ПРОДОЛЖЕНИЕ ЭКСПЕДИЦИИ И РАЗНООБРАЗНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Немало можно рассказать о том, как любовь овладевает сердцем, но стоит ли? Ведь каждый человек на собственном опыте познал ее могущество.

Скажу коротко: я влюбился. Любовь поразила меня внезапно и подчинила меня чарам красоты. Девушка была прекрасна. Но черты лица и весь ее облик свидетельствовали не только о физической, но и нравственной красоте.

Как забыть миндалевидные глаза – полуиндейские, полумавританские – и темный пушок над губой, нежный овал и тонкие губы? Внешность ее свидетельствовала о незаурядном характере.

Я почуял в Гвадалупе сильную натуру. То была одна из девушек, с виду женственных, но в моменты опасности или отчаяния проявляющих высокое мужество. Когда ее сестра поймала рыбку, она проявила жалостливость, доброту, попытка же выручить меня, когда я остался один на один с кайманом, служила доказательством смелости. Такие женщины, как Гвадалупе, готовы на самопожертвование и не отступят перед опасностью. Чего бы я не дал, на что бы я не пошел, чтобы завоевать ее!

С такими мыслями покинул я дом дона Косме.

Я припоминал каждое слово, каждый взгляд, каждый жест, который мог окрылить меня надеждой.

Как холодно вела она себя при прощании! Совсем иначе, чем сестра... В ее движениях было меньше девичьей порывистости, но именно это-то и обнадеживало меня!..

Вас удивляют мои выводы? Но опыт давно научил меня, что в одном в том же сердце нередко уживается любовь и враждебность к одному и тому же человеку...

Явная суровость девушки, холодность, которая другого привела бы в отчаяние, для меня была даже добрым знаком.

Но тут на моем горизонте появилась туча: я вспомнил о доне Сант-Яго, и тяжелое предчувствие омрачило мои мысли.

– Дон Сант-Яго – морской офицер, очевидно, молодой, изящный!.. Нет, нет! Гвадалупе не соблазнишь одной красотой...

Возраст и внешность дона Сант-Яго были созданием моей ревнивой фантазии. Ведь я успел узнать о нем только то, что он служил офицером на испанском военном корабле и приходился сродни дону Косме.

– Да, дон Сант-Яго на корабле... О, она, безусловно, интересуется им! Как она говорила о нем! Как вздрогнуло сердце... Проклятие! Ведь он – родственник, кузен... Терпеть не могу кузенов!

Должно быть, эти последние слова я произнес вслух, так как Линкольн, шедший позади меня, приблизился и спросил:

– Что вы говорите, капитан?

– Нет, сержант, ничего, – с некоторым смущением ответил я, а когда Линкольн снова отстал, я услышал, как он шепнул соседу:

– Какая муха укусила нашего Гарри?

Сержант, очевидно, намекал на мою рассеянность – я был сам не свой, двигался, как во сне, и несколько раз натыкался на колючие кусты, так что шаровары мои были в самом неприглядном состоянии.

Тропинка вела нас по густому чапарралю, то поднимаясь на заросший мескито и акациями песчаный холм, то сбегая в пересохшее русло, осененное пробковыми дубами, чьи толстые узловатые стволы были увиты тысячами лиан. В двух милях от ранчо мы вышли на берег речки. По нашему предположению, то был один из притоков Хамэпы.

Густой лес рос по берегам, деревья простирали ветви над водой, и речка таинственно журчала в глубокой тени...

Крупные, гладкие листья водяных лилий тихо колыхались на стеклянных струях.

Голубели пруды, окаймленные плакучими ивами и зарослями зеленых кустарников, водяные растения высоко поднимались над поверхностью вод; я видел прекрасный ирис с высоким, прямым, как стрела, стеблем, который кончался коричневым цилиндром, похожим на гренадерский султан...

Мы подошли к берегу. Пеликан, спугнутый со своего уединенного убежища, взмыл на тяжелых крыльях и с резким криком скрылся в темном лесу. Кайман мрачно погрузился в заросшую осокой воду. Обезьяны, свисая с сучьев на цепких хвостах, раскачивались и оглашали воздух дикими, почти человеческими криками...

Задержавшись на минуту, чтобы наполнить манерки водою, мы перешли реку в брод. Еще сотня шагов – и проводник, шедший впереди, закричал нам с холмика:

– Mira la caballada! (Вон стадо!)