В кабинете отца Алексей замечает книгу Харлоу Шепли «Звезды и люди». Он раскрывает ее и читает очень коротенькое предисловие автора:

«Если бы этой книге предшествовало посвящение, то прежде всего оно, вероятно, было бы обращено к свету звезд, насекомым, галактикам, а также к ископаемым растениям и животным, так как именно они вдохновили автора написать эту книгу».

Алексей так взволнован этими простыми словами, что на какое-то время даже забывает, зачем зашел в кабинет отца.

— Алеша, к тебе пришли,- слышит он голос матери, а в кабинет уже вваливается Сидор Омегин.

— Прости, дорогуша, что я к тебе без телефонного звонка,- гудит он.- Но я ненадолго — за одной справочкой только. Знаю, что ты человек эрудированный, потому прямо к тебе. Можно было бы, конечно, и к Фрегатову или к кому-нибудь из ученой братии, но те могут еще и высмеять за невежество…

— За невежество и я, пожалуй…- хмурится Алексей, недолюбливающий Омегина за его бесцеремонность.

— Да, и ты тоже можешь,- торопливо перебивает его Омегин.- Пожалуй, даже и стоит… Но ты же не пойдешь потом всем трепаться, как Фрегатов, что Омегин лапоть? Я же тебя знаю, ты человек деликатный…

— Давай ближе к делу,- нетерпеливо перебивает его Алексей.

— Вот ты очень горячо выступал вчера по поводу постоянства скорости света. Я, конечно, знаю, что это одна из физических констант, но мне всегда казалось, что есть в этом какой-то элемент метафизики. Потому я и позволяю иногда своим космонавтам летать с суперсветовыми скоростями. А вот сегодня в одном научно-популярном журнале прочел, будто некоторыми учеными ставится эта константа под сомнение. Что ты на это скажешь? Мне очень важно это для моего нового романа.

— Я не знаю, какими данными располагает редакция журнала, но вот что говорил по этому поводу такой ученый, как Макс Борн.

Алексей берет с полки книгу «Физика в жизни моего поколения» и читает:

— «Теория относительности утверждает, что не только скорость света одна и та же для всех движущихся относительно друг друга наблюдателей, но не существует никакого другого более быстрого средства для передачи сигналов. Это утверждение является дерзостью — откуда можно знать, не перешагнет ли будущее исследование эти границы? На это можно ответить: развитая из этого предположения система физики свободна от внутренних противоречий. Ее законы автоматически предсказывают, что никакому телу и никакой групповой волне, с помощью которых можно было бы передавать сигналы, нельзя придать скорость, большую скорости света… И это утверждение опять-таки подтверждено многочисленными точными экспериментами».

Внимательно выслушав мнение Борна, Омегин пожимает плечами.

— Не убеждает? — не скрывая иронии, спрашивает его Алексей.

— Да, не очень. Это я и без Борна знал. К тому же сам Борн теоретик старой школы.

— А академик Фок какой, по-твоему, школы?

— Ну, Фок, конечно, другое дело. А что, он тоже?

— Да, утверждает то же самое.

— Ну ладно, спасибо за консультацию,- недовольно произносит Омегин.- Значит, эта догма пока еще нерушима для наших академиков? Однако в наших молодежных научно-популярных* журналах мыслят, видимо, прогрессивнее… И, знаешь, я все-таки на них буду ориентироваться и не стану переделывать своего романа.

— Делай как знаешь…

— Да, и вот еще что чуть не забыл тебе сказать,- спохватывается Сидор, собираясь уже уходить.- Я сосватал тебя вчера одному иностранному журналисту. Рекомендовал ему к тебе обратиться. Когда ты ушел вчера из Дома литераторов, к нам привел его кто-то из комиссии по иностранной литературе. Представил как корреспондента американского научно-популярного журнала. Он, оказывается проявляет интерес к нашим фантастам. А конкретно — к пишущим о тайнах земного ядра. Я и назвал ему тебя. Так что он может позвонить или даже зайти к тебе. Очень энергичный джентльмен. Фамилия его Диббль, Джордж Диббль.

— Чего это вдруг у американского журналиста интерес к такой теме? — хмурится Алексей.

— Говорит, что в связи с предстоящим проведением нового Международного геофизического года.