Дня через два после встречи с Татьяной Груниной Олега Рудакова вызывает к себе начальник цеха:

— Мастер ваш, Балашов, заболел и, видимо, надолго. Вчера вечером отвезли в больницу.

— Опять радикулит? — спрашивает Олег, уже догадываясь, чем завершится этот разговор.

— Опять.

— А мне, значит, снова за него?…

— Снова.

Начальник немногословен, в отличие от заболевшего мастера. Да и чего зря говорить, когда и без того все ясно.

— Так ведь у меня своя работа, Илья Ильич, — делает робкую попытку отбиться от заместительства Олег. — Я новое приспособление налаживаю…

— Можете вы это кому-нибудь другому поручить?

Пока Рудаков размышляет, кому бы можно было доверить начатую им наладку сложного контрольно-проверочного приспособления собственной конструкции, начальник заключает разговор:

— В крайнем случае будете не замещать, а совмещать. И вот еще что: Балашов дал пробную работу новому инструментальщику. Понаблюдайте за ним.

— Ясно, Илья Ильич. Не такой он, кстати, новый для нас. Работал тут до того, как в тюрьму угодил.

— Да, но прежде по четвертому разряду, а теперь претендует на пятый.

— Вот мы и посмотрим, как его там подучили, — усмехается Рудаков.

— Только не очень придирайтесь.

— Потребую лишь то, что положено, но безо всяких поблажек.

— Ну это само собой…

Рудаков встретился с Грачевым еще накануне. Посмотрел на него с равнодушным видом, кивнул небрежно и прошел мимо. Но Грачев сам его остановил.

— Делаешь вид, будто не узнал меня, Рудаков? Презираешь, наверное?

— Зачем же презирать? Не вижу для этого оснований. Но и в восторг не прихожу — ты ведь не с войны и даже не с военной службы вернулся.

— Я свой грех нелегким трудом искупил, — укоризненно промолвил Грачев. — И не только лиха там хватил, но и уму-разуму набрался.

— Это мы еще посмотрим, набрался ты там ума или не набрался, — спокойно отозвался Рудаков.

Сегодня Олег уже по-другому присматривается к Грачеву. Павел склонился над чугунной разметочной плитой, на которой вчера еще установил тщательно зачищенную заготовку с окрашенной медным купоросом поверхностью. Пока успел нанести на нее только базовые и координатные линии с помощью штангенрейсмуса.

— Чего смотришь? — оборачивается он к Рудакову. — Может, в свою бригаду хочешь взять?

— На это пока не рассчитывай. А смотрю потому, что мастер заболел и начальник цеха велел мне принять от тебя пробную работу. Что-то не вижу, однако, чтобы дело у тебя спорилось. В чем загвоздка?

— А у вас вся разметка вручную?

— Что значит — у вас? Ты что, в гости к нам пришел или на постоянную работу? Похоже, что ты не утруждал себя в колонии графическими построениями и математическими расчетами, делал все без разметки, с помощью разных шаблонов?

— Как же можно совсем без разметки? Но у нас были и счетно-решающие приспособления, которые ускоряли…

— Это и у нас имеется, однако пользуются ими не при определении разряда. Сам знаешь, разметка требует высокой квалификации и математических познаний, вот и покажи, на что способен. Разметь углы не с помощью угломеров и угломерных плиток, а обыкновенной чертилкой и штангенциркулем. Метод, каким это делается, называется, как ты и сам должен бы знать, тригонометрическим построением через функции углов тангенс альфа и синус альфа. Способ этот, между прочим, самый надежный. Какое, кстати, у тебя образование?

— Десять классов.

— А ушел от нас с восьмиклассным? Выходит, что тебя там не только лекальному делу, но и грамоте обучили.

Рудакову очень хочется добавить: «А вот сделали ли человеком?» Но он пересиливает себя и заключает разговор:

— Вот и давай вкалывай по всем правилам лекальной науки. Наши инструментальщики не намного грамотней тебя, но все владеют методом тригонометрического построения. К тому же это всего лишь плоскостная разметка, а нам приходится делать еще и пространственную. Она посложнее.

— Так вы же в институтах учитесь…

— Я учусь в гуманитарном, а там этому не обучают. К сожалению, лучший наш лекальщик Ямщиков пока вообще нигде не учится.

— Да неужели? — удивляется Грачев, уже успевший познакомиться с Анатолием. — А я его за профессора принял. Думал, не иначе как на последнем курсе какого-нибудь станкоинструментального…

— Он у нас сам до всего доходит. Вундеркинд. Ну, давай трудись, время идет…

«Видать, серьезный малый, — невесело думает Грачев, провожая уходящего Рудакова недобрым взглядом. — С таким нелегко будет поладить…»

Похоже, что и разметку не удастся сделать так скоро, как думал. Нужно еще вспомнить, как это делается без специальных приспособлений. А тут, как назло, не выходит у него из головы вчерашний разговор с сестренкой. Совсем уже взрослой стала. На днях аттестат зрелости получит.

— Ну и куда же ты после школы? — спросил он ее.

— В институт мне не сдать, — тяжело вздохнула Марина. — Десятилетку и то с трудом кончила. Может быть, и не осилила бы, если бы не сердобольность учителей. Сиротой ведь меня считают. Я и в самом деле сирота. Старенькая бабушка не в счет, а ты и подавно…

— Да и нечего тебе в институт, — попытался подбодрить сестру старший брат. — И без тебя образованных хватает. Ты лучше на какие-нибудь курсы продавцов. Есть, говорят, даже трехмесячные для тех, кто со средним образованием.

— Такая работа не по мне! — отрезала девушка.

— Ну и дуреха, — беззлобно обругал ее Грачев. Он не был сентиментален, но по-своему любил сестру, оставшуюся на его руках совсем ребенком после смерти родителей. — Устроилась бы в какой-нибудь универмаг, всегда бы в модном ходила.

— Чтобы потом ты со своим Лехой заставили меня какими-нибудь аферами заниматься? — зло глянула на него Марина. — Думаешь, я все еще маленькая и ничего не понимаю? Сам у Лехи этого в лапах, так и меня хочешь?…

— Да ты что?… — повысил было голос Грачев.

Но Марина не дала ему продолжать:

— Сам же рассказывал, будто это он тебя крестики изготовлять надоумил. Знаю и то, что обирал он тебя. Слышала раз, как ты схватился с ним из-за этого. Поздней ночью это было, и вы думали, я сплю. А я проснулась, потому что вы, нажравшись водки, чуть ли не на весь дом орали. Надо бы тебе тогда дать ему по морде и вышвырнуть из нашей комнаты, а ты вдруг хвост поджал. Что он, сильнее тебя, что ли? Вон ты какой здоровенный! Я ведь самым сильным тебя всегда считала…

— Дурочка ты еще, — неожиданно ласково произнес Грачев. — Сила-то не в одних мускулах, он мог и ножом…

— Так позвал бы меня, соседа Бурляева. Мы бы его мигом… Перестал бы ты тогда крестиками промышлять и в тюрьму бы не угодил.

— Ах, какая ты все же дурочка еще, несмотря на аттестат зрелости! — сокрушенно покачал головой Грачев. — Бурляева бы она позвала! А ты знаешь, кем ему тот Бурляев доводится? Э, да что с тобой!…

— Но теперь-то ты поумнел? Решил наконец человеком стать?

— Как не поумнеть, — усмехнулся Грачев. — Двухгодичные исправительно-трудовые спецкурсы с отличием прошел.

— Вот бы и Лехе твоему такие курсы…

— Он не то что курсы, институты прошел в такого рода заведениях.

— Ну смотри же, Павел, если ты и теперь с ним снова!… — гневно воскликнула Марина.

— Ладно, ладно, успокойся. Ничего я с ним снова не собираюсь. А ты-то куда же, если не в институт или в торговое училище?

— На завод.

— Вот тебе и раз! С полным средним — и на завод учеником слесаря?

— Так и у тебя ведь теперь среднее. Да и на заводе твоем почти все со средним. Многие даже в институтах учатся. Особенно те, что в инструментальном цехе.

— А кого ты там знаешь? — насторожился Грачев.

— Да многих. Рудакова, например, Толю Ямщикова, Валю Куницыну. Они же шефствовали надо мной, когда тебя посадили. Комсорг их цеха тоже очень хороший парень. Но лучше всех Олег Рудаков. Вот уж действительно настоящий человек!…

— Да ты не влюбилась ли в него?

— Если честно тебе признаться, то мне Толя очень нравится… Только ты не подумай, что у меня с ним что-нибудь такое…

— А я и не думаю. Тебе тоже думать об этом рановато.

— За меня можешь не беспокоиться. Лучше слово дай, что не будешь больше с этим бандюгой Лехой иметь дело, чтобы я могла жить спокойно.

Грачев не сразу ей ответил, а она упорно не сводила с него требовательного взгляда.

— Ладно, постараюсь, — произнес он наконец с тяжелым вздохом.

Грачев, конечно, кривил душой. С Лехой он по-прежнему встречался, но теперь уже не у себя дома, как раньше, а на квартире у Лехи.

— К тебе я больше заходить не буду, — заявил ему Леха. — Это опасно.

— Да, пожалуй, — понимающе кивнул Грачев, которого это очень устраивало — от Марины всего можно было ожидать, характер-то у нее отцовский. — О том, что Глафира вернулась из психиатрической, знаешь уже?

— Знаю.

— Она хоть и не совсем еще в себе, но мало ли что…

— Решенный вопрос, — слегка повысил голос Леха, — и хватит об этом! Ну, а ты, значит, опять на тот же завод? Это хорошо. Там инструментальщики высокого класса. Постарайся сойтись с ними поближе. Разведай, кто чем дышит, кто на что падок. Обрати внимание на Вадима Маврина. При случае передай ему привет от Туза. Батюшка еще есть там у них, бывший поп. Чудеса, да и только! Нашел же куда податься из такого доходного места, как церковный приход!

— Да он вовсе и не батюшкой был, а кандидатом богословских наук, богословом, стало быть. А в инструментальном цеху только в шутку называют его Патером, но относятся, в общем-то, уважительно. И, представляешь, у этого бывшего служителя культа — талант слесаря-инструментальщика! Уже по четвертому разряду вкалывает. Мечтает стать настоящим лекальщиком, хотя учится на заочном отделении философского факультета.

— Черт те что, а не завод! Ну, а ты к Петеру этому…

— К Патеру, — поправил Леху Грачев.

— Больно грамотным стал! — стукнул Леха кулаком по столу, но тут же взял себя в руки и продолжал спокойно: — Ты к этому Патеру тоже присмотрись, может, потом пригодится. А сеструху свою постарайся в торговую сеть или в ресторан какой-нибудь определить. Видел я ее недавно. Была задрипанной девчонкой, а теперь смотри какой красоткой стала! Неплохой подсадной уточкой смогла бы нам послужить. Разделяешь мои соображения на этот счет?

— Глупа она еще… — уклончиво отозвался Грачев.

— Ничего, у нее все еще впереди — поумнеет. А теперь давай вздрогнем по чарочке. Давненько мы с тобой этим делом не занимались.

— От этого уволь, — сделал протестующий жест Грачев. — Завтра мне пробу сдавать на пятый разряд, а работенку они мне почти ювелирную дали. С дрожащими после выпивки руками, сам понимаешь, какая будет у меня точность. А нужна микронная. Имеешь представление, что это такое?

— Так на кой же черт тогда тебе хорошие заработки и весь наш бизнес, если выпить как следует нет возможности! — злобно плюнул Леха, но принуждать Грачева не стал — ему не безразлично было, на какой разряд сдаст Павел пробу. — И вот что еще поимей в виду, — заметил ему на прощание Леха, — не вздумай от меня отколоться. Тебя там в колонии хоть и подучили кое-чему, однако без меня ты все еще щенок незрячий.

«Ну, это мы еще посмотрим, кто из нас зрячий, а кто незрячий», — без особого раздражения подумал Грачев, а вслух сказал:

— Это ты зря обо мне так, Леха! Не понимаю я разве, чем тебе обязан. До той школы, какую ты прошел, мне еще далеко, так что мне век в твоих учениках быть.

— То-то же, — самодовольно усмехнулся Леха, звонко хлопнув Грачева по плечу. — Заставлять тебя, однако, не буду. Раз водка может разряду твоему помешать, не пей. А я выпью за твою удачу.