В этот день северное солнце скрылось чуть раньше обычного, и сразу стало холодно. Соня Крэйтон ощутила холод, едва только вышла из своей «Лиры» и подошла к лимузину, поджидавшему ее на взлетной полосе стокгольмского аэропорта Арланда. Через сорок минут мороз еще раз быстро пробрался под ее шубу, когда она торопливо пересекала улицу, чтобы войти в квартиру на Стургатен.

Нилс уже ждал ее, бледный, как все шведы, и решительный. Она дала ему ключи от квартиры — знак какого-то непостижимого отказа от стыда. Он тут же провел ее в спальню, ее спальню. Их первый сеанс любви был почти беззвучным, пока у нее не вырвался вздох капитуляции, такой слабый, словно он донесся откуда-то из далекой степи. Когда он начал стонать от удовольствия и облегчения, она закрыла ему рот ладонью, и он укусил ее, оставив следы зубов на среднем и безымянном пальцах. Через некоторое время она вновь оседлала его, и на этот раз кровать сотрясалась от усилий того, кто желал утолить ее сексуальную одержимость. А после он неподвижно лежал рядом с ней, не говоря ни слова, но когда снова попытался ее приласкать, она встала с постели под предлогом того, что нальет им выпить; несмотря на месяцы воздержания, она по-прежнему не испытывала удовлетворения.

Соня протянула ему бокал с обезоруживающей улыбкой; он подвинулся, освобождая место на кровати, но она вместо того, чтобы улечься, подошла к высокому окну и, несмотря на тепло в комнате, ощутила первое дуновение рано наступившей зимы. Скоро задует ветер, с озера Моларен поднимется туман и наконец выпадет снег, укрывая все, кроме памяти.

Разглядывая свое отражение в оконном стекле, она снова подумала: я любила тебя. Я любила тебя, но ты предал все, во что я верила, чему доверялась, чего хотела — тогда и всегда. В явно прошедшем времени. Это причиняло самую острую боль — необходимость признать, что прошлое все еще здесь, в настоящем.

Это была первая квартира, которую она устроила для Элмера, обставила ее лучшей антикварной кожаной мебелью и украсила темно-зеленым ковром, который так ему нравился. Библиотека состояла из финансовых журналов — почти единственное, что он читал. Десятками способов она выражала свою любовь к нему. Вот почему еще сильнее ощущалось — и тогда и теперь — его предательство. Оно было здесь и тогда, в день, похожий на сегодняшний, когда он впервые привез ее.

Даже теперь Соня не могла заставить себя произнести это имя: она была или «шлюхой Элмера», или, когда возникала крайняя необходимость признать ее присутствие, Мадам. И то, и другое произносилось с одинаковым испепеляющим презрением.

Нилс настойчиво звал ее в постель.

— Подожди, — откликнулась она громким, равнодушным голосом, глядя на отраженную тень своего лица на фоне темнеющего неба. Здесь она стояла и той ночью, когда Элмер сообщил ей об этом, медленно прохаживаясь взад-вперед по комнате, подкрепляя слова короткими жестами своих бледных и нежных рук. Она не раз видела его таким и прежде, когда он улаживал какие-то дела, стараясь не казаться нетерпеливым, какими становятся мужчины к шестидесяти, когда начинают понимать, что времени у них осталось ровно столько, чтобы успеть устроить все дела, которые должны быть устроены. И он устраивал дело.

Она все еще не могла прийти в себя от его первого откровения о предательстве, шок был таким сильным, что у нее пропал голос, казалось, что сердце разорвалось, а грудь туго стянула какая-то плотная лента. А Элмер продолжал тихим ровным голосом объяснять, как теперь все будет. Он станет делить свое время между ними обеими. Он гарантирует, что она не пострадает в финансовом отношении, не будет также никаких публичных унижений и неожиданных столкновений.

За спиной бронзовые с позолотой часы пробили час. Их подарил ей Элмер в первую годовщину их свадьбы. Шесть годовщин спустя, когда он спокойно закончил перечень своих условий, ее первым побуждением было обвинить во всем себя. Я любила тебя, но недостаточно показывала это. Я никогда не понимала, что имеет для тебя значение. И только это чувство вины заставило ее принять его условия разрыва и дальнейших отношений.

Адвокаты уверяли, что она могла бы добиться гораздо лучших условий, но в ней теплилась надежда, что он когда-нибудь вернется. Вместо этого восемь месяцев спустя он явился сюда, бледный как никогда, и объявил, что хочет развода, собирается создать семью, чтобы родить наследника состояния Крэйтонов, которого не сумел дать их брак. Все, что он говорил, означало следующий шаг в том их договоре, с которым она уже согласилась.

Соня знала, что на сей раз это действительно ее вина: гинеколог говорил ей, что у нее тот редкий случай, где бессильна помочь даже новейшая технология искусственного осеменения. Но когда она отказалась дать ему развод, он спокойно посмотрел на нее и заговорил тоном, каким пользовался всегда, устраивая свои дела. Очень хорошо, его новая подруга все равно родит ему ребенка.

Подруга. Это было окончательное предательство. Когда-то он называл так ее. Моя подруга жизни, представлял он ее друзьям. Шлюха Элмера украла еще и ее титул.

Именно после того последнего визита Элмера она начала использовать эту квартиру как орудие мести, приводя в постель, которую когда-то делила с ним, череду мужчин, некоторых она едва знала. Один из них был здесь в ту ночь, когда Элмер умер на другом конце света — шесть лет назад. Врач, который позвонил ей, мягко объяснил, что не оказалось сердца для пересадки, которая могла бы спасти его. Она негромко рассмеялась в трубку, наверняка изумив и ошарашив врача.

— Ты простудишься там, — позвал ее Нилс. — И тебя могут увидеть.

— Мне не холодно. И никто меня не увидит. — От дыхания стекло стало запотевать. С озера на другой стороне парка прогудела сирена парохода. Над головой набирал высоту самолет, вылетевший из Арланды.

Шнапс вдруг приобрел привкус ружейного ствола, вот так же было после ее посещения гинеколога в Париже. Это случилось три месяца спустя после последнего визита Элмера. Она оделась для визита к врачу в скромную и солидную одежду, подходящую к такому случаю; она всегда проверялась раз в год. После осмотра гинеколог направил ее к своему коллеге в том же здании. Соня тут же поняла, что что-то не так, поскольку второй специалист принял ее незамедлительно. Когда он закончил осмотр, она поймала его взгляд, и ему пришлось сразу же перейти к делу. Рак зашел слишком далеко, чтоб можно было его оперировать. Ни химиотерапия, ни облучение не остановят процесс. Все, что он мог обещать, это что ее разновидность карциномы почти до самого конца не будет сопровождаться внешними признаками: ни потери веса, ни выпадения волос, ни посерения кожи. Что ж, если смерть неизбежна, она задает всего один вопрос: сколько у нее времени? Максимум год. Это случилось шесть месяцев назад, но даже сейчас признаков надвигающейся смерти почти не было. Ее тело лишь обрело стройность, как в годы самой ранней молодости. Кожа и волосы оставались здоровыми. Она вовсе не выглядела женщиной, которая не доживет до своего сорокапятилетия.

Наконец Соня отвернулась от окна и подошла к кровати, вытащив из ведерка со льдом бутылку.

— Еще выпьем, моя прелесть? — спросила она.

— И так уже слишком, — пробормотал Нилс.

Она улыбнулась: для шведа он слишком плохо переносил алкоголь. Это должно мешать в его работе в такие времена, как сейчас. Нилс был помощником директора Нобелевского фонда; присуждение премий состояло из бесконечных туров выпивки и закуски со служащими фонда. Она все еще улыбалась, загадочным образом не желая входить в его ритм. Ему хотелось секса, а ей была нужна информация — побольше узнать о звонке, о котором он обмолвился, когда она сообщила ему из аэропорта о своем приезде. То, что шлюха Элмера посетит нобелевскую церемонию, не было неожиданностью: она приезжала каждый год. Это был единственный случай, когда они оказывались в одном и том же месте. Но в том, что ей понадобилось звонить Олафу, было что-то новенькое. Соня начала наполнять свой бокал и спросила Нилса, чего хотела шлюха Элмера от графа Линдмана.

— Встречи с лауреатом этого года по медицине.

— Этим Иосифом Крамером, нейрохирургом? — Она издала тихий смешок, верный признак того, что слегка опьянела.

— Именно. Она хотела повидаться с ним до церемонии. Это, конечно, невозможно. Все, что директор мог сделать, это устроить короткую встречу после. Наши лауреаты… они здорово… нарасхват… — Нилс затих и закрыл глаза, а через секунду уже тихонько похрапывал.

Соня снова засмеялась и выпила свой шнапс. Чем больше она пила, тем отчаяннее отупевшие нервы молили о наркозе, который она была не в силах им дать. Но сейчас нужно заставить себя не тянуться больше к бутылке. Стоит начать, и не остановишься несколько дней. А ей нужно быть трезвой на приеме лауреатов, чтобы не унизиться прилюдно перед шлюхой Элмера. Вот это хуже смерти. И все же она поймала себя на том, что желала бы этого. Соня опять тихо рассмеялась — что со мной происходит?

В сотне миль от Шеннона «Боинг-747» с коротким интервалом получил две шифрованные радиограммы. Расшифровав тексты, машина, скрытая за приборной панелью, запечатала их в конверты, которые затем скользнули в корзину. Об их прибытии оповестил звуковой сигнал. Главный стюард самолета тут же извлек конверты. Хотя на них не стояло никаких имен, он знал, что они предназначены для глаз только одного человека на борту — Мадам.

Стюард прошел по мягко освещенному центральному проходу. Высокий и красивый, он был одет в ту же алую униформу, что и официанты в Малибу. Поначалу он чувствовал себя в этой одежде слегка неловко, но жалованье с лихвой компенсировало неудобство. Подойдя к апартаментам хозяйки, он постучался и вошел. Гостиная была пуста, звук двигателей превращался здесь в едва слышимый рокот. Даже Первый Самолет Военно-воздушных Сил — президентский, — на котором он служил раньше, не обладал такой звуконепроницаемостью. Он прошел к закрытой двери в спальню и просунул конверты в прорезь для почты, потом прижал ухо к двери. Изнутри не доносилось ни звука. Стюард повернулся и вышел.

Мягкий шорох упавших на ковер конвертов разбудил Мадам. Как всегда, она спала голая поверх одеяла на большой кровати. Она встала, подняла конверты и вернулась к кровати, присев на краешек, прежде чем распечатать их. Первое послание содержало краткое описание подробностей взрыва в Вашингтоне. В другом сообщалось, что Дитер Фогель благополучно прибыл во Франкфурт. Она смяла второе и сосредоточилась на первом известии.

Неожиданно Мадам услыхала свое собственное дыхание и почувствовала, как ее соски затвердели. Первый запах опасности всегда возбуждал ее, а теперь это было единственное, что еще могло возбудить. Импульсивно она принялась трогать свое тело, чтобы усилить, а потом удовлетворить болезненное напряжение в паху. Это было все, что ей осталось. Со стонами она начала двигаться в такт пульсирующей боли. Это все, что мне осталось!