Дверь дома на Аллее Декана Гордону открыл мужчина, которого он никогда не видел раньше. Он был босой и в пижаме, хотя время было не раннее.

— Нина дома? — удивленно спросил Гордон.

— Да, — ответил Патрик, сразу же поняв, кто перед ним. С видимой неохотой он распахнул перед Гордоном дверь. — Заходите. Она наверху.

Нина и Патрик смотрели фильм о Генрихе Пятом. Они провели так вместе не одно утро — закутавшись в покрывала и погрузившись целиком и полностью в сюжет какой-нибудь картины. На полу стояла коробка бельгийского шоколада, пустые бокалы и чашки из-под кофе. На экране телевизора, стоявшего в углу, бесновалась грязная и оборванная армия короля.

— Я предпочитаю версию Оливье, — сказал Патрик как раз перед тем, как раздался стук в дверь. — Она лучше воссоздает дух времени Плантагенетов.

— Да, ты ведь романтик, — рассмеялась Нина. — Но не кажется ли тебе, что грязь, мертвые лошади — все это делает картину более реалистичной?

— А всегда ли хорош реализм?

И вот в дверях неожиданно появился Гордон. Нина сидела с ногами на диване, все еще не перестав смеяться. Появление Гордона было шоком.

Перед ним предстала картина спокойного утра двух зрелых людей. Гордон успел уже забыть, как это бывает. Его собственный дом был сегодня перевернут вверх дном. Дети, бабушка и дедушка, разбросанные по полу коробки и обертки. Как всегда, чисто убранная гостиная Нины и этот вялый незнакомый мужчина — все это являло собой некое целое, в котором не было места Гордону.

— Извини. Я тебя побеспокоил, — сказал он.

Нина вскочила на ноги. На ней были легенсы и свободная кашемировая туника, которую Гордон уже видел на ней раньше.

— Да нет, что ты, конечно нет, — сказала Нина.

На лице ее ясно читалась радость и ожидание чего-то приятного, и Гордон вновь почувствовал боль. Как хотел бы он прийти сюда сегодня с чем-нибудь другим, не с тем, о чем необходимо было сообщить Нине.

— Просто я думала, что сегодня… — Нина сделала пальцами какой-то неопределенный жест.

Гордон понимал, что она имеет в виду. Был второй день Рождества, день, когда детям вручают подарки, а потом рассматривают их всей семьей и вместе играют. Так что не удивительно, что Нина была уверена в том, что Гордон проведет этот день дома.

— Я сказал, что у меня болит голова и мне необходим свежий воздух, — пояснил Гордон. — Что не так уж далеко от истины.

На секунду Гордон забыл об этом бесцветном человеке, стоящем за его спиной. Но Нина не забыла.

— Гордон, это Патрик Форбс, мой старый друг, — сказала она. — Патрик, это Гордон Рэнсом.

Гордон угрюмо поздоровался.

— Привет, — сказал Патрик, пожимая плечами и улыбаясь.

Мужчины пожали руки, прекрасно понимая, что не нравятся друг другу. Получше разглядев Патрика, Гордон догадался, что тот — гомосексуалист. Гордон всегда неуютно чувствовал себя в их присутствии, а то, как держался Патрик с Ниной, явно претендуя на роль защитника и покровителя, заставило антипатию Гордона перейти в откровенную неприязнь.

Еще Гордон был слегка сбит с толку, поняв, что не ожидал застать Нину в чьем-то обществе, даже во второй день Рождества. Они не обсуждали с ней свои планы на праздники. Присутствие здесь Патрика в пижаме, явно чувствующего себя как дома, вновь напомнило Гордону о том, что существует мир друзей, пришедших из прошлой жизни Нины Корт, среди которых ему нет места. Гордон почувствовал жгучую ревность.

— Я думал, мы сможет поговорить пару минут, — произнес он, в упор глядя на Нину.

Брови Патрика поползли вверх.

— Схожу на кухню, приготовлю чаю, — предложил он.

— Ты очень любезен, — благодарно улыбнулась ему Нина.

Гордону казалось, что он вмешался в какую-то игру, правила которой были выше его понимания.

Но как только Патрик вышел из комнаты, Нина подошла к Гордону, вложила свои руки в его и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его. Гордон обнял ее сгорая от желания и в то же время как бы неохотно.

— Патрик все про нас знает, да? — спросил Гордон.

— Я должна была с кем-то поделиться, — сказала Нина. — Не могла же я держать в себе такую потрясающую новость. Тебе это не нравится?

Нина сияла от радости. Гордон обдумывал про себя, не стоит ли ему скрыть настоящую причину своего визита. Тогда они с Ниной смогут спокойно посидеть вместе среди смятых покрывал и разбросанных по полу листов телепрограммы. Как бы в ответ на его мысли лицо Нины изменилось, сделалось грустным.

— Что случилось? — спросила она.

За окном начинало темнеть. Скоро зажгут фонари. Гордон не отвечал, и Нина повторила вопрос.

— Что случилось? Скажи мне.

Гордон присел на краешек дивана. Почему-то вдруг вспомнилось, как он разжигал для Нины огонь в камине, когда впервые попал сюда, и как потом они с Ниной любовались видом собора, до того, как его скрыли строительные леса. Прошло не так уж много времени. Гордон мог даже точно сказать, сколько. И сколько раз они встречались за это время. Гордону казалось, что очень мало, особенно в свете того, что должно сейчас произойти.

— Марсель сказала Джимми Роузу, что видела нас вместе.

Нина во все глаза смотрела на него. Блики огня, горящего в камине, плясали по ее щекам и отражались в золотых сережках.

— Что же. Это очень плохо, — сказала Нина.

Гордон вопросительно взглянул на нее, но Нине больше нечего было сказать. Гордона начинало раздражать ее равнодушие, но он тут же сказал себе, что Нина еще не достаточно прожила в городе, чтобы хорошо понять сложные взаимоотношения их компании и, следовательно, отдавать себе отчет в том, что значила для них новость, которую только что сообщил Гордон.

— Если что-то узнал Джимми, можно считать, что это уже знают все, — сказал он. — Джимми абсолютно не умеет держать язык за зубами.

— Вики?

— Разумеется, Вики скоро узнает. Кто-нибудь ей расскажет.

Нина молчала.

С тех пор, как Гордон вошел в эту комнату, он не думал о Вики, но сейчас она вдруг встала у него перед глазами, такая, какой была сегодня, когда он уезжал из дому, сославшись на головную боль. Рядом с Вики сидели ее родители, и Гордон, глядя на них, вдруг представил себе, какой станет в старости Вики, так же, как глядя на Вики, он часто представлял себе, как будут выглядеть его дочки, когда станут взрослыми.

Гордон быстро пробормотал придуманную им отговорку, и Вики вздохнула, не глядя на него. И это молчание испугало Гордона. Он подумал, что, возможно, до Вики дошли уже какие-то слухи. И страх этот заставил Гордона поторопиться предупредить Нину.

Нина подняла глаза и встретилась взглядом с Гордоном. Черты ее лица на несколько секунд слились для Гордона с чертами Вики, как это уже было однажды, в самом начале их связи, когда Гордон представил себе одновременно тела двух женщин.

— Я понимаю, — спокойно сказала Нина. — И что это значит для нас?

— Это значит, — сказал Гордон, — что я должен сам рассказать Вики правду, прежде чем кто-нибудь передаст ей искаженную версию всего, что произошло. И еще это значит, что нам придется перестать встречаться. Мне очень жаль. Я кляну себя за то, что оказался таким неосмотрительным. Я чувствую себя так, как будто разбиваю что-то абсолютно неповторимое.

Нина сидела неподвижно, глядя в огонь. Когда она заговорила, голос ее по-прежнему звучал ровно, спокойно.

— Не беспокойся. Ничего ты не разбиваешь.

Не последовало ничего из того, к чему готовился Гордон — ни слез, ни протестов, ни обвинений. Лицо Нины было неподвижно, и молчание ее означало, что должен говорить Гордон, предлагая ей что-то взамен того, что сделалось теперь невозможным.

— Это так больно, Нина. Ты сделала меня счастливым. Да, и виноватым тоже, но в то же время счастливым. Счастье пронизывало все вокруг. Я мог ехать на какую-нибудь чертову стройку, сидеть на собрании, но, как только вспоминал о тебе, в душе моей начинала звучать музыка. Если я был в это время один, например, в машине, я начинал напевать что-нибудь, отбивая такт пальцами по рулю. Я чувствовал себя как мальчишка, — Гордон протянул к ней руки. — Я — обычный инженер средних лет, обремененный долгами, семьей и множеством обязанностей, но я не верю, не верю, что твое появление в моей жизни было лишь случайностью. — Нина молчала. — Я люблю тебя. И я люблю тебя сейчас.

Нина подняла наконец глаза.

— И что же случилось с ней, с этой любовью?

Гордон задумался, зная теперь, что Нина боится не меньше его.

Любовь захватила его, это чувство было одновременно устрашающим и бодрящим, заставило его испытать такой душевный подъем, какого он не помнил уже много лет. И эта женщина, которую Гордон, как ему казалось, понимал, хотя теперь он думал, что, пожалуй, и нет, приняла его любовь. Все это было окутано покровом тайны, отчего становилось еще прекрасней, еще восхитительней. После долгих лет супружеской верности, когда его внутренняя жизнь была такой же простой, открытой и такой же бесцветной, как и та часть жизни, которая проходила на виду у всех, Гордону нравилось иметь свою тайну и это ощущение возбуждало его еще больше.

Но теперь, когда тайна была раскрыта, все остальное тоже должно закончиться. Ведь как бы то ни было, теперь их личные дела вот-вот станут достоянием всех.

— Я по-прежнему люблю тебя, — беспомощно произнес Гордон.

Это было правдой. Гордон понимал, что это крайне неосмотрительно и вряд ли возможно, но ему хотелось сохранить отношения с Ниной. Даже сейчас, после всего, что произошло, как прекрасно было бы протянуть руку, расстегнуть одеяние Нины и обнажить белоснежную, покрытую веснушками кожу ее плеч.

Гордон облизал губы.

— Но я женат, и отвечаю не только за себя. Я думаю, ты понимаешь это, Нина?

— Понимаю что — что жену надо защищать любой ценой?

— Жену и детей… — сказал Гордон.

Произнося эти слова, он вдруг ясно понял еще одну вещь: эта потеря не просто принесет ему горе, но боль пройдет нескоро. Гордон жаждал спасения, и ему показалось, что выход найден, можно вздохнуть с облегчением.

— А как же я? — спросила Нина.

Голос ее звучал тускло и невыразительно.

Гордон медленно покачал головой. Что ж, эту боль надо воспринимать как должное, как расплату. И чем скорее это начнется, чем скорее даст он чувству утраты завладеть им, тем скорее кончится когда-нибудь эта пытка.

— Я не хочу причинить тебе боль, — продолжал Гордон. — Хочу помочь тебе легче перенести все это, но не знаю как. Мне непереносима сама мысль, что ты будешь страдать из-за меня.

— Но ты все-таки смог перенести эту мысль.

На улице было уже абсолютно темно. Свет уличных фонарей казался неестественным и раздражал глаза.

Нина подошла к ближайшему окну и закрыла ставни. Потом она сделала то же с двумя другими окнами, осторожно обойдя елку, чтобы подойти к ним. На елке висели серебристые звездочки и простые белые фонарики. Гордон невольно сравнил ее с елкой у себя дома, украшенной яркими игрушками, которые клеили его дети, и разноцветными лампочками.

Нина вернулась на место.

— Спасибо, что пришел рассказать мне, прежде чем признаться Вики, — сказала Нина.

Он никогда прежде не видел ее такой мрачно-холодной. С тех пор, как начался их роман, Нина всегда была с ним ласкова, внимательна, щедро дарила себя. Гордон хотел защитить Вики, которая ни в чем не была виновата, а результатом была эта холодность и отчуждение.

— Мне действительно очень жаль, — больше Гордон ничего не мог придумать.

— Да. Тем не менее, ты ничего не разбиваешь, — повторила Нина.

«А она сильная», — подумал Гордон отстраненно.

Эта сила вывела Гордона из равновесия, показав его собственную слабость.

Даже теперь, когда все уже было решено, Гордон испытывал ужасное, малодушное желание броситься к Нине, спрятать лицо у нее на груди, зарыдать, и чтобы ее нежные руки гладили и утешали его, как Вики утешает Элис, когда той приснится дурной сон. Гордон помнил запах Нины, ее кожу, волосы. Боль сделалась нестерпимой, Гордон обхватил голову руками. Нина не сделала ни одного движения, не произнесла ни слова, чтобы хоть как-то его утешить. Вместо этого, она посмотрела на часы, обнажив при этом запястье, тоже покрытое веснушками.

Затем произнесла прежним ледяным тоном:

— И где это, интересно, Патрик с чаем?

Гордон поднял голову.

— Я не хочу чаю.

— Конечно, твой чай ведь ждет тебя дома.

Как ни странно, то, что Нина злилась, приободрило Гордона. Значит, ей тоже не все равно. Он сделал движение в ее сторону, но Нина выставила вперед руки, как бы защищаясь.

Разговор был закончен. Гордон не мог больше ничего добавить. Нина все равно не станет его слушать.

Ничего не остается, как встать и надеть пальто, которое Гордон положил на кресло, когда Патрик привел его в комнату.

— Мы еще увидимся? — дурашливо произнес он.

Нина сидела на кровати, одна половина лица ее была освещена светом камина.

— Думаю, у Фростов или у Клеггов.

— Не будь такой жесткой, — попросил Гордон.

— А ты — таким мягким, — ответила Нина.

— Мне очень жаль, — сделал последнюю попытку Гордон.

— Да, — сказала Нина тоном, не оставлявшим сомнения в том, что разговор окончен.

Гордон спустился по лестнице и вышел на аллею Его «пежо» стоял около арки, ведущей на лужайку. Но поехал он не домой, а в противоположном направлении — за город, в сторону Уилтона. Он остановился, чуть-чуть не доехав до сверкающего вдалеке огнями дома Дарси Клегга.

Гордон включил печку и несколько секунд сидел неподвижно. Дорога была пустынна. Рука его потянулась к кассете, торчащей из магнитофона, но, подумав он не стал включать музыку. Гордон думал о том, что все люди наслаждаются сейчас праздником, и только он сидит вот так один, охваченный грустью, с которой не в силах справиться. Ему хотелось заглянуть в каждый дом и подсмотреть его секреты, которые тоже отравляют жизнь хозяевам.

Потом Гордон вспомнил свой собственный дом и почувствовал неожиданную нежность и даже облегчение. Осталось только признаться во всем Вики.

Через какое-то время, когда он начал замерзать, несмотря на работающую печку, Гордон развернулся и поехал наконец домой.

Оставшись одна в пустой комнате, Нина заметила на диване кусочек золотистой оберточной бумаги. Она подняла его, разгладила ногтем и обернула вокруг безымянного пальца, как будто это было обручальное кольцо — так всегда делают дети, когда играют в свадьбу.

«Мой муж будет красивым и богатым, и у нас будет восемь детей».

«Мой муж купит нам дом в Лондоне, еще один у моря и у нас все равно будет восемь детей — четыре мальчика и четыре девочки».

Бумажное колечко смотрелось странно рядом с двумя кольцами, подаренными ей Ричардом.

«Почему ты не со мной? — мысленно спрашивала Нина мужа. — Почему ты взял и оставил меня, когда я так в тебе нуждалась? У нас действительно были дома, и деньги, которые ты заработал, и счастье. Вот только не было детей. Прости меня за то, любовь моя. И вот ты умер и оставил меня одну».

Нина тупо смотрела на ставни, закрывшие от нее собор и строительные леса. Еще месяц назад, даже неделю назад, она билась бы в рыданиях от горя. Ничего не изменилось с тех пор, разве что она сама, но теперь Нина не плакала.

Гордон не очень-то смутил ее своей нерешительностью и замешательством: в глубине души Нина всегда понимала, что пытается сделать из него тень мужа. Она сама выдумала его мнимую силу и заботу о ней, ее интуиция спала, она вела себя подобно все той же маленькой девочке, играющей в семью.

Действительно было жестоко так злиться на Гордона только за то, что его сила оказалась иллюзий, а инстинкт самосохранения распространился на жену и детей, но не на Нину.

Нина сняла бумажное колечко, скатала его в шарик и бросила в огонь.

Она ясно поняла, что может полагаться в этой жизни лишь на свои собственные силы, ну и, конечно, у нее был Патрик, чья дружеская привязанность проверена годами.

Нина нашла его на кухне. Рядом стоял чайный поднос, на котором было абсолютно все необходимое… Патрик курил сигару с золотым фильтром — роскошь, которую он позволял себе только по праздникам.

— Я слышал, как он ушел, — сказал Патрик.

— Он приходил в последний раз.

Брови Патрика поползли вверх, и он скорчил одну из Нининых любимых гримас, которыми обычно смешил ее. Нина расхохоталась.

— Тебе весело? — поинтересовался Патрик.

— Вообще-то не очень. Скорее совсем нет.

— Тогда расскажи мне, — Патрик налил чашку чаю и передал ее Нине.

— Все произошло именно так, как ты сказал. Ты ведь предупреждал меня в самом начале.

Патрик только пожал плечами и скорчил еще одну смешную рожицу. Теперь рассмеялись оба.

— Одна из местных жен, одна из половинок од ной из пар, случайно увидела нас вместе. Она сказала одному из мужей, не своему, который в свою очередь наверняка расскажет остальным. Так что жена Гордона непременно узнает. Поэтому надо прекратить наши отношения, чтобы Гордон мог повиниться и покаяться перед ней.

— Как ты вообще живешь среди всего этого? — спросил Патрик. — Провинциальные парочки, подглядывающие друг за другом и разбалтывающие чужие секреты.

Нина отпила из чашки.

— Это не совсем так, — сказала она. — Здесь, конечно, нет многого из того, что может предложить большой город, но здесь чувствуешь себя как бы единым целым с остальными, так как все мы ведем одну и ту же жизнь. Большой ошибкой было завести здесь роман. Я просто не учла, что здесь, в Графтоне, такая вещь, как роман, имеет гораздо большее значение и может повлечь за собой гораздо более серьезные последствия.

Нина замолчала, вспоминая по очереди всех членов графтонской компании, так тесно связанных друг с другом узами дружбы и делового сотрудничества. Она вспомнила, как Дарси Клегг вызвал ее раздражение, пытаясь передразнивать их общих знакомых.

— Итак, твой роман закончен? — Патрик смотрел прямо в глаза Нины.

— О, да.

На секунду воцарилось молчание.

— Ну и ботинки на нем были, — попытался пошутить Патрик. — Похожи на пироги со свининой, оставленные полежать под дождем.

— Не надо смеяться над ним. Патрик, — попросила Нина. — Он мне очень нравился.

— И теперь тебе грустно?

— Да.

Патрик взял Нину за руку, затем обнял и положил ее голову себе на плечо.

— Почему бы тебе не вернуться в Лондон, вместо того, чтобы оставаться в том жутком месте, где бродят бандиты в ботинках, похожих на пироги со свининой?

Нина покачала головой.

— Мне здесь нравится, — сказала она, вспомнив статуи, неподвижно застывшие в своих нишах, которые реставраторы уже успели обмотать известковыми бинтами. Что же, это символ обновления.

— Наверное, так оно и есть, — Патрик разжал объятия. — Может, досмотрим фильм?

— Почему бы и нет? И выпьем заодно по бокалу шампанского. Все-таки Рождество.

— Да, моя девочка.

Они допили чай, поднялись наверх и устроились с шампанским перед экраном телевизора. Снова постучали в дверь, и на сей раз Нина спустилась вниз. Перед дверью стояла машина, заехавшая на тротуар передними колесами, а на пороге — Барни Клегг и его приятель с забинтованной рукой. У Барни в руках были две бутылки, а у приятеля — завернутый в папиросную бумагу цветок в горшке, который он пристроил на локоть своей здоровой руки. Оба юноши, улыбаясь, смотрели на Нину.

— Итак, вы выжили, — отвечая на улыбку, сказала Нина Тому.

— Мы зашли поблагодарить. И вручить вам вот это, хотя я не знаю точно, что там такое.

— Рождественская роза, — пояснил Барни, — Хеллеборус нигер. Для вашего сада. Ведь у вас наверняка есть сад.

Нина приняла подарок.

— Какая красивая, — сказала она. — Мой сад явно недостоин такого чуда. Не хотите зайти выпить? Разумеется, если у Тома уже прекратилось кровотечение.

Молодые люди вошли в дом, и прихожая Нины тут же показалась ей маленькой.

— Одиннадцать швов, — гордо произнес Том, показывая на забинтованную руку.

— После одиннадцати часов, проведенных в медпункте и его окрестностях, — пожаловался Барни.

Они прошли вслед за Ниной на второй этаж, наполняя дом звуками молодых голосов.

— А мы только что от Майкла Уикхема. Тоже заезжали поблагодарить.

— И как они там?

— Тяжело им приходится. Дети с воплями носятся по всему дому, куда ни пойдешь, можно на кого-нибудь наступить.

— Как и у Барни, — вставил Том.

Нина открыла перед ними двери гостиной.

— Что же, здесь детей нет вообще. Только Патрик и я.

Патрик поднялся с дивана.

— Это Барни и его друг Том. Они пришли поблагодарить меня за те мелкие услуги, которые я оказала Тому, когда он поранил руку на рождественской вечеринке.

После обмена рукопожатиями Барни поставил перед ними свои бутылки.

— Не знаю, что это такое, — сказал он. — Это вообще можно пить? Просто взял у папы в погребе.

Патрик изучал наклейки.

— Еще как можно. Старый добрый «Померол».

— Тогда давайте откроем.

Принесли еще стаканы, подбросили дров в камин и выключили телевизор. Молодые люди устроились на диване. Патрик и Нина наливали вино, пускали по кругу тарелки с закуской. Из разговора они узнали, что Барни учится в агротехническом колледже на факультете садоводства и землеустройства, а Том — в местном политехническом колледже. Юноши дружили с детства, которое, впрочем, закончилось не так уж много лет назад. Попозже вечером друзья собирались посетить одну из местных дискотек, но Барни пожаловался на то, что дискотеки полны малолеток — «компания Люси и Кэтти». Скоро стало понятно, что Барни и Том, пожалуй, не откажутся остаться на обед.

Когда Патрик и Нина ненадолго оказались одни в кухне, Патрик высказал ей свое удивление. — Мне казалось, ты говорила, что ни с кем не знакома в Графтоне, кроме нескольких семейных пар среднего возраста.

— Сюрприз, сюрприз, — заговорщически подмигивая, ответила Нина.

Это был настоящий праздничный ужин. Патрик никогда не был особенно общительным, но вино растопило его сдержанность, сделав его разговорчивым и довольно забавным. Ему явно нравилось общество двух излучавших жизненную силу молодых людей. Что же касается Нины, то ей было весело в компании Барни и Тома, ей нравился их юмор и их живой энтузиазм, с которым они реагировали на все — от пищи, приготовленной Ниной, до скептических и довольно едких шуток Патрика.

В какой-то момент она вспомнила о Гордоне, и ей опять стало грустно и обидно, но она тут же заставила себя выкинуть Гордона из головы и сосредоточиться на лицах друзей, сидящих за столом. Ей странно было слышать у себя в доме веселый смех и звон тарелок. Она слишком долго была уверена, что здесь всегда будет тихо и пусто.

Рождественская роза стояла на доске для грязной посуды. На глиняный горшок налипли комочки земли. Нина отлепляла их один за другим. Подошел Барни и поставил в раковину стопку грязных тарелок.

— Я сорвал ее в оранжерее специально для вас, — сказал он.

Барни был выше на целую голову, и Нина смотрела на него снизу вверх.

— И еще одну для Майкла Уикхема? — спросила она.

— Конечно, нет, — ответил Барни.

Они оба смотрели на глянцевые зеленые листья с белыми прожилками. Нина со смущением поняла, что краснеет. Она слышала, как за их спиной Том объясняется Патрику правила какой-то довольно сложной игры в слова, в которую ему вдруг захотелось сыграть.

— Хотите я пересажу ее прямо сейчас? — предложил Барни. — Боюсь, что здесь для нее слишком жарко.

Нина включила свет на улице и повела Барни к дверям, ведущим в палисадник. Взгляду Барни предстала голая почва, кое-где лежали засохшие листья и принесенный ветром мусор.

— Я же говорила, что мой сад недостоин такого подарка, — сказала Нина.

Барни отпер калитку и вынес растение в сад. Он нашел защищенный от ветра угол и обложил горшок сухими листьями, чтобы предохранить корни от мороза. Он потер свои огромные руки о джинсы и заторопился обратно в дом.

— Я приду, когда будет светло, и посажу ее как следует. Если хотите, я могу привести сад в порядок и посадить что-нибудь еще.

Барни ждал ответа.

— Это очень мило с вашей стороны, — мягко сказала Нина. — Но не думаю, что вам стоит тратить время, занимаясь садом, который так безобразно запустила его хозяйка.

Ричард обожал заниматься садом. Он очень любил сад в Норфолке, сад, где его настигла смерть. Нина медленно убирала последние кусочки земли с доски для грязной посуды.

Барни пожал плечами.

— А что в этом такого особенного? Ведь это моя работа. Вернее, будет моей работой, если я когда-нибудь получу диплом.

— Ну что, мы будем играть? — крикнул им Том.

Нина вдруг поняла, что они уже довольно много выпили. Но, несмотря на это, она взяла еще бутылку вина и опять села за стол.

Игра состояла в том, что нужно было сначала выдумывать слова, а потом угадывать, что значит каждое слово. Лучше всех получалось у Патрика. Он всегда был первым, когда дело касалось всевозможных кроссвордов, шарад, анаграмм. Но Барни, к удивлению Нины, ненамного отстал от Патрика. Сама же она играла безнадежно плохо, но ей было приятно видеть, что Патрик получает удовольствие.

Наконец, уже далеко за полночь, молодые люди решили все-таки совершить поздний наезд на дискотеку. Они попытались уговорить Нину и Патрика составить им компанию, но безуспешно, и уехали, пообещав зайти завтра, навстречу новым приключениям.

Патрик, облокотившись на один из кухонных столиков, допивал последний бокал вина.

— Ты, наверное, считаешь меня старой глупой курицей, которая с ума сходит при виде двух стройных красивых парней? — спросил он Нину.

— Тогда и я — старая глупая курица, — попыталась отшутиться Нина, но Патрика не так просто было обмануть.

— Думаешь о мистере-Свиной Пирог? — спросил он.

— Да, — призналась Нина. И еще о Ричарде, но обременять всем этим Патрика ей не хотелось.

— Тогда прекрати, — приказал Патрик.

На третий день Рождества родители Вики уехали домой. Гордон донес до машины их чемоданы, и они начали устраиваться поудобнее, ворча друг на друга и споря, какой дорогой ехать домой, чтобы израсходовать поменьше бензина. Мэри и Элис выбежали на улицу попрощаться с бабушкой и дедушкой, а Вики стояла у окна, держа на руках Хелен, завернутую в белую шаль.

Гордон помог старикам устроиться поудобнее, объяснил Алеку, где ближайшая бензозаправка, которая должна быть открыта и в праздники, и пообещал Марджори, что позаботится о том, чтобы Вики побольше отдыхала. Одновременно Гордон пытался представить себе, какими же будут они с Вики в возрасте Алека и Марджори. Сколько же накопится разных поводов для раздражения за следующие двадцать пять лет. Они будут вот также приезжать в гости на Рождество, и муж Мэри будет подшучивать про себя над Гордоном, как сейчас Гордон подшучивает над Алеком. Перспектива не радовала.

Наконец старики приготовились к отъезду.

Вики вышла на порог и встала рядом с Гордоном, Мэри и Элис махали. Алек, как всегда, чересчур резко тронулся с места, машина чуть не задела розовые кусты, но потом Алек сумел ее выровнять, проехал через ворота и вырулили на дорогу.

— До свидания, бабушка. До свидания, дедушка, — кричали дети, а Гордон и Вики подняли руки и помахали на прощание. Несколько секунд семейной идиллии.

Когда машина скрылась наконец из виду, все вернулись в дом. Вики держала Хелен на плече и через шаль делала ей массаж спины.

Гордон осторожно огляделся вокруг, как будто видел комнату впервые. Свет казался ему неприятным, хорошо видно было, что краска на плинтусах почти совсем облупилась, а стены все сплошь в жирных отпечатках детских пальчиков. Теперь, когда они с Вики опять остались наедине, в воздухе, казалось, повисло угрюмое враждебное молчание.

Они прошли в такую же грязную кухню, и пока Вики укладывала ребенка в корзинку, Гордон тайком наблюдал за ней, изучал ее лицо. Оно казалось отекшим, кожа была неестественно, болезненно гладкой, как будто под ней была вода. Гордону неожиданно пришло в голову, что Вики тоже страдает.

Гордон решил, что поговорит с женой сегодня вечером, когда дети уснут. Именно предчувствие и ожидание того, что должно произойти, заставляли его вести себя так странно. Он в сотый раз возвращался к мысли, что, может быть, лучше ничего не говорить, положиться на удачу и понадеяться, что Вики никогда не узнает. Но с той самой вечеринки в канун Рождества Гордон продолжал представлять себе, как графтонские парочки передают новость о его измене от одного другому и понимал, что ему придется признаться, потому что нет надежды на то, что все останется в тайне.

Вики машинально складывала игрушки в корзину, где им полагалось находиться. Кто-то рассыпал по полу сахарный песок, который хрустел теперь при каждом шаге под ее шлепанцами.

— Я хотел вывести всех на прогулку к реке, — сказал Гордон. — Хелен я могу везти в коляске. А ты поспи часок, если хочешь.

Вики резко выпрямилась. Удивление постепенно сменялось на ее лице недоверием.

— Ты выглядишь усталой, — продолжал Гордон. — Пойди отдохни часок.

Не глядя на мужа, Вики отправила в корзину еще одну игрушку.

— Спасибо, — сказала она. — С удовольствием, если тебе это не трудно.

Гордон достал сапожки и варежки, помог Мари и Элис одеться, повязал им шарфы, одетую в комбинезон Хелен положил в коляску и почувствовал себя абсолютно вымотанным. Вики поднялась наверх, даже не оглянувшись.

— Ну, пошли, — кивнул Гордон дочкам.

Они направились вниз по улице. Гордон чувствовал под руками мерное покачивание коляски. Ему казалось, что они были одни в целом свете. Окна соседей были зашторены, сквозь занавески виднелись силуэты рождественских елок. Элис останавливалась на каждом углу, но Гордон торопил ее. Ему хотелось скорее дойти до парка у реки.

— Мама всегда разрешает мне остановиться поздороваться с полосатой собачкой, — жаловалась Элис.

— Разве ты не хочешь скорее добраться до качелей? — возразил Гордон.

Дойдя до парка, они остановились полюбоваться на реку. Любоваться особенно было нечем. Река была бурой от грязи, повсюду плавала какая-то серая пена. Дул холодный ветер. Крохотный носик Хелен успел уже стать красным, все остальное было застегнуто в комбинезон и укутано одеялом.

— Мы иногда бросаем в реку палочки, — сказала отцу Мэри.

— Покачаемся сегодня? — спросил Гордон, подумав, что этот вопрос наверняка каждый день задает им Вики. Он оставил коляску около моста.

Мэри подбежала к качелям и забралась на сиденье.

— Покачай меня, — потребовала она.

Элис побежала в другую сторону к желтому пластиковому петушку.

— Высоко? — спросил Гордон Мэри, начиная потихоньку покачивать качели.

— Намного выше, толкай сильнее, — кричала Мэри, выкидывая вперед ноги. — Вот так. Так лучше.

Гордону она казалась в этот момент такой хрупкой, маленьким комочком живой материи, скользящим взад-вперед по враждебному морозному воздуху. Волосы девчушки выбились из-под шапочки. Она явно получала удовольствие, не догадываясь о волнениях отца.

Краем глаза Гордон заметил Элис, которая оставила своего желтого петушка и бежала теперь к ним.

— Осторожно!!! — закричал Гордон, но было поздно. Сапог Мэри задел Элис по затылку, когда качели поднимались вверх. Она растянулась на асфальте, и качели пролетели прямо над ее головой. Гордон поймал наконец цепи и зафиксировал качели в высшей точке, почти что вывернув руки Мэри. Гордон мягко опустил качели, снял с них Мэри и кинулся к лежащей неподвижно Элис.

— Она сама побежала, — захныкала за его спиной Мэри.

Гордон склонился над Элис. Ее личико сжалось, зубы были оскалены. Несколько секунд было тихо, потом у Элис вырвались наконец первые сдавленные стоны. Сам почти плача от облегчения, Гордон взял Элис на руки. Крики стали громче, девочка зашевелилась.

На затылке Элис был синяк, и пока Гордон смотрел на него, сквозь разрывы в коже проступили красные бусинки крови.

— Мама прикладывает холодную водичку, — сказала Мэри, показывая на бьющий неподалеку фонтанчик. Гордон поднес плачущего ребенка к фонтану и смочил платок в ледяной воде. Затылок Элис был уже весь в крови и начал опухать. Гордон приложил к ранке холодный компресс и начал успокаивать дочь, чувствуя учащенное биение своего собственного сердца.

— Ничего страшного, дорогая, — говорил он. — Поболит и перестанет. Ударилась, это бывает на качелях.

Крики ребенка постепенно затихали, превратившись в икающие всхлипывания.

— Хорошая девочка, — шептал Гордон, укачивая Элис. — Храбрая девочка.

— Она глупая, — сказала Мэри, решив, что теперь, когда паника улеглась, пора наконец высказать свое мнение. — Сама побежала под качели. Я не виновата.

— Никто не виноват, просто так получилось, — сказал Гордон.

Свободной рукой он обнял Мэри и прижал к себе обеих дочек, до глубины души тронутый их зависимостью от него и уязвимостью, и разом вдруг осознав, сколько же внимания и заботы требуется, чтобы с ними все было в порядке, чтобы помогать им расти. Гордон почувствовал ответственность за девочек и вместе с ней пришло другое чувство, показавшееся сначала не очень приятным — восхищение своей женой. Он был доволен своим браком. Ведь, в конце концов, эти три крошки были его результатом. После того, что предстоит ему сегодня вечером, пообещал себе Гордон, он приложит все усилия, чтобы все опять было хорошо.

Шишка на затылке Элис была теперь размером с яйцо, но ссадина перестала кровоточить и было ясно, что Элис не получила серьезных повреждений. Гордон встал и поставил на землю Мэри и Элис.

— Нам пора домой, — сказал он. — Хелен скоро проснется и захочет кушать.

Вечером, уложив детей, Вики приготовила ужин из остатков праздничных трапез, уделив ему еще меньше внимания, чем обычно.

— Я схожу завтра за продуктами, — сказала она, предупреждая жалобы Гордона. Короткая передышка, выпавшая на ее долю утром, казалось, только увеличила усталость. Она лениво двигалась между холодильником и столом, на который ставила блюда с заветренной пищей.

— Это не имеет значения, — сказал Гордон. Он чувствовал себя виноватым, как никогда. Открыв бутылку вина, Гордон сделал себе сэндвич с холодной индейкой. Когда Вики уселась наконец за стол, он спросил: — Мы можем поговорить?

— Я очень устала, — ответила Вики.

— Это важно.

Вики молча ждала, что он скажет, держа бокал обеими руками. Припухлость кожи вокруг глаз делала глаза Вики гораздо меньше, отчего жена стала похожа на китаянку.

Гордон отложил сэндвич. Глядя в тарелку, он произнес наконец:

— Наверное, никак не удастся сделать, чтобы это звучало мягче. А жаль. Словом, у меня был роман с Ниной. Теперь все закончилось.

За спиной Гордона, фыркнув, заработал холодильник.

Вики выглядела так, как будто ее ударили. Гордон протянул руку, но она оттолкнула ее резким, испуганным движением.

— С Ниной? — повторила она.

— Я очень виноват перед тобой, но должен был все рассказать.

Вики беспомощно откинулась на спинку стула.

— Я знала, о, Боже, я чувствовала, что что-то происходит. — Она закрыла глаза рукой. — И сколько же он длился, этот роман?

— Все началось, когда ты была в больнице.

— Когда я была в больнице? Когда я была в больнице с нашим ребенком? — Вики покачала головой, как будто до нее не вполне доходил смысл сказанного.

Гордон знал, что это будет ужасно. Он даже много раз пытался представить себе, как именно это будет, но ему и в самом кошмарном сне не могло привидеться это растерянное, непонимающее лицо Вики.

— И когда же это закончилось?

— Вчера я поехал к Нине, чтобы сказать ей, что это конец.

— Почему же именно вчера?

После секундного замешательства Гордон объяснил:

— Несколько дней назад Марсель Уикхем видела нас вместе. На рождественской вечеринке она рассказала об этом Джимми Роузу.

— Так вот почему ты прекратил это!

— Я прекратил это потому, что захотел прекратить, — солгал Гордон. — И еще потому, что хотел, чтобы ты узнала это от меня, а не от Дженис, Стеллы или еще кого-нибудь.

Вики закивала головой, как бы поняв наконец, о чем идет речь.

— Значит, рождественская вечеринка? Ты прекратил это потому, что тебе пришлось это прекратить!

— Нет, это неправда.

Рука Вики, закрывавшая глаза, безжизненно упала на стол. Они смотрели друг на друга так, как будто за последние несколько минут изменились оба до неузнаваемости. Гордон почувствовал, что начинает дрожать.

— Ну и как она в постели, твоя Нина? Секс был бесподобен?

— Нет, — опять солгал Гордон.

Вики все также смотрела на него. Потом совершенно неожиданно лицо ее перекосилось, глаза расширились, рот широко открылся, а по лицу потекли слезы. Этот шок и последовавший за ним срыв напомнили Гордону неподвижность Элис, сменившуюся потоком слез после ее падения сегодня днем. Ему удалось наконец завладеть рукой Вики.

— Мне очень стыдно, — угрюмо произнес он. — Я поступил ужасно.

Вики плакала в голос, захлебываясь рыданиями.

— Что еще могу я сказать? — в отчаянии бормотал Гордон.

Вики вырвала руку, уронив при этом на пол свой бокал. Красное вино выплеснулось на рисунок Мэри, приколотый к одному из кухонных столиков. Вики встала, покачиваясь, как пьяная, и, перешагнув через осколки, подошла к раковине. Еще раз махнув рукой, она задела стопку тарелок и чашек, стоящих на доске для грязной посуды, устроив настоящий фарфоровый водопад.

Вики протягивала руки, казалось, в поисках еще чего-нибудь, что можно было бы разбить. Гордон вскочив со своего места и перепрыгнув через кучу битой посуды, схватил жену за руки.

— Прекрати, — приказал он.

Вики удалось вырвать одну руку. Размахнувшись, она залепила Гордону пощечину. Гордон прикусил при этом язык. Боль и унижение были чудовищны.

Гордон отступил назад, сам начиная злиться. Под ногами хрустели осколки.

Последним взмахом Вики смахнула со стола стерилизатор для бутылочек. С него слетела крышка, и Гордону под ноги покатились бутылочки и полился стерилизующий раствор. Вики кинулась вон из кухни. Гордону показалось, что теперь она смеется. Дверь хлопнула так, что звякнули оставшиеся целыми тарелки, стоявшие на полках.

Гордон стоял неподвижно, тяжело дыша и чувствуя во рту вкус крови. Бутылочки лежали рядом с битой посудой, а раствор извилистыми ручейками тек в сторону раковины.

Гордон коснулся ладонью своей пылающей щеки, затем тыльной стороной вытер кровь с губ. Мотор холодильника выключился, в кухне наступила тишина.

Гордон нагнулся и начал собирать осколки. Он работал медленно и методично, заворачивая осколки в газету, прежде чем бросить в мусорное ведро, стоявшее перед дверью черного хода. Зайдя опять на кухню, Гордон тщательно запер за собой дверь, наполнил ведро теплой водой и смыл со стен и дверок столов подтеки красного вина и стерилизующего раствора. Уборка не ограничилась ликвидацией последних повреждений: Гордон смел под столом крошки, и рассыпанный сахарный песок, и слежавшуюся пыль из всех углов.

Через полчаса и злость, и чувство вины улеглись.

Гордон вышел из кухни, собираясь поискать Вики, и увидел, что входная дверь открыта. Холодный ветер гулял по прихожей.

Пока он стоял, не понимая, в чем дело, Вики спустилась по лестнице со второго этажа, держа в руках его одежду. Гордон увидел пиджак от синего костюма и ракетку, которой играл в сквош. В другой руке был чемодан, самый большой в доме.

Вики швырнула вещи за дверь, вслед за ним — чемодан. Она продолжала плакать, вытирая лицо рукой.

— Давай, — закричала она Гордону. — Давай, ты нам не нужен. Убирайся отсюда. Иди к ней, ведь ты этого хочешь!

Лицо ее горело. Гордон никогда не видел Вики такой.

Все еще не понимая толком, что происходит, Гордон выбежал за дверь посмотреть, что произошло с его вещами.

Входная дверь захлопнулась за его спиной.

Гордон обернулся и услышал, как Вики запирает замки и накидывает цепочку, затем раздалось гудение, означавшее, что подключили сигнализацию.

Ночь была холодной, а Гордон стоял на ветру в одной рубашке.

В одной из комнат над его головой зажегся свет — проснулась одна из девочек — Мэри или Элис? — и начала плакать.