Слуцкий, сопровождаемый агентом Дугласом, стремительно шагал по коридорам. Сказать, что решение наркома срочно вернуть Веру Гучкову в Париж раздражило его, — значит не сказать, по большому счету, ничего. Недисциплинированная, нахальная, готовая ради своего мимолетного каприза поставить под угрозу целую операцию, Гучкова с самого начала держалась так, словно представляла собой нечто особенное. Неожиданное покровительство Ежова еще более утвердило ее в этом ошибочном мнении.

Что ж, скоро очарованный нарком убедится в том, что его намерение отправить драгоценную Веру обратно в Париж — ошибка. Несколько часов назад из Парижа пришло экстренное радиосообщение. Расшифровка привела Дугласа в состояние сдержанного восторга. Слуцкий отнесся к известию более спокойно, но в конечном итоге и он испытывал удовлетворение.

Прослушивание квартиры Александра Ивановича Гучкова зафиксировало его разговор с неким неустановленным лицом. Во время этого разговора Гучков сообщил, что его абсолютно надежный источник в германском Генеральном штабе раздобыл копии секретных документов, которые содержат неопровержимое доказательство подготовки нового заговора. Маршал Тухачевский и еще несколько высших военачальников Красной армии намереваются отстранить от власти и, более того, физически уничтожить товарища Сталина.

Информация эта была получена в отсутствие Веры и могла быть, помимо прочего, использована против самой Веры: как доказательство неполного доверия к ней отца. Поскольку в ее присутствии подобных разговоров на квартире Гучкова никогда не велось.

Прочитав шифровку, Ежов взорвался. Слуцкий с интересом наблюдал за наркомом. Ни один из сотрудников никогда не мог в точности определить, когда Ежов гневается по-настоящему, а когда притворяется. Иногда складывалось впечатление, будто этот человек намертво сросся со своей маской бескомпромиссного борца против внешних и, главное, внутренних врагов партии. Иногда же казалось, что Ежов — дешевый фигляр и притворство его неискусно, так сильно он переигрывает.

Но сейчас, глядя, как маленький щупленький нарком с дергающимся личиком носится по кабинету, изрыгая проклятия, Слуцкий вдруг испытал приступ настоящего ужаса. Он понял, что тот не притворяется и явленная гримаса ненависти — подлинная.

Левое веко у Ежова в минуты сильного волнения дрожало, так что создавалось странное впечатление, будто нарком игриво подмигивает собеседникам. При этом он кричал:

— Ублюдки!.. Сволочи!.. А ведь я докладывал товарищу Сталину, что, по моим сведениям, Тухачевский возомнил себя Наполеоном! Докладывал! Мерзавцы!..

Дуглас и Слуцкий, замерев, следили за ним глазами. Взад-вперед. Взад-вперед.

Ежов метнулся к столу, резко согнулся над ним, надавил на кнопку и бешено заорал в коммутатор:

— Где Кривицкий?!!

В коммутаторе раздался бесстрастный голос дежурного:

— За ним послана машина, товарищ нарком.

— Если его не будет через… — начал Ежов.

Дверь отворилась, в кабинете возник ожидаемый Кривицкий. Ровесник века, агент с очень давним стажем — еще в восемнадцатом году он начинал нелегальную деятельность в Австрии, потом в Польше. Уже несколько лет Кривицкий руководил нелегальной агентурой советской разведки в Голландии и Германии.

Ежов мгновенно напустился на него:

— Сколько можно вас ждать?

И подмигнул так, словно г.г. офицеры уже все собрались, бутыли откупорены, кокотки ждут. Нервная гримаса наркома ни для кого не была неожиданностью и все же явилась таким контрастом к нагнетаемому кошмару происходящего, что Кривицкий на миг растерялся.

Затем ответил, по возможности спокойно:

— Я выехал сразу, как только прибыла машина.

Ежов гаркнул в коммутатор (причем никто не заметил, была ли при этом нажата кнопка):

— Разобраться с шофером!

Кривицкий шевельнулся, подошел к столу, взял графин с застоявшейся водой, налил в стакан.

Ежов отобрал у него стакан и, глядя прямо ему в лицо, снизу вверх, с трясущимся подбородком, прокричал:

— Срочно! Срочно выезжайте в Париж! Оттуда получено сообщение о готовящемся заговоре против товарища Сталина!

Кривицкий слабо щелкнул каблуками и сказал:

— Слушаюсь, товарищ нарком. Срочно в Париж.

Ежов вернул ему стакан, резко развернулся в сторону Слуцкого.

— Прекрасная работа! Подготовьте представление к правительственной награде.

— На кого, товарищ нарком? — не без осторожности вопросил Слуцкий.

Пылая восторгом, Ежов ответил:

— На агента Петьку!

Слуцкий сделался еще осторожней. Вкрадчивым тоном переспросил:

— На какого агента Петьку?

— На вашего сотрудника, — Ежов раздраженно затряс кистью руки, — на сотрудника, с помощью которого удалось получить информацию!

Слуцкий негромко откашлялся, всем своим видом показывая, что готов слушать разъяснения и дальше.

Ежов раскрыл папку с донесением. Выразительно прочитал:

— «…посредством „Петьки“ получена запись разговора Гучкова…» — И вскинулся на Слуцкого: — Что вы так на меня смотрите? Надеялись, что это вас я представлю к награде?

Слуцкий замялся, пошевелил пальцами сложенных за спиной рук. Решился:

— Понимаете, товарищ нарком, «Петька» — это не сотрудник…

Он замолчал.

— А кто же? Кто? — нетерпеливо наседал Ежов.

— Микрофон, — решился Слуцкий.

— Какой еще… Что? — выпалил Ежов.

— На нашем профессиональном языке, — вмешался Кривицкий, — «Петькой» мы называем подслушивающие устройства. Насколько я успел понять, на квартире Гучкова было установлено такое устройство.

Ежов впился в него взглядом. Лицо Кривицкого не дрогнуло, он даже не моргнул. Взгляд наркома передвинулся на Слуцкого. То же идеальное отсутствие какой-либо реакции. Дуглас дал слабину — моргнул. Ежов это запомнил. И напустился:

— Понапридумывали всяких словечек, чтобы другим вас не понять! Неудивительно, что среди вас каждый второй — предатель и шпион… Под самый корень вырву эту заразу! Не поможет ваша конспирация, не надейтесь!

Дуглас больше не моргал. Но он знал, что Ежов успел заметить.

Кривицкий непринужденно заговорил, пытаясь немного разрядить обстановку:

— Товарищ нарком, какова цель моей срочной командировки в Париж?

Ответил Слуцкий (Ежов в это время жадно глотал воду прямо из графина):

— Вы должны организовать операцию по изъятию из квартиры Гучкова документов. Тех самых, о которых идет речь в сообщении.

Ежов отставил графин. Вода капала с его подбородка.

— Эти документы, — резко произнес нарком, — должны быть на столе у товарища Сталина в самые кратчайшие сроки! Вы меня поняли, Кривицкий? В кратчайшие!

— Полагаю, — деликатно кашлянув, вступил в разговор Дуглас, — в связи с возникшей ситуацией необходимо отложить возвращение Гучковой…

— Почему? — Ежов развернулся, воззрился на него в ярости.

— Появление Гучковой на квартире отца может помешать получению новых сведений о заговоре, — объяснил Дуглас, по возможности держась спокойно. Однако в душе он ликовал.

— Чем это она помешает? — скривился Ежов. — Известно, что отец вполне ей доверяет. В ее присутствии он принимает даже самого Керенского!

— Отец ей, несомненно, доверяет, — согласился Дуглас. — Однако нельзя сказать того же самого о посетителях Гучкова. Пока дочь жила на его квартире, с помощью Петь… кх-х!.. с помощью подслушивающего устройства там были зафиксированы разговоры только самого общего характера. О конкретных делах люди, связанные с Гучковым подготовкой заговора, очевидно, предпочитали говорить в других местах, наедине… И если бы сейчас Гучкова жила в Париже вместе с отцом, я уверен, мы ничего не узнали бы об этом чудовищном заговоре против товарища Сталина! Человек Гучкова ничего не рассказал бы в присутствии посторонних лиц. Даже дочери Гучкова.

Ежов молчал, сознавая неприятную правоту Дугласа. Кривицкий решил немного ускорить решение и добавил:

— Товарищ нарком, я полностью согласен с Дугласом.

Слуцкий, встретив пристальный взгляд Ежова, молча кивнул.

Ежов вспыхнул:

— У вас тут, я погляжу круговая порука… заединщина, как у деревенских хулиганов… — Он повернулся к Кривицкому. подбежал к нему на пару шагов и, изогнувшись, заглянул прямо ему в лицо: — Вот вы убеждали меня, что ваш друг Рейсс — преданный нашему делу человек. Что он — пламенный революционер!

Кривицкий не стал отпираться:

— Это действительно так. Я знаю Рейсса с самого детства. Мы вместе пришли в революцию, вместе воевали в Красной армии…

Ежов растянул тонкие губы в издевательской усмешке, уголок рта у него запрыгал:

— Да? Да? А вот новое руководство Второго отдела установило, что брат дорогого товарища Рейсса — родной брат! — воевал против нас. В польской армии! Между тем ваш друг Рейсс никогда не указывал этого обстоятельства в анкетах. Что скажете? Вы что-нибудь слышали о его брате?

Кривицкий сказал:

— Да, я знал о нем.

— И молчали?

Ежов позволил нервному тику захватить всю левую половину лица.

На Кривицкого эта демонстрация не произвела впечатления. Он спокойно возразил:

— В наших анкетах нет пункта, где необходимо указывать родственников друзей.

Ежов замолчал, отвернулся. Одернул мундир. Вынул из-за голенища тряпочку, обтер сапоги. Сунул тряпочку в карман.

Слуцкий решился нарушить молчание:

— Я предлагаю, товарищ нарком, поручить товарищу Кривицкому после выполнения поставленной перед ним задачи встретиться с Рейссом и убедить его приехать в Москву. По просьбе руководства Второго отдела мы уже вызывали Рейсса в Москву. Для консультаций. Однако он ответил, что приехать не может. Лично меня это обстоятельство настораживает…

Ежов вспыхнул мгновенно:

— Что значит — «не может»?

Слуцкий с каменным лицом разъяснил:

— Он ответил, что приедет только после того, как закончит выполнение порученного ему ответственного задания.

— Да? — Ежов чуть смягчился, но подозрительная складка между его коротеньких бровей не исчезла. — А какое у него задание?

— Организация поставок через Францию оружия для республиканской армии Испании.

Ежов досадливо замахал рукой.

— Да они там в Испании еще, может, десять лет воевать будут! Так что же, ваш Рейсс десять лет будет отказываться приехать в Москву? — Он покачал головой. — Прав, прав товарищ Сталин: только чистка, чистка и еще раз чистка поможет нам избавиться от черт знает что возомнившей о себе так называемой старой гвардии! — Он немилостиво уставился на Кривицкого: — При встрече передайте вашему другу Рейссу: он должен немедленно выехать в Москву. Немедленно! Это мой личный приказ. Всё, все свободны!..

Он побежал к своему столу, точно намеревался там найти пристанище и место для отдохновения.

— Товарищ нарком, — в спину ему произнес Дуглас, — Гучковой я, следовательно, сообщаю, что ее отъезд из Москвы откладывается.

Ежов остановился, обернулся. Дернул плечами.

— Я сам сообщу ей. Кстати, Слуцкий…

— Слушаю, товарищ нарком. — Слуцкий замер у самого выхода.

— Вы занялись Мирским?

— Сегодня займусь, товарищ нарком.

— Не сегодня, — Ежов прищурился, — а немедленно! Сейчас же! Сию минуту! Займитесь этим мерзавцем! Добейтесь от него признания об истинных задачах, поставленных перед ним английской разведкой. Ведь даже дураку ясно: его заслали к нам, чтобы он опорочил наших самых ценных зарубежных агентов…

И закричал, с трудом сдерживаясь, чтобы не затопать ногами:

— Всё, свободны, свободны! Все свободны!..

* * *

Вера складывала вещи. В комнате царил хаос, не подлежащий упорядочиванию: Вера брала первый попавшийся предмет и бросала в разверстый чемодан, затем брала другой, без всякой мысли и выбора, и тоже бросала. Платья взмахивали подолами, чулки обиженно свивались в клубок. Книги, фарфоровые фигурки колхозниц и призовых поросят и быков, купленные на Выставке достижений народного хозяйства (шокировать саксонских кринолиновых пастушек, рядом с коими Вера намеревалась их водрузить), бутыль «Абрау-Дюрсо» — специально для отца, символ неизменности России и неистребимости любимой марки Александра Ивановича, — все валилось в одну нарядную кучу.

В дверь постучали. Не оборачиваясь, Вера крикнула:

— Антре!

И вошли двое, в одинаковых плащах, одинаковых шляпах. Вера на миг как будто перенеслась в тот вечер, когда рассталась с Робертом Трайлом. Тогда к ней подошли такие же. Роберт точно предчувствовал их появление. За час до разлуки рассказывал об организации отправки добровольцев в Испанию. Старался говорить забавное. Рассказал, например, что для всех добровольцев подготовили одежду, в которой они якобы не будут бросаться в глаза. Великолепно пошитые костюмы — по новейшим парижским лекалам, великолепные шляпы из чудесного фетра, совершенно новые, модные плащи. Единственный недостаток — вся эта одежда совершенно одинакова. «Мы будем похожи на армию денди, — посмеиваясь, сказал Роберт. — Ничего более абсурдного и представить себе нельзя! Каждый денди — самодельное произведение искусства, индивидуальность, возведенная в абсолют».

Вера, однако, не спешила улыбаться. «Погоди, — остановила она Роберта, — но ведь это бросится в глаза… вы вызовете подозрение!»

Он засмеялся: «А вот и нет! Любая диктатура тем и хороша, что не склонна обращать внимание на одинаково одетых людей. Их глазу привычны одинаковые люди, понимаешь? Вероятно, здесь и кроется мудрый расчет…»

Вера поцеловала его. Дитя и воин. Ее собственный шотландский лорд.

Двое мужчин на пороге смотрели на Веру неподвижными глазами. Один чуть подался вперед и произнес:

— Не могли бы вы поехать с нами, Вера Александровна?

Вера сжалась, глаза ее сузились.

— Куда? Кто вы?

— Расскажем по дороге, хорошо?

Вера бросила последнее платье, перешагнула через чемодан и подошла к ним. У второго в руках неведомо как уже очутился Верин плащ.

— Прошу. Сейчас прохладно.

Вера позволила ему облачить себя. Сунула ноги в туфли. Сопровождаемая справа и слева, спустилась по лестнице.

Машина ждала, мотор не был заглушен, фары испускали адские лучи. Вера чуть замешкалась. Ночь приобретала странные, пугающие очертания.

— Что происходит?

Вера попробовала было заговорить опять, но ее мягко подтолкнули к автомобилю.

— Вы все узнаете по дороге.

Она подчинилась. Едва захлопнулась дверца, как автомобиль рванулся с места. Вера хотела было выглянуть в окно, но обнаружила, что все окна зашторены. Она чувствовала себя погребенной. Автомобиль мчался сквозь ночь на огромной скорости. Какие таинственные миры пролетали за окнами на сей раз? Вере стало досадно, что она никогда их не увидит.

Она шевельнулась.

— Можете вы наконец сказать, куда мы едем?

Не оборачиваясь, человек в плаще и шляпе отозвался:

— Не волнуйтесь, Вера Александровна. Вас хочет видеть руководство.

Прошло еще несколько минут. Пять, десять. Ничто не менялось: темнота, тихое шуршание шин, гудение мотора. Вера передвинулась на заднем сиденье ближе к дверце.

— Какое руководство? — опять заговорила она.

— Вам сообщили все, что необходимо.

Вера с ненавистью взглянула в затылок говорившего.

— Или вы мне сейчас же скажете, куда мы едем, или немедленно остановите машину!

Он резко обернулся. Вера не увидела под шляпой ничего, кроме темноты. Негромкий голос приказал:

— Прекратите истерику!

Вера прикусила губу. В этот миг автомобиль тряхнуло, и Вера почувствовала во рту привкус крови. Она забилась в угол салона и застыла. Человек, сидевший впереди, уже опять отвернулся. Темнота, окружавшая Веру, таила странные, неоформленные угрозы.

Внезапно автомобиль остановился. Веру окутал поток свежего воздуха — дверца отворилась. Погруженная в оцепенение, она не сразу поняла, что к ней обращаются с приказанием выходить.

С трудом стряхнув дрему, она выбралась и остановилась. Свежий воздух был напоен ароматами сосен и травы: они находились где-то за городом. Деревья, невидимые в темноте, шумели дружески. Впереди, сгустком мрака, различался дом.

— Где мы? — прошептала Вера.

Ей не ответили. Взяли под руку, бережно повели к зданию, помогли подняться по ступенькам. Не горел ни один фонарь. Лучи невероятно далеких звезд почти не достигали земли.

Вера шла наугад, стараясь не подворачивать каблуки. Перед ней распахнулась черная бездна — открылась дверь. Кто открыл ее, осталось непонятным. Веру ввели внутрь.

Там угадывался коридор, узкий и душный: пахло недавно отлакированной древесиной, недавно купленными коврами. Впереди, обведенная тонкой полоской света, виднелась дверь.

И неожиданно Веру с головой окунули в ярчайший свет! Она зажмурилась, не в силах вынести этого перехода. Оба сопровождавших куда-то сразу исчезли; она стояла одна в большом зале. Гигантская хрустальная люстра нависала над роскошно сервированным столом; везде в прозрачных гранях играли маленькие радуги. Крахмальные скатерти и салфетки топорщились, серебряные кольца сияли, в бокалах светилось янтарное вино. Стол был сервирован на две персоны.

В массивных рамах на стенах висели картины: какие-то полузабытые голландцы семнадцатого века с непременной невинноубиенной куропаткой на переднем плане и плутоватой охотничьей псиной, положившей морду на ружье: портрет полуобнаженной красавицы, напоминающий «картон» для вышивания, что продавали когда-то на нижегородских ярмарках, и портрет товарища Сталина с весело растопыренными усами.

— Добрый вечер, Вера Александровна.

Из двери, незамеченной Верой, в зал вошел Ежов. В костюме, при галстуке. Денди. Странно, но эта одежда ему шла. Он носил ее с поразительной, немного печальной элегантностью, и это произвело на Веру определенно благоприятное впечатление. Особенно если учесть, что в форме Ежов напоминал подобранного красноармейцами беспризорника.

— Здравствуйте, — повторил он, подходя к ней.

— Добрый вечер, Николай Иванович, — машинально отозвалась Вера. И вдруг, всхлипнув, начала плакать. Слезы хлынули из ее глаз потоками, из горла вырывалось сдавленное рыдание. Она пыталась улыбнуться, но ничего не выходило: губы прыгали, а всхлипы шли один за другим, все громче и жалобней.

— Что с вами, Вера Александровна? — Ежов откровенно растерялся.

Она молча продолжала плакать. Напряжение последних дней вырвалось наконец наружу, Вера не в силах была остановиться. Косметика потекла по ее лицу. «Катастрофа», — сообразила она.

Ежов взял со стола салфетку, бережно царапнул Веру по лицу жестким крахмальным уголком. На салфетке остались черные разводы.

Вера благодарно улыбнулась трясущимися тубами, приняла салфетку, промокнула лицо.

— Вас кто-то обидел? — грозовым тоном осведомился Ежов.

— Я подумала… — Она глубоко вздохнула и замолчала, глядя на него сияющими голубыми глазами.

— Что вы подумали? — Он вдруг растерялся. Это вышло трогательно.

Вера глубоко вздохнула, приходя наконец в себя.

— Я решила, что меня арестовали.

— Вас? Арестовали? — Ежов медленно покраснел. — Кто может арестовать вас? — в его тоне прозвучала угроза. — Исключено, Вера Александровна. Вас никто арестовать не может.

Вера еще раз вздохнула, и слезы опять потекли из ее глаз. «Теперь уж все равно», — подумала она и высморкалась в салфетку, бросив ее после этого на пол.

Ежов аккуратно положил ей на плечо свою маленькую сухую ручку.

— Успокойтесь же. Успокойтесь… Сегодня Мирский на допросе наконец-то признался, что оклеветал вас.

— Значит, он все-таки не английский шпион? — Вера покосилась на руку Ежова, не решаясь высвободиться.

Он сам убрал руку, жестом пригласил ее к столу.

— Увы. Разумеется, он — английский шпион! Сегодня на допросе он признался, что оклеветал вас по заданию английской разведки…

— Боже, — вздохнула Вера. — Но для чего английской разведке моя испорченная репутация?

— Давайте обсудим это во время ужина, — предложил Ежов. — Что будете пить? Хотите коньяк? Здесь армянский — очень хороший. Или вы предпочитаете шампанское? У меня французское.

— Я не пью, — сказала Вера.

Признание, поставившее в тупик не одного мужчину. Но только не Ежова.

— Может быть, сегодня сделаете исключение? — невозмутимо произнес он. — Ради меня. А? Вера Александровна?

Она молча подчинилась.

Он встал, завел патефон. Вернулся за стол, лично налил ей шампанского.

— Вы поразительно красивая женщина, Вера Александровна.

Густой, тягучий голос певицы лился из патефона. Цыганский романс. Он странным образом гармонировал с портретом полуобнаженной красавицы и обликом самого наркома — с его голодной внешностью нервного подростка. Очевидно, таким он и представлял себе «светлое будущее». Лично для себя, во всяком случае.

Вера против воли ощутила прилив симпатии. Пока она смотрела на улыбающегося Ежова сквозь бокал с шампанским, пока радужные грани рассекали статуэточное личико наркома, ей все яснее становилось одно: он спас ей жизнь. Единственным возможным в данной ситуации способом. Мирский погиб в тот миг, когда признал себя английским шпионом. Теперь его вынудили признаться в клевете на Веру. Разумеется, без применения мер физического воздействия. Боже, Дмитрий!..

Вера отхлебнула шампанского.

— За вас, Николай Иванович.

— Вы поразительно хороши, Вера Александровна, — медленно проговорил он.

— Я вам так благодарна, — молвила она, отставляя бокал. — За все.

Ей хотелось в этот миг, чтобы он понимал: она обо всем догадалась. Догадалась и признательна.

Ежов махнул рукой с вилкой и насаженным на нее куском красной рыбы:

— Ну что вы, что вы!.. Товарищ Сталин постоянно требует от нас, своих соратников, быть особенно внимательными к товарищам, которые сохранили преданность делу!.. Кстати, — прибавил он, — Вера Александровна, ваш отъезд в Париж откладывается.

— Почему? — удивилась она.

— Вам лучше завершить курс в школе… Да я и сам увидел, как вы огорчились, узнав, что вам предстоит срочно расстаться с Москвой. Вот я и принял решение — отложить ваше возвращение в Париж. Согласны?

Вера не успела ответить: в глубине зала, скрытый за горами хрусталя, фарфора, вздыбленного полотна, зазвонил телефон. Ежов сорвался с места и метнулся на зов, точно пес, заслышавший призывный свист хозяина. Сорвал трубку, приложил ее к уху.

— Слушаю, товарищ Сталин!

Затем обернулся к Вере и быстрым жестом показал ей, чтобы она вышла. Вера украла со стола маслинку, подмигнула Ежову и направилась к двери.

Кося на нее глазами, Ежов говорил:

— Выезжаю, товарищ Сталин! Через полчаса буду!..

Вера закрыла дверь. Перевела дыхание Она чувствовала себя больной, разбитой. Как будто прорыдала целый день и теперь готова слечь в температуре. Ежов исчез — вероятно, вышел в ту же дверь, в которую входил. Стоя в коридоре в растерянности, Вера слышала, как от особняка отъехал автомобиль. Больше ничего не произошло. Было тихо и темно.

Вера осторожно вернулась в пустой зал. Села опять за стол. Касательно намерений Ежова у нее не возникало ни малейших сомнений. Что ж, она не была против. Он, по крайней мере, умеет ухаживать. Делает это, быть может, не слишком умело, зато с размахом и блеском! Бриллиантов пока не подарил, зато подарил жизнь. Тоже недурное украшение, хоть на грудь и не повесишь, как это делает Плевицкая.

Вера положила себе в тарелку закусок и с аппетитом поужинала.

За ней пришли через полчаса. Очевидно, вернулась машина, отвозившая Ежова к товарищу Сталину. Вера весело сказала одинаковым мужчинам в плащах:

— А, вот и вы… Что, едем?

И сама бойко выбежала к ним навстречу.