Мистер Хамфри. — Итоги медицинского эксперимента. — Разговор об освещении, чайниках, воздуходержащих костюмах, &c. — Воспоминание о давнем изобретении Бэббижда. — Причуда Берти и ответ Эдисона. — Бунт работяг. — Подробности полёта сквозь космическую стихию. — Гленн и Шепард обнаруживают следы известного скупердяя и находят во всех смыслах странную картину.

Непостоянство человеческой судьбы с лёгкостью намекает: надежда высокопоставленных лондонцев обитает на докторской улице. Одно утомительное, но необходимое передвижение кэба, наш Джо всходит на крыльцо, и после предъявления домохозяйке визитной карточки он впущен в дом самого подозрительного из докторов Лондона.

Первым, что достигает ушей на входе в гостиную, была увертюра из «Фрегата Её Величества „Передник“», исполняемая на губной гармошке. Едва увертюра ввиду затянувшейся продолжительности перестанет приносить радость и даст возможность оглядеться, видны вещи, что бросаются в глаза даже самому усердному врачу. Прямо напротив входа располагается бюро, уставленное шприцами с кривыми иглами. В стеклянных сосудах виднеются ляпис, хинин, нитроглицерин. Не будь изобретены стеклянные колпаки, эти вещи покрылись бы пылью, поэтому пылью покрываются стеклянные колпаки. Присутствие пыли указывает на то, что доктор Хамфри гнушается быть врачом, и эта мысль подтверждена разочарованными пациентами. Единственным предметом, не покрытым пылью, была бутыль с водкой.

На середине комнаты в кресле сидит Эндрю Хамфри. Несчастные пациенты помнят его как обладателя чёрных волос, прилизанной чёлки, сердитого взгляда и выступающего подбородка, говорящего о решительном характере. Его руки держат губную гармошку с надписью «ВСЕ ПАЦИЕНТЫ КОЗЛЫ». К столу была прислонена трость, без которой доктор Хамфри чувствует себя как без левой ноги. Если речь зашла о ноге, то надо отметить, что согласно малоподтверждённым слухам, Хамфри вводит в неё шприцем некое загадочное вещество — его название неизвестно, иначе была бы нарушена врачебная тайна. Тем не менее, поговаривают, что дело не во врачебной тайне, а в обыкновенной дурости: он не знает медицину.

В тот момент, когда квартире была оказана честь посещением министра по делам колоний, обитатель её сидел в кресле и наигрывал на губной гармошке. Довольно странно, когда врач сидит дома и наигрывает на губной гармошке, в то время как его ученики могут перепутать скальпель с ланцетом, попробовать на вкус йодоформ или случайно смешать хинин со стрихнином. Но с его точки зрения, начинающие доктора должны полагаться на присмотр со стороны других, менее опытных, но в то же время менее занятых другими делами докторов, в то время как сам Хамфри предаётся своему делу.

— В чём дело, миссис Сойер? — спросил Хамфри, с сожалением оторвавшись от губной гармошки с увертюрой, чтобы увидеть перед собой домохозяйку в сопровождении высокопоставленного посетителя.

— К вам пожаловал мистер Джозеф Чемберлен, новый министр колоний.

— Что вам здесь надо? — спросил Хамфри замогильным голосом.

— Известно ли вам, доктор Хамфри, о том что Томас Эдисон вызвался служить нашей космической программе?

— Никогда не слышал.

— Так знайте, что мистер Эдисон пережил психический шок по причине injuria verbalis и теперь нуждается в медицинской помощи. Его здоровье в ваших руках. Поэтому мойте руки почаще.

— А известно ли вам, сударь, что все пациенты врут? Я нахожу вероятным, что этот пациент соврал вам в отношении своего диагноза и отнюдь не нуждается в медицинской помощи.

— Если он не нуждается в медицинской помощи, то он не пациент, а в таком случае, согласно вашей философии, он не имеет причин врать. Как бы то ни было, мне порекомендовали вас.

— Кто?

— Достопочтенный лорд Солсбери. Ему самому рекомендовали вас.

— Кто?

— Эта подробность мне неизвестна.

— Меня не интересует то, что меня порекомендовали этой лысине с ногами!

Мистер Чемберлен замер в неблагоприятном ощущении. Оправившись от испуга, он вернулся к нити.

— Но мне велели передать, чтобы вы руководили лечением мистера Эдисона.

— А я хочу передать вам одну стр-р-рашную новость. Ещё более стр-р-рашную, чем ваша.

— Какую же?

— Я скажу вам на ухо.

Едва Чемберлен наклонился к Хамфри, тот гаркнул ему прямо в ухо:

— Деда Мороза не существует!

Чемберлен вздрогнул, немного отойдя в сторону.

— Зачем вы так кричите? А Санта Клаус?

— На Северном полюсе! Хотя там ещё никто не был. И не будут.

— Позвольте, а как же Эдисон?

Хамфри погладил прилизанную чёлку.

— Он будет помогать нам завоёвывать геян? Отлично. Я полностью поддерживаю вашу программу. Геяне — те ещё недочеловеки!

— Так вы будете лечить Эдисона?

— Он американец, да? Я, правда, сам американец. Кстати, вы не знаете, кто открыл Америку?

— Колумб.

Придав себе драматичный вид, Хамфри положил собеседнику руку на плечо.

— Этот Колумб Америку открыл, страну для вас совсем чужую... Дурак! Ведь лучше б он открыл на Пятой авеню пивную!

Хамфри завершился ехидным смехом. Его визави спешно поправил лацканы визитки.

— Понимаете, сударь, это уже не смешно.

— Конечно. Вы думаете, что если я американец, то я не имею права ругать Америку?

— Вы должны вылечить Эдисона. Пусть даже вы не практикующий врач. Но позвольте один нюанс. Говорят, вы и есть Джек Потрошитель.

Хамфри впился в министра колоний противным взглядом.

— То, что родители называли меня Джеком, ещё ничего не значит. Ясно?

— Говорят, вы ещё и пишете.

— В этом что-то есть. Я написал монографию. Монографию о том, что земляне — те ещё недочеловеки. Их нужно в лагеря сдавать. Для опытов. А всё потому, что они не американцы!

— Хотел бы я уточнить...

— Например, я хочу узнать, что будет с человеком, если ввести в кровь шампанское.

— Но зачем...

— Я сказал, что неарийцев и прочих врагов Америки нужно сдавать в лагеря! Для опытов. Через сто лет это будет обычным делом!

— Извините за беспокойство, но я нанёс вам визит с определённой целью.

— Эдисон в больнице? Отличное событие. Поздравляю.

Следующие слова он чуть ли не кричал:

— Таким образом я, как маэстро вивисекции...

Здесь надо заметить, что на столе также лежали чёрные кожаные перчатки. Хамфри торопливо надел их и приступил к шевелению пальцев, вытянув руки вперёд. Усмехнувшись со злостным показом зубов, маэстро вивисекции снова пошевелил пальцами и потёр руки.

Хамфри прибыл в больницу Св. Варфоломея и, миновав столько раз виденных им «Доброго самаритянина» и «Водоём Вифезды», теперь шёл по выбеленному коридору в палату, где, за орехового цвета дверью, вероятно, не вполне осознавая, где находится, и судорожно дёргая головой и руками, лежит будущее Америки.

Когда-то бывший волшебником из Менло-парка — а теперь  волшебник из Уэст-Оринджа, если позволить подобную аналогию — лежал на койке, его руки и конечности дёргались, голова следовала их такту. Лишь впоследствии выяснилось, что этот американский гений гнушается обращаться к докторам, но пока помимо его воли он был вынужден зависеть от того, насколько верно доктора обращаются с тонкостями своей важнейшей профессии.

— Вот оно, незавидное будущее Соединённых Штатов Америки. Так тряханёт, что мало не покажется.

Никому не было ведомо, какую мораль извлекут свидетели. Это тоже может интриговать читателей, следящих за нежданными ходами.

Едва Хамфри прерывистым стуком трости по полу известил о своём прибытии, за его спиной возникла рота из четверых начинающих полуврачей-полуинтернов. Симеон Уиллард, Фил Тодд, Борис Джером и Глеб Кёрк пытаются верно следовать его заветам, надеясь в недалёком будущем сравняться с учителем и даже превзойти его на врачебном поприще.

Уиллард подошёл к Хамфри со стулом в стиле Людовика XV, и теперь тот сидел перед входом в палату, положив кисти рук на ручку трости.

Доктор Хамфри спросил неестественно замогильным голосом:

— Вы на месте?

Ученики в страхе застыли на месте.

Хамфри ударил тростью в пол так, что ученики подпрыгнули.

— Слушайте исходные данные. Перед нами мистер Томас Эдисон — питательная среда для микробов... и для медицинских экспериментов!

Уиллард осторожно отступил назад. Хамфри спокойно продолжал:

— Итак, приступаем к экзекуции! То есть, я хотел сказать, к эксперименту! Начинаем медицинский эксперимент номер 11. Пункт номер 1. Нужно поставить диагноз, и даже необязательно верный. Уиллард!

Уиллард практически дрожал. Зубы выдавали мелкую дробь.

— Я з-здесь, д-д-доктор Х-Х-Х-Х-Х-Х-Х-Хамфри...

— Каково ваше мнение?

— Я п-п-предполагаю, что пациент страдает синдромом Паркинсона.

— А я предполагаю, что ваша башка страдает синдромом Паркинсона!

— П-П-Почему?

— Потому, что синдром Паркинсона выражается... выражается... выражается... выражается... выражается... выражается... Сам не пойму. Забыл. Перейдём к ошибочным мнениям других. Борис!

— Я п-п-предполагаю, что пациент принял лошадиную дозу стрихнина.

— Серьёзные возражения! В таком случае он давно должен лежать в анатомичке!

— В-Виноват.

— Фил!

— Я п-п-предполагаю, что пациент скорее жив, чем мёртв.

— Я пришёл к этому выводу и без вас. Глеб!

— Это м-м-может быть пляска святого Витта.

— Не согласен. Симеон!

— Это может быть волчанка.

— Почему?

— Вы часто её упоминаете, доктор Хамфри.

— Вы идиот, простите за выражение. Борис!

— Это может быть delirium tremens.

— Что это такое?

— Б-Б-Белая горячка. Разве вы не знаете латынь?

— Я не знаю латынь. Я не римлянин. Фил!

— Это может быть идиосинкразия.

— По-моему у вас самих идиотосинкразия! Симеон!

— Это может быть волчанка.

— Почему?

— Потому что я идиот.

— Согласен! Борис!

— Это м-м-может быть истерия.

— Почему?

— П-П-Признаки истерии налицо.

— Вы делаете успехи, — сказал доктор Хамфри с некоторой неохотой, определённо будучи недоволен тем, что похвалил, а не нагрубил. — Итак, перед нами больной истерией!

Хамфри произнёс эти слова с таким видом, будто сделал открытие огромной важности или же воспринимал утверждение об истерии как нечто благостное. Но, как известно всему Лондону, он не любит возню с пациентами, и потому его слова следовало понимать не столь оптимистично.

— Как истинный народный целитель, я предлагаю вылечить Эдисона патентованным средством от коклюша. Берётся волосатая гусеница и кладётся в мешочек. Мешочек привязывается к шее пациента. Далее он носится до тех пор, пока гусеница не защекочет пациента своими ворсинками. Когда пациент начнёт смеяться от щекотки, его дыхание заразит гусеницу, и пациент перенесёт на неё свой недуг.

— Причём здесь коклюш?

— Это была реклама того, что я назову альтернативной медициной.

— Доктор Хамфри, я боюсь, что здесь не всё в порядке, — робко признался Уиллард.

— В чём дело? Я не вижу, что здесь не так.

— Истерия бывает только у женщин.

— Почему, Уиллард?

Симеон Уиллард подошёл к доктору Хамфри и нашептал на ухо известный каждому анатому ответ. Хамфри нахмурился ещё больше.

— Это действительно так?

— Честное с-с-слово.

— Тогда почему Борис не заметил главного? Если истерия бывает только у женщин, а у Эдисона случилась истерия…

Ученики доктора Хамфри в испуге обернулись к Эдисону. Познав истину, им придётся преодолевать адскую рутину общения врачей со слабым полом. Естественно, им придётся обследовать пациентку сквозь ширму, стараться не оскорбить пациентку нескромными вопросами и учитывать прочие необходимые условности.

— Вы хотите сказать, что Томас Эдисон — женщина? — усомнился Фил Тодд.

— Именно такой вывод я вынужден сделать. — Следующие слова были обращены к пациенту. — Леди, у меня к вам один деликатный вопрос. Вас следует называть мисс Эдисон или миссис Эдисон?

Пациент тем временем несколько оправился от невроза и с выражением изумления на круглом лице слушал поставленный ему диагноз.

— Пошёл к чёрту! — был ответ.

— Простите, милая леди, но вам не подобает так выражаться. Так подобает выражаться только мне одному! Я утверждаю, что вам необходим проверенный метод лечения истерии — то, не знаю что!

Лицо Эдисона снова отобразило непонимание диагноза. Доктор Хамфри сжал руками трость, незаметно приподнимая её. Неизвестно, дошло ли бы дело до драки и рукоприкладства, если бы тишина не была прервана вмешательством нового лица.

— Доктор Хамфри, вы лечите женщину? — спросил некий голос, произносивший Р на немецкий манер. — Дайте мне взглянуть на неё!

Негромкий мужской голос с характерным произношением одного из звуков и самый интерес к прекрасному полу позволял предположить, что он принадлежал Альберту Эдуарду. И правда, наследник престола вошёл в палату и теперь лорнировал присутствующих.

— Имею честь представить вам эту даму, Ваше Высочество, — подобострастно выговорил Уиллард.

— Даму? — отделённые от присутствующих лорнетом, глаза Его Высочества округлились, отобразив тем самым несоответствие того, что они видят, тому, что слышат уши. — Я вижу здесь только нашего американского гостя.

— Должен признаться, что мы совершили медицинское открытие, достойное Диккенса. Да, перед вами дама.

— Я не дама! Я мистер Томас Алва Эдисон!

— Все американцы врут! — выразил доктор-американец своё вечное кредо.

— Возможно, в-в-вы правы. Если мы совершили м-медицинское открытие, то причём здесь Д-Диккенс? Видимо, вы врёте, — ответил Кёрк.

Молчание было ответом — и даже тишиной, в которой что-то незаметно подкрадывается.

Немного погодя, Уиллард перешёл к делу.

— Что вы предлагаете делать, милостивый государь?

Хамфри сердито прорычал.

— Проводить над Эдисоном медицинский эксперимент по лечению истерии у мужчин! Неужели вам это не понятно? Неужели я должен это объяснять?

Хамфри показал зубы, эффектно пошевелив пальцами. Еле слышное рычание прервалось озадаченным взглядом в сторону пациента. Ученики притихли.

— Что случилось, доктор? — забеспокоился Тодд.

— Смотрите внимательно! — Хамфри направил палец на вздымающийся живот Эдисона.

— В чём дело, доктор? — забеспокоился доктор Уиллард.

— Каждый дурак знает, что мужчина дышит животом, а женщина дышит грудью. Какой вывод мы должны сделать?

— Что Эдисон — мужчина.

— Верно, — сердито подтвердил Хамфри.

— Позвольте, но ведь вы научно доказали, что Эдисон — женщина!

— Одно другому не мешает. Мы должны сделать вывод, что Эдисон — инопланетянин.

Хамфри направил взгляд в пол. Вернувшись глазами к койке, он вскрикнул.

Эдисон исчез.

— Где пациент?

Уиллард опустил голову под койку, но и там не нашёл пропажу.

— Где пациент? — громче повторил Хамфри.

— Мы его потеряли.

Не удивительно ли, что именно этот ответ был сопровождён усилившимся топотом со стороны входа в больницу. Таким манером Эдисон сбегал от противника.

Казалось бы, ничего стоящего не наблюдается... И откуда авторы берут такие сюжеты? Но что бы ни говорили, такие случаи бывают на свете — редко, но бывают.

Хамфри потряс тростью, одновременно брызгая слюной. Террористические порывы его бессмертной души многим неприятны.

— Ловите его! Тьфу, ловите её! Как я теперь буду проводить эксперимент?! — в тот миг, когда ученики бросились в погоню за ретивым пациентом, доктор Хамфри обратился к принцу Уэльскому: — Какое чувство, словно я работаю в дурдоме.

— Но этого не п-произошло бы, если бы...

— Что?

— ...если бы Эдисон не был вызван сюда, если бы Эдисон не п-понадобился политикам, которые решили захватить одну планету. Вы только что в-видели, до чего агрессивность довела Америку. Да, вот до к-каких ужасов агрессивность довела Америку!

— Да что вы говорите! Вы обвиняете политиков во всех грехах?

— Возможно. Р-Разве вы не побежите за Эдисоном?

— Зачем? Почему я должен устраивать погони за каким-то Эдисоном? Кто он такой? Бенни Хилл?

— Мне неизвестна эта п-персона.

— Мне приснилось, что у землян есть шоу Бенни Хилла. А что, мне понравилось. Точнее, всё понравилось, кроме пародии на меня самого.

— Интересно.

— Мне так понравилось шоу Бенни Хилла, что я сделал из него конкретный вывод. Мы непременно должны завоевать такую забавную планету. Есть и такой повод!

— Не з-знаю, что за шоу, но я начинаю п-понимать, почему пациенты вас не любят. Это по в-вашему лицу видно.

— Да? А у меня, между прочим лицо американской демократии!

— В смысле?

— Лицо будущей американской демократии!

— Неужели?

Ответом на вопрос был Хамфри — он высунул язык.

— Видите?

Пока Хамфри демонстрировал лицо будущей американской демократии, госпиталь ознаменовался погоней, неслыханной в стенах этого великого заведения, но тем самым внёсшей разнообразие в работу врачей.

В театре больницы Эдисон обогнул места для слушателей с таким упорством, какое трудно ожидать от дамы. Медики выбрали прямой путь как самый короткий, и перед нами могла бы предстать картина того, как они пробираются напрямик через места для слушателей. Но нет, только Уиллард и Тодд выбрали столь противоречивый по своей простоте путь. Звук шагов на лестнице так же быстро начался, как и закончился, и вскоре Генрих VIII своими бронзовыми глазами видел побег пациента от персоны, от которой действительно стоит держаться подальше.

Пациент выскочил на открытое пространство, ни мало не позаботившись о подобающей для улицы одежде, и в этот же миг Кёрк и Джером без парашютов выпрыгнули из окон по бокам Генриха VIII и с ловкостью, достойной пальцев врача, плавно спрыгнули на дорогу.

Ветер пыхтел, и Эдисон пытался превзойти его в пыхтении, и он мог бы далеко убежать, если бы по воле провидения не появился на его пути объект, своей распространённостью способный вызвать в умах чувство, будто ничего более в лондонском мире найти невозможно. Хэнсом проехал по Кинг-Эдвард-стрит, предоставив пациентке возможность выполнить свои моментальные планы, и та, попутно озадачив лошадь, на ходу запрыгнула на площадку. Пытаясь открыть дверцы, он заслонил пассажиру белый свет. Из кэба послышался визг, но только спустя несколько ярдов кэбмен почуял неладное. Дверцы готовы были сломаться. Сбылись слова Альберта Эдуарда: до такого ужаса Америку довела самая обычная агрессия.

Кэб остановился по воле удивлённого кэбмена, тот открыл дверцы, отчего Эдисон оказался на мостовой. Едва подоспели неутомимые медики, цель охоты была в их распоряжении.

— Что здесь происходит? — строго спросил кэбмен, явно отнеся медиков к обществу непрошеного седока.

— Мы просто… — начал было Уиллард, но кэбмен повернулся к люку и обратился к сидящему внутри:

— Милая барышня, я оказался прав. Вам не следует ездить в хэнсомском кэбе без мужчин.

Из кэба на окружающих смотрели синие глаза, опушённые длинными ресницами, их взгляд нерешительно скользил по помрачневшему лицу Эдисона. Тонкий голос произнёс:

— Сэр, я понимаю, вы правы. Но этот мужчина всё же появился в кэбе.

— На этот раз вы правы, мисс. Но всё-таки садиться в хэнсомский кэб вам нужно не в одиночестве.

— Вы ошибаетесь, кэбмен, — возразил испуганный Уиллард. — Доктор Хамфри научно доказал, что это женщина.

Кэбмен озадаченно осмотрел пассажирку.

— Она и есть женщина.

— Мы имеем в виду её, — Тодд предъявил Эдисона.

— Если вам угодно шутить, выбирайте другое время, когда я не занят.

— Я имею в виду, что вы ошибаетесь.

— Даже если в хэнсоме вместе с этой пассажиркой будет сидеть другая дама, то ради соблюдения этикета нужен мужчина. Но в таком случае им троим будет тесно. Пусть садятся в кларенс.

— Доктор Хамфри доказал…

— Где учился доктор Хамфри?

— Я слышал, что он учился в духовном училище. Его выгнали оттуда.

— За что?

— Мистер Хамфри переводил с латыни фразу S p i r i t u s  q u i d e m  p r o m p t u s  e s t,  c a r o  a u t e m  i n f i r m a. «Дух бодр, плоть же немощна». Он перевел: «Спирт хорош, а мясо протухло».

— Мне нет до этого никакого дела.

— Доктор Хамфри доказал…

Борис Джером резонно возразил:

— Доктор Хамфри ждёт нас. Возвращаемся обратно. Не забудьте взять с собой мисс или миссис Эдисон.

— Одну минуту, — дополнил Уиллард, вытянувшись по струнке. — Вы считаете, кэбби, что барышня должна ездить в хэнсоме только в сопровождении мужчины? Тогда откройте дверцы, пожалуйста.

Произнеся эти слова, доктор Уиллард сел рядом с пассажиркой, и кэб продолжил свой путь — это была материя, чьи последствия не входили в число фактов, известных остальным троим медикам.

— Достанется же ему от кэбмена, — озабоченно проговорил Джером.

— Почему, мистер Джером? — спросил Фил Тодд.

— Как и у нас, у него нет с собой денег. Деньги лежат в карманах пальто. Пальто находится в Бартсе. Следовательно, он, не заплатив, не сможет выйти из кэба.

— Вы правы, но тогда барышня тоже не сможет выйти.

— Вы не могли бы говорить громче? — неожиданно для всех спросила мисс или миссис Эдисон, явно забывшая о недавнем побеге из Бартса и теперь не предпринимавшая попыток вырваться из рук медиков.

— Мы совсем забыли о вас.

— Чёрт бы побрал этих политиков и агрессоров! — бросил вслед кэбмен. К этой категории он, вероятно, отнёс и Эдисона. — И американцев чёрт бы побрал! Ведь доктор Хамфри — из Америки? И он предсказал будущее своей страны?

Трое медиков и Эдисон вернулись туда, откуда начали свой непредвиденный путь или, вероятнее, непредвиденное отступление от него.

Зал, где доктор Хамфри читает лекции, был пуст по одной точной причине: в настоящее время Хамфри пребывал на том же стуле, продолжавшем стоять в коридоре и не отпускать от себя принца Уэльского.

Глеб Кёрк огляделся в поисках maître и, убедившись в отсутствии такового, взял инициативу в свои руки.

— Вы видите адамово яблоко?

— Видим, — отозвался Тодд.

— Следовательно, Эдисон — мужчина. Теперь мы имеем не один, а два аргумента против одного.

— А как же противоположный аргумент — истерия?

К спорщикам подошёл доктор Хамфри. За ним с видом оскорблённого достоинства шёл Берти, неся стул в придачу к трости в руке мэтра, чтобы тот во время остановки не подвергал себя лишней нагрузке. Теперь Хамфри сидел, а Берти пыхтел со столь явственной сердитостью, что не видя его, исходящий от него звук легко было принять за паровой двигатель.

Доктор Хамфри устроился на стуле и с безнадёжностью пробурчал замогильным голосом:

— Я всё понял. Вы плохие врачи! Иначе выражаясь, это не истерия! Это ваша беспросветная тупость!

— Неужели…

— Действительно! Я не предполагал, что врачи могут перепутать чужую истерию с собственной тупостью! Чем мы занимаемся, а? Мы должны проводить медицинские эксперименты, а вы тут голодные прыгаете.

— П-Простите, н-но у меня возражения, — робко признался Джером. — Мы в-врачи, следовательно, мы джентльмены. А джентльмены не прыгают.

— А кто сказал, что вы врачи?

— Вы только что сказали...

— Да мало ли что я сказал! Слово врач происходит от слова врать. Следовательно, мы все олухи! Кстати, где Уиллард?

— У н-н-него приключение, — несколько размыто ответил Джером.

— Ясно. А почему вы вчера не были в больнице?

— Д-Да, почему я вчера не был в больнице? Я не был в больнице, потому что я болел.

— Чем?

— Инфлюэнцей.

— Инфлюэнца? Да что это за болезнь? Вы бы ещё сказали, что триппером болели.

Джером похлопал глазами.

— Это была американская докторская шутка! Что, не похоже?

Берти приподнял брови, отметив, что если доктор Хамфри и обладает чувством юмора, то оно излучает декадентство. Джером Клапка Джером с его шуточками и рядом не валялся.

Кёрк испугано продолжил:

— Д-Д-Доктор Хамфри, позвольте один комментарий.

— Слушаю.

— Д-Д-Доктор Шарко создал т-теорию о том, что истерия не есть б-б-бешенство матки и что она вызывается другими причинами.

— Для меня доктор Шарко не авторитет. Я слышу о нём впервые.

— Д-Доктор Х-Хамфри, вы не слышали о Жане Мартене Шарко?

— Никогда.

После небрежных слов лицо Хамфри приобрело столь равнодушное выражение, что все присутствующие  — не считая, пожалуй, не слышавшего его Эдисона — поняли: этот доктор плохо знает самоновейшие достижения гуманной области деятельности, коей он посвятил себя, и потому сам авторитетным быть для них вряд ли может.

— П-Психиатр Шарко из клиники «Сальпетриер»! Вы впервые слышите это имя?

— Если вы будете повышать на меня голос, Глеб, вы больше не услышите моё имя. Так что вы говорите, открыл Шарко?

— Он открыл, ч-ч-что истерия вызывается совсем другими п-причинами.

— Какими?

— Н-Не помню.

— Тогда помалкивайте.

— С-С-Сначала я скажу вам, что Шарко также изобрёл душ Шарко.

— Я что-то слышал о душе Шарко. Чем он отличается от обычного душа?

— Он п-предназначен для лечения истерии.

— Никогда бы не подумал. Я думал, душ Шарко нужен для мытья.

— Т-Тогда я расскажу вам, как истерия объясняется одним учеником доктора Шарко. Этот ученик приехал из Австро-Венгрии.

— И как это объясняет этот идиот из Австро-Венгрии?

— Он открыл, что истерия вызывается… вызывается… вызывается…

На этой ноте Кёрк уткнул свой взгляд в пол, не решаясь повторить мысли, высказанные автором величайшего бреда современности ввиду не сколько их абсурдности, столько их недостаточно благопристойной сущности.

— Скажите, Кёрк, что можно сказать о враче, который высказывает такие идеи, какие потом будет стыдно произносить? У него голова есть? Или у него турнюр вместо головы?

— Н-Насколько мне известно, турнюр правильно называть греческим изгибом.

— Да хоть неандертальским, мне без разницы!

— Это в-во-первых. А во-вторых, н-насколько мне известно, греческие изгибы уже не носят.

— Мне без разницы! Главное, чтобы все земляне носили лакейские ливреи! И платья горничных тоже.

— Д-Доктор Хамфри, так к-к-каково же ваше мнение о болезни Эдисона? — осведомился Тодд, благоразумно дождавшись окончания диалога.

— Допустим, у него истерия. Тогда в ассортимент наших проверенных средств входят: холодный душ, электротерапия, электрошок, терроризм...

Снова зазвучал злостный смех. Применительно к самому Хамфри последний пункт совершенно правилен.

— Д-Доктор Хамфри, вы говорили, что у нашей пациентки нет истерии.

— Я сказал «допустим»! У Эдисона нет истерии, следовательно, он мужчина.

— Доктор Хамфри, если по вашим словам те, у кого нет истерии — мужчины, то по вашим словам выходит, что все женщины — истерички.

— Я всегда так считал, Тодд.

— Я п-понял, д-доктор Хамфри! — выдавил Тодд, видимо, решив придать диагнозу новый, совершенно непредвиденный, оборот. — Судя по симптомам, у Эдисона хроническое отравление ртутью. Следовательно, Эдисон — шляпник.

— Шляпник? Тогда где сделанные им шляпы? Тодд, неужели вам снова хочется бегать за Эдисоном, отрицающим наши диагнозы? Этот номер не пройдёт. Неужели из хронического отравления ртутью следует, что мы должны накачать Эдисона сырыми индюшачьими яйцами? Или то, что Эдисон — шляпник? Может, тогда я — Мартовский Заяц? Кстати, кто этот хрен? Вы не знаете?

— Т-Так какой диагноз вы ставите? — спросил Кёрк, дождавшись конца малоосмысленной тирады.

— Теперь нам всем должно быть ясно, что у Эдисона наблюдается банальное нервное расстройство, вызванное оскорблением со стороны Теслы.

— Доктор Хамфри, р-разве вы не могли сказать этого раньше? Тогда не было бы всей этой кутерьмы.

— А ещё говорят, что до этой кутерьмы Америку довела агрессия. Перейдём к делу, — сердито пробурчал Хамфри. — У Эдисона расшалились нервы.

В этот момент Эдисон встрепенулся и, вероятно, впервые за это время прислушался к словам визави.

— Что вы сказали? Я здоров!

— Что?! Кто вам разрешил?

— Вы так напугали меня своим империализмом... своей американской агрессией... что я излечился.

— Тогда как я буду проводить эксперимент? Ладно, придётся делать это над здоровым. У Эдисона расшалились нервы. Чтобы их успокоить, применяется либо кровопускание, либо табачный дым.

— Что вы сказали?

— Либо кровопускание, либо табачный дым!

— Я не буду лечиться!

— А я не хочу руководить вашим лечением! Но если я не буду руководить вашим лечением, врачи ничего не смогут сделать! Но я вынужден так поступить. Я предлагаю вам выбор.

— Табачный… табачный… табачный…

— Почему именно такой выбор?

— Я курю и жую табак.

Джером дал себе волю, возразив:

— Извольте, у вас нет выбора!

— Почему?

— Кровопускание стало устаревающим методом.

— В первый раз слышу такую чушь. Что такого устаревшего в кровопускании?

— Не устаревшего, а устаревающего.

— Вы олухи! Разве вы не читали «Остров сокровищ»? Билли Бонс был спасён с помощью кровопускания. Один этот факт доказывает оправданность кровопускания.

— Но Эдисон привык к табаку, а не к кровопусканию.

— Тогда знайте, что табачный дым применяется двумя способами.

Хамфри достал из кармана сигару и резиновую грушу с наконечником.

— Выбирайте.

Эдисон не мог выдавить ни звука.

— Выбирайте, а не то сам выберу! Лучший способ — второй. Резиновая груша. Ею даже можно играть в футбол. Правда, за это меня едва не отчислили из университета.

— Сигару!

— Хорошо. Прописываю вам двадцать одну сигару одновременно. Можете начинать.

Эти слова были обращены к подчинённым Хамфри. Едва они пришли в робкое движение, Хамфри сверкнул глазами, и подчинённые задрожали. Их руки начали подчиняться.

Десять минут спустя нам позволено увидеть, как Эдисон выходит на Кинг-Эдуард-стрит. Опытный курильщик ощущал последствия того, что табачный дым, назначенный в виде лечения, клубился по его внутренностям, приготовленным к нему за прошедшие годы, и готов был окутать голову, но позволять прохожим видеть его с дымом без курительных принадлежностей он счёл неподобающим. Эдисон поднял голову к небу, и по Кинг-Эдуард-стрит разнёсся крик:

— Решено! Больше не буду курить! Просто я понял, до какого ужаса агрессоры могут довести Америку!

По прошествии нескольких секунд он добавил:

— А неплохо было бы начать борьбу с курением. Ну, американцы, берегитесь!

Несколько свидетелей его отказа от средства, позволяющего вылечить невзгоды головы, обернулись к нему, молочник остановил тележку, барышни, продающие клубнику, оценили его как не покупателя, худой юноша, державший между пальцами сигару, понял, что Эдисон не присоединится к его занятию. Слегка отвлёкшись от своего пути, они возобновили путь к пользе и практической выгоде, к удивлению неотёсанного янки, даже не опознав конкурента известного им всем Джозефа Суона, и лишь слегка поднятые брови и удивлённые искорки в глазах напоминали об увиденном ими незначительном для них зрелище.

Наш доктор, что никоим образом не может быть назван замечательным, старались ли вы напрасно? Вы пытались поставить медицинский эксперимент, переложив пот и труды на Уилларда и его собратьев, но что получили взамен? Терпение. Терпение вынужден был проявить Эдисон, не извлёкши из своей бессмертной души ни одного ругательства.

Так продолжалось до того момента, когда Эдисон, как ни в чём не бывало, вернулся на 10 Даунинг-стрит и уже старался не вспоминать недавнее событие. Если выражаться более точно, воспоминание имело место. Хамфри провёл с ним примерно такую беседу.

— Как вам понравился мой эксперимент?

Эдисон с его журналом расслышал вопрос, его лицо скривилось.

— Я знаю, кто вы! Вы доктор Зло!

— Доктор Зло? Я? А что, мне понравилось. Отныне я буду называться именно так. Только надо будет исправить фамилию на обложке журнала медицинских экспериментов... И вы всё ещё недовольны?! Теперь вы никогда не будете курить!

— Да, я больше не буду курить! Есть такой термин — сигаретицид. И что?! И вы считаете, что вы имели право накачивать меня дымом из двадцати сигар?!

— Я не накачивал вас дымом из двадцати сигар!

— Что?!

— Вы всё перепутали. Я накачивал вас дымом из двадцати одной сигары.

С удовлетворением прослушав разговор, история сменяется следующей сценой. Как сейчас видим Эдисона, спокойно сидящего в кресле, и его флегматичный вид; лишь слегка он скользнул взглядом по искусственному спутнику.

— Почему мне, Томасу Эдисону, так не везёт? Если так будет продолжаться, я засуну себе лампочку в рот!

Тесла опасливо вздрогнул.

— Может, где-нибудь через сто двадцать лет лампочка во рту будет казаться смешной. Но даже через сто двадцать лет американцы не будут смешными. Я это обещаю.

Искусственный спутник снова почувствовал на себе взгляд Эдисона, и на этот раз его не отвлекла ни одна лишняя вещь.

— Почему межпланетная колонизация началась именно сейчас?

— Дело в консервативной политике. Эта деятельность началась, когда я стал премьер-министром в 1885 году. Меня сменил Гладстон, но, будучи либералом, он держал Ирландию под каблуком и в то же время дурил всем головы, обещая ирландцам гомруль. О других планетах он не думал. Гладстона сменил лорд Розбери, тоже либерал. Но его недостаток в том, что он плохо спит.

— Вы сказали, плохо спит? — рука держала у уха журнал.

— Да, мистер Эдисон.

— И правильно делает! Я убедился в том, что человек должен меньше спать и меньше жрать!

— Не думаете ли, что вся Вселенная должна следовать этому совету?

Внимательно следящие за диалогом не преминут задать вопрос: где обещанные дела, связанные с главной областью неустанной деятельности Томаса Эдисона? Слушайте и запоминайте, господа.

— Скажите, ваша техника достаточно приблизилась к электрификации? — вопрошал Эдисон, и судя по дрожащей линии бровей и сжавшимся пальцам, его ожидания были негативными.

— Если причислить уличное освещение к технике, мы ответим, что наши уличные фонари работают на газу, — был ответ милорда.

Эдисон вспылил, его пальцы тряслись.

— Ужасно! Вы до сих пор не догадались сделать уличные фонари электрическими? Куда смотрит ваш Джозеф Суон?

— Не преувеличивайте, сударь. Джозеф Суон уже начал внедрение электрического освещения. Также стоит заметить, что двадцать лет назад некоторые районы Лондона стали освещены свечами Яблочкова.

— А лампы Эдисона у вас есть? Я и мистер Суон основали компании, объединившиеся в «Эдисуон», и мы должны одновременно делать общее дело. Дуговые лампы пусть уступят место своим сыновьям!

— Тогда я должен напомнить вам о том, что газовое освещение имеет неоспоримые преимущества, — ответил ему Чемберлен, что вряд ли сделал бы лорд Солсбери с его давним интересом к феноменам современной физики.

— Какие неоспоримые преимущества?

— Дешевизна. Усовершенствование горелок и создание калильных сеток обеспечивают большее распространение газового освещения.

— Я работаю затем, чтобы электричество пришло в каждый город! А электромобили у вас есть?

— Вы имеете в виду электрические экипажи? Нет, сударь.

— Тогда я должен буду вам сообщить, что у меня уже есть электромобиль! А в Германии уже давным-давно есть электрическая конка! Чем у вас казнят?

— Петлей. А что вы предлагаете взамен, мистер Эдисон?

— Электрический ток! А есть ли у вас подметальщики ковров?

— Горничные.

— Я имею в виду инструменты для подметания ковров.

— Швабра.

— Ха! Американцы для этой цели изобрели «подметальщик ковров». Так мы называем устройство со шлангом, мешком и пропеллером.

— Электрическое?

— Механическое.

— Тогда почему вы хвастаетесь подметальщиками ковров, если они не электрические?

— Потому, что их изобрели американцы. Если речь зашла об электричестве, то я скажу, что мы применяем электрические чайники и электрические смешиватели.

— Вы рассказываете нам о вашей американской технике, что довольно интересно, но что бы вы хотели узнать о нашей технике?

— На каком токе работает техника в ваших космических аппаратах, которые вы вслед за Жюлем Верном называете космическими снарядами?

— На постоянном токе.

— Вы сделали верный выбор.

— Извольте, ваша космическая техника должна работать на переменном токе! — возразил Тесла.

— Опять?! Вы хотите, чтобы я опять впал в невроз и снова попал к этому шарлатанскому маньяку?! Идите к нему сами!

— Простите, но…

— Вы снова оскорбили меня!

— Умоляю вас, успокойтесь, — вежливо отвечал наш Джо.

— Мы используем постоянный ток, — продолжил лорд Солсбери.

— Но многие люди нашей страны опасаются электрического освещения, — добавил наш Джо. — Есть весомые опасения, что электрическая жидкость просочится в комнату и после этого неожиданно взорвётся.

— Это бред! — ответил Эдисон, проявив нетерпимость к лишь приблизительному пониманию природы электрической жидкости.

— Но ведь электричество и есть жидкость, иначе говоря, особое состояние вещества.

— Электричество не может существовать отдельно от материи! Следовательно, оно не может просочиться в комнату, и тем более взорваться!

— Давайте вернёмся к изначальной теме нашего разговора, — осторожно напомнил лорд Солсбери.

Волшебник из Уэст-Оринджа отдышался после непредвиденной им вспышки и теперь с невозмутимым видом, не считая лишь красноты лица, спрашивал премьера:

— А чем освещаются интерьеры ваших космических аппаратов? Неужели газом?

— Вы преувеличиваете, мистер Эдисон. Газ не будет гореть в невесомости, если не обеспечивать смену воздуха искусственным путём. Но мы имеем возможность подавать кислород при помощи особого устройства, и потому причина неиспользования в космосе газа иная. Для освещения во время космического полёта мы используем свечи.

У Эдисона отвисла челюсть, едва это правдивое заявление коснулось его тугих ушей.

— Свечи? Да у вас уже есть лампы накаливания!

— Вы правы, но у ламп накаливания есть существенный недостаток. От них нельзя прикуривать. А газовое освещение свидетельствует о низком общественном статусе, и его использование не вполне подобает тем, кто летает в космос. Хотя электрические лампы в космических аппаратах имеются.

— А чем астромены связываются между собой? — забеспокоился Тесла, его руки едва заметно дрожали. — Ведь в безвоздушном пространстве нельзя передавать речь по воздуху.

— Эта проблема тоже решена. Астромены соединены телеграфными проводами.

— Вы не ошибаетесь, милорд? Телеграфными проводами? Тогда зачем вам нужен беспроволочный телеграф? Я хотел бы, чтобы безвоздушная связь между вашими работниками космоса перешла на новую ступень эволюции!

Следующий вопрос был задан Эдисоном. Уголки его рта опустились.

— А топливо? Только не говорите, что космические аппараты работают на дровах!

— Мы используем изобретение лорда Кельвина — ракетный двигатель на жидком топливе. В качестве топлива используется ирландское виски. Использование ирландского виски в качестве топлива для английских космических аппаратов есть верный способ раздавить Ирландию в лепёшку.

— Ага! Вы заправляете космические аппараты синей свиньёй. А бензин?

— Причём здесь бензин?

— О Высший разум, как мне это надоело! Вы не знаете даже о бензине?

— Знаем. Чистящее средство. Существуют недостаточно обеспеченные люди, которые чистят лайковые перчатки бензином вместо того, чтобы менять их каждый день.

— В таких двигателях используются топливо и окислитель, — заметил Чемберлен.

— О топливе вы уже сказали. А окислитель?

— Окислитель — перекись водорода. Из этого факта следует неутешительный вывод: если отправлять в космос женщин, они станут обесцвечивать волосы.

— Вы не учли ещё одно препятствие к отправке женщин в космос, — возразил и одновременно дополнил его мысль лорд Солсбери. — В таком маловероятном случае как быть со скафандрами? Представьте, как бы выглядел скафандр с нижней половиной в виде юбки. Следовательно, если мы не можем изготавливать такие скафандры-юбки, придётся отправлять на Землю суфражисток. Пусть бунтуют подальше от нас!

Вероятно, Эдисон не был заинтересован в решении этого вопроса; при условии, что он расслышал предыдущую реплику. Тесла притянул к себе иной неясный аспект.

— Сейчас противостояние нашей и их планеты. Но даже в таком случае космический снаряд должен лететь до Геи несколько месяцев. Или я ошибаюсь?

— Ошибаетесь. Наши покорители космоса летят к Гее меньше суток.

— Но как?

— Очень просто. Решение этого вопроса нашёл Дмитрий Менделеефф.

— Он почётный член Лондонского химического общества?

— Да, и это обстоятельство очень нам пригодилось. Этот учёный нашёл особый катализатор. Теперь мы долетаем до другой планеты за такое короткое время. Надо заметить, свою роль сыграл и Генри Армстронг с его знанием ферментов. Тем не менее, участие российского учёного оказалось весомее.

Эдисон мог и не слышать объяснения. Направление его разума вернулось к техническим решениям.

— На чём вы проводите расчёты? На механических арифмометрах?

— Арифмометры бывают только механическими, мистер Эдисон. Неужели вы предлагаете электрифицировать арифмометры? Машина Бэббиджа построена исключительно на механике, но сын Бэббиджа до сих пор не закончил её создание.

— Как вы сказали? — переспросил Эдисон с его недостаточно тонким слухом.

— Чарльз Бэббидж разработал проект механической вычислительной машины! Его сын начал воплощение этого замысла, но работа ещё не дошла до конца!

— Вы говорите о вычислительной машине Бэббиджа? Но разве нет возможности сделать её электрической? Если использовать, скажем, электрическое реле и электрические лампы, можно создать совершенно новый тип вычислительной машины! Если пойти ещё дальше, она будет помимо всего прочего обрабатывать текст и изображения!

— Вы уверены, мистер Эдисон?

— Уверен, и я считаю, что готов разработать проект прямо сейчас! Но не вздумайте решать, что я буду работать один. Гений — один процент вдохновения и 99 процентов потения. Мне нужно множество рук, управляемых одним мозгом, то есть мной.

— Если вы намерены переложить 99 процентов пота на других людей, то лондонский пролетариат к вашим услугам.

— Пролетариат? — начал было поражаться Чемберлен, но в следующий миг он взял себя в руки. — На 10, Даунинг-стрит? А если он принесёт с собой адскую машину? Или заряженный револьвер?

— Вы не учли одну существенную мелочь. Я один из богатейших домовладельцев Лондона, и в моих домах живут преимущественно рабочие. Я не допускаю в их жизни никаких поблажек, но будьте уверены, пролетариат должен быть благодарен за то, что я предоставил ему жилище, и опасность покушения потеряет raison d'etre.

Эдисон кивнул, продолжив свои слова.

— Это хорошо. Дайте мне перо и бумагу, и я займусь тем, что будет делать тот мозг, о котором я сказал.

— Но как же наш труд ради политики? — не догадался Тесла, вероятно, обеспокоенный той репликой, что выглядела рассеянностью его конкурента.

— Что вы сказали? Труд ради вашей политики? Универсальная вычислительная машина пригодится и для покорения Геи! Британцам понадобятся множество вычислений ради успеха подготовки к этому мероприятию, и моя машина будет надёжным подспорьем.

— Ваш конкурент прав, — заметил лорд Солсбери, обращаясь к Тесле. — Мистер Эдисон прав, но он не додумался до того, до чего додумался Бэббидж, и в то же время додумался до того, до чего Бэббидж додуматься не смог.

— Что вы имеете в виду, милорд?

— Бэббидж считал, что вычислительная машина сможет играть в шахматы и изображать химические процессы. В свою очередь, Эдисон считает, что его машина может обрабатывать не только числа, но и текст и изображения. Время покажет. Хотя позвольте один вопрос, мистер Эдисон. Касательно изображений. Вы предлагаете смотреть в окуляр, подобно окуляру кинетоскопа?

— Иначе никак.

— Но в таком случае как вы будете демонстрировать нам работу машины? Понятно, если каждый зритель смотрит в отдельный кинетоскоп, но сейчас каждый из нас должен будет подходить к окуляру и наблюдать за тем, что каждый из нас мог бы видеть одновременно со всеми. Если постоянно смотреть в окуляр, печатать можно будет лишь слепым методом, что не каждому удаётся. Выражаясь иначе, я говорю о преимуществах волшебного фонаря.

— Вы испортили идею моей машины! — крикнул Эдисон.

Остальные молчали, не смея возразить Эдисону с его тяжёлым, вспыльчивым характером.

Пока Тесла молчал, Эдисон ответил словами, не имеющими ничего общего со святостью. Воспитанные англичане брезгливо поморщились.

— Чем вы недовольны, сударь? — вежливо спросил Тесла.

— Я рекомендую использовать кинетоскоп, а не волшебный фонарь, о котором твердят многие создатели движущегося изображения!

— Но заметьте, ведь речь идёт об изображении в универсальной электрической вычислительной машине, где более рациональным будет применение проекции изображения на простыню.

— Ладно, уговорили! Пусть будет грязная простыня!

Эдисон погрузился в интеллектуальный труд, в то же время Чемберлен отправился за рабочей силой. Через полчаса помещения резиденции лорда Солсбери были полны однообразной массой рабочих, оторванных от одной работы ради участия в другой, ещё более важной. Полисмены сопровождали их на тот случай, если Чемберленовские козыри, иными словами, если хитрость в форме мнимого обещания «классового мира» не принесёт никаких результатов и рабочие подтвердят слова министра колоний, принеся в мозг страны бомбы, револьверы и прочее, что подобает применять лишь Бобби Аткинсу.

Толпа рабочей массы, своей силой грозящая задавить лорда Солсбери (даже если в фигуральном смысле), послушно, словно гигантский механизм, выполняла запечатлённые в чертежах приказы Эдисона. Лидделл же выполнял обязанность математика: в этой науке Эдисон не силён.

Ночь распростёрла над городом свою тёмную ткань. Лорд Солсбери и Джозеф Чемберлен терпеливо стояли у дверей в Государственную гостиную, ожидая приглашение.

Никому из смертных не ведомо, сколько времени могло уйти на это бесплодное занятие, если бы не звук, прошедший сквозь дверь. Любой человек, обладающий даже малейшей долей фантазии, немедленно вообразил бы Эдисона, лежащего в постели, с руками поверх одеяла, с вздымающимся животом, испускающим храпы в пределах спальни. Вообразив такую картину, этот человек не учёл бы лишь одно обстоятельство: никакой кровати в этой гостиной не имеется, поскольку речь идёт о гостиной, а не о спальне, а потому звук, вызвавший у политиков эти подозревающие мысли, действительно выглядел подозрительно. Лорд Солсбери постучал в дверь и, даже спустя минуту не дождавшись ответа, толкнул дверь и вошёл в гостиную.

Картина, представшая их взору, невольно заставляла пересмотреть уже известные нам представления о двоих заатлантических гостях, ведь вопрос о том, кто больший чудак — Тесла или Эдисон — в данный момент выглядел открытым.

Томас Эдисон лежал непосредственно на столе, подложив под голову книги, и в такой позиции предавался сну, явно не задумываясь об удобствах. Ему могут завидовать даже солдаты из полчищ осаждающих нас тараканов и клопов, что любят спать на полу в человеческих спальнях (и вероятно даже на кухнях, чего ввиду отсутствия там людей в ночное время никто не замечал), но в отличие от тараканов и клопов, Эдисона нельзя выкурить серой, отравить бензолом или посыпать порошком. Стоя перед столом, господам приходилось с величайшим терпением ждать пробуждения Эдисона.

— Смотрите внимательно, — прошептал Чемберлен.

— Вижу, — оптимистично ответил Тесла. — Если вы не возражаете, я попробую применить дедуктивно-индуктивный метод.

Тесла с изяществом размял пальцы, быстро став готовым к анализу.

— Если судить по книге, на которой спит Эдисон, то он вегетарианец. Гениально! Если судить по книге, то он вегетарианец, русский, граф, помещик, пацифист, носит бороду и ходит босиком. Теперь взгляните и убедитесь в том, что Эдисон спит на «Войне и мире».

— Вы прирождённый анализатор.

— Благодарю. Теперь перейдём к физиогномическим основам. Если судить по его густым, тёмным, большим бровям, то он носит пиджак со множеством орденов.

— Но как? Каким образом тип бровей может свидетельствовать о пиджаке с орденами?

— Точно, что за чушь я несу... Или причина в несостоятельности физиономистики?

Ждать оставалось недолго. К счастью для их терпения, Эдисон открыл глаза и его брови хмуро выстроились в одну прямую линию, прежде чем он обратил внимание на своих нынешних шефов. Пребывать же на столе ему не приказывали.

Чемберлен начал расспросы издалека, надеясь получить ответ.

— Я вижу, вы спали?

— Разве не видно? — сердито спросил Эдисон. Даже если он и собирался именно в следующий момент разъяснить своё поведение, вид Теслы перечеркнул его намерения. Он повернул голову к Тесле: — Это опять вы?!

— Да, это я.

— Что вы здесь делаете?!

— То же, что и вы.

— То же, что и я? Я не вижу, что вы только что спали! Как вы оказались в моём доме?!

— В вашем доме? — глаза лорда Солсбери стали выглядеть как два гусиных яйца, когда его ушей коснулся вопрос.

— В моём доме!

— Это не ваш дом, мистер Эдисон.

— Это мой дом, и я спрашиваю вас, как вы здесь оказались! Минни, где ты? Объясни этим людям, что они непрошеные гости в нашем доме!

Эдисон начал оглядываться по сторонам. Лицо приобретало признак задумчивости.

— Где я?

— На 10, Даунинг-стрит.

— Странно. Я думал, что нахожусь дома. Представьте моё возмущение, когда я увидел Теслу, и тем самым решил, что он вооружился отмычками и проник в мой дом.

— Вы решили, что находитесь дома. И именно по этой причине вы осмелились спать на столе?

— Я привык долго не спать, но зато когда я сплю, я готов спать даже на столе. Мне не нужны удобства, для меня главное — восстановление жизненных сил.

— Мы совсем запамятовали о вашем новом изобретении, — заметил Тесла.

— Что вы сказали? — Эдисон приложил к уху слуховую трубу из «Ванити Фэйр».

— Мы совсем запамятовали о вашем изобретении!

Лишь теперь они с волнением, может быть недостойным их солидной натуры, но объяснимым перед лицом новорождённого свершения, окинули взглядом эдисоновскую универсальную машину. Они ждали возможности проникнуться итогами упорного потения, и теперь мы имеем возможность описать этот миг.

Ундервуд и простыня в первую очередь обращали на себя внимание. Перед окуляром выделялись широкие целлулоидные ленты, присутствие которых объяснялось катушками — к ним присоединялись головки наподобие заводных головок часов и вращающиеся ручки для точного перемещения целлулоида. Сбоку этого устройства возвышался огромный ящик английского дуба (того самого, чья красота затмевает узоры на индийских шалях), вмещающий в своей утробе память универсальной машины; посреди его передней стенки наряду с несколькими кнопками выделялся выключатель, стопки перфокарты лежали на табурете, словно ожидая своей очереди.

Лорду Солсбери принадлежал первый вопрос.

— И какая доля электричества использована в вашем чуде техники?

— Перфокарты сообщают свои программы устройству, считывающему информацию с помощью электричества. Конечно, это ясно и без моих слов. Хотя использована зубчатая передача в вычислительном устройстве, остальные детали взаимодействуют друг с другом через провода. Изволите начинать?

— Начинайте, — был ответ милорда.

Эдисон нажал красную кнопку, включив тем самым машину, в которую он сам вложил 1 процент вдохновения, в то время как рабочий класс вложил 99 процентов потения. Лампа накаливания (говорящая о том, что работой над машиной руководил Эдисон), будучи защищённой стеклом от пожароопасного целлулоида, осветила экран, чистый, как совесть невинной девы.

Под светом лампы Эдисон начал лекцию с видом профессора, обращающегося к будущим техникам.

— Сейчас я буду учить вас работать с этой машиной. Перед вами экран и клавиатура. А мистер Чемберлен будет работать процессором.

— Кем, простите?

Учитель молчал.

— Кем, простите? — спросил министр уже громче.

— Процессором! Это мой новый термин. Вы будете мозгом вычислительной машины. Процессор заставляет машину делать это, а не что-то другое. Теперь подойдите к этой рукоятке и поверните её к позиции с проводом.

Истинная правда. Вблизи огромного дубового ящика возвышалась доска с рукояткой, над ней дугой расположены знаки. Снизу же можно увидеть изящные розетки, в одну из них вставлен штырёк с тянущимся проводом. Чемберлен повернул рукоятку в сторону штырька, закончив щелчком.

— Начать лучше с того же, для чего Бэббидж предназначал свою аналитическую машину. Иначе говоря, с арифметических вычислений. На них только что настроился наш уважаемый процессор. Здесь исходные данные и результат видны на экране. Нажимаю цифру 3.

Эдисон нажал на клавишу пишущей машинки, и печатное устройство, лишь на секунду промелькнув перед глазами, оставило на целлулоиде цифру; в то же время тень промелькнула на экране, сменившись тенью от тройки. Одновременно раздался звук зубчатых колёс. Тугоухий Эдисон не слышал звука, зная, что число 3 внесено в память арифметического устройства Бэббиджа.

— На пишущей машинке нет клавиши с плюсом, потому я временно присвоил эту функцию клавише P.

— А если вы вынуждены будете при печати использовать букву P? — поинтересовался наш Джо. — Что вы будете делать?

— Не надо принимать меня за дурака! — крикнул Эдисон.

— Приношу извинения, но я всего лишь задал вам невинный вопрос, и теперь хотел бы получить на него ответ.

— Неужели вы считаете, что я не предусмотрел до такой степени очевидную возможность? В данный момент ундервуд рассчитан на арифметические операции. Когда понадобится печатать слова, я отдам команду нашему уважаемому процессору! И клавиша станет буквой!

— Пожалуйста, продолжайте, — деликатно попросил Тесла, возвращая своего соперника к главной теме.

Эдисон нажал клавишу 2, на экране отобразилась тень от целлулоидной двойки, колесо снова подало звук. Следующей клавишей была E, на время арифметических вычислений выполнявшая функцию знака равенства. В следующий миг колеса снова подали звук, после знака равенства возникла цифра 5.

— Как видите, машина выполнила операцию сложения.

Чемберлен снова задал вопрос.

— Всё это ясно, но что теперь делать с целлулоидом, если понадобится чистый материал?

— Вы опять думаете, что я ничего не предусмотрел? — снова вспылил изобретатель. — Смотрите сюда!

Эдисон несколько раз повертел рукоятку, целлулоиды описали дугу, оказавшись перед его лицом. Он взял в руки губку и прошёлся ею по ближайшему к нему целлулоиду. После обратного вращения рукоятки целлулоид вернулся на место, экран снова был девственно чист, готовый к отображению новых вычислений.

— Теперь обратите внимание на перфокарты. Если ввести её в устройство, оно прочитает заданную программу и выполнит её. Эй, процессор! Вставьте первую перфокарту и нажмите на вторую кнопку!

Мистер Чемберлен нажал на кнопку, и перфокарта поползла вовнутрь табулятора. Восьми дюймов было достаточно, чтобы убедить присутствующих в жизнеспособности устройства. На экране возникли цифра 5, плюс, снова 5, снова плюс, цифра 2, знак умножения, цифра 6, знак деления, цифра 3, плюс и число 11. Зубчатые колёса провели свою грубо, громко слышимую работу, пока знак равенства и число 35 не увенчали новый этап деятельности машины.

— Перфокарты показали, на что они способны по вашему приказу, — подтвердил Тесла. — Но, должен признаться, я вижу иной способ переноса информации с одной машины на другую.

— Я не вижу ничего совершеннее! — снова закипятился Эдисон. — Что вы можете видеть ещё, кроме перфокарт?

— Я предлагаю перенос информации на компактных дисках.

— На дисках?!

— Я имею в виду некое подобие граммофонных пластинок. Как на граммофонной пластинке звук записан картиной бороздок, здесь бороздки запишут иную информацию.

— Вы не находите, мистер Тесла, что можно было бы применить для этой цели валики фонографа?

— Должен вас уверить, что их недостаток в чрезвычайной трудности копирования. А граммофонные пластинки можно копировать методом штамповки. И ещё, мистер Эдисон, можно заключать информацию при помощи кодировки двоичной системой счисления. А каким образом вы помещаете её на магнитную проволоку? Прямо пропорционально, в обычных числах? Извините, но это напрасно.

Эдисон снова был вынужден убедиться в превосходстве взглядов Теслы над его взглядами, по мере развития техники проявляющими свою ограниченность. Он готов был снова дать волю своей несдержанности, но поступать так было преждевременно, ведь людей, лицезрящих его последнее свершение техники, ждала демонстрация работы с изображениями.

— Осталось увидеть ещё одну возможность машины, — продолжил воодушевлённый Эдисон. — Эти целлулоиды пригодны не только для печати выражений и предложений. Можно нанести на них отдельные части изображения, и проекция на экране совместит их все вместе. Можно с помощью винтиков и рукояток поворачивать отдельные слои изображения. Эй, процессор! Процессор! Прекратите дрыхнуть!

— Чего изволите?

— Сейчас вы будете работать с масками и фильтрами!

— С чем, простите?

— Хорошо обученный процессор умеет обрабатывать фотографии. Можно пропустить сквозь него часть фотографии, и тогда у человека будет синее лицо, как у инопланетянина. И нос, как у Пиноккио! И даже третий глаз! И даже всё это вместе!

— Зачем?

— Чтобы было смешно! Хотя о чём я говорю? Моя машина не может работать с цветными изображениями! Синее лицо никто не увидит.

— Мистер Эдисон ещё не завершил д-демонстрацию? — спросил за дверью голос, чей обладатель вывел из себя Эдисона ещё в Бартсе. — Я ждал этого момента, и теперь могу провести м-манипуляции, для которых пригоден аппарат Эдисона. Я ещё до начала создания машины слышал от него о в-возможности работы с изображениями, и теперь смогу воплотить ж-желаемое.

Как и следовало ожидать знающим этот голос, в Государственную гостиную с колоннами вошёл Альберт Эдуард. За его спиной виднелся Джорджи, но отец заслонял особу сына своим поведением. Не спрашивая соизволения у создателя универсальной машины, он сел в кресло и продемонстрировал целлулоидные фрагменты с изображениями сфотографированных частей лица. Если быть точным, то одно из них и изображало лицо, но лицо без бровей, глаз, носа и рта. Остальные полупрозрачные фотографии изображали недостающие части женского лица и пышную причёску с хорошо различимыми тёмными прядями.

— Что вы намереваетесь делать? — подозрительно спросил Эдисон.

Вместо словесного ответа принц Уэльский наглядно выразил свои намерения. После поворота рукоятки целлулоидные листы оказались непосредственно перед новым инженером машины, тот прилепил к ним полупрозрачные копии вырезок из фотографий и вернул части проекции на место. Части лица и его точёный овал в вдвое увеличенном виде были спроектированы на экран, и теперь Берти, заблаговременно положив на колени линейку, перемещал целлулоидные листы друг относительно друга.

— Я пытаюсь применить вашу вычислительную машину для создания идеальной женщины.

— Как это понимать? — удивился наш Джо.

— Очень п-просто. Обычный фотошоп. Я пытаюсь с-совместить части изображения так, чтобы добиться достижения к-классических черт лица, как у великолепной Лилли Лангтри.

— Так звали самую очаровательную из его пассий, — в свою очередь объяснил Эдисону Чемберлен, ибо для того и в объяснении намерений Берти оставалось белое пятно.

— Об этом обязательно нужно к-кричать? — строго спросил Берти. — Ах да, мистер Эдисон лучше с-слышит, если кричать около уха. Не м-мешайте мне. Джорджи, работай линейкой. Не кипятитесь, м-мистер Эдисон. Это всего л-лишь фотошоп.

— Что вы имеете в в-виду?

— Моё изобретение. Я предлагаю изготавливать фотографии идеальных женщин и продавать их в магазинах. Потому и фотошоп.

Он дал сыну линейку и теперь, сочетая измерения с манипулированием слоями фотографии, добивался точного соответствия канону. Эдисон снова начал нервничать, обиженно смотря на непрошеную выходку принца Уэльского.

Не зная, чем занять себя в процессе разозления на Альберта, он начал более тщательно в сравнении с предыдущим разом обследовать Государственную гостиную; взгляд его упал на модель искусственного спутника. Идея осенила Эдисона, и мы можем увидеть, как он отламывает кусок модели искусственного спутника, точнее, его антенну.

Тесла был бы огорчён дилетантским применением беспроволочного телеграфа, но в описываемый нами момент он не видит, как его соперник ступает по персидскому ковру, всё ближе и ближе приближаясь к наследнику престола. Руки его размахнулись, крепко стиснув пальцы вокруг антенны. Прошёл миг, и Берти сидит с потрясённым взглядом, со скривившейся челюстью, вырывающимся из груди сердцем и ничего не понимающим сознанием, вероятно, полагающим, что на Берти упала Селена. Нужно быть учёным, чтобы понять, избрала ли Селена местом посадки голову принца Уэльского. В не менее худшем случае упавшим на него объектом был бы один тех воздухоплавателей, кто отдал жизнь и карьеру обузданию полётов на аппаратах тяжелее воздуха. Но пусть этот человек сам выскажет свои мысли.

Эдисон стоял за спиной Альберта Эдуарда, всё ещё сжимая в руках антенну, но тот пытался понять, что ударило его в незабвенный миг творческого подъёма.

— Что с вами, сэр? — по-сыновьи забеспокоился Джорджи.

— В м-меня попала стрела Амура.

Эдисон не слышал этих слов, иначе он вдоволь пошутил бы в американском стиле над очевидною мыслью не следующего строгостям принца.

Берти повернулся вправо, пытаясь уследить, в каком направлении выстрелил в него Амур. Тщетные усилия! Заранее ожидаемый им субъект не был найден, но поворот головы и туловища ещё на четверть оборота вынудил его обозреть раздутого Эдисона, раздутого, словно лягушка, пытающаяся стать больше быка. Отличием же от лягушки была антенна модели искусственного спутника, тот час же опознанная как стрела Амура.

Эдисон, злобно шипя, вынес обвинение своему визави:

— Ваше Королевское Высочество, я должен напомнить вам, что создавал эту машину не для таких легкомысленных целей!

— Ничего п-подобного! Я просто д-думаю о прекрасном. Но я начал работу и должен з-закончить её.

— Боюсь, вы закончите её не скоро, Ваше Королевское Высочество.

— Я т-точно не знаю, сэр… — обратился Джорджи к отцу.

— Что не знаешь?

— Как моя мать, то есть как ваша супруга отнесётся к в-вашим экспериментам с женской красотой, сэр? Мистер Эдисон ясно с-сказал, что создавал электрическую машину не для л-легкомысленных целей.

— Вы правы, Ваше Высочество! — поддержал его Эдисон. — Представьте, как ваш отец предлагает супруге познакомиться с изображением на экране! С изображением на экране! Пигмалион!

— Пигмалион? Когда в меня попала стрела Амура, я готов был сказать то же самое.

Альберт Эдуард чинно развернулся обратно к идеализированной фотографии.

— Мистер Эдисон, вы не м-могли бы лучше вести себя рядом со членами к-королевской семьи? — заметил лорд Солсбери.

Неподходящее поведение Томаса Эдисона явно говорило о его американской национальности: очевидно, что у него не может быть опыта общения со членами королевской фамилии, хотя ещё не ясно, как бы он вёл себя в присутствии президента. Эдисон тем временем осознал свои ошибки и потому пытался вести себя как можно тише, хотя каждому, кто разговаривает с ним, напротив, приходится говорить громче.

— Ваше Королевское Высочество, вы хорошо чувствуете себя после удара Эдисона? — спросил Чемберлен. — Вы выглядите так, словно Амур выпустил в вас разрывную пулю.

— Что такое разрывная пуля?

— Наше последнее изобретение, которое пригодится для колонизации Геи.

— Ваше Королевское Высочество, вы довершили ваш план? — спросил наш Джо о том, что Эдисон наименовал «легкомысленной целью».

— Осталась ещё треть р-работы. Джорджи, прошу тебя, точнее измерь расстояние м-между линией рта и линией крыльев носа. Оно должно б-быть ровно в два раза меньше расстояния между л-линией рта и кончиком подбородка.

— Слушаюсь, с-сэр, — покорно ответил Джорджи.

— Что вы будете делать с этим идеальным лицом, Ваше Королевское Высочество? — спросил лорд Солсбери виновника удара.

— Погодите, я ещё должен приблизить женские глаза к зрителю, чтобы они выглядели размером с тарелку.

— Извольте заметить, Ваше Королевское Высочество, я имел в виду…

— Сфотографирую, и покажу ф-фотографию Аликс.

— Но если она будет завидовать, чего не следует делать с точки зрения христианской морали?

— Ваше мнение не лишено оснований. Я в-воздержусь от этого поступка. В таком случае я в-возьму фотографию себе. Пожалуйста, не мешайте моей работе. Оставьте нас с Джорджи одних.

— Я могу предложить ещё одно нововведение, которое поможет вашей колониальной программе, — уже спокойно говорил Эдисон, покидая вместе с правительством Государственную гостиную. — Если создание космических аппаратов будет продолжаться такими темпами, ваша армия доберётся до Геи только в следующем году.

Эдисон больше не соперничал с варёным раком цветом лица, процент его потения приблизился к нулю, и он мог, на время стараясь не думать о воплощающейся в этот момент причуде Берти, спокойно вести разговор о других своих изобретениях.

— Я понимаю, о чём вы говорите, но как вы предлагаете ускорить постройку? — спрашивал лорд Солсбери.

— Вам известно о моём изобретении — магнитной сортировке руды? При его применении руда перемещается с помощью конвейера, то есть движущейся ленты. Я предлагаю перемещать на конвейере строящийся космический снаряд, чтобы он проезжал мимо каждого рабочего. В таком случае не один космический снаряд будет создаваться несколькими рабочими, а один рабочий будет создавать одну и ту же часть каждого космического снаряда.

— Гениально, — ответил Чемберлен. — Завтра же мы прикажем переоборудовать все фабрики.

— Не все, — возразил лорд Солсбери. — По очереди. Сначала часть будет переоборудована, а другая часть будет продолжать производить аппараты старым способом. Потом мы переоборудуем следующую часть. Кроме того, необходимо учесть то, что часть рабочих отправлена в космос.

Вечером того же дня шедевр Альберта Эдуарда был готов. Разумеется, Берти, с помощью машины Эдисона создавший на экране воплощение прелести женского лица, зная, что фотография не имеет возможности полностью передать безукоризненность черт, не мог оставить на память полностью сохранённое своё творение, не освободив машину для новых забот. Смирившись с этим обстоятельством, он получил фотографию в более скромном виде и унёс её к себе, вероятно, как и обещая, оставив Аликс в неведении. Эдисон пока не знал, чем ещё можно занять его электрическую вычислительную машину, но этот вопрос он обдумывал уже по пути в гостиницу «Лэнгхем». В то время как он думал над этим вопросом, лорд Солсбери изволил переслушать одну из песен, записанных геянами в коробочке с лентой. Граммофон снова был приспособлен к воспроизведению звука, записанного методом намагничивания, а рупор выполнял своё прямое назначение.

На Уайтхолле собирались представители безликой массы рабочих, тем не менее, в одних случаях начинающей получать марксистское, в лучшем случае фабианское лицо. К массе примкнула группа матросов, не говоря уже о двоих девицах с накрашенными щеками. Простой народ прислушивался к звукам, доносившимся с 10 Даунинг-стрит, к звукам, явственно слагавшимся в песню.

— Как понимать эту ерунду? — спросил один из них.

— И откуда у них рояль? — спросил второй.

Едва рабочие задали эти вопросы, среди толпы возник Бернард Шоу, уже бывший свидетелем построения блестящих выводов.

— Что вы скажете об этой песне? — осведомился он, оглядывая хмурые лица рабочей массы.

— Эта песня рассказывает о деньгах, деньгах, деньгах. Песня, рассказывающая только о деньгах и дуракавалянии, открывает истинное лицо правящего класса. Слышите?

Люди, находящиеся в окрестностях Даунинг-стрит, слышали сопровождавшиеся аккордами рояля слова «Деньги, деньги, деньги должны быть веселей в мире бо—га—чей. Деньги, деньги, деньги всегда радостнее в мире бо—га—чей». Рабочий, задавший вопрос о «ерунде», жестом велел остальным настроиться на торжественный лад.

— Слушайте меня все! Я — великий американский народ. Я понял, что правящие верха стремятся покорить весь мир, попирая меня, народ. Попирая нас, пушечное мясо. Правящие верха, пусть даже они занимаются одним и тем же, различны. А народ един. Един во всех странах. Един на всех планетах. Видите вон там Землю? Её великий американский народ солидарен с нами. Он мирный народ. Он борется за мир. Мы боремся за мир.

— Надеюсь, русский народ тоже борется за мир, — осторожно заметил Шоу.

— Вы правы, — теперь он снова обращался к соратникам. — Слушайте меня! Знайте, что американский народ борется за мир! Русский народ борется за мир! Даже арабский народ борется за мир! Мирные народы всех планет, соединяйтесь!

 За этой увлекательной речью народ не заметил, как раздаются шаги за его спиной. Вожак почувствовал прикосновение к напряжённой спине. Его глазам предстал констебль из A-дивизиона, покачивающий не перьями на шляпе, а дубинкой. Тот был не один: остальные люди повернули головы и обнаружили шеренгу грозных, представительных господ в мундирах.

— Это помои, — плохо выразился один из рабочих.

— Это копы, — выразился второй.

— Чем занимаемся?! — крикнул суперинтендант.

Рабочие вместе с прочими простолюдинами бросились врассыпную, не намереваясь попадать в руки правосудия. Полисмены приложили губы к свисткам, что ещё больше взбодрило рабочих, вкупе с прибытием новой порции полисменов. Вскоре в обществе полиции оставался лишь Бернард Шоу. Суперинтендант A-дивизиона подошёл к драматургу и погрозил ему дубинкой, предварительно заимствованной у одного из констеблей. Шоу смущённо отвернулся.

— С вами ещё нужно разобраться, мистер Шоу, — процедил суперинтендант сквозь зубы.

— Причём здесь я? — возразил обескураженный драматург. — Я что, простолюдин?

— Нет, но вы защищаете простой люд в своих опусах. Говорят, что теперь вы призываете предотвратить завоевание соседней планеты. Вы пытаетесь приплести к этому делу уникальный русский народ.

— Вы правы. Если на Гее есть уникальный русский народ, он нам не враг.

— Инспектор, приготовьтесь увести этого антиджентльмена. У меня остаётся здесь одно дело.

К суперинтенданту прилагался ещё один инспектор. К нему и был обращён вопрос, вызванный не зависящими от полиции обстоятельствами. Его же зависимость от правительства требовала, с точки зрения суперинтенданта A-дивизиона, тщательного выяснения.

— Вы слышите ещё одну песню, инспектор Мурчисон? — спросил суперинтендант.

На сей раз полиция слышала песню о новом годе, столь блестяще трактованную лордом Солсбери. Суперинтендант подозрительно всматривался в возвышающееся перед ним здание, пока его разум не пришёл к выводу, не совпадающему с выводом лорда.

— Знаете ли вы, инспектор, что эта песня заимствована у геян?

— Не приходилось слышать.

— Так и есть. Какие выводы вы способны сделать из неё?

— Выводы, что у геян Новый год главнее Рождества.

— Если точнее, то никакого, заметьте, Рождества на их планете не было и быть не могло. Следовательно, они язычники.

— Но о чём это говорит, ваше благородие?

— Что у них существуют кровавые режимы.

— Готов согласиться...

— Инспектор, вы слышите слова «Может, у нас всех есть наши надежды, мы будем пытаться, если мы не делаем, мы можем лечь и умереть»? Лечь и умереть! Будем пытаться, чтобы лечь и умереть! Не это ли признак кровавых режимов?

Мостовая представала перед инспектором чёткой картиной, и последние слова начальника вызвали её размытость.

— Теперь скажите мне, не мистер ли Шоу смеётся над нами? Идите за нами.

Драматург повиновался и теперь пошёл под конвоем. Как только он покинул Уайтхолл, воспроизведение магнитной фонограммы дошло до конца сущего.

Отвлечёмся от музыки и вернёмся к двоим замечательным персонам — в то время как Эдисон отдавал распоряжения рабочим, занятым в процессе создания вычислительной машины, но, возможно, нисколько в этой работе не заинтересованным, эти два джентльмена пересекали просторы ближайшего космоса. Первый луч, озаряющий мрак и заливающий ослепительным светом тьму, что окутывала начало деятельности космических джентльменов, воссиял при чтении публикой газет и созерцании ею экранов публичных телеэлектроскопов. Но в то же самое время далеко не каждый представляет себе, как эти достойные люди осуществляют то, что ещё в середине века выглядело художественным вымыслом, а теперь становится реальностью и частью более сложной колониальной кампании. С величайшим удовольствием мы предлагаем читателю увидеть космический снаряд глазами человека в космосе, в расчёте на то, что он, принадлежа к образованным классам, поймёт тонкости новой технологии.

Гленн и Шепард снова сменили сюртуки, цилиндры и трости на специальные костюмы с подтяжками на плечах и теперь, опустившись на лифте на глубину 550 ярдов и войдя в космический снаряд, лежали на двух специально обустроенных местах, ожидая запуска. Название «ракета» кажется более подходящим, хотя термин «вагон-снаряд» напополам с термином «ракета» относится к этому виду техники, в более примитивном виде описанном Жюлем Верном. К величайшему счастью для Шепарда и его коллег, когда дело дошло до практического воплощения, учёные своими расчётами ускорения доказали, что если летать в космос целиком по методу Жюля Верна, то в космос полетят не люди, а блины (в лучшем случае котлеты). Если бы автор книги «С Мирра на Гею» не созерцанием газетных гравюр, а собственными глазами увидел, чем обернулась его фантазия, он увидел бы не пушку в прямом смысле, а гигантскую шахту лифта высотой в те же 550 ярдов, на которые только что опустились вглубь астромены. Лифт окружён гидравлическими механизмами, и они должны заменить не безопасное для человека орудие, по воле писателя отправившее в космос трёх человек.

Мы обещали разъяснить не осведомлённым в этой области людям то, как в воздуходержащем костюме поддерживается практически без колебаний необходимый состав воздуха, и в этот момент, когда речь зашла о вагоне-снаряде, наблюдается очередной повод для разъяснения.

Хлорноватокислый калий представляет собою вещество, состоящее из белых крупинок. При нагревании свыше четырехсот градусов он выделяет кислород и превращается в хлористый калий. Как в воздуходержащем костюме, так и в помещении вагона-снаряда для данной цели применяется нагревательный элемент, аналогичный устройству в электрическом чайнике и действующий каждые три минуты по велению часового механизма. Вот каким путем восстанавливается запас кислорода.

Едкий натр — вещество, энергично поглощающее углекислоту, которая всегда находится в атмосфере. Стоит взболтать раствор едкого натра, и он тотчас начинает поглощать углекислоту, которая вместе с натром образует угленатровую соль. Устройство, заимствованное у врачей, производит вибрацию, действуя каждые три минуты от вышеназванного часового механизма. Вот каким образом устраняется углекислота.

Астромены крикнули машинисту: «Хьюстон, старт!», и машинист передал телеграфный сигнал по беспроволочному устройству. В ответ лифтёр привел в действие гидравлический подъёмник. Вагон-снаряд начал подъем ввысь, не сразу, не за доли секунды переходя от нуля к необходимой для отрыва от тяготения скорости, а постепенно, как поезд, отходящий от станции. Вот уже скорость вагона-снаряда стала более заметна, уровень поверхности мирра преодолён, они близки к очередному моменту расставания с колыбелью человечества, огромное количество веков державшей человечество в плену тяготения, но в викторианский век отпустившей своих сынов навстречу главной цели современности. Гидравлический поршень достиг вершины, и вагон-снаряд вылетает из лифта.

Прошло время, и машинист должен включить ракетные двигатели. Повернув вентиль, руки чиркнули спичкой по коробку, виски смешался с перекисью водорода, спичка зажгла торчащий из стены фитиль, фитиль воспламенил топливную смесь. Огненный поток пронзает пространство позади вагона-снаряда, чёрный дым через боковые трубы окутывает его задний конец. Теперь астромены были уже на половине пути к границе атмосферы. Вагон-снаряд, ставший ракетой, продолжил взлёт и теперь достиг невесомой высоты.

Шепард, Гленн, а также лакей, только что выплывший из-за двери с надписью «комната для прислуги», находились уже в воздухе посреди пространства ракеты. Мы видим их в окружении, знакомом каждому цивилизованному человеку: кроме обоев с листьями и плодами, на одной из стен виднеются «Пылающий июнь» сэра Фредерика Лейтона с большим листом бумаги под ним, изображающим камин, коему не хватало лишь движения огня и жёлтых отблесков его на окружающий интерьер, чтобы казаться настоящим.

Лакей протянул мистеру Шепарду свечу в бронзовом подсвечнике, тот принял её. К свече был прикреплён компактный электрический вентилятор, работающий от тех же размеров аккумуляторной банки. Лакей зажёг свечу и, опередив образование углекислого газа, включил вентилятор, обеспечивший невесомую смену воздуха. Свеча была зажжена, она повисла в воздухе. Вентилятор располагался далеко от противоположной стены, и его тяги для ненужного отталкивания от стен космического снаряда было недостаточно. Лакей прикрепил к свече линзу «бычьего глаза», мгновенно способствовавшую освещению свечой всего помещения.

Над головами выделялась электрическая лампа, её окружало одиночество. Свеча не позволила лампе выполнить свою роль.

После лаконичного вступления Гленн приступил к их обычным делам.

— Какой способ заполнить время досуга вы предложите на этот раз, сударь? — спросил Гленн, слегка потягивая ус.

— У меня есть колода карт, но я не пробовал заниматься этим в невесомости. Пока вы не придумаете что-нибудь лучше, я съем десерт.

Шепард протянул руку к лакею, который в отличие от своего соседа-машиниста имеет обязанность обслуживать астроменов-джентльменов. Вышколенный слуга вложил в протянутую руку герметичную фарфоровую чашку с чаем и тюбик с пивом. Гленн подплыл к часам и подержал их перед глазами. Поскольку ничего интересного на них не наблюдалось, он подплыл к иллюминатору.

Снаряд-ракета был окружён чёрным космосом с мириадой звёзд, туманностями, стремительными астероидами и редкими планетами, эта безжизненная стихия пропускала через себя ультрафиолетовые лучи и лучи Беккереля, от которых Шепард и Гленн были надёжно защищены. Космический снаряд летел, окружая себя паровозным дымом и преодолевая гравитационное притяжение Солнца, в то время как светило продолжало выделять тепло вследствие медленного гравитационного сжатия.

Шепард тасовал карты. Малькольм Гленн подплыл к свече; он взял из рук лакея сигару и коснулся её уже обрезанным концом пламени. Прикурив таким образом, он невольно направил в спину Шепарду сигарный дым, попутно разразившись кашлем. Шепард с порцией пива нисколько не отреагировал на это привычное действие. Лишь бульканье пива ознаменовало его присутствие в космосе.

Александр Шепард произнёс лишь фразу, повод для которой выражен совершённым действием Гленна:

— Я знаю, как сделать более удобным источник освещения в этом космическом аппарате. Для этой цели подобает ацетиленовый светильник либо газовый рожок, работающий от светильного газа из сосуда Дьюара. Таким образом, можно будет применять в космическом аппарате газовое освещение. Пусть оно годится лишь для низшего общественного статуса, но свечи требуют больших затрат капитала.

— Позвольте один вопрос, сударь. Чем вас не устраивают лампы Эдисона?

— От них трудно прикуривать.

— Но одна из них свисает с потолка.

— И пусть. Пока мы в невесомости, лампа не упадёт на голову.

— Вы правы. Пока мы в невесомости, Хьюстон никуда не упадёт.

Машинист был занят своими делами. Карты разлетелись в воздухе, лишь чудом не вызвав пожар. Шепард кончиками пальцев сложил карточный веер.

Кашель и бульканье выпитого пива нисколько не смутили лакея.

***

Саммит закончился. Владимир Владимирович сидел в Ново-Огарёве.

Ничто не предвещало плохого. Путин помотал головой. Найдя то, что искал, он крикнул:

— Дмитрий Анатольевич!

— Что вы хотели?

— Классный айпад вы мне подарили!

— Согласен, Владимир Владимирович.

— Хорошо было бы выдать айпад каждому президенту.

— Согласен, только в данный момент кто из нас президент?

— А кто его знает.

— Что это?

Неизвестно откуда до них слышался совершенно незнакомый кашель.

— Вы не знаете, Владимир Владимирович, кто это кашляет?

— Нет. Хотя, похоже, кашель вызван курением.

Странно. Дальше послышалось бульканье.

Путин:

— Пиво булькает. Вы слышите?

— Да, а как вы поняли, что это пиво?

— По звуку. Я же разведчик.

— Откуда эти звуки?

— Я догадываюсь. Опять они!

— Кто, Владимир Владимирович?

— Голос Америки.

— Тогда возьмите айпад и нажалуйтесь Обаме.

Путин уже хотел взять айпад. В последний момент его осенила мысль.

— А может, это марсиане? Пришельцы?

— Откуда такая мысль?

— Эти звуки раздаются со стороны космоса.

— Интересно.

Через несколько минут курительный кашель и пивное бульканье возобновились.

— Пишите указ, Дмитрий Анатольевич. Не ввести ли нам новый закон?

— Какой закон? О защите детей от информации?

— Погодите, какой именно информации?

— Вообще. Закон о защите детей от информации. А то мало ли что может произойти… Вдруг дети перейдут на сторону пришельцев? Решат, что это новая игра.

— Во всяком случае, мы правильно сделали, что переименовали милицию в полицию. Ещё до прилёта марсиан.

— Почему, Владимир Владимирович?

— Что значит почему? Представьте себе: прилетают к нам эти дореволюционные личности, а у нас милиция. Вот кино-то было бы!

— Вы правы.

Курительный кашель усилился. Пивное бульканье не прекращалось.

— Опять Голос Америки. Или это всё-таки пришельцы?

— Допустим, это пришельцы. Что дальше?

— Мы объясним им, что пить вредно, курить вредно.

— Отлично, Владимир Владимирович.

Прошло шесть часов.

— Вы слышите кашель и бульканье, Дмитрий Анатольевич?

— Да. Они что, всё ещё колбасятся?

— Надо прекратить это дело. — Он произнёс в айпад: — Простите, Барак Баракович, за то, что свалил на вас вину. Это оказались пришельцы... Что? Я должен называть вас батоно Обамой, а не Бараковичем? Это я так.

Прошло ещё шесть часов.

Путин сказал в айпад:

— Александр Григорьевич, это я, ваш союзник. Вы хотите, чтобы Беларусь спасла мир? Тогда приезжайте к нам на «Кто хочет стать миллионером?». Вы выиграете три миллиона и потратите их на предотвращение межпланетной войны. Хорошо?

— Я согласен, дорогой Володя. Только вот у нас запретили вашу пародию, в которой я выигрываю три миллиона у Диброва.

— Только это уже не пародия. Мне приходилось слышать, что наша космонавтка Шишкина выиграла крупную сумму в британской версии. Ну и пусть. Зато вы, Лукашенко, спасёте Солнечную систему!

— Я согласен. А что это за кашель и бульканье? У вас такого нет?

— Что? А, да это же... Что?! Эти пришельцы всё ещё колбасятся? Постойте, а как же то, что звук не передаётся в космосе? Неужели это Джордж Лукас с его Звёздными войнами?

***

Двенадцать часов были преодолены менделееффским топливом.

Карты замерли в воздухе. Лишь Гленн висел в воздухе и умиротворённо спал, положив на лицо свежую газету.

Газета шевельнулась, когда Гленн забеспокоился. Только поток воздуха из сомкнутых губ приподнял газету, как его разум пронзило мяуканье.

— О, что здесь происходит? Я сплю?

— Осмелюсь заметить, вы только что проснулись, — довольно отвечал Шепард.

— Кто мяукает?

— А догадайтесь.

— Мне некогда играть в шарады, сударь. Кто мяукал?

— Это мой любимый кот.

— Что за кот?

— Его зовут Джерри.

— Вы дурите меня? Зачем вы взяли с собой кота?

— А захотелось.

Окончательно оправившись от сна, Гленн повернул голову к коллеге и глаза приобрели грустный оттенок. Было от чего. Шепард висел в воздухе со скрипкой в руках.

Это и была разгадка.

Кошачья трель снова напомнила о себе. Гленн едва не замычал, но присутствие солидного человека вернуло его обратно.

— Чем вы занимаетесь? Ладно, когда в космосе курят. Ладно, когда в космосе пьют пиво. Ладно, когда в космосе играют в карты. Ладно, когда в космосе читают газеты. Но когда в космосе играют на скрипке... даже Пабло де Сарасате исходит нервной дрожью!

Гленн закрыл лицо руками, а Шепард тихо улыбался.

— Занятное сравнение. Вы становитесь похожим на меня.

— Вам повезло, что у вас нет тещи.

— Да, вы правы. Мимо тёщиного дома я без скрипки не хожу... Кстати, что вы скажете об идее сделать моей тёщей саму миссис Дулиттл? Она очень подходит на эту роль.

— Замечу, что вы могли бы и мистера Хамфри сделать тёщей. Обладая решительным подбородком, прилизанной чёлкой и строгим взором, он успешно сочетает с ними непредсказуемость бомбы с часовым механизмом. Я однажды встретил его в клубе, и мне казалось, что никогда не знаешь, какую штуку он подложит на сиденье стула.

Шепард, отложив скрипку, взял в руки записную книжку и вечное перо. Во время предыдущих полётов он не догадывался делать ни записи, ни пометки, и теперь, взявшись за это занятие, обнаружил, что не может вывести ровным счётом ни строчки.

Не растерявшись, Шепард крикнул машинисту:

— Хьюстон, у нас проблема!

— Что случилось?

— Вечное перо не пишет.

— Я не могу помочь.

Шепард повертел в руках вечное перо, словно ожидая услышать ответ.

— Поскольку на Мирре подобного инцидента не наблюдалось, естественно было бы предположить, что виновата невесомость.

— Не хотите ли вы сказать, что для записей в невесомости необходимо изобрести новое перо?

— Я вижу, мистер Гленн, что вы, как и в случае с освещением, думаете о применении человеческой изобретательности для решения проблем и обходите стороной лёгкие решения. Не проще ли писать в невесомости карандашом?

— Но я не взял с собой карандаш. Как вы предлагаете найти выход из положения, сударь?

— Чтобы найти выход из положения, я предлагаю использовать обычное перо и чернильницу. Разумеется, чернильницу-непроливашку, если вы не хотите иметь летающий чернильный шар.

— В данный момент я не имею ни того, ни другого, сударь. Боюсь, вы будете вынуждены обойтись без записей.

— Вот истинно философское решение проблемы. Снимаю шляпу.

Шепард протянул руку к лакею и, приняв цилиндр, надел его затем, чтобы с истинной вежливостью снять и вернуть на место.

Это действие своим изяществом плавно перетекло в паровозный свисток, вызванный машинистом при помощи свисающего с потолка треугольника.

— Внимание, конец невесомости! — сообщил машинист.

Предупреждённые машинистом, господа и слуга опустились на пол. Звон за их спинами сообщил о том факте, что герметичная кружка перестала быть таковой и оставила после себя фарфоровые осколки. Свеча опустилась на пол, грозя объять пол пламенем. Лакей сходил за огнетушителем «Эксцельсиор», и тот сделал со свечёй то, чего не совершила невесомость.

— Уже третья кружка, — спокойно оценил Шепард.

Лакей, в этот миг ввиду экономии космического экипажа подкорректировавший своё амплуа и перешедший к роли горничной, достал из ниши передник, наколку, метлу и совок.

Машинист тем временем продолжал:

— Внимание, начинается санитарная зона!

— Хьюстон, вы не забыли о холодильной установке? — крикнул машинисту Гленн. — Всякий раз, когда мы летим на Гею или возвращаемся на Мирр, мне не хочется сгореть от трения об атмосферу.

Действительно, стрелка прибора с символом °F резко приближалась к красной метке. Машинист повернул рукоятку, и электричество через понижение давления в трубках заставило сжиженный газ закипеть, охлаждая стенки вагона-снаряда. Второй слой по технологии Дьюара дополнил работу холодильной установки. Вагон-снаряд опускался в толщу воздуха, с каждой минутой приближая господ к их деятельности разведчиков.

Когда повышение трения о воздух прекратилось, машинист одним движением руки велел космическому аппарату опускаться в свободном падении. Ни один мускул не дрогнул, пока аппарат падал на планету. Настало время начинать работу аэронефа. Лопасти вышли из верхушки вагона-снаряда, и их вращение компенсировало силу тяжести. Стальной хвост с вертикальными лопастями вышел из задней части. Вагон-снаряд застыл на большой высоте, будучи готовым к высадке лазутчиков.

— Пора совершать вылазку, милостивый государь. Пора совершать вылазку, милостивый государь, — говорил лакей, дождавшись конца разговоров.

— Только после вас, — обратился Шепард к Гленну.

— Только после вас, — галантно парировал Гленн.

— Только после вас.

— Только после вас.

— Я, как представитель того же общественного класса, что и вы, предоставляю нам возможность наравне спуститься вниз.

— Снимаю шляпу.

Гленн протянул руку к лакею и, приняв цилиндр, надел его затем, чтобы с истинной вежливостью снять и вернуть на место.

Вскоре два револьвера Уэбли, один потайной фонарь, фомка и алмаз для резания стекла заняли своё место: первые — на мягких скафандрах; последние — в пространстве рюкзаков. Очки без диоптрий заняли места на глазах, балаклавы натянуты на рты, котелки надеты на балаклавы, пальцы покрыты замшевыми перчатками и держат трости. Лакей открыл кожух блока с двойным тросом, нижние концы которого теперь прицеплены к подтяжкам. Через несколько секунд лакей уже разматывал трос, и господа равномерно спускались к поверхности малообследованной планеты.

Вокруг расстилалась площадь из серой брусчатки. Некое пёстрое храмообразное сооружение в форме мороженного виднелось невдалеке, рядом же простиралась красная зубчатая стена. Под ступнями фонарь осветил серое ступенчатое здание.

Прямо перед ними торчала огромная рубиновая звезда. Она слабо светилась, вероятно, под действием фосфорических составов, могучих иметь место на иной планете.

— Меня не покидает ощущение, будто мы попали на Красную площадь, — заметил Гленн.

— Согласен, но откуда на ней брусчатка? Есть и другие отличия. Вы не знаете, что это?

— Звезда. Насколько мне известно, на башнях Кремля нет никаких звёзд. В таком случае мы просто попали на планету со средневековой культурой. Там есть свои Кремли. Их отличия от миррового Кремля видны в данный момент.

Шепард нажал на кнопку телеграфного устройства и по вделанному в трос проводу передал лакею приказ передать машинисту — нужно опустить вагон-снаряд вниз. Можно не видеть, как машинист нажимает на рычаги: каждый, кто знаком с техникой, сам постигнет эту деталь. Теперь можно наблюдать некие старинные куранты, показывающие полночь.

Едва астромены передислоцировались на уровень курантов, звон их выявил свои свойства, что дало Гленну и Шепарду пищу для размышлений. Размышлять под звон незнакомой мелодии не вполне удобно, из-за чего машинист получил второй приказ. Космический аппарат резко тронулся. Астромены, привязанные к тросам, летели над неразличимыми в темноте зданиями.

Шепард машинально проверил, на месте ли котелок. Его реакция была незамедлительной.

— Силы небесные, куда мы летим?

— Подозреваю, машинист неправильно понял приказ. Мы должны подниматься к аппарату, а не лететь со свистом в ушах, рискуя врезаться в скалу.

— Здесь нет скал.

Шепард повторно передал телеграфный приказ. Аппарат постепенно остановился. Они висели перед белокаменным зданием с колоннадой по обеим сторонам входа.

— Я вижу надпись. Читайте, сударь.

— Фонарь тяжёлый. Читаю. Я вижу надпись буквами, подозрительно напоминающими русские.

Надпись этими буквами гласила: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫХ ИСКУССТВ им. А. С. ПЛЮШКИНА.

— Известно ли вам, кто такой Плюшкин?

— Постараюсь припомнить. Существует перевод книги россиянина Гоголя. В ней присутствовал помещик-скупердяй Плюшкин.

— Каким же образом эта книга решит стоящий перед нами вопрос? Если я не ошибаюсь, Гоголь — генерал.

Шепард взглянул на коллегу с сомнением.

— Никогда не слышал. А Пушкин — тоже генерал?

— Не уверен. Но извольте! Как вы сказали? Пушкин?

Гленн посветил фонарём. И действительно, надпись говорила о музее имени А. C. Пушкина.

— Подумаешь, Пушкин. Мало ли на свете людей с одинаковыми именами. Может быть, и среди геян такие завелись. Но в этой надписи не хватает двух еров. Это нечитаемая русская буква.

— Мне об этом известно.

— Во всяком случае, буквы могут просто совпадать, и тогда перед нами и не музей вовсе. — Гленн привычным движением нащупал за поясом «уэбли». Фотоаппарат фирмы «Истмен Кодак» исчез. — Мы выронили фотоаппарат, пока летели сюда.

Шепард сохранил полное спокойствие, не поддавшись громкому выражению чувства досады. Гленн сохранил невозмутимость, своим видом давая понять, что ничем не способен помочь. Он лишь высказал своё мнение четырьмя фразами:

— Как следствие, фотографировать мы не будем, сударь. Придётся унести трофеи с собой, если они не велики с точки зрения максимально допустимой величины груза. Видит Бог, мы не имеем возможности обойти этот поворот событий, и кража будет являться вынужденной мерой. К сожалению, правила честной игры будут нарушены.

Космические джентльмены готовы были проникнуть сквозь окно. Они стоят перед окном, и неведомо, имеются ли у геян криминалисты, подобно Чарльзу Тайди сохраняющие гипсом отпечатки ног. Шепард ровным, без волнения, тоном обратился к Гленну:

— Я прощаю вас за то, что вы, относясь к разряду джентльменов, в следующий момент будете работать руками. Применять для этой цели слуг мы не имеем возможности, но мы, даже работая руками, должны оставаться джентльменами.

— Прощаю вам то, что вы работаете руками. Оставайтесь джентльменом, мистер Шепард.

Фомка вынута из рюкзака, и Гленн проявляет способности, которые могли бы быть употреблены во вред обладателям крупной собственности, если бы Гленн бросил ипостать джентльмена и обратил свои таланты на другие области того, что совершается человеком. Окно уже не было преградой на пути двоих астроменов, ставших лазутчиками в стане геян. Две трости легчайшим стуком предшествовали их поступи, потайной фонарь на груди Гленна освещал путь среди экспонатов, до подозрения напоминающими античное и прочее старинное искусство. Подобно Мыслителю и балерине Дега, эти экспонаты эти отдавали отсутствием собственной культуры у геян. Если так, то зачем церемониться с ними?

Долго это состояние продолжаться не могло. В следующем зале в известной степени знакомое искусство отступило, и перед космическими джентльменами предстали полотна, наводящие на мысль о состоянии художника, несравнимым с безумием голландца Ван Гога.

— Мистер Гленн, вы не могли бы мне объяснить, что хотел сказать художник этими полотнами?

— Вернёмся на Селену и подадим оттуда сообщение. Пусть разбираются.

Оставим же космических джентльменов среди странных свидетельств неведомых нам картин, и не будем следить за тем, как они возвращаются к окну, дают машинисту телеграфный сигнал затянуть их обратно в космический снаряд, как машинист включает двигатели и отключает аэронеф, как снаряд летит в обратном направлении, после неизбежной невесомости достигает Селены и выводит разведчиков в готовящийся космический лагерь.

Оставим этих людей и перейдём к иным насущным проблемам современного мира, кроме того расширения влияния белого человека, коему посвящено настоящее повествование. Физика становится тем сооружением, чьё строительство подходит к завершающему концу, и остаётся лишь несколько мелких проблем, лишь два облачка на чистом горизонте физики, которые достаточно решить, чтобы физика больше не требовала новых открытий.

Человечество перенесло борьбу за место под Солнцем в просторы космоса, а поскольку он, как и известный мир, описывается законами Ньютона, не так сложно постичь великую цель. В первые годы двадцатого века весь физический мир будет полностью постигнут, и потому лишь подобием инженерной науки станет каталог законов природы.