Когда я проснулся в семь утра, за окном лил дождь. Капли барабанили по окну, а я стал у плиты, дожидаясь, пока закипит вода, чтобы выпить чашечку растворимого кофе. Взбодрившись кофе и первой утренней сигаретой, я позвонил в «Истерн Эйрлайнс», где мне ответили после четырнадцатого звонка. Все полеты на Вашингтон отменили. В столице тоже лило как из ведра. Наверное, дождь шел над всей планетой.

Оставалось выбрать между автобусом и поездом. Я позвонил в «Пенсильвания сентрал рейлроуд». Там скучающий мужчина в конце концов сознался, что поезд в Вашингтон отходит в восемь часов и он даже может продать мне билет.

Я набрал номер портье и попросил к телефону Эдди, дневного коридорного.

— Ты получишь два доллара, если через десять минут, когда я спущусь вниз, у подъезда будет стоять такси.

— О Господи, мистер Сент-Ив, я же промокну насквозь!

Я вздохнул.

— Три бакса.

— Идет. Три бакса. Между прочим, та лошадь, на которую вы поставили...

— Выиграла?

— К сожалению, нет.

— Жаль.

— Да, тут уж ничего не поделаешь. Хотите поставить сегодня на другую?

— Нет времени. Эдди, мне нужно такси.

За четыре минуты я оделся, положил в дорожную сумку рубашку, белье, носки, туалетные принадлежности, на это ушло еще две минуты, добавил бутылку виски, постоял минуту у починенного лифта и подошел к стойке через девять минут после того, как закончил говорить с Эдди. Небритый и неумытый.

Чемодан мне отдали, Эдди каким-то чудом удалось поймать такси.

— Я весь промок, — заявил он, принимая от меня три доллара. Вероятно, эту фразу следовало расценивать как благодарность.

Водитель хмыкнул, когда я назвал ему пункт назначения, и ворчал всю дорогу к Пенн-стейшн. Милю, разделявшую отель «Аделфи» и вокзал, мы преодолели за пятнадцать минут, по меркам утреннего дождливого Манхэттэна, должно быть, установили рекорд скорости. В семь сорок я уже стоял у кассы, вслед за женщиной, которая хотела доехать поездом до Катбэнка, что в штате Монтана. Ехать она собиралась не сегодня — на следующей неделе, а может, неделей позже, в зависимости от того, когда родит дочь, но желала заранее получить всю необходимую для дальней поездки информацию. Кассир также оказался неравнодушным к младенцам, и они обсудили, кто лучше для первенца, мальчик или девочка, прежде чем он протянул руку к толстому справочнику, чтобы определить, какие поезда и когда уходят в Катбэнк. Наконец он продиктовал женщине, как ей ехать, она все записала, после чего они вновь поговорили, на этот раз о погоде.

Женщина ушла, и кассир подозрительно глянул на меня, будто я пришел не за билетом, а с каким-то неприличным предложением.

— Вашингтон, место в первом классе.

— Не знаю, есть ли свободные места. — Он взглянул на часы. — Вы припозднились, знаете ли.

— Да уж, так получилось. — Я не стал перекладывать вину на него.

— Первый класс. Это дороже, чем купе.

— Я знаю.

— Но все равно хотите ехать первым классом?

— Хочу. — Мне даже удалось не повысить голоса.

— Ага, один билет таки остался.

— Я рад, что вы меня не подвели.

— Купе обойдется вам в девятнадцать долларов девяносто центов. Это большие деньги.

— Я недавно получил наследство.

— Понятно. — Он протянул мне билет, я ему — двадцатидолларовую купюру. — Как говорится, береги центы, а уж доллары сами позаботятся о себе, — и вслед за билетом он отдал мне десятицентовик.

— Вы это сами придумали? — поинтересовался я.

— Следовал этому правилу всю жизнь. — Он вновь глянул на часы, милый семидесятилетний старичок. — Если вы поторопитесь, то еще успеете на поезд.

Я поторопился, хотя пятидесятивосьмифунтовый чемодан больно бился о мое правое колено. Спешил я напрасно. Состав подали на десять минут позже.

Последний раз услугами железных дорог я пользовался, когда ехал на трансъевропейском экспрессе из Кельна в Париж. Кормили прекрасно, обслуживали еще лучше, поезд летел как на крыльях, в вагоне совсем не трясло. «Пенсильвания сентрал рейлроуд» не баловала пассажиров комфортом. Я заплатил на восемь долларов и тридцать пять центов больше лишь для того, чтобы получить кресло, вращающееся на 360 градусов, которое давало мне возможность в полной мере насладиться городским пейзажем восточного побережья Соединенных Штатов. Я увидел фабрики, свалки, кварталы разваливающихся домов и одну корову.

Я не знаю, когда начался закат американских железных дорог. Некоторые говорят, что в двадцатых годах, но скорее всего после второй мировой войны, когда развернулось строительство скоростных автострад, вновь появились в продаже легковые машины, а полеты на пассажирских самолетах уже никого не удивляли. И по железным дорогам перестали ездить. Вагоны не менялись, работники старели, а молодежь не желала заниматься этим непрестижным делом. И неожиданно где-то в середине шестидесятых годов страна обнаружила, что небеса и автострады забиты до отказа, а рельсы пусты. Во всяком случае, пассажиров по ним не возят. Вот тогда-то пустили скоростной экспресс между Вашингтоном и Нью-Йорком, преодолевающий 227 миль за два часа и пятьдесят девять минут, на час быстрее междугородного автобуса. Со временем трассу предполагали продлить до Бостона.

А пока, чтобы добраться туда, приходилось ползти по дорогам, рассчитанным на транспортный поток пятидесятых годов, или часами тереться в аэропортах, которые работали с перегрузкой с первого дня после открытия.

Многие из прежних железнодорожных компаний канули в Лету, думал я. «Коммодоре Вандербилд», «Твентис Сенчури лимитед», «Уобэш Кэннонболл». А вот в других странах, по всему миру поезда спорили успешно с автобусами, быстрее их и точно в срок доставляя пассажиров в пункт назначения. Путь из Токио в Осаку, 320 миль, занимал три часа и десять минут. «Голубой поезд» все еще курсировал между Йоханнесбургом и Кейптауном, «Золото Рейна» мог доставить вас из Амстердама в Женеву, 657 миль, менее чем за одиннадцать часов, и в дороге вы могли диктовать письма секретарю, говорящему на четырех языках, одновременно наслаждаясь видом древних замков. А «Пенн Сентраль»... Едва ли я мог рассчитывать даже на чашечку хорошего кофе.

В час дня мы вкатились на «Юнион-стейшн» Вашингтона, опоздав более чем на пятьдесят минут. Дождь все еще лил, и мне пришлось ждать такси пятнадцать минут. Заказал завтрак и отправился в ванну, чтобы побриться и смыть поездную пыль. После завтрака позвонил лейтенанту Деметеру.

— Хорошо, что вы объявились, — приветствовал меня он. — Как дела с обменом?

— Они заставили меня прогуляться в мотель в Нью-Джерси, чтобы убедиться, насколько точно я следую их инструкциям.

— Но сами не появились?

— Нет.

— Может, вы заглянете ко мне и расскажете обо всем?

— Не могу. Мне велели прибыть к половине первого, но самолеты не летают, пришлось ехать на поезде, поэтому я опоздал. Они обещали позвонить сюда.

— Деньги у вас с собой? — поинтересовался Деметер.

— Да.

— Где?

— Здесь. В моем номере.

— Ради Бога, Сент-Ив, немедленно положите их в сейф отеля! — взорвался Деметер. — Может, в Нью-Йорке совсем другая жизнь, может, там сплошь милые люди, души не чающие в цветах, но в этом городе я бы не вышел на улицу, имея в кармане больше пятидесяти долларов. — Похоже, он отвернулся от телефона, потому что следующая фраза долетела до меня приглушенной. — Представляешь, деньги у него в номере, — наверное, он говорил с сержантом Фастнотом.

— Я собирался положить их в сейф.

— Кончайте собираться и кладите! Где вы остановились, снова в «Мэдисоне»?

— Да.

— Какой номер?

Я сказал.

— Будем у вас через полчаса.

* * *

Я отнес чемодан с деньгами в сейф «Мэдисона», вернулся к себе, постоял у окна, наблюдая за тугими струями дождя. Двадцать минут спустя в дверь постучали. Я подошел к двери, открыл. На пороге стоял Огден с перекошенным от боли лицом.

— Дай мне пройти.

Я отступил в сторону, он шагнул вперед, едва не упал. В светло-коричневом плаще, он крепко прижимал руки к животу, но кровь выступала из-под пальцев.

— На кровать. — Я подхватил его и повел к кровати.

Ложиться он не пожелал, лишь сел, не отрывая рук от живота.

— О Боже, как больно. Вызови доктора, вызови доктора!

Я схватил трубку и набрал номер коммутатора отеля.

— Пришлите врача в 429-й номер. Человек ранен.

Телефонистка не стала спорить или задавать вопросы.

— Вызываю «скорую помощь».

— Не теряйте времени. — И я бросил трубку на рычаг.

Огден уже завалился на кровать, голова легла на подушку, ноги оставались на полу, руки сжимали красное пятно на плаще.

— В вестибюле, — бормотал он. — Он ударил меня ножом прямо в вестибюле.

— Кто?

— Они были там оба. Эта сучка хихикала, когда он ударил меня. — Огден застонал, потом стон перешел в крик. — Ну почему я должен так страдать?

Подходящего ответа я не нашел.

— Кто был в вестибюле, Огден?

— Вызови мне доктора. Вызови чертова доктора.

— Он уже едет. Кто был в вестибюле?

— Деньги у тебя? — Он попытался сесть. — Деньги у тебя? Покажи их мне. Покажи.

— У меня их нет. Они в сейфе. Кто ударил тебя ножом, Огден?

— Я увидел их в поезде, потом они приехали сюда, а эта сучка хихикала, когда он всадил в меня нож.

— Кто, черт побери?

— Это сутенер. Фредди. Фредди и его шлюха.

— Какой Фредди?

Огден хотел что-то сказать, кровь хлынула у него горлом, и лейтенант нью-йоркской полиции Кеннет Огден вновь повалился на кровать, на этот раз мертвый.

— Мы приехали, поднимаемся к вам, — уведомил меня Деметер.

— Вы опоздали, — ответил я.