Постепенно подступала зима. На большую землю ушел последний паром — навигация закончилась. С этим последним паромом уехал приезжий парень, Денис, журналист из Москвы. Бойкий такой, везде нос успел сунуть. Отправился в путь последний танкер с междуреченской нефтью. Зима стискивала людей, зажимала их в коконе. Теперь сообщение будет только воздушным. Буров сильно озабочен был строительством зимника. Каждый день ездил на стройку, и следил, и проверял, и давал нагоняи, и сам за лопату брался — воодушевлял примером. Пару лет жизни отдал бы за железную дорогу… Впрочем, наверное, он их и отдал — эти годы жизни, пока «горел на работе». Не пустые это слова, совершенно не пустые…

Между тем начались и новые заботы. В Междуреченске все чаще происходили случаи хулиганства: драки, антиобщественное поведение. Конфликты между местными и приезжими обострялись. Случилось ровно то, что предвидел Буров, когда давал нагоняй разборчивому жениху, Виталию Казанцу. На нефтяников совершались нападения — обычно «кодла» из пяти-семи человек атаковала одного-двух и била, не разбирая, пока драку не разгоняли. Все это подавалось как «месть» за поруганную честь Веры Царевой. Хотя — и Дорошин с Буровым не закрывали на это обстоятельство глаза — все было гораздо хуже. Междуреченск — это все-таки Сибирь. Здесь в каждой второй семье кто-нибудь сидит. И многие из «резвящегося молодняка» непременно сядут в тюрьму. Дело такое же обыденное, как служба в армии. Чему быть — того не миновать. Как бы элемент обязательной программы взросления местного жителя.

— Народные мстители, чтоб им провалиться, — ворчал Буров. — Делать что будем?

— Не знаю, — говорил Дорошин. — Милиция бездействует.

— Естественно! — фыркнул Буров. — Милиция тоже человек; здесь все повязаны родством.

— Будем создавать ДНД, — предложил Дорошин.

Еще одна головная боль… А мешкать нельзя: если нефтяники решат поквитаться за избитых своих, то кончится кровью. Буров не обольщался: у него работали очень и очень разные люди. Тот же Вася Болото — он, конечно, передовик производства и сознательный товарищ (говорят, записался в клуб книголюбов), а все же бывший боксер и человек с очень непростым характером. Большую часть жизненных проблем Василий решает путем сжатия кулака. Если проблема не решается, то кулак отправляется в полет до встречи с целью. После этого проблема, как правило, решается.

И подобных Василиев немало…

— Да, — подытожил Буров, — действуй, Макар. Чем скорее, тем лучше. Будет партийно-комсомольская инициатива.

* * *

Живой иллюстрацией на тему необходимости создания ДНД могло бы послужить свидание Степана Самарина с Варей Царевой. Варя, создание своевольное и упрямое, естественно, пришла к кинотеатру. Правда, не за полчаса до сеанса, а за несколько минут. Ей пришлось уйти от брата Глеба — к счастью, тот вернулся домой в сильном подпитии и сразу завалился спать. Вера читала какую-то жалостливую толстую книгу про будни трудовой династии, всхлипывала за стенкой. Варька одевалась уже на улице, чтобы не шуметь в доме, и замерзла. Ничего, успела согреться, пока до киношки бежала.

Фильм ей очень понравился. Ей вообще все понравилось: грызть семечки из кармана, сжимать в темноте руку Степана, влажную от волнения, следить за душераздирающими приключениями женщины-комиссара, которая между партийным и материнским выбрала долг партийный… В общем, сильный фильм. Заставляет задуматься.

Варя и задумалась — ровно на то время, которое ей потребовалось, чтобы от четвертого ряда дойти до выхода из кинотеатра. А потом она вернулась к прежнему своему легкомыслию.

— Хорошо как было, Степка! — мечтательно произнесла она, прильнув к плечу Самарина.

Он с гордостью посмотрел на ее милую белокурую головку в беретике. Длинные косы Варвары умиляли его. Разве он не везунчик? С такой девушкой познакомился! И, кажется, дела у них пойдут!

Навстречу парочке уже двигалась, беспорядочно колыхаясь, толпа из десятка местных ребят. Степан абсолютно не замечал их — он весь был поглощен красавицей Варварой. Мир представлялся Степану отличным местом для обитания. А местные жители, которых он всех любил за то, что они Варины земляки и обитатели самого чудесного в мире края, — все сплошь отличные ребята.

Зато Варя мгновенно выделила из толпы несколько знакомых лиц и приготовилась к атаке.

Точно.

Один из «отличных ребят» поравнялся с парочкой, нарочно задел Степана локтем, а потом вовсе остановился и сказал ему в лицо:

— Торопимся куда?

— Нет, — ответил Степан, тоже останавливаясь.

Варя насторожилась.

— Это хорошо, — лениво протянул парень, изучая лицо Степана. — У нас тут вопросики возникли…

— А кто сказал, что мы будем отвечать? — удивился Степан.

Парень пожал плечами и оглянулся на остальных. Те с готовностью заржали.

Варя, которая гораздо лучше Степана понимала смысл происходящего, вцепилась в локоть своего спутника.

— Степка, уйдем скорей.

— Погоди, Варя, — остановил он ее. — Не устраивай панику.

— А он смелый, а? — заметил местный парень.

— Шел бы ты, Гера, своей дорогой, — вышла вперед Варя.

— А ты, Варька, в мужские разговоры не встревай! — оборвал ее Гера.

Но Варю так просто не смутить. Она загородила Степана собой.

— А я скажу моему брату Глебу, про это, Герочка, ты не забыл?

— Глеб-то? — Гера засмеялся. — Да он только рад будет, если мы твоему хахалю морду набьем. С Веркой-то что сделали, знаешь ведь? Глеб на нашей стороне.

— Ага, попробуй! Я тоже в драку полезу! — предупредила Варя. — И если с моей головы хоть волосок упадет, — она зло сощурила глаза, сделавшись похожей на рассерженную лисицу, — то ой, Герочка, как же плохо тебе будет!..

Шпана расступилась. Торжествующая Варя прошла мимо хулиганов, протащила за собой Степана. Степан несколько раз дергался, порываясь вступить в неравный бой на глазах своей дамы, но Варя только крепче сжимала его руку и шипела что-то.

— Спасибо, Гера! — крикнула Варя, оказавшись на безопасном расстоянии от шайки. Теперь, когда беда прошла стороной, она снова сияла торжеством.

— Иди, иди! — отозвался Гера. И обратился к Степану: — А с тобой, барчук, мы еще встретимся. Когда ты за бабу спрятаться не сможешь!

Степан опять рванулся навстречу обидчику, но Варя повисла на его руке, потом обняла его и утащила за собой. Она шла вприпрыжку, как маленькая.

Она и сама не могла понять, какая она: маленькая или большая. Шалила и озорничала она как маленькая, но желания у нее были уже как у большой. А этот парень — он не такой, как местные. Он смотрел на нее как на чудо и счастлив был от одной только ее улыбки. И рук не распускал. Такой и похваляться не станет, если чего. И вообще, он столько всего, наверное, знает. Станет большим начальником, начнет зарабатывать, будут они ездить в Москву и на разные курорты. Весь Советский Союз повидают! А еще он смешные рожи корчит, когда в кинотеатре за героев переживает. Из-за этого Варька половину фильма не столько на экран, сколько на Степана глядела. Словом, хороший он. Подходит Варе Царевой по всем статьям.

* * *

В красном уголке было тихо. Журчало радио. Ласковый, как у мамы, голос Майи Кристалинской напоминал:

За окнами был уже не август, и осень заканчивалась. Окна были темны и серы, непогода ломилась в мирную тишину красного уголка сквозь занавески.

За столом, под портретом Ленина, отдыхали двое: Авдеев за шахматами и Василий Болото за книгой.

Авдеев играл сам с собой. У него вообще было много привычек одинокого человека, хотя, казалось бы, с чего: он был семейный, да и вообще — всегда на людях, всегда в бригаде… Он, например, разговаривал сам с собой. Или вот, пожалуйста, — шахматы.

Болото разложил перед собой несколько книг, взятых у товарищей, и глядел на них крайне мрачно.

— Ты чего ищешь-то? — отрываясь от шахмат и бесконечного внутреннего монолога, осведомился Авдеев.

— Да почитать чего-нибудь… — досадливо проговорил Болото. — Муть одна!

Авдеев метнул в его сторону проницательный взгляд.

— Ты же вроде как у нас в библиотеку зачастил, — со значением, упирая на слово «библиотека», молвил Авдеев.

Любопытство Авдеева было доброжелательным, не обидным. Да и обстановка была тихая — грубить в ответ совершенно не хотелось.

Болото не сразу, но нашелся.

— Не поверишь, Ильич, — с чувством воскликнул он, — но вот проснулась тяга к знаниям…

Ильич приподнял на голове кепку (из-за этой кепки его отчасти и предпочитали называть по отчеству), почесался, снова нахлобучил. По лицу его видно было, что он не верит. Не верит в тягу к знаниям. И старается, и усилия над собой делает, но вера не приходит. Что-то ей мешает. Какие-то попутные обстоятельства.

Болото, впрочем, на пантомиму внимания не обратил. Ушел в собственные мысли. Потому что Маша, конечно, — элемент, к библиотеке крайне притягательный, но и само по себе чтение, даже помимо воли, производит в мозгу некую революцию.

— Я тут одну книжку читал, — заговорил Болото. — Про мужика одного. Классика. «Дядя Ваня» называется, — припомнил он. — Так вот, этот мужик всю дорогу от безделья мучается и сам не понимает почему.

— От тунеядства, что ли? — уточнил Авдеев. «Уголовное» прошлое сказывалось: он автоматически отметил в мыслях статью, по которой этот «дядя Ваня» сел бы при советской власти.

— Да нет, он помещик был, там тогда все не работали, — отмахнулся Болото. — Так вот, он в одну дамочку втюрился. А она — жена профессора старого. И он хотел вроде с ней объясниться, — прибавил Болото, — ну и она вроде не против… И он так заходит — а она с другим целуется… — Василий изобразил лицом крайнюю степень отвращения. — С доктором одним. И он как-то так — поквакал и в тину… Я бы сразу в репу дал, и никаких дебатов. Классика… — подытожил он. Сильно расстроил его «Дядя Ваня», если честно говорить.

— Мда, — тяжко выдохнул Авдеев. Он до классики тоже не охоч был и читал в этом направлении до крайности мало. Потому что кому охота про стариков больных, про всяких нищих или про дармоедов читать? — Это кто ж такую чушь написал-то?

— Чехов. — Болото вытащил из пачки затрепанный том и предъявил.

— «Каштанка», значит, — подытожил Авдеев. «Каштанку» он тоже не одобрял: зачем, спрашивается, неразумная скотина от работящих людей обратно к пьянице вернулась? Вот и бабы некоторые так, даже при социализме. Ум за разум заходит.

— Да у нее таких «умных» книг много, — проговорился Болото.

Авдеев мгновенно вцепился в оговорку. Он передвинул на доске пешку и уставился на собеседника.

— У кого это — «у нее»?

— В библиотеке, — быстро поправился Василий. — Там таких «хороших» книг предостаточно.

И спрятался от добродушно-смешливого авдеевского взгляда за газетой «Советский спорт».

* * *

Векавищев налил себе в кружку чая. Подошел к окошку вагончика, когда уловил «на улице» непривычное движение, густое скопление людей — человек десять, наверное, и женщины в том числе. Андрей Иванович прищурился, когда различил среди пришельцев Авдеева. Ильич стоял в кепке среди мужиков, поснимавших головные уборы. Холодное солнце поздней осени беспощадно ползало по сединам и лысинам, ветер дергал баб за платочки.

Словно почувствовав на себе взгляд Векавищева, Авдеев сказал людям несколько слов и, повернувшись, направился к вагончику. Теперь все лица обратились на окно, в котором неясно маячил Векавищев.

— Илья, что за ходоки у Ленина? — изумленно спросил Векавищев, когда Илья Ильич вошел в вагончик.

Тот закрыл за собой дверь, чтобы не студить помещение.

— Из Макеевки крестьяне, — назвал он близлежащую деревню, с которой у нефтяников установились дружеские отношения, особенно на почве колхозного рынка. — Просят у нас трактор одолжить на два дня.

— Чего? — удивился Векавищев.

— Трактор им позарез нужен, вот чего. Через пару дней вернут… — Авдеев выглянул в окно. Крестьяне продолжали тревожно смотреть на вагончик, в котором решалась их судьба. — Не успевают собрать урожай. Свекла померзнет.

— Откуда сведения, что померзнет? — спросил Векавищев.

— Оттуда… Старейшина говорит, со дня на день морозы ударят.

— Вот видишь, — промолвил Векавищев с чувством, — даже в Макеевке своя метеостанция есть, а мы до сих пор палец слюним и ветер ловим…

— Приметы, Андрей, народные приметы, — отозвался Авдеев. — Мудрость пращуров. Так трактор-то даем?

Векавищев понимал, что Авдеев спрашивает для проформы. И без того с местным населением то и дело возникают проблемы. Драки и прочие недоразумения. Обижать еще и Макеевку — верх безрассудства. Да и людей, честно говоря, жалко. Померзнет свекла, в самом деле… Весной к ним же, к макеевским, если что, на поклон придется идти — картошечки прикупить, той же свеклы.

— А как ты думал, Ильич? — пожал плечами Векавищев. — Что ж не дать трактор-то… У нас же государство кого? Рабочих и крестьян.

Авдеев многозначительно поднял палец и прибавил:

— И трудовой интеллигенции.

Он вышел из вагончика. Векавищев услышал, как Ильич громко говорит:

— Товарищи, трактор будет! Старшой разрешил! Но это в последний раз. Начальство как узнает — заругает страсть!

Его обступили, радостно гомоня. Бабка постарше кланялась. Казалось, вот-вот — и бросится ловить его руки, целовать. Сцена до смешного напоминала что-то из патриархальных времен. Иллюстрацию к классике, так нелюбимой Васей Болото. Эпоха, когда одни маялись дурью и не знали, чем себя занять, а другие были тупыми, забитыми и топили ни в чем не повинных собачек.

— Тьфу ты, — сказал Векавищев, допивая чай, — похоже, советская власть вообще прошла мимо Макеевки…

* * *

Разумеется, эта идиллическая «смычка» пролетариата с деревней не прошла мимо бдительного начальственного ока. Уже через день на столе Михеева лежало письмо, написанное на листке в клеточку, вырванном из школьной тетради. Писал человек малограмотный, к литературным упражнениям непривычный, что явствовало из неуверенного почерка и высокопарного слога.

Михеев посланию обрадовался так, словно оно было от родимой матушки на чужедальнюю сторонку. Он прочитал текст несколько раз, выучивая почти наизусть, после чего с торжеством положил «документ» на стол перед Дорошиным.

А пусть знает дорогой Макар Степанович, какую змею греет на груди! Больно уж все они сдружились — Буров, Дорошин, Векавищев этот… да и Авдеев — бывший уголовник — туда же… Пора разворошить эту тепленькую компанию. А теперь и повод появился.

— Полюбуйтесь. Макар Степанович! — сказал Михеев.

Дорошин полюбовался — но не на письмо, а на самого Михеева. Сильно не понравилось парторгу, что лицо его заместителя сияет, как медный самовар. Небольшой такой самовар, но хорошо начищенный.

— В чем дело? — спросил Дорошин неприязненно и отодвинул листок. — Прочитайте мне сами, пожалуйста, а то я… почерк плохо разбираю.

Он держался так брезгливо, что даже слепой заметил бы: прикасаться к подобному письму Дорошин считает ниже своего достоинства. Однако Михеев слишком увлекся своей ролью разоблачителя.

— Хорошо, Макар Степанович. Почерк действительно нечеткий, но, думаю, это потому, что писал человек трудовой, привыкший к тяжелым орудиям труда и не привыкший к перу и бумаге… «Буровой мастер Векавищев систематически отдает технику внаем с буровой жителям деревни Макеевка для обработки личных участков, а в уплату берет питание и самогонку», — зачитал он. — Ну, каково? Хорош передовик производства! Это же подсудное дело!

Дорошин поморщился.

— Это анонимка. Пасквиль, однозначно. Бросьте его в печку, пожалуйста.

— Нет уж. — Михеев бережно сложил и пригладил письмо. — Это документ. И я считаю, что мы обязаны реагировать на подобные сигналы.

— И каким же образом нам следует реагировать? — поинтересовался Дорошин. И опять же, будь Михеев менее занят своим грядущим торжеством над Векавищевым, он обратил бы внимание на тон собеседника. Ибо, по мнению Дорошина, реагировать на анонимку порядочный человек мог лишь единственным способом: игнорируя ее. Дорошин был счастлив, что времена, когда обязательной считалась иная реакция, уже миновали. Михеев же, напротив, явно сожалел о том, что опоздал родиться.

— Я считаю, нужно создать комиссию и самым тщательным образом разобраться в деле, — заявил Михеев. — Дыма без огня не бывает, Макар Степанович. Что-то происходит. И это «что-то» имеет отношение к буровой, к государственному имуществу.

— Да и разбираться-то не в чем, — настаивал Дорошин.

Михеев видел, что в этом деле Дорошин ему не союзник; однако начать предпринимать какие-то шаги без согласования с начальством Михеев не мог. Не имел ни права, ни возможности.

— Руководство, — Михеев многозначительно указал в потолок, намекая на высшие сферы, — требует от нас выполнения государственного плана. А наше управление, к сожалению, среди передовых не числится. Как бы мы ни рапортовали, как бы ни гордились достижениями отдельно взятых товарищей… Какие могут быть «отдельно взятые» успехи индивидуума, если коллектив буксует? А это будет продолжаться — в частности, до тех пор, пока Векавищеву сходят с рук его художества. Что же это получается, Макар Степанович? Производственник, человек государственный, отдает государственную технику на сторону — да еще для чьих-то там личных нужд! И плату берет — самогоном! Это же аморалка, если не сказать похуже…

— Для начала необходимо доказать, что все эти «факты», простите, не ложь, — заметил Дорошин. — А до тех пор я буду относиться к анонимке так, как она этого заслуживает. То есть никак.

— Ну так за чем дело стало? — пожал плечами Михеев. — Доказать очевидное несложно. Поручим главному инженеру Федотову разобраться в проблеме. Создадим комиссию. Вы, Макар Степанович, войдете в состав этой комиссии?

— Увольте, — пробормотал Дорошин. — У меня других дел по горло. Вы мой заместитель — вот и замещайте.

Он видел, как в глазах Михеева мелькнул радостный огонек. Ладно, радуйся. Пока есть такая возможность. Скоро крылышки тебе пообрежут, сокол ясный.

— Ну, вы приступайте к составлению графика работы вашей комиссии, а у меня полно планов на сегодня. Желаю успеха.

И Дорошин вышел из кабинета. Будь Михеев чуть-чуть понаблюдательнее — он обратил бы внимание на то, что парторг явно спешит. Но Михеев был поглощен другим — он предвкушал, как они с Федотовым разоблачат Векавищева. А заодно и с Бурова спесь посбивают.

* * *

Буров приехал к Векавищеву на газике. Полюбовался на вышку, спасенную стараниями бригады. Помбура Елисеева не видел — тот пропадал на работе и на приезд начальства никак не отреагировал. Надо будет — позовут, а пока незачем искать разговоров на свою голову.

Векавищев увидел буровский газик с вышки, спустился.

Буров пожал ему руку, хмыкнул.

— Читал, читал твой отчет по вышке. Молодец Елисеев, а?

— Молодец, — проворчал Векавищев, но поневоле улыбнулся.

— Я плохого помбура не пришлю, — заметил Буров.

Векавищев, не скрываясь, рассмеялся.

— Саныч, я ж тебя не первый год знаю. Ты мне его от полной безысходности прислал…

Бурова это «разоблачение» нимало не смутило.

— Ну и что, зато попадание-то в десятку! А? Ну, признай, Андрей…

— В десятку…

— Вот. Ты с ним поласковей будь.

— Он что, баба — поласковей с ним быть? — надулся Векавищев.

Что-то Буров начал сентиментальничать. Стареет, наверное. Или уход жены плохо действует. Эти жены, они… Векавищев быстро, привычно отогнал болезненное воспоминание об Алине. Боль уже притупилась, а нет-нет да нахлынет.

Буров, однако, против ожиданий, пребывал в хорошем настроении. Хлопнул Андрея Ивановича по плечу:

— Знаю я твои методы воспитания! Чуть что не по-твоему — сразу все, враг народа.

— Да ладно тебе… Сразу уж и «враг»… Ну да, толковый парень. Минус только один: со мной много спорит.

— Ничего, тебе полезно… — хмыкнул Буров. — Где Авдеев? Ильич!

— Зачем тебе Ильич? — заинтересовался Векавищев.

— Так, дело есть…

Авдеев появился, словно вызванный по волшебству. Какое-то у него чутье на такие вещи.

— Какими судьбами, Саныч? — осведомился он, обменявшись с Буровым рукопожатием.

— Скажешь тоже — «судьбами»! — хмыкнул Буров. — Так, ехал мимо, заглянул по пути. Бешеной собаке шестьсот верст не крюк… Я вообще-то ехал смотреть — как там зимник строится.

— А здесь что забыл? — прищурился Авдеев.

— Да так… В управлении виделся сегодня с Дорошиным.

Авдеев первым насторожился — Векавищев продолжал недоумевать:

— Ну виделся и виделся… Ты с ним на одной лестничной площадке живешь, тоже мне — диво, что виделся…

— А Дорошин с Михеевым виделся, — продолжал Буров. Ему вдруг надоело ходить обиняками, и он высказался прямо: — Собирается комиссия по вашу душу. Туда входят Михеев и Федотов, главный инженер. Дорошин, думаю, отвертится.

— Комиссия? По нашу душу? — Авдеев вдруг расхохотался. — В Сибирь сослать грозятся? Ниже пола не упадешь, Саныч…

— Аморалку нам шьют? — подхватил и Векавищев. — Да не переживай, Саныч, пусть проверяют…

— Мы же чисто ангелы, — хохотал Авдеев. — Все время здесь, с буровой не вылезаем…

— Зря ржете. — Буров поскучнел, посерьезнел. — Анонимка пришла, что вы используете государственную технику не по назначению. Так что на днях поедут наши правдолюбы прямиком в Макеевку — разбираться, что да как и где она, истина. Так что готовьтесь, други-ангелы. Не так уж вы и чисты, выходит…

Смех замер. Векавищев с Авдеевым обменялись быстрыми взглядами.

Буров нахмурился:

— Ну так что, это, выходит, правда? Сдавали технику макеевским?

— Навет чистейшей воды, — решительно ответил Векавищев. — Клевета и пасквиль. Неужто ты поверил, Саныч?

— Разумеется, нет, — с явным облегчением промолвил Буров. — Ну как я в такое мог поверить, Андрей Иванович? За кого ты меня держишь?

— Я, пожалуй, пойду, — задумчиво проговорил Авдеев. — Работы много — некогда мне лясы точить. А ты, Саныч, горячего чаю на дорожку хлебни. Андрей, угости его.

— Ну, бывай, Ильич. — Буров опять пожал ему руку. Подошел к окошку вагончика, следя за тем, как Авдеев спокойным, ровным и в то же время довольно скорым шагом направляется — нет, не к вышке, к машине.

— Интересно, — промолвил Буров, ни к кому особенно не обращаясь, — поспеет Ильич засветло в Макеевку?

Андрей Иванович подал ему кружку с чаем.

— Выпей, согрейся. И это, Саныч… не спеши, передохни. Не гори так на работе — сгоришь.

Буров вздохнул.

— Хороший у тебя чай, Андрей. Крепко завариваешь.

Естественно, Ильич везде успел. В Макеевке ему бывать приходилось нередко. Все-таки двое детей — и третий на подходе. В прошлые годы Марта набирала за лето ягод, обеспечивала дочек витаминами почти на всю зиму. Да и грибов сушила-мариновала немало. Старалась разнообразить питание. А нынешнее лето у нее выдалось нерабочее — она тяжело переносила беременность. Возраст все-таки, не двадцать лет уже. Так что Илья Ильич нередкий был гость в деревне. Покупал дары земли-матушки, обеспечивал семейство. Иной раз и доставал по случаю дефицитный товар, который ему как рабочему-ударнику выписывали в качестве поощрения. В общем, кое-какой корень пустил Авдеев в деревне, и староста был с ним в отличных отношениях. Видел: Ильич — мужик надежный, не подведет.

Вот и на этот раз, завидев Авдеева, староста оторвался от обеда и вышел со двора на улицу — встречать гостя.

— Ильич, доброго тебе здравьица! — приветствовал он. — Заходи, мы как раз обедать сели.

— Благодарствуйте, — ответил Авдеев. — Позднее.

Староста мгновенно насторожился.

— Случилось что?

— Может быть, — сказал Авдеев. — А может, и нет… Письмо тут пришло к нашему начальству интересное… Без подписи.

— Так распоряжение вроде есть — анонимки игнорировать? — спросил староста. Он читал газеты и выписывал «Правду» и «Труд».

Авдеев пожал плечами.

— Распоряжение, может, и есть. Но и анонимка есть. И потом, почему «анонимка»? Квалифицирована как «сигнал от трудящихся».

— Ну так и что с того? — сказал староста. — У нас сало хорошее, Ильич, с чесноком. И самогонка как кристалл. Не брезгуй! В рабочей столовке так не накормят.

— Ну, ты на наших-то поваров не наговаривай, — сказал Ильич, явно думая о своем.

— А я и не наговариваю! — парировал староста. — Повар, хоть и самый наилучший, хоть из самого главного ресторана, все же готовит на всех… А моя хозяйка стряпает — это же штучная работа, соображай. Разница большая.

— Да уж, разница есть, — вздохнул Ильич. — А сигнал, между прочим, и ваших, и наших касается. Кто-то, чрезмерно бдительный, отмечает, что мы, мол, даем трактора макеевцам для обработки их личных участков. А? Ну как тебе такая клевета нравится?

— Никак не нравится… Наши такого написать не могли, — прибавил староста. — У нас ведь одна страна, государство рабочих и крестьян, все помогать друг другу обязаны. Не будем оказывать дружеской поддержки — пропадем к чертовой матери. Нет, не стали бы наши бумагу такой ерундой марать…

— Уверен? — уточнил Авдеев.

Староста кивнул.

— Не сомневайся, Илья Ильич. Зачем нам могилу себе рыть? А вы нам как отцы родные…

Авдеев поморщился.

— Отцы не отцы, а комиссия в Макеевку едет. Расспрашивать начнут, что да как…

— И что делать? — озаботился староста.

— Что? — Авдеев пожал плечами. — Говорить правду, что еще.

Староста приложил ладонь к груди.

— А может, договоримся, Ильич? Вы ведь никому ничего не давали, а мы у вас ничего не брали…

Авдеев прищурился из-под кепки, совершенно как Ленин на портрете: с доброй лукавинкой:

— Уверен?

— Абсолютно.

— Ну тогда… давай, что ли, сало ваше попробую, — решил Авдеев.

Возвращался домой слегка навеселе, но крайне удовлетворенный тем, как прошли переговоры. Впрочем, за обедом толковали преимущественно о погоде: Авдеева чрезвычайно интересовали приметы, по которым макеевцы поняли, что зима будет ранняя и суровая.

* * *

Работа комиссии была, можно сказать, сорвана, едва начавшись. Михеев с Федотовым прибыли в Макеевку на завтрашнее утро, после всех этих напряженных переговоров. Главный инженер Федотов был человек не слишком молодой, сухой, сердитый. «Отрицательная величина», называл его Дорошин. За глаза, конечно. Сам он объяснял подобную характеристику таким образом:

— Карьерист он. Я, кстати, не против того, чтобы человек строил свою карьеру. Это, кстати, совершенно нормально — расти. От рядового сотрудника до руководителя. Но обратите внимание! Один человек растет за счет своих достижений. Вот это — «положительная величина». А другой — напротив, растет за счет чужих промахов. И Федотов наш такой…

Едва комиссия вышла из автомобиля и направилась к дому старосты, дабы задать вопросы (заветное «письмецо» лежало у Михеева в нагрудном кармане), как набежала толпа крестьян. Деревенские жители недоброжелательными глазами следили за тем, как начальство выходит из автомобиля. Шум в толпе нарастал.

— Что это? — спросил Федотов у Михеева. — Откуда они взялись? Им бы сейчас в поле находиться или у себя на огороде урожай собирать… Вишь, набежали. Что им не сидится-то?

— Позвал небось кто-нибудь, — высказал предположение Михеев.

— Ну что за люди… Как будто враги к ним приехали, — поморщился Федотов и возвысил голос: — Тише, товарищи, тише! Мы просто пытаемся разобраться в ситуации!

— Ситуация ему! — послышался женский выкрик. — Явился! Иди-иди, откудова пришел!

— Това-ри-щи! — напирал Федотов.

— Волк тебе товарищ! — кричали деревенские. — Чего притащился? Заняться нечем? Ревизий у нас проводить не дадим!

— Поехали, — сквозь зубы обратился к Федотову Михеев. — Поехали, скорей… Пока они за колья не взялись!..

Федотов не верил собственным глазам. Но Михеев был прав: люди выглядели разъяренными. А здесь — Сибирь, далекое, затерянное в лесах село. И на много километров кругом — ни-че-го. Если намнут им сейчас бока — никто и не почешется. Междуреченская милиция не станет интересоваться несчастьями нефтяников. Она всегда на стороне местных. В Москву жаловаться? Засмеют в Москве.

— Черт знает что такое, — сказал Федотов, запрыгивая обратно в автомобиль.

— Конечно, их предупредили, — говорил Михеев на обратном пути. Вслед уезжающей комиссии летели смешки, улюлюканье, даже комки земли. — Иначе откуда бы они узнали? Но каковы гуси… Это все Векавищев. Это он нарушает дисциплину, мутит воду… Невозможно работать.

Федотов, поразмыслив, произнес:

— Делу ход давать нельзя. Будем выглядеть в неприглядном свете. Но припугнуть Векавищева, я считаю, необходимо. Мне он вообще не нравится. Если бы Григорий Александрович не покровительствовал ему самым возмутительным образом, я бы вообще давно турнул его с работы.

— Яков Петрович, — Михеев чуть улыбнулся Федотову, — нам нужно только за веревочку потянуть… и дело само решится. Едем к Векавищеву. Пусть ответит на некоторые наши вопросы.

Не заезжая в управление, они поставили машину возле вагончика бурового мастера.

В вагончике было чисто, светло. За столом вместо Векавищева сидел незнакомый молодой человек, одетый чисто, причесанный аккуратно. Руки у него были тоже чистые, с ровно подстриженными ногтями. Наверное, новый помбур, сообразил Федотов. Неприятное лицо — неподвижное, как будто нарисованное. И еще — плакатное. Такими и изображают молодых производственников на наглядной агитации. До черточки совпадает.

— Здравствуйте, товарищ, — поздоровался Михеев.

— Елисеев. — Он оторвался от журнала, привстал, поздоровался с вошедшими, после чего снова уселся. — По какому делу?

— Где Векавищев? — резко спросил Федотов.

Молодой человек опять поднял голову, демонстративно удивился:

— Как «где»? На работе. Где же еще ему быть?

Объяснение прозвучало упреком, и Михеев мгновенно ощутил себя тунеядцем. Ему не понравилось это чувство. И не понравилось, что новичок вроде как указывает ему.

— Ну так позовите его, — приказал Федотов. Смутить главного инженера было гораздо труднее.

— Он на вахте, — повторил Елисеев. — Я готов ответить на ваши вопросы. Прошу.

— Мы приехали получить объяснения, — срывающимся голосом начал Михеев, — по поводу использования транспорта не по назначению.

— Какого транспорта? — осведомился Елисеев.

— Тракторов. Два трактора были сданы в аренду, если можно так выразиться, жителям Макеевки для их персональных нужд. Мы только что из села, там подтвердили этот факт. Теперь нам необходимо выслушать вашу версию.

— Я вас правильно понял? — переспросил Елисеев. — Вы потратили государственный бензин и целый рабочий день для того, чтобы узнать, что мастер Векавищев помог труженикам села? Вам что, товарищи, больше заняться нечем?

— Вы хоть понимаете, — после короткой паузы поинтересовался Михеев, — с кем сейчас разговариваете?

Федотов поджал губы, предоставив младшему товарищу вести переговоры с нахалом. Сам он только запоминал и наблюдал. Пригодится — впоследствии.

— Да я прекрасно все понимаю, — воскликнул Елисеев (его лицо даже не дрогнуло). — Вот вы — главный инженер управления, товарищ Федотов. — Федотов вздрогнул. Он не ожидал, что Елисеев нанесет ему удар первым. — У вас душа должна болеть за производство.

Федотов сухо осведомился:

— А кто вам сказал, что она у меня не болит?

— Да вы и сказали, только что, — объяснил Елисеев. — А если вам нужны факты — то пожалуйста. Наша служба снабжения работает из рук вон плохо. Все требования по поставкам выполняются с опозданием или же не выполняются вовсе. По-вашему, мы просто так пишем заявки, для собственного удовольствия? Ради тренировки чистописания? Отнюдь нет! А почему такое происходит? Молчите? Я вам объясню. Потому что вы не занимаетесь своей работой. Другого объяснения не имеется.

Федотов побагровел.

— Позвольте, разве контроль моей деятельности входит в вашу компетенцию?..

Елисеев пропустил это мимо ушей.

— Разве я невнятно выразился? Или, может быть, я тихо говорю? Ладно, попробую громче. Хотя вообще-то я не имею обыкновения повышать голос, но для вас сделаю исключение. — И он действительно повысил голос. Ваша прямая обязанность — заниматься бытом буровиков. Вы готовы посмотреть наши бытовые условия? Приезжал корреспондент из «Комсомольской правды» — мы его едва не уморили. Уезжал отсюда похудевший, с синими конечностями. Не наблюдали? Ничего, в «Комсомольской правде» почитаете…

Федотов ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Он не ожидал столь яростного натиска. Предполагалось, что главный инженер будет задавать вопросы, а молодой помбур неубедительно вякать в ответ и выглядеть жалко.

Пока Федотов приходил в себя, Елисеев обрушился на Михеева:

— А вы, дорогой товарищ Михеев! Насколько я понимаю, именно вы курируете работу комсомольской организации. — Значок блеснул на хорошо отутюженном пиджаке Елисеева. — Но если судить по нашей буровой, то можно с уверенностью сказать: работу вы завалили! Наши комсомольцы уже несколько месяцев не платят взносы. Собрания не проводятся. Более того, некоторые до сих пор не состоят на учете в первичной комсомольской организации. За этим-то вы обязаны следить!

— Елисеев, — ахнул Михеев, — да что вы себе позволяете?

— Я такой же комсомолец, как и вы, — парировал Елисеев, — и имею полное право критиковать товарища по ВЛКСМ. Принципы демократического централизма еще не забыли?

— Будете цитировать эти принципы, когда вас вызовут и пропесочат, — прошипел Федотов. — Уж я об этом позабочусь.

— Да пожалуйста, — отмахнулся Елисеев. — Я бы с удовольствием продолжил нашу увлекательную беседу, товарищи, но мне пора на буровую. До свидания.

Он сменил пиджак на ватник, надел каску и невозмутимо вышел из вагончика. Только оказавшись вне зоны видимости «комиссии», Елисеев дал волю гневу и даже пнул какой-то ни в чем не повинный камушек.

Авдеев удивился такому проявлению несдержанности:

— Ты чего?

— Ничего, — буркнул Елисеев. — Приехали два бездельника. — Он кивнул на вагончик. — Жизни учат.

Авдеев хмыкнул:

— Догадываюсь… Это они насчет анонимки разбираются.

Елисеев сжал губы.

Илья Ильич улыбнулся:

— Ничего они с этим поделать не смогут. Перекипят и затихнут. Выбрось из головы.

— Кто, по-вашему, написал эту гадость, Илья Ильич? Неужели кто-то из наших? — спросил наконец Елисеев.

— Это Казанец, — сказал Авдеев. — Ему Михеев хорошую премию обещал, если он, а не Векавищев даст первую нефть. Накрылась премия-то!.. Первая нефть — наша. Это раз. И второе. Казанец часто в Макеевке бывает. В Междуреченске у него теперь друзей не осталось — после скандала-то с Верой Царевой, помнишь?

Елисеев морщился все сильнее, как будто его чистой душе ригориста причиняла физическая боль вся эта человечья грязь. А Авдеев, человек, повидавший всякое, не собирался щадить своего собеседника. Заключил:

— Думаю, Казанец в Макеевке самогон берет. Ему надо — у него ребята после работы подвыпить любят. Ну и… сам понимаешь. Увидел трактора и сразу сообразил: вот отличный повод сопернику насолить. А Михеев сразу подхватил инициативу.

— Все, Илья Ильич, — оборвал Елисеев. — Мой ресурс на сегодня исчерпан. Я больше про это не могу.

— Ну, иди, иди, — добродушно засмеялся Авдеев. — И в самом деле, для чего всей этой дрянью заниматься? Она сама, как говорится, высохнет да отвалится. Иди… не марай руки.

* * *

Федотов хотел уже уезжать, но Михеев увидел в окошко вагончика кое-что, что его заинтересовало. Коснулось потаенных струн души. Потому что у Михеева, в силу сравнительно молодого возраста, имелись и нежные струны души. Не одни только басы, так сказать, но и дисканты пели в его сердце.

И вот задребезжало, зазвенело в груди у него, когда увидел он библиотечных работниц с пачками книг в руках. Библиотека приезжала на буровые, обеспечивала рабочих культурным досугом. Иногда даже проводились лекции по разным выдающимся писателям. Маша готовилась к таким лекциям очень тщательно, прочитывала предисловия и послесловия к томам собраний сочинений, а потом пересказывала своими словами. Поучительно. Ну и на саму Машу поглядеть, честно говоря, очень бывает приятно.

Шофер Миша, добродушный деревенский парень с мягкими чертами лица и пушистыми светлыми волосами, уже прогревал мотор. Маша несла последнюю пачку книг.

Вера Царева, вполне утешившаяся после разрыва с Казанцом, заигрывала с Мишей. Миша отвечал ей, по обыкновению, добродушно и лениво. Медведь, одно слово. Мишка.

— Ты книжку-то хоть одну прочитал? — смеялась Вера.

— Да зачем мне? — отбрыкивался Мишка. — Мне и так хорошо.

— Как — «зачем»? А кто образовываться-то будет? — Вера стрельнула в него глазами.

Показалась Маша с огромной пачкой книг. Девушка прижимала их к животу и шла осторожно, чтобы не уронить. При виде Веры, кокетничающей с Мишкой, Маша и бровью не повела: Мишка — человек надежный, всерьез на эти улыбочки не поведется и Веркино сердце разбивать не станет, а Вера… Что ж, в характере это у нее — глазки строить.

— Веруня, помогай мне, — позвала Маша.

Вера бросилась к подруге, охотно избавила ее от половины груза.

— Парни-то у нас, видал, какие культурные, вон сколько книг-то начитали, а, Мишка? Видишь? — поддразнила Вера водителя.

Тот ласково, как сестренке, улыбнулся ей.

— Отходи, буду кузов закрывать!

В этот самый момент к машине подошел Михеев. Может быть, день и начался неудачно, но встреча с Верой многое искупала.

— Вера! — позвал Михеев.

Та смеялась заливисто, чуть громче, чем следовало бы, — и не слышала.

Красивая девушка. Это ничего, что «порченая». Таких предрассудков Михеев был чужд. Нужно только выяснить, совсем ее Казанец бросил или они еще «выясняют отношения»… Михеев считал себя хорошей партией. Карьерный рост обеспечен, возраст подходящий, внешность — тоже, в общем, не урод. Ему нужна такая жена — видная и из простых. Чтобы и происхождения рабоче-крестьянского, и к хозяйству приученная, и такая, чтоб и на люди вывести не зазорно. Симпатичная, в общем.

Некоторое время он слушал Верин смех, потом окликнул:

— Вера!

Маша услышала голос, выглянула из-за кабины, кивнула Михееву.

— Вера, тебя зовут.

— Ой, здрасьте, — показалась Вера, раскрасневшаяся от смеха и осеннего ветра. Косынка, сдернутая с волос (этой косынкой Вера только что шутливо хлестала Мишку), так и рвалась из рук ярким пятном.

— Вера, а что же вы к нам, в управление, книги не привозите? — вкрадчиво спросил Михеев и машинально погладил дверцу автомобиля.

Маше, внимательно наблюдавшей за происходящим, этот жест раскрыл намерения Михеева без слов, в единое мгновение. А Вера, все еще во власти веселья, ничего не заметила.

— Да у вас, в управлении, и без нас, поди, книг полно, — простодушно ответила Вера. — Да и к нам дорожку знаете. Времени-то у вас хватает — вот и заходите. Вам Маша быстро подберет какую-нибудь классику потолще, будете сто лет читать.

— Я зайду, — кивнул Михеев.

— А и заходите, — со смехом сказала Вера.

Михеев вдруг вспомнил Косыгина.

— Помощь какая-нибудь нужна? — вопросил он важно.

Она не ответила. Ну какая от него может быть помощь? Полки подправлять не надо, с комплектацией все в порядке — новинки привозят.

Михеев решился:

— Вера, а почему вы к Казанцу на буровую не заезжаете?

Улыбки погасли. Маша поверить не могла такой неделикатности, а Вера… Ее как будто ударили. Несколько дней уже она не вспоминала о случившемся, а если и залетала мысль — гнала ее изо всех сил. Виталий как будто перестал для нее существовать. Девушки переглянулись, но ничего не ответили.

— Там люди жалуются, — прибавил Михеев.

Маша молчала. Как ни хотелось ей отшить сейчас Михеева, но сделать это должна Вера. Иначе она никогда не сможет взглянуть правде в глаза и жить дальше с высоко поднятой головой.

— Да провинились они, — выговорила наконец Вера. — Книжки вовремя не сдают. Ясно?

Машина сорвалась с места и уехала. Михеев остался стоять на дороге. Улыбка медленно проступала на его широком костистом лице. «Провинились». Теперь все встало на свои места. Разрыв Веры с Казанцом — окончательный, а это значит, что Михееву дорога открыта.

* * *

Каждый готовился к суровой зиме, как умел. У геологов, например, пропали рабочие. Ухтомский обнаружил это утром. Сначала он решил, что эти двое просто вышли — покурить или еще куда, может, в магазин или в Макеевку за самогоном. Самогон — это, конечно, плохо, но терпимо. Пьянства у себя в экспедиции Ухтомский бы не потерпел, но принять после морозца стопочку — другое дело. Тем более что «химиков» в этом году прислали довольно тихих. Работали не огрызаясь, от тяжелого труда не отлынивали, хотя энтузиазма, конечно, не являли, с рассуждениями к начальству не лезли. Даже между собой почти не говорили. Когда работы не было, лежали на койках, глядели в потолок. Что происходит в головах таких людей, Ухтомский не знал. И знать не хотел. Сам он всегда был переполнен мыслями, идеями. Если закрывал глаза, то видел керн, почву, шлиховую пробу, видел пейзаж, в котором, как ему казалось, он что-то упустил и теперь нужно мысленно туда вернуться и еще раз все прощупать. Он как будто физически ощущал близость нефти. Ему казалось, что он чует ее запах. Возможно, кстати, так оно и было.

Он производил расчеты, прикидывал, где летом будет бурить разведывательные скважины. Наносил сетку на карту, чтобы исследовать район с «шагом» в пять километров. Его ум постоянно был занят. Он даже художественной литературы уже очень много лет не читал — некогда было.

Человек, который не делает ровным счетом ничего, представлялся Ухтомскому какой-то неразрешимой загадкой. Человек, способный не думать, не двигаться, не читать и не писать. Просто существовать, как растение.

Однако судьба то и дело сталкивала его с подобными субъектами. Хорошо еще, что третий рабочий, этот мальчик, Степа Самарин, оказался другим. Романтик, конечно, этого не отнимешь, но упорный. И действительно хочет поступать на геологический. Задает вопросы, рассматривает образцы, выучивает термины. Из интеллигентной семьи. Маме письма пишет.

Самомнения у него, конечно, хоть отбавляй, но Ухтомскому не хотелось «обламывать рога» молодому энтузиасту. Еще успеется. Этим пусть другие занимаются. Найдутся желающие. И из-за женщин, и из-за работы. Все еще впереди…

Сейчас, однако, нужно было понять, куда подевались рабочие. Ухтомский поискал и похолодел — пропали также рюкзаки… Но это было не худшее. Исчезла зарплата, которую вчера начальник получил на всю экспедицию и не успел еще раздать сотрудникам. О том, что деньги у Ухтомского, знали все. Время было позднее, считать деньги и записывать в журнал не хотелось. Решили ночь переспать и с утра, на свежую голову, приступить к бухгалтерии.

Вот и приступили… Денег нет. Нет и кое-какого экспедиционного имущества, закупленного в местных магазинах. Пропали часы Лялина, другие хорошие личные вещи.

Сомнений больше не оставалось. Ухтомский разбудил оставшихся — Лялина и Самарина.

— Что?! — подскочил Лялин. Он всегда ожидал худшего. И не всегда безосновательно, надо признать.

— То! — в тон ему ответил Ухтомский. — Ушли эти двое, тихушники чертовы.

— Я так и знал! — воскликнул Лялин горестно.

— Да не ори ты, — с досадой молвил Ухтомский.

— Много забрали? — спросил Лялин, выбираясь из кровати.

— Да все, почитай, забрали. Деньги все, имущество… Даже из карманов выгребли. Гляди!

Он вывернул карман штормовки.

Лялин принялся причитать, ругаться и подсчитывать ущерб. Степа Самарин спустил на пол ноги, поежился от холода, начал наматывать портянки. Потом сказал спокойно:

— Так далеко же уйти они не могли. Они ж пешком. Лошадей-то не забрали?

У геологов были закуплены три лошади. Ухтомский любил ездить верхом. К тому же в здешних краях зачастую на машине не проехать, а вот на лошади — другое дело… В управлении знали о том, что Ухтомский предпочитает «гужевой транспорт», и не противились. Аргументы веские: времени в обрез, а автомобиль бессилен. («Гужевым транспортом» назвал лошадей в шестьдесят первом году один безграмотный бухгалтер при составлении ведомости. Ухтомский так хохотал, когда увидел эту графу в смете, что Лялин всерьез перепугался за его здоровье. А потом дурацкое выражение прижилось в экспедиции. И теперь уже никто даже не улыбался.)

— Погоди, — остановил Самарина Лялин, — что ты имеешь в виду — «далеко уйти не могли»?

— Да то, что мы легко их догоним.

— Да ты что!.. — начал было Лялин, однако Ухтомский остановил его.

— Егор, он прав. Нужно организовать погоню. Они не умеют ездить верхом, ушли пешком, точно. Я проверял лошадей.

— Их небось в первую очередь, — пробурчал Лялин. — А нашли бы меня с перерезанным горлом — ты бы только к обеду заметил.

— К завтраку, — буркнул Ухтомский. — Степан, седлай лошадей.

Степан радостно рванулся к выходу. Лялин глядел на Ухтомского как на сумасшедшего.

— Какая погоня. Владимир Архипович? Да ты в своем уме? В милицию надо сообщить, а не самодеятельность проявлять! Если мне память не изменяет, эти двое оба сидели за вооруженный грабеж…

— Ну вот! — воскликнул Ухтомский. — А если мне память не изменяет, их уже один раз поймали. Значит, и второй раз поймаем. Времени терять нельзя. Пока мы в милицию побежим, как побитые бобики, пока милиция действовать начнет — уйдут наши тихушники в такие медвежьи края, что их с ручным медведем не сыщешь!

Степан уже выскочил из комнаты. Лошади встретили его приветливым ржанием. Степан кормил их, чистил, выводил гулять в те дни, когда Ухтомский не ездил верхом. Сам понемногу осваивал верховую езду.

Он начал седлать Алтына, лошадь Ухтомского. Скоро сам геолог появился в конюшне, закончил работу. Лялин тоже взял седло, попону, но ворчать не переставал.

— Я взываю к твоему разуму, Владимир! У нас одно ружье на троих…

— И два ножа, — прибавил Степан.

— У них только два пути, — говорил Ухтомский, не слушая никаких возражений. — Либо на Моховое, либо — охотничья заимка. А в Моховое они днем не пойдут.

Погоня началась.

Степану нравилось ездить верхом. Нравились лошади. Мощные звери, способные одним ударом копыта проломить человеку голову и все же подчинявшиеся ему; тяжелые и сильные — и все же очень хрупкие. Опасность, казалось, угрожала им на каждом шагу: не вовремя напоить, загнать или, наоборот, не вывести на прогулку, повредить лошади ногу — все это заканчивается смертью животного. Удивительно устроен мир, думал Степан, и все существа в нем такие разные!

Он привычно уклонялся от еловых лап, нырял под ветки деревьев. Конь вынес его на тропинку. Скоро уже охотничья заимка, о которой говорил Ухтомский. Сейчас здесь нет охотников, заимка пустует. Ближе к снегопадам, возможно, появятся промысловики. Неизвестно. Говорят, нефтяники все зверье распугали.

Заржал, почуяв близость человеческого жилья, конь Ухтомского. Наклонившись к его уху, Владимир Архипович похлопал животное по шее, шепнул: «Тише, тише»… А потом повернулся к своим спутникам:

— Они здесь.

Все трое спешились, привязали лошадей. Дальше следовало идти пешком. Помимо всего прочего, Ухтомский боялся, что преступники начнут отстреливаться и попадут в лошадь. В лошадь попасть легче, чем в человека, она крупнее. А гибели животного Ухтомский бы не перенес. О том, что может погибнуть он сам или пострадать кто-то из сотрудников, Ухтомский почему-то не думал. Он был уверен в успехе. Трое против двоих. Они должны справиться.

«Тихушники» были там, в избушке. Они слышали ржание лошади и не обольщались: погоня была близко. Выглянули в узенькое, похожее на бойницу, окошко, но никого не увидели. И все равно сомнений у них не было.

— Вот ведь черт, а казался таким интеллигентом, — высказался один насчет Ухтомского.

— Интеллигент! — ответил другой. — Видал, как он на лошади ездит? Этот своего не упустит. Зря мы вообще затеяли…

— Не зря! — оборвал первый. Он взял пистолет, спрятанный на заимке.

Пистолет этот оставался еще с войны. О его существовании беглый — Ушаков — знал еще с августа.

Узнал от одного мужика в Каменногорске. Тот по пьяни проболтался, что прячет оружие на верхней полке на охотничьей заимке, так, на всякий случай. Одно дело — ружье, другое — пистолет. Пистолет этот нигде не регистрирован, ни по каким сводкам не проходит. Если что — в жизни не найдут, кто произвел выстрел.

Люди, выпив, много болтают, это да… Тем не менее пистолет действительно был на месте. Лежал на верхней полке, среди пыльных бутылок и газет, завернутый в промасленное полотенце. Там же нашлась и коробка с патронами. Еще лучше. Не перекосило бы да не разорвалось бы в руке…

— Может, не надо? — спросил Ушакова его спутник.

— Надо… не надо… — проворчал тот. — Все уже сделано, пути назад нету. Или они нас — или мы их. У них ружье есть.

— Идут!

Ухтомский знал, что их уже услышали и скрываться смысла не имеет. Шел открыто, держа ружье наготове. Крикнул:

— Выходите!

В ответ раздался выстрел.

Ухтомский нырнул, пригибаясь, а Степан выбежал вперед с ножом в руке.

— Сдавайтесь! — крикнул Степан срывающимся голосом.

Второй выстрел швырнул Степана на землю. Плечо ему обожгло, потом стало сыро, а перед глазами все поплыло. Степан подполз к стене избушки, прижался к ней и мутным взором наблюдал за происходящим.

Из избушки выскочили двое, один с пистолетом, другой — с мешком за плечами. Денег, имущества, конечно, жаль, но гораздо важнее другое: преступники не должны чувствовать себя безнаказанными, вяло думал Степан. Вот что важно. И мы, люди коммунистического завтра, их настигнем… и накажем… чтоб неповадно было… и для перевоспитания…

Он не верил в перевоспитание. Он только сейчас с ужасом осознал это.

Тот, с мешком, с размаху ударил Лялина по голове. Ухтомский выстрелил, но промахнулся. Пистолет опять прыгнул в руке Ушакова. Степан поморщился: так громко стреляют! Лялин, лежа на земле, подсек под колени Ушакова, и тот тоже грохнулся. В тот же миг Ухтомский ударил лежащего прикладом и повернулся ко второму, пытавшемуся удрать.

— Стой! Пристрелю!

Человек с вещевым мешком бросил вещи и поднял руки. Ухтомский подбежал к нему и уперся дулом ему в затылок.

— На землю! Ложись на землю!

Лялин со стоном приподнялся. Голова у него болела.

— Давай, Егор, свяжем их.

— Степку подранили, — пробормотал Лялин. — В больницу бы.

— Меня потом в больницу, — громко произнес Степан. — Сначала… этих.

Правду говорят, что классика не устаревает: совершенно по старинке стянули обоим пленникам запястья и связали их друг с другом. И погнали в город: впереди всадник, сзади всадник. Как на картинке из учебника по истории родного края. Последним ехал Степан. Предплечье ему перевязали, и в седле он держался, но пошатывался и вообще чувствовал себя раненым героем.

Он, собственно, и был раненым героем. И это обстоятельство, не без восторга думал Степан, сильно возвысит его в глазах красавицы Варвары Царевой.

* * *

Варвара Царева, разумеется, не осталась равнодушной к случившемуся. Ну еще бы! Такой парень за ней ухаживает! Из Москвы приехал. Столько всяких книг прочел. Даже писателем быть собирался. А теперь вот еще бандитов задержать помог. Конечно, он станет знаменитым геологом. Он об этом постоянно твердит.

Одно только омрачало Варин юношеский роман: старший брат, Глеб, решительно был против этих отношений. Варька, в отличие от Веры, Глеба не очень-то боялась. Она все-таки в семье меньшая, ее все баловали. И если Веру Глеб и вздуть при случае мог, то на крошечную Варьку у бугая-Глеба рука не поднималась. Во всяком случае, до сих пор Варвара не знала, что такое «насилие над личностью». Летала и пела вольной пташечкой, как и положено донельзя хорошенькой девице в шестнадцать лет.

С тех пор, как Вера начала работать в библиотеке, Варварин кругозор расширился ненамного. У Вари не было времени для «лишних» книг, она и так еле-еле успевала учиться в школе. «В жизни и без книг полно интересного», — рассуждала Варвара.

— Напрасно ты думаешь, что от книг одна только пустая трата времени, — сказала ей однажды Вера. — Вот была бы ты образованная, как наша Машка, ты бы про многое из книг знала. И личный опыт расходовать бы не пришлось на всякие глупости. Мне Маша одну книгу давала читать, про любовь… Я многое оттуда поняла. Против семьи идти — тяжело, смертельно опасно. Ты у Машки спроси, она тебе тоже даст.

Варя подумала-подумала и решила: ладно. Почитает. В самом деле, что она теряет-то? Прочтет за пару дней и приобретет личный опыт. Может быть.

Да и со Степаном будет о чем поговорить. Упомянет так, между делом, — мол, читала в одной книге… Пусть знает, что и в Междуреченске люди не лаптем щи хлебают.

С такими благими намерениями Варя и явилась в библиотеку. Вошла тихохонько — по радио передавали хорошую песню про черного кота. Песня эта была смешная и зажигательная, под нее и танцевалось весело, и работа спорилась.

Маша, думая, что в библиотеке она одна… танцевала.

Варя в изумлении замерла у входа. Серьезную, сдержанную Машу она такой никогда не видела. Маша всегда выглядела старше своих лет. Красивой — это несомненно, но уже не очень молодой. Лет двадцати пяти, может быть. (В представлении Вари после двадцати уже наступает глубокая старость.)

А тут Маша раскраснелась, глаза ее заблестели, и отплясывала она… ой-ой-ой!.. Просто как артистка, одно слово. Да еще и подпевала.

Наконец Варя не выдержала:

— Ой, Маша!.. Ты почему на танцы не ходишь? Тебе же там проходу не дадут!

Ничего более лестного ей не пришло в голову. Варя гордилась своей красотой и популярностью. Она не слишком преувеличивала, когда расписывала Степану длинную вереницу своих поклонников. Но Маша… Маша, пожалуй, могла бы ее затмить.

Щедрая душа, Варвара готова была с нею делиться. Парней на всех хватит. В Междуреченске их втрое больше, чем девок, выбор есть. И все равно мужское внимание радует. И нервы щекочет, и волнует, и веселит. Как будто пузырики в крови вскипают, точно в лимонаде.

Маша грустно улыбнулась Вариному восторгу и прикрутила звук у радио.

— Варя, мы с твоей сестрой для танцулек староваты, — ответила Маша, снова становясь прежней.

— Предрассудки! — бойко заявила Варя и огляделась по сторонам. — А где, кстати, Верка?

— Пораньше ушла.

Несмотря на отсутствие сестры, Варя все-таки понизила голос:

— Как там у нее — ну, в душе-то? Мне ж она ничего не рассказывает… Кризис у ней закончился?

— Все будет в порядке, — вздохнула Маша. — Она у тебя сильная. И красивая.

Варя просияла. Потому что Царевы все красивые. Даже Глеб.

— Маша, — заторопилась Варя, решив наконец приступить к делу, — я чего к тебе зашла-то… У тебя книга есть про Ромео и Джулию?

Она глядела на Машу взволнованно, как будто жизнь ее зависела от ответа. Многое, очень многое сказал Маше этот безмолвный вопрошающий взгляд. С чего бы Варе, которая ничем, кроме танцулек и мальчиков, не интересуется, вдруг обратиться к чтению? Да еще к таком серьезному — к классике, к Шекспиру? Неспроста все это… Как бы еще одной драмой не закончилось.

Но с другой стороны, Маша твердо верила в классику. Дурного с человеком от чтения Шекспира или Пушкина никогда не случится. Напротив. Может быть, еще и от зла уберегут.

— Ты, наверное, хотела сказать — про Ромео и Джульетту? — мягко поправила Маша.

На простодушном лице Варьки отразилось недоумение, а затем она засияла, точно солнышко.

— Точно!

«Точно!» А сама даже не знает, кто автор. Прикидывается книголюбкой. Ох, Варька!.. Смешная такая. Маша вдруг ощутила наплыв теплых, почти материнских чувств к этой девочке.

— Есть у меня такая книжка. Я тебе дам. Прочитай… Только не слишком расстраивайся.

— Там что, конец плохой? — насторожилась Варвара.

— Не слишком хороший… Но ведь это было давно. В Средние века. Сейчас, я надеюсь, времена радикальным образом переменились, и люди стали по-другому смотреть на разные вещи.

«По-другому». Как же. Маша все еще была под впечатлением того, что случилось с Верой. В Междуреченске и не такое может быть. И запросто заведутся свои Монтекки и Капулетти. Собственно, они уже завелись. Драки между местными и пришлыми, между междуреченскими и нефтяниками, становились все страшнее и злее.

* * *

Беспечная Варвара, однако, не придавала этому большого значения. Ее защищал огромный, авторитетный, крепкий человек — брат Глеб. Местные и пальцем ее не тронут. А нефтяники… Варя знала, что они просто так, сами первыми, не нападают. Их спровоцировать надо.

Да и вообще, думать о разной ерунде! Варя шла в больницу — навестить своего героя. После ранения Степана сразу же отвезли к докторам. Точнее, он сам себя отвез: Лялин и Ухтомский не решились оставить задержанных без присмотра. Пока оформляли двух грабителей и изымали пистолет, Степана лечили: вынимали пулю из руки, перевязывали. Доктор спросил, пил ли Степан алкоголь.

— Если пил для обезболивающего эффекта, то укол я тебе ставить не буду. Ты, конечно, еще молодой, и все же реакция может быть нехорошая… Вот когда шла оборона Севастополя… Когда была оборона Севастополя — знаешь?

— Когда были адмирал Нахимов и Лев Толстой, — сказал Степан.

Доктор на миг приостановил работу.

— Точно. Образованный ты у нас, значит… Раненым давали алкоголь. И тогда же начиналась российская анестезиология…

Анестезиология была коньком доктора. Он писал диссертацию на эту тему. Проговаривал отдельные положения своей работы, занимаясь с пациентами. Большинство не понимало ни слова, но спокойный, ровный, «академический» голос врача их успокаивал, убаюкивал. Это оказывало хорошее воздействие.

Степан, похоже, кое-что понимал. Даже пытался поддерживать разговор. Наконец врач закончил перевязку.

— Теперь лежи и отдыхай.

— Я есть хочу, — сообщил Степан. — Скажете сестре? Пусть бы принесла… Или я в столовую схожу.

— Лежи, — улыбнулся доктор. — Есть хочешь — это хорошо. Наличие аппетита свидетельствует о том, что пациент идет на поправку.

— А я и не шел… не на поправку, — объявил Степан.

Варвара возникла перед ним как мимолетное виденье, как гений чистой красоты на второй день после инцидента.

— Привет, герой! — сказала Варя, возникая на пороге пустой палаты.

Другие койки стояли незаправленными — Степан был единственным пациентом.

На Вариных плечах болтался бесформенный белый халат, но все равно она была ужасно красивая. А краше всего ее ясная, счастливая улыбка.

— Весь Междуреченск гудит. Говорят про то, как геологи бандитов арестовали, — прибавила Варя. — Интересно — жуть!

— Да это все Владимир Архипович, — отмахнулся скромный герой Самарин. — Мы с Лялиным только помогали.

— Да уж, — хмыкнула Варя. — Тебя же сразу подстрелили… А это больно?

— Очень! — честно сказал Степан.

Варя присела к нему на койку.

— А как больно? Ну, по чувствам если?

— Если по чувствам — то как будто кипятком тебя ошпарили. Тебя когда-нибудь шпарили кипятком?

— Я сама себя шпарила! — сказала Варя. — Когда однажды чай заваривала, а у чайника ручка взяла и отвалилась. Больно было, да… Бедный Степушка.

Она погладила его по плечу.

— Я тебе, кстати, пирожки принесла. Сама испекла. С капустой, с морковкой, а треугольные — с грибами.

— Ну, тогда я их есть не стану, — улыбнулся Степан.

Варя испугалась.

— Почему еще?

— До конца дней хранить буду, как в музее! — объяснил Степан, улыбаясь от уха до уха.

Варя с облегчением растрепала его волосы.

— Вот дурачок!

Степан поймал ее руку, поцеловал.

— Меня скоро выписывают, — заметил он.

— Правда?

— Точно.

— Хорошо.

Степан помолчал и вдруг стал серьезным.

— Я бы хотел встретиться с твоими родными. Ты с кем живешь? С братом? А мама есть?

— Ни мамки, ни папки, только брат — Глеб. Ну и Верка, но она не в счет. От нее мало что зависит, — сказала Варя. — А что ты хотел?

Почему-то в ее голове сложились две темы: денег занять и жилье снять.

Но Степан ее ошеломил.

— Я жениться на тебе хочу…

— Ой, Степка!.. — выдохнула Варя.

Потом они стали целоваться и занимались этим увлекательным делом, наверное, полчаса, пока не пришла медсестра ставить уколы и не изгнала Варвару от пациента.

— Вы мне его, девушка, совершенно измотаете, а ему еще силы нужны — для лечения.

— Да у меня от нее знаете сколько сил сразу прибавилось! — пытался возражать Степан.

— Знаю я, как они прибавляются, — строго ответила медсестра. — Это у женщины они от поцелуев прибавляются. А мужчины — слабеют. Научно доказано. В газете «Труд» была интересная статья. Так что выйдите, дорогая. Я сейчас ему задницу буду заголять.

Она вынула шприц и угрожающе подняла его в воздух. Степан испустил стон, а Варя, хихикнув, выскочила из палаты.

Глеб ожидал ее возле больницы. Это оказалось для Варьки полной неожиданностью. Она не подозревала, что Глеб за ней следит.

А Глеб, в общем, и не следил — ему друзья сообщили. Твоя, мол, Варька к заезжему геологу таскается с пирожками. Такие пирожки добром не кончаются. И Глеб пошел выяснять, что да как обстоит у младшей сестренки. Слухи-то про геолога доходили, но раньше Глеб этому значения не придавал. У Варвары каждую неделю новый поклонник. Оно и лучше — большая экономия на кино и конфетах выходит.

Но к геологу она таскается уже не первую неделю. Похоже, тут дела обстоят серьезнее, чем обычно при Варькиных увлечениях.

— Варя! — окликнул ее Глеб.

Девушка остановилась. Она не боялась брата, он по-своему очень любил ее.

— Ты куда ходила?

— В больницу — разве не видишь? — бойко ответила сестра.

— Зачем?

— А что?

— Ответь!

— Ну, больного навещала… Зачем еще в больницу ходят, если сами не болеют?

— Мне тут ребята намекнули, что ты за одним геологом бегаешь, — сказал Глеб. Он нарочно выразился обидно для Вари, чтобы она сразу начала оправдываться и выдала себя.

Но Варя была крепким орешком.

— А если и бегаю — что с того? Он сам за мной бегает.

Глеб надвинулся на сестру.

— Мало что Веру опозорили на весь город? Ревет ведь каждую ночь… Так теперь еще и ты!..

— А ты на меня не ори! — спокойно произнесла Варя.

— Да я орать не буду — случись что, просто убью, — пообещал Глеб.

Варя отскочила на безопасное расстояние и принялась отплясывать, дразня брата.

— Сначала догони!

— Догоню!

— Ты чего от меня хочешь? — крикнула Варя. — Ну вот скажи, Глеб, чего ты хочешь?

— Я счастья тебе хочу, дура! — взревел Глеб.

— И какого счастья? С кем-то из твоей шпаны встречаться? В гробу я их видала! Всю жизнь с алкоголиком жить? Надо мне это!

— Умная не по годам! — сказал Глеб. — Но я тебя воспитаю, учти. А ну, домой, живо!

— Не пойду! — крикнула Варя. — Не пойду!

— Я вот тебя за косы-то оттягаю, — пригрозил он.

— Догони сначала! — весело закричала Варя и бросилась бежать.

Глеб пустился сперва в погоню, но быстро отстал. Куда ему за шустрой девчонкой по буеракам скакать! Эта часть Междуреченска вся была изрыта старыми и новыми помойками, разрушенными и недостроенными домами, какими-то канавами… Варя-то как коза скакала, a Глеб тяжелый.

Ничего. Забудет она своего геолога. Сколько ни бегай, сколько ни скачи, а вернуться домой придется. И уж тогда Глеб Царев сумеет поставить строптивую сестренку на место.