Вернувшись утром в Воеводино, Булавин тотчас же вызвал капитана Варгина. Его очень беспокоила расшифровка письма Глафиры Добряковой.

Ожидая капитана, майор подошел к окну и рассеянно стал постукивать пальцами по запотевшему стеклу. За окном в густом тумане бесформенным чудовищем медленно проплыл локомотив по запасным путям, протрубил где-то духовой рожок стрелочника, и тотчас же срывающимся фальцетом отозвался ему маневровый паровоз.

Майор любил прислушиваться к этим разнообразным звукам железнодорожной станции, угадывая их источники по характеру звучания. Он без труда отличал гудки поездных паровозов от маневровых, пассажирских от товарных. Различал даже некоторые отдельные паровозы, машину Доронина или Рощина например.

Скрипнула дверь, в кабинет вошел Варгин. По его лицу майор догадался, что капитану удалось обнаружить, а может быть, и разгадать шифр на конверте Глафиры Добряковой.

— Вас можно поздравить, кажется? — улыбаясь, спросил Булавин.

— Можно, товарищ майор, — весело ответил Варгин, подавая Булавину папку с документами.

— Где же был запрятан шифр?

— Шифр нанесен на обратную сторону почтовой марки фотографическим методом.

— То-есть?

— Оказалось в общем, что марка была покрыта светочувствительной эмульсией, на которую с помощью микросъемки нанесли цифровые знаки шифра. Однако снимок этот не был проявлен и закреплен.

— Значит, при отклеивании марки все должно было погибнуть, так как свет уничтожил бы непроявленный снимок? — спросил Булавин, поняв теперь, в чем дело.

— Так точно, товарищ майор, — подтвердил капитан. — Все непременно должно было бы погибнуть.

Майор весело посмотрел на Варгина и, смеясь, заметил:

— Ну, уж ладно. Не тяните. Докладывайте, как вышли из положения.

— Из положения вышел я довольно просто. Прежде чем отклеивать марку, подумал: раз Гаевой для своей шифровки использовал фотографический метод, нет ли и здесь фототрюка? Посмотрел неотклеенную марку вместе с конвертом на свет и вижу, что она не просвечивается, будто специально зачернена с обратной стороны. Да и конверт показался довольно плотным. Это окончательно убедило меня, что и тут, видимо, не обошлось дело без фотоаппарата. Отклеить марку от конверта решился я только при красном свете. Правда, и в этом случае был риск засветить снимок, если бы эмульсия его оказалась панхроматической или изохроматической, но иного выхода у меня не было. Нужно ведь было взглянуть, нет ли на марке каких-нибудь видимых знаков, которые могли быть уничтожены в проявителе.

Порывшись в карманах, Варгин достал папиросы и попросил разрешения закурить.

— Закуривайте уж, — улыбаясь, махнул на него рукой Булавин. — Хотя вам нужно было бы запретить это, чтобы не вводить меня в соблазн.

Капитан торопливо закурил и продолжал:

— Отклеив марку, я ничего на ней не обнаружил и решил опустить ее в проявитель. Ждать пришлось довольно долго, так как эмульсия марки была особого состава, малочувствительного к свету. Наконец стали появляться на ней какие-то цифры. Как только обозначились они достаточно ясно, я тотчас же закрепил снимок. Вот, можете сами на него взглянуть.

С этими словами капитан протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на ее обратной стороне.

— А вот и расшифрованный текст, — добавил он, подавая майору исписанный лист бумаги.

Булавин повернул листок к свету и прочел: «Под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Кстати, есть повод: заболела внучка Глафиры Марковны, Наточка. Доносите шифром лишь в самых важных случаях. Если не имеете, что донести, ставьте на письмах только свой номер. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Для секретных донесений применяйте в дальнейшем шифр номер семь. Будьте предельно осторожны. Тринадцатый».

— Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, — сказал майор Булавин, возвращая Варгину страничку с текстом. — Какие соображения у вас возникли?

Капитан глубоко затянулся и отложил папиросу.

— Я полагаю, — медленно произнес он, — что «тринадцатый», получающий информацию от Гаевого, видимо, догадывается, что со дня на день на фронте должны произойти важные события. Он хочет быть наготове, чтобы в случае ареста Гаевого немедленно направить к нам нового агента.

— Это во-первых, — заметил Булавин, одобрительно кивнув капитану.

— Да, это во-первых, — повторил Варгин, — а во-вторых, нам нужно тщательнее просматривать письма Марии Марковны, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать теперь новым, неизвестным нам способом.

— А как же вы отправили директиву «тринадцатого» Гаевому? Марка-то осталась у нас? — поинтересовался Булавин.

— Ну да, эта осталась, — ответил Варгин, — а другую, точно такую же, мы изготовили по их методу и наклеили на письмо Глафиры Марковны.

— Решение правильное, — одобрил действия капитана Булавин, но, прежде чем отпустить его, задал еще один вопрос: — Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя этот мерзавец?

— Все так же, — ответил капитан. — Он попрежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов да номеров локомотивов, не интересуется.

— И попрежнему не ходит никуда?

— Попрежнему, товарищ майор. Из конторы Гаевой направляется прямо домой. Даже в столовую не ходит. Берет с собой из дому бутерброды. У меня такое впечатление, товарищ майор, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив. Он старается избежать малейшего риска.

— Может быть, все это и так, — согласился Булавин.

Помолчав, он добавил:

— Распорядитесь, чтобы фотокопию письма Глафиры Добряковой и марку отправили полковнику Муратову.

Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия документы, затем долго в задумчивости ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания станционных строений.