2. Я ВИЖУ ЛЕТНИХ МАЛЬЧИКОВ...
1.
Я вижу летних мальчиков паденье:
Они оставят землю без плодов
И, золотую почву заморозив,
Из мерзлоты любовей извлекут
Себе девчонок, чтоб струей белесой
Забрызгать кучи переспелых яблок
В тепле глубинном зимнего теченья...
Да, мальчики, что сотканы из света
Застыли в том безумии, когда
Кипящий мед, и тот почти скисает!
Морозные их пальцы шарят в ульях,
Они тьмой и сомненьем кормят нервы.
Сигнальная луна - ноль в их пустотах -
На солнце нить сомненья застывает.
Я вижу, как в глубинах матерей
Руками распирают животы Они.
И ночи отделив от дней,
Там, пальцами расчетверяя тени
Луны и солнца, словно изнутри
Расписывают матки как пещеры,
И солнца нимб над ними все светлей...
Я вижу, как из них, потомков лета,
Какие-то мужчины вырастают
И, разрывая воздух, вылетают
Из той жары под пульс под ритм сердец.
Смотри, как бьется лето - пульс во льду!
У каждого из них свой личный праздник
Взорвется в горле для Любви и Света!
2.
Все времена просчитанного года
Наш вызов примут, или прочь уйдут
В звенящее неведомое нечто,
Где мы, звоня в одни и те же звезды,
Дотошны, словно смерть в ночи времен,
И языки колоколов черны.
Так сонный зимний человек звонит,
Но звон не сдует ни луну, ни ночь.
Мы отрицатели, шлём смерти вызов
От летней бабы, мускулистой жизни,
От судорог любовников в тот миг,
От тех прекрасных и еще не живших,
Тех слепо плавающих в море лона,
Засветим огонек шахтерской лампы:
Хоть чучело оттуда бы извлечь!
Мы летние, мы в вихрях всех ветров,
Зеленые мы, в водорослях зеленых,
Усилив шум морской, роняем птиц
И гоним, гоним вспененные волны
Приливами пустыню задушить,
Листву садов готовим для венков
И выше вскидываем мяч Вселенной.
Весной мы освящаем лбы омелой.
Восславим кровь и ягоды, прибьем
К деревьям развеселых джентльменов!
Здесь мышцы влагу от любви теряют,
Так преломи, как поцелуй, тот хлеб
Ничьей любви! И разгляди полярность
Всех детских обещаний непременно.
3.
Я вижу летних мальчиков паденье.
В личинке человека - пустота,
А эти мальчики все наполняют,
Я - некто вроде вашего отца.
Вы созданы из кремня и смолы
И, разглядев путей пересеченье,
Сплетаются, целуясь, полюса.
3. КОГДА ЗАСОВЫ ОТВОРИЛИСЬ
Когда засовы отворились,
И пальцы вдруг рассвободились,
Сорвали сумерек замки,
А губы засосали время,
Сглотнув сгущавшуюся темень
И море вкруг моей руки –
Вселенских океанов толща
Исчезла, и открылось тут же
Иссохшее морское дно,
Отправил я свое созданье
Обследовать мой шар с вихрами,
Пришитый нервами к душе.
И, сердце зарядив творенью,
Его согрели батареи,
Чтоб к свету путь ему открыть,
И звезды, обретая форму,
Отцовской магии остатки
В сне успели утопить.
Вот этот сон: могил доспехи,
И краб живой рыжеголовый,
И бельма саванов, и прах,
И мертвецы давно небритые,
И мухи над мешками крови,
И руны смерти на камнях
Заучены на память снами,
Что плавают над временами.
Саргассы замерших могил
Всех мертвецов, восставших к сроку,
К работе и к времен потоку,
Вернут, как Тот бы возвратил,
Кто сны над койками катает,
Тень и зародыш окормляет,
Так люди рыбок кормят, чтоб
Через цветы и зелень тени,
Презрев толпу пустых видений,
Смотрели словно в перископ.
Повешенный встает из ямы
С известкой. И жужжит упрямо
Пропеллеров прозрачный рой,
И кипарисовые люди
От пенья петуха иссохнут,
А сны глядящий под луной
Глупцам не зря стреляет в спину,
Тем, кто просторы сна покинул,
И лунных сосунков творит,
Когда засовы повернутся,
И сумерки в клубки свернутся!
И с материнским молоком,
Что гуще, чем песка сгущенье,
Отправил к свету я творенье,
Но был он кем-то усыплен,
Имел, как видно, кто-то виды
Украсть души моей флюиды,
Но остов формы сотворен!
Не спи, не спи, мой спящий кто-то,
В рассветном городе работай
Пусть свет зашторенный темней,
Но самый быстрый всадник все же
Сквозь сумрак штор прорваться сможет,
Миры развесив меж ветвей.
4. ПРОЦЕСС РАСКРУЧИВАНЬЯ НЕПОГОДЫ
Процесс раскручиванья непогоды
В глубинах сердца так суров:
Раскручиванье непогоды в венах
Всю влажность иссушает разом.
Ночь превратится в день, а червяков
Сожгут бесчисленные солнца крови.
Процесс, в глазу начавшийся, пророчит
Окостененье, слепоту. Из лона
Исходит смерть, по мере выхожденья
Оттуда жизни…
Тьма в непогоду глаз – неотделима
От света их. Так монотонно море
С упорством бьется о сухие скалы,
А семя, из которого растет
Лес лона, по вине безветрий сонных
Иссохло и пропало…
А непогода в мышцах и костях
То вдруг дождливая, то вновь сухая,
Невольно будит мысль о мертвецах,
О призраках, что мечутся, мелькая
Перед глазами…
Непогода в мире
Столкнет к лицу лицом
Фантомы. И малыш, которого любили,
В их тень двойную погружен. Луну
Вдувает в солнце непогодой черной,
Задергивающей наши шторы – поры,
И сердце возвращает наших мертвых…
5. ПОКА НЕ ПОСТУЧАЛСЯ В ПЛОТЬ Я
Пока не постучался в плоть я,
Был я аморфен, как вода,
Та, что у моего порога
Сформировала Иордан.
Руками жидкости в утробу
Я занесён на тот причал –
Таинственный племянник Мнеты
Сестры Отца, конец начал
Всех… – Был я глух к весне и лету,
Не знал ни солнца, ни луны.
Ни их имен: ведь я был – «это»:
Как след расплывшейся волны,
Как молоток дождя, которым
Отец взмахнул, скопленьем звезд
Свинцовых, собственным мотором
Туда заброшенным, пророс.
Я знал, что весть зимы бывает
Весельем, кинутым снежком,
А ветер, что во мне взвывает,
Он был влюблен в мою сестру,
Росою адской брызнул ветер,
Гоня по венам Рождество:
Еще не зачат я – но понял,
Что день от ночи отличим.
Еще не зачатый, на дыбе
Снов, знал я: лилии моих
Костей раскрылись и могли бы
Овеществить сложнейший шифр
Живого. Смертность платит плоть
За переход черты, где – Крест,
Костер, и печень Прометея,
И, как колючий хаос звезд –
Терновые переплетенья
В монады скрученных мозгов
Познали Вод и Слов смешенье,
И как бежит по венам кровь.
И жажду ощутило горло,
И сердце знало: есть любовь,
И голод брюха есть, и голод
Еще не высказанных слов,
Пока все не сгниет,
То было
Предмыслью о грядущей тьме:
Ведь смерть так явственно сквозила
В ошибках, в памяти, в дерьме,
А время подгоняло плетью
Всю сущность смертную, всю дурь:
Тонуть ли в море, жить ли, плыть ли
С толпой соленых авантюр?
В приливах, берега лишенных,
Я был богат, я богател,
И днями вин неразведенных
Весь устремлялся за предел!
Я сын людской, сын духа тоже,
Но так не стал аж до конца
Ни тем, ни тем: как плеть по коже
Меня хлестнула смерть отца.
Я смертен как порог молчанья:
Не зря холодные уста
Несли отцу в конце дыханья
Весть смерти от его Христа!
И ты, пред алтарем склоненный,
Ты пожалей в молитве тех,
Кто дух, чудесно воплощенный,
В плоть одевает, как в доспех,
И сколько раз опять – безмерно! –
Ее утробу предал Он
Тем, что от сущности бессмертной
Обычный смертный был рожден…
6. ТА СИЛА, ЧТО ЦВЕТЫ СКОЗЬ ЗЕЛЕНЬ ПОДОЖЖЕТ
Та сила, что цветы сквозь зелень подожжет
Творит и зелень юности моей.
Она и корни всех деревьев оборвет,
Да и меня разрушить норовит.
Ну, как я розе, согнутой ветрами,
Скажу, что та же лихорадка ветра
И мне сгибает юность? –
Ведь немота моя не разрешит!
Та сила, что сквозь скалы воду гонит,
Она же гонит красный мой поток,
Она ручьи живые иссушает, –
И речки вен как воск застынут, дайте срок!
Но как мой голос венам сообщит,
Что горные ручьи все тот же рот
Сосет?… Ведь немота не разрешит!
Рука, творящая в пруду водоворот,
Пески размешивающая в пустынях,
Она же крепко держит против ветра
Мой саван, парус мой, – и мачта не дрожит
Но как могу я палачу сказать,
Что и его скелет из моего же праха
Сформован?… Немота не разрешит!
А губы времени присасываются к фонтану.
И скапливается в лужицах любовь.
Сочится кровь, затягивает раны
Любви... Но как я шторму расскажу,
Что стрелки времени уже промчались
По циферблату звезд?… Ведь немота…
И я не в силах рассказать могиле
Влюбленного,
Что жадные, кишащие в ней черви,
Мой саван тоже обгрызают…
7. И ВОТ ОН НЕРВЫ НАПРЯГАЕТ
…И вот он нервы напрягает дико
Вдоль всей руки,
Чувствительной от кисти до плеча,
Высовывая голову, как призрак,
Сам опирается на крепкий столб-владыку,
Чей гордый поворот несет презренье...
Но нервы бедные подвластны голове,
И на бумаге, мучимой любовью,
Болят. Целую писаное слово
За непослушность, за тоску любви:
В нем отразился весь любовный голод,
Передающий боль пустой странице.
Он открывает бок. Он видит сердце
И, как по пляжу голая Венера,
Он движется вдоль плоти, развевая
Волос кроваво-рыжую копну.
Обещанного нет! Зато недаром
Невнятный, тайный жар мне уделен,
Он держит выключатель нервных токов,
Чтоб восхвалять грехи рождений и смертей,
И двух разбойников распятых. И жестоко
Царь голода меж них поникнет. Вот тогда –
Он спустит воду и погасит свет...
8. И ТАМ, ГДЕ ЛИК ТВОЙ БЫЛ ВОДОЙ
И там, где Лик Твой был водой,
Там веет лишь Твой дух сухой,
И не подымет взгляда
Тот, кто еще и не рожден,
Но житель водяной –тритон –
Сквозь соль земли, икру и корни
Проберется…
Там, где когда-то в зелень ив
Зеленые узлы воды
Волной накатывал прилив –
Зеленый акушер жестоко
Клал наземь влажные плоды,
Пути отрезав от истока.
В свой час невидимый прибой
Все водоросли любви волной
Окатывал, но влага исчезала,
Враждебно веял суховей,
Но с берега толпа детей, –
(Не тени ли твоих камней?) –
Всевластным криком призывала
Дельфинов из живых морей.
Твои ресницы, фараон, –
И не волшебство, и не сон
Их не сомкнут,
Пока магическая сила есть – начать с начала!
Прилив опять пригонит змей,
Твоя родильная постель
Создаст коралловую мель,
И снова расцветут кораллы,
Пока еще мы верим ей,
Творящей мощи всех морей!
9. ДА, ЕСЛИ Б ЭТО ТРЕНИЕ ЛЮБВИ
Да, если б это трение любви
Девчонка выкрала со мною вместе
Из клетки тех запретов подростковых,
Порвалась бы резинка связи с детством,
И если бы та красная струя,
Что льется из телящейся коровы,
Царапала бы бронхи легким смехом,
Тогда я не боялся б ни потопа,
Ни яблока, ни бунта мутной крови.
Пусть клетки скажут, кто мужик, кто баба.
Уронят сливу, словно пламя плоти,
И если волосы бы прорастали,
Как крылышки гермесовых сандалий,
И эти бедра, детские пока,
Чесались бы... ну, как у мужика.
Я не боялся бы ни топора,
Ни виселицы, ни креста войны.
Пусть пальцы скажут, кто я есть, рисуя
На стенке девочек и мужиков,
И я не убоюсь движений силы
Туда-сюда… И голодом подростка
Жар обнаженных нервов тренируя,
Не убоюсь чертей, зудящих в ляжках,
И той, рождающей людей, могилы.
Да, если б это трение любви,
Которое ничьих морщин не тронет,
Но и омолодить не сможет тоже,
Меня бы щекотало… Если б старость
Хранила мужество творить всегда,
Не убоялся б я походки крабьей,
И пены моря: пусть у ног любимых
Прибои мертвые рождают брызги,
И время охладится как вода!
Мир этот полу-дьявол, полу-я,
Наркотиком, дымящимся в девчонке,
Обкрутится вокруг ее бутона
И наконец-то выплеснет желанье,
Пока ж – сижу бессильно-стариковский,
И все селедки моря пахнут бабой,
А я сижу, смотрю на эти пальцы,
Куда-то уносящие дыханье…
Так это тренье, что меня щекочет, –
Игрушка обезьяны между ляжек?
Младенчество людского рода? Или
Предвестье мокрой и любовной тьмы?
И пусть грудь матери или любимой
Прекрасна, пусть мы в этом утопили
Свои шесть футов трущегося праха –
Но легкость смеха не постигнем мы.
Что это трение? Перышко по нервам?
Смерть по бумаге? Жаждущие губы?
Христос рождается уже в терновом
Венке под древом жизни? Смерть иссохнет,
Но шрифт – стигматы слов моих – начертан
Пером твоих волос Дождусь же дня,
И станет тренье взрослости и слова
В конце концов метафорой меня!
10. НАШИ ЕВНУХОВЫ СНЫ
1.
Беcплодны евнуховы наши сны в свете любви:
Сны по ногам мальчишек лупят:
Им простыни, как скрученные шарфы,
Ногами девичьими кажутся. Мальчишка хочет
То гладить, то в объятиях сжимать
Ночных невест, вдов, добытых из ночи.
А девочек задерганные сны
Оттенков цвета савана полны,
Они, едва закатится светило,
Свободны от болезней и смертей,
Оторваны от сломанных кроватью мужских костей:
Лебёдки полночи их вынут из могилы.
2.
Вот наше время: гангстер и его подружка,
Два плоских призрака. Любовь на пленке
В наш плотский взгляд хоть искорку огня
Несет, с полночной чушью раздуваясь.
Но чуть проектор кончил – их уносит
В дыру. И нет их на задворках дня.
Между юпитерами и нашими черепами
Отраженья ночных видений вертятся, вызывая дрожь,
Чтобы мы, глядя, как тени то целуются, то убивают,
Поверили в реальность и стрельбы, и объятий,
Влюбляясь в целлулоидную ложь.
3.
Так что ж такое мир?
Который из двух снов пойдет к чертям?
Как выпасть нам из сна?
Зады поднимет красноглазый зал –
Прочь, полотно крахмальное и тени,
Прочь, солнечный владыка сказочек Уэллса,
Ты лучше б из реальности сбежал!
Но глаз на фотокарточке женат,
И одевает он невесту в кожу
Нелепой кривобокой правды.
Сон высосал у спящих веру в то,
Что люди в саванах вновь оживут исправно!
4.
Вот это – мир: он лгущая похожесть,
Клочок материи, что рвется от движенья,
Любя, но сам оставшись нелюбимым,
Ведь сон выкидывает мертвых из мешков
И делает их прах зачем-то кем-то чтимым.
Поверь, что мир таков.
Мы прокричим рассветным петухом,
Отправим к черту мертвецов забытых,
И наши выстрелы легко собьют
Изображенья с кинолент. А там
Мы снова сможем приравняться к жизни:
Всем, кто останется, – цвести, любить и жить!
И слава нашим кочевым сердцам.
11. ОСОБЕННО, КОГДА ОКТЯБРЬСКИЙ ВЕТЕР
…Особенно, когда октябрьский ветер
Мне пальцами морозными взъерошит
Копну волос, и пойман хищным солнцем,
Под птичий крик я берегом бреду,
А тень моя, похожая на краба,
Вороний кашель слышит в сучьях сонных,
И вздрогнув, переполненное сердце
Всю кровь стихов расплещет на ходу –
Я заточен в словесную тюрьму,
Когда на горизонте, как деревья,
Бредут болтливые фигуры женщин,
А в парке – звездная возня детей…
И я творю стихи из буков звонких,
Из дуба басовитого, из корня
Терновника, или из этих древних
Соленых волн – из темных их речей.
И папоротник маятником бьется:
Раскрой мне этот нервный смысл времён,
Смысл диска, вспыхивающего рассветом,
Смысл флюгера, что стонет от ветров, –
И я опять стихи творю из пенья
Лужаек, шорохов травы осенней,
Из говорящего в ресницах ветра,
Да из вороньих криков и грехов.
Особенно когда октябрьский ветер…
И я творю стихи из заклинаний
Осенних паучков, холмов Уэллса,
Где репы желтые ерошат землю,
Из бессердечных слов, пустых страниц –
В химической крови всплывает ярость,
Я берегом морским иду и слышу
Опять невнятное галденье птиц.
12. ТЕБЯ ВЫСЛЕЖИВАЛО ВРЕМЯ
Тебя выслеживало время, как могила,
Гналось, ласкаясь и грозя косой,
Голубка, в катафалк запряженная в твой,
Любовь наверх по голой лестнице спешила
Под купол черепаший, и тогда
Настал портновский час: вот ножницы шагают.
О, дай мне робкому, дай сил средь робких сих.
Я без любви так наг! Бездомно я шатаюсь,
Ведь у меня украли лисий мой язык!
Портновский метр отмерил время!
О, Господа мои вы, голова и сердце,
Позвольте тощей восковой свечой
От мерзлых синяков души мне отогреться,
Забыть тот стук лопат, и – головою в детство!
От всех логичных мыслей прочь.
Ну как с моим лицом воскресным, школьным, постным,
С мишенью этих глаз, как будет мне дано?
Мне в куртке времени, смертельной и морозной,
Успеть ли в жизни мне замкнуться в женском «о»?
Или в смирительной могиле?
Вы, гложущие мозг, вы надо мною властны,
Морзянкою стуча по черепам камней,
Отчаянье в крови и веру в бабью влажность
Оставьте мне меж ног, и не мешайте ей
Средь евнухов собою стать…
О, глупость возраста! Куда скажи мне деться?
Над черепом любви вдруг с неба молоток!
Ты череп, ты герой, ты труп в ангаре детства,
Ты палке всё твердишь, мол не настал ей срок,
Так я и никогда…
Но радость, господа, без стука входит в двери,
И пусть железный крест мне поперек пути,
Ни деготь города, ни темный страх потери
Не помешают мне по щебню перейти
Через расплавленный смертельный…
Я восковую свечку в купол окунаю
(Так радость или прах маячит там в окне?),
Бутон Адама вскочит, продырявив саван,
Для сумрачной любви есть всюду место мне!
Сэр череп мой, вот где твоя судьба!
Конец всему придет. И эта башня тоже,
Как пирамиды слов, как дом ветров, падет.
Мяч пнут ногой. Окаменелость кожи,
Как ночью сцена опустевшая замрет
Без солнца…
Вы люди,– вечно сумасшедшие, – как люди.
Уистлеровым кашлем ветер заражен.
И Время-тление мчит за тобой по следу,
И ты, преследуемый топотом времен,
Отдашь за шулерство любви весь этот
Поцелуеупорный мир.
13. ОТ ЖАРА ПЕРВОЙ СТРАСТИ ДО ЧУМЫ
От жара первой страсти до чумы,
От нежной той секунды до пустых
Недель, потерянных когда-то в лоне,
От распускания бутона до
Мучения срезаемых цветов,
Был и слюнявчика зеленый возраст,
И рот, над коим голод был не властен:
Мир был един. Был – нечто ветровое.
Он окрещен был струйкой молока.
А небо и земля еще казались,
Прозрачным, обдуваемым ветрами,
Одним холмом. А солнце и луна –
Одним, еще не разделенным светом...
От первого следа босой ноги
К руке, копающейся в волосах,
И к чуду только слепленного слова,
От первой и невнятной тайны сердца,
От призрака, что вдруг предупреждал,
До самых первых изумлений плоти...
И солнце стало алым, а луна
Жемчужно-серой. А земля и небо
Сошлись и встретились, как две горы.
Все тело благоденствовало. Зубы
Росли и утверждались в крепких деснах.
Предощущение мужских семян
Светилось. Кровь благословляла сердце.
Четыре ветра, бывшие одним,
В моих ушах сияли светом звука
И звуком света надо мной кричали...
И множился, и желтым был песок.
И золотилась каждая песчинка,
И для другой выплевывала жизнь.
И зелен был поющий дом. Та слива
Все время в матери моей росла.
И мальчик тот, что свету на колени
Был ею выброшен из тьмы, возрос,
И стал прислушиваться к крику бедер.
И голос голода зудел в костях,
В ветрах и в солнце...
Я начал изучать людскую речь,
Чтоб в каменные идиомы мозга
Все очертанья мыслей загонять,
Чтоб оттенять и заново сшивать
Лоскутные образованья слов,
Оставленные мертвыми, которым
В их тесном и всегда безлунном акре
Тепло словесной ткани ни к чему...
Язык беспомощен: конец ему
От расползанья рака наступает,
И подпись червяка – небрежный крест.
Я выучил глаголы сильной воли
И собственную тайну заимел.
Смысл ночи бил меня по языку.
И все единое теперь звучало
Сплетеньями бесчисленных сознаний.
Из них одно лишь изрыгало суть.
Ведь только грудь давала жар любви.
У неба, разделенного с землей,
Я научился двойственности... Шар
Двойной, родительский, легко вращался,
И возникали партитуры слов.
Так тысячи разрозненных сознаний
Давали пищу новому бутону,
Который разветвлялся перед зреньем...
Сгущалась юность. Капли слез весны
Накапливаясь, растворялись в лете
И в безымянном множестве других
Времен того же года. Только солнце –
Единое, как манна на потребу,
Согретая и скормленная мне...
14. В НАЧАЛЕ - ТРИ ЛУЧА ОДНОЙ ЗВЕЗДЫ
В начале – три луча одной звезды,
Улыбка света на лице пустом,
Укорененье воздуха; а в нем –
Ветвящейся материи спираль,
И первосолнца круглый циферблат
Вращал неразделенно Рай и Ад.
В начале – бледное факсимиле
В три слога, как неясная улыбка,
Как оттиск на поверхности воды,
И отчеканивался лик луны;
Кровь, по кресту стекавшая в Грааль,
Оставила на облачке следы.
В начале пламя яркое взвило
Из искр – все бури, грозы и шторма,
Трехглазой, алой вспышкой расцвело
Над струями крутящихся морей;
Насосы-корни гнали в стебли трав
Масла таинственные из камней.
В начале было Слово. Было Слово.
Оно сквозь плотность световых лучей
Дыханием тумана и дождя
Все смыслы слов из бездны извлекло,
И расцвело само, переводя
Для сердца суть рождений и смертей.
В начале был незримый, тайный разум,
Отлившийся в мыслительный процесс,
Но до того, до разветвлений солнца,
До дрожи вен сплетенных – до всего
Кровь разнесла по всем потокам света
Корявые прообразы любви.
15. СВЕТ РАЗРАЗИТСЯ ТАМ, ГДЕ СОЛНЦА НЕ БЫВАЕТ
Свет разразится там, где солнца не бывает.
И там где моря нет –
Но есть приливы и отливы сердца,
И призраки в мозгу как светляки,
И все, что сотворил предвечный свет,
Сквозь плоть проходит там, где плоти нет:
Свеча меж бедер греет юность, греет семя,
Сжигая все, что возраст нам несет,
Там, где не всходит никакое семя,
Меж звезд раскручивается человечий плод.
Он ярче яблока, он свет свечи пронес
Сквозь мглу волос…
Рассвет – в полузакрытые глаза,
И кровь играет, как морской прибой,
От черепа до самых пальцев ног,
И вот во тьму врывается струей
Несдержанность небесного фонтана –
Улыбка, обращенная слезой.
В глазницах ночь, как черная луна, –
Тьма вдоль течения безвестных рек,
Но светом дня земля освещена,
Теплы пронизывающие ветра,
И зимняя одежда не нужна,
И завеси весны свисают с век…
Свет вспыхивает в тайных уголках,
Где мысли пахнут ранними дождями;
Там логика мертва. Там смысла нет,
Мысль пальцами не роется в словах,
Но тайны всей земли растут в глазах.
И кровь играет в солнечном сверканье,
И ширится над пустырем рассвет.
16. МНЕ МЫСЛИ ЦЕЛОВАЛ СОН
Мне мысли целовал
сон, друг мой сон,
Глаз сонно уронил слезу времен
И повернулся, как луна, ко мне.
Я рядом с двойником моим летел,
И в небо устремился, сбросив сон.
Вот так с земли удрал я нагишом,
Достиг другой земли, что дальше звезд,
Карабкаясь уступами стихий,
Рыдая в кронах вместе с двойником,
Но и оттуда я взлетел пером.
А в алтаре – мир моего отца:
«Да, мы ступаем по земле отца!»
Тут сонмы херувимов так нежны!
«А это? Это лишь людские сны:
Дунь – и они исчезнут...» А фантом
С глазами матери исчез, когда
Я сдул в постельки херувимов тех,
Но дунув, потерялся навсегда
Среди теней, что спят на облаках,
Не зная ничего о двойниках.
Но поднял голос воздух полный сил,
Вскарабкавшийся по ступенькам слов,
И записал я легкий сон звезды
Рукой и волоском на той земле:
Он легче был, чем отсветы воды,
Чем пробужденье в облаках миров.
И лестница Иакова росла,
Тянулась, приближаясь по часам,
К светилу. Каждая ступень ее
Мне и утраты, и любовь несла,
Ступенька, вновь ступенька. Шаг, другой...
И каждый дюйм ее в крови людской.
Ввысь очумелый старец лезет там,
И призрачный наряд не скинув с плеч,
Отцовский призрак влазит по дождям.
17. ПРИСНИЛОСЬ МНЕ В ПОТУ
Приснилось мне в поту мое возникновение.
Сквозь скорлупы могучее вращенье
Оно по тросам нервов через зрение
Как механическая мышца прорывалось.
Оно от складок плоти отходило,
От червовидных пальцев отделялось
Сквозь гвозди трав, сквозь медный облик солнц
Расплавивших ночного человека.
Наследник вен всеобжигающих, в которых
Еще есть капля дорогой любви,
Я этой сущностью моих костей
Весь унаследованный шар освоил
И путешествие (читай «стиха творенье»)
Сквозь человека (сущности ночной!)
Прошло на самых низких скоростях –
Так снилось мне мое возникновенье.
Я умер под шрапнелью в тот же час.
Мне вбили в марширующее сердце,
В зашитую дыру мой сгусток крови,
И смерть в наморднике, глотавшем газ.
И вот – вторая смерть. За ней холмы,
Тяжелый урожай болиголова,
Кровь ржавая и лезвия травы –
На ржавых трупах – объявляют снова
Еще одно сражение – за жизнь!
Всех мощью при своем втором рождении
Я поражал: скелет оделся плотью,
Пусть призрак гол, но мужеству плевать
На боль, возникшую уже вторично.
Приснилось мне мое возникновение:
Мой смертный пот два раза падал в море
Кормящее. И морю надоели
Рассолы слез Адамовых, и там,
Там – новый человек?– Ищу я солнце.
18. МОЙ МИР ПИРАМИДА
1.
Пол-сына есть отец, когда удвоен
Адам на корабле уже пустом,
Пол-сына – это мать, ныряльщик в завтра –
Рог похоти в молочном изобилии.
Гроза. Их тени движутся ритмично...
Так неожиданно рождение потом!
Пол-сына, вроде, все-таки замерзло,
Пока весна ржавея, пузырилась,
И семя с тенью бормотало глухо.
Пусть половина призраков замерзла –
Любовь взошла, и струйка молока,
Взлетев, забьет фонтаном из соска !
Обломки половинок бок о бок
Стучались в сон, толпясь среди морей
В приливах тьмы голов и пузырей,
И что-то пело в том начале мира.
Со смехом удалось ему и ей
Проткнуть в могиле спящего вампира.
Обломки, сшитые из лоскутов,
Вбежали на копытцах в мир ветров
Сквозь дикий лес, что полон омерзенья,
И в темноте засевший цианид
Враждебный таинству совокупленья
Извивами гадючьих кос грозит!
Каков цвет славы? Ну а смерти цвет ?
В игле дыру пробить и уколоть
Через наперсток палец необъятный
И бессловесный. Он еще не плоть,
Но, запинаясь, только зарожден,
Слепит глаза и сеет хаос он.
2.
Весь мир мой – пирамида. На соленых
И охристо-пустынных срезах лета
Рыдает эта мумия. В пеленах
Сгибается египетский доспех,
Но сквозь смолу скребусь я к звездной кости
И к солнцу ложному, что цвета крови.
Мой мир – тот кипарис и та долина…
Как снова сделать целой плоть под градом
Австрийского огня? Сквозь гром я слышу
Все барабаны мертвецов моих.
Кишки тех изрешеченных парней
Еще змеятся по холмам костей.
И крики – «Или, или, Савахвани!» –
За переправою на Иордане
Моя могила полита водой.
Из Арктики? Из тех морей. что к югу?
На гефсиманскую тюрьму в мой сад…
И все, кто отыскать меня хотят
По следу Азии – меня теряют.
А я уже в Уэллсе. Половинки
С копытцами качаются в прибоях
И в ракушках плутают. Враг рождений,
Чёрт с огненными вилами не даст
Понюхать пятки нового младенца,
Мешает сплетничать колоколам.
И вот скольжу я ангелом под небом.
Кто сдует смерть? А в чем вся слава цвета?
В совокупленье! Я вдуваю в вену
Невнятной смерти темное перо.
Младенец тайный, на волнах качаюсь.
…Качается, работая, бедро!
19. ВСЁ ВСЁ!
1.
Всё всё! Рычаг сухих миров.
Морская твердь – эпоха льдов.
Масла – во всем. Обломок лавы.
Город весны. И поворот
Цветка к земле, и колесо
Огня – вращенье городов.
Но как же, как же плоть моя?
Пустая пашня – бурой тенью.
Соски морей. Желёз явленье.
Всё, всё и всё. И плоть – в движенье,
Грех. Костный мозг. Возникновенье.
Вся плоть – рычаг сухих миров.
2.
Не бойся мира в час труда.
Не бойся сердца в клетке ребер
Стальных. Не бойся никогда
Химической и ровной крови,
Миров размалывающих и
Тяжелых топотов машинных,
Курка. Серпа... Тех искр старинных,
Что кремень сыплет в миг любви.
С ослиной челюстью Самсон.
Грех плоти знай! Запоры клеток
И серпоглазый ворон. Он
Тут заперт до скончанья света.
Рычаг всех рычагов. И это –
Торопит звуки граммофон.
Лицо любовника послушно,
А искры кремня сыплют стон.
3.
Всё, всё и всё. Миры мертвы.
И призрак с призраком сольется.
Тот, кто грядущим заражен,
Получит по пути из лона
Начала формы. А пока –
До первой капли молока –
Удар металла по живой
Моей ж плоти через шкуру.
На смертном круге квадратура
Миров, взорвавшихся травой.
Цвети, взаимопроникновенье
Людское! Спаренный бутон.
Свет из зенита вспламенен
Виденьем плоти. Продвиженье
Безвестных масел моря – ввысь.
В мирах любви огни сплелись.
Всё, всё и всё – одно цветенье.