Переворот Абу Муслима, возведший на престол халифов — потомков Аббаса, дал толчок к мощному расцвету, развязал все производительные силы империи.

Столица была перенесена из Дамаска, на окраине халифата, в Багдад, город Савада, лежавший в центре халифата и расположенный на скрещении всех торговых путей Передней Азии. В угоду области Савада Аббасиды не только устроили резиденцию з самом сердце ее торговой деятельности, но и вступили на путь мирной политики, прекратили далекие походы на восток и установили дружественные отношения с Китаем, с турками и царьками Индии. Войны с исконным врагом халифата, Византией, постоянно угрожавшие судьбе империи, потеряли свое значение, превращаясь в мелкие стычки на малоазиатской границе, ввиду непрерывных внутренних смут в Византии.

В угоду иранским феодалам, сыгравшим столь важную роль при их воцарении, халифы переняли обычаи и нравы иранских царей, окружили себя роскошью и блеском, которые не снились арабской родовой знати, окружавшей Оммайядов; самих феодалов приблизили ко двору, сделали советниками, министрами, военачальниками. Сотни миллионов, стекавшиеся из всех провинций в багдадскую казну халифов, многие миллионы от имений, разбросанных по всей империи, поступавшие к их владельцам — членам семьи халифов (доходы от имений матери халифа Гаруна составляли 170 миллионов дирхем) и высшим придворным, тратились на эту «восточную» роскошь, которая создала в Европе представление о безграничном богатстве Востока, растекались подачками и подарками в карманы придворных.

Какова была роскошь при дворе Аббасидов можно судить по тому, что на стол халифа уходило ежедневно при Мамуне 10 тысяч дирхем, драгоценные камни его сокровищницы стоили 200 миллионов дирхемов, четки одной из жен первого аббасидского халифа стоили 500 тысяч дирхемов. Безумные траты производились и придворными чинами. Сын придворного врача, христианина Габриэля, летом в страшную жару принимал гостей в толстом парчевом кафтане, поверх которого был накинут еще плащ. Когда гости выразили свое удивление, он велел откинуть ковер на стене, и гости увидели, что из соседней комнаты были проделаны в стене отверстия, из которых шел ледяной воздух; рабы веерами гнали его на своего господина: соседняя комната была набита доверху снегом, привезенным с далеких гор!

О том, какова была расточительность самих халифов, интересно проследить по некоторым фактам, сообщаемым известным арабским сборником «Китаб аль Агани».

Знаменитый в то время певец Ибн Джами случайно научился от рабыни в Мекке одной понравившейся ему песне. Затем он отправился в Багдад. В пути он истратил все, что имел, но ему повезло в Багдаде: он какими-то путями пробрался во дворец халифа и попал в большую залу, часть которой была отделена занавесью. За занавесью сидел халиф, а в зале находился известный багдадский певец Ибрагим Маусили, услаждавший халифа своим пением. Ибн Джами заметил, что певец фальшивит и громко поправил его. Тогда присутствующие потребовали, чтобы он спел сам. Он исполнил лучшие свои песни, но слушатели заявили ему, что он поет песни не своего сочинения, а песни Ибн Джами. Тогда он признался, что он и есть Ибн Джами. Халиф потребовал, чтоб он спел что-нибудь новое, еще неизвестное; тогда он запел ту песню, которую слыхал в Мекке. Халифу она так понравилась, что он заставил повторить ее три раза и в награду подарил ему 300 тысяч дирхем.

Другой случай еще более поразителен. Халифу Га-рун аль Рашиду (отцу Мамуна) подарили однажды рабыню исключительной красоты и необыкновенного ума. Халиф в ее честь устроил празднество, на которое созвал и всех своих певиц. Когда его первая жена, Зобеида, бывшая в то же время его троюродной сестрой и гордившаяся своим происхождением, узнала это, она страстно вознегодовала, что он предпочитает ей какую-то рабыню. Она излила свое горе Олайе, сестре Гаруна, которая была известна умением сочинять песни и их исполнять. Олайя тут же сочинила песни, которую немедленно разучили рабыни Зобеиды; Зобеида с Олайей и рабынями (их была тысяча), разодетыми в самые роскошные одежды, ворвались в зал, где пировал Гарун, и спели ему новую песню. Он пришел в такой восторг, что тут же велел все деньги, бывшие в ту минуту в каЗне, принести и осыпать ими певиц. А денег в казне оказалось шесть миллионов дирхем.

Когда Мамун женился на Буран, дочери правителя Савада, иранца Хасана ибн Сагль, отец невесты устроил свадебное пиршество, продолжавшееся сорок дней: кормились как гости, так и прислуга их, а одних гребцов на лодках, привезших гостей, было несколько тысяч. Во время самой свадьбы присутствовавших женщин осыпали крупным жемчугом, а за парадным обедом гостям раздавали лоскутки бумаги, на которых было написано название имения или имя раба, которых хозяин дарил гостям. Но Мамун не остался в долгу. Он с излишком возместил тестю все понесенные им расходы, подарив ему годовой доход государства с провинций Фарс и Ахваз. А доход этот составлял 47 миллионов дирхем. И все эти миллионы, весь этот золотой поток шел в карманы купцов Багдада, Басры и других городов Савада, питая торговый капитал и придавая его оборотам громадный размах. Корабли, груженные произведениями Аравии, Ирака, Ахваза и других частей халифата, шли в Индию, где во многих прибрежных городах основались богатые мусульманские колонии. Оттуда плыли на Малак-ку, на Зондские острова, в Индо-Китай, в портовые города Южного Китая. Обратным рейсом они привозили в столицу ценные грузы: шелковые ткани из Китая, пряности и олово с Зондских островов, перец из южной Индии, ценные породы строевого леса из Индо-Китая, кокосовые орехи с Маледивских островов, драгоценные камни и жемчуг с Цейлона.

Сухим путем шли караваны из Индии вдоль берега Персидского залива, из Китая через степи Средней Азии, через горы Ирана, и все в Багдад. Сюда же привозили благовония, ладан, фимиам из южной Аравии. Тековое дерево для построек Савада, лишенного лесов, слоновая кость, черные рабы привозились морем из Абиссинии, из Занзибара. Из далекой Европы через Александрию или сирийские порты поступали шерстяные материи из Фландрии, оружие из Германии и Италии, строевой лес, особенно корабельный, и, главное, рабы, которых добрые христиане- итальянцы — покупали на римском рынке и перепродавали «неверным».

Предприимчивые арабы пускались в далекие северные страны для продажи товаров своей страны и закупки мехов и других ценных заморских продуктов, а также рабов. Мы видим их на Волге в царстве хазар и болгар, мы встречаем их на берегах Балтийского моря, в городах Германии и южной Франции.

Великолепные богослужебные одеяния пап, епископов и аббатов богатых монастырей Италии и других государств Европы были плодом кропотливого труда ремесленников Египта, Багдада, Ирана.

Пряности, перец, гвоздика, корица, шафран, мускатный орех, потребляемые в большом количестве богатыми феодалами Европы, попадали туда с Дальнего Востока, проходя через руки купцов Багдада, Басры и других городов Савада.

Богатства, которые наживались ими, были очень велики. Купцы, обладавшие состоянием в несколько миллионов дирхем, не были редкостью:

Не только торговля широко развернулась, мощный толчок получила и промышленность.

В те времена, конечно, не было фабрик и заводов, но в городах процветали ремесла. Многие иранские города еще в старину, до арабского завоевания, славились искусными ремесленниками в различных отраслях промышленности. Некоторые отрасли были созданы арабами. Однако отличительной чертой этой промышленности была работа на двор, на знать, выработка предметов роскоши. Деревня продолжала жить натуральным хозяйством и потреблять собственную продукцию. В городах классовое расслоение было очень резкое, были богатые зажиточные купцы, хозяева мастерских, и была беднота, перебивавшаяся со дня на день, которой было не до покупки промышленных товаров, кроме крайне необходимых.

Одной из наиболее видных отраслей промышленности в империи была стекольная. Арабы застали ее в цветущем виде в Сирии и ввели ее с успехом в Багдаде; выделывали эмалированное стекло, стеклянную посуду с инкрустацией из золота и серебра, литое стекло, из стекла делали фальшивый жемчуг. В Багдаде же выделывались великолепные лампы для мечетей, украшенные надписями, большей частью белые с голубой орнаментацией. Многие вазы были украшены выжженными на них фигурами. Вазы изготовлялись самых разнообразных форм.

Из железа выделывались изделия в самой Аравии, но главным центром производства был Иран, особенно южные его провинции, Керман и Фарс, где металлическая промышленность процветала до прихода арабой. Славились также железные изделия из Ферганы. Специальной отраслью железоделательной промышленности Аравии, а также Савада, была выделка оружия и панцырей. Особенно искусно выделывали панцыри и кольчуги, золоченые, покрытые шелковой материей, позолоченные шлемы и боевые палицы. Из стали выделывались зеркала, так как искусства выделывать их из стекла еще не знали.

Особенно процветала текстильная индустрия; сырьем служили хлопок, который возделывался в Саваде и южном Иране, шерсть, которую давали стада племен, кочевавших в Аравии, в Сирии, в степях Ирана и Средней Азии, а также в горах Табаристана, шелк из прикаспийских провинций, лен из Египта. Выделывались главным образом дорогие, тонкие ткани. Почти каждый город имел свою специальность. Один выделывал парчевые одежды, другой — прозрачные газовые материи, третий — атлас или бархат.

Все эти драгоценные ткани потреблялись в громадном количестве двором халифа, и не только для одежд его семьи и его челяди, численность которой доходила до многих тысяч, но особенно на подарки. Известно, что на Востоке и до сих пор существует обычай одаривать людей, которых хотят почтить, халатами и кафтанами. Этот обычай был уже в полном ходу при Аббасидах, и такие почетные одежды из парчи, из атласа и других дорогих тканей они раздавали во множестве а дни больших праздников, особенно в праздник нового года.

Дорогие материи шли не только на одежды, но и на обивку стен дворцов и на палатки; полы и тахты покрывались коврами, часто шелковыми. Ковровое производство было старинной отраслью промышленности в Иране, а усиленный спрос для двора и придворных в Багдаде довели его до высокой степени совершенства.

На высоком уровне стояло и ювелирное искусство, обработка драгоценных металлов. По моде того времени женщины носили золотые обручи на щиколотках, кольца на пальцах ног и тяжелые браслеты на руках и на шее.

Промышленность работала на роскошь двора и придворных. Торговля велась предметами роскоши для того же двора. Все миллионные доходы государства и высокопоставленных лиц уходили на эту роскошь. На производительные цели не тратилось ничего. Только первые Аббасиды — Мансур и сын его Махди — произвели некоторые затраты на улучшение искусственного орошения в Саваде, запущенного во время гражданской войны, низвергшей Оммайядов, но ведь Савад был самой драгоценной жемчужиной в их короне: из 400 миллионов дирхем дохода государства он приносил около ста. Другие провинции ничего не получали, из них только выкачивали ежегодно миллионы и ничего им за это не возвращали.

И потому весь расцвет торговли и промышленности, лишенных широкой потребительской базы, был призрачен, мог держаться только, пока растущие нищета и разорение провинций не иссушат золотого потока, пока провинции будут платить. А между тем уже во время расцвета халифата показывались грозные предвестники того, что золотой поток иссякает, что скоро провинции перестанут платить.

Если сравнить доходы государства во времена Мамуна с доходами его предшественников, видно ослабление платежеспособности населения. Если до Мамуна (775–786 гг.) весь доход составлял 411 миллионов дирхем, то при нем он спустился до 372 миллионов.

Необходимо отметить, что некоторые провинции уже вовсе перестали платить. Таковы были на крайнем западе провинции Ифрикия (северная Африка), на востоке Синд, т. е. завоеванная арабами северозападная часть Индии.

Если падение доходов большинства провинций свидетельствует об ослаблении платежеспособности населения, о росте нищеты и разорения, то прекращение поступлений с этих далеких окраин указывает на прямое ослабление мощи халифата: Ифрикия была отдана Гаруном в управление ибн Аглабу и закреплена за его потомством. Аглабисты номинально признавали верховную власть халифов: поминали их на пятничном богослужении и чеканили их имена на монетах, но во всем остальном были вполне независимы и при Мамуне никакой дани не присылали в Багдад, а халиф не имел достаточно силы, чтобы заставить их платить.

В Синде управление провинцией было захвачено эмирами, которые совершенно не считались с правлением халифа, не испрашивали даже у него утверждения в должности, а опирались исключительно на своих приверженцев. И тут халифы были бессильны заставить их подчиняться центральному правительству.

Северо-восточная окраина — Хорасан с входящим в него Мавераннахром и некоторыми собственно иранскими провинциями — была в дни Мамуна накануне полного отпадения от халифата; управление этими провинциями Мамун поручил своему лучшему генералу Тагиру ибн Хусейн. Вступив в должность, Тагир на первом же пятничном богослужении опустил поминание халифа, другими словами, об'явил себя независимым от него. Только внезапная смерть Тагира сохранила для халифата эти обширнейшие провинции. Преемники Тагира, его сыновья, которые были связаны с Багдадом крупными интересами, предпочли остаться в подчинении халифа и прислали ему договоренную дань; в остальном они правили областью совершенно самостоятельно: не испрашивая указаний из центра и не считаясь с его приказами.

Это отпадение окраин и все нараставшее бессилие халифата, не могущего держать в повиновении правителей провинций, было следствием падения военной мощи государства.

Арабы, когда покоряли Иран, имели чисто национальное войско, состоявшее из всех способных носить оружие мусульман; каждое племя выставляло то количество воинов, которое требовал халиф для того или другого похода. Кроме того были отдельные отряды добровольцев, шедшие в поход по собственному, желанию, движимые религиозными побуждениями, а чаще жаждой добычи или славы. Вся движимость побежденного врага, за вычетом одной пятой, шедшей в казну, поступала в добычу, подлежавшую разделу между победителями. Земли побежденных становились собственностью казны, и доходы с них делились между всеми мусульманами.

Второй халиф, фактический основатель государства, Омар, установил порядок распределения этих доходов: пенсии у него выплачивались до известной скале, больше всего получали ближайшие родственники Мохаммеда, его вдовы, сподвижники его, участвовавшие в первых его боях, затем ею сподвижники вообще, затем воины и, наконец, даже женщины, рабы-мусульмане, дети. Зато воины, выступившие в поход, должны были иметь собственное военное снаряжение. Добровольцам же, в случае их бедности, оказывалось пособие из особого фонда. Мало-помалу размеры пенсий изменялись; вдовы и сподвижники пророка умерли и были вычеркнуты из списков. Расходы на двор, на управление государством все росли и тем самым сокращали пенсионный фонд, который превратился в фонд жалованья всем способным носить оружие мусульманам, обязанным за то являться на военную службу по первому требованию.

При Оммайядах презрение арабов к покоренным, недоверие к их преданности исламу приводили к тому, что новообращенные иранцы устранялись от военной службы, пенсии им не выплачивались, а новообращенные сельчане возвращались обратно в их села, с выжженным клеймом на руке, где значилось наименование селения, чтобы они не могли впредь из него уходить. Войско снова сделалось чисто арабским. Арабские гарнизоны были размещены в важнейших городах покоренных провинций, как то: в Басре — у впадения Евфрата в залив, в Куфе — несколько выше по течению Евфрата; в Египте такой же лагерь был основан у развалин древнего Вавилона. Поселенные там воины жили в этих лагерях со своими семействами и, пока их не требовали в поход, занимались мирными делами, главным образом торговлей; капиталы у них были большие, благодаря громадной добыче, которая им досталась во время их походов. Военные лагери вскоре обратились в большие людные города с цветущей торговлей и промышленностью, Басра и Куфа стали центрами для всего Савада, лагерь при Вавилоне обратился в столицу Египта — Фостат, ныне именуемый Каиром.

По мере того, как росли торговля и промышленность в этих городах, жившие в нем арабы все более привыкали к мирной жизни, воинские подвиги теряли свой интерес, и они всеми силами старались уклониться от участия в походах. При Оммаядах дело доходило до открытого отказа от явки к набору, и железному правителю Савада, Хаджаджу, пришлось установить смертную казнь за неявку. Только такие драконовские меры давали возможность набрать достаточное количество воинов для задуманного похода.

До нас дошло стихотворение того времени, написанное Аша Хамданом, жителем Куфы, ярко характеризующее отношение к военному делу арабов, поглощенных мирными занятиями, и вскрывающее причины их отвращения к нему:

Так оплакивал свою судьбу потомок арабов, завоевавших полмира, горевал, что его призывают еще новые завоевания.

Нечего и говорить, что при Аббасидах все эти купцы и промышленники, ставшие миллионерами, решительно уклонялись от военного набора, уклонялись по всем провинциям, где арабы-колонисты предались мирным занятиям. Набирать из них войско становилось все труднее й труднее, Да и войны из них выходили плохие.

Сохранили свою боеспособность только арабы, размещенные. на малоазиатской границе с Византией. Развитие торговли было там невозможно; постоянно происходили пограничные столкновения, часто переходившие в набеги на соседние вражеские города. Тут воины получали повышенную плату, и всегда представлялась возможность заработать на грабеже византийских городов и селений.

Аббасиды, взошедшие на престол и победившие Оммайядов при помощи иранских масс, естественно, стали искать свою опору в войсках, набранных из народа, приведшего их к власти. Иранцам, обратившимся в ислам, они открывают широкий доступ в войска. Иранцы делаются военачальниками, иранцы, уроженцы Хорасана, составляют приближенную гвардию халифов. Но преданность хорасанцев халифату была более чем сомнительной. Они в свое время пошли под знамена Абу Муслима вовсе не из любви к дому Аббаса или дому Али, а из желания свергнуть ненавистное иго арабов. Разочарование, постигшее их, когда они увидели, что все осталось попрежнему, что платить приходится еще больше, чем прежде, не могло усилить их преданности престолу. Недавно обра- " тившиеся в мусульманство, не из убеждения, а из-за материальных выгод, они сохранили тесную связь со своими соплеменниками и в душе сочувствовали им, когда те восставали. Если хорасанские отряды халифа и были пригодны для подавления бунтов арабов, египтян, то для борьбы с иранскими мятежниками они были бесполезны.

Военная мощь халифата была на ущербе: арабы, жившие в городах, упорно уклонялось от набора в войска, арабская родовая знать, возглавлявшая племена арабов Сирии и Аравии, относилась к халифам враждебно: слишком она пострадала в дни Абу Муслима. Иранцы были ненадежны в случае борьбы с «внутренним врагом», с восстаниями иранских крестьян.

Недолго продолжался и союз буржуазии Савада с иранскими феодалами, служивший опорой престола Аббасидов. Слишком расходились их интересы. При той гипертрофии торговли предметами роскоши, при работе промышленности преимущественно на двор халифа интересы буржуазии Савада вполне удовлетворялись нахождением резиденции халифа в пределах Савада; для феодалов же, проживавших в большинстве в восточных провинциях Ирана, интерес сосредоточивался на перенесении столицы поближе к ним, в один из больших древних городов Хорасана — Мерв или Нишапур. Близость двора сулила им участие в золотом дожде, который не орошал их карманы, пока халифы жили в Багдаде.

Правда, иранские феодалы теперь занимали высокие посты, были визирями, придворными чинами, правителями провинций; но все они прекрасно чувствовали, что они держатся лишь милостью халифа, что их влияние не. имеет прочной базы в арабском Багдаде: другое дело, если бы халиф жил среди них, был в их руках Слишком памятна им была гибель «векиля (доверенного) дома Гашима» Абу Муслима, которого халиф Мансур, обязанный ему троном, завлек клятвами и обещаниями во дворец и велел убить, опасаясь его популярности. На глазах у всех еще была гибель рода Бармекидов, потомков верховного мобеда, которые были влиятельнейшими министрами при Ман-суре и Махди, а при Гаруне, который предавался только веселью и государственными делами не занимался, они вершили самовластно все дела. Один из Бармекидов, Яхья, был любимцем халифа, непременным участником его пирушек и забав. И в один прекрасный день по каким-то подозрениям, без всякого внешнего повода, Яхья был казнен, отец его и другие члены семьи были брошены в тюрьму, их имения конфискованы, потомки их обращены в нищих.

Какими милостями ни осыпали их халифы, иранцы, устроившиеся при дворе, чувствовали себя все же чужими в Багдаде; они ненавидели арабов и мечтали о том, чтобы изгнать их из Ирана и восстановить те времена, когда они были полными хозяевами в государстве.

Реакционные идеалы феодалов не могли быть в согласии с стремлениями буржуазии Савада и в других отношениях. Буржуазии нужна была мирная политика, безопасность торговли с иностранными государствами, уверенность, что сынов ее не возьмут в поход. Феодалы же рассчитывали на войны, которые сулили им командные посты в войсках, славу и добычу, а в случае завоевания новых территорий — земельные угодья.

Чем больше денег налоговый пресс выкачивал из провинций, тем больше нищали крестьяне, тем меньше оставалось на долю феодалов, между тем как рост доходов казны, создавая безумную роскошь двора, шел на пользу буржуазии Багдада и других городов Савада, поставлявшей предметы роскоши.

К началу IX века империю халифов охватило глубокое брожение. Не было области, не было класса, за исключением буржуазии Багдада и городов Савада, которые были бы довольны, которые не жаждали бы перемен.

На далекой западной окраине, в Мавритании и Ифрикии, барбары-кочевники стонали под игом арабов и терпели от них всяческие притеснения. В Египте канты — туземные земледельцы — были задавлены повинностями и барщиной. Недоволен был и торговый класс Александрии, преимущественно арабского происхождения. Его стремления сводились к тому, чтобы Александрия стала центром мировой торговли, чтобы индийские, китайские и малайские товары приходили к ним непосредственно с Дальнего Востока морским путем через Индийский океан и Красное море, а между тем Багдад, сам потреблявший, благодаря роскоши двора, громадные количества этих товаров, являлся главным притягательным центром для дальневосточной торговли, и товары шли уже из Багдада к берегам Средиземного моря и оттуда в Европу. В Аравии земледельцы Медины, предки которых создали арабское государство, пользовавшееся при первых халифах львиной долей из доходов халифата, теперь прозябали, забытые Аббасидами, получая лишь скудные подачки. Кочевые племена Неджда были также недовольны: наиболее активная часть их, завоевавшая богатейшие провинции Римской империи и все Иранское государство, ушла из Аравии, колонизовала завоеванные страны. Оставшиеся продолжали, как и до ислама, бродить по степям Аравии, ведя желкую полуголодную жизнь кочевников. Сирия, бывшая при Ом-майядах центром халифата, куда стекались все доходы государства, с сожалением вспоминала о прошлом. Тут все классы были враждебны Багдаду, начиная с земледельцев, которые прежде выгодно сбывали свою продукцию в столицу, Дамаск, и в другие расцветшие при Оммайядах сирийские города. В Иране нищало крестьянство под двойным гнетом арабского государства и своих крупных и мелких феодалов. А феодалы мечтали о низвержении арабского господства, о восстановлении древнеиранского царства. В городах Ирана был многочисленный класс искусных ремесленников, произведения которых не находили сбыта из-за обнищания страны.

И все это недовольство неустанно подогревалось, раздувалось пропагандой потомков Али.

Али сделался правителем после убийства халифа Отмана, происходившего из рода Оммайядов, представителя интересов арабской родовой знати, щедро раздававшего ей и государственные деньги, и государственные земли. Али, напротив, опирался на крестьянство Медины и на новообращенных мусульман из покоренных народов, отбирал у арабских главарей розданные Отманом земли, окружал себя выходцами из низших классов. После его убийства престол опять перешел к Оммайядам и начались гонения на детей и внуков Али. Когда в Иране началось движение против арабской знати и их ставленников — Оммайядов, Алиды принимали в ней участие рука об руку с Аб-басидами: ведь официальным лозунгом восстания было восстановление в правах на престол рода Мохам-меда, а они были ближе к мединскому пророку, чем Аббасы. Али был женат на дочери Мохаммеда, а сле-довательно, Алиды были прямыми потомками пророка, что давало уверенность, что халифами станут члены их рода. В этой борьбе за престол Алиды вынуждены были уступить место Аббасидам, так как материальные средства их были скудны. Сам Аббас, дядя Мохаммеда, был ростовщиком и оставил большое состояние, которое приумножили его дети, особенно один из его сыновей, — правитель Басры. Во времена Али он бежал в Мекку, захватив и всю кассу своей провинции: много миллионов дирхемов. Его потомки продолжали заботиться об увеличении своего богатства, и это богатство дало им возможность победить в состязании за престол Алидов, не сумевших накопить состояния, по большой части оставшихся бедняками. Аббасиды завладели престолом, а Алиды начали бороться против них, как прежде боролись против Оммайядов.

Потомство Али к началу IX века чрезвычайно размножилось, они рассеялись по всем областям империи, породнились с туземным населением, среди них встречались представители самых разнообразных классов, от нищих до землевладельцев, но больший-ство оставалось бедняками, особенно те, которые жили в Медине. Глухое брожение, которое происходило повсеместно в халифате перед воцарением Мамуна и развивалось во всех классах империи, было использовано Алидами.

В каждой области, внутри каждого класса области были свои Алиды, и их, прямых потомков пророка, с неоспоримыми правами на престол, недовольные избирали предводителями. В Аравии крестьянская беднота подняла в 762 году восстание и одного из потомков Али сделала халифом; одновременно брат его пробрался в Басру и поднял там городскую бедноту. Халиф Мансур с трудом подавил восстание и в Медине и в Басре и казнил многих Алидов. По сведениям историков, в Багдадском дворце была комната, в которой, как в музее, были собраны десятки голов потомков Мохаммеда. Однако одному из них удалось бежать из Медины; он пробрался на крайний запад, в Мавританию, где восставшие берберы сделали его своим вождем, и он стал главой самостоятельного государства, оторвавшегося от халифата.

У Алидов, живших в Иране, были связи с феодалами. Ремесленники иранских городов, особенно ара-бизированных, как Кум, Кашнар, имели своих Алидов, на которых возлагали надежды в борьбе за улучшение своей доли. Везде, где были недовольные, Алиды олицетворяли чаяния обиженных и угнетенных, везде шла широкая пропаганда в их пользу.

Пред лицом всех этих классовых и национальных противоречий, пред лицом ослабленной военной мощи халифата, пред лицом неустанной подпольной пропаганды, могущество халифата становилось призрачным. Халифат был несомненно колоссом, но колоссом на глиняных ногах.

После смерти Гаруна эти противоречия обострились настолько, что вызвали междоусобную войну из-за престола между детьми Гаруна, совершенно парализовавшую силы империи. Эта война дала Бабеку возможность не только поднять мятеж, но и укрепить свои позиции, зажечь пожар восстания по всему Азербайджану, не встречая нигде серьезного противодействия.

Впрочем и после прекращения междоусобной войны претендентов на престол, когда прочно и окончательно воцарился Мамун, обстановка благоприятствовала Бабеку. Халиф и по обстоятельствам времени и по своему окружению не был в состоянии дать энергичный отпор азербайджанскому восстанию. Свои силы ему приходилось затрачивать в других частях халифата.