Я думал о том, чтобы завести себе кота и назвать его Осберг, когда серый рассвет прокрался в мою комнату. Часы показывали четверть восьмого, и самая длинная ночь в моей жизни подошла к концу. Самая длинная, потому что каждую ее секунду я пересчитал, как минимум, дважды.

Давно уже я не встречал зарю и, встав с кровати, подошел к окну. Тяжелые облака затянули небо, готовые разразиться холодным дождем, и я решил, что ничего не терял, просыпаясь не раньше десяти утра.

Выпив натощак чашечку кофе, я принял душ, побрился и плотно позавтракал. Затем надел темно-синий костюм, голубую рубашку, черный галстук и туфли того же цвета. Такой наряд выглядел пристойно и на похоронах, и при краже миллиона долларов.

В половине девятого я мог бы пойти куда угодно, даже на работу. Вместо этого я включил телевизор. Подремав на программе новостей, я с удовольствием посмотрел мультфильмы. Особенно мне понравился фильм с двумя тиграми и медведем, говорящим с бруклинским акцентом. Тигры, несомненно, приехали из южных штатов.

В одиннадцать часов я спустился в холл отеля. Увидев меня, Эдди удивленно поднял брови.

— О боже, вы сегодня рано.

— Уже одиннадцать, — возразил я.

— Для вас это рано. Или вы нашли себе работу?

— Еще нет.

— Ну, я думаю, что-нибудь подвернется.

— Будем надеяться, — ответил я и вышел на улицу.

К Прокейну я решил прогуляться пешком. Долгая прогулка, двадцать восемь кварталов, должна была, по всем литературным источникам, пойти мне на пользу.

На полпути я свернул в небольшой бар выпить шотландского с содовой. Я просидел там минут двадцать, потому что не хотел являться к Прокейну раньше условленного срока.

Пять минут первого я подошел к знакомому дому. Прокейн встретил меня у дверей и провел в кабинет. В камине весело потрескивали дрова.

— Вы пришли первым, — заметил он, когда я сел в кресло. Он стоял у окна, в сером костюме, белоснежной рубашке и полосатом, черно-белом галстуке. Казалось, он собрался идти на совет директоров крупной фирмы, чтобы сообщить коллегам приятные новости. Его глаза ярко блестели, а с лица не сходила улыбка, — Я как раз собирался что-нибудь выпить, мистер Сент-Айвес. Надеюсь, вы составите мне компанию?

— Не откажусь, — ответил я.

Он принес мне бокал и сел во второе кресло.

— Сегодня для вас большой день, — заметил я.

— Это точно, — он сиял, как начищенный самовар, — Я встал в шесть утра. А вы, я вижу, прекрасно выспались.

— Да, неплохо, — пробормотал я.

— Ну, — Прокейн поднял бокал, — выпьем за удачу. Разумеется, удача — далеко не самое главное в нашем деле, — добавил он, когда мы выпили.

— Подготовка, — кивнул я.

— Тщательная, всесторонняя подготовка, — подтвердил он, — Когда действия каждого расписаны по минутам.

— А что, если ваши.., жертвы где-то задержатся или в чем-то поспешат?

— Мы учли и такую возможность, — Прокейн просто лучился счастьем. Его планы вот-вот должны были стать реальностью.

— Что вам больше нравится, подготовка операции или ее исполнение? — спросил я.

На мгновение он задумался.

— Пожалуй, что исполнение, но, право, мне трудно отдать предпочтение чему-то одному. Мне не хотелось бы сравнивать кражу с написанием картины, но это единственное, в чем я хоть немного понимаю. Я получаю огромное наслаждение, выбирая сюжет, всматриваясь в форму, цвет, игру света и тени, но все это ничто по сравнению с тем ощущением, которое я испытываю, когда моя кисть касается девственно чистого холста. Остальное уже пустяки. Я рисую очень быстро, мистер Сент-Айвес, — он улыбнулся, — Так же, как и ворую.

— А потом?

— Потом? — задумчиво повторил Прокейн. — Да, в обоих случаях потом приходит покой, этакая меланхолия.

— А вина?

— Только сожаление. После того, как картина завершена. После кражи — никогда.

— И о чем же вы сожалеете?

— Мне всегда кажется, что я мог бы нарисовать ее лучше. Хотя я и не знаю, что мне следовало для этого сделать. После кражи я не испытываю ничего похожего.

— И никаких угрызений совести?

— Я не представляю, что это такое, — ответил Прокейн. — Угрызения совести подразумевают чувство вины, а я не знаком с этим чувством.

— А вас не интересовало, почему? Почти каждый из нас чувствует себя виноватым в том или другом.

— Я думал об этом и пришел к вполне определенному выводу. Дело в том, что я доволен тем, кто я есть, — превосходный вор и терпимый художник. Я не стремлюсь быть кем-то другим. Мне кажется, что чувство вины свойственно людям, которые ставят перед собой недостижимые цели. Они не могут стать кем-то еще, но думают, что это им по силам, и в результате возникает комплекс вины перед самим собой.

— Что вы ощущаете при краже? — спросил я. — Какие у вас возникают эмоции и возникают ли они?

— Вам это нужно для репортажа, мистер Сент-Айвес? — Прокейну явно нравилось, что разговор в основном шел о нем. А это немаловажно.

— Возможно.

— Мое внимание целиком приковано к операции. Все остальное как бы отсечено. Мне кажется, что я держу все нити и в каждый момент знаю, за какую надо дернуть. Иногда мне хочется по памяти нарисовать картину ограбления. Там было бы на что посмотреть, особенно на лицо, как вы говорите, жертвы.

— Например, вашингтонского сенатора, Брови Прокейна удивленно поползли вверх.

— О, разве они знают об этом?

— Во всяком случае, догадываются.

— Это был совершенно продажный человек. Он уже умер. Но, прикованный к батарее, он поневоле вызывал жалость.

— Я успел прочесть только несколько страниц, — заметил я, — но от ваших журналов невозможно оторваться.

— Вы думаете, они могут заинтересовать широкого читателя?

— Несомненно. Прокейн оживился.

— Пожалуй, их стоит опубликовать. К сожалению, это возможно лишь после моей смерти.

— Не раньше, — согласился я.

— Вы действительно думаете, что их опубликуют?

— Майрон Грин знаком с некоторыми издателями. Он все устроит.

— Если их опубликуют, — Прокейн скромно потупил глаза, — то книгу могут экранизировать?

— Конечно, — я с трудом удержался от улыбки. Он помолчал.

— Главную роль мог бы сыграть Стив Макквин, или Брандо...

Открывшаяся дверь прервала рассуждения Прокейна. В кабинет вошли Джанет Вистлер и Майлс Уайдстейн. К моему разочарованию, Уайдстейн совершенно безответственно отнесся к такому важному событию, как кража миллиона долларов, надев твидовое пальто спортивного покроя, серый шерстяной костюм и рубашку с открытым воротом. Правда, его башмаки белели каучуковыми подошвами. В руке он держал черный плоский «дипломат». Поздоровавшись с нами, Уадстейн поставил его на пол.

Джанет Вистлер пришла в темном брючном костюме и невыразительных черных туфлях. По внешнему виду они напоминали молодую пару, направляющуюся в ближайший магазин за продуктами.

Они сели, и Джанет ответила отказом на предложение Прокейна что-нибудь выпить. Уадстейну он ничего не предлагал.

— Я звонил вам вчера ночью, чтобы рассказать о встрече с детективами, — сказал Прокейн. — Я пришел к выводу, что их интерес к моей особе не должен помешать нам в выполнении наших планов.

— Это дело начинает обрастать трупами, — заметил Уайдстейн.

— Прошлой ночью мы уже обсудили этот аспект. — ответил Прокейн.

Я упомянул об этом только потому, что у Сент-Айвеса могли возникнуть какие-нибудь идеи.

— Только одна, — ответил я, — Те, кто убил Бойкинса и Пескоу, могли зарезать и Франна.

— Да, это логичное предположение, — кивнул Прокейн. — Они же намереваются украсть миллион долларов и возложить вину на нас.

— Я не понимаю, как вы собираетесь удержать их от контактов с торговцами наркотиками, даже если вам и удастся опередить их в краже миллиона.

Они переглянулись.

— Я думаю, мистер Сент-Айвес, — сказал Прокейн, — что о каждой последующей стадии нашего плана вы будете узнавать в самый последний момент. Я уверен, вы понимаете, почему. Но, позвольте вас уверить, что нами приняты все меры предосторожности, — он повернулся к Джанет. — Вы звонили в аэропорт?

— Да. Самолеты вылетают точно по расписанию. Прокейн взглянул на часы.

— Лимузин у дома?

— Мы в нем приехали, — ответил Уайдстейн.

— Думаю, нам пора. Прошу вас, Майлс.

Уайдстейн поднял черный «дипломат» и открыл его. На черном бархате, каждый в отдельной выемке, лежали четыре пистолета, длина ствола каждого из которых не превышала и шести дюймов.

Право первого выбора получила Джанет Вистлер. Она взяла пистолет, убедилась, что он заряжен, и бросила его в сумочку.

— Это семизарядные «вальтеры», мистер Сент-Айвес, — пояснил Прокейн. — Модель тридцать первого года, хотя эти пистолеты изготовлены совсем недавно, — он сунул пистолет во внутренний карман пиджака. Вероятно, Прокейн шил костюм у опытного портного, потому что на пиджаке не появилось никаких выпуклостей.

Уайдстейн повернулся ко мне.

— Сент-Айвес, — он протянул «дипломат».

— Благодарю, — ответил я, — Я этим не пользуюсь.