Андрей Десницын весь день сегодня читал только что вышедшую книгу французского марксиста Антуана Казановы «Второй Ватиканский собор». Об этом соборе уже писали наши философы и журналисты, но с таким обстоятельным анализом эволюции католической церкви от Первого до Второго собора Андрею не приходилось еще знакомиться. Много воды утекло за столетие, отделяющее один собор от другого. На Первом о боге говорилось, как о высшем сверхъестественном существе, во всем своем великолепии возвышавшемся над созданным им миром. Человек, призванный до конца жизни своей служить этому могущественному богу, мог общаться с ним только при посредничестве церкви. Непосредственное общение его с богом исключалось.

Бог и в современном католицизме оставался высшим существом, но на Втором Ватиканском соборе сущность его во многом отличалась от сущности бога Первого собора. Образ бога современной католической церковью максимально гуманизирован и даже, пожалуй, демократизирован, доступен всем людям без посредничества церкви. Если раньше в их догме главным было служение человека богу, то теперь предполагалось служение бога человеку.

Не от хорошей жизни пришлось высшим церковным иерархам — кардиналам и епископам — так демократизировать всевышнего. Перед ними возникла тревожная перспектива не только «религии без бога», но и «мира без бога и церкви», а это для них куда опаснее.

В одной из католических энциклик Второго собора так прямо и сказано: «Различные и все более многочисленные группы отходят от религии. Отказ от бога и религии не касается ныне, как это было в прошлые времена, лишь отдельных индивидов».

Появился и новый термин — «дехристианизация». Она охватила широкие слои населения даже в таких странах, как Франция, Италия и Испания, где католическая церковь обладала наибольшим влиянием. Революционный дух двадцатого века, научно-техническая революция и материалистическая философия властно вторгались в сознание людей, подвергали сомнению религиозные догмы, сокрушали веру во всевышнего.

Со всем этим церковь не могла уже не считаться. Она понимала, что бог не может в теперешних социальных условиях «воображаться с атрибутами господствующего класса». Чтобы не допустить разрыва между религиозными устремлениями народа и тем образом бога, который на протяжении многих веков предлагался духовенством, требовалось допустить непосредственную связь бога с народом, «дружеский и братский диалог». Значит, и язык книг, в которых бог выражает себя, не должен быть высокомерным и далеким от забот и надежд большинства верующих.

Непонятные обряды и речи бога на недоступной простому народу латыни не воспринимаются больше как знаки высшего величия таинств, ключ от которых находится у церковнослужителей. Все это, по мнению самих же прелатов, имеет лишь «отталкивающий эффект».

Тексты документов собора пишутся теперь не прежним сухим, безличным, административным тоном. Они изобилуют библейскими образами и делают бога доступным всем. Его откровения не представляются больше даром надменных небес людям. Христос ныне предстает перед людьми как их брат и считает чуть ли не за честь для себя стать «человеком, посланным к людям».

На Втором Ватиканском соборе все подверглось пересмотру, в том числе и священная история. Многие участники собора, носящие пышные средневековые титулы монсеньеров, вынуждены были признать мифический характер священного писания и настаивали на необходимости обстоятельного пересмотра Евангелия и Библии, чтобы не смущать больше верующих, «не скандализировать интеллигенцию, не ставить католическую веру в смешное положение и не заводить в тупик католических священников».

— Не позавидуешь святым отцам, — посмеивается Андрей, закрывая книгу Антуана Казановы.

Решив сделать перерыв, Андрей берет со стола свежие газеты и, развернув одну из них, обнаруживает в ней конверт с адресом, написанным размашистым почерком деда. Давно уже не получал он писем от Дионисия Дорофеевича. Интересно, что нового у деда, здоров ли?

Торопливо надорвав конверт, Андрей извлекает из него две странички линованной бумаги.

«Здравствуй, дорогой внук!

Что-то ты совсем забыл своего деда. Или считаешь зазорным общаться с духовным лицом, став философом-материалистом?

Давно бы пора отлучить меня и от церкви, и от духовной семинарии за богохульные мои мысли и слова, но покладистое духовное начальство нашей епархии все еще терпит такого грешника, как я. Мало того — советуется со мной по разным вопросам и не только ректор семинарии, но и сам архиерей.

В общем, все в родном твоем городе Благове и его духовной семинарии, как и прежде, без особых изменений, если не считать того, что появился у нас новый преподаватель. Ректор им, может быть, и доволен, а я не очень. Уж больно боек на язык. Говорят, до духовной академии в университете учился и потому в науках сведущ. Из кожи лезет вон, чтобы завоевать сердца семинаристов.

Читает лекции даже для преподавателей семинарии. Был и я на одной и убедился, что развивает он не свои идеи, а папы Пия XII, что современное естествознание находится на пути к богу.

А вчера вдруг о пришельцах из космоса завел со мной речь. Не объявляет их, однако, ни святыми, ни причастными к божествам, как это пытаются делать некоторые наши проповедники. Сказал только, что оставили они будто бы какие-то письмена, в которых, наряду с научными и техническими советами землянам, сказано что-то и о всевышнем. Не о том боге, правда, который в Евангелии и Библии описан, а как о высшей духовной силе, коей не только Земля и другие планеты Солнечной системы подвластны, но и вся Вселенная. Они, пришельцы эти, хотя и высочайшего совершенства достигли, но он считает, что всевышний и для них не постижим.

Все это, в общем-то, не ново, конечно, однако он по-своему миф этот преподносит и заставляет задуматься. Собирается даже письмена те или хотя бы фотокопии их не только духовенству, но и прихожанам местного собора продемонстрировать, чтобы не быть голословным.

Это и есть моя главная новость, дорогой внук, а все остальное как было, так и осталось. В моем бытии тоже все незыблемо, даже здоровье. Приехал бы навестить старого своего деда и непременно с Анастасией. У меня целая куча вопросов к ней. В тетрадку их записываю.

Жду вас и благословляю по старой привычке.

Твой дед Дионисий».

Андрей невольно улыбается, представив, как дед его разинув рот слушает нового преподавателя семинарии, прикидываясь простаком и задавая ему наивные вопросы. Это он умеет делать артистически…

Размышления Андрея прерывает приход Насти.

— Привет аспирантуре! — весело кивает она Андрею. — Что это у тебя физиономия такая радостная?

— А она у меня всегда такая, когда ты приходишь. Не замечала?

— Сегодня, однако, какая-то особенная.

— Ну, тогда, значит, письмо деда так меня обрадовало. Прочти его, тут и о тебе кое-что.

Настя снимает туфли и ложится на диван.

— Устала я сегодня, — вздыхает она. — Занималась не совсем привычным делом — сыском.

— Сыском? Это любопытно. Расскажи, пожалуйста.

— Прежде прочту письмо доктора богословия.

Читая, она посмеивается:

— Ну и задористый характер у твоего деда. Не даст он спокойной жизни новому преподавателю семинарии.

— Если понадобится, то и мы ему поможем.

— Похоже, что он его и без нас… Ну, а сыск мой касался родословной Вадима Маврина. Отыскала я людей, знавших его отца и мать. Духовного звания оказались. Отец дьяконом был, а мать после его смерти ушла в женский монастырь. Пятилетнего Вадима оставила у старшей сестры, которой было не до воспитания племянника. Вот он и вырос забулдыгой, и если бы не Варя… Но это ты и сам знаешь.

— Мать его все еще в монастыре?

— Этого никто не знает. А сестры ее, у которой Вадим воспитывался, нет уже в живых.

— Что же в таком случае дают нам раздобытые тобой сведения?

— Разве только то, что никаких родных у Вадима нет.

— Тогда снова он с Корнелием Телушкиным Надо, значит, искать след этого проходимца, и тут вся надежда на Татьяну Петровну. А ты все еще «Второй Ватиканский собор» штудируешь?

— Буквально зачитываюсь! Чертовски все интересно. Ты послушай, что на нем соборные отцы о диалоге с коммунистами говорили. Вот, например, что заявил кардинал Альфинк:

«Будем же избегать всякого нового осуждения коммунизма. Почему? Да потому, что это делалось неоднократно и бесполезно делать это еще раз. Это решительно ничего не изменит… Как показывает опыт компетентных людей, такого рода осуждение бесполезно и совершенно ни к чему не приведет. Напротив, диалог может принести пользу. Не будем же мешать этому диалогу крикливыми заявлениями».

— И эту точку зрения кардинала Альфинка разделяют другие прелаты католической церкви? — спрашивает Настя.

— Не все, конечно. Западногерманский епископ Дабелиус, например, заявил, что атомную смерть следует предпочесть жизни при коммунизме. Но подобная позиция ультраконсервативного духовенства, считающего коммунизм «союзником дьявола», не была поддержана здравомыслящим большинством епископов.

— Не отказываются же они, однако, от борьбы с коммунизмом?

— Пока меняют только тактику. С пути насилия переходят на путь диалога, то есть борьбы идей. Речь идет об изменении официальной позиции епископата и христианства в целом не в стратегическом, так сказать, а лишь в тактическом отношении. Все это делается, конечно, не с целью ослабления, а для укрепления католической церкви в условиях современного мира.

— Да, — усмехается Настя, — по-военному четко определил свою позицию нынешний наместник престола святого Петра. Жизнь, однако, заставляет и папу и его епископат изворачиваться и ловчить: демонстрировать близость церкви к простым людям, представлять ее «матерью бедных и обездоленных».

— Священникам рекомендуется даже всячески приспосабливать церковный культ к обычаям различных народов и делать его недорогим…

— В связи с этим, — перебивает Андрея Настя, — вспоминаются мне слова Жана Жореса, сказавшего, что церковь стремится стать на сторону слабых, когда слабые становятся сильными.

— Это какой же Жорес? Французский историк? Тот, который написал «Историю Великой французской революции»?

— Тот самый. Кстати, это ведь он в девятьсот четвертом году основал газету «Юманите», ставшую боевым органом французской революционной демократии. Не пора ли, однако, кончать дискуссию и подумать об обеде?

— А чего думать — я тут приготовил кое-что. Прошу к столу!