Сколько пролежал я в холодной келье Гофаннона маб Дон, сказать не могу. После моих странствий и трудов был я весь разбит и измучен, и не было мне покоя в этом прибежище на холодном и влажном земляном полу. Видения и сны являлись мне между бредом и явью, и трудно мне было понять, что было сном, а что — нет Перед входом в мое невольное убежище неустанно трудился кузнец.

Временами мерный стук его молота и глухое бормотание пламени горна убаюкивали меня, и я успокаивался. Тогда казалось мне, будто снова я лежу, свернувшись клубочком, во чреве бытия, паря внутри сокровеннейшего из пределов. Вверху и вокруг меня медленно вращались жернова небес, Колесница Медведя уверенно продвигалась к оку жернова. Остальные звезды шли своей бесконечной чередой под морем, но Колесница верно катилась по своему пути, и круг этот не был разорван. Сон мой был спокоен, мое суденышко покачивалось на ласковых волнах Океана — во сне я вернулся в те времена, когда Котел еще не раскололся, воды не раздались и травы не были собраны.

Но внезапно я услышал, как кузнечные мехи начали тяжело вздыхать, порывы ветра становились все горячее, великан кряхтел от напряжения, яростно колотя по куску раскаленного добела металла, выбивая из него плевки пламени. Он схватил щипцами бесформенный брусок и стал отбивать его на наковальне. В искусном согласном созвучии ударов молота возникала форма. Затем последовало судорожное шипение, похожее на вздох боли или восторга, когда свежеоткованный клинок был погружен в воду в котелке.

Я ощущал жар очага даже в своем каменном мешке под землей. Я видел, как багряные отблески пляшут по его стенам, кружат вокруг меня, словно могильные огни. Я лихорадочно озирался, дух мой метался, как язык пламени. Шипение усмиренной стали преобразилось в моем сознании в шипение разворачивающего свои кольца Змея Бездны, рев пламени казался мне тем погребальным костром, который в конце времен поглотит и небо, и землю.

Передо мной замелькали ужасные видения войны. Я глубоко всматривался в багровые водовороты забвенья, в разинутые в вопле рты и зияющие раны, в бездонные преисподние. Я слышал хруст детского черепа под железной подковой, беспомощный вопль девушки в безжалостных руках, мне казалось, что я вижу ее неверящий, застывший взгляд оскверненной невинности. И над всем этим, отдаваясь в ушах, все громче вставал мерный грохот тысяч железных подков. Закрытые личинами лица, безликое войско, слепое стоглавое чудовище.

Вокруг кургана кольцом ревело и плясало пламя. Я встал согнувшись в этой маленькой келье, намереваясь сбежать от того, что со всех сторон смеялось надо мной и угрожало мне. Но не так-то просто покинуть дом Гофаннона маб Дон. Множество ложных выходов открываются в его подземных чертогах, множество проходов, замыкающихся сами на себя, множество волнистых спирали вокруг спиралей, замкнутых в круги кругов, — воронка, затягивающая в себя все. Знамениты среди богов пиры, на которых главой застолья сидит Гофаннон, и чертоги его не для тех гостей, что уходят!

Долго, сколько — не знаю, я блуждал мыслью в лабиринте, слыша за спиной хриплые вопли войска. Но и я тоже владею чарами, я тоже умею читать руны. Разве я не Мирддин, сын Морврин, убивший эллилла в пещере Аннона и вышедший наружу, чтобы поведать об этом? Вновь я увидел змеиные кольца, выбитые на камне, вновь ощутил тепло твоей любви в сердце, о Гвенддидд. Я прошел по завиткам змеи, добрался до выложенного плитами входа и вновь увидел в лунном свете огромные охранные столбы, что стояли пред входом в кузню Гофаннона.

Кузнеца не было, угли в его горне горели слабо. Не было также и мстительного меча, ковку которого я слышал, и понял я, что времени у меня, почитай, и не осталось. Но я выкупил себе время, а это — не последнее дело. Это дар ауэна, а он-то воистину безвременен.

С востока над дюнами потянуло холодным предрассветным ветром, что взвихрился вокруг священного места, подернув рябью залитые водой колеи на дороге, пролетев вниз по склону, чтобы тряхнуть деревья у горна Гофаннона маб Дон. Их ветви бешено закачались, они трещали и гнулись под безжалостными порывами ветра. Я вздрогнул, закутался в рваную кабанью шкуру, что была моим единственным одеянием, и, шатаясь, побрел восвояси.

Холодный серый рассвет вставал над унылыми просторами пустынной горной равнины, по краю которой я шел. Я был единственным живым существом в этой пустынной местности и чувствовал себя средоточием всех стихий. Но, пройдя некоторое время по дороге, я мысленно обернулся и окинул себя со стороны холодным взором. И понял я, что я всего лишь муха на железном ободе колеса колесницы. И муха должна быть осторожной, чтобы при повороте колеса ее не раздавило, не размазало этим неустанным вращением, которое ей вряд ли понять и никогда не остановить.

Не то чтобы я был совершенно один в этом уединении, хотя мои спутники были не из тех, кого я бы сам выбрал. Дважды слышал я волчий вой где-то справа, да из ясеневой рощицы в ложбине насмешливо проухала круглоокая сова, ночная птица Гвина маб Нудда, и вопль ее уныло пролетел над бездной. Еще мгновение — и моя кровь застыла от пронзительного вопля муки, послышавшегося из темной впадины между холмами, где сбились в кучку, прячась, деревья. Я испуганно огляделся вокруг, затем посмеялся сам над собой, осознав, что это всего-навсего крик какой-нибудь мышки, которую рвут кривые когти жителя ложбины.

По жестокой, пустой и открытой ветрам дороге ступал я. На заре былых веков великие короли правили этими когда-то плодородными взгорьями. Вокруг видел я поросшие утесником могильные курганы, гробницы, омываемые дождем и заросшие кустарником. Некогда отважные князья радушно принимали гостей в своих светлых чертогах, а ныне некому совершать возлияние на курганах, насыпанных над их костями, не споет поэт им хвалу перед блестящим собранием, имена и деяния их развеял ветер. Я думал, что ауэн не ведает смерти, что ауэн бьет во мне, как водопад, падающий со скалы, но теперь я понял, что все рожденное из праха под конец рассыплется и станет первозданной пустотой, которая была до того, как Гвидион воздел свой чародейный жезл, до того, как мать моя Керидвен собрала травы для своего Котла.

Видишь теперь, король, как я успокаиваю мысли, когда они временами находят на меня. Есть место, где сосчитаны все кайрны, где названы все могилы, где записываются династии королей. Но я долго был одиноким, гонимым и травимым существом. В тот час мышь в совиных когтях была мне ближе, чем известные короли и барды Придайна. Я был лишь пылинкой, ползущей по бурой пустоши. Лес Келиддон воистину дикое место, и недобро оно ко мне. Но там каждая скала, каждый бурный поток имеет свое обличье и место в моей памяти — приятные ли это воспоминания или пугающие. Здесь же все было одного и того же печального, тускло-однообразного цвета — длинные ровные нагорья с разбросанными там и сям валунами, одинокий могильный курган или чахлое деревцо. На мои ноги налипли огромные комья глины, так что я едва мог передвигать их. Передо мной к широкому пустынному окоему стремилась извилистая горная дорога, а когда я наконец доходил до горизонта, одно унылое однообразие сменялось таким же.

Однако у каждого пути есть конец, даже если этот конец — новое начало. Поначалу моя дорога вела меня на север, все время поднимаясь, пока я не пошел широким гребнем. Через некоторое время с его высоты я углядел на западе широкую равнину, простирающуюся так далеко, как только видит око. Этот открытый вид несколько развеял однообразие, отсутствие направления и цели, которые так меня угнетали. Небо, несмотря на время года, было затянуто облаками, и до сих пор лишь молча тянувшаяся по равнине древняя дорога говорила мне о том, что я вообще двигаюсь. Казалось, что она хочет удержать меня, засасывая мои ноги, облепляя их все большими комьями вязкой глины. Все время возникая в промежутках между холмами, повторяющийся вид давал по крайней мере видимость того, что я хоть сколько-то прошел.

Мало что нарушало тишину мрачной пустоши, что простиралась вокруг меня пустынным океаном без единого суденышка. Временами жаворонок запевал свою никому тут не слышную песнь высоко в небе, но в остальное время здесь лишь ветер шептал в хилой траве. Ни одна дружелюбная тварь не стала бы искать себе жилья в таком диком месте. Вдали на равнине я пару раз видел тоненькую струйку дыма от очага, но на покрытой грязью дороге не было никаких следов, кроме случайных отпечатков копыт вепря или оленя. Хотя я не видел ни кабана, ни волка, ни рыси, я догадывался, что их хватает в этом царстве, оставленном людьми на потребу их жестокой власти. Этот заброшенный край был едва ли более пустынным, чем низкое небо Над ним. Стаи ворон кружились грязным пятном на фоне серой стены облаков над хмурым лесом, что рос в угрюмом распадке справа от меня, а надо мной парил на изогнутых крыльях чеглок. Он словно следовал за мной в моем неуклюжем восхождении, паря над моей головой, примеряясь к моему улиточьему ходу легким наклоном крыла на ветру. Я был рад ему, с удовольствием наблюдая за его беспечной ловкостью, когда он вдруг останавливался и камнем падал на какую-нибудь несчастную пичужку, порхавшую между купами утесника В черном пруду его хмурого глаза широкая равнина сходилась в маленькую точку — как в том странном стекле, сквозь которое мы с тобой, моя Гвенддидд, так часто смотрели на более обширный мир. Что бы ни шелохнулось на его поверхности, чеглок замечал все.

Возможно, именно это воспоминание и заставило меня повнимательнее оглядеть все вокруг с гребня холма. И сразу же показалось мне, что я именно через такое стекло и смотрю, поскольку первым, что бросилось мне в глаза, было огромное, поросшее травой, древнее земляное сооружение Оно лежало где-то в пределах полета стрелы от меня, ничем не отличаясь от дюжины таких же, какие я уже видел по дороге Но когда я окинул его вершину взглядом того единственного глаза, который оставил мне Ястреб Гвалеса, я увидел такое, что заставило мое сердце на миг замереть.

Что-то ярко сверкнуло на буром вереске за ним — это было острие копья, слегка поднимавшегося над валом! Я туг же припал к врезанной в землю желобом дороге — слишком долго был я беспомощной жертвой, преследуемой повсюду, — и навострил уши Резкий порыв ветра с холмов донес до меня громкие голоса — обрывки какого-то спора. Раньше я, бывало, жалел себя — такого несчастного и одинокого, но теперь всю мою жажду общения просто как ветром сдуло.

Буйство безрукой и безногой твари, лишенной костей и крови и все же неостановимой в своей бешеной силе, старой как земля и столь же обширной, то влажной, то сухой, трясущей приземистые колючие кусты, под которыми я затаился, не давало мне разобрать слова или хотя бы распознать язык тех, кто залег так близко от меня. Но я не осмеливался просто так вот встретиться с ними За мной охотился враг, хладнокровный, злобный и коварный.

Может, эти незримые люди были всего лишь бродячими пастухами или охотниками — из той древней расы, что населяла Остров Могущества еще до того, как сюда приплыл со своими спутниками Аэдд Великий, из тех людей, что, страшась железа, живут среди этих диких пустынных нагорий и до сих пор разговаривают на древнем наречии своего народа. Но на склонах холмов живут также (как я уже обнаружил) и сэсоны, которые уже давно перемешались с бриттами Верно, что все они платят дань владыке Каэр Кери, чей долг наблюдать за этой частью Артурова рубежа. Но теперь, когда псы войны спущены с цепи и свободно бегают по земле, у кого хватит дурости положиться своей жизнью на их верность? Более вероятно, что это банда наемников, которых называют «сынами смерти», — с отметиной на лбу и со злой клятвой в сердце перерезать сколько-то народу. Если, конечно, не кое-что похуже Ведь такие шайки изгоев на рубежах как раз и бродят.

Я сразу же решил обойти их по верещанику, что был по правую руку от меня, чтобы укрыться под ним там, где он свисает с гребня холма В любом случае хребет холмов поворачивал к востоку, и я мог срезать путь и выйти на дорогу там, где на северо-западе она сливается с небом Ветер тотчас же подул в моем направлении, и потому я уже не так боялся, что слишком громко хлюпаю по засасывавшей мои ноги на каждом шагу грязи.

Но хотя на самом деле дорога была единственным моим поводырем, я удивился, чего же я раньше-то не сошел с нее. Стряхнув тяжелые комья грязи с ног, я почти радостно пошел по траве Вскоре, подгоняемый северным ветром, что вылизывал гребень холма надо мной, я почувствовал, как вселяет в меня силы теплый воздух верха долины. Рана на спине, куда вошло копье охотника, болела, но вполне терпимо, и я почувствовал, как ко мне возвращаются силы. Протоптанная оленями (как я думал) тропинка еще облегчила мне путь, и, как олень в вереске, я устремился вперед!

Холм стал круче, и каждый раз, как я уже думал, что добрался до вершины, передо мной открывался новый горизонт Но я не останавливался. После тесных мрачных чертогов Гофаннона я был просто опьянен необъятными просторами, светом и воздухом Внезапно я наткнулся на широкую тропу, пересекавшую мой зеленый извилистый путь Глянув влево, я пошел по ней вверх по склону, где я должен был увидеть валы могучей крепости, возвышающейся до неба. Огромные мрачные земляные насыпи на склоне холма стояли, окруженные частоколом, а дорога уходила под загораживавшие ее тяжелые деревянные врата.

Изнутри кольцами выходил дым. Я услышал крики множества людей. Звуки рогов, лай собак. Сердце мое наполнилось счастьем, прежде долго чуждым ему, поскольку высоко над стенами отважно реял стяг — Красный Дракон Кимри! В последний раз я его видел, когда был с королем Мэлгоном и войсками бриттов в лагере у Темис. Почему оно здесь, в этом уединенном месте, в то время как войско должно идти по прямой дороге на юго-запад к Каэр Виддай, я в тот миг не мог сказать, да и не спешил об этом думать.

Со смехом и криками я взлетел на холм, так что вскоре на валу показались темные на фоне неба фигуры — воины прибежали посмотреть, кто там. Подбежав к воротам, я выкрикивал приветствия, предвкушая, кого из моих друзей я встречу в крепости. Суди сам, как я удивился, пусть и на мгновение, когда на землю рядом со мной одна за другой посыпались стрелы и я ощутил резкую боль в боку! Поскольку теперь я привык к таким поворотам событий, пусть сейчас это было и неожиданно, я нырнул в сторону за камень и залег там, тяжело дыша в своей кабаньей шкуре.

Но передышка длилась всего мгновение. Я услышал скрип петель и крики приближающихся воинов.

— Он там, за камнем! — закричал один, совсем близко.

Я тут же громко рассмеялся. Снова ты ведешь себя как дурак, Мирддин Безумный! Что могли подумать эти бедняги, когда увидели меня в этой шкуре? Они увидели огромного вепря, несущегося по холмам! Я вспомнил, как мчался по лесам и полям, как мое щетинистое одеяние поблескивало, словно серебристые крылья. Несомненно, они просто увидели то, чем можно наполнить котел, награду за искусную стрельбу. Ладно, я уж лучше разочарую их, прежде чем дело обернется еще хуже!

Я неуклюже попытался сбросить свое звериное обличье, когда дюжина воинов вокруг с криками стали целиться в меня своими широкими копьями.

— Стойте! — закричал их начальник с изумленным видом. — Это же не кабан, это человек! Что же это за бедолага, ежели бегает в таком виде? Может, лучше в конце концов прикончить его?

— Минуточку, друг мой, — воскликнул я, стараясь встать на ноги и в то же время пытаясь развязать связанные узлом передние ноги убитого животного, что удерживали шкуру у меня на шее. — Очень прошу тебя — сдержи свою руку! По крайней мере до тех пор, пока я не предстану перед королем!

Предводитель подошел поближе и опасливо уставился на меня.

— Да я же знаю тебя! — воскликнул он. — Ты бард короля Гвиддно Гаранхира, которого принц Эльфин привез с собой с Севера! Я слышал, как ты пел в пиршественном зале! Что ты тут делаешь в таком странном одеянии? Похоже, не сладко пришлось тебе в пути, куда бы и зачем ты ни ходил!

— Да уж! — ответил я. — И, правду говоря, я страшно проголодался и устал. Не поможешь ли войти в крепость?

Воин тотчас же исполнил мою просьбу, что было не слишком сложно, и приказал своим людям помочь мне. При виде их дружеских лиц, при мысли об отдыхе и еде, о родном наречии бриттов я ощутил, как счастливая усталость накатила на меня. Я упал в обморок. Сильные руки крепко подхватили меня, прежде чем я провалился в сон.

Сколько я проспал — не помню. Может, всего несколько часов, поскольку, как ты сейчас сам можешь видеть, о король Кенеу Красная Шея, я крепко сложен. Когда я в первый раз проснулся, мне показалось, что я все еще в объятиях сладостного сна после диких и ужасных видений, что пережил я в кузне Гофаннона маб Дон.

Я лежал не на жестком земляном полу, а в тепле, на свежих простынях, под головой у меня была набитая перьями подушка. Надо мной была не холодная, влажная каменная плита кельи Гофаннона, а соломенная крыша уютной хижины. И — самое прекрасное и невероятное после всех моих волнений в дороге и видений — я увидел склоненные надо мною знакомые и любимые лица. Рядом, глядя на меня с тревожной улыбкой, стояли принц Эльфин маб Гвиддно из Кантрер Гвэлод и Талиесин, князь бардов!

У меня глаза на лоб полезли. Мне показалось, что я парю в воздухе. Я так обрадовался и удивился, что не сразу смог заговорить.

— Очнулся! — с огромным удовольствием воскликнул Эльфин, светло улыбаясь своему спутнику. Талиесин наклонился вперед, пристально вглядываясь в мое лицо. Можно было легко заметить, что он разделяет тревоги юноши.

Громко фыркнув, он насмешливо возгласил:

— Свернуть шею такой крепкой старой птице непросто, Эльфин. Кто бы ни принимал его в пути, те явно были народом негостеприимным. Небось попытался пропеть свои дрянные вирши при дворе королей не столь снисходительных, как твой отец Гвиддно Гаранхир или Мэлгон Высокий Гвинеддский!

Эльфин схватил меня за руку, лежавшую на покрывале. Я увидел слезы у него на глазах.

— Многие при дворе моего отца во Вратах Гвиддно на Севере тяжко горевали бы, если бы ты погиб, мой Мирддин. И среди них есть один человек, особенно дорогой мне, чьи слезы наверняка не скоро бы высохли. Помнишь, как мы с Талиесином нашли тебя висящим на колу в запруде? Да нет, ты же тогда был младенцем. Где тебя носило все это время? Король сказал нам, что ты расстался с ним на берегу Темис, но с тех пор уже месяц прошел, а от тебя не было ни слуху ни духу. Много раз на советах нам не хватало тебя, а сам я хотел бы поговорить с тобой о доме — о том, как мы носились вскачь по Берегу Трэт Регед, о том, как ловили сетью диких быков, как охотились с ястребами и играли в гвиддвилл и в «поцелуй в кружке» с теми, кто любил тебя так, словно ты был их собственным мудрым дитятей. Где ты был, что ты узнал?

Талиесин знаком велел принцу перестать терзать меня расспросами, да я и вправду был еще так слаб, что смутные воспоминания сталкивались у меня в голове с моим пробудившимся сознанием. Откуда-то из глубин памяти выплыли обрывки стихотворных строк:

Откуда у Водена тот оселок, что швырнул он рабам убогим.

Заставив их в плясе веселом кружиться по Веландовым чертогам?

Зачем он их на игральной доске поставил, устроив ловушки,

И, черные крылья раскинув, глядит на них с древесной верхушки?

— Ну, вот, теперь наш Мирддин на самом деле вернулся к жизни! — довольно проворчал Талиесин. — Когда он встанет, то уж мы точно услышим кучу россказней о крылатых змеях и говорящих орлах, вдохновенных свиньях и благоуханных яблонях, еще более пуганых, да и написанных куда более корявым, чем прежде, размером! И поверить только — я был уверен, что он сидит у какого-нибудь далекого водопада и ищет дара ауэна, чтобы соперничать со мной в колдовских стихах при дворах королей Придайна!

Я улыбнулся ему и снова погрузился в забытье. Правда, ненадолго, поскольку, когда я открыл глаза, оба моих друга все еще были рядом. Но теперь они, однако, сидели на табуретах, глядя, как придворный лекарь (чья обязанность — сопровождать войско) исследует мои раны и бесчисленные синяки, которые я получил во время странствий. Лекаря звали Мелис маб Мартин, и был он из края Арвон.

— Он в плачевном состоянии, — ответил лекарь, легко ощупывая мое тело. — Но, хотя ушибов у него много, он не получил ни одной из трех смертельных ран, которые случаются от ударов, достигающих мозга, внутренностей, или от перелома одной из четырех опор тела. Но смотри, принц, стрела попала ему рядом с лопаткой. Это серьезная рана, глубокая, как от медвежьего когтя. И все же она не смертельна, хотя, как я могу судить, невольно нанесена ему человеком нашей крови.

— Ты прав, о Мелис маб Мартин, — воскликнул Эльфин, — это действительно был один из лучников моего госгордда из Кантрер Гвэлод, и не по злому умыслу послал он стрелу, ранившую моего друга! Но скажи поскорее — что он будет жить, сомнений нет, — но как скоро поднимется он с постели?

Лекарь немного поразмыслил, затем встал и важно изрек:

— Я применю красную мазь и пущу кровь. Рану надо зашивать, шрам надо лечить. Это будет незаметный шрам, и его дируи будет равен ценой одной корове. А что до того, когда он встанет, так это тебе решать, о принц. Перед тобой выбор — или он будет долго болеть, но получит верную помощь и лечение, либо через три дня и три ночи он временно исцелится, но затем будет болеть куда дольше. Обычно люди избирают второе, когда желают направить все свои силы против врагов.

Я с удовлетворением выслушал эти слова, поскольку знал, что я нужен в лагере. Тут, как я понимал, и три дня могут оказаться слишком долгим сроком.

— Я избираю второе! — воскликнул я и застонал от острой боли в ране на спине.

Принц Эльфин ласково положил мне руку на плечо и сказал:

— Мирддин, разве это разумно? Битва далеко, там, где Рин маб Мэлгон ведет воинов Арвона с красными копьями к победе над ивисами под стены Клэр Виддай. Да и не должно барду сражаться. Отдохни после своих тревог — думаю, у тебя их много было. Нам с тобой еще много о чем есть поговорить. Кроме того, кое-кто дома, на Севере, не простит мне, если ее Мудрое Чадо пострадает!

Я с благодарностью слабо пожал руку Эльфина, но заметил, как посмотрел на меня Талиесин. Мысли мои все еще путались и сбивались, но его взгляд сказал мне, что пусть мои руки еще слишком слабы для копья, но слова мои очень скоро понадобятся в палате совета Я сделал выбор, невзирая на протесты Эльфина, и Мелис занялся приготовлением к временному лечению, раздавая приказы, которым повиновались все, поскольку в травах и чарах он не имел себе равных во всех королевских дворах Придайна.

— Пусть сюда принесут размятый костный мозг! — велел он, и люди тотчас же бросились в лагерь забивать коров, овец и свиней, чьи мясо, кости и шкуры они растерли в кашицу. Затем меня подняли и уложили на костный мозг, намазанный на простыни, так что кашица проникла во все мои тяжкие раны и порезы, горящие язвы и колотые раны. Что до самой раны, то там, где она загноилась, Мелис применил мазь, тайну которой я потом узнал. Он взял овечьего жира, цветков овса, листьев наперстянки и адиантума, все это сварил вместе и положил горячую кашицу на раскрытую рану. Потом плюнул целительной слюной в отверстие в знак того, что после лечения я встану, и заткнул его бечевой.

Принц Эльфин вытребовал себе должность моего телохранителя, поэтому лекарь, стоя в дверях, сказал ему, что надо делать.

— Следи, чтобы ухаживающие за ним женщины давали ему меду, свежего чесноку и сколько угодно сельдерея — он не дает жажды и не заражает ран. Затем позаботься о том, чтобы к нему не допускали следующих личностей, то есть дураков, сумасшедших, полоумных или тех, у кого с ним может быть кровная вражда. В доме не должно играть ни в какие игры, ни приносить вестей, ни пороть детей. Ни женщины, ни мужчины не должны над его кроватью драться кулаками или палками, ни бить по коже, ни будить его внезапно. Никаких разговоров не вести над его подушкой. Ни псов, ни петухов в его комнате или даже за дверьми не стравливать Наконец, ты должен строго следить, чтобы свиньи не хрюкали у стен и чтобы не было слышно тут ни криков победы в состязаниях, ни перебранки рассерженных женщин.

Однако если он будет страдать от избытка страсти, то женщину к нему привести можно. Таково Суждение о Кровавом ложе. И если ты хочешь, чтобы твой человек выздоровел, то ты должен выполнять его неукоснительно.

С этими словами лекарь покинул мою комнату. Как я потом узнал, исход его трудов его никоим образом не удовлетворял. Ибо привилегией его при помощи человеку, получившему колотую рану в спину, было то, что лекарь забирал окровавленную одежду, которую тот носил, когда его ранили. Но я-то ничего не носил, если не считать старой порванной шкуры вепря, которая мало что значила для Мелиса маб Мартина.

Эльфин, смеясь, вернулся после разговора с лекарем к моему ложу.

— Надеюсь, Мирддин, что ты запомнил то, что мне надо знать, поскольку я опасаюсь, что мои бедные мозги просто не вместят всего! И не забудь сказать мне, когда чрезмерная страсть охватит тебя, поскольку в этом случае требуется лекарство, природу которого я помню.

— Это лечение не из тех, которым я обычно противлюсь, — ответил я, стараясь не рассмеяться, чтобы в моей спине снова не задергалась боль. — Но обрадуется ли женщина, выбранная тобой, что ей придется лежать в этой вонючей каше, это уже мне угадать не под силу.

Мой молодой друг подошел и сел возле меня. Лицо его снова стало суровым.

— Правда в том, дорогой мой Мирддин, что, на мой взгляд, тебе просто везет — ты живым выходишь из всех переделок. Ты странный человек, разве не так? Второй раз я вытаскиваю тебя из неминуемой беды и каждый раз нахожу тебя одетым в одну лишь звериную шкуру! Кто ты? Может, какой-нибудь оборотень? Иногда я задумываюсь, кто вскормил тебя — женщина или зверь? Но ты не слушай моей болтовни — я так рад увидеть тебя снова! Ты стар, я молод, и все же я чувствую, что ты понимаешь меня лучше, чем любой молодой человек из моего госгордда. Ты не дурак, уж это точно!

— Может, я и странный человек, — ответил я, — но от этого я ничуть не меньше привязан к тебе, мой юный друг. Надеюсь, что и эту зиму я проведу при дворе твоего отца. Тогда нам много будет о чем порассказать друг другу, и много песен мы споем.

Но, как только я произнес эти слова, на меня волной нахлынуло осознание, в каком положении мы сейчас находимся. С тревожным воплем я невольно попытался сесть. Усилие отдалось болью. Эльфин крепко поддержал меня за плечи и ласково заставил снова лечь на подушки.

— Помни, старина, ты не должен утомлять себя! Лежи спокойно, и если лекарь не ошибся, то через три дня ты уже будешь ходить.

Три дня! Я громко застонал — Эльфин подумал, что от боли.

— С тобой все в порядке, дружище? Послать за Мелисом? Или, может, лучше мне оставить тебя — тебе надо побольше спать.

— Не уходи, молю тебя! — закричал я. — Ты должен рассказать мне обо всем. Где мы? Сколько здесь воинов? Войско Придайна с королем? Какие вести о дикарях? Расскажи мне все, только побыстрее!

Эльфин снова сел и наклонился поближе ко мне.

— Об этом не беспокойся. Незачем. Конечно же, я забыл, что ты ничего не знаешь о том, что случилось в последние несколько недель. Я хотел порасспрашивать, где был ты, но, учитывая твое состояние, наверное, лучше, чтобы я начал первым. И ты увидишь, что тебе нечего бояться. Сражений ты не пропустил и уж точно будешь с нами, когда мы будем играть в мяч головами ивисов!

С чего начать? Ну, я тут с тремя сотнями людей моего госгордда из Кантрер Гвэлод, и наша задача — защищать короля Мэлгона Высокого в стенах этой старой крепости Динайрт Говорят, ее построил Артур во времена моего деда Каурдава. Сейчас она немного разрушилась, но мы быстро восстанавливаем ее. Насыпи высоки и крепки, как ты сам уже мог заметить, и мы сумеем кое-что из нее сделать.

Тут я перебил его, стараясь не выдать нараставшей боли:

— Но войско-то где? И почему не Мэлгон ведет его, куда бы оно ни шло?

— Войско идет так, как было решено на совете в Каэр Гуригон, если ты помнишь. Идет быстро как может по прямой дороге по краю Иверидд, чтобы соединиться с отрядом князя Айниона маб Рина в Каэр Виддай, где он держит оборону против ивисов. Разве ты забыл? Мы знаем все замыслы врага, которые открыл нам купец Само. Сам старый Кинуриг за морем вместе с лучшими воинами своего народа. Сын его, этот щенок, стянул войска к востоку, под стены Каэр Виддай, где князь Амнион будет держаться против них сколько захочет. В то же время другой отряд ивисов, как и говорилось, идет сюда, думая, что старая крепость пуста и они могут ее занять. Раз мы знаем, что они задумали, то нетрудно догадаться, что будем делать мы. Выручив князя Айниона, войско Кимри пойдет дальше на юг в Ллоэгр, где они захватят и сожгут дворец Кинурига. Потом они вернутся и присоединятся к нам, пособив нам уничтожить любое войско, какое бы ни подошло сюда тем временем. Нам нужно только удержаться против грядущего натиска врага.

Трудно мне было в тот миг вспомнить, как мало мы, бритты, знаем о коварном замысле врага и о превосходящих его силах. Собравшись с мыслями, многие из которых все еще казались мне всего лишь бредом, я смог выпалить только:

— Но почему Мэлгон остался здесь, в этом незащищенном месте? Почему он не с войском?

— Он под защитой, — немного жестко ответил Эльфин, поглаживая рукоять своего меча. — У нас есть стены и достаточно воинов, чтобы задать жару любой шайке, которую ивисы пошлют сюда против нас! Да и в любом случае нам недолго держать эту крепость. Войском Кимри предводительствует король Брохваэль Клыкастый, а впереди едет принц Рин маб Мэлгон с воинами Арвона — такова его привилегия. Они скоро вернутся.

— Но он хочет проделать весь путь вокруг Каэр Виддай и Каэр Вент и лишь потом вернется сюда… к тому же все не так, как ты думаешь! — нелепо выкрикнул под конец я. По правде, я был слишком возбужден в ту минуту — беспокойство мое было не меньше слабости от раны, — чтобы решить, как я все это буду распутывать.

Эльфин похлопал меня по руке, успокаивая.

— Вижу, тебе кажется странным, что Дракон Мона не возглавляет свое войско, и действительно, он странным образом попал сюда. Сомневаюсь, что ты помнишь (в это время у меня на этот счет никаких мыслей не было) о том, что случилось во время нашего пребывания в Каэр Кери. Из-за дурацкого недосмотра глупый раб подал королю Мэлгону блюдо, приготовленное из мяса собаки. Король нечаянно отведал его и нарушил королевский зарок. Есть мясо своего тезки — кинеддив, а поскольку имя Мэлгон означает «большой пес», нетрудно понять, что король свой кинеддив нарушил.

— Да, — ответил я, слегка озадаченный. — Но при чем тут его отсутствие в войске? Человек может очиститься от этой скверны, если он последует советам своих друидов и сделает все как нужно.

— Верно, о мудрый, именно так и было! После того, как ты покинул войско, мы шли все на юг, пока не достигли места, где мощеная дорога пересекается с древней дорогой, идущей по гребню холмов, которую, как говорят, проложил еще в начале времен Бели Маур. Именно там на обрыве скалы можно увидеть огромную белую кобылицу, богиню Рианнон, вскачь несущуюся по вращающейся равнине, — ты знаешь об этом, Мирддин. Ладно. Тогда пришло время увериться в том, что все устроено так, как надо, ведь мы вступали на Пустоши. Старец Мэлдаф, главный советник короля, призвал Идно Хена и прочих друидов к перекрестку дорог, где они совершили жертвоприношение и обдумали дело, сидя в кругу вместе с ведьмой, что живет у перекрестка и подметает его своей метлой. Потом Мэлдаф сказал нам, что видит лишь один способ уберечь короля от беды. На совете в Каэр Гуригон уже было решено, что небольшой отряд наших войск должен занять эту крепость прежде, чем ивисы придут сюда. Как всем известно, эта старинная крепость зовется Динайрт в честь Артура, Медведя, который сделал эту крепость своей главной твердыней в этих краях. Дракон Мона должен некоторое время провести в ее стенах. Так станет он Медведем в Медвежьей Крепости, а не Псом, который нарушил кинеддив, отведав мяса пса. К тому же, как ты знаешь, звездный Дракон небес зовется «стражем медведя», значит, будет только к лучшему, если Дракон Мона будет хранить Крепость Медведя.

— Это, конечно, остроумно, — задумчиво пробормотал я, — да и королевский кинеддив должно соблюдать строго, особенно когда он в походе с войском. Скажи, Эльфин, сколько вы здесь находитесь? Получали ли вы известия от Брохваэля и войска Кимри с тех пор, как расстались с ними?

— Думаю, не более двадцати ночей, — ответил молодой принц. — Что же до войска, то мы ничего о нем не слышали, да и не ждем вестей, пока они не повернут обратно.

Я застонал про себя и спросил, нельзя ли послать гонца к Брохваэлю.

— Сколько ему понадобится времени, чтобы догнать войско, и сколько понадобится Брохваэлю, чтобы вернуться сюда быстро, как только возможно?

Эльфин встревоженно посмотрел на меня.

— Но зачем войску возвращаться? Мы восстановили частокол на валах, и здесь со мной три сотни воинов моего госгордда. Здесь должен был быть и Рин маб Мэлгон, однако наши планы пришлось изменить. Но моих людей хватит, чтобы разогнать шайку, которую ивисы, по словам Само, собираются послать сюда. В конце концов, они думают, что крепость пуста! Милый мой Мирддин, не тревожься об этом, пока не оправишься от болезни. Возможно, это сбивает тебя с толку, но, смею тебя заверить, мы держим все в руках!

На сей раз я уже не стал сдерживать стона, стараясь, невзирая на жгучую боль, приподняться и схватить его за руку. Я без сил рухнул на спину, совершенно сокрушенный своей неспособностью выразить срочность того, что надо сделать.

— Эльфин, мой юный друг, я должен сказать, что ничего в руках у вас нет. Все не так, как казалось нам в Каэр Гуригон. Сам Кинуриг со всем войском ивисов и бесчисленной толпой дикарей из-за моря спешит сюда изо всех сил. Это у него в руках окажется наш король, если мы не будем действовать тотчас же. Может, уже сейчас слишком поздно, поскольку он правитель умелый и коварный и у него большая власть и великая удача. Теперь, пожалуйста, слушай, Эльфин, и не спорь. Я все еще слишком слаб и не могу повторяться или объяснить все так хорошо, как хотелось бы. Просто прими мои слова как есть. Ты должен послать самого быстрого гонца, который только есть у тебя, чтобы тот день и ночь скакал к Брохваэлю и привел его назад. Если нет — Кинуриг захватит Мэлгона, и придет конец всей игре, которая так многообещающе началась.

Эльфин положил руку на мой покрытый потом лоб.

— Успокойся, мой старый добрый друг! Твой разум в смятении от трудов, как и должно быть. Когда-нибудь мы с тобой будем сидеть у королевского очага моего отца, и ты вспомнишь обо всех твоих приключениях — а мне думается, было их немало. Кинурига нет в Придание — это мы знаем от Само. Даже если бы он тут и был, то, собери он всех ивисов, их войско не может сравниться с воинством королей, что собрались у Динллеу Гуригон. В конце концов, и ты, конечно, сам бы сообразил, не будь ты так болен, что даже если бы все твои страхи были не просто страхами, то Кинуриг все равно столкнулся бы с Брохваэлем на дороге на подходе сюда Уверяю тебя, все идет так, как должно, в чем убедят тебя люди помудрее меня.

У меня не было сил спорить с ним, да и видел я, что это ни к чему не приведет.

— Может, ты хотя бы пошлешь вестника к Брохваэлю, чтобы предупредить о том, что я говорил? — взмолился я.

— Друг мой дорогой, ты же знаешь, что для тебя я сделал бы что угодно. Но этого я не могу. Я уверен, что ты ошибаешься, да к тому же такие сообщения должны даваться от имени Мэлгона Гвинедда или по крайней мере старца Мэлдафа.

Я схватился за эту соломинку.

— Тогда не попросишь ли их прийти ко мне и немедленно поговорить со мной? Никто из вас и не ведает, как отчаянно наше положение!

Эльфин добродушно пожал плечами и вышел из моей комнаты. К облегчению моему, через некоторое время какая-то тень загородила вход и тяжеловесная фигура владыки Пенардда появилась передо мной. За ним неловко мялся Эльфин, и на его красивом лице было виновато-сочувственное выражение.

— Мэлдаф! — воскликнул я, не тратя жалких своих сил на предисловия. — Не спрашивай меня, как я все это вызнал, но уверяю тебя, я многое узнал с тех пор, как оставил войско. Дикари собрали войско, большее даже, чем то, которым предводительствовал Хенгис или отец Кинурига Кередиг. Хитростью и предательством они разузнали о том, что Мэлгон здесь, и со всеми своими силами идут сейчас сюда, чтобы захватить его. Брохваэль и прочие ушли попусту, их немедленно надо вернуть!

Мэлдаф погладил свою бороду, пристально глядя на меня из-под темных бровей. В отличие от Эльфина он не стал тратить времени, оспаривая мои слова, пусть они и казались пустыми. Вместо этого он ухватился за главное.

— Принц Эльфин рассказал мне кое-что о твоих опасениях, сын Морврин. Я вижу, что ты мог бы сказать больше, просто у тебя нет сил поведать об этом сейчас, однако я не могу поверить в то, что твои страхи не беспочвенны. И даже если ты прав в том, что какое-то войско ивисов идет сюда под предводительством Кинурига, как ты воображаешь, или его сына, то оно, по всей вероятности, столкнется на пути с нашим войском.

— Но здесь не одна дорога! — горячо воскликнул я. — Вы должны мне в этом поверить! Судьба Монархии Придайна. Колесницы Медведя зависит от исхода нынешнего дня. Это Брохваэлю выпало испытать судьбу на поле битвы, а Мал гону — уберечься от опасности и ран. Ведь если король убит или взят в плен, войско обычно не продолжает войны. Наши враги это знают, и ради этого они стремятся сюда!

Мэлдаф сомневался, хотя и слушал меня довольно терпеливо Когда я закончил, он поднял взгляд и так сказал мне:

— Твои слова с уважением выслушивают в совете, сын Морврин. Но мне трудно поверить в то, что ты говоришь, поскольку мы хорошо осведомлены о замысле врага. Тем не менее я передам твой совет королю, и посмотрим, что он скажет.

Честно говоря, этого было мало, но ничего лучшего сейчас нельзя было сделать. В любом случае без повеления Мэлгона нельзя было послать ни одного гонца. Я с небольшим облегчением посмотрел вслед Мэлдафу, и когда Эльфин настоятельно попросил меня немного поспать, я с радостью повиновался.

— Я и вправду очень устал, да и болит у меня все, — признался я, — но пообещай мне, Эльфин, — как только Мэлдаф вернется с ответом короля, каким бы он ни был, — разбуди меня.

Эльфин поправил мою подушку, вытер мой горячий лоб полотном и снова сел рядом со мной.

Я сразу же провалился в сон, хотя, по правде, был он неспокойным Мне казалось, что вокруг меня сгущаются тени, что я снова в пустой комнате Брохваэлева дворца в Каэр Гуригон. Я играл в гвиддвилл с тенью, и рука тьмы переставляла фигурки во мраке. Фигурки пропадали с доски, появлялись там, где их не должно было быть, уходили оттуда, где должны были стоять, и король остался один на пустой доске Я услышал смешок в ночи, а затем уханье совы и подумал, что это Гвин маб Нудд смеется надо мной в лунном свете. О Мирддин Безумный, безотчий сын, одноглазый скиталец моря, кто ты такой, что думаешь, будто бы Монархия Придайна, божественный род Бели Маура, — дерево, падение которого может остановить твоя хилая рука? Возвращайся в свой сад, к своим девятнадцати яблоням, к своему поросенку и волчице!

Снова хрипло заухала сова — это был долгий, протяжный, неприятный вопль, который, казалось, пробудил меня во сне Хотя я и спал, мне казалось, что я понимаю, что это сон. Но теперь, когда я открыл глаза, передо мною по-прежнему была тьма. Я растерянно огляделся и увидел бледное лицо, что слабо светилось у меня над головой. От страха мое сердце на миг перестало биться, и с внезапной силой я судорожно протянул руку к моему врагу. Я ощутил, как мои пальцы сомкнулись у него на горле, и в безумии своем я попытался выдавить жизнь из моего старинного врага.

Но крепкие руки схватили мои запястья, оторвали их от горла врага, и меня, словно я был ребенком, снова швырнули на мое окровавленное ложе Без стыда признаюсь — я заплакал от бессилия. Для чего спасся я из запруды, если я снова должен погрузиться в бездну? Что я — лишь игрушка тех существ, чьи мысли охватывают все, что было, есть и будет, — Гвина, и Гофаннона, и черного Кернуна, которого сразил я в Бездне Аннона? Может ли мой жалкий разум, который при свете дня мне казался острым, спасти короля от его тингеда, когда фигурки, доска и все прочее принадлежат не мне, а другим?

Во мраке возник далекий свет. Он приближался. Он был уже так близко, что я ощутил тепло на своей щеке. Я не мог повернуть головы, но, скосив глаза вправо, я увидел где-то в футе от меня чье-то лицо. Это был мой юный друг Эльфин маб Гвиддно.

— Спокойно, старина, спокойно! — ласково прошептал он. — Надеюсь, ты не взаправду вознамерился придушить меня?

Чувствуя себя по-дурацки, я что-то пробормотал в извинение:

— Я думал, что сплю. Но зачем ты принес свечу? Отчего вокруг такая тьма?

— Не бойся, дружище, — ответил Эльфин. — Я все время сидел рядом с тобой. И я рад сказать, что ты проспал много часов Сейчас ночь. Засыпай снова — поутру тебе будет лучше!

— Но где Мэлдаф? — воскликнул я. — Ты же должен был меня разбудить, когда он вернется!

Эльфин покачал головой.

— Он еще не вернулся. Я думаю, он у короля.

Мне стало еще хуже на душе, чем прежде, если только такое возможно. Драгоценное время час за часом соскальзывало в бездну. Я старался выбраться из моря, но с каждым шагом песок уходил из-под моих ног. Вокруг меня были глупые добрые людишки, неспособные себе помочь.

— Эльфин! — с внезапной силой воскликнул я. — Сделай это ради меня! Прости мои опасения — может, все это только сон, но проверь, верно ли расставлены часовые у ворот! Что-то не так, и я не усну, пока не узнаю, что все в порядке!

Эльфин понимающе кивнул и вышел. Он еще не успел вернуться, как я, собравшись с силами, выкарабкался из постели. Минуту я стоял, задыхаясь, цепляясь за столбик кровати. В голове у меня мутилось, как при сильной качке. Прежде чем я понял, что произошло, желудок мой свело, и меня вырвало кровью. Но приступ прошел, и, завернувшись в одеяло, я, спотыкаясь, вышел из своей хижины.

Плащ ночи опустился на Динайрт, чьи валы лежали под ночным звездным небом, как рубежи мира. Посмотрев вверх, я увидел усыпанную заклепками звезд Колесницу Медведя, что катилась по своей сверкающей дороге, с виду все такая же крепкая, как в тот день, когда Гофаннон маб Дон впервые перекрыл мир крышей. Но прямо рядом с ней тянулся Путь Гвидиона, по которому каждую ночь бешеным скоком несется воинство мертвых.

Окружающие крепость насыпи скрывали от моих глаз темные пустоши. Казалось, копья часовых блестящими наконечниками подпирают края ночного неба. Но как в стеклянном перегонном кубе чародея — или того Ти Гвидр, в который мы с Гвенддидд однажды можем прийти, — я увидел наверху точное отражение всего, что лежало за стенами на вращающейся Равнине Брана.

Цепляясь за дверной косяк, чтобы не упасть, я смотрел в небо и на все то, что прежде было скрыто от моих глаз, когда бежал я, как загнанный волк, по затянутому облаками окоему. Высоко на севере висело зачарованное ожерелье Каэр Арианрод, в запутанных лабиринтах которого языческое воинство Кинурига бродило в поисках ее спасительной нити. За колдовским дворцом богини вилась дорога Эвнис Авон — Реки Гнева, по которой враги со временем должны подойти к Колеснице Медведя. За ней в ночи, на краю бездны, пылала огненная кузня Гофаннона. Рядом с древней дорогой Гвидиона несся Скакун Рианнон, а надо всем этим яростно пламенел Меч Охотника, багряный от крови.

На миг кровавый туман застил мой взгляд. Я смахнул его и ощутил, что немного ожил на свежем ночном воздухе. Я сосредоточился на ослепительном бриллианте, установленном в середине туманного купола. Оттуда пробивался луч неуловимого света, прямой и узкий, как серебряный жезл — законное мерило человека. И вокруг него вращалось все, что волшебным своим жезлом сотворил Гвидион, все, что выковал в своей пламенной кузне его брат Гофаннон. Я видел, как луч, словно ось, уперся в землю, вонзившись в Середину Придайна к югу от Динайрта. Там вошел он в спиральный Пуп Острова, величайшее из каменных колец, которое люди называют Головой Брана.

Туда из Гвалеса была привезена голова Брана Благословенного, Глава того, из-за чьего Пронзенного Бедра вся земля вокруг лежит испоганенная и голая. Рассеянные воспоминания, плававшие на поверхности моря моей памяти, погрузились в глубину, едва заметные.

«Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!» — предостерегал меня голос, когда впервые я ступил в Пустоши. И снова вспомнил я пугающие слова Гвина маб Нудда, когда незваным пришел он в гости ко двору Гвиддно Гаранхира под Калан Гаэф:

Окруженная двойным рвом крепость Динайрт стояла, словно обод вечно вращающегося колеса — колеса Колесницы Медведя, которую везет в неистовой скачке не знающая устали Рианнон, чей образ люди могут увидеть на обрыве хмурого утеса. Я слышал предостережение, но не услышал его. Пришло ли время дать знать об этом Брохваэлю и всему воинству Кимри, которые сейчас шли по спице колеса к этой смертоносной оси?

Все знают из книг лливирион, что есть Три Злосчастных Выкапывания Острова Придайн. Выкапывание Костей Гвертевура Благословенного, Выкапывание Драконов, которых скрыл Нудд маб Бели в Середине Острова, и Выкапывание Головы Брана Благословенного. Первое Выкапывание свершилось во времена давние, во исполнение тингеда Придайна, третье еще свершится, хотя есть и те, кто говорит, что это уже сделал Артур, поскольку не хотел, чтобы у Острова была иная защита, кроме той, которую он воздвигнет собственным умением и силой. Было ли это разумным деянием — покажет исход событий.

Ныне я должен повидать наследника Артура, который во искупление нарушенного кинеддива занял место Артура в Артуровой же крепости Мэлгон Высокий был Опорой Острова с его Тремя Близлежащими Островами. Упадет опора — все рухнет вместе с ней. Небесный путь Гвидиона слабым светом озарял изрядно протоптанную тропку, ведущую от восточных врат Динайрта к западным. По ней я, пошатываясь, и побрел. В стенах крепости стояло много плетеных хижин и кожаных шатров, но где был шатер Мэлгона Гвинедда? Однако решить этот вопрос оказалось несложно. Как вьется Каэр Гвидион вокруг небесного Средоточия, так дорога сквозь Динайрт огибала огромный шатер, стоявший в самой середине крепости. В землю рядом с ним было воткнуто длинное копье, обернутое тканью, которая, как я догадывался, была знаменем с парящим Красным Драконом Кимри. Доковыляв до входа, я ухватился на миг за края полога, выпрямился и шагнул внутрь, во тьму.

Поначалу я был ослеплен светом маленькой свечки, стоявшей на столе. Однако вскоре я уже мог видеть, и то, что я увидел, изрядно испугало меня. Ибо мне показалось, что я в той самой пещере Крайг-и-Динас, где, как говорят, спит Артур, окруженный своими воинами, ожидая призыва вернуть Острову Могущества Правду Земли.

Растянувшись на земле или развалившись на сиденьях, кругом спали старшие военачальники двора Мэлгона. Рядом с ними лежали их светлые мечи, копья и щиты, чтобы быть под рукой, ежели вдруг внезапно разразится сражение. Однако при моем появлении никто не пошевелился, и мне показалось странным, что часовой не окликнул меня на входе.

В середине шатра, подпирая его опору, лежал священный камень из гор Пресселеу, который сопровождал войско в его походе на юг. На плите этой стоял королевский трон, ллайтиклойт Мэлгона Высокого, короля Гвинедда, наследника Кунедды Вледига, Дракона Мона. Там в белом одеянии сидел Мэлгон, держа в правой руке белый жезл На нем была Правда Земли, гвир дейрнас, поддержка всех племен и королевств Кимри и защита Трех Племенных Престолов Острова Могущества. И хотя застывшим своим взглядом он смотрел прямо на меня, мне казалось, что он меня не видит.

Перед королем стоял маленький столик, на котором лежала серебряная доска для гвиддвилла с золотыми фигурками. По обе стороны от короля стояли два сиденья. На одном восседал благословенный Киби, носивший крест на груди, а на другом — Идно Хен, главный друид Гвинедда, державший в руке рябиновую ветку. Чуть поодаль сидел Талиесин, глава бардов, и лишь он один повернул взгляд в мою сторону.

— Что ты ищешь здесь, в шатре Мэлгона Гвинедда, сын Морврин? — спросил он меня. — Разве ты не болен, разве ты не в попечении Мелиса маб Мартина?

— Я болен, Талиесин, — ответил я, — и великих трудов стоило мне прийти сюда. Но Монархия Придайна в страшной опасности, и я пришел предупредить короля о беде. Не попросишь ли ты его прислушаться к моим словам?

— В годину войны вся страна в опасности, — ответил Талиесин, — потому мы и поручили себя защите Мабона, коего иные зовут Христом.

— Ты мудр, Талиесин, и весьма начитан в писаниях лливирион. Никто не сомневается, что «Мабон — вершитель побед», да и не может быть лживым утверждение, что «выжившему не к чему будет придраться» Но кто победит? И если выживших не останется, то какая беда Мабону от упреков?

Так молил я. И так ответил мне на это Талиесин из мрака королевского шатра:

— Знамения уже обсуждены, полет птиц благоприятен, замыслы князей искусны. Что тебе еще?

Боль снова яростно рванула меня своими когтями, как будто пыталась утащить меня из этого жуткого места назад, в постель. Олень, согбенный порывами зимнего ветра, ищет уютную долинку. Рана от стрелы на спине горела так, словно в ней до сих пор торчал отравленный наконечник. Мое сражение с немощью собственного разума и тела было не менее тяжким, чем борьба с могучей силой и тайным коварством врага.

— Я должен поговорить с королем, Талиесин, — взмолился я. — Разве ты не слышал, как говорят:

Ты извлек мудрость из книг лливирион, но я говорил с Гофанноном маб Дон. Я побывал в странных местах, я видел странные дела. Я читал серебряные руны книги, обтянутой черным бархатом. Я видел великую печаль воинства Кимри, гормес Острова Могущества, пчелиный рой без матки!

— Тогда говори, друг мой! — подбодрил меня Талиесин дружелюбным голосом. — Но мне любопытно, выйдет ли из этого польза.

Я повернулся к королю, который с великой скорбью смотрел на меня.

— Мэлгон! — вскричал я. — Не время теряться — сто тысяч ивисов и прочие без числа идут сюда! У тебя нет сил противостоять им! Я молю тебя — вернись тотчас же в Каэр Кери, покуда Брохваэль и твой сын Рин не возвратятся с войсками Кимри!

Мэлгон Гвинедд тихо вздохнул. Он молчат так долго, что мне показалось, что он и не намерен отвечать. Но в конце концов он заговорил — устало, словно тяжкий гнет лежал на его плечах:

— Если то, что ты говоришь, верно, о Черный Одержимый, то что толку бежать? Человек должен встретить свой дихенидд в надлежащий срок. Не спастись ему от Мабона, лети он хоть на крыльях.

— Но с чего ты вздумал, что твой дихенидд ждет тебя здесь, а не в другом месте, о король?

Мэлгон по-прежнему сидел жестко и неподвижно, как камень, на котором стояли его ноги.

— У тебя добрые намерения, сын Морврин, — наконец со стоном прошептал он, — и, может быть, все, что ты сказал, — правда. Я действительно боюсь этого. Но я еще не могу оставить это место, поскольку я нарушил свой кинеддив, отведав собачьего мяса в Каэр Кери. На мне тингед, которым я не могу пренебречь. Боги разгневаны на меня, и они попытаются убить меня, если я уклонюсь и не сделаю того, что должно сделать. Если только я не буду оставаться здесь четыре раза по девять ночей, в этом логове рычащего искателя меда, не бывать мне в живых. Мои друиды обсудили приметы. Мабон разгневан нарушением тингеда. Что случилось со мной после того, как отведал я этого злосчастного угощения? С тех пор как ступил я на эту скудную землю, землю Ллоэгра, одни лишь неудачи преследуют меня Против воли совершил я то, что запрещено мне, — вошел в темную страну, обогнал на скаку лошадь серой масти, испил воды между двумя мраками.

Пока он говорил, его крупная голова клонилась все ниже, он уже шептал себе в бороду, и с упавшим сердцем я увидел, что его гнетет великая немощь. И все же я должен был сделать все, что в моих силах, хотя они быстро иссякали.

— Подумай, о король! — настаивал я. — Все может быть так, как ты опасаешься, а, может, и нет. Но рядом с тобой сидит благословенный Киби, и чистый звон колоколов его монастыря разносится, как зов кукушки, над омываемым волнами Берегом Дургинта — разве не может воззвать он к силе Йессу Триста, дабы превозмочь эти злые знамения?

Казалось, Киби глубоко погружен в молитву, но Мэлгон устало покачал головой.

— Если Мабон просто оставил меня моим врагам, то Христос сам враг мне. Он проклял меня устами Своего слуги, Гильдаса Мудрого, который пустил по всему Придайну книгу с перечнем моих грехов, а грехи эти воистину тяжелы. Разве не был я монахом в монастыре блаженного Иллтуда и не нарушил обет, когда ушел оттуда, дабы стать королем в Гвинедде? Разве, сжигаемый страстью, от которой я и доныне не до конца еще избавился, не женился я на супруге своего племянника, когда моя собственная жена до сих пор жива? Хуже того — я убил моего племянника, чтобы заполучить прекрасный предмет моей страсти. Что там говорит обо мне Гильдас? Что черный поток ада будет катиться по мне, будет кружить вокруг свои бешеные волны, что он постоянно будет терзать меня, но никогда не поглотит полностью, что долго буду я каяться, да поздно будет! И раз уж ты здесь, о Черный Безумец, искусный в истолковании знамений, то я поведаю тебе о сне, который привиделся мне, когда я сидел тут прошлой ночью. Я видел себя здесь, на этой пустынной, поросшей травой равнине, все мое войско было перебито, и перед собой увидел я огромного рычащего пожирателя меда, и злобно полыхали его красные глаза. Я видел, как вороны обжирались, сидя на обнаженных телах! Не растолкуешь ли мне этот сон?

Но я не мог — я терял сознание от слабости и боли и совсем не стоял на ногах. Меня мутило от круговерти мыслей в голове, и хотелось лишь одного — добраться до постели. Я вывалился из королевского шатра и снова побрел прочь под открытым звездным небом. Подняв взгляд, я увидел, что звезды бешено кружатся, словно то адское видение, которое Гильдас вызвал у Мэлгона. Я пошатнулся и чуть не растянулся во весь рост на сырой траве, если бы меня не подхватили чьи-то сильные руки и не повели назад по тропинке.

Мне было все равно, кто помог мне. Мне вообще было все равно, я хотел одного — снова уснуть на своем ложе страданий. Пусть войска приходят, пусть выбивают мою дверь, пусть пронзают меня сталью — что может быть хуже тех страданий, которые я испытываю сейчас? Смерть — всего лишь сон, сейчас я хотел только спать.

— Держись, приятель! — прошептал кто-то мне в ухо, и словно сквозь туман я узнал голос моего товарища, друга и соперника, Талиесина, главы бардов.

— Я отведу тебя в твою хижину. Обопрись на меня! Ты хорошо поступил, Мирддин, но сейчас ни ты, ни кто иной не может сказать, будет ли Мэлгон сейчас что-либо делать. Его гнетет девятидневная немощь, а ее ни друид, ни священник снять не могут. Вот твоя постель — ложись и отдыхай!

Я уснул прежде, чем коснулся тюфяка. Когда я проснулся, сквозь открытую дверь струился солнечный свет Наверное, я долго спал, поскольку, хотя я все еще был слаб, мои раны скорее ныли, чем болели. В ногах моей постели стоял лекарь Мелис маб Мартин с чашкой крови в руках.

— Как ты? — спросил кто-то сбоку. Это был голос не Мелиса. Скосив глаза, я увидел улыбавшегося Талиесина.

— Лучше, — прохрипел я, удивившись, что так ясно слышу свой голос.

— Ты долго спал, друг мой, — прошептал бард, — и это славно. В конце концов, тебе повезло остаться в живых. Ты мог получить дюжину стрел в сердце. Честно говоря, ты же прямо напрашивался на них! Почему? Сказать?

Я кивнул, собираясь с мыслями. Сколько я здесь пролежал? Сколько уже времени король и его теулу занимают крепость? И, прежде всего, сколько осталось нам до того, как кровавая волна нашествия Кинурига прокатится через это забытое богами место?

— Видишь ли, — продолжал Талиесин, — когда мы впервые сюда приехали, королевские друиды сделали так, как обычно поступают в том случае, когда стране угрожает надвигающаяся Напасть. Они взяли дикую свинью, разукрасили ей уши и глотку красной и зеленой шерстью и чарами переложили на нее все грехи, все злые деяния, все погибели, что были на королевском теулу. Затем они погнали ее на юг, чтобы все наши беды ушли к врагу и остались с ним. Представляешь теперь, каково было дозорным у ворот, когда они увидели, как ты несешься к ним в своей кабаньей шкуре! Естественно, они подумали, что ивисы погнали гореносца на нас, в надежде, что в наш лагерь войдет погибель. В другой раз, когда тебе взбредет в голову побродить на приволье по селам и весям, советую тебе выбрать более пристойное одеяние, чем старая кабанья шкура. Да и безопаснее будет! Между прочим, постарайся не столь странно и не с таким шумом появляться. Ладно?

Я понял, что он имел в виду. Прошлой ночью — или не прошлой? — я, наверное, представлял собой весьма зловещее зрелище, когда вошел в королевский шатер в чем мать родила, с ног до головы перемазанный месивом из крови и мяса. Чего уж тут дивиться, что они не прислушались к моим мольбам. Наверняка они сочли меня Мирддином Безумным, да и вид у меня был куда чуднее, чем в прошлый раз.

— Талиесин! — взмолился я изо всех сил. — Разве ты не осознаешь опасности? Над Островом Напасть, страшная, как напасть Кораниайд, и движется она сюда. Король беззащитен, разлучен с войском Кимри, которое должно защищать его. Не можешь ли ты убедить Мэлгона уйти отсюда, прежде чем будет поздно?

Я пытался схватить его за руку, но мои пальцы только слабо трепетали. Талиесин ласково взял меня за руку и улыбнулся мне.

— Вижу, что ты на самом деле встревожен. Возможно, что и не зря. Я поговорю с королем и со старым Мэлдафом тоже. К его советам он временами прислушивается. Но ты же видишь, как обстоят дела — король в девятидневной немощи, и вряд ли его можно будет убедить сейчас. Тут есть и другой человек, которого король в прошлом слушался. Я попытаюсь попросить его. Отдыхай спокойно — я сделаю все, что смогу. Человеку не сделать больше, да к тому же если на нас вправду дихенидд, то его ничем не изменишь. Ты это знаешь или должен знать.

С этим он и ушел, оставив меня в величайшем возбуждении. Я метался в бреду между сном и явью. Передо мной вереницей проходили кровавые видения — сложенные в кучи отрубленные конечности, отсеченные головы скалились в мертвенных усмешках. В боли и смятении я временами пытался встать, срывал повязки с ран. Приходил и уходил со своими помощниками Мелис маб Мартин, читал заклинания и прикладывал к моим ушибам целебные травы. Прислали арфиста играть у моего ложа, и сонная мелодия, печальная и дрожащая, как журчанье горного ручья, наконец усыпила меня.

В тот раз тяжек был мой путь. Я шел через Лес Келиддон, через гору Баннауг, через реку Гверит. Я пересек долины Придина и наконец пришел к Оркнейскому морю, за которым нет ничего — одни только злые волны. Под одиноким утесом, на который они набрасывались дважды в день, лежит Пещера Ифферна. Я стоял на узеньком берегу перед ее зевом, а надо мной с утеса на утес летел насмешливый пронзительный хохот.

На огромной скале перед входом в пещеру сидели три грязные косматые ведьмы, имена которых Ллевай, Рорай и Медерай. На трех кривых, скрученных жезлах из падуба развесили они заговоренные мотки пряжи, которые они начали сматывать на левую руку. Головы у них были косматые, нечесаные, глаза слезящиеся и красные. В перекошенных ртах из кровоточащих десен торчали кривые, острые, ядовитые зубы. Их мерзкие головы дрожали на костлявых, тощих шеях, иссохшие икры поросли седыми волосами, жесткими, как прутья метлы, руки их были непомерно длинны и болтались, а на каждом высохшем пальце был грязный ноготь, острый, как рысий коготь.

Пока я глядел на то, как ведьмы прядут, ко мне сзади подошли двое. Не оглядываясь, я понял, кто они — Мэлгон Гвинедд и бард Талиесин Шагнув вперед, чтобы получше разглядеть пряжу ведьм, они тут же запутались в колдовской паутине, которой сестры оплели их. Я увидел, что сила быстро покидает их, что ведьмовская сеть влечет их, беспомощных, навстречу року. Ибо за скалой ждала их непроглядно черная пасть ледяного Ифферна, а у короля с бардом сил осталось как у новорожденных, и не могли они противостоять той мощи, что влекла их к гибели.

Да и мои мускулы и сухожилия также лишились сил, и меня тоже крепко обвили липкие пряди. Я ощутил, как меня затягивает в сырую пещеру, из которой нет возврата. Я уж подумал, что пропал, но вдруг почувствовал, как кто-то крепко взял меня за плечо. С моря наполз густой туман, окружив меня стеной защиты, и я стрелой взмыл в воздух.

Я проснулся и увидел, что принц Эльфин маб Гвиддно держит меня за плечо и улыбается.

— Судя по твоему сердитому виду, сон тебе снился не из приятных Небось не с веселой девушкой резвился ты под золотой ракитой! — рассмеялся он — Как ты? Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что силы к тебе возвращаются. Как за тобой ухаживают? К стыду моему, тут нет моей жены и ее прислужниц, чтобы заботиться о тебе.

— Было бы лучше, — воскликнул я, — чтобы это ложе стояло в ее комнате, а ты и все остальные пировали бы в зале твоего отца. Повсюду вокруг нас смерть, а ты беспечен, словно на охоту выехал! Ты что, не понимаешь — это ты сейчас дичь, и приближаются те, кому ты противостоять не сможешь!

Из-за слабости и смятения душевного я говорил с болью и отчаянием. В то же время мне доставило немного радости то, что принц не ошибся и силы стали возвращаться ко мне.

— Пусть я дичь, но не беззащитная! — весело ответил Эльфин — Те, кто построил эти двойные валы, знали свое дело, и я поставлю три сотни моего госгордда против всех воителей мира! Смею тебя заверить, Мирддин, битва придет к нам не скоро Ладно, признаюсь, я немного боюсь Я боюсь, что Брохваэль со своим войском вырежет всех этих лис-ивисов в их логове и нам вовсе не достанется радостей битвы!

— Этого не бойся, — мрачно заверил его я — Три сотни воинов — это все, что есть у тебя в лагере?

Эльфин ободряюще погладил меня по руке.

— Целых три сотни самых отважных и благородных юношей во всем Кантрер Гвэлод, и это не ложь! Все они так же жаждут битвы, как и я, сам скоро увидишь! Но если ты до сих пор боишься, то тут есть один человек, который разубедит тебя Он стар, но, думаю, повидал сотню битв.

Я услышал кашель у входа, повернул голову и увидел никого иного, как моего старого друга трибуна, с которым я так часто говорил во время нашего похода на юг! Он подошел к изножью моей кровати, почесывая лысую голову. На его помятом унылом лице светилась неловкая улыбка, и я понял, что он рад видеть меня.

— Ты здесь! — воскликнул я — Никогда бы не подумал! Я думал, что ты с королем Брохваэлем!

— Должен был бы быть, да вот пришли времена, когда старый конь уже не может ступать в ногу с остальными войсками. Я не так болен, как ты, но от туманов да дождей, которыми так богато одарена Британия, мне совсем свело мою искалеченную руку — Он неуклюже взмахнул правой рукой, словно курица подбитым крылом.

— И все же, думаю, это не слишком свойственно моему возрасту «С моста шестидесятилетних стариканов!» — как говаривал мой отец. Ну, мне, спасибо, не шестьдесят, но я все же малость траченный стрелами за все эти войны. Я пришел сюда, однако, не о своем здоровье разговаривать. Наш приятель поэт говорит, что ты весьма озабочен состоянием нашего здешнего гарнизона. Поскольку мне доверили командовать этим фортом, я буду тебе благодарен за любые сведения, которые тебе удалось добыть по пути. Как я понял из слов этого франкского торговца на военном совете, мы должны в конце концов ожидать нападения. Но поскольку вражеский удар будет по большей части встречен нашей армией на юге, любая крупная атака здесь (конечно, если нас найдут) кажется маловероятной. На мой взгляд, это будет скорее беспорядочная драка. Они считают крепость пустой и пошлют сюда легковооруженных воинов. Я прав?

Эльфин с умным видом согласно кивнул, с улыбкой переведя взгляд с меня на трибуна. Я умудрился поднять голову — на удивление, боль оказалась совсем не такой сильной, как я ожидал.

— Боюсь, ты сильно ошибаешься, Руфин! — ответил я решительно как мог. — У меня слишком мало времени, чтобы объяснять, как обстоят дела, но я прошу тебя поверить мне — Само обманул нас! Он напропалую врал, так же как Иддауг Кордд Придайн врал Артуру. Врагов огромное войско, не меньшее, чем то, которое Ирп Ллуиддог повел в Ллихлин. Оно еще умножилось из-за бесчисленного количества наемников из-за моря Удд. Всадники Придина с закрытыми капюшонами лицами рыщут в горах Севера, корабли из Иверддон плывут по морю, и сам Кинуриг идет сюда тайными тропами, чтоб захватить короля!

Я рухнул на подушки. Эти несколько слов совершенно лишили меня сил, но еще больше мучила меня невозможность в точности передать все, что я знал — или думал, что знал, поскольку топот могучего воинства, казалось, отдавался громом в моей помутившейся голове, и я все видел смутно, как сквозь туман.

— Видишь? — весело подначил его Эльфин. — Не правда ли, я верно передал его слова? Врагов много, бледноликие псы Ллоэгра хлынут к нашим вратам, но ведь каждый воин моего госгордда порей битвы, медведь на тропе! Если Мирддин прав, то Талиесину будет о чем слагать песни, когда дело закончится!

Я застонал от этих слов, но в то же время не мог не восхищаться (а может, и завидовать) непробиваемой уверенности молодого человека. Горячий, крепкий, он обладал той безрассудной верой в лучшее и той беспечной силой, которая позволяет совершать невероятные дела. Не способный думать о препятствиях, не боящийся смерти, жаждущий одной славы, он рвался вперед, как скаковой конь, который может взять такую высоту, о которой его опытный всадник и не мечтает.

Но отваги и юности сейчас было недостаточно. Я вопросительно посмотрел на Руфина, который нахмурился, мгновенно погрузившись в раздумья. Затем он заговорил:

— Я не так уж и удивлен тем, что ты рассказал, Мердинус. Мне никогда не нравилась рожа этого Само, как и то, что после нас он снова собирался пройти через земли саксов. Как ты думаешь, сколько у них воинов?

— Не могу сказать. Ты же видишь, я болен, и воспоминания мои путаются. Я столько повидал, и многое может оказаться просто бредом наяву. Но ты должен мне поверить, когда я говорю тебе о смертельной опасности!

— Ладно, сейчас точное количество не так уж и важно, — пробормотал трибун себе под нос, — и, может быть, мы еще сумеем должным образом произвести оценку. По какой дороге они идут сюда? Ты думаешь, они знают нашу диспозицию и сколько человек у нас в гарнизоне?

У меня немного полегчало на сердце — старый солдат поверил мне.

— Они избегают прямых дорог Ривайна, поскольку знают, что по ним ходят Кимри, — ответил я. — Они сделали большой крюк на юг и продвигаются сейчас с юго-запада по дороге, что идет по гребням западных холмов.

Эльфин возбужденно схватил трибуна за руку — глаза его сияли, руки дрожали от нетерпения. Старый солдат чуть поморщился, и я понял, что его рука все еще болит.

— Мы прямо сейчас нападем на них? — воскликнул принц. — Мне только в рог протрубить, и три сотни копий будут на дороге!

— Вот это настоящий боевой дух, принц! — одобрительно кивнул трибун. — Мы пока не выступаем, но я советую тебе позаботиться, чтобы твои кони и снаряжение были наготове в любое время. Может, прямо сейчас этим и займешься?

Лучезарно улыбнувшись нам обоим, Эльфин вприпрыжку убежал прочь.

Руфин насмешливо глянул на меня.

— Нам нужны такие юноши, — проворчал он. — Он напоминает мне Фотия, пасынка Велизария. Он тоже всегда бросался в пролом первым. Помню, как мне пришлось держать его, чтобы он не бросился вперед во главе исавров, когда они нашли тайный путь в Неаполь по акведуку. Но нам нужно куда больше таких юношей, чем у нас есть, если все, что ты рассказал, верно. Теперь к делу. Сколько у нас осталось дней до того, как они нападут? Как я понимаю, они в основном верхами и без осадных орудий?

— Думаю, ты прав. Они спешат, к тому же это отважные воины. У них, как я понимаю, своих Эльфинов хватает. Сколько нам осталось — не могу сказать в точности. Я потерял их по дороге, но старый Кинуриг коварен как лис, и вскоре мы почуем его запах. Как ты думаешь, Мэлгон прислушается к твоему совету и успеет уехать на север? Если вы вместе с Мэлдафом — он уважает совет своего ста…

— Нет-нет, — перебил трибун, — я уверен, что король уже принял решение. Мы не можем сейчас тратить время на подобные споры. Кроме того, если мы сейчас свернем лагерь, то враг может перехватить нас на марше. На самом деле, выбора нет, что не всегда плохо, если тебя загнали в тупик. Теперь нам остается сделать только две вещи, причем обе не так-то легко выполнить, — мы должны послать нашей армии приказ немедленно возвращаться со всей поспешностью (если нужно, то послать впереди кавалерию), и в то же время те, кто остается здесь, должны держаться и сражаться. Нам нужно лишь время, а сейчас его-то как раз и не хватает!

— Думаю, я выиграл для тебя немного времени — хотя и довольно мало, — начал было я, пока солдат стоял, мгновенно погрузившись в раздумья.

— Ты много что сделал, старый мой друг, — ответил ветеран, и на миг в его взгляде промелькнула благодарность. — На войне время — это все. Теперь мне любопытно узнать, как далеко они продвинулись. У меня тут передовой пост в миле вниз по дороге вон в том направлении, и оттуда до сих пор не было никаких сигналов. У нас мало времени. Очень мало. Лучше мне прямо сейчас посмотреть, как обстоят дела.

Он встал и, подойдя к моей постели, на мгновение тихонько сжал мое плечо.

— Мы с тобой не так давно знакомы, — сказал он, слегка улыбнувшись, — но я рассказал тебе о себе такое, чего никто другой не слышал по меньшей мере с тех самых пор, как я прожигал юность в Александрии. Сейчас мы должны делать вид, что ничего не случилось, но если дела наши обернутся худо, то тогда, быть может, мы продолжим наши беседы в тех краях, которые видел во сне Сципион. Ну, пока прощай!

— Постой! — вскричал я, приподнимаясь на локте. — Ты не знаешь, сколько я тут пролежал?

— О твоем прибытии доложили три дня назад. Надо было бы пораньше послать за мной, но, боюсь, у меня было слишком много дел, и мало кому что можно было доверить…

— Это ничего! — весело воскликнул я, спустив ноги на пол и с удовольствием садясь. — Лекарь сказал, что через три дня я смогу встать — значит, уже можно! Помоги мне одеться, старина, умоляю!

Руфин с сомнением посмотрел на мое избитое и отощавшее тело.

— А надо ли? Мне кажется, тебе лучше бы отдохнуть. Эта рука вроде еще не способна держать копье.

— Да в порядке я, говорю тебе! — несколько озлившись, крикнул я. — Я видел врага и могу тебе кое в чем помочь!

Трибун пожал плечами.

— Ладно. Хорошая голова в такую пору может оказаться полезнее сильной руки. А если дела пойдут худо, то мы и так все ляжем на покой. Ну, тогда поднимайся!

Уютно завернувшись в толстый плащ, в башмаках из мягкой оленьей кожи я вышел на солнечный свет и тут же ослеп. Я услышал, как где-то рядом радостно завопил Эльфин, и ощутил, что просто повис на его крепкой руке.

Пока я болел, я долго был между сном и явью, и все время меня беспокоили мои смятенные воспоминания и страхи. И теперь гул и разговоры со всех сторон зажужжали у меня в ушах, обрушились на меня, словно весь этот шум поднялся из-за моего появления. Везде сновали люди — пешком или верхами, рядами стояли хижины и шатры, над кострами из торфа исходили паром котлы, и надо всем этим висел нескончаемый звон кузен, устроенных в разных местах. Только королевский шатер Мэлгона Гвинедда был молчалив и закрыт, и король сидел там (как я представлял себе) в безразличии своей девятидневной немощи. А вверху бился на теплом порывистом ветру, летевшем с дюн, Красный Дракон, стяг Кимри.

Меня удивило, как быстро восстанавливались укрепления. На гребне вала вокруг нас был установлен крепкий частокол из бревен с узким проходом, где можно стоять и безопасно ходить по всему кругу вокруг стен. Над воротами западного и восточного входов были возведены высокие надвратные башни, под которыми придется проходить всем, кто захочет войти.

— Небось твоя работа, Руфин? — заметил я, когда мы поднялись по деревянной лестнице у западных врат.

Он уклончиво хмыкнул, когда воин открыл перед нами дверь, ведшую в башню. Внутри лестница вела в светлый квадрат, прорубленный в крыше. Мы взобрались по ней, смотря, как бы я не свалился.

— Я не ребенок! — фыркнул я, когда он схватил меня за руку.

— Не совсем, — рассмеялся он, — но очень похож!

Мы вылезли на ровную площадку, прикрытую плетнем, достаточно плотным, чтобы не пропустить стрелу. Хотя я и бодрился, говоря с Эльфином, но теперь ощутил, что от света, высоты и шума со всех сторон у меня малость закружилась голова. Я вцепился в поручни, чтобы не упасть. Теперь мне было видно, как хорошо выбрали место те, кто в старину построил эту твердыню, Динайрт. К северу земля круто обрывалась над простиравшейся далеко, насколько только видел глаз, плоской равниной. Тянущаяся под нами тропа тоже круто шла вниз, соединяя крепость с широкой дорогой, что извивалась внизу, как спящая змея, вокруг хребта, на краю которого, словно спящий мастифф, припала к земле эта могучая твердыня.

Стоял жаркий летний день, окоем затянуло маревом.

— Твоя дорога идет по этим трем холмам, — заметил трибун, касаясь моей руки и указывая туда. — Враг идет оттуда?

— Да. Думаешь, мы можем увидеть их отсюда?

— Может, да, может, нет Но у нас форпост на втором холме. Нас предупредят.

Насколько я мог судить, это было то самое место, где я испугался и пустился по кочковатой земле к востоку. Мне пришло в голову, что люди, которые так меня перепугали, скорее всего были дозорными трибуна.

Мысли о надежных укреплениях, а также об умении и деловитости старого вояки придали мне уверенности и сил. Чувствуя себя немного глупо, я признался, что, наверное, слишком уж перетрусил, пока был болен Руфин сурово глянул на меня.

— Мы сделали что могли, но если их на самом деле столько, как ты говоришь, то мы не должны пренебрегать ничем, что способствует нашей безопасности. Посмотри, сколько нас — откуда нам взять резервы, если враг где-нибудь прорвется, хорошо, если не в нескольких местах? Есть, правда, одна положительная вещь — и на том спасибо. Я теперь знаю, где враг, и могу отозвать мои внешние разведывательные отряды поближе к нашему лагерю.

— А что потом? — спросил я. — Будем ждать прихода Кинурига? Разве ты не пошлешь гонца к Брохваэлю?

— Уже двух послали, причем по разным дорогам. Если мы хотим выкрутиться из этой опасной заварухи, то многое зависит от быстроты их коней. Нет, Мердинус, ответ на твой первый вопрос таков — мы не будем тут сидеть и покорно ждать, когда нам перережут глотку, как быку перед алтарем. Наша слабость заставляет нас взять инициативу в свои руки. Действовать должны мы.

— О, ты прав, старый боевой конь! — весело вскричал Эльфин. — Чего моим конникам торчать здесь, как курам в курятнике? Что славы метать копья из-за стен? Дай нам вскочить на коней, да схватить копья, да броситься на этих пожирателей падали, ивисов, прежде чем они поймут, что мы собираемся делать!

Руфин поджал губы, и я с сомнением посмотрел на него.

— Как мы можем нападать, если мы так слабы? Ведь мы не можем позволить себе потерять ни единого бойца, прежде чем они доберутся до нас, ведь так?

— Верно-то верно.. Тем не менее мы должны заставить их думать, что мы сильнее, чем мы есть, и оттянуть их приход как можем. Как только они окажутся здесь, они вскоре пронюхают о нашей настоящей силе, а этого я очень хочу избежать. Принц Эльфин, ты получишь свою драку сполна, если уж ты так хочешь. Идем вниз, поговорим. Возьми тридцать лучших своих всадников, и через полчаса соберитесь перед моим шатром. Тогда и получите приказ.

Эльфин в восторге с грохотом побежал вниз по лестнице, горя нетерпением выполнить поручение. Поскольку он совершенно не обиделся на резкий приказной тон трибуна, я решил, что молодой человек чрезвычайно доволен и представляет себя одним из воинов Ривайна, оружием своим покоряющим мир. Мы с Руфином спустились помедленнее и проложили себе дорогу через оживленную крепость к его шатру, что стоял рядом с королевским. Когда мы вошли, он знаком пригласил меня присесть и налил два рога вина.

— Тебе надо подкрепить силы, Мердинус, да и мне тоже. Я не могу сказать перед нашим юным волкодавом ничего такого, что пошатнуло бы его отвагу, но, между нами говоря, боюсь, дела обстоят вовсе не так хорошо, как может показаться.

Я осторожно кивнул, но понял, что трибун еще кое-что хочет сказать. Насколько я мог судить, он без толку не стал бы вслух говорить ничего такого, что подорвало бы наше мужество, какие бы мысли ни были у него в голове. Я был прав, потому как он продолжал так:

— Нас так мало, что пространства для маневра у нас почти нет. Хуже всего будет, если они полезут на наши хлипкие укрепления. Не будь у них такого перевеса, им пришлось бы спешно построиться в боевые порядки и постараться захватить крепость, прежде чем к нам подойдет подкрепление Тогда их атака просто захлебнулась бы… Искусная засада на дороге может заставить их остановиться, чтобы собрать свои силы и продвигаться в большем порядке — и медленнее. Думаешь, рискованно? Может, ты и прав, но когда положение в целом рискованное, то вытащить тебя может только отвага и риск. Между прочим, в такого рода войне я тоже кое-что смыслю. Император придавал Септону в своей долговременной стратегии такое значение, что не жалел средств на то, чтобы сделать его неприступным. Даже если бы визиготам удалось перевезти на кораблях осадные машины, я не боялся, что они нас там достанут. Моей основной задачей было держать Септон, пока не придет время вторжения в Испанию. Тем не менее предполагалось, что я отвечаю еще и за всю провинцию Мавритания Тингитана, и поскольку эскадра моих дромонов крепко держала визиготов на западной стороне Геркулесовых Столбов, я не видел причины пренебрегать своими обязанностями на суше. К тому же мне надо было держать моих людей в готовности.

В паре сотен миль к югу, за горами и пустыней, за Субуром, лежит страна бакатов. Они христиане, и их король и знатные люди продолжают говорить по-латыни. Говорят, что их столица, Волюбилис, была основана Иошуа, сыном Монахини, хотя я об этом ничего не знаю. Бакаты тоже римляне, и по морю между Волюбилисом и Септоном идет оживленная торговля черными рабами и прочим товаром. Хотя на деле-то мне и не нужно было этого делать, я решил ответить на просьбу короля бакатов и послать войска, чтобы охранять дорогу. Войск у меня было мало, особенно после мора, что опустошил мир тринадцать или четырнадцать лет назад. Но все же я устроил несколько маленьких сигнальных постов в тайных местах среди холмов и поставил там солдат из легковооруженных нумерусов нашего гарнизона, которые дежурили по пятнадцать дней, постоянно объезжая округу. Это были склавины с Истра — сами местные мавританцы известны своей смекалкой и легконогостью, но по хитрости и умению прятаться склавинам нет равных в мире. Системой дымов и прочих сигналов они невероятно быстро вызывали на помощь кавалерийские отряды, как только горные племена, жившие по обе стороны дороги, начинали шевелиться.

Нет людей коварнее и вероломнее мавританцев — они ни Бога не боятся, ни людей не уважают, им плевать и на клятвы, и на заложников. Их можно держать в мире только страхом, и я держал этот мир. Что ж, в конце концов, караваны проходили, а это много о чем говорит. Некоторые шайки мы силой заставили покориться, другим пришлось поднатужиться, чтобы собрать народу перехватить караван, сопровождаемый военным эскортом… Эй, ну-ка, убери эти камни с дороги!

Потягивая вино и продолжая наш разговор, мы с трибуном вышли из его шатра и зашагали по лагерю. За разговором трибун примечал каждую мелочь в кипевшей вокруг нас работе Валы обложили камнями без известкового раствора, частокол уже вроде бы был закончен, но поленья и кучи камней говорили о том, что работа была сделана недавно и наспех. Хотя работники, что трудились здесь, ни слова не понимали из корявой речи чужеземца, они понимали его намерения и охотно повиновались ему Не способный трудится сам, он хлопал самых усердных по плечу, улыбался, показывая свое одобрение, или хмурился и качал головой, когда все было не так, как нужно.

— Мы должны занимать их работой, Мердинус, держать их занятыми! Еще много нужно сделать. Кроме прочего, занятость не дает им думать об опасности. Это и к врагу относится, сам знаешь. Этот урок мы в Тингитане усвоили. «Пусть работают и пусть гадают» — таков мой девиз!

Я ощутил, как меня снова охватывает слабость, и сел на землю с внутренней стороны насыпи.

— Но если честно, — спросил я, — разве можешь ты рисковать хотя бы одним воином, когда у тебя их всего три сотни, а защищать надо такую большую крепость?

— А как я могу не рисковать? — мрачно ответил он. — Как только враг доберется до укреплений, он узнает о нашей слабости, и, если только он не совсем дурак, он не станет тянуть и воспользуется этим. Вся правда в том, друг мой, что с тремя сотнями мы не можем защищать такой протяженной линии, как бы она ни была укреплена, если у врага такой перевес, как ты говоришь. Нас может спасти только возвращение армии, и только выигрыш во времени может нам помочь дождаться ее. Но не отчаивайся, Мердинус! По крайней мере есть армия, которая, ну, скажем, может вернуться. В Мавритании у меня не было других войск, кроме моего несчастного гарнизона, чтобы вызвать их в случае необходимости. Ближайшая часть стояла в Цезарее, в добрых четырех днях дороги по морю, да и то если ветер попутный!

Наш разговор прервало появление Эльфина и выбранных им всадников. Верхом на своих нетерпеливых скакунах они представляли собой великолепное зрелище.

— Мы готовы! — воскликнул принц, размахивая над головой копьем и радостно улюлюкая.

— Хорошо, — ответил трибун. — Я объясню, чего хочу от вас. У того хребта, на левой стороне, вон под той рощицей, находится земляное укрепление, где стоят разведчики, которые должны предупредить нас о приближении врага. После того, как они зажгут сигнальный костер, им приказано скакать назад так быстро, как могут. Искусный полководец, каким я считаю этого саксонского короля, попытается во что бы то ни стало захватить разведчиков, чтобы выведать у них о наших силах и расположении. Знает ли он или нет о том, где стоят разведчики, он выяснит сразу же, как увидит дым, и тогда пошлет лучших всадников перехватить их. Если я не ошибаюсь, что-нибудь в этом роде и случится. Теперь что я хочу от вас. Под укрытием, где сидят наши разведчики, по эту сторону дороги я заметил березняк в ложбине между холмами. Я хочу, чтобы каждый день, с восхода до заката, вы выезжали и занимали там позицию, спрятавшись так удобно, как можете. В то же самое время вы будете посылать одного пешего к ближайшей наблюдательной точке, на которой вы еще сможете видеть его, а он, в свою очередь, будет осматривать как можно более длинный участок дороги, что идет на юг. Как только он завидит авангард противника, он незаметно вернется к вам. И вы будете ждать — кстати, озаботься, чтобы жеребцы в твоей турме были холощеными, иначе из-за какого-то ржания все может пойти насмарку, — пока передовые всадники врага не пройдут над вами, преследуя наших возвращающихся разведчиков.

Вот тогда и настанет тот момент, которого ты так ждешь, юный Эльфин. Ударь в тыл этим преследователям и позаботься, чтобы никто не ушел живым!

Эльфин кивнул и усмехнулся, а его соратники громко закричали, так что все в лагере на миг оторвались от работы, чтобы посмотреть на них.

— Сделаешь это, — внушал Руфин, — и поиграй силой на дороге, труби в трубы, размахивай знаменами, поезди туда-сюда, чтобы издали казалось, будто бы вас больше, чем есть на самом деле. Но, что бы ни случилось, не допускай, чтобы хоть один человек из твоей турмы попал в руки врага, иначе все старания пойдут прахом.

— Я понял! — ответил Эльфин и весело рассмеялся, перекинув ногу через седло. — Хитрый замысел, и выполнить его нетрудно. Итак, прощай!

Затрубил рог, у западных ворот отозвались другие. Тяжелые брусья, что запирали ворота, убрали, обитые железом двери распахнулись, и тридцать конников принца Эльфина, прорысив под башней, гордо проскакали мимо часовых. Дозорному на башне передали, чтобы, как только будет знак с аванпостов, он позвал трибуна. Как только все это было сделано, мы пошли к его шатру, где уже ждал обед.

— Руфин, как ты оцениваешь наше положение, если честно? — спросил я, после того как мы некоторое время молча ели.

Трибун задумчиво обгладывал ножку цыпленка. Затем он ответил:

— Если честно, то никак. Сейчас перевес у врага подавляющий, и к несчастью — не то слово! — с нами король. Но Фортуна богиня ветреная, и мы пока не знаем, как далеко наша армия. Может, гонец скоро отыщет их. Что до прочего, нам остается только выполнять свой долг как можно добросовестнее. Человеку большего не сделать, но и это многое даст. Командуй тут Велизарий или Соломон, не сомневаюсь, что они придумали бы план получше моего. Но победим мы или проиграем — по крайней мере нельзя будет обвинить командира, который предпринял все возможные меры предосторожности.

Когда я с вот этой моей покалеченной рукой лежал на Сицилии и изучал военные руководства, я вычитал один совет, который засел у меня в памяти. Думаю, он стоит всех прочих: «Полководец никогда не должен говорить „я не подумал об этом“. Уверен, что обо мне никто такого не скажет.

Хладнокровие трибуна подбодрило меня — пока я не подумал о том, что надвигалось на нас с юга.

— Ладно, я должен заняться делами! — вдруг заявил он, прервав мои размышления. Бросив в сторону цыплячью косточку, он застегнул перевязь и попрощался со мной. — Если кто будет спрашивать меня, — добавил он, — я у западных ворот. Кстати, у меня есть чем тебя позабавить, если у тебя будет времечко зайти ко мне. Ну, пока прощай!

Поскольку я мало чем мог кому-нибудь помочь, я с удовольствием немного повалялся на траве на солнышке. Солнце в зените с ослепительно голубого неба лило на меня мягкое тепло. С каждым часом боль моя становилась все меньше, как и говорил лекарь, и все четыре опоры моего тела теряли неприятную оцепенелость.

— Сустав к суставу, жила к жиле, — нараспев тихонько произнес я. Повсюду вокруг меня стоял аромат целебных трав, красный сок ольхи Рина Риддверна тепло и освежающе катился по тремстам и шестидесяти пяти жилам моего тела, как очистительная вода девятого вала.

Прямо рядом со мной с цветка на цветок перелетали пчелы; незаметные на лесной почве под травой, трудились муравьи; слабо и обманчиво далеко надо мной плыли крики людей, звон молота, скрежет пил. Таков трудовой мир, созданный Гофанноном, — смятенный, запутанный, замечательный мир под солнцем. Я ощущал, что все более отдаляюсь от него, — я засыпал. Этот беспорядочный шум Руфин привел в слабое подобие гармонии, из которой мой разум быстро выключился. Все шло в обратную сторону — выкрики и приказы, все время повторяющиеся указания превращались в отдаленное бормотание, слова и фразы мешались, пока не слились в моем гаснущем слухе в бессмысленный детский лепет, а затем настаю молчание, что было до рождения слуха.

Закрыв от света свой здоровый глаз, я бессознательно принялся смотреть другим, тем, который Ястреб Гвалеса давным-давно похитил у меня на скале Инис Вайр. Трудно попасть в этот мир, вход туда извилист, как запутанная пряжа. Извилисты и запутанны искусно выкопанные входы в Динайрт, они заманивают неосторожного врага, который жаждет забраться в его свернутые кольцом, окруженные двойным рвом укрепления. Нужны глубокие знания и чары, распутывающие узлы, чтобы проникнуть внутрь, в средоточие мира, пробраться сквозь головокружительные ходы земные, проследить истоки жил, распутать сложные шифры ее внутренностей, пройти мириадами чертогов мозга.

Образы, знаки, рисунки начали всплывать из мрака, когда я, Мирддин, уже перестал быть Мирддином, став лишь девятью видами элементов, которым это имя было навязано при рождении. Я был сущим, я скользил вместе с Диланом Аил Тон за ограду земли. Спокойствие и ясность вошли в меня, а я — в них. Я скользил как змея в холме, я был между морем и берегом В одно мгновение, показалось мне, я узнал бы то, что было до сих пор — и что будет потом.

Еще через мгновение все мои чувства задрожали, как отражение в озере, когда туда кидают камень. Внезапно рядом со мной раздался голос — казалось, он идет изнутри меня, не извне:

— Похоже, ты наконец пошел на поправку, Мирддин маб Морврин?

Я открыл глаз и увидел над собой доверенного советника Мэлгона, старца Мэлдафа, владыку Пенардда. Голова его заслоняла мне солнце, и я не мог видеть его лица. Вырванный из грез, я несколько мгновений не мог собраться с мыслями и волей-неволей выслушал его излияния.

— Ты удачлив — да и мы тоже, поскольку не думали уж тебя снова увидеть. Но я вижу, что тебя так же трудно потерять, как свинью Ола маб Олвидда, которая исчезла за семь лет до его рождения и вернулась, когда он вошел в возраст. Часовые на самом деле приняли тебя за кабана и засыпали бы стрелами, если бы я не остановил их!

— Вряд ли я удачлив, Мэлдаф, — ответил я. — Я получил стрелу в спину, и, войди она чуть поглубже, я точно так же бы лежал, только вот поблагодарить тебя за помощь не смог бы.

— Вижу, ты много выстрадал, Мирддин, — «щекам не скрыть сердечной боли». Тебя некоторое время не было с нами. Когда мы с тобой разговаривали в твоей хижине, ты говорил об угрожающей нам великой опасности, о том, что ивисы движутся к Динайрту. Могу ли спросить тебя, как ты об этом узнал и что еще ты разведал о передвижениях их войск? Я полагаю, ты узнал кое-что о замыслах Кинурига — что рассказали ему его лазутчики?

— И много, и мало, — резковато ответил я. Мне не нравилось, что мои размышления прервали, да и не слишком-то по сердцу был мне Мэлдаф. Его глубокомысленные изречения и бесконечные расспросы изрядно раздражали меня, и видел я, что он очень уж ценит свою мудрость, пытаясь говорить со мной как с равным.

— Узнал ли ты что-нибудь более определенное, чем то, что говорил прежде о передвижениях врагов и их замыслах, о том, что они знают о наших планах?

— Довольно мало. Как я уже сказал, я думаю, что вскоре они нанесут здесь удар, и, похоже, трибун уже подготовился к этому. Хуже всего, что короля нельзя убедить уехать отсюда.

— Да, это очень плохо, — согласился Мэлдаф. — Он нарушил свой кинеддив, и потому, кажется, нет иного пути уладить дело. Конечно же, я настаивал на другом, но во время войны к советам таких людей, как ты и я, мало прислушиваются.

— Скорее просто не прислушиваются — воины самоуверенны и безрассудны.

Повисло молчание, которое я вопреки моей природной вежливости нарушать не собирался. Я спокойно лежал на земле, закрыв глаз, хотя по тени на веке я мог сказать, что Мэлдаф не двинулся с места.

— Откуда ивисы могли узнать о том, что король здесь? — спросил он, еще помолчав.

— А они знают? Кто это сказал? Из того, что Само поведал совету королей в Каэр Гуригон, следует, что они и так собирались захватить эту крепость, кто бы тут ни был.

— Верно, я об этом забыл. Что ты думаешь насчет этого Само? Как ты считаешь — его сведениям можно верить?

— Кто я такой, чтобы судить об этом, владыка Пенардда? — резковато ответил я. Я открыл глаз и посмотрел ему в лицо. Хотя мне было не разглядеть его как следует против яркого неба, но мне показалось, что он едва сдерживает волнение. Я знал больше, чем счел нужным поведать ему, но я не был в настроении излагать ему все в подробностях. Мы сейчас попали в такой тупик, что и более важные вещи уже не многого стоили.

— Помнишь, что сказал Гвидион, когда наложил заклятье на Каэр Арианрод? — коротко заметил я. — «Сейчас остается только одно — закрыться в этой крепости и отбиваться как можем».

— Ты прав, как всегда, Мирддин. Но как старшему советнику короля мне приходится думать о том, как лучше устраивать дела. Но я ничего не могу поделать — мне кажется, что все пошло наперекосяк, и не только по несчастной случайности:

Думаешь, кто-то предал нас? Если ты знаешь что-то неизвестное мне, то, мне кажется, тебе следует рассказать мне об этом. Мне очень важно знать все, пусть это будут всего лишь догадки, — я же должен верно судить о деле. Я расскажу тебе все, что у меня на сердце, Мирддин. Ты мудр, и я ценю твое мнение.

Королю, пока он в немощи, не подашь совета. Что ты скажешь, если я оставлю лагерь и вернусь в Деганнви в Гвинедд? Думаю, ты слышал кое-что о сваре за королевскую власть, что была до того, как Мэлгон взял со своих двоюродных братьев клятву на верность, сидя на крылатом престоле у Трэт Маур? Я немало помогал ему в ту пору. Но теперь боюсь, как бы о том, в какой переплет попал король, не стало известно среди князей племени Кунедды — ведь тогда снова вспыхнет свара между родичами, и каждый королевский наследник будет пытаться захватить престол для себя. Что бы тут ни случилось, право принца Рина маб Мэлгона должно быть соблюдено, и я смогу многим пособить этому дома, в Гвинедде, пока его отец не вернется.

Я не снизошел до ответа, поскольку ход его речи сказал мне, что он уже решил, как действовать, и мои слова вряд ли что изменят. Мне хотелось, чтобы он уехал, если уж он так хочет, но он все медлил.

— Когда узнают, что я уехал, некоторые будут называть меня трусом, бабой или чем похуже, — неловко пробормотал он. — Надеюсь, что ты, понимающий, что мне нужно сделать, защитишь меня. Ветер качает дуб, и птицы в его ветвях громко щебечут — завистливые и сварливые всегда шумят. Я считаю тебя своим другом и, как и я сам, верным советником короля. Прощай, сын Морврин, да встретимся мы поскорее при более счастливых обстоятельствах!

Тень исчезла, и я понял, что Мэлдаф ушел. Трусость — дурное свойство для мужчины, но я не считал это слабостью. Дурная погода размывает тропы в холмах, и опытный ездок будет внимательно следить, где обрыв поползет под копытом его коня. Положение дел мало обнадеживает, это уж точно. Но защита этой крепости была в лучших руках, какие только могут быть, — если уж чего не может Руфин, так другие и подавно не смогут, думал я. У Мэлдафа свои цели, и — к добру или к худу — они больше не смогут влиять на отчаянные события, которые разыграются в этом заброшенном месте Теперь я должен был наблюдать все, что творится вокруг, играя в великую игру с противником, лица которого я по-прежнему не видел.

Я опять закрыл глаз, приготовившись направить свой взгляд внутрь, чтобы в размышлениях найти то, чего не хватало суетливому воображению наяву. Взыскующий скрытого знания или ауэна творческого вдохновения ищет уголки, отдаленные от населенных краев земли, — вершины гор, водопады, забытые лесные долины. Что же удивляться, что, как только упорядоченная суматоха лагеря снова только-только стала угасать в моем сознании, меня опять отнюдь не ласково вытащили из раздумий.

Открыв глаз и ужо готовясь было озлиться, я увидел одного из людей Эльфина, с почтительной улыбкой смотревшего на меня.

— Меня послали попросить тебя прийти к триффину, — объяснил он.

Триффин — так ближе всего по-бриттски можно передать ранг Руфина, и потому я устало поднялся. Я не видел, чем могу пригодиться человеку, который так хорошо знает свое дело, но если мое присутствие ему приятно, то это само по себе хоть чем-то поможет нам выстоять.

Я, кряхтя, поднялся и, спотыкаясь, побрел за парнем, который раздражал меня тем, что то и дело заботливо останавливался и пытался вести меня, как старуху. Как же иногда надоедлива эта молодежь! Были времена, когда и я носил золотые шпоры и храбро владел копьем. Тогда этому иссохшему телу были рады в харчевнях Поуиса, Рая Придайна! Но под осенним ветром облетает лист — он стар, хотя и родился в этом году.

У восточных ворот мой спутник остановился и пропустил меня вперед по дощатой лестнице. Поднявшись на насыпь, мы прошли немного по галерее налево, пока не дошли до места, где открывался выход на выступ насыпи. Он был прикрыт низким частоколом с амбразурой, прорубленной в передней части. Там стоял Руфин, весь в поту и такой радостный, каким я еще не видел его после возвращения.

— А, вот и ты, Мердинус! Ну, что скажешь о моей игрушечке? — Он похлопал рукой по боку массивного, разлапистого и приземистого сооружения, лежавшего на земле рядом с ним.

Руфин смотрел на меня с нескрываемой гордостью Я видел, что он ждет моего одобрения, но поначалу мне трудно было понять, что я, собственно, должен одобрить.

— Здорово! — воскликнул я, довольно осторожно обходя кругом эту штуку и трогая ее тут и там с неопределенно-оценивающим видом. — Очень хорошо!

Вокруг стояла толпа плотников с таким же выжидательным видом — ясное дело, это они соорудили эту штуковину под руководством трибуна. Если мое описание покажется несколько обескураживающим, то меня оправдывает только то, что я никогда раньше не видел ничего подобного и с первого раза мне трудно было понять, зачем она нужна. Что это такое было? Что же, скажу, что оно показалось мне похожим на огромный плоский деревянный ящик с какими-то странными приделанными к нему довесками.

В высоту эта штуковина была мне по бедро, в длину около двух копий, в ширину — одно копье. На стороне, обращенной к крепости, с двух сторон были приделаны два больших колеса, которые на первый взгляд казались сделанными для того, чтобы передвигать это сооружение Однако мне показалось, что вряд ли какие-нибудь колеса вообще могут выдержать такое громоздкое сооружение, ведь даже на мой неопытный взгляд они показались мне довольно непрочными, да и расположены были так, что их ободья не касались земли. Ну и зачем они? Знание — вершина всех человеческих достижений, но, когда человек пытается применить то, чего до конца не понимает на практике, дело обычно кончается плохо.

Ладно, хватит этих нравоучительных излияний — к тому же я не в первый и не в последний раз ошибся в моих оценках. Пусть каждый занимается тем делом, что послала ему судьба. «Сыну плотника — тесло, сыну кузнеца — уголь», как говорится, «каждый пусть занимается семейным делом». Закончив осмотр, я увидел высокую железную дугу во всю ширину сооружения, основания которой были надежно закреплены на основном поперечном брусе рамы сооружения.

— Ну что, славная штучка? — переспросил мой друг, у которого глаза сверкали, как у сокола. Он ждал немедленного одобрения.

— Очень, — согласился я — Сделано хорошо, это я вижу. Но я без стыда признаюсь тебе, Руфин, что не имею ни малейшего понятия о том, что это такое. Боюсь, тебе придется извинить мое невежество в этих делах, слишком от меня далеких. Но, как ты знаешь, мне всегда было любопытно узнавать что-нибудь новое.

Трибун благосклонно кивнул.

— Конечно, ты не знаешь, что это такое. Если я не ошибаюсь, в Британии давненько такого не видывали. Не стану держать тебя в неведении, мудрый мой друг Перед тобой (правда, признаюсь, кое в чем она сработана грубовато, но пусть будет как есть) нечто похожее на тяжелую баллисту, которую римская армия использует при защите укрепленных городов. Эта малышка, как мне говорили, способна запустить свой снаряд аж через Данубиус ниже Виндобоны и поразить цель не меньше повозки с фуражом. Батарея этих штуковин прикрывала нашу гавань в Септоне, в котором просто обязано было быть что-то вроде таких орудий. В погожий день мы четыре раза из пяти попадали в корабль — мишень, которую тянули на буксире далеко за молом.

— А, я помню, ты рассказывал мне об этом, когда мы несколько месяцев назад беседовали на склоне Динллеу Гуригон! — с искренним воодушевлением воскликнул я. — Наверное, действие ее смертоносно?

— Весьма, — согласился Руфин, хихикнув в бороду. — Хочешь, покажу?

— Конечно! Где мне встать?

— Отойди сюда, к началу лестницы Ты в последнее время и так навоевался, а я не хочу несчастных случаев. Понимаешь ли, с баллистой нет таких сложностей, как с онагром — положат камень в пращу не так, он вырвется и долбанет невезучего стрелка. Насколько я слышал, это зрелище неприятное — беднягу может так разнести, что никакому хирургу не собрать его по кусочкам.

Я поспешно попятился — как мне, собственно, и посоветовали, — с огромным нетерпением и некоторым трепетом поглядывая на то, что произойдет. По короткой команде Руфина (должен заметить, между прочим, что при нем был юноша из свиты Мэлгона, который вместе со своим господином был в монастыре Иллтуда и который, когда было нужно, переводил слова трибуна) люди быстро повскакали и занялись делом.

После выполнения каждого шага Руфин приказывал остановиться и вкратце объяснял, что делать дальше.

— Сначала берем копье и кладем его в этот желоб, — нараспев вешал он, пока воины бегали за копьем с толстым древком, длиной примерно как те, что носят наши конники, но с оперением из скошенных деревянных планок на пятке.

— Хорошо. Теперь этот человек кладет железный крючок поверх жильной веревки, оттягивая ее назад. Конечно, ни одному человеку в одиночку с такой работой не справиться, но вот эти два здоровенных парня покажут, что можно сделать при помощи хорошего ворота.

Я увидел, что те два колеса, которые я заметил сзади устройства, на самом деле являются приспособлением для оттяжки невероятно толстой узловатой веревки, которая соединяла основания железной дуги на деревянной раме. Воины бросились к колесам и, упершись плечом в ворот, начали с заметным усилием вращать их.

— Видишь, как снаряд отходит назад в этом пусковом желобе? Спокойно… на сей раз достаточно! Это наш первый выстрел, и я подумал, что тебе захочется на него посмотреть Мы будем испытывать ее силу постепенно. Основание и рама достаточно прочны, пусть слегка и неуклюжи. — королевские плотники свое дело знают. Но вот веревка меня не слишком удовлетворяет. Все наши руководства советуют брать спинные и плечевые жилы любого животного, кроме свиньи, жилы которой не годятся. Между прочим, прекрасно подходят женские волосы, но (в данном случае по счастью) в лагере нет ни одной женщины. Наш материал довольно неплох, если не забудем смазывать веревку маслом через каждый час работы, но вот плетение веревки требует большого искусства, которое, сознаюсь, вне пределов моих знаний. Будь тут мой прецептор Серенус из Септона, я ничего бы не боялся. И все же мы все успеем к нужному времени — к сожалению, его у нас мало. Ну, ребята, вы готовы?

Воины, вращавшие вороты, отскочили к частоколу, а сам Руфин подошел к машине Глянув, смотрю ли я на происходящее, он внезапно дернул за веревку, что висела с левой стороны на основании дуги. Тут же раздался сильный удар и звон, крюк слетел с веревки, веревка рывком снова туго натянулась между концами дуги, толкнув вперед желоб, так что копье со страшной скоростью вылетело через амбразуру. Бросившись к краю насыпи и выглянув за частокол, я уловил отблеск летевшего через долину к противоположному травянистому склону копья.

По короткому блеску в ярком солнечном свете трудно было понять, куда в точности попало копье. Однако мгновением позже я увидел человека, выскочившего из-за валуна, который замахал белой тряпкой на палке. Расстояние, по-моему, было около двух полетов стрелы. Отовсюду со стен послышался громкий радостный крик — все воины Эльфина, что услышали о предстоящем зрелище, сбежались со всех сторон посмотреть. Это явно глубоко поразило их — как же иначе?

Трибун пригласил меня спуститься и посмотреть на последствия выстрела. Сбежав по склону и поднявшись к тому месту, где ждал сигнальщик, мы увидели, что копье наполовину вошло в меловой склон холма. Такое потрясающее свидетельство разрушительной силы этого оружия на миг заставило всех собравшихся благоговейно замолчать. Через мгновение послышалось возбужденное бормотание — все обсуждали увиденное.

— Что ж, если выпустить такую штуку в войско, то она положит шесть человек в ряд — насадит как жаворонков на вертел! — воскликнул веселый парень рядом со мной.

— Верно, насадит, — коротко подтвердил трибун, — если, конечно, они будут так любезны построиться рядком прямо на линии огня.

Это замечание ничуть не умерило восторгов толпы, всем скопом принявшейся тянуть копье, крепко засевшее в холме, обмениваясь замечаниями насчет того, что каждый видел своими глазами. Как я понимаю, таковы все люди. Видение, которое Талиесин может вызвать перед тобой одной-единственной выразительной фразой, они похоронят под кучей чрезмерной болтовни. Мы с Руфином ушли, оставив их радоваться. Принесли лопаты и вытащили из логова острие, глубоко ушедшее в шкуру Аннона.

Не пойми меня неверно — я до глубины души был потрясен этим зрелищем сокрушительной мощи. Но мне было еще и весьма любопытно разобрать все по составляющим, было интересно, как все это управляется мастерством руки и остротой разума. И еще на меня оказала впечатление отважная, пусть и бесполезная попытка человека повелевать природой.

— Разве это не меняет дела? — спросил я старого солдата, пока мы брели назад, в крепость. — На земле нет кольчуги, которая выдержала бы такой выстрел. Думаю, и Гофаннону маб Дон было бы нелегко сделать щит, который бы выдержал это!

— Ты прав, как всегда, Меринус, — проворчал Руфин. — Я и вправду видел одного готского вождя в прекрасной кольчуге, которому наши преподнесли подарочек в виде такого вот снаряда. Это было при первой осаде Рима — он стоял под деревом у Саларийских ворот и стрелял в наших товарищей на укреплениях. Затем кою-то осенило запустить в него такую вот фульминалис. Первый же снаряд попал господину готу в грудь, пробил кольчугу и вышел из спины, пригвоздив его к дереву и наполовину уйдя туда. Там он и остался, а вот готы — нет, смею тебя заверить. Целое подразделение убралось подальше, чтобы не попасть под выстрел. Это, скажу тебе, достаточно сильное военное устройство. Фульминалис, «молния» — так его называют, и недаром. И все же действие ее не столь уж магическое, как думают наши люди. Остановись-ка здесь и посмотри вверх — что ты видишь?

— Внешний вал Динайрта, очень крутой и недоступный с виду, по крайней мере на мой взгляд.

— Довольно крутой, но не недоступный. А где наша баллиста?

— Дальше, на внутреннем валу, естественно.

— Точно. Видишь, в чем слабость? Если враг стянет силы под нашим внешним валом вот здесь, то он станет недосягаем для снарядов. И к тому же окажется в броске камня от нашей истинной линии обороны. А она дырявая — уж хуже некуда.

У трибуна явно было основание так говорить, и мое воодушевление соответственно угасло.

— Тогда это устройство бесполезно? — спросил я. — И наше положение безнадежно?

— Не безнадежно, — пробормотал Руфин, — не безнадежно. Отчаянно — может быть, но не безнадежно. И мы должны думать о нем как об обнадеживающем. Наш единственный шанс выжить — в возвращении армии, к которой мы уже послали весть. Сколько они будут возвращаться — поди догадайся! Мы должны выиграть время, а время выигрывают надеждой.

— Но если твое стрелометное устройство ничего не может сделать, то как три сотни воинов Эльфинова госгордда выдержат хотя бы день напора такого войска, какое ведет с собой Кинрик?

Руфин остановился и, опершись на свою клюку, повернулся ко мне.

— Остановись-ка на миг, Мердинус, — приказал он. — Я должен тут перемолвиться с тобой словечком, пока нас никто не слышит.

Рядом по дороге бежали и скакали верхами люди к толпе, что собралась вокруг чудесного копья, но на нас, остановившихся на миг на обочине дороги, никто внимания не обращал. На этом глубокомысленном разговоре был какой-то оттенок нереальности — ведь в любой момент нас мог захлестнуть водоворот войны и смести все вокруг в небытие.

— Насколько я вижу, — начал мой друг в своем обычном деловом тоне, который не давал другому предугадать, что он скажет дальше, — мы в неудобном месте. Эти старые крепости наверняка строились как убежища для целого племени вместе со всем скотом во время войны, а не как форпост, который может удержать одна-единственная когорта. Мне пришлось самому поработать мензуратором, когда мы прибыли сюда, и я прикинул, что стены окружают пространство площадью от двадцати до двадцати пяти югеров. У нас едва хватает воинов, чтобы патрулировать стены такой протяженности. Где мои резервы, где смена для подразделений на дежурстве? Если бы у меня была сильная артиллерия…

— Но у тебя она есть! — перебил я. — Разве мы только что не увидели, что она может сделать?

Руфин фыркнул, словно отмахиваясь от меня.

— То, что мы видели, это ничто или почти ничто. Я скажу тебе всю правду, которой больше никто не должен узнать — даже король. Он привел с собой много плотников и каменщиков, поскольку все знали, что крепостные укрепления стары и разрушены. Они кое-что понимают в своем деле, и я смог восстановить каменную кладку и частокол куда быстрее, чем думал. Когда это было сделано, я направил самых толковых сооружать баллисту.

В армии для защиты укреплений применяют три обычных артиллерийских устройства — легкую стрелометную баллисту, тяжелую баллисту, которую ты видишь, и камнеметный онагр. Изо всех трех баллиста самая легкая и маневренная и потому больше всего подходит нам здесь для наших целей. Онагр — штука мощная и как камнеметная катапульта имеет то преимущество, что ей не нужно особых снарядов. Тут и в самом деле, как ты уже, наверное, заметил, на земле валяется много огромных плит, очень для этого подходящих.

— Из того, что ты мне сказал, я понял, что ты выбрал самую неподходящую машину. Могу ли спросить почему? Или я ошибаюсь?

— Нет, что касается дела, ты думаешь верно. Правду говоря, ни от одной из этих машин не будет большой пользы при защите подобного места. Двойные валы очень хороши, это верно, поскольку в конце атаки в траншее начинается свалка. Однако они также вовсе не позволяют использовать артиллерию, разве только на довольно большом расстоянии. В любом случае круговая оборона — худшее, что только можно выдумать Как ни располагай артиллерию, она не сможет прикрывать никаких других укреплений, кроме собственной платформы. В отражении атаки могут сыграть какую-то роль лишь войска, расположенные там, где идет атака.

— Ты не обидишься на мой вопрос, если я спрошу, почему тогда ты затратил столько усилий на сооружение устройства, которое, по собственному твоему мнению, совершенно бесполезно? — спросил я, все же подозревая, что у трибуна были на то какие-то причины.

— Что можно было сделать для обороны, я сделал. Более того, я не говорил, что баллиста совершенно бесполезна. Для того чтобы заметно повлиять на атаку крупными силами, мне понадобилась бы целая батарея, а на это ни времени, ни людей нет. Но теперь, когда ты сказал мне, откуда ждать атаки, я по крайней мере могу не дать врагу собрать силы для подготовки наступления и, возможно, малость потревожу их — я сомневаюсь, что они ждут такого приема в этакой глухомани!

Если нам удастся подорвать их боевой дух хотя бы на время, так чтобы они были вынуждены остановиться и поразмыслить, как получше провести атаку, то в нашем случае это куда лучше, чем лобовая атака с ходу, которая, опасаюсь, имеет все шансы на успех. А что до боевого духа — ты сам видел, как мое маленькое представление обрадовало наших людей Их занимала работа и любопытство в то время, когда страшнейшими врагами были ожидание и догадки, а этот небольшой первоначальный успех может изрядно укрепить их сердца, когда начнется осада. Мы сделали еще одну из двух остальных игрушек, и если ее использовать в нужный момент, то это припугнет врага, а наших людей взбодрит. Идем, покажу.

Неподалеку в воротах стояло приземистое деревянное строение, к которому трибун меня и повел. Нам пришлось опустить головы, чтобы войти. Поначалу темнота внутри не позволила мне различить хоть что-нибудь. Затем, когда мой глаз привык к полумраку, я подумал, что это, наверное, мастерская, где лежат законченные изделия, сработанные кузнецами и плотниками. Повсюду лежали обточенные и полуобточенные куски дерева, заклепки, опоры и прочие металлические штуки. Мое внимание сразу же привлекла стоявшая в углу на подпорках огромная не то трубка, не то воронка из тепло мерцавшей меди. Однако прежде чем я успел спросить, для чего она нужна, Руфин подозвал меня к себе.

Сняв закрывавшую ее тряпку, он открыл небольшое устройство, которое, как я увидел, было разновидностью катапульты. Оно стояло на треноге, установленной на деревянном основании, и состояло из продолговатого деревянного ящика с копье длиной. На одном его конце был странный металлический лук с какими-то ломаными концами, на другой — небольшой ворот.

— Ну, как тебе это, а? — спросил Руфин.

Я был в некотором замешательстве. У него был явно горделивый вид, и я догадывался, что это устройство особенно нравилось ему. И все же его размеры не шли в сравнение с тем огромным механизмом на бастионе, который мы так недавно осматривали. Лук был немногим длиннее обычного охотничьего. Я также отметил внушительную груду стрел, старательно уложенных в ящик у стены. На мой неопытный взгляд, они казались куда хуже тех, что использовались лучниками. Они были не более шести ладоней в длину, и их оперение, пусть и длинное, продолжало древко всего лишь на каких-то две трети дюйма. Но ведь это не даст им устойчивости в полете! Руфин только весело ухмыльнулся, когда я осторожно высказал все это ему.

— А, вижу, ты усвоил кое-что из военной науки, Мердинус! Лазутчик из тебя вышел и так сверх всяких похвал, а я еще и солдата из тебя сделаю Что до дела, то твои возражения имеют смысл, и все же у этой машины есть некоторые преимущества, искупающие ее недостатки. И этих преимуществ столько, что мы даже соорудили целых две таких машины. — Он показал на сооружение такого же вида, укрытое тряпкой, у противоположной стены.

— Так просвети же меня! — попросил я. — Сдается мне, нечего дивиться, если при таких чудесных устройствах, что есть у тебя, войско Ривайна некогда покорило мир — и сейчас снова завоевывает его. Разве вы не можете расставить на рубежах своей Империи такие вот машины и постоянно держать в страхе дикарей? Мне кажется, что копьеметная машина, действие которой ты только что показывал, способна заменить целый отряд. А если их будет много, то вы могли бы сильно уменьшить свою армию и заняться накоплением богатств и развитием мирных ремесел.

Руфин погладил свою машину с такой любовью, будто это была его любимая собака, и наклонился, чтобы немного повернуть назад ворот и установить трубку на уровне глаз.

— Мы зовем его Малым Скорпионом. Его изобрел Дионисий Александрийский, хотя на самом деле на войне его не всегда используют. Когда я лежал после ранения при Панорме, я вычитал описание его в артиллерийском руководстве Филона, а потом у меня была возможность рассмотреть старый образец в арсенале Цезареи. Думаю, его оставили ради курьеза, а не для употребления. Верно — эти новые военные машины отлично зарекомендовали себя при защите наших городов от варваров. Мира не будет, покуда варвары со всех сторон с воем ломятся сквозь наши границы. В своих недоступных лесах, под прикрытием пустынь и болот они более-менее защищены от истребления. Число их безгранично, и, чтобы сражаться с ними, нам нужны каменные стены и сильная артиллерия различной мощности. Тем не менее я спрашиваю — должны ли мы так полагаться на сложные орудия войны? В этом отношении варвары отнюдь не дураки и вполне способны подражать нашему инженерному искусству. Можно вспомнить, как Гайнас изобрел свою систему паромной переправы и перебросил своих визиготов через Геллеспонт — мы переняли эту систему и с тех пор применяем в подобных случаях. А наиболее мощные тараны среди наших осадных орудий изобрели сабирийские гунны, по имени которых эти тараны теперь и называют.

Нет, я опасаюсь, что чем больше мы будем полагаться на машины и чем меньше — на людей, тем скорее станем на одну доску с варварами. Не артиллерия дала нам власть над миром, но римская отвага и римская дисциплина. Если мы утратим эти качества, то чем будет отличаться Рим от своих врагов? Только военной удачей, а это все равно что кости бросать! Запомни мои слова, Мердинус, — в тот день, когда мы станем полагаться на машины, а не на людей, устройство мира рухнет!

Я был готов уже сказать, что в такой затруднительный момент, как сейчас, любое полезное изобретение пригодится, когда вдруг в сарай вбежал воин и что-то закричал трибуну. Враг приближается! Мы оба бросились к выходу, взбежали вверх по склону к тому месту, откуда было хорошо видно юго-западные холмы. Верно — справа от хребта поднималась струйка дыма! Больше мы ничего не могли разглядеть, хотя я уловил далекий рев рогов.

— Принц Эльфин со своими людьми должен скоро вернуться, — воскликнул Руфин, — отправь воинов встретить его на дороге! Если они выполнят приказ, то им помощь не понадобится, но уж лучше обезопаситься.

Воин вскочил в седло и пустился с места в карьер без единого слова. Перед ним распахнули ворота, и когда мы с трибуном взобрались на вал, гонец и с полдюжины его спутников уже были на противоположном холме и, во весь опор летя по дороге по гребню холма, исчезли из виду.

Нечего и говорить, что лагерь забурлил, люди забегали туда-сюда, перекладывая кучи оружия, убирая препятствия и спрашивая приказаний у моего друга. Пару раз я видел, как он бросал взгляды в сторону королевского шатра, но там не было никаких признаков движения. Очевидно, девятидневная немощь все еще лежала на Мэлгоне Гвинедде, защите Крещеного Воинства, и мы должны были оставить всякую мысль об уходе в последнее мгновение.

Внезапно с вала послышались крики, и мы обернулись посмотреть через ограду. Дорога, что шла по гребню холма, большей частью тянулась на фоне неба, и там, где деревья редели, можно было увидеть всадников. Очевидно, дозорные, подпалившие костер, отступали под прикрытием Эльфина. Я мог лишь надеяться, что уловка Руфина сработала. Признаюсь, меня охватило внезапное беспокойство. В упорядоченном лагере, среди знакомых лиц я почти позабыл о приближавшейся угрозе. Нас окружали возбужденные товарищи, но только мы с трибуном понимали, на какой ниточке теперь висят наши жизни.

Казалось, целое столетие минуло, прежде чем мы увидели наших всадников, что сломя голову мчались вниз по склону в ложбину между гребнем холма и западными вратами Динайрта. Они взлетели вверх по склону, шпоря коней, и промчались под нами в крепость. Я напрасно смотрел вниз, выискивая знакомое лицо Эльфина, и, когда мы, грохоча по лестнице, спустились вниз с надвратной башни, Руфин, остановив поток ехавших по одному, по два всадников, спросил, где он.

— Принца Эльфина схватили ивисы! — срывающимся голосом крикнул один из них.

— Что? — вскричал Руфин, схватив его лошадь под уздцы. — Что случилось? Вы что, не выполнили моего приказа? Не время же было геройствовать!

На лицах всех воинов отряда были написаны боль, унижение, стыд, они как сумасшедшие озирались по сторонам. Их кони тяжело дышали, и их покрытые пеной морды говорили о бешеной скачке. Я был взбешен и яростно закричал на говорившего:

— Как вы посмели вернуться живыми, бросив своего вождя мертвым или в плену? Больше не вернуться вам в Кантрер Гвэлод — вы станете опозоренными изгоями, вас поставят на одну доску с Тремя Неверными Воинствами Острова Придай и!

Всадник был и так в отчаянии от своего страшного положения, а тут еще и мои упреки окончательно добили его.

— Это ты, Мирддин маб Морврин? Ты прав, ни одному воину не пережить с честью гибели князя, с которым пришел он на место битвы! Но что нам было делать? Еще до того, как мы завидели приближающегося по дороге врага, Эльфин маб Гвиддно созвал нас и взял с нас клятву солнцем и луной, морем, росой и светом, что мы вернемся сюда и будем сражаться, даже если он погибнет в схватке или попадет в руки врага! Какой был у нас выбор? Мы целовали его в грудь, как и его отца Гвиддно Гаранхира, мы побратимы из его госгордда, вскормленные вином его отца! Пусть и не восславят нас уста поэтов, но мы пили мед нашего принца и обязаны подчиняться его приказам!

Хотя слова воина и казались правдой, я в отчаянии моем продолжал бы и дальше поносить его, если бы Руфин не схватил меня за руку и не оттащил вверх по склону насыпи.

— Думаю, ты любил принца Эльфина, — с силой сказал он, подталкивая меня вперед. — У меня тоже был любимый друг, погибший в бою. Это трудно пережить, очень трудно. Но нам не изменить решения Фортуны, да и в воспоминаниях, насколько я понял, есть все же некоторое утешение. Теперь же не время для сожалений и утешений — если мы не сохраним спокойную голову и не будем действовать решительно, то вряд ли кто-нибудь из нас успеет оплакать свою участь.

Я понимал — он прав, но сердце мое разрывалось от горя. Передо мной ярко, словно наяву, вставал образ веселого, бесхитростного сына Гвиддно. Стремительный, как молодой конь, вечно заводящий всех, словно бегущий огонь, был он весь нетерпение, был он сверкающим копьем пред воинством Кимри, надеждой всех, кто жил в прекрасной северной стране Кантрер Гвэлод у Регедского моря, белогрудого пристанища чаек и бакланов. Но ныне этот плавно парящий орел остался у бреда в час падения росы, и барды земли будут оплакивать его мужественное сердце. Горько было мне представлять это, но непрошеное зрелище все время вставало перед моим внутренним взором — прекрасная супруга Эльфина, бледная и полная страха, стоит и смотрит нам вслед, а мы покидаем Врата Гвиддно на Севере…

И когда я вспомнил это, смесь страха, возбуждения и внутреннего порыва вытеснила из моей души скорбь, так что я даже не знаю, что я чувствовал или о чем думал в тот час. Когда человек только что погиб, трудно поверить, что его на самом деле уже нет. Мы же были втянуты в события, которые никоим образом не были в наших руках, и казалось, что Эльфин — всего лишь фигурка, которую двигают на игральной доске так и эдак.

— Боюсь, следует предположить самое худшее — что мы ошиблись в наших надеждах, — говорил Руфин, держа меня за плечо и изо всех сил привлекая к своим словам мое внимание. — Если принц Эльфин жив, то они могли получить от него кое-какие сведения о нашей слабости. В этом случае они узнали бы и о том, что мы ждем возвращения войска, а тогда уж они постараются взять крепость как можно быстрее, прежде чем к нам подойдет подкрепление.

— Дело не в крепости, а в короле, — простонал я — Если Мэлгон Высокий попадет в плен или погибнет, тогда Острову Могущества придет конец.

— Тогда ни его, ни крепости не возьмут! — ответил трибун с таким решительным видом, что я едва смог заставить себя подумать о том, что все это напускное. — Слушай, тут есть кое-что, чего я не доверил принцу Эльфину. Молодые мало задумываются о военных хитростях, желая лишь обменяться ударами с противником. Не скажешь ли этому парню, чтобы на время дал мне коня? И возьми еще одного, если хочешь проехаться со мной.

Вид трибуна, с чужой помощью садящегося в седло, помог мне несколько прийти в себя, поскольку мне было больно видеть, как он скрывает от меня, сколько страданий приносит ему правая рука. Он не жаловался, но я увидел, как он закусил губу и побледнел, когда ему пришлось опереться на нее, чтобы устроиться в седле. Я тоже страдал, особенно от постоянно возвращающихся болей, когда мне казалось, будто у меня в спине торчит кремневый наконечник стрелы, но я временами начинал жалеть себя, а трибун вряд ли позволял себе такое.

Отказавшись от лошади, я схватился рукой за седло своего спутника и бежал рядом с ним, пока он прокладывал себе путь к западным вратам среди отрядов воинов, ремесленников и рабов, спешивших по различным делам. Взобравшись на площадку башни, мы сначала посмотрели в сторону, откуда должен был приближаться враг. Трибун позволил себе довольно хмыкнуть, когда среди холмов не увидел никакого передвижения. Затем он указал мне на юго-запад.

Должен сказать, что крепость Динайрт стоит на высоком отроге среди дикой холмистой местности, озирая бескрайние просторы зеленых равнин, что простираются на севере и западе. Холмы окружены крутым подковообразным валом, в середине дуги которого и находится эта старинная твердыня, заново отстроенная Артуром и восстановленная Мэлгоном Гвинеддом. Дорога по гребню холма, что тянется от Середины Острова Могущества до туманного моря Удд, идет по западному гребню и проходит под западными вратами Динайрта. Именно на ней стоял дозором Эльфин, и оттуда мы ждали подхода полчищ язычников.

Боковая дорога проходила через сам Динайрт, выходя из ворот, в которых мы сейчас и стояли, и дальше шла по восточной дуге подковы Именно оттуда я и пришел, бросившись бегом через равнину с гребня вала, опасаясь попасться к тем воинам, которых я увидел, — скорее всего, как я теперь понимал, передовым разведчикам Руфина! Мы не знали, куда ведет эта другая дорога, но по ее направлению можно было догадаться, что она устремляется к сердцу пустынной Равнины Брана.

— Видишь этот гребень, Мердинус? — сказал трибун, указывая туда своей клюкой. — А теперь представь себе дело следующим образом. Предположим, что король этих варваров идет на нас. Что, если у тебя есть основания думать, что тут у нас не какая-то несчастная когорта во временном укреплении далеко от нашей территории, а мощные силы не меньше легиона, построенные в боевые порядки? Представь себе, что наш фронт протянулся по всему гребню, а эта крепость — опорная позиция, на которую опирается наш правый фланг. Если бы это было так, то разве ты не убрался бы отсюда как можно скорее? Держась на этой высоте, мы были бы просто неуязвимы в обороне. Между нашим левым флангом и его арьергардом лежат заболоченные русла ручьев и небольшая прогалина, просто идеальная для скрытного подхода и нападения, если бы нам захотелось ударить по ним с фланга, когда они растянутся на марше. Непростая задачка для полководца, во всяком случае, когда он идет по неизвестной местности!

— Наверное, ты прав, Руфин, — ответил я — Но почему он должен во все это поверить?

— Может, поверит, может, нет. Суди сам!

Трибун махнул рукой часовому, и тот сразу же сунул смоляной факел в горящую жаровню и подождал, пока он разгорится, а затем поднес его к факелу, установленному высоко на углу надвратной башни. В железной корзине, наверное, лежали тряпки, пропитанные смолой, или что-то в этом роде, поскольку в прозрачном воздухе сразу же потянулась вверх струя черного дыма.

Проследив взгляд трибуна, я поначалу не заметил никакого ответного знака. Но вдруг на восточном гребне заклубился ответный серый дымок, блеснул язык пламени, а потом потянулся к низким серым облакам столб дыма. На всем протяжении гребня вставали столбы дыма, пока действительно не создалось впечатление, что здесь, на высоте, расположилось большое войско.

— Очень остроумно! — со смехом согласился я. — У тебя в запасе еще много таких штучек, а, Руфин?

Он довольно фыркнул и глянул вправо. Врагов до сих пор не было видно. Я почувствовал, как возвращается надежда, а вместе с ней — внезапное воспоминание о юном Эльфине. Некоторое время мы стояли, глядя на спокойные окрестности, как вдруг трибун молча указал туда, откуда легким галопом по дороге вдоль линии костров мчался одинокий всадник. Мы следили за его приближением, пока наконец стук копыт его коня не раздался прямо внизу под нами и он не осадил коня, крича, чтобы открыли ворота.

— Спроси его, с чем он приехал! — толкнул меня под локоть Руфин.

Воин поднял взгляд, мгновенно узнав нас.

— Ах, Мирддин! — воскликнул он. — Похоже, дурные новости, — смотри, что мы нашли у нашего шатра, когда вернулись после того, как запалили костер! — У него на седле лежал мешок, на который он как-то болезненно указывал.

— Прикажи ему, чтобы помолчал и подождал нас там! — резко приказал Руфин.

Я подчинился, и мы помчались вниз по лестнице быстро как могли. Ворота отворили, и мы подошли к вестнику.

— Не говори дурных вестей, чтобы нас не подслушали. Что у тебя там? — озабоченно прошептал Руфин.

— Посмотри сам, — ответил всадник, когда я перевел. — Похоже, не играть нам в мяч головами ивисов. Сейчас мы играем в «барсука в мешке», и сдается мне, в этой игре они весьма искусны.

Он протянул мне мешок, который я чуть было не развязал и не высыпал его содержимое наземь. Но Руфин перехватил мою руку, и вместо этого мы развязали мешок и заглянули в него. Я вскрикнул от отвращения, когда на меня немигающим взглядом уставилось бледное окровавленное лицо.

Руфин приподнял за волосы окровавленную голову. Под ней была еще одна, в пустых глазницах которой запеклась кровь. Трибун бросил голову в мешок и быстро туго завязал шнур.

— Возвращайся назад и закопай это. Мы должны попытаться скрыть это известие от гарнизона. Созови по дороге всех дозорных с вала и приведи их в крепость! Не медли, слышишь?

Воин кивнул и снова взял мешок.

— Рядом с ним было вот эго, господин. Может, это еще кое о чем тебе скажет.

У него на шее я увидел дубовую ветку, согнутую кольцом и расписанную какими-то знаками. Всадник бросил ее мне, повернул коня и помчался выполнять приказ.

— Что это, по-твоему, значит? — спросил я.

— Ничего хорошего, — проворчал мой товарищ. Впервые я видел его лицо таким усталым и бледным, как будто на него внезапно напала тяжелая немощь. — Головы в мешке принадлежали нашим гонцам, которых мы три дня назад отправили к армии. Теперь все дело приобретает иной вид, Мердинус, сам видишь. Каждый час, который я надеялся выиграть для нас, армия на самом деле уходила все дальше. Полагаю, что на этой палке вырезано какое-нибудь вежливое послание. Можешь прочесть?

Я повертел кольцо в руках, читая вырезанные на нем руны:

— «Вот кольцо. Что оно означает? Каков его тайный смысл? Сколько здесь — один или много? Медведь, что рвет плоть, идет против вас, он принесет вам смерть и уничтожение, он прольет кровь и никого не оставит в живых. Вот зачем сделано это кольцо».

Руфин поднял на меня взгляд.

— Варвары наверняка в точности знают, как мы стоим. Старый лис перехитрил нас, Мердинус. Я очень боюсь, что мы окружены и что выхода может и не быть…