В Нептуне шел дождь. Это было редкостью даже для начала марта, маленький город в Южной Калифорнии обычно славился голубым небом круглый год. Но облака пришли с океана, и теперь капли одинаково бились о дома богатых и бедных, большой уравнитель в городе без среднего класса.

Грязный фургон белого цвета медленно ехал по восточному краю города, где озеленение в стиле Дзен уступило место множеству сорняков. Здесь не было домов миллионеров, не было бутиков, пляжных магазинов, оздоровительных курортов для богатых пациентов после пластических операций. Здесь были панельные дома на шлакоблоках, бары для байкеров, магазины, торгующие ворованными деталями. Все здания выгорели на солнце и выцвели, дороги пестрели выбоинами, заставляя фургон скрежетать изношенными амортизаторами.

Фрэнк Козловски торговал барахлом, как и его старик. Его последняя жена всегда любила говорить, что он был «торговцем антиквариатом», но 90 % найденного было откровенным барахлом — сломанные приборы, которые он делил на части, металлолом, который он перерабатывал по цене доллар за полкило. Но иногда он находил что-то действительно стоящее. В таком городе как Нептун, где у богатых всегда вещей было так много, что они не знали, что с ними делать, парень на колесах и с инициативой мог жить как бандит.

Качественная мебель, которой просто требовалось поменять обивку или заново отполировать, дизайнерская одежда с незначительными пятнами и разводами. Наборы для рисования, антикварные дорожные знаки и металлические коробки для ланча с мультяшными героями из 70-х годов. Он спасал лучшее из этого и перепродавал из своего гаража, в большинстве своем молодым парням в тирольских шляпах и девушкам с короткими волосами и в маминых джинсах, которые употребляли слова «наивный» и «аутентичный», чтобы описать его изделия. Козловски не возражал, или в большинстве случаев, не замечал этой манерности. Благодаря этим детям он оплачивал ипотеку и заполнял холодильник пивом.

Он медленно ехал под дождем, внимательно следя за любым проблеском под кустами. Четки покачивались на его зеркале заднего вида, почти попадая в такт с дворниками. На пассажирском сидении сидела, напрягая уши, его жесткошерстная собачка, Гас. Было чуть больше семи утра, и он уже ездил два часа. Пока он нашел только пачку деформированных досок, медную ручку и пластиковый стул со стигматами от сигарет.

Но таков был бизнес. Иногда он не находил ничего. Иногда, барахольная фея зажигала у твоих ног путь и вела тебя к чему-то интересному. Вот что поднимало его из кровати в четыре утра в темные, холодные утра. Не столько обещание наживы, сколько вспышка адреналина, трепет перед следующей большой находкой. То, как единственная волшебная находка могла оправдать сотню дерьмовых, бесполезных поездок. Он никогда не мог объяснить это Нэлл. Она всегда стонала, когда он возвращался с ржавым, грязным мусором.

— Господи, Фрэнк, почему ты не можешь заняться продажей недвижимости, как остальные? Блошиным рынком. Магазином для бережливых. Эти вещи бесполезны.

Бесполезны. Слово — сама идея — поражала его. Ничего не было бесполезным. Особенно когда ты знал, кому это можно продать. Особенно когда ты знал, как привести вещи в порядок. Она этого никогда не ценила.

Хотя это было взаимно. В тот год, когда она умерла (эмфизема, она никак не могла бросить курить), он был поражен тишиной в доме, поражен тем как тяжело было спать без ее холодных ног, прижатых к его икрам. У них не было детей. Теперь был только он и Гас, и беспокойная, раздраженная энергия, которая заставляла его ходить из комнаты в комнату и будила его в предрассветный холод, выгоняя его из дома на свалки и в заброшенные здания, окаймляющие Нептун. Он не думал называть это чувство горем.

Сейчас же, когда он ехал по пустой дороге, он задумался. Он думал о бубликах, которые он покупал по дороге домой и о горячем душе, который он принимал после того как выгрузит вещи из фургона. Гаса тоже надо помыть после дождя и грязи. Он почти решил закончить и ехать домой, когда он заметил кое-что.

Там.

Он припарковал фургон и выключил зажигание. Дорога резко уходила вниз к зарослям гречки и сумаха, к небольшому участку земли с полинявшей табличкой «Продается». Знак стоял тут уже как минимум лет десять. Это была точно не первоклассная недвижимость, находящаяся на краю города, зажатая между ветхим трейлерным парком и Молодежным исправительным учреждением. Половина Нептуна использовала это место как рентабельную свалку, вот почему Козловски всегда тут проезжал. За несколько лет он находил тут некоторые хорошие вещи. Коробку потрепанных журналов «Плейбой». Чизбургер из стекловолокна величиной где-то в 180 сантиметров из давно несуществующей забегаловки. Переднюю половину «бьюика скайларка» 68-го года, которую он продал реставраторам. И теперь он увидел что-то в темноте что-то стоящее.

Гас легко выпрыгнул из фургона и побежал, его хвост мотался из стороны в сторону. Он любил охоту также как Козловски, чувствуя радость хозяина и питаясь ею. Козловски вышел вслед за собакой, закрыв за собой дверь. Дождь ледяными иголками впился в его щеки и шею. Он ссутулился от холода, его ботинки утопали в грязи. Какое-то время он не мог ничего разглядеть и он уж подумал, что ему почудилось. Но потом он увидел это снова — грязно-розовую фигуру, наполовину скрытую в траве. Одежда, может манекен? Его сердце знакомо встрепенулось, что почти всегда предвещало хорошую наживу.

Мужчина присел у собаки и похлопал его по спине.

— Что думаешь? Стоит из-за этого мокнуть?

Гас быстро развернулся по кругу. Для Козловски это годилось.

Спуск был крутым и скользким. Он спускался по краю, отклонившись назад, чтобы кубарем не улететь вниз. Гас бежал впереди, а потом замер у основания холма, отряхиваясь от воды. Взгляд Козловски был прикован к одной вещи на поле. Точно манекен — он мог видеть руки и ноги, раскинутые в грязи. Почищенный и восстановленный, он мог принести сто долларов от винтажного магазина или портного. И был еще ничтожный шанс, что он стоил настоящих денег. Он слышал, что антикварные манекены уходили за семь, восемь тысяч за единицу, иногда больше, если это была редкая модель в хорошем состоянии.

Но даже с пятидесяти метров этот выглядел довольно плохо. Парик был таким грязным и спутанным, что он не мог понять какого цвета он был изначально. Левая рука была согнута под странным углом, вероятно, она была сломана. Темные полосы грязи покрывали бледную фигуру. Гас бросился по полю к фигуре, бегая вокруг нее кругами, пока к ней подходил Козловски.

Ему оставалось несколько шагов, когда волосы у него на шее неожиданно встали дыбом. Что-то тут было не то. Облегающее платье манекена было задрано до пояса, являя небу голые ягодицы. В другое время он мог подумать, что это забавно, пытаясь понять, какого черта изготовили манекен с такой реалистичной задницей. Но сейчас, под дождем, распластанный в грязи, он выглядел печально — так плохо — он почувствовал, как чувство беспокойства вытесняет долларовые знаки, которые он себе представлял.

Гас трогал лапой торс манекена и тонко выл. Сквозь звук дождя Козловски услышал отдаленное карканье ворона с деревьев вокруг участка. Он шагнул ближе, едва замечая тупое пульсирование в колене или холодный вес промокшей джинсовой куртки, и присел рядом с покореженной фигурой в дроке.

Одновременно произошли две вещи.

Первой было то, что глаза Козловски подтвердили его шестое чувство: что бледно-персиковый цвет не был стекловолокном, это была кожа. Что платье было разорвано почти в клочки. Что черная грязь, покрывающая кожу, была с прожилками темно-красного.

Второй было то, что левая рука женщины — вывернутая под гротескным углом — медленно сжалась, пальцы погрузились в грязь.

Она была еще жива.