Татьяна пробыла в Одессе целую неделю. Ни ей, ни коллегам полковника Корецкого так и не удалось увидеть в порту магистра Травицкого. Он перестал ходить даже на Приморский бульвар. Но за день до отъезда Груниной из Одессы в областное Управление внутренних дел пришел матрос с итальянского судна и заявил, что он помог неизвестному пассажиру, сошедшему с этого судна, передать чемодан с типографским шрифтом какому-то советскому гражданину, ожидавшему их в подъезде одного из домов на улице Гоголя.

— Поверьте мне на слово, я ни за что не стал бы этого делать, — заявил итальянский матрос полковнику Корецкому. — Я слишком уважаю вашу страну. Но меня заставил сделать это один из помощников капитана. Вам я могу признаться, что попался ему однажды с контрабандным товаром (не в вашей стране, конечно). С тех пор помощник капитана держит меня в своих руках. Стоит отказаться выполнить какое-либо его приказание — сразу грозит выдать полиции.

— Как вам стало известно, что в чемодане шрифт? — спросил Корецкий.

— Я же понимал, что в нем что-то недозволенное, но догадаться, что именно, конечно, не мог. По всему чувствовалось, однако, что какой-то металл. И тогда я схитрил. «А что в чемодане? — спросил я того типа, с которым шел. — Уж не золото ли? Если золото, я отказываюсь нести его дальше. Я честный итальянский патриот и не позволю, чтобы из моей бедной страны вывозили золотой запас в богатый Советский Союз…» Тот тип стал меня ругать. Тогда я бросил чемодан и пошел в сторону порта. Чемодан был слишком тяжел, чтобы нести его одному. Пассажир вынужден был вернуть меня и показать, что в нем такое.

Они передали чемодан каким-то людям, которых матрос в темноте не мог как следует разглядеть, один из них, однако, по описанию матроса, напоминал магистра Травицкого…

— А если это так, — заключила Татьяна, — то этот шрифт должен оказаться скоро в Благовской семинарии.

Все это она сообщила подполковнику Лазареву, вернувшись в Москву.

— Я тоже так полагаю, Татьяна Петровна, — соглашается с нею Евгений Николаевич. — У Телушкина уже все готово для печатания подпольной религиозной литературы. По сообщению Дионисия Десницына, Корнелий раздобыл где-то старую печатную машину, и сейчас она у него на полном ходу. Восстанавливать ее пришлось Маврину одному, так как Корнелий категорически возражал против приглашения кого-либо еще. Так и не удалось подключить к этому Анатолия Ямщикова.

— Что же мы будем делать дальше, Евгений Николаевич? Вы советовались с комиссаром Ивакиным?

— Решено не поднимать лишнего шума и не производить ареста Телушкина в семинарии…

— Но ведь его типография не в семинарии? — перебивает Лазарева Грунина.

— Все равно это владение семинарии. Когда будет нужно, мы поставим в известность их руководство, и они сами разоблачат Телушкина.

— А они не замнут этого дела?

— Его уже невозможно замять. Телушкин тоже никуда от нас не уйдет — особняк архиерея Троицкого находится под наблюдением местной милиции.

О том, что не Рудаков, а Анатолий Ямщиков встретился с Вадимом, Татьяне стало известно от самого Олега.

— Знаешь, — сказал он ей, — вначале я очень расстроился из-за этого…

— Хотел предстать передо мной героем?

— Если честно, то в какой-то мере было и это. Но главное — не сомневался, что сделаю это лучше опрометчивого Анатолия. Должен, однако, признаться — он отлично справился со своей задачей.

И Олег, ничего не скрывая, рассказал ей, как решался вопрос его друзьями. Не утаил даже обидных слов в свой адрес Вали Куницыной.

— Так тебе и надо! — рассмеялась Татьяна. — Надеюсь, ты не затаил на нее злобы?

— Сказать, чтобы я был рад ее оценке моей персоны, было бы неправдой, но я все же пригласил ее на нашу свадьбу и надеюсь, что ты…

— Мог бы не задавать мне такого вопроса. Валя прекрасный человек и настоящий наш друг. Ну, а от Вадима какие вести?

Олег подробно сообщает ей все, что поступило от Маврина по цепочке Авдий — Дионисий — Андрей.

…В тот же день Татьяна созванивается с профессором Кречетовым и просит разрешения зайти к нему.

Едва она переступает порог его квартиры, как под ноги ей бросается маленький, серый, с темными тигровыми полосками котенок.

— Берегите ноги, Татьяна Петровна! — встревоженно кричит Леонид Александрович.

— Неужели такой свирепый? — удивляется Татьяна.

— Шалун ужасный. На днях принес его мне академик Иванов. Сказал, что это помесь простого серого кота с сиамской кошкой. Внешним видом он в папу, но с сиамским темпераментом. Теперь весь день по моей квартире носится этот тайфун из шерсти и множества остреньких коготков. Все летит вверх дном. В том числе и рукописи с моего стола.

— И как же вы с ним уживаетесь?

— Первые три дня думал, что не выдержу. Звонил Иванову, просил забрать. Но он был занят, пришел только на пятый день.

— И что же?

— А за пять дней привык я к этому чертенку. Хотел однажды отлупить. Взял в руки, а он сжался в комочек и поет. Как я мог его после этого наказывать? И знаете, он не глуп, все понимает. Во всяком случае, когда я сажусь за стол работать — носится по другой комнате, а ко мне приходит только спать. Взберется на колени, помурлычет немного и засыпает мертвым сном… Но что я с вами об этом малыше, вы, наверное, по серьезному делу, извините, ради бога!

— Бога вы вовремя помянули, — смеется Татьяна. — Именно о боге будет речь. Точнее, о богословах.

И Татьяна рассказывает Кречетову о своей поездке в Одессу и встрече с бывшим семинаристом Фоменко. Потом она достает записку Владимира и протягивает ее профессору.

— А что, если я попробую, — улыбается Леонид Александрович, — перечислить вам все вопросы одесского семинариста, не глядя в его записку? Это не так уж трудно. Методы так называемых клерикальных «доказательств» существования всевышнего с помощью «современного естествознания» давно нам известны. Это, наверное, «тепловая смерть Вселенной», «расширяющаяся Вселенная» или так называемый «взрыв во Вселенной». Ну и, конечно, «соотношение неопределенности» квантовой физики? Угадал?

— Угадали, Леонид Александрович! Там и еще кое-что, но эти вопросы, видимо, самые главные.

— Но сколько же можно об одном и том же! — восклицает профессор Кречетов. — Уж не одно десятилетие они об этом говорят и пишут, хотя не только философы-марксисты, но и многие западные ученые разоблачают их. Известный английский астрофизик Эддингтон, например, хоть и является видным представителем физического идеализма, но, говоря об использовании богословами наблюдений за галактиками, на основании которых была создана теория «расширяющейся Вселенной», заявил: «Эти данные долгое время использовались против распространения материализма. Они рассматривались как научное подтверждение активных действий творца в далекие времена. Я не желал бы поддерживать подобные опрометчивые выводы».

— А нельзя ли об этом немного подробнее, Леонид Александрович? В чем смысл теории «расширяющейся Вселенной»? Я много слышала об этом, но до сих пор не очень разобралась.

— В двух словах, к сожалению, всего не объяснишь, попробую, однако. Теория эта возникла на основании наблюдения так называемого «красного смещения» в спектрах туманностей. Современная наука объясняет это взаимным удалением внегалактических систем в нашей части Вселенной. А идеалисты и богословы истолковывают как свидетельство начала «сотворения мира». Вся наша Вселенная была будто бы сосредоточена когда-то в одной точке пространства. Эти соображения бельгийский математик аббат Леметр подкрепил затем соответствующими математическими расчетами.

— Но ведь и наши ученые, кажется, не отрицают «красного смещения»? — не очень уверенно спрашивает Татьяна.

— Не отрицают. Но делают из этого иные выводы. И, уж во всяком случае, не в пользу всевышнего, — улыбается Кречетов. — Амбарцумян считает, например, что при этом неправомерно отождествляется Метагалактика со Вселенной. Наши ученые вообще стоят на той точке зрения, что «начальный момент» эволюции Метагалактики не является «началом всего», а представляет собой лишь момент возникновения протовещества, из которого затем образовались известные нам формы материи. А академик Зельдович в одной из своих статей написал, что «время», протекшее с начала расширения, кое-кто называет «возрастом Вселенной», а правильнее было бы называть его «длительностью современного этапа существования Вселенной». Ответил я как-то на ваш вопрос, Татьяна Петровна?

— Вполне, Леонид Александрович. Только вы Володе Фоменко еще попроще, пожалуйста…

— Обещаю вам, Татьяна Петровна, ответить ему попроще и обстоятельнее и на все остальные его вопросы.

Татьяна уходит от профессора Кречетова с сознанием выполненного долга перед Фоменко, которого, уезжая из Одессы, уговорила отказаться от дальнейших разоблачений Травицкого. А ему так хотелось «вывести его на чистую воду». Но подобная самодеятельность могла ведь и насторожить магистра и помешать его разоблачению.

Фоме Фомичу на вид больше семидесяти не дашь, хотя сам он уверяет, что ему под восемьдесят. Лицо, правда, в сплошных морщинах, с остро выпирающими скулами и резко обозначенными челюстями. О таких говорят «кожа да кости». Но Фома Фомич считает свою физиономию и телосложение «супераскетическими» и уверяет, что до сих пор занимается гимнастикой по системе йогов. Внимательно осмотрев печатную машину, отремонтированную Вадимом, он брезгливо проводит пальцами по ее талеру и спрашивает:

— Где раздобыли такую рухлядь?

— Где раздобыл — не играет роли. Посмотрите, можно ли на ней печатать? — спрашивает его Корнелий.

Фома Фомич снова ощупывает каждую деталь старой, отжившей свой век машины, называвшейся когда-то «американкой», и покачивает головой:

— Это нужно же, такой утиль наладить! Видать, виртуоз какой-то ее латал. Боюсь только, как бы она снова не развалилась.

— А вы не бойтесь, виртуоз тот будет рядом. Меня интересует только одно — сможете вы на ней работать?

— Я на таких у партизан листовки печатал.

— У каких партизан? — удивляется Корнелий. — Вы же говорили, что работали в каком-то религиозном журнале, издававшемся на оккупированной территории Советского Союза.

— Да, это верно, — кивает лысой головой Фома Фомич. — Сотрудничал одно время в «Православной миссии», возглавляемой митрополитом Сергием Воскресенским.

— Полностью миссия эта называлась, кажется, «Православной миссией в освобожденных областях России»? — уточняет отец Феодосий.

— Это тоже верно. Имелись в виду оккупированные немцами Псковская, Ленинградская и Новгородская области. Судьба, однако, швыряла меня и туда и сюда. То к партизанам, то к оккупантам…

«Небось по заданию гестапо», — догадывается Корнелий, но на этот раз уточнять не находит нужным. Решает, что лучше этих подробностей ему не знать.

— Я вообще чего только не печатал за свою жизнь, — продолжает Фома Фомич. — Даже фальшивые деньги пришлось однажды!

— И все сходило?

— Не всегда. Но на всю катушку за грехи мои еще ни разу не получал. Всякий раз выкручивался. При боге все ведь проще было…

— Как это — при боге?

— Говорят же, «при царе», «при немцах». В таком примерно смысле.

— А почему проще?

— Было на кого свалить. Черт, мол, попутал. Вы, как лицо духовное, понимаете, надеюсь, что бог и черт — одна корпорация. А теперь за все самому приходится. Вот и боюсь, как бы не продешевить, взявшись за вашу работу. Уголовно наказуемое сие…

— Вы ведь читали текст. В нем ничего против властей…

— Почему бы вам в таком случае, отец Феодосий, не тиснуть свое сочинение с помощью московской патриархии?

— Боюсь, в соавторы кто-нибудь напросится.

— Вам виднее. Материал действительно эффектный. Прошу, однако, оплатить не только труд мой, но и риск.

— Какой же риск?

— Полагается разве печатать что-либо без специального разрешения?

— Мы же не тысячным тиражом…

— Все равно не положено.

— Ну ладно, Фома Фомич, — примирительно говорит Корнелий, — не будем спорить. Я не поскуплюсь на вознаграждение, нужно только поаккуратнее и побыстрее.

— Это могу обещать. А за работу готов взяться хоть сейчас.

Андрей видит в окно, как торопливо идет домой дед Дионисий. Когда-то он ходил так всегда, но годы взяли свое, и походка его стала спокойнее, степеннее. Случилось, значит, что-то важное, или узнал от Авдия что-нибудь неожиданное.

— Знаешь, что Авдий мне сообщил? — говорит он прямо с порога, с трудом переводя дух от быстрой ходьбы. — Фома у них сегодня был. Помнишь этого проходимца?

— Который редакцию «Журнала Московской патриархии» чуть не подвел?

— Тот самый. Только не «чуть», а действительно подвел. Его оттуда выставили «во гневе», как говорится, а надо было бы под суд, да не захотело наше духовенство такой вонючий сор из своей святой избы выметать. А вот Телушкин его учуял. Точна все-таки пословица: рыбак рыбака видит издалека. Нужно срочно сообщить об этом Татьяне Петровне.

— Она должна приехать сегодня.

— Ты все же позвони. Пусть поставит в известность кого следует.

— Ладно, позвоню. А что этот Фома может делать у Телушкина?

— Да все! Ни от чего не откажется за приличное вознаграждение. Но в данном случае будет, видимо, печатать «творение» отца Феодосия. И вот что мне во всем этом деле непонятно: зачем им эта убогая подпольная типография! Ну сколько экземпляров сможет она напечатать?

— Все же больше, чем от руки или на машинке.

— А у меня из головы не выходит все одна и та же мысль: зачем эта подпольная типография понадобилась Травицкому? Ведь не для того же только, чтобы сочинения отца Феодосия печатать. Скорее всего, провокацию какую-то замышляет. Не может же он не понимать, что если не милиция, то само семинарское начальство без особого труда типографию их обнаружит.

— Ректору это давно уж известно…

— Что именно известно? Что отец Феодосий важные научные сообщения «пришельцев» в древнецерковнославянских книгах обнаружил и в единственном экземпляре их реставрирует? Тайком ведь от него Телушкин печатный станок приобрел. Стоит только ректору узнать, что Феодосий подпольную типографию организовал в его владениях — тотчас же владыке своему епархиальному доложит. А уж архиерей, должно быть, самому патриарху. И как ты думаешь, что тогда будет, зная лояльность московской патриархии к Советскому правительству?

— На что же Травицкий делает ставку?

— На то, по-моему, чтобы обнаружили все это милиция или прокуратура.

— Тоже не очень понятно…

— А вот этого я от тебя не ожидал! — укоризненно качает головой Дионисий.

— Вы, значит, полагаете…

— Поверь моему чутью, внук, все это делается из расчета на очередную шумиху за рубежом. Стоит только милиции привлечь к ответственности Корнелия Телушкина, как все радиоголоса станут утверждать, что в России преследуют духовенство. Звони сейчас же Татьяне Петровне, пусть приезжает поскорее!