Макс Квейн жил в Бетесде, штат Мэриленд, в небольшом двухэтажном домике из красного кирпича с широкими карнизами и крытой гонтом крышей, неподалеку от бульвара Вильсона. На аккуратно постриженной лужайке перед домом высились четыре или пять вязов.

Большую часть гаража на две машины, поднятая дверь которого не мешала прохожим обозревать его внутренности, занимал «форд»-фургон, сошедший с конвейера два или три года назад. Рядом громоздилась всякая рухлядь, которую люди несут в гараж, потому что не могут найти для нее другого места.

Автомобиль Макса, зеленый «датсан 280», стоял на подъездной аллее.

Я оставил машину на улице и пошел к парадной двери, обойдя по пути два детских велосипеда. Один опирался на откидную подставку, другой лежал поперек дорожки. Я поднял его и поставил рядом с первым. Затем подошел к двери и позвонил.

Дверь открыла Дороти Квейн. В одной руке она держала наполовину пустой бокал, в другой — сигарету, под глазами темнели круги.

— А, это ты, — сказала она, выдержав должную паузу. — Еще один его друг. Ты был его другом, не так ли, Харви?

— Конечно, — ответил я. — Я был его другом.

— Значит, у него все-таки было двое друзей. А то я уже начала сомневаться.

— Мне войти или уехать?

— Не знаю. Я как раз думаю об этом. Пожалуй, тебе лучше войти.

Я вошел и последовал за Дороти в гостиную. Она повернулась и махнула сигаретой, предлагая сесть там, где мне хочется. Я выбрал кушетку. Она стояла, разглядывая меня, в синих джинсах и белой рубашке Макса с закатанными рукавами. То, что рубашка принадлежала Максу, я понял по петличкам воротника.

— Хочешь выпить? — спросила Дороти.

— Если тебя это не затруднит.

— Отнюдь, если ты обслужишь себя сам. Виски на кухне. Пшеничное. «Дикая индюшка». Десять долларов за бутылку. Дешевого Макс не признавал.

— Я знаю, — ответил я и прошел на кухню, плеснул в бокал виски, добавил воды и льда. Я не заметил грязных тарелок, испачканных стаканов или пластиковых мешков с мусором. Как и гостиная, кухня вся блестела. Я вспомнил фанатичную аккуратность Дороти. Она терпеть не могла беспорядка.

Я вернулся в гостиную и вновь сел на кушетку.

— Где мальчики?

— Там, — она мотнула головой в сторону окна, потом взглянула на часы. — Уже около шести, так что они скоро придут. Бегают где-то с друзьями. У детей всегда полно друзей, не так ли?

— Почти всегда, — уточнил я. — А твои друзья, Дороти? Куда подевались твои друзья? Раньше у тебя было много друзей.

Она присела на зеленое кресло, одно из двух, стоящих у камина. И пристально посмотрела на меня. В тридцать пять лет Дороти Квейн все еще оставалась потрясающей женщиной, с прекрасным, словно высеченным из мрамора, лицом, неподвластным времени. Никакой косметики и ясные серые глаза. И если б не нос, я бы не догадался, что она плакала. Нос покраснел и блестел на конце, как бывало всегда, когда она плакала, а такое частенько случалось по воскресеньям, которые мы давным-давно проводили вместе. Особенно, когда в окна стучали капли дождя.

Круги под глазами ни о чем не говорили, потому что они никогда не исчезали с лица Дороти Квейн. Наоборот, они, среди прочего, превращали Дороти в потрясающую женщину. Круги казались нарисованными для того, чтобы произвести впечатление на окружающих, и действительно, взгляд, случайно брошенный на Дороти, обязательно задерживался на ее лице. Но нос выдавал ее полностью.

В конце концов она устала смотреть на меня, отпила из бокала, затянулась сигаретой, выпустила струю дыма.

— Ты прав, когда-то у меня были друзья.

— Много друзей.

— Они терпеть не могли Макса. Мои друзья терпеть не могли Макса, и наши пути разошлись. Макса могли терпеть только ты и Мурфин, но вы совсем не походили на остальных моих друзей, не так ли?

— Я, во всяком случае, старался отличаться от них, — ответил я. Насколько я помню, остальные друзья Дороти были довольно надменными личностями, которые редко одобряли поступки Макса и не хотели иметь с ним ничего общего. Мне кажется, они считали его подлецом.

Дороти снова отпила из бокала, еще раз затянулась и повернулась к камину.

— Знаешь, я собираюсь покончить с собой.

— О, — удивился я. — Когда?

— Ты мне не веришь?

— Разумеется, верю. Меня лишь интересует, какой момент ты считаешь наиболее подходящим.

— Еще не знаю. Вероятно, после похорон. Да что это за похороны! Кто понесет гроб? Мурфин не может никого найти. Забавно, не правда ли? Умирает тридцативосьмилетний мужчина, и у него не находится шестерых друзей или хотя бы знакомых, которые понесут его гроб. Мне кажется, это чертовски забавно.

— После похорон, — сказал я, — и до того, как ты покончишь с собой, почему бы тебе и детям не приехать на ферму и не пожить там? Рут будет вам рада. Да и тебе всегда нравилась Рут.

Дороти как-то странно взглянула на меня.

— Ты это серьезно?

— Конечно.

— Тебя надоумила Рут?

— Нет.

— Даже не знаю, что и ответить. И сколько мы сможем там жить?

— Сколько захотите, — вырвалось у меня, хотя я и надеялся, что они останутся дня три, максимум неделю. — Я повесил над прудом новые качели. Мальчикам они очень понравятся.

Дороти Квейн затушила сигарету в пепельнице.

— Даже не знаю, — повторила она. — Мне надо подумать.

— А чего тут думать. Приезжай в субботу, сразу после похорон.

— Я могу покончить с собой на ферме? — она заставила себя улыбнуться.

— Конечно, — ответил я. — Почему бы и нет?

Дороти встала, подошла, взяла мой бокал.

— Давай, я наполню его. С водой, да?

— С водой, — кивнул я.

Вернувшись, она села в зеленое кресло и уставилась на холодный, пустой, как мне показалось, недавно вычищенный камин.

— Ты ее знал?

— Кого?

— Не прикидывайся дурачком, Харви. Ты понимаешь, о ком я говорю. О девке, с которой спал Макс. Черномазой.

— Это была хорошая, умная девушка, — ответил я.

Дороти заметила, как дрогнул мой голос, и тут же повернулась ко мне.

— Была? Ты сказал — была?

— Она мертва, — ответил я. — Ее застрелили сегодня днем. Мы с Мурфином видели, как это произошло.

Какое-то время Дороти молчала.

— Извини, — наконец сказала она. — Я пыталась разобраться с тем, что должна чувствовать, и теперь думаю, что не права. Кажется, я назвала ее черномазой. На меня это не похоже, не так ли? На Дороти Квейн, борца за гражданские права из Бэннокбурна, шагавшую рядом с Мартином в Селме.

— Забудем об этом.

— Ее убили за то же, что и Макса?

— Думаю, что да.

— Ты знаешь, сколько денег оставил Макс?

— Нет.

— Он оставил шестьсот пятьдесят три доллара и тридцать два цента. Это на банковском счету. В бумажнике у него было девяносто шесть долларов. С мелочью. В полиции сказали, что со временем отдадут их мне. А я ответила, что они нужны мне сейчас. Когда он умер, у меня было восемьдесят шесть долларов. Я их уже потратила на продукты. Мурфин обещал, что я получу чек от Фонда Валло. Последнюю получку Макса. Тысячу двести долларов после вычета налогов. Или чуть больше. Макс зарабатывал тридцать шесть тысяч в год плюс машина и расходный счет. Он нигде не получал больше. Но он все тратил. Или мы все тратили. И он не оставил страховки. Я думала, он застрахован, но оказалось, что нет. Я не знаю, что мне теперь делать. Наверное, я покончу с собой.

И на мгновение мне показалось, что я перенесся на много лет назад, в дождливый воскресный день на Массачусетс-авеню. Я даже вздрогнул от неожиданности. А Дороти продолжала свой монолог:

— Я не понимаю, что произошло с Максом. Когда я встретилась с ним, он был милым, большеглазым ребенком, который хотел изменить жизнь к лучшему. Ты познакомил нас. Мы даже собирались присоединиться к Корпусу мира. Смех, да и только. Если Максу и удалось что-то изменить, так это себя. Из милого большеглазого ребенка он превратился в грубого, жестокого, циничного мужика. Он понял, что ему нравится манипулировать людьми. В этом ему не было равных. Он манипулировал мною. Я не возражала. Я знала, что он делает. Но других это не устраивало, и вскоре они начинали относиться к Максу с подозрением. Возможно, даже боялись его. Максу было все равно. Политика как нельзя лучше подходила ему. Она давала возможность манипулировать людьми. А все остальное для него не имело значения. Он даже говорил, что согласен помогать Уоллесу, но того застрелили, и услуги Макса не потребовались. А потом пошли какие-то темные дела. Я о них ничего не знала. Макс мне ничего не рассказывал. Но однажды принес в бумажном пакете десять тысяч долларов. Где он их взял, Макс не сказал. И постоянно повторял, что хочет провернуть большое дело. Он продолжал говорить об этом перед тем, как его убили. Называл самым большим делом. Говорил, что после него сможет в тридцать восемь лет уйти на заслуженный отдых и увезти нас всех в Европу. Из него так и била энергия. Мы даже стали спать в одной постели, чего не случалось бог знает сколько времени. Дело обещало быть большим, очень большим. Он надеялся получить тысяч двести, не меньше. Потом его убили, и дело лопнуло. И теперь Макс мертв, а на его банковском счету шестьсот пятьдесят три доллара и тридцать два цента. Я собираюсь покончить с собой, действительно собираюсь.

Дороти заплакала, очень тихо, и я вспомнил, что и раньше она плакала так же бесшумно. Я встал, подошел к ней и положил руку на плечо. Оно чуть подрагивало.

— Приезжай на ферму в субботу, — повторил я. — Привези детей, приезжай сама, и мы обсудим, как тебе покончить с собой. Возможно, мы сможем найти что-нибудь более-менее приятное.

— Ты мне не веришь, — всхлипнула она.

— Я тебе верю.

— Нет, не веришь.

— Возьми, — я протянул ей носовой платок. Дороти вытерла глаза и посмотрела на меня.

— Когда ты их отрастил?

Я пригладил усы.

— Года два назад.

— Знаешь, на кого ты с ними похож?

— На кого? — вздохнул я.

— На Дона Амеха. Ты помнишь Дона Амеха?

— Конечно, — ответил я. — Дон Амех и Алиса Фей.

— Усы у тебя, как у него, но вот одежда… Кого ты в ней изображаешь?

Я оглядел себя. Старые вылинявшие джинсы, которые я считал модными, выцветшая рубашка, купленная у «Сирса» до того, как я перестал пользоваться услугами этой фирмы.

— Никого я не изображаю.

— Раньше ты носил костюмы. Я помню, ты не надевал ничего, кроме костюмов и жилеток. Ты даже заказывал их в Лондоне. Кстати, ты знаешь, что Макс старался одеваться так же, как ты?

— Первый раз слышу.

— У него тридцать или сорок костюмов и пиджаков. Вы практически одного роста и веса. Если они тебе нужны, можешь их взять.

Я обдумал ее предложение.

— Вот что я тебе скажу, Дороти. Я куплю пару костюмов.

— Ты можешь взять их и так.

— Лучше я их куплю.

— Пожертвование вдове Квейн, да?

— Почему бы и нет?

— Ну, деньги мне не помешают. Пошли.

Она поднялась, не выпуская из руки бокала, и пошла в спальню. Уже не плача. Я шел следом. Спальня была такой же чистой и аккуратной, как и весь дом. Дороти раздвинула двери встроенного шкафа, занимающего чуть ли не всю стену.

— Выбирай, — сказала она.

На деревянных плечиках висело двадцать пять или тридцать костюмов и не меньше пятнадцати пиджаков. Костюмы главным образом серые и синие, из шерстяных тканей, несколько твидовых очень симпатичных расцветок и два летних, из светлого габардина. Макс, похоже, не жаловал синтетику. Пиджаки он предпочитал из твида и ткани «в елочку». Нравилась ему и шотландка приглушенных тонов. Я выбрал серый летний костюм и еще один, коричневый, из твида, видимо, ни разу не надеванный. Я подумал, что твидовый костюм необходим мне для прогулок по ферме. Грубый на ощупь, ворсистый, к нему, решил я, очень подойдет трость из терна. Взял я и два пиджака, один опять же летний, другой — из темно-серого кашемира. Макс определенно не ограничивал себя в одежде.

— Хочешь их померить? — спросила Дороти, когда я отошел от шкафа.

— Нет, — ответил я. — И так видно, что они мне подойдут.

— Раз мы уже здесь, не хочешь ли ты утешить меня, как в старые времена? — спросила она вскользь, как бы экспромтом, но совершенно серьезно.

— Я бы с удовольствием, Дороти, но думаю, не стоит этого делать.

— Почему?

Это был хороший вопрос, и мне с трудом удалось найти ответ, не вызвавший потока слез и мыслей о самоубийстве.

— Могут прийти мальчики. Ты же не хочешь, чтобы они застали нас в постели?

— Нет, пожалуй, что нет.

— Может, в другой раз, — улыбнулся я.

В гостиной она настояла, что костюмы и пиджаки стоят не больше двухсот долларов, хотя Макс заплатил за них все восемьсот. Он всегда покупал самое лучшее.

Я выписал чек и протянул его Дороти.

— Если тебе потребуются деньги, дай мне знать.

Она посмотрела на меня.

— Тебе действительно нравился Макс? Хотя его никто не любил, за исключением разве что Мурфина.

— Он был моим другом.

— И ты все еще любишь меня?

Я подавил вздох.

— Я очень люблю тебя, Дороти. Так же, как и Рут. Мы ждем тебя на ферме в субботу. Тебя и мальчиков.

— Может быть, — ответила она.

— Мы правда хотим, чтобы ты приехала.

— Возможно, я и приеду, если раньше не покончу с собой.