Произнося последнюю фразу, Маас не отрывал глаз от моего лица. Затем дал знак хозяину кафе, который принес рюмку коньяка мне и чашку кофе Маасу. Он добавил сливок, три кусочка сахара, начал пить, шумно прихлебывая.

— Друг мой, вы, похоже, лишились дара речи.

— Да нет, обдумываю подходящий ответ.

Маас пожал плечами.

— Мою маленькую лекцию о том, что вам, американцам, не чуждо предательство, я прочел, чтобы подготовить вас. И вам нет нужды отвечать мне целой речью. Их я наслушался в достатке, как с одной, так и с другой стороны. Герр Падильо работает в той сфере, где нет устоявшегося свода законов. Это тяжелый, грязный бизнес, развивающийся по собственным канонам, питаемый честолюбием, жадностью, интригами. И никто не любит признаваться в совершенной ошибке. Наоборот, тут прут напролом, громоздят одну на другую новые ошибки, лишь бы затушевать первую, ключевую.

Попробуйте оценить создавшуюся ситуацию с позиции логики. Забудьте о том, что Падильо — ваш компаньон. Итак, есть два человека, которые могут нанести немалый урок престижу Соединенных Штатов, если их измена станет достоянием общественности. Более того, если они вернутся, соответствующие ведомства вашей страны узнают, что они рассказали русским. И примут надлежащие меры, чтобы защитить безопасность США. Сколько вы тратите на ваше Управление национальной безопасности? Никак не меньше полумиллиарда долларов в год. Управление занимается кодированием и дешифровкой. Штаб-квартира в Форт-Мид, численность персонала составляет десять тысяч человек. Больше народу лишь в Пентагоне.

— Вы хорошо информированы.

Маас фыркнул.

— Это всем известно. Я хочу сказать другое. Эти двое предателей могут разбалансировать гигантский механизм. Выдать принцип составления кодированных донесений. Донесения эти представляют собой огромную ценность, не зря за ними так охотятся. По ним можно определить те военные и экономические акции, которые США могут предпринять в различных странах. А что такое один агент, если считать в долларах и центах? Герр Падильо с лихвой окупил вложенные в него средства. Он — амортизированный агент. Поэтому его начальники жертвуют им, как вы пожертвовали бы слона, чтобы съесть королеву.

— Расчетливые бизнесмены, — пробормотал я. — Именно благодаря им Америка стала великой страной.

— Но они еще и обдурили своих коллег с Востока, о чем те и не подозревают, — продолжал Маас. — Предлагая герра Падильо, они всучили русским агента, который всегда действовал на переднем крае борьбы. Он выполнял специальные поручения, знал детали этих операций, людей, с которыми работал, но его сведения о системе разведки в целом крайне ограниченны. Потому что он всегда работал на периферии, а не в центре. Так что, с точки зрения американцев, это превосходная сделка, выгодная во всех отношениях.

— И вы думаете, что Падильо все это известно?

— На текущий момент да. Иначе я не стал бы вдаваться в такие подробности. Я бы их продал. В некотором роде я тоже бизнесмен, герр Маккоркл. Но я еще не подошел к моему предложению.

— Из вас выйдет отличный коммивояжер. Вы напоминаете мне одного торговца подержанными машинами, которого я знавал в Форт-Уорте.

Вновь Маас вздохнул.

— Я часто не понимаю ваших шуток, мой друг. Однако давайте продолжим. Я подозреваю, что герр Падильо стремится как можно скорее покинуть Восточный Берлин. К сожалению, пограничная служба сейчас начеку. И Стена, пусть и уродливое сооружение, достаточно эффективно выполняет возложенные на нее функции. А я могу продать способ выезда из Восточного Берлина.

Рука Мааса нырнула в «бриф-кейс» и вытащила на свет божий конверт.

— Это карта. Возьмите, — он протянул мне конверт. — Разумеется, это всего лишь клочок бумажки без определенных договоренностей с полицейскими, патрулирующими тот участок. Они нашли проход, но оставили его нетронутым. Находится он под землей. А причина одна — жадность. Берут они недешево.

— Сколько я должен вам заплатить?

— Пять тысяч долларов. Половину вперед.

— Не пойдет.

— Ваше предложение?

— Если Падильо действительно хочет выбраться из Восточного Берлина и попал в ту самую передрягу, о которой вы мне рассказали, его эвакуация стоит пяти тысяч долларов. Но без задатка. Только в том случае, если с вашей помощью он переберется в Западный Берлин. И мне нужны гарантии, герр Маас. К примеру, ваше присутствие. Мне бы хотелось идти подземным ходом, если он и существует, вместе с вами.

— Похоже, вы тоже бизнесмен, герр Маккоркл.

— Может быть, несколько старомодный по нынешним меркам.

— Пусть это будут купюры по двадцать и пятьдесят долларов.

— А чек вас не устроит?

Маас отечески похлопал меня по плечу.

— Ох уж ваши шутки! Нет, дорогой друг, обойдемся без чека. А теперь мне пора идти. Надеюсь, что деньги вы достанете. У меня зреет уверенность, что герр Падильо согласится воспользоваться моим предложением.

— Что он должен сделать, если ему потребуется срочно связаться с вами?

— Четыре последующих дня он найдет меня по этому номеру в Восточном Берлине. Между одиннадцатью вечера и полуночью. К сожалению, только четыре дня. Начиная с завтрашнего. Это ясно? — Он поднялся с «бриф-кейсом» в руке. — Беседа с вами доставила мне немалое удовольствие, герр Маккоркл.

— Рад это слышать.

— Меня очень интересует решение герра Падильо. Разумеется, как бизнесмена.

— Позвольте еще один вопрос. Почему застрелили того парня?

Маас поджал губы.

— Боюсь, КГБ уже знает то, что известно мне. И мне теперь нужно замириться с ними. Неприятно, знаете ли, ощущать себя дичью, на которую охотятся убийцы.

— Нервирует.

— Да, герр Маккоркл, нервирует. Auf Wiedersehcn.

— Auf Wiedersehen.

Я наблюдал, как он вышел из кафе все с тем же пухлым, потрепанным «бриф-кейсом». И решил, что доллары достаются ему нелегко. У столика возник хозяин кафе и спросил, не желаю ли я чего-нибудь еще. Я ответил, что нет, и расплатился по счету. Маас, должно быть, забыл, что в кафе приглашал меня он, а не наоборот. Посидел еще минут десять-пятнадцать, обдумывая услышанное от Мааса. Достал из конверта карту. Восточного Берлина я не знал, поэтому не мог сказать наверняка, достоверна они или нет. С учетом масштаба длина тоннеля составляет шестьдесят метров. Я сложил карту и убрал ее в конверт. Возможно, она и стоила пять тысяч долларов.

Я встал и покинул пустое кафе. Остановил такси и поехал в «Хилтон». Спросил у портье, нет ли для меня писем или записок. Он глянул в соответствующую ячейку и отрицательно покачал головой. Я купил свежий номер «Шпигеля», чтобы узнать, что более всего волнует немцев, и на лифте поднялся в свой номер, открыл дверь. В креслах сидели двое мужчин. Я бросил журнал на кровать.

— Кажется, я начинаю понимать, почему в Америке придают такое значение праву человека на уединение. Что вам угодно, Бурмсер?

Его сопровождал Билл, или Вильгельм, славящийся великолепной улыбкой. Бурмсер положил ногу на ногу, нахмурился. На лбу появились четыре морщины. Наверное, они означали, что Бурмсер думает.

— Вы нарываетесь на неприятности, Маккоркл.

Я кивнул.

— И хорошо. Это мои неприятности, не ваши.

— Вы виделись с Маасом, — обвинил меня он и назвал кафе.

— Я передал ему ваши слова. Они не произвели на него никакого впечатления. — Я сел на кровать.

Бурмсер оторвался от кресла, подошел к окну, глянул на улицу. Пальцы его сжались в кулаки.

— Чего хочет от вас Падильо?

— А вот это не ваше дело, — с вежливой улыбкой ответствовал я.

Он повернулся ко мне.

— Вы слишком много на себя берете, Маккоркл. Вы ходите по навозной жиже и того гляди поскользнетесь и выкупаетесь в ней. Лучше бы вам первым же самолетом улететь в Бонн и не высовывать носа из салуна. Вы представляете для нас ценность лишь тем, что могли вывести на Падильо, прежде чем он увязнет по уши и не сможет выкарабкаться. Но вы заявляете, что это не мое дело. Тогда позвольте уведомить вас, что у нас нет времени приглядывать за вами. А видит Бог, наша помощь сейчас ой как необходима.

— Сегодня они следили за ним, — вставил Билл.

Бурмсер презрительно махнул рукой.

— О Господи, да они следили за ним с тех пор, как он вылетел из Бонна.

— Это все? — спросил я.

— Не совсем. Падильо решил вести свою игру так же, как и вы. Ему, конечно, виднее, он думает, что сможет позаботиться о себе сам. Признаю, специалист он неплохой. Более того, мастер своего дела. Но и он не всесилен. Еще никому не удалось выкрутиться, играя против обеих сторон, — тут Билл-Вильгельм поднялся, а Бурмсер закончил свою мысль: — Когда вы увидите Падильо, скажите ему, что мы его ищем. Скажите, что он увяз слишком глубоко, чтобы выбраться самостоятельно.

— В навозной жиже, — уточнил я.

— Совершенно верно, Маккоркл. В навозной жиже.

Я встал и направился к Бурмсеру. Тут же подскочил Билл-Вильгельм. Я глянул на него.

— Не беспокойся, сынок. Я не собираюсь бить твоего босса. Я лишь хочу ему кое-что сказать, и я уперся пальцем в грудь Бурмсера. — Если у кого-то возникли трудности, так это у вас. Если кто-то вел свою игру, так это вы. Я скажу вам то же самое, что говорил вашему спутнику, только не так кратко. Я приехал в Берлин по личному делу, касающемуся и моего компаньона. И если он меня о чем-нибудь попросит, отказывать ему я не стану.

Бурмсер печально покачал головой.

— Вы болван, Маккоркл. Настоящий болван. Пойдем, Билл.

Они ушли. А я подошел к телефону и позвонил в Бонн. Трубку сняли после первого звонка.

— Сидишь в своем любимом кресле и наслаждаешься любимым напитком, Куки?

— Привет, Мак. Где ты?

— В берлинском «Хилтоне», и мне нужны пять тысяч баксов купюрами по двадцать и пятьдесят. К восьми вечера.

Мне ответило молчание.

— Я думаю, — послышался наконец голос Куки.

— То есть пьешь прямо из бутылки.

— Спиртное стимулирует мыслительный процесс. Есть два варианта. Одна перепелочка в «Америкэн экспресс», другая — в Немецком банке. Денег у меня много на каждом из счетов. Я богат, знаешь ли.

— Знаю. Но банк закрыт, не так ли?

— Я — крупный вкладчик. Так что деньги я достану.

— Ты сможешь прилететь сюда к вечеру?

— Конечно. Сообщу в Нью-Йорк, что свалился с гриппом, и я свободен.

— Я сниму тебе номер.

— Лучше «люкс». В Берлине у меня есть знакомые перепелочки. Нам понадобится место, чтобы поразвлечься. Между прочим, мой друг из Дюссельдорфа только что отбыл. Кто-то поставил подслушивающие устройства на телефоны в салуне и в твоей квартире.

— Меня это не удивляет.

— Вечером буду у тебя. С деньгами.

— Жду тебя, Куки.

— До встречи.

Я глянул на циферблат. Ровно четыре. До приезда Уитерби еще ровно пять часов. Взгляд упал на бутылку шотландского, но я решил, что пить сейчас не стоит. Вместо этого я спустился вниз, снял «люкс» для Куки и, выписав чек, получил наличными две тысячи марок. Вернулся в номер, выписал второй чек, на пять тысяч долларов для мистера Кука Бейкера, положил в конверт и заклеил его. Достал пистолет из чемодана и сунул в карман пиджака. Затем плеснул в бокал виски, добавил воды и развернул кресло так, чтобы смотреть на город. И долго сидел, наблюдая, как темнеют тени, переходя от серого к черному. Такими же серыми и черными были мои мысли. И день тянулся и тянулся.

В восемь сорок пять из вестибюля позвонил Куки. Я предложил ему заглянуть ко мне, что он и пообещал сделать после того, как заполнит гостевую карточку и забросит чемодан в «люкс». Через десять минут он уже стучался в дверь. Войдя, он протянул мне туго перевязанный сверток толщиной с дюйм.

— Мне пришлось взять сотенные, десять штук, — пояснил он. — Десять сотенных, пятьдесят по пятьдесят, семьдесят пять — по двадцать. Всего пять тысяч долларов.

Я протянул ему конверт с чеком.

— Вот мой чек.

Он не стал разрывать конверт, я — пересчитывать деньги.

— Я причинил тебе много хлопот?

— Пришлось пригрозить, что закрою счет. Где выпивка?

— В шкафу.

Он достал бутылку, как обычно, налил себе полбокала.

— Хочешь льда?

— И так сойдет. За весь полет не взял в рот и капли. Со мной рядом сидела перепелочка, которая боялась посадки. Она хотела держаться за мою руку. Причем зажала ее между ног. Секретарша из турецкой торговой миссии. Что у тебя нового и к чему этот оттопыренный карман? Портит силуэт.

— Я ношу при себе крупные суммы денег.

— Мака нагрели на пять тысяч баксов? Да, похоже, он влип в историю.

Я развернул кресло от окна и сел. Куки улегся на кровать, подоткнув под голову обе подушки, бокал покоился у него на груди.

— Меня навестил мистер Бурмсер, — сообщил я. — Он полагает, что я — болван. Я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ним.

— Он приводил с собой этого мальчика, сошедшего с рекламного плаката зубной пасты?

— Ты его знаешь?

— Встречались. Насколько я помню, он очень ловко управляется с ножом.

— Что соответствует создаваемому им образу.

На губах Куки заиграла улыбка.

— Ты затесался в довольно-таки странную компанию.

В дверь легонько постучали. Я встал, подошел к ней, открыл. На пороге стоял Уитерби с посеревшим лицом.

— Наверное, я чуть опоздал, — пробормотал он, шагнул в комнату и рухнул на пол. Попытался встать, по его телу пробежала дрожь, и он затих. Со спины в макинтоше виднелась маленькая дырочка. Я быстро опустился на колени и перевернул Уитерби. Руки его были в крови, расстегнув плащ и пиджак, я увидел, что его белая рубашка стала красной. Он лежал с раскрытыми глазами, перекошенным ртом.

— Он мертв, не так ли? — спросил Куки.

— Должно быть.

Но я попытался прощупать пульс. Сердце, однако, уже не билось. Уитерби не просто выглядел мертвым, он умер.