По документам штурмбанфюрер Мюллер, машина которого подорвалась на партизанской мине, числится специальным уполномоченным гаулейтера Заукеля. Шофер Мюллера погиб, а сам он почти не пострадал, однако партизан смущает то обстоятельство, что держится он слишком уж высокомерно для человека, попавшего в плен. Пленного приводит в штаб партизанского отряда лейтенант Азаров, ибо это на его мине подорвалась машина штурмбанфюрера Мюллера.

— Видно, какая-то важная персона, — говорит Азаров командиру партизанского отряда. — Узнав, что я всего лишь лейтенант, отказался отвечать на мои вопросы. Потребовал кого-нибудь из старших офицеров. Его эсэсовский чин штурмбанфюрера соответствует ведь званию армейского майора. Тогда, может, майора Огинского позвать? Кстати, он и немецким владеет в совершенстве.

— Позовите, — разрешает командир.

Для него этот надменный ариец не представляет никакой загадки. Он насмотрелся за время войны на многих фашистских фанатиков. Одни из них выкрикивают «хайль Гитлер», даже когда им угрожает расстрел, другие при значительно меньшей опасности спешат воскликнуть «Гитлер капут!..».

Огинский, находившийся в соседней землянке, не заставляет себя долго ждать.

— Надеюсь, вы понимаете, куда попали? — спрашивает он штурмбанфюрера по-немецки.

Мюллер в ответ слегка наклоняет голову и, взглянув на майорские погоны Огинского, заявляет:

— Мне хотелось бы иметь дело с ответственным лицом!

— А зачем вам ответственное лицо?

— Имею сообщить нечто важное и потому…

— Я для этого достаточно ответственное лицо, — прерывает его майор Огинский.

— И еще одно условие…

— Никаких условий!

— Просьба.

— А вот это другое дело. В чем она заключается?

— Во-первых, вы обещаете мне сохранить жизнь. Во-вторых, хорошее обращение и питание.

— И в-третьих?

— Удалить отсюда на время нашего разговора всех ваших подчиненных.

Огинский переводит командиру отряда просьбу Мюллера.

— Можете пообещать ему все это, — спокойно произносит командир. — Я удалюсь тоже. Видно, он считает вас самым старшим тут.

— Его гипнотизируют майорские погоны товарища Огинского, — замечает Азаров.

— Да уж в таком пиджачке, как мой, — какое же начальство? — усмехнулся командир партизанского отряда, выходя вслед за остальными из своей землянки.

— Ну-с, я вас слушаю, — обращается Огинский к штурмбанфюреру. — Можете сесть. А вот сигарету не могу вам предложить — некурящий.

— Прежде всего я хочу вам сообщить, что на мне эта форма недавно. Я инженер. Специалист по железнодорожному транспорту.

— А почему же сразу такой высокий чин?

— Ну конечно, это не случайно, — самодовольно говорит Мюллер. — Дело в том, что я родственник имперского министра путей сообщения и нахожусь в непосредственном подчинении у гаулейтера Заукеля, генерального уполномоченного по использованию рабочей силы в оккупированных восточных областях. По его личному поручению я проверяю деятельность главной железнодорожной дирекции группы армий «Центр». Эта дирекция жалуется господину имперскому министру путей сообщения на диверсионные действия ваших партизан, преувеличивая при этом…

— Что касается неприятностей, причиняемых нашими партизанами вашей главной железнодорожной дирекции, — улыбаясь, прерывает Мюллера Огинский, — то тут никаких преувеличений с ее стороны. Не следовало бы это и проверять, не попали бы тогда в столь неприятное положение.

— Да, это так, — соглашается Мюллер. — Мы хорошо знаем результаты вашей «рельсовой войны». Но дело не в этом. Еще в прошлом году господин имперский министр направил гаулейтеру Заукелю письмо. В нем он просил гаулейтера прекратить отправку в Германию в качестве рабочей силы бывших русских железнодорожников. Понимаете, по какой причине?

— Еще бы! — подтверждает Огинский. — Не понятно только, зачем вы мне это рассказываете?

— Минутку терпения, господин майор. Сейчас вы узнаете почему. Дело тут в том, что некоторые местные гражданские власти, председатели городских управ и бургомистры, нарушают приказ гаулейтера Заукеля и посылают в Германию даже квалифицированных железнодорожников. И тогда их приходится заменять неквалифицированными, а это увеличивает и без того большое число аварий на железных дорогах. И вы думаете, что представители гражданской администрации делают это только потому, что мы требуем от них отправки в Германию возможно большего количества трудоспособного населения?

— В этом, видимо, главная причина.

— Нет, не главная. Это скрытый вид враждебной деятельности некоторых бургомистров. Прикрываясь показным усердием, они таким образом помогают партизанам в их «рельсовой войне». Я лично заинтересовался этим и разгадал их двойную игру.

Видимо забыв, что он в плену, штурмбанфюрер Мюллер распаляется все более, понося коварных администраторов, а Огинский думает невольно: «Это только в твоей фашистской башке могли возникнуть такие мысли. Кто же из подлинных советских патриотов такой ценой будет причинять ущерб врагу? Ценой отправки лучших представителей рабочего класса на фашистскую каторгу? Квалифицированные железнодорожники и сами найдут способ, как навредить врагу. Скорее всего, сочиняет все это Мюллер. С какой только целью?…»

— При расследовании обнаружились пока три явных пособника партизан, — горячо продолжает штурмбанфюрер. — Это бургомистры Овечкин, Милашкин и Куличев…

— Куличев? — переспрашивает Огинский. — Бургомистр Овражкова?

— Да, он. Но есть и другие, в махинациях которых я еще не разобрался. А Куличев уже отправил в Германию двух машинистов и четырех помощников машиниста. Трех бригадиров пути и нескольких путевых рабочих.

— А вы как это установили? Беседовали уже с этим бургомистром?

— В том-то и дело, что выехал только для этой цели.

— А начальству вашему уже известно о ваших подозрениях и этой поездке? Гаулейтеру Заукелю, например?

— Я решил прежде всего лично проверить. Припереть заподозренных мною бургомистров к стенке, заставить во всем признаться. Но не успел… А теперь вы сможете их предупредить о грозящем им разоблачении, и, надеюсь, это зачтется в мою пользу при решении моей судьбы.

— Конечно, мы это учтем, — обещает Огинский. — Но ведь все это не такая уж тайна, чтобы сообщить ее только мне с глазу на глаз.

— Да, может быть, — соглашается Мюллер. — Однако военное счастье изменчиво. Можете и вы, я имею в виду не вас лично, а ваш отряд, оказаться в моем положении, и в этом случае чем меньше людей будет знать о моей исповеди, тем лучше…

— А вы уже встречались прежде с кем-нибудь из названных вами бургомистров? С Куличевым, например, — еще раз проверяет Огинский.

— Такая встреча лишь предстояла. Я как раз направлялся именно к нему.