На следующий день, встретившись с Андреем Десницыным, Рудаков внимательно присматривается к нему. У него действительно синяк под левым глазом, и выглядит он очень смущенным. Анатолий Ямщиков кое-как замаскировал царапины на своем лице и бодрится больше обыкновенного. Так и сыплет остротами. Но ребят из бригады Рудакова не проведешь, они сразу сообразили, что было какое-то ЧП, однако не подают вида, что догадываются об этом.

Зато Грачев невозмутим, как всегда. Деловито склонился над своим верстаком с разметочной и доводочной плитками, тисками и смотровым фонарем. Позади фонаря на специальной площадке аккуратно разложен его рабочий инструмент.

«Хороший ведь слесарь. Работает добросовестно и вроде даже с охотой, — думает о нем Рудаков. — Чего еще нужно этому человеку?…» Для Олега это просто непостижимо.

А в цеху все идет своим порядком, хотя Рудакову кажется, будто инструментальщики сегодня сдержаннее обычного. Не говорят так громко, как всегда, и, кроме Ямщикова, никто не балагурит. Даже Гурген не ругается по-армянски, когда роняет что-нибудь на пол или не находит нужного ему инструмента. А может быть, Олегу кажется только, что сегодня все полно какого-то особого значения?…

За несколько минут до обеденного перерыва в помещении мастера цеха (Рудаков все еще замещает его) раздается звонок.

— Здравствуйте, Олег! — слышит он голос Татьяны. — Это Грунина. Вернулась только вчера, и притом очень поздно, поэтому не смогла позвонить.

— Я очень рад, Татьяна Петровна, что вы наконец-то!…

— А я должна сообщить вам кое-что не очень радостное.

У Олега сразу замирает сердце от недоброго предчувствия.

— Сегодня ночью, — продолжает Грунина, — на Конюховской улице убит ударом ножа в спину некто Бричкин — девятнадцатилетний, нигде не работающий парень. Участковому инспектору удалось установить, что был он до этого в гостях у Грачевых. Выяснилось также, что находились там и члены вашей бригады: Ямщиков и Десницын. Известно ли вам что-нибудь об этом?

— Известно, Татьяна Петровна. Ямщиков был у меня вчера, возвращаясь от Грачева.

— У вас перерыв через четверть часа? Ну, так я к тому времени буду на заводе. Встретимся у комсорга вашего цеха.

— Знаете, как мы все по вас соскучились! — взволнованно говорит Олег, когда они с Татьяной остаются одни в комнате комсорга. Он, конечно, понимает, что время для такого разговора не очень подходящее, но ничего не может с собой поделать и робко смотрит в глаза Татьяны, страшась увидеть в них осуждение.

А она спрашивает:

— Все или вы лично?

— В общем-то, все, а я, наверное, больше всех…

Но тут в дверях появляется комсорг, выходивший в соседнюю комнату, чтобы по просьбе Груниной послать кого-нибудь за Ямщиковым и Десницыным.

— Сейчас придут, — сообщает он Татьяне. — Однако они тут явно ни при чем. Я представить себе не могу, чтобы это кто-нибудь из них…

— Я тоже не думаю, что это дело их рук, — успокаивает его Татьяна. — Кто убил Бричкина, нам пока неизвестно. Бесспорно лишь то, что он был сильно пьян. А напился у Грачева. Его сестра Марина получила аттестат зрелости. Вот они и отпраздновали это событие. Были в тот вечер в гостях у Грачевых и Ямщиков с Десницыным. Прокуратура уже возбудила дело об убийстве Бричкина, а мне поручено произвести неотложные следственные действия. Поэтому придется допросить тут у вас сначала Ямщикова, а потом Десницына.

— А Грачева? — спрашивает Рудаков.

— Его, конечно, тоже, но уже после них. Но вот и Ямщиков! Вы нас оставьте, пожалуйста, наедине.

— О, Татьяна Петровна, наконец-то вы!… — радостно восклицает Анатолий, но, сообразив, что разговор с нею будет, видимо, официальным, смущенно извиняется: — Простите, пожалуйста… Вы, наверное, будете меня допрашивать о драке с этими подонками, и потому всякие эмоции с моей стороны, конечно, неуместны.

— Да, к сожалению, разговор будет официальным, — сдержанно улыбается Грунина. — Что поделаешь — таков закон. Расскажите мне об этой драке поподробнее.

Ямщиков теперь уже гораздо спокойнее и обстоятельнее сообщает ей все то, о чем так бурно поведал в минувшую полночь своему другу.

— А вы не смогли бы описать внешность напавших на вас? — просит Грунина.

— Едва ли это мне удастся, — пожимает плечами Ямщиков. — В темноте не разглядел, да и некогда было рассматривать, пришлось обороняться. Ведь их было четверо. Впечатление о них самое общее — этакие гривастые субъекты в доспехах хиппи.

— Но двух вы имели возможность разглядеть получше. Они, насколько мне известно, были гостями Марины.

— Да я и там на них не очень смотрел — были более приятные для меня лица, — улыбается Анатолий.

— А вот этого вы не узнаете? — спрашивает Грунина, протягивая Ямщикову фотографию парня с худым, длинным лицом и локонами средневекового лучника. Ее раздобыл где-то участковый инспектор, обнаруживший труп Бричкина на Конюховской улице.

— О, этого помню! Этот действительно был у Марины. Она сказала мне даже, что он самый нахальный из ее «поклонников». И в драке вчерашней участвовал активнее других. А теперь вы скажите, пожалуйста, Татьяна Петровна… Ох, извините меня, ради бога, что называю вас по имени! На допросе это, наверное, не положено, но язык не поворачивается называть вас гражданином инспектором. Ну, а что, скажите, было нам делать: обратиться в бегство или защищаться?

— Никто вас за это и не винит. Я просто уточняю картину происшествия, потому что все гораздо серьезнее, чем вы думаете. Не заметили вы в руках напавших на вас парней ножа или другого острого предмета?

— Нет, не заметил. Да и не было, наверно…

— Почему так думаете?

— А потому, что они были страшно разъярены, особенно тот, которого вы мне показали. Даже камень пытался схватить, к счастью, камень этот оказался слишком тяжелым. А будь у парня финка, он бы не задумываясь пустил ее в ход. Его прямо-таки силком уволокли от нас приятели, когда решили ретироваться, видя, что мы за себя умеем постоять — я ведь боксер и самбист, а у Десницына, хоть он и бывший богослов, чертовски увесистый кулак.

— Ох, Толя! — вздыхает Татьяна. — Я тоже должна бы вас гражданином Ямщиковым называть, но и у меня язык не поворачивается… А дело-то очень серьезное. Убит ведь этот «самый нахальный поклонник» Марины Грачевой. Всадил ему кто-то нож в спину на той самой улице, где вы дрались.

— Что вы говорите! — изумленно восклицает Ямщиков. — Выходит, что подозревать теперь могут и меня и Десницына?…

— Формально — да.

— Эти подонки — дружки Бричкина — с удовольствием, конечно, покажут на меня!

Двое из этих «дружков» уже находились в отделении милиции за ночной дебош. Они разбили окна в одном из домов на соседней с Конюховской улице и пытались избить прохожего. К тому же оказали сопротивление доставившим их в отделение работникам милиции. Допрашивая их, Грунина не задавала им прямых вопросов, но по косвенным заключила, что об убийстве Бричкина им ничего не известно.

Могло оказаться, конечно, что убили его они сами в пьяной драке и потому помалкивали, но, скорее всего, это не их рук дело. Не похоже, чтобы и Грачев имел к этому отношение. Ему не следовало бы тогда приглашать Бричкина в гости, чтобы потом не привлечь этим внимания к себе следственных органов.

А не замешан ли здесь Туз?…

Чем больше думала Грунина о причастности Каюрова к убийству Бричкина, тем тверже укреплялась в своей догадке. Но даже если это не Туз и не его подручные, все равно он не упустит теперь случая обвинить в этом Ямщикова и Десницына, а скорее всего — запугать их возможностью такого обвинения…

С какой целью, однако? Это Татьяне было не очень ясно, но весьма возможно, с целью шантажа. И ему очень может пригодиться для этого бесследно исчезнувший четвертый участник ночной драки. Все попытки работников милиции обнаружить его были пока безуспешны.

Допросила Грунина и Марину Грачеву. Девушка произвела на нее хорошее впечатление. Об убийстве Бричкина ей тоже ничего не было известно. О самом Бричкине она сказала:

— До седьмого класса мы учились с ним вместе. Он и тогда не давал мне житья своим ухаживанием. И даже когда его исключили из школы за вечную неуспеваемость и хулиганство, продолжал ко мне приставать и отвязался только после того, как я пригрозила пожаловаться на него брату.

Задала Грунина Марине несколько вопросов и о брате.

— Знаете, — задумчиво ответила ей Марина, — по-моему, он кое-чему все-таки там научился. Я исправительную колонию имею в виду… Не то чтобы совсем уж, но и не тот теперь, что был. Во-первых, пить бросил. Работа, говорит, у меня такая, что либо кончай пить, либо переходи на другую, по меньшему разряду и не с тем заработком. С микронами ведь дело имеет, а с ними нужна твердая рука.

— Так совсем и не пьет? — не очень поверила ей Грунина.

— В сравнении с тем, что было, так почти совсем. И вообще стал, по-моему, над многим задумываться… Вот если бы только не дружки его прежние! — тяжело вздохнула Марина.

— А что за дружки? Собутыльники?

— Если бы только собутыльники! — снова вздохнула Марина, но чувствовалось, что ничего больше об этом не скажет, и Грунина решила пока не настаивать.

Начиная допрос Десницына, Грунина не смогла удержаться от того, чтобы не сказать:

— Вот уж никак не ожидала этого от вас, бывшего богослова…

— А я более всего удручен, — с неожиданной для Груниной решительностью восклицает Десницын, — тем, что мне постоянно напоминают о моем духовном прошлом. Разве не ясно вам, что с ним все кончено? А за свой поступок, совершенный прошлой ночью, а готов нести ответственность по всей строгости закона, хотя нисколько в том не раскаиваюсь, ибо поступил, по-моему, как подобает гражданину. К тому же просто не имел права оставить своего товарища в беде.

— Вас в этом никто не обвиняет.

— Тогда я вас, простите, не понимаю. Чего же вы от меня не ожидали? Того, что обороняться буду, а не уговаривать напавших на нас подонков разойтись с миром? Или в соответствии с учением Христа, когда они ударили меня по левой щеке, я должен был подставить им правую? Нет, гражданин старший инспектор, я вполне сознательно дрался с ними и очень горжусь, что мы с Ямщиковым обратили их в бегство…

— А я повторяю, — теперь уже весело улыбаясь, прерывает его Татьяна, — что ни в чем вас не обвиняю. И если хотите знать мое личное мнение — действовали вы, как настоящие мужчины.

— Правда? — улыбается теперь и Десницын.

— Но я обязана выяснить у вас, как все это происходило. Один из напавших на вас хулиганов был ведь найден минувшей ночью убитым.

— Так вот оно что! Тогда я постараюсь вспомнить все поподробнее. В какое время, кстати, произошло это убийство? Примерно около двенадцати? Ну, а мы с Ямщиковым сели в такси в половине двенадцатого. Нет, номера его я не запомнил. Вернее, просто не обратил на него внимания. Но Анатолий разговорился с шофером, которого, как и меня, звать Андреем. Потому, наверное, и запомнилось его имя. В разговоре выяснилось еще и то, что мы были последними его пассажирами. Работа его кончалась в двенадцать.

— А не сказал он вам случайно, из какого автопарка его такси?

— Нет, этого мы у него не спрашивали… Хотя, позвольте, он, помнится, сам сказал, что ему по пути с Анатолием, который хотел заехать на Автозаводскую улицу к Олегу Рудакову. Пригодится вам это?

— Пригодится, Андрей Васильевич. Скорее всего, это такси из девятого таксомоторного, который находится под Автозаводским мостом.

Записав все показания Десницына в протокол и подписав его вместе с ним, Татьяна, прежде чем отпустить Андрея, говорит:

— А теперь я хочу дать вам совет: если вас будут шантажировать, уверять, что есть свидетели, которые докажут ваше соучастие в убийстве Бричкина, немедленно дайте мне об этом знать. И ничего не бойтесь.

— А я и так ничего не боюсь.