В своем кресле, накрытом стерильной простыней, доктор Ромер ехал по коридору, ведущему в операционные палаты. В каждой операционной кипела активная работа. На нем были маска, халат и шапочка, как и у всех фигур, сгрудившихся вокруг лежавших под наркозом пациентов. Некоторые реципиенты прибыли теми же рейсами, что и предназначавшиеся для них органы.

Последние органы были баварского урожая. Их прибытие смягчило шок от известия, отправленного по факсу вашингтонским Координатором: Клингер погиб в автомобильной катастрофе. Полиция сообщила, что нанятая им машина потеряла управление, а последовавший пожар кремировал тело. Координатор предпринял все необходимые шаги, дабы убедиться, что полиция не слишком глубоко копнула в плане идентификации трупа.

Доктор Ромер развернулся, чтобы дать проехать каталке. Сестра по уходу и анестезиолог везли Пьера Саванта, могущественного главаря марсельской банды, который по приезде в клинику вел себя так агрессивно, что Крилл чуть было не отказался оперировать его. Теперь, накачанный седативными препаратами во время подготовки к пересадке почки, Савант тихонько храпел в пластиковую маску.

Доктор Ромер подождал, пока каталка въедет в операционную Крилла, а потом покатил дальше по коридору. Он остановился перед большой двустворчатой дверью, над которой горела светящаяся надпись: «Вход Только Для Сотрудников». Дверь слегка приоткрылась, а потом закрылась за ним. Инстинктивно он оглянулся на красную лампочку и монитор на стене, над дверью. Ни лампа, ни монитор не среагировали.

Свет здесь был тусклый, голоса персонала тихие, их шаги заглушались звукопоглощающим материалом пола и защитной крышей аппаратуры интенсивного ухода. Все подчинялось механическим и электронным шумам мониторов жизнеобеспечения и шипенью поднимающихся и опускающихся респираторов. Они были часовыми этого подземного царства, всегда на страже, готовые подать сигнал тревоги медсестрам, сидящим за столом в центре помещения. Стол в форме подковы загромождали экраны осциллоскопов. Каждый был связан с пациентом, лежавшим в одном из отдельных манежей, выстроившихся вдоль стен. В каждом манеже помещалась высокая кровать, облегчающая сестрам возможность визуального наблюдения. Правда, они в этом не нуждались: мониторы рассказывали все, что необходимо было знать.

Пока все медсестры продолжали изучать точки, бегущие по экранам, одна из них вскочила и поспешила к доктору Ромеру.

— Как у них дела, фройляйн Сац? — спросил он, взглянув на ее именную табличку: «Моника Сац». Она была из тех, кого недавно перевели из Трансплантационного центра «Дар Жизни».

— Никаких проблем, — бодро сказала она, глядя на него сквозь очки. — Правда, это сейчас здесь тихо. А через несколько часов станет оживленнее, чем на главном шоссе Тихоокеанского побережья.

Доктор Ромер кивнул, удивляясь, почему американцам всегда нужна точка отсчета.

— Возвращайтесь к вашим обязанностям, — официально произнес он и медленно покатил кресло вдоль манежей. Возле каждой кровати стояла обычная стойка с бутылочками и трубочками. В глазах некоторых пациентов отражался страх, когда они приходили в сознание. Но он не позволял делать ничего, что могло бы уменьшить их тревогу. Страх был частью процесса восстановления; когда он исчезнет сам по себе, пациент поймет, что выздоравливает.

Он остановился у одной из кроватей. Фунг, все еще не отошедший от наркоза после операции и упакованный в трубки и электроды, лежал неподвижно, как статуя. Рядом медсестра быстро проверяла бутылочки и трубку, тянущуюся от его рта к респиратору, большому квадратному ящику, издававшему ритмичное шипение — единственное подтверждение того, что Фунг еще жив.

Пока доктор Ромер разглядывал бутылочки, каждая из которых содержала жизнеобеспечивающий раствор, он заметил, что все жидкости вдруг легонько вздрогнули, словно кто-то невидимый одновременно тряхнул бутылочки. Он кинул быстрый взгляд на медсестру. Она была поглощена заполнением карты. Он посмотрел в сторону стола. Там тоже никто не заметил встряски. Он снова взглянул на бутылочки. Их содержимое больше не качалось. Дрожь земли была такая легкая, что он даже подумал, что ему померещилось. Однако он знал, что это не так — и испытал облегчение от того, что видел. Такая легкая дрожь означала лишь, что Природа приоткрыла предохранительный клапан.

Неожиданно красная лампа над дверью начала быстро мигать. По экрану рядом с ней поплыла мерцающая надпись: «Код номер один. Реанимационная Палата».

Моника Сац уже бежала к дверям, когда доктор Ромер остановил ее.

— Не оставляйте свой пост! И без вас есть кому справиться!

— Но это же остановка сердца. Все бегут!

— Вернитесь к вашим обязанностям.

С этими словами он быстро выехал из палаты. Он хотел посмотреть, как дежурная команда справляется с аварийной ситуацией. Он бегло прикинул, кто же пациент.

— Сколько длится остановка у О’Нейла? — требовательно спрашивал Крилл, когда доктор Ромер вкатился в реанимационную палату.

— Уже две минуты. Мы стали делать ручной массаж через двадцать секунд после того, как монитор начал мигать, — отозвалась одна из сестер.

Крилл зарычал. Он сидел в закусочной для хирургов, когда сигнал аварийной лампы оборвал его наслаждение чашкой кофе в перерыве между операциями.

Доктор Ромер поставил кресло так, чтобы не мешать аварийной команде, но все-таки достаточно близко, чтобы следить за каждым действием. Мистер О’Нейл — Сэм О’Нейл, признанный глава ирландской мафии в Бостоне — лежал, задрав вверх лицо, такое же белое, как щетка его волос. За время пребывания в клинике он продемонстрировал крайнюю степень хамства и невежества. Несколько медсестер отказались близко подходить к нему. В конце концов вмешался доктор Ромер и предупредил О’Нейла, что вернет его взнос и отошлет домой первым же рейсом, если тот не станет вести себя прилично.

Крилл взглянул на доктора Ромера.

— С ним все было нормально. Новое сердце качало отлично. И вдруг такое.

Он повернулся к остальным, быстро и спокойно продолжавшим свою работу.

— Давайте-ка сделаем ему еще разок. Поставьте на четыреста джоулей.

Одна из медсестер начала устанавливать прибор для электрошока, другая стала громко считать, глядя на свой ручной таймер.

— Две-сорок, — выкрикнула она, назвав чистое время с начала тревоги. Доктор Ромер знал, что у них осталось минуты три, и уж никак не больше четырех, до того момента, когда у О’Нейла возникнут необратимые нарушения мозга. И все же, несмотря на жесткий лимит времени, Крилл контролировал ситуацию с той же быстротой и в той же манере, какие он демонстрировал в своей операционной. Череда приказов продолжала четко срываться с его губ.

— Проверьте пульс в мошонке! Кто-нибудь, наберите десять кубиков эпинефрина 1:1000!

Ответные реакции были такими же быстрыми.

— Пульс слабый и прерывистый.

— Две-пятьдесят, — крикнула сестра с таймером.

— Готов! — сказала сестра у аппарата.

— Эпинефрин набран! — доложил один из врачей, прибежавших в реанимационную.

— Внимание всем! — Крилл взял два веслообразных электрода, присоединенных к установке, и приложил их к груди О’Нейла. — Отойти! — скомандовал он.

Все отступили на шаг от кровати. Крилл нажал кнопки на каждом электроде. Электрический разряд прошел по новому сердцу О’Нейла. Крилл поднял электроды. Тело продолжало корчиться в спазме, спина выгнулась дугой, а ноги затвердели, когда разряд пробил тело. Потом О’Нейл безжизненно рухнул на спину.

— Подзарядка! — на это уйдет девять секунд.

— Три минуты, — выкрикнула сестра.

— Эпинефрин! — скомандовал Крилл.

Врач протянул ему шприц с длинной иглой для сердца. Крилл нащупал просвет между ребрами О’Нейла. Он ввел четырехдюймовую иглу в полость грудной клетки, прямо в сердце, которое он только что пересадил. Оттянул немного поршень и, когда темнокрасная кровь устремилась вверх по иголке, быстро ввел стимулятор в сердце.

— Пульс? — спросил Крилл.

— Падает.

— Три-десять, — объявила сестра с таймером.

— Заряжен! — раздался голос сестры у аппарата для электрошока.

Крилл еще раз вверг О’Нейла в шок. И снова наблюдал, как его пациент безжизненно откинулся на спину.

— Подзарядка! — опять скомандовал Крилл. — Добавьте лигнокаин, пятьсот кубиков.

Врач достал стимулятор и ввел его в одну из внутривенных трубок.

Под монотонный голос сестры, отсчитывающей время их усилий, они продолжали делать все возможное, чтобы оживить главаря бостонских бандитов. О’Нейл получил вторую дозу эпинефрина и еще два шока. Когда считающая сестра объявила, что прошло шесть полных минут, Крилл отступил на шаг от кровати.

— Мертв.

Он мягко закрыл О’Нейлу глаза и посмотрел на остальных.

— Всем спасибо, — и повернулся к одному из врачей. — Отвезите его обратно в операционную и выясните, какие органы можно удалить.

Потом, стягивая перчатки, Крилл кивнул доктору Ромеру и медленно вышел из реанимационной палаты. Доктор Ромер следил за ним, а потом тоже покинул палату, когда аварийная команда покатила кровать обратно в операционную, чтобы начать удаление всех пригодных органов из тела.

В южной части острова, где жил персонал, вечеринки закончились как обычно — некоторые вернулись домой, другие отправились на виллу с «девочками для комфорта», как здесь называли привезенных бесплатных шлюх. Несколько парочек воспользовались кабинами вертолетов, стоящих у взлетной полосы.

Один из вертолетов облюбовал Моше Вейл. Он привел с собой светловолосую польку-шлюху, которая сопровождала Клингера в полете из Нью-Йорка. Прочитав ее доклад, Вейл решил, что она поможет ему наиболее приятным образом провести ночь.

Она сообщила, что зовут ее Руфь, и он улыбнулся: ну, если уж она еврейка, то это как свиная отбивная в кошерной мясной лавке. Но он принял это как признак ее желания доставить ему удовольствие. И она его доставила. Теперь, далеко за полночь, он был сыт и слегка пьян от бутылки текилы, которую они прикончили вдвоем. Секунду назад она вылезла из кабины, чтобы помочиться, и сразу же крикнула:

— Моше, Моше, пойди посмотри. Быстро!

Возбуждение в ее голосе заставило его подойти к дверце кабины. Она указывала за озеро.

— Посмотри, посмотри на небо!

Над горой Масая медленно и красиво вился пар, освещенный яркими розовыми отблесками.

— Красиво… Как красиво, — произнесла Руфь тем же тоном, каким говорила с ним после завершения любовного акта.

Он взглянул на нее и улыбнулся: она была похожа на ребенка — красивый, взрослый, распутный и совершенно порочный ребенок.

— Мне нравится смотреть, — сказала она, возбужденно хлопая в ладоши. — Так красиво!

На мгновение он тоже застыл, как завороженный — никогда раньше ему не приходилось видеть такого, — а потом спросил:

— Ты правда хотела бы пойти туда и взглянуть?

Она повернулась и уставилась на него.

— А разве можно?

Он ухмыльнулся.

— Запросто — на нашем волшебном ковре-самолете.

Она продолжала озадаченно смотреть на него.

— Я не понимать.

Он похлопал рукой по фюзеляжу вертолета.

— На этом.

Она смотрела не него круглыми от удивления глазами, все еще не веря.

— Ты умеешь летать на этом, Моше?

— Без проблем. Летал на таком в Бейруте.

— И мы полетим и посмотрим?

— Конечно, почему же нет?

Руфь взглянула на дорожку, ведущую к клинике.

— Доктор Ромер. Ему, наверно, не понравится…

— Он уже спит. И потом, мы можем слетать туда и обратно за несколько минут.

Ее глаза стали еще круглее.

— Ты сделать это? Для меня?

Она забралась в кабину, он кивнул ей на кресло второго пилота и велел пристегнуться ремнями.

— Я только один раз летать на вертолет, когда приехать на остров, — сказала Руфь.

— Может, на обратном пути повторишь свой подвиг. — Он подмигнул ей и представил себе предстоящие новые утехи. Она протянула руку и начала легонько массировать его ляжку.

— Может, я сделаю так, что ты немножко готов, Моше.

Он ухмыльнулся ей.

— Просто не убирай оттуда руку, и все.

— Без проблем, — хихикнула она.

Он включил двигатель и нажал кнопку пуска. Раздался глухой хлопающий звук, как от монеток в стиральной машине, а потом двигатель набрал полные обороты и корпус задрожал.

Руфь, пробормотав что-то по-польски, вцепилась в края своего кресла и крепко зажмурила глаза. Вейл усмехнулся: она и впрямь была ребенком. Он выждал, пока то нарастающий, то стихающий звук двигателя не превратился в ровный рев, а потом поднял машину в воздух. Они быстро взлетели.

Впереди на них неслась гора Масая. Полосы испарений поднимались в небо, пересекались друг с другом, образуя причудливые узоры, окрашенные в нежно-розовый цвет — отражения жерла вулкана.

— Хочешь посмотреть поближе? — спросил он, когда они пролетали над нижней частью склона.

— Это есть возможно?

— Я же сказал, все возможно, когда ты на моем волшебном ковре-самолете.

— Тогда мы смотреть, — решительно произнесла девушка.

Повинуясь управлению, вертолет ринулся вверх, как скоростной лифт, и очень скоро оказался над верхушкой. Здесь, наверху, свечение, вырывавшееся из глубины кратера, было ярче.

Руфь подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть.

— Видеть не так хорошо, — сказала она тоном разочарованной маленькой девочки.

— Сейчас мы это устроим. — Он направил вертолет прямо к горловине кратера.

— О-о, как красиво… Как здорово, — крикнула она, смеясь.

Действительно, красиво, подумал он. Как восход солнца над пустыней. Только здесь был их собственный восход — прямо посреди ночи. Он взглянул на Руфь: широко раскрытыми глазами она уставилась на это зрелище.

— Знаешь что, я разок перелечу через верхушку, и тогда ты посмотришь как следует.

Она кивнула, слишком завороженная зрелищем, чтобы отвечать.

Он направил вертолет через край горловины кратера. Неожиданно струя воздуха подбросила их на добрых пятьдесят футов. Он прибавил обороты и начал пересекать жерло вулкана.

Руфь рядом с ним прижала лицо к стеклу, глядя вниз.

— Как ад, — выдохнула она. — Ад на земле.

Далеко внизу под ними пузырилась красная лава.

— Ага. Ну, ладно…

Что-то произошло. Мгновение назад рычаг двигался свободно, теперь он застрял. Руль высоты не слушался. Винты замедляли вращение.

Руфь, прижимаясь лицом к стеклу, закричала:

— Не видеть! Не видеть!

Вулканический пепел! Он укрывал все вокруг. И тянул их… Упрямо тащил их вниз.

Руфь уже вопила во весь голос.

— Заткнись! — проорал он.

Ему нужно было больше силы. Больше подъема. Больше… всего!

Вертолет опустился ниже края горловины кратера.

Руфь завопила еще сильнее. Плексиглас лопался от жара, и кабина наполнилась противным запахом. Сера. Контрольный кабель руля высоты стал плавиться. Вейл едва мог дышать. Руфь тихо стонала. Бока кабины раскалились так, что до них нельзя было дотронуться. Плексиглас таял на глазах. Жар стал невыносим. Весь мир окрасился в ярко-красный цвет.

Вертолет коснулся кипящей лавы. На мгновение он застыл на ее поверхности, словно пузырящаяся, кипящая, плавящаяся жижа держала его. Потом медленно, страшно медленно вертолет погрузился в лаву и исчез.