнувшую в калитке. Без сил, опустошенная, медленно опустилась она на крыльцо и заплакала. Она рыдала, почти не сдерживая эмоций. Но не только обида была причиной. Она оплакивала свою несчастную жизнь, которая отказала ей в самом главном, ради чего появляется на свет женщина. У нее не было чистой и счастливой молодой любви, не было семьи, не было ребенка. Это ли не Божье наказание? Но за что? За какие грехи?

Прибежала испуганная Даша, начала теребить ее за плечо, жалеть, уговаривать. И Татьяна успокоилась. Она крепко обняла худенькое тельце девочки, вдохнула в себя молочный запах детства, прошептала:

– Дашенька, как я сильно полюбила тебя! Мне не хочется с тобой расставаться. Ты будешь звонить мне?

– Буду.

– Только маме не рассказывай обо мне, ладно? Ей будет неприятно.

– Угу. Дяде Славе тоже неприятно, когда я говорю о папе.

– Но это ничего. Это нормально. Ведь каждый из нас немножко эгоист. Мы не хотим ни с кем делить своих любимых. Поняла?

– Да.

– Пойдем умываться. Пора спать. Ты своих Настю с Эндрю уже уложила?

– Ой, нет! Я сейчас!

Даша убежала в дом, а Татьяна пошла в огород. Ноги сами повели ее к Андрею. Когда нам плохо, мы невольно ищем поддержки у самых близких людей.

На следующее утро они с Дашей встали по обыкновению в девять утра, когда Андрея давно и след простыл. Позавтракали и стали собираться на берег Огневки. Там их должен ждать Андрей, чтобы продолжить этюд с Даши. Они завернули в фольгу вчерашние блины, сделали несколько бутербродов с домашней бужениной и малосольными огурцами, заварили в термосе чай. Пошли не по улице, а берегом реки. Всю дорогу Даша бегала по лугу, рвала цветы. Так, с пышным букетом, и явились перед Андреем, который лежал прямо на траве, закинув руки за голову и покусывая травинку.

– Папа! Посмотри, какой букет! Это тебе.

– Спасибо. Не ожидал такого подарка. Вот с ним я тебя и напишу. Садись сюда. Вот так. Букет слишком тяжел для тебя. Давай-ка половину уберем.

– Дайте мне эту половину, я попробую венок сплести. Когда-то у меня неплохо получалось, – сказала Татьяна, устраиваясь в тени ивы на покрывало.

Они молчали, занятые каждый своим делом. Андрей быстро и энергично писал, Татьяна плела венок, бросая время от времени взгляды то на Дашу, то на Андрея, а Даша сидела на складном стульчике и наблюдала за шмелем, устроившимся на ее букет в поисках сладкого нектара. В сумке у Татьяны зазвучала мелодия шопеновского вальса. Она отложила венок, вынула трубку телефона, нажала кнопку:

– Алло! Слушаю.

– Таня! – раздался возбужденный голос Виталия. – Я узнал, чьи это машины. Поняла?

– Да, да! И чьи же?

– Один «зилок» Плужникова, другой – муниципального коммунального хозяйства.

– Кто там главный?

– Фильчиков.

– Хорошо. Что еще собираешься предпринять?

– Еще подежурим с ребятами, половим «рыбку». Документы кое-какие уже есть, но, как говорится, все шито-крыто. Бумажками они свою задницу, извиняюсь, прикрыть успели.

– Ладно. Спасибо за информацию. Увидимся.

Татьяна отключила телефон, задумчиво посмотрела на речную гладь, искрящуюся многочисленными бликами под июльским солнцем, затем решительно встала.

– Андрей, мне надо сходить кое-куда.

– А? Сходить? Так здесь можно, в кустики, – не понял Андрей, слишком увлеченный своим этюдом.

– Нет, мне в администрацию надо, к Симакову. Вернусь не раньше чем через час. Вы тут без меня чаю попейте. Ладно? Продукты на солнце не оставляйте. Даша, слышишь?

– Угу.

– Ну, я пошла! Не скучайте!

– Анатолий Григорьевич! Наша комиссия по экологии уже кое-что сделала, – начала Татьяна, усаживаясь напротив Симакова.

Тот всячески избегал ее взгляда, перебирая без надобности какие-то бумаги на своем столе, вынимая из пластмассового стакана то ручку, то карандаш.

– Машины с мусором продолжают ездить за Огневку. Как будто и не было у нас острых дебатов на эту тему.

– Установили, чьи это машины? – сухо спросил Симаков, по-прежнему не глядя на Татьяну.

– Да. Плужникова и Фильчикова.

– Кхм! – закашлялся Симаков и привычно полез за платком.

– Анатолий Григорьевич, я пришла не просто сообщить об установленных фактах. Мне нужно добиться от вас вразумительного ответа на один вопрос. Какова ваша личная позиция в этом деле?

– В каком?

– Хм. Вы прикидываетесь простаком. Это очевидно. Вот только по какой причине? Пока еще не понятно. Но я постараюсь это выяснить в самое ближайшее время. И думаю, в этот раз у прокуратуры будет достаточно оснований, чтобы не прекращать уголовное дело. Прощайте!

Войдя в здание узла связи, Татьяна попросила телефонистку соединить ее с городом. Она назвала номер своей университетской подруги, работающей главным редактором одной из крупных газет.

– Инна? Здравствуй, дорогая! Не узнала? – начала разговор Татьяна, уединившись в одной из двух имеющихся в зале кабинок.

– Танюха?! – зазвенел все такой же молодой и задорный голос подруги. – Куда ты пропала? Мы тут собирались на юбилей факультета. Были почти все, кроме тебя и Ольги Строковой. Она сейчас в Египте, работает пресс-секретарем в нашем представительстве. А Сонька Гуркина, представляешь, проректор нашего универа. Я…

– Погоди, Инка! Не тарахти. Я тебя знаю. Пока все новости не выложишь, не успокоишься. Я по междугородке звоню, причем по важному делу.

– О! Узнаю Кармашеву. Деловая, спасу нет! Ладно, выкладывай. Потом потрепемся, если время останется.

– Инна, мне срочно нужна твоя помощь. Не могла бы ты прислать своего корреспондента в Кармаши? Здесь есть горячий материал для громкого фельетона.

– А почему бы тебе самой…

– Я не могу.

– Понятно, положение не позволяет…

– Да не в этом дело! Потом все объясню, не по телефону. Кстати, продиктуй твой сотовый. Ага. Записываю. Так. Ладно. Вечером перезвоню и объясню все толком. Но ты уже сейчас подумай, кого командировать в Кармаши. Хорошо? Ну пока. Целую прямо в твой курносый пятачок! Пока!

Татьяна нашла своих возле флигеля отца Алексея.

– Тетя Таня, смотрите, они плавают! Даша стояла возле табурета с эмалированным тазом, в котором плавали живые караси.

– Вот решили не губить живые души, – улыбнулся батюшка. – Остальные-то не выжили, пришлось их зажарить, а эти два плавают себе.

– Мы их обратно в речку отнесем, правда же, папа?

– Правда. Ну как сходила? – спросил Андрей, с легким прищуром глядя на Татьяну.

– Нормально. Симакова пора за жабры брать.

– Давно пора. Но боюсь, снова выскользнет.

– Ничего. Рано или поздно он начнет суетиться, чтобы спасти свою шкуру, а значит, начнет делать всякого рода промахи и ошибки. На них мы его и поймаем. Конечно, за взятки его будет трудно привлечь, но хватит и косвенных улик.

– Да, Татьяна Михайловна, крепко вы взялись за наших чиновников. Чую, не отвертеться им в этот раз, – серьезно сказал отец Алексей.

– Это во мне журналист проснулся, – пояснила Татьяна свое рвение в расследовании запутанного дела со свалкой. – Когда-то я преуспела в написании злых фельетонов. Все они, так или иначе, были связаны с уголовными делами. На меня, говорят, покушение готовили, да я вовремя ушла в другую сферу.

– Мне думается все же, вы скромничаете, Татьяна Михайловна, – слегка улыбнулся отец Алексей. – Не только ваше журналистское прошлое причина столь похвального рвения, это душа ваша, честная и чистая, печется о благе родного села, дорогой вашему сердцу земли. А это всегда благословенное дело, угодное Господу нашему.

– Спасибо, батюшка, за доброе слово, – сердечно поблагодарила Татьяна.

– Тетя Таня, пойдемте на речку отпускать карасей! – не выдержала длинных взрослых разговоров Даша.

– Пойдем, – сказал Андрей и поднялся со скамейки.

Они попрощались с батюшкой и пошли в сторону реки. Даша вприпрыжку бежала впереди, а Татьяна с Андреем, который нес в руках таз с карасями, чуть отстали. Когда взрослые спустились к реке, то увидели такую картину: Даша, испуганно прижав к груди руки, смотрела на двух парней, стоявших напротив нее. Эти двое выглядели как настоящее отребье. Грязные, обросшие, в вонючих джинсах и таких же футболках с длинными рукавами, они что-то говорили стоящей перед ними девочке и гоготали хриплыми, дикими голосами. Андрей быстро опустил таз на землю и бегом поспешил к дочери. Парни, завидев Андрея, галопом припустили вдоль берега и вскоре скрылись за прибрежными ивами.

– Дашенька, – испуганно произнесла Татьяна, подбежав к девочке и взяв ее за руку, – откуда они взялись?

– Не… не знаю, – заикаясь, ответила Даша и прижалась к отцу.

– Твари! Ничего, в следующий раз я поймаю их. Они ничего тебе не сделали? – с тревогой спросил Андрей, встав перед дочерью на одно колено и заглядывая ей в глаза.

Девочка молча помотала головой и опустила глаза. Татьяна переглянулась с Андреем. У того в глазах метнулась боль, а у Татьяны защемило сердце. Она тоже встала на колени перед девочкой и твердо произнесла:

– То, что они болтали, все неправда, поняла? Забудь это. Они нарочно говорили всякую гадость, потому что это уголовная шпана, преступники. Надо о них сообщить в милицию. Я сейчас же пойду и сообщу.

– Вместе пойдем, – поддержал ее Андрей. – А милиция не поможет, так я сам с ними разделаюсь.

Они выпустили карасей в речку и пошли обратно. Вскоре они были возле здания администрации, левое крыло которого занимало отделение милиции.

– Здравствуйте, – поздоровался Андрей со старшим сержантом, сидящим за столом и заполняющим какой-то формуляр.

– Здравствуйте, – отложил ручку представитель власти.

– Мы хотим сделать заявление, – с ходу начал Андрей и без приглашения сел напротив сержанта.

– Слушаю вас, – ответил тот и взглянул на Татьяну, державшую за руку Дашу. – Присаживайтесь.

Татьяна и Даша сели на стулья, стоящие вдоль стены.

– На мою дочь было совершено покушение. Только что. На берегу, недалеко от церкви.

– Кем?

– Двумя парнями примерно семнадцати лет. Одеты как бомжи. Грязные. На людей практически не похожи.

– Вы их видели?

– Да. Но всего несколько секунд. Увидев меня, они убежали в сторону леса.

– Так. – Сержант снова взял ручку, достал из папки чистый лист бумаги, что-то записал. – Ваша фамилия, имя, место работы. Короче, все паспортные данные.

– Но…

– Так положено. Иначе я не приму ваше заявление.

– Хорошо. Минут десять длилась эта протокольная процедура.

Наконец заговорили по существу.

– Девочка, то есть Даша, может сама говорить? – спросил старший сержант.

– Конечно.

– Даша, они трогали тебя, ну, в общем, задевали как-то руками?

– Нет.

– А что они делали?

– Они говорили всякие… – Даша взглянула на Татьяну и продолжила: – всякие гадости. А еще они громко смеялись.

– Так. А больше ничего?

– Нет.

– Но, товарищи! И это вы квалифицируете как покушение?

– Разве этого мало? – возмутился Андрей. – А если вашей дочери в семь лет всякая шваль будет говорить так называемые гадости?

– Почему «так называемые»? – не понял милиционер.

– Да потому, товарищ старший сержант, что мы с вами знаем, какие слова говорят уголовники, чтобы унизить и оскорбить женщину. Или вам это объяснить в более доступной для вас форме?

– Нет, не надо. Я понял, – кашлянул милиционер и снова что-то записал в протокол. – Так. Я все записал. Прочтите и распишитесь: «С моих слов записано верно», – и подпись с датой.

Андрей прочитал, расписался, встал.

– И что теперь?

– А «что теперь»? Мы примем соответствующие меры и сообщим вам.

– А можно узнать, что представляют собой ваши меры?

– Кхм! Будем их искать, поймаем, допросим, ну и так далее.

– «Так далее» – это, надо полагать, означает, что вы их отпустите за отсутствием серьезных улик, так?

– Вы тут не очень-то, товарищ Ермилов! Вы все-таки в государственном учреждении находитесь, а я…

– Да, да, знаю. Вы – представитель государственной власти. Вот поэтому я к вам и пришел, а не к директору ресторана. Вы поняли? Именно к вам! И требую должного исполнения ваших функций. До свидания!

Ночью Татьяна опять не спала. Стресс, пережитый на берегу, выбил ее из колеи. Но и Андрей тоже не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, пока вовсе не плюнул на бесплодные попытки. Резко поднявшись с кровати, громким шепотом предложил:

– Все бока отлежал, а толку ноль. Пойдем покурим? Они вышли на крыльцо. Душную июльскую ночь не спасала даже близость реки.

– Видишь, ветер дует не с речки, а наоборот, – показал Андрей на сигаретный дым, уплывающий в сторону ворот. – Духота!

– Андрюша, мне очень жалко Дашутку, но тебя жалею еще сильней.

– Перестань, – сдержанно попросил он. – Не рви душу.

– Но я тоже переживаю, как ты не поймешь?

– Хорошо, я верю. Но лучше не говорить сейчас об этом.

– Почему? Когда выскажешь то, что болит, легче становится.

– А тебе непременно хочется облегчить душу? Ха! «И жить торопимся, и чувствовать спешим»? Как все же человек устроен! Во всем бы нам потакали да гладили по головке, а если обидели, то тут же пожалели бы, леденец в рот сунули, игрушку по-быстрому купили. Только бы не страдать и не видеть чужих страданий. Сироп, сплошной сироп! Вот наш жизненный идеал!

– Андрей! Зачем тебе надо обижать меня? Или ты таким образом облегчаешь свою душу?

Он коротко взглянул на нее, но не ответил. Молчание становилось тягостным. Татьяна поднялась первой и ушла в дом. Андрей так и остался во дворе. Она уснула, когда солнце высветлило верхушки деревьев и пропели третьи петухи. Ухода Андрея она не слышала.

– Тетя Таня! Нам уже пора к папе идти. Ну, тетя Таня!

Татьяна открыла глаза и увидела Дашу, стоящую рядом. Девочка уже оделась и даже причесала волосы.

– Дашутка ты моя! – улыбнулась Татьяна и взяла в свои руки ее прохладные ладошки, прижала их к своим щекам. – Как хорошо! Как будто в ручье умылась.

– Кто, я?

– Нет, я. У тебя ладошки мягкие и холодные, как вода в лесном ручье.

– Я только что умылась, – рассмеялась Даша. – Вот они и холодные.

– Ладно. Я сейчас быстренько умоюсь, и будем завтракать.

– А я чайник на плитку поставила.

– Умница! Я сейчас!

Они сидели за столом и пили чай с булочками, купленными накануне в столовой. Татьяна всматривалась в Дашино лицо, боясь найти в нем новые, незнакомые черточки, но ничего такого не обнаружила. Она незаметно вздохнула и перекрестилась.

– Мы с мамой вчера разговаривали, и я ей не сказала про этих уродов, чтобы не расстраивалась, – вдруг сообщила Даша.

Девочка посмотрела в Татьянины глаза, ожидая, что та похвалит ее за такой благородный поступок, но Татьяна промолчала. Ей вспомнились хлесткие слова Андрея, сказанные ночью: «Сироп, сплошной сироп!» Она перевела разговор в другое русло:

– А чем мы папу накормим? Он ведь не любит булочки. Надо что-то придумать, а?

– А давайте просто мяса нарежем, да и все. Все мужчины едят мясо.

– Ты имеешь в виду буженину?

– Ага. И еще возьмем огурцы и хлеб.

– Ну что ж. Это идея. Я сейчас возьму в яме буженину, а ты сполосни чашки в этом тазике, ладно?

– Угу.

Татьяна взяла фонарик и пошла под навес, где находился лаз в яму. Она откинула деревянную крышку и осторожно спустилась по крутой лестнице в глубокую яму, где даже в самую сильную жару не таял лед. Буженина, которую она сделала сама, завернув свинину в фольгу и протомив ее в русской печке около часа, лежала в кастрюле. Едва Татьяна вынула мясо из кастрюли, как наверху раздался Дашин вскрик. Татьяна, бросив мясо прямо на лед, метнулась к лестнице, но вдруг прямо над головой что-то грохнуло, и стало темно. Татьяна подняла голову, но ничего не увидела. Лаз кто-то закрыл. В первые секунды с ней был шок, потом паника, но огромным усилием воли она заставила себя хотя бы немного успокоиться. Затем поднялась на самый верх, пока не уперлась головой в крышку лаза, и попыталась открыть ее, но не смогла сдвинуть ни на миллиметр. «Сволочи! Что-то тяжелое поставили», – догадалась она. Потом она вспомнила, что с ней был фонарик. На ощупь, с трудом она нашла фонарик, включила, осмотрела свою западню. Но это никак не улучшило ее положения. Разве что свет фонарика придавал ощущение реальности и было не так жутко, как минуту назад, когда она оказалась в кромешной тьме. Она еще раз забралась наверх и сделала новую попытку открыть крышку. Бесполезно! Татьяна несколько раз крикнула что есть мочи: «Помогите!» – но никто не откликнулся. Она прислушалась. Снаружи до нее доносились едва различимые звуки, но они шли откуда-то издалека. Может быть, из соседних дворов или с улицы, но в их дворе стояла полная тишина. До Татьяны вдруг дошло, что ее заперли лишь с одной целью – беспрепятственно украсть Дашу! Она забилась в истерике, закричала, страшно, по-звериному, почти завыла. Это продолжалось долго, пока ее не оставили силы. В полном изнеможении она повисла на лестнице, уткнувшись лбом в холодный металл. В последний момент, почувствовав, что сейчас сорвется вниз и переломает себе все на свете, она из последних сил сжала пальцы, лежащие на верхней ступеньке, и, подтянувшись, твердо поставила ноги на ступеньку. Так и стояла, пока не онемели руки и ноги. Но спуститься вниз, на лед, было еще хуже. Она и так уже продрогла в своем тонком сарафане. Время тянулось тягуче медленно. Татьяна уже ничего не чувствовала: ни времени, ни своего тела, ни боли – ничего. Прошли минуты, а может, часы. Ее мозг отключился. Зачем он ей здесь и сейчас? Мысли, не успев родиться, умирали, отлетая и падая вниз, в мерзкий холод, который поднимался все выше и выше, заковывая ее тело в ледяной панцирь.

Вдруг что-то стукнуло, совсем близко. Она встрепенулась, но не пошевелилась. Мозг проснулся, но тело отказывалось подчиняться. Оно окаменело. Татьяна напряглась и крикнула. Увы, вместо крика получился хриплый стон. Она сорвала голос истерикой. А наверху кто-то ходил. Она слышала. В последнем порыве Татьяна все же сумела подняться еще на одну ступеньку. Пригнув голову, она стала стучать по крышке кулаком. Удар, еще один, еще, еще…

Она услышала голос Андрея:

– Сейчас! Я открою вас! Потерпите!

Бухнуло что-то тяжелое, затем поднялась крышка, ворвался свет, а вместе с ним тепло июльского дня. У Татьяны не было сил поднять голову. Она так и стояла с пригнутой головой, пока Андрей не вытащил ее из этой страшной ямы. Он подхватил ее на руки и отнес в дом, уложил на кровать.

– А где Даша?

– Украли, – сиплым голосом ответила Татьяна и беззвучно заплакала.

– Как украли? – помертвевшим голосом спросил Андрей, опустившись на край кровати.

– Мы завтракали, – шептала Татьяна, так как голоса почти не было, – потом я полезла в яму за мясом. Потом меня кто-то закрыл. А Даша…

Она опять заплакала. Андрей нагнулся, облокотился о свои колени, опустил голову в ладони.

– Андрей! Надо ее искать. Что же ты сидишь? – просипела Татьяна.

Он не ответил, молча встал и вышел из дома. Татьяна, все еще дрожа от холода, поднялась с кровати, но ноги подкашивались. Она снова села на кровать и посмотрела на ноги. Они были синюшного цвета и холодные, как ледышки. Татьяна начала растирать их, но и руки плохо слушались ее. На столе стоял одеколон, которым они по вечерам спасались от комаров. Кое-как дотянувшись до края клеенки, она дернула ее на себя. Одеколон упал на пол, но не разбился. Она хотела наклониться за пузырьком, но вместо этого кулем повалилась на пол. Выругав себя за неуклюжесть, она села на полу, взяла пузырек, вылила на ладонь чуть ли не треть одеколона и начала растирать им ноги. Она терла до тех пор, пока не почувствовала, как ногам сначала стало тепло, а потом жарко. Ступни покраснели, начались зуд и покалывание. «Неужели я отморозила ноги, как зимой?» – удивилась Татьяна, но тут же ее мысли перескочили на Андрея и Дашу. Поднявшись на ноги, она вышла во двор. Андрея нигде не было. Значит, он ушел. Татьяна вернулась в дом, набрала на сотовом номер Виталия и косноязычно, какими-то рублеными фразами, все тем же сиплым голосом рассказала о случившемся. Виталий лишь сказал: «Жди. Скоро буду» – и отключился.

Через двадцать минут Виталий, примчавшись на «ЗИЛе» со своей фермы, уже заходил во двор на Береговой. Татьяна сидела на крыльце, укутавшись в одеяло. Ее бил озноб. Виталий, ни слова не говоря, взял ее под руку и повел к машине. Он привез ее в больницу, где ей поставили какой-то укол и уложили в койку. Она провалилась в сон и проснулась лишь на следующее утро. Рядом сидела матушка Ирина.

– Ну, слава Богу, проснулись! А теперь я позову врача. Подождите немного.

Пришла пожилая женщина в белом халате и с фонендоскопом на шее. Она поздоровалась, села на стул, взяла Татьяну за запястье, посчитала пульс, затем послушала сердечные тоны и легкие, нахмурилась:

– Да, голубушка, легкие мне ваши не нравятся. И похоже, температура появилась. Давайте-ка измерим!

Врач поставила градусник и терпеливо ждала, когда он нагреется.

Температура оказалась и в самом деле повышенной. К тому же у Татьяны начался кашель. Она не могла произнести ни одного слова, чтобы не закашлять. Врач назначила лечение и ушла. Снова в палату заглянула матушка Ирина:

– Я сейчас уйду ненадолго, а потом вернусь, хорошо?

– Ирина, спасибо, но я не настолько больна, чтобы возле меня сидеть. – Татьяна снова закашлялась. – Вы мне скажите, что с Дашей. Ее нашли?

– Пока нет. Андрей все село на ноги поставил. Приваловские тоже подключились. А здесь сидит следователь. Он к вам пришел. Вы сможете говорить?

– Конечно. Пусть войдет. Мне бы только теплого чаю. Очень пить хочется.

– Я сейчас. Мигом.

Вошел сухощавый мужчина в светлой клетчатой рубашке и больших роговых очках.

– Доброе утро, Татьяна Михайловна. Меня зовут Рочев Игорь Иванович, я следователь из Приваловской прокуратуры. Мы можем побеседовать? Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, нормально. Спрашивайте. Следователь дождался, когда Татьяна прокашляется, и задал первый вопрос:

– Вы кого-нибудь подозреваете в совершении похищения ребенка?

– Нет, я не думала об этом. Никого конкретно. Хотя… Вчера на берегу…

– Я уже знаю об этом эпизоде. Вы про двух парней, которые приставали к девочке?

– Да.

Вошла матушка Ирина с подносом, на котором стояли тарелка с манной кашей и стакан чаю. Она молча поставила поднос на тумбочку и вышла. Татьяна взяла стакан и с жадностью выпила почти весь чай.

– А кроме этих двоих, никто на ум больше не приходит? Подумайте как следует, я не тороплю вас.

– Нет, больше никого не могу назвать. Но разве мало того, что эти…

– Мы их уже задержали и допросили.

– И что? – Татьяна подалась вперед.

– Они непричастны. Во всяком случае, к самому похищению. Но выпускать мы их не собираемся. Возможно, что они как-то связаны с похитителями. Татьяна Михайловна, вы что-нибудь или кого-нибудь подозрительного видели в момент похищения или до него?

– Нет, как будто ничего. Точно ничего не видела. Мы, как обычно, завтракали во дворе, а потом я полезла в яму за мясом.

– А для чего вам понадобилось мясо?

– Чтобы отнести его Андрею, отцу Даши. Он работает в церкви, делает роспись. А собственно, почему…

– Так. Понятно. Значит, ничего не видели и ничего не слышали.

– Почему же? Когда я была на самом дне этой проклятой ямы, я услышала Дашин крик.

– Так. И все? Других голосов или звуков не было?

– Нет. Только стук закрывающейся крышки.

– А во сколько это произошло?

– Полдесятого. Я посмотрела на часы, перед тем как встать из-за стола.

– Значит, вы пробыли в яме четыре с половиной часа. Андрей Владимирович освободил вас в два часа пополудни.

Татьяна снова закашлялась. Следователь попрощался и вышел.

Тут же дверь вновь открылась, и вошла сестра со шприцем. Она сделала укол, оставила таблетки и ушла. Татьяна осталась одна. Она почувствовала сильную слабость. Голова кружилась, в спину как будто вонзались десятки иголок, горло саднило. Но все это было пустяками по сравнению с бедой, которая обрушилась на Андрея. Как он там? Чем сейчас занят? Наверняка не спал всю ночь. Татьяна тихо застонала, покачивая головой из стороны в сторону. Это она во всем виновата! Она не уберегла девочку. Он доверил ей самое дорогое, а она не оправдала этого доверия. Он ненавидит ее сейчас. И правильно делает. Господи! За что такие муки? За что?

Она вновь забылась в тяжелом сне, а когда очнулась, уже вечерело. И опять рядом с ней была матушка Ирина.

– Поспали? Вот и хорошо, – говорила она с Татьяной, как с ребенком. – А теперь надо сменить рубашку. Эта совсем мокрая, хоть выжимай. Слабость у вас большая, а потому и пот. Давайте я помогу. Вот так. И хорошо. Поднимите правую руку. Теперь левую. Вот так. И чудесно. А теперь я простынку поменяю. Ничего, ничего. Вставать не надо. Вот так. И хорошо. Я сестру позову. Укол надо поставить и лекарство выпить. Я сейчас.

После укола и приема лекарств она немного отдохнула, а потом матушка покормила ее кашей с творогом. Татьяна отказывалась, а матушка мягко, но неотступно уговорила ее съесть несколько ложек. Дверь скрипнула, приоткрылась, и показалась голова Виталия.

– Привет, сестренка! Ты как, ничего? Можно к тебе?

– Проходи.

Матушка Ирина деликатно попрощалась и ушла. А Виталий осторожно присел на краешек стула и с жалостью оглядел Татьяну.

– Совсем исхудала. Это надо же, воспаление легких подхватить! Хотя конечно. Любой бы схватил. Посиди четыре часа на льду-то.

– Виташа, а где Андрей? Что с ним?

– А что Андрей? Я его видел после обеда у здания администрации. Он в машину к следователю садился. Видимо, поехали в Привалово.

– Что, так и нет никаких следов?

– Пока нет. Опросили почти всех жильцов на Береговой. Никто ничего не видел. Будто с неба свалились эти гады. Да и потом, с девочкой, тоже куда-то испарились.

– Но так не бывает.

– Да знаю, что не бывает. И все же… Слушай, говорят отчим у Даши крутой чувак. Крупный бизнесмен. Недвижимость на Кипре, загородный особняк и прочая.

– Да. Не бедный.

– Ну! Вот где копать-то надо! Не сегодня завтра позвонят, сообщат сумму выкупа, и все!

– Как ты легко все разложил. Неужели не видел по телевизору, чем порой заканчивается киднепинг?

– Знаю. Это я из-за тебя. Чтобы, значит, настроение тебе поднять…

– Господи! При чем тут мое настроение? Да мне волком выть хочется! Я жить не хочу! Понимаешь?

– Таня! Ты вот что! Ты перестань тут такое говорить! Ты не виновата! Поняла? Эти фашисты если уж задумали такое, то в любом случае украли бы девочку. Хоть с тобой, хоть без тебя.

– И все же они украли ее прямо из-под моего носа. А потому нет мне оправдания. Виталий, мне нужен мой телефон. Привези мне его, пожалуйста. Я подключу областную прокуратуру, я ОМОН вызову, всех на ноги поставлю, но девочку найду!

– Только вряд ли живую, – мрачным голосом подытожил Виталий.

– Почему? – выдохнула Татьяна и закашлялась.

– Да потому, дурочка ты моя, что эти шакалы от страха обделаются и в первую очередь избавятся от главного свидетеля, то есть от своей жертвы. Поняла?

– Да. Но что мне делать, Виташа, подскажи!

– Лечиться, вот что! У тебя двусторонняя пневмония. Отек может начаться. Поняла? А уж тогда ты и вовсе ничем не поможешь Андрею. Сейчас я уйду, а ты спи. Сон – лучшее лекарство. Поняла?

– Да. А завтра утром ты придешь?

– Приду. Спи. До свидания. Виталий наклонился, чмокнул Татьяну в щеку и вышел из палаты.

Она долго лежала, обуреваемая тяжелыми думами, но болезнь все же взяла свое. Татьяна забылась коротким сном. Ей снились кошмары: плачущая Даша, какие-то хохочущие мерзкие рожи, Симаков в галстуке и со свиным рылом, секретарша Семенова в эсэсовской форме и толстая вахтерша с лакокрасочного завода. Вахтерша пила из бутылки лак и нахваливала его, мол, самый вкусный лак в мире.

Татьяна проснулась от того, что ей показалось, будто она поверила вахтерше и выпила лак. Во рту была нестерпимая горечь. Татьяна вспомнила, что проглотила перед сном какие-то горькие порошки, а воды, чтобы их запить, не хватило. Татьяна встала с кровати и, держась от слабости за стенку, вышла в коридор. На посту дремала молоденькая сестра. Татьяна позвала ее и попросила воды. Сестра недовольно поджала губы, взяла у нее стакан и пошла к бачку с кипяченой водой. Жажда была такой сильной, что Татьяна тут же, не заходя в палату, осушила стакан. Когда она вернулась к себе, то увидела на кровати синий конверт. Дрожащими руками она распечатала его и прочитала текст: «Не вздумай поднимать шухер, иначе девчонке не жить. Молчание – золото. Запомни!» На ватных ногах Татьяна подошла к окну. Оно было приоткрыто.

Едва дождавшись рассвета, Татьяна переоделась в свой сарафан, висевший тут же на гвоздике, и вылезла в окно. Сначала она ничего не чувствовала, шла быстро и легко, но вскоре начала задыхаться и кашлять. Надо было что-то предпринимать. Она вспомнила, что дома есть лекарство от кашля. Татьяна решила пойти сначала на Береговую. Каждые пятьдесят метров она останавливалась и отдыхала. Кашель душил ее, к тому же поднялась температура, кружилась голова, мучила жажда. Татьяна не помнила, как оказалась на Береговой, возле своего дома. Она вошла в калитку, доплелась до крыльца и упала без сознания на ступеньки.

За окном виднелся старый, кряжистый тополь. Его темная листва поблескивала на солнце и лениво шевелилась от слабого ветра. Этот тополь был ей знаком. Он рос на самом обрыве, и поэтому часть корней со стороны реки оголилась. Татьяна перевела взгляд на стену комнаты и увидела двойной портрет деда с бабушкой под стеклом в старой деревянной рамке. Почему раньше она не обращала на него внимания? Какие они здесь молодые и красивые! Конечно, приваловский фотограф подкрасил, подретушировал лица, но черты, их фамильные кармашевские черты остались неизменными.

Как она оказалась в этой кровати? Татьяна вспомнила, как шла по улицам села, как вошла в калитку родного дома, но дальше все обрывалось. До нее донеслись громкие голоса. Во дворе кто-то кричал. Она откинула одеяло. На ней был все тот же сарафан, который она надела в больнице. Вдруг она вспомнила о синем конверте. В висок ударила кровь, сердце зачастило. Татьяна закашлялась, держась за спинку кровати. Когда кашель прошел, она пошла на кухню, где стоял умывальник, умылась, почерпнула из ведра воды, напилась. И вновь во дворе кто-то закричал. Это был женский голос, высокий, с визгливыми модуляциями. Татьяна вышла в сени, остановилась, замерла в неловкой позе.

– Как ты смел забрать девочку без моего разрешения?! – кричала женщина, срываясь на рыдания. – Я бы никогда не позволила увезти ее в эту дыру! Слышишь?! Да разве можно доверять ребенка юродивому? Ты же юродивый! Чокнутый! Для тебя ничего не существует, кроме твоего идиотского искусства! Как я прожила с тобой десять лет, ума не приложу! Разве это была жизнь? Нищее, беспросветное существование! А если и появлялись деньги, то все уходили на краски, холсты, книги и прочую дребедень. Если бы не моя мать, мы бы с голоду подохли! Что мне сейчас делать? Я с ума сойду, если с ней что-нибудь произойдет! Слышишь, ты? Это ты виноват во всем! И эта твоя мадам! И почему она не окоченела совсем в этой яме? Там ей и место!

– Елена! Прекрати! – раздался глухой, безжизненный голос Андрея.

– Ты еще и защищаешь ее? Да кто она такая, чтобы касаться моей дочери? Какое она право имела вообще подходить к ней? Если бы не эта ворона, Даша была бы сейчас со мной. Это она проворонила ее! У нее на уме было только одно – выскочить на старости лет замуж за такого олуха, как ты, а на девочку ей плевать!

– Елена! Заткнись сейчас же или…

– Ну, что же ты замолчал? Что «или»? Ударишь? Ха-ха! Да ты даже на это не способен, бабник чертов! Проваландался с этой, а про дочь забыл! Боже, что же мне делать? Доченька моя родная, где же ты?

Женщина зарыдала. Стукнула калитка, послышался незнакомый мужской голос:

– Лена, успокойся! Сейчас надо действовать, а не слезы лить. Я уже связался с областным управлением. Генерал обещает принять экстренные меры. Поднимут все лучшие оперативные силы. Весь район оцепят, каждый дом обыщут, но девочку найдут. Вот увидишь.

Татьяна и сама не поняла, как оказалась на крыльце.

– Отмените все, я прошу вас! Нельзя поднимать шум. Иначе… – Она закашлялась.

Посреди двора стояла высокая загорелая блондинка в светлых бриджах, розовом топике, обтягивающем ее тонкую талию, и ненавидящим взглядом буквально испепеляла Татьяну. Рядом с ней был полный, с бритой головой мужчина, от которого так и веяло благополучием и умением жить. Он с интересом разглядывал Татьяну.

Андрей быстро сходил в дом и вернулся со стаканом воды. В тот момент, когда он подавал стакан Татьяне, все еще мучимой судорогами кашля, блондинка вновь завизжала:

– Ради Бога, избавьте нас от ваших телячьих нежностей! Что вы там говорили по поводу шума? И вообще! Почему вы тут распоряжаетесь?

– Мне ночью подбросили анонимку, вот она. Татьяна достала из кармана платья мятый листок и подала Андрею, но его бывшая жена, тигрицей подскочив к нему, выхватила листок и вслух прочитала текст. Все замолчали. Немая сцена длилась не больше полминуты. Мать Даши вновь зарыдала, и теперь уже вода потребовалась ей. Ее муж сходил за ворота, где стоял их автомобиль, принес бутылку с минеральной водой и пластмассовый стаканчик. Елена сделала два глотка и немного успокоилась.

– Давайте сядем и спокойно обсудим. Криками и истерикой мы ничего не добьемся, – решительно сказала Татьяна.

Нет, не зря она занимала высокую должность. Ее ценили и уважали именно за деловые качества, твердый характер, умение мобилизовать и себя, и всех вокруг.

Они сели за стол. Татьяна близко увидела лицо Елены. В ее заплаканных глазах застыла невыносимая боль, такое непередаваемое словами страдание, что жалость к ней пересилила неприязнь, возникшую в первый момент.

– Пока мы не знаем мотивов похищения, но они должны проявиться в самое ближайшее время, – говорила Татьяна тихим, хриплым голосом. – Главное сейчас – это не спугнуть преступников, не дать им повода пойти… на крайние меры.

Елена громко всхлипнула, но от рыданий сдержалась. В калитку постучали, и тут же вошли двое мужчин. Это были следователь Рочев и знакомый уже Татьяне прокурор. Они поздоровались, представились и тоже сели за стол.

– Татьяна Михайловна, – начал первым прокурор, – вы нас изрядно напугали. Разве можно вот так? Никого не предупредили…

– Извините, конечно, но мне нужно было в первую очередь предупредить отца Даши.

– О чем?

– Вот. Читайте.

Татьяна пододвинула к прокурору анонимку, лежащую на столе. Он быстро пробежал ее глазами, передал следователю, кашлянул, потянулся за сигаретами.

– А ведь мы с таким же письмом приехали. Его утром на больничном крыльце нашли.

– С каким? – выдохнула Елена.

– Вот оно.

Елена схватила письмо, прочитала и вновь заплакала.

– А в конверте было это, – добавил Рочев, вынимая из конверта заколку в виде бабочки, Дашину заколку.

С Еленой случился обморок. Татьяна схватила бутылку с минеральной водой, набрала полный рот и с силой брызнула на лицо несчастной. Та открыла глаза, обвела всех недоуменным взглядом.

– Андрей, принеси валидол, он на полке над столом, – быстро сказала Татьяна и опять закашлялась.

Станислав, муж Елены, осторожно вытирал ее лицо, приговаривая какие-то нежные слова. Прибежал Андрей с валидолом. Елена положила под язык таблетку, расслабленно откинулась на спинку стула.

– Игорь Иванович, – обратилась к следователю Татьяна, – как вы считаете, надо ли в данный момент разворачивать большими силами оперативно-розыскную работу?

– Думаю, что нет, не надо.

– И я так считаю, – согласился прокурор. – Нам пока неизвестны мотивы. Оба письма ни о чем не говорят, кроме как о молчании. А вот о каком молчании идет речь, тут надо подумать. То ли преступники требуют молчать о похищении, то ли хотят заставить молчать о ранее совершенных преступлениях. Татьяна Михайловна, у меня из головы не идет недавний разговор о свалке в Красном бору. Почему-то именно он вспомнился в первую очередь, когда я узнал о похищении. Что вы об этом думаете?

– Неужели? Нет, не может быть. Из-за того совещания у Симакова? Это как же надо испугаться, чтобы пойти на такое? Но ведь этот проклятый мусор по всем дорогам России разбросан, на каждом пустыре, на каждой окраине города или поселка. И никому до этого дела нет.

– А может, вы ненароком задели более серьезное преступление? И, сами того не подозревая, подошли вплотную к осиному гнезду?

– Не знаю. Возможно, – задумалась Татьяна. – Мне не понравилось поведение Симакова. Он явно трусил, даже перепугался. В селе ходят слухи, что он берет взятки, в том числе и за незаконный вывоз мусора.

– Мы сейчас работаем в этом направлении, – подтвердил слова Татьяны следователь. – Но похоже, в районе завелись хищники покрупнее. Завтра приезжает представитель ФСБ, будет серьезный разговор. Эта информация, как вы понимаете, не для распространения.

– Товарищ прокурор, – заговорил Станислав, – я только что связался с генералом МВД Сомовым, попросил о помощи. Может, пока отменить?

– Да, я попрошу срочно с ним связаться и объяснить ситуацию. Надеюсь, она вам сейчас уже ясна. Не будем поднимать панику. Пусть преступники пока полагают, что инициатива в их руках и что они могут диктовать свои условия. Мы поехали, Татьяна Михайловна, но все-таки подумайте еще раз, может, всплывет в памяти какая-нибудь деталь, которая прольет свет на это дело.

– Хорошо, я подумаю, – ответила Татьяна, через силу поднимаясь со стула, чтобы попрощаться с работниками прокуратуры.

– Андрей Владимирович, – обратился к Андрею следователь, держась за скобу калитки, – вы мне понадобитесь через два часа. Я буду в отделении милиции.

– Я приду, – сдержанно ответил Андрей и пошел в дом.

Станислав вышел за ворота вместе со следователем и прокурором.

– Я так и знала, что без вас тут не обошлось! – внезапно крикнула Елена, как только они остались вдвоем с Татьяной. – Значит, заварили кашу с каким-то мусором, как будто важней дела нет, напугали местных чинуш до посинения, вот они и устроили вам киднепинг, чтобы неповадно было! Но при чем тут мой ребенок, я вас спрашиваю! В разменную монету превратили несчастное дитя ради своей идиотской карьеры. Да кому вы нужны, облезлая ворона? Вся ваша политика гроша ломаного не стоит и вы вместе с ней! Да я вас в порошок сотру, если…

Во двор вернулся Станислав. Он подошел к Елене, положил руку ей на плечо и начал уговаривать:

– Леночка, тебе нельзя расстраиваться. Опять будет обморок. Перестань. Эта женщина нам еще пригодится. Слышала, что сказал прокурор? Ее просят вспомнить детали, которые помогут найти Дашеньку. Поедем в гостиницу. Тебе надо отдохнуть.

Он говорил о Татьяне в третьем лице, как будто она не сидела тут же, в метре от него. Очевидно, для него, привыкшего жить и делать деньги благодаря высоким связям и только им, обычные люди не представляли никакой ценности. Татьяну он не знал, так как департамент культуры не входил в круг его интересов.

Впервые Татьяна не смогла дать отпор обидчикам. И не потому, что их наглость не знала границ и она растерялась, не найдя нужных слов в свою защиту. Нет. Дело в том, что она сама чувствовала свою вину. Она сама была себе обвинителем и судьей.

Она казнила себя безжалостно и бескомпромиссно. А их слова лишь подливали масла в огонь, на котором она медленно сгорала, не прося ни помощи, ни сочувствия.

Елена встала, поддерживаемая под локоть Станиславом, и, не удостоив Татьяну взглядом, молча пошла к калитке. Станислав мимоходом кивнул Татьяне и поспешил за женой.

Татьяну снова душил кашель. Она выпила воды, но это не помогло.

Поднявшись из-за стола и продолжая кашлять, она пошла в дом.

Андрей лежал на кровати прямо в одежде и обуви. На ее появление он не отреагировал, так и продолжал сосредоточенно смотреть в потолок. Татьяна не нашлась что сказать ему. Она немного постояла на пороге большой комнаты, где был Андрей, и пошла в горенку бабы Анны. Там в шкафу сняла с плечиков платье, взяла с полки чистое белье. Переоделась, расчесала спутанные волосы. Ее не волновало, что перед чужими людьми она предстала в таком помятом виде. Она думала об Андрее. Почему он молчит? И что кроется за этим молчанием? Неужели все кончено? Она опротивела ему, и он с трудом выносит ее присутствие? Да, это так. Иначе бы он поговорил с ней. И в больницу не пришел. Это тоже о многом говорит. Он терпит ее лишь по одной причине. Она должна вспомнить «детали». Черт бы их побрал, эти детали! Откуда ей знать, какая гадина украла ребенка и какое отношение к этому имеет она, Татьяна? Она крепко зажмурилась, стиснула зубы, тихо застонала, уткнувшись лбом в зеркальную дверь шкафа. Что же теперь делать? Она не знает, как вести себя с Андреем. А вдруг он прогонит ее, как нашкодившую собачонку, отругает? Скажет, что интрижка исчерпала себя и сейчас ему не до нее, не до «телячьих нежностей»? Только не это! Пусть лучше молчит.

Татьяна пошла на кухню, налила в чайник воды, включила его и села на табурет возле стола. Так и сидела, пока не вскипела вода. Она налила кипяток в две чашки, заварила, положила сахар, размешала. Все это она делала как сомнамбула, неосознанно. В голове по-прежнему была одна мысль, вернее, вопрос: «Почему он молчит?» Татьяна пошла с чашками в комнату.

– Андрей, я… – начала Татьяна, но столкнулась с ним на пороге.

Андрей, ни слова не говоря, посторонился, пропуская ее в комнату, а затем быстро вышел из дома. Она услышала стук калитки, значит, он ушел совсем.

Татьяна поставила чашки на стол, подошла к окну. Погожий летний день набирал силу. На высоком небе – ни облачка, лишь веселые стрижи хозяйничали в его просторе. Глубокие тени от кустов и деревьев еще больше подчеркивали яркий, солнечный свет, позолотивший траву и песчаную дорогу на Береговой улице. Два белобрысых мальчугана проехали мимо окон на больших, явно не их по росту, велосипедах. Прошла старушка, ведя за собой козу на веревке. Жизнь продолжалась, но она не касалась ее, Татьяны, оказавшейся вдруг лишней и ненужной в праздничном от солнца и летних красок мире. Ей стало холодно. Она отошла от окна, постояла в раздумье перед кроватью, где недавно лежал Андрей, потом, как будто решившись на что-то, быстро подошла к старенькому фанерному буфету, открыла створку и достала с верхней полки пол-литровую бутылку водки. Ее держали на всякий случай – приход незваных гостей или от простуды. Татьяна поставила на стол бутылку, сходила на кухню за стаканом, села за стол. Она глубоко вздохнула, перекрестилась на иконку, стоящую на небольшой божнице в углу комнаты, и отвинтила колпачок бутылки. Но наливать не торопилась. Ее терзали сомнения. И вновь какое-то внезапное решение подбросило ее с места. Она вскочила, закрутила колпачок обратно, положила бутылку в пакет и выбежала из дома.

Татьяна подошла к флигелю отца Алексея, постучала в дверь. Ей никто не ответил. Она огляделась вокруг, но никого не заметила. Татьяна пошла к церкви. На крыльце стоял отец Алексей с двумя женщинами в белых платках и о чем-то беседовал с ними. Увидев Татьяну, он попрощался с женщинами и пошел ей навстречу.

– Дорогая Татьяна Михайловна! Зачем же вы ушли из больницы? Мне матушка рассказала, как вы тяжело болели. Она боялась за вас, всю ночь молилась, чтобы Бог не оставил вас, а вы…

– Ничего. Спасибо, отец Алексей, и матушке спасибо. Мне уже значительно лучше, – сухо ответила Татьяна, вся во власти своих мыслей, далеких от того, что говорил батюшка. – Я к вам вот по какому делу. Отпустите мне грехи, если можно.

– Вы исповедаться хотите?

– Да.

– Ну что ж. На все воля Божья. Идите в придел и подождите меня. Я скоро.

Татьяна стояла перед образом Девы Марии и не узнавала себя в изображении. Художник дополнил живую натуру своим видением, и это одухотворило образ, вознесло его над мирской суетой. Богоматерь смотрела на Татьяну печальным взглядом и как будто видела перед собой не только эту земную женщину, но и весь ее жизненный путь, от рождения и по сей день, самый тяжелый в ее жизни. «Ах, Андрей! Как прекрасна твоя кисть! Но ведь это и душа твоя. Художник наполовину пишет тем, что у него внутри. Тогда почему…» Она не успела закончить свой мысленный монолог. Вошел отец Алексей, и началось таинство. Татьяна рассказала батюшке о своей любви к Андрею и Даше, о том, что она виновата в ее исчезновении, о сложных отношениях с братом, об Оксане, о ненависти и одновременно жалости к Елене. Лишь об одном она не сказала священнику, но об этом нельзя говорить никому. Батюшка именем Христа отпустил ее грехи.

Татьяна вышла из храма с легким сердцем. Теперь не страшно. Теперь она освободится навсегда и от несчастной любви, и от грехов. То, что она задумала самый тяжкий грех, ей не приходило в голову. Главным для нее сейчас было обретение вечной свободы.

Она спустилась по знакомой тропинке к реке, посмотрела вокруг себя – ни души. Зайдя в заросли ивняка, Татьяна села в траву, вынула из пакета бутылку, открутила колпачок и начала пить жгучую жидкость. Она знала, что если оторваться от горлышка и перевести дыхание, то продолжить эту пытку она не сможет. Ее просто вырвет. Поэтому, зажмурившись и задержав дыхание, она пила и пила, пока в бутылке почти ничего не осталось. Задохнувшись, едва не потеряв сознание от шока и недостатка воздуха, она отбросила бутылку в кусты и легла на спину. Теперь надо ждать, когда наступит полное опьянение. Ждать пришлось недолго. Вторые сутки она почти ничего не ела. Алкоголь моментально оказался в ее крови, оглушил, одурманил. Он отодвинул реальный мир, и Татьяна оказалась в ином пространстве, в другом измерении, где нет страхов и горя, обид и условностей.

Ей стало тепло, даже жарко. Надо войти в воду, и жара отступит.

Раздеваться не стоит. Зачем? Все это бред сивой кобылы. Кому какое дело, в чем она, кто она, где…

Татьяна, шатаясь и спотыкаясь, пошла в воду. Странно, но она еще что-то соображает. Например, куда подевалось боковое зрение? Она видит только то, что прямо перед ней, в двух шагах, а дальше сплошной туман. Ни фига не видно. Татьяна хихикнула и пошла дальше. Вода обхватила ее колени. Или это не вода? А может, вододороросли? Тьфу ты! Какое дурацкое слово! Никак не выгововыривыть. Опять! Нет, все же это не вододо… Ой, лучше не повторять это невозможное слово! А-а! Понятно! Это платье запуталось в ногах. Эх, надо бы его снять! Как бы сейчас было легко плыть. Стоп! Разве она пловчиха? Не-ет. Она русалка. Опять не то. Зачем она здесь? О, она вспомнила! Ей надо утонуть. Татьяна опять хихикнула. Но как же это сделать? Плавать учат, а тонуть нет. Дурдом!

Вода уже была на уровне шеи. А она все шла и шла по дну, пока не ощутила темень. Инстинкт выбросил ее на поверхность воды. Она, не понимая, что делает и вообще что с ней происходит, легла на спину, как делала много раз, купаясь в водоемах, и, слегка подгребая руками, поплыла на середину реки. Солнце ослепило ее. Она закрыла глаза и только плавно шевелила руками, чувствуя свою невесомость. Такого блаженства она не испытывала ни разу. Наверное, это и есть счастье. Глупые люди, они не знают, что счастье здесь, совсем рядом. И она не знала. Как хорошо! Кто она? Почему в этой воде? Или это не вода, а облако? Мягкое, пушистое. Она лежит в нем и плывет по небу, плывет… А что там такое внизу, голубое-голубое? Река? Нет, озеро. Или море? Да, море. Морская вода так же хорошо держит, как это облако. Чудесно! Как хочется спать! Ужасно хочется. Она сейчас уснет. Надо только повернуться на правый бок, иначе не уснуть. Мешает солнце. А почему в море залезло солнце? Что оно там делает? Фу, какое вредное! Ничего не видно. Она совсем ослепла. Спать! Ничего не надо, только спать!

Татьяна повернулась на правый бок и сразу пошла ко дну. Она не осознала это, а опять почувствовала. Вода, темная, холодная, лилась в ее ноздри, уши, рот. Ей стало нечем дышать. И вновь инстинкт самосохранения, самый мощный из всех, что есть у живого существа, заставил ее карабкаться наверх. Она вынырнула на божий свет, открыла рот, чтобы глотнуть воздуха, и тут же камнем пошла вниз. Ей и невдомек было, что надо плыть, а не махать беспорядочно руками. Так повторялось несколько раз. Силы покидали ее. А сознание так и не возвращалось. Путаное, ускользающее, оно хотело спать, как и вялое, непослушное тело. И лишь инстинкты боролись за ее жизнь до последнего, до самого последнего вздоха.

Она уже не почувствовала рук Андрея, который вытащил ее из воды, а затем откачал из нее воду и сделал искусственное дыхание. Она, так и не придя в сознание, крепко, мертвецки уснула на кровати в его вагончике. Врожденные силы организма уберегли ее и от шока.

– Тут есть кто живой или как? – услышала Татьяна голос Виталия.

Она с трудом разлепила веки, но пошевелиться не смогла. В вагончике было темно.

– А водярой-то несет! Ну-у, мать честная, алкаши чертовы! Вы чего тут, перепились? Или лечитесь ею, родимою?

Виталий прошел в вагончик, включил зажигалку. В ее слабом свете он разглядел Татьяну. Рядом с ней ничком лежал Андрей и крепко спал. Его не разбудил даже громкий голос Виталия.

– Привет, сестренка! Ты куда пропала? Все ищут ее, а она водку пьет.

– Я не знаю, как попала сюда, – хрипло пробормотала она.

– Бывает. Есть кое-какие новости. Вставай, хватит валяться!

– Нашли Дашу? – радостно воскликнула Татьяна.

– Нет, к сожалению. Но на след, похоже, напали. Ребятишки с Зеленой, это за Береговой сразу улица, рассказали, что видели две машины. Раньше таких на улице не замечали. Одна – голубой «форд», допотопный совсем, а вторая – новая вишневая «Нива». Так что собирайся и Андрея буди, поедем к следователю. А я, главное, на Зеленую-то случайно заехал, к другу, он «болгарку» просил на неделю. Вот, значит, сидим с ним на лавочке, курим, а тут мелюзга крутится возле моей «нексии» и языками, понятное дело, чешет. Я слышу, что они про какие-то машины говорят, которые позавчера стояли на отшибе, за векшинским сараем, ну и уши-то навострил…

– Виташа! – закричала Татьяна вдруг прорезавшимся голосом, даже Андрея разбудила.

– Что? Что случилось? – спрашивал он, не очнувшись от сна.

– Ребята, бегом к следователю! – снова крикнула Татьяна и соскочила с кровати.

Ее качнуло в сторону, и, если бы не стоящий рядом Виталий, поддержавший ее за руку, она ударилась бы о стеллаж. Татьяна сморщилась, схватилась обеими руками за голову и вдруг оцепенела от пока еще не ясных воспоминаний.

– Андрей, а где я была?

– Ни хрена себе, дела! – присвистнул Виталий. – Это уже перебор, сеструха.

– Да прекрати ты чушь нести! – прикрикнула на него Татьяна. – Думаешь, я от нечего делать водку пила?

– Так ее все пьют по особому поводу, – хохотнул Виталий.

– Кончай, Виталий, этот балаган. Она ведь чуть не утонула сегодня, – мрачно произнес Андрей и поднялся с кровати.

– Как это? – Лицо Виталия вытянулось.

– Долго объяснять. Поехали к следователю, – сказал Андрей, приглаживая растрепанные волосы.

– Слушайте! А я знаю эту «Ниву»! – воскликнула Татьяна, жестикулируя руками и округлив глаза.

– Что? Откуда? – чуть ли не в голос спросили мужчины.

– Это из хозяйства Плужникова. Вот!

– Та-ак, – протянул Виталий. – Уже теплее. Все, кончаем базар! По дороге поговорим. Скорее в машину!

Спустя два часа в кабинете Рочева собралось довольно много народу. Обсуждали оперативный план одновременно в двух направлениях. По сведениям сотрудника ФСБ, приехавшего накануне в Привалово, в поселке существовала подпольная лаборатория по производству синтетического наркотика. Каналы поставки сырья были установлены, но до поры до времени не удавалось обнаружить место тайной лаборатории. Рассказ Татьяны Михайловны о таинственном «складе химреактивов» на заводе Плужникова свел все нити воедино. Кроме того, вишневая «Нива», стоявшая в день похищения на Зеленой улице, и «Нива», отъехавшая от крыльца химлаборатории, была одним и тем же автомобилем. Значит, эти преступления связаны между собой. Татьяна вспомнила также о том, что в разговоре мужчин упоминалась фамилия какого-то Пестренко.

– «Чтобы духу его не было. Организуешь, понял?» Примерно так сказал этот, который приказывал, – сказала Татьяна следователю.

– Ясно. Надо посмотреть среди неопознанных трупов, что появились за эти дни, – резюмировал это сообщение Рочев.

После часового обсуждения пришли к единому мнению, что аресты необходимо произвести одновременно в трех местах: в квартире Плужникова, в химической лаборатории и в квартире «мастера», как условно назвали подручного Плужникова, командовавшего разгрузкой химреактивов, хозяина вишневой «Нивы». Татьяна предложила упростить задачу захвата лаборатории. Она позвонила на сотовый телефон Нели, извинилась за поздний звонок и в двух словах объяснила важность ее присутствия в кабинете следователя. Виталий за пятнадцать минут доставил девушку в прокуратуру. Задача Нели была подойти к зданию лаборатории, позвонить и слезно попросить впустить ее внутрь под любым предлогом, например, оставила деньги, билеты на поезд и т. п. Единственным слабым звеном в расследовании было отсутствие сведений о местонахождении Даши. Но ждать дальше уже не было смысла. Было решено получить нужную информацию после арестов, любыми средствами, вплоть до силового давления.

Татьяна, Андрей, Виталий и Станислав с Еленой решили дожидаться окончания операции в местной гостинице. Она находилась в пяти минутах от здания прокуратуры. Им предоставили двухкомнатный люкс на втором этаже, в котором для каждого нашлось место для отдыха. Виталий устроился на кожаном диване и, так как не сомкнул этой ночью глаз ни на минуту, уснул сразу, едва голова коснулась подушки. Татьяна с Андреем провалились в огромных креслах, стоявших по обе стороны от дивана. Елена со Станиславом уединились в другой комнате, в спальне с широкой кроватью и зеркальными шкафами. Все молчали, так как наговорились за эти сутки вдоволь, да и обоюдная неприязнь мешала общению.

Татьяна посматривала на Андрея, запрокинувшего голову на спинку кресла, сидящего неподвижно с закрытыми глазами. Но он не спал. Она это чувствовала. И как тут уснешь, когда неизвестна судьба дочери. При мысли о Даше у Татьяны все внутри заныло. «Надо держаться. Все будет хорошо», – решила она, не позволив себе дальнейшего прислушивания к организму, и переключилась на мысли о собственной судьбе. Через четыре дня заканчивается отпуск, ей придется уехать в город. Они расстанутся с Андреем, а что потом?

Она до сих пор не была уверена, нужна ли она ему. Это он ей нужен, как воздух, как вот это солнышко, встающее из-за леса. Это она просыпается с мыслями о нем и ложится с тем же самым. В каждом ее вздохе, движении, слове есть частица его сути, и от этого ей не избавиться теперь до конца дней. Ах, сладкое слово «любовь», сколько в тебе горечи и муки!

К ним постучала дежурная, позаботившаяся об утреннем кофе. Она вкатила тележку с кофейником и бутербродами. Татьяна разбудила Виталия и попросила его позвать супругов. Елена, не спавшая сутки, отказалась от кофе и осталась в своей комнате, а Станислав вышел, пожелал доброго утра и сел на диван. Татьяна разлила кофе в чашки, разложила по тарелкам бутерброды. Мужчины хмуро и сосредоточенно, не поднимая глаз от чашек, пили горячий кофе, откусывая сразу половину бутерброда. Татьяна переборола в себе полное отсутствие аппетита и съела маленький кусочек хлеба с сыром. Она понимала, что иначе не будет сил, чтобы жить.

Зазвонил телефон Андрея. Он нервно отставил чашку и выхватил из кармана рубашки трубку. Все замерли в ожидании.

– Слушаю, – быстро произнес Андрей и тоже замер, вслушиваясь в голос абонента. – Так. Так. Понятно. Хорошо. Сейчас идем.

Он отключил телефон и посмотрел на Татьяну.

– Они выбили из Плужникова признание. Даша в Кармашах. В сторожке лесника. Это где-то в Белой…

– Роще! Я знаю, где это. В двух километрах от села, на юго-востоке, – возбужденно проговорил Виталий.

– Куда мы сейчас? – спросила Татьяна. – В прокуратуру или за Дашей?

– Рочев просил самодеятельностью не заниматься. Они могут от испуга… В общем, вы понимаете, – сказал Андрей.

– Да, я тоже так считаю, – согласился Станислав. – Пойду разбужу Елену.

– Тогда идем к Рочеву, – сказала Татьяна и первой вышла из номера.

Они остановились в лесу на проселочной дороге: «десятка» Рочева, «нексия» Виталия, «крайслер» Станислава и милицейский «уазик». Капитан, руководивший операцией, дал конкретное указание каждому милиционеру. Общей задачей группы было бесшумно окружить сторожку, ворваться внутрь и обезоружить преступников. Первыми, на разведку, пошли два молодых сержанта. Остальные четверо должны были залечь в кустах в двадцати метрах от сторожки. Рочев, тоже принявший участие в операции, строго запретил женщинам выходить из машин. С ними он оставил Виталия и Станислава, а сам вместе с Андреем скрылся в лесу.

Виталий стоял возле капота машины и курил. Татьяна сидела на переднем сиденье и всматривалась в придорожные кусты. Она знала наизусть лишь одну молитву – «Отче наш» – и сейчас повторяла ее, четко произнося каждое слово, и обязательно крестилась в конце.

Прошло двадцать минут. В лесу стояла обычная тишина: шелестела листва, перекликались птицы, стрекотали кузнечики.

– Господи! Сделай так, чтобы раба твоя Дарья осталась жива и невредима. Прошу тебя, Господи! – шептала Татьяна. Вдруг по лесу прокатился частый и сухой треск.

– Стреляют! – повернул к Татьяне побледневшее лицо Виталий.

– Господи, прошу тебя! – почти закричала Татьяна и заплакала.

Стрельба прекратилась, и вновь наступила тишина. Татьяна не выдержала и выскочила из машины.

– Ничего. Все будет нормально, – говорил слегка дрожащим голосом Виталий, неотрывно глядя на проселок, сворачивающий влево в полусотне метров от них.

Елена со Станиславом тоже не усидели в машине и вышли на проселок.

– Вы слышали стрельбу? – задыхаясь от волнения, спросила Елена, глядя на Виталия широко распахнутыми глазами.

– Слышали, – сдержанно ответил тот, закуривая уже третью сигарету.

– Что бы это могло означать? – спросил Станислав, у которого резко обозначились черные круги под глазами.

– Не знаю, – ответил Виталий. – Может, кто из бандитов побежал, вот и дали очередь для острастки.

– Доченька моя! – зарыдала Елена, пряча лицо в ладони.

– Лена, не надо, все будет в порядке. Не будут же они стрелять в ребенка, – неуклюже успокаивал ее Станислав.

– Ах, зачем, зачем я послушала тебя и оставила Дашеньку с бабушкой?! – закричала на весь лес Елена. – Вот что значит чужой ребенок! Чтобы я еще хоть раз уехала куда-то без нее!

Елена рыдала, прислонившись к двери автомобиля, а Станислав, не зная, как вести себя с закатившей истерику женой, топтался на месте, то засовывая руки в карманы светлых брюк, то вынимая их обратно. Он старался не смотреть в сторону Виталия и Татьяны.

– Идут! – выкрикнула Татьяна, увидев идущих по проселку милиционеров.

Два милиционера в бронежилетах вели какого-то парня, скрутив ему руки назад таким образом, что тот согнулся в три погибели и семенил на полусогнутых ногах. За ними шли еще двое в бронежилетах, держа автоматы слегка небрежно, в вытянутых руках и размахивая ими в такт ходьбе.

Татьяна с тревогой ждала появления Андрея. Но его все не было. Не было также и Рочева, и остальных участников операции, а главное, не было Даши.

– Дашенька, милая моя девочка, только бы все было в порядке, – шептала Татьяна, до рези в глазах всматриваясь в одну точку, туда, где проселок поворачивал влево.

Наконец показался Рочев, а за ним два дюжих милиционера. Они несли что-то тяжелое, какой-то мешок, держась за него по обе стороны. Андрея не было.

– Где же ты, Андрей, родной мой? Господи, помоги моему любимому! Помоги и сохрани! – шептала Татьяна. Она еще раз бросила взгляд на рослых милиционеров, несущих что-то тяжелое, и ахнула. Это был не мешок, а плащ-палатка, в которой лежал человек. Его рука, безжизненно свесившись, волочилась по пыльной дороге. Мертвый! Значит, стреляли не для острастки! Где же Андрей?

– Да-а, одного все же уложили, – мрачно комментировал увиденное Виталий.

И тут на дороге появился Андрей. Он нес на руках Дашу. Но почему она не идет сама? Неужели?! Татьяна вцепилась зубами в собственный кулак, чтобы не закричать при всех. Елена охнула и побежала. На середине пути она споткнулась и упала, буквально распластавшись на дороге. Рочев первым подбежал к ней и помог подняться. Он хотел было отряхнуть ее, но она его оттолкнула и бросилась к Андрею, уже приблизившемуся к ним. Татьяна не слышала их слов и поэтому по мимике и жестам пыталась понять, что там происходит. Она увидела, как Елена целует дочь, плача и улыбаясь одновременно, и облегченно перевела дыхание.

– Кажется, обошлось, – со вздохом облегчения произнес Виталий.

К Татьяне подошел Рочев.

– Спасибо за помощь, Татьяна Михайловна, – устало произнес он и улыбнулся. – Поеду домой, двое суток жене на глаза не показываюсь, опять разводом пугать будет.

– А этот что же, удрать хотел? – полюбопытствовал Виталий, жестом показывая на труп мужчины, который милиционеры запихивали в багажник «уазика».

– Оказал сопротивление, – сдержанно произнес Рочев и подал Виталию на прощание руку.

А Татьяна смотрела на Андрея, бережно держащего на руках дочь и усаживающегося в «крайслер». Елена уже была там. Автомобиль мягко развернулся и поехал в сторону села.

К Виталию подошел капитан, тихо произнес, стирая со лба пот:

– Девочку эти суки снотворным напоили. В Привалово ее повезли. Там и врачи, и аппаратура соответствующая. Ладно, мы тоже к себе. До свидания. Спасибо за помощь.

Мужчины обменялись рукопожатиями, и милиционер пошел к своему «уазику».

– А мы куда? – спросила Татьяна, растерянно глядя на Виталия.

– К нам. Батя там переживает, наверное. Поехали! – ответил Виталий, открывая дверь «нексии», и сурово добавил: – У нее все-таки родители есть. Не надо уж тебе лезть туда.

Татьяна приняла душ, переоделась в Надеждин халат, пошла во двор, где мужчины уже накрыли обеденный стол.

– Ох, и исхудала же ты, племяшка, – жалостно покачал головой дядя Паша.

– Ничего. Были бы кости, а сало купим, – сострил Виталий, наливая в рюмки водку.

– Я не буду, – поморщилась Татьяна.

– А тебе никто и не наливает, – грубовато ответил Виталий и взялся за графинчик со смородиновой настойкой. – А от этой уж не отказывайся. Чистейший смородиновый сироп. Любимый напиток папаши Пуаро.

– Надо же, – подколола его Татьяна. – Грамотный.

– А как же. В телевизоре, чай, видели, знаем.

– Ладно уж, смородиновой попробую.

– Правильно. Лучшего лекарства от стресса не придумали. Кстати, водка тебя спасла от пневмонии. Так получается? Ты же говоришь, и кашель, и колотье в спине прошли. Не зря, видать, ее, родимую, придумали. Не зря! Ну давайте!

Они выпили и приступили к борщу из свежих овощей. На Татьяну вдруг напал такой аппетит, что она даже попросила добавки.

– Молодец! Так держать! – хвалил ее Павел Федорович, наливая в тарелку половник наваристого борща.

– Как там Дашутка? – ни к кому не обращаясь, спросила Татьяна, задумчиво глядя на белых голубей над крышей соседнего дома.

– Я думаю, что все будет хорошо. В Привалово отличные врачи, помогут, – уверенно сказал Виталий, наливая себе вторую рюмку.

– Это ж надо такое с невинным дитем вытворять! Живодеры чертовы! – выругался Павел Федорович. – Правильно одного-то укокошили. Туда ему и дорога.

– Я бы и второго уложил, будь моя воля, – со злостью сказал Виталий. – Много мы церемонимся с этим отребьем. Законы надо ужесточать, а наши депутаты, наоборот, ваньку ломают, видишь ли, высшая мера им негуманной показалась.

– Но ведь были случаи, когда невиновных расстреливали, – возразила Татьяна. – Проводили повторное расследование, и оказывалось, что «ошибочка вышла». А человека-то уже не вернешь.

– Да. Конечно, были единичные случаи. И все же я за смертную казнь обеими руками, – упрямо отстаивал свое мнение Виталий. – Да если бы с моим ребенком такое сделали, я бы своими руками порвал в клочья! Думаете, стал бы ждать, когда наш «самый гуманный в мире» суд начал с ними разбираться? Нет уж!

– А потом тебя этот же суд и посадил бы на десять лет за самоуправство, – резонно заметил Павел Федорович. – Нет, самосуд еще никого до добра не доводил.

– Ладно. Чего я разошелся, как холодный самовар? Ты, Татьяна, совсем позеленела за эти дни. Иди-ка спать на второй этаж. А я покурю с батей и тоже на боковую. На свежем воздухе, под яблонькой, часик давну. Мне еще сегодня в поле ехать.

Татьяна и в самом деле страшно устала. Она кое-как доплелась до комнаты на втором этаже и легла, не раздеваясь, прямо на покрывало. Через секунду она уже спала.

Ей приснился хороший сон, светлый, радостный. Как будто они с Андреем рвут ромашки на лугу. Луг огромный, необъятный. Солнце играет на лепестках, бабочки перелетают с цветка на цветок, а они стоят напротив друг друга, но не рядом, а в отдалении, срывают ромашки и говорят что-то веселое. Она смеется, а Андрей сдержанно улыбается. Вдруг она выпрямляется и, держа ладонь козырьком, осматривается вокруг.

– Даша! – крикнула Татьяна и проснулась. Солнце уже ушло на другую сторону дома. В комнате было прохладно от ветерка, влетающего в открытое окно. Тонкая прозрачная штора надувалась парусом и трепетала под его напором. На столе стояла ваза с ромашками. «Вот они откуда взялись!» – подумала Татьяна и пошла вниз, к телефону. Она набрала 09 и спросила, как позвонить в приемный покой приваловской больницы. В приемном покое долго не отвечали. Татьяна ждала, крепко сжимая в руке трубку, даже пальцы побелели. Наконец на том конце провода девичий голос ответил:

– Приемный покой. Слушаем.

– Скажите, пожалуйста, как самочувствие Даши Ермиловой?

– Это которую украли?

– Да.

– А кто спрашивает?

– Из кармашевской администрации.

– Состояние стабильное. Температура 36,4. Давление в норме, хотя и немного понижено. Сердце в порядке. Анализы мочи и крови у лечащего врача. В данный момент проводится курс терапии.

– Интенсивной?

– Зачем? Обычной. Девочка самостоятельно двигается. Поела. С ней ее родители. Так что все в порядке.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Улицы Кармашей, по которым шла Татьяна, изменились до неузнаваемости. Она с удовольствием разглядывала дома, палисадники, людей, как будто не видела ничего этого сто лет. Ее умиляли тигровые лилии, рыжими огнями полыхнувшие в высокой траве за штакетником, радовала яркая афиша нового фильма, наклеенная прямо на дверь магазина, тешили взор старушки в аккуратных платочках, семенящие с рынка с пустыми корзинками наперевес, – словом, все вокруг, что в суете дней мы привыкли не замечать, приводило ее в восторг.

Она вошла в калитку своего дома, остановилась, перевела дух. Как не хочется входить в пустой дом! Но ведь она сильная взрослая женщина. Хватит ныть! Надо жить всему вопреки – дурному настроению, болезням, вредному начальству, злым пересудам. Богом тебе даровано самое ценное – жизнь! Так живи, чего еще?

Она вынесла матрасы и одеяла на просушку, вымыла окна до хрустального блеска, даже побелила печь, найдя под навесом ведро с известью. Во дворе тоже навела идеальный порядок. Когда критически оглядела результаты своего труда, поднявшись на крыльцо, сочла, что не хватает последней изюминки, яркого пятна в слишком унылом дворе. Она пошла в сад и нарвала букет из всего, что там росло: ноготков, дельфиниумов, люпинов, ромашек и даже васильков. Когда входила с букетом во двор, открылась калитка, и в ее проеме показался Андрей. Бледный, худой, с ввалившимися глазами. У нее оборвалось сердце.

– Андрюша! А я ждала тебя. Видишь, даже букет нарвала. Как Даша? – без остановки говорила Татьяна, подходя к нему и с болью замечая трехдневную щетину, горькие складки в уголках рта, темные круги под глазами.

– Сейчас уже хорошо. Тебе привет передает. У Татьяны внутри разлилось тепло. «Девочка, солнышко мое! Не забыла обо мне!»

– А я по дороге пирог с рыбой купила в кулинарии. Поешь?

– Угу. Только в баню схожу.

– Я как раз натопила. Думаю, придешь, надо хоть помыться, побриться…

Она побежала в дом за чистым бельем, а потом проводила его, как маленького, в баню. Даже предложила потереть спину, но он отказался.

Татьяна застелила чистой скатертью стол, поставила на него банку с цветами, разрезала пирог, налила в чашки горячего чаю.

Уже смеркалось, когда они, напившись чаю, отдыхали, сидя бок о бок на крыльце. Андрей рассказывал о том, как освобождали Дашу. У него на глазах застрелили одного из бандитов, замахнувшегося на милиционера топором. А потом, когда капитан заглянул в сторожку и крикнул: «Все чисто!» – Андрей кинулся внутрь и увидел спящую прямо на полу, на какой-то телогрейке, Дашу. Личико ее было чумазым, с высохшими полосками от слез. Эта деталь особенно расстроила Татьяну. Не выдержав, она всплакнула.

– А что сказал лечащий врач? – спросила Татьяна, шмыгнув носом.

– Сказал, если бы эти отморозки дали еще одну дозу снотворного, то были бы необратимые последствия.

Андрей кашлянул, полез в карман за сигаретами.

– А я решила бросить, – сказала Татьяна.

– Что? – не понял Андрей, щелкая зажигалкой.

– Курить.

– Молодец. Вообще я давно хотел об этом сказать. Зря вы, женщины, все прерогативы мужские позабирали. Брюки, сигареты, профессии… От этого испортился ваш характер.

– Но женщины здесь ни при чем. Унификация, неотъемлемая составная прогресса и современной цивилизации, проникла во все сферы, в том числе и в так называемый человеческий фактор. Возьми, к примеру, моду «унисекс».

– Это ты сейчас с кем говорила? – иронизировал Андрей, озираясь по сторонам.

– Андрей! С тобой невозможно говорить о серьезном.

– Извини. Итак, унисекс. Но это преходяще, а ведь мы о вечном с тобой говорим или нет?

– О вечном. Но ведь «все течет, все меняется». В том числе и менталитет. Так что пора, господа мужчины, принять нас в свой лагерь.

– Хм. Ты это серьезно? И как ты это представляешь, эту унификацию полов?

– Я не о половой усредненности говорю. Зачем утрировать? Просто хватит смотреть на нас свысока.

– Но вы, как правило, ниже нас ростом. Как же на вас смотреть?

– Перестань дурачиться! Вот что ты сейчас делаешь?

– А что?

– Разговариваешь со мной снисходительно. А это и есть «смотреть свысока».

– А-а. Извини. Постараюсь взять другой тон – деловой, мы же партнеры, затем фамильярный, ведь мы на равных, далее… черт, какой еще-то? Да! Материться будем? А что? Мы же на равных.

– Перестань паясничать! Я вообще с тобой не хочу разговаривать. Никаким тоном. Понял? – надулась Татьяна, отвернувшись от Андрея.

Он обнял ее, привлек к себе, поцеловал, а потом поднял на руки и отнес в дом.

Утром они прощались с Дашей. Она уезжала с матерью и Станиславом в город. Татьяна собрала все Дашины вещи, уложила их в дорожную сумку, вынесла за ворота, где стоял «крайслер». Андрей сидел с Дашей на лавочке и просил ее почаще звонить, а также писать письма. Даша грустно обещала звонить и писать, а потом вдруг расплакалась, обняв отца за шею. Елена, сидевшая в машине, выглянула и нервно крикнула, чтобы Андрей прекратил травмировать ребенка.

– Андрей, – пищала она, – хватит уже этих мелодрам! Не на Луну же мы улетаем. Осенью приедешь, и будете видеться каждую неделю. Даша! Садись скорее в машину.

Даша подошла к Татьяне, стоящей возле калитки, взяла ее за руку.

– Тетя Таня, я вам напишу большое письмо. И вы тоже напишите, ладно?

– Напишу. Обязательно.

Она наклонилась, обняла девочку, поцеловала. Машина уехала, и Татьяна с Андреем как будто осиротели. И в самом деле осиротели. Пустоту, образовавшуюся после отъезда Даши, надо было чем-то заполнить. Татьяна предложила пойти на речку. Андрей согласился. Он решил после купания продолжить роспись. Татьяна видела, что внутренне он еще не готов к такой работе, но надеялась, что все со временем образуется.

Только они вышли за ворота, как столкнулись нос к носу с Инной, университетской подругой Татьяны.

– Таня! А я к тебе, как говорится, собственной персоной. Решила сама посмотреть, чего тут у вас для фельетона можно нарыть.

– Инка! Здравствуй, моя хорошая! – крикнула Татьяна, бросившись в объятия к полной шатенке в экстравагантном наряде. – Андрей, знакомься, это Инна, моя подруга по альма-матер.

– Очень приятно. – Андрей с улыбкой протянул руку Инне, которая с любопытством уставилась на симпатичного мужчину.

– Хм! А ты не говорила, что у тебя такой импозантный друг завелся, – кокетливо поправляя свои мальчишеские вихры, говорила Инна. – В альма-матер вышеупомянутой ты, кстати, в монашках долго ходила, а теперь, не прошло и…

– Инка, заткнись!

– Вас понял. Ладно, ребята, а угол-то у вас можно снять? Или отправите несчастного журналюгу в Дом крестьянина, на койко-место?

– Да ради Бога, Инна! Ты чего? Вон какой огромный дом, и почти весь в твоем распоряжении.

– Ну уж и весь, – скептически оглядела дом Инна. – Мне и чуланчик сойдет.

– Кончай прибедняться! Мы тебя сейчас накормим, а потом вместе пойдем на речку.

– За материалом?

– Купаться, дуреха!

– Да ты что! Неужели еще существует такая деревенская идиллия? А я купальник не взяла, – расстроилась Инна.

– Ерунда! По пути купим в местном универмаге.

– Ну, Татьяна, я просто в ступоре от качества местного сервиса!

Андрей ушел к своей росписи, оставив женщин на берегу.

– Слушай, Танька, какой он красавчик! – томно произнесла Инна, разомлев под лучами горячего солнца.

– Главная его красота – это душа.

– Угу. Рассказывай! Впрочем, ты права. Если вспомнить древний постулат, что глаза – это зеркало души, то душа у него должна сверкать и переливаться, как аметисты его глаз. О как! Кажется, я сочинила первую строчку сонета. Помнишь, как мне нелегко давались стихотворные формы? Ты, к примеру, писала такую лирику, просто суперическую. Помнишь нашего Федора? Как он таял на семинарах от твоих выступлений. Ха-ха-ха!

– Ты чего ржешь?

– Я вспомнила, как он решил приударить за тобой. Помнишь?

– А! Это ты про букет?

– Ну! Ха-ха-ха! Ой, не могу! Где он его достал, этот веник?

– Да перестань ты!

– Нет, но это анекдот какой-то, ей-богу! Достать из портфеля сначала бутылку дешевого портвейна, потом мыло с мочалкой и только после этого «букет» одуванчиков и всучить их тебе на глазах у всей группы! Ха-ха-ха!

– Ну, положим, не одуванчиков, а подснежников. Ни фига ты не смыслишь в романтике, Сорина!

– Ой, сто лет уже Федорова. Сориной-то и забыла, когда была.

– Как хоть он поживает, твой Федоров?

– Ой, подруга, он такой же мой, как и твой. Уже пять лет в разводе. Кто его знает, как он живет с этой… Сказала бы, да храм рядом. Грешить не буду.

– А второй раз не пробовала?

– Взамуж-то? А что, кто-то предлагал? Что-то не вижу очереди. Любовники были. Целых два. А серьезного ничего. Слушай, а твой Андрей, как он, хорош? Ну, в постели, я имею в виду.

– Ну, Инка, ты вроде не собиралась грешить возле храма.

– Ладно уж, можешь не отвечать. И так вижу, по глазам твоим. Как у кошки весной.

– Прекрати.

– Уже. Так мы идем на объект или нет?

– Идем. Одевайся!

Татьяна с Инной вошли в кабинет Симакова.

– Здравствуйте! – энергично поздоровалась Инна и протянула Симакову свое удостоверение.

– З-здравствуйте, – заикаясь, поздоровался Симаков и встал, уронив при этом на пол ручку.

Он прочитал Иннино удостоверение, вернул его хозяйке и предложил женщинам присесть. И вновь Татьяну передернуло при виде его бегающих глазок, лоснящегося от пота красного лица и паники, которая сопровождала каждое его движение.

– Наша газета заинтересовалась экологическими проблемами в вашем районе, – с ходу взяла быка за рога Инна. – В частности, речь пойдет о Красном боре. Не могли бы вы рассказать, что вами, главой сельской администрации, предпринимается для сохранения этого уникального лесного массива? Насколько мне известно, он относится к Государственному лесному фонду?

– Д-да, относится. Но…

– Значит, охраняется Лесным кодексом?

– Д-да. Но…

– А что означают вот эти огромные мусорные завалы в районе Красного бора? – хладнокровно вела атаку Инна, раскладывая на столе Симакова фотографии свалки.

– Но мы уже это как бы обсуждали недавно на совещании.

– «Как бы»?

– Нет, это к слову…

– Любопытно было бы узнать, что уже сделано по решениям этого совещания.

– Как «что»? Работает комиссия по экологии. Общественная.

– И что? Есть результаты?

– Наверное. Я пока не в курсе, но…

– Понятно. А кроме комиссии, что-нибудь существенное проводилось? Например, вы можете утверждать, что мусор перестали свозить за Огневку или по крайней мере уменьшился объем вывозимого мусора?

– Н-нет, конечно. Утверждать такое я не могу. Не стоять же мне на свалке день и ночь с секундомером?

– С секундомером стоит, насколько я знаю, тренер на тренировке.

Татьяна не удержалась, прыснула. А Инна, похоже, взяла след, как хорошая гончая, и добычу упускать не собиралась.

– Господин Симаков, а когда у вас новые выборы главы администрации?

– Через год.

– И что, вы собираетесь на второй срок?

– Собственно, какое это имеет отношение к разговору?

– Самое прямое. Вряд ли народ проголосует за вас.

– Это почему?

– Наша газета хорошо раскупается населением. К сожалению, мы мало охватываем сельских читателей. Надо бы это учесть и отправить распространителей в ваш район. Особенно после публикации статьи о загрязнении Красного бора.

– У вас все, Инна Борисовна? – спросила молчавшая до сих пор Татьяна.

– Пожалуй.

– Тогда у меня к Анатолию Григорьевичу будут свои вопросы. После нашего разговора о Федоре Кармашеве прошло достаточно времени. Что-нибудь сделано для реабилитации его честного имени?

– Нет, – с явной злобой ответил Симаков. – Этот вопрос меня не касается. Слухи о доносительствах ходили, еще когда я пацаненком сопливым был, так что не по адресу обратились, милые дамы.

Он, как крыса, загнанная в угол, перешел в наступление. Но видно, не учел, что перед ним не обычные посетители и «милые дамы», а журналистки, причем облеченные властью и определенными полномочиями.

– Вы хотите сказать, господин Симаков, что глава администрации такого крупного села может наплевательски относиться к судьбам и репутации своих односельчан? – с тихой яростью спросила Татьяна.

– К тому же фронтовиков, имеющих правительственные награды, – добавила Инна.

– Да, Федор Николаевич Кармашев, к вашему сведению, дважды орденоносец. Он награжден орденом Красной Звезды и орденом Красного Знамени, – жестко продолжала Татьяна.

– Кстати, такое, мягко говоря, аполитичное поведение руководителя села, не интересующегося ни людьми, ни историей, ни традициями родного края, вряд ли понравится односельчанам, да и вышестоящему руководству. А уж пресса поможет им раскрыть глаза на истину, это я вам обещаю, – глядя в упор на Симакова, твердо сказала Инна.

Женщины встали и, не удостоив Симакова взглядом, вышли из кабинета.

Инна с наслаждением вдохнула на улице вечерний воздух и брезгливо произнесла:

– Ох и пахнет этот твой Смердюков! Хряка бы ему в товарищи, вот парочка была б, близнецы-братья.

– Какой он «мой»? Пошел он к черту! А ведь непотопляемый этот Симаков. Думаешь, я не пробовала надавить на него? Ускользает, как червь.

– Ничего. Я такую статью напишу, мало не будет. Ладно, какие у нас планы на вечер? Ух и развернусь я тут у вас! Все женихи мои будут! На танцы пойдем?

– Инка! Тебе паспорт показать или так вспомнишь?

– Ты про дату рождения, что ли? Фи, как все запущено! Если хочешь знать, наш возраст самый сексапильный.

– Сексуально озабоченный, хочешь сказать?

– Какая хрен разница? Нет в тебе огня, Танька! И в молодости такая же вальяжная была, с этакой меланхолинкой. Впрочем, мужики на таких снопами падают.

– Ага. Совсем меня завалили. Под скирдой не видно.

Они так расхохотались, что Симаков, вышедший следом за ними на улицу, припустил от них чуть ли не бегом. От этой картины их разобрало еще сильнее.

– Добрый вечер, девушки! – услышала Татьяна голос Виталия.

Он выглядывал из своей «нексии» и улыбался.

– Кто это? – схватила Инна Татьянину руку. – Познакомь, а? Колоритный малый.

– Привет, Виташа! Что, так и будешь с «девушками» из машины разговаривать?

Виталий, почуяв игривое настроение сестры, выскочил из машины и бравой походкой подошел к женщинам.

– Виталий, – протянул он руку Инне.

– Инна, – жеманно ответила она, повернув ладонь тыльной стороной, как для поцелуя.

Виталий не растерялся, галантно поцеловал Иннину руку, благоухающую французскими духами.

– Очень приятно, – заглянул он в зеленые глаза Татьяниной подруги и, кажется, попался на удочку.

– А мы не знаем, как вечер убить, – пропела Инна, придав особую бархатистость своему музыкальному голосу.

– Ну! Это не проблема, – полностью заглотил наживку Виталий. – Есть два предложения: шашлыки на природе и ресторан в Привалове. Выбирайте!

– В ресторане, думаю, нет той романтики сельского приволья, – томно ворковала Инна, – а шашлыки – это заманчиво. Выбираем природу. Как, Таня? Согласна?

– Вполне. Можно у нас во дворе. Там и речка рядом. Будем купаться при луне. Сегодня же Иван Купала.

– Ах! Не травите душу бедной горожанке! – взмахнула рукой Инна, «нечаянно» касаясь бицепсов Виталия.

Пока Виталий ездил за свининой к другу, освежевавшему накануне борова, женщины разожгли мангал, принарядились, сделали «боевую раскраску» на лицах, кокетливые прически. Татьяна предупредила Андрея о вечеринке, и он обещал прийти пораньше. Виталий привез мясо, свежие овощи, вино и водку. Татьяна взялась мариновать мясо, а Инна с Виталием накрывали на стол, делали салаты, резали хлеб. К приходу Андрея шашлыки наполовину зажарились. Пока он ходил в баню, а шашлык дожаривался, Виталий развлекал женщин песнями под гитару. Оказывается, Татьяна и не знала, как он прекрасно играет и поет. Сердце Инны было покорено окончательно и бесповоротно. Уже в темноте, при свете свечи, сели за стол. Виталий был в ударе. Он шутил со свойственной ему грубоватой манерой сельского парня, но за внешней простоватостью угадывались незаурядный ум и природная хитринка. Он пустил в ход все свое мужское обаяние. Татьяна даже в глубине души чуть-чуть ревновала его к Инне. Ведь он старался сейчас не ради нее, а ради подруги. Андрей тоже в грязь лицом не ударил. Он смешил женщин анекдотами, байками из студенческой жизни, всевозможными подколами и шутками, на которые был мастер. А ночью пошли на речку. Разошедшаяся не в меру Инна предложила купаться в «костюмах прародителей, то бишь Адама и Евы», но мужчины, к их чести, не опьяневшие так сильно, как женщины, отказались от этой идеи. Тем не менее купание доставило всем ни с чем не сравнимую радость. Особенно Инне. Вода, нагревшись за день, была теплой и душистой. Виталий держал на руках Инну, которой непременно захотелось научиться плаванию на спине. А Татьяна с Андреем поплыли на середину, и Андрей, ныряя, пугал Татьяну русалками и водяными, хватал ее то за руку, то за ногу. Она ругалась, а он заглушал ее возмущенные крики поцелуями, и опять наступали мир и согласие.

Они первыми ушли в дом, оставив «учителя» с «ученицей» продолжать уроки плавания. Татьяна, уставшая до полного изнеможения, уснула сразу. Едва переодевшись из мокрого купальника в тонкую ночнушку, она плюхнулась на кровать ничком, пробормотала что-то нечленораздельное и моментально уснула.

Андрей слегка обиделся на такое невнимание со стороны подруги, но и он устал не меньше, ведь позади был не только праздник, но и тяжелый рабочий день. Он осторожно убрал ее прядь, упавшую ей на лицо, убедился, что она крепко спит, и вскоре сам спал сном праведника.

Татьяна проснулась от того, что кто-то дергал ее за плечо.

– Танька, кончай дрыхнуть! – услышала она свистящий шепот Инны. – Пойдем покурим, а? Заодно потрепемся. Мне скоро уезжать!

Татьяна с трудом встала и пошла, пошатываясь, за Инной на кухню.

– Ничего, что я тебя из объятий любви вытащила? – хихикала Инна.

– Отстань, – сонно щурясь и позевывая, ответила Татьяна, усаживаясь на табурет.

– Ой, Танька, я влюбилась!

– Ты с ума сошла, он ведь женат.

– Да хоть трижды, мне плевать! А знаешь, за что я его полюбила?

– Ну?

– Боже, как он целуется! За одно это я бы пошла за ним хоть на дно…

– Огневки?

– Океана! Причем космического.

– А там есть дно?

– Ой, какой у него…

– Заткнись.

– Ты это о чем?

– А ты? Они посмотрели друг на дружку и расхохотались.

– Тише! – прикрикнула на подругу Татьяна. – Андрея разбудим.

– Я хотела сказать, какой у него голос! Как он пел «Ты меня не любишь, не жалеешь…»! Я впервые слышу песню на эти есенинские стихи.

– Я завидую тебе, Инка. Знаешь, почему? Ты можешь полюбить мужчину только за одни сладкие поцелуи. Я так не могу.

– У меня подсознательное превалирует в делах любви, а ты, наверное, в момент оргазма думаешь, чем крышу в музее крыть.

– Ну уж не загибай.

– Ой, жрать охота!

– Только ведь из-за стола, обжора!

– Ага, «только». Четыре часа прошло.

– Вот мясо в тарелке, лопай!

– А ведь я его приревновала, – откусывая приличный кусок шашлыка, проворчала Инна.

– К жене?

– К тебе, разлучница хренова!

– Вот еще!

– Знаешь, что он мне сказал? «Я Таню почти всю жизнь во сне вижу. Недавно только перестал».

– Знакомые слова. Меня почему-то мужики только во сне любят.

– Как это?

– А! Не бери в голову.

– Давай выпьем?

– Ой, Инка, я уже не могу, а ты пей. Давай налью. Татьяна вылила в кружку остатки вина, подала подруге.

– Он за мной заедет в семь утра, отвезет на станцию.

– Поживи еще. Зачем такая спешка?

– Ну да! Сама знаешь, нашего брата, как волка, ноги кормят. Сегодня здесь, завтра там. Иначе газеты не будет.

– Ты вот что, перед тем как статью печатать, отдай на анализ вот это. Погоди, я сейчас.

Татьяна сбегала в комнату, принесла взятые на заводе образцы исходных материалов, а также копии документов из лаборатории.

– Этот завод систематически вывозит отходы и мусор за Огневку. Надо посмотреть, есть ли в их продукции тяжелые металлы и прочее. Я сама-то в химии ни бум-бум. Отнеси это Розе Ивановне в облСЭС. Она меня хорошо знает. Поняла? Скажи, срочно надо. Она все сделает.

– Ладно. Ох, и скуку ты на меня навела, подруга! Я ей о любви толкую, а она про говно всякое…

– Инна, это очень серьезно, понимаешь? Вот мы сейчас в речке плавали, резвились, как дети малые. А скоро придет день, когда к ней и подойти близко нельзя будет. Дошло до тебя, жрица любви?

– Угу. Ладно, пойду посплю немного. Уже светает, мать его. А! Ничего. В поезде досплю.

В полседьмого приехал Виталий. Они вчетвером выпили по чашке крепкого кофе, покурили, поболтали о пустяках. Виталий с Инной переглядывались нежно и грустно. «Видать, зацепила Инка братово сердечко», – улыбнулась про себя Татьяна и удивилась, что в этот раз укола ревности не испытала. Наоборот, ей приятно было смотреть на влюбленных. Почему-то ей пришла на ум такая фраза: «Я его отпустила».

Вышли за ворота, присели на скамейку перед дорогой, потом начали прощаться.

– Голова болит. Опять мигрень, чтоб ей пусто было! – пожаловалась Инна.

– Один мужик приходит в больницу, – вспомнил Андрей анекдот. – Спрашивает: «Доктор, у меня мигрень?» А тот ему: «Мигрень – это аристократическая болезнь. А у вас просто жбан раскалывается».

Все дружно рассмеялись. Инна села в машину рядом с Виталием, махнула из окна ладошкой, и «нексия» плавно отвалила от кармашевских ворот.

– Ну я пошел, – сказал Андрей, посмотрев на грустную Татьяну. – Чего нос повесила? Еще увидитесь с ней. В одном городе живем.

– Я всегда грущу при расставаниях. Не люблю их.

– А ты права, – задумался Андрей. – Есть в них что-то от смерти.

– Типун тебе на язык!

– Я серьезно. По идее, близкие, по-настоящему близкие, а не формально, не должны расставаться. Жизнь не такая уж и длинная, чтобы ее дробить на отрезки встреч и расставаний.

– Но тогда исчезнет неповторимый вкус встречи, ее особый шарм.

– Это все специи и приправы. Они нужны, чтобы скрыть преснятину. А истинные чувства естественны и хороши сами по себе.

– Какой ты умный, – улыбнулась Татьяна, обняла его за шею, заглянула в бездонную синь необыкновенных, самых любимых глаз.

– Все смеешься? – прошептал он, пристально глядя на нее.

– Андрей, не смотри так, я же всего-навсего земная женщина.

– Ты не земная.

– А ты сильно опаздываешь? – хитро сощурилась она.

– Совсем нет. У меня есть целых полчаса.

– У! Лучше час.

– Хорошо. – Его глаза потемнели от нахлынувшей страсти. – Пусть будет час.

Когда они вместе подошли к храму, то были крайне удивлены обстановкой, царившей возле него. На стройплощадке стояли два автомобиля: «КамАЗ» с прицепом, под завязку груженный поддонами с кирпичом, и автокран, уже приступивший к разгрузке. На площадке работали несколько рабочих, среди них энергично ходил отец Алексей в джинсах и клетчатой рубашке и, жестикулируя, что-то говорил лысому мужчине в светлой одежде. Татьяна узнала в мужчине директора кирпичного завода Хромова. Он заметил Татьяну, улыбнулся, кивнул, приветствуя.

– Лед тронулся, – со сдержанной радостью сказал Андрей. – Молодец, Таня!

– А еще таким же образом, то есть натурой, обещали помочь стекольный завод и местный ДОК, – возбужденно проговорила Татьяна. – Обещал и Плужников краски подбросить, но теперь вряд ли это сделает.

– Он же не один акционер на предприятии. Я думаю, завод продолжит деятельность.

– Если ее не запретит СЭС. Вот узнаем, какую гадость они выбрасывают, тогда и поговорим. Ну что, идем сначала в мастерскую, переоденемся?

Они переоделись в рабочую одежду, забрали все необходимое для росписи и отправились в придел. Там было тихо и прохладно. Татьяна с благоговением смотрела, как Андрей, преобразившись, уйдя от всего, что отвлекало бы его от таинства творчества, продолжил начатую роспись сюжета Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Маленькая Мария, вводимая в Храм первосвященником, лишь отдаленно напоминала Дашу. Художник вновь, как и в сюжете со взрослой Марией, внес свое мироощущение и представление о великом событии. Андрей, как понимала Татьяна, использовал каноны иконописи в том, что касалось композиции и лика Марии. Но в колорите он проявил яркую индивидуальность. И необычная гамма цветов и оттенков, их сочетание и переходы совершили чудо: евангельские сюжеты предстали зрителю как события не столь уж и древние и отдаленные в пространстве. Девочка Мария, сопровождаемая родителями и подругами, как будто только что прошла пыльной улицей Иерусалима и теперь предстала перед пророческим взором первосвященника. Но это было лишь первое впечатление. Художнику при всем его искусстве передачи материальности мира и человеческого естества удалось главное – показать духовное начало, ядро, высший смысл происходящего в Иерусалимском храме.

Татьяна тихонько, чтобы не мешать творческому процессу, приступила к работе, которую ей доверил Андрей. Она должна была загрунтовать нижнее поле изображения, где Андрей потом напишет так называемый позем.

Они работали долго, около трех часов. Татьяна в отличие от неутомимого, увлеченного работой Андрея часто отдыхала, усаживаясь на ящик из-под краски и любуясь тем, что выходило из-под кисти художника. К ним дважды заходил отец Алексей и рассказывал о ходе строительных работ. Он не мог нарадоваться столь бурному развитию восстановительных работ и искренне делился этой радостью с главными «виновниками» оживления на стройплощадке.

Они уже собирались на обед, приготовленный матушкой Ириной, как дверь в придел открылась и вошла шумная, представительная делегация. Впереди солидно вышагивал Семенов. Его сопровождали отец Алексей, Вепрев и Симаков. Остальные, видимо, были охранниками и обслугой.

– Так, что тут у вас? – спросил Семенов, не здороваясь и не обращая внимания на Андрея и Татьяну, которые отступили в сторону, в самый угол придела.

– Вот заканчиваем ремонт первого помещения, – суетливо замахал руками Симаков.

– Как видите, работы идут полным ходом, – добавил Вепрев, не удосужившийся зайти в храм ни разу за все лето.

– Идет роспись стен, – кашлянув, подсказал отец Алексей. – А вот и наши главные помощники. Художник Андрей Ермилов и управляющая департаментом культуры Татьяна Михайловна Кармашева.

– Да? – изумленно заоглядывался Семенов.

Охранники расступились, и Семенов увидел Татьяну. Он смутился, побагровел, затем догадался подойти и протянуть руку сначала Татьяне, а потом и Андрею.

– Очень приятно, – выдавил он из себя стандартную фразу, но было видно, что ему совсем неприятно.

Семенов оглядел Татьяну, которая предстала перед ним в заляпанном краской линялом комбинезоне и старой рубашке Андрея, крякнул и пристально посмотрел на Андрея, спокойно, даже чуть небрежно ответившего на его взгляд.

– Интересно, и что же вы изобразили в своих росписях? – отвернулся от них Семенов и подошел к стене с Благовещением.

– Евангельское Благовещение Святой Богородицы, – ответил отец Алексей. – Видите, Архангел Гавриил, Посланец Божий, сообщает Деве Марии радостную весть о том, что она принесет в мир Сына Божия. Дева Мария склонила голову в смиренном согласии.

– Понятно, – неопределенно пробормотал Семенов, внимательно и чуть подавшись вперед всматриваясь в лик Марии.

Вдруг он слегка дернулся, как будто дотронулся до горячего, оглянулся на Татьяну, перевел взгляд на Андрея, но промолчал. Так и не сказав больше ни одного слова, поджав губы и опустив глаза, Семенов пошел на выход. Вся сопровождавшая его свита, шаркая подошвами по бетонному полу, толкаясь и перешептываясь, двинулась за ним. Татьяна и Андрей остались в приделе.

– Ты заметила его реакцию, когда он узнал тебя в изображении?

– Заметила, – глухо произнесла Татьяна. – Боюсь, не видать нам денег от Семенова.

– Неужели человек такого масштаба так мелок в пустяках?

– Ты это считаешь пустяком? Вспомни себя в моей квартире. Тоже ведь ревность возобладала. Все вы одним миром мазаны.

– Ладно, не расстраивайся раньше времени. Может, обойдется. Пошли лучше обедать.

Их ждали непременные караси, поджаренные в сухарях, борщ и ватрушки с творогом. Матушка Ирина не села с ними за трапезу, так как ей предстояло еще накрыть стол на улице для рабочих, шумно моющих руки за углом флигеля, где специально обустроили большую умывальню. Матушке помогали две женщины-прихожанки, добровольно взявшиеся за это богоугодное дело. Отец Алексей проводил высоких гостей и пришел домой в приподнятом настроении.

– Прекрасный день, слава Господу нашему, надо его запомнить. А потом упоминать будем в дни праздников. Устали, Татьяна Михайловна? – заметил он погрустневшее лицо Татьяны.

– Нет, не устала. Мне ведь послезавтра уезжать, вот и взгрустнулось. Жаль расставаться с вами, с селом, с храмом.

– Ничего. На все воля Божья. Будете приезжать, проведывать нас. Неужели забудете?

– Нет, конечно. И все же сейчас, когда здесь закипела работа, уезжать не хочется, – сказала Татьяна и без перехода спросила: – А что сказал Семенов на прощание?

– Семенов? – переспросил отец Алексей. – Да вроде ничего такого не сказал. Попрощался и сел в машину. Хотя нет, сказал. Спросил: «А давно здесь Татьяна Михайловна?» Я говорю, мол, месяц как приехала. Вот и все.

Татьяна поймала на себе слегка насмешливый взгляд Андрея и опустила глаза в тарелку с карасями. Весь обед они промолчали.

После непродолжительного отдыха в тени акации они вновь вернулись к росписи и работали допоздна.

Вечером, вернувшись к себе, истопили баню, помылись, впервые вдвоем, так как теперь им никто не мешал и стесняться было некого. Татьяна возилась с Андреем, как с ребенком. Помогла ему помыть голову, терла суровой мочалкой спину, даже похлестала березовым веником его распластанное на полке тело, а потом еще и обтерла полотенцем и расчесала волосы. Андрей, еще ни разу не испытавший ничего подобного в своей жизни, разомлел, буквально растаял от Татьяниной заботы и ласки. Они сидели за столом, пили чай с вареньем и лениво перебрасывались ничего не значащими фразами. Слова сейчас были не нужны. На душе был праздник. Тело тоже праздновало отдохновение в чистоте и холе. Чего еще желать?

Утром Татьяна встала первой, пошла в баню, чтобы умыться. Она не любила плескаться под неудобным умывальником. Когда сбежала со ступенек крыльца, то боковым зрением заметила белый листок у калитки. Она подошла, уже предчувствуя беду, подняла его, развернула: «Вы рано успокоились. Если статья выйдет, вашей подруге не жить».

Татьяна без сил опустилась на табурет, положила руки на стол, задумалась. Что все это означает? Неужели Плужников и его компания – лишь вершина айсберга, а за ними стоят силы покруче, те, кто остался в тени и теперь угрожает расправой? Вдруг до нее дошло, что о статье знал только Симаков. Значит, эта «шестерка» уже оповестила своих покровителей. А они сразу начали действовать. Обычными преступными методами, старыми как мир, но порой очень действенными. И самое обидное – вновь не за что уцепиться. Вновь Симаков вне поля досягаемости. Нет прямых улик, нет доказательств, нет свидетелей, не считая Инны. Их обеих можно отнести к заинтересованным лицам. Они однокурсницы, подруги. Получалось, что Татьяна, пользуясь своим и Инниным положением, сводит счеты с «честным» депутатом, выступившим против предателей и сталинских прихвостней. Нет, пока у нее не будет на руках более весомых улик, нечего и мечтать о возмездии Симакову. Но сейчас не до него. Надо спасать Инку. Татьяна нутром чуяла, что угроза, нависшая над Инной, не липовая, а самая настоящая. Задеты чьи-то кровные интересы, и потому с ними церемониться не станут.

На крыльцо вышел Андрей. Татьяна молча протянула ему листок. Он прочитал, нахмурился, сказал примерно то же, о чем только что думала Татьяна:

– Это серьезно, Таня. Ты видела, что они сделали с Дашей. Если бы ты вовремя не вспомнила эту «Ниву», они убили бы ее. Я уверен, что возвращать ее они не собирались.

– Я сейчас же позвоню Инке, чтобы не рыпалась с этой статьей.

– Звони. Я пока налью кофе.

Татьяна нервно набрала на мобильнике номер Инны.

– Алло! – ответил голос Инны, низкий и хриплый спросонья.

– Инна! Здравствуй! Я не буду долго распространяться. Скажу только одно. Останови работу над статьей. Тебе угрожают расправой за нее. Поняла?

– Какого черта ты трезвонишь в такую рань из-за ерунды? Ты хоть знаешь, дорогуша, что мне угрожают чуть ли не каждый день? Такова участь любого порядочного журналиста. И непорядочного тоже.

– Инка! Где твоя дочь?

– А что?

– Прекрати свои идиотские вопросики. Отвечай, где Юля.

– Дома, где ей еще быть? Завалила экзамен на биофак, теперь срочно готовится на химический. Там на три дня позднее. Может, сдаст. А что?

– Так вот. Тебя, может, и не тронут, а Юльку возьмут в заложницы. Тебя устраивает такая перспектива?

– Погоди. Так это серьезно?

– Еще как! Слушай меня. Никаких статей, поняла? Во всяком случае, в ближайшее время. Надо этих гадов сначала найти, а потом уже… Короче, через день я буду дома. Встретимся и все обсудим. Пока!

– Что ты собираешься делать? – спросил Андрей, когда они сели завтракать.

– Сама не знаю. Но сидеть сложа руки не могу. Не в моем это характере.

– Давай еще раз построим логическую цепочку того, что произошло за этот месяц.

– Давай.

– Итак, ты приехала в Кармаши. Кстати, зачем ты приехала?

– Как «зачем»? Навестить родню. Хотя нет. Мама попросила уладить вопрос с этим домом. Дядя Паша не знал, что с ним делать. Жить в нем некому, а продавать жалко. Но теперь решено, что здесь будет жить семейство отца Алексея. Кстати, сегодня мы их должны перевезти. Я попрошу Виталия помочь.

– А мы с тобой где будем ночевать? Кстати, последнюю нашу ночь в Кармашах.

– Что значит «последнюю»? Ты исключаешь, что я могу нечаянно нагрянуть с проверкой?

– Насчет чего?

– Насчет всего.

– Не темни. Впрочем, я уже понял. Неужели ты совсем не веришь мне?

– Верю всякому зверю. Как говорится, доверяй, но… только себе. И то через раз.

– С вами все ясно, Татьяна Михайловна. Так вернемся к нашим баранам?

– Вернемся. Итак, я приехала и сразу увидела на берегу Огневки сцену из ремейка драмы «Коварство и любовь». По-моему, Шиллер здесь отдыхает.

– Перестань! Это к делу не относится. А то и я могу вспомнить идентичную сцену. Еще похлеще вышеупомянутой.

– Ладно. О любви не будем. На кладбище я познакомилась с Авдотьей Колчиной, которая обвинила моего деда в доносительстве на ее мужа. Дядя Паша подтвердил, что такие слухи по Кармашам ходили. Но больше всех в этом деле преуспел Симаков, когда лез в главы администрации. Я возмутилась и поехала в архив, где мне выдали копию протокола партсобрания. Один из подписавшихся под этим протоколом был дед Симакова, Авдей Симаков, «забулдыга», как охарактеризовал его дядя Паша. Параллельно с этим непростым и щекотливым делом развернулось другое. Я решила выяснить, кто засоряет Красный бор. Виталий намекнул: мол, ходят слухи о том, что Симаков берет взятки за разрешение вывозить мусор за Огневку. Вот я и отправилась в администрацию с этим вопросом. А задала я его принародно. Там, в частности, присутствовали Вепрев, зам. главы муниципальной администрации, и пресловутый Плужников. Вепрев отвертелся, мол, они ставят вопрос о расчистке места свалки, а Плужников повел себя агрессивно.

– Погоди. Представим себя на его месте. Если бы над нами сгустились тучи, а рыльца наши при этом были в пушку, то как бы мы себя повели? Как думаешь?

– Наверное, постарались бы уйти от конфликта. Наобещали бы с три короба.

– А он повел себя вызывающе. О чем это говорит?

– О том, что привык прятаться за чью-то широкую спину.

– Вот оно, главное-то. Здесь надо копать.

– Я уже думала об этом, но не знаю, с какого боку копать. Постой! Я же еще была в одном месте. У прокурора. И он намекнул на давление сверху, причем по его же, прокурорской, линии. Ему ставили палки в колеса, как только возбуждалось очередное дело по Красному бору. Он прямо мне сказал, что боится остаться без работы, если даст ход такому делу.

– Вот! Вот оно, главное звено в нашей логической цепи! Поняла?

– Да, поняла, – задумчиво произнесла Татьяна. – Вот что. Ты иди в церковь, а я поеду в Привалово. Постараюсь вырвать из прокурора хоть что-то, что бы пролило свет на плужниковскую мафию. Покажу ему, кстати, анонимку.

Они расстались на площади возле приваловского автобуса.

Как ни занята была Татьяна своими мыслями, но парня этого заметила. Когда она передавала деньги на билет и нечаянно оглянулась, то поймала на себе взгляд неприятного типа в грязной рубашке с длинными рукавами. Она знала, что в июльскую жару так одеваются только наркоманы. Парень отвел глаза, но уж слишком неуклюже. «За мной следят», – поняла Татьяна и ощутила неприятный холодок внутри. Она сделала вид, что ничего не заметила, и больше не оглядывалась.

После разговора с прокурором, который не удивился новой анонимке, она, не выходя из здания прокуратуры, позвонила Виталию, наудачу. Оказалось, и в самом деле наудачу. Он сказал, что разгрузился на приваловском рынке и теперь собирается в Кармаши. Договорились встретиться через десять минут возле торгового центра. Татьяна вышла из прокуратуры и медленно пошла по центральной улице. Этого парня она увидела сразу же. Он дожидался ее за кустом сирени, на противоположной стороне улицы. Подходя к торговому центру, вновь увидела «шпика», как окрестила она парня, но теперь уже в виде отражения в зеркальных окнах центра.

Виталий дожидался ее на стоянке машин. Он прислонился к бамперу своего «зилка» и курил.

– Привет, сестренка! – широко улыбнулся он и бросил окурок на асфальт. – Какими судьбами здесь, в Привалове?

– Привет, – через силу улыбнулась она. – Слушай, Виташа, ты только не оглядывайся и не меняй выражения лица, ладно?

– А что такое? – Его лицо все-таки немного вытянулось.

– Да можешь ты хоть раз обойтись без дурацких вопросов? За мной следят. Не крути башкой, слышишь?

– Ага, – сделал он искусственную улыбку. – Скажи, кто он. Как выглядит?

– В пестрой грязной рубахе с длинными рукавами и темных брюках. На голове черная бейсболка.

– Вижу, – все так же натянуто улыбался Виталий.

– Он следит за мной от самого дома.

– Понятно. Значит, они не успокоились?

– Выходит, так.

– Ладно. Полезай в кабину, а я сейчас. Татьяна уселась в кабину и стала наблюдать через ветровое стекло за Виталием. А тот вразвалочку, не торопясь, подошел к киоску, купил бутылку минеральной воды, спокойно расплатился. Пару раз он искоса взглянул в сторону торгового центра, где околачивался «шпик». Вскоре Виталий затерялся среди множества автомобилей, припаркованных на стоянке. Парень, похоже, и не думал трогаться с места. Его объектом была Татьяна. А она сидела в грузовике, дожидаясь отлучившегося водителя. Минут через пять – семь Татьяна стала свидетелем такой сцены. К парню, по-прежнему стоявшему на том же месте, с двух сторон подошли двое мужчин и моментально скрутили ему руки. Он сделал попытку убежать, но, видимо, хватка у этих двоих была мертвой, и ему ничего не оставалось, как идти вместе с ними за стоянку, где зеленел кустами шиповника небольшой сквер. Следом за этой троицей шел Виталий.

Татьяна глубоко вздохнула, прошептав: «Надеюсь, он знает, что делает». Ей пришлось ждать Виталия около получаса. Наконец он явился, причем с брикетом пломбира в руке.

– На-ка освежись. Небось сварилась на солнцепеке-то, – бодро произнес Виталий, усаживаясь за руль и подавая ей мороженое в яркой упаковке.

– Давай рассказывай, – бросила она, с жадностью откусывая холодную шоколадную глазурь с пломбира.

– Ты видела, как мы его без шуму и пыли, а?

– Видела. А кто эти мужчины?

– Знакомые парни. На рынке приходилось не раз вместе загорать. Тоже овощами торгуют. Мы, главное, только на рынке попрощались, а они, оказывается, сюда же зарулили, в торговый центр за товаром. Вот я и воспользовался моментом. Короче, выбили мы из этого дохляка информацию. Особо и стараться не пришлось. Пригрозили ментовкой, а он наркоман со стажем, так что сразу лапки кверху и все выложил. Угадай, кто его нанял?

– Симаков?

– Точно. Ни хрена себе! Пардон, конечно. Откуда ты знаешь, что он следит за тобой?

– Он подбросил еще одну анонимку.

– Симаков?

– Похоже, что он. Но мне кажется, по чужой указке. Ладно, поехали. По дороге поговорим.

Они ехали по шоссе, и Татьяна выкладывала Виталию всю «логическую цепочку», которую они построили утром вместе с Андреем.

– Вот такие дела, Виташа. А сейчас я от прокурора возвращаюсь. Пыталась выжать из него хоть что-нибудь по делу о Красном боре.

– Ну и как, выжала?

– Почти ничего. Он сильно боится. И не только за себя. У него семья, сын в городе, учится в университете, младшая дочь больная. Жена вся извелась. В общем, чисто житейская ситуация, которую можно усугубить одним неосторожным словом. И я его понимаю.

– Так что он сказал – «почти ничего»?

– Говорит, что у Плужникова есть высокопоставленный родственник. Он-то и прикрывал его уже многие годы.

– А фамилию назвал?

– Нет. Говорит, что не знает.

– Возможно, что так оно и есть. Эти крысы умеют заметать следы. Они действуют, как правило, через посредников, а сами остаются за кадром.

– Ты прав.

– Что надумала делать дальше?

– Дальше? Отца Алексея перевозить на Береговую. Поможешь?

– Прямо сейчас?

– Пообедаем сначала. Заодно попрощаюсь с дядей Пашей, ведь я уезжаю завтра.

– Да-а, – со вздохом сожаления произнес Виталий.

– Ничего. Может, в августе снова нагряну.

– К своему художнику?

– А ты разве против?

– Почему? Я рад за тебя. Жениться бы вам честь по чести. Хочешь, свидетелем буду в загсе?

– Если позовут, то кобениться не стану и твою просьбу уважу.

– Неужто он поматросит и бросит? Да я с ним по-своему, по-мужски поговорю, хочешь?

– Вот уж такой медвежьей услуги мне только и не хватало! Я что тебе, семнадцатилетняя дурочка, что ли?

– Так оно. Но все же не забывай, что у тебя есть старший брат, готовый прийти на выручку в любой момент.

– Не забуду.

– А Инне ты строго-настрого накажи, чтобы не высовывалась, поняла?

– Угу.

– И почему ты двадцать лет назад без нее приехала?

– А ты всерьез влюбился?

– Да чего уж теперь? Ушло наше время.

– Виташа, а ты в самом деле несчастлив с Надеждой?

– Зачем тебе наши проблемы, своих не хватает?

– Да я так, к слову…

– Если честно, то плохо мы живем. С виду и не подумаешь. Все путем, как говорится. В дом всякое добро тащим, как куркули, а в душе пустота.

– Но я слышала, как она ревнует тебя. Значит, любит.

– Разные мы с ней, Танюха. Как черное и белое. Юг и север, поняла?

– Поняла. Так зачем живешь с ней? Да еще и совместное добро копишь?

– По привычке, наверное. Да и хочется, чтоб не хуже, чем у других, было. Дом – полная чаша. А, мать его, дом этот! Зачем он мне, а? Иной раз выть хочется, так опостылеет все. А назад дороги нет. Не исправишь того, что по молодости натворил.

Виталий замолчал. Так и приехали домой в полном молчании.

Дядя Паша встретил, как всегда, радушно:

– Танюша, проходи, милая! Рад тебя видеть. Почему перестала к нам ходить? Обиделась на что?

– Да за что мне на тебя обижаться, дядя Пашечка мой родной? Вот пришла попрощаться, завтра уезжаю.

– На работу пора?

– На нее.

– Ну что ж. Ваше дело молодое. Работайте, пока работается. Придет время, когда всякая работа из рук повалится. Вон я, к примеру, навострил лыжи порядок в сарае навесть, а что от меня теперь толку? Тяжести-то поднимать не могу. Грыжа окаянная одолела. Обедать будете?

– Не откажемся, – ответила за Виталия Татьяна и пошла мыть руки.

Они сели по обыкновению в тени сирени и с аппетитом стали есть уху из свежих окуней. Павел Федорович, уже отобедавший, рассказывал о Николае, который поругался со своей Анжелой и теперь ходит мрачнее тучи. Мол, она пригрозила ему, что не будет ждать его из армии.

– Зачем такое парню говорить? Ему и так не сладко. Ведь на два года скоро забреют. Тем более щас дедовщина проклятая процветает. Замордуют, окаянные, парнишку.

– Ты, батя, поменьше эти бабьи слухи повторяй. Ничего. Колька – парень сильный, в обиду себя не даст. А если что, так я сам приеду, разберусь, понял?

– А ты посмотри, по телевизору что показывают.

– Там много чего показывают. Их послушать, так у нас вместо армии бордель какой-то.

– Ладно. Чего об этом? Таня, я ведь из ума выжил совсем. Забыл тебе рассказать про Авдотью Колчину. Приходила она недавно.

– Да? И что сказала?

– Говорит, напраслину на нашего деда навели и ее, старую, с панталыку сбили. Мол, оговорили Федора Николаича. Не доносил он на ее Гриню.

– Надо же! Кто ей об этом сказал, интересно?

– Я и не спросил. Да она слова не давала вставить. Даром что старая, а трещит, словно сорока на суку. Говорила еще, что расскажет об этом на базаре. Пусть народ услышит. Я ее борщом накормил, пирогами. С собой еще на дорожку дал. Она уж и не готовит себе ничего. Сил, говорит, печку растопить нет.

– Ну, Татьяна, молодец! И здесь добилась своего, – похвалил сестру Виталий.

– Ладно уж, собирайся. Поедем отца Алексея перевозить.

Сначала заехали в магазин за большими картонными коробками. В них удобнее всего домашний скарб перевозить. А потом уж нагрянули как снег на голову во флигель отца Алексея. Сам он в это время был на стройке с рабочими, выполнял подсобные работы, а матушка Ирина с помощницами наводили порядок после обеда. Теперь у них столовались человек десять, если не больше. Матушка заохала, узнав о предстоящем переезде:

– Как же так сразу? Я и не подготовилась, вещи не упаковала…

– А мы на что? – весело возразил Виталий. – Вон сколько коробок привезли, складывай – не хочу!

Матушка побежала к мужу сообщить новость, а Татьяна пошла пока к Андрею посмотреть, как движется его роспись.

Он стоял напротив картины Введения во Храм и задумчиво тер переносицу. На шаги Татьяны даже не оглянулся.

– Андрюша, – тихо позвала Татьяна и остановилась в трех шагах от него.

Он медленно повернул голову и посмотрел невидящим взглядом, как всегда, отрешенным, далеким от всего, что не касалось его работы.

– А? Что ты сказала? – спросил он, впрочем, не нуждаясь в ее ответе.

Татьяна решила помолчать, пока он сам не выйдет из своего «транса». Она села на ящик и стала рассматривать роспись. Ее внимание привлекла маленькая Мария. Девочка смотрела своими огромными глазами на первосвященника, протягивая к нему руки. А тот, слегка склонившись, ласково и одновременно почтительно смотрел на ребенка, также протянув вперед свои руки.

– Тебе не кажется, – вдруг заговорил Андрей, – что ее взгляд слишком взрослый, слишком осмысленный? Я, как это заметил, прекратил дальнейшую работу и вот теперь мечусь в сомнениях. Не знаю, что делать.

От досады он скривился, бросил на стол тряпку, которой вытирал руки, отвернулся.

– Но ведь это не простой ребенок, – попыталась поддержать Андрея Татьяна.

– Я так и знал, что ты это скажешь. Но это лишь слова. Они не меняют моего отношения к росписи. Я вижу, что ничего не получилось. Ничего.

– Погоди, Андрей! Что значит «ничего»? У меня дух захватывает от твоего Благовещения. Да и Введение тоже прекрасно! Одежда, позы, лики – все соответствует друг другу, составляет единое целое, один общий ритм и смысл. Их глаза в первую очередь привлекают внимание. Смотришь в них и как будто ждешь ответа на главные вопросы.

– И что, отвечают?

– Отвечают, – серьезно сказала Татьяна. – А у девочки…

Она встала с ящика, подошла поближе, пристально вглядываясь в лицо ребенка, затем отступила назад, тихо произнесла:

– Это Дашины глаза. А она у тебя развита не по годам. Знаешь, а ведь ты прав, надо исправить выражение глаз. Ведь Марии здесь не больше пяти лет?

– Три года. Но она, как ты сказала, тоже была развита не по годам.

– И тем не менее, чтобы быть в ладу с самим собой, исправь, но совсем немного, чуть-чуть.

– Но как?

– Сделай их более кроткими. Я чувствую, что тут требуется небольшой штрих, одна черточка, и все поменяется.

– Хорошо, я попробую.

– Знаешь что? У тебя замылился глаз. Надо переключиться. Пойдем помогать матушке Ирине? Они переезжают на Береговую.

– Уже?

– А что тянуть? Завтра я уеду, а хотелось бы помочь им обустроиться на новом месте.

– Идем.

Во флигеле уже кипела работа. Виталий с отцом Алексеем вытаскивали наружу мебель, а двое рабочих поднимали ее в кузов автомобиля. Татьяна взялась за книги. Она снимала их со стеллажа и укладывала в картонные коробки. Женщины-прихожанки, помогавшие матушке готовить, тоже не остались без дела. Они упаковывали посуду, часть которой решено было оставить во флигеле. Ведь кормить рабочих все равно придется здесь. Через час все вещи были уложены и поставлены в кузов. В кабину сели Татьяна с матушкой, остальные разместились в кузове, и «ЗИЛ» тронулся в путь.

На новом месте матушке очень понравилось. Особенно баня. Раньше приходилось ходить в общественную, сельскую баню, стоящую далеко, на другой окраине села. Кроме того, в доме было три комнаты, что также составляло большое удобство. Наконец-то у детей будет своя комната, а у них с батюшкой своя спальня. Печь, большая, недавно побеленная, выглядела настоящей барыней.

– В русской печи моя бабушка пекла замечательный хлеб. Вкуснее ничего не ела, – рассказывала Татьяна, проводя «экскурсию» по дому. – А наверху, на горячих кирпичах, она лечила свой радикулит.

– Это я знаю. Самое лучшее средство, – согласилась матушка, заглядывая на печь.

– А здесь подполье. Свет зажигается вот тут, – продолжала Татьяна.

– Вот куда только мы свою мебель денем? – беспокоилась матушка, глядя на мужчин, затаскивающих в двери большой шкаф.

– Ничего страшного. Старые кровати можно разобрать и поставить под навес, а буфет отнести в чулан. Стол вам не помешает?

– Нет. Стол как раз подойдет. Наш-то во флигеле оставили. Рабочих за ним кормить.

– Андрей, – распоряжалась Татьяна, – надо, прежде чем мебель заносить, разобрать кровати и вытащить их под навес. А матрасы уберем в чулан.

Работали до вечера. Татьяна с матушкой, пока мужчины раскладывали вещи по полкам, натушили в печи большой чугун картошки с мясом, нарезали салатов. А потом сели во дворе за прощальный ужин. Отец Алексей, уставший, но умиротворенный, довольный новым жильем, поднял рюмку водки и коротко сказал:

– Слава Господу нашему, что не оставил рабов своих замерзать в ветхом домишке. А еще я хочу низко поклониться Татьяне Михайловне за доброту души ее, за ласку и внимание, за великую помощь в восстановлении храма. Мы с матушкой не забудем в молитвах наших и святую Татьяну-великомученицу.

Все выпили и дружно навалились на тушеную картошку. Никто и не заметил за трудами, как по-настоящему проголодались.

– Вы, отец Алексей, не стесняйтесь, обращайтесь за помощью в любой момент, – говорил Виталий, наливая по второй рюмке. – Дров, я думаю, на год хватит, а не хватит, так я привезу. Это не проблема. Ну, за новоселье?

Татьяна, видя, как устала матушка Ирина, не позволила мужчинам долго засиживаться. Вскоре они расцеловались с батюшкой и матушкой, пообещали прийти в гости где-нибудь в августе и вышли за ворота.

– Машина пусть здесь остается, – махнул рукой Виталий. – Утром заберу. Ребята, давайте я вас провожу, что ли? Вон барахла-то сколько нести.

– Проводи, – отдавая ему свою большую сумку, разрешила Татьяна.

– А все же хорошее мы дело сделали, правда, Танюха? – хвалился захмелевший Виталий. – Богоугодное!

Он поднял указательный палец и чуть не упал, споткнувшись обо что-то. Татьяна рассмеялась:

– Это Бог тебя предупреждает, чтобы гордыню свою спрятал подальше.

– Ох и насмешница ты, сестренка! Не зря я тебя боюсь.

– Опаньки! Оказывается, он меня боится. Это что-то новенькое.

– Слушай, Андрей! – повернулся Виталий к молчаливому художнику. – А ты как относишься к моей сестре?

– То есть?

– Тебе перевести на русский? Или я могу по-английски. В пределах школьной программы, конечно.

– Виталий, перестань! – строго сказала Татьяна.

– А чего? Я ничего. Просто я хочу, чтобы ты была счастлива. Вот и все.

– По-моему, она счастлива, – спокойно возразил Андрей.

– Да много ты понимаешь в женском счастье! – грубо прокричал Виталий. – Женщине ведь что надо? Семью. Мужа законного. Тогда она счастлива. Понял?

– Как твоя жена?

– Что? А-а. Издеваешься, да? Ладно. Очко в твою пользу. Да вы не сердитесь, ребята. Я ведь хочу, чтобы… А! Короче, ни хрена я не хочу, вот!

– Ты, Виталий, лучше иди домой, а то тебя совсем развезло, – рассердилась Татьяна.

– Раз-звез-зло? Куда раз-звез-зло? Не надо никого раз-звоз-зить. Я сам дойду.

– Пойдем, лучше мы тебя проводим. Нам все равно по пути, – предложила Татьяна.

– Не-етушки. Меня не надо. Я сам кого хошь провожу.

– Ладно, Таня, пусть проводит, – сказал Андрей, понимая, что с пьяным спорить бесполезно.

– Во! Наш парень! Ты, Андрюха, скажи мне, когда у вас свадьба, и я сразу приеду. Все брошу к чертовой бабушке и приеду. Могу хоть целую машину овощей на свадьбу привезти. Понял?

– Каких? – расхохоталась Татьяна. – Турнепса?

– Во! Видали ее? Вечно она смеется. Ей бы все насмехаться надо мной, а того не понимает, что душа у меня раненая ходит.

– Она что, отдельно от тебя ходит? – не унималась Татьяна, звонко смеясь на всю улицу.

– Ох, Татьяна, Татьяна, краше не было в селе, – пьяно сокрушался Виталий. – Ты хоть знаешь, Андрюха, какая она была в двадцать лет? Куда там Софи Мар-со! О! Точно! На нее она и походила.

– Она и сейчас красивая, – опять возразил Андрей.

– Ну, мальчики, вы совсем меня расхвалили. Еще возьму и поверю.

– Ты думаешь, мы шутим? – горячился Виталий. – Нет, Танюха, мужики ни за что некрасивой комплиментов не скажут. Правда, Андрюха? Ни за какие коврижки! Хоть убей меня, а уродине комплимент сказать не смогу.

– Ладно, верим, – устало вздохнула Татьяна, которой этот пьяный бред надоел до чертиков.

Они наконец-то доплелись до мастерской Андрея.

– Ну, Виташа, давай прощаться, – сказала Татьяна. – Утром я уезжаю.

– Как это? А я что же, не довезу тебя до станции, что ли? Как же так, Танюха?

– Нет, я на автобусе доеду. А тебе надо отсыпаться. Все, все, перестань со мной спорить! Давай хоть на прощание не будем ссориться. Ладно?

– А кто ссорится? Я, как рыба в ухе, молчу и только зенки таращу.

– Ну, до свидания, братик, не поминай лихом! – Татьяна встала на цыпочки, чмокнула Виталия в щеку.

– Эх, Танюха!

– Ну бывай, Виталий, – подал ему руку Андрей. – Надеюсь, еще не раз увидимся.

– Ладно, чего уж, – опустил голову Виталий. Татьяне стало жаль его. Она взяла его под руку, отвела в сторонку, тихо спросила:

– Инне передать привет?

– Угу.

– Хочешь, тайну раскрою?

– Хочу, – посмотрел он на нее почти трезво.

– Я ведь приревновала тебя к Инке. Честное слово.

– Таня, я…

– Но потом это прошло, – охладила она его горячий порыв.

– Почему? – расстроился он.

– Потому что я тебя отпустила. Понимаешь? Отпус-ти-ла!

Татьяна резко повернулась и быстро забежала в вагончик, дверь которого Андрей оставил открытой.

Всю дорогу до дома она лежала на верхней полке и вспоминала этот сумасшедший месяц своего отпуска. У нее еще не было времени хорошенько подумать о себе, дать оценку своему поведению, до конца разобраться в своих чувствах. Водоворот событий закружил, затянул ее, но теперь, оказавшись одна в этом мерно постукивающем на стыках вагоне, она предалась воспоминаниям и «разбору полетов». Но о чем бы ни начинала думать, мысли перескакивали на Андрея. Они расстались на два месяца. Осенью он обещал вернуться в город. Как она переживет эти месяцы? Неужели больше не войдет в тихий, пустынный придел, где стоит на дощатом настиле милый художник в линялых джинсах и расстегнутой рубашке? И вновь при мысли об Андрее у нее сладко заныло внутри. Она заворочалась, как бы прогоняя его образ, так близко и ощутимо представший перед ней, что не было мочи сдержаться, чтобы не застонать. Зачем она ему? Он так хорош собой, так еще по-мальчишески строен и гибок, но по-мужски силен и самоуверен, что может влюбить в себя хоть дюжину молодых красавиц. Разумеется, она понимала, что для Андрея пустая красота ничего не значит, да и понятие о красоте у него особое, не такое, как у всех. И тем не менее она сомневалась в надежности их отношений, его любви к ней, в своей привлекательности. Так и грызла себя сомнениями всю дорогу до самого дома.

Войдя в квартиру, она увидела засохшие букеты в вазах, в том числе его чайные розы. От счастливого всплеска, возникшего при виде этих роз, она закружилась по комнате, напевая какое-то попурри из современной попсы. А потом позвонила Тамаре Федоровне на дачу, сообщила о своем приезде. Мать обрадовалась и начала звать к себе – поспевают ягоды, а одной ей не справиться с такой прорвой. Татьяна пообещала на следующий день, после работы, приехать, собрать смородину.

Она разложила по местам привезенные вещи, кинув половину из них в стирку, быстро прошлась влажной поломойкой по всей квартире, пропылесосила ковер и встала в душевую кабинку под прохладный душ. «Пойду в салон, приму все на свете процедуры, сделаю прическу», – решила она, растираясь большим полотенцем перед зеркалом в ванной.

После салона она поехала в супермаркет, набрала на неделю продуктов, так много, что пришлось просить таксиста поднять их на четвертый этаж. Только закрыла за таксистом дверь, как зазвонил телефон.

– Таня! – раздался звонкий голос Инны. – Приехала наконец? Напугала, понимаешь, меня тут до у… Не по телефону будет сказано. А сама развлекается и в ус не дует. Ну как хоть расстались?

– Нормально.

– Понятно. От тебя эмоций не дождешься. Не поругались хоть?

– Не-а.

– И то слава Богу! А моя Юлька сочинение на пять написала, представляешь?

– Умница она у тебя. Не знаю в кого.

– В проезжего молодца, наверное. Кстати, как там мой молодец поживает? Вспоминал обо мне?

– Даже привет передал.

– Спасибо. Так и живу одними приветами. Сама скоро «с приветом» стану. А что, я читала в какой-то полунаучной статье, что неудовлетворенные бабы на стены лезут. В прямом смысле. Как-то эта болезнь называется… Не помню. Но тебе это не грозит.

– Еще не известно. К примеру, возьмет и бросит меня ради какой-нибудь «Мисс Кармаши».

– Это не в его стиле. Скорей он подцепит какую-нибудь молодящуюся пенсионерку.

– Инка, ты сволочь.

– Ха-ха-ха! Ладно, шучу. Ну так ты приедешь или как? О! Я уже переняла сленг твоего брата. И сама не заметила. Видно, и взаправду влюбилась. Вот поеду в отпуск в Кармаши и отобью его у жены. А что? Чем я хуже тебя?

– Кончай придуриваться, лучше приезжай через часик, я тебя мясом покормлю с кьянти.

– Лучше с мартини.

– Ладно. Жду.

Утром она на каждом шагу, пока шла до своего кабинета, выслушивала комплименты. Мужчины говорили искренне, все как один провожая ее восхищенным взглядом, а женщины по-разному, в зависимости от возраста. Ровесницы фальшивили, завистливо оглядывая ее загоревшую стройную фигуру и посвежевшее лицо, а те, что постарше, со вздохом сожаления о прожитых годах, но вполне лояльно поздравляли с удачным отпуском. Гуля Искандеровна, встретившаяся с Татьяной в лифте, всплеснула руками и прогудела:

– Вот что любовь с женщиной делает!

– Какая любовь? – возмутилась Татьяна, впрочем, не очень сильно, для проформы.

– Вы еще будете мне мозги пудрить? – как всегда, не полезла за словом в карман Конторовна. – Да у вас все на лице написано, дорогая! Давно пора, я вам скажу. Незачем так долго свои драгоценности под замком держать. Тускнеют они взаперти.

После короткой болтовни с секретаршей Марой Татьяна приступила к своим обязанностям. Она раскрыла ежедневник и жирно отчеркнула красным фломастером первоочередные дела. Вызвав Мару, продиктовала фамилии лиц, с кем необходимо было связаться в ближайшее время.

В кабинет вошли пресс-секретарь их департамента, молодая девушка с внешностью супермодели, и заместитель главы департамента Торопов, сорокатрехлетний мужчина, напоминающий постаревшего ангела. Его длинные курчавые волосы, растущие только по краям большой лысины, с богемной небрежностью легли на плечи. Голубые, с поволокой глаза смотрели на все с пресыщенностью объевшегося кота. Красиво очерченные губы скривились в брезгливой улыбке. О нем ходили разные слухи, в том числе и о его нетрадиционной ориентации, но Татьяну это особо не волновало. Она терпела его возле себя исключительно за деловые качества, которыми он был наделен с избытком, тем более что на службе его экстравагантность не выходила за рамки приличия.

С любым делом, касающимся выбивания спонсорских денег или проведения крупномасштабных мероприятий, он справлялся безукоризненно. Кроме того, на мероприятия, где не требовалось по протоколу строго ее присутствие, она отправляла Торопова.

Татьяна подробно обсудила с ними три встречи, две презентации, симфонический концерт с участием мировой звезды, две значительные выставки, четыре юбилея. Все это планировалось в ближайшие дни. К тому же предстояли телеэфир в передаче известного шоумена и коктейль в иностранном представительстве. Большинство из мероприятий взял на себя Торопов. Самые значимые достались ей. Пресс-секретарь, сделав пометки в своем блокноте, встала и походкой манекенщицы направилась к двери. Торопов проводил ее скучающим взглядом волооких глаз.

– Татьяна Михайловна, – томно произнес он, когда они остались одни. – Во-первых, примите еще одно поздравление по поводу вашего внешнего вида, а во-вторых, звонили из краеведческого музея. У них обвалилась стена.

– Что?!

– Не пугайтесь. Обошлось без жертв. Я уже распорядился провести текущий ремонт.

– Вы же понимаете, что его хватит на год, не больше.

– Прекрасно понимаю, но нужны большие деньги.

– Вот что. У меня на этот счет такая идея. Они еще полчаса обсуждали Татьянину идею со спонсорами-коммерсантами. Торопов согласился сам утрясти этот щекотливый вопрос.

– Если ничего не выйдет, придется подключить ваше обаяние, Татьяна Михайловна, – сказал он и вальяжной походкой вышел из кабинета.

Татьяна набрала номер Семенова. Ответила секретарь. Голос был другой, не той наглючей стервы. Татьяна представилась и через несколько секунд услышала семеновское:

– Слушаю.

– Здравствуй, Александр Николаевич! Извини, что отрываю от дел. Я снова по поводу Благовещенского храма. Ты как-то неопределенно уехал, оставил нас теряться в догадках: поможет холдинг или нет в восстановлении храма.

– Да, и в самом деле я сейчас занят, спешу на заседание в Думу. А по поводу денег очень сложно. Акционеры против. На нас и без того гроздьями висят благотворительные счета. Не знаю, как тебе помочь…

– Понятно. Что ж. Иди на свое заседание. Больше звонить не буду.

– Постой. Чего ты взъерепенилась? Я ведь не отказываю совсем…

– Знаешь, что я сейчас вспомнила?

– Что?

– Твою фразу, которую ты обронил недавно в кабинете.

– Какую фразу?

– «Не хочу, чтобы ты была счастливее меня. Это тебе за мои сны».

Татьяна бросила трубку, не дожидаясь его ответной реакции.

Вечером позвонил Андрей. Татьяна в этот момент собирала смородину на даче.

– Таня! – услышала она далекий голос и чуть не уронила ведерко с ягодами.

– Я слушаю, Андрей! Ты откуда звонишь?

– Из мастерской. Хочу поделиться с тобой маленьким успехом.

– Делись.

– Я исправил глаза девочки. Теперь ее взгляд мне нравится.

– Молодец. Поздравляю.

– А ты где?

– В саду у мамы. Собираю смородину.

– Все-то ты в трудах…

– Аки пчелка?

– Я скучаю.

– И я. Ну почему по телефону невозможно высказать то, о чем кричит и стонет сердце? Она полночи говорила с ним в своих мыслях, а теперь растерялась и молчала, как рыба в пруду. Но и он не слишком красноречив. Так и промолчали каждый о своем: он – о том, что стало нестерпимо пусто в Кармашах после ее отъезда, а она – о бессонной ночи, каждая минутка которой была заполнена думами о нем.

Торопов не смог договориться с коммерсантами, – видно, со временем теряют хватку даже такие матерые волки. Пришлось взвалить на себя и эту тяжелую ношу. Татьяна не придумала ничего лучше, как обратиться за помощью к той же Инне.

– Я-то зачем тебе нужна, не пойму? – спрашивала Инна, которую телефон отвлекал от американского триллера.

– Слушай, я и сама толком не знаю, какого черта ты мне нужна, но ты мне нужна.

– Кармашева! По-моему, у тебя от любовной горячки крыша съехала. Ты не даешь мне смотреть потрясный фильм. Наши не умеют снимать триллеры. Такой закрученный сюжет мог придумать либо гений, либо…

– Инка, ты можешь меня выслушать?

– Либо такой же чокнутый, как ты! Ладно, валяй! Звук только убавлю.

– Мне нужно уговорить четырех мужиков, крутых коммерсантов, чтобы они добровольно отдали мне кучу денег. Безвозмездно.

– Нет, ты и правда спятила. Значит, не иначе как безвозмездно?

Последнее слово Инна произнесла так смешно, скопировав сову из мультика про ослика Иа, что Татьяна долго хохотала. Проговорив еще десять минут в таком духе, они решили, что пригласят мужчин в ресторан.

– Только учти, Кармашева, у меня, кроме рабочей спецухи, нечем прикрыть бренное тело. Так что гони свой золотой полупрозрачный топик на бретельках, а низ я какой-нибудь придумаю.

– Да он лопнет на твоем «бренном теле», сумасшедшая!

– Он ведь стрейчевый, так что растянется, не боись.

– Ладно, посмотрим. Завтра заедешь ко мне в семь часов, обговорим сценарий, потом в парикмахерскую и…

– Охмурять богатых мужиков!

– Ой, Инка, слышали бы нас в моем департаменте, сказали бы…

– Что их начальница по вечерам в борделях подрабатывает.

– Дура!

– Взаимно.

После работы Татьяна едва успела принять душ, как примчалась Инна.

– Ой, я голодная, спасу нет! Если я сейчас чего-нибудь не съем, со мной говорить о делах – дохлый номер.

– Но мы же идем в ресторан…

– Да когда это еще будет!

– Ладно, холодильник знаешь где? Там есть еда.

– Хм, надо же, а я в холодильнике старую обувь держу.

– Прибереги остроумие для спонсоров.

Пока Татьяна одевалась, Инна успела проглотить пару бутербродов с мясом и копченой семгой.

– Насчет всяких прозрачных топиков даже и не мечтай! – строго предупредила Татьяна, оглядывая себя в зеркале.

– Почему?

– Мы не проститутки, поняла?

– А кто мы?

– Скромные деловые женщины.

– Фи! Да кому нужны подержанные сухие селедки? К тому же деловые женщины не бывают скромными.

– Инна, я серьезно с тобой говорю. Еще не хватало испортить репутацию из-за каких-то спонсоров. Ты же сама газетчица, знаешь, как могут оплевать ни в чем не повинных людей.

– Дыма без огня не бывает.

– В общем, помалкивай и слушай, что я тебе скажу. Сейчас едем в бутик, покупаем тебе приличное платье, а потом в парикмахерскую. Толя уже ждет нас у подъезда.

– И как ты меня представишь?

– Владелицей дорогого косметического салона. Ты тоже спонсор. Поняла?

– Но они же, наверное, спросят его название.

– Придумай сама.

– А если спросят адрес?

– Тогда покажи им сразу свой паспорт, и пусть отстанут.

– Да я об адресе салона.

– Какая же ты бываешь зануда! Неужели не сможешь увести разговор в другую плоскость, например, о летнем отдыхе?

– Например, в Кармашах.

– Инка, перестань смешить. Мы опаздываем. Ты же была в прошлом году в Турции, вот и лепи про это. Только вместо «Турция» говори «Италия».

– Вас понял. Я скажу примерно так: «Знаете, как клево в Анталии, пардон, в Италии!»

Татьяна не выдержала и рассмеялась. Но это был какой-то нервный смех.

Татьяна смотрела на подругу и не узнавала ее. Перед ней была настоящая красавица и даже леди. Они подобрали в дорогом бутике красивое, но не броское платье, которое спрятало недостатки и подчеркнуло достоинства Инны, например, ее красивую грудь. А когда Вика уложила феном непослушные Иннины волосы, торчащие, как правило, в разные стороны, как у морской свинки, то она преобразилась буквально на глазах. Последний штрих – тонкий макияж завершил образ деловой, холеной, знающей себе цену дамы.

Инна сама не узнавала себя в зеркале. С нее даже слетела вся ее журналистская бравада. Она стала женственной и загадочной, этакой штучкой себе на уме.

Взглянув на Толю, у которого от изумления перекосило рот, Инна тонко усмехнулась и царственно уселась на сиденье «Волги». Толя аккуратно захлопнул за ней дверь и кинулся на другую сторону машины, чтобы открыть дверь для Татьяны.

Они немного опоздали, но это лишь украсило деловую встречу, придало ей оттенок романтического приключения. Мужчины дружно встали, а самый бойкий из них, директор рынка Сулейманов, по-восточному красивый мужчина, галантно поцеловал дамам ручки и усадил за стол. Гурко, хозяин этого, а также целой сети ресторанов «Гурман», уже распорядился насчет закусок и вина. Два ловких официанта бесшумно и быстро накрывали стол, пока Татьяна знакомила Инну и мужчин друг с другом. Никому из них не пришло в голову спрашивать адрес салона, поэтому Инна расслабилась и потихоньку начала атаку на потенциальных спонсоров. Она кокетничала, но без пошлости. Выбрав для себя роль интеллектуалки, вынужденной заниматься бизнесом, она покорила мужчин меланхоличными манерами уставшей от дел красивой, умной женщины, которой не чужды простые человеческие радости. Два раза очень к месту пришлись строчки из Бернса и Тютчева, которые она прочла весьма задушевно и трогательно. Сулейманов не сводил с нее темных, блестящих глаз. А Татьяне все время приходилось избегать нахального взгляда Гурко. Что он возомнил, этот ресторатор? Думает, напоил, накормил, так теперь можно требовать «продолжения банкета»? Татьяна резко перешла к деловому разговору и все бы погубила этим кавалерийским наскоком, если бы не вмешательство Инны.

– Татьяна Михайловна, мы бы хотели, естественно, остаться в тени, профинансировав капитальный ремонт музея. Но все же обидно становится, когда простые люди, ничего толком не зная, считают нас зажравшимися буржуями. Не так ли, господа?

– Но мы можем опубликовать соответствующую статью в популярном издании…

– Это прекрасно, но ведь, согласитесь, не все читают хорошие издания. А в бульварной прессе светиться не хочется, даже если она напишет дифирамбы в нашу честь. Сами понимаете, не тот уровень.

– Да, я понимаю вас, – сказала Татьяна и «задумалась». – А знаете, я придумала. Мы устроим грандиозную презентацию и приурочим ее к Дню города. Представьте, вы все на глазах собравшейся публики, перед телекамерами, в присутствии мэра и даже губернатора перережете шелковую ленту, открыв тем самым вход в обновленный, сверкающий свежей краской и современными материалами музей. Как вам такой вариант?

– Хм, заманчиво, – хмыкнула Инна, взглянув на Сулейманова.

– Великолепно! – отреагировал тот скорее на Иннин взгляд, нежели на «заманчивое» предложение Татьяны.

– Что ж, можно и раскошелиться ради родного города, – сказал Солодовников, хозяин крупного супермаркета, самый молчаливый среди собравшихся за столом.

– До Дня города осталось чуть больше двух месяцев, – скептически напомнил Гурко. – Не успеть.

– Успеем! – горячо возразил Гаджибеков, директор рынка, конкурент Сулейманова. – Я могу, кроме денег, дать и людей. Хоть двадцать человек, не жалко!

– И у меня найдутся люди, – не уступил ему Сулейманов. – И техникой поможем.

– Что ж. Мы тоже в стороне не останемся, – согласился Гурко.

На улице Татьяна сдержанно попрощалась и села в служебную «Волгу». Она настойчиво предлагала свои транспортные услуги Инне, но та вежливо отказалась и скользнула в «мерседес» Сулейманова.

Татьяна ехала по ночному городу, смотрела в окно и радовалась своей победе. Капитальный ремонт, да еще в кратчайшие сроки! Об этом она даже и не мечтала. Одновременно ее беспокоило поведение Инны. Зачем она шутит с огнем? Ведь от восточных мужчин можно всего ожидать. Они не прощают женщин, которые весь вечер строили глазки, а потом устроили подлое «динамо». Оставалось надеяться на свой высокий статус и благоразумие Сулейманова.

Дома она с удовольствием сняла с себя вечернее платье, приняла душ, смыла макияж. Ее преследовал плотоядный взгляд Гурко. «Сволочь! Привык к доступным женщинам и теперь на всех вокруг смотрит, как на своих наложниц», – с гадливой гримасой подумала Татьяна. Зазвенел телефонный звонок.

– Танька? Я тебя, кажется, убью! – чуть не плача, закричала Инна, когда Татьяна сняла трубку городского телефона.

– Боже мой, что случилось, Инночка? Он приставал к тебе, да?

– Кто? – вдруг успокоилась Инна.

– Сулейманов, кто еще?

– К черту твоего Сулейманова, и твою затею тоже! – опять крикнула Инна.

– Да в чем дело-то? Ты можешь объяснить?

– Он нас видел, понимаешь? Господи, что он обо мне подумал?!

– Кто?

– Виталий!

– Ничего не понимаю. Откуда Виталий-то взялся?

– Представляешь, подкатываем к подъезду на «мерсе». Сулейманов выскакивает первым, открывает дверь и за ручку выволакивает меня наружу…

– Выволакивает?

– Да нет, конечно! Помогает выйти. А я, значит, вся из себя «фу-ты ну-ты», выхожу, как суперзвезда, с диким букетом алых роз…

– Диким?

– Ну! Представляешь, он мне сто роз по пути купил. Наверное, посчитал, что мне сто лет в обед.

– Ну и дальше?

– Полез целоваться, естественно. Я, значит, изо всех сил терплю. Решила – умру, а роль до конца доиграю. А то, не дай Бог, этот ремонт твой гребаный сорвется. Когда пошла в подъезд, увидела на скамейке Виталия. Сидит как в воду опущенный, и тоже с букетом роз, только с нормальным, из пяти штук. Представляешь, он все видел!

– Инка, бедная моя подружка, прости меня! Я же не знала, что так получится.

– А целуется этот Сулейманов плохо. С Виталием не сравнить.

– Ну и хорошо.

– Что хорошего-то?

– А то бы ты опять влюбилась, на глазах Виталия.

– Издеваешься уже? Быстро твоя жалость прошла.

– Но ты сама говорила…

– А ты поверила? Ох, Танька, Танька! И когда ты вырастешь? Любовь – это не вздохи на скамейке, то бишь не одни поцелуйчики. Душу я в твоем Виташе разглядела, понимаешь, душу! Родную, близкую, чистую, как дыхание ребенка!

В трубке раздались короткие гудки.

– Он просил без помпы, – снова повторил Торопов, кривя полные губы.

– Тогда я не знаю, что еще предложить, – устало вздохнула Татьяна.

– А может, устроим что-то вроде сельского гулянья? Фольклор и все такое. Без официоза, но и не обыденно, – оживилась Ронская, второй Татьянин заместитель.

– В этом что-то есть, но не тот масштаб, – лениво возразил Торопов.

– И в самом деле не тот, – сомневалась Татьяна. – Событие-то национального значения.

– А мы пригласим телевизионщиков. Прямой эфир. Вот вам и выход на всю страну, – защищала свою идею Ронская.

Они обсуждали предстоящий юбилей известного писателя, который жил в своем родном селе и ни в какую не желал ехать в город, на «официальные именины». «Вы меня в гроб загоните вашими хлопушками и речами. Знаю я эти „поминки“ при живом еще авторе, – говорил он Торопову, лично приехавшему к нему обсудить проведение юбилейных торжеств. – Взять того же Кропоткина, которому восемьдесят стукнуло в прошлом году. Затюкали, замордовали старика. Через три месяца ушел в лучший из миров. А так бы еще пожил в свое удовольствие. Нет, не поеду, и не уговаривайте!»

– Хорошо, я согласна. Белла Исааковна, вам и карты в руки. Подработайте в общих чертах сценарий, завтра в четыре часа обсудим.

– Хорошо, Татьяна Михайловна, сделаем, – ответила довольная Ронская и победоносно взглянула на Торопова, поджавшего губы и метнувшего на нее холодный взгляд постаревшего ангела.

Татьяна поехала домой, чтобы переодеться к вечернему концерту. Выступал знаменитый скрипач, совершавший тур по России. Вот ему-то всякого рода помпы были нужны как воздух. Видимо, не вступил он еще в возраст философской мудрости, когда человек, простой или известный, начинает ценить не праздники, а будни, не красивые слова и пышные букеты, а шепот листвы и скромные луговые ромашки. Впрочем, к иным такая мудрость не приходит никогда.

В фойе ее окружили именитые музыканты, писатели, художники, представители массмедиа и крупного бизнеса. Почти со всеми она, так или иначе, была знакома, кому-то помогла, от кого-то, наоборот, сама получала помощь и поддержку. Она шутила, смеялась чужим шуткам, делала обязательные комплименты, выслушивала светские сплетни – одним словом, тусовалась, как сказала бы Инна. Вдруг к ней приблизился Солодовников и галантно, без тени фамильярности поздоровался. Татьяна постаралась скрыть легкое смущение. Она чувствовала вину перед этими людьми, которых ввела в заблуждение. Пусть и не в личных целях, но все же соврала, устроила спектакль, втянув в него несчастную подругу. Солодовников смотрел, как ей показалось, понимающе и слегка улыбался.

– Татьяна Михайловна, – произнес он тихо, когда на минутку толпа отхлынула от них. – Вы здесь одна?

– В смысле? – не поняла она, все еще переживая свое вранье.

– Не с мужем?

– Нет.

– Можно сопровождать вас?

– Куда?

– Вообще. Пока не прозвенит звонок. Я провожу вас на место. У вас какой ряд?

– Первый.

– А у меня второй. Так можно?

– Пожалуйста.

– Не хотите шампанского?

– Нет, у меня от него болит голова.

– И у меня. Тогда коньяк?

Они подошли к столикам, стоящим в углу, за колоннами. Солодовников усадил Татьяну и сел напротив.

К ним подскочил кельнер с подносом, на котором стояли рюмки с коньяком. Солодовников подал Татьяне рюмку.

– Откуда здесь коньяк в таком количестве? Это что, бесплатно?

– На спонсорские деньги. Ваш Торопов раскрутил деловых людей ради мегазвезды, посетившей нашу грешную землю.

– Понятно.

Они выпили. Татьяна слегка поморщилась, и внимательный Солодовников, щелчком подозвавший кельнера, попросил коробку шоколада. Вскоре на столике лежала нарядная коробка. Татьяна была вынуждена съесть конфету, иначе бы ее еще долго передергивало от вкуса коньяка. Она и сама не отдавала себе отчета, почему подчиняется Солодовникову. Может, оттого, что чувствует вину перед ним? Ведь она тоже раскрутила его в ресторане.

Прозвенел звонок. Они встали и пошли в зал. В течение первого отделения концерта Татьяна ощущала на своем затылке взгляд Солодовникова. Или ей это казалось? Она нервничала, ругала себя за уступчивость, приведшую к ненужному сближению с этим молчаливым человеком. А в антракте постаралась не отходить от старого скульптора, который донимал ее своими воспоминаниями о лучших временах, канувших в Лету. Дважды она ловила на себе взгляд Солодовникова, но всякий раз делала вид, что не замечала его.

После концерта состоялся банкет в честь музыканта. Татьяна обычно избегала банкетов или старалась незаметно уйти после первого тоста. Но в этот раз скрипач сам поблагодарил ее за теплый прием и пригласил на «парти». «Пить водка!» – добавил он, очевидно, полагая, что такой призыв сотрет все официальные границы в их отношениях.

Человек сорок собралось в ресторане. Ее место за столом оказалось между скрипачом и Солодовниковым. «Так это он все заранее продумал! – догадалась она. – Ну что ж. Не все мне кататься. Пора и самой саночки возить». Скрипач говорил с ней на английском. Он поднимал бокал с шампанским, смотрел на Татьяну с широкой улыбкой, демонстрируя чудеса современной стоматологии, и говорил, говорил. Она плохо его понимала, но улыбалась и повторяла «йес» или «о’кей». Уж лучше она будет бесконечно, как попугай, поддакивать австрийцу, чем окажется один на один с коварным Солодовниковым. А тот ждал. Ей даже в голову пришло сравнение с удавом, терпеливо выжидающим свою жертву. Нет, это невыносимо! Да что она, заложница, что ли? Татьяна встала, когда тосты закончились и зазвучала музыка. Улыбнувшись скрипачу, она вышла из зала. В холле она подошла к швейцару и попросила вызвать такси.

– Я отвезу вас, Татьяна Михайловна, – услышала она за спиной голос Солодовникова и вздрогнула.

– Я уже вызвала такси, – резко ответила она, бросив на него гневный взгляд.

– Не сердитесь, вам это не идет, – мягко, но с холодными нотками сказал Солодовников.

– Вам, наверное, наплевать, но я устала сегодня от «культурных» разговоров. И хочу поскорее оказаться дома.

– А такой я вас еще не видел.

– Какой «такой»? Злой?

– Нет. Это не злость. Впрочем, зачем этот психоанализ, когда женщина смертельно устала и хочет домой. Пойдемте в машину. Кстати, я не кусаюсь.

Татьяна хмыкнула и пошла за Солодовниковым. Видимо, день сегодня такой, «солодовниковский».

Он молча вел свой сапфировый «сааб». Она искоса поглядывала на него и тоже не проронила ни слова. У подъезда она хотела выйти, но он заблокировал двери с помощью электроники.

– Можно мне задержать вас на пару минут?

– Это уже произвол и насилие, – рассердилась она.

– Я знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Как видите, я всего лишь человек. Мужчина, подпавший под ваши чары.

– Это признание? – нетерпеливо спросила она, едва сдерживая себя в рамках приличия.

– Зачем вы торопите меня? Неужели вам каждый день признаются в чувствах? В настоящих чувствах.

– Нет, конечно. Простите, у вас, должно быть, как у нормального мужчины, есть семья, дети?

– Да, есть.

– И зачем вам этот адюльтер? Неужели все эти тайные связи дают ощущение счастья?

– А вы беспощадны. Значит, я вам безразличен.

– Правильно поняли.

– Жаль. Татьяна Михайловна, неужели у меня нет никаких шансов?

– Абсолютно никаких.

– И зачем вы устроили этот пикник в «Гурмане»? Я и так мог дать денег. Без этого спектакля.

– Вы все поняли?

– Да я прекрасно знаю Инну Борисовну. Она отличный редактор и журналист. Но Сулейманова с Гаджибековым вы с ней накололи. На сто процентов.

– Почему вы не выдали нас?

– А вы не догадываетесь?

– Что ж. Спасибо. А насчет романтических отношений не надейтесь. У меня есть мужчина, которого я люблю.

Солодовников тяжело вздохнул, разблокировал двери автомобиля.

– А вы снитесь мне, Татьяна. Таня… Какое ласковое имя. Как бы я… Прощайте! Постойте! Вот моя визитка. На всякий случай.

Он завел двигатель, и Татьяна захлопнула дверь. «Еще один со своими снами. Так и умру когда-нибудь одна и уйду на небо в саване из мужских снов», – раздраженно подумала она, входя в подъезд.

Беда ворвалась стремительно, разметав повседневные дела и мирное существование. Днем, прямо на работу, позвонила Инна и срывающимся голосом сообщила новости из Кармашей. Жестоко избили Колю, сына Виталия, и с инфарктом слег дядя Паша. Она узнала об этом случайно, позвонив на сотовый Виталию, с тем чтобы объяснить свое позорное поведение возле подъезда.

– Надо что-то делать, Таня!

– Поехали!

– Как?

– На моей «Волге». Прямо сейчас. На месте будем через два с половиной часа.

– Но…

– Если ты не можешь, я не настаиваю. Поеду одна.

– Нет, я поеду. Когда ты заедешь за мной?

– Через пятнадцать, нет, через полчаса. Я позвоню маме. Она, наверное, тоже поедет. А потом свяжусь с больницей, узнаю, какие нужны лекарства.

– Молодец, а я не догадалась.

– Ладно, собирайся.

Они приехали в Кармаши около пяти часов. Первым делом поспешили в больницу. В палату их не пустили. Там как раз собрался консилиум из местных врачей и приехавшего из Привалово невропатолога. Павел Федорович, как уже было известно Татьяне, лежал дома. За ним ухаживала Надежда. А Виталий был с сыном в палате.

Женщины сели на скамейку возле палаты и стали ждать. Вскоре дверь открылась, и на пороге появилась уже знакомая Татьяне пожилая женщина, терапевт, лечившая ее от пневмонии. Следом за ней вышли двое мужчин и сестра. Татьяна сразу определила, кто из мужчин приваловский специалист.

– Доктор, здравствуйте! Я родственница больного, – встала она, увидев врача. – Мы приехали из областного центра. Скажите, в каком состоянии больной?

– Состояние тяжелое, но стабильное. Хотя… При сильном сотрясении мозга всегда есть угроза отека. Вот над этим мы и будем работать.

– У нас с собой лекарства. Посмотрите, пожалуйста!

Татьяна подошла к столу дежурной сестры и выложила из пакета два десятка различных упаковок. Доктор внимательно просмотрел все упаковки, одобрительно покивал:

– Замечательно. То, что нужно. Я сейчас распишу все лечение, а потом сообщу, что еще необходимо купить. Но основные медикаменты вы привезли, спасибо.

– А мне можно в палату? – спросила Татьяна.

– Только наденьте халат. И пожалуйста, без лишних эмоций. Ему нужен покой.

Татьяна вошла в палату, осторожно прикрыв за собой дверь. У кровати сына сидел Виталий, почерневшее лицо которого Татьяна не узнала. Страдание исказило черты. Он сильно осунулся. К тому же, наверное, не брился эти сутки. Больными от горя глазами он взглянул на вошедшую сестру. Губы его дрогнули, но он сдержался, лишь кашлянул и тихо сказал:

– Вот, Таня, что они сделали с моим Колькой.

Коля лежал с закрытыми глазами, видимо, спал. Его лицо было сплошной синяк. Многочисленные ссадины на лбу, щеках, носу и на руках, лежавших поверх одеяла, смазаны йодом. Полоска пластыря с марлей под ним шла от уха к затылку.

– Это шов наложили, – проследил Татьянин взгляд Виталий. – Сотрясение у него. Щас поеду за лекарствами. Доктор пропишет рецепты, и поеду.

– Не надо никуда ехать. Я все привезла. А то, чего не хватит, мы сами купим. Сгоняем в Привалово. Я на машине, так что не беспокойся.

Она погладила Виталия по руке, не зная, как еще выразить свою любовь и сочувствие. Но, глядя на своего племянника, она вдруг осознала жестокую истину, которая гвоздем засела в ее голове и уже ни на минуту не отпускала. Виновником этого несчастья является она! Виталию мстили за экологическую комиссию, за участие в поимке похитителей Даши. Но без нее этого бы не было! Это она со своей неуемной жаждой справедливости развела бурную деятельность, всполошив все село, подняв со дна всю нечисть, заставив преступников обороняться всеми средствами. Нет ей никакого оправдания. Ведь пострадали невинные дети. Преступники ударили по самому уязвимому, самому дорогому, что есть у людей. Татьяна сжала кулаки, стиснула зубы, чтобы не крикнуть от боли.

Она поднялась, вышла из палаты. Тамара Федоровна и Инна, увидев ее лицо, по-своему истолковали его выражение.

– Таня! – в голос воскликнули обе женщины.

– Все плохо? – спросила Инна, вскочив на ноги.

– Нет, я верю, что все обойдется. Он выздоровеет, – произнесла Татьяна, в задумчивости глядя мимо подруги, куда-то в глубь коридора.

– Можно, я зайду туда? – робко спросила Инна.

– Возьми мой халат. Только без слов, хорошо? Инна кивнула, быстро накинула халат и исчезла за дверью палаты.

Решили, что Тамара Федоровна останется в Кармашах и будет ухаживать за Павлом Федоровичем. А Надежда с Виталием по очереди будут дежурить возле сына. Татьяна с Инной поехали в центральную аптеку Привалово, набрали кучу всяких лекарств, в том числе и для Павла Федоровича. Медикаментов должно было хватить на месяц. Татьяна еще раз переговорила с невропатологом, предложила помощь из областной клиники, но тот отказался.

– Пока в этом нет нужды. Транспортировать его в таком состоянии нельзя, а консультацию я уже получил от своего профессора. Кстати, он возглавляет отделение в областной клинике. Но если понадобится, я свяжусь с вами.

Татьяна, оставив Инну в машине, зашла в прокуратуру, не надеясь в этот час застать ее сотрудников. Но прокурор оказался в своем кабинете.

– Что вы думаете по факту избиения? – спросила Татьяна.

– Виновные задержаны, дали показания.

– Наркоманы?

– Вы уже догадались?

– Тут не надо особой прозорливости.

– Один из них сообщил, что ради дозы героина, которую им пообещал неизвестный, они подкараулили возвращавшегося с дискотеки Николая и избили его.

– Как он описал «неизвестного»?

– Описание самое нейтральное. Среднего роста, молодой, в брюках и рубашке с длинными рукавами, на голове бейсболка.

– Черная? – быстро спросила Татьяна.

– Не знаю. Сейчас посмотрю протокол. Да, черная. А вы его знаете?

– Он следил за мной. Ну что за безалаберщина, черт меня возьми! Он признался, что его нанял Симаков, а мы его преспокойно отпустили. Идиоты! Трижды идиоты!

– Постойте! Значит, к этому причастен Симаков?

– Конечно! Но я решила, что он больше не сунется, побоится. Сволочь! Фашист!

– Успокойтесь, Татьяна Михайловна! Прокурор налил из кувшина стакан воды, подал Татьяне, которую била нервная дрожь.

– Давно пора этому гаду отрубить руки, а мы валандаемся с ним. Нет, видите ли, прямых улик! – кричала Татьяна, не успокоившись и после воды.

– Я уже подготовил представление на его арест, но улики в основном косвенные.

– Надо срочно поймать этого мерзавца, в черной бейсболке.

– Я сейчас позвоню Рочеву и капитану Сухареву. Минутку.

Прокурор говорил по телефону, а Татьяну по-прежнему била дрожь. Она даже стучала зубами. Сейчас она просто ненавидела себя. Это же надо быть такой безмозглой дурой, не видящей дальше своего носа, чтобы собственными руками отпустить преступника! И вот мальчик, ни в чем не виноватый, попадает в лапы к этим отморозкам, готовым за дозу наркотика мать родную продать.

– Татьяна Михайловна, вам надо отдохнуть, – сказал прокурор, кладя трубку на рычаг. – На вас лица нет.

– Я сама знаю, что мне делать, – жестко оборвала его Татьяна.

– Сейчас на ноги поднимут оперативную группу. Мы найдем его. Будьте уверены. А там уже дело за малым. Обещаю, что Симаков в ближайшие сутки будет взят под стражу.

– Будем надеяться, – устало произнесла Татьяна.

Татьяна почти не спала эту ночь. Они с Инной устроились на втором этаже. Анатолию постелили в гостиной. Павел Федорович уснул, но решили все же дежурить возле него по очереди. Тамара Федоровна сидела до двух ночи, а потом ее сменила Татьяна. В шесть утра пришла зевающая Инна и отправила подругу на второй этаж.

– Хоть немного поспи. Ты же на Буратино похожа. Один нос остался.

Татьяна пошла наверх, легла, но нервы были напряжены так сильно, что ни о каком сне не могло быть речи. Она подумала, что где-то совсем близко Андрей – дышит, ходит, смотрит на это солнце и не знает, что она здесь, в десяти минутах ходьбы.

Словно магнитом потянуло ее в сторону церкви. Она умылась, привела себя в порядок, заставила выпить крепкого чаю с булкой и вышла из дома.

Татьяна хотела лишь заглянуть в его волшебные глаза, прижаться, почувствовать дыхание, биение сердца, сказать, как она скучала, и тотчас уйти. Потому что долг превыше всего. Она нужна страждущим. Она нужна на работе. Он поймет.

Было около восьми, когда она подошла к мастерской. На ее стук никто не ответил. Может, он в приделе, заканчивает роспись? Татьяна подошла к дверям придела, но они оказались заперты на замок. Постояв в нерешительности, она пошла на берег. Ноги сами вели ее на то место, их место. Высокие лопухи по бокам тропки скрывали ее почти с головой. Когда она спустилась вниз, то увидела на поляне Андрея. Он стоял возле этюдника к ней спиной. Напротив него сидела Оксана на складном стульчике в накинутой прямо на купальник красно-золотой шали. Ее густые волосы струились по плечам и шелковисто поблескивали на солнце.

Татьяна несколько секунд стояла как вкопанная, ничего не соображая и не чувствуя, а потом попятилась назад. Она не понимала, как она оказалась здесь, для чего и к кому пришла. В полном смятении, не ощущая ни времени, ни пространства, она продолжала двигаться машинально, как робот, но теперь уже в противоположную сторону. Так и пришла в дом к Виталию, как лунатик, безвольная, застывшая, с широко открытыми, почти безумными глазами. Ее встретил Виталий, приехавший из больницы, чтобы принять душ и переодеться.

– Таня, ты чего? – испугался он. – Ты это брось, сестренка! Все будет хорошо, вот увидишь. Выздоровеет Колька, куда он денется? Крепкий парень… Слушай, а может, тут что-то другое? Ты где была, а? Таня! Инна! Иди сюда!

Со второго этажа сбежала Инна. Вид Татьяны напугал и ее. Она накапала в чашку валерьянки, напоила подругу, уложила в постель. Виталий вызвал «скорую». Приехали быстро, так как знали, что в доме инфарктник. Но у дяди Паши дела шли на поправку. Сейчас он крепко спал, и его тревожить не стали. Виталий проводил врача на второй этаж, к Татьяне. Возле нее сидела Инна и гладила ее руку. Татьяна по-прежнему плохо реагировала и все смотрела, смотрела куда-то вдаль. Врач попросил Инну выйти.

Они стояли с Виталием у закрытой двери и смотрели друг на друга. Инна не выдержала, приблизилась к нему, положила голову ему на грудь, тихо заплакала. Он обнял ее, шепча слова утешения.

Дверь открылась, вышел врач, молодой мужчина со светлыми, рыжеватыми волосами и белесыми ресницами. Обращаясь к Инне, он произнес, слегка картавя:

– Сильный стресс. Признаки астенического синдрома. Нервное истощение. Нужна госпитализация. Предлагаю отвезти в Привалово, там хороший невропатолог.

Разбудили Тамару Федоровну. Она проводила дочь до машины, а потом горько плакала, утешаемая с двух сторон Инной и Виталием.

– У нее ведь даже халата и тапочек с собой нет, – сокрушалась Тамара Федоровна.

– Сейчас мы все купим, – нарочито бодро говорил Виталий.

– А я быстренько сполосну, на солнышке моментально высохнет, поглажу, а потом все вместе съездим, навестим ее, – в тон ему тараторила Инна.

Они оба взяли на себя роль генераторов энергии и бодрости духа. Иначе, если все раскиснут и предадутся унынию, больным совсем невмоготу станет. А им, как известно, моральная поддержка нужна не меньше лекарств.

Татьяна проснулась в больничной палате, куда ее доставили накануне. Рядом стояла еще одна кровать, но она пустовала. Косые лучи солнца падали из окна на пол и стену. Татьяну поразила тишина. За окном шумела улица, но ее далекий шум лишь подчеркивал тишину в палате. К ней заглянула юная сестричка:

– А к вам родственники приезжали. Кучу всего навезли. Я в тумбочку положила. А халат и сорочку на вешалку повесила. Тапочки под кроватью. Еще записку оставили. Вон она лежит, под шоколадкой.

– Спасибо.

– Меня Сашей звать. Вы не стесняйтесь, зовите, если что. Я сейчас укол поставлю, потом завтрак, а после него врачебный обход.

Татьяна взяла записку, прочитала текст, написанный беглым, размашистым почерком Инны: «Солнышко! Не скучай! Лечись, лекарства мы купили. На работу сообщили. Некий Торопов пожелал тебе скорого исцеления. Коля сегодня уже улыбался и ел манную кашу. А Павел Федорович тоже молодец, потихоньку встает. Это ты у нас одна хворая и болезная. Ничего! Всем врагам назло мы выживем! Меня Толя отвезет в город, позарез нужно. Юлька сдает третий экзамен. Потом он за тобой вернется. Целуем.

Я, Виташа, Тамара Федоровна и дядя Паша».

Она улыбнулась, откинулась на подушку, прикрыла глаза. Глупая Инка! Знала бы она, что от несчастной любви ее никто не вылечит, разве только время. «Ах, Андрей! Что же ты наделал?!» Стоп! Это запретная тема. Надо постараться не думать, не думать, не думать… Все! Хватит! Завтра же она едет домой, и с головой в работу. Дел полно. Торопов уходит в отпуск. А на Ронскую где сядешь, там и слезешь. Исполнитель она хороший, а креативности никакой. «Ах, Андрей! Зачем ты…?

В палату вошла Саша. Она легко, даже как-то грациозно поставила укол. Татьяна поблагодарила, через силу улыбнулась:

– Совсем не больно. Вы настоящий профессионал, Сашенька.

– У меня по процедурам были одни пятерки, – зарделась девушка.

– Скажите, а мой сотовый разве не здесь?

– Его Юрий Петрович в ординаторскую унес. Чтобы вас не беспокоить.

– Вы не могли бы принести его?

– Не знаю, – замялась Саша. – Я у Юрия Петровича спрошу. Я сейчас.

Через пять минут принесли одновременно телефон и поднос с кашей и компотом. Татьяна заставила себя поесть, проглотила таблетки, запив их компотом, снова легла. Силы покинули ее. Что же это такое? И в самом деле истощение? Еще этого не хватало! Нет, она не позволит себя растоптать, превратить в коврик, о который вытирают ноги! Она сильная. Никому не покажет своей слабости.

«Ох, Андрей, Андрей! Разве так можно? Ведь ты веруешь. Предательство, этот тяжкий грех, ты принял на свою душу ничтоже сумняшеся. Зачем тебе это?»

Ведь она знает, как он может страдать от случайно брошенного слова или дурного поступка. Душа его, ранимая, почти детская, так уязвима, что порой приходилось балансировать, осторожно обходить опасные темы, обдумывать, прежде чем сказать, ту или иную фразу. Так почему же он так вероломен и жесток по отношению к ней? Или он совсем не дорожит ею, их отношениями?

Ей казалось, что их любовь особенная. Наверное, так думают все, кто любит по-настоящему, всем сердцем. Люди в такие моменты жизни как будто одни на необитаемом острове. Вокруг никого, только они и их любовь, неповторимая, первозданная, лучезарная.

Слезы намочили подушку, а она и не заметила, что плачет. В дверь постучали, и тотчас вошел молодой врач Юрий Петрович, невропатолог, лечивший Колю. Он жизнерадостно поздоровался, деликатно присел на краешек кровати, так как стульев в палате не было, заговорил ровным, слегка наставительным голосом:

– Татьяна Михайловна, вам нужен покой, а вы сразу за трубку хватаетесь, как будто в ней сосредоточен весь смысл жизни. Здоровье – вот смысл жизни. Нет здоровья – нет…

– Смысла?

– Правильно! – широко улыбнулся он. – А вы плакали? Впрочем, это один из симптомов. Вот видите, как организм просит покоя? Даже плачет. Сейчас вам поставят капельницу, а потом на физиопроцедуры пожалуйте. У нас, кстати, новая аппаратура, передовая. И массажистка отличная. Она вас быстро на ноги поставит.

– Спасибо. А завтра я уезжаю.

– Куда?

– Домой. Меня ждут на работе.

– Никуда я вас не отпущу. А если по дороге какой-нибудь приступ?

– Какой приступ? Ничего со мной не будет. Я практически здорова.

– Сейчас вам снимут кардиограмму, еще кое-какие анализы проведем, а потом поговорим. Договорились?

– Хорошо, но…

– Никаких «но», Татьяна Михайловна. У вас какой рост?

– Что?

– В сантиметрах.

– Сто семьдесят.

– А вес?

– Не знаю. Я давно не взвешивалась.

– Ну примерно.

– Шестьдесят.

– Вот видите?

– Не понимаю.

– Да разве это вес для нормальной женщины?

– Я, по-вашему, ненормальная?

– Я не о том. У вас физическое и нервное истощение, как вы не поймете?!

– Хорошо. Я буду есть как буйвол. Тогда вы меня отпустите?

– Посмотрим. А сейчас капельница. Вошла Саша со штативом в руке. Вместе с Юрием Петровичем они нашли для него удобное место. Затем Саша побежала за лекарством, а Юрий Петрович остановился на пороге, хитро улыбнулся:

– Только не плакать. Я ведь понимаю, что это никакой не симптом. Но все же воздержитесь от слез.

Когда Саша готовилась к процедуре, заиграла мелодия на мобильнике. Татьяна взяла трубку и услышала голос Петра Гавриловича:

– Татьяна Михайловна! Как же так? Такая молодая, стройная, не то что некоторые толстые развалины, и на тебе! Болеть! Нет, так дело не пойдет. Давайте поправляйтесь. Скоро День города. Сами знаете, сколько хлопот будет. Так что…

– Хорошо, Петр Гаврилыч, постараюсь. Да я здесь не собираюсь задерживаться. Скоро вернусь. Все будет в полном порядке, не беспокойтесь.

– Ну-ну. Только вы шибко-то не торопитесь. Лечитесь, а то недолеченность потом боком выйдет. По себе знаю. Я вон свой бронхит толком не вылечил, помчался на заседание Думы, и вот результат – астма началась. Не дай, как говорится, Бог! Ну, желаю вам полного выздоровления и удачи! До свидания!

Вечером приехали Тамара Федоровна с Виталием. Привезли соков, ягод, пирожков.

– Я, конечно, попросила Матвеевну огурцы с помидорами хоть разик полить, но не знаю. Она, поди, по верхушкам пройдется, и все, – переживала Тамара Федоровна за свой урожай.

– Завтра поедем домой, – успокоила ее Татьяна.

– Как «завтра»? – возмутился Виталий. – Тебя, можно сказать, чуть ли не на носилках сюда доставили, а ты уже удирать собралась.

– Мне уже значительно лучше. И потом, я дома могу прекрасно лечиться. Амбулаторно.

– А может, я поеду, а ты останешься? – спросила Тамара Федоровна.

– Нет, и не уговаривайте, – рассердилась Татьяна.

– Ладно, тебе видней, – вздохнул Виталий.

– Скажи лучше, как там Коля и Павел Федорович.

– Бате получше. Уже потихоньку ходит. А у Николая голова болит. Лекарства, конечно, снимают боль. От них его, по-моему, в сон все время клонит. Синяки стали спадать. Но рука ноет, не перестает. Он ею голову прикрывал, когда его пинали.

– Сволочи! – не выдержала Татьяна. – Прокурор обещал в течение суток найти этого урода, в бейсболке. Интересно, нашли или нет? Виталий, позвони прямо сейчас. С моего телефона. Там есть его номер.

– Тебе отдыхать надо, а…

– Звони!

Виталий от досады крякнул, качая головой, взял с тумбочки Татьянин мобильник, нашел номер прокурора, нажал кнопку.

– Алло! Здравствуйте! Это Виталий Кармашев говорит… Да. Ага. Понятно. Хорошо. Я здесь, в Привалово, так прямо сейчас и подъеду. Хорошо.

Он отключил телефон, посмотрел на Татьяну.

– Взяли этого наркомана. А главное, арестовали Симакова. Я сейчас в прокуратуру, дам показания. Все выложу: и про Красный бор, и про взятки, и про этого урода, который за тобой следил.

– А про взятки что ты скажешь? Что слышал, как одна бабка сказала?

– Ага. Что ей троюродный баран нашептал во время свадьбы с боровом.

– Ну-ну! Шуточки все?

– А ты видела особняк Симакова? А «вольво» новенький под окнами? Он ведь не ломается, как я, целый день в поле да за баранкой грузовика. Живет на скромную зарплату, протирает штаны в своем кабинете.

– Ладно, иди. Но ведь это за мной следили. Значит, я должна давать показания.

– Всему свое время. Лечись пока. Ну я пошел.

На следующий день, после обеда, они с матерью собрались в обратный путь. Толя приехал еще утром, но пришлось ждать обхода, во время которого состоялся неприятный разговор с Юрием Петровичем. Не будь врач таким молодым, да еще с амбициями, а потому несгибаемым в своем профессиональном рвении, Татьяна не перешла бы на столь жесткий тон. Наконец сошлись на том, что сразу же по приезде она явится на прием к его профессору, который преподавал у них в институте основные дисциплины. Татьяна попрощалась с медперсоналом, сердечно поблагодарила, оставила шоколад и фрукты, к которым так и не притронулась, смущенной Саше и вышла в больничный двор, где ее ждал водитель.

Но прежде чем ехать в Кармаши, Татьяна зашла в прокуратуру.

– Симаков от всего отказывается, – сообщил ей Рочев. – Пошел в полный отказ. Как говорится, я не я и лошадь не моя.

– А прямых улик, насколько я понимаю, нет?

– Устроили очную ставку с Капрановым, тем, что следил за вами, но и там он держал глухую оборону. Потел, краснел, бледнел, а на своем твердо стоял.

– Как мне это знакомо, – поморщилась Татьяна. – Скользкая жаба. Даже внешне похож.

– Это к делу не пришьешь. Хотели, если честно, втемную сыграть, на психику надавить, намекнули на показания свидетелей, которые сами давали ему взятки. Он и здесь выскользнул. Правда, чуть не обделался. Извиняюсь, конечно.

– Я так понимаю, что по истечении небольшого срока вы его отпустите за отсутствием состава преступления?

– Почему? А Красный бор? Уж эту-то статью мы ему влепим по самое не могу, как говорится. Четвертый год продолжается это безобразие. И свидетели есть, и факты налицо, так что не беспокойтесь, Татьяна Михайловна, не выскользнет.

– Если сверху опять не позвонят, – ехидно добавила Татьяна.

– Сверху-то? – Рочев почесал в затылке. – Вот здесь, что называется, наше слабое звено. Остается надеяться на справедливость.

– На авось, значит?

– Все, что в моих силах, – пожал плечами следователь.

– А вы тоже не знаете высокопоставленного родственника Плужникова?

– Нет, к сожалению. Но он не в прокуратуре, это точно.

– Ну что ж. И на том спасибо. До свидания, я уезжаю в город. Вот моя визитка. Звоните, если будет необходимость.

Татьяна и Тамара Федоровна попрощались с дядей Пашей, с которым теперь оставалась Оксана. Татьяна старалась не смотреть на Оксану, но и та, похоже, избегала ее. Под каким-то предлогом она не вышла на крыльцо, чтобы попрощаться с родственницами. Но для Татьяны было бы невыносимо улыбаться в ее присутствии. Она поцеловала Павла Федоровича, который остался стоять на крыльце, пока они шли к машине. Оглянувшись, Татьяна помахала старику рукой, и сердце ее сжалось при виде его похудевшей, чуть сгорбленной фигуры.

По пути в город они решили заехать в больницу, к Виталию, дежурившему возле Николая. Виталий кормил сына, когда женщины заглянули в палату. Коля ел щи с ложки, которую отец аккуратно подносил к его рту, держа снизу ломоть хлеба. Женщины посидели рядом, пока тарелка полностью не опустела.

– Пап, дай передохнуть немного. Не могу я сейчас второе есть. Не лезет, – попросил Николай, откинувшись на подушку.

– Ладно, мы выйдем пока, поговорим, – согласился Виталий и встал.

Женщины по очереди поцеловали парня, наговорили ему ласковых слов и, попрощавшись, вышли из палаты.

– Виташа, – сказала Татьяна, – я уезжаю с тяжелым сердцем. Симакова арестовали, но он лишь «шестерка» в этой банде. И чтобы спасти шкуру, будет молчать во что бы то ни стало. Я боюсь за тебя, понимаешь? Может, пока не давать никаких показаний?

– Но я их уже дал и отказываться не собираюсь, – упрямо ответил Виталий. – Они мне сына искалечили, а я язык в задницу, извиняюсь, должен засунуть?

– Единственное, что нам поможет, – это информация о тех, кто прикрывает Плужникова. Но это настоящая головоломка. И все же я попытаюсь ее разгадать.

– Дай Бог, конечно, но и ты бы поостереглась на рожон-то лезть. В мужские игры ведь играешь, Танюха.

– Ничего. Я сильная. Выдюжу.

Когда «Волга» выехала из Кармашей и Татьяна, оглянувшись, увидела вдали извивающееся русло Огневки, а на горке храм в белесом мареве жаркого дня, ей захотелось разрыдаться в голос, по-бабьи, горько и безутешно, но она по обыкновению сдержалась.

Через неделю, в пятницу, позвонила Инна и похвасталась успехами дочери:

– Поступила на бесплатное, представляешь? Я и не надеялась. Федоров обещал, конечно, помогать, к тому же сейчас кредит студенческий появился, но сам факт, что Юлька такая умница, меня просто возвысил в собственных глазах. Я в школе всю эту химию-физику на дух не переносила. Еле-еле на бледные четверки сдала, да и то со «шпорами», а тут родное дитя, как семечки, задачи щелкает. У меня ведь отпуск на носу. Хочу побаловать свою дочуру. В Испанию намылились. Ты как, одобряешь?

– Еще бы! Ты там хоть не влюбись в какого-нибудь гранда.

– А что, тебя это не устраивает?

– Как я без тебя тут останусь? Не с кем в ресторан сходить.

– Со спонсорами? Они расхохотались.

– Ладно, Танюха, не переживай, никакой гранд мне не нужен. Через три недели буду дома как штык.

– Ну счастливо! Шлите письма.

– Пошлем. Уж что-что, а посылать мы умеем. Поужинав отварной куриной грудкой с салатом, она улеглась на диване с журналом. Телевизор для нее уже давно превратился в предмет необязательной домашней утвари вроде напольной вазы, так как ее раздражала бесконечная реклама и, кроме того, утомляли сериалы. Их качество она не бралась оценивать, так как толком не посмотрела ни одного, но то, что они заставляли ежедневно, в одно и то же время, бросать все домашние дела и прилепляться к экрану, выводило из терпения ее подвижную, самодостаточную, творческую натуру.

Раздалась мелодия шопеновского ноктюрна. Этих позывных она и ждала, и боялась. Звонил Андрей. Татьяна какое-то время колебалась, но все же встала, взяла трубку.

– Я слушаю, – произнесла она как можно нейтральнее.

– Таня! – услышала она и буквально рухнула на диван, так как ноги неожиданно ослабели. – Почему ты молчишь? Что случилось? Я звоню тебе всю неделю, – спрашивал Андрей своим сдержанным голосом, но она все же уловила легкое беспокойство.

– Я была занята, – ляпнула она, не слишком заботясь о смысле своих слов.

– Неужели для меня у тебя не нашлось пары минут? – все же обиделся он.

– Я не хотела отрывать тебя. Ведь ты сейчас, насколько я знаю, занят новой росписью?

– Вообще-то да. Но…

– Там тоже есть женские образы?

– Да. А что…

– И где ты берешь натуру? Из кармашевских?

– Из них. Где же мне еще брать?

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Все.

– Таня, я не понимаю, что происходит.

– С глаз долой – из сердца вон? – спросила она, не надеясь на вразумительный ответ.

– Ты это о себе?

– О тебе.

– Что за чушь собачья? – не выдержал он. – Может, прекратим этот балаган?

– Прекратим. В принципе я не навязываюсь. Хватит. Меня уже достаточно унижали в моей беспросветной жизни. Уж лучше одной, чем с обманщиками, у которых чистые, как родник, глаза, а душа черная, как омут! – Она нажала кнопку и бросила трубку на ковер.

Этой ночью она то плакала, лежа в постели, то стояла в раздумье на лоджии, глядя на мерцающие огоньки ночного города, то подходила к бару и наливала в бокал вина, но, отпив один глоток, оставляла эту затею. Нигде и ни в чем ей не было покоя. Измучившись вконец, уснула под утро и проспала до двенадцати. А потом поехала на дачу к матери.

Они вдвоем наварили три банки малинового варенья по рецепту Тамары Федоровны. Она в отличие от многих хозяек умела варить так, что ягоды не разваривались, а сохранялись целиком, в первозданном виде. Мать, счастливая от того, что нежданно-негаданно нагрянула дочь, редкая гостья в ее доме, не знала, куда ее посадить и чем накормить. Материнское сердце подсказывало, что у дочери что-то произошло. Но расспрашивать не стала, зная наперед, что бесполезно. Уж лучше сама, может быть, поделится. А нет, значит, так тому и быть.

К ним на огонек заглянула Матвеевна, соседка по даче. Она жила одна, после того как два года назад скончался от инсульта муж, а сын наезжал очень редко. У него у самого был загородный дом, и ездить еще к матери за тридевять земель не считал нужным. Женщины выпили по чашке чаю с душистым вареньем и стали играть в карты. Матвеевна с Тамарой Федоровной были, что называется, старыми картежницами, поэтому Татьяна то и дело оставалась в дураках. Мать видела в ее глазах печальную пелену и понимала, что дочери не до карт, что ее неотступно гложет какая-то тяжелая дума.

Когда легли в постель, еще какое-то время переговаривались в темноте. Тамара Федоровна, ворочаясь на своей тахте, жаловалась на боли в спине, донимающие ее несколько лет. А Татьяна коротко отвечала, давая советы, но скорее машинально, чем заинтересованно.

– Доченька, – не выдержала Тамара Федоровна, – хоть бы разок матери пожаловалась, сказала, что у тебя на душе! Я же вижу, что что-то стряслось…

– Ничего не стряслось. Все как обычно.

– Нет, не обычно. Я же помню, какая ты приехала из Кармашей, в первый-то раз. Ты еще что-то про тамбур говорила и смеялась, а сейчас…

– Кончился мой тамбур, мама, в тартарары провалился. Не везет мне в любви, хоть ты тресни.

– А кто он?

– Художник.

– Там познакомились?

– Да.

– А кто виноват?

– Не знаю. Никто, наверное.

– Так не бывает. Он обманул тебя?

– Почти.

– Какими-то загадками говоришь. Что значит «почти»? Он женат?

– В разводе.

– И дети есть?

– Дочь Даша. Очень хорошая девочка.

– А бывшая жена замужем?

– Да.

– Ну так что ему надо? Оба свободны, не от кого прятаться…

– Я тоже так думала. Но чужая душа – потемки.

– О-хо-хо! И что мужикам надо? Порхают как мотыльки, пока крылья не сожгут.

– Этот не сожжет. Слишком продуманный.

– Ну и плюнь на него!

– Пока не могу. Болит все, не проходит.

– Спи, моя хорошая. Утро вечера мудренее. Будет у тебя такой, кто полюбит тебя и обманывать не станет. Вот увидишь! Спи, спокойной ночи!

Гуля Искандеровна, столкнувшись с Татьяной в коридоре, вновь всплеснула руками:

– Татьяна Михайловна?! Недавно еще восхищалась вами, а тут нате вам! Известие о внезапной болезни. Похудели, побледнели. А на работу все же вышли. Нет, я считаю, что женщине надо прежде всего думать о своем здоровье, а уж потом о служебном долге.

– И я так считаю, но Торопов в отпуске, а не за горами День города. Да и вообще текучка накопилась.

– Ронскую больше гоняйте, нечего ей за вашей спиной отсиживаться.

– Гоняю. Я всех гоняю, все равно не успеваем. Завтра, к примеру, в Кудряшево едем.

– И вы лично?

– Конечно. Кто я в сравнении с нашим знаменитым писателем? Всего лишь чиновник.

– Ну счастливого пути, Татьяна Михайловна! А все же о себе надо думать. Поверьте моему опыту.

Весь день прошел в суматохе и спешке. Как всегда бывает, в последний момент вспомнили о подарках, о неприглашенных знаменитостях, имеющих к юбиляру прямое отношение, и Ронская только руками разводила и громко вздыхала, а Татьяне пришлось крутиться волчком.

Измотанная, готовая сбросить туфли на шпильках прямо на тротуар, так сильно горели ступни ног, набегавшихся за день, она попрощалась с Толей и вошла в свой подъезд.

Дома только вышла из ванной, как заиграл мобильник.

– Письма принимаете? – раздался бодрый голос Инны.

– Ты откуда?

– Из Испании, вестимо. Во первых строках докладываю: все срендевековые соборы мы с Юлькой оглядели, а теперь валяемся на берегу Средиземного моря. Чего и вам желаем.

– Завидую.

– А як же.

– Что еще скажешь?

– Ты о грандах? Дохлый номер. Тут с такими фигурами ходят, отпад! И где только такие производят?

– Ладно, не прибедняйся. В тебя за неделю аж двое влюбились, с ходу.

– Кстати, как у тебя с Андреем? Дело к свадьбе, надеюсь, идет? Что вам подарить?

– Свечку поминальную.

– Это что-то новенькое. Тань, ты чего? Что случилось, а?

– Все кончено.

– Я так и знала! Разве можно влюбляться в таких красавцев? Старо как мир! А нам, бабам, все неймется. Вот что я тебе посоветую: вышибай клин клином. Помогает только это. Иначе свихнешься. По себе знаю.

– Где его взять, клин этот?

– Да хоть Гурко! Вспомни, как он на тебя положил!

– Что?

– Глаз! А ты что подумала?

– Хватит придуриваться. Мне не до смеха.

– А я не шучу. Если Гурко не подходит, то Гаджибеков. Представь, по всей квартире будут розы стоять, даже в унитазе.

– А как тебе Солодовников?

– Этот молчун? Хотя… Точно! Танька! Он из тех, кого огнь любви изнутри пожирает. А внешне ни за что не подумаешь. Я вспомнила всего лишь один его взгляд, когда ты вставала из-за стола и поправляла платье. Помнишь? О! Это был взгляд Тристана на свою Изольду. Нет! Гумберта на Лолиту! Помнишь: «О, Лолита! Огонь моих чресл!»?

– Инка, заткнись! Юлька, надеюсь, не слышит?

– Она купается.

– Дура ты, Инка! Я уже давно не нимфетка, чтобы по мне так сохнуть.

– Сама ты дура! Запомни, если ты упустишь самую лучшую женскую пору…

– Когда замуж поздно, а сдохнуть рано? Эту, что ли?

– Чокнутая! Я же серьезно! Солодовников – это самое то! Все! Отбой.

Они ехали целой кавалькадой. Часть городской делегации разместилась в комфортабельном автобусе, остальные ехали в автомобилях. Всего двести человек, в том числе артисты, телевизионщики и журналисты.

С Татьяной в машине были Ронская и пресс-секретарь. Ронская всю дорогу надоедала восторженными возгласами по поводу придорожных кустов и деревьев. Даже начала цитировать Есенина. Татьяна прервала ее вопросом о церемонии награждения юбиляра правительственной наградой:

– Где нам это сделать? На деревянной эстраде, где будут выступать артисты? А может, и это ему покажется помпезным?

– Ну не в доме же за печкой это делать! – возмутилась Ронская.

– А если в сельском клубе?

– В такую жару?

– Тогда не знаю.

– Но ведь я уже по телефону договорилась с местным начальством, что награждение пройдет до концерта, при стечении всего народа. Значит, на эстраде, где же еще?

– Хорошо. Но сначала я сама поговорю с ним, – закончила разговор Татьяна.

Их встретили хлебом-солью прямо на околице села. А потом так и пошли беспорядочной толпой к дому юбиляра. Он вышел не сразу, как будто давал возможность настроить телекамеры. Наконец на крылечке появился сухой старик в сером костюме и белой рубашке без галстука. Под общие аплодисменты он подошел почему-то к Ронской, которая держала в руках пышный букет, и пожал ей руку. Ронская растерянно улыбалась, не зная, как выйти из положения. Вмешался глава местной администрации. Он представил Татьяну Михайловну, и теперь юбиляр тряс руку уже ей. Когда закончили с приветствием, Татьяна отвела писателя в сторонку и спросила, где лучше провести награждение. Он пожал плечами и ответил, что ему все равно. Тогда и решили, что мероприятие пройдет перед концертом, на площади, где размещался деревянный помост для публичных выступлений. Юбиляр пообещал, что произнесет небольшую речь. Татьяна поблагодарила старика и оставила его на попечение своего пресс-секретаря.

Чествование затянулось до восьми вечера. После поздравительных речей и концерта городскую делегацию пригласили на юбилейный ужин, столы для которого накрыли в клубе. Татьяна произнесла первый тост, расцеловалась с растроганным юбиляром, а потом, выждав для приличия двадцать минут, постаралась незаметно уйти. Но зоркие глаза писателя не оставили без внимания ее побег.

– Татьяна Михайловна! – крикнул он, когда она шла к входной двери.

Она оглянулась и увидела юбиляра в компании с главой администрации. Мужчины стояли у открытого окна фойе и курили.

– Я понимаю, что вы устали от подобных мероприятий, но мне будет обидно, если самое главное украшение стола покинет нас так рано.

«Вот тебе и старик!» – подумала Татьяна, а вслух постаралась оправдать свой «английский» уход:

– Душно в помещении. Хотелось подышать сельским воздухом. Не часто выпадает такая возможность, – улыбалась она, подходя к мужчинам.

– Чего-чего, а воздуха у нас навалом. Дыши, как говорится, Абросим, денег не спросим, – неуклюже пошутил глава администрации.

– Ты, Ваня, иди к людям, – строго сказал юбиляр, – а то надо же кому-то столом управлять.

Глава кашлянул, бросил окурок в урну и пошел в зал, откуда доносилось шумное веселье.

– А ведь я вас помню отменным журналистом, Татьяна Михайловна, – щурясь от сигаретного дыма, сказал писатель. – Ваши фельетоны били не в бровь, а в глаз и даже в сердце. Почему вы оставили свое призвание втуне?

– Увлеклась новыми идеями.

– Какими, если не секрет?

– Вы не поверите, – тонко улыбнулась Татьяна, – культурным развитием людей.

– И получается?

– Не знаю. Не все зависит от чиновников.

– А от кого еще?

– От вашего брата, например, писателя.

– От нашего брата? Хм! Возможно. Но наше влияние на культуру идет опосредованно. Чтобы человек взял хорошую книгу в руки, надо ее показать, научить понимать, любить. А это дело учителей, библиотекарей, издателей, средств массовой информации. Родителей в первую очередь.

– Вы чем-то недовольны?

– А вы как думали? Чтобы человек моего возраста и статуса был всем доволен? Нонсенс! Если раньше я включал телевизор с удовольствием, то теперь меня тошнит от него. А газеты с журналами взять. Сплошная реклама и самореклама. А о главном, о том, что волнует людей, что их наставляет, помогает жить, с гулькин нос. Одна-две статейки, да и те измельчали. Потому что такие акулы пера, как вы, в чиновники подались или в бизнес.

– Или поумирали.

– Вот-вот.

– Но это не к нам претензии. Коммерциализация печати и телевидения идет с головы, то бишь с их владельцев. Деньги! Вот тот фетиш, которому поклоняются чуть ли не с пеленок.

– А почему это произошло? Как получилось, что самая читающая нация превращается в общество потребителей? Вы заметили, что такие гуманитарные понятия, как письмо, рассказ, стихи, заменили технократическим и бесполым словом «текст»?

– Вы думаете, у меня на все есть готовый ответ? Ведь, если честно, вы тоже небось голосовали за перестройку, гласность и плюрализм?

– А чем я хуже остальных?

– Вот вы и ответьте мне, как, когда это началось, что теперь не Гоголя с Пушкиным народ несет с базара, а эротику и детективы. Да ладно бы детективы. А то водку и пиво. Причем тоннами.

– А вот и нечем мне крыть, кроме известных вам народных выражений. Нечем!

– Видимо, нация мы такая особенная, что нас из огня в полымя кидает, – вздохнула Татьяна. – Раньше из-под полы книжки доставали, очереди выстаивали, а теперь если и ажиотаж, то вокруг Гарри Поттера. Но ученые, кажется, нашли объяснение: виновата информационная лавина, которая подмяла, раздавила и трепетное отношение к книге, и умение писать друг другу длинные письма, и живое общение.

– Причины этого процесса, видно, только историкам по зубам, да и то по прошествии времени. А вы, значит, решили улизнуть с моего торжества? Да, кому я теперь такой старый нужен?

– Ваши книги нужны. А это уже немало.

– Да-а. Книги. А жизнь прошла. Как будто в одночасье. Еще вчера парнишкой голоштанным бегал с хворостиной за Мартой. Корову так у матери звали. А нынче уже на погосте место присматриваю. Да уж присмотрел. С Нюшей моей незабвенной рядышком. Ушла вот в прошлом году, ничего не наказала. Как прожить без нее остаток дней? Кому пожаловаться на больную ногу? Ладно, чего я разошелся, как дождь в ненастный день. Прощайте, Татьяна Михайловна. Не поминайте лихом старика!

Толя подвез ее к небольшой гостиничке, где Ронская забронировала несколько номеров для VIPов. Остальных разместили в школе-интернате, профилактории, в домах сельчан.

Она не спала, лежала на неудобной гостиничной кровати, думая о словах писателя. Но не о культуре, а о прошедшей жизни, жене Нюше, оставившей его одного доживать век. А кто поплачет о ней, Татьяне? С кем разделит она закат жизни?

Она тяжело вздохнула. Не слишком ли рано о закате? Нет, не рано. В последнее время одиночество становилось невыносимым. До сорока она не замечала возраста, бегущих лет, пустой квартиры. А теперь, испытав настоящее счастье с Андреем, она не могла, не хотела мириться с одинокой жизнью.

Татьяна вдруг встала, включила свет, достала из сумочки сотовый и визитку Солодовникова, о которой вспомнила только что. В тот вечер, после концерта, она машинально сунула ее в одно из отделений сумки и забыла. А может, она вспомнила о ней раньше, когда вела с Инкой бесшабашный разговор и та учила ее выбивать клин клином? Ах, зачем эти тонкости? Зачем ей разоблачать саму себя? Во имя чего? Она всего лишь слабая женщина, уставшая без мужской поддержки, без простого человеческого счастья быть вдвоем.

– Алло! Добрый вечер, вернее, ночь! Извините за поздний звонок. Я вас разбудила? Мне в голову пришло позвонить вам. Извините.

Она не могла остановиться, так как боялась первых его слов. Что он скажет ей в двенадцать ночи?

– Здравствуйте. Вы где?

– В Кудряшово.

– На юбилее?

– Откуда вы знаете?

– Я многое о вас знаю.

– Например?

– Например, что вам сейчас одиноко и хочется мужского общества.

– Идите к черту!

Она с силой нажала на кнопку, обозвала себя идиоткой и с ходу бросилась в кровать. Раздалась мелодия из мобильника. Татьяна поняла, что это Солодовников. Она заблокировала телефон и постаралась уснуть. Усталость и длинная дорога все же сказались. Через час она спала.

Утром она привела себя в порядок и поехала к писателю, чтобы проститься. Он радушно встретил ее, пригласил в дом, усадил за стол. Какие-то женщины, видимо, родственницы, быстро накрыли стол для утреннего чая. Татьяна с удовольствием выпила чаю с настоящими сливками, съела ватрушку и кусок рыбного пирога.

Старик ухаживал за ней, как за дочерью, ласково и внимательно. Спросил ее о семье, но, увидев, как вспыхнула она от неожиданного вопроса, перевел разговор на свою сельскую жизнь:

– Я по утрам рыбу ловлю. Вот этот пирог из нашего сазана. Редко, но попадается. Отличная рыба. Когда-то ею кишело в нашей реке. А теперь, как и везде, другие времена. Леса-то как загажены, особенно возле дорог. Это же настоящее стихийное бедствие, созданное руками человека!

Татьяна лишь поддакивала старику, изредка вставляя замечания. Она понимала, что ему необходимо высказать наболевшее, излить душу. Его «разговорило» не высокое положение собеседницы, а ее искреннее внимание, умение слушать, вникая в самую суть.

После часовой беседы за уютным деревенским столом она поблагодарила за угощение, поцеловала старика и села в «Волгу», где ее дожидались Ронская и пресс-секретарь. Всю дорогу она вспоминала знаменитого писателя, рассказавшего о себе за один день общения гораздо больше, чем все его книги, а ночной звонок старалась забыть, стереть из памяти, но это плохо получалось.

На следующий день ей позвонили из Дома художника и пригласили на выставку художника-абстракциониста Бежко. Татьяна поблагодарила за приглашение, но тут же вспомнила, что Торопов в отпуске. А именно его она частенько командировала на открытия выставок. Он был вхож в богему, знал многих по именам, по творческим направлениям и пристрастиям, поэтому его присутствие никого, как сейчас говорят, не напрягало. Ничего не оставалось, как идти самой. После обеда она не вернулась на службу, а решила привести себя в порядок, для чего поехала в салон. Оттуда и направилась в Дом художника.

В большом зале, где разместилась выставка, скопилось довольно много народу. Татьяну Михайловну сопровождал директор Дома художника. Он подвел ее к виновнику события, плотному мужчине с черной курчавой бородкой и в круглых очках, представил его, произнес несколько общих фраз и отошел, оставив их наедине.

– Вы знаете, – сказала Татьяна, как бы извиняясь, – в абстрактной живописи я не очень ориентируюсь. Вы не могли бы провести для меня мини-экскурсию с небольшими комментариями?

– Пожалуйста, Татьяна Михайловна, рад служить. Хотя объяснять искусство – дело искусствоведов и вообще неблагодарное дело, – торопливо произнес Бежко, немилосердно шепелявя и произнося вместо «л» букву «в».

Он повел ее вдоль стен и скороговоркой делал краткие пояснения.

– Сегодня ведь больше нет школ и направлений, Татьяна Ивановна.

– Михайловна, – сухо поправила Татьяна.

– Пардон. Татьяна Михайловна. Каждый художник сам по себе. Взять меня, например. Мое агрессивное самовыражение в виде пощечин общественному вкусу никого сейчас не ставит в тупик. Ушли те времена, когда творца пытались засунуть в прокрустово ложе какого-нибудь искусственно навязываемого жанра или течения. Художник изначально свободен, ему претят всяческие указки, откуда бы они ни шли. Помните Белинского: «Мы бедны, потому что глупы»? Глупость, годами навязываемая нам сверху, сделала нас бедными, в первую очередь эстетически.

Татьяну поразили масштаб и колорит его полотен. Это были огромные холсты с неопределенным изображением в черно-красно-серых тонах. Художник избрал в качестве композиции и формы беспорядочное нагромождение волнообразных полос, пунктиров и пятен в виде клякс. Но говорил он весьма занятно. Татьяна слушала и удивлялась, сколько фантазии в человеке. Ему бы в писатели, а не кистью махать туда-сюда. Но естественно, ничего подобного она не сказала. Ее быстро утомили эти произведения, и она нашла повод, чтобы остановить разошедшегося художника.

– Извините, что отняла ваше время, – сказала Татьяна, когда они отошли от очередного «шедевра». – По-моему, вон той даме не терпится вас поздравить.

Бежко повернул голову и расплылся в щедрой улыбке. Татьяна воспользовалась паузой и пошла в противоположную сторону зала. Внезапно ее внимание привлекло относительно небольшое полотно с изображением ночного неба, а может быть, космического пространства. Привлекла прежде всего необычная для Бежко палитра. Здесь присутствовали желтый цвет и ультрамарин. Татьяна подошла ближе и поняла, что ошиблась. Издали ей показалось, что в темном небе мерцают звезды и планеты, а при ближайшем рассмотрении вместо звезд она увидела поток каких-то предметов. Хотя предметами их можно было назвать с большой натяжкой. На густом ультрамариновом фоне художник изобразил движение цветовых пятен причудливых конфигураций, названия которым не было. Правда, в одном Татьяна узрела подобие женской ножки.

– «Мужские сны», – прочитала она вслух название картины и хмыкнула.

– Ради нее одной можно вынести парад всех этих монстров, – раздался сзади голос Солодовникова. – Выставка одной картины.

– Господи, скоро я начну заикаться из-за вашей манеры подкрадываться! – оглянулась на него Татьяна.

– Татьяна Михайловна, – Солодовников встал за ее спиной почти вплотную, – не велите казнить. Я по поводу той пошлой фразы по телефону. Не знаю, как она вырвалась. Наверное, от растерянности.

– Это мне должно быть стыдно, – резко сказала Татьяна. – Звонить по ночам нелюбимому мужчине пошло и безнравственно.

– А вы по-прежнему беспощадны.

– Какая есть.

К ним подошел Бежко:

– Татьяна Михайловна, я вижу, как вы долго стоите возле моих «Мужских снов». Я знал, что она не оставит вас равнодушной.

– Да, вы правы. Она мне нравится.

– Сколько она стоит? – спросил Солодовников. Бежко растерялся, покраснел, затем выпалил:

– Десять тысяч.

– Мы покупаем ее, – спокойно сказал Солодовников и уточнил: – В долларах?

Бежко окончательно сконфузился, зачем-то воровато оглянулся и шепотом ответил:

– Да, кхм, в долларах.

– Я выпишу вам чек, – холодно сказал Солодовников и посмотрел на Татьяну: – Это подарок департаменту культуры.

– Спасибо. Но не стоит делать такие дорогие подарки, – так же холодно ответила Татьяна и отошла к другому полотну.

Бежко неуклюже ретировался к группе художников, обсуждавших какое-то воронье гнездо. Так по крайней мере выглядела серая композиция, выполненная широкой фланцевой кистью посредством вращательных движений по белому грунту.

Солодовников не отставал от Татьяны. Он вновь подошел к ней и с шумом вдохнул аромат ее духов.

– Божественно! Вы сплошная гармония, Татьяна Михайловна! Все в вас тонко и чувственно, по-женски мягко и одновременно недоступно.

– Что-то вы слишком разговорились. Куда подевалась ваша сдержанность?

– Это вы виноваты. Позади них раздался визгливый голос:

– Плужникова! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! С ума сойти!

– Я давно не Плужникова, Галка! – снисходительно отвечала обладательница низкого, с легкой хрипотцой голоса. – Даже странно слышать эту фамилию. А ты откуда свалилась?

– Вот с подругой пришли на выставку. Знакомься, Дина. Это Зоя. Моя однокурсница.

Татьяна повернулась и увидела трех полных женщин, удаляющихся в глубину зала. Кто из них Плужникова? Ах, почему она не оглянулась сразу? Теперь иди узнай, кто есть кто. Татьяна машинально пошла за этими женщинами. Солодовников тенью шел следом.

– Владимир Михайлович, – вдруг обратилась к нему Татьяна, – у меня к вам большая просьба.

– Буду только рад, – слегка удивился тот.

– Видите трех женщин? Мне самой к ним подойти неудобно. Не могли бы вы каким-нибудь образом узнать, кого из них зовут Зоей?

– Это очень важно?

– Важнее не бывает.

– Хорошо. Я попробую.

Он небрежной походкой пошел вдоль стены, мельком посматривая на картины и не выпуская из виду объект наблюдения. Татьяна, к которой подошла известная поэтесса и начала рассказывать о своем путешествии в Японию, вежливо слушала и краем глаза следила за передвижениями Солодовникова. Вот он приблизился к этим трем и, делая вид, что читает надпись на картине, стал прислушиваться к их разговору. Татьяна отвлеклась на приветствие знакомого чиновника из правительства, непонятно какими ветрами занесенного на эту выставку. Вдруг Солодовников оказался рядом.

– Извините, Татьяна Михайловна. Вас можно на пару слов? – спросил он и, бесцеремонно взяв ее за локоть, утянул от изумленной поэтессы.

– Нельзя же так, – прошипела Татьяна. – Что о нас подумают?

– Они собираются уезжать.

– Кто? Эти дамы?

– Да. Я узнал, кто из них Зоя. Вон та, в желтом топе и голубых бриджах.

– Как же нам быть? Мне надо узнать ее адрес.

– Ну, детектив какой-то, ей-богу!

– Он и есть. Не удивляйтесь. Я потом вам расскажу.

– Хорошо. Тогда вот что. Идем за ними. Я на машине. Надеюсь, они тоже. Продолжим слежку.

– Вы идите первым. А я попрощаюсь с директором. Вон он как раз сюда идет.

Зоя прошла на парковку и села в серебристый «фольксваген». Татьяна едва успела подбежать к «саабу» Солодовникова, как «фольксваген» тронулся с места и выехал на тихую улицу с односторонним движением.

– Только не упустите! – вцепилась Татьяна в руку Солодовникова.

– Постараемся, – пробормотал он и нажал на газ. К магистральной улице, куда собиралась свернуть Зоя, они подъехали вовремя – как раз загорелся зеленый свет. Теперь можно было не опасаться, что они упустят Зоину машину.

– Так в чем все же дело? – не утерпел Солодовников. – Меня так и распирает любопытство. На соперницу она не тянет. Стара. Да и фигура оставляет желать…

– Я все поражаюсь, как бывает обманчиво первое впечатление!

– Это вы о моей пресловутой сдержанности?

– Ну да.

– Я ведь объяснил, что всему причиной вы, и только вы. Неужели вам это не знакомо? Вдруг среди серого, будничного дня появляется человек, который моментально сдвигает с места твою привычную ось, и ты начинаешь вращаться уже с другой скоростью и с другим наклоном.

– Знакомо.

– Тогда зачем удивляться?

– Вы правы. Ой, она повернула! Мы не успеем.

– Ничего. Догоним. Они тоже свернули вправо и поехали по улице, где движение было не таким плотным, как на магистрали. Вскоре «фольксваген» въехал во двор двенадцатиэтажного дома монолитной постройки и остановился на площадке, рядом с десятками других автомобилей. Солодовников припарковался чуть в стороне, чтобы не привлекать внимания. Татьяна осталась в машине, а он вышел и двинулся за женщиной, соблюдая приличную дистанцию. Она вошла в один из подъездов. Солодовников поспешил следом, так как на двери был кодовый замок. Вскоре он вышел и быстро приблизился к Татьяне.

– Она нажала седьмой этаж. Дальше я, естественно, идти не рискнул.

– Хорошо. И на том спасибо.

– Пожалуйста.

Они сидели в автомобиле и молчали.

– Мы кого-то ждем? – не выдержал молчания Солодовников.

– Не знаю. Может быть. Кстати, это что за улица?

– Сейчас посмотрим.

Он вылез наружу, прошел за угол дома, где висела табличка, и, быстро вернувшись, сказал:

– Тургенева, 16.

– Надо запомнить.

– Зачем? Запишем.

Он вынул электронную записную книжку, нажал несколько кнопок.

– Готово. Да! А номер автомобиля? Давайте и его занесем в нашу базу данных.

– Вам смешно?

– Нисколько. Наоборот. Меня захватило это приключение. Мне сразу показалось, что с вами скучать не придется. Такая уж вы фея.

– А вы принц на белом коне?

– Как видите, на сапфировом.

– Инна заметила в вас огонь любви, который якобы сжигает вас изнутри.

– Почему «якобы»? Он меня действительно сжигает.

Они вновь замолчали. Солодовников вдруг повернулся назад, потянулся на заднее сиденье, при этом он уперся плечом в руку Татьяны, и достал бутылку минеральной воды.

– Жара, – пожаловался он и предложил бутылку Татьяне.

– Я не умею из горлышка.

– Посмотрим в бардачке, – сквозь зубы сказал он и полез в бардачок, низко склонившись над ее коленями.

Вдруг он припал губами к ее руке, лежащей на коленях.

Она не оттолкнула его. Он целовал ее руку, а потом перешел на левое колено. Она была без колготок и почувствовала тепло его губ. Правой рукой она коснулась его затылка, затем провела ею по его волосам и замерла.

– Нам надо остановиться, – глухо произнесла она. – Здесь не место подобным вещам.

– Да, – коротко сказал он и достал из бардачка пластиковый стакан.

Налив в стакан минералки, он подал его Татьяне. Она жадно выпила. Сказывалась духота августовского дня.

– Поехали ко мне? – спросил Солодовников.

– Вы хотите познакомить меня со своей семьей?

– А семьи нет. Вернее, она распалась. С женой мы давно не живем. А дети уже взрослые, у каждого своя жизнь.

– Сколько их?

– Сын и дочь. Сын – шалопай, испорченный отцовскими деньгами, а дочка хорошая, самостоятельная. Учится в медицинском, мечтает о пластической хирургии.

– Почему мужчины, достигнув определенного возраста и положения, как правило, расстаются со своими подругами жизни, разделившими с ними первые невзгоды и трудности?

– Уж слишком вы утрируете. Во-первых, совсем не правило. Я могу привести десятки примеров супружеских пар, сохранивших первое чувство. Просто им повезло. Они нашли свои половинки, простите за избитую фразу.

– Что ж. Беру свои слова обратно. Значит, вам не повезло?

– Увы. Я очень любил Наташу. Мы однокурсники. С первого курса я ходил за ней по пятам. Мы встречались, ссорились, мирились. Нам казалось, что так и должно быть. Но уж слишком часто мы ссорились. Это сейчас я понимаю, что друг друга не переделать. Не потому, что один плохой, а другой хороший. Просто мы были разными. Очень разными. А потом это сказалось на семейных отношениях. Исчез флер романтики, и осталась голая правда жизни. Все! Больше на эту тему не распространяюсь. Извините за откровенность.

– А вы меня за излишнее любопытство.

– Заметано.

– Так поехали?

– Ко мне? – с надеждой в глазах спросил он.

– К вам.

Они лежали на огромной кровати поверх шелковых простынь и курили. Татьяна вновь вернулась к этой дурной привычке. Да и зачем что-то менять, если того, ради которого она хотела измениться, нет рядом? Владимир погасил сигарету, повернулся к Татьяне, спросил:

– Кофе будешь?

– Я бы и от целой сковороды мяса не отказалась, – с лукавой усмешкой ответила она, проводя пальцами по его плечу.

– Вот дубина! – стукнул он себя по лбу. – Ты же голодная! Полдня на этой идиотской выставке и в машине провели, и ни маковой росинки во рту! Сейчас я все сделаю.

– А я в душ и потом помогу тебе, хорошо?

– Я сам. Отдыхай!

– Нет уж! Вместе быстрее.

Они приготовили отбивные и салат из морепродуктов. Заварили чай и намазали тосты абрикосовым джемом. Татьяна давно не ела с таким аппетитом. Неужели к ней вернулся вкус к жизни? Возможно. Но время от времени она с грустью вспоминала Андрея и невольно сравнивала его с Владимиром. Движения Андрея, вся его пластика напоминали грацию молодого льва – немножко ленивую, но точную, выверенную до мелочей. Ничего лишнего. Все естественно, непринужденно, а потому прекрасно. Владимир был другим. Он нервничал, суетился, расстраивался по пустякам. Правда, это была их первая встреча. Вполне вероятно, что он старался показаться ей с лучшей стороны, но, как назло, ничего не получалось, наоборот, досадные промахи так и сыпались на его бедную голову. Татьяна не показывала виду, что замечает его неловкость. Но в глубине души она тосковала об Андрее, на которого могла смотреть бесконечно, любуясь его ловкими, сильными, красивыми руками.

И что за штука эта любовь? Как бы нам ни было хорошо в данный момент жизни, как бы ни лелеяли нас чьи-то руки, как бы ни угождали любому нашему желанию, нет нам того покоя и блаженства, какое испытываем мы наедине с любимым.

Утром Татьяна позвонила Ронской и предупредила, что задержится.

Толя отвез ее в Городское справочное бюро, где она прошла прямо к начальнице и попросила, на ходу придумав пустячный предлог, выдать ей в срочном порядке справку о Плужниковой Зое, проживающей по Тургенева, 16.

– Эта фамилия девичья. Возможно, что она давно сменила ее.

– Хорошо. Подождите немного.

Спустя десять минут начальница вернулась и подала Татьяне компьютерную распечатку справки. Татьяна не стала читать при ней, поблагодарила и вышла на улицу. Но там терпение ее лопнуло, и она быстро пробежала глазами справочные данные: Григорьева Зоя Антоновна (Плужникова), 1956 года рождения, проживает…

Татьяна даже споткнулась, пока подходила к своей машине, настолько она была взволнована.

– В ГИБДД, Толя! – скомандовала она, усаживаясь рядом с водителем.

– Городское?

– Да.

Татьяна, что называется, закусила удила. Теперь ее остановить могли разве что какой-нибудь смерч или другое стихийное бедствие.

В Управлении ГИБДД она хорошо знала одного из заместителей начальника, поэтому направилась именно к нему. Подполковник встал и, уже издали протягивая руку и улыбаясь, пошел навстречу.

– Татьяна Михайловна! А вы все хорошеете. Извиняюсь, конечно, за шаблонный комплимент, но он от всей души.

– Здравствуйте, Максим Игоревич! У вас тоже бравый вид. И загорели. На югах?

– Если бы! Супруга на даче загоняла, как Сивку-Бурку. Нынче такой урожай, что хоть студентов приглашай на помощь. Вы по делу?

– Разумеется. Назовите навскидку того, кто первый придет в голову: есть у нас в городе высокие чины с фамилией Григорьев?

– Григорьев? Хм. Надо подумать. Григорьевых, конечно, тьма, но чтобы из высоких… Вот! Вспомнил. Зам. начальника налоговой службы. Григорьев Сергей Иванович.

– Областной?

– Да. Областной инспекции по налогам и сборам.

– Это точно?

– Точнее только в аптеке. Он недавно оформлял жене новый «фольксваген».

– Серебристый?

– Ну, такие подробности не знаю, но можно пробить по базе…

– Пробейте, пожалуйста, Максим Игоревич! Век буду обязана.

– Да мне это ничего не стоит. Минутку! Он вызвал секретаршу, дал распоряжение, и пока они мило беседовали о дачных делах, информация поступила.

– Вот номер «фольксвагена», пожалуйста. Владелица – Григорьева Зоя Антоновна.

– Вы мне очень помогли, Максим Игоревич! До свидания! Удачи вам и процветания!

Итак, Григорьев Сергей Иванович – зять Плужникова. Большая шишка среди налоговиков, да и вообще среди чиновничьего братства. Наверняка оброс связями, как дно старой баржи ракушками. Кругом блат и кумовство. Но в областной прокуратуре, в этом чистилище и даже, как до сих пор полагала Татьяна, в святая святых, какие могут быть у этого налоговика крючки? Может, старое знакомство? Или дружба? Скорее всего. Интересно, какое образование у Григорьева? А если юридическое? Тогда все сходится. Студенческая дружба – самая крепкая и долговечная дружба, порой на всю жизнь. Ему 50 лет. Значит, диплом получал двадцать восемь лет назад. Давненько. Но ничего. Надо вспомнить знакомых юристов примерно его лет. Так. Фролов, адвокат. Нет, он молодой. Не подходит. Пронченко, юрисконсульт у Семенова, тоже на пять лет моложе. Не то. Кто же еще? Гриднева, мировой судья. Нашла! Она ровесница Григорьева. Точно! О ней в связи с юбилеем недавно писали в газете.

Татьяна попросила Мару связать ее с Гридневой. Через пять минут в трубке прозвучал низкий грудной голос судьи:

– Гриднева слушает.

– Марина Васильевна, добрый день! Кармашева беспокоит.

– Здравствуйте, Татьяна Михайловна! Что-то случилось?

– Нет, ничего. У меня небольшой вопросик. Мы тут вспоминаем ваш выпуск. Я имею в виду юридический институт. Возник спор. Скажите, а Григорьев не с вами учился?

– Сережка?

– Да.

– С нами. На параллельном потоке.

– Надо же. Всех до сих пор помните!

– А как же. Григорьев – яркая личность, такого не забудешь.

– По-моему, вы яду добавили в голос. Или мне показалось?

– Нет, не показалось. Он из тех, про кого говорят: без масла в любую щель пролезет.

– Понятно. Ладно. Не буду отрывать от дел. Спасибо.

– А о других ничего не хотите услышать?

– Хотим. Например, в прокуратуре из вашего выпуска кто-нибудь работает?

– В городской?

– Нет, в областной.

– Работает. Друг Григорьева, Соболев Виктор. А в городской три человека.

– Нет, меня интересовала только областная. Ладно, вы мне очень помогли. Всего доброго!

– До свидания.

Неужели она нашла верхушку этой банды? Татьяна не могла поверить такому успеху. Случайно услышанная на выставке фраза распутала клубок преступных связей, из-за которых столько лет тянется это дело с Красным бором. Но ведь тут не только Красный бор, но и наркотики. Чего Григорьев с Соболевым сейчас боятся? Что Плужников их выдаст? Вряд ли. Он все возьмет на себя, в надежде, что его как-нибудь отмажут, сохранят часть его капиталов, помогут потом встать на ноги. Или просто бережет свою шкуру. Болтуны долго не живут. Нет, они боятся не из-за Плужникова. Из-за Симакова? Скорее всего. Он что-то знает. А значит, связан с ними. Симаков – взяточник. Ему платят за молчание. Но дело не только в незаконном вывозе мусора. Он связан с наркотиками. Но каким образом? В том, что им манипулируют сверху, нет никакого сомнения. Наверняка он принимал в киднепинге участие. Ладно. Не хватает у нее мозгов для решения такой шарады. Надо идти к областному прокурору. Завтра же.

Татьяна набрала номер приваловской прокуратуры. Ответил Рочев.

– Игорь Иванович! Срочно приезжайте. По телефону не буду ни о чем говорить. Скажу лишь, что нужны все документы по Симакову и Плужникову. Завтра пойдем в областную прокуратуру.

– Открылись новые обстоятельства?

– Да.

– По голосу слышу – что-то важное.

– Очень. Буду ждать вас.

– Хорошо. Отложу все дела и приеду. А может, с прокурором?

– Решайте сами.

– Договорились.

Жизнь, как это часто бывает, внесла свои коррективы в Татьянины планы. Утром позвонил Рочев и сообщил о внезапной смерти Симакова.

– Поездка в город откладывается до выяснения обстоятельств. Сейчас готовится заключение о причине смерти. Вот такие дела, Татьяна Михайловна.

– Я думаю, нет, я уверена, что это убийство и организовано оно здесь, у нас. Возможно, что и убийца приехал из города.

– Даже так? Значит, не зря вы нас вызываете?

– Разумеется, не зря.

– Постараемся не задерживаться без уважительных причин.

– Позвоните мне, если появятся новые факты.

– Хорошо. Вечером Татьяна пошла на очередную презентацию.

Солидный литературный журнал отмечал свой юбилей, а заодно первый выпуск в новом формате, и редактор дважды звонил, спрашивая, не забыла ли она о столь важном событии.

После презентации за ней заехал Солодовников, и они отправились в ресторан. Надо признаться, Татьяне было не по себе в этой обстановке. Нет, ее не смущало, что могут поползти слухи: о своей репутации она не слишком беспокоилась. Сказывалась журналистская закалка, да и по природе своей она была смелым и независимым человеком. А не по себе ей было по той простой причине, что Солодовников ей был не нужен. Абсолютно. Получалось, что она обманывала его. «Я никогда не выйду замуж со своими капризами», – ругала она себя. Но это был не пустой каприз. Перед глазами неотступно стоял Андрей и смотрел на нее своими васильковыми глазами, прозрачными, как лесной ручей. Она даже тряхнула головой, прогоняя это видение.

– Как ты себя чувствуешь? – с тревогой спросил Владимир, оторвавшись от карты вин, которую держал в руках.

– Нормально, – выдавила она улыбку.

– Может, плюнуть на ресторанный ужин и поехать ко мне? – предложил он.

– Пожалуй. Да, ты прав. Хватит на сегодня публики. Хочется уединения.

Владимир отменил заказ, и они вышли на улицу.

– Погуляем? – спросила Татьяна.

– С тобой хоть всю ночь.

Боже! Какая магия в этих мужских словах! Они могут заворожить, унести майским ветром к далеким горизонтам, в заоблачную бездну, в космос. Но при одном условии. Если их произнес любимый.

Владимир почувствовал ее отчуждение. Но выяснять отношения было бы смешно, ведь они почти не знали друг друга. Так и молчали, не решаясь на откровенный разговор. Он еще надеялся завоевать ее любовь, а она не хотела лишний раз ранить его сердце.

На следующий день приехал Рочев. Он позвонил Татьяне и известил о том, что находится в областной прокуратуре.

– Пока вы едете сюда, я зайду в один кабинет, доложу о ходе следствия. Ведь наше Привалово – лишь часть наркосиндиката. По области таких точек несколько.

Что подсказало Татьяне поинтересоваться у Рочева, к кому он собрался идти? Женская интуиция? Наверное.

– Вряд ли вы знаете его. Это Соболев Виктор Семенович. Следователь по особо важным делам.

– Что?! Господи, Игорь Иванович, дорогой, пожалуйста, не ходите пока к нему. Я вас очень прошу!

– А что случилось? – насторожился Рочев.

– Вы можете подождать меня пятнадцать минут, не заходя ни в какие кабинеты? И вообще не распространяясь ни с кем о деле Симакова?

– Могу, конечно, но…

– Все! Больше ни слова! Ждите меня! Областной прокурор поднялся, приветливо улыбаясь, сжал в своей лапище тонкую Татьянину ладонь.

– Честно говоря, Татьяна Михайловна, удивлен вашим горячим участием в этом деле.

– Ничего удивительного, Евгений Александрович. Ведь Красный бор – родные места моих предков. Да и потом, я прохожу свидетелем по этому делу.

– Да, да. Я в курсе.

Сначала выслушали доклад Рочева о ходе расследования преступлений. Татьяну не удивило, что Симакова отравили, подмешав в бутылку с минеральной водой смертельную дозу транквилизаторов. А потом настала очередь Татьяны выложить свою информацию. Ее слова повергли прокурора в шок.

– Не может быть, чтобы в наших стенах завелась такая крыса!

– Это всего лишь версия, – упрямо продолжала Татьяна, – но ее необходимо в экстренном порядке проверить. Например, есть ли алиби у Григорьева и Соболева на момент убийства Симакова.

– Да, Татьяна Михайловна, а ведь нам не хватает именно таких работников, как вы, с мертвой хваткой и логическим мышлением, – улыбнулся прокурор.

– Я не хочу занимать чужого места, мне достаточно и своего, – не приняла шутки Татьяна. – Но интуиция мне говорит, что зять Плужникова имеет прямое отношение к преступлениям. Откуда, например, у скромного чиновника такие апартаменты в центре города? Я видела это элитное жилье, где он живет.

– Не обижайтесь на шутку, – посуровел прокурор, – а за ценную информацию большое спасибо. Я сейчас же дам все необходимые распоряжения. Вы, товарищ Рочев, свободны. Но далеко за пределы прокуратуры не отлучайтесь. Сотовый у вас с собой? Дайте его номер моему секретарю. И еще. Вам лучше на глаза Соболеву не попадаться. Так, на всякий случай.

Прошло три дня после разговора в прокуратуре. За это время случилось немало событий, всколыхнувших весь город, да и область тоже. Были арестованы Соболев, Григорьев и еще ряд более мелких чиновников, имевших отношение к делу Плужникова – Симакова.

Вскоре вышла статья о Красном боре. Инна, едва приехав из Испании, отредактировала уже написанную ранее статью, добавив туда сведения из СЭС, где давно сделали анализ проб воды и почвы из Кармашей, а также сырья и отходов лакокрасочного завода. Результаты анализа были неутешительными. Огневку и почву вокруг Красного бора давно загрязняли токсичными и другими вредными веществами, вызывающими тяжелые заболевания.

Эти дни Татьяна была как на иголках. Не отпускали текущие дела на работе, полным ходом шли приготовления к Дню города, в том числе необходимо было подготовиться к открытию музея, где завершался капитальный ремонт. Но более всего ее волновало, чем закончится расследование уголовного дела. Хотя в прокуратуре и предупредили, что это длинная история, ее одолевали мысли о невинно пострадавших Даше и Николае, дяде Паше, Виталии. Он по телефону не показывал эмоций, но ей и так было понятно, что брат сильно переживает по поводу дальнейшей судьбы Николая. Ведь последствия травмы могут сказаться в будущем. Татьяна настояла на консультации в городской клинике. Договорились, что Виталий привезет сына на следующей неделе. Она уже созвонилась с профессором, который пообещал лично провести обследование.

В пятницу она сидела в кабинете с пресс-секретарем и обсуждала свою будущую речь на открытии музея. Вдруг вошла Мара и, растерянно улыбаясь, сказала:

– Извините, Татьяна Михайловна, снизу охрана позвонила. Там странный посетитель к вам рвется.

– Какой посетитель?

– Говорит, – Мара хихикнула, – что он ваш муж.

– Муж? Что за бред? Какой номер на вахте?

– 11-119.

– Спасибо, идите. Я сама разберусь. Мара, еще раз прыснув, вышла. Татьяна набрала вахту:

– Скажите, как представился посетитель?

– Андрей Ермилов.

– Что? Он все еще там?

– Да. Вот он.

– Дайте ему, пожалуйста, трубку.

– Татьяна Михайловна! – услышала она почему-то веселый голос Андрея. – Мне срочно надо обговорить с вами вопрос о реставрации Благовещенского храма. Выпишите мне пропуск.

– Хорошо. Секретарь сейчас спустится.

– С небес? – спросил Андрей. «Да он пьян!» – догадалась Татьяна, но не стала менять решения.

Мара сбегала вниз и поднялась на лифте уже в компании Андрея. Они с шумом вошли в приемную. Андрей напропалую смешил симпатичную Мару, а та хохотала, прикрывая рот ладошкой, чтобы приглушить неприлично громкий смех. Татьяна, замерев с карандашом в руке, вслушивалась в звуки, доносившиеся из приемной. Она отпустила пресс-секретаря и кивнула Маре, которая просунула румяное личико в дверь и игриво спросила, можно ли пускать посетителя.

– Привет! – сказал Андрей, закрыв за собой дверь и остановившись у порога.

Он обвел шальными глазами огромный Татьянин кабинет, криво усмехнулся, затем не очень твердой походкой приблизился к стене, где висела картина Бежко, привезенная накануне Солодовниковым.

– А я не поверил Илюхе! Он всем по большому секрету растрепал, что впарил за большие бабки свои «Мужские сны». Хм! Он их в пьяном угаре намалевал, еще пять лет назад. Ха-ха-ха! Представляешь, на унитазе! Ха-ха-ха! У него как раз унитаз сменили, а старый долго на дороге стоял, мешал пройти. Илюха его на стол и поставил. А на него – холст, валявшийся с доисторических времен.

– Ты только за этим пришел? – сдерживая ярость, холодно спросила Татьяна.

– У тебя что с Солодовниковым? Очередная любовь? – зло щурясь, спросил он.

– А тебя это напрягает?

– Сука!

– Сейчас же убирайся отсюда, подонок! Или…

– Что? Позовешь своих волкодавов?

– Где ты так нажрался?

– М-мы с Бежко его шедевр обмыли. Не пропадать же таким деньгам. Вот вмазали по двести коньячку. Не каждый день такая удача выпадает. – Он огляделся, взмахнул рукой: – А ты неплохо устроилась. Мебель хай-тек, занавесочки весьма концептуальные…

Татьяна одновременно и любила, и ненавидела его. Она бы с удовольствием устроила ему сцену, с криками, ругательствами, обвинениями. Но женская мудрость все же пришла на помощь. Агрессивно-вызывающий тон она сменила на мягкий, почти материнский.

– Андрей, пойдем на улицу, а?

– Что это с вами, Татьяна Михайловна? – сделал он удивленную мину. – Вдруг вспомнили, что вы еще и женщина, а не только высокий чин?

– Андрей, я прошу тебя.

– Только вместе с этой мазней, – показал он на картину.

– Пусть она висит. Мне нравится. Напоминает космос.

– Ха! Космос мужских снов, то бишь поллюций и оргазмов.

– Дурак.

– От такой и слышу. Да что ты понимаешь в мужских снах, сухарь в юбке?

– Так объясни.

– Это необъяснимо. И не для женского ушка.

– Надо же! «Ушка»!

– А что? Не уха же. Это у осла ухо, а у женщины – ушко.

– И ножка?

– Да, ножка.

– А я эту самую ножку вижу на этой картине.

– Да? Удивительно! Ну-ка, ну-ка?

Он подошел к картине вплотную и, слегка покачиваясь, стал изучать ее, очевидно, в поисках женской ножки. Татьяна чувствовала, что сейчас расхохочется. Она с трудом сдержалась, подошла к Андрею и пальцем показала на пятно, напоминающее ножку.

– А-а! И в самом деле. Интересно, с какой бабы, извиняюсь, натурщицы он ее писал?

– На унитазе?

– Почему?

– Ну писал-то на унитазе?

– Писал или писал? – Во втором слове он сделал ударение на первый слог.

– Андрей, прекрати балаган!

– Хм. Ты переняла мои словечки. Значит, я тебе не до конца опротивел. Хотя, собственно, почему я должен тебе опротиветь, а? За что ты так жестоко обошлась со мной, Таня?

– Пойдем в сквер, поговорим по душам. Я отвечу тебе на этот вопрос.

– Пойдем. А вот если бы я написал «Мужские сны», там была бы… Тьфу! Что за «тамбыламбы»? Короче, в мои сны попрошу только вас, Татьяна Михаллна! И ваши ножки, и ваши ушки… Поняли?

– Поняла. Пойдем.

Напрасно она подошла к нему так близко. Он сгреб ее в охапку с такой силой, что хрустнули косточки, и начал целовать.

Именно в этот момент Маре приспичило заглянуть в кабинет. Надо бы ее отучить от этой привычки, заглядывать в кабинет. Можно ведь в конце концов постучать, если не хватает ума нажать кнопку. Татьяна вырвалась из объятий, а Мара не нашла ничего лучшего, как ойкнуть и прикрыть дверь, и только потом постучала.

– Татьяна Михайловна, – сказала пунцовая от смущения Мара. – Вас приглашает Петр Гаврилович.

– Кхм! По какому вопросу?

– По Дню города.

– Хорошо.

Татьяна поправила прическу, одернула блузку, взяла со стола зеленую папку.

– Ты подожди меня в сквере напротив, я постараюсь быстро, – не глядя на Андрея, попросила Татьяна. – Пойдем, я провожу тебя.

Они сидели на скамейке в тени акаций и молчали. Татьяна вдруг подумала, что вот так она может просидеть с ним хоть весь день. Он, кажется, протрезвел и теперь чувствовал себя не так уверенно, как в кабинете.

– Таня, я в принципе знаю, на что ты обиделась. Из-за Оксаны? Но между нами ничего не было. Я имею в виду – снова. Она лишь позировала мне, и все. Хотя я тебя понимаю. Мне не надо было…

– Не будем об этом. Это уже прошло. Я даже измену простила бы тебе и побежала за тобой без оглядки куда угодно. Вот что ты сделал со мной, Ермилов!

– Но я не виноват.

– А я не виню тебя. Просто так сложилось. Рассудок здесь бессилен. Кто-то сверху, Бог, должно быть, водит нас по дорожкам судьбы, сталкивает, заставляет страдать и любить. Я никогда не переставала тебя любить. Никогда. Но я должна признаться тебе…

– Ты о Солодовникове?

– Да.

– Не надо. Я уже догадался. Такие дорогие и глупые подарки делают лишь обезумевшие от любви мужики. Вот я и напился с горя, а потом пошел на разборки. Эх, Таня, Таня! Зачем ты это сделала?

Он вдруг резко встал и, не оглядываясь, пошел прочь. Она смотрела ему вслед с горечью и мукой запоздалого раскаяния.

Вечером она не находила себе места. Как дикая кошка, бегала по квартире, ничего не видя перед собой, натыкаясь на углы, мебель. Все падало из рук. Ничего не хотелось. В голове был один Андрей и его «зачем». Она сама теперь не понимала, зачем ей был нужен Солодовников. Неужели на нее подействовала Инкина теория о пресловутом «клине»? Наверное, но лишь отчасти. К чему эти вопросы? Нечего юлить перед собой. Ей захотелось «устроить» свою одинокую жизнь. Чтобы было не хуже, чем у других. Она вдруг вспомнила Виталия. Тот ведь тоже живет под лозунгом «Как у людей!». Но разве это жизнь? Да он и сам в этом признался.

Татьяна громко вскрикнула, бросилась на диван, обняла подушку, запричитала:

– Андрюша, милый, любимый, родной, прости меня, дуру! Прости, я прошу тебя! Ведь я не знаю, что сделаю сейчас с собой. Возьму и отравлюсь или порежу вены. Андрей!!!

Она долго рыдала в голос, почти кричала, захлебываясь слезами.

Ее стенания остановил домофон. Мелодичные позывные переговорного устройства напугали ее, заставили вскочить с дивана и выйти из комнаты. Громко всхлипывая, она подошла к трубке, тонким голосом спросила:

– Кто?

– Это я, – услышала она голос Андрея.

Она нажала кнопку и кинулась в ванную умываться. Так, с полотенцем в руках, и встретила его. Он держал чайные розы, как дети держат флажок.

– Эт-то т-ты? – спросила она, судорожно всхлипывая.

– Да.

– П-прох-ходи.

Он прошел в гостиную, подал ей букет. Она взяла его, понюхала, закрыв от удовольствия глаза, потом поставила его в вазу с водой.

– Не смотри на меня, – смутилась она, заметив его взгляд. – Я не накрашена, да еще зареванная.

– Это из-за меня?

– Из-за любви. Он подошел, обнял, стал нежно целовать, сначала заплаканные глаза, потом припухшие губы. Она не позволила никуда себя уносить. Это было бы искусственно. Они предались любовным ласкам прямо здесь, на ковре. Она вновь плакала, но теперь от счастья.

Их разбудила мелодия, звучавшая в телефоне Андрея. Он встал, вынул из кармана рубашки трубку:

– Слушаю. Да. Нет, в городе. Да. Когда? Это опасно? Что-нибудь надо? А где она? Так. Понятно. Хорошо. Спасибо. Будем.

Татьяна вслушивалась в односложные реплики и видела, как прорезались морщинки на его лбу.

– Что случилось? – спросила она, едва он отключил телефон.

– У Полины Ефремовны гипертонический криз, увезли в больницу. Звонила няня Даши. Она просит забрать дочь, так как не может находиться с ней круглые сутки.

– А где Елена со Станиславом?

– Уехали в Англию. Заключать какую-то сделку, будут через неделю.

Татьяна вспомнила, как кричала Елена, казня себя и обещая, что больше никогда не оставит дочь одну. Видимо, сделка важнее дочери.

– Я придумала, – сказала Татьяна, садясь на кровати. – Ты можешь спокойно ехать доделывать роспись, а Дашутка будет жить у моей мамы. А вечером и ночью с ней буду я. Обещаю не спускать с нее глаз. А теперь одевайся, поехали. Надо еще завезти передачу Полине Ефремовне.

Притихшая Даша сидела возле бабушкиной кровати и слушала ее наставления. Полина Ефремовна говорила очень медленно, с одышкой:

– На ночь не забывай умываться и чистить зубы. Слушайся Тамару Федоровну. Хомячка не перекармливай. А теперь позови тетю Таню и папу.

В палату вошли Татьяна и Андрей.

– Здравствуйте, Полина Ефремовна! – поздоровалась Татьяна.

Она нерешительно присела на краешек стула. Андрей встал рядом.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Сейчас уже лучше. Накачали лекарствами по самую макушку. Спасибо за фрукты и соки. Я вот что хочу попросить – не отпускайте Дашеньку одну на улицу. Это не потому, что я вам не доверяю. Просто… В общем, сами понимаете. Этот криз не от солнца, как уверял меня врач. Он от ужаса, который мне пришлось пережить.

Второй раз я… Господи, чего я каркаю, старая? Все будет хорошо. И все же я попрошу.

Татьяна пообещала не терять Дашу из поля зрения ни на минуту, пожелала больной скорой поправки и попрощалась. Андрей еще немного задержался в палате.

Сначала они решили поехать в зоопарк. Там очень долго стояли возле вольеров с медведями и тиграми. Даше понравилось купание белых медведей. Когда огромный медведь, наплававшись, вылезал из воды и отряхивался, устраивая вокруг себя душ, дети, с нетерпением ожидавшие этого момента, визжали от восторга, а вместе с ними и Даша. Вдоволь нагулявшись, они пошли в кафе-мороженое.

– Папа, а тебе кто больше понравился – белые медведи или коричневые?

– Бурые, ты имеешь в виду? Не знаю, кому отдать предпочтение. Все хороши. А мы тетю Таню спросим.

– Мне больше бурые нравятся, – сказала Татьяна.

– А как они получаются? Наверное, родятся белые, а потом постепенно загорают, да?

– Нет, медведи не загорают. Белые живут на Севере, во льдах и вечных снегах, – медленно, нараспев объясняла Татьяна, словно сказку читала. – В снегу белого медведя не видно. Поэтому он может спокойно выслеживать добычу.

– А добыча – это кто? – Любопытство Даши не знало границ.

– Это рыба и морские животные. Тюлени, котики.

– Котики? Маленькие коты, что ли?

– Нет. Это морские котики. Они плавают в море. У них жирное большое тело…

– И они его прячут в утесах, – в тон Татьяне завершил фразу Андрей.

Татьяна прыснула, но смеяться не стала. Это непедагогично.

– Оказывается, тетя Таня у нас не только астроном, но и большой знаток фауны, по-научному – зоолог, – серьезно прокомментировал Андрей.

– Ну, Андрей! – не выдержала Татьяна и рассмеялась.

Он с такой лукавой нежностью заглянул ей в глаза, что у нее зачастило сердце. Она невольно положила свою ладонь поверх его, лежащей на столе. Даша по-своему поняла этот жест. Она шлепнула своей загорелой ладошкой по Татьяниной, так и оставив ее сверху.

– Союз трех, тайный и вечный. Клянемся! – неожиданно сказал Андрей.

– Клянемся! – в унисон повторили Даша с Татьяной.

– Что будем верны друг другу. Клянемся!

– Клянемся! – эхом повторили его спутницы.

– Что будем дружны.

– Клянемся!

– И никто не разлучит нас.

– Клянемся!

Домой вернулись уставшие, разморенные жарой и переполненные многочисленными впечатлениями. Там их ждал некормленый Тимка. Даша деловито навела порядок в его коробке, сменила воду и дала корм. Приняв душ, взрослые легли отдыхать, а Даша села делать зарисовки о посещении зоопарка. Андрей давно ввел такую методику эстетического воспитания ребенка. Но расслабиться не удалось. Даша то и дело вбегала в спальню и спрашивала отца, как рисовать хобот, хвосты, рога и прочие части звериных тел. Наконец и она угомонилась. Села перед телевизором смотреть диснеевский мультик.

– А куда завтра пойдем? – спросила сонным голосом Татьяна, тесно прижимаясь к плечу Андрея.

– Завтра вы пойдете провожать меня в Кармаши.

– Это во сколько? В семь утра?

– Нет, я поеду дневным поездом. Зачем вас мучить?

– Ой, какой ты у нас внимательный и чуткий джентльмен!

– К слову «джентльмен» не обязательно добавлять такие слова, как «вежливый», «внимательный» и тому подобные. Это слово вбирает в себя все эти эпитеты. Поняла?

– Угу. Какой ты умный!

– Да, я такой.

– А зазнайство тоже черта джентльмена?

– В известном смысле.

– И хитрость?

Андрей усмехнулся, привлек ее к себе, поцеловал, потом тихо спросил:

– А чаем джентльменов поят в этом доме?

– Поят. Особливо чутких и внимательных.

– Тогда я пошел на кухню.

Они пили чай, болтали о пустяках, но о любви не говорили. Зачем? Их глаза уже давно все сказали.