Вопрос: можно ли куда-то долететь, если у тебя не хватает денег на билет?

Ответ: если ты комсомолец-энтузиаст в Советской стране — запросто!

Ну, не совсем так уж «запросто»… Но если ты обладаешь обаянием Степана Самарина и его напористостью, а главное — уверенностью в своем предназначении и уготованной тебе выдающейся роли в судьбе отечественной геологии, то удача непременно улыбнется. Найдется добросердечная девушка-стюардесса, которая согласится помочь. И командир экипажа не станет возражать. В самолете всегда отыщется место для такого пассажира.

Вырвавшись из-под маминой опеки, Степан Самарин без страха и колебания препоручил свою жизнь в руки большой семьи — советского народа. Поэтому он и написал маме, чтобы та не волновалась за него. Собственно, уехав из Москвы, он не покинул родного дома. Везде — его дом! Вот эти необъятные, необозримые просторы, которые видны из окна иллюминатора, — они тоже его родной дом…

Однако когда самолет приземлился в аэропорту Каменногорска, Степан на мгновенье почувствовал себя как на незнакомой планете. Легко «покорять Сибирь», летая над ней. А сейчас ему предстоит пройти по ней пешком, даже не зная, где его цель.

Он огляделся по сторонам.

Небольшая взлетная полоса, маленькое здание на краю поля — диспетчерская. И, собственно, здание аэропорта — еще одно небольшое, одноэтажное здание из толстого стекла и серого бетона. И… всё.

Степан попрощался с доброй стюардессой:

— Спасибо вам.

Она засмеялась:

— Обещание твое в силе?

— В силе, — ответил Степан. — Если ты сама не передумаешь.

Она поцеловала его в щеку.

— Какой ты скорый…

— А что? — ответил Степан. — Я мужчина сознательный. И за слова свои отвечать готов хоть сейчас.

Умоляя посадить его на самолет, он утверждал, что согласен жениться на любой из стюардесс. «А если у нее будет бородавка на носу?» — смеялись девушки. «Все стюардессы — красавицы, — серьезно отвечал Степан. — Это и в Конституции записано». — «Ничего там не записано…» — «Вы плохо читали», — обвинил их Степан.

Теперь, прощаясь, стюардесса напомнила ему то полушутливое обещание.

Степан сказал ей:

— Если ты действительно этого хочешь, то я от своего не отступлюсь.

— В Междуреченске нет ЗАГСа, — сказала девушка как будто разочарованно. — Не то поймала бы тебя на слове.

Она ушла, не оборачиваясь, в здание аэропорта, а Степан, обременив себя сумкой, потащился в самый конец взлетной полосы, где стояли и разговаривали какие-то люди.

— Товарищи! — громко произнес Степан.

На него не обратили ни малейшего внимания. Как разговаривали — так и продолжали. Но ничто не могло поколебать счастливого расположения духа восходящего светила советской геологии.

— Товарищи! — повторил он еще громче. — Прошу вас!

Один или двое замолчали и наконец посмотрели на него. Степан не заметил, как в глазах каменногорцев засветилась насмешка. Он вообще не предполагал, что выглядит смешно: в кедах, в городской курточке, с нелепой сумкой через плечо. Залетная птица, московский щеголь.

— А не подскажете, где здесь можно найти геологов? — спросил Степан.

Наверное, мама бы сейчас ему сказала: «Ты еще спроси, где найти иголку в стоге сена. Искать геологов в Сибири! Ну, Степка, даешь!..»

Однако Степан не обладал маминой мудростью. Он собирался совершать ошибки. Собственные ошибки. И учиться на них.

И совершенно неожиданно один из собеседников кивнул ему головой.

— Геологи? А чего их искать! Вон они, в самом конце полосы!..

— Спасибо, отец! — весело вскричал Самарин и почти побежал к группе людей, на которых ему указали.

Его провожали насмешливыми взглядами. Много таких прибывало на большие стройки пятилетки. Исполненных комсомольского рвения и желания быть полезным Родине на самых тяжелых участках работы. Свирепые морозы со снежными бурями, летняя жара с духотой и гнусом, тяжелый труд и условия жизни, мало отличающиеся от каторжных, — все это очень быстро охлаждает пыл юных энтузиастов. Какими циничными и «умудренными» возвращаются они назад, в большие города!..

Хорошо, что Степан не знал всего этого. Поистине, порой отсутствие жизненного опыта — не недостаток, а благо…

Люди на взлетной полосе действительно были геологами. Собственно, геологов было двое — начальник экспедиции Владимир Архипович Ухтомский и его помощник, Егор Савельевич Лялин. Остальные трое — рабочие, которых начальнику экспедиции прислали из местного управления.

Ухтомский был в числе тех, кому принадлежала честь открытия Новотроицкого нефтяного месторождения. Непосредственно при его участии была проделана большая часть работ по аэрофотосъемке Западной Сибири. Огромная территория была исследована методами сейсмической и магнитной разведки, пробурены сотни поисковых скважин. Останавливаться на достигнутом он не собирался. До пенсии ему оставалось еще больше десяти лет — и хотел бы Ухтомский поглядеть на того смельчака, который предложит ему уйти «на покой»… «Списать себя за штат не позволю, — говорил он. — Разве что болота здешние меня угробят…»

Лялин, ровесник Ухтомского, неотлучно находился при нем уже почти два десятка лет. Вместе они проделали огромный путь — и все же трудно было представить себе людей, которые так разительно отличались бы друг от друга. Ухтомский — большой, крепкий, молчаливый, уверенный в себе и своем деле. Лялин — худой, суетливый, легко краснеющий, говорливый. Сложно было понять, как уживаются эти двое. И тем не менее они оставались неразлучны и понимали друг друга без слов.

Ухтомский делал записи в дневнике — переписывал содержимое ящиков, доставленных по воздуху из областного центра. Количество тушенки, сгущенки, крупы, чая. Желательно, конечно, побольше — но сколько уж выделили.

Ящики, выставленные на поле, выглядели сиротливо. Ветер трепал брезент, которым их прикрыли от возможного дождя. Ухтомский, в плаще-палатке, выглядел как будто сердитым, хотя — Лялин знал — он был спокойно счастлив. Вот такое состояние — спокойного счастья — охватывало их обоих каждый раз, когда они выезжали в экспедицию. В этот раз зимовать решили в Каменногорске, не возвращаться домой. Иначе не успеть к весне обработать все собранные за сезон данные.

— Между прочим, Владимир Архипович, вы тут рассиживаетесь, — сказал Лялин, беспокойно озираясь по сторонам, — а рабочие опять все сплошь из «химиков».

Ухтомский медленно поднял на него взгляд, как бы ожидая продолжения.

— Это становится тенденцией, — сказал Лялин. — А нормальных рабочих взять неоткуда. Хоть бы допризывников каких-нибудь прислали, чтобы не шлялись без дела между школой и армией!.. Так ведь нет. Свободных рук в Междуреченске попросту нет. И я никак не могу получить остаток продуктов, хотя все накладные подписаны. Начальник склада куда-то исчез… Говорят, личное дело. Что я должен думать? Объявление висит уже третий день.

— Егор Савельевич, вы меня страшно утомляете, — произнес Ухтомский. — Вы же знаете, что я терпеть не могу подобных разговоров…

— Уж придется вам потерпеть, Владимир Архипович, — огрызнулся Лялин. — Коль скоро всевышней волею Зевеса назначены вы начальником… Так я говорю, начальник склада…

— В тех ящиках что? — перебил Ухтомский, показывая карандашом на два крайних ящика.

— Там? Макароны и пшено.

— Груз весь? Или еще осталось?

— Весь.

— Хорошо, — сказал Ухтомский и сделал еще несколько пометок у себя в тетради. — Все не так плохо.

— Как вы планируете разобраться с камеральной работой, если квалифицированной рабочей силы не предвидится? — настаивал Лялин.

Трое рабочих покуривали в стороне. Начальство, под которым им предстояло работать, было не хуже и не лучше всякого другого. Даже, пожалуй, лучше — ученые, они ведь все на голову слабые. Погружены, так сказать, в идеальный мир. Пока они решают свои мировые вопросы, у простого человека остается время спокойно подымить и насладиться ничегонеделанием.

В этот самый момент к геологам приблизился Степан Самарин: старая спортивная сумка с изображением ракетки через плечо, брючки-ботиночки и курточка. Зато взгляд светится.

— Здрасьте, — сказал Степан.

Ухтомский медленно поднял голову от своих записей и уставился на дивное явление.

— Здравствуйте, товарищи, — повторил Самарин. — А как бы мне увидеть самого главного?

Ухтомский перевел взгляд со Степана на своего незаменимого Лялина.

— А это еще что такое? — осведомился он у всезнающего Егора Савельевича. — Откуда вы это взяли, Егор Савельевич?

— Ниоткуда… Я этого ниоткуда не брал, — сказал Лялин.

— Между прочим, я — Степан Самарин. Буду геологом… со временем.

— Ясно, — молвил Ухтомский, возвращая взор обратно к Самарину. — А я — Ухтомский Владимир Архипович. Стал геологом. Уже.

Последнее слово он произнес с особенным нажимом. Самарин, человек интеллигентный, оценил эту легкую игру интонаций и засиял счастливой улыбкой.

— Ну, значит, я — по правильному адресу! — воскликнул он. — Значит, так. Я готов к самой тяжелой работе. Вы можете доверять мне. Я — очень ответственный.

Ухтомский вздохнул, закрыл тетрадь. И заговорил, обращаясь не к Самарину, а к Лялину:

— Вот видите, Егор Савельевич! А вы говорили, будто в Междуреченске нет свободных рабочих рук. Ну как же нет, когда вон какие кадры сами к нам приходят, на добровольной основе… Вы гляньте только на него… По лицу видно, — он указал почему-то на легкомысленные кеды Самарина, — что из самой Москвы!

— Точно, — молвил Самарин, несколько удивленный проницательностью Ухтомского, — из самой Москвы… А как вы догадались?

— Это же очередной романтик, Владимир Архипович, — болезненно сморщился Лялин. Он даже не смотрел на Степана, как будто один только вид московского щеголя причинял ему невыносимое страдание. — Он ведь сбежит через месяц…

— А ничего, что я здесь стою? — осведомился Самарин, перестав улыбаться. — А вы тут меня обсуждаете… Это ведь неприлично!

— Прилично, прилично, молодой человек, все очень прилично… — рассеянно ответил Лялин, по-прежнему на него не глядя.

— Вы, между прочим, делаете выводы, ничего обо мне не зная, — настаивал Самарин. Теперь он обиделся по-настоящему.

Ухтомский неожиданно сказал:

— А ведь он прав, Егор Савельевич. Он прав. Почему мы делаем выводы, даже не дав молодому человеку шанса показать себя? Вдруг он действительно такой ответственный и… как он там еще говорил? Надежный?

Гримасой Лялин выразил глубочайшее сомнение. Но Ухтомский уже принял решение.

— Ставьте его на довольствие… Видите — копытами бьет! Пора грузиться. Машина сейчас будет…

Действительно, к краю поля уже подъезжал грузовик, и рабочие с досадой гасили папироски.

— Ага, — сказал Ухтомский удовлетворенно. — Ну вот что, энтузиаст. Видишь ящики? А вон там — машина. Бери — грузи.

— Ясно, — обрадовался Степан.

Он наклонился, спортивная сумка соскользнула с его плеча и плюхнулась на землю. Лялин посмотрел на это иронически, но промолчал. Ухтомский поверил в паренька. Очень хорошо. Пусть паренек трудится на благо экспедиции. Оплошает — у Лялина появится повод проедать Ухтомскому плешь. Окажется стоящим человеком — тем лучше. Можно подумать, Лялин желает плохого… Просто обстоятельства постоянно так складываются, что пессимист Лялин почти всегда оказывается прав. Впрочем, это частные обстоятельства так складываются. А общее дело все-таки делается. И в конечном счете выходит, что прав оказывается оптимист Ухтомский. Месторождение-то они открыли! И впереди их ждут новые открытия и достижения. А какие трудности придется преодолевать — это дело десятое.

* * *

Сейчас семья Царевых состояла из брата и двух сестер — Веры и Вари. Когда-то в Каменногорске это была едва ли не единственная семья, где не пили ни водки, ни самогона. Над «образцово-показательными» Царевыми посмеивались соседи. Предупреждали: совсем уж не пить — не уважать ни земляков, ни себя. «Мы же не за алкоголизм, — говорили матери Царевых ее приятельницы. — Боже упаси! Мой-то как нажрется — так и на человека не похож… Но понемножку — это можно. Даже полезно. Доктора рекомендуют — от давления и от усталости. Аппетит опять же лучше».

Когда все началось?.. Сейчас уж и не вспомнить… Сначала отец перешел на другую работу, менее тяжелую, чем на лесопилке, — устроился в магазин рубщиком мяса. Сразу стало легче жить. Но это только сперва — а потом наступил день, когда он возвратился домой пьяным. В первый раз мать решила не делать из этого «истории». Глеб, старший сын, пытливо разглядывал отца, красного, потного, со слюнявым ртом. Осознавал — папа теперь настоящий мужик. Дочка Вера смеялась, отец показался ей ужасно забавным. А маленькая Варька перепугалась и расплакалась…

Через полгода отца посадили. В магазине обнаружилась большая растрата. Искали виноватого — и, как водится, нашли. После этого начала пить и мать…

Младшие Царевы осиротели, когда Глебу было восемнадцать, Вере — пятнадцать, а Варьке — тринадцать. Глеб пошел на ту же лесопилку, где начинал отец. Фактически он заменил сестрам родителей. В городке об этом знали, уважали Глеба… и подносили ему стопочку, как взрослому.

В отличие от отца, так и сгинувшего где-то в исправительных учреждениях, Глеб Царев пил с умом. Совсем от алкоголя никогда не отказывался, но и меру соблюдал. В двадцать пять он обладал огромной физической силой. Но главной его силой был авторитет: в определенных кругах каменногорских обывателей Глеб Царев пользовался большим уважением. Если он позовет на помощь — придут здоровенные ребята с лесопилки и наваляют кому следует.

Поэтому сестры были за таким братом как за каменной стеной. Но уж и Глеб считал себя вправе решать их судьбу и определять, какой жених подходит сестренке, а какого лучше отшить.

Варька пока была еще маленькая и больших проблем брату не доставляла, а вот с Верой уже начались неприятности.

Сначала-то все оно складывалось наилучшим образом. За Веркой стал ходить один парень с лесопилки, Глебов приятель. Глеб всячески покровительствовал этому союзу, подталкивал Верку к Костяну. Костян ухаживал не без шика — подарил отрез на платье, приглашал в кино и на танцы. В конце концов Вера сдалась.

Глеба как-то очень удачно не оказалось дома, когда Костян в очередной раз провожал Веру после танцев.

— Я зайду, Вер? — спросил он. И, не дожидаясь разрешения, просочился за дверь.

— Ну, я не знаю, Костик, — нерешительно ответила Вера. — Варька дома.

— Да ее небось из пушки не разбудишь, — усмехнулся Костян. — Эти младшие сестренки дрыхнут без просыпа, уж я-то знаю — у меня самого такая… А ты чего стесняешься, Вер? Это ведь у всех бывает…

— У меня… в первый раз, — выговорила Вера, краснея.

— Ну ничего, ничего, — бормотал Костян, пьянея от одного только ее смущения.

Он принялся расстегивать на ней блузку, и Вера, как это говорят, «сомлела».

— Ты только не торопись, — прошептала она.

Костян сказал:

— Не бойся. Тебе понравится.

И повалил ее на тахту.

Он ушел через два часа, довольный, посвистывающий. Вера осталась лежать на тахте. Она даже не встала, чтобы закрыть за ним дверь. Тихонько плакала в подушку. Еще через час возвратился Глеб. От него пахло водкой.

— Вера, ты дома? — бодро спросил он.

Она с трудом села.

— Где ты был?

— Гулял… А ты что такая зареванная?

— Костян… — сказала Вера.

— А, — кивнул Глеб. Он взял из буфета бутылку водки, два стакана, уселся за стол. — Иди сюда, выпьем.

Вера подсела на краешек стула.

— Так ты… все знал? — догадалась она вдруг. — Ты нарочно из дома ушел?

— Можно сказать и так, — кивнул он, наливая водки себе и сестре. — Не плачь, Веруня. Такое у всех бывает в первый раз. Потом точно понравится.

— Ты меня… ему продал! — воскликнула Вера.

— Ты пей! — строго приказал Глеб и ткнул ее в губы стаканом. — Пей, легче будет. Я хочу тебя с Костяном поженить. Он из местных, на лесопилке на хорошем счету, да и связи у него в городе…

— Ненавижу его и тебя, — сказала Вера. Она быстро проглотила налитую в стакан водку и ушла к себе. Закрылась в комнате. Глеб только плечами пожал. Утро вечера мудренее. Всякое горе нужно заспать. А проснется Вера — будет сговорчивей.

Но не оказалась сестра сговорчивей. Наоборот — про Костяна даже слышать не хотела. Одно твердила — «ненавижу его». Костян, кстати, тоже к Вере после того случая охладел. «Интерес у меня пропал, — объяснял он Вериному брату по-простому, — больно уж она оказалась сговорчивая… Я только постучался в дверь, а она сразу и открыла. Какая из нее будет жена? Смех один. Ты уж, Глеб, на меня не обижайся… Не хочу я на ней жениться. Пройденный этап. У тебя там вторая сестренка созревает, эта порох…»

Глеб был совершенно трезв и потому Костяну ничего не сказал. Только посмеялся, похлопал его по плечу. А через несколько дней с Костяном произошел несчастный случай на производстве. Придавило бревном, да так неудачно — мамочки мои! — что перебило позвоночник. Приезжал следователь, младший лейтенант Харитонов, тоже из местных. Опрашивал товарищей пострадавшего. Долго беседовал с Глебом Царевым и даже пил с ним, самую чуточку — из вежливости. Товарищ Харитонов помнил, как сажали Царева-старшего, как велось следствие по делу о замерзшей в пьяном виде мамаше-Царевой (ее нашли зимой неподалеку от магазина, уже окоченевшую)… В конце концов дело о несчастном случае на производстве было закрыто. Виноватым в случившемся был признан сам Костян. Он нарушал технику безопасности и вообще в то утро был уже выпивши. Так что полагалась ему мизерная пенсия по инвалидности — и на этом все.

Глеб навестил Костяна в больнице. Костян лежал на койке и глядел в потолок.

— Ну что, Костик, не лучше бы тебе было жениться на моей сестре? — со злой улыбкой спросил Глеб.

Костян не ответил.

— Будешь ссать под себя до конца дней, — пообещал ему Глеб.

И ушел.

— Какой хороший этот Глеб Царев, — проговорила санитарка, заглядывая к Костяну после ухода Глеба. — Навестил товарища. Другие-то с лесопилки и носу не кажут…

Когда Верка устроилась на работу в библиотеку, Глеб поморщился — слишком уж на виду сестренка. В эту их библиотеку ходит кто ни попадя. И что самое неприятное — полно чужаков. Нефтяники Глебу не нравились абсолютно. Понаехали со всех концов страны, ни родни, ни знакомств, и о человеке ничего толком сказать нельзя… То ли дело — местные: тут все на виду. Если дадут промашку — то с ними можно как с Костиком. А на нефтяников у Глеба управы никакой нет. Уйдет сестрица из-под братнина надзора, ой уйдет…

Когда Вера объявила о скором своем замужестве, Глеб напрягся. Сам-то он сеструхе, понятное дело, ничего говорить не стал, но положил себе в голову тяжелую мысль: расстроить этот брак во что бы то ни стало. Разведал стороной про жениха. Виталий Казанец. Красив. Сердцеед. Вроде как передовик производства. Во всяком случае, план всегда выполняет, в бригаде им все довольны. Следит, чтобы премиальные всегда выплачивались. Выработка у него не выше, чем у Векавищева. Но Векавищев частенько сидит без всяких премиальных. Чего не скажешь о Казанце. Вывод? Вывод: мужик умеет делать дела.

Но это еще не повод отдавать ему Верку… Плюс к тому, рассудил Глеб, такой человек имеет к себе большое уважение. Надо бы переговорить с ним.

Он встретил Казанца в магазине. Виталий с приятелем покупали консервированные овощи.

— Слышь, ты — Виталий Казанец? — обратился к нему Глеб.

Казанец глянул на приятеля, кивнул ему:

— Иди, я догоню. Видишь — тут разговорчик наклевывается.

— Я снаружи подожду, — предупредил приятель и вышел.

— Я Казанец, — подтвердил Виталий.

— Глеб Царев, — представился Глеб. — Брат, стало быть, невесты твоей, Веры. Понял теперь?

— Понял — что? — удивился Виталий.

— Что я Верке заместо отца с матерью был, — пояснил Глеб. — Самый близкий ее человек. А ты со мной даже познакомиться не хочешь.

— Придет время — познакомлюсь, — сказал Казанец спокойно. — А чего ты меня разыскивал-то? Я бы сам к тебе пришел.

Глеб пожал плечами.

— Сейчас такое время — уже не знаешь, чего от людей ожидать. Тебе Верка давно понравилась?

— Порядком, — сказал Виталий. — Девушка видная, белокурая. Мне такие нравятся. И характер у нее хороший. Ее немножко того… пообломать, и будет отличная жена. Готовить научу, рубашки гладить.

По повадкам Казанца Глеб безошибочно определил: в его семье отец, случалось, бивал мать. «Учил» ее кулаками уму-разуму. И Верку та же участь ожидает.

Все хорошо, да вот только не забил бы этот умник Верку совсем до смерти…

Глеб не был плохим человеком. Он по-своему любил сестер и желал им добра.

— Слышь, Виталий, — сказал Глеб, — а что ты скажешь, если узнаешь, что невеста твоя… того… уже была в употреблении?

— Что? — потемнел лицом Казанец.

— То! Что слышал! — повторил Глеб. — Пользованная она, понятно? Уже побывала под мужиком. А теперь за тебя замуж собралась. Ну, что скажешь?

— Убью сволочь! — прошептал Казанец. — Кто?

— Кто — тот уже не жилец, — ухмыльнулся Глеб. — А вот ты сам как поступишь?

— Я? — Виталий изогнул красивые брови. Казалось, его изумляет подобная постановка вопроса. — По-твоему, я возьму за себя порченую девку? Вот еще! Только объясни, зачем ты-то меня предупредил?

— А что? — удивился в свою очередь Глеб. — Я, по-твоему, должен был правду скрывать? Она бы все равно наружу вышла, эта правда…

— Тебе, наоборот, надо бы о счастье сестры заботиться…

— Я и забочусь, — спокойно ответил Глеб. — Я по тебе сразу понял, что ты мужик настоящий. А настоящий мужик не простил бы жене такой обиды. До конца Веркиной жизни попрекал бы ее, а при случае бил бы. И она бы слова тебе поперек не сказала. Мне оно надо — чтобы ты ее в гроб раньше времени загнал?

— Ну, ты, я погляжу, хорошего обо мне мнения! — хмыкнул Виталий, не то обиженный, не то, наоборот, польщенный.

— Еще скажи, что я ошибаюсь.

— Нет, — подумав, покачал головой Виталий. — Не ошибаешься ты… Ну, прощай, Глеб.

Он сунул Цареву руку на прощание и вышел из магазина. Глеб выглянул в окно. Он видел, как Казанец подходит к своему товарищу, говорит ему что-то коротко и как оба они преспокойно идут прочь. По тому, как держался Казанец, Царев понял: нефтяник не слишком-то огорчен известием о своей невесте. Разрыв помолвки с каменногорской девушкой для него практически ничего не значит.

— Ну ты, Царев, даешь! — покачала головой продавщица, которая слышала весь этот разговор. — Собственную сестру сдал!

— А ты молчи, Никитична! — взъелся вдруг Глеб. — Этот Казанец ее бы точно убил за обиду, помяни мое слово. Да я жизнь Верке спас. И теперь мне никто даже спасибо не скажет. Верка первая глаза выцарапает… Дай лучше мне папирос. И… Водку привезли?

— Привезли, — неприветливо ответила Никитична. — С тебя всего пять рублей.

— Чего это пять? — надулся Глеб.

— Еще долг с прошлого раза остался.

— Хороши вы все — только деньги и умеете с человека тянуть… — проворчал Глеб, расставаясь с пятеркой.

Разговор с Верой состоялся у Казанца в библиотеке. Она, змея подколодная, обрадовалась его приходу, рассиялась вся. Ну еще бы, нашла дурака, который грех ее покроет! Прямо ластится вся.

— Пусти-ка. — Виталий снял со своей шеи ее руки, отодвинул Веру от себя.

Та продолжала улыбаться.

— Ты чего, Виталька? — весело спросила она. — Ты чего такой серьезный? На работе что-то случилось? Или, может, книжку пришел почитать? У нас интересные новинки приехали с последним рейсом. «Друзья и враги Анатолия Русакова» — отличная книга. Не оторваться! Хочешь, я тебе без очереди дам — по знакомству?

— А ты ведь многим вот так, по знакомству, даешь? — спокойным тоном спросил Виталий.

— Книг не хватит, если всем знакомым давать… — начала было Вера и вдруг смысл сказанных Казанцом жестоких слов дошел до нее. Ее глаза расширились. — Ты чего, Виталька? Ты о чем?..

— Да о том, — сказал Казанец. — Вот именно о том самом. Многим, спрашиваю, даешь?

— Я… — Вера заплакала. Она сразу поняла, в чем дело. Откуда-то Виталий узнал о ее неудачном романе с Костяном. — Виталька, что тебе про меня наговорили?

— Очевидно, правду, — сказал Виталий безжалостно. — Иначе ты не стала бы так реветь. Я ведь по твоему лицу все вижу, Вера. Можешь не притворяться. Не народилась еще женщина, которая своим притворством сбила бы Виталия Казанца. Так что не прикидывайся невинностью. Кто у тебя был?

— Кто был, того нет, — прошептала Вера, заливаясь слезами.

— Да мне, в общем, и неинтересно, — продолжал Казанец. — Я одно тебе скажу, Вера. Я тебя считал за честную девушку. Мы когда гуляли — я до тебя и пальцем не дотрагивался. А тут я узнаю, что кто-то другой до тебя не то что пальцем… Может, у городских так принято, я не знаю. Может, теперь в больших городах на это вообще не обращают внимания. Только я, Верочка, родом из деревни. И у нас в деревне таким, как ты, мазали ворота дегтем. А раньше еще бы и волосы остригли. Только ты сама себя остригла. И с Машкой этой дружишь. Мне бы раньше-то внимание обратить, кто у тебя в подружках. А Машку муж бросил, она разведенка. Чему хорошему она научить может? Как мужа не слушаться?

— Виталик, что ты говоришь такое! — в ужасе закричала Вера.

Он повернулся, чтобы уйти. Она с воем повисла у него на плечах.

— Погоди, Виталик! Погоди, ты послушай!.. Я же люблю тебя!

Он высвободился, повернулся, ударил ее кулаком по лицу. От удара она отлетела на несколько шагов, стукнулась о стену. Казанец слышал, как лязгнули у нее челюсти.

— Не подходи ко мне больше, шлюха, — сказал он. И вышел из библиотеки, хлопнув дверью.

Маша вернулась на работу спустя минут двадцать. Пришла веселая, с холодными от ветра, румяными щеками, принесла банку консервированного сока.

— Живем, Верунь! — закричала она с порога. — Будем с витаминами!

Подруга не ответила. Тогда Маша поставила трехлитровую банку на стол, где в ящике хранились картотека новых поступлений и список очереди читателей. Быстро прошла между стеллажами.

— Где ты, Вера?

Она услышала всхлип, донесшийся из самого дальнего края. Побежала туда.

— Что случилось? Почему ты плачешь?

Лицо подруги было неузнаваемо. Оно распухло и покраснело, один глаз заплыл. Слезы безостановочно текли по щекам. И из носа тоже текло. Вера сидела на полу, обхватив руками колени, и безутешно рыдала.

— Так, — сказала Маша, как только первоначальный ее ужас прошел. — Ну вот что. Немедленно идем умываться. Это безобразие — так распускаться!

Она заставила Веру встать на ноги и потащила в заднюю комнату — бытовку. Налила в таз воды из кувшина, сунула Верино лицо в холодную воду. Вера подчинялась как ребенок, безвольная, безучастная. Маша усадила ее на стул, вытерла полотенцем.

— Кто тебя ударил? — спросила она.

— Виталик, — прошептала Вера.

— Кто? — не поверила своим ушам Маша.

— Казанец, — сказала Вера в полный голос. — Что тут непонятного? Он.

— Почему?

— В знак разрыва помолвки, — криво улыбнулась Вера. И слезы снова полились из ее глаз. — Ох, Маша! До чего я несчастная! Ведь теперь все узнают!.. Ославил он меня… Никто меня не возьмет.

— Что за глупости! Что значит «ославил»? — рассердилась Маша.

— Да то, — тяжело вздохнула Вера. — Он узнал, что у меня был уже один… мужчина… — Она процедила это слово между зубов, как будто произносила что-то очень неприличное. — Ну, до свадьбы. До Виталика.

— Каменный век какой-то! — воскликнула Маша. Уже и Гагарин в космос полетел, и атомная энергия открыта — а они все вывешивают на дверях простыни с кровавыми пятнами. Не понимаю я этого. Мы живем в новую эпоху, когда женщина освобождена от унизительного ярма… И тут же такое отношение…

— Это в городе освобождена, а Виталик из деревни, у них там строгие понятия, — пробормотала Вера.

— Это он тебе так сказал? — Маша прикусила губу. — А я тебе вот что скажу, Вера. Очень хорошо, что ваша свадьба не состоялась. Изломал бы он тебе жизнь — с его строгими понятиями. Любовь и уважение женщины нужно заслужить. А если их выколачивать из нее кулаками — то не любовь это будет и не уважение, а страх. Обычный рабский страх. Знаешь, как говорили древние римляне? «Сколько рабов — столько врагов»… Такому мужу жена в доме — первейший враг. Вот так-то, Верочка. Давай лучше сок пить. Мне Никитична оставила, под прилавком прятала. «Забирай, — говорит, — Машенька, пока ревизия не пришла…»

— А чего это она тебе сок оставила? — спросила Вера, приглаживая растрепанные волосы.

— Говорит, больно вид у меня дистрофический, — засмеялась Маша. — Жалеет она нас. Меня — что я разведенка, а тебя теперь будут жалеть потому, что ты брошенка. Только и то, и другое — предрассудки. Вот увидишь, Вера, наше с тобой счастье еще впереди. Встретится и тебе человек, который будет тебя уважать и любить по-настоящему. И ни на что не поглядит, ни на прошлое твое, ни на родню…

— Точно! — ахнула Вера. — Родня! Это ведь Глеб, это он, ирод, рассказал!.. Это он Витальке все рассказал про меня!

— Глеб? Твой брат? — удивилась Маша. — Зачем это ему?

— Глеб — тиран, — сказала Вера. — Он нас с Варькой любит, защищает, но он тиран. Ему надо, чтобы все по-евонному выходило. А если что не так — все силы приложит, но наши планы разрушит. Мы ему под рукой нужны. Точно, он все подстроил.

— Ты его благодарить должна за то, что Казанец себя еще до свадьбы проявил, — твердо произнесла Маша. — И все, довольно о них. У нас с тобой своя жизнь. И, кстати, своя работа. Так что, Веруня, за дело!

* * *

Казанец действительно считался соперником Векавищева в том, что касалось производственного процесса. Меньше всего Казанца беспокоило, пойдет нефть или нет. Пойдет — хорошо. Не пойдет — свой план по бурению он выполняет. А если что-то не совсем сходится, то всегда можно приписать какую-нибудь цифру побольше. Бумага и не такое стерпит.

Виталий Казанец был моложе Векавищева на десять лет, следовательно, он был и перспективнее. И кроме того, Виталий многие вещи хватал на лету и понимал намеки.

Именно по этой причине Михеев и сделал ставку на Казанца. Когда Виталий приехал в управление, Михеев подождал, пока тот выйдет от Бурова, и помахал ему рукой.

— Казанец, идите сюда.

Виталий, ни о чем не спрашивая, скользнул в кабинет. Дорошина не было на месте — наверное, опять где-то на объекте. Поднимает боевой дух речами о партийной дисциплине.

— Я слушаю вас, Василий Игнатович, — сказал Казанец, усаживаясь без приглашения.

— Вы знаете о методах, которыми пользуется Векавищев? — без предисловий начал Михеев.

— Это вы про коробок-то? — усмехнулся Казанец. — Про этот коробок все уже слыхали… Будто бы есть у Векавищева заветный коробочек спичек. И он его подбрасывает, а потом смотрит, как ляжет. Если ляжет на ребро — значит, нефть есть… Анекдот.

— Вы верите? — спросил Михеев.

— Во что? — поднял брови Казанец. — В коробок? Это же, простите, чушь, непозволительная сознательному советскому человеку, коммунисту… Векавищев какую-то там теоретическую базу под это подводит. Мол, ни разу еще не обмануло. Мол, в нашем деле одной науки мало, и даже везения мало, а необходимо еще что-то вроде чуда. И приметы, мол, — дело великое.

— Значит, считаете ерундой?

— Да. Считаю. — Казанец посмотрел Михееву в глаза. — А что? К чему этот разговор? Пятиминутка борьбы с суевериями?

— Вроде того… Я тут слышал, — Михеев подался вперед, впился в Казанца взглядом, — случайно, как Буров говорил Дорошину: мол, у Векавищева-то коробок на ребро встал — скоро нефть пойдет.

— Ясно, — кивнул Казанец.

Михеев никак не отреагировал на двусмысленный тон собеседника. Извиняться за то, что подслушивал, он не собирался. В конце концов, общее дело делают.

— Я уже, конечно, сообщил наверх, — Михеев поднял палец к потолку, — о состоянии дел на буровой. В обкоме уже знают. В докладной записке я излагаю мою точку зрения на происходящие события. А это особенно важно в связи с предстоящим визитом Косыгина.

— Кого? — переспросил Казанец.

— Косыгина Алексея Николаевича, — веско подтвердил Михеев. — Председателя Совета Министров СССР. Как это вы не знаете? Мне казалось, все уже в курсе.

— Это вы, небожители, в курсе, — ответил Казанец. — А мы простые смертные.

— Ну вот что, «простой смертный»… Давайте-ка поговорим начистоту. Как у вас идет бурение?

— К первой тысяче подбираемся.

— Помощь нужна?

— Не откажусь.

Казанец пристально посмотрел на Михеева. У того явно что-то было на уме. Что ж, Виталий Казанец не станет торопить начальство, задавать нервирующие вопросы. Подойдет время — начальство само выложит, чего добивается. А уж дело Казанца — не разочаровать.

— Значит, так, — кивнул Михеев, — ты набросай мне списочек, что тебе нужно в первую очередь… Я поспособствую. Если ты, Виталий, первым в управлении добуришься до нефти, то обещаю выбить тебе квартиру в новом доме. Так сказать, подарок к свадьбе для передовика производства.

— А, — протянул Виталий, — к свадьбе…

— А что? — Михеев улыбнулся. — Вера — девушка видная. Когда вы с ней в выходные прогуливаетесь, от вашей пары просто глаз не оторвать.

«Тебе от Верки, от паскуды, глаз не оторвать, — мгновенно перевел Казанец сладкую речь Михеева на язык суровой обыденности. — На нее облизываешься… Ничего, скоро она тебе достанется».

— Ну так что? — продолжал Михеев бодрым тоном. — Готов ты положить Векавищева на обе лопатки? За мной не заржавеет. Впрочем, с ответом не тороплю…

— А что торопить или не торопить, — ответил Казанец спокойно, — я всегда готов. Как юный пионер. Вот прямо сейчас и говорю.

— Молодец, — обрадовался Михеев. — Такой боевой настрой — по мне!

Казанец лениво поднялся и, не прощаясь, вышел. Ему нравилось, как складывались события. Заручиться поддержкой партийной власти, положить на лопатки задаваку-Векавищева, буровского дружка… Заманчивая перспектива. А квартиру в новом доме он в любом случае получит, так или иначе. Понадобится — женится на какой-нибудь другой девушке. В городе для красавца-бригадира невеста найдется. Стоит только позвать — любая прибежит. Тем более если обещают квартиру в новом доме.

* * *

Галина, жена Григория Александровича Бурова, была не такой уж «сложной» натурой, какой считал ее Векавищев. Наоборот, с точки зрения обыденной логики все обстояло достаточно просто и сводилось к одному-единственному: Галина устала от кочевой жизни и мечтала обзавестись наконец тем, что называлось «нормальной семьей». Это можно было бы назвать разочарованием, можно — взрослением… Можно, наверное, и предательством, если быть таким жестким ригористом, как Векавищев.

Галина родилась в Москве. Закончила школу с отличием. Носила длинную косу, которую остригла в день поступления в институт. Косу было жаль, но больно уж много с ней хлопот, а современной студентке, которой хотелось и в учебе не отставать, и на выставках бывать, и на концертах, поэтических вечерах, и в кино, некогда тратить время на такие глупости, как прическа. «Галочка, ты бы лучше следила за собой», — вздыхала мама. Но вздыхала она напрасно. Галине с ее сияющей молодостью вовсе не требовалось как-то особо «следить за собой». Провела расческой по пышным волосам, надела простую белую блузку к простой темной юбке — и хоть в кино ее, в самом деле, снимай, до того хороша.

Щипцы для завивки, хитроумные приспособления для окраски волос, даже такую распространенную вещь, как папильотки, Галина презирала всем пылом своей юной души. «Количество мозговых клеток, мама, весьма ограничено, и я не имею права расходовать их на такую чушь!» — заявляла она весело. Мама только вздыхала и махала рукой.

Галина училась в педагогическом институте, собиралась преподавать детям русский язык и литературу. Эту специальность она считала одной из главнейших, наряду с медициной. «От нас зависит, какими вырастет будущее поколение! — с жаром объясняла она родителям свой выбор. — Представьте себе только, какая на нас лежит ответственность! Больше, чем на врачах. Если врачебная ошибка заметна сразу, то ошибка педагога может сказаться спустя десяток лет… и уже непонятно, как исправлять ее. Нет, мы, педагоги, должны очень тщательно подходить к нашему делу…» Родители вздыхали. Их обоих немного пугал идеализм дочери.

До четвертого курса Галина не заводила серьезных отношений с мальчиками. Сначала родители одобряли это. Действительно, следует сперва закончить вуз, а уже потом думать об обзаведении семейством. Разумеется, не стоит заводить много детей. Дети всегда были проблемой. Просто раньше об этом не принято было говорить, а сейчас — можно. Одного ребенка на ноги поставить — уже задача не из легких. Но, конечно, необходимо получить высшее образование, поступить на работу и найти хорошего, положительного мужа.

Когда Гале исполнилось двадцать, мама забеспокоилась. Девушка по-прежнему произносила на кухне речи о педагогике и с жаром пересказывала очередную лекцию популярного среди студентов профессора. А мальчиков в ее окружении как не было, так и не появлялось.

Мама приняла меры. Как бы невзначай пригласила в гости старого друга семьи — профессора Осина. С ним пришел его сын Михаил. Миша был очень милым, воспитанным, начитанным юношей. Хорошо разбирался в современной литературе, обо всем имел собственное, глубоко обоснованное мнение. Гале было с ним интересно.

Спустя некоторое время Миша пришел опять, на сей раз без отца. Родителей Галины тоже не было дома. Галина поила гостя чаем и провела с ним два чрезвычайно интересных часа, во время которых они говорили исключительно о помпейских настенных росписях и надписях. Рассказывая вечером родителям об этом визите, Галина смеялась, пересказывая разные хулиганские лозунги, которыми помпеянцы «украшали» стены своих жилищ. Мама втайне улыбалась: дело пошло…

И действительно, Миша был уже готов сделать Галине предложение. Никто не сомневался в том, что Галина приняла бы его… Очень вовремя. Скоро она заканчивала институт, приступала к трудовой деятельности. Небольшой перерыв — на рождение ребенка — и можно спокойно погружаться в педагогическую работу со школьниками. Внук будет подрастать, дети — взрослеть, их родители — потихоньку стареть…

Все бы так и покатилось по заранее отлаженной колее, но тут в жизнь Галины ворвался Григорий Буров. И она сразу почувствовала разницу между Буровым и Осиным.

Интеллигентный Миша Осин был человеком увлеченным. Грубый, неотесанный Буров — человеком одержимым.

Он был подобен вихрю, и Галина не устояла. Это была даже не любовь, как считала она позднее, это было какое-то умопомешательство.

Буров познакомился с Галей на трамвайной остановке. Сначала спросил дорогу, потом, пока они долго ожидали трамвая, заговорил с ней о ее учебе — заметил сумку с книгами и тетрадями. Галина высказала свое мнение о высочайшей роли педагога, рассказала об Ушинском и о том, как «оболгали» его институтки. «А еще он писал сказки для детей… Вы читали про Плутишку-Кота?» Буров сознался, что про Плутишку не читал. «Этот ваш Ушинский мне смутно видится в форме плоского портрета где-то в кабинете завуча», — сознался он. «Никогда не поздно изменить свое мнение! — отрезала Галина. — Ушинский был выдающимся педагогом. Он чрезвычайно много сделал для женского образования». Она находилась под впечатлением от последней лекции…

— Мне нравятся люди, преданные своей профессии, — сказал Буров.

— А вы своей профессии преданы? — заинтересовалась Галина.

…И после этого они до рассвета бродили по Москве. Буров говорил и говорил. Он рассказывал о нефти, о том, как образуется нефтяной пласт, как он залегает под землей, как люди, бурившие землю в поисках питьевой воды, выпускали на волю темные маслянистые фонтаны…

— Вы знаете, например, Галина, что нефть, можно сказать, отчасти живая? Не верите? Между тем многие ученые полагают, что нефть имеет органическое происхождение, — говорил молодой специалист своей завороженной спутнице. — Близкий родственник нефти — уголь — сильно смахивает на окаменевшее дерево. Логично предположить, что и нефть, другой мощнейший накопитель энергии, тоже должен был бы иметь сходное биологическое происхождение. Правда, нефть в отличие от угля побывала, ни много ни мало, в преисподней, в морских и подземных глубинах. Процесс ее формирования продолжался миллионы лет. Предполагают, что в древних мировых океанах имелось колоссальное количество планктона. Кстати, это универсальное питательное средство, находящееся в самом низу пищевой цепочки… Перегной из планктона и водорослей подвергся долгой термической обработке и высокому давлению. Вот представьте себе, как эти останки лежат на морском дне и постепенно оказываются под другими осадками… Вы печете пироги, Галина?

— Что? — Она как будто очнулась от сказки. — Какие пироги?

— Видели, как делают торт с кремом? «Наполеон»? Ну вот, слой крема, слой теста… Так и происходит с отложениями в земле. Нефть — это слой крема под слоем теста… Впрочем, тогда еще не нефть, а те самые осадки. Нужно еще посадить наш торт в духовку. Под влиянием очень высоких температур и давления происходил так называемый диагенез, органика постепенно переплавлялась в темное воскообразное вещество — кероген. Затем кероген начинал испаряться, переходил в газообразное состояние. При некоторых условиях часть этого газообразного вещества конденсировалась в нефть, а часть становилась природным газом… Понимаете?

— Да, — сказала Галина.

Она видела, как блестят глаза ее спутника. Он был хорош собой, безумно увлечен… От него как будто исходил жар. Словно все эти процессы — высокие температуры, давление — происходили внутри самого Бурова.

— Кстати, Менделеев сначала верил в биологический корень нефти, а потом разуверился. Он предполагал, что нефть возникла в результате проникновения воды в земные глубины, где, испаряясь, она взаимодействовала с углеродистыми металлами… Кстати, вот другое мнение. Ванадий и никель — два самых любимых нефтью металла — часто встречаются в органическом составе растений и животных. Впрочем, это само по себе ничего не доказывает, но — интересно. В нефти также можно иногда обнаружить небольшие количества сохранившихся микроскопических кусочков скелетов, древесины, спор… Но это, в общем, свидетельствует в основном о долгих путешествиях нефти в земных недрах, где она и перемешивалась со следами жизни, застрявшими в осадочных породах. Следите за мыслью?

— Да, — кивнула Галина. — Я так понимаю, единой теории происхождения нефти не существует.

— Да! — сказал Буров. — Впрочем, в данном случае это не имеет большого значения. Для меня, — пояснил он. — Мне любопытно, но в целом безразлично, откуда она взялась. Для меня гораздо важнее — как ее извлечь. Смотрите. — Он начал чертить на земле схему, отмечая точками, черточками и кружочками разные пласты («крем», «тесто» воображаемого «наполеона»). — Вызрев под землей, нефть стремится вырваться на поверхность. Когда ей это удается — ее постепенно поедают бактерии, участвующие в обороте углерода в природе. Однако другая — важнейшая для нас — часть нефти застревает. Она попадает в особую ловушку. Дело геологов — эти самые ловушки находить. Сейчас работа поставлена на научную основу. Занимаются аэрофотосъемкой, прощупывают подземную кору сейсмографами. Знаете, как они работают? Устраивают небольшие взрывчики, а чувствительные приборы, сейсмографы, фиксируют, как проходят через различные участки упругие волны. Существует еще магнитная разведка — не буду углубляться… И только потом начинают бурить. Если попасть прямо в месторождение, то нефть может выплеснуться фонтаном. Как кровь из артерии. Но чаще нефть приходится выкачивать из-под земли насосами. Между прочим, то, что выплескивается из скважины само, — это еще не нефть. Эта жидкость обычно содержит еще газ и воду. Такая смесь нуждается в дополнительной обработке, все три компонента отделяют друг от друга…

Расставаясь с Галиной возле ее дома, Григорий сказал:

— Я скоро уезжаю на нефтеразработки. Это совершенно новое дело, там кипит жизнь, там такие люди, Галя, такие люди! Они верят в будущее, они это будущее создают собственными руками. Вы вот говорили о том, как важно воспитать подрастающее поколение настоящими людьми. Чтобы они читали хорошие книги и в жизни поступали так, как герои этих хороших книг. Я предлагаю вам поехать со мной. Работы всем хватит. Подумайте над этим! В Москве дело сделается и без вас, а вот там, где «не ступала нога человека»…

Галина пришла домой на рассвете. Родители не спали, беспокоились.

— Мама, папа, меня провожал молодой человек, — объяснила она. — Мы разговаривали. Ничего страшного не случилось. И вообще, я ведь уже взрослая. Могу за себя постоять.

— Галочка, для нас ты навсегда останешься нашей девочкой, — заметила мать.

А отец нахмурился:

— Какой молодой человек? Галина, объясни. Миша?

— Нет, при чем тут Миша… Это нефтяник. Мы говорили о нефти. Я объясню позднее — я ужасно хочу спать…

И она объяснила — к ужасу родителей.

— Я выхожу замуж за Григория и уезжаю с ним на нефтеразработки.

— Галочка, но как же Миша?! Он так любит тебя — и он такой надежный. А этот твой Буров… Ты едва его знаешь!

— Если моя жизнь не сложится — то это не царское время, — сказала Галина. — Всегда можно развестись и вернуться.

— Миша ждать не будет, — горько кивнула мать. — Такой чудесный молодой человек легко найдет тебе замену.

— Если он легко найдет мне замену, — засмеялась Галина, — значит, не так уж он меня и любит. Не печальтесь, не грустите. Я не на Марс уезжаю и не на край света.

…Но оказалось — на край света. «Очнулась» Галина от своего безумного увлечения Григорием и его нефтью в Башкирии, в семейном общежитии с «удобствами» во дворе. Ни о каком ребенке и помышлять было нельзя: ни места для стирки, ни свежих овощей и фруктов, ни даже молока. Ни-че-го. Нефтяная вышка и валящийся с ног от усталости муж — и так день за днем.

Сначала Галине это даже нравилось. Она ощущала себя истинной женой первопроходца, персонажем увлекательной книги. Всегда ждет мужа, всегда готова накормить его — и сколько бы он ни привел с собой друзей, для каждого найдется тарелка горячего домашнего супа.

Потом Бурова перебрасывали с объекта на объект. Галина ездила за ним. Она простудилась, у нее начались женские болезни, от которых ее кое-как лечили в районных центрах местные врачи — из тех, которые и роды принимают, и зубы рвут. Самое ужасное для Галины заключалось в том, что она, по ее мнению, начала дурнеть. На лице застыло кислое, недовольное выражение, в глазах засела безнадежность. Горькие складки залегли в углах рта.

А Буров ничего не замечал. По-прежнему горел на работе и воображал, будто жена разделяет все его помыслы и устремления. Он попросту ее не видел. Смотрел и не видел. Жил в мире собственных иллюзий. Рано или поздно мужчине придется поплатиться за то, что он пренебрегает женщиной.

И это случилось в годовщину их свадьбы.

Буров, разумеется, и понятия не имел о том, что Галина решила дать ему «последний шанс». Она тщательно готовилась к этому дню. Вспоминала о муже только хорошее. Перебирала в памяти тот вечер и ту ночь, когда они, едва оперившиеся выпускники вузов, гуляли по столице и говорили о будущем, о нефти, об экономике, о школах, о воспитании подрастающего поколения, о небывалом экономическом и культурном подъеме, который ожидает их родную страну… И позднее, их поспешную свадьбу без пышной фаты, без больших торжеств, без подарков, обреченных пылиться в семейном буфете… Свадьбу, после которой они почти сразу же поехали в аэропорт.

Что он говорил ей в самолете? Что это самый важный день в его жизни?

Галина приготовила праздничный обед, отмыла дочиста выделенную им небольшую квартиру. Расставила зимние букеты в вазах.

А Буров не пришел. Поехал на буровую, к своему другу Векавищеву, и заночевал там. Нашлось, стало быть, у Григория дело поважнее, чем вечер с женой. Опять. И опять.

Галина расплакалась. Годы уходят. Она так и не проявила себя в педагогике. И виноват в этом Буров. Это он убил в ней специалиста, превратил в какой-то… говорящий атрибут, который таскается за ним по стране. Зачем, с какой целью? Для чего ему вообще понадобилась жена? Они не видятся по неделям. А когда он приходит домой, то почти не разговаривает с ней. Если и открывает рот, то лишь для того, чтобы сообщить какую-нибудь производственную новость.

Галине казалось, что она исчезает. Перестает существовать как отдельный, имеющий собственное значение человек.

Она плакала и плакала, а потом к ней заглянула ее приятельница, Марта Авдеева.

В отличие от Галины Марта не боялась заводить детей. Сейчас она ожидала третьего. Ее муж тоже торчал на буровой и тоже, наверное, постоянно говорил дома о работе. Но Марту это не путало и не отвращало. Уверенной рукой управляла она семейным кораблем. Никогда не сомневалась ни в себе, ни в своем муже, ни в их отношениях. Оба Авдеевы, и Марта, и Илья, нахлебались в свое время горюшка и теперь как будто наверстывали упущенные счастливые годы.

С Галиной Марта дружила скорее по необходимости — соседки, соратницы, жены нефтяников. Они были очень не похожи. «Лед и пламень». Впрочем, сердечность Марты искупала все.

— Ой! — испугалась Марта, увидев покрасневшее, мокрое от слез лицо Галины. — Ой, Галя, что это с тобой?

— Ничего… Заходи, Марта. Я тебе сделаю чаю. У меня сегодня и пирог испечен, давай его съедим.

— Не пропадать же добру! — подхватила Марта, пристраиваясь к столу. — А ты чего зареванная?

— Да так, — отмахнулась Галина и сердито обтерла лицо платком. — Просто сегодня годовщина свадьбы. Годовщина. А он… забыл. Я для него. Марта, вообще не человек. Я какой-то аграрно-сырьевой придаток, понимаешь? Так он на меня смотрит.

— Ну что ты такое говоришь, Галка! — возмутилась Марта. — Мужики все такие. Упертые в свою работу. Взять моего Илью. Он ведь на фронте батальоном командовал. Вообще к возражениям не привык. И потом как-то на зоне ведь выжил. Тоже — характер. Железный человек. А дочки из него веревки вьют.

— У тебя хоть дочки есть, — вздохнула Галина.

— А тебе кто мешает? — удивилась Марта.

Галина налила ей чаю, нарезала пирог, подала на блюдце. Марта охотно принялась за пирог.

— Хорошо печешь, Галина, — похвалила она.

— Кто мне мешает? — вернулась к предыдущей теме Галина. — Да я сама себе и мешаю… Не уверена я. Марта, что хочу с Григорием до конца жизни жить.

— Как это? — Марта едва не подавилась пирогом. — Да что ты такое говоришь!

— То и говорю… Я давно уже об этом думаю.

— Жалеешь, что замуж за него вышла?

— Может, и жалею… Не знаю я, Марта. Иной раз надо бы мне и смолчать, иной раз — потерпеть и подождать, вникнуть в его дела. Но я устала. Я хочу жить и для себя тоже, не только для него. Понимаешь?

— Не нравится мне, куда ты клонишь, — нахмурилась Марта. — Эдак и до развода недалеко.

— Эта мысль перестала меня пугать, — сказала Галина. — Не осуждай меня, Марта. Посиди со мной, выпей чаю. Расскажи о детях. Какие книжки они сейчас читают? «Два капитана» ты им уже давала?

Григорий Александрович действительно забыл о годовщине свадьбы. Он вообще плохо помнил даты. Пробовал записывать в календаре, но какое там! В календарь он не заглядывал — некогда было. Дни летели один за другим, как осенние листья под ветром. Только успевай примечать, как мелькают!

Впрочем, в тот день, когда Галина ждала его к праздничному ужину, он действительно ехал домой. Торопился, хотел выспаться. И…

От Междуреченска, с той стороны, где располагался балочный поселок нефтяников, приметил серый, грязный дым. Выругался, развернул «газик».

— Пожар! Опять! Когда это кончится!..

Больше всего Буров боялся, что будут человеческие жертвы. Он понимал: раз за разом их по счастливой случайности проносит мимо большой беды. Но в какой-то момент может и не пронести. Нельзя постоянно надеяться на «авось».

Он остановил «газик» и бросился к горящим домам. Горело сразу четыре дома, точнее — три полыхало и четвертый угрожающе дымился. В наступающих сумерках метались люди, из рук в руки передавали ведра с водой. Рядом с Буровым приплясывал молодой человек в незавязанных ботинках на босу ногу. Спал, наверное, и выскочил как пришлось. Буров передал ему ведро с водой.

Неожиданно рядом с Буровым объявилась Дора Семеновна — в ночной рубашке и толстом платке из козьей шерсти.

— Ой, сгорят, сгорят вещи! Сгорят! — повторяла она. — Григорий Саныч, видишь, что творится? Горим! Как спички, горим! Ой! — вскрикнула она вдруг тонким, пронзительным голосом. — Ой, человек в окне, вон там! Григорий Саныч, человек!..

Буров и сам видел, как в окне, на фоне пылающего пожара, мечется темная человеческая фигура. Затем из окна вывалился, дымя, чемодан, вслед за ним — корзина. Буров кинулся к горящему дому… Балки затрещали и обвалились.

— Ой! — опять вскрикнула Дора Семеновна, а какая-то женщина громко заплакала и закричала:

— Саша!

Взметнулся столб огня — упала крыша. Но Буров успел раньше. Обнимая за плечи по-медвежьи, волок на себе кашляющего человека. На том горел толстый ватник. Буров сбил его с ног, так чтобы он упал на спину и придавил пламя.

— Цел! Цел! — кашлял человек.

— Саша! — вопила в толпе женщина.

С чудовищным треском обрушились дома, погребая под собой все, что не успели вынести.

С визгом затормозила еще одна машина, и оттуда вышел Михеев. Его чистое, не покрытое копотью лицо казалось каким-то чужим, точно принадлежало инопланетянину.

Михеев отчужденно посмотрел на пожар. Буров сунул руки в ведро с водой, которое уже не пригодилось при тушении, плеснул на себя, чтобы хоть немного смыть грязь.

«Принесла нелегкая, — покосился он на Михеева. — Как всегда, к шапочному разбору руководить приехал».

— Григорий Александрович, — отчетливо произнес Михеев, глядя на растрепанного, мокрого Бурова как на напроказившего школьника, — вы отдаете себе отчет в том, что это уже второй пожар за неделю?

Буров молчал.

— Необходимо доложить руководству и принять экстренные меры, поскольку дальше так продолжаться не может, — заключил Михеев.

— Какого лешего ты здесь делаешь? — неожиданно заорал на него Буров. — Что, в теплом управлении не сидится? Начальника изображать прибыл?

— Григорий Александрович, если неотлагательные меры не будут приняты, то я вынужден буду написать докладную записку…

— А людей мне на улицу выгнать жить или как, пока они там будут решать, что делать? — осведомился Буров.

Теперь настал черед Михеева угрюмо отмалчиваться.

— Ну что, нет решения? — наседал Буров. — Лично у тебя — нет? А если нет, то и не лезь ко мне с советами, что и как делать и кому чего докладывать. Я понятно выразился?

— Григорий Александрович, — сказал после паузы Михеев, — в Москве там что-то переиграли. В общем, Косыгин приезжает через три дня. Уже через три.

Буров тихо выругался и бросил:

— Я в управление.

— Вытри лицо, — всполошилась Дора Семеновна. — Ты как черт со сковородки, Григорий Саныч, на тебя глядеть страшно.

— Ничего, в управлении переоденусь, — на ходу бросил Буров. Он спешил к машине.

* * *

В управлении его уже ждали. Ждали, надо отметить, терпеливо, пока он умывался и менял замызганную штормовку на костюм умеренной элегантности. Когда Буров вошел в кабинет, от его волос едко пахло дымом.

Он остановился, быстро обвел глазами собравшихся. Дорошин выглядел виноватым — хотя почему бы? Михеев тайно торжествовал. Банников явно уже имел какой-то заранее заготовленный план действий. Жаль только, что невыполнимый. Главный инженер Федотов… Вот кто Бурова терпеть не может. Как говорится, не сработались на сто процентов — сразу и без вариантов.

Буров решил начать первым. А потом пусть высказываются.

— Я только что с пожара.

— Кстати, у нас на объекте работает журналист из Москвы, — вставил Дорошин. — Не то чтобы я сильно беспокоился, как мы выглядим в глазах корреспондента, нас не это должно беспокоить, — но хотелось бы побольше положительных впечатлений.

— Да, журналист там был, — хмыкнул Буров. — В тапочках на босу ногу. Героически таскал ведра. Вникал в суть наших бытовых условий на полную, так сказать, катушку! Но я теперь меньше всего беспокоюсь о журналисте. И о Косыгине, кстати, тоже. Меня волнуют в первую очередь люди. Наши люди. Необходимо навести порядок в балочном поселке. В самое ближайшее время. Какие будут предложения? Высказывайтесь, товарищи.

К удивлению Бурова, первым слово взял не Банников, а главный инженер Федотов.

— Григорий Александрович, лично я считаю, что необходимо немедленно вылетать в Москву и просить о дополнительных лимитах на строительство домов для нефтяников. Пока будут балки — будем гореть.

— Что нам ответит Москва, полагаю, вы знаете? — сказал Буров, сердясь на Федотова за то, что тот прав. Пока будут балки — будут и пожары.

— Я догадываюсь, — с нажимом произнес Федотов. Обтер платком лысину. Видно было, что тема его сильно беспокоит. — Вы напрасно сдаетесь, не начав борьбы, товарищ Буров. Надо обивать пороги. Просить, настаивать. Снова и снова! Без этого — никак.

— Можно подумать, мы имеем дело с каким-то врагом, — резко произнес Буров. Ему было неприятно признаваться себе в том, что Федотов опять прав. — Нам выделили определенные лимиты. Нет возможности отнимать средства, стройматериалы и людей у других объектов. Мы не можем… не можем требовать, чтобы отобрали у кого-то и передали нам. Нам придется пользоваться тем, что мы уже имеем. В общем, так. Я, конечно, могу поселиться в приемной у министра, но толку с этого не будет. Точка.

— Согласен, — поднялся Дорошин. Федотов глянул на парторга с легким презрением: Дорошин всегда соглашается с Буровым. Друг за друга горой. Иногда — в ущерб принципам. — Я согласен с Григорием Александровичем, — с нажимом повторил Дорошин. Он явно догадывался о том, какие мысли посещают сейчас главного инженера. — Ситуация не из простых. Но справляться с ней предстоит собственными силами.

— Может, поставим пожарную каланчу? — предложил Михеев. Непонятно было, всерьез он советует или насмехается.

— Это вариант, Василий Игнатич! — подхватил Дорошин. — А вы, Анатолий Викторович, — повернулся он к Банникову, — проведите среди жителей дополнительные беседы по технике безопасности.

— Да говорили уже, толку нет, — отмахнулся Банников. Не верил он в пользу душеспасительных бесед.

— Что же, замкнутый круг у нас получается? — всплеснул руками Дорошин.

— Необходимо настрого запретить пользоваться приборами с открытой спиралью, — резко сказал Буров. — Проверить проводку. Плохую — заменить. Мер должно быть несколько, но все радикальные и решительные. Тогда порвется и замкнутый круг. Хотя все это, конечно, до поры до времени. Необходимо переходить к капитальному строительству.

— Где мне взять свободных электриков? — всполошился Федотов. — Вам легко распоряжаться — заменить плохую проводку, а как я это на практике буду осуществлять? Да что электрики! Кабель где взять? Это не целевое расходование.

— Готовьте приказ, я подпишу, — сказал Буров. — Все, товарищи. Совещание окончено. Отдыхайте. Надо иногда и отдыхать…

* * *

Буров пришел домой ближе к полуночи. Галина уже перестала его ждать. Марта давно ушла. Галина читала взятую в библиотеке книгу. Когда хлопнула входная дверь, она даже не подняла головы.

Донесся запах дыма, табака, пота. Она криво улыбнулась. Вот и вернулся. Кормилец, муж. Она отложила книгу, направилась к плите — разогревать давно остывший обед.

Буров долго, с остервенением умывался. Вышел в свежей рубашке, с сырыми волосами.

— Галя, меня могут снять с работы, — сказал он вместо приветствия.

— Скорей бы! — сорвалось у Галины.

Он остановился посреди комнаты, уставился на нее с удивлением. И потому, что он так смотрел на нее — как будто впервые увидел, — она не выдержала.

— Да-да, не надо так на меня смотреть! — выкрикнула Галина. Слезы опять потекли из ее глаз, губы задрожали. — Удивлен, да? Работа, работа, работа! Только о ней и слышу — о твоей работе! А о нашей семье, Гриша, ты поговорить не хочешь?

— О чем? — удивился Григорий Александрович.

Он абсолютно не понимал, что происходит. До сих пор свято был уверен в одном: Галина — всегда на его стороне. Весь мир может гореть огнем, все могут обратиться против него, но Галя, верный соратник и друг, всегда останется рядом, поддержит, поймет, не подведет. О том, что в душе у Галины накапливается обида, о том, что она долго, терпеливо, тайно страдает, об этом Буров и помыслить не мог. Они ведь вместе! Они плечом к плечу работают ради блага всех людей! Какие могут быть страдания? И как она вообще может в чем-то сомневаться?

— По-моему, с семьей у нас все в порядке, — осторожно заметил Буров. — Что-то случилось?

Он подумал о ее здоровье, о возможной беременности.

Но Галина мгновенно разрушила эти предположения.

— А разве нет? — резко возразила она. — У нас ведь давно с тобой нет никакой семьи, Гриша. Одна только видимость.

— Галя, успокойся, — сказал Буров. — Ты, наверное, устала сегодня.

— Замолчать? — повысила голос Галина. — Опять? Так и будем с тобой молчать, делать вид, будто все в порядке?

— Так а что не в порядке-то? — удивился Буров, принимаясь за обед. Он почти успокоился. Галина бушует по какому-то женскому поводу, это пройдет. Все женатые мужики время от времени попадают под град женских упреков. И это всегда проходит само собой.

— Значит, нет проблемы? — настаивала Галина.

Буров жадно набросился на суп. Он изголодался за сегодняшний день. Времени даже перекусить не было совершенно.

— Да о каких проблемах ты говоришь? — с набитым ртом переспросил он. — Нормальная у нас семья. Может, не самая лучшая, не образцово там показательная. Но нормальная. Не самая худшая. Галина, ты раздуваешь скандал на пустом месте, просто от скуки. А у меня серьезные проблемы на производстве. И до сих пор нет первой нефти…

— Нефть! — закричала Галина, теряя остатки самообладания. — Нефть! Нефть! Мы уже десять лет говорим с тобой только о нефти! Когда ты был буровым мастером, мы хотя бы виделись… изредка. Когда ты стал начальником… Я надеялась, что начнется наконец оседлая жизнь. А что получилось?

— Не сгущай краски…

— А я и не сгущаю. Не требуется ничего сгущать. Ты ночуешь теперь в кабинете, и жена твоя — буровая вышка.

Буров уронил ложку.

— Так. Проблемы на работе. Проблемы в семье. Ты права, Галина. Это во мне все дело!

Он встал, отодвинул тарелку и отправился спать.

— Я в Москву уезжаю, — сказала Галина, глядя на захлопнувшуюся дверь. — К маме!

— Делай что хочешь, — послышалось из-за двери.

Усталый, тяжелый голос. Галина прислушалась — не скажет ли Буров еще что-нибудь. Но до нее почти сразу же донесся храп. Муж провалился в сон.

— Поговорили, — прошептала Галина. — Что ж, если так… Если все так оборачивается… Может, оно и к лучшему.

Косыгин приехал. Известие о том, что самолет из Москвы приземлился, выдернуло Бурова из постели. Он едва перемолвился с Галиной словом, не замечая, как странно она на него смотрит. Он не слышал ее беззвучного крика. А она заклинала: «Обрати на меня внимание наконец! Взгляни мне в глаза. Ты не можешь не увидеть в них боли… Я сегодня уезжаю. Я уже купила билет. Я хотела сказать тебе об этом и услышать: „Галя, что ты делаешь? Скоро все переменится к лучшему, обещаю тебе. Галочка, не уезжай. Я не могу без тебя, без твоей молчаливой поддержки. Все будет хорошо, Галя“».

Ни-че-го.

Облачился в костюм, нервно затянул узел галстука.

— Черт его знает, когда вернусь, — к обеду не жди, — бросил уже на пороге.

— Я уже давно не жду тебя, Гриша, — тихо проговорила Галина.

Он не расслышал, хлопнул дверью. Простучали шаги. Вот и все.

Галина грустно улыбнулась. В зеркале платяного шкафа ей в ответ так же грустно улыбнулась какая-то незнакомая женщина. Постаревшая. Увядшая. Про такие лица говорят: «Следы былой красоты». «Господи, неужели это я?» Галине на миг стало страшно. Она не собиралась постареть так скоро… Ничего. Она стиснула зубы. Ничего. Она вернется в Москву и начнет новую жизнь. Расцветет. Не будет больше горькой складки вокруг губ, исчезнет озабоченная морщинка между бровей.

Она услышала, как под окном закончил разогреваться автомобильный двигатель. Буров наконец уехал. Косыгин прибыл, надо же… Неужто Председатель Совета Министров важнее для него собственной жены? Она чуть не засмеялась в голос. Да, изменились времена. Мать Галины наверняка даже не задалась бы подобным вопросом. Разумеется важнее! Общественное выше личного…

Сейчас дела обстоят далеко не всегда так. Сейчас и личное получило, как говорится, право голоса. Правда, к разваливающейся семье Буровых это, похоже, не относится.

Ладно.

Галина вздохнула, вытерла лицо ладонями (оказывается, все это время из ее глаз текли слезы!) и пошла собирать чемодан.

* * *

В управлении все бурлило и беспокоилось. При виде Бурова сразу несколько человек в мятых костюмах отделились от кучки растревоженного руководства и бросились к нему.

— Едет прямо на Новотроицкое месторождение! — возбужденно проговорил товарищ Поляков, первый секретарь обкома партии. Он прибыл уже сравнительно давно, а проснулся, поди, еще на рассвете. Раздраженный, он искал, на ком сорвать плохое настроение. — Вы понимаете, товарищ Буров, что из-за вас и обком партии будет выглядеть перед товарищем Косыгиным не в самом лучшем виде?

— Что вы имеете в виду? — удивился Буров.

Поляков обтер платком шею.

— Не притворяйтесь, товарищ Буров. Первой нефти до сих пор нет. Мы уже получили сигнал о том, что вы покровительствуете некоторым буровым мастерам. Любимчиков завели! Конечно, — интимным тоном прибавил он, — при товарище Косыгине мы не будем, так сказать, выносить сор из избы, это наши личные проблемы, пусть такими и останутся… Но если вопрос встанет ребром… — Он помолчал и резко разрубил ладонью воздух. — Ребром! Вы понимаете? В таком случае нам придется развернуть перед Алексеем Николаевичем всю картину, без купюр, так сказать. А что делать? Иначе нельзя. Партия всегда следует принципу правдивости и открытости для всех ее членов, и в этом отношении Алексей Николаевич не исключение. А как вы думали? Вы думали, он такой наивный? Он же сам был руководителем предприятия. Он прекрасно разбирается, когда ему говорят правду, а когда пытаются необоснованно пускать пыль в глаза.

— Вот и хорошо, — оборвал Буров эти излияния. — Вы идите, идите, товарищ Поляков. Кажется, вон уже машина едет.

Точно, к управлению подъезжал уазик, откуда вскоре вышел сам Алексей Николаевич. Он был одет так же, как встречающие товарищи, но лучше отутюжен. И еще заметно было, что одежда его не куплена в универмаге, а сшита на заказ. Галина объяснила бы мужу, что вся беда современных костюмов в том, что сшиты они по стандартным выкройкам и надеты на нестандартные фигуры. У мужчин проблема нестандартной фигуры даже острее стоит, нежели у женщин. Профессиональная деформация сильнее бросается в глаза. У кого-то от тяжелого труда раздались плечи — пиджак висит как на вешалке, а брюки от костюма приходится ушивать. У кого-то от кабинетного сидения проблемы с животом и талией, поэтому пиджак жмет под мышками, а брюки… ох, о страшном лучше не нужно.

Галина хорошо разбиралась в моде. Она даже получала журнал «Силуэт» с выкройками самых последних моделей. Шить любила…

И непременно вернется к этому увлечению, когда будет в Москве. Непременно!

Окруженный почтительной стайкой ответственных лиц, Косыгин спокойно шел по улице. Вполуха слушал обращенные к нему возбужденные речи. Дорошина совершенно оттеснили партийные секретари из областного комитета, но он, хоть и небольшого роста, а упрямый и верткий, все же оставался поблизости. Даже пару раз довольно решительно отпихнул локтем одного из обкомовских, за что был награжден гневным взглядом.

Весь этот «марлезонский балет» ускользал от взгляда Бурова. Он не выспался, и совершенно другие мысли буравили его ум: если первой нефти в самом скором времени не будет — его же и впрямь снимут с должности. И тогда… Вся жизнь Григория Бурова — это нефть. Не будет нефти — не будет и жизни. Почему-то он в этом не сомневался.

К Бурову, отделившись от остальных, кособокой рысцой подбежал Михеев.

— Сейчас едем на буровую, — сообщил он. — Алексей Николаевич хочет поближе познакомиться с условиями работы нефтяников. Куда везем? К Казанцу?

— К Казанцу? — Буров нахмурился. — Зачем к Казанцу? Едем к Векавищеву…

Михеев чуть заметно пожал плечами.

— И что, Векавищев и Косыгину будет про свой спичечный коробок рассказывать? Мол, встанет на ребро — значит, есть нефть, а ляжет плашмя — нефти нет?

— Какой еще коробок? — Буров явно думал о чем-то своем, отвечал рассеянно.

— Да такой… Про это уже все знают.

— Про что «все знают»?

— Что ваш хваленый Векавищев, как темная деревенская бабка, в приметы верит. Хорошенький пример подает коммунист.

— Это вы в приметы верите, Михеев, — неожиданно произнес Буров. — А Векавищев делом занимается. К нему едем. Без всяких коробков. Пусть Алексей Николаевич, по крайней мере, с нормальными рабочими встретится.

— Интересно рассуждаете, — поджал губы Михеев. — у Казанца что, нет нормальных рабочих, так, по-вашему?

— Есть, — сказал Буров устало. — Но и картежники есть. Я сам позавчера колоду карт там видел… Уголовным кодексом ненаказуемо, но все же лучше бы… Сами понимаете — московское начальство… — Он посмотрел Михееву прямо в глаза и неприятно улыбнулся.

Михеев склонил голову к плечу и потрусил обратно к начальственной группе. Что-то сказал Дорошину, тот — Полякову, а уж Поляков обратился лично к товарищу Косыгину. Тот подумал и коротко кивнул.

Снова расселись по машинам, двинулись к буровой.

У Векавищева как раз был обеденный перерыв. Михеев выскочил из машины первым и бросился к столовой.

— Алексей Николаевич изъявил желание осмотреть пищеблок, — сообщил он громко, стоя в дверях и глядя на жующих людей. — Так что попрошу в ближайшие пять минут полностью очистить помещение.

Несколько человек подняли головы от тарелок и не без любопытства уставились на раскрасневшегося от усердия Михеева. Векавищев положил ложку.

— Вы это о чем, товарищ Михеев? Как это — «очистить пищеблок»?

— Товарищ Косыгин желает лично ознакомиться с условиями проживания и отдыха нефтяников, — с нажимом повторил Михеев.

— Да мы уж поняли, — сказал Векавищев. Он поднялся со своего места и приблизился к Михееву. Остальные продолжали спокойно обедать. — Пусть себе ознакомливается. Но сперва люди пообедают. Им скоро на вахту заступать.

— Да подождут с обедом! — досадливо промолвил Михеев. — Вы, товарищ Векавищев, как будто нарочно делаете вид, что не понимаете.

— Я все понимаю и вида никакого не делаю, — ответил Векавищев. — У нас в стране, между прочим, власть рабочих и крестьян. Так что сначала люди закончат обед. Не давясь и не торопясь. Ясно?

— Да ты что… — сквозь зубы начал Михеев и выгнул даже грудь колесом.

— Да я ничего, — в тон ему ответил Векавищев, — а вот ты пошел к чертовой матери.

Он вытеснил Михеева из столовой и вышел сам, на ходу вынимая шапку из кармана.

Косыгин стоял у самого крыльца столовой и внимательно слушал быструю, как сыплющийся горох, речь Дорошина.

— …Погодные условия, конечно, вносят свои коррективы, — говорил парторг. — Край здесь суровый, зимы холодные, доходит до пятидесяти градусов, а уж если шторм!.. Уй! — Он покрутил головой. — Думать страшно, что будет, если генератор выйдет из строя. Перемерзнут все… Но профилактические работы все проведены в срок, — заторопился он, — и нареканий пока что не возникало. А вот летом, Алексей Николаевич, здесь жара. Но жара — ничего, а вот гнус! Мошка! Лютые тигры, а не насекомые. — Он развел руками, как будто в попытке извиниться за ужасные климатические условия. — И так изо дня в день… Но люди работают.

Он вытер лоб рукой и с облегчением увидел на крыльце Векавищева. Теперь можно передать эстафету ему.

— Вот, Алексей Николаевич, наш лучший буровой мастер, передовик производства — Андрей Иванович Векавищев.

Векавищев криво улыбнулся и сошел с крыльца. Не любил он большое начальство и совершенно не умел с ним разговаривать.

Косыгин спокойно, доброжелательно рассматривал его. От пристального взгляда Председателя Совета Министров не укрылись ни воспаленные глаза передовика производства, ни запавшие щеки, ни встрепанность. Человек сердился, нервничал. Выкладывался на производстве целиком — от и до. Наверняка боролся с придирками начальства, с одной стороны, и ленью подчиненных — с другой. Все это было Косыгину знакомо по тем годам, когда он сам руководил производством, и потому и в других он различал эти приметы безошибочно. Ему захотелось поговорить с нефтяником с глазу на глаз, без участливой свиты.

— Здравствуйте, Андрей Иванович, — приветливо поздоровался Косыгин. Он протянул буровику руку, Векавищев пожал ее. — Чем, как вы считаете, Москва может вам помочь?

Векавищев на мгновение смутился. Но только на мгновение.

— Материалов мало, — сказал он будничным тоном. — Спецодежды.

— Поможем, — кивнул Косыгин, не задумываясь. — С этим поможем.

— Вот еще, Алексей Николаевич, — продолжал Векавищев, — раз уж заговорили. С канадскими вездеходами проблемы.

Косыгин удивленно приподнял бровь. Сам он, разумеется, на этих вездеходах не ездил, но привык считать, что импортное, как правило, лучше. Тем более — канадское. Там, в Канаде, суровые условия, возможно, под стать сибирским… И вдруг — претензии. Странно.

— Ага, — сказал Векавищев совсем уже развязно. — Часто ломаются. Не приспособлены они к сибирским условиям. Наша-то техника — она лучше, проще. И в ремонте неприхотливее.

— С вездеходами тоже поможем, — сказал Косыгин. Он ничего не записывал — запоминал. Запишет потом, в самолете. — А теперь, Андрей Иванович, главный вопрос: как насчет нефти. Когда дадите первую нефть?

Векавищев посмотрел ему прямо в глаза. Так, словно никого, кроме них двоих, здесь не было. И увидел все то же самое: усталость, задерганность, нетерпение, давление со стороны какого-то высшего начальства…

Когда будет нефть?

Векавищев чуть было не начал рассказывать про коробок. Вовремя прикусил язык.

— Будет нефть, Алексей Николаевич, — проговорил он. — Раз уж вы сами сюда прилетели — точно будет. Еще до вашего отъезда.

Косыгин засмеялся.

Хихикнул и Михеев. Остальные члены делегации делано улыбнулись. Невысказанное Векавищевым так и повисло в воздухе: «Приехало начальство из Москвы, ни уха ни рыла в нашем деле, а нефть подай как из кармана. Когда будет нефть — тогда и будет. Она ж полезное ископаемое, по первому свистку не прибежит, хвостом не завиляет…»

Буров помертвел. Сейчас он, как никогда, отчетливо понимал: отставка неминуема.

Положение спас Макар Дорошин. Он преспокойно взял Косыгина под локоть.

— Алексей Николаевич, идемте, я познакомлю вас теперь с бытовыми условиями рабочих. Сущий Шанхай. Вот вы говорили насчет того, что поможете с материалами…

— Ну что ж, — Косыгин на прощание кивнул Векавищеву, — работайте, товарищи. Желаю вам успеха.

Другие товарищи, чьи физиономии видны были в окнах столовой, заулыбались. Векавищев кивнул Председателю Совета Министров и скрылся в столовой.

Косыгина повели смотреть «Шанхай»…

* * *

Около четырех часов дня пошла нефть. Она хлынула с глубины более двух тысяч метров петергофским фонтаном «Самсон, разрывающий пасть льва», вид которого на старом, выцветшем календаре украшал дверь в апартаменты Доры Семеновны. Зеленовато-темная жирная жидкость рвалась в небо, выше вышки, и обрушивалась сверху благодатным дождем.

Человек дуреет от близости этой мощи. Сходят с ума все — и техасские промышленники-авантюристы, и сознательные советские нефтяники… Не в выгоде здесь дело, не в капиталах, не в успешном развитии родимой страны — дело в соприкосновении с первобытной силой, заключенной в недрах земли. Человек, неизмеримо меньший и на миллионы лет младше, чем эта сила, все-таки находит способ одолеть ее, перехитрить и поставить себе на службу.

Но в первые секунды она еще не ведает об этом и хлещет, избывая ярость тысячелетнего заключения, точно джинн, выскочивший из бутылки.

— Мужики, нефть! Нефть пошла! — кричал Ваня Листов, весь черный, как папуас, таким же черным, измазанным собратьям и сверкал белыми людоедскими зубами. — Нефть пошла!

Нефть пошла.

Ради этого и стоило жить. Ради такого мгновения.

За короткую человеческую жизнь немного их наберется, но каждое — бесценно. Мгновение, когда человек целиком и полностью, весь, до кончиков ногтей, понимает: он — живой.

* * *

Косыгин уже подходил к самолету. Он не вполне доволен был поездкой. Многое из увиденного показалось ему вполне ожидаемым и более-менее приемлемым: умеренный энтузиазм рабочих, сносные условия питания, абсолютно никуда не годные условия проживания… Нефти не было и не похоже, чтобы это обстоятельство заставляло начальника управления Бурова как-то шевелиться, искать новые решения. Буров упрямо топтался на месте. И не то чтобы он фанатично уперся, нет; у Косыгина складывалось впечатление, что Буров попросту инертен. Геологи определили ареал возможного залегания нефти, и Григорий Александрович пассивно бурит. Одна скважина уже не оправдала надежд. Теперь проходят еще две. Передовик производства Векавищев — человек, судя по всему, опытный, но и он, как кажется, не слишком горит на работе.

В общем, «троечка», не выше.

Однако Алексей Николаевич, всегда сдержанный и молчаливый, не спешил делиться выводами со своими спутниками. А те, похоже, из кожи вон лезли, желая узнать мнение начальства.

Косыгин одиноко шел к самолету. Он нарочно оторвался от делегации — хотелось побыть хотя бы миг наедине с суровой северной природой. Лес обступал взлетную полосу — бескрайний, угрожающий, готовый встретить зиму. Такая же грозная стихия, как и океан… И тихо от нее на душе.

Косыгин вздохнул. Не все гладко на Новотроицком месторождении. Слишком много подводных камней.

За его спиной оживленно — и чуть громче, чем следовало, — переговаривались первый секретарь обкома КПСС Поляков и каменногорские коммунисты — Дорошин и Михеев. Поляков кипел негодованием:

— По Бурову пора делать кардинальные выводы.

— Полностью с вами согласен, — быстро поддакивал Михеев.

Дорошин возражал — его негромкий, но твердый голос был едва различим:

— У меня особое мнение, товарищи. Я считаю, что Буров — хороший руководитель, и с задачей, которая поставлена перед ним партией, он справится.

— Весь вопрос в том — когда, — ответил Поляков. — Времени у него не осталось. Что там обещал этот ваш передовик Векавищев? Что к нашему отлету даст нефть? И где эта нефть? Нет, товарищи, вопрос по Бурову можно считать решенным.

Они продолжали спорить, а Косыгин стоял в стороне и старался не слушать. Но мысли сами лезли в голову. В принципе, Поляков, конечно, прав. Однако Косыгин не привык к скорым выводам. Он не позволял себе действовать под влиянием момента. Его считали странным, замкнутым, едва ли не чудаком — только лишь потому, что он постоянно, непрерывно обдумывал впечатления и сопоставлял в уме факты.

Самолет ревел, разогревая двигатели. Пора было садиться и лететь дальше. У Косыгина была запланирована длительная поездка по отдаленным северовосточным регионам страны.

* * *

— А что я говорил? Что я говорил? — кричал Векавищев вне себя. — Говорил, будет нефть — и вот она!..

Буров, измазанный, как и все, вдруг очнулся от безумия.

— Косыгин еще не улетел?

— Да кто ж его знает…

— Вроде должен был еще задержаться, хотя кто его знает — он ведь расписанием самолетов не связан… Езжай в Междуреченск! — сказал Векавищев. — Езжай! Скажи ему… Нет, погоди. Ваня! Ваня! — крикнул он приплясывающему в дикарском исступлении Листову.

Тот придержал танец.

— Что, Андрей Иванович?

— Набери нефти в бутылку! — распорядился Векавищев. — Слышишь? Подарочек Косыгину прямо в самолет передадим!

Спустя пять минут Буров, весь в нефтяных пятнах, с драгоценной бутылкой в руках, уже мчался на газике в сторону аэропорта. Успеть бы. Только бы успеть!

Конечно, Косыгину позвонят и доложат. Отрапортуют. Еще и себе заслугу припишут, хотя это сейчас не имело значения.

Но это будет уже все не то. Не облекая свою мысль в слова, оставляя ее на уровне ощущения, Буров всем своим организмом понимал: необходимо приобщить Алексея Николаевича, хотя бы косвенно, к благородному нефтяному безумию. Совсем маленький джинн смирно сидел в бутылке, которую Буров сжимал за горло в кулаке, сидел и ожидал возможности излиться наружу и хриплым голосом вопросить своего освободителя: «Чего ты хочешь? Назови три желания».

* * *

Правительственный самолет уже бежал по взлетной полосе. Косыгин отрешенно глядел в иллюминатор. Иногда ему казалось, что жизнь течет где-то там, за пределами его тщательно охраняемого мира. Там, где живут простые люди с их обычными радостями и горестями. Но только иногда — и очень недолго.

Он не видел, конечно, как газик выехал на взлетную полосу и из последних сил рванулся за самолетом. Сзади бежал, стремительно отставая, работник аэропорта.

— Стой! Куда? Нельзя! Назад! — в бессилии надрывался он.

— Жми, Миша! — умолял Буров водителя.

Машина поравнялась с самолетом. Вот-вот взлетит правительственный самолет…

— Нефть! Алексей Николаевич, нефть! — орал, высунувшись из автомобиля. Буров, как будто Косыгин из самолета мог его расслышать, и отчаянно размахивал бутылкой. — Не-е-ефть!..

— Что это? — удивился Косыгин. — Машина на взлетной полосе и там как будто… Это Буров?

Он едва мог узнать начальника Каменногорского управления в чумазом дикаре с бутылкой в руках.

Поляков выглянул в иллюминатор.

— Да, кажется, Буров, — подтвердил он.

— Что он делает? — Косыгин прищурился.

— Не-е-ефть! — надрывался Григорий Александрович и снова взмахнул бутылкой, а потом, повинуясь вдохновению, откупорил ее и вылил себе на голову. Черная жижа потекла по его лицу, полилась за ворот, а на лице Бурова засияла широчайшая улыбка.

— Это нефть! — воскликнул Косыгин. — Нефть пошла! Как они и обещали — еще до нашего отлета.

В этот самый миг самолет оторвался от земли. Буров в автомобиле начал уменьшаться, как будто превращался в игрушку.

— Товарищ Поляков, скажите, пожалуйста, пилоту, чтобы он сделал круг над аэродромом, — попросил Косыгин. — Нужно показать Бурову, что мы поняли его послание.

Он откинулся на спинку сиденья с удовлетворенной улыбкой. Теперь все было правильно. И хотя не было никакой заслуги Косыгина в том, что нефть пошла именно в этот момент, — и он, как человек разумный, вполне отдавал себе в этом отчет, — все же он не мог избавиться от странного чувства: ему казалось, что есть и его вклад. Не зря он работал, составлял и отстаивал пятилетний план, выдвигал идеи реорганизации производственного процесса, не зря летает по всей стране и беседует с рабочими, совещается с руководителями… Не зря партия руководит страной. Коммунист и передовик производства дал слово партийному руководству — и вот, пожалуйста, нефть пошла.

О чем там говорил Векавищев? Стройматериалы. Да. В первую очередь — улучшить условия проживания нефтяников Сибири. В Москве Косыгин будет через несколько дней и первым делом озаботится этой проблемой.