Роберт Грейвс — прежде всего поэт любви. Вот короткое стихотворение «В тени оливы», которое соединяет в себе его глубинное понимание этой темы с особыми формами выразительности, составляющими самую суть его мастерства.

We never would have loved had love not struck Swifter than reason, and despite reason: Under the olives, our hands interlocked, We both fell silent: Each listened for the other’s answering Sigh of unreasonableness — Innocent, gentle, bold, enduring, proud. He полюбили б мы, когда б любовь, Уволив разум, не проникла б в нас. В тени оливы пальцы рук сплелись. Мы оба замолчали: Каждый слушал ответ другого — Беспричинный вздох, Невинный, нежный, дерзкий, громкий, гордый.

Очевидно, что автор принадлежит к числу поэтов, отдающих предпочтение чувству и сохраняющих приверженность великой романтической традиции. «Назовите того лжецом, — говорит он в другом стихотворении, — кто скажет, что всё, что я написал о любви, было написано ради любви к искусству». Однако, несмотря на то, что искусству в системе его мышления отводится второе вслед за чувством место, его присутствие, тем не менее, ясно ощущается. Грейвс пишет и переписывает свои стихотворения, добиваясь предельной ясности и выразительности. Приведенное выше стихотворение представляет собою гибкое, хорошо организованное целое с размеренно-переменчивым ритмом, усиливающим динамичность и точность высказывания. Сперва — молчание, воцаряющееся между влюблёнными, затем — вздохи, в которых слышится признание глубокой власти необъяснимого чувства; всё это выражено в гармонических коротких стихах и движется к последней строке с её набором из пяти прилагательных, где напряжение нарастает крещендо — от «невинного» до «гордого», — демонстрируя нам развитие страсти влюблённых.

«Избранные стихотворения» Роберта Грейвса, вышедшие в свет в 1975 году, представляют собой том объёмом в 550 страниц, составившийся за десятилетия литературного труда, начало которого приходится на годы, предшествовавшие Первой мировой войне. Конечно, здесь есть множество юмористических и сатирических опусов, — к которым и сам Грейвс призывает не относиться так серьёзно, как к другим образцам его творчества, — но подавляющее число его стихов, так или иначе, говорит о любви. И более того, стихи самых разных лет обнаруживают такую степень стилистической близости, что у читателя постоянно возникают два вопроса. Первый — не имеем ли мы дело с поэтом, уже родившимся с определённой поэтической манерой, и никогда и никак не развивавшимся? И второй — не умаляет ли достоинств его таланта столь сильная и постоянно усиливающаяся сосредоточенность на одном-единственном лирическом сюжете, пронесённом им сквозь две мировые войны и все тяготы предвоенных и послевоенных лет?

Ответ на первый вопрос не прост и может быть получен только при правильном текстологическом подходе. Стихотворения в «Избранном» 1975 года — это не просто собранные в одном томе стихи 1926, 1938, 1947, 1959 или 1965 годов с некоторыми добавлениями. Поэт изменяет подбор и отбор стихов, кроме того, порой он переписывает уже известные стихи; так что перед нами как бы произведённая заново интерпретация Грейвсом самого себя. Тому, кто действительно захотел бы выяснить эволюцию творчества Грейвса, следовало бы вернуться назад, от сборников — к первоначальным публикациям. Тогда стали бы очевидны существенные изменения, происходившие в его стиле. Любому читателю ясно, что Грейвс поступил правильно, исключив из нового собрания те стихотворения, которые он исключил, но именно это и затемняет для читателя общую схему его развития. И то же самое справедливо в отношении движения темы.

Грейвс принадлежит к поколению, лишь немногие представители которого дожили до наших дней, к поколению, которое прямо из школы шагнуло в траншеи и битвы Первой мировой войны. В этой войне, между 1914 и 1918 годом, британцев погибло несравненно больше, чем в войне 1939–1945 годов. В любом английском городке, в любой деревне вы найдёте памятник с длинным перечнем имён жителей, павших на фронтах Первой мировой войны. Средние цифры потерь британской армии составляли 20 000 человек в неделю, а во время кампании на реке Сомма эти цифры возросли вдвое. Английские парни, попавшие в военную мясорубку, принадлежали стране, которая (в отличие от большинства европейских стран) уже в течение столетий не подвергалась иностранной оккупации и не вела войн на своей территории. Войны шли где-то далеко и вели их профессиональные военные. По началу они кинулись в бой с весьма наивными, хотя и героическими, представлениями о войне и патриотизме. Но очень скоро утратили иллюзии и обрели горечь.

Этому опыту обязана своим появлением на свет целая генерация поэтов, написавших о войне такие стихи, каких никогда и никто до них не писал, — проникнутые жестоким и злым реализмом с одной стороны, но с другой (как это было, например, в случае Уилфрида Оуэна), — обладавшие странной силой преображать ужас в своеобразную красоту. Грейвс принадлежал к этому поколению поэтов, и Зигфрид Сассун, горчайший из них, был его близким другом. В своей мемуарной прозе «Прощание со всем» Грейвс создал один из самых блестящих художественных документов, написанных по следам Первой мировой войны. Но те немногие военные стихи, которые удержались в составленных им поэтических сборниках, не отличаются никакой особой поэтической зрелостью по сравнению с фронтовой лирикой других поэтов. И однако тот, кто решит, что война не отразилась косвенным образом в его лучших позднейших стихах, сделает ошибку.

Грейвс, получивший тяжёлое ранение в шею, был занесён в списки мёртвых, хотя ему удалось оправиться от ран. Чувство, что он вернулся назад с того света, породило в нём, с одной стороны, острое презрение «к этой вашей фальшивой Вселенной, управляемой смертью, которую мы презирали», но с другой — чувство отстранения от реальности и, возможно, ощущение вины за то, что он остался в живых, в то время, как многие из его поколения погибли. Вот две строфы из стихотворения «Уцелевший», где образам, связанным с войной, параллельно сопутствует, как это очень часто бывает у Грейвса, тема любви.

Is this joy? — to be doubtless alive again, And the others dead? Will your nostrils gladly savour The fragrance, always new, of a first hedge-rose? Will your ears be charmed by the thrush’s melody Sung as though he had himself devised it? And is this joy: after the double suicide (Heart against heart) to be restored entire, To smooth your hair and wash away the life-blood, And presently seek a young and innocent bride, Whispering in the dark: ‘for ever and ever’? Разве весело это — быть живым, Когда многих нет? Принесёт ли сладость Твоим ноздрям вновь зацветший шиповник? И доступна ли радость твоим ушам, Когда снова расплещет щегол свой щебет? Разве весело это — после взаимоубийства (Направленье — от сердца к сердцу) Снова гладить твои волосы, затирая кровавый след жизни? И пуститься на поиски вновь, чтоб неопытность и невинность В темноте прошептала: «навсегда и навек»?

До сих пор я говорил о любовной лирике так, как если бы вся она представляла собой нечто однородное. Но конечно же, каждый поэт вносит в неё свои собственные надежды, свои страхи, страсти и напряжение. Любовные стихи различных поэтов, естественно, совершенно различны, и один и тот же поэт в течение жизни создаёт не похожие друг на друга стихи о любви; и, разумеется, любовная лирика вмещает в себя множество других вещей, кроме любви как таковой. Лирика Грейвса свидетельствует о том, что поэт длительное время был раздираем внутренними противоречиями, противопоставлением высокой духовности любви и плотского вожделения, глубоко запрятанным страхом смерти, который вдруг прорывался наружу из самого средоточия любовной темы.

В 1926 году Роберт Грейвс познакомился с Лорой Райдинг, американской поэтессой и критиком, а тремя годами позже (после того как Грейвс разошёлся с женой) оба они покинули Великобританию и поселились на Майорке, на одном из Балеарских островов. С тех пор Грейвс там и живёт почти безвыездно, если не считать периода Гражданской войны в Испании и последовавших за нею лет Второй мировой войны. Оба автора объединили свои усилия в области критики, и похоже, что в своих литературно-критических представлениях Лора Райдинг была сильнее Грейвса. Можно предположить, что она оказала большое влияние и на его лирику, но такие вещи всегда трудно доказуемы. Её собственная поэзия носит подчёркнуто интеллектуальный характер, а в лирике Грейвса, хотя и присутствует интеллектуальное начало, оно всегда сопряжено с сильным чувством.

Само это сопряжение приводило критиков к сравнению поэзии Грейвса с английскими «метафизическими» поэтами XVII-oгo столетия, особенно с Джоном Донном, который блестяще сочетал в строке эмоциональность с интеллектуальной отстранённостью, достаточно высокую степень цинизма с глубиной истинного чувства. Вот первая и последняя строфы стихотворения Грейвса «Никогда такая любовь», где поэт холодно отстраняется от двух влюблённых, которым оно посвящено, давая в то же время понять, что ему хорошо знакомы и чувство любовной страсти, и те чувства, которые овладевают любовниками, когда страсть проходит.

Тwined, together and, as is customary, For words of rapture groping, they «Never such love» swore, «ever before was!» Contrast with all loves that had failed or staled Registered their own as love indeed. Wise after the event, by love withered, A «never more!» most frantically Sorrow and shame would proclaim Such as, they'd swear, never before were: True lovers even in this. В объятьях сплетясь, как обычно, Наощупь слова подбирали для своего восторга: «Никогда, никогда, — заверяли, — не бывало такой любви». И в отличье от всех других, распавшихся и засохших, Провели лишь одну свою по разряду любвей настоящих. Но впоследствии поумнели. И над трупом любви зачахшей Их печаль и стыд уверяют, Что впредь «никогда, никогда!.» Истинные любовники — даже в посмертных клятвах.

Независимо от того, каким было влияние Лоры Райдинг на поэзию Грейвса, она, без всякого сомнения, укрепила в нём убеждённость в правильности его собственных творческих принципов. В своей совместной критической деятельности они атаковали множество известных английских поэтов и целые поэтические школы. И, хотя многие их оценки представляются спорными, сам этот критический смотр, устроенный поэзии, утверждал поэта Грейвса в сознании правильности собственного пути. Грейвс прожил с Лорой Райдинг на Майорке до 1938 года, и эти годы были весьма плодотворными для него. Проза, в особенности его исторические романы, принесла ему известность и обеспеченность в гораздо большей степени, чем поэзия. Он отказался от желания угодить своей поэзией кому-либо, кроме собратьев-поэтов — это он повторял неоднократно.

Грейвс хорошо и глубоко знаком с литературой древней Греции и Рима. Эти познания пригодились ему в работе над романами из римской истории и замечательным словарём-справочником по греческой мифологии, и эта работа, где он расшифровывает миф о Белой Богине (или даже, по утверждению некоторых, сам создаёт этот миф), самым решительным образом сказалась в его собственной лирике. Дело в том, что исследуя классические мифы о Язоне и Аргонавтах, Грейвс наткнулся почти в каждом источнике, к которому он обращался, на упоминание о Богине-Праматери, культ которой был широко распространён во всех странах Средиземноморья. Некоторые дополнительные соответствия он нашёл в ранне-кельтских сказаниях, хорошо ему знакомых в пересказах отца, довольно известного ирландского поэта.

И вот Грейвс за три недели, как рассказывает он сам, написал книгу объёмом в 70 000 слов. В ней он повествует о лунной богине, к которой обращается Гомер, приступая к своей «Илиаде». Один из наиболее расположенных к Грейвсу критиков, Дуглас Дей, пишет: «Даже вдумчивому читателю „Белой Богини“ не раз придётся столкнуться с затруднением в определении границы, за которой писатель покидает твёрдую почву фактов и вступает в область чистого вымысла». Так что в каком-то отношении книга представляет относительную ценность. Но безусловная ценность этого сочинения для самого Грейвса и для ценителей его поэзии состоит в том, что теперь его лирика отчётливо прочитывается в рамках персонального мифа, определившего его восприятие мира. «Главной темой поэзии, — утверждает Грейвс в „Белой Богине“, — являются отношения мужчины и женщины». То, что Грейвс писал прежде, соответствовало этому определению, но отныне он возвёл свою собственную поэтическую практику в достоинство всеобщего принципа. Различные стороны отношений с различными женщинами стали теперь сторонами отношения к богине; сами же периоды любовной страсти возведены теперь к пронизанной древней мудростью античной модели.

У Грейвса есть стихи, которые почти нельзя понять, не прибегая к его собственному мифологическому справочнику. И возможно, в этом неподготовленный читатель, ранее считавший, что в лирике Грейвс отсутствуют тёмные ассоциации, усмотрит значительный недостаток. Но у Грейвса есть и другие стихи, которые, хоть и кажутся созданными внутри общего мифологического обрамления его творчества, не нуждаются в специальных комментариях.

She tells her love while half asleep In the dark hours, With half-words whispered low: As Earth stirs in her winter sleep And puts out grass and flowers Despite the snow, Despite the falling snow. Чуть слышным шёпотом в любви своей Перед рассветом признаёшься ты Полусловами, в полусне, Пока Земля в дремоте зимних дней Проращивает травы и цветы, Хотя летает снег, Хотя повсюду снег.

В романе Грейвса «Геркулес, мой спутник по мореплаванию» это стихотворение в виде песни вложено в уста Орфея, оплакивающего утрату своей жены Эвридики. Всё это даёт основание трактовать стихотворение как отражение мифа, в котором Земля зимой олицетворяет женщину. Но в таком прочтении нет решительно никакой необходимости. Его вполне возможно воспринять, оставаясь внутри самых простых человеческих понятий. Сравнение женщины с Землёй, а её любви с живородящей силой Земли, выпускающей на свет цветы и травы, несмотря на враждебное окружение, исполнено нежности, которую можно сравнить только с чистотой и трепетностью последней строки того стихотворения, которым мы начали эту статью. Как и там, внешний опыт и внутреннее состояние замечательным образом переданы в едином гибком предложении, которое разрешается утверждением чувства.

Ned Thomas

Журнал «Англия» — 1986 — № 2(98)