Федор Иванович вышел в отставку полковником и поселился в Москве, в Староконюшенном переулке, изредка наезжая в Петербург и проводя лето в своей подмосковной деревне. Как интересный человек и как один из героев Отечественной войны, он занял видное место в московским светском обществе. Дамы бегали за ним. Однако его поведение не изменилось к лучшему. Он развел еще более широкую карточную игру, и опять у него были дуэли — с кем и с каким результатом, сведений нет. Каменская пишет, что в продолжение всей его жизни им убито, на дуэлях одиннадцать человек. Вероятно, это число преувеличено. Если же это верно, то дуэлей у него было не 11, а большенельзя же предполагать, что каждая его дуэль кончалась смертью противника!

Про одну его дуэль, когда он стрелялся за своего приятеля, существует несколько рассказов, более или менее легендарных. Новосильцева пишет, что этот приятель был — П. А. Нащокин, но дочь Федора Ивановича Перфильева утверждает, что ее отец никогда не дрался на дуэли вместо Нащокина.

А. А. Стахович в своих «Клочках воспоминаний» приводит следующий рассказ, не ручаясь за его достоверность: «Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз, на одной холостой пирушке, один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный, поэт передал об этом «неожиданном пассаже» своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк».

Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил его быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.

— В чем дело? — спросонья спросил Толстой.

— Разве ты забыл, — робко спросил приятель, — что ты обещал мне быть моим секундантом?

— Это уже не нужно, — ответил Толстой. — Я его убил.

Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, — вернулся домой и лег спать.

«Федор Иванович постоянно выигрывал огромные суммы, — пишет Фаддей Булгарин, — которые тратил на кутежи. В те времена велась повсюду большая карточная игра, особенно в войске. Играли обыкновенно в азартные игры, в которых характер игрока дает преимущество над противником и побеждает самое счастье. Любимые игры были: квинтич, гальбе-цвельве, русская горка, т. е. те игры, где надо прикупать карты. Поиграв несколько времени с человеком, Толстой разгадывал его характер и игру, по лицу узнавал, к каким мастям или картам он прикупает, а сам был тут для всех загадкой, владея физиономией по произволу. Такими стратагемами он разил своих картежных совместников».

Так пишет Булгарин, но известно, что Федор Иванович не довольствовался одними «стратагемами» и нередко играл недобросовестно; слава о нем как о шулере прочно установилась; об этом мы имеем свидетельства Пушкина, Грибоедова, многих других и, наконец, его самого.

Новосильцева передает такой характерный, но легендарный рассказ: «Шла адская игра в клубе. Все разъехались, остались только Толстой и Нащокин. При расчете Федор Иванович объявил, что Нащокин ему должен 20 000 р.

— Я не заплачу, — сказал Нащокин, — вы их записали, но я их не проиграл.

— Может быть, — отвечал Федор Иванович, — но я привык руководствоваться своей записью и докажу это вам.

Он встал, запер дверь, положил на стол пистолет и сказал:

— Он заряжен, заплатите или нет?

— Нет.

— Я вам даю 10 минут на размышление. Нащокин вынул из кармана часы и бумажник и сказал:

— Часы могут стоить 500 р., в бумажнике 25 р. Вот все, что вам достанется, если вы меня убьете, а чтобы скрыть преступление, вам придется заплатить не одну тысячу. Какой же вам расчет меня убивать?

— Молодец, — крикнул Толстой, — наконец-то я нашел человека!

С этого дня они стали неразлучными друзьями».

П. Ф. Перфильева в своем возражении Новосильцевой с негодованием говорит, что сцена, подобная описанной, невозможна не только в Английском клубе, но и в любом шустер-клубе, и что ее отец никогда не носил с собой пистолета. Но если эта сцена произошла не в клубе и не с Нащокиным и если Толстой не носил с собой пистолета, то все же, вероятно, Толстой где-то, с кем-то разыграл сцену подобную описанной.

Я слышал, насколько мне помнится, от моего отца, такую версию этого рассказа:

— Граф, вы передергиваете, — сказал ему кто-то, играя с ним в карты, — я с вами больше не играю.

— Да, я передергиваю, — сказал Федор Иванович, — но не люблю, когда мне это говорят. Продолжайте играть, а то я разможжу вам голову этим шандалом.

И его партнер продолжал играть и… проигрывать.

Нечто в этом же роде рассказывал Вульф М. И. Семевскому. По его словам, Толстой, играя с Пушкиным, передернул. Пушкин заметил ему это.

— Да, я сам это знаю, — отвечал Толстой, — но не люблю, чтобы мне это замечали.

Вульф говорил, что за это Пушкин будто бы намеревался стреляться с Толстым.

Однако этот случай не мог произойти с Пушкиным, что будет видно из дальнейшего; но что он произошел с кем-то другим, это вполне правдоподобно.

Д. В. Грудев слышал про игру Федора Ивановича следующий рассказ: «На чей-то вопрос: ведь ты играешь наверняка», Толстой отвечал: «Только дураки играют на счастье». Он говаривал, что у него есть шавки (преданные ему люди), всегда нужные бульдогу. Раз шавки привезли к нему приезжего купца. Начали играть, сначала как бы шутя, на закуски, ужин и пунш. Эта обстановка сделала свое дело: купец захмелел, увлекся и проиграл 17 000 р., а когда потребовалась расплата, он объявил, что таких денег с собой не имеет.

— Ничего, — заметили ему, — все предусмотрено, есть гербовые бумаги, и нужно написать только обязательство. Купец отказался наотрез, но опять сел за игру и еще проиграл 12 000. Тогда с него потребовали два обязательства; но когда он снова отказался выдать обязательства, его посадили в холодную ванну, и вот, совершенно истерзанный и обессилевший от вина, он подписал наконец требуемые обязательства. Его уложили спать, а наутро он случившееся с ним забыл. За ним стали ухаживать и предлагать снова попробовать счастья. Ему дали выиграть 3000, заплатили наличными, а с него взяли обязательство в 29 000».

Новосильцева передает следующий случай: раз князь Сергей Григорьевич Волконский (декабрист) пригласил Толстого метать банк, но Ф. И. сказал ему: «Non, mon cher, je vous aime trop pour cela. Si nous jouions, je me laisserais entrainer par l'habitude de corriger la fortune». (Нет, мой милый, я вас слишком люблю для этого. Если мы будем играть, я увлекусь привычкой исправлять ошибки фортуны.)

П. Ф. Перфильева этот рассказ не опровергала.

Живя открыто и роскошно, Федор Иванович любил задавать обеды. Вяземский называет его «обжор, властитель, друг и бог». «Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе!» — восклицает про него Булгарин. «Он не предлагал своим гостям большого числа блюд, но каждое его блюдо было верх поваренного искусства. Столовые припасы он всегда закупал сам. Несколько раз он брал меня с собою, при этом говоря, что первый признак образованности — выбор кухонных припасов и что хорошая пища облагораживает животную оболочку человека, из которой испаряется разум. Напр., он покупал только ту рыбу в садке, которая сильно бьется, т. е. в которой больше жизни. Достоинство мяса он узнавал по цвету, и т. д.».

Поселившись в Москве, Федор Иванович постоянно вращался в литературных кругах. Он был в приятельских отношениях с князем П. А. Вяземским, с Боратынским, с Жуковским, А. С. Пушкиным, Вас. Л. Пушкиным, Алексеем Михайловичем Пушкиным, Батюшковым, князем Шаликовым, князем Шаховским, И.И. Дмитриевым, Денисом Давыдовым и др. Следы этих отношений можно найти во многих мемуарах и письмах того времени.

Особенно близок был он с князем Петром Андреевичем Вяземским. Вяземский и в стихах и в рассказах выказал к нему большую симпатию. Например, он писал Александру Ивановичу Тургеневу: «Более всех вижу и ценю здесь во многих отношениях Толстого, который человек интересный и любопытный». Со своей стороны Толстой относился к Вяземскому с особым уважением.

Вяземский в своей «Старой записной книжке» отметил много анекдотов про Толстого, а в письме к Тургеневу 19 октября 1818 года дает ему следующую меткую характеристику.

Такая характеристика, конечно, должна была льстить Толстому, но он говорил Вяземскому, что считает его не столько tolerant (терпимым, снисходительным), сколько Taleyrand (Талейраном, то есть хитрым дипломатом).

Вяземский в своих письмах не раз упоминает о Толстом. Так, например, 13 декабря 1825 года он пишет А. И. Тургеневу: «Вчера были у нас в Остафьеве Жихарев, Толстой и Денис Давыдов. Последние два смешили нас».

Толстой и Вяземский оба были «пробочниками», кавалерами шуточного «ордена пробки». К числу пробочников принадлежали также Денис Давыдов (известный партизан 12-го года), Василий Львович Пушкин (дядя поэта), Батюшков и другие.

Следующая песня пробочников, сочиненная, вероятно, Буниным, пелась на их собраниях:

В одной застольной песне кавалеры пробки так величали Толстого:

Кто еще, кроме упомянутых лиц, были приятелями Ф. П., видно их двух стихотворений Василия Львовича Пушкина. В первом стихотворении Василий Львович с сожалением отказывается обедать у Толстого:

Почтенный Лафонтен —. это И. И. Дмитриев, известный баснописец; Вяземский — князь Петр Андреевич — поэт, друг Пушкина; Алексей Михайлович Пушкин — автор шуточных стихов, переводчик Вольтера; Кн. Шаликов — поэт, издатель «Дамского журнала».

В стихотворении «Ответ именинника на поздравление друзей» В. Л. Пушкин, жалуясь на подагру и старость, пишет:

Сергей Иванович Гагарин, женатый на сестре Алексея Михайловича Пушкина, впоследствии член Государственного Совета, был известен как агроном, Павел Алексеевич Ржевский был сыном известного Фасона и писателя А. А. Ржевского. Остафьевский боярин — это князь П. А. Вяземский, Батюшков — поэт.

В письмах Жуковского Федор Толстой упоминается не раз. Например 17 апреля 1818 пода Жуковский писал Вяземскому: «Посылаю тебе письмо от Мещерского (Мещевский был сосланный в Сибирь стихотворец). Он прислал мне (Марьину Рощу»-в стихах, и я ее продал за 300 р. Присылай и ты что-нибудь. Толстой обещал также помогать ему». Из этого видно, что Федор Иванович бывал щедр, что, впрочем, свойственно крупным игрокам.

В 1821 году Ф. И. женился. Произошло это так. в кутежах той эпохи большую роль играли цыгану Тогда — цыгане еще не пели в ресторанах, вроде Яра и Стрельны. Закутившие господа или приглашали их к себе или сами ездили к ним в таборы, где иногда проводили по нескольку дней. Во время своих кутежей с цыганами Ф. И. увлекся одной цыганкой — прелестной певицей по отзыву ее современников — Авдотьей Максимовной Тугаевой, увлек ее и увез к себе.

Каменская рассказывает, что он «долго жил с нею без венчания. Раз, проиграв большую сумму в Английском клубе, он должен был быть выставлен на черную доску за неплатеж проигрыша в срок. Он не хотел пережить этого позора и решил застрелиться. Его цыганка, видя его возбужденное состояние, стала его выспрашивать.

— Что ты лезешь ко мне, — говорил Ф. И., — чем ты мне можешь помочь? Выставят меня на черную доску, и я этого не переживу. Убирайся.

Авдотья Максимовна не отстала от него, узнала, сколько ему нужно было денег, и на другое утро привезла ему потребную сумму.

— Откуда у тебя деньги? — удивился Федор Иванович.

— От тебя же. Мало ты мне дарил. Я все прятала. Теперь возьми их, они — твои.

Ф. И. расчувствовался и обвенчался на своей цыганке».

Венчание произошло 10 января 1821 года.

В том же 1821 году у него родилась дочь Сарра. Рождение дочери или ожидание ее рождения могли также побудить его упорядочить свое семейное положение.

Лев Толстой, не раз бывавший у Авдотьи Максимовны в 40-х и 50-х годах, когда она была уже вдовою, и хорошо знавший дочь Ф. И. Прасковью Федоровну, рассказывал, что, обвенчавшись, Ф. И. поехал вместе со своей молодой женой с визитами во все знакомые ему дома. В некоторых чванных семьях, где раньше, несмотря на его порочную жизнь, его холостого охотно принимали, теперь, когда он приехал с женой-цыганкой, его не приняли. Тогда он, как человек самолюбивый и с чувством собственного достоинства, никогда больше к этим знакомым не ездил.

Авдотья Максимовна оказалась женщиной энергичной и преданной своему мужу. Очевидно, только такая жена могла с ним ужиться; едва ли женщина его же круга могла бы вынести его крутой и своевольный нрав.