Проехав четыре мили к югу по уже знакомой трассе, Винс остановил «Мерседес» на обочине дороги, рядом с участком ярко-пурпурных цветов. Джек Эдер восхищенно уставился на них, медленно вращая ручку черной тросточки вправо, а не влево.

— Что это такое? — спросил он, когда ручка отделилась от тросточки.

— Исландские маки.

По-прежнему не сводя глаз с алого поля, Эдер положил изогнутую ручку себе на колени, снял серебряный колпачок, извлек из тросточки стеклянную фляжку и сделал глоток. Почувствовав вкус виски, он закрыл глаза и блаженно вздохнул. Через несколько секунд он открыл глаза и улыбнулся, словно испытывая несказанное облегчение от лицезрения неизменных маков и от того, что смог припомнить вкус виски.

— После того, как Лум и иже с ними остались за спиной, и, наконец, стало ясно, что я на самом деле простился с заточением, можешь ли ты представить, что я обоняю?

— Все запахи мира. Благие намерения.

— Нет. Господи, запах японской хурмы. А я не чувствовал его лет пятнадцать, а то и двадцать.

— Я слышал, что благие намерения могут пахнуть как угодно. Даже японской хурмой.

Эдер передал Винсу стеклянный сосуд. От алкоголя, что туда залил Винс, осталось не больше глотка.

— Так расскажи мне о нем. Об этом месте, забытом Богом, — попросил Эдер.

— Дюранго, — сказал Винс, возвращая сосуд. — Примерно девять тысяч душ, плюс-минус пару сотен, которые борются за жизнь, ибо там нет никакой промышленности, достойной упоминания, а только отличная погода, которую, тем не менее, нельзя есть или с ее помощью платить по счетам.

— Как насчет туристов?

— Из-за недосмотра отца Серры — и, соответственно, Господа Бога — там не была заложена испанская миссия. Соответственно, отсутствуют и туристы.

— Он уже канонизирован?

— Отец Серра? Рим как-то занимался им, но ходят слухи, что дело отложено в долгий ящик.

— Если там в самом деле столь великолепная погода и место расположено на берегу океана, почему же там нет туристов?

— Потому что там нет пляжа, — объяснил Винс. — При прокладке Южнотихоокеанской дороги на подсыпку насыпи была срыта почти вся прибрежная полоса, а остатки пляжей сгрызли шторма.

Эдер понимающе кивнул… сделав еще один глоток из фляжки, спросил:

— Как тебе удалось отделаться от слежки?

Винс включил двигатель, и прежде, чем вырулить на дорогу, посмотрел в стекло заднего вида.

— Это мне подсказал Вояка Слоан.

— Боже милостивый, — вытаращив глаза, едва ли не с благоговением произнес Эдер. — Сколько ему — семьдесят, семьдесят один?

— Семьдесят один.

— Все сшибает пташек в роли полковника?

— Произвел себя в бригадиры.

— Что должно производить впечатление на вдовушек.

— В его годы, сказал Вояка, быть всего лишь отставным полковником как-то не солидно. Так что на этот раз он вывел себя в отставку из канадских военно-воздушных сил в звании бригадира и обзавелся легким акцентом, который чертовски очаровывает вдовушек от Ла-Косты до Палм-Спрингса и особенно в Ла-Джолле, где я с ним и встретился.

— Во сколько он нам обошелся?

— В пять тысяч.

— Как это выглядело?

— Придерживаясь исключительно точных инструкций Вояки, я ровно в 10.00 свернул с федеральной дороги № 101 на дорогу штата с твердым покрытием; единственную, по которой можно добраться до Дюранго и уехать оттуда.

— Когда? Прошлым вечером?

— Прошлым вечером. Через восемь минут, точно, как Вояка и предсказывал, я заметил вышедшую из строя машину. У нее был поднят капот, и Дикси смотрела в двигатель с таким видом, словно видела его впервые.

— Дикси, как я полагаю, достаточно симпатична.

— Дикси блондинка, и более чем симпатична. Машина марки «Астон-Мартин».

Эдер допил остатки виски из фляжки и цокнул языком от удовольствия.

— Избавь меня от подробностей, Келли. Тем более, от таких непристойных.

Келли Винс вылез из «Мерседеса» и неторопливо пошел к женщине, на которую падал свет обеих машин. Оторвавшись от изучения двигателя «Астон-Мартина», она без особой тревоги посмотрела на него.

— Если вы хотите трахнуть меня по голове и забрать деньги, у меня только шесть долларов с мелочью.

— Я не уличный грабитель.

— Вы механик?

— Увы, и не он.

— Тогда вы должны быть добрым самаритянином, который разбирается в этих чертовых машинах.

— Свою я еще вожу. Хотя с остальными никогда не имел дела.

— Да это проще простого, — заверила она. — Хватит пары секунд, чтобы разобраться — пока вы, конечно, не захотите сдать назад.

— Что случилось?

— Она кашлянула, пару раз чихнула и заглохла. И, честное слово, горючего у меня хватает.

— Вы хотели бы оставить ее здесь?

Она пожала плечами.

— Если бы вы подбросили меня до города.

— До какого города?

— Дюранго.

— Хорошо.

— Меня зовут Дикси, — сказала она, протягивая руку.

— Келли Винс, — представился он, пожимая ее сухую прохладную и на удивление сильную руку.

Этим вечером единственными посетителями в баре и коктейль-холле «Холлидей-инн» — если не считать Винса и блондинки Дикси — были двое мрачных выпивох, один белый, а другой черный; обеим явно за сорок, и они сидели за стойкой бара на почтительном отдалении друг от друга. В качестве молчаливого подтверждения их кредитоспособности, перед каждым из них лежала кучка мокрой мелочи и мятых банкнот, откуда они безмолвно расплачивались за каждую новую порцию напитка.

Винс устроился у стойки, поставив перед собой порцию безвкусного бурбона с содовой, дожидаясь, пока блондинка Дикси созвонится с конторой автомобильной ассоциации в Санта-Барбаре, откуда, как она предполагала, могут выслать грузовик с краном для пострадавшего «Астон-Мартина».

Пока Винс ждал, белый мужчина за стойкой собрал свои деньги, оставив кучку мелочи для сероглазого мексиканца-бармена. После чего осторожно слез с высокого стула. Надежно утвердившись на полу, он осмотрел помещение и ясным приятным голосом произнес: «Да имел я эту Калифорнию.»

Когда он достаточно твердым шагом оставил бар, вернулась Дикси и опустилась на банкетку рядом с Винсом. Наблюдая, как она шла через бар, Винс убедился, что она старше, чем сначала показалась. На первый взгляд ей без труда можно дать лет двадцать пять. Но Винс прикинул, что она куда старше — лет на десять, а, судя по осанке, может, и больше. Она из числа тех суховатых подтянутых женщин, которые, когда им подступает под сорок, могут путешествовать по самым глухим местам и разбитым дорогам, не теряя лоска, поскольку избегают носиться, сломя голову. По размышлении, он прикинул, что ей 32–33; интересно, что у нее за прошлое.

Сделав пару глотков «Шотландского тумана», Дикси поставила бокал и сообщила:

— Они вышлют грузовик с краном.

— Отлично.

— И теперь мне надо найти место, где остановиться на ночь.

— Вы не живете тут в Дюранго?

— Господи, конечно, нет. А вы?

— Тоже нет.

Она обвела взглядом помещение.

— Может, удалось бы остаться здесь.

— Думаете, у них есть номера?

— В любом заведении «Холлидей-инн» к западу от Бейрута есть номера.

— Хотите, чтобы я присмотрел вам номер, когда буду снимать для себя?

— Почему бы и нет? Благодарю вас.

— Есть какие-то пожелания?

— С видом на океан было бы отлично.

— А что, если у них остался только один номер с видом на океан?

— Тогда нам придется разделить его на двоих, не так ли? — сказала она.

Вернувшись от стойки портье, он без малейших угрызений совести соврал ей, что остался только один номер с видом на океан. Она улыбнулась, словно бы с удовольствием принимая эту ложь, собрала свои вещи и двинулась к стойке бара, где, порывшись в сумочке, вынула из нее пятидесятидолларовую банкноту, что-то сказала сероглазому бармену и протянула ему деньги. Бармен, расплывшись в довольной улыбке, положил деньги в карман и вручил ей бутылку шотландского виски. Держа бутылку за горлышко, она вернулась к Винсу и бросила ему: «Какой смысл маяться от жажды, не так ли?»

Они съели по паре гамбургеров и выпили треть бутылки виски, оставаясь в одеждах. Когда бутылка опустела еще на треть, одежд на них уже не было. Винс выяснил, что Дикси натуральная блондинка с головы до ног, а она же, в свою очередь, узнала о нем все, что хотела выяснить или что ей было необходимо узнать — не потому, что напиток вызвал у него излишнюю разговорчивость, а потому что он отвечал откровенно и более или менее честно на все ее вопросы, исходя из того, что вопросы необходимая часть ее задачи, ее предназначения — и даже, может быть, ее призвания.

Вопросы она задавала небрежно, словно они случайно приходили ей в голову, и часто казалось, что она не слушала его ответов, особенно после того, как, освободившись от одежды, она села ему на колени, покусывая за мочку правого уха. Единственный раз она внимательно прислушалась к его словам, когда разговор зашел о черной тросточке и о том, в самом ли деле он служил во Вьетнаме.

— Нет, — ответил он. — А что?

— Вот эта тросточка…

— Она не моя.

— Я не прошу, чтобы ты кому-то ее преподнес. Ты же не можешь обернуть ее, обвязать ленточкой и преподнести кому-то в виде подарка.

— Она принадлежит тому человеку в Ломпоке, о котором я тебе рассказывал.

— Он что, хромой?

— Нет.

— Тогда для чего ему нужна тросточка?

— Он прячет в ней выпивку.

Вскочив с колен Винса, Дикси подошла к кровати и взяла тросточку. Резко встряхнув ее, она засмеялась, услышав красноречивое бульканье, затем ловко взмахнула ею, как дирижерской палочкой — тросточка даже скользнула по ее голой спине, — и подскочила к настольной лампе на керамической подставке, на абажур который с подчеркнутой осторожностью повесила тросточку, после чего с улыбкой повернулась к Винсу и предложила: «Давай-ка проверим постельку.»

Через несколько секунд простыни полетели на пол, и, сплетясь руками и ногами, они стали исследовать новые территории, пустив в ход губы и языки. Позже, отдыхая, Винс спросил:

— Если бы ты была на моем месте, чем первым делом занялась завтра?

— Поскольку маялась бы похмельем? Ну, скажем, часов в одиннадцать, спустилась в бар и взяла бы себе «Кровавую Мэри». — Она сделала паузу. — И прихватила бы с собой эту тросточку.

— Значит, около одиннадцати и взяла бы с собой тросточку, — повторил Винс. — А сколько сейчас времени?

— Кого это волнует?

К тому времени, когда Винс закончил свое повествование о блондинке Дикси и о своей встрече на следующее утро с шефом полиции Дюранго Сидом Форком, они оказались на Океанском авеню в Ломпоке. Парад ежегодного Цветочного фестиваля, казалось, подходил к концу, но все авеню по-прежнему было запружено местными жителями, туристами, разряженными оркестрантами местного колледжа, добродушными полицейскими, машинами и фургонами, доставивших цветы из пригородов.

Один из них, розовый «Форд» с большими зелеными буквами на задней двери «Цветы Флорадора, Санта-Барбара», громко гудя клаксоном, обогнал «Мерседес» слева. Розовый фургон едва не чиркнул по переднему бамперу, выворачиваясь на полосу, и резко затормозил перед красным сигналом светофора. Винс неодобрительно погудел ему.

Словно услышав сигнал, задняя дверца фургона распахнулась, и на «Мерседес» уставилось нечто черное, округлое и блестящее. Винс чисто инстинктивно собрался было нырнуть под приборную доску, но, увидев, что эта черная блестящая штука — всего лишь 35-миллиметровая камера с длинным объективом, обеими руками прикрыл лицо, сквозь растопыренные пальцы глядя на фотографа.

Джек Эдер так и подпрыгнул на месте, когда с грохотом распахнулась дверца фургона. Но лицо свое закрывать не стал. Вместо этого он гордо вскинул голову, подчеркивая полное отсутствие исчезнувшего тройного подбородка, на мгновение просиял заученной улыбкой и, быстро убрав ее, показал кончик языка.

Фотографом оказалась темноволосая женщина, которой, судя по ее четким уверенным движениям, Винс дал лет под тридцать. На ней был светло-синий комбинезон и огромные черные очки в белой пластиковой оправе. Видно было, что камера ее питалась от батарей, и Винс прикинул, что она успела сделать снимков шесть или семь.

Когда Эдер высунул язык, женщина опустила вскинутую камеру и улыбнулась ему. Затем фургон резко развернулся направо после смены сигнала светофора, заставив нескольких пешеходов отпрыгнуть, и она захлопнула заднюю дверцу. Розовый фургон, набирая скорость, двинулся по боковой улочке. Винс не попытался следовать за ним. Когда стоявшая сзади машина загудела, он заметил, что сигнал на светофоре сменился на зеленый, снял ногу с тормоза и двинулся вперед.

Ни Винс, ни Эдер не проронили ни слова, пока не проехали полквартала. Наконец, Эдер откашлялся и сказал:

— Не могу себе представить, чтобы она была из журнала «Пипл».

— Нет.

— Кому-то потребовалось доказательство… что мы снова в одной упряжке?

— Думаю, они хотели намекнуть нам.

— Что именно?

— Мол, они знают, куда мы направляемся.

— Что является частью плана, не так ли?

— Это часть плана, — согласился Винс. — Так оно и есть.

В молчании они проехали минут пять, пока не добрались до восточной окраины Ломпока, где повернули направо на автотрассу штата, у въезда на которую стоял украшенный маками дорожный знак, сообщавший, что таким путем можно выбраться на государственную дорогу номер 101. Глянув на Винса, Эдер спросил:

— Это самый короткий путь?

— Во всяком случае, самый красивый.

Понимающе улыбнувшись, Эдер сказал свое «Весьма признателен» и в течение, примерно, десяти минут лишь молча любовался зелеными склонами холмов, у подножия которых росли величественные старые дубы и тут и там паслись ухоженные коровы черно-белой джерсейской породы. Решив, что у коров, как и всегда, неизменно глупый вид, Эдер сказал:

— С мэром и с этим типом Форком мы встретимся за обедом, так?

— У нее дома.

— Как бы ты оценил его… этого шефа?

— Тебе когда-нибудь приходилось видеть помесь дзен-буддиста и ротарианца?

— Сомневаюсь.

— Так вечером увидишь.

— Ты еще не виделся с ее честью Б.Д. Хаскинс?

— Еще нет.

— Что означают буквы Б.Д.?

— Барбара Диана.

— Как ты думаешь, мозги у нее имеются?

— Будем надеяться, — вздохнул Винс.