ШПИОНКА ИЛИ КУРТИЗАНКА?

Еще не занялась заря, а они уже стояли, поеживаясь от холодного ветра, на заросшем бурьяном тюремном дворе. Их было одиннадцать, французских солдат из комендантского взвода. Они не знали, кого будут расстреливать, и невольно заволновались, когда во двор вышла высокая женщина в длинном платье, в широкополой шляпе с вуалью. Теперь каждый из одиннадцати втайне надеялся, что именно в стволе его карабина находится патрон без пули (дабы не отягощать совесть солдат, им выдали уже заряженные ружья, сказав, что в патроннике одного из них холостой заряд).

Рядом с женщиной семенил тюремный священник отец Арбо и бормотал себе под нос душеспасительные молитвы. Никто не сказал смертнице, где ей встать, она сама выбрала себе место перед шеренгой солдат — ни дальше, ни ближе, чем полагалось по инструкции. К ней подошел один из офицеров и протянул черную повязку. «Это так необходимо?» — спросила женщина, удивленно вскинув брови. Офицер растерялся, не зная, видимо, что ответить, и вопросительно взглянул на адвоката осужденной, доктора Клюне, который находился слева от нее, среди небольшой группы присутствующих на казни. «Это действительно столь необходимо, месье?» — переспросил подошедший адвокат. «Нам, собственно, все равно…» Подошел еще один офицер с веревкой. Адвокат поморщился: «Сомневаюсь, что моя подзащитная захочет, чтобы ей связывали руки…» Оба военных, а за ними адвокат и священник отошли от женщины. Она стояла прямо, глядя на солдат. Прозвучали слова команды. Залпа не получилось. Выстрелы затрещали вразнобой. Женщина медленно опустилась на колени, затем упала вперед, лицом на землю. Тюремный врач осмотрел труп и тихо шепнул стоявшему рядом лейтенанту: «Ваши солдаты плохо стреляют, мон шер. Всего три пули в теле. По счастью, одна попала прямо в сердце…»

Солдат увели с тюремного двора. «Кто желает получить тело казненной?» Лейтенант повторил вопрос трижды. Молчание. Офицер взглянул на адвоката. Тот развел руками. Так ранним утром 15 октября 1917 года закончился жизненный путь голландки Маргарет Зелле, вошедшей в историю под именем Мата Хари…

Легенда, очаровательно сочетающая домыслы, фантазию и немного фактов, считает Мата Хари звездой шпионажа всех времен и народов. Но была ли она на самом деле великим шпионом? Это спорно даже сейчас, спустя три четверти века после ее казни. То, что Мата Хари была великой куртизанкой, баловавшейся шпионажем на высоком уровне, — это вне сомнений. Но что еще? Настоящую правду об этой легендарной женщине нельзя теперь установить по следующим причинам:

— во-первых, сама Мата Хари была величайшим лгуном;

— во-вторых, в легенду о ней безнадежно впутаны рассказы о похождениях по крайней мере еще трех женщин-шпионок времен первой мировой войны;

— и в-третьих, отделить правду от фантазий теперь невозможно и потому, что в создании легенды о Мата Хари участвовали такие мощные факторы, как ее собственная ложь, защитная реакция высшего света, боявшегося шумных разоблачений, богатое воображение газетчиков и хорошо оплачиваемое ремесло голливудских сценаристов.

О ее юности известно гораздо больше, чем о других периодах жизни. Но даже здесь наша героиня не раз пыталась исказить очевидное.'

Маргарита Гертруда Зелле, известная под именем Мата Хари, родилась в голландском городке Лееувар-ден 7 августа 1876 года. Ее родители были респектабельными, зажиточными крестьянами.

Мать даже происходила из довольно известного рода. Отец обладал приятной внешностью, скверным характером, и, возможно, в его жилах текло немного еврейской крови. Но, скорее всего, среди предков будущей шпионки был какой-то индонезиец, что часто встречается в современной Голландии после веков ее колониального владычества.

Отец девочки оторвался от традиций рода и ударился в бизнес. Но торговля шляпами не принесла ни денег, ни славы. После смерти жены он переехал в Амстердам. К этому времени 14-летняя Герда смотрелась 17-летней красавицей. Мужчин как магнитом притягивало к этой высокой, темноволосой, но не по годам развитой девушке с еле скрываемым восточным темпераментом.

Выше карьеры учительницы она покуда не метила. Но директор педагогического колледжа увлекся ею. Герда бежала к своей тетке в Гаагу и там, в возрасте 18 лет, познакомилась во своим будущим мужем.

39-летний капитан Рудольф Маклеод прибыл в отпуск из колоний, где проходил службу. Он был образован, храбр и холост. По поводу его женитьбы существует маленькая легенда — как звено большого мифа о Мата Хари. Будто бы друзья упрекали его в закоренелом эгоизме и один из них дал объявление в брачную газету. Пришло 15 ответов, последний из них был написан Гердой Зелле. Очевидно, ее женская привлекательность проявилась даже на бумаге; капитан заинтересовался именно ею. Они встретились в Национальном музее Гааги. Он ожидал увидеть скромную крестьяночку, а перед ним предстала высокая молодая женщина с чувствительными губами и пронзительными черными глазами. Облегающее платье было рассчитано на людей без воображения.

Некоторые письма Герды к Маклеоду сохранились. Они страстны и очень вульгарны. Спустя шесть недель после первой встречи они обручились, но еще раньше она стала его любовницей.

Семья Маклеода была, и не без причины, против его выбора. Но и капитан, и девочка просто потеряли голову. В день своего замужества будущая Мата Хари была беременной.

* * *

Сорокалетний офицер и девушка, вдвое младше его, абсолютно не подходили друг другу. Он был сдержан и образован; был джентльменом. У Герды был отцовский, то есть, отвратительный, характер, она была эгоистична, жадна и откровенно скупа. Довольно быстро она выяснила, каким состоянием обладал ее муж, и это знание не привело ее в восторг.

Однако они были привлекательной парой. Где бы они ни появились, их внешность привлекала внимание — даже при дворе, когда новобрачную представили юной королеве Вильгельмине.

Первенца назвали Норманом. Казалось, материнство успокоит страстную женщину. Но она пренебрегала ребенком и исчезала на долгое время неизвестно куда. Через год их брак оказался явно на мели. МакЛеоду предложили звание майора и резервный батальон на Яве. Жена и ребенок поехали с ним.

Герда не заинтересовалась ни буйной природой, ни древней культурой Явы. Единственное, что хоть как-то примиряло ее с жизнью, было то, что она стала первой дамой в гарнизонном городке, и это положение она безжалостно эксплуатировала. Незадолго до конца прошлого века в семье гарнизонного офицера родилась дочь Джоанна-Луиза. К этому дню Рудольф и его жена были в высшей степени несчастливы. Майор ревновал жену ко всем младшим офицерам, да попросту ко всем мужчинам, с которыми она открыто флиртовала. Она все более становилась нимфоманкой. Позже она жаловалась, что ее муж жестоко с ней обращался — стегал плеткой и угрожал револьвером; у Рудольфа, к сожалению, были на то все основания.

Пройдет много лет, и в годы второй мировой на Яве будет изумлять профессионалов женщина — двойной агент. Многие считают ее дочерью Мата Хари, но вряд ли это была Джоанна-Луиза, проведшая большую часть жизни в Голландии. Но Банда, знаменитая женщина-шпион, с изысканной фигурой индонезийки и несколько монгольскими чертами лица, вполне могла быть дочерью Герды от какого-нибудь индонезийца.

Майора Маклеода перевели на Суматру. Семья последовала за ним через несколько недель, и Маклсод был поражен запущенным видом детей. Через несколько месяцев Норман умер, отравленный нянькой-яванкой, чей муж был наказан майором за какой-то проступок.

Отец был совершенно подавлен смертью сына и оголтелой неверностью жены. Он застал ее с младшим офицером при, что называется, компрометирующих обстоятельствах и немедленно потребовал развода. Как офицер и джентльмен он предложил жене представить доказательства, опровергающие увиденное им. Несколько месяцев спустя Рудольф вышел в отставку и построил виллу в центральной части Явы. Его жена, а пока Герда еще оставалась ею, ненавидела это место: здесь не было мужчин. Будущая звезда шпионажа написала в Голландию письмо с жалобами на жестокость мужа и его пристрастие к алкоголю. Ее отец немедленно подал в суд. Но дело было спешно прекращено, когда голландские чиновники на месте изучили ситуацию и установили истину.

* * *

В начале 1902 года Маклеоды вернулись в Голландию. К тому времени Рудольф был на грани срыва. Он публично отказался платить долги жены, и к концу года семья распалась. Маклеод дал жене небольшое денежное содержание, но потребовал опеки над дочерью: будущая Мата Хари, по его мнению, была не тем человеком, который мог бы воспитать ребенка.

Скудное пособие было достаточным для женщины без претензий, но, разумеется, не для Герды, чей экстравагантный вкус начал удивлять окружающих. Она решила покорить театральную сцену, но обнаружила, что у нее нет ни подготовки, ни таланта. И все же в 27 лет она собралась завоевать Париж.

Как и следовало ожидать, она стала моделью. Поначалу она отказывалась позировать обнаженной, но это продолжалось недолго. Символично ее первое «дело» на новом поприще: она позировала для театральной афиши, изображавшей Мессалину — жену римского императора Клавдия и нимфоманку, совращавшую молодцов из охраны императора и убивавшую их ядом, когда они становились ненужными и опасными.

Но и в качестве модели Герда не имела большого успеха. Она все еще «не нашла себя». В одном из полицейских отчетов утверждается, что она выходила на панель. То ли правда, то ли опять легенда: одна из парижских уличных девчонок пожалела неудачницу из Голландии и привела ее в публичный дом высокого класса. Там Герда и выучилась искусству, которое впоследствии позволило ей стать одной из самых известных куртизанок мира.

Поиски своего лица продолжались. Она участвует в пятисортном мюзикле, и опять провал. В отчаянии она пишет родственнику мужа, генералу, тот соглашается ей помочь, и она возвращается в Голландию. Но сразу же возникает скандал с Рудольфом: бывший муж рассказывает кое-что генералу о Герде, и та вновь оказывается на улицах Парижа.

* * *

Еще на Яве Герда была очарована танцами местных красавиц. Ее темперамент и страсть просыпались от чувственных движений. И вот теперь, на очередном витке неудач, она начинает, втайне от других, вспоминать особенно волнующие па, особенно сексуальные изгибы тела, придумывает и разрабатывает собственную модель этих восточно-индийских религиозно-эротических танцев. Герда посчитала излишним длинные платья того времени и, имея опыт модели, решила танцевать без одежды.

Чтобы привлечь к себе больше внимания, она отны-

не именуется «Леди Греша Маклеод». Направляемая своим импресарио, она разъезжает по частным вечеринкам, где танцует обнаженной на обеденном столе. Она никогда не была великой или хотя бы достойной артисткой; ее выступления были чем-то вроде стриптиза Соломеи. Но дело заключалось не в танце.

Она была фантастически сексапильна. Чувствительность истекала от нее, как волны от радара, и мужская часть аудитории не могла оторвать от нее глаз. Не будучи артисткой, она могла, однако, делать то, что делали восточные жрицы: передавать чувственный трепет, возникший во время ее псевдовосточ-ного танца.

На одном из подобных вечеров ее заметил известный в театральном мире Парижа человек; возможно, она была его любовницей. В любом случае, он дал ей отличный профессиональный совет и представил людям, которые могли ей помочь. Новая сенсация неожиданно поразила и покорила скучающий циничный мир ночного Парижа. Леди Греша Маклеод исчезла. Родилась Мата Хари.

* * *

Музей Гиме был давно известен своей любовью к Востоку и его искусству. Однажды вечером в начале марта 1905 года избранной группе меценатов было обещано нечто новое и волнующее. Они были приглашены на представление танцев восточного храма. Бородатый ученый специалист объяснил религиозную символику того, что предстояло увидеть. А тем временем по залу разлился необычный волнующий восточный аромат. Таинственная музыка, словно льющаяся из дудочки заклинателя змей, сопровождала медленно поднимающийся занавес и огромного Будду, задрапированного шелками. Волны шелка переливались так, будто под ними скользили бесчисленные змеи. Вот что увидел изумленный журналист, много лет спустя вспоминая тот день:

«…из мерцающих золотых и серебряных газовых тканей материализовалась прекрасная женщина. Мягко, с бесконечной грацией она начала танцевать. Один за другим скрывающие ее покровы срывались, пока танцовщица не осталась только со сверкающими цепями и ожерельями из мерцающих камней…»

Это, как объяснил все тот же бородатый специалист, была легенда о черном жемчуге. В истории говорится о молодом рыбаке, который по требованию прекрасной и чувственной принцессы спускается на дно моря, где погибает от ран, нанесенных ему чудовищем — охранником черного жемчуга. Принцесса любуется жемчугом, все же добытым юношей со дна моря, и отнюдь не скорбит по поводу смерти вчерашнего возлюбленного.

Обнаженные женщины не были новостью для Парижа. Но увиденное в тот вечер стало чем-то иным, чем-то на грани греха и искусства. Аудитория была очарована. Слава Мата Хари разгорелась в одну ночь. Герда нашла себя.

Вот какую историю она рассказывала о себе потрясенным и покоренным зрителям. Будто бы родилась она в Южной Индии «на берегу Малабар», в брамин-ской секте, где отец ее был святым, а юная четырнадцатилетняя мать — танцовщицей храма, которая умерла в ту ночь, когда родилась ее дочь. Ребенок воспитывался браминскими священниками; от них девочка получила имя Мата Хари — Глаз Утра.

Много лет Мата Хари обучалась тому же искусству, которым в совершенстве владела ее мать, — искусству религиозного эротического танца. В тринадцать лет, готовясь стать женщиной, она была посвящена в тайны веры и любви в ночь прихода весны: на гранитном алтаре великого храма Канда-Свану она танцевала впервые полностью обнаженной.

Однажды ее увидел молодой британский офицер. Он был поражен красотой тела и печалью ее глаз. Разгневанный тем, что юная танцовщица будет принадлежать распутным храмовым жрецам, он похитил девушку и женился на ней. Благодарная, она родила ему сына. Но сын был отравлен слугой, которого она, безумная мать, задушила собственными руками. Но беда преследовала ее: муж умер от лихорадки. Она не могла вернуться к алтарю и уехала в Европу, чтобы раскрыть всем великие секреты мистической эротики Востока.

Это была замечательная история, напомнившая читателям жуткие рассказы из журналов для молоденьких девушек.

Так называемые «специалисты по Востоку» той ночью в музее Гиме, да и много позже, странным образом оказались глухи и слепы. Они не знали разницы между Индией и Восточной Индией. Они не пытались даже сопоставить место рождения героини — побережье Малабар в Индии — с именем Мата Хари, явно малазийским или индонезийским. И любой специалист в истории религий рассмеялся бы и сказал очарованным меценатам, что великий храм Канда-Свану находится не в Индии и не на Яве, а на Цейлоне.

Многое в этом наборе лжи и полуправды Герда позаимствовала из собственного опыта: к примеру, шотландского происхождения голландский офицер стал красивым британцем и так далее. Но все это было не важно. Специалиста никто бы не стал слушать. Она была новостью. Она была хороша. И она стала сенсацией. Явный эротизм ее выступлений приводил парижскую аудиторию в сексуальное бешенство. Мата Хари была создана Гердой настолько же, насколько и ночным Парижем.

Современник ее ранних выступлений вспоминал:

«В ней было что-то сверхъестественное. Мата Хари возбуждала в вас желание. Она заставляла вас поверить, что это желание вы с ней удовлетворили».

Другой, более артистичный и тонкий наблюдатель заметил:

«Ее нервные и яростно-страстные па были чрезвычайно впечатляющи. Из ее больших, темных, полузакрытых в чувственном исступлении глаз исходил сверхъестественный свет. Ее стройные, украшенные браслетами ноги трепетали так, что казалось, мускулы должны разодрать кожу. Свидетелям этого зрелища мерещилось, будто они присутствуют при превращении женщины в змею — или наоборот».

На других она производила гораздо меньшее впечатление. Коллет, знаменитый французский новеллист, например, писал:

«Едва ли она танцевала в привычном смысле этого слова. Но она знала, как раздеться и как эластично управлять этим длинным и гордым телом. Так никто еще не двигался в Париже».

Мата Хари не появлялась абсолютно обнаженной. Ее грудь всегда была прикрыта морскими раковинами или чем-то подобным. Она учла замечание одного художника, заметившего, что ее грудь недостаточно развита. По ее версии, она закрывала грудь из-за шрама, оставшегося после удара кинжалом жестокосердного мужа.

Объективные наблюдатели признавали, что она была даже не очень красивой женщиной. Офицер, позже принимавший участие в ее казни, говорил:

«Эту женщину сильно переоценили. Она обладала шармом, это да, и это очень важно. Но красотой? В интересах истории — нет и нет!»

Ну что же, с оценкой этого офицера были согласны не все. У тому же у нее были и другие достоинства. По мере того, как росла ее слава, росло и число ее любовников. Это были европейские монархи, совершавшие краткие поездки в Париж; это были члены французского правительства; и это были генералы из многих стран.

Ее приняли в балет Монте-Карло. Впрочем, контракт оказался расторгнут.

Она танцевала в Вене и других европейских столицах. У нее появились подражательницы. Но к 1907 году Париж начал уставать от Мата Хари.

* * *

Новизна исчезла, возраст цветущей молодости остался позади. Она пыталась найти контракты в Лондоне. Англичане быстро поняли, кем она была на самом деле: обнаженной танцовщицей парижского светского дна. Она танцевала в Фоли-Бержер, что было, без сомнения, ее подлинным уровнем. Но если ее отверг Лондон, то гораздо приветливее с ней обошелся Берлин.

Столица Германии, всегда отличавшаяся приверженностью к грубой эротике, приняла ее еще более шумно, чем Париж. И так же как в Париже, она спала с наиболее высокопоставленными деятелями страны; по слухам, в числе ее любовников значился и кайзер.

Но с этого момента отличать легенду от правды уже совершенно невозможно. Факты становятся все менее очевидными, миф побеждает. Безусловно, Мата Хари стала немецким шпионом. Но когда? И почему? На суде в Париже десять лет спустя она признала, что являлась немецким агентом Н-21. Номер, как признают специалисты, означает, что она была завербована позже 1914 года, но, возможно, и номер всего лишь ее выдумка.

Почему она стала шпионом? Ее тщеславию, несомненно, была нанесена рана, когда начался закат ее карьеры в Париже. Но, возможно, она просто пресытилась прежними приключениями и начала искать новых, более опасных. Франция в то время была главным объектом шпионажа; германская разведка не могла не понимать, что женщина, спящая со светской Европой, обладает колоссальным шпионским потенциалом.

* * *

Тем не менее детали ее работы на немецкую секретную службу установить трудно, если вообще возможно. По некоторым версиям, Мата Хари была звездой знаменитого Зеленого дома, основанного Вильгельмом Стибером. По другим слухам, она получила титул графини Фон Линден, поселилась в роскошной вилле, где и развлекала титулованных особ и различных дипломатов, выпытывая у них секреты во время разговоров в постели.

Она была любовницей многих высокопоставленных немцев, что признавала и сама. Но существуют разногласия по поводу их имен, в числе которых значился и кронпринц Вильгельм. Говорят, он был так увлечен Мата Хари, что брал ее с собой на маневры немецкой армии; в Силезии она танцевала голой в генеральской столовой. Вильгельм отрицал эту историю, что, впрочем, ничего не доказывает.

Другим любовником королевских кровей был, возможно, будущий зять кронпринца, герцог Брауншвейгский, племянник королевы Александры, он же глава ганноверской ветви британской королевской семьи. И снова невозможно установить правду.

К 1910 году Германия пришла к выводу, что войны с Францией избежать невозможно. Тогда, по легенде, Мата Хари послали в шпионскую школу в Лоррахе, недалеко от Базеля. Курс обучения не состоялся по неизвестным причинам, и опять невозможно определить сколько в этой истории правды.

Перед самой войной Мата Хари исполнилось 37 лет. Карьера обнаженной танцовщицы подошла к концу. Казалось, она должна бы успокоиться и начать подыскивать тихую гавань. Но именно в это время она делает самые сногсшибательные и возмутительные заявления, снова привлекая к себе всеобщее внимание. Так, однажды она публично заявила, что является дочерью принца Уэльского, впоследствии короля Эдуарда VII, и принцессы Индии.

* * *

За три дня до начала первой мировой войны агент британской секретной службы видел Мата Хари в Берлине, в ресторане гостиницы «Адлон», в компании с главой берлинской полиции, родственником министра иностранных дел Германии фон Яговым. Три года спустя она согласилась с тем пунктом обвинения, где говорилось о 30 000 марок, полученных ею от означенного полицейского. Но она заявила, что это была плата не шпионке, а женщине за продолжительный период интимных услуг. И опять: где правда, где легенда? Комментаторы смущены.

С одной стороны, глава берлинской полиции вроде бы не имел ничего общего с разведкой. Но критики, не знакомые с немецкой системой полиции, недооценили другой факт: фон Ягов был не только главой берлинской полиции, но и руководителем прусской политической секретной полиции, которая в дальнейшем преобразуется в гестапо.

Прусская политическая полиция — отделение 1А — отвечала за контрразведку в Берлине. Если Мата Хари, что почти достоверно, действовала в предыдущие годы как куртизанка-шпионка высокого класса, общаясь с выдающимися гостями германской столицы, то она проходила по ведомству политической полиции. И в этом случае ее шефом определенно был фон Ягов, и никто другой.

Еще одна версия, может быть, самая вероятная: 30 тысяч — это деньги, которые заплатил Мата Хари ее шеф при увольнении. Немцы решили не использовать во время войны подданную Голландии. Два дня спустя голландский бизнесмен видел Мата Хари в одном из берлинских отелей в состоянии полной депрессии. Вот какую историю он выслушал от нее тогда: она якобы русская и должна выступать на следующей неделе в берлинском варьете, но ее костюмер застрял с реквизитом в Париже. Война разорвет все ее прежние связи, контракты, и она останется без работы, поэтому теперь она просто в отчаянии.

Бизнесмен забронировал для нее место в амстердамском экспрессе, и в течение нескольких недель она была гостьей его самого и его жены. Разумеется, закрутился роман с красивой и несчастной «русской актрисой». Узнав ж, что эта «русская» такая же голландка как и он сам, и что ее бывший муж живет по соседству, бизнесмен поспешно прервал роман.

С этого момента начинается основная глава легенды о великой Мата Хари. Невозможно подсчитать и перечислить все те дела германской секретной службы последующих трех лет, которые ставятся ей в заслугу. Наиболее яркие — и, вероятно, все ложные — следующие:

1. Она была главой немецкой секретной службы во Франции и руководила операциями, чьими разработками на самом деле занималась другая загадочная немецкая шпионка в оккупированной Бельгии по кличке «мадемуазель Доктор».

2. У своих любовников, высокопоставленных военных, она выведала детали знаменитого плана обороны Франции и передала их немцам.

3. Выдала сеть французской разведки из 66 агентов.

4. Предупредила германское высшее командование о наступлении англичан в районе Соммы и о французском наступлении в районе Шемин де Дам.

5. Подготовила потопление 17 британских войсковых транспортов с огромным количеством жертв.

6. Скрываясь под маской сестры милосердия, выхаживая раненного капитана русской армии — «единственного человека, которого я любила», — выведала с его помощью французские секретные оперативные планы.

7. Раздобыла секретные чертежи танка, соблазнив английского офицера в Мадриде.

8. Передала немцам детали обороны Вердена.

9. Выдала британский морской план, что привело к потере крейсера с фельдмаршалом лордом Китченером на борту.

10. Передала немцам планы оперативных полетов французской авиации.

И все это, может быть, правда, а может, и нет. Определенно утверждать невозможно. Дело-то ведь идет о секретной службе. Точно установленные факты гораздо менее впечатляющи и драматичны.

Мата Хари оставалась в Голландии примерно до середины 1915 года, а это вряд ли удалось бы шпиону суперкласса во время войны.

Что касается ее артистической карьеры, то в конце 1914 года голландский импресарио организовал ее выступление прямо по ходу оперного спектакля. Его сняли сразу же после премьеры. Это оказалось ее последнее выступление в роли танцовщицы.

Голландия осталась нейтральной страной. Западный отдел германской разведслужбы основал оперативную штаб-квартиру в Амстердаме. Ее возглавил тот самый майор, что, по заявлению Мата Хари, был одним из ее любовников еще в Берлине. Сохраняла ли она с ним контакт в начале войны, сказать трудно. Но ясно другое: с начала 1915 года французское Второе бюро начало подозревать ее в шпионаже и установило за ней слежку.

Иногда, начиная со второй половины 1915 года, Мата Хари неожиданно уезжала в Париж. Ее объяснение: нужда в деньгах, что, скорее всего, было правдой. После войны немцы категорически отрицали, что Мата Хари была немецким шпионом, но это не имеет значения.

Будучи в Париже, Мата Хари, несомненно, состояла в переписке с немецким майором через голландскую дипломатическую почту. Но вот вопрос: кому она писала — шефу или любовнику? Майор посылал ей значительные суммы денег, однако, как всегда заявляла Мата Хари, это были платы за постельные, а не шпионские услуги. Конечно, известно немало случаев, когда шефы разведки вербовали в агенты своих любовниц и платили им из денег, предназначенных для разведывательных целей. Вполне допустимо, что Мата Хари говорила правду. Но так же возможно и то, что она отчаянно лгала.

Официальное объяснение поездок в Париж — ликвидация имущества на ее вилле. Для этого вполне достаточно нескольких недель. Она же провела во Франции семь месяцев. На востоке страны, где было много воинских соединений, она оставалась особенно долго.

Но вот она возвращается в Париж и неожиданно добровольно вербуется во французскую разведку. Позже на суде ее спросили: «Почему?» Она ответила в свойственном ей стиле: «Потому, что я любила Францию, и еще я нуждалась в деньгах».

Второе бюро не удивилось, когда она предложила ему свои услуги. Незадолго до того один из ведущих французских секретных агентов добавил в ее досье: Мата Хари являлась до войны немецким шпионом, но была уволена. Еще он добавил: она, вероятно, предложит свои услуги Второму бюро, как только ей понадобятся деньги.

В знак верности Мата Хари предложила французам секретную информацию, выдав детали контрабандного ввоза оружия в Марокко на немецких подводных лодках. Правда, большая часть этих сведений французам уже была известна.

Второе бюро продолжало игру в кошки-мышки. У французов имелись серьезные сомнения в ее лояльности, ибо они не сомневались, что если не сейчас, то, по крайней мере, незадолго до этого Мата Хари была германским агентом. Они предложили ей в качестве первого задания выехать в Бельгию, оккупированную немцами. Мата Хари не раздумывая согласилась. Так Второе бюро начало осуществлять блестяще задуманную ловушку.

Дело в том, что Второе бюро поддерживало контакт с весьма специфическими агентами в Бельгии. Это были уголовники, выпущенные из тюрем немецкими оккупантами при условии, что те предложат свои услуги союзникам в качестве шпионов и тем самым станут двойными агентами. Второе бюро раскусило большинство из них. И Мата Хари выдали инструкции для этих якобы французских агентов. Ей выдали список из шести имен. Пять из них были точно двойниками, а в отношении шестого у французов такой уверенности не было. Ловушка заключалась в следующем: если Мата Хари — немецкий шпион, она немедленно передаст список германской разведке. Но немцы, естественно, не арестуют своих агентов, и с первыми пятью из списка, наверняка ничего не случится. Шестой же был ключевым в этой игре.

И вот несколько недель спустя британская секретная служба сообщила Второму бюро: один из секретных агентов в Бельгии арестован и расстрелян немцами, и в Лондоне есть доказательства того, что он был выдан кем-то в Париже. Это и был тот самый неясный для французов шестой. Он оказался тройным шпионом. Был агентом британской секретной службы, которого англичане внедрили в немецкую разведку, а заодно работал и на французов, выполняя мелкие задания. Он неизбежно должен был стать жертвой в дебрях международного шпионажа и собственных страстей — что и случилось.

Достаточно ли плотно захлопнулась та ловушка? Насколько бесспорно доказана вина Мата Хари в этом эпизоде? И хотя ее с великим пристрастием допрашивали на суде, комментаторы расходятся в оценках. Для одних ловушка сработала блестяще и вина Мата Хари доказана стопроцентно; для других — нет; и обе стороны приводят примерно равно убедительные доказательства.

К середине 1916 года Мата Хари находилась в Мадриде, преследуемая французскими сыщиками, одного из которых она вычислила. Он докладывал: подозреваемая имела контакты с немецким банком в Мадриде и немецким консульством в Виго, хорошо известным как штаб-квартира германского шпионажа, следившего за английским флотом.

Возможно, именно здесь она познакомилась с молодым немецким моряком по имени Вильгельм Канарис. Утверждают, будто она стала его любовницей — предположение, которое категорически отвергалось биографом Канариса, впоследствии ставшего адмиралом, создателем и главой германской военной секретной службы — абвера.

Мата Хари видели также и с другими офицерами, как правило, разведчиками. Но при этом странным и незаметным образом ее история пересекается с историями других шпионок, переплетается, образ ее двоится и ускользает от анализа.

Какие на самом деле были отношения между Мата Хари и германскими офицерами в Мадриде, да и вообще существовали ли они, — сказать трудно. Во всяком случае немцев она в замешательство приводила чаще, чем кого бы то ни было. Точная последовательность событий неясна, но — что абсолютно точно — в ноябре 1916-го она села на лайнер «Голландия», отплывающий в Роттердам.

Крейсер британской эскадры передал на борт лайнера: приказываю отправляться в Фалмаут. Не только французы, но и британская секретная служба следила за Мата Хари в Мадриде. Ее сняли с лайнера и привезли в Лондон. В Скотланд-Ярде ее допрашивал сэр Бэзил Томсон, возглавлявший Особый отдел.

Он был удивлен, когда привели Мата Хари. Он ожидал увидеть очаровательную проныру, а перед ним предстала женщина средних лет, высокая, величавая, с довольно темным цветом лица и яркими черными глазами. Она была учтива, интеллигентна и остроумна.

Разведчик обвинил ее в связи с немцами в Мадриде. Она этого не опровергала. О да, у нее много друзей. Их национальность интересует ее меньше всего, ибо она сама — гражданка нейтральной Голландии. Она быстро определила направление допроса.

— Вы абсолютно правы, — сказала она неожиданно, — я разведчик. Но не немецкий. Я французский разведчик.

И это было правдой. Пусть не всей, но правдой. Она не могла не знать, что сидящий напротив нее господин способен легко проверить ее заявление, позвонив своим коллегам в Париж.

Она не совершила преступления против Соединенного королевства, сэр Бэзил раньше был адвокатом и понимал это. Но по какой-то непонятной причине он не разрешил ей продолжить путешествие в Голландию и отправил назад в Испанию.

* * *

Англичане наверняка связались во Вторым бюро, у которого был резон видеть Мата Хари в Испании, а не в нейтральной Голландии. По-настоящему обескураженными возвращением Мата Хари в Испанию оказались «мадридские» немцы. Они отправили телеграмму в штаб-квартиру германской разведки следующего содержания:

«Агент Н-21 в Мадриде. Проникла во французскую службу, но снята с английского крейсера и отправлена назад. Требует инструкций и денег».

Так, во всяком случае, передал содержание той телеграммы агент Второго бюро, находившийся в контакте с Мата Хари. Шеф немецкой разведки в Голландии посовещался с Берлином. Немного спустя немцы из Амстердама послали радиоответ в Мадрид. К этому времени эксперты Второго бюро раскрыли радиошифр, обе телеграммы стали известны французам.

Содержание телеграмм вызывает серьезные противоречия. Согласно заявлениям некоторых французских разведчиков, из телеграмм однозначно следовало, что Мата Хари является действующим немецким шпионом. Но тогдашний шеф-дешифровщик Второго бюро был более осторожен. Много лет спустя он сказал, что ответная телеграмма гласила:

«Хороший довоенный агент. Мы ничего ей не давали с начала войны. Дайте ей 15 000 франков (или песет; валюта вызывает сомнения)».

Деньги нужно было выплатить чеком, а его следовало получить в голландском посольстве в Париже. Мата Хари вернулась в столицу Франции. И опять — туман. Получила ли она там деньги, определенно утверждать нельзя. Существует история, рассказанная достаточно известным членом палаты общин, будто Мата Хари была предана британским офицером, с которым провела ночь на франко-испанской границе. Агенты Второго бюро утверждают, что видели, как она забрала чек и немедленно проследовала в банк, чтобы поменять его на наличные.

После войны Мата Хари и суд над ней стали предметом международного спора. Некоторые сочувствующие ей прямо заявили, что она была убита, дабы не допустить разоблачений ее высокопоставленных любовников во Франции и Англии. Эти сочувствующие раскопали, например, среди ее бумаг письмо, весьма компрометирующее его автора и подписанное «Μ. М.» Разразился скандал, и был привлечен к ответу тогдашний министр внутренних дел Франции М. Малви. Но и этот след оказался ложным. Письмо, как стало ясно позднее, было написано генералом Мессими. В 1914 году он занимал высокий пост во французской армии. Но генерал всячески отрицал, что когда-либо спал с Мата Хари. Да, признался он, она пыталась его соблазнить, но это ей не удалось!

Так же как и трибуналы военного времени в других странах, французский было в чем упрекнуть. Им принимались к рассмотрению показания с чужих слов, а иногда и просто сплетни. Имелись серьезные провалы в обвинении. И тем не менее Мата Хари была приговорена к смертной казни и расстреляна осенью 1917 года.

* * *

Был ли этот смертный приговор полностью справедлив — вопрос весьма спорный. Да, какое-то время Мата Хари, несомненно, числилась германским агентом. Но то, что она была исключительно важным германским шпионом, предавшим Францию, — вероятнее всего, неверно. Какое-то тюремное заключение она определенно заслужила. Но расстрел — вряд ли.

Мата Хари всегда была в высшей степени противоречивой фигурой. Ее жизнь во многих, если не в большинстве, эпизодах представляется загадкой.

Такой же осталась она и в своей смерти.

* * *

Окончательной разгадки нам предстоит ждать еще 20 лет. Именно в 2017 году, спустя 100 лет после заключения суда, с документов этого «процесса века» снимут гриф секретности.

А пока имя Мата Хари окутано флером таинственности. По данным агентства «Экстра-Пресс», образ танцовщицы-шпионки воплотили в кино такие «звезды», как Грета Гарбо, Марлен Дитрих, Жанна Моро и Сильвия Кристель. Возможно, к 2017 году этот список еще пополнится.

 

ЦЕНТР ДЕЙСТВУЕТ

…29 декабря 1942 года. Ледяной ветер пляшет на берлинских улицах. Если бы не война, жители столицы справляли бы рождество по всем традиционным канонам. Да и погода соответственная: глубокий снег в парках, затянувшиеся льдом озера и прозрачное, как стекло, без единого облачка, голубое небо. Но кончается четвертый год войны, и все более очевидным становятся казавшиеся случайными симптомы приближающейся катастрофы…

Сводки генерального штаба фюрера продолжают еще кричать о молниеносных и грандиозных победах, но почтовые ящики тысяч немецких домов каждодневно наполняются желтыми извещениями высшего командования вермахта, в которых содержатся сообщения о погибших на Восточном фронте… Самолеты союзников каждую ночь бомбят германские города. В самый разгар зимы ощущается нехватка топлива и продовольствия. Столица третьего рейха зажата мертвой хваткой холода и отчаяния. На льду озера Ванзее никто не катается на коньках, не видно лыжников в пригородных лесах, с Унтер-ден-Линден уже давно исчезли парочки влюбленных…

Пожилая женщина, изящная, с аристократическими чертами лица, пересаживаясь из трамвая в трамвай, объезжает городские тюрьмы: из Плетцензее в Моабит, затем в центральную гестапо на Принц-Аль-брехтштрассе… Повсюду она обращается к тюремщикам с одной и той же просьбой: передать пакет с рождественскими подарками ее сыну, лейтенанту люфтваффе Харро Шульце-Бойзену. Но везде холодный отказ. Измученная мать попадает наконец в здание верховного суда рейха и умоляет о встрече с прокурором Манфредом Редером, самой верноподданной ищейкой Гитлера. После нескольких часов томительного ожидания Редер приглашает ее в кабинет и, не давая женщине даже приблизиться к письменному столу, цинично бросает: «Ваш сын был казнен вчера по приказу фюрера. Так что гостинцы ему вроде бы ни к чему…»

Харро Шульце-Бойзен был повешен за двенадцать часов до этого разговора в тюрьме Плетцензее, а его жена Либертас гильотинирована несколькими минутами позже. С ними и после них были повешены и обезглавлены многие товарищи. Казнь завершила беспрецедентную юридическую расправу над членами «Красной капеллы», антифашистской группы Сопротивления, действовавшей в Берлине. Дело «Красной капеллы» даже после гибели значительной части участников организации оставалось государственной тайной. Гестапо пригрозило родственникам казненных смертной карой, если они сообщат кому-нибудь о трагической гибели своих близких.

Гитлер и его присные были страшно перепуганы: впервые открытое сопротивление нацизму проявилось вне традиционных схем. Кое-кто попытался, причем не без успеха, подорвать рейх изнутри… «Врагами» стали не молодые анархисты и не генералы, озабоченные тем, чтобы вместе с проигрышем войны не проиграть и свою воинскую честь. «Враги» на этот раз представляли собой организацию борцов, глубоко убежденных, что только военное поражение в состоянии окончательно похоронить нацизм и его главаря. Это убеждение стало основой их деятельности, помогло проникнуть в самые секретные и важные организации третьего рейха…

Истории известны примеры, когда поработители всех мастей и эпох, пытаясь унизить некоторых, приклеивали им всевозможные презрительные прозвища. Вспомним, например, испанских конкистадоров, которые в далеком XVI веке окрестили борцов за свободу Фландрии «гезами», то бишь нищими. Но народ, поднявшись на святую борьбу против захватчиков, превратил уничижительную кличку в высокое звание, коим гордо именовались повстанцы.

Нечто подобное произошло и с именем «Красная капелла», под которым стала известна всему миру героическая группа антифашистского Сопротивления Харро Шульце-Бойзена и его товарищей.

Офицеры абвера, гитлеровской военной контрразведки, называли на своем профессиональном жаргоне «музыкантами» или «пианистами» запеленгованные подпольные радиопередатчики, работавшие на территории Германии или оккупированных фашистами стран и поддерживавшие связь с участниками антигитлеровской коалиции. В тех случаях, когда они приходили к выводу, что несколько передатчиков работают в рамках единой подпольной организации, их называли «оркестром» — по-немецки «капеллой».

Осенью 1942 года, когда начались аресты членов берлинской подпольной организации, один из абверовских контрразведчиков, капитан Пипе, предложил называть ее в служебных документах «Красной капеллой». Так наименование «Красная капелла» появилось сначала в документах абвера, затем гестапо и уже оттуда перекочевало на страницы мемуаров и исторических исследований. Одним из первых, кто придал этому имени новое, гордое звучание, был скончавшийся несколько лет назад участник подполья, известный немецкий писатель Гюнтер Вайзенбром, избежавший смертного приговора благодаря мужеству своих това-ршцей-подполыциков на допросах.

«Красная капелла», вне всякого сомнения, играла наиболее выдающуюся роль в антифашистском Сопротивлении не только потому, что ее члены действовали в наиболее трудных и драматических условиях, непосредственно в волчьем логове, но и в силу самого состава организации, героических людей, и в первую очередь их руководителя Харро Шульце-Бойзена. Он родился 2 сентября 1909 года в Киле. Отец его был родственником адмирала фон Тирпица, мать происходила из семьи известных адвокатов и посещала самые аристократические салоны Киля. Харро, воспитывавшийся в консервативной, монархической семье, тем не менее не усвоил ее традиций. Более того, его политические взгляды все более расходились с представлениями того круга людей, в котором ему приходилось вращаться.

В 1930 году Харро переехал в Берлин и поселился в пролетарском районе Веддинг, который называли «немецким Выборгом». Контакты с рабочими сдвинули влево политические взгляды Шульце-Бойзена. В 1932 году он становится редактором журнала «Гег-нер», то есть «Противник», который выражал взгляды всех недовольных немцев. Харро еще далек от коммунистов, он ищет «третий путь», но с его приходом в журнал резко меняется ориентация издания, становится более жестким и непримиримым отношение к национал-социализму, ибо главный редактор все более отчетливо начинает понимать, что спасение Европы от фашизма будет целиком зависеть от Советского Союза.

«Гегнер» продолжал свою борьбу с фашизмом и после прихода Гитлера к власти вплоть до 1933 года, когда власти окончательно прикрыли журнал. В тот же день, когда инспектор полиции вручил Шульцу-Бойзену и его двум ближайшим соратникам — Туре-лю и Эрлангеру — приказ о конфискации помещения редакции, эсэсовцы в штатском предъявили им ордер на арест. Турель как швейцарский гражданин вскоре был выпущен на свободу. А Шульце-Бойзен и Эрлан-гер попали в один из «перевоспитательных» концлагерей. Девять лет спустя, перед тем как Шульце-Бойзена переведут из тюрьмы на Принц-Альбрехтштрассе в Плетцензее для приведения в исполнение смертного приговора, он напишет четверостишие и спрячет его в одну из щелей камеры. Потом, после окончания войны, этот листок найдут в развалинах гестаповской тюрьмы:

Кто сказал, что веревка и топор

Самые убедительные аргументы?

Кто сказал, что сегодняшние судьи —

Это судьи Истории?

Она еще произнесет

свой окончательный приговор…

…А тогда, в тридцать третьем, мать Харро пустила в ход все свои связи и знакомства, чтобы освободить сына и «записать» его наконец в национал-социалистическую партию. Шульце-Бойзен возвращается в родительский дом в Бунсберг. Там 14 мая 1933 года он получает заказное письмо от руководителей СС вместе с ключами от редакции «Гегнера». Но ключи Харро больше не нужны. Теперь он знает, как нужно бороться и победить. Ему удается поступить в авиацию, где благодаря отменным способностям и великолепному знанию семи иностранных языков ему начали поручать специальные и весьма секретные задания…

Харро становится блестящим офицером. Его прошлое забыто, его месть, как любил он говорить, запрятана в самый дальний уголок души. Он постоянно вращается в высших берлинских кругах, участвует в состязании яхтсменов на озере Ванзее. Именно во время таких соревнований он и познакомился в 1935 году с Либертас Хаве Хейс, внучкой одного их фаворитов Вильгельма II. Либертас — активный член национал-социалистической партии, пишет стихи, пока еще не решила, кем стать — журналисткой или кинематографической дивой. Мать Либертас, графиня Тора фон Ойленбург, поддерживает дружеские отношения с рейхсфюрером Герингом, для которого иногда играет на фортепьяно. В июле 1936 года Харро и Либертас становятся мужем и женой. Геринг — посаженный отец у них на свадьбе. Впоследствии он и открывает перед Шульце-Бойзеном двери министерства авиации и «советского отдела» в «Исследовательском институте имени Германа Геринга», выполнявшем функцию контрразведки в люфтваффе. Для Харро наступает время действий…

В 3 часа 58 минут ночи 26 июля 1941 года один из радистов станции перехвата в предместье Кенигсберга поймал неизвестный вызов. После позывных «К К-РТХ. 2606, 03, 3032 14» последовал текст зашифрованной телеграммы из 32 групп по пять цифр в каждой. Передача завершилась сигналом: «АР 50385 К К-РТХ». Радист, который в этот ночной час обычно ловил шифровки передатчика норвежских партизан для Лондона, подготовил соответствующий рапорт своему начальству о новой, ранее неизвестной передаче.

Начальство незамедлительно переслало рапорт в Берлин. Вечером того же дня генеральный штаб абвера направил всем станциям радиоперехвата вермахта следующую телеграмму: «Установить часы передачи РТХ. Частота ночных передач 10.363. Частота дневных передач неизвестна. Степень срочности выполнения 1А. Самое срочное».

Так началось дело, которое нарушило спокойный сон Адольфа Гитлера и превратилось в страшное привидение как для шефа абвера адмирала Канариса, так и для начальника секретной полиции третьего рейха рейхсфюрера СС Гиммлера.

Эксперты-криптографы не смогли расшифровать донесения из Кенигсберга. Но они высказали твердую убежденность, что передача предназначалась для Москвы. По приказу Канариса лихорадочно заработали все станции радиоперехватов. За две недели было обнаружено 78 передатчиков, которые тайно работали на союзников. Еще десять были открыты в октябре, а к концу 1942 года их насчитывалось уже 325. Абверовская контрразведка и тайная полиция могли их слушать, но не имели возможности расшифровать передаваемые телеграммы. Передатчик РТХ продолжал между тем работать. Его сеансы длились иногда по пять часов, а временами он замолкал на несколько дней. Нерегулярность передач не давала возможности службе контрразведки локализовать местонахождение тайной радиостанции. Хотя гитлеровским контрразведчикам в итоге стало очевидно: «пианист» или «пианисты» находятся в самом сердце Германии — в Берлине… Тогда-то и родилась у капитана Пипе идея назвать подпольную антифашистскую сеть «Красной капеллой».

Гитлер, получив информацию от Геринга и Гиммлера, что у него под носом, в столице, действует некая подпольная группа, пришел в неописуемую ярость. Он приказал немедленно обнаружить и ликвидировать «шпионскую сеть». Но это было не так просто…

Поскольку в случае с «Красной капеллой» лучшие дешифровальщики абвера оказались бессильными, гитлеровская контрразведка стала охотиться за неуловимым «пианистом» при помощи специальных машин с пеленгаторами…

Но вернемся, однако, к 1938 году. Харро Шульце-Бойзен занимает важный пост в министерстве авиации, работает в «советском отделе» «Исследовательского института Германа Геринга»…

Нередко получает он и личные задания от рейхсфюрера, делает аналитические обзоры в вооружении и огневой мощи Красной Армии… Короче говоря, Харро полностью слился с окружающей средой и начал свою тайную борьбу. Постепенно он восстанавливает связи со старыми друзьями, чтобы приступить к организации антифашистского Сопротивления.

Обер-лейтенант Шульце-Бойзен по характеру своей работы получает доступ к наиболее секретным политическим и дипломатическим документам рейха. Для него становятся все более и более очевидными те катастрофические последствия, к которым может привести Германию и ее народ циничная и авантюристическая политика нацистского диктатора.

Харро не только предвидит мировую войну, но и ясно понимает, что она должна привести к изменению соотношения сил на международной арене и особенно на Европейском континенте. Романтик-идеалист превращается в трезвого стратега. И в этом нет ничего удивительного. Такова диалектика, такова жизнь. Его основная забота теперь — не дать застать себя не подготовленным к борьбе, когда разразится военная катастрофа, ибо он твердо уверен, что только полное поражение рейха сможет покончить с Гитлером и его камарильей.

После выхода из эсэсовского лагеря «перевоспитания» Шульце-Бойзен встретился однажды со своими старыми знакомыми — скульптором Куртом Шумахером и его женой Элизабет. Оба они коммунисты. В круг близких приятелей Харро также попадают только что вышедший из концлагеря бывший редактор коммунистической газеты «Рурехо» Вальтер Кюхен-мейстер, врач Эльфрида Пауль, член коммунистической партии с 1923 года, несколько позже дочь видного немецкого дипломата Гизела фон Пелльниц, работающая в берлинском отделении агентства «Юнайтед пресс», и писатель Гюнтер Вайзенборн. Так рождается ядро «Красной капеллы», в которой на место идейного вдохновителя, стратега и тактика единодушно назначается обер-лейтенант люфтваффе Харро Шульце-Бойзен.

Нет, группа Шульце-Бойзена была не единственным антифашистским подпольем, которое родилось в столице «третьего рейха». Почти одновременно в Берлине начинают действовать еще две патриотические организации. Одну из них возглавляет чиновник германского министерства экономики Арвид Харнак, другую — писатель-коммунист Адам Кукхоф. Обе организации станут позднее неотделимой частью «Красной капеллы», а пока они действуют самостоятельно…

Арвид Харнак — типичный представитель буржуазии. Он доктор философии и юриспруденции, глубоко образованный и эрудированный человек. И конечно же, он не мог пройти мимо трудов Маркса, Энгельса, Ленина. Их глубокое изучение перевернуло все политическое мировоззрение доктора философии, сделало его убежденным марксистом, революционером-интер-националистом, борцом за социализм. Еще до прихода Гитлера к власти Харнак выступает с лекциями и докладами по научному социализму, ведет непримиримую борьбу с нарождающимся фашизмом, выступает за дружбу с Советским Союзом. Он создает семинары и кружки. Вокруг него постепенно образуется ядро антифашистов, товарищей по борьбе. Это в первую очередь жена Харнака — Мильдред, инженер одной из германских фирм Карл Берент, журналисты-кому-нисты Ион Зиг и Вильгельм Гуддорф, секретарь-машинистка Роза Шлезингер и многие другие.

Арвид Харнак прекрасно понимает, что для борьбы недостаточно лишь идейной убежденности. Необходимо занять такое место в рейхе, которое давало бы возможность быть в курсе замыслов гитлеровских авантюристов, а сама антифашистская деятельность не вызывала бы подозрений у гестаповских ищеек. Харнак, ни минуты не сомневаясь, вступает в члены НСДАП, а в 1935 году его назначают на пост начальника одного из отделов имперского министерства экономики. Никому, естественно, не приходит в голову, что образцовый министерский чиновник, «верный» слуга рейха уже установил тесный контакт с писате-лем-коммунистом Адамом Кукхофом и его группой, что оба патриота вместе со своими единомышленниками начали борьбу с фашизмом.

Адам Кукхоф… Сын богатого германского фабриканта. В семье царит дух наживы, деньги, деньги и еще раз деньги. Любыми средствами, любым путем. Юноше предстоит пополнить ряды эксплуататоров. Но он мечтает о другом. О гуманитарных науках, поэзии. Ему хочется стать писателем. В семье его не понимают, окружают презрением. И он уходит из дома. Насовсем. Годы скитаний, лишений и раздумий. Нет, не только о своей судьбе. Что нужно сделать для того, чтобы не богатела кучка богатеев и не беднели миллионы простых людей, чьими руками и потом строятся дома, прокладываются железные дороги, добываются руда и уголь, варится сталь, выращивается хлеб.

Диалектика поисков приводит Кукхофа к коммунистам. В 1932 году он вступает в компартию. Несколько позже состоялась его первая встреча с Харнаком. Писатель-коммунист приходит не один. С ним вместе — его друзья: коммивояжер Иоганнес Грауденц, балерина Ода Шоттмюлер, инженер Ганс Генрих Куммеров, помощник директора одного из берлинских предприятий Эрхард Томфор, машинистка Эрика фон Брок-дорф и, наконец, Хорст Хальман, оказавшийся после призыва в армию в контрразведывательной службе гестапо.

Единомышленники-антифашисты, конечно же, не могли не встретиться. В 1939 году, накануне войны, все три подпольные группы объединяются. Рождается активное антигитлеровское подполье. Рождается «Красная капелла».

Еще в 1937–1938 годах, когда Шульце-Бойзен работал в специальном штабе генерала Вильдберга, координировавшего акции по поддержанию франкистского мятежа в Испании, Харро сделал свой первый шаг. В руки обер-лейтенанта люфтваффе попали совершенно секретные данные о засылке гестаповской агентуры в ряды интернациональных бригад. И он предпринял все возможное, чтобы списки провокаторов стали известными республиканцам… С объединением разрозненных подпольных антифашистских групп в единую организацию значительно расширилась ее пропагандистская, антигитлеровская деятельность.

С началом войны и особенно после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз разоблачающая сила листовок и лозунгов, появляющихся ночью на стенах домов, все более возрастает. Курьеры организации устанавливают контакты с антифашистским подпольем Гамбурга. Шульце-Бойзен и его друзья проявляют неистощимую изобретательность в пропагандистской работе и ведут ее непрерывно, ежедневно рискуя жизнью, В приговоре военного трибунала был упомянут случай, когда Харро в офицерской форме, с пистолетом в руках «прикрывал группу лиц, расклеивавших листовки».

Вскоре после нападения Гитлера на Советский Союз, когда угар первоначальных военных успехов еще туманил головы обывателей, подпольщики распространили листовку Шульце-Бойзена «Народ озабочен будущим Германии». Как утверждали гитлеровские судьи, эта «листовка в самых резких тонах агитировала против германского правительства, война в ней объявлялась проигранной, будущее — преисполненным отчаяния». Вскоре после этого в Берлине была распространена листовка «Организуем массовую революционную борьбу». Этот призью к активным действиям против Гитлера читали рабочие берлинских заводов и солдаты размещенных в Берлине и Потсдаме резервных частей.

Значение, которое Шульце-Бойзен, Харнак, Кук-хоф и их товарищи придавали пропаганде — этой активной форме политической борьбы против нацизма, — видно уже из того, что созданная ими организация Сопротивления в годы войны чуть ли не до последних дней своего существования постоянно усиливала деятельность в этом направлении, все более широко распространяла нелегальную антифашистскую литературу.

Большую ценность представляла также информация, получаемая Харнаком в министерстве экономики. Сеть тайных связей организации непрерывно ширилась. К началу 1942 года организация располагала источниками информации в большинстве центральных военных, политических и экономических ведомств и инстанций гитлеровского рейха. В эти месяцы своей боевой жизни герои-антифашисты получили особенно много важных данных о новых образцах немецкой боевой техники. Этим организация была обязана прежде всего Грауденцу и инженеру Куммерову, вошедшим в ряды подполья. Грауденц, будучи уполномоченным авиационной фирмы, имел широкие связи в военно-промышленных кругах и в министерстве воздушного флота. С его помощью подпольщики получали сведения о размещении военных предприятий, о заказах на боевую технику. Талантливый ученый Куммеров добыл немало сведений об изобретениях в области производства взрывчатых и отравляющих веществ.

Хорошо зная о мистических настроениях, распространенных в высших военных и чиновничьих кругах, Харро поручил графологу Анне Краус, входившую в организацию, выступить в роли гадалки-прорицательницы. Пожилая женщина с мастерством играла эту роль: ее посещали десятки офицеров, жаждавших познать превратности своей будущей военной судьбы. Но куда более существенные вещи узнавала от них Анна Краус, незаметная героиня подполья…

Шульце-Бойзен и его друзья прекрасно понимали, что важнейшая информация, поступающая в их руки, останется «вещью в себе», если она не попадет в Москву, если о ней не узнают те, кто принял на свои плечи всю тяжесть борьбы с гитлеровской Германией. Нужна связь. Нужен радиопередатчик, нужен радист. И его в конце концов находят…

Когда слухач абверовской станции радиоперехвата В предместьях Кенигсберга поймал незнакомую шифровку и после этого началась «большая охота» абвера и гестапо за «пианистом», никто, конечно, не предполагал, что им окажется берлинский токарь, коммунист Ганс Копли. Это был сухощавый паренек с рыжими волосами, веселый и жизнерадостный, с неизменными очками на длинном носу. У него, еще ребенка, буквально на глазах двое штурмовиков убили отца — старого революционера.

Ганс вырос в рабочем квартале Берлина. В 1935 году он отсидел год в тюрьме за распространение антинацистских листовок. Встреча с Шульце-Бой-зеном быстро переросла в крепкую дружбу, и он до последнего часа жизни оставался самым близким и преданным помощником руководителя «Красной капеллы». Когда потребовалось, Ганс молниеносно освоил неизвестную ему ранее профессию радиста и стал «пианистом» группы. Именно его и засек впервые слухач под Кенигсбергом. Именно его многие месяцы безуспешно разыскивали абверовские и гестаповские ищейки на своих радиопелен-гационных автомобилях. Ганс каждый раз меняя место передач, изменял дни и часы радиосеансов.

Однажды в конце сентября 1941 года, когда Коппи направлялся с чемоданчиком, где находился радиопередатчик, в одно из своих тайных убежищ, он заметил неподалеку от него группу людей в полувоенной форме, которые копались на дороге. Его смутила одежда «рабочих», Ганс сел на трамвай и поехал в другой конец города, где была запасная «радиоквартира». Неподалеку от нее он опять столкнулся с «ремонтниками». На этот раз, проходя мимо, он поймал краем уха, как какой-то рабочий сказал, обращаясь к другому: «Есть, господин майор». Радист подошел к одному из «рабочих», находящемуся рядом с брезентовым шалашом, и попросил прикурить. И тут он услышал характерное попискивание радио, доносившееся из-под тента. Сомнений не было. Ищейки напали на след радиопередатчика «Красной капеллы». Коппи поспешил на место обусловленной встречи с Коро — так стали звать Шульце-Бойзена подпольщики.

Эта встреча состоялась в доме Эрики фон Брок-дорф-Ранцау. Харро приказал ему временно прекратить передачи, пока обстановка не прояснится… РТХ замолчал. Но абвер и гестапо продолжали его искать. Они ловили позывные радиостанций, предназначенных для РТХ, однако передатчик «Красной капеллы» бездействовал… Гитлеровские контрразведчики пришли к выводу, что «пианист» обнаружил пункты радиоперехвата с «рабочими» и ушел в глубокое подполье…

Абвер заказал у фирмы «Леле-Опата» миниатюрные радиопеленгаторы, которые можно спрятать под пальто. Десятки переодетых агентов абвера и гестапо, оснащенные новыми приборами, рассыпались по Берлину. А Ганс Коппи, переждав некоторое время и не видя больше скоплений подозрительных людей в местах своих радиосеансов, возобновил сеансы передач. Он не знал, что его уже засекли и дают работать только для того, чтобы выявить все связи «пианиста».

Антифашистская группа Шульце-Бойзена, Хар-нака, Кукхофа и их товарищей только за первый год Великой Отечественной Войны собрала и сумела передать в Москву много ценной информации. Но их смелые действия и самоотверженная борьба в самом логове Гитлера, конечно же, не могли не остаться незамеченными, тем более что подпольщики не имели достаточного опыта в конспирации. Заброшенный к ним на помощь немецкий антифашист, политэмигрант Альберт Хесслер прибыл слишком поздно, чтобы восстановить прерванную радиосвязь и сообща помочь «Красной капелле» в организационном плане. Абвер и гестапо уже взяли след борцов Сопротивления, вместе с которыми был арестован и геройски погиб в гестаповских застенках Альберт Хесслер.

Но помощь, оказанная берлинской группой антифашистов Советской Армии, принесла свои плоды. В многотомном издании «Истории разведки», которое подготовил итальянский «Институт географии Агостини» приводятся некоторые телеграммы Шульце-Бойзена, дешифрованные абвером и сохраненные в архивах гестапо.

«От Коро. Источник Мария. Тяжелая артиллерия направлена из Кенигсберга по направлению к Москве. Батареи береговой артиллерии сняты из Пилау и перебрасываются туда же…»

«От Коро. Источник Густав. Потери германских танковых соединений достигают в количественном отношении одиннадцать дивизий».

«От Коро. Источник Арвид. Гитлер отдал приказ взять Одессу не позднее 15 сентября. Запоздание в действиях южного фронта заставило изменить план германского наступления».

«От Коро. Источник Мортиц. План № 2 начал осуществляться три недели назад. Предполагаемая цель: достигнуть линии Архангельск-Москва-Астрахань до конца ноября. Все передвижения войск осуществляются в соответствии с указанным планом».

«От Коро. Источник О. К. через Арвида. Восточный фронт. Большинство немецких дивизий, понесших большие потери, утратили моральный дух. Полностью укомплектованных дивизий осталось очень мало. Пополнения состоят из солдат, прошедших всего четы-рех-шестимесячную подготовку».

Таких телеграмм были сотни. Телеграмм, содержавших важнейшую информацию о готовящихся операциях гитлеровских соединений, о материальных резервах и моральном состоянии войск, об экономическом потенциале, о запасах и производстве горючего для самолетов, танков…

…30 августа 1942 года. Воскресенье. В Берлине солнечный день. Горожане рассыпались по паркам и пригородным лесам, будто бы забыв об ужасах войны, которой пока еще не видно конца. Члены «Красной капеллы» под видом банкета в доме проводят очередное заседание. Харро Шульце-Бойзен дает новые задания по получению информации, намечает план послеста-линградского этапа борьбы. Но его не будет, этого этапа… В течение последующих двадцати четырех часов основные члены антифашистского подполья окажутся в руках гестапо.

Гестаповские и абверовские контрразведчики не только установили адреса «радиоквартир» Коппи… Дешифровальная служба привлекла к работе известного германского математика Вильгельма Фаука, и с его помощью ей удалось прочитать одну из перехваченных телеграмм «Красной капеллы». В ней оказались три берлинских адреса. Контрразведке не составило большого труда установить, что они соответствуют адресам обер-лейтенанта Харро Шульце-Бойзена, высокопоставленного чиновника министерства экономики Арвида Харнака и писателя Адама Кукхофа…

На секретнейшем заседании руководителей абвера и гестапо, которое проводил адмирал Канарис, было принято решение о создании специальной группы гестапо по разработке трех антифашистов. Руководил группой Фридрих Панцингер, начальник отдела безопасности рейха. Отныне телефоны подпольщиков прослушиваются денно и нощно, ни один их шаг не остается без контроля.

Принц-Альбрехтштрассе. Унтерштурмфюрер СС Иоганн Штюбинг находит в архивах дело Шульце-Бойзена, относящееся к 1933 году. (Позже Гиммлер попытается использовать это досье, чтобы дискредитировать Геринга в глазах фюрера.) В одном ведомстве со Штюбингом работает Хорст Хайльман, член «Красной капеллы». В день, когда Штюбинг нашел досье Шульце-Бойзена, а это случилось в субботу 29 августа 1942 года, Хайльман, поняв, какая опасность грозит руководителю подпольщиков, позвонил тому домой. К телефону подошла служанка и сообщила, что Харро нет дома, поскольку он отправился на соревнования яхтсменов, которое проводилось в тот день на Ванзее. Хайльман оставляет свой служебный телефон с просьбой срочно позвонить, когда появится Шульце-Бойзен.

В понедельник утром, вернувшись домой, Харро находит записку своей служанки. Имени абонента, которому нужно позвонить, нет. Шульце-Бойзен набирает номер телефона. Трубку берет Штюбинг.

— Слушаю…

— Говорит Шульце-Бойзен.

— Кто, кто?

— Шульце-Бойзен. Простите, видимо, я перепутал номер телефона. Вероятно, ошиблась моя служанка.

Штюбинг немедленно докладывает о состоявшемся разговоре Панцингеру. В тот же день, вызвав под благовидным предлогом Шульце-Бойзена из здания министерства авиации, Панцингер с эсэсовцами в штатском арестовывают руководителя «Красной капеллы» прямо на улице. Коллегам Харро по министерству сообщается, что он срочно командирован с секретной миссией в одну из дальних стран. Жену Шульце-Бойзена арестовали позднее, когда она возвращалась из Бремена в Берлин. Арвида Харнака и его супругу берут тремя днями позже.

…С 30 августа по 26 сентября 1942 года черные машины гестапо носились по улицам Берлина и других германских городов, разыскивая членов «Красной капеллы».

Подпольщик Хорст Хайльман, работавший в военной контрразведке, до самого последнего часа, пока его не схватили эсэсовцы, делал все для того, чтобы предупредить оставшихся на свободе товарищей о нахлынувшей, как снежная лавина, смертельной опасности. Сам он передал своей соседке по дому, актрисе Риве Холси, чемодан с антинацистскими брошюрами и листовками. Актриса — старый и верный друг Хайль-мана, она все понимает и не выдаст… Мать и жена Ганса Копли сумели незаметно вынести радиопередатчик и, вдребезги разбив его, рассеять обломки среди развалин разбомбленного дома. Запасной передатчик он выбрасывает в Шпрее.

Те, кому удалось незаметно избавиться от явных улик своей причастности к берлинскому подполью, сначала было вздохнули свободно. Но надежды избежать арестов оказались иллюзорными. Гестапо и абвер засекли всех или почти всех. Вместе с членами «Красной капеллы» на эшафот Плетцензее попадут даже те, кто были просто знакомы с руководителями подполья. Бежать из Германии практически невозможно. Лишь Хорст Хайльман, пока еще находящийся вне подозрений, имеет в кармане загранпаспорт. Но от отвергнет этот единственный шанс ради спасения товарищей.

27 сентября в казематах гестапо томятся уже 118 человек, прямо или косвенно связанных по антифашистской борьбе с «Красной капеллой»… Но пока никто ничего не знает. Шульце-Бойзен ходит по тюремным коридорам в форме обер-лейтенанта люфтваффе со всеми регалиями. Графиня Эрика фон Брок-дорф рассказывает смешные истории, чтобы поддержать бодрый дух у товарищей по камере. Балерина Ода Шоттмюлер проделывает ежедневные экзерсисы и танцует в своей камере, чтобы не утратить профессиональной формы…

Когда все берлинское подполье оказалось в гестаповской тюрьме, Геринг приказал имперскому прокурору Редеру вести процесс в абсолютной секретности, намекнув даже на то, что Гитлер оставляет за собой право определить меру наказания основным руководителям «Красной капеллы».

Блицпроцесс над участниками берлинского подполья заканчивается 19 декабря. Редер требует для всех смертной казни. Трибунал тем не менее приговаривает четырех антифашистов к длительному тюремному заключению. Но Гитлер возвращает судьям «мягкий», по его мнению, приговор, требует его пересмотра. Воля фюрера молниеносно исполняется. Теперь все руководители «Красной капеллы» приговорены к смертной казни. Для трех из них: Шульце-Бойзена, Харнака и Коппи фюрер требует виселицы — самой позорной и самой мучительной казни. На виселицах Плетцензее люди умирают медленнее, чем от топора гильотины… Гитлер об этом знает.

Итак, процесс закончился 19 декабря. Но с 24 декабря по 6 января в рейхе по традиции не приводятся в исполнение смертные приговоры. Рождество. Гитлеровские палачи сентиментальны. В данном же случае не до сантиментов. Фюрер и его подручные не могут примириться с мыслью, что антифашисты увидят зарю нового года. 21 декабря Гитлер отказывает в помиловании приговоренным, и генеральный прокурор отдает приказание подготовить к 22 декабря все для казни «особо опасных преступников». В полдень 21 декабря приговоренных переводят из гестаповских застенков в тюрьму Плетцензее.

В трех десятках метров от камер смертников несколько плотников сооружают какое-то подобие виселицы. В рейхе применяли в основном гильотину. Поэтому гитлеровское нововведение заставляет срочно искать палача, умеющего обращаться с намыленной веревкой. В камерах смертников антифашисты пишут последние письма своим родным и друзьям. Адам Кукхоф не отказывается побеседовать с тюремным капелланом. «Я не сожалею ни о чем, — спокойно говорит он ему. — Я умираю убежденным коммунистом». Балерина Ода Шоттмюллер говорит своим друзьям: «Ну и что? Я никогда не хотела стареть. Что хорошего в постепенном превращении в мумию?» Графиня Эрика фон Брокдорф в ответ на предложение тюремного священника Ома исповедаться и принять перед смертью причастие она с улыбкой ответила: «Зачем, святой отец? Какое это имеет значение, если через несколько часов тело превратится в кусок мыла…»

Казнь назначена на 5 часов утра 22 декабря 1942 года. Всю ночь в камерах смертников горит свет. В четыре часа в Плетцензее приезжают представители военного трибунала, гестаповцы, эсэсовцы и прокурор Редер. В 4 часа 10 минут помощники палача, «ассистенты», как их здесь называют, совершают последний туалет приговоренных: обрезают им волосы вокруг шеи и переодевают в длинные серые рубашки. В 4 часа 45 минут подпольщиков выводят в коридор и выстраивают в две шеренги: мужчин и женщин отдельно. Колонна начинает двигаться к месту казни. Впереди ее с гордо поднятой головой идет Харро Шульце-Бой-зен. Капеллан подходит к подпольщику со словами утешения. Харро улыбается и отрицательно качает головой. Потом наклоняется к уху священника и шепчет ему последнее четверостишие стихотворения, которое только что спрятал в своей камере:

Кто сказал, что веревка и топор

Самые убедительные аргументы?

Кто сказал, что сегодняшние судьи —

Это судьи Истории?

Она еще произнесет

свой окончательный приговор…

Рядом с дверью, ведущей в помещение для казни, приоткрыта другая дверь — во двор, где на земле лежат сосновые гробы для этих, еще живых людей. На крышках черной краской выведены их имена. Немецкий порядок… Председатель военного трибунала зачитывает приговор, Харро Шульце-Бойзен — первый. Он подходит к трем «господам» в черных костюмах, цилиндрах и белых перчатках. Спрашивает палачей: «Где?» Они кивают ему на черную занавесь. Харро должен пройти мимо гильотины. Здесь уже стоит корзина, в которую упадет позже белокурая голова его жены Либертас. Вместе с Шульце-Бойзеном идут Харнак и Копии. На импровизированной виселице — горизонтальной свае — три крючка для мясных туш. На них висят три петли. Подпольщики отказываются от повязок на глаза и сами поднимаются на табуреты, которые «ассистенты» палача выбивают у них из-под ног…

Когда Либертас ведут на гильотину, еще будет качаться в петле труп ее мужа. Но она не успеет ничего осознать. Блестящий пятидесятикилограммовый топор упадет с трехметровой высоты, и прекрасная белокурая голова Либертас скатится в корзину.

…Казнь окончена. Трупы подпольщиков укладывают в гробы. Подходит машина. Останки героев увозят в неизвестном направлении.

Их осталось много, этих последних писем и записок — бессмертных свидетелей необыкновенного мужества и железной стойкости отважных немецких подпольщиков-антифашистов.

Тридцать один мужчина и восемнадцать женщин были казнены в тюрьме Плетцензее, в Галле, Брандебурге и на стрельбище в берлинском районе Тегель. Семеро подпольщиков были зверски убиты гестаповцами во время следствия. Еще семеро отправлены в «исправительные» концлагеря. Двадцать пять антифашистов из «Красной капеллы» гитлеровские палачи приговорили более чем 130 годам каторги, восемь были отправлены для «искупления вины» на фронт…

 

ИСПОВЕДЬ ШЕФА НАЦИСТСКОЙ РАЗВЕДКИ

Многое из архивов германской разведки времен второй мировой войны стало известным, особенно много секретов было раскрыто в телесериале «Семнадцать мгновений весны». Но разве может сравниться даже самая талантливая киноверсия с документальной откровенностью Вальтера Шелленберга, начальника управления шпионажа и диверсий службы безопасности третьего рейха? Мемуары шефа разведки только в конце XX века, т. е. совсем недавно, вышли в свет.

Исповедь Шелленберга содержит уникальные подробности о подготовке нападения Германии на СССР, о тайных страницах договора Риббентропа — Молотова, хронику операции «Цепелин», сведения, которыми располагала немецкая разведка по «делу Тухачевского»; оригинальны и характеристики главарей фашистской Германии — Гитлера, Геринга, Гиммлера, Гейд-риха.

* * *

Я родился в 1910 году, как раз вовремя, чтобы познать ужас первой мировой войны. Мы жили в Саарб-рюкене, и уже в семь лет я впервые испытал бомбардировку во время воздушного налета французских самолетов на наш город. В моей памяти навсегда останется суровая зима 1917 года, холод, голод и нищета.

После поражения Германии в 1918 году французская армия оккупировала Саар. За оккупацией последовал упадок в экономике, из-за чего ухудшилось благосостояние нашей семьи, глава которой был владельцем фабрики роялей. К 1923 году дела складывались настолько скверно, что отец решил переехать в Люксембург, где у него был филиал предприятия. Из семи детей я был в семье самым младшим. Огромное влияние на меня оказала мать, всеми силами стремившаяся воспитать из нас ревностных христиан.

Летом 1929 года поступил в Боннский университет. Первые два года я изучал медицину, а затем занялся правом.

Для того чтобы получить государственную субсидию, по совету адвоката вступил в нацистскую партию. В двадцать три года такие-вещи, как жизненные блага и, скажем, блеск красивой формы, сыграли в моем выборе не последнюю роль. Вскоре я понял, что в действительности служба в СС куда менее радужна, чем я представлял. Впрочем, мне посчастливилось подыскать более подходящее занятие. Выяснилось, что СС должна давать студентам университета нечто большее, чем обычные марш-броски и шагистика, и вскоре мне поручили проводить беседы и читать лекции, главным образом на исторические темы. Именно моя первая лекция, носившая откровенно антикато-лический характер, сразу же привлекла внимание начальника СД Рейнхарда Гейдриха. Он и привлек меня в СД.

…Я всегда считал высококвалифицированных специалистов наиболее важным звеном хорошей секретной службы. Закон о воинской обязанности в военное время позволил мне привлечь на работу в аппарат наиболее способных и одаренных экспертов и ученых, начиная от университетских профессоров и кончая мастеровыми, и превратить его в один из совершеннейших и эффективнейших аппаратов. Моему успеху содействовало то обстоятельство, что я, наряду с рангом бригаденфюрера СС, был наделен дисциплинарными полномочиями армейского командира дивизии — генерал-майора войск СС.

Проблема доставки информации из иностранных или враждебных стран всегда являлась самой основной и болезненной в работе секретных служб. Многие секретные службы передают информацию то ли устно, то ли в письменной форме через курьеров. Но это может привести к потере времени, и в таком случае сведения, достигнув отдела сбора и оценки информации, становятся бесполезными. Более того, передача информации устным путем имеет свои недостатки: окажись курьер недостаточно подготовленным, он из-за потери памяти или недопонимания материала становится источником серьезных ошибок. Письменные сообщения, если они доставляются помимо дипломатического мешка, зачастую должны пройти через контрольно-пропускные погранпункты нескольких стран, а это уже само по себе чревато опасностью. Поэтому беспроволочная радиосвязь является очень важным звеном в нашей секретной службе, равно как в подобных службах других стран. Совершенно естественно, что и враг прибегал к такому виду связи, однако современная специальная аппаратура позволяла с высокой точностью устанавливать местонахождение нелегального передатчика и значительно снижала его эффективность.

Германия добилась в организации службы радиоперехвата исключительных успехов. Мы могли перехватить связь между войсковыми частями и часто подслушивали приказы о движении войск и наступлениях. Мы также прибегали к «переориентировке» захваченных нами тайных передатчиков. Другими словами, мы продолжали пользоваться захваченными передатчиками, но материал готовили и передавали сами, зачастую вводя этим врага в заблуждение по ряду жизненно важных вопросов. Иногда мы доходили в игре до того, что просили врага забросить новых агентов, коды, вооружение, деньги или взрывчатку, наводя тем самым его на мысль, что агентура работает успешно, и принуждая его, таким образом, расходовать впустую большие суммы денег и кадры.

Моей заветной целью было полностью механизировать радиослужбу, что сделало бы излишней длительную подготовку радиооператоров. Насколько это было важно, подтверждает случай с одним агентом, состоявшим в тесном контакте с Ватиканом. Он считал своим долгом, долгом немецкого гражданина и западного европейца, передавать нам важную информацию о России. Но он категорически отказался, давать ее в письменном виде или общаться со мной через третье лицо. Не мог он и ездить в Германию. Пользоваться моим римским передатчиком он боялся, имея в этом очень печальный опыт. Поэтому я попросил моих специалистов изготовить аппарат, которым он мог пользоваться для непосредственной связи со мной.

Через восемнадцать месяцев такой аппарат был готов. Внешне он походил на коробку из-под сигар, да и весил почти столько же. Под слоем настоящих сигар скрывался механизм, который с таким же успехом можно было спрятать и в коробке из-под шоколада или вмонтировать в сумочку. На передней панели аппарата находился диск наподобие телефонного и три кнопки. Для включения аппарата достаточно было вставить вилку в обыкновенную сетевую розетку и нажать первую кнопку, а затем набирать шифрованную телеграмму точно так, как мы набираем телефонный номер. Шифровка автоматически записывалась на находящуюся в середине аппарата магнитную проволоку, на которой вмещалось около двух страниц шифрованного текста. После этой операции нажималась вторая кнопка и включался «магический глаз». Когда его свечение достигало предела и сходились лепестки, отправитель знал, что установлен контакт с принимающей станцией, расположенной на территории Германии. При нажатии третьей кнопки записанная шифровка уходила в эфир. Аппарат передавал всю запись в течение долей секунды. Скорость передачи исключала возможность установить местонахождение передатчика. Единственным недостатком для неопытного отправителя была необходимость подключать к аппарату проволочную антенну длиной в 7—10 метров.

Приемные станции в Германии были достаточно настроены на время, когда должна состояться передача, но их конструкция настолько сложна, что я, будучи в этом вопросе профаном, не могу дать сколь-нибудь точного их описания. Они были очень громоздки и занимали почти три комнаты. Мне нравилось смотреть, как что-то мигает, потрескивает, и в течение каких-то долей секунды все сложные операции заканчивались, а автоматически расшифрованная радиограмма лентой сбегала, как с телетайпа. К сожалению, мы не могли разработать такого же метода для приема агентами наших шифровок, отчего эта чудесная радиосвязь осталась только односторонним средством общения.

Трудно себе представить, сколько требовалось оснащения для моих организаций в различных странах. Многочисленные агенты, оперировавшие в одной только России, требовали ежемесячно сотни аппаратов, выпуск которых и без того перегруженной оборонной промышленностью был сопряжен с большими трудностями: мне удалось несколько облегчить эту задачу, наладив производство радиоламп в других странах.

С 1942 года я учредил специальный отдел для ведения исследовательской работы в области использования микрофильмов, симпатических чернил, кодов и методов дешифровки, был создан также отдел по изготовлению фальшивых удостоверений личности, печатей и паспортов.

В 1945 году на первом допросе, который вели американцы, со мной приключилась забавная история. Следователя все больше и больше раздражало мое нежелание признаться в моем посещении Америки. В конце концов он показал мне выписанный на мое имя американский паспорт, заверенный печатями и отметками о посадке и высадке с судна, о прохождении медицинского освидетельствования, с отпечатками пальцев и т. д., с правильно проштампованной и наложенной фотографией.

Я был ошеломлен в буквальном смысле этого слова и терялся в догадках, пока, наконец, я не вспомнил, что его мне преподнес технический отдел, изготовивший ко дню моего рождения в 1943 году свой первый фальшивый документ. Американцы сначала не поверили. Они доказывали, что это настоящий паспорт. Лишь тщательнейшая проверка убедила их в том, что я говорю правду.

Один из моих помощников обладал необычным талантом в течение нескольких минут так подделывать любой почерк, что графологи не могли отличить его от настоящего. Когда в Москве в 1942 году организовался «Национальный комитет за Свободную Германию», в Германии появились письма, написанные генералом фон Зейдлицем и другими, а также письмо генерала фон Паулюса, бывшего командующего немецкими армиями под Сталинградом, своей семье. Гитлер захотел узнать, не могли ли сфабриковать почерк этих офицеров в Москве. Графологи и психологи в один голос заявили, что это невозможно. Но они ошиблись, и мы, написав большие письма почерком фон Паулюса, фон Зейдлица и других членов свободного комитета Германии, доказали им это. Сам же Гитлер верил, что материалы, полученные из Москвы, настоящие.

Существовал также отдел подслушивающей и записывающей аппаратуры, который, применяя новейшую электронную технику, добился прекрасных успехов. Преуспевали мы и в области создания специального фотооборудования и имели уникальные фотокамеры, позволявшие незаметно производить фотосъемку. Даже снимки, сделанные в помещениях, получались отчетливыми. Камера по размеру не превышала спичечного коробка, а линзы были так искусно спрятаны, что, когда ее скрывали под манжетом, она казалась запонкой или пуговицей, если ее носили в петличке. Существовали всевозможные специальные аппараты для самых разных целей. Мы, например, могли уменьшить целую газетную страницу до размеров головки шпильки. После увеличения ее легко было прочитать; таким способом на кусочке пленки можно было хранить целые тома документов. Несколько раз, путешествуя по другим странам без дипломатического иммунитета, я перевозил подобные микрофильмы в фальшивом фарфоровом зубе. В связи с возросшей после 1943 года угрозой нападения на Берлин с воздуха, я перефотографировал на микропленку все наиболее важные документы. Они помещались в двух стальных сейфиках, снабженных специальным защитным механизмом, который в случае неправильного набора шифра или попытке взломать их приводил в действие взрывной механизм и уничтожал его содержимое. Именно так они были в свое время уничтожены.

Ведущие химики нашли способ приготовления секретных чернил, которые не поддавались ни химической, ни инфракрасной обработке. Основным компонентом их состава был гемоглобин, приготовленный из человеческой крови. В случае необходимости агенту стоило только уколоть свой палец и смешать каплю крови с готовым раствором. Получались красные чернила, которые исчезали через три минуты. Только тот, кто знал рецепт, мог восстановить написанное.

При сотрудничестве с экспертами Министерства связи рейха нам удалось подключиться к главному телефонному кабелю, соединявшему Англию с Америкой. Несмотря на изоляцию, при помощи коротковолновых приборов мы могли записать протекающие по нему импульсы высокой частоты и затем расшифровать их. По этому кабелю велись переговоры между Англией и Соединенными Штатами о доставке подкреплений и различных материалов: самолетов, бензина, вооружения, танков. Благодаря систематическому поступлению этой информации и ее оценке мы имели возможность предвидеть, на какие виды вооружения делать упор. По этому же каналу мы получали значительную часть информации о морском транспорте и его конвое, что оказывало неоценимую помощь нашему подводному флоту в проведении атак на морские коммуникации союзников.

В начале 1944 года нашему посту радиоперехвата в Голландии удалось перехватить и расшифровать, несмотря на многочисленные сложности, телефонный разговор Рузвельта с Черчиллем. Длился он всего пять минут и свидетельствовал о растущей военной активности в Британии, подтвердив этим многочисленные донесения о предстоящей высадке союзников на побережье. Если бы эти два государственных мужа знали, что враг их слышит, то вряд ли Рузвельт попрощался бы с Черчиллем словами: «Ну, постараемся сделать все, а теперь я отправляюсь на рыбалку».

Хотя на оккупированных нами территориях наши контрмеры против английской секретной службы приносили определенный успех, все же растущее сопротивления населения Голландии, Бельгии, Франции и Норвегии только усиливало и делало эту борьбу еще более острой и жестокой. Англичане в полной мере старались использовать движение Сопротивление с тем, чтобы обосноваться даже в самом сердце Германии. С этой целью они проводили вербовку среди насильно угнанных в Германию иностранцев. Однако эти члены движения Сопротивления в оккупированных нами странах зачастую не только выслеживались, но в их среду засылались наши собственные агенты. Были случаи, когда одними и теми же подпольными группами руководили как англичане, так и мы. Иногда удавалось «дать заказ» на доставку из Англии необходимого нам радиооборудования, денег и взрывчатки (которая, кстати, была лучше нашей). Иногда не проходило и десяти дней, как наш «заказ» выполнялся, и все материалы сбрасывались на оккупированную территорию при помощи парашютистов. Английская секретная служба стала для меня неистощимым валютным резервуаром. Вышеописанным способом мне удалось заполучить не один миллион фунтов стерлингов. Когда англичанам становилось известно о двойной игре их. агентов, они, не колеблясь, их устраняли.

Запасы рейха в иностранной валюте и золоте всегда были ограниченными, поэтому секретная служба для удовлетворения своих нужд сравнительно рано начала заниматься подделкой фунтов стерлингов, банкнот и золотых рублей. На изготовление так называемой жиронепроницаемой бумаги, необходимой для подделки английских фунтов, ушло целых два года, в течение которых два бумажных комбината — один в Рейнлянде, а другой в Судетах — всецело были заняты разработкой технологии. Очень сложную гравировку можно было начать, только установив порядок размещения ста шестидесяти основных отличительных меток. После этого наиболее опытные граверы Германии, дав соответствующую клятву о неразглашении тайны, приступили к работе в три смены. Профессора математики при помощи сложных расчетов раскрыли систему нумерации английских банкнот с тем, чтобы наше производство опережало банк Англии на одну-две сотни. Эти фальшивки были столь искусны, что даже самый опытный кассир банка не замечал подделки.

Было решено направить наши бомбардировщики в Англию и вместо смертоносного груза сбросить около тонны фальшивых денег. Страна оказалась бы наводненной фальшивыми деньгами. Можно себе представить, к чему бы это привело. Правительству пришлось бы изъять из обращения все казначейские билеты, а это, кроме дополнительных расходов, породило бы большие административные затруднения. Население оказалось бы деморализованным и потеряло бы доверие к английскому банку. Этому плану, однако, не суждено было сбыться из-за очень сильной противовоздушной обороны и острой нехватки горючего.

Уверенность в успехе с нашими фальшивками появилась после того, как в конце 1941 года один из наших парней разменял в Швейцарии крупную партию пяти- и десятифунтовых билетов. Заявив, что скупил эти банкноты на черном рынке, он смело потребовал, чтобы их проверили. Английский банк забраковал лишь около десяти процентов, остальные были признаны настоящими банкнотами английского банка. Это послужило для меня сигналом перейти к их массовому производству. И все же в оборот мы пускали эти деньги весьма осторожно. Я сам несколько раз оплачивал ими различные сделки за границей, и только в том случае, когда знал, что имею дело с расчетливым и корыстным бизнесменом. Фальшивые деньги шли также на покупку контрабандного оружия, которое интересовало секретную службу. Повсюду, где действовало движение Сопротивления — в Италии, Греции и Франции — торговля оружием процветала, и нам удавалось заполучить английское и американское оружие за фальшивую валюту. В большинстве случаев мы скупали автоматы и использовали их затем в борьбе против партизан. Кажется смешным, что партизаны продавали нам оружие, которое применялось против них же.

Операция по производству фальшивых денег имела кодовое название «акция Бернарда». В 1945 году из-за этой операции английский банк был вынужден изъять из обращения старые пятифунтовые банкноты и взамен их выпустить новые.

К тому времени на фронте следовали неудача за неудачей: капитуляция наших армий под Сталинградом, разгром африканской группировки в Тунисе, высадка союзников в Сицилии, падение и арест Муссолини, капитуляция Италии — это только в 1943 году — и, наконец, вторжение союзников во Францию в 1944 году — все это подтвердило мои предположения, высказанные Гиммлеру в Житомире в августе 1942 года.

Поэтому, как только я услышал от Керстена о том, что г-н Гевитт, американский дипломат, прибыл в Стокгольм и готов начать предварительный обмен мнениями о возможности мирных переговоров, я специальным самолетом вылетел в Швецию. Г-н Гевитт был особым уполномоченным Рузвельта по европейским делам. Соблюдая все меры предосторожности и секретности, я встретился с ним в одном из самых больших отелей Стокгольма. Позже, когда я поинтересовался у своих хорошо информированных шведских друзей, пользуется ли Гевитт влиянием, они уверенно подтвердили это. Очевидно, он имел решающее влияние на Рузвельта во всех европейских вопросах. Поэтому, взяв на себя всю ответственность, я прямо сказал ему, что сейчас для Германии просто необходим компромиссный мир. Он согласился организовать официальные переговоры. После беседы я сразу вернулся в Берлин и всю ночь составлял доклад Гиммлеру.

На следующий день в три часа дня я встретился с Гиммлером и подробно проинформировал его о беседе с Гевиттом. Он был буквально потрясен тем, что я самовольно предпринял подобные шаги и, слушая мой доклад, неодобрительно качал головой, буквально задыхаясь от негодования. Затем он заговорил и постепенно вошел в раж. К счастью, в самый напряженный момент ему пришлось прерваться, чтобы принять участие в какой-то церемонии. Тем не менее, освободившись от своих дел, он снова вызвал меня. Это был горячий спор. Мне повезло — я не был арестован, но все мои планы рухнули. Мое умение убеждать и стремление проанализировать положение Германии в приемлемой для рейхсфюрера форме не произвели эффекта. Ничто не могло пробить брешь в броне, которой Гитлер окружил своих приближенных.

Когда летом 1944 года Риббентроп пригласил в свою летнюю резиденцию — замок Фушл, меня охватили мрачные предчувствия. В течение нескольких последних месяцев я ничего о нем не слышал и был уверен, что он, как всегда, вынашивает очередную «идею», которая разрешит все наши беды и одним махом принесет победу. Я использовал эту поездку также для встречи с Гиммлером, чья резиденция находилась в специальном поезде у Берхтесгадена, близ горного убежища Гитлера.

Риббентроп жил в очень красивом замке, утопавшем в зелени. Рейх передал замок в его владение с тем, чтобы там он мог принимать особо важных гостей и в то же время находиться возле Гитлера. Вопреки ожиданию, Риббентроп принял меня очень дружелюбно, поинтересовался, как идут дела, и подчеркнул, что работа моего управления стала играть важную для него роль. Я не знал, движет ли им притворство или он преследует какие-то определенные цели. Поэтому я спокойно ожидал, когда утихнет поток слов.

Признав значение и важность секретной службы, Риббентроп выразил желание получить обстоятельный доклад о Соединенных Штатах, и особенно о шансах Рузвельта на переизбрание. Он хотел также, чтобы для работы среди немцев американского происхождения я организовал переброску агентов на подводной лодке. Для национальных меньшинств Америки он намеревался организовать широкую радиокампанию против Рузвельта.

Когда мы обсудили детали этого плана, я поинтересовался, какими особыми мотивами, собственно, эти меньшинства должны руководствоваться, чтобы препятствовать переизбранию Рузвельта. Взглянув на меня с удивлением, Риббентроп ответил:

— Никаких особенных мотивов сейчас и не надо. Для нас важно найти возможность вести передачи из Европы, а причину мы найдем позднее.

Я указал на некоторые технические затруднения, связанные с реализацией этого плана, среди них не последней была чрезвычайная перегруженность нашего подводного флота, которая лишает нас возможности заполучить для операции большую подлодку. Внезапно вспомнив содержание прежней беседы с Риббентропом и его странные теории о деятельности секретной службы, я не выдержал и сказал:

— Вы, господин министр, несколько опоздали. В конце концов, горстка даже сверхспособных агентов не в состоянии изменить положения дел в мире.

Риббентроп буквально окаменел на минуту:

— Дорогой Шелленберг, — после паузы сдержанно произнес он, — вы неправы. Вам следовало бы помнить, что я делал все от меня зависящее для поддержки секретной службы.

Это заявление настолько противоречило действительности, что я даже не нашелся, что ответить. Я поднялся и намеревался уйти, когда Риббентроп встал и с очень серьезным выражением лица остановил меня:

— Минутку, Шелленберг. Мы должны обсудить еще одно очень важное дело. Совершенно секретное. О нем знают только фюрер, Борман и Гиммлер. — Буравя меня своим пронзительным взглядом, он продолжил: — Надо убрать Сталина.

Не зная, что ответить, я молча кивнул. Тогда Риббентроп объяснил, что вся сила советского режима опирается на способность и государственную мудрость лишь одного человека — Сталина. Тут он повернулся ко мне спиной и, широко шагая, подошел к. окну.

— Я заявил фюреру о готовности пожертвовать собой во имя Германии, — глядя в окно, произнес он. — Намечено организовать конференцию с участием Сталина, и моей миссией будет застрелить вождя русских.

— Вы это сделаете сами? — удивился я.

Он резко повернулся ко мне.

— Именно это спросил у меня фюрер. Одному человеку это не под силу. Фюрер попросил меня назвать помощника," — Риббентроп пристально взглянул на меня, — и я назвал ваше имя.

Гитлер, по словам Риббентропа, посоветовал обсудить этот план со мной. Он был уверен, что я смогу реалистически и всесторонне разобрать его.

— Собственно говоря, — закончил Риббентроп, — для этого я вас и вызвал.

Трудно сказать, какое у меня тогда было выражение лица, но вряд ли оно было довольным. Я крайне растерялся и не знал, что отвечать.

Риббентроп успел все тщательно обдумать и теперь стал посвящать меня в детали своего плана. Без сомнения, у Сталина будет очень сильная охрана. Едва ли удастся незаметно пронести в зал заседаний гранату или револьвер. Но, как он слышал, у меня в отделе имеется автоматическая ручка, без промаха стреляющая крупнокалиберными пулями на расстоянии 6–8 метров. Ему рассказывали также, что ручка сделана так хорошо, что самая тщательная проверка не обнаружит ее истинного назначения. Так что ее или что-нибудь в этом роде можно будет пронести в зал заседаний — а там потребуется только твердая рука…

Наконец Риббентроп умолк. Я очень внимательно следил за ним. Своими словами он довел себя до такого состояния, что походил на мальчишку, впервые прочитавшего захватывающий детектив. Было совершенно ясно: передо мной самый настоящий фанатик и единственное, чего он сейчас ждет — это чтобы я согласился с его планом и выразил немедленную готовность принять участие в нем.

Лично мне все это дело представлялось, говоря просто, плодом больного и переутомленного ума. Однако приходилось считаться с тем, что каждое сказанное мною слово будет тотчас передано Гитлеру. Я раздумывал. Наконец мне показалось, что я нашел выход из создавшегося тупика. Я заявил, что хотя и считаю план технически выполнимым, но все зависит от того, сумеем ли мы посадить Сталина за стол переговоров. Это, по-моему, представляет большую трудность. Особенно если учесть урок, полученный русскими в Стокгольме. Поэтому я сразу отказался принимать участие в организации контактов с русскими, ибо вторично мне уже не поверят. Я предложил, чтобы Риббентроп сам попробовал уговорить Сталина принять личное участие в работе конференции. Если ему это удастся, тогда я, конечно, помогу и словом, и делом.

— Я подумаю над этим, — ответил Риббентроп. — И еще раз обсужу все с Гитлером. Я вас вызову.

К счастью, он никогда больше не напоминал мне об этом разговоре. А вот Гиммлер напомнил. Обсуждая с Гитлером этот злополучный план, Гиммлер предложил попытаться реализовать идею Риббентропа. Гитлер поддержал его. Наши специалисты для уничтожения Сталина разработали и изготовили взрывное устройство. Оно состояло из взрывчатки колоссальной убойной силы. Внешне устройство походило на ком грязи. Эту лепку следовало прикрепить к машине Сталина. Заряд приводился в действие при помощи коротковолнового передатчика. Взрыв был столь мощным, что от машины практически ничего не оставалось. Радиопередатчик, приводивший эту адскую машину в действие, был величиной не более, чем пачка сигарет, импульс мог посылаться с расстояния около семи миль.

Выполнить задание согласились двое военнопленных. Долгие годы они провели в сибирских лагерях. На руку оказалось и то, что один из них был знаком с механиком сталинского гаража. Ночью они были отправлены транспортным самолетом и сброшены на территорию, где, по нашим агентурным данным, находился Сталин. Приземлились они в указанном месте. Но это все, что мы узнали, хотя они были снабжены коротковолновыми передатчиками. Лично я не верю, что они пытались предпринять попытку покушения на Сталина. Скорее всего, они были схвачены на месте или добровольно сдались НКВД.

Тем временем развязка неумолимо приближалась. Когда Гиммлер повез меня в ставку на доклад к Гитлеру, я тотчас окунулся там в обычную атмосферу напряженной работы. Я не видел Гитлера довольно продолжительное время, и сейчас его вид меня очень обеспокоил. Взгляд его, ранее такой самоуверенный, теперь стал безжизненным и усталым. Левая рука так тряслась, что он вынужден был все время придерживать ее правой. Согнутая спина делала его похожим на горбатого. И только голос по-прежнему звучал сильно и чисто, хотя фразы стали короче и отрывистее.

Он ходил по комнате вместе с Гиммлером… Как только я вошел, оба прекратили беседу, а Гитлер, на минуту присев на стул, дал Йодлю указания относительно Восточного фронта — речь шла о передислокации двух дивизий в центральном секторе. Потом Гитлер обернулся ко мне и обсудил со мной несколько последних разведывательных донесений о наших балканских делах и, в частности, вопрос о взаимоотношениях генерала Михайловича с англичанами и последних — с Тито. Его также интересовали подробности разведработы на Ближнем Востоке. Потом мы перешли к выборам в Соединенных Штатах, и я коротко доложил ему обстановку.

Внезапно он вскочил и, пронзив меня злым взглядом, сказал глубоким, дрожащим от злости голосом:

— Ваши донесения я читаю регулярно…

Он надолго замолчал, и слова, казалось, повисли надо мной, как топор палача. Я невольно отступил на два шага, но Гитлер шагнул вслед за мной и все тем же тоном продолжал:

— Запомните, Шелленберг, одну вещь: в этой войне не может быть и речи о компромиссе. Возможно одно — победа или поражение. Если немецкий народ не способен вырвать из рук врага победу, тогда он заслуживает гибели.

Никогда не забуду его последних слов.

— Да, тогда он заслуживает гибели, ибо лучшие мужи Германии уже полегли в битве. Конец Германии будет ужасен, и немецкий народ заслужил его.

Я окончательно понял, что передо мной совершенно безумный человек. В тот миг рассыпались в прах последние узы, до сих пор связывавшие меня с ним: он хотел осудить на гибель самое дорогое — свой народ. Он жаждал его гибели ради удовлетворения своей ненасытной злобы.

 

АКТИВНЫЙ ШПИОНАЖ

В течение лета 1938 года Гитлер все больше и больше склонялся к мысли об открытии военных действий против Запада. Он обсудил положение с Гиммлером, тот в свою очередь посоветовался с Гейдрихом, а Гейдрих — со мной. О президенте Рузвельте Гитлер отзывался с презрением, называя США «сборищем грязных евреев». Он был уверен, что, начнись война, Германия победит Запад. Однако он допускал мысль, что Великобритания совместно с Соединенными Штатами Америки может предпринять попытку контратаковать европейский континент со стороны Северной Африки, хотя, как он считал, западное побережье Африки не располагает нужными портами для проведения подобного маневра, а прибрежные районы Северной Африки не годятся для широкого применения современной военной техники.

Именно последний довод этих довольно бессвязных соображений фюрера возымел на меня прямое воздействие. Гиммлер, всегда видевший в словах Гитлера указания к конкретным действиям, решил, предварительно проконсультировавшись с Гейдрихом, уточнить положение в портах и прибрежной полосе Западной Африки. И вот осенью 1938 года я получил первое задание активного шпионажа. Гейдрих хотел, чтобы я представил полный доклад о порте Дакар — главном морском узле французов в Африке. Он предупредил меня, что об этом задании не должен знать никто, даже моя семья. Официально же было объявлено, будто я отправился на 18 дней в «деловую поездку» по Германии. Я пообещал Гейдриху, что никто не узнает об истинном характере моей поездки, и до сего дня сдерживал свое слово.

В Лиссабоне я вошел в контакт с одним японцем и быстро сдружился с ним, что в последующие годы оказалось для меня исключительно ценным.

Прибыв в Дакар, я остановился, как было предусмотрено, в семье португальца еврейского происхождения. Мой хозяин торговал золотом и драгоценностями и так же, как его лиссабонский партнер, работал на нас. О моем задании ему заранее сообщили с помощью «деловой переписки» с Лиссабоном, и к моему приезду все было готово.

Через пять дней упорного труда мой португалец смог добыть от портовых властей ценные сведения о техническом оснащении порта. Их сразу же переслали в Лиссабон под видом деловой корреспонденции о товарах и образцах. Я уже не помню точной суммы, посланной нам в Дакар, но она была весьма значительна.

Хорошо организованные вечеринки в узком кругу позволили мне войти в контакт с солидными людьми из страховых компаний для моряков, а также с владельцами португальских и французских судов. С их помощью я набросал довольно ясную картину общего положения, а случайные замечания, оброненные за столом, давали мне весьма полезную информацию о порте.

Мысль о предстоящих фотосъемках все еще беспокоила меня. И хотя к тому времени я уже сумел преодолеть мои первые страхи и подозрительность, я все равно нервничал, усматривая в каждом случайном прохожем агента французской контрразведки. Но как бы мне ни хотелось оттянуть фотосъемку объектов, она являлась самой важной частью моего задания. Итак, хозяин устроил для меня «прогулку» в порт вместе со всей семьей. Мы побывали в разных местах порта, и я делал «семейные снимки», которые обычно делают туристы. Однако каждый раз семья становилась таким образом, что фоном ей служили здания или сооружения, интересовавшие меня. А если мне нужно было сфотографировать какую-нибудь деталь, семейство окружало меня тесным кольцом для маскировки моих действий.

Проявленная в Берлине пленка принесла отличные результаты.

Я провез пленку в повязке на бедре, которое специально слегка порезал бритвой. Бинт пропитался кровью, и пленка, упакованная герметически, образовывала выпуклость: все вместе это было похоже на нарыв от заражения раны и вызывало немало сочувствия среди таможенных чиновников и пограничной охраны.

Сперва я сделал Гейдриху устный доклад о поездке, что заняло полных два часа, а на следующий день представил подробный письменный отчет с приложением фотоснимков.

Первый личный опыт дал мне немало пищи для размышлений. Я решил, что в будущем, готовясь к операциям, я должен всегда иметь в виду практические трудности, с которыми будут сталкиваться мои агенты. Ведь хуже всего готовиться и выполнять секретную работу под давлением неожиданных обстоятельств. Разведку нужно вести постепенно, шаг за шагом. На чужой территории она должна облекаться в форму какого-нибудь предприятия, чтобы можно было пустить корни. Только при таком условии будет взращен и собран богатый урожай.

Но наши руководители отказались развивать шпионаж подобным образом. Гитлер хотел форсировать решительно все, ибо он и только он «был назначен Провидением вести эту войну». За что бы он ни брался в любой сфере деятельности, все неизбежно выливалось в принудительную беспорядочную гонку. Теперь, оглядываясь назад, можно только поражаться, как это Германия смогла создать такой военный потенциал.

Вот что я написал в своем отчете после возвращения из Дакара: «В секретной разведывательной работе никогда нельзя действовать поспешно. Успех обеспечивается тщательным отбором и подготовкой способных сотрудников. Они обязательно должны быть жителями страны, где ведется разведка, и заниматься «солидным» делом до тех пор, пока не найдется другое естественное объяснение пребывания агента в стране. Лишь через год-два ему можно давать первое пробное задание. Профессиональные разведчики должны использоваться только в период больших кризисов или войны. Ценные контакты, особенно в политических кругах, следует устанавливать постепенно, в течение ряда лет и использовать их в самый решающий момент. Хорошо также прибегнуть к этим каналам для передачи любой информации с целью дезориентизации противника…»

Для шпионов-профессионалов подобные общие рассуждения о секретной разведке — прописные истины, но в сложных условиях войны их часто забывают. Таким образом, в Германии того времени нечего было и говорить о постепенном развертывании нашей разведки. Ее основы начали закладываться лишь накануне второй мировой войны, а организация унифицировалась только в последний год войны. В целом же ее работа складывалась из ряда удачных импровизаций. Удивительно высокую эффективность нашей разведки можно объяснить только безжалостной тратой человеческих и финансовых ресурсов.

Насколько важна — и плодотворна в конечном счете — в разведке тщательная подготовка, показало проведение операции немецкой подводной лодкой под командованием капитана Прена против британской военно-морской базы Скэйп Флоу в октябре 1940 года. Успех операции стал возможен благодаря кропотливой подготовки в течение пятнадцати лет. Альфред Веринг раньше был капитаном Королевского флота, потом стал работать в военном секторе разведки. После первой мировой войны он был разъездным агентом немецкого часового завода. Все время работая по директивам разведки, в Швейцарии он глубоко изучил и освоил ремесло часовщика. В 1927 году с фальшивым швейцарским паспортом на имя Альберта Ор-теля он поселился в Англии; в 1932 году принял британское подданство и вскоре открыл маленький ювелирный магазин в Киркуолле на Оркнейских островах, возле Скэйп Флоу, откуда время от времени посылал нам отчеты о передвижениях британского флота.

Как раз в начале октября 1939 года он прислал нам важное сообщение о том, что восточные подступы к Скэйп Флоу в проливе Киркезунд перекрыты не противолодочными сетями, а старыми судами, специально затопленными на сравнительно большом расстоянии друг от друга. Получив эти сведения, адмирал Де-ниц по радио приказал Прену атаковать британские суда в Скэйп Флоу.

Прен немедленно изменил курс на Оркнейские острова и ночью 14 октября осторожно пробрался между затопленных в проливе судов. Среди других судов в гавани стоял на якоре линкор «Ройал Оук». Прен выпустил по нему торпеды и, прежде чем англичане поняли, что происходит, был уже далеко в открытом море.

Потопление линкора заняло меньше пятнадцати минут, но этой исключительно успешной операции предшествовали пятнадцать лет терпеливой и энергичной работы Альфреда Беринга.

О важности тщательной подготовки свидетельствует и другой случай, происшедший накануне второй мировой войны. Мне поручили одно из самых известных дел о шпионаже — дело подполковника Соснов-ского. Событие, привлекшее внимание немецкой контрразведки, произошло однажды туманным утром в здании военного министерства на Бендлер-штрассе. Случай был весьма незначительный: на работу опоздала девушка, работавшая старшим секретарем одного из высших чинов генеральского штаба, полковника оперативного отдела. Этот пустяк, однако, привлек к себе внимание привратника министерства, который вдруг заметил, что девушка, такая пунктуальная, скромно и бедно одетая ранее, теперь была красиво одета, но утратила свою былую скромность и точность. Все это дало старому привратнику пищу для размышлений.

Спустя несколько лет, делая свой обычный ночной обход, он заметил свет в одной из комнат. Заглянув туда, он обнаружил, что фрейлейн фон Н. все еще сидит за пишущей машинкой. Когда он вошел, она испугалась, но сразу же взяла себя в руки и стала жаловаться на перегруженность работой. Привратник успел заметить испуг на лице фрейлейн фон Н., ее элегантные туфельки, новую шубку на вешалке и открытый сейф.

На следующее утро он пришел к полковнику и доложил обо всем увиденном. Сперва полковник просто разозлился, а затем подумал о содержимом своего сейфа, в котором находились последние планы операций против Чехословакии и Польши, статистические сведения о вооружении вермахта, описание новых видов оружия, данные о его производстве и т. д.

Несколько последующих дней полковник незаметно следил за секретаршей. Трижды в разные дни он возвращался к себе в кабинет поздно вечером и проверял содержимое сейфа. Все было в идеальном порядке. Однако в четвертый раз он увидел, что в важном оперативном исследовании не хватает последних десяти страниц. Над этим исследованием он работал вместе с секретаршей, которая должна была еще кое-что перепечатать. Но это не давало ей права брать документы из сейфа. Поэтому полковник решил доложить о происшедшем, после чего за девушкой установили строгий негласный надзор.

К концу недели под постоянным наблюдением находились уже четырнадцать знакомых фрейлейн фон Н. Вокруг ничего не подозревавших людей постепенно стягивалась петля. Вскоре у нас собралось достаточно улик для предъявления обвинения всем этим немецким гражданам. Арестовать их было чрезвычайно просто, но нас заинтересовал именно подполковник Сосновский. Чтобы арестовать гражданина Польши, надо было поймать его на горячем.

Наше наблюдение показало, что Сосновский установил связь с французской разведкой. Один из наших людей под видом агента двенадцатого бюро познакомился с Сосновским. Тот клюнул на приманку и высказал готовность передать ему секретные документы немецкого Военного министерства.

И вот на другой день, получив изрядную сумму денег, Сосновский передал материал нашему агенту в зале ожидания берлинского вокзала. Через несколько секунд после сделки Сосновского и нашего агента арестовали — арест нашего сотрудника был, конечно, необходим для маскировки и для того, чтобы мы могли использовать «признание» провокатора.

Еще через десять минут в разных частях Берлина были арестованы остальные подозреваемые. Начались допросы, продолжавшиеся без перерыва несколько суток. И, наконец, выяснилась вся история.

Сосновский был исключительно красивый мужчина, рослый, хорошего телосложения, с хорошими манерами, обаятельный. Став офицером польской армии, он был назначен в военную разведку, послан в Германию для сбора информации о вооружении немецкой армии и в особенности — для выяснения истинных планов немецкого генерального штаба.

В Берлине Сосновский вращался в дипломатических кругах и в высших слоях общества. Он использовал свое неотразимое влияние на женщин и вступал с ними в любовную связь всегда с целью добыть секретные сведения.

Наконец, он нашел искомый объект в лице фрейлейн фон Б., которая была секретарем в ОКХ, Верховном командном органе немецкой армии. Она принадлежала к семье обедневших прусских дворян. Ее отец, в прошлом высший офицер императорской армии, умер, и они с матерью жили в весьма стесненных условиях. У фрейлейн фон Б. завязался роман с Со-сновским, и с ее стороны это увлечение было совершенно искренним.

Вскоре после этого Сосновский познакомился с подругой и коллегой по работе фрейлейн фон Б. фрейлейн фон Н. Они все вместе много времени проводили в фешенебельных ресторанах, барах и ночных клубах. Сосновский дарил девушкам щедрые подарки, постепенно приучая обеих к более высокому уровню жизни по сравнению с тем, что они привыкли иметь ранее. И весьма скоро без ведома фрейлейн фон Б. он вступил в связь с фрейлейн фон Н. Та ввела Сосновского в свою семью. Поляк вел себя с матерью тактично и благородно и вскоре вернул их хозяйству прежний блеск. Долги были уплачены, и семья смогла, по крайней мере, поддерживать образ жизни, диктуемый их положением в обществе. Старая хозяйка уже мечтала в один прекрасный день назвать этого щеголеватого богатого офицера зятем и, несмотря на высокие моральные принципы своего сословия, даже не помышляла протестовать против того, чтобы он проводил ночи в ее доме: чем теснее становилась его интимная связь с дочерью, тем больше мать верила в счастливое будущее.

Постепенно между подругами нарастала ревность. Это могло плохо кончиться, но Сосновский ухитрился выйти из положения так искусно, что в конечном счете каждая из девушек осталась довольна крохами его любви, а ревность привязала их к нему еще крепче.

Выбрав удобный момент, Сосновский открылся обеим. Он сказал им, что является тайным агентом польской разведки. Описав трудности своего положения, он показал им письма от варшавского начальства, которое выражало недовольство его неудачами и грозилось отозвать его из Берлина для прохождения службы в армии. Мысль потерять любимого была для обеих женщин невыносимой, и Сосновский, играя на этих страхах, признался — каждой женщине в отдельности — что, если бы он мог выполнить задание, он женился бы на ней и, воспользовавшись хорошими деньгами, полученными за службу, они провели бы свою жизнь где-нибудь за границей.

Обе подруги согласились работать на Сосновского, и во время любовных свиданий он инструктировал их. Они стали приносить некоторые документы, и Сосновский за ночь успевал их переснять. Дом фрейлейн Н. вскоре стал излюбленным местом встреч самых очаровательных женщин берлинского общества, имевших доступ к политическим, военным и экономическим сферам жизни. Среди этих женщин Сосновский завел еще несколько любовниц.

В Варшаве сперва считали присылаемый материал отличным, начальство было довольно. Но по мере того, как поступающая информация становилась все более и более важной и даже сенсационной, возрастала подозрительность руководства Сосновского. Материал казался слишком хорошим, чтобы быть достоверным, и в Варшаве пришли к выводу, что Сосновский пичкает их ложными сведениями по указке немецкой разведки. Когда же он привез в Варшаву два чемодана, набитых исключительно важными документами, его начальники не приняли их всерьез, заявив, что его подкупили немцы. Однако Сосновский получил все же разрешение продать эти материалы другим разведкам. Часть их сразу же купили Двенадцатое бюро и британская «Интеллидженс Сервис». Сосновскому предлагались огромные суммы за дальнейшую поставку сведений, и только после его ареста Варшава поняла свою ошибку. Но было уже поздно.

За арестом последовал суд над всеми соучастниками. Обеих подруг приговорили к смертной казни. Их последняя просьба о помиловании была Гитлером отклонена. Они пошли на казнь с неугасшей верой в Со-сновского. Самого Сосновского обменяли на несколько наших агентов, ранее арестованных поляками.

Неизбежным следствием дела Сосновского стало изменение генеральным штабом германской армии своих планов. Прошло немало времени, пока наш штаб смог полностью оправиться от этого удара.

 

ЗАГОВОР ПРОТИВ ТУХАЧЕВСКОГО

В начале 1937 года мне поручили подготовить для Гейдриха обозрение о контактах рейхсвера с Красной Армией. Человек, передавший это указание, был выходцем из Померании. Его фамилия — Янке, многие годы он являлся ключевой фигурой в секретной службе Германии. Позже я имел возможность заглянуть в его личное досье (целые три папки документов) и познакомиться с автобиографией этого удивительного человека.

Он был сыном померанского землевладельца. Перед первой мировой войной эмигрировал в Америку и прозябал, пока не связался с иммиграционной полицией США. Работая там, вступил в контакты с китайскими поселенцами Сан-Франциско (китайский квартал этого города, говорят, был самым большим на западе страны). Благодаря этим связям нашел себя в необычном бизнесе. Китайцы желали переправить в Китай останки родных, умерших в США, но из-за санитарных условий власти США не разрешали это. Янке пришла в голову блестящая идея — организовать заготовку цинковых ящиков, которые становились герметичными контейнерами для деревянных гробов. Последние без всяких помех он отправлял морем в Шанхай и Гонконг и за каждого возвращенного на родину умершего китайца получал тысячу долларов. Китайцы были ему настолько благодарны, что причислили его к семейству великого Сунь Ятсена, что, конечно, открывало самые широкие возможности для установления выгодных контактов в Китае (мадам Чан Кайши, например, принадлежала к этому семейству). Позднее он связался с Японскими секретными службами.

На протяжении первой мировой войны Янке работал на секретную службу Германии. Мощные забастовки докеров и транспортников на верфях восточного побережья США — это дело его рук. Возвратившись в Германию, он стал экспертом Рудольфа Гесса по разведке и шпионажу. Это был большой мужик, коренастый, с широким черепом померанского крестьянина. Когда он садился рядом, такой безмятежный, с полузакрытыми глазами, то производил впечатление человека молчаливого и хитрого. Жить он любил на широкую ногу.

Подготовив материалы, я устно доложил Гейдриху в его охотничьем домике — по сути это был своеобразный обзор на тему, извечную при нацистском режиме, в основе которой стоял вопрос — ориентироваться на Западную Европу или Россию.

Довольно неожиданно самую большую поддержку идее сотрудничества Германии с Советской Россией высказали офицеры генерального штаба Германии. Уже с 1923 года практиковалась подготовка офицеров и велись обмены технической информацией между германским рейхсвером и Красной Армией. Кроме этого, за отдельные патенты, полученные от Германии, ей было разрешено наладить выпуск своего оружия на территории Советского Союза. В то же время именно политика Сталина, поддерживавшего германский национализм в надежде натравить Германию на западную буржуазию, привела к тому, что он дал указание германской компартии своим главным врагом считать не гитлеровскую национал-социалистическую, а социал-демократическую партию.

Основной оппозицией прорусски ориентированному германскому генеральному штабу являлись немецкие промышленники, возлагавшие надежды на объединение цивилизованных сил против угрозы большевизма. Под руководством генерала Гоффмана, возглавлявшего в свое время германскую делегацию в Брест-Литовске и подписавшего перемирие 1918 года, а также Арнольда Рехберга, одного из столпов германской промышленности, много было сделано, чтобы объединить европейских политиков, представителей военных и промышленных кругов против общего врага. Этот план и поддержал генерал Лудендорф, но после смерти Гоффмана в 1927 году он потерял доверие западных союзников, что лишило его возможности вдохнуть жизнь в эту политику и противостоять генеральному штабу Германии.

Такова вкратце суть моего доклада, сделанного Гейдриху в 1937 году. Я сам тогда мало осознавал, каковыми будут грядущие события, которые мой же доклад предрекал.

У Гейдриха имелась информация от белогвардейского эмигранта генерала Скоблина, будто маршал Советского Союза Тухачевский вместе с германским генеральным штабом организовал заговор — свержение сталинского режима.

Гейдрих сразу ухватился за эту чрезвычайно важную информацию. Если ее правильно использовать, то на руководство Красной Армии падет такой удар, что оно на протяжении многих лет не сможет оправиться.

Янке думал иначе. Он предупредил Гейдриха, что, возможно, Скоблин ведет двойную игру и данная информация состряпана русскими и подброшена Скоб-лину по указанию Сталина. Янке считал, что Сталин этим преследовал двойную цель: он хотел, вызвав подозрение Гейдриха к генеральному штабу Германии, бслабить его и в то же время противостоять советской военной клике, возглавляемой Тухачевским. Янке также считал, что из-за внутренних проблем советского правительства Сталину не хотелось бы самому начинать дело против генералов, поэтому он предпочитал, чтобы компромат поступил из-за границы.

Гейдриха не убедили надуманные мотивы Янке. Более того, заподозрив Янке в лояльности к германскому генеральному штабу, Гейдрих тут же подверг его домашнему аресту на три месяца.

Между тем Гейдрих ознакомил Гитлера с информацией Скоблина на Тухачевского. Информация эта не была целостной. Она не имела доказательств участия германской армейской верхушки в заговоре. Гейдрих это хорошо понимал, а потому от себя добавил липовые материалы, компрометирующие немецких генералов. Свои действия он оправдывал тем, что это даст возможность ослабить растущую мощь Красной Армии, угрожавшей могуществу рейхсвера. Следует отметить: Гейдрих был внутренне убежден в достоверности информации Скоблина и, как потом оказалось, он, по-моему, был прав.

В то время Гитлер стоял перед дилеммой — объединиться с западными державами или выступить против них. Необходимо было решить, как использовать информацию, полученную от Гейдриха. С одной стороны, поддержать Тухачевского — значило покончить с Россией как с мировой державой. Провал мог вовлечь Германию в войну; с другой стороны — разоблачение Тухачевского помогло бы Сталину укрепить свои вооруженные силы или, наоборот, подтолкнуть его на уничтожение значительной части своего генерального штаба. В конце концов, Гитлер решился выступить против Тухачевского и, таким образом, вмешаться во внутренние дела Советского Союза на стороне Сталина.

Его решение поддержать Сталина, а не Тухачевского и генералов, предрешило весь курс немецкой политики до 1941 года и может по праву считаться одним из самых важных решений того времени. Это в конечном счете привело к тому, что Германия временно стала союзником Советского Союза, и Гитлер атаковал Запад прежде, чем напал на Россию.

Фюрер строго приказал не посвящать военное командование вооруженных сил Германии в план мероприятий против Тухачевского, боясь, что советский маршал может быть ими предупрежден. В одну из ночей Гейдрих направил две спецгруппы для проникновения в секретные архивы генерального штаба и абвера (секретной службы армии, возглавляемой адмиралом Канарисом). В состав этих групп включили опытных специалистов по вскрытию сейфов из криминальной полиции. В трех местах они нашли и изъяли материалы, подтверждающие сотрудничество германского генерального штаба с Красной Армией. Важные материалы были найдены и в досье службы адмирала Канариса. Для сокрытия следов взлома архивы были подожжены, и вскоре огонь уничтожил все следы. В суматохе эти группы благополучно и незаметно ушли.

Считали, что собранные Гейдрихом материалы о Тухачевском базировались на фальшивках. На самом деле ложных материалов было совсем мало, только чтобы заполнить отдельные бреши. Это подтверждается тем, что обширные досье были подготовлены и представлены Гитлеру в четыре дня.

Тщательно изучив все «за» и «против», было решено войти в контакт со Сталиным через следующие каналы: один из дипломатических агентов, работающий у штандартенфюрера СС Беме, был немецким эмигрантом, проживающим в Праге. Именно через него Беме установил связь с доверенным лицом д-ра Бенеша, тогдашнего президента Чехословацкой республики. Д-р Бенеш направил срочное послание Сталину, от которого Гейдриху поступил ответ через те же каналы. Предлагалось связаться с определенным работником советского посольства в Берлине. Мы так и сделали. Этот русский немедленно отправился в Москву и вернулся в сопровождении представителя Сталина со специальными полномочиями от Ежова, руководившего тогда ГПУ.

Сталин поинтересовался, какую цену мы установили за документы. Ни Гитлер, ни Гейдрих не думали о какой-либо денежной компенсации. Однако, чтобы поддержать игру, Гейдрих запросил три миллиона рублей, которые сталинский эмиссар, бегло просмотрев материалы, тут же выплатил.

Информация против Тухачевского была передана русским в середине мая 1937 года. Известно, что суд над Тухачевским был закрытым. В состав суда входили в основном советские маршалы и руководители армии. Обвинительный акт был подготовлен военной коллегией, от обвинения выступал Андрей Вышинский.

Тухачевский и другие сотоварищи были арестованы в предвечерье 4 июня 1937 года. Тухачевский пытался покончить жизнь самоубийством. Заседание суда началось ровно в 10 часов утра 11 июня и закончилось в 9 часов вечера того же дня. Согласно сообщению ТАСС все обвиняемые признали свою вину. Никаких других сообщений по данному делу не было. Подведение итогов обвинения Вышинским заняло не более двадцати минут. Он потребовал всех обвиненных разжаловать и расстрелять. Приговор был приведен в исполнение спустя 4 часа. По приказу Сталина маршал Блюхер (который сам позже стал жертвой в одном из последующих процессов) командовал отделением, приводившим приговор в исполнение. Из членов суда в живых ныне остались только Ворошилов и Буденный. Лично мне пришлось уничтожить большую часть тех миллионов, что заплатили нам русские, так как все были крупными купюрами, а их номера, безусловно, были учтены в ГПУ. Любой наш агент, попробуй он использовать их в Советском Союзе, был бы сразу арестован.

Таким образом, дело маршала Тухачевского стало прелюдией сближения Гитлера со Сталиным. Оно стало поворотной точкой отсчета, которая приблизила решение Гитлера, готовившегося к атаке на Запад, обезопасить свои восточные границы через союз с Россией.

 

ОПЕРАЦИЯ «ЦИЦЕРОН»

Утром 28 октября 1943 года, прибыв на работу, я собирался просмотреть поступившие за ночь радиотелеграммы, когда позвонил X. Вагнер — правая рука Риббентропа — и спросил, не можем ли мы встретиться по делу, не терпящему отлагательства и исключающему возможность вести беседу по телефону.

Прибыв ко мне, он доложил о только что принятой телеграмме от фон Папена и о странном предложении, поступившем от человека, назвавшего себя слугой английского посла в Анкаре. Взамен колоссальной суммы в двадцать тысяч фунтов стерлингов, которую следовало немедленно выплатить, «слуга» предлагал фотокопии наиболее секретных документов английского посольства. В дальнейшем он намеревался продавать фотокопии таких документов по пятнадцать тысяч фунтов за каждый последующий ролик пленки. Учитывая то обстоятельство, что материал затрагивал вопросы, интересующие секретную службу, но казался довольно сомнительным и рискованным делом, Риббентроп хотел знать мое личное мнение, целесообразно ли принимать это предложение.

На первый взгляд эта затея и впрямь выглядела весьма сомнительной. Однако информация, поступавшая к нам до сих пор из других источников, носила очень общий характер, и пренебрегать таким предложением было бы легкомысленно. За время работы на секретном поприще мне часто приходилось с необходимостью принимать подобные рискованные решения, и у меня выработалась определенная интуиция. А предложение оплачивать каждую серию фотокопий после их передачи давало определенные гарантии. Но лучше все же было сначала хотя бы бегло ознакомиться с содержанием пленок. Я нисколько не сомневался, что Мойзиш в Анкаре, которого я знал как опытного и умного разведчика, справится с этим делом.

Взвесив все факты, я посоветовал принять предложение и первоначальную сумму из фондов секретной службы немедленно направить специальным курьером в Анкару. Риббентроп согласился со мной, о чем уведомил телеграммой фон Палена. На следующий день двадцать тысяч фунтов стерлингов переправили в Анкару курьерским самолетом.

С большим нетерпением я ожидал весточки от Мойзиша. Она пришла три дня спустя. Он установил контакт с человеком, дав ему условную кличку «Пьеро». Последний был ему представлен посланником Янке, у которого «Пьеро» несколько лет назад работал в качестве слуги.

Пребывая на дипломатическом поприще, Янке вынужден был остерегаться происков секретной службы противника и не хотел связываться с «Пьеро». Поэтому, как только тот появился у него в доме, Янке сразу послал за Мойзишом и в тот же вечер свел их.

«Пьеро» был среднего роста, бледный, с глубоко посаженными темными глазами и подбородком, свидетельствовавшем о волевом характере. Говорил он мало, на Мойзиша произвел впечатление жестокого и очень способного человека. Все его ответы были определенны и точны. После непродолжительной беседы Мойзиш почувствовал себя в затруднительном положении. С одной стороны, находясь на секретной службе, он, конечно, испытывал сильное искушение принять предложение. С другой — запрошенная сумма была баснословной, а дело — отчаянно рискованным. К тому же у Мойзиша под рукой такой суммы иностранной валюты не было.

Дело усложнялось еще тем, что «Пьеро» обусловил срок — три дня — в течение которого Мойзиш должен решить этот вопрос. «Пьеро», махнув в сторону советского посольства, предупредил, что его ждут другие заказчики.

Когда Мойзиш получил первые ролики пленки, он сумел их проявить и бегло ознакомиться с содержанием снимков. Даже этот беглый взгляд на первые две пленки буквально ошеломил его. Он немедленно связался по радио через фон Папена с Риббентропом. Получив донесения от «Пьеро», я лично ознакомился с фотоснимками. Вот так в наших руках оказалась особо секретная переписка английского посольства в Анкаре с Форин Оффисом в Лондоне. Имелись также личные записки посла о взаимоотношениях Англии с Турцией, с одной стороны, и Англии с Россией — с другой. Большую ценность представлял полный список материалов, поставленных Америкой Советскому Союзу по лендлизу в 1942 и 1943 годах. Здесь же находился обзорный доклад Форин Оффиса о результатах встречи в Москве в октябре 1943 года министров иностранных дел.

Содержимое так захватило меня, что, позабыв обо всем, я углубился в изучение этих документов и даже не наметил сразу те мероприятия, которые в таких случаях накладывала на меня должность начальника секретной службы. Впоследствии я набросал следующее:

1. Через Гиммлера срочно представить доклады Гитлеру.

2. Генералу Тиле (начальнику службы радиоперехвата и дешифровок ОКВ) передать материал, по которому он сможет начать работу по дешифровке английского кода. Четыре самых крупных дешифровщика Германии, в том числе два профессора математики, несколько недель подряд трудились, пока не удалось «раскусить» часть кода. Это было большим успехом. Несомненный интерес представляли сделанные от руки на полях документов заметки, даты шифровок из Лондона и Анкары. Подобные пометки представляли для наших экспертов большую ценность.

3. Эксперты постарались составить список вопросов, которые должны были подтвердить Гитлеру достоверность материалов. Конечно, это имело самое большое значение, так как давало возможность решить, можно ли использовать полученный материал для оказания влияния на внешнеполитический курс государства.

4. Проинформировать о принятых мною мерах государственного секретаря Штеенграхта. Мойзишу принять ведение дела на себя (так как сумма была очень значительной, я спросил секретаря, к каким расходам ее отнести. Штеенграхт рекомендовал провести расходы по моему ведомству, и если они окажутся непосильны, тогда часть суммы сможет принять на себя министерство иностранных дел.)

Вскоре из Стамбула поступила шифровка о том, что Мойзишу приказано явиться в Берлин и лично доложить Риббентропу суть дела. Мне очень не понравилось, что со мной не проконсультировались по данному вопросу. Поэтому я устроил так, чтобы Мойзиш до встречи с Риббентропом сначала повидался со мной. Я вовсе не собирался упускать из своих рук «Цицерона» — как его прозвал фон Пален.

Первая обстоятельная беседа с Мойзишем состоялась на следующий день после его визита к Риббентропу. Мы старались понять, какие мотивы побудили «Цицерона» на такой шаг. Тогда еще трудно было определить ценность фотодокументов, но мы решили: колоссальные расходы оправдают себя. Окажись материалы подкинутыми нам вражеской секретной службой, то даже в этом случае мы извлекли бы пользу — ведь очень важно знать, к каким средствам прибегает враг, чтобы ввести своего противника в заблуждение. Но, как было сказано Мойзишу, я верил в подлинность материала. Он полностью соответствовал общей картине политической ситуации, как я представлял ее себе. Я решил не ограничиваться только оценкой материала, что имело прямое отношение к функциям секретной службы, но посвятить себя третьей фазе — найти добытым данным практическое применение. Как правило, это не входит в обязанности секретной службы, которая должна ограничиваться первыми двумя фазами: сбором и оценкой информации. Однако тяжелое положение Германии требовало, чтобы я использовал все свои способности на решение именно этой проблемы.

Я приказал Мойзишу все переданные ему «Цицероном» пленки тотчас направить в Берлин, дабы наши работники смогли их размножить в достаточном количестве для рассылки фотокопий заинтересованным лицам. В случае необходимости с целью оказания технической помощи мы брались организовывать дважды в неделю посылку специальных курьерских самолетов в Анкару. Намечали также в срочном порядке направить туда специалиста со всем необходимым для современной фотолаборатории оборудованием. На время выполнения миссии предоставить «Цицерону» дипломатический статус.

Затем мы обсудили некоторые стороны версии «Цицерона». Тот, например, говорил, что его отец во время первой мировой войны проживал в Константинополе, где, вовлеченный в ссору из-за сестры «Цицерона», был убит. Позднее он уже уверял, будто его отца убили англичане на охоте в Албании. Именно это породило в нем ненависть к англичанам и подтолкнуло к решительным действиям. Расхождение между двумя версиями вновь ослабило доверие к «Цицерону», однако документы говорили сами за себя. Он утверждал также, что совсем не владеет английским языком, позже выяснилось, что это чистейшая ложь. Я не придавал этим мелочам особого значения, но они создавали немалые сложности, и мне стоило большого труда убедить Гитлера и Гиммлера в достоверности документов, полученных от «Цицерона».

К концу декабря подозрения особенно усилились, а вместе с ними увеличились и наши сомнения в достоверности документов. Дело в том, что на одной из фотографий мы увидели его пальцы. «Цицерон» же все время твердил, будто фотосъемку производит сам, без чьей-либо помощи, для чего практиковался на пересъемке документов в течение двух лет. Вот как он рассказывал нам о методе своей работы: являясь слугой посла, он, естественно, прислуживал ему во время раздевания. Посол имел привычку перед сном принимать снотворное, поэтому, когда он засыпал, «Цицерон» задерживался в комнате, чтобы почистить костюм хозяина. Это давало ему возможность извлекать ключи, открывать сейф и производить при сильном свете фотосъемку «Лейкой», которой мы предусмотрительно его снабдили. Через каких-нибудь полчаса все документы возвращались на место, а штаны хозяина были вычищены и отутюжены. И вдруг на фотографиях оказались пальцы самого «Цицерона»!

После консультации с экспертами, которые попытались воспроизвести действия «Цицерона», мы пришли к заключению, что он никак не мог одной рукой держать документы, а другой в то же время работать «Лейкой». Мои эксперты пришли к выводу: «Цицерон» работает не один.

Это свидетельствовало о его неискренности, но ни в коем случае не означало, что документы фальшивые. А пока мы, используя эти документы, смогли открыть английский дипломатический код. Одним из первых важных сообщений, на которое мы натолкнулись в материалах «Цицерона», были сведения о готовящемся вторжении во Францию. Операция носила условное название «Оверлорд». Столкнувшись с этим названием, я связался с генералом Тилем, который немедленно предпринял меры, дававшие нам возможность установить, где и когда впервые проскользнуло во вражеских радиошифровках слово «Оверлорд».

Эксперты высказали предположение, что «Цицерон» мог бы посредством специально подготовленного воска получить слепки ключа от сейфа. Для этой цели ему направили соответствующую инструкцию и маленькую коробочку с воском, в которой необходимо было прислать в Берлин слепок. Через небольшой промежуток времени слепок лежал перед нами, и наши мастера приступили к работе. Спустя еще три дня ключ от сейфа английского посла в Анкаре лежал на моем столе.

«Цицерон» был несказанно рад этому и заявил, будто ключ действует даже лучше настоящего и теперь можно с большей безопасностью вести свою работу.

После поражения Германии, когда я находился под следствием, английский офицер, перевозивший меня из Ричмонда в район Лондона, где вела допросы специальная англо-американская комиссия по кодам и дешифровке, неожиданно спросил:

— А какого вы мнения о г-не Мойзише?

Я не имел желания отвечать на вопрос и только повел плечами.

— Это был очень способный человек, не правда ли? — продолжал офицер.

И снова я ответил тем же равнодушным жестом. Тогда англичанин заметил:

— Знаете, а ведь Мойзиш сообщил нам, что он еврей и вы принудили его вступить в СС и работать на вас под дулом пистолета.

Впервые с момента интернирования я рассмеялся. Мойзиш и я всегда работали на самых дружественных началах.

Кроме черновиков шифровок, сделанных сэром Кналбулом Гугессеном, по вопросам отношений между Турцией и Англией, в переданных «Цицероном» материалах имелись:

1. Отчет о конференции в Каире в ноябре 1943 года между Рузвельтом, Черчиллем и Чан Кайши. Наиболее важной частью конференции было обещание Рузвельта возвратить после поражения Японии Манчжурию Китаю. Поэтому мы несказанно удивились, когда в конце февраля 1945 года один наш агент сообщил нам, что между Америкой и Россией по этому вопросу достигнуто секретное соглашение. Не проконсультировавшись с Чан Кайши, Рузвельт согласился передать русским транс-Манчжурскую железную дорогу и морские порты Порт-Артур и Дайрен. И все это только за то, чтобы заручиться согласием русских объявить через три месяца войну Японии. Наших вождей трудно было убедить, что Соединенные Штаты действительно пошли на это.

2. Отчет о Тегеранской конференции (с 28 ноября по 2 декабря 1943 года между Рузвельтом, Черчиллем и Сталиным) и о происходивших там же заседаниях военачальников союзнических вооруженных сил. В ходе изучения этих документов стало совершенно ясно, что, несмотря на существующие разногласия, как военные, так и политические, на этой конференции в целом они были преодолены. Мы на шестьдесят процентов были уверены, что Черчилль не сумел отстоять свой план открытия второго фронта на Балканах. Очевидно, военные советники Рузвельта в этом вопросе сыграли решающую роль. Политическая ситуация на Балканах могла оказаться очень сложной и ненадежной; кроме того, подобная стратегия давала преимущества английским интересам в юго-восточной Европе, и Рузвельт все еще опасался установления русско-германских контактов.

Из документов, отснятых «Цицероном», стало известно об особом статусе, гарантированном союзниками Турции. К сожалению, ничего не говорилось о Греции. Однако не было ни тени сомнения, что благодаря достигнутому в Тегеране соглашению Польша, Венгрия, Румыния и Югославия переходили под «защиту» советских армий.

Изучение этих документов производило ошеломляющее впечатление. Наших выводов и оценок поступивших материалов нельзя было понять. Один лишь Риббентроп по-прежнему пытался читать между строк, как всегда, видел растущее напряжение между Россией и западными союзниками и, конечно, находил приверженца своих бредней в лице хозяина.

Реакцию Гитлера предсказать было нетрудно. Он объявил, что сейчас, как никогда, необходимо собрать все силы для тотальной войны. Документы «Цицерона», очевидно, привели Гиммлера в состояние нерешительности. В канун Рождества 1943 года он вызвал меня. Во время доклада он внезапно прервал меня словами: «Шелленберг, теперь я сам вижу, что-то должно случиться. Только все это сложно и тяжело…»

Я не верил своим ушам, а он продолжал: «Ради Бога, не теряйте контакта с сэром Гевиттом. Вы не подскажете ему, что я готов встретиться с ним для беседы?»

С этого момента удары судьбы посыпались на нас градом. Из документов «Цицерона» явствовало, что нейтралитету Турции жить осталось недолго. Шаг за шагом Турция переходила на сторону союзников. Турецкие дипломаты действовали осторожно и согласно плану, то есть почти точно так, как это описывалось в докладах английского Форин Оффиса.

Где-то в феврале или марте 1944 года «Цицерон» перестал снабжать нас информацией, а в апреле Турция порвала дипломатические отношения с Германией и перешла в лагерь союзников.

 

ТАИНСТВЕННЫЙ ВОЛЛЬВЕБЕР

Маленький коротконогий толстяк лет 65-и, проживающий в Восточном Берлине, более полувека является легендой для западных секретных служб. Одни называют Эрнста Волльвебера великим диверсантом двадцатого века. Другие считают, что все рассказы о его необычных приключениях не более, чем миф.

Правду о себе мог бы рассказать только сам Волльвебер. Но такие люди, как он, редко говорят всю правду. Немногие, считающиеся достоверными, факты из жизни этого человека настолько сенсационны, что автор этих строк, будучи в свое время в Восточном Берлине, не мог не послать Волльвеберу письмо с предложением очень хорошего гонорара за согласие на встречу и рассказ о себе.

Ответа, как и следовало ожидать, не последовало. Встреча не состоялась. И поэтому то, что вы здесь прочтете, основано на рассказах третьих лиц, документальное подтверждение которых весьма затруднительно. Принято считать, что Эрнст Волльвебер был офицером того ведомства, которое в разные периоды его деятельности называлось по-разному — ГПУ, НКВД, МВД, МГБ, а теперь КГБ. А родился он в семье бедного шахтера. Рано закончив школу, скитался по портам Северного моря, где в основном работал в доках. Его семья придерживалась крайне левых взглядов, потому-то и сам Эрнст, еще до того как в 19 лет был призван в Германский военно-морской флот, вступил в движение молодых социалистов. Не удивительно и то, что, когда в Германии и, естественно, на флоте распространилось известие о победе большевистской революции 1917 года и начались волнения, юный Волльвебер был их активным участником. К осени 1918 года молодой кочегар стал одним из лидеров революционного движения на флоте. К тому времени он вступил в «Союз Спартака» (из него впоследствии выросла германская коммунистическая партия), который возглавляли известные деятели левого движения Карл Либкнехт и Роза Люксембург.

К концу 1918 года стало ясно, что война Германией проиграна. Нужна была лишь искра, чтобы зажечь в стране огонь восстания. И революционный комитет Киля стал этой искрой. В начале ноября на флоте поднялся мятеж. Сигналом к восстанию послужил красный флаг, поднятый на корабле «гельголанд», который стоял на входе в Кильский канал. Флаг тот поднял Эрнст Волльвебер.

9 ноября кайзер отрекся от престола. Революция распространялась по рейху.

Именно в эти волнующие дни в Киле Волльвебер познакомился с еще одним молодым революционером по имени Рихард Зорге, которому впоследствии суждено было стать одним из самых известных шпионов века.

С установлением социалистической Веймарской республики Волльвебер, как и Зорге, перебрался в Гамбург, превратившийся вскоре в штаб-квартиру коммунистической партии Северной Германии. Он сделался там знаменитой фигурой.

К началу двадцатых годов немецкие коммунисты были одной из наиболее влиятельных групп в Коммунистическом Интернационале и в его организационном центре в Москве.

Для выполнения специальных задач в длительной борьбе с капиталистическим миром советские и ко-минтерновские лидеры подыскивали себе верных бойцов. Роль, которую сыграл Волльвебер в Кильском мятеже, была известна лидерам Коминтерна, и на Эрнста обратили внимание. Один из деятелей Коминтерна, Мануильский, занимавшийся вербовкой агентов в разных странах, в очередной раз приехал в Германию и убедил Волльвебера отправиться для обучения в Советскую Россию. Так, Эрнст Волльвебер сделал первый шаг в профессии, которая станет делом всей его жизни.

В Москве Волльвебер провел два года. Там он готовился стать ключевой фигурой в новом советском государстве, которое, по мнению Коминтерна, неизбежно должно возникнуть в Германии.

В то время деятельность ряда представителей Коминтерна часто была тесно связана с органами советской разведки и безопасности. Поэтому можно считать, что Волльвебер тогда же и был завербован. Его обучали проводить секретные операции за границей в качестве главы диверсионной группы — на случай возникновения войны между Советским Союзом и капиталистическим миром.

Закончив политическое и практическое образование, в конце двадцатых годов Волльвебер вновь появился в Германии. Теперь уже членом германской коммунистической партии. К 1928 году он становится членом Прусского парламента, где преобладали социалисты. А четырьмя годами позже — он уже депутат от коммунистов в германском рейхстаге, последнем, в который допускались коммунисты.

В те годы основным местом деятельности Волльве-бера были порты в Северной Германии, хорошо известные ему. Там под прикрытием управляемого из Москвы Международного союза моряков и портовых рабочих Волльвебер начал потихоньку создавать приморские диверсионные группы. К этому времени он сильно изменился: ушел в прошлое развязный, любящий девочек и вино молодой повеса с левацкими взглядами. Волльвебер превратился в угрюмого, угловатого и безжалостного коммунистического лидера: грубого, циничного, по-прежнему любящего выпить.

Постепенно он начал отходить от открытой деятельности в Германской коммунистической партии, не выступал на политической арене. В результате, когда в начале 1933 года к власти пришел Гитлер и известные партийные лидеры были арестованы, Волльвебер продолжал функционировать. В течение нескольких месяцев он мог ездить по стране, спасая, где только возможно, товарищей по партии и формируя ядро подпольного коммунистического движения, которое будет действовать в течение последующих двенадцати лет.

В этот период Волльвебер выполнял двойную функцию: члена западноевропейского бюро Коминтерна и офицера советской разведки, организовывавшего разведывательные и диверсионные группы для оказания сопротивления нацистам. В эти месяцы быстро развивались его таланты. Он был проницательным, осторожным, зря не рисковал, мало говорил и избегал публичных сборищ, в общем, обладал всеми качествами агента секретной службы.

Когда к власти в Германии пришли нацисты, западноевропейское бюро Коминтерна открыло свою штаб-квартиру в Копенгагене. Используя это, органы советской разведки приказали Волльвеберу внедрить в организацию группу диверсантов-моряков, действовавших уже под прикрытием Международного союза моряков.

В соответствии с правилами советской разведки, деятельность его новой сети должна была оставаться неизвестной его товарищам по Коминтерну.

Волльвебер быстро создал комфортабельные, хорошо оборудованные международные клубы моряков, разбросанные по всем наиболее важным портам в Западной Европе, в Северной и Южной Америке. Клубы привлекали самых разных моряков, некоторые из них, с помощью дешевого ликера и дешевых женщин, вербовались для работы в организации, которой суждено было стать известной западным разведкам под названием Лига Волльвебера.

В задних комнатах или подвалах этих клубов везде — от Роттердама до Рио — находились секретные оперативные штаб-квартиры сети Волльвебера. Здесь планировались операции, инструктировались агенты, подделывались паспорта и изготавливались бомбы. Кроме того, клубы использовались в качестве почтовых ящиков, куда советские агенты «опускали» информацию для дальнейшей передачи в Москву.

Командовали этой сетью 25 человек, набранных лично Волльвебером. Это были не только немцы, но и датчане, шведы, голландцы, бельгийцы, французы и, по крайней мере, один англичанин, который предположительно добился сенсационных успехов. Сам Волльвебер ездил из Копенгагена в Гамбург и из Антверпена в Марсель, руководя главными операциями.

Первый четкий след Лиги Волльвебера, на который напали западные власти, появился в конце 1933 года. Один из агентов Волльвебера был арестован в Роттердаме, когда пытался погрузить на борт корабля груз взрывчатки. Точно известно, что потопление в следующие годы итальянского корабля «Фелце» в заливе Таранто и уничтожение японского судна «Тайима Мару» по пути из Роттердама на Дальний Восток было делом диверсантов Волльвебера.

С меньшей уверенностью можно говорить о пожаре, который уничтожил новый роскошный французский лайнер «Георг Филлипар» в Аденском заливе в мае 1932 года. Один из руководителей зарождавшейся в то время Лиги Волльвебера прибыл в Марсель незадолго до того, как лайнер отправился в свой первый вояж, напичканный, по предположениям, оружием для Японской армии в Манчжурии.

На борту корабля находился диверсант, входивший в группу Волльвебера. Возможно, небольшие пожары в начале вояжа и в то время, когда лайнер ошвартовался в Шанхае, были делом его рук. Причина же большого пожара, уничтожившего корабль, до сих пор остается тайной. Агент Волльвебера погиб в этом пожаре. Некоторые эксперты полагают, что пожар мог возникнуть и случайно.

Зафиксировано еще несколько пожаров в начале тридцатых годов, к которым, вероятно, причастна группа Волльвебера. Однако точных фактов на этот счет нет. Имеется в виду два пожара на борту британского лайнера «Бермуда», который сгорел в порту Белфаста; пожар на корабле «Дьюк оф Ланкастер»; многочисленные пожары на французских судах включая гигантский лайнер «Иль де Франс».

С началом гражданской войны в Испании в 1936 году Лига Волльвебера резко активизировала свою деятельность. Большое количество кораблей, в том числе британские, осуществлявшие поставки Франко, были серьезно повреждены, если не потоплены. Диверсии распространялись и на Швецию, где агенты Волльвебера саботировали работу электростанций, от которых зависела добыча и доставка нацистам железной руды.

Несмотря на то, что операции проводились против всех стран Запада, основной целью деятельности Волльвебера была нацистская Германия. В Гамбурге он создал высокопрофессиональную шпионскую группу, которая давала информацию о передвижениях судов и грузах, перевозимых ими.

К середине 1937 года деятельность групп Волльвебера стала для гестапо делом особой важности. Сам он, умело маскируя свою работу, продолжал свободно ездить через германо-датскую границу. Во время одного такого путешествия он был на волосок от ареста. Он едва закончил встречу со своим резидентом в Гамбурге доктором Михаелисом, как в дом ворвались гестаповцы. Двое соратников, мужчина и женщина из группы Волльвебера, работавшие в гамбургском доке, были арестованы. Самому же Волльвеберу удалось бежать и даже перебраться в Данию, несмотря на расставленные повсюду ловушки. Двенадцать его агентов были повешены.

Несмотря на этот провал, Волльвеберу удалось воссоздать свою группу в Германии, которая вскоре продолжила диверсионную деятельность. Перед самым началом второй мировой войны агенты Волльвебера установили мины с часовым механизмом на судах, перевозивших нацистские грузы.

Гестапо и западные контрразведки служили для Волльвебера далеко не единственной причиной беспокойства в предвоенные годы. Ведь это было время сталинских «чисток» в России. И они чуть было не разрушили созданную им организацию. В течение шести месяцев Волльвебер не имел с Москвой никакой связи. В отчаянии он послал специального курьера к своему старому другу, руководителю Коминтерна, лидеру болгарских коммунистов Георгию Дмитрову. Но тот был не в состоянии чем-либо помочь. Волльвебер решил, что единственный выход для нею — распустить группу, как вдруг штаб-квартира службы госбезопасности в Москве возобновила с ним контакты, словно и не было столь продолжительной паузы.

К этому времени сеть Волльвебера была абсолютно независимой, способной к самостоятельным действиям. В начале своей деятельности Волльвебер поддерживал связь с парижской штаб-квартирой советской разведки, снабжавшей его поддельными документами, взрывчаткой и другими необходимыми материалами. Но он считал, что это небезопасно. Поэтому он прервал контакты практически со всеми советскими разведывательными группами на Западе. Не более одного человека знали детали операций, которые он готовил. Волльвебер настаивал на том, чтобы легенды курьеров и агентов были продуманы до мелочей. Так что в отличие от других организаций они не лопались даже на самом детальном допросе.

Он был против письменных отчетов. Его курьеры передавали информацию устно. В случае, если письменные отчеты были все же необходимы, они писались невидимыми чернилами — лимонным или луковым соком.

Каждый член Лиги имел по крайней мере одно запасное имя. Работали они через многочисленных связных, ничего не знавших ни о Волльвебере, ни о его ближайшем окружении. По всей Европе были спрятаны взрывчатка и другие материалы, которые в любой момент можно было достать. Почти все его люди были профессионалами, работавшими ранее в области техники, многие из них доказали преданность делу Советов во время гражданской войны в Испании. Использовался личный шифр Волльвебера, по которому «мясо» означало динамит, а «нож» — бомбу с часовым механизмом.

Серьезный удар лиге Волльвебера был нанесен, когда весной 1940 года немцы оккупировали Норвегию и Данию. Многие члены организации были арестованы в Копенгагене и преданы суду по обвинению в диверсиях.

Единственным оставшимся безопасным местом стала Швеция, и в начале мая Волльвебер, скрывавшийся с тех пор, как немцы взяли Данию, перебрался в Скандинавию. Не успел он вступить на нейтральную землю Швеции с фальшивыми документами, по которым значился подданным Дании Фритцем Келлером, как его арестовали и приговорили к шести месяцам тюрьмы.

Несмотря на отсутствие самого Волльвебера, его организация продолжала действовать. Подписание пакта Молотова — Риббентропа не остановило деятельность его Лиги против судов стран оси. К концу 1940 года операции Лиги стали главной проблемой для нацистских властей, и Рейнхард Гейдрих, шеф Главного управления имперской безопасности, вынужден был даже делать по этому поводу специальный доклад.

Лига Волльвебера, по словам Гейдриха, который называл ее не иначе как «коммунистической террористической организацией, действовавшей по всей Европе», была виновна в авариях на шестнадцати немецких, трех итальянских и одном японском судах. Основной метод диверсантов — устройство пожара в грузовом отсеке судна. Два из вышеупомянутых судов были уничтожены полностью, в остальных случаях ущерб оказался значительно меньше.

Главными центрами диверсионной работы людей Волльвебера были Гамбург, Бремен, Данциг, Роттердам, Амстердам, Копенгаген, Осло, Рига и Ревель. В Голландии диверсантами руководил коммунист, владевший интерклубом в Роттердамской гавани. Взрывчатка поступала из северной Скандинавии, вероятнее всего, из района добычи железной руды в Швеции.

В вышеназванном докладе Гейдриха говорилось, что его агенты обнаружили секретные базы Лиги Волльвебера на балтийских островах Дате и Озель. Эти базы должны были начать действовать в случае оккупации немцами этих островов или в случае начала войны между СССР и Германией.

Из допросов арестованных в Дании членов организации Гейдрих смог сделать вывод, что следующие операции будут направлены против немецких баз подводных лодок, расположенных вдоль берегов Северо-Западной Европы, против нефтяных танкеров, находящихся в гаванях, а также против складов немецких военно-воздушных сил.

Есть свидетельства, по которым можно предположить, что некоторые группы организации Волльвебера были связаны с коммунистической частью движения Сопротивления во Франции, а также в других странах, и внесли ценный вклад в дело Союзников после начала войны Германии против России в 1941 году.

Тем временем «компетентные организации» в Швеции начали делать удивительные открытия, касающиеся тихого сорокалетнего немца с фальшивыми документами датчанина. К своему удивлению, шведы обнаружили, что местная организация Волльвебера действовала в стране по крайней мере с 1938 года. После оккупации немцами Норвегии и Дании Стокгольм, без сомнения, стал штаб-квартирой организаций Лиги, действовавших в странах Северной Европы.

Диверсия на финском судне в шведском порту в 1941 году служила доказательством того, что организация не прекратила своей деятельности. Волльвебер и его главные немецкие и шведские сообщники были арестованы. Суд приговорил его к трем годам лишения свободы. И сразу же между гестапо и советским НКВД развернулась борьба за Волльвебера.

Нацистские власти не без основания утверждали, что Волльвебер — немецкий подданный, которого разыскивали за совершение многочисленных уголовно наказуемых диверсионных актов против немецких судов. Они требовали его выдачи третьему рейху по окончании его заключения в Швеции. Органы же советской разведки не имели ни малейшего желания отдавать в руки нацистов руководителя одной из своих лучших разведывательных сетей. Кремль взывал к помощи влиятельного советского посла в Стокгольме госпожи Александры Коллонтай, дворянки по происхождению, одной из ближайших сподвижниц Ленина в 1917 году. Она объявила шведскому правительству, будто Волльвебер незаконно присвоил крупную сумму денег из казны Советского государства. Однако это не впечатлило шведское правительство.

Затем мадам Коллонтай начала утверждать, что Волльвебер — советский гражданин, что и в самом деле было правдой.

Это произошло в 1944 году. Осторожные шведы в конце концов поняли, какая из сторон выигрывает войну. В ноябре 1944 года Волльвебер, по окончании срока в шведской тюрьме, был доставлен в аэропорт Стокгольма и посажен на борт советского самолета, который немедленно поднялся в воздух. В Москве прибывшего встречали с почестями.

Шесть месяцев спустя Эрнст Волльвебер в форме русского офицера вошел в Берлин с частями маршала Жукова.

По решениям Потсдамской конференции летом 1945 года было официально признано деление Германии на четыре оккупационных зоны. Решением управления КГБ в Москве Волльвебер со «специальным заданием» был отправлен в Рур, который находился тогда на территории британской оккупационной зоны Германии. Что это было за задание, осталось неизвестным, но то, что оно нацеливалось против британцев, бесспорно. В последний момент, однако, Москва отменила приказание. Берия, глава органов советской государственной безопасности, и его подчиненные чувствовали, что Волльвебер на Западе слишком хорошо известен. Он мог попасть в руки британской разведки — СИС. Поэтому намного безопаснее для всех было оставить его в Восточной Германии.

Волльвебера назначили начальником Управления судоходства Восточной зоны в звании постоянного государственного секретаря. Но на организацию движения коммунистических судов он тратил минимум своего времени. Как и прежде, основной его работой были суда западных держав.

Оставив подчиненных управлять делами восточногерманского судоходства, Волльвебер вернулся к своей профессии руководителя разведывательной службы.

Русские поручили ему два задания. Первое — воскрешение Лиги Волльвебера под прикрытием навигационной школы Восточной зоны в Вустроу. И второе — создание широкого черного рынка для добывания и провоза (контрабандного) через «железный занавес» из Западной Европы на Восток стратегических товаров, в которых остро нуждался коммунистический блок. В течение семи лет, с 1946 по 1953 годы, Волль-вебер с заметным успехом выполнял оба задания.

Однако ближе всего его сердцу была по-прежнему диверсионная работа. Начиная воссоздавать тайную организацию, Волльвебер прежде всего основал секретную штаб-квартиру в Гамбурге. Вскоре его агенты вновь были разосланы по главным портам по обе стороны Атлантики. И его былые противники — контрразведки стран Запада — почувствовали, что их старый соперник появился вновь: Лига Волльве-бера снова действовала. К началу 1950 года французские специалисты были уверены, что готовится крупная диверсионная кампания. Но никто на западе не подозревал, что это — прелюдия к коммунистическому наступлению в Корее, начавшемуся шесть месяцев спустя. Французское правительство было настолько обеспокоено, что, несмотря на яростное сопротивление коммунистов, спешно приняло антидиверсионный закон.

Почти немедля в Великобритании произошел ряд таинственных событий. В апреле в топливном баке британского авианосца «Иллюстриос» была обнаружена вода. Спустя приблизительно неделю тот же самый корабль шел из Девонпорта в Мерси, на борту находилось несколько очень важных персон, включая первого лорда адмиралтейства и главнокомандующего. Недалеко от Плимута под паровым котлом обнаружились три магниевых факела. Было ясно, что их разместили там для того, чтобы, когда повысится температура в котле, они загорелись и неизбежно вызвали гигантский пожар.

В середине июня, за несколько дней до коммунистического наступления в Корее, в двигателе подводной лодки, вставшей на ремонт в Девонпорте, был обнаружен песок.

В июле, уже после корейской войны, в то время, когда корабли готовились в дальневосточные воды, недалеко от волнореза Бенденхам в Портсмутской гавани взорвались девять барж с боеприпасами. Были повреждены дома на прилегающей к гавани территории, несколько человек погибли. К счастью, не взорвались склады боеприпасов, расположенные недалеко от этого места. Десять дней спустя на миноносце «Кавендиш» произошла авария сразу же после выхода в море. В машинном отделении были найдены инородные тела.

Ни одно из британских агентств не признало, что эта цепочка диверсий — работа Лиги Волльвебера. Но контрразведки западных стран не сомневались в том, что странная цепочка событий в Соединенном Королевстве была частью большой диверсионной кампании, проводимой Волльвебером с целью воспрепятствовать операциям западных союзников в Корее.

Одна из самых серьезных аварий произошла на французском лайнере «Оран» недалеко от Марселя в мае 1950 года. Тогда в машинном отделении взорвалась термитная бомба. Корабль готовился отплыть в Сайгон с грузом боеприпасов и оборудования для французских сил, противостоящих коммунистам в Индо-Китае. Французская разведывательная служба установила, что бомба установлена человеком, который определенно был боевиком Волльвебера. Дальнейшие расследования показали, что бомба изготовлена в технической мастерской Волльвебера в Карл-схорсте в Восточном Берлине и в Висмаре на Балтийском побережье. Бомба на «Оране» оказалась идентичной найденной ранее в машинном отделении танкера, строившегося в Гамбурге.

В сентябре офицеры французской службы безопасности раскрыли диверсионную организацию, состоявшую в основном из немецких и испанских коммунис-тов-эмигрантов. Организация была связана с Волль-вебером. Раскрытие этой группы произошло вслед за уничтожением французского эскадренного миноносца «Лапас», взорвавшегося недалеко от Сан Мало. Во время взрыва погибли 51 человек из команды.

С окончанием затянувшихся мирных переговоров диверсионные акты против военных кораблей западных союзников постепенно прекращались. Однако к середине 1952 года начали появляться свидетельства того, что ведутся приготовления к новой серии нападений на корабли. Стало известно: Волльвебер в Бо-гонзе, в Восточной Германии. Западно-европейские шпионы, глубоко проникшие в Восточную зону, предсказывали, что события, возможно, начнутся в британских гаванях.

И действительно, 25 января 1953 года огромный канадский лайнер «Импресс оф Канада» был полностью уничтожен пожаром, когда стоял на ремонте в Ливерпуле. Три дня спустя пожар возник и на борту корабля «Квин Элизабет», также стоявшем на ремонте в Саутхэмптоне. Пожар удалось вовремя потушить. Кораблю не был причинен значительный ущерб. Однако на следующий день на борту атлантического гиганта возник еще один загадочный пожар. К счастью, его также удалось быстро потушить.

Было какое-то странное сходство между пожарами на «Импресс оф Канада» и «Квин Элизабет» — кораблями, успешно добывавшими доллары для британской экономики. Официальное расследование катастрофы на «Импресс оф Канада» не выявило явных доказательств диверсии. Расследование обстоятельств пожара на борту гигантского судна в Саутхэмптоне также не принесло определенных результатов. Но к каким бы выводам ни пришли британские власти, другие западные страны не сомневались в том, что оба инцидента дело рук агентов Волльвебера, некоторые из которых наверняка являлись англичанами. Западные эксперты были уверены, что из своего кабинета в Восточноберлинском Управлении судоходства и из своих штаб-квартир в Вустроу и Богонзе Волльвебер продолжал планировать диверсионные операции по всему капиталистическому миру.

17 июня 1953 года в результате изменения политической ситуации, вызванного смертью Сталина, в Восточном Берлине и в советской зоне оккупации Германии произошли волнения, подавленные советскими танками. Десять дней спустя в СССР арестовали и расстреляли главу МГБ Берию. В конце июля в Восточной Германии был смещен с должности министра государственной безопасности генерал Вильгельм Цайсер. По рекомендации Москвы глава Восточной Германии Вальтер Ульбрихт назначил на этот пост Эрнста Волльвебера. Судя по всему, Волльвеберу это назначение не очень понравилось. Во время своего первого публичного выступления в качестве министра он выглядел как крот, в силу необходимости выбравшийся на поверхность земли. Однако никто не сомневался в его способностях.

Волльвеберу были поставлены ближайшие задачи: 1. Искоренить многочисленные шпионские группы Запада, действовавшие в Восточной Германии. 2. Расширить разведывательные и диверсионные операции в Боннской республике.

Последовавшие судебные процессы над шпионами как в Западной, так и в Восточной Германии показали, что Волльвебер достиг значительных успехов в выполнении обоих заданий.

Несмотря на свои должностные обязанности главы министерства государственной безопасности, Волльвебер, судя по всему, не забывал и о своих прежних делах. Эксперты полагают, что именно он стоял за предполагаемой диверсией на британском крейсере «Камберленд», который был плавающей исследовательской базой Королевского флота, где проводились работы по созданию мер защиты от водородной бомбы.

Полагают также, что Волльвебер имел тесные связи с сетью египетской секретной полиции — ее возглавлял бывший офицер службы безопасности Гейд-риха, находившийся в розыске военный преступник Леопольд Гляйм.

Несмотря на могущественную поддержку из Москвы, Волльвебер оказался в сложном положении. Он не был другом секретаря коммунистической партии Восточной Германии Вальтера Ульбрихта. Они знали друг друга слишком долго, и Волльвебер слишком много знал об Ульбрихте. Естественно, что в конце концов они поссорились. Ульбрихт сместил Волльве-бера с поста министра государственной безопасности. Москва, однако, настаивала на том, чтобы он продолжал свою деятельность главы Лиги Волльвебера. Вражда между Ульбрихтом и Волльвебером постепенно становилась все более непримиримой… Из секретной информации, к которой получил доступ автор этих строк, удалось установить, что в 1960 или в 1961 году Ульбрихт пытался избавиться от Волльвебера и издал приказ о его аресте. Но Волльвебер, как всегда, хорошо информированный, вовремя нашел убежище в штаб-квартире советских служб в Карлсхорсте, в Восточном Берлине.

Ульбрихт был в ярости, но КГБ оставался тверд. Спустя десять дней Ульбрихт, как говорят, получил телеграмму: «Оставьте Волльвебера. Он мой друг». Подпись — Хрущев.

Волльвебер возобновил свою деятельность. Когда о нем слышали в последний раз, он еще находился в Восточном Берлине…

 

СУПЕР ДИВЕРСАНТ

В нашей литературе много написано о подвигах советских разведчиков: Рихарда Зорге, Леопольда Треппера, Шандора Радо, Рудольфа Абеля, Конона Молодого и многих других. Но были в советских спецслужбах и другие мастера своего дела, о которых славный КГБ предпочитает умалчивать, ибо их подвиги сводились к диверсиям.

Особенно выделяется среди них Эрнст Фридрих Волльвебер.

Он родился в 1898 году в Германии в семье шахтера и стал моряком. Будучи кочегаром на имперском линкоре «Гельголанд», являлся одним из организаторов мятежа моряков в Киле 28 октября 1918 года, который знаменовал начало германской революции и падение империи кайзера Вильгельма. В качестве члена первого рабоче-солдатского совета возглавил группу повстанцев, которая штурмом взяла ратушу в Бремене и водрузила на ней красный флаг.

Эрнст Волльвебер и новая коммунистическая партия Германии росли вместе. Его величайшим желанием было попасть в Москву и обучиться там искусству политического организатора. С группой товарищей по партии он завербовался матросом на траулере в Бре-менхафене. Когда судно вышло в море, заговорщики скрутили капитана и приказали команде плыть в

Мурманск. Оттуда Волльвебер поехал в Москву, где ему был оказан прием как герою германской революции: он был принят Лениным и председателем исполкома Коминтерна Зиновьевым. Эрнст стал прилежным слушателем курсов по подготовке агентов Коминтерна и вскоре успешно их закончил.

В начале 20-х годов Москва проводила курс на «мировую пролетарскую революцию», и этой цели была подчинена ее разведывательно-подрывная деятельность в капиталистических странах. Конкретно она проводилась по линии трех органов: иностранного отдела ОГПУ (сокращенно ИНО), разведупра (ныне ГРУ), т. е. военной разведки, и отдела международной связи Коминтерна (сокращенно ОМС). Волльвебер действовал как сотрудник последнего. Основное внимание было обращено на Германию, которая, по мнению советского руководства, «созрела для пролетарской революции». Действительно, страна была в состоянии экономической разрухи и политических потрясений. В сентябре 1923 года Политбюро ЦК РКП(б) постановило начать в Германии вооруженное восстание. В страну были переброшены сотни советских агентов, энергично взявшихся за подготовку к операции. Волльвебер был одним из самых активных организаторов, проводя работу в основном среди моряков, докеров и рабочих судоверфей в северных портах. В октябре в Гамбурге восстание началось, но не имело успеха: немцы просто устали от войн и революций. Однако Волльвебер не унывал, продолжая активную революционную деятельность и быстро продвигаясь по иерархии германской компартии.

Иногда он приезжал в Москву. Во время одного такого визита его принял Сталин, которому этот человек действия очень понравился, и в течение последующих почти тридцати лет, когда большинство лидеров ГКП были ликвидированы, Волльвебер оставался под протекцией кремлевского вождя.

В 1928 году Волльвебер успешно справился с важным заданием: создал Международный союз моряков (МСМ). Внешне это была респектабельная организация, заботящаяся об условиях труда и быта моряков. Она создала в крупных портах общежития и клубы моряков и имела свои отделения в 22 странах и 15 английских и французских колониях. Взносы членов и плата за услуги по проживанию и питанию моряков были очень низкими, потому что деятельность МСМ щедро субсидировалась Коминтерном, а точнее — советскими налогоплательщиками.

Причина такой щедрости состояла в том, что МСМ выполнял особые задания. Он был в состоянии помешать перевозкам по морю войск и вооружений, которые могли быть использованы против Советского Союза, давать агентов и курьеров в каждом крупном порту и шантажировать правительства угрозами забастовок моряков и портовых рабочих. Но прежде всего его специально подготовленные члены могли быть использованы для более зловещих задач: диверсий на судах и в портах.

В этой области Эрнст Волльвебер стал непревзойденным мастером. Этот здоровенный детина с грубыми чертами лица, получивший впоследствии прозвище «Блин на ногах», обладал неистощимой энергией и талантом к самым хитроумным выдумкам. Чтобы иметь респектабельность, он добился в 1928 году избрания в прусский ландтаг, а в 1932 году стал депутатом германского рейхстага.

Уже в 1928 году Волльвебер провел серию успешных диверсий на ряде западных судов. В Марселе сгорел только что построенный грузовоз «Поль Лета», в Гавре — роскошный лайнер «Париж», такая же участь постигла новый германский лайнер «Европа», французский — «Азия», американский — «Сити оф Гонолулу».

К началу 30-х годов Волльвебер начал самую крупную диверсионную операцию на море, которую когда-либо знал мир. За три года лондонская страховая компания «Ллойд» была вынуждена выплатить колоссальную по тем временам сумму — 7 миллионов фунтов стерлингов — в виде страховки за суда, поврежденные или уничтоженные в основном в результате пожаров. Главным образом поджигались или взрывались английские и французские суда, перевозившие войска и вооружения в колонии, где происходила национально-освободительная борьба. В 1931 году наступила очередь японских судов, следующих в Манчжурию после ее захвата.

Список уничтоженных людьми Волльвебера судов в 1930–1933 годах поистине впечатляющий, он насчитывает сотни единиц. В их число входит роскошный французский лайнер «Атлантик» водоизмещением 42 тысячи тонн. Английское судно «Бермуда» было подожжено в Гамильтоне (Бермудские острова). После ремонта в Белфасте на нем произошел взрыв, и судно полностью сгорело. Один из крупнейших японских грузовозов «Биао» взорвался вскоре после отплытия из европейского порта с грузом оружия для японских войск в Манчжурии. Такая же участь постигла «Таси-мамару», покинувший Роттердам с подобной миссией. Ощутимые потери понесли торговые флоты Германии, Голландии и США.

Во всех этих случаях в качестве причины была установлена диверсия, найдены осколки мин с часовым механизмом. Но, несмотря на все усилия спецслужб западных стран, непосредственных виновников найти не удалось, хотя следы обычно вели к Волльвеберу и его МСМ.

После прихода к власти в Германии Гитлера Волльвебер ушел в подполье и в конце концов был вынужден бежать. После короткого пребывания в Москве он в 1935 году прибыл в Копенгаген, где создал судоходную компанию «Адольф Зеело», под крышей которой усилились диверсии против германских судов. Вскоре ни один скандинавский порт не был безопасным для немецких и итальянских кораблей. В период 1937–1939 годов 900 немецких судов были уничтожены или повреждены в германских и иностранных портах и на море, несмотря на строгие меры безопасности и специальную охрану, обеспечиваемые гестапо и СС.

В 1939 году Волльвебер создал специальные группы диверсантов в Стокгольме и трех других шведских портах. Для немцев эти порты были особенно важны, потому что из них вывозилась шведская железная руда, необходимая для производства бронетанковой стали. Во всех этих портах происходили таинственные взрывы, которые участились с началом второй мировой войны. Бывали периоды, когда в результате диверсий в шведских портах поставки руды в Германию приостанавливались на несколько недель.

8 мая 1940 года агент Волльвебера Рихард Кребс поставил несколько мин с часовым механизмом на борту военного транспорта «Марион» в Бременхафене. Этот корабль должен был доставить 4000 немецких солдат в Норвегию, где после немецкого вторжения в апреле англичане удерживали Нарвик. На подходе к этому порту «Марион» взлетел в воздух, все находившиеся на борту погибли.

Разгневанные немцы пригрозили шведскому правительству вторжением, если оно не наведет порядок в своих портах. Шведы вынуждены были уступить и арестовали Волльвебера и его нескольких агентов. Тем не менее диверсии продолжались. Германское правительство потребовало выдачи ему Волльвебера. Однако тот смог доказать шведам, что в 1933 году был лишен германского гражданства и поэтому как лицо без гражданства не может быть выдан немцам. По его просьбе он был депортирован в СССР, куда прибыл вскоре после нападения Германии на Советский Союз. Встретили его как героя.

Ему было чем похвалиться: после начала второй мировой войны его люди потопили по крайней мере 70 германских, итальянских и японских судов в портах Германии и оккупированной нацистами Европы, в нейтральных странах и на море. Кроме того, было уничтожено много судов нейтральных стран, перевозивших грузы в Германию. Еще свыше 100 кораблей получили серьезные повреждения, было разрушено много портовых сооружений, доков, судоверфей и железнодорожных путей.

В 1945 году Волльвебер вернулся в Восточную Германию, где советские оккупационные власти назначили его, разумеется, на пост «комиссара по транспорту и судоходству» (с образованием ГДР в 1949 году этот пост был преобразован в министерский).

Но Волльвебер не был бы Волльвебером, если бы ограничился чисто транспортными и судоходными делами. У местечка Вустроу на Балтийском море он открыл школу по подготовке диверсантов. И результаты скоро сказались: в германских портах английской и американской оккупационных зон резко возросло число диверсионных актов, направленных против судов, которые доставляли грузы по «плану Маршала». Произошли также взрывы во французских портах Гавр и Брест. В 1947–1948 годах в результате поджогов и взрывов в английских портах пострадало 30 судов, и диверсии продолжались. Был взорван «Индиан экспресс», доставлявший оружие для английских войск на Ближнем Востоке, в Гибралтаре взлетел на воздух «Беденхэм» с грузом вооружений, разрушено машинное отделение на английском эсминце, перерезаны провода на подводной лодке, стоявшей в Мальте. Усилия западных спецслужб по борьбе с диверсиями не приносили эффекта.

Диверсии участились с началом войны в Корее в 1950 году, особенно против судов, перевозивших войска и оружие в эту страну. Серьезные повреждения получили три английских авианосца, плывшие в Корею, сгорел в Ливерпуле «Импресс оф Канада», существенно пострадал от пожара лайнер «Квин Элизабет», стоявший в Саутхэмптоне. Жертвами таинственных пожаров и взрывов стало немало американских, английских, итальянских, норвежских, датских и турецких солдат, плывших в Корею. Серьезные повреждения получили четыре английских авианосца, американский авианосец «Беннигтон» и много других военных кораблей и торговых судов стран НАТО — все они были выведены из строя на много месяцев.

После подавления июньского восстания 1953 года Волльвебер получил новое назначение: он стал министром госбезопасности ГДР. Его предшественник Вильгельм Цайсер был уволен за то, что не сумел предотвратить восстания. С присущей ему энергией Волльвебер сумел активизировать работу своего ведомства, особенно внешней разведки и контрразведки. Во главе последней был поставлен весьма способный ученик Волльвебера и его советских хозяев — Маркус Вольф.) (Коллеги по КГБ называли его «Миша Вольф»). Именно Волльвебер сумел внедрить в «нервный центр» западногерманской разведки своего агента, бывшего эсэсовца Фелфе, ставшего чуть ли не правой рукой ее шефа Гелена.

Однако на посту министра госбезопасности ГДР Волльвебер пробыл недолго — три года. В 1956 году он ушел в отставку по состоянию здоровья и вскоре умер. Надо полагать, в ЦРУ, БНД и других западных разведслужбах вздохнули с облегчением, а в КГБ искренне скорбели.

Это была поистине выдающаяся личность. Можно лишь сожалеть, что его незаурядные способности и таланты были использованы не для созидания, а для разрушения.

 

АРЕСТ «АРИЙЦА»

Прошло более пятидесяти лет со дня окончания второй мировой войны, а обстоятельства целого ряда операций остаются невыясненными, вызывая противоречивые толкования и оценки. Постепенно в результате поисков, проводимых в разных странах, выясняются отдельные детали. Сложенные вместе, они представляют если и не исчерпывающую картину, то, по крайней мере, более целостную, объемную.

К числу подобных тайн до недавнего времени принадлежали причины ареста «Арийца» — ценного агента военной разведки Красной Армии.

…К небольшому подмосковному аэродрому подъехали легковые автомашины, из которых вышли парни, по-видимому, парашютисты, готовые к заброске в тыл к немцам, и молоденькие лейтенанты службы госбезопасности, сопровождающие их. Легкий самолет оторвался от земли и стал набирать высоту.

Далеко внизу проплывали лесные массивы, змейками извивались речки, блестели зеркала водоемов.

Штурман самолета выглянул в салон и предупредил: вышли в район заданной цели. Парашютисты поднялись. Лейтенант, стоявший у двери самолета, обнял каждого из этих людей, уходящих в неизвестность, ударил по плечу и весело сказал: «Пошел!» Купола раскрывшихся парашютов еще долго виднелись с самолета, развернувшегося на обратный курс.

«Генри» и «Вольф» имели задание с помощью партизан проникнуть на ближайшую железнодорожную станцию и сесть в вагон, отправлявшийся в Берлин. Экипировка и документы подтверждали, что солдаты-фронтовики отправлялись в краткий отпуск на свидание с близкими в Берлин. Старший из парашютистов имел доступ и пароль к «Арийцу» в Берлине. Второй ничего не знал об этом и шел для страховки первого. А там — как сложатся обстоятельства…

Гестапо вышло на след «Арийца», находившегося на связи у резидента «Альте» в августе 1942 года. Перехваченные радиограммы Москвы берлинскому адресату были расшифрованы, и перед контрразведкой прояснилось новое лицо, предмет слежки и травли — Ильзе Штебе, она же «Альте». Заместитель начальника гестапо, председатель зондеркоманды «Роте капелле» оберштурмбанфюрер Ф. Панцингер, оказавшийся позднее в советском плену, подтвердил, что Ильзе Штебе была выявлена в результате радиоперехвата и расшифровки послания Москвы. Также был упомянут источник информации в МИД Германии, но без дополнительных сведений установить, кто он такой, оказалось невозможно.

Ильзе Штебе арестовали немедленно, в августе 1942 года.

Она происходила из рабочей семьи. Получила специальность секретаря-стенографистки и устроилась со временем в газету. Журналистика была ее заветной мечтой. Появились первые публикации Штебе в различных газетах, в том числе в швейцарских. Как корреспондент работала в Праге и Варшаве. Она была наблюдательна и склонна к глубокому анализу. При ее способностях из нее мог бы получиться крупный журналист. Но все ее помыслы были заняты другим.

В 1928 году она познакомилась с журналистом Рудольфом Хернштадом, членом КПГ, а в дальнейшем сотрудником военной разведки Красной Армии. В связи с этим членство в КПГ ему пришлось приостановить. Ильзе Штебе разделяла политические взгляды Хернштада, была, как и он, убежденной антифашисткой и находилась под его личным влиянием. Именно поэтому она охотно согласилась пойти на сотрудничество с советской разведкой, когда ей было сделано соответствующее предложение.

В 1939 г. они расстались. После нападения Германии на Польшу Штебе с колонной немецких граждан выехала в Берлин. Хернштад еще раньше отправился в Москву. До своего отъезда он предупредил «Арийца», что в Берлине с ним установит контакт Ильзе Штебе, известная ему по Варшаве, и он сможет предложить ей деловые встречи.

Как уже было сказано, Штебе молчала после ареста и не выдала ни одного из шести антифашистов, с которыми она поддерживала постоянную связь. Попытки гестаповцев выбить из нее признания относительно «Арийца» ни к чему не привели. Гестапо хотело, тем не менее, знать, кто скрывался под этим псевдонимом и снабжал разведчицу ценными сведениями. Когда атака на Штебе в лоб провалилась, гестапо стало искать обходные пути.

Тем временем «Ариец», советник МИД Германии Рудольф фон Шелиа, продолжал еще находиться на свободе и ни о чем не подозревал. Он родился в дворянско-помещичьей семье, получил необходимое воспитание, изучал право в Бреслау и Гейдельберге. По окончании высшей школы поступил в МИД и последовательно продвигался по служебной лестнице. Он жил со своей семьей в достатке, но был несколько легкомыслен. Поэтому не примкнул ни к правым, ни к левым. Однако в кругу близких людей, которых у него почти не было, он высказывал критические суждения о политике Германии, министре Иоахиме фон Риббентропе, возмущался по поводу гонений на евреев в Германии и бесчеловечного обращения с побежденными поляками.

В сообщении, отправленном в Москву, Хернштад подробно доложил о Рудольфе фон Шелиа (впредь «Ариец») и отметил, что какой-либо определенной основы для привлечения Шелиа к сотрудничеству нет. Делится он информацией исключительно потому, что видит в лице Хернштада достойного собеседника, с которым можно на равных поделиться сомнениями и уточнить собственные мысли.

Москва порекомендовала разведчику не прекращать разработки «Арийца» и попытаться установить с ним прочные деловые отношения на материальной основе.

Это было логично. В рыночных отношениях, где все продается и покупается, где за услугу надо немедленно отплатить, разумнее всего было подойти к делу с этой стороны. За уже оказанные услуги следовало «Арийцу» заплатить, а его дальнейшие доходы будут зависеть от того, что он сможет предложить. К этому времени он имел ранг действительного советника министерства и возглавлял группу «Отделы по территориальным секторам», в том числе лично занимался вопросами «Центральной и Восточной Европы». Это очень интересовало советскую разведку. Разговор на языке купли-продажи оказался более понятным для фон Шелиа, и тот без большого энтузиазма, но все же согласился.

Не случайно англичане считают, что лучший агент — работающий за деньги. Он выполняет рискованную работу и в соответствии со степенью риска и качеством добытых информационных материалов получает вознаграждение. Правда, англичане всегда были прижимистыми по части вознаграждения, стараясь компенсировать это некоторыми предоставляемыми льготами.

Хотя Шелиа и был в душе антифашистом, он, однако, в 1933 году вступил в НСДАП во время приезда в Берлин в отпуск из-за рубежа. Он долго никому об этом не рассказывал. Остатки совести у него сохранились: вступил в партию нацистов ради карьеры и хвастать тут было нечем. Кроме того, это его подстраховывало от происков завистливых сотрудников и недалеких, мелких агентов гестапо. Когда такой момент наступил и его попытались на службе шантажировать тем, что он до сего времени остается вне рядов НСДАП, Шелиа молча открыл сейф и вынул билет члена фашистской партии с 1933 г., утерев нос своим противникам.

Этот эпизод заставил его надолго задуматься, среди кого он живет, и сделать вывод, что, по-видимому, он правильно поступил, согласившись сотрудничать с Хернштадом.

В Берлине по возвращении из Польши фон Шелиа помог Штебе поступить на службу в МИД. Это давало возможность чаще видеться и передавать ей материалы прямо на службе или в заранее оговоренном месте.

Ильзе Штебе знала, что по личным делам Рудольф фон Шелиа часто выезжал с дипломатическим паспортом в Швейцарию. Она знала, что в момент ее ареста он находился там, и в душе умоляла его прозреть, почувствовать нависшую опасность и скрыться. Но самодовольный и самоуверенный Шелиа не услышал таинственного голоса, да к тому же он не был телепатом. В октябре 1942 года он вернулся из Женевы и позднее был арестован на службе в МИДе.

Какие же улики раздобыло к этому времени гестапо против него?

Захватив ранее одного из радистов, гестапо по его рации сообщило 8 октября в Москву якобы от имени «Альте» просьбу выслать деньги и новые инструкции для ее агента в министерстве иностранных дел, чтобы активизировать деятельность ставшего несколько пассивным сотрудника.

Москва отреагировала уже известным образом. Два надежных агента-парашютиста были заброшены в тыл. Один сразу же попал в руки контрразведки, о судьбе второго точных данных не имеется. Еще до начала допроса дал ценные результаты обыск парашютиста. У него была обнаружена копия старого чека, на котором стояло имя: Рудольф фон Шелиа. Это был вещественный пароль для установления с ним контакта.

После этого гестаповская зубодробильная машина раскрутилась на полную мощность и выбила из «Арийца» все, что только было возможно. Кроме того, он был использован для очных ставок с Ильзе Штебе, создав для нее новые трудности в поединке с гестаповскими палачами. На душе у Штебе было нехорошо: перед мысленным взором стояло изуродованное лицо Рудольфа. Но только ли Шелиа был виноват в случившемся, своем моральном грехопадении? Как и к чему его подготовили партнеры, которым он верил?

Научили ли они его элементарной предосторожности и конспирации? Ответ для Ильзе Штебе был неутешительным.

В своей ставке 21 декабря 1942 года Гитлер утвердил приговор имперского суда от 14 декабря 1942 года Рудольфу фон Шелиа и Ильзе Штебе: смерть советнику на виселице и обезглавливание Штебе на гильотине.

Окончательный вердикт Гитлера скрепил подписью начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженных сил Кейтель.