Выйдя из почтампа он свернул в боковую узкую уличку, ведущую исхоженными ступенями на вершину Монмарта, внимательно оглянулся по сторонам и зашел в темный кабачок. Спросил сигарету, рюмку портвейна и принялся за чтение.

Через несколько минут с улицы быстро вошёл худощавый человек в парусиновом балахоне, с непокрытой светловолосой головой.

- Здравствуй, Гарин, - сказал он тому, кто читал газету, - можешь меня поздравить… Удача…

Гарин стремительно поднялся, стиснул ему руки:

- Виктор…

- Да, да. Я страшно доволен… Я буду настаивать, чтобы мы взяли патент.

- Ни в коем случае… Идём.

Они вышли из кабачка, поднялись по ступенчатой уличке, свернули направо и долго шли мимо грязных домов предместья, мимо огороженных колючей проволокой пустырей, где трепалось жалкое бельё на верёвках, мимо кустарных заводиков и мастерских.

День кончался. Навстречу попадались кучки усталых рабочих. Здесь, на горах, казалось, жило иное племя людей, иные были у них лица - твёрдые, худощавые, сильные. Казалось, французская нация, спасаясь от ожирения, сифилиса и дегенерации, поднялась на высоты над Парижем и здесь спокойно и сурово ожидает часа, когда можно будет очистить от скверны низовой город и снова повернуть кораблик Лютеции в солнечный океан.

- Сюда, - сказал Виктор, отворяя американским ключом дверь низенького каменного сарая.