ГИТЛЕР В ПРЕДСТАВЛЕНИИ ИСТОРИКОВ

Ни одно исследование психики Гитлера не было написано историками, обладавшими каким-либо объективным опытом или знанием того, что считается нормальным или может быть должным образом засвидетельствовано. Большинство исследований запутаны фрейдистами и неофрейдиетами и за редким исключением оказались беспомощной мешаниной бессмысленных описаний.

Английские историки, в частности, почти все потерпели неудачу в попытках найти решение проблемы. Вместо этого они пытались выработать так называемые «отвечающие здравому смыслу» утверждения о состоянии рассудка Гитлера. К сожалению, здравый смысл не компенсирует недостаток знаний о предмете.

Как утверждает Эй. Дж. Тейлор, Гитлер в действительности был нормальным человеком, традиционным немецким вождем, который был не «более жесток или неразборчив в средствах, чем любой современный государственный деятель», а его идеи были «рядовыми». Для Тейлора наиболее поразительной чертой характера Гитлера оказалось «его терпение».

Хью Тревор-Ропер, похоже, считал, что Гитлер в основном был нормален, но жесток — был кровожадным тираном. У историка было очень мало времени для анализа крайностей немецкого характера, позволивших появиться такому тирану. Он критикует то, что представляется ему германской тенденцией предаваться «туманной немецкой риторике», «расплывчатой метафизике» и «нордической глупости». Это может стать оправданной критикой нации, которая, потеряв самоуважение в 1918 году, пыталась на словах вновь обрести баланс, но такое поведение отнюдь не редкое явление в истории — или среди историков.

Не больше света проливают и сами германские историки. Покойный исследователь феномена Гитлера профессор Перси Эрнст Шрамм демонстрирует некоторую растерянность в отношении ответственности своего раздела истории. Будучи не в состоянии справиться с огромным количеством ненормальностей, проявляемых его предметом исследования, он приходит к весьма удобному выводу, что психиатрия и психология не могут определить, был ли Гитлер сумасшедшим или нормальным.

Карл Дитрих Брачер в своем капитальном исследовании о Гитлере приходит к выводу, что «бессмысленно обсуждать» умственное состояние фюрера. Это еще один пример, когда непрофессионал терпит полное поражение в попытке понять характер распада личности, пытаясь объяснить поведение Гитлера рациональными терминами нормального менталитета, не вдаваясь в эмоциональные глубины и причуды, которые могут вызвать распад личности.

Совершенно очевидно, что случай Гитлера показывает ограниченность традиционного исторического метода исследования. Хотя упомянутые выше историки высокомерно отказывались обращаться к проблеме умственного состояния Гитлера, историки меньшего масштаба с готовностью принимали на веру мрачные версии о его ненависти к отцу, следы орального и анального секса и другие фрейдистские фантазии, для того чтобы объяснить мотивы Гитлера.

Однако Гитлер слишком важный феномен, чтобы оставлять его без объяснений, и эти объяснения не нужно облекать в нелепые термины.

 

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ГИТЛЕРА

Гитлер происходил вовсе не из социально отверженных низов, как предполагают некоторые, а из нижних слоев среднего класса. Даже если его детстве прошло в бедности, это никак не объясняет его как личность. Тем не менее многое можно почерпнуть из того места в «Майн кампф», где Гитлер описывает сцену, когда заброшенная, озверевшая жена встречает пьяницу-мужа на глазах у детей.

«Когда он в конце концов заявляется домой... пьяный и грубый, но всегда без гроша в кармане, тогда да простит Бог за те сцены, которые за этим следуют. Я лично сотни раз бывал свидетелем таких сцен и с самого начала смотрел на это с отвращением и негодованием».

Когда вспоминаешь замкнутость юного Гитлера — вряд ли у него был хоть один близкий друг, —трудно представить себе, что он видел подобные сцены где-либо, кроме как в своем доме.

Продолжает Гитлер свой пассаж многозначительным предсказанием того, что произойдет:

«Да и все остальное, что слышал мальчик в своем доме, не способствовало его уважению к окружающим. Ничего хорошего, что рождало бы у него восприятие гуманности, ни одна установка не вызывала у него уважения; начиная с учителя и кончая главой государства, будь то религия или мораль, будь то государство или общество — все низвергалось испорченным сознанием в грязь самым отвратительным образом».

Все это можно было бы воспринимать как риторику, рассчитанную на то, чтобы вызвать сочувствие. К счастью, большинство детей, выросших в подобных семьях, не становятся чудовищами. Обстоятельства детства Гитлера могли бы как-то улучшить его отношение к миру, но, даже если такие безобразные сцены имели место, они сыграли весьма незначительную роль в формировании его личности.

Много выводов делалось из предположения, что у Г итлера было всего одно яичко. Однако единственное свидетельство этого исходит от советских медиков, проводивших вскрытие трупа, идентифицированного как труп Гитлера. Поскольку существует ряд неясностей по поводу идентификации этого трупа, было бы несколько опрометчиво основывать исследование психологической природы Гитлера на одном только этом «факте». Во всяком случае, большинство юношей, у которых имеется только одно яичко, отнюдь не испытывают психологического страдания по этому поводу, разве только некоторое смущение. Ни один нормальный мальчик не выказывал никаких психических отклонений из-за такого недостатка.

Тем не менее американцы, допрашивавшие после войны врачей Гитлера, были изумлены, узнав, что он ни за

что не соглашался показывать кому-нибудь свои гениталии. Даже «венеролог» доктор Морелл утверждал, что никогда не видел Гитлера, обнаженного ниже пояса. Позднее доктор фон Хассельбах говорил, что «Гитлер не показывал никому свое голое тело. Вероятно, его камердинер Эмиль Мауриц мог бы дать какую-то информацию о том, были ли половые органы Гитлера деформированы, —он намекал на это, когда мы были с ним вместе в заключении».

Единственный заслуживающий внимания фактор его юности, который мог сыграть существенную роль в проявившемся позднее крайнем антисемитизме Гитлера, — это вопрос о том, не был ли он сам на четверть евреем.

Единственным свидетельством раннего антисемитизма Гитлера являются неопубликованные воспоминания некоего Августа Кубичека, жившего в одной комнате с Гитлером в Вене, хранящиеся в Главном архиве Австрии в Линце. Из них мы узнаем, что в апреле 1908 года Гитлер вступил в антисемитское общество. Слухи о том, что в Гитлере, возможно, текла еврейская кровь, поддерживали промышленник и писатель Франц Тиссен и историк Ганс Йорген Келер, писавшие, что австрийский канцлер Доль-фус приказал австрийской полиции расследовать, не был ли Алоиз, отец Гитлера, незаконным сыном барона Ротшильда, в доме которого, как предполагается, служила мать Алоиза. Предполагается, что Гитлер приказал в 1934 году убить Дольфуса, чтобы добыть документы, питающие эти слухи, которые Дольфус грозил опубликовать. Однако прямых свидетельств этому нет.

Тем не менее отношение общества и в Австрии, и в Баварии, колыбели, из которой Гитлер начал свое восхождение, было резко антиеврейским, и родиться евреем означало конец политической карьеры любого человека. Даже возможность того, что в слухах есть какая-то доля правды, была бы смертельной для молодого Гитлера и его намечавшейся карьеры. (Мы являемся свидетелями жарких споров относительно происхождения русского политика Владимира Жириновского.)

Имеются свидетельства того, что не только генерал Уильям Донован, глава американской разведки, считал эти слухи достаточно серьезными и назначил поэтому собственное расследование, но и соперники Гитлера тоже вели поиски в этом направлении. Ирония судьбы заключается в том, что, когда шло расследование Донована, свое расследование вел и Генрих Гиммлер. По его поручению Готглоб Бергер собрал несколько первых донесений гестапо, которые в настоящее время наконец-то увидели свет. Эти донесения датированы 1935,1938,1941,1942,1943 и 1944-м годами, свидетельствуя о незатухающем интересе к этой проблеме в закулисной борьбе за власть в Третьем рейхе.

Таким образом, происхождение Гитлера приоткрывает один-единственный возможный источник беспокойства, влиявший на его поведение в молодости, — страх оказаться евреем. Страх этот был чисто прагматическим: быть евреем значило лишиться права заниматься политической деятельностью. Нет никаких свидетельств того, что Гитлер был еще каким-то иным образом травмирован антисемитизмом, и одно только это нельзя представлять в качестве объяснения характера Гитлера.

 

ПОВЕДЕНИЕ ГИТЛЕРА

Мы можем заглянуть в личность Гитлера, основываясь на свидетельствах людей, знавших его на различных этапах его карьеры. Проблемы с этими свидетельствами заключаются в том, что они зачастую написаны задним числом и людьми, у которых имелись все основания выстраивать свои версии того, что происходило, с тем чтобы оправдать собственные поступки. Даже здравомыслящий министр вооружений Альберт Шпеер скрывает свои амбиции, ссылаясь на то, что над ним довлел магнетизм Гитлера. Он категорически, хотя и весьма неубедительно, отрицает, что фюрер не проявлял бы свой магнетизм столь успешно, если бы не обладал властью награждать, что становится совершенно очевидным из того, как подхалимничал сам Шпеер.

Тем не менее Шпеер дает непосредственное и очень важное описание того, насколько груба и недоразвита была повседневная речь Гитлера. Она была почти на уровне школьника. Незаконченные фразы, вспышки угроз почти всегда по одним и тем же поводам, использование одних и тех же выражений: «Я врежу ему», «Я с ним расправлюсь», « Я собственными руками всажу пулю ему в голову», «Я растопчу его», — таковы были обычные его словечки в адрес враждебных ему людей, но, надо полагать, что только задним числом Шпеер мог характеризовать такие чувства как «чрезмерные и лишенные смысла». Когда же дела шли хорошо, речь Гитлера характеризовалась словами и фразами, демонстрирующими его силу духа и решимость: «абсолютно», «непоколебимо», «железная настойчивость» и тому подобные выражения, которые всегда сопровождались резкими жестами.

Шпеер отмечал также, что Гитлер избегал обычных мирных разговоров. «Оглядываясь назад, я думаю, что это его черта заставляла большинство его знакомых чувствовать себя стесненно. Думаю, я понимал, что это странность, я знал, что он человек сверхъестественный, я просто не хотел признаваться себе в этом».

Свидетельства тех, кто знал Гитлера в начале его карьеры и чьи отзывы были записаны в те времена, к сожалению, тоже дают искаженную картину, ибо они были написаны и содержали критику в адрес Гитлера или впечатления о нем, когда их авторы разошлись с ним или пострадали от него. Тем не менее ранние свидетельства нацистов— соперников Гитлера Эрнста Рема и Отто Штрассера, а также самозваного руководителя отдела по общению с иностранной прессой Пуци Ханфштенгла остаются бесценными, тем более имея в виду скудость других критических оценок.

По воспоминаниям и Рема и Штрассера, Гитлер питал такое отвращение к критике, что убегал с любых совещаний, где хоть как-то оспаривалась его точка зрения. Примечательно, что Гитлер терпеть не мог встреч с промышленниками, которые отличались самоуверенностью, которую давали большие деньги, самоуверенностью, мешающей стремлению Г итлера быть главным действующим лицом на любой сцене. Штрассер утверждает, что это было результатом того, что Гитлеру не хватало апломба и уверенное! и в себе; он не терпел, когда оказывался не главным специалистом в вопросе, который обсуждался. Более того, он очень болезненно относился к своему скромному происхождению и к тому, что малообразован. Всю свою жизнь Гитлер поносил интеллектуалов, осуждая «чересчур образованных людей, набитых знаниями и интеллектом, но у которых отсутствует хоть один основной инстинкт».

И в этом он стал настолько несговорчив, что его советники быстро научились не высовываться со своей эрудицией. Умственный уровень этих советников соответственно снижался. Они вынуждены были выслушивать обычные суждения Гитлера об этих «наілых негодяях, которые всегда знают все лучше всех», или еще более откровенное: «Интеллект вырос на почве аристократии и стал болезнью»

На Гитлера большее впечатление производили люди с умом, приносившим моментальную выгоду. В 20-х годах человек, обладавший таким талантом, произвел на Гитлера такое впечатление, что он стал брать у него уроки публичных выступлений. Человек этот, по фамилии Хануссен, был к тому же астрологом и предсказателем будущего, короче говоря, мошенником. По воспоминаниям Штрассера, Хануссен научил Гитлера тому, как важно театрально выглядеть на сцене политических собраний, чтобы добиться максимального эффекта. Хануссен отстаивал также идею пробуждения мистицизма, необходимого для овладения германской душой.

Взрослому человеку, тем более не немцу по национальности, трудно слушать записи «речей Гитлера», не изумляясь при этом тому, какой эффект эти речи производили на аудиторию тех лет. Фразы были построены, речи длинны, в них сплошные повторы, так что читать их очень трудно, и тем не менее они сильно воздействовали на немецких слушателей. Для скептически настроенного внешнего мира, где циничные репортеры сообщали об этом феномене в сжатых недоуменных фразах, подобное явление оставалось необъяснимым. Журнал «Ньюсуик» писал, что «женщины падают в обморок, когда он с побагровевшим от напряжения лицом наклоняется к аудитории». Журналистка Джэнет Фланнер отмечала: «Его красноречие заключалось в распущенном галстуке, прилипшей ко лбу челке, остекленевших глазах — он походил на загипнотизированного человека, выкрикивавшего свою речь в исступлении». Расположение людей на сцене, сосредоточенность, восприятие аудитории, стремившейся услышать то, что она жаждала услышать, готовой поддаться массовой истерии, в значительной мере объясняют этот феномен, но не совсем. Другим фактором являлась «отличимость» Гитлера. Промышленник и политик из Восточной Пруссии Герман Раушиинг писал: «Каждый, кто сталкивался с этим человеком лицом к лицу, обращал внимание на его рассеянный взгляд, пустой и холодный, глаза казались жесткими и смотрящими куда-то вдаль, каждый ощущал, что человек этот странный, ненормальный». Адъютант Герхард Болдт вспоминал за несколько месяцев до конца «непередаваемый, мерцающий его взгляд, который одновременно потрясал и выглядел совершенно неестественным». Даже сам Гитлер упоминал, что люди считали его ненормальным: «Они всегда говорили, что я безумен».

«Отличимость» была фактором, который имелся и у Муссолини, но в его случае это проявлялось в смехотворном позировании и напыщенности, в сочетании с театральным запрокидыванием головы, которое угрожало свернуть ему шею, но подчеркивало его любимый характерный атрибут — подбородок.

У Гитлера не было такого выдающегося вперед подбородка, и по сравнению с Муссолини он выглядел не столь комичным. Тем не менее кинохроника того времени демонстрирует его чудовищную, абсурдную поглощенность собой — вряд ли это было естественное поведение. Плечи всегда расправлены, грудь вперед, руки перед собой, кисти постоянно вращаются, вызывая представление о человеке, собирающемся взлететь. Многие его телодвижения выглядели смешными, напыщенными, неуместными. Частенько его походка и принимаемые позы напоминали одного из героев диснеевских мультфильмов. И тем не менее аудитории они нравились — их воспринимали как признак решительности. Однако у Гитлера бывали и моменты неуверенности — он начинал сомневаться, является ли в действительности такой великой фигурой. В кадрах ранней кинохроники и в более редких фильмах последних лет легко заметить эту неуверенность: неуверенные движения рук, вытянутые вперед ладони, как это обычно делают женщины, и взгляд, о котором говорил Раушнинг.

Этот взгляд вызывал у врачей чувство неловкости, поскольку, как отмечал Раушнинг, это был странный взгляд — не взгляд нормального человека. Необычность этого взгляда становилась особенно очевидной, по словам Шпеера, когда Гитлер нападал на кого-то. Шпеер отмечал также, что речь Гитлера страдала недостатками, и Шпеер считал, что это выдает степень неуверенности Гитлера в себе: «Гитлер часто повторял одну и ту же фразу три или четыре раза, то и дело обрывая себя и возвращаясь к начатому в одних и тех же словах, особенно когда он сердился или был в дурном настроении». Тем не менее:

«Он был мастером повторений и изматывающих монологов. Никто из нас не осмеливался прервать или подсказать, и горе было тому, кто по глупости своей решался на такое. Оглядываясь на прошлое, я думаю, что именно мы, его приближенные, про которых он знал, что мы ждем каждого его слова, хотели, чтобы все его изречения были великими, в то время как иногда они были просто бессвязными».

Взгляд Гитлера многократно использовал Геббельс в многочисленных тщательно срежиссированных фотографиях, чтобы упрочить мнение, что фюрер все видит, что его взгляд проникает в душу. Фотографии отбирались очень вдумчиво, потому что, хотя Раушнинг находил глаза Гитлера безжизненными и затуманенными, многие кадры кинохроники демонстрируют его мрачный взгляд. Совершенно очевидно, что это связано с характерными ограничениями движений головы, словно Гитлер страдал от сдвига шейных позвонков, его голова слегка наклонена вперед, а взгляд устремлен куда-то вверх. Даже допуская, что он сознательно принимал мелодраматические позы, тело его выдает заболевание паранойей — выражает типичную для шизофреников и схожих психопатических больных конфигурацию, которая весьма редко встречается у полностью нормальных индивидуумов.

Весьма рано, в 30-х годах, Гитлер высказывал сам о себе публично мнение, которое никак нельзя считать нормальным. Мартин Фуш сообщал, что Гитлер в Берхтесга-дене спросил австрийского политика Курта фон Шушни-га: «Вы осознаете, что находитесь сейчас в обществе величайшего немца всех времен?» И сам же ответил: «Мне не требуется ваше подтверждение моей убежденности в моем историческом величии».

К этому времени Гитлер уже думал о себе как о Мессии, призванном очистить землю, как о гневном Иисусе, призванном осуществить Бессмертную Миссию. Задуманный им мавзолей, подходящий для такого великого императора, выглядел не менее грандиозно, чем пирамиды фараонов, но он, правда, казался бы несколько неуместным в Европе, непривычной к такой пышности. Такая концепция исторического бессмертия выглядела бы составной частью мифа, если бы ее не распространял сам Гитлер и высказывал это как свое собственное, выношенное мнение.

Большинство людей, одержимых подобными убеждениями, сталкиваясь с действительностью, как ее воспринимают окружающие, быстро оказываются в больших, специально для этого построенных зданиях, где их стараются спасти от их же мании. Однако это была не просто мания, это стало частью необычного общественного сознания, поощряемой эйфорией власти. Если бы Гитлер выиграл войну, такие идеи могли бы обрести более конкретные формы вне зависимости от того, чего они стоили.

В нацистской Германии каждое грандиозное предложение фюрера встречалось не каменным молчанием или смущением, а одобрением, согласием и даже восторгом. Такие идеи смущали бы даже самых упрямых шизофреников — хотя, как мы убедимся, Гитлер не вполне подходил под это определение, — но он без всякого труда согласился бы облечь себя в тогу величия, предлагаемую ему льстецами.

Заняв место вождя, окруженного придворными подхалимами, Гитлер стал обращаться к оппозиции с тирадами, произнося которые он весь сотрясался от ярости. Это вселяло ужас как в тех, кому была обращена эта тирада, так и в посторонних, опасавшихся быть обвиненными в симпатиях к его противникам. В результате создавалось впечатление, что оппозиция уже уничтожена, а те, кто решался на сопротивление, отказались от дальнейших действий.

Раушнинг считал этот феномен хитростью — «технической уловкой, с помощью которой он повергал в смятение всех окружающих хорошо поставленными приступами ярости и тем самым приводил их к послушанию».

Карл фон Виганд сообщал, что среди гитлеровского штаба существовало негласное соглашение: «Бога ради, не возбуждайте фюрера», — а это означало: «Не приносите ему дурных вестей». Предположение, что приступы ярости были заранее отрепетированы, подкрепляется тем, что на ранней стадии политической карьеры Гитлера такие приступы ярости случались редко.

Говорили, что в исключительно трудных обстоятельствах Гитлер предлагал покончить с собой, но к этим сообщениям следует подходить с осторожностью, поскольку, к сожалению, эти его предложения всегда отвергались. Первое такое предложение со стороны Гитлера имело место в 1923 году в доме Ханфштангля после провала путча, в ходе которого Гитлер хотел захватить контроль над правительством Баварии; второй раз — во время последовавшего за этим провалом пребывания Гитлера в тюрьме Ландсберг. Говорят, что угроза покончить с собой была повторена после странной смерти его племянницы Гели в 1930 году, и снова в 1932 году в ответ на попытки Штрассера расколоть партию. В 1933 году Гитлер опять угрожал покончить жизнь самоубийством, если его не назначат канцлером, и еще раз в 1936 году в истерическом припадке, сопровождающимся опять же угрозами покончить с собой, если сорвется оккупация Рейнской области.

Подобные незрелые, часто повторяющиеся жесты, как правило, делаются в надежде привлечь к себе внимание и, даже когда они сопровождаются физическими попытками, почти всегда оказываются безуспешными. В начале жизни такие эмоциональные срывы часто сопровождаются истерическим параличом или чем-то вроде того. В случае с Гитлером имел место не вполне достоверный эпизод с временной слепотой, но он мог быть отнесен к скрытой истерии.

В равной степени представляют интерес приступы депрессии у Гитлера, о которых говорил Рейнгольд Ханти, бродяга, проживавший однажды вместе с Гитлером: «Я больше никогда не видел такой беспомощности и отчаяния». Но описания этих приступов страдают отсутствием ясности и клинических показаний, как и предположения Ханса Менда о приступах депрессии у Гитлера, когда они служили вместе во время Первой мировой войны.

Эти случаи депрессии так интересуют психиатров потому, что диагноз депрессии может означать шизофреническое состояние. Существует много типов депрессий, и один из интригующих аспектов жизни Гитлера, с которым сталкиваются и историки, и психиатры, состоит в том, что даже теперь очень мало известно о так называемом закрытом периоде его жизни — до двадцати лет и несколько позже, — когда он мог страдать от депрессии, а окружающие не обращали на это внимания.

О пребывании Гитлера в Вене и Мюнхене в период его возмужания известно, но весьма мало известно о нем самом, за исключением того, что он был вялым, слонялся без воякой цели и первое время жил на доставшееся ему маленькое наследство, а когда промотал его, то изворачивался как мог. Мы знаем, что он чрезвычайно болезненно относился к тому, чтобы хоть кто-нибудь знал о его прошлом, — настолько, что историки, например, Иоахим Фест, утверждают, что в 1938 году Гитлер приказал выследить Рейнгольда Ханиша и убить его, потому что тот слишком много знал.

В 60-е годы стали доступны документы, пролившие свет на другой неизвестный аспект юности Гитлера. Совершенно очевидно, что он уклонялся от воинской службы во время Первой мировой войны, в связи с чем его разыскивала полиция. Гитлер уехал из Вены и перебрался в Мюнхен, где зарегистрировался как лицо без гражданства, чтобы его не схватила австрийская полиция, пока он не решит вступить в армию. Если бы тогда Гитлера поймали и арестовали, его будущая карьера никогда бы не состоялась. Впоследствии в «Майн кампф» Гитлер фальсифицировал дату своего отъезда из Вены: в действительности он покинул этот город весной 1913 года, а не в 1912-м, как он утверждал. В марте 1938 года Гитлер лично занялся отчаянными поисками этих документов — безрезультатно.

Похоже, что у Гитлера в юности было многое, что мото вызывать депрессию, но эта депрессия была замечена некоторыми его современниками, как утверждали они после окончания Второй мировой войны, и она могла предполагать некоторую ненормальность, нечто большее, чем угрюмость. Все, что можно сказать с какой-то степенью уверенности, это то, что для молодого человека, только перешагнувшего свое двадцатилетие, страдать от явной депрессии уже само по себе ненормально — возможно, это было предвестием более серьезного умственного заболевания.

Существуют и другие стороны характера Гитлера, которые заинтересовали психиатров и привлекли к себе наибольшее внимание, особенно со стороны прессы.

И первое — это сексуальная жизнь Гитлера. Эта проблема имеет малое, а то и вообще никакого отношения к его нормальности. Шизофреники и психопаты не испытывают заметных трудностей с зачинанием детей, а так как все еще нет общего консенсуса в вопросе о том, что считать сексуально нормальным, а что сексуально ненормальным, остается только строить догадки о сексуальных наклонностях Гитлера при почти полном отсутствии каких-либо свидетельств из первых рук. Все сказки о гомосексуальных наклонностях Гитлера основывались только на слухах, а эти слухи распространялись клеветниками.

Тем не менее мы знаем, что в отношении Гитлера к мужчинам всегда отсутствовала теплота, а в последние месяцы его жизни стало особенно заметным, что он предпочитает и получает удовольствие от общества женщин — своих секретарш, поварихи и Евы Браун.

Мы также знаем, что отношения его с Евой Браун были настолько близкими, насколько позволяло явное отсутствие у Евы какого-либо интеллекта и ее поведение школьницы, но в последние три года их совместной жизни начиная с 1943-го — физическая импотенция Гитлера усилилась, о чем, по словам Шпеера, ему говорила сама Ева.

Однако прежде чем приходить к какому-либо заключению о психике Гитлера до того, как он на последнем этапе поселился в берлинском бункере, мы должны рассмотреть тот факт, что на протяжении большей части своей карьеры он демонстрировал завидную целеустремленность и упорство.

Несмотря на множество свидетельств случавшихся с ним приступов нерешительности и апатии — Рем утверждал, что худшей проблемой Гитлера было стремление откладывать решение: «Обычно он принимал решение в последнюю минуту, когда проблема становилась нетерпимой и опасной только из-за его колебаний», — нельзя отрицать, что Гитлер был деятельным и решительным лидером, добившимся весьма ощутимых результатов. Было ли это результатом «психопатического» блеска на фоне слабости других европейских лидеров? Он хвастался своей беспощадностью в этом вопросе: «Я пришел в этот мир не для того, чтобы сделать людей лучше, а для того, чтобы использовать их слабости», — лозунг психопата.

Есть вполне убедительные свидетельства его выдающейся памяти на военные события, что характеризует его умственные способности в тех областях, которые его интересовали, как выходившие за рамки обычного. Покойный Бэзил Лиддел-Харт, один из крупнейших английских военных стратегов и историков, сделал Гитлеру комплимент, назвав его, «возможно, одним из величайших военных стратегов всех времен». Я вряд ли могу спорить с Бэзилом Лид-дел-Хартом, но я провел немало часов, обсуждая с его сыном Адрианом существо оценки, данной его отцом Гитлеру.

Эти обсуждения выявили один факт — факт, упоминаемый Шпеером и другими, — что примерно до 1941 года Гитлер предоставлял другим возможность говорить, слушал их, потом медлил неопределенное время, предоставляя им возможность давать ему советы. И только когда он был удовлетворен, он действовал решительно. Гений, превозносимый Бэзилом Лиддел-Хартом, был весьма информированным гением — стоит ли удивляться, что стратегия Гитлера срабатывала?

По словам Шпеера, такая позиция Гитлера все более и все заметнее изменялась в ходе войны, в особенности когда вести с русского фронта стали приводить его в крайнее замешательство.

Прежде всего эта перемена выразилась в том, что Гитлер отказывался выслушивать любые новости, которые не вписывались в его ауру непогрешимости. Меньше чем за неделю до того, как генерал Фридрих фон Паулюс вынужден был 31 января 1943 года капитулировать в Сталинграде, Гитлер созвал совещание, на котором пространно рассуждал о строительстве в Нюрнберге огромного стадиона, на котором будет праздноваться победа над Россией.

Во-вторых, эта перемена нашла свое выражение в том, что он все больше раздражался, когда его поправляли или противоречили ему, и эта раздражительность имела катастрофические последствия для фронтовых командиров, поскольку он окружил себя подхалимами, которые говорили ему только то, что он хотел услышать.

Адриан Лиддел-Харт ссылается на действия Гитлера до того, как его стали плохо информировать, до того, как он утратил представление о реальности, не говоря уже о военной стратегии, до того, как он оказался пленником своей мании величия и, следует добавить, пленником и своего физического состояния, которое усугубляло его изоляцию. Решения Гитлера— принимаемые с запозданием, слишком поспешно, без необходимых консультаций — отражали убывание его способности быстро решать и давали повод для утверждений о возможности его умственной деградации.

Мы должны прийти к выводу: поскольку состояние умственных способностей Гитлера к концу войны установить не представляется возможным, то нельзя и поставить диагноз «умственная деградация». Даже если поддаться искушению и сравнить высокопарного, самоуверенного Гитлера 1940 года с нерешительным Гитлером конца войны, это будет скорее сопоставление обстоятельств, а не перемен в человеке.

Что же мы имеем для определения умственного состояния фюрера перед этими последними днями? Проявляются ли в нем симптомы, дающие основания для психиатрического диагноза?

 

ПСИХИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ ГИТЛЕРА

Термин «психиатрия», вероятно, впервые был введен в обиход Иоганном Кристианом Рейлом (1759—-1818). Имея дело с людьми, которые вели себя странно, он предложил новый метод лечения, когда врач использовал свой интеллект и «псих» (греч. — «душа») в качестве терапевтического средства. Аналогичные разработки были предприняты во Франции Филиппом Пинелем и в Англии Уильямом Тью-ком, но они называли свой метод лечения «моральным лечением». Не следует удивляться, что термин «психиатрия» звучал менее резко и был принят с большей готовностью.

В течение более двух столетий клиницисты во всем мире постепенно получили возможность классифицировать различные симптомы этого заболевания и разделить людей с умственным расстройством на невротиков — больных, которые способны причинить вред себе, и пси-хотиков — тех, кто может причинить вред другим. Все симптомы внутри этих двух групп характеризуются определенными особенностями поведения.

Что можно сказать в этом плане о Гитлере? Прежде всего важно отбросить предположение, что он был настоящим шизофреником.

Шизофрения является сердцевиной психиатрии, ее смыслом, ибо может оказаться более пагубной для общества, чем рак. Шизофрения впервые была описана в 1400 году до нашей эры в индийской «Аурведе». Однако первое точное описание появилось только в конце XVIII века, и потребовалось еще целое столетие, чтобы шизофрения была охарактеризована с исчерпывающей полнотой. Это сделал мюнхенский профессор Эмиль Крепелин в пятом издании своего учебника 1896 года. В 1911 году швейцарский психиатр Эуген Блейлер придумал термин «шизофрения», или «расщепленное сознание».

Следующим важным прорывом в Германии в 40-х годах стала так называемая классификация Шнайдера, давшая минимальные критерии подлинной шизофрении. До тех пор существовала трудность не только в определении симптомов, но и их трактовки, фиксирования и степени важности. Шнайдер выделил главные по значимости симптомы, которые он считал весьма существенными и которые должны были проявляться у пациента, с тем, чтобы ему можно было поставить диагноз «шизофрения». В число этих симптомов входили слуховые галлюцинации и действия, когда больной думает, что его кто-то контролирует извне, что в его голову проникают мысли, внушаемые кем-то, и ощущения, испытываемые больным в результате внешнего вмешательства. Эта классификация стала краеугольным камнем немецкой психиатрии.

Гитлер никогда не претендовал на то, что им управляют неведомые голоса, за исключением одного случая, когда Бог по ошибке сказал ему, чтобы он выбирался из окопа во время Первой мировой войны, — снаряд попал в окоп сразу же после того, как Гитлер вылез из него. Но этот рассказ не более чем рассказ, а Гитлер, насколько известно, не утверждал ничего подобного.

Речь таких шизофреников имеет отчетливый характер недоразвитости, что оправдывает критику по поводу речей Гитлера, недостатки которых, как я уже писал, отмечал и Шпеер. Некоторые его речи отличались примитивностью, ассоциируемой с шизофренией, помимо многочисленных грамматических ошибок (психолог Эрик Эриксон подчеркивал, что Гитлер произносил, к примеру, в женском роде некоторые слова мужского рода); были и другие отклонения от нормы. Однако новые лингвистические концепции, такие, как согласованность, лексическая насыщенность и несогласованность, не применялись, насколько я знаю, к анализу речей Гитлера, и, кроме того, подобная примитивная речь типична и для других заболеваний, а не для одной только шизофрении.

Гитлер не был шизофреником. Не прилагаем к нему и диагноз шизофренического расстройства. Термин «шизофреническое расстройство» был впервые введен в обращение американцем Дж. Казанином в 1933 году и с тех пор стал широко применяться по той простой причине, что многие пациенты, демонстрирующие странное поведение, оказывались подвержены также депрессии или мании. Казанин дал определение шизофренического расстройства, идя от обратного: «Это случаи, отмеченные сменой настроений, или тяжелой депрессией, или только манией, которые не выказывают симптомов чистой шизофрении, но больной не страдает от галлюцинаций в течение по крайней мере двух недель, когда нет никаких оснований подозревать другие органические факторы». Совершенно очевидно, что Гитлер не проявлял никаких признаков подобного поведения.

Я уже отмечал оборонительную позицию Гитлера и его напыщенные позы, зафиксированные в кадрах кинохроники. Соединение мании преследования и ощущение собственного величия является весьма характерным для паранойи. Однако это не означает, что Гитлер был параноиком, как не означает и то, что Гитлер был параноидальным шизофреником.

Если паранойя стабильна и не прогрессирует, параноидальные шизофреники могут годами существовать, не проявляя признаков психоза: они не слышат голосов, не получают инструкции извне, или испытывают какие-то особые чувства, или каким-нибудь другим образом теряют связь с реальностью. Но паранойя является одновременно симптомом других расстройств. Параноики обычно напряжены и ощущают надвигающуюся опасность, они с трудом устанавливают тесные взаимоотношения, они, как это называют, «общественно некомпетентны», они сосредоточены на себе и очень резко реагируют на всякую критику. И хотя Гитлер проявлял некоторые признаки паранойи, это только одна из граней его расстроенной личности.

Как же тогда можно классифицировать это расстройство личности?

Большинство людей придерживаются только одного всеобъемлющего термина — термина, постоянно применявшегося к Гитлеру, — психопат Однако, хотя многие его действия носили психопатический характер, его поведение не дает оснований для диагноза психопатии.

Изначальная концепция этого умственного заболевания остается прежней. Пинель более века назад назвал его «бредовое состояние», Е.П. Трела — «маниакальное состояние», а Дж. М. Причард в 1835 году окрестил «душевным беспокойством». Это понятие включает в себя широкий спектр действий, начиная с того, что человек ощущает неизбежность провала и не может действовать ответственно, и кончая тем, что у него отсутствуют угрызения совести в отношении зла.

Психопат зачастую обладает умом выше среднего и способностью манипулировать и убеждать. Он выискивает человеческие слабости, и главная слабость, которой пользуется психопат, —это мораль как таковая. Отсутствие у него моральных сдерживающих центров дает ему огромное — можно даже сказать, «политическое» преимущество. Но даже в этом мире, где все готовы перерезать друг другу глотку, где политики, банкиры и многие другие, можно сказать, игнорируют моральные категории, поведение настоящего психопата выходит за все рамки. Тем не менее эти обстоятельства являются кошмаром для юристов, которые безуспешно стараются найти основополагающий моральный кодекс, согласно которому можно было бы судить такие аморальные действия.

Может, естественно, возникнуть вопрос: нужно ли нам пытаться искать объяснения личности Гитлера? Действительно, подстегиваемый аудиторией, которую ему не составляло большого труда убедить, Гитлер во многих отно-шениях являл собой психопата. Однако настоящие психопаты весьма редко проявляют настойчивость и решимость, с которыми Г итлер добивался своей цели, и главным образом по этой причине можно утверждать, что Г итлер представлял собой психопата. На самом деле он выказывал некоторые другие характерные черты, которые позволяют нам уточнить диагноз.

 

РАССТРОЙСТВО ПСИХИЧЕСКОЙ ЛИЧНОСТИ ГИТЛЕРА

Существует столько же определений понятия личности, сколько имеется психиатров, но это тот предмет, который облегчает дело неспециалисту.

Агрессивного психопата не нужно представлять киноаудитории. Тип с наигранной театральностью, явно наслаждающийся демонстрацией своей особы и своей исключительности, — его легко распознать в толпе. Менее очевидным выглядят так называемые социопаты, люди, находящиеся в разладе с обществом, склонные к антиобщественным поступкам, хотя Харви Клекли в своей работе «Маска нормальной психики» приоткрывает нам внутреннюю природу их жестокой и безответственной аморальности, скрываемой за фасадом нормальности.

За последнее время стало ясно, что существуют и другие виды умственного расстройства, и за какие-нибудь двадцать лет появилась большая литература об этом, подтверждающая первоначальные исследования, проделанные в 1940 году Полем Хоком и Филиппом Полатином. Это так называемые личностные расстройства — «пограничное состояние» и «шизотипическое расстройство».

Здесь следует быть очень осторожным, диагноз «личностного расстройства» не должен устанавливаться с легкостью, поскольку оба эти состояния могут приниматься за психопатию. Однако полезно было бы знать, что термин «пограничное состояние» относится к границе между психозом и нормальным сознанием. «Пограничные» больные характеризуются апатией и усталостью, депрессией и неадекватными, неожиданными, резкими вспышками гнева.

Часто утверждают, что шизотипическое расстройство обнаруживается у родственников шизофреников. Внешность индивидуумов, страдающих шизотипическим расстройством, и их телодвижения, так же как их чрезмерная подозрительность и странные привычки, являются предупреждающими сигналами, что эти люди — «странные». Говорят, что их характеризует также странноватая речь — отклоняющаяся от темы, слишком тщательная, порой неразборчивая, неадекватная реакция при непосредственном общении, чрезмерная болезненность при столкновении с подлинной или выдуманной критикой и явная склонность к суеверию. Хотя исследования продолжаются, в настоящее время уже выявлены явные симптомы в поведении, необходимые для установления правильного диагноза.

У Гитлера имелись явные проявления, характерные как для «пограничного состояния», так и для «шизотипичес-кого расстройства», хотя в действительности они перекрывают друг друга. Мнение всех специалистов-психиатров, с которыми я советовался, таково, что Гитлер страдал от «личностного расстройства», которое в настоящее время идентифицируют большей частью как «граничащее с шизофренией состояние». Есть, однако, серьезные доказательства того, что корни его заболевания «шизотипичес-кие». Характерное поведение может быть распознано и непрофессионалом. Причина, почему Гитлер казался таким странным, заключалась в том, что он действительно был странным!

Читать любые послевоенные мемуары о Гитлере, написанные его подчиненными, такими, например, как Шпеер, все равно что читать список характерных деталей, свидетельствующих о «личностном расстройстве», хотя авторы этих мемуаров в то время их не замечали.

 

ДАВЛЕНИЕ НА СОЗНАНИЕ ГИТЛЕРА

Утверждения Ганса Дитриха Реттера о том, что физическая болезнь Гитлера разрушила его личность, хотя и несправедливы, но содержат долю истины. Есть предположение, что от 25 до 30 процентов умственного затормо-жения ассоциируется с болезнью Паркинсона в той ее степени, в какой был болен Гитлер. Обычно такое умственное заторможение принимает форму депрессии, но, несомненно, влияют на родственные функции, то есть, говоря непрофессиональным языком, его болезнь Паркинсона воздействовала на его психическое состояние.

Если верить свидетельствам соратников, дефекты в состоянии Гитлера были заметны задолго до того, как он начал принимать знахарские снадобья доктора Морелла. Но сыграли ли средства лечения, применявшиеся Морел-лом, какую-то роль в умственном расстройстве Гитлера? Влияли ли на его рассудок большие количества стрихнина и атропина, входившие в пилюли от скопления газов, которые Морелл и Борман советовали Гитлеру?

Известно, что Гитлер принимал по крайней мере по десять таблеток три раза в день, чтобы бороться с сильным запахом от своего тела и от скопления газов. Шпеер рассказывал мне, что еще в начале 30-х годов в Оберзальцбурге, в Баварии, он приходил в ужас, когда в жаркий день Гитлер снимал с себя пальто и оставался без пиджака — от него пахло ужасно. Шпеер, не зная, что обильное потовыделение (или гипергидрозис) является проявлением болезни, относил это к безнадежной нечистоплотности Гитлера— совершенно запретной теме. Грегор и Отто Штрассеры, одни из основателей нацистской партии, не знавшие подобных запретов, выражали сожаление о деревенских привычках Гитлера и называли квартиру Гитлера в те ранние времена «преисподней». Ярый приверженец нацистской партии Курт Людеке также описывал неопрятность Гитлера в подробностях, называя ее австрийским словом «неряшливость». Геббельс же отзывался о штаб-квартире Гитлера в начале 30-х годов как о «свинарнике».

Два независимых источника, находившиеся в разных концах политического спектра — Шпеер и Бэзил Лиддел-Харт (который посещал Гитлера), — каждый, кто сталкивался с фюрером, отмечали его склонность шумно испускать из себя газы, даже во время официальных приемов в Берлине в начале 30-х годов.

В то время как стрихнин в таблетках против скопления газов давал весьма слабый эффект, являясь слабым стимулянтом даже в тех дозах, которые принимал Гитлер (хотя в XVI веке стрихнин применялся как отрава против крыс), атропин нельзя сбрасывать со счета. Он обладает определенным эффектом на прохождение нищи по пищеводу и снижает выделение газов — делает их тише. Атропин также успокаивает дрожь, благодаря чему и нравился фюреру. Известно, что атропин обладает и другими свойствами: он может отрицательно влиять на память и увеличивать раздражительность и беспокойство. Однако его не принимают в таких дозах, которые могут вызвать галлюцинации или потерю ориентации.

Вдобавок ко всем своим бедам Гитлер пристрастился капать атропин в глаза, что, по его мнению, улучшало зрение. Это, в свою очередь, свидетельствует о масштабах его неврологического заболевания, поскольку в середине 1944 года он прибегал для чтения настенной карты к помощи увеличительного стекла — зрение его резко ухудшалось. Он закапывал по три-четыре капли атропина, иногда каждые полчаса, результатом чего были светобоязнь и сильная головная боль при ярком освещении. Это еще одно физическое объяснение его нелюбви появляться при дневном свете.

Кроме этих таблеток, Гитлер в качестве стимулянта принимал метиламфетамин в комбинации с кофеином к определенной дозой кокаина. Дозировка пилюль, которые он принимал, никак не регулировалась, и потому нет никакой возможности установить точно, сколько таблеток он принимал, чтобы прийти к какому-то определенному заключению. Известно, что передозировка амфетаминов вызывает галлюцинации, но нет никаких свидетельств, что у Гитлера наличествовали такие симптомы.

Тем не менее результатом принятия подобных лекарств могут стать хроническое переутомление, раздражительность, возбудимость и депрессивное состояние, сопровождаемые бессонницей. Действительно, многие наблюдатели отмечали, начиная с 1942 года, растущую раздражительность Гитлера. Он принимал различные таблетки, и ему делали инъекции против бессонницы, результатом чего был беспорядочный и причудливый образ жизни. Его сумеречное состояние достигло своего апогея в бункере, где он устраивал совещания между дневными налетами американских бомбардировщиков и ночными налетами англичан.

Все это накладывалось на огромное умственное напряжение, которое не оставляло Гитлера последние месяцы его жизни и которое повлияло бы на любого человека с любой психикой — будь то больной или здоровый.

Во-первых, даже будучи оторван от реальности, Гитлер был уверен в надвигающемся возмездии: есть свидетельства, что он испытывал острейшее беспокойство насчет того, что если он попадет в руки русских живым, то они выставят его на позор.

В дополнение к этому он все больше страшился того, что его магнетическое воздействие на немецкий народ свелось почти к нулю, с тех пор как ход войны изменился не в пользу Германии. Это само по себе указывает на то, что магнетизм, которым он влиял на свои аудитории, на самом деле являл собой массовую истерию — немцы хотели услышать то, что сидело у них в подсознании, то есть о своем превосходстве, а вовсе не красноречие фюрера. Шпеер отмечал, что «его отношения с народом изменились: их энтузиазм и способность откликаться ему явно стали увядать, а его магнетическая сила над ними каким-то образом стала улетучиваться». Шпеер думал, что это единственная причина, почему Гитлер прекратил всякие публичные выступления. И при этом Гитлер был также уверен в своей увеличивающейся физической неспособности и в том, что если он будет обнаруживать это на публике, то это скажется на его способности держать рейх в своих руках.

Судя по свидетельству Шпеера насчет высказываний Евы Браун и предполагаемых инъекций растертых в порошок бычьих яиц и экстракта семенной жидкости, Гитлер был также чрезвычайно озабочен’ влиянием, которое оказывает его импотенция, и эта озабоченность начала проявляться в середине 30-х годов. Если верить Шпееру, Гитлер уже тогда в отчаянии наказывал Еве, чтобы она нашла кого-то, кто удовлетворял бы ее в сексуальном плане. Это случилось в 1938 году, но эта ситуация по-прежнему волновала Гитлера, и лечение гормонами продолжалось вплоть до последних месяцев войны. Однако весьма вероятно, что на самом деле эти гормональные инъекции были введением в его организм виноградного сахара, поскольку реакция на чужеродные протеины была бы весьма серьезной.

Застойность жизни в бункере влияла на всех, но на Гитлера, вероятно, меньше, чем на других. В бегстве от реальности у него было утешение — его оберегало и использовало трио в составе Мартина Бормана, журналиста Роберта Лея и секретаря нацистской партии Ганса-Хеин-риха Ламмерса. Кроме того, Гитлер все равно оставался в центре внимания. Обращало на себя внимание то, что он давно уже перестал советоваться со своим Генеральным штабом. Ушли в прошлое те дни, когда в компании генералов он изучал четыре или пять огромных карт и поражал генштабистов своей тактической хваткой. Бегство от реальности было выбором самого Гитлера, но это было бегство от неприятных ему фактов, а это характерно для состояния психопатии.

В результате, несмотря на острейшую ситуацию, сложившуюся в Германии, масса времени уходила впустую в ожидании, когда появится фюрер или когда он будет в состоянии принимать решения. Такая ситуация раздражала Шпеера еще в начале 1930-х годов в Оберзальцбур-ге. Он называл такую ситуацию «горной болезнью» — когда все ходят вокруг да около, скучают до слез, не знают, что делать. Однако, поскольку возмездие становилось все более реальным, Гитлер, чье расстройство личности становилось все более очевидным, как и его физическое состояние, должен был принимать решение в отношении самого себя.

Каковы были шансы на то, что Гитлер совершит самоубийство? Свидетельства того, что Г итлер в последние несколько недель в бункере высказывал намерение покончить с собой, не имеет абсолютно никакой ценности, поскольку они высказывались находящимися на подозрении лицами, желавшими выставить себя в определенном свете. Предполагается, что у Шпеера неуверенный Гитлер спрашивал насчет самоубийства, а это указывает на то, что Гитлер почти до самого конца пребывал в нерешительности, однако письменные показания Шпеера изображают Гитлера человеком, принявшим твердое решение:

«Я не суду сражаться лично: есть шанс попасть в руки русских. Я не хочу, чтобы враг надругался над моим трупом, поэтому я распорядился, чтобы меня кремировали. Фрейлейн Браун хочет уйти из жизни вместе со мной, а перед этим я застрелю Блон-ди (восточноевропейская овчарка Гитлера). Поверь мне, Шпеер, для меня совсем не трудно расстаться с жизнью. Короткое мгновение — ия буду свободен от всего, свободен от этого болезненного существования».

Люди, окружавшие Гитлера, особенно Геббельс, восхваляли доблесть массового самоубийства, ссылаясь на предполагаемую популярность такой процедуры среди римских легионеров, но почему-то такая линия поведения не вызывала энтузиазма, которого заслуживала. Сам Гитлер, судя по всему, никогда не рассматривал достаточно серьезно такой вариант.

Необходимость поставить точный диагноз умственного состояния Гитлера вытекает из того, что он дает психиатрам возможность сделать более реальное предположение о том, мог ли он совершить самоубийство или только притворялся, что хочет покончить с собой, чтобы вызвать к себе симпатию, — так называемая попытка псевдосамоубийства. Трудно утверждать с уверенностью, но известно, что показная риторика насчет самоубийства весьма часто встречается среди людей, испытывающих шизотипическое расстройство, точно так же как и ложные попытки самоубийств, но настоящие попытки самоубийства случаются гораздо реже. И тем не менее случаи таких попыток в несколько раз превышают их количество у нормальных людей.

Когда ко всему прочему добавляются страхи перед возмездием к напряженность нереального сумеречного существования, то можно допустить, что шанс на то, что Гитлер покончит жизнь самоубийством, отбросить нельзя, но тем не менее он все-таки маловероятен. Ситуация осложняется тем, что в бункере находились несколько человек, которые, каждый по-своему, были заинтересованы в том, чтобы Гитлер покончил с собой.

Важность такого самоубийства озадачивала как союзников, так и советское руководство; никто из них не хотел, чтобы осуществилось намерение, впервые высказанное Гитлером Раушнингу в начале 30-х годов: «да, в час наивысшей опасности я пожертвую собой ради моего народа». Менее всего союзники или русские хотели появления такого мифа о самопожертвовании, на искоренение которого потребуются поколения.

Действительно, генерал Уильям Донован, глава американского Управления стратегических служб, осознавал важность решения вопроса о возможной судьбе Гитлера даже еще до начала войны, понимая, что Гитлер является гораздо более серьезным феноменом, чем тот «сумасшедший паяц», каким его изображали на карикатурах. В 1943 году Донован обратился к одному из ведущих американских психиатров доктору Уолтеру Ланджеру с предложениєм возглавить группу экспертов для составления доклада о психическом состоянии Гитлера, о его амбициях, слабостях и возможной судьбе. «Разложите все кратко и так, чтобы мог понять неспециалист» - таково было его пожелание.

Ланджер привлек трех помощников для изучения материалов газет и других средств массовой информации, имеющихся в Нью-Йорке, получил доступ к массе информации государственного департамента США, имевшего обширные связи в Австрии и Германии. Он допрашивал княгиню фон Гогенлоэ, поклонницу нацизма, находившуюся в лагере для интернированных в Техасе; Отто Штрас-сера, жившего в изгнании в Монреале, и многих других. Материал для его доклада насчитывал 1100 страниц машинописного текста, напечатанного через один интервал, и получил название «Сборник материалов по Гитлеру».

В этом примечательном докладе, содержавшем взгляд в будущее, Ланджер честно заявлял, что в его исследовании нет исчерпывающих показаний, и предупреждал от поспешных заключений. Тем не менее, как показала жизнь, доклад Ланджера оказался главным и первым примером тщательного применения медицинской психиатрической экспертизы в войне. Тот факт, что историки в последующем игнорировали его, привел к их неудачам и непониманию всей важности применения такой технологии в политической жизни.

Выводы, которые нас интересуют, содержатся в IV части доклада, озаглавленной: «Гитлер — его возможное поведение в будущем».

Ланджер предполагал, что Гитлер вряд ли станет явным умалишенным, хотя он и выказывает «многие симптомы, граничащие с шизофренией». (Исходя из своего опыта клинической психиатрии, Ланджер поставил диагноз «шизотипическое расстройство личности» раньше, чем этот симптом был определен.)

Ланджер высказывал убеждение, что «он (Гитлер) все реже будет появляться на людях... потому что он не может предстать перед критически настроенной аудиторией».

Ланджер считал, что существует явная возможность того, что ночные кошмары Гитлера «приведут его к нервному срыву».

Он также считал, что Гитлер сделает все, что в его силах, чтобы не попасть в руки врагов, но Ланджер не верил, что германские военные восстанут и схватят Гитлера, поскольку это «разрушит миф о любимом и непобедимом вожде» — миф, в котором нуждался Гитлер и народ.

В конце доклада Ланджер предсказывал, что Гитлер может покончить с собой: «Это наиболее вероятный выход. Он не только угрожал, что совершит самоубийство, он к тому же, без сомнения, захочет изобразить из себя сверхчеловека и поступит именно так».

Ланджер предвидел, что эю будет не простое самоубийство: «Гитлер слишком обожает театральные эффекты, и, поскольку бессмертие — один из его доминирующих мотивов, мы можем предположить, что он, как режиссер, поставит самую драматическую и эффективную сцену смерти, какую только сможет придумать... Он даже сможет убедить других фанатиков покончить с собой по его приказу».

Совершенно очевидно, что анализ доктора Ланджера толкал его к убеждению, что, учитывая неумолимые обстоятельства предстоящего поражения и надругательства, Гитлер, вероятно, совершит самоубийство. Таким образом, мы являемся свидетелями мнения группы психиатров, отдаленных от нас полувеком развития знаний и иного опыта. Скорее всего сегодняшний диагноз будет таким же.

Сейчас самое время перестать строить догадки. Пора исследовать более точно «странного человека в сумеречной зоне», где он в виде монолога высказывает банальности и глупости тихим, монотонным голосом, где он то и дело повторяется. Пришло время определить военное и политическое воздействие слабеющей ментальной хватки, убедиться в его изоляции, в том, как пренебрежительно относятся к нему его охранники, убедиться в том, насколько он и Третий рейх оторвались от действительности, сидя в бункере, который Шпеер назвал «Островом покойников».