Я бежал по длинному коридору к ярко освещенной двери, видневшейся в его дальнем конце. Однако дверь все никак не приближалась, и тут я угодил ногой в какую-то петлю. Петля затянулась и начала дергать мою ногу, но вдруг оказалось, что это не петля, а Падильо в форме старшего сержанта, с лентами, знаками отличия, золотыми нашивками. Чувствовалось, что он не из тех сержантов, у кого легко получить трехдневный отпуск. Увидев, что я проснулся, он перестал дергать меня и налил себе виски.

— Сейчас принесут кофе.

Я перекинул ноги на пол, взял сигарету.

— Сон — великое благо. А ты суров в форме.

— Свою ты нашел?

— Висит в шкафу.

— Пора одеваться. Нас ждут в салоне красоты. — Я достал форму из шкафа, начал одеваться.

— После звания капитана это шаг вниз, знаешь ли.

— Тебе следовало оставаться на службе. В этом году ты уже мог бы выйти в отставку.

В дверь постучали, и Падильо крикнул: «Входите!»

Один из здоровяков внес большой кофейник и две чашки. Поставил их на столик и удалился. Я завязал галстук, подошел и налил себе чашку. Затем надел китель и полюбовался собой в зеркале.

— Я помню парня, который выглядел точь-в-точь как я двадцать один год назад в Кэмп-Уолтерс. Как же я ненавидел его тогда. Что теперь?

— Вольгемут беспокоится насчет аэропорта. Он хочет, чтобы нас загримировали. Всех четверых.

— У этого парня есть мастера на все случаи жизни?

— Ты прочел отчет?

— Похоже, с нами все время кто-то был. Хотя мы об этом не знали.

— Как и Уитерби.

— Все еще печалишься?

— И еще долго буду. Хороший был человек.

Я допил кофе, и мы прошли в отделанную деревом комнату, в которой нас встретил Вольгемут. Он тоже переоделся: синий однобортный костюм, тщательно завязанный черно-синий галстук, белая рубашка, начищенные черные туфли. Из нагрудного кармана выглядывал кончик белоснежного платка.

Он дружески кивнул мне, спросил, хорошо ли я спал, и явно обрадовался, получив утвердительный ответ.

— Будьте любезны пройти сюда, — он указал на дверь.

Коридор привел нас в комнату, заставленную шкафами и туалетными столиками. На одном из них высокая, светловолосая, очень бледная женщина расставляла какие-то баночки, расчески, ножницы. По периметру зеркала матово блестели незажженные лампы.

— Это фрау Коплер, — представил Вольгемут женщину. Она повернулась к нам, кивнула и продолжила прежнее занятие.

— Этот участок находится на ее попечении.

Вольгемут открыл один из шкафов.

— Здесь у нас формы различных армий и полиций. В этом шкафу — форма всех размеров народной полиции ГДР, вместе с обувью, рубашками, фуражками. — Он закрыл этот шкаф и открыл следующий. — Тут военная форма Америки, Англии, Франции, Западной Германии. А также ГДР. Далее форма полиции Западного Берлина. А вот женские платья, сшитые в Нью-Йорке, Лондоне, Берлине, Чикаго, Гамбурге, Париже, Риме. И ярлыки, и материалы настоящие. Пальто, белье, туфли, полный гардероб. Далее мужская одежда, уже гражданская. Костюмы из Франкфурта, Чикаго, Лос-Анджелеса, Канзас-Сити, Нью-Йорка. А также Парижа, Лондона, Марселя, Восточного Берлина, Лейпцига, Москвы — отовсюду. Шляпы и ботинки, рубашки под галстук и с отложными воротниками. Пиджаки на трех пуговицах, двубортные, фраки и так далее.

Увиденное произвело на меня немалое впечатление, о чем я незамедлительно уведомил Вольгемута. Тот гордо улыбнулся.

— Если б у нас было побольше времени, герр Маккоркл, я бы с удовольствием показал вам нашу копировальную технику.

— Он имеет в виду мастерскую по подделке документов, — вставил Падильо. — Мне довелось ее видеть. Работают они первоклассно. Возможно, лучше всех.

— Я поверю тебе на слово.

— Я готова, — возвестила фрау Коплер.

— Хорошо. Кто идет первым? — спросил Вольгемут.

— Давай ты, — посмотрел я на Падильо.

Он сел на стул перед туалетным столиком, фрау Коплер накинула на него простыню, как принято в парикмахерских, зажгла лампы и пристально вгляделась в отражение его лица в зеркале. Надела на волосы резиновую шапочку. Что-то пробормотала себе под нос, покрутила головой, затем взяла на палец мягкий воск.

— Нос у нас прямой и тонкий. Сейчас мы сделаем его приплюснутым, а ноздри чуть увеличим, — и руки залетали над лицом Падильо. Она хлопала, прижимала, разглаживала. Когда она закончила, у Падильо появился новый нос. Я еще мог узнать моего компаньона, но черты его лица заметно изменились.

— Глаза у нас карие, волосы черные. Скоро вы станете шатеном, поэтому изменим цвет бровей. — Она взяла какой-то тюбик и выдавила его содержимое на брови Падильо. И они разом посветлели. — Теперь рот. Это очень важная часть лица. Могу я взглянуть на ваши зубы?

Падильо растянул губы.

— Они очень белые и выделяются на фоне нашей довольно-таки смуглой кожи. Сейчас мы придадим им желтый оттенок, как у старой лошади. — Она выжала какую-то пасту на зубную щетку, которую вынула из пакетика, и протянула ее Падильо. — Почистите, пожалуйста, зубы. Через два дня налет сойдет бесследно. — Он почистил зубы. — Теперь форма рта и щек, — она всунула ему в рот кусок розового каучука. — Надкусите. Откройте. Так, надкусите еще. Откройте. Теперь у нас чуть выпяченная нижняя губа, более круглые щеки и рот постоянно приоткрыт, как у человека, который не может дышать носом из-за какого-либо респираторного заболевания. Мы также осветлим вашу кожу и добавим расширенные сосуды, характерные для пьяниц.

Фрау Коплер открыла маленькую белую шкатулку, окунула пальцы в серую пасту и начала втирать ее в щеки Падильо. Кожа приобрела нездоровый оттенок, словно он провел немало времени в госпитале или в баре. На щеки, от висков, она наложила липкий трафарет и потыкала в него палочкой с ваткой на конце, которую она предварительно окунула в жидкость, налитую в пузырек. Дала жидкости высохнуть и сняла трафарет. С таким лицом Падильо могли бы показывать студентам медицинского института. То же самое фрау Коплер проделала с другой щекой, а затем с носом.

— Теперь каждый скажет, что вы дружили со шнапсом как минимум пятнадцать последних лет. И никак не выпивали меньше, чем полбутылки в день. — Когда она сняла трафарет, нос Падильо заметно покраснел.

А фрау Коплер сдернула с его головы шапочку, порылась в ящике и достала парик, который осторожно надела, засунув под него все волосы. Падильо стал темным блондином. С правой стороны появился пробор, где сквозь волосы проглядывала розовая кожа. Фрау Коплер осмотрела свою работу.

— Может, маленький прыщик на подбородке, какие бывают от плохого пищеварения. — Палец ее нырнул в какую-то коробочку и прижался к подбородку Падильо, и он приобрел прыщик в довершение к опухшему, нездорового цвета лицу, редеющим волосам и желтозубому незакрываюшемуся рту. Падильо встал. — Шагайте тяжело. Человек вашей наружности при малейшей возможности старается избегать тягот военной службы.

Падильо прошелся по комнате, подволакивая ноги.

— Сразу видно, что ты отдал армии тридцать лет жизни, — прокомментировал я.

— Думаете, я сойду за старого служаку, сержант? — И голос-то у него изменился.

— За красавца тебя не примешь, но ты стал другим.

— Если б у нас было побольше времени... — Фрау Коплер обмахнула стул и вздохнула.

— Следующий.

Я сел, и она занялась мною.

Щеки у меня стали более загорелыми, чем у Падильо, но с такими же венами. Появились аккуратно подстриженные усики, круги под глазами и маленький, но заметный шрам у правой брови.

— Лицо воспринимается так же, как картина, — пояснила фрау Коплер. — Взгляд автоматически поднимается в верхний левый квадрат. Там мы помещаем шрам. Мозг регистрирует его, взгляд перемещается ниже и утыкается в усы. Вновь неожиданность, потому что разыскиваемый не имеет ни шрама, ни усов. Просто, не так ли?

— Вы мастер своего дела, — похвалил я фрау Коплер.

— Лучший из лучших, — добавил Вольгемут. — С двумя другими такая тщательность не нужна, поскольку их знают только по фотографиям. А теперь мы должны сфотографировать вас для удостоверения личности.

Мы попрощались с фрау Коплер. Когда мы уходили, она сидела за туалетным столиком и задумчиво смотрела на себя в зеркало.

После того как мы сфотографировались, Вольгемут пригласил нас на ленч. Ели мы осторожно, помня о каучуковых прокладках, которые фрау Коплер поставила в наши рты. Впрочем, проблем с ними было не больше, чем со вставной челюстью. Они не скользили и не елозили, но все равно ощущались инородным телом. Наверное, поэтому мы налегали не так на еду, как на питье, благо Вольгемут угощал нас отменным вином.

— Знаете, герр Маккоркл, я давно уговариваю Майка остаться и поработать с нами. В его довольно-таки сложной профессии ему практически нет равных.

— У него есть работа, — ответил я. — Между поездками.

— Да, кафе в Бонне. Прекрасное прикрытие. Но теперь, боюсь, толку от него — ноль. Майк раскрыт.

— Это не имеет значения, — вмешался Падильо. — После моего возвращения они не пошлют меня даже за кофе в уличное кафе. Я на этом настою.

— Ты еще молод, Майк, — улыбнулся Вольгемут. — У тебя богатый опыт, первоклассная подготовка, ты знаешь иностранные языки.

— У меня недостаток воображения. Иногда мне кажется, что я добился бы немалых успехов, занимаясь контрабандой виски в годы сухого закона. А сейчас мог бы достаточно успешно в одиночку грабить по вторникам банки в «спальных» районах или маленьких городах. Я знаю иностранные языки, но методы мои старомодны, а может, я стал ленивым. Во всяком случае, полые монеты и авторучки, превращающиеся в моторные лодки, уже не по мне.

Вольгемут разлил по бокалам вино.

— Хорошо, будем считать, что твои прошлые успехи определялись простотой применяемых тобой методов. А не заинтересуют ли тебя отдельные поручения, разумеется, хорошо оплачиваемые?

Падильо отпил вина, улыбнулся желтыми зубами.

— Нет, благодарю. Двадцать, даже двадцать один год — большой срок. Быть может, еще давным-давно, когда я учился в университете, мне следовало предложить свои услуги ЦРУ или государственному департаменту, благо основными курсами у меня были политология и иностранные языки. И теперь бы я сидел в отдельном, достаточно большом кабинете и объяснял бы газетчикам, что происходит во Вьетнаме или Гане. Но не забывай, Курт, если я что-то и умею, так это вести дела в салуне. Языки я знаю лишь потому, что учили меня с детства. Причем хорошо я только говорю, ибо не знаком даже с азами грамматики. Я лишь умею произносить звуки. Я слаб в истории, давно забыл политологию, не слишком разбираюсь в мировом балансе сил. Двадцать лет я вижу во сне кошмары и просыпаюсь в холодном поту. — Он вытянул перед собой руки. Пальцы слегка дрожали. — Нервы у меня ни к черту, я слишком много пью, еще больше курю. Я выработал свой ресурс и ухожу на покой. Решение мое непоколебимо, и ничто в мире не заставит меня изменить его.

Вольгемут внимательно выслушал монолог Падильо.

— Разумеется, ты недооцениваешь себя, Майк. Ты обладаешь редким качеством, которое заставляет твоих работодателей раз за разом приходить к тебе с просьбой выполнить еще одно задание. У тебя дар актерского перевоплощения. Ты без труда становишься новым человеком, со всеми его личностными особенностями. В Германии ты ходишь, как немец, ешь, как немец, куришь, как немец. А ведь даже после двадцати лет оккупации европеец может узнать американца по его толстой заднице и походке. У тебя уникальная мимика, а наряду с решительностью и уверенностью в собственном превосходстве тебе свойственны хитрость и цинизм процветающего адвоката по уголовным делам. За такое сочетание я готов заплатить очень высокую цену.

Падильо поднял бокал.

— Я принимаю комплимент, но отказываюсь от предложения. Тебе следует поискать кого-нибудь помоложе, Курт.

— Не поддашься ли ты на искушение отомстить своим бывшим работодателям?

— Ни в коем случае. Они полагали, что им предложили хорошую сделку. Русским требовался действующий агент, которого они могли бы показать всему миру, клеймя американский империализм. Мои работодатели, благослови их Бог, желали, чтобы им по-тихому вернули Симмса и Бурчвуда. Поэтому они с легкой душой отдали А за В и S, тем более что А, по их мнению, уже выдохся. Кто готовил операцию на Востоке — наш добрый полковник?

— Насколько я знаю, да, — кивнул Вольгемут. — Он вернулся несколько месяцев назад и теперь вроде бы занимается пропагандой.

— Он поднаторел в такого рода обменах, а у нас есть парни, которые не упустят своей выгоды. Вот они и подсунули меня.

В дверь постучали. Вольгемут разрешил войти, и на пороге появился один из здоровяков с большим конвертом из плотной бумаги. Он отдал конверт Вольгемуту и удалился. Немец разорвал конверт и вытащил два потрепанных бумажника.

— Я знаю, что ты не любишь такого старья, но в данном случае они могут оказаться весьма кстати.

Я раскрыл свой бумажник. Девяносто два доллара, 250 западногерманских марок, армейское удостоверение личности, подтверждающее, что я — сержант по снабжению техническим имуществом Фрэнк Дж. Бейли, аккуратно сложенные отпускные документы, пара порнографических открыток, армейское водительское удостоверение, письмо на английском языке с грубыми ошибками от девушки по имени Билли из Франкфурта, карточка члена Клуба любителей детектива, упаковка презервативов.

Вольгемут достал еще два бумажника.

— Это для ваших подопечных.

Падильо отодвинул стул и встал.

— Билеты?

— У водителя, — ответил Вольгемут.

Падильо протянул руку.

— Спасибо за все, Курт.

Вольгемут отмахнулся от благодарностей.

— Я пришлю тебе счет.

Мне он пожал руку, сказав, как он рад тому, что познакомился со мной, и по тону чувствовалось, что он говорит искренне.

— Ваши подопечные ждут вас внизу.

Падильо кивнул, и мы направились к лифту.

В холле у лифта стоял Макс. Он критически оглядел нас и одобрительно кивнул.

— На днях я подскочу в ваше кафе в Бонне.

— Скажи Марте... — Падильо запнулся. — Скажи, что я очень ей благодарен.

Мы обменялись рукопожатиями и вошли в кабину, доставившую нас на первый этаж. Симмс и Бурчвуд поджидали нас, чисто выбритые, в форме рядовых. Рядом подпирал стену один из здоровяков Вольгемута. Падильо протянул Симмсу и Бурчвуду их бумажники.

— Ваши новые имена и фамилии вы запомните по пути в Темпельхоф. Симмс идет со мной, Бурчвуд — с Маккорклом. Через регистрационную стойку «Пан-Америкэн» проходим без суеты, как и раньше. Полагаю, новая лекция вам не нужна. Вы оба хорошо выглядите. Мне нравится ваша прическа, Симмс.

— Нам обязательно говорить с вами? — недовольно спросил Симмс.

— Нет.

— Тогда обойдемся без слов.

— Нет возражений. Поехали.

Во дворе стоял «форд-седан» модели 1963 года. Водитель, высокий негр с нашивками рядового первого класса, протирал лобовое стекло. Завидев нас, он бросился открывать дверцы.

— Прошу садиться, господа. Уезжаем, как только вы рассядетесь. Все к вашим услугам, господа.

Падильо включился в игру и на подчеркнутую услужливость слуги-негра ответил голосом хозяина-белого:

— Кончай лизать нам задницы, парень. Вольгемут сказал, что наши билеты у тебя. Давай-ка взглянем на них.

Негр улыбнулся.

— Знаете, я не слышал техасского акцента с тех пор, как уехал из Минерэл-Уэллс.

Падильо улыбнулся в ответ.

— Кажется, так разговаривают в Килгоре, — тон его стал обычным. — Ты готов?

— Да, сэр, — и негр, обойдя машину, сел за руль.

Я — рядом с ним, Бурчвуд, Симмс и Падильо залезли на заднее сиденье. Негр открыл ящичек на приборном щитке и передал мне четыре билета «Пан-Ам». Я выбрал один, выписанный на сержанта Бейли, а остальные передал Падильо.

— Что делаем в аэропорту? — спросил он.

— Я высаживаю вас из машины и быстро отгоняю ее в сторону. Неважно куда, потому что назад меня повезет полиция, гражданская или военная. Во время регистрации ваших билетов произойдет неприятный инцидент на расовой почве. Американский турист из Джорджии заявит, что я оскорбил его жену. Он ударит меня, а я полосну его оружием, с которым, как известно, не расстается ни один негр, — он показал нам бритву. — Если этот тип ударит меня чересчур сильно, я пущу ему кровь.

— Кто этот турист?

— Вольгемут завербовал его во Франкфурте года два назад. Стопроцентный американец. После того как полицейские разведут нас и упрячут меня за решетку, он в участок не явится, так что обвинять меня будет некому.

— А какое у тебя прикрытие? — поинтересовался Падильо.

— Играю на саксофоне в оркестре одного из ресторанчиков Вольгемута. Выполняю мелкие поручения. Когда необходимо, затеваю драки.

— Что нас ждет во Франкфурте?

— Вас встретит человек, даст вам ключ от машины, и вы поедете по своим делам.

— Как он узнает нас?

— Никак. Вы узнаете его. Он — мой брат-близнец.